Повести

Глава 6
ДОРОГИ И ТРОПИНКИ

Лида Михайличенко не совсем понимала, почему Павел Иванович, как руководитель ее практики (на что он в конце концов согласился), резко изменил представленный ею план исследований. Его прежде всего интересовали возможные взаимодействия фотоэлектрического слоя и пластмассы.

— Потом вернемся к другим вопросам, — сказал он, утверждая новый план.

На лабораторном столе Лиды появилась шестиугольная плита с выщербленным краем и два осколка. Надо было выяснить причины ее растрескивания. В своем задании Курбатов исключил возможность механического повреждения, хотя Лида и высказала эту мысль.

— Нет, нет, — с раздражением подчеркнул он, — занимайтесь химией, механика здесь ни при чем.

Багрецов и Бабкин, работавшие за соседним столом, удивленно переглянулись, но промолчали. Вероятно, Павел Иванович решил, что его подозрения неосновательны — плита треснула сама.

«Найдется третий осколок, и все будет в порядке. Димка может спать спокойно», — подумал Тимофей, но ошибся. Багрецов не мог и мысли допустить, что смелый опыт Курбатова потерпит неудачу. Не может этого быть. Надо искать виновника, а не объективные причины. Но руки у Димки были связаны, оставалось лишь страдать и сочувствовать.

В первый же день своей работы Михайличенко обнаружила повышенное содержание щелочи в осколке пластмассы, но как это могло повлиять на растрескивание, она пока еще не определила.

Вечером, когда стемнело, сотрудники испытательной станции вновь собрались вместе — куда же деваться? За каменной стеной — пустыня, а здесь, на зеркальном поле, яркий свет фонарей, радиола с пластинками, а в беседке газеты и журналы.

Вадим и Тимофей набросились на газеты. Лида лениво перелистывала уже читанный «Огонек», а девушки из аккумуляторной устроили танцы.

Жорка раздобыл в Ташкенте любимые фокстроты и теперь наслаждался ими. Нюра танцевала редко — скучная она какая-то. Вот Марусенька — дело другое: бабочкой летает по зеркалу, смешлива и весела.

Недавно приехавшие москвичи пока еще не познакомились с девушками из аккумуляторной, и их вниманием всецело завладел Кучинский. Жалея «несчастных девочек», он часто повторял: «Эх, пустыня, пустыня! А женихи-то где?»

Сейчас, уставши от танцев, он сел между девушками и, не обращая внимания на москвичей, с увлечением начал рассказывать о жизни в столице. Говорил захлебываясь о премьерах, просмотрах новых фильмов, о ресторанах и вечеринках. Московская жизнь — это сплошной праздник, гулянья и развлечения. Там девочки не торчат в каких-нибудь аккумуляторных, а в основном веселятся.

— Слыхали про Дом моделей, где девочки получают зарплату, знаете, за что? Разные платья демонстрируют. Переодеваются каждые десять минут. Вот это жизнь!

Лиде было противно его слушать, обидно за себя и за девушек, которые все это могут принять за чистую монету, и ей вдруг захотелось поговорить с ними, доказать пустоту и ограниченность Кучинского.

Вот Жорка побежал в здание, должно быть, за новыми пластинками. Нюра и Маша остались одни. Лида поспешно спустилась к ним и для завязки разговора попросила маникюрные ножницы — ноготь сломался. Девушки смотрели на нее и удивлялись: как это такая симпатичная, красивая не следит за собой — ходит в каком-то темном, старушечьем платье; низкие каблуки, волосы не завиты, губы не накрашены. Вообще, странная.

Завязался разговор сначала о мелочах, потом о работе, и в первые же пятнадцать минут Лида знала почти все о своих новых знакомых.

Нюра Мингалева, худенькая невысокая девушка, у которой по-детски неопределенное печальное лицо (хотя она и старалась веселиться), говорила, что жила до войны под Сталинградом.

— Так вы сталинградка? — спросила Лида.

— Нет, камышинка.

И Лиде подумалось, что действительно Нюра словно камышинка — тоненькая, стройная; подует ветер, и она наклонится низко-низко, до земли.

Никого не осталось у Нюры, кроме тетки, у которой она жила в маленьком районном городке. Сначала училась в ремесленном, потом бросила и по чьему-то совету пошла на «чистую работу» — поступила нарядчицей в строительную контору. Ничего не видела, сидела в комнатушке где-то на отлете, все равно что здесь, в пустыне. Там же в конторе работала счетоводом и черноглазая Маша. Вместе отправились на курсы электриков, поучились немножко и оказались здесь, на испытательной станции. Думали — с людьми интересными встретятся. Большой коллектив, весело. Нет, опять одни. Что поделаешь? Зарплата хорошая, можно и в пустыне работать, только от тоски деваться некуда.

— Но ведь здесь очень много книг, — заметила Лида. — Я так обрадовалась…

Нюра потупила глаза, а Маша призналась чистосердечно:

— Не приучены мы. Там было некогда — придешь с работы, погулять хочется, а здесь без привычки не читается…

Никто по-дружески не предостерег девушек, что в мелких заботах о модных платьях и вычурных прическах, каждодневных танцах и пошлой болтовне кучинских гибнут и большие мечты и благородные стремления.

Даже близкой подруге трудно сказать, что она безвкусно и кричаще одета, кровное оскорбление! А Лида отчитывала почти незнакомых девиц — и за одинаковые платья, и за брошки, и за аляповатые клипсы, и за мертвые волосы, и за синие ресницы — за весь этот стандартный комплекс глупейшей мещанской моды. Лида знала, что именно эти нелепые мелочи приведут ее к разговору о Кучинском. А это главное. Кучинский несколько раз появлялся в дверях общежития, но боялся даже приблизиться к девушкам, так как с ними была Михайличенко.

Прищелкивая подошвами на зеркальной танцплощадке и напевая, Кучинский ждал, что его окликнут. Но девчонки смотрели как будто сквозь него. А тут еще паршивец Димка подсматривает. Рад, наверное. Жорка хотел бы показать девушкам фокус с фалангой — пусть вдоволь посмеются, но опять вспомнил о злой аспирантке…

Просматривая газеты, Вадим никак не мог сосредоточиться. При первом разговоре с Курбатовым он вел себя ужасно глупо. Неужели нельзя разорвать цепь случайных недомолвок? Обидно за человека, если он не умеет отличать правду от лжи. И это Курбатов, покоривший Вадима дерзкой мечтой! Лишь однажды Багрецову посчастливилось встретиться с таким же человеком. Это был профессор Набатников. Силой атома он ворочал горы. Открытие Курбатова не меньшей значимости, и талант его не меньше. Но Набатников умел распознавать людей, а Курбатов, видимо, не обладал этим даром.

Поднявшись в беседку, Лида потащила Вадима за рукав знакомиться с девушками. Бабкин предусмотрительно закрылся газетой.

— Идемте скорее, — сбегая по ступенькам, говорила Лида, — а то опять Кучинский привяжется.

Трудно было состязаться с Жоркой. Он мнит себя «душой общества» и нередко достигает успеха. Девушки смеются, время летит незаметно. Чего же еще желать?

Официально знакомство состоялось. Лида убежала к Бабкину, а Вадим, беспокойно оглядываясь, не идет ли Жорка, придумывал тему для легкой болтовни. О чем же с ними говорить?

— Вы не танцуете? — пришла ему на помощь Маша.

— Нет, почему же? Но не здесь…

Когда девушки подняли на него недоуменные глаза, он заговорил горячо и проникновенно, чтобы до самого сердца дошло:

— Я смотрю на это золотое зеркало как на осколок солнца, упавший с неба. Человек взял его и переделал по-своему, чтобы счастье вошло к нему в дом. Пока он один, этот маленький осколок, лежит в песках, где раньше чуть теплилась жизнь. А сейчас — поглядите вокруг! — Вадим широко развел руками, как бы распахивая двери в неведомый мир. — В окнах горит свет, по трубам бежит вода, журчит фонтан, всюду зелень цветы… Теперь представьте себе: если сотни таких солнечных осколков разбросать в песках, лучи, превращенные в энергию, заменят миллионы человеческих рук, электробуры проникнут в глубь земли, вода пойдет по каналам, на месте унылых песков зазеленеют поля, вырастут сады, города, заводы. Вы же знаете, что медный комбинат будет работать на энергии солнца. Поймите, какое это богатство! И только сейчас мы начинаем его использовать по-настоящему. О, если бы человек смог добыть электроэнергии сколько он захочет! Тогда бы исчезли многие трудности и беды.

Девушкам из маленького городка, особенно Нюре, пришлось немало испытать этих бед, вот почему картина, нарисованная Багрецовым, была близка им и понятна. Конечно, они знали, что плиты дают электроэнергию, но попросту не представляли себе будущее курбатовского открытия.

Вадим, чуточку смутившись молчанием девушек, присел на скамейку и проговорил:

— Теперь вы понимаете, что прыгать и плясать на этом поле я не могу. Совестно.

Кучинский слышал, что Димка произносит какие-то выспренние тирады, видел замерших перед ним девиц, но прерывать его не хотел. Он был уверен, что Димка скоро им наскучит и они опять пойдут танцевать. Но девушки его не звали, и Кучинский разозлился. Не привык он к такому отношению. В институте самые красивые и, как ему казалось, неглупые студентки добивались его внимания, а тут — подумаешь, невидаль, курносые красавицы из аккумуляторной!

Неподалеку от главного здания испытательной станции виднелся огромный белый цилиндр с конусообразной крышей. Оттуда доносилось прерывистое гудение.

— Павел Иванович новые аккумуляторы пробует, — вздохнув, сказала Маша. Наверное, скоро нам переучиваться придется.

Багрецов кое-что слыхал от Павла Ивановича о механическом аккумуляторе. Приезжали инженеры, установили его, но к испытаниям пока не приступали: что-то не ладилось в конструкции. Решили заменить мотор. А пока Павел Иванович пробовал старый. Основой всей этой системы служил гигантский маховик, вращающийся в безвоздушном пространстве. Днем его раскручивают электромотором, ночью он должен отдавать накопленную энергию. По словам Курбатова, инженерам удалось найти остроумное решение конструкции этого механического аккумулятора, и если они сумеют устранить некоторые его недостатки, то лучшего и желать нельзя.

Вадиму хотелось рассказать об этом Маше, проверить, можно ли с ней разговаривать серьезно или ей по вкусу лишь болтовня в стиле Кучинского.

— Представьте себе огромный маховик, — начал Вадим, широко разводя руками. — И вот…

Жорка вовсе не чувствовал себя побежденным. Он закурил трубку, небрежно повесил ее в угол рта, всем своим видом показывая полное презрение к «сухарям» и «начетчикам». Они портят жизнь девочкам, после работы даже отдохнуть не дают.

— Страшно интересно, — ядовито усмехнувшись, прервал Жорка Вадима. Потерпите немножко, Марусенька, и он расскажет вам о косинусе фи.

Вадим отпарировал:

— Тебя должен особенно интересовать этот косинус. Ведь это из-за него у тебя были разногласия с профессором? Кажется, они закончились двойкой?

Жорка быстро вынул трубку изо рта, хотел ответить обидчику зло, но опомнился. Не стоит ворошить столь неприятную тему.

— Эх, друзья, — вздохнув, сказал он примирительно, — и скучно и грустно… Мура все это. Подумаешь, какой веселый разговор завели.

Никто его не поддержал, а Маша — все же она электрик! — заинтересовалась техническими особенностями нового аккумулятора и стала расспрашивать Вадима, зачем выкачивали воздух из кожуха, как устроены подшипники…

Кучинского все это абсолютно не интересовало, но он ревниво следил за Димкиным успехом. Слушает девчонка, ничего не скажешь! И он приберег свой последний решающий козырь, которым не раз пользовался, чтобы поразить воображение слушателей и тем отвлечь их внимание на себя.

— Верно, все верно, — перебил он Димку. — Но к чему тут рассусоливать, когда через год-два никаких аккумуляторов не потребуется — ни механических, ни электрических. А из этих плиток, — он постучал носком по зеркальной поверхности, — гребешков наделают…

Вадим снисходительно взглянул на Жорку.

— Вот именно гребешков — предел твоих мечтаний.

— Это ты носом землю роешь. А сейчас уже атомный век. Ты разве ничего не слыхал об атомной батарее? Она сто лет может работать. И солнца для нее не требуется. Положил в карман целую электростанцию и пошел.

— Но ведь у нее ничтожная мощность! Какая уж там электростанция!

— Ничего, скоро сделают такую, что будь здоров! Приземленный ты человек, бескрылый. То ли дело, взял щепоточку атомного горючего… и привет, старик, я уже на Луне. Вот о чем нужно думать, а все остальное — скукота и отсталость. Надо, товарищ Багрецов, идти в ногу с передовыми идеями. Отсталых, как тебе известно, бьют.

Не хотелось спорить. Жорка все равно останется при своем мнении. Ссориться с ним в присутствии девушек тоже неудобно. Эх, сказал бы ему, Вадим, что, несмотря на всякие пышные слова насчет атомного века и космонавтики, Жорка не только отстал, но и тянет за собой других. Это о нем писал Маяковский, что много разных ракушек налипает нам на бока. А Жорка готов присосаться даже к космическому кораблю.

Чувствуя свою «победу», Кучинский решил ее закрепить и воспользоваться всем арсеналом имеющихся у него средств, чтобы вконец загипнотизировать девушек мечтой о самом необыкновенном.

Кстати говоря, жажда «красивой жизни», мечта о тепленьком местечке и пренебрежение к труду у молодых людей типа Кучинского всегда сочетается с увлечением экзотикой, далекой от великих дел, которыми занят наш народ.

Что интересует, что поражает Кучинского, к чему он стремится?

— Послушайте, девочки, — говорил он, оттирая плечом Багрецова. — Разве он умеет мечтать? Ну, скажем, вы про Атлантиду слыхали? Оказывается, существует на дне океана город и там живут люди. Вот это жизнь! Все девочки ходят в золотых туниках! А над ними стеклянный купол… Или вот еще: говорят, в каком-то море рыбаки видели морскую змею длиной в тысячу метров… Или я как-то читал заграничную книжку про путешествие в Галактику. Там этих космических кораблей тьма-тьмущая. Снуют взад-вперед. Хочешь — привезут тебя на Юпитер, хочешь — на Сатурн… Девочка там мне одна понравилась, главная героиня. Говорит: «Я простая звездная девчонка». Каково, а? И все это атомная энергия. Да вы знаете, что скоро хлеб не будут сеять, а обыкновенным образом добывать из воздуха?

— Не может быть! — всплеснула руками Маша.

— Ничего особенного. Атомная энергия. Нажал кнопку, и булка падает прямо тебе в руки.

— Манна небесная, — съязвил Багрецов. — Вот лентяев-то разведется!

Кучинский презрительно хмыкнул.

— А как же ты думаешь! Ишачить не будем. Ох, и жизнь, девочки, настанет, будь здоров! — Он оглянулся и, заметив, что из дверей главного здания — вышел Курбатов, заторопился. — Ну, мы еще поговорим. А пока — дела, миленькие, дела…

Сегодня Кучинский получил замечание за излишнюю веселость в лаборатории. Надо выбрать подходящий момент и во время вечерней прогулки начальника оправдаться перед ним.

«Собственно говоря, ничего особенного не произошло, — успокаивал себя Кучинский. — Стоит ли обращать внимание на мелкие придирки. На всякий чих не наздравствуешься. У стариков (а для него Курбатов таким и был) своя психология, свои взгляды. Во все времена и у всех народов они завидовали молодости. Их раздражает смех — пикнуть при них нельзя. Ходи по струнке, не смей возражать, покорно сноси капризы, а главное, почтительно выслушивай нравоучения и нотации. Ужасный народ, старики!»

Вытирая руки платком, Курбатов спустился по ступенькам. Издали улыбнулся Лидии Николаевне и, устало склонив голову, пошел по краю зеркального поля.

Жора бродил неподалеку. Может, старик сам его позовет?

Павел Иванович не думал, о старости. Он был в том цветущем возрасте, когда вместе с сединой приходит творческий опыт, без которого не рождается настоящая наука. До заката еще ой как далеко, а сколько уже сделано! Разве станет инженер Курбатов завидовать юности, ее робким шагам, синякам на коленках, когда еще не выбран настоящий путь! Не будет завидовать потому, что не захочет расстаться с опытом беспокойной, интересной жизни, которую он выбрал правильно. Прожитые годы неповторимы. Были они разные: и хмурые и солнечные, но всегда дорогие.

Сколько ошибок он сделал, сколько необдуманных поступков! Учился в энергетическом институте, на вечернем факультете, добрался до четвертого курса и бросил. Кто виноват? Страшная, неистребимая жажда деятельности, чтоб поскорее увидеть тобой созданную вещь, конструкцию, чтоб жила она, чтоб работала на человека.

Тогда, еще очень молодым техником, Курбатов показал незаурядные способности, изобрел всякую всячину с применением фотоэлементов — то какую-то особую автоблокировку, то крохотное фотореле. О Курбатове писали в технических журналах, его снимали в кинохронике. К двадцати годам у него уже было несколько авторских свидетельств, премии и благодарности.

Юного специалиста пригласили в одну производственную организацию руководить установкой изобретенных им приборов. Отказаться не мог, к тому же Люба настаивала, — дело было выгодным, а ей хотелось похвастаться перед подругами новой шубкой. Не бросая основной работы в лаборатории, Курбатов согласился на совместительство, позабыл про зачеты и экзамены в институте, и с тех пор на анкетный вопрос насчет образования долгое время писал «н/з высшее», то есть незаконченное высшее.

Опомнился, но было уже поздно — увлекся фотоэнергетикой. Она стала целью всей его жизни, и на слушание лекций в институте времени совсем не оставалось. Разве могли его интересовать паровые котлы и генераторы, когда он работал над тем, чтобы заменить их фотоэнергетикой.

Он шел трудной дорогой, не искал обходных тропинок. Не хватало систематических знаний, мучительно давалась математика; иной раз ее приходилось заменять экспериментом, долгим, мучительным. Инженеры и ученые, искушенные в высшей алгебре, с закрытыми глазами умеющие написать сложнейшую формулу, мягко вышучивали Курбатова за его пристрастие к эксперименту, когда есть путь более легкий и простой. Но среди них находились и недруги, коим успехи молодого самоучки были не по нутру. Ведь он получал премии, с ним считались не меньше, чем с доктором наук. Его работы высоко оценивались крупнейшими академиками. А завистники этого не прощают.

Война надолго прервала его работу. В первые же дни он пошел добровольцем, служил в инженерных частях, после демобилизации вернулся в институт и занял скромное место в той же лаборатории, где работал раньше.

Не щадя себя, не зная роздыха, Курбатов стремился наверстать упущенное. Жил отшельником, потерял жену — и наконец, точно проснувшись, увидел, что его давнюю мечту можно потрогать рукой. Нужна специальная лаборатория. Кто же должен руководить ею? Здравый смысл подсказывал: сам изобретатель. Однако в министерстве нашлись товарищи, придерживающиеся иной точки зрения.

Директор института Чичагин, старый опытный инженер, человек в высшей степени прямолинейный, а подчас и резкий, привез в главк проект приказа о назначении Курбатова руководителем лаборатории фотоэнергетики. Начальник главка, сухой, болезненный человек с землистым цветом лица, честный служака, просидевший на одном стуле десяток штанов, просмотрел «Личное дело Курбатова П. И.» и, глотнув какую-то таблетку, заявил:

— Вряд ли министр утвердит. Помилуйте, у человека не только степени, но и диплома нет!

— Зато у него есть куда более редкая ценность — талант. Не все члены нашего ученого совета могут его вам на стол выложить. К тому же Курбатов блестящий исследователь, великолепный конструктор и технолог.

— Неудобно, знаете ли. — Начальник главка взял список сотрудников лаборатории и подчеркнул ногтем строчку рядом с фамилией Курбатова. — Что здесь написано? Инженер-практик. А дальше его подчиненные: кандидат физико-математических наук, кандидат технических наук. На должностях младших научных сотрудников у вас проставлены фамилии аспирантов, сдавших кандидатский минимум.

— Минимум, минимум, — взорвался раздосадованный директор. — Мне максимум подавай! Талант мне нужен, и по самому большому счету. Какой он к черту творец, ученый, ежели у него за душой, кроме этого минимума, ни шиша!

— Откуда вы знаете, как себя покажут аспиранты?

— В том-то и дело, что не знаю. Кота в мешке дают, а я подписываю. Ты дальше читай, — Чичагин перевернул страницу. — Старший техник Сапожков, первый рационализатор отдела, драгоценная башка, золотые

руки. Инженер-технолог Зисман. Еле вытащил с завода, не отпускали. Или вот еще Захаров — мастер специальной оптики. Или модельщик Санько, гений стеклодув Бархатов. Все себя показали, дел сколько переделали, в них есть огонек, беспокойство и, главное, собственная мысль. Понимаешь, собственная! Вот они-то и есть кандидаты в большую науку. Сам Курбатов их выбирал, а ему виднее, на кого можно положиться, работал вместе.

— Странная у вас позиция, товарищ Чичагин, — кисло улыбнулся начальник. Вы что же, отрицаете необходимость степеней и знаний? А сами?

— Что сам? Я минимумов не сдавал. Не за школярство я степень доктора получил а за труды, за дела. Понимаешь, дела. Ими ценен человек, а не тем, сколько лет он нагружал свою башку. У иного там чистое серебро, а попробуй достать, чтобы возвратить народу, ни черта не выходит. Трясешь его, как копилку, а из нее капают лишь медные пятаки. Вот и все мыслишки. — Чичагин безнадежно махнул рукой.

Не договорившись с начальником главка, он обратился к министру и получил поддержку. Лишь тогда Курбатову предложили руководить лабораторией. Вскоре он получил диплом инженера, сдав экзамены экстерном. Прошло еще немного времени, и была организована испытательная станция, где Павел Иванович проводил большую часть своего времени.

Но разве это самое главное? Сейчас рассматривается проект создания филиала в местах менее солнечных, куда особенно влекло Курбатова. Он надеялся, что там будет совсем немного людей и можно будет спокойно работать за лабораторным столом. Не надо сидеть в президиумах, выступать на юбилеях, писать резолюции на заявлениях…

В московской лаборатории ему было трудно. Народу много, не всех узнаешь. По ночам мучился. Может, повременить с выговором? Не забыл ли кого в первомайском приказе? Надо бы Санько отметить. Но тогда Захаров обидится. Думаешь о Захарове и упорно отгоняешь мысль о том, что сегодня опять не проверил новую рецептуру фотослоя, а это очень важно — задерживается разработка технологии… Все нужно, все важно. Есть помощники, но на них не всегда можно надеяться. Настоящие руководители умеют сочетать науку с организационными делами, с будничными заботами. Тулупы и валенки для сторожей, кипятильник для буфета — и рядом перспективный план работ на десяток лет. Другие умеют, а у него не выходит.

Здесь, на зеркальном поле, полегче. Сотрудников — раз два и обчелся, можно приглядеться к каждому. Беспокоили приезжие, их тоже надо знать. Вот хоть бы эти техники. Ребята вроде толковые. Но что значит эта история с осколком? И вообще — непонятны некоторые поступки Багрецова. Сегодня после работы Кучинский попросил Курбатова зайти в лабораторию посмотреть, правильно ли он начал измерения. Пошли вместе с Кучинским. Входят в лабораторию, и Жора глазами показывает на Багрецова. Тот отпиливал кусок плиты…

Конечно, ничего в этом не было предосудительного — может быть, техник хотел проверить какой-то новый способ контроля или схему присоединения приборов… В конце концов, он мог заинтересоваться структурой ячеек и термоэлементов. Но тогда нечего смущаться. А Багрецов вздрогнул и покраснел, точно его застали на месте преступления.

Кучинский загадочно улыбнулся.

— Мы тебе не помешали, старик?

Подойдя к столу, Курбатов заметил, что из плиты уже выпилен довольно большой квадрат.

— Зачем это вам? — пришлось спросить Багрецова.

Тот не мог скрыть замешательства.

— Хотел попробовать… — Багрецов не знал, куда девать руки, и нервно перекладывал с места на место ножовку. Весь его облик выражал крайнее смущение. — Лидия Николаевна разрешила…

— Что разрешила?

— Отпилить…

Больше ничего Курбатов не смог от него добиться. А тут еще Кучинский со своей всепонимающей улыбочкой.

Поди разберись что к чему.

…Павел Иванович дошел почти до конца зеркального поля и повернулся, Жора вынырнул из темноты.

— Простите, Павел Иванович, что я к вам с делами в нерабочее время…

— Срочные дела?

— Да как вам сказать… Трудно работать, Павел Иванович. Я очень уважаю нашу аспирантку. Человек она знающий. Но зачем же проявлять административный восторг? Хотел взять вторую плиту, а Лидия Николаевна запретила. «Одной, говорит, обойдетесь». А какому-то технику для личных надобностей разрешила. Вы же сами видели.

— Почему для личных? Не понимаю.

— Да ведь это радиолюбители. Они все в дом тащат.

— А вы не радиолюбитель? — усмехнувшись, спросил Курбатов.

— Избави бог! Мне не до баловства.

Курбатову не очень понравился этот ответ, но спорить не хотелось, и он спросил, лишь бы замять неловкость:

— Кстати, где вы хотите работать — на заводе или в лаборатории?

— Везде интересно, Павел Иванович, — слукавил Жора, еще не понимая, к чему тот клонит.

— Я бы советовал на завод, в цех. Посмотрели бы, кто сейчас за вас, студентов, трудится.

— Как это за нас? Мы тоже работаем, и не меньше других. Мы не нахлебники. В нашем государстве все равны.

Вежливая предупредительность, с какой Жора начал разговор, исчезла, показалось плохо скрытое самодовольство.

Павел Иванович с минуту молчал, разглядывая студента. Интересно — что у него за душой?

— Да, конечно, равны, — согласился он после паузы. — У нас все работают. Только глубокие старики да инвалиды живут за счет государства. Но есть молодые, здоровые люди, которые готовятся к делу. Это студенты. На них работает народ. И потому они в неоплатном долгу перед страной. Но далеко не все это чувствуют. — Павел Иванович вскинул глаза и строго посмотрел на Кучинского. — Вы как будто бы морщитесь?

— Но ведь у большинства студентов есть родители, — обидчиво возразил Жора. — Они дают нам возможность учиться и не работать. Я, например, не получаю стипендии.

Курбатов удивленно взглянул на него.

— Вы, значит, считаете, что народ тут ни при чем, если папа вас кормит, одевает и обувает? А кто строит для вас дворцы науки с лабораториями, библиотеками, спортивными залами и даже с бассейнами? Кто содержит профессуру, ассистентов, лаборантов, счетоводов, дворников, уборщиц — целую армию людей, которые работают на вас? Многие десятки тысяч тратит государство на каждого студента за время его обучения.

— Вкладывает как в сберкассу. Потом отработаем.

— Вы уверены? — Курбатов иронически прищурился и, не получив ответа, сказал: — Даже из отличника не всегда получается хороший работник. А бывают и пустоцветы. Хорошо бы их распознавать раньше, еще до поступления в вуз.

Кучинский обозлился:

— При чем тут пустоцвет? Не всякий же может быть изобретателем. Есть такие, что звезд с неба не хватают, а устраиваются — дай бог каждому. Один мой приятель кончил институт, и его сразу же взяли в министерство. Да не как-нибудь, а заместителем начальника отдела. Повезло товарищу…

— Бедный малый, — искренне посочувствовал Курбатов. — С этих лет — да в кабинет! Но не сможете ли вы сказать, зачем молодому инженеру министерство, коли он еще не работал на производстве?

Тут Кучинский сообразил, что ему не следует спорить с Курбатовым невыгодно. Он вежливо поддакнул, а для себя решил: «Неисправимый чудак этот Курбатов! С луны он, что ли, свалился? Даже странно, как ему доверяют руководство лабораторией. Неужели он до конца своих дней останется наивным ребенком? Очень нужно производство! Пошлют в пустыню, инженером на строительство нового фотоэнергетического поля, — сохни там от жары. Удовольствие маленькое».

Жора Кучинский был твердо убежден, что попасть «с этих лет в кабинет» высшее счастье для молодого специалиста. По настоянию матери отец уже «провентилировал вопрос» об устройстве сына в министерстве, но надежда была слабая. Младший Кучинский решил действовать сам. На худой конец можно согласиться на лабораторию в каком-нибудь столичном научно-исследовательском институте. Шут с ней, с фотоэнергетикой. Можно испытывать фотоэлементы для кино…

— У меня к вам, Павел Иванович, просьба, — Кучинский скорчил слащавую мину. — Нельзя ли с ближайшей оказией посылочку матери отправить? Сухофрукты здесь замечательные. Курага — как янтарь, а персики… — он поцеловал кончики пальцев.

— Что же вы из Ташкента не отослали?

— Закрутился, Павел Иванович. В самый последний момент вспомнил. Пришлось сюда везти. Прошу извинить, но: я и на вашу долю захватил.

— Напрасно.

Кучинский показал в улыбке золотой зуб.

— Пустяки, Павел Иванович. Вам некогда, а я это сделал заодно. И не вижу ничего дурного в том, если мы, молодые, пусть хоть в мелочах, будем внимательны к старшим. Тем более что работать я у вас не собираюсь. Через месяц расстанемся, как в море корабли.

— Ну, это как сказать. Если здесь построят медный комбинат, понадобятся и специалисты нашего дела. Ведь это первый выпуск.

— Да, конечно. — Кучинский вздохнул и снял шляпу. Ему стало жарко. — Гора с горой не сходится… Простите, я должен выключить термокамеру, уже время. И, обмахиваясь шляпой, он исчез.

Курбатов пошел дальше по краю светящегося поля, думая об этом студенте, о техниках, с которыми он еще не установил нужного контакта. Невольно вспомнилось сегодняшнее смущение Багрецова. Да, странно, очень странно. А многозначительный взгляд Кучинского?… Хотелось бы лучше думать о людях. Мелочь, все это мелочь. Но, поди ж ты, не выходит из головы! И этот разговор с Кучинским. Не взять ли его на работу? Человек он исполнительный. Что же касается науки, то она сама заставит себя полюбить. Ведь Кучинский еще очень молод. Однако трудные, каменистые дороги под палящим солнцем, в дождь и ненастье ему, кажется, не по нутру. Видимо, он ищет тайную тенистую аллейку, по которой можно пробежать к успеху, засесть в кабинет и не думать о том, что дороги в науку бесконечно длинны и нет им ни конца, ни края…