Повести

ПАРЕНЬ ИЗ ИРИНДАКАНА

Быстро собрав удочки, Бронька спустился в подполье. Ощупью нашел ящик с бармашом и начал горстями пересыпать его в бармашницу. Юркие бокоплавы приятно щекочут ладонь, стараясь проскользнуть между пальцев. «Живехоньки!» — порадовался парень.

Выбираясь из тесной лазейки, он больно стукнулся.

— Пол не свороти, медведь! — улыбаясь, встретила сына Ульяна Прокопьевна.

— Ты куда ходила?

— Опять бармашить собрался? — вместо ответа спросила Ульяна. — А прибегут за тобой, что говорить?

— Скажи, сегодня воскресенье, склад закрыт… Вот и все.

Торосистое ледяное поле Байкала усеяно черными точками. Некоторые из них движутся, а большинство застыло на одном месте. Нагнувшись, в напряженном ожидании сидят любители-рыболовы, или, как у нас их называют, бармашельщики.

— Эх, черт, опоздал, кажись! — Недовольный собой, Бронька быстро шагает к своей «Камчатке». За ним, подпрыгивая, тащится старенькая нарта, подбитая стальными надрезами. На нартах пешня, сачок, бармашница, закрытая рваной шубенкой.

Запыхавшись от быстрой ходьбы, Бронька наконец дошел до своей «Камчатки» — крохотной круглой загородки от ветра, сложенной из снежных кирпичиков. Продолбив лунку, он опустил в прозрачную воду изрядную порцию юрких бармашей и начал разматывать удочку.

Пройдя пятнадцатиметровую толщу воды, свинцовое грузило удочки легло на почву. Бронька сделал несколько мотков на мотыльке — на коротенькой палочке, на которую бармашельщик наматывает леску. «Теперь будет ладно… попробуем, что есть на дне…»

Вскоре кто-то слегка тронул удочку. «Хайрюзок клюнул», — подумал Бронька и начал мотать. Из лунки показался черный, скользкий, безобразный бычок. Бронька брезгливо отцепил рыбу и выбросил за «Камчатку». Заглянув в лунку, Бронька различил в полуводе сига… Вот стремительно летит вверх «морсак». На ходу раскрыв пасть, он проглотил свою жертву. Бронька ловко подал ему «мушку», удивительно схожую с бармашом, но гораздо красивее и сочнее живого. Рыба, не задумываясь, схватила приманку, Бронька этого только и ждал. Он мгновенно натянул лесу и начал спокойно наматывать ее на мотылек и лопаточку. «Морсак» отчаянно сопротивлялся, но опытная рука рыбака неумолимо тянет его вверх. Еще мгновение — и хариус бьется на льду.

Обрадованный, парень бросил в воду еще пригоршню бармашей, чтобы подзадорить рыбу и «поднять» ее еще выше под лед.

После хариуса попался сиг. Он шел более спокойно, будто считая неприличным попусту трепыхаться, и лишь временами давя на леску своей двухкилограммовой тяжестью.

Уже через пару часов в Бронькиной «Камчатке» красовались штук с десяток сигов и хариусов.

Опустив в воду очередную порцию бокоплавов, Бронька вымотал удочку и вышел из «Камчатки». На море стояла звенящая тишина. Люди словно примерзли ко льду. Сидят и не шелохнутся.

— Значит, у всех клюет, а то бы бегали от «Камчатки» к «Камчатке», — проговорил парень.

Весна в этом году началась безрыбная. А тут — удался же день! Теперь не будет ворчать старый Захар Захарыч: «Больше бармаша сыплю, чем рыбы добываю!..»

С радостно блестящими глазами Бронька вдохнул полную грудь уже сильно пахнущего весной воздуха и, выпрямившись, огляделся.

Апрельский Байкал, удивительно новый, огромный, как будто впервые им увиденный, поразил его. Позабыв обо всем на свете, он взобрался на соседний торос. Отсюда был хорошо виден полуостров Святой Нос, который так четко выделялся в этот день над ледяной поверхностью и так походил на красивый охотничий нож.

Весеннее солнце ласково скользит по широкой глади, щедро обливая ослепительным светом все окружающее. Под яркими его лучами голубые дали стали вдруг воспламеняться радужным маревом, задрожали и ожили громады синих гор и стали похожими на ожерелье из драгоценных камней.

Бронька, улыбаясь, жадно всматривался в неповторимые виды. «Какая же красота!» — тихо произнес он. Собственный голос ему показался глухим, слабым и совсем чужим. Постояв еще с минуту, он соскочил с тороса и зашел в «Камчатку».

Заглянув в лунку, он опешил. Совсем близко, прямо тут же, подо льдом, ходили огромные, с толстыми зеленоватыми спинами сиги. При виде такой благодати Бронька трясущимися руками стал разматывать удочку. Желто-зеленая «мушка», как живая, забегала в воде.

Вот один из сигов, заметив приманку, повернулся в ее сторону и не спеша захватил ее в рот. Вслед за этим сигом очутились в «Камчатке» и еще несколько.

Бронька так увлекся своим занятием, что не заметил, как к нему подъехал на рыжем жеребце человек в новеньком бобриковом пальто.

— Да стой, дурак! — сердито крикнул он на лошадь.

Бронька поднял голову и увидел Семена Черных, председателя местного рыболовецкого колхоза. Поднявшись в кошевке, Черных сердитым взглядом окинул окружающие «Камчатки». Буркнул под нос какое-то ругательство и пошел к Броньке.

— Здорово!

— Здравствуй!.. — Бронька, вымотав удочку, вышел из «Камчатки».

— Поедем, Броня, надо открыть склад.

— Дали бы хоть в воскресенье отвести душу.

— Там приехал заготовитель… надо ему сплавить мелочь-то, а то не дай бог рыбоохрана заглянет…

— Ну и пусть заглянут! — сердито выкрикнул Бронька.

— Пусть, пусть!.. Тебе ладно говорить, а отвечать мне.

— Ну и отвечай!.. Давно бы надо тебя за шкирку… Спасибо скажи, что молчу.

— Тебе, щенку, спасибо?

— Ты, дядя Семен, не шибко-то… а то могу…

— Еще и грозиться вздумал?! Садись в кошевку!

— Не поеду, и все!

— Ах, щенок, да я тебя!.. — Черных угрожающе подступил к парню.

Бронька схватил пешню.

— Шагнешь еще, приколю!.. Мотай отсюда!.. Слышишь!.. — Черные красивые брови парня сдвинулись, а темно-серые глаза заискрились злыми огоньками.

Семен, бледный, раскрыл рот, но, не сказав ни слова, в испуге замахал руками и, быстро повернувшись, бросился к кошевке. Отъехав за торос, он вскочил на ноги и визгливым бабьим голосом крикнул:

— Бандюга, в тюрьме сгною!.. Так и знай!.. Захар Захарыч все видел. Сейчас же в милицию позвоню.

Ткнув кнутовищем в сторону шедшего к Бронькиной «Камчатке» пожилого рыбака, Черных яростно хлестнул коня и умчался на берег.

Бронька заскочил в «Камчатку» и начал сматывать удочки.

— Ты что так рано домой? — как-то хрипло спросил Броньку Захар Захарыч.

Парень сердито взглянул на соседа и молча забрал удочки и бармашницу. Все это бросил на нарты и беспричинно туго затянул веревкой.

Захар Захарыч покачал головой, вздохнул и набил трубку табаком.

— Дай-ка, Броня, огонька.

Парень молча подал спички и с досадой посмотрел на спокойное лицо старика.

— С чего это Семка расшумелся?.. Водки не хватило, что ли?

— Чокнулся петушина — вот и орет… Склад, ему открой!

Вечером того же дня к Захару Захарычу пришла Бронькина мать — Ульяна Прокопьевна.

Старый рыбак весело рассказывал своей старушке об удачах прошедшего дня:

— Слава богу, за всю весну хоть одни денек удался, а то, бывало, фунтов пять-шесть вывалишь бармаша, а добудешь одну козяву.

Гостеприимные хозяева радушно пригласили соседку к столу, но Ульяна отказалась от ужина.

Усевшись на диван, она молча слушала словоохотливого старика. Ее большие выразительные глаза и бледное лицо выдавали тревогу.

Когда-то веселая, красивая, Ульяна Прокопьевна вот уж сколько лет намертво замкнулась; в ее серых глазах застыла тоска, ка светлое лицо легли морщины. И все это произошло после того страшного дня, когда она по складам читала извещение о гибели мужа на фронте. Это случилось после 9 мая 1945 года. Тогда весь народ ликовал, и многие-многие со дня на день ждали из армии своих дорогих, своих родных. А Ульяне и Броньке стало некого ждать…

Ульяне Прокопьевне тогда было всего тридцать лет. За плечами остались тяжелые годы войны. Пять лет мужского труда в неводной бригаде. Летом по пояс в холодной воде, а зимой целый день в руках тяжелая стальная пешня, которой долбишь толстый лед.

Вы знаете, что это такое? Снег и вода, смешавшись под ногами рыбаков, напоминают молочный кисель. В ичигах хлюпает вода… мороз градусов на тридцать-сорок, да вдобавок «ангара» со свистом. Это ветер. Пронизывающий, не ослабевающий ни день, ни ночь.

Пять лет ждала Ульяна мужа, не запятнав чести замужней женщины. И вот, в тридцать лет, с цветущим здоровьем, она осталась вдовой. Молодое тело тянулось к крепкой мужской ласке, но она, заглушая в себе внутренний крик тоски, боли и еще чего-то неодолимо сильного, отстранилась от всех, глубже замкнулась в себе.

Шли годы… Сватались. Получали отказ. Отстали.

Тем временем рос и Бронька. Закончив десятый класс, он два года рыбачил, а затем решением общего собрания его неожиданно назначили кладовщиком. Это была хорошая должность. Но не для Броньки. У него сразу же пошла полная «несварка» с председателем колхоза Семеном Черных.

— Захар Захарыч, я к вам пришла…

— Знаю, все видел.

— Семен-то, говорят, звонил в милицию.

— Не бойся, Уля, страшного ничего нет.

— Посадят?

— Нет… Из-за чего они цапаются?

— Леший их знает. Бронька-то молчит. Он знает за Семеном какие-то грешки, никому не баит, а наедине с ним прямо в драку лезет…

— М-да-а… Надо подумать, что делать.

— Замучилась с ним, какой-то у него «керосиновый» характер.

— Молодой еще, горячий… Плохо, что не любит советоваться.

— Ты уж, Захар Захарыч, помоги, посоветуй, как быть…

— Ладно, подумаю. В общем-то, Уля, не убивайся.

Через день Захара Захарыча вызвали в контору колхоза. В коридоре его встретил Семен Черных.

— Проходите, проходите, милый человек, — умильно улыбаясь, председатель пожал руку старику.

— Зачем звали? — сурово спросил Захар Захарыч.

— Вы видели, как этот хулиган Бронька Тучинов хотел заколоть меня пешней… Вот по этому поводу.

— Ничего я не видел… Слышал, как ты кричал на него.

Старик резко отвернулся и зашел в кабинет.

За столом сидел молодой человек в милицейской форме На белых погонах пара звездочек.

— Вы меня звали?.. Фамилия моя Громов…

— Да, пришлось вас пригласить по поводу вот этого дела, — лейтенант подал бумагу. — Садитесь поудобнее.

Захар Захарыч достал очки, медленно протер. Долго читал старик. Огрубевшие, ревматические пальцы старого рыбака мяли исписанный красивым почерком лист так, что милиционер с опаской посматривал на его «медвежьи лапы», которые невзначай могли испортить следственный документ.

Прочитав, Захар Захарыч закурил и тяжело вздохнул.

— Ну, как, старина?

— Есть доля правды, Бронька нагрубил ему, а больше-то этого… Худого не было.

— Мне известно, что вы ветеран колхоза, пенсионер, человек, пользующийся всеобщим уважением, и я вправе надеяться на вашу помощь в деле выявления хулиганского поступка Тучинова.

— Бронька вырос на моих глазах, родители у него — люди правильные, правда, вырос он без отца, но мать сумела воспитать доброго работягу и честного человека.

— Значит, по-вашему выходит, что товарищ Черных, руководитель, депутат, коммунист, оклеветал Тучинова?

— Черных хочет отвязаться от Броньки. По-моему, он знает кое-что из его делишек… Не очень чистых!

— А что же тогда Тучинов молчит?

— Вот здесь-то и зарыта собака… Я у него сколько раз спрашивал, но он, как немтырь, промычит и все… Чую я, что и мать в этом повинна.

— То есть как виновата?

— С детства приучила его видеть и молчать… По старинке… по-таежному, значит, обычаю.

Лейтенант долго тер правую бровь, закурил. Тишину нарушало лишь тиканье висевших на стене «ходиков».

— Значит, товарищ Громов, в этом случае лишь грубость?

— Не больше. И бумагу пачкать не стоит.

— В общем, отказываетесь от показаний?

— Да.

— Распишитесь.

Милиционер уехал. В Ириндакане дня три-четыре судачили вокруг этого случая. Всезнающие бабы уже «посадили» Броньку, а наиболее сердобольные из них всплакнули за несчастную Ульяну.

Бронька вскоре после этого подал заявление об увольнении из колхоза и стал часто выпивать с заезжими шоферами.

Вот и сегодня заехал Юрка Петров с дружками. Ульяна молча поставила на стол закуску и ушла к себе в спальню.

— Вы что же, хозяюшка, с нами не выпьете? — приглашают шумные, веселые шоферы, но Ульяна молчит или нехотя, односложно отвечает на навязчивые вопросы проезжих. Не до них!

Бронька, подражая шоферам, одним залпом опрокидывает стопку, заедает соленым омулем и рассказывает им, как милиционер «продувал ему мозги» за Семена Черных и обещал привлечь к суду, если повторится жалоба.

Шоферы смеются и советуют:

— Брось, Бронька, всю эту муыку и подавайся в город…

Бронька задумчиво, словно сам с собой, говорит:

— Не сумел я сойтись с Семеном. Не хотел я… Да что там, пусть другие расхлебывают его уху!..

— Правильно, паря, уха у вас хорошая, — вмешался в разговор пьяный пассажир, не понимая сути разговора.

Все рассмеялись.

Шоферы — лихой народ — были по душе Броньке. Особенно любит он наблюдать в ночной мгле за движущимися грузовиками. Машина тогда походит на злого дракона с огненными глазами, несущегося в неведомую даль.

На шумном заседании правления колхоза, где утверждался состав бригад из летнюю путину, разобрали и заявление Бронислава Тучинова.

Выступивший Семен Черных нарисовал картину «нападения» на него, и как, благодаря своей смелости, он избежал смерти. В конце речи он решительно заявил:

— Или Тучинов, или я. Ищите себе другого председателя, а я не могу больше с ним работать… Какой-то салага-кладовщик не хочет мне подчиняться, да еще пешней чуть не пырнул. Пусть спасибо скажет, что я его простил и уговорил следователя не оформлять в суд. Характер у меня не позволяет сделать зло человеку… Жалко Ульяну… А Броньку надо выгнать.

Броньку отпустили на все четыре стороны. Сдав склад, он стал собираться в Улан-Удэ, где жил Глеб Максимович, фронтовой друг отца. Старый геолог был влюблен в Байкал и не пропускал случая побывать на море. А еще любил Глеб Максимович отведать сиговый пирог Ульяны Прокопьевны.

Они с Бронькой часто ходили в море бармашить или ставить сети. На рыбалке он рассказывал про северную тайгу, про эвенков, но больше всего, конечно, про геологов.

Хитро прищурив голубые глаза, однажды он неожиданно спросил:

— А ты, батенька мой, куда метишь?

Получив невнятный ответ, покачал седой головой и, устремив взгляд в голубую даль, словно сам с собой заговорил:

— Да, у тебя, парень, малый замах на жизнь… Я бы на твоем месте, Бронислав Тучинов, окончил институт, и айда в тайгу с поисковой партией… Эх, черт возьми, что может быть интереснее этого!..

А потом, словно очнувшись от полузабытья, спросил:

— А разве я неправ?

Такие разговоры повторялись в каждый приезд Глеба Максимовича. И каждый раз он внушительно добавлял:

— Ты же потомственный таежник. Дед твой и отец были знаменитыми медвежатниками. А охотник и геолог — два брата.

— Оглашенные они, как черти, ваша геологи, всю дорогу ищут и ищут, будто потеряли невесть какую ценность, — улыбаясь, вмешивалась Ульяна Прокопьевна. — Вы уж не сманивайте его в город.

— А что, разве плохо?

— Да я все боюсь… приезжал лонись мой племяш, ох и страшенный же он. Волосы как у Коли Кошкарева (был у нас добрый, но блаженный такой человек), штанишонки узенькие, вечером целый час кряхтит, снимает, ну и утром тоже, одно мученье… А силенки никакой… Все у него из рук валится.

В обед к Тучиновым забежали братья Петровы — Анатолий и Юрий. Они уже давно дружили с Бронькой. Зашел и Захар Захарыч.

Ульяна Прокопьевна поставила на стол бутылочку «столичной» и сиговый пирог. Потомственная рыбачка, она умела печь отличные рыбные пироги. Пирог у нее получался сочный, душистый, пышный.

— Проходите за стол, дорогие… Захар Захарыч, Толя, Юра… Садитесь, кому где нравится, — Ульяна Прокопьевна уголком платка утерла набежавшую слезу, разлила водку и, согнувшаяся, сразу постаревшая, села у краешка стола.

— А Броня-то где? — спросил Захар Захарыч.

— Собирается.

Зашел раскрасневшийся Бронька и подсел к Юрке. Они были почти в одних годах и считались «корешами».

— Ну, что же, дай бог счастья тебе, Броня… Кати прямо к Глебу Максимовичу, он худому не научит. — Захар Захарыч хотел еще что-то сказать, но махнул рукой.

При прощании Ульяна Прокопьевна, все сдерживаясь, чтобы не заплакать, напутствовала дрожащим изменившимся голосом:

— Ты уж, Броня, в городе-то осторожней будь, там народ бедовый… Тетке-то Клаве привет передай и омульков. А Глебу Максимычу поклон. — Ульяна подала Броньке фанерный ящичек с посылкой, схватила его за широкие плечи, взглянула в светлые серые глаза и уже твердо сказала: — Ладно уж, езжай… я…

— Мама, береги себя… буду часто писать… посылать деньги.

— Не пей там, одно прошу, не пей и не «керосинь» с людьми.

— Я же не пью, сама знаешь… только вот последнее время из-за Семена… думал, легче будет.

— Вот и хорошо, сынок… Я верю тебе.

Бронька ехал с Анатолием. Дорога узенькой змейкой вилась средь живописнейших лесов Байкальского Подлеморья. Что ни поворот, то новый пейзаж. Дух захватывало, когда машина вылетала на берег моря.

— Фу, черт, наваждение какое-то, поневоле засмотришься, а тут тебя кювет ждет, того и гляди кверху колесами полетишь, — смеется Толя. Довольный своим «газиком», он словно гладит сильными руками по черной отполированной баранке.

Выросший в среде байкальских рыбаков, у которых с раннего детства развивается цепкая наблюдательность, Бронька сразу же заметил, что Толя любит и старательно ухаживает за своей машиной. В кабине было чисто, как у доброй хозяйки в избе, спидометр показывал шестизначное число, а «газик» выглядел словно с иголочки.

Перед Гремячинском Бронька еще раз взглянул на родное море и, зажмурившись, отвернулся. Сердце заныло. Мрачные мысли заполнили всю его душу. Ему захотелось пересесть на встречную машину и вернуться в Ириндакан.

На Хаиме их обогнала молоковозка. Юрка остановился залить воды и сообщил:

— Хлопцы, на молоковозке-то «русалка» сидит и на всю железку жмет!

Поспешно вылив воду в радиатор, Юрка вмиг скрылся за поворотом.

— Холостяк! — усмехнулся Анатолий. — А мы по-стариковски пойдем, куда спешить-то.

«Русалку» и Юрку догнали в Кике. Юркина машина стояла впереди.

— Обжал ее Юрка-то…

Хорошенькая девушка-шофер уныло смотрела на помятое крыло и спущенный баллон.

— Спустил?

— Вишь, облысела резина.

— И давно получила эту «блондинку»?

— С десяток дней грешу…

— А все же грешишь, сестренка? — спросил Юрка.

— Да еще как! — улыбнулась девушка. Юрка усердствовал. Он снял из кузова свою «запаску» и с ловкостью старого автослесаря приступил к работе, а Толя с Бронькой начали приводить в божий вид пострадавшее крыло.

Зажав в середку «русалку», братья мчались по узенькой долине Итанцы. Пестренькие деревеньки одна за другой оставались позади. В селах через каждые два-три почерневших от времени дома, подбоченясь, красовался новенький. А вон старенькая хата, сбросив обомшелую крышу, накрылась серебристым шифером да еще и украсилась замысловатым фронтоном. «Расфрантилась кикимора, что твоя купчиха», — словно ворчат ее соседки-сверстницы.

И так деревня за деревней. У каждой своя жизнь, своя история.

Бронька начал было клевать, но водитель зло окрикнул:

— Не дремли, а то и меня потянет!

— Пройдет. Виновата Итанца — ни края, ни конца.

— Слушай, Броня, куда думаешь идти?

— В геологоразведку.

— За длинным рублем погнался?

— За длинным. — Бронька тяжело вздохнул, а затем, взглянув на товарища, предложил: — Давай, Толик, споем о славном море.

В Улан-Удэ приехали лишь к ночи. Во мгле город, освещенный электричеством, купался в волнах дымного нездорового воздуха. Резкие сигналы далеких поездов вызывали у Броньки тревожные размышления.

В городе жила младшая сестра Ульяны Прокопьевны Клава. Муж у нее работал где-то на севере, на золотых приисках. Писал короткие письма и переводил много денег. Единственный их сын Валерик, не закончив школу, стал зачем-то отращивать баки, носил огромную шевелюру и мучил себя несуразной стильной одеждой. С помутневшими от безделья и пьянки глазами он лениво слонялся по городу. А тетя Клава, как ожиревшая уточка, целыми днями крякала в комнатах душной квартиры.

Броньку встретили с холодком. Да и он почему-то всегда чувствовал к ним неприязнь.

Весь следующий день Бронька потратил на поиски непоседливого Глеба Максимыча. И только к вечеру кое-как застал геолога в его рабочем кабинете.

— Приветствую! Приветствую, Броня! — расплывшись в широкой улыбке, крепко жал Бронькину руку Глеб Максимыч. — Ну и вымахал детина! Весь в папу!.. А как мамаша чувствует себя?

— Нормально… Что-то не приезжали к нам? — невпопад спросил растерявшийся Бронька.

— Ох, милый мой, знал бы ты, как я соскучился по Байкалу! Но работа… работа не отпускает…

— Работа не волк, в лес не убежит, — усмехнулся Бронька. Тут же мелькнула мысль: «Зачем же это я повторяю поговорку Захара Захарыча? Надо бы говорить о другом».

— Теперь, Броня, так не рассуждают… А как рыбалка?

— Средняя. По тонкому льду закидные невода добыли хорошо, а сетовые бригады плоховато.

— По делам колхоза прибыл или так, по личным?

— Приехал поступать на работу.

— Ба-ба-бах! Ты, Броня, смеешься?!

— Нет, правду говорю, как есть.

— Что-то не верится. Ты же так любишь море и свою рыбалку. Сколько агитировал тебя в геологию, в институт… а ты только мычал. А тут — на тебе!..

— Так уж пришлось.

— А что случилось-то?

Бронька покраснел. От напряжения выступили мелкие капельки пота. Вынув платок, он провел по высокому лбу и, запинаясь, сбиваясь, начал говорить:

— По правде говоря, это… Ну, этот… этот Семен Черных заставлял меня принимать на склад рыбью молодь… Лезет же в снасти такая мелочь пузатая: сижата, омульки и прочая шантрапа. Эту молодь мы должны отпускать в море, чтоб, значит, подрастали… Я отказывался принимать на склад, ругался с ним… Один раз даже побил его, а потом… чуть не получилось хуже. В общем, характером не сошлись…

— М-да… характер твой не подошел.

— Мать говорит: «керосиновый», Бронька, у тебя характер.

— Ха-ха-ха! — раскатисто захохотал старый геолог. — «Керосиновый».

— Глеб Максимыч, я вам потом расскажу. Тут дело темное. Грязными делами занялся Черных. Пьет… Хороводится с каким-то «заготовителем»…

Лицо старого геолога сделалось суровым. Ласковые голубые глаза стали колючими. От прежнего обаятельного человека не осталось ничего. Сразу же повеяло холодком.

— Значит, грязные дела, а ты побоялся их разоблачить — и тягу!..

Бронька низко склонился и, не зная куда девать красные здоровенные ручищи, положил их на колени и стал рассматривать свои потрескавшиеся, неотмывающиеся рыбацкие пальцы.

У Глеба Максимыча потеплело на сердце, но он все тем же тоном холодно спросил:

— Где хочешь работать?

— А я… а мне бы хотелось в тайгу, куда-нибудь в Подлеморье.

Глеб Максимыч достал из портфеля блокнот и размашистым четким почерком написал несколько слов.

— По этому адресу найдешь старшего геолога Бадмаева Бадму Цыреновича. Он ваш, баргузинский. Скажешь, что я велел зачислить тебя в Лево-Мамскую геологосъемочную партию, в должности металлометриста… Это пока. А потом на месте он разглядит и устроит.

— Спасибо, Глеб Максимыч…

— Вылетаете завтра в восемь ноль-ноль.

Позабыв распрощаться, потный, раскрасневшийся, Бронька выскочил на шумную улицу.

«Ничего, в тайге увидите, трус я или нет… Там докажу».

Утром 12 мая в назначенный час Бронька с какими-то незнакомыми парнями вылетел на «кукурузнике». Погода была ясная, безветренная, и полет доставлял ему немалое удовольствие. Сначала горы и леса Прибайкалья, а дальше раскрылось ледяное поле Байкала.

Показался родной Ириндакан. Среди крохотных домиков Бронька отыскал свой… Перед ним всплыл образ матери: на Броньку смотрели большие, серые, вечно грустные глаза. И в них он ясно видел немой укор… Рядом мелькнуло широкое скуластое лицо Захара Захарыча — в темных монгольских глазах открытое недовольство.

Почему-то неприятно заныло сердце…

Вот и Курбуликская губа. Ясно видны строения Катуни и Покойников. Промелькнул остров Бакланий, белой крапинкой на свинцовом льду выделяется Ирканинский Камушек. Быстро мелькают знакомые с детства места, где Бронька немало дней провел в среде рыбаков. За Чивыркуем открылась ширь — ледяная грудь Байкала. По льду, конечно, никто уже не ходил, потому что он держался лишь на честном слове природы. Как на кинопленке, мелькают под крыльями самолета изумительной красоты скалы, крутые горы, покрытые хвойными лесами, подлеморские реки пенятся на своих бесчисленных порогах.

Местами самолетик летел совсем рядом с гольцами, которые ослепительно блестели под лучами майского солнца. Поминутно слышались возгласы и щелкали фотоаппараты.

Эх, Подлеморье, Подлеморье! Недаром именно эти места выбрал и сделал своей родиной самый ценный в мире баргузинский соболь. Темным бархатом расстилаются кедровники и ельники. Под цвет вот этого чернеющего леса природа и соболя наделила пышной черной шубкой.

Промелькнул центр соболиного заповедника Давшэ. За ним Большая речка… Броньке эти места были уже давно знакомы. Вон крутая губа Яксакана, куда они однажды забежали, спасаясь от шторма. Вот голубой змейкой впадает в море речка Урбукан, где он убил первого медведя.

Остались позади Шигнанда и Томпа.

Уже перед самым концом пути их встретил резкий ветер — «ангара». И, как будто бы для разнообразия, самолет немного качнуло.

Вот и устье Верхней Ангары, а недалеко раскинулся поселок Нижне-Ангарск. Сделав круг, самолет пошел на посадку.

Их ждали. Среди геологов Бронька узнал своего земляка Пашку Бородых.

— Ты?! Как это выкарабкался из своего колхоза?

— Выгнали… А ты, Пашка, давно здесь?

— Да порядком загораем.

— А где живете?

— Здесь, у одной старушки.

— Ну и я примкну к вам.

По дороге Пашка рассказал, что он с тремя парнями из Лево-Мамской партии устроился неплохо. Народ в основном уже завезен. Сидят из-за поломки вертолета, который должен забросить геологов в тайгу.

Уже перед самым домом Пашка предупредил товарища, что хозяйка сердитая, но добрая. С ней проживает молоденькая невестка… Ритой зовут, с ребенком. Живет еще студентка из Иркутского горного техникума… Блондиночка… девка смак… Все уходит куда-то.

Бронька остановился в нерешительности у порога старенького домика, но Пашка уже открыл дверь, и они вошли без разрешения.

— Здрасте, простите, что так зашли.

Суровая на вид хозяйка ответила на приветствие едва заметным кивком.

— Нельзя ли на несколько дней остановиться у вас?.. Я тоже из Лево-Мамской…

— Сначала пообедаем, а потом и поговорим…

Обед уже был приготовлен.

Рослый, крепко сколоченный парень вскрывал банку молока, другой, тоже крепыш, сидел в углу и строгал из березовой палки длинный черень для геологического молотка. Оба парня были Броньке незнакомы.

Когда все уселись за стол, вошла девушка, небольшого роста, румяная, с веселыми глазами. На миловидном лице чуть заметно рассыпались веснушки, у нее был вздернутый носик и красиво очерченные, аккуратные губы. Бронька сразу же понял, что это и есть «девка смак».

Когда пообедали и вышли из-за стола, хозяйка сказала:

— Ну вот, теперь ты, наверное, сам не захочешь жить в такой тесноте.

Домик всего из трех комнатушек был, конечно, мал для стольких жильцов. Она дала Броньке адрес к одной знакомой старушке.

Старушка тоже отказала, но дала адрес еще одной знакомой. Одним словом, Бронька, усталый и удрученный, вернулся в домик, где жил Пашка Бородых.

Хозяйка спросила, как дела, и, узнав, что нигде его не пустили на квартиру, махнула рукой.

— Живи уж с нами, но чтоб без пьянок и шумихи.

— На вино-то я не падкий, не беспокойтесь, мамаша.

— А отец-то есть?

— С войны не вернулся…

— Значит, мать одна вырастила… Да, забывать ее грех великий. — Хозяйка тяжело вздохнула. — Проголодался небось, садись ужинать.

Молодежь ушла в кино, а Бронька, чувствуя головную боль, забрался в спальный мешок и быстро уснул. Утром, выбравшись из постели, Бронька вышел во двор. Ничего не найдя подходящего, он схватил бочку с древесным углем и сделал несколько упражнений. Затем, взяв полотенце и мыло, побежал к Байкалу.

Море, словно живое, дышало сквозь иглистый лед, время от времени издавая шипящий звук — будто призывая послушать весеннюю песню пробуждающейся северной природы.

Бронька, как истинный сын Байкала, остановился. Он умеет слушать и разговаривать с морем, как с живым существом. Правда, не так, как Захар Захарыч, но все же умеет.

Вдоволь налюбовавшись и поговорив о своих сомнениях, он разделся до пояса и начал мыться.

На квартиру Бронька вернулся тоже бегом. Хозяйка уже готовила завтрак. Бронька, взяв ведра, несколько раз сходил по воду. Парни один за другим просыпались и, потягиваясь, стали подниматься. Рита возилась с дочкой. Когда девчушка была одета, Бронька взял ее на руки и стал забавлять. Она была как куколка — маленькая и очень потешная. Молодая мать, смеясь, попросила ее:

— Лека, подразни дядю.

Ольга сморщила носик и смешно сузила смеющиеся глазенки, а потом, довольная своей проделкой, весело рассмеялась.

— Вот и нянька у нас со средним образованием!

— Главное, не пьющий, — добавил парень с темным, угреватым лицом. — Мама не велела ему…

Бронька порывисто повернулся в сторону насмешника, но сдержал себя.

Время летело быстро. Промелькнула первая неделя. Общительный Бронька уже знал всех геологов из Лево-Мамской партии.

В магазине он купил большую записную книжку и на белой клеенчатой корке написал:

«Дневник Бронислава Т-ва».

На первой странице выведено красивым почерком: «Записки о Лево-Мамской».

На этом заканчиваются Бронькины дневниковые записи из жизни в Нижне-Ангарске.

Так и не дождавшись вертолета, начальник Лево-Мамской партии Бадмаев решил часть геологов и рабочих отправить до Уояна на моторной лодке, а дальше на Левую Маму на оленях.

В обед прибежал знакомый мальчик и, даже не поздоровавшись ни с кем, выпалил:

— Вас зовут на пирс, совсем, с вещами!..

Когда парни пришли на пирс, все уже были в сборе. Сюда же пришли и девчата, которые так быстро привыкли к жизнерадостным геологам.

Бадмаев давал последние наставления Вадиму Сотнику, которого назначил старшим над группой отъезжающих.

Сотник окончил Воронежский горный техникум. Ему было лет двадцать пять. Сухощавый, с большими серыми глазами под высоким лбом, он нравился Броньке своим спокойным характером и выдержкой.

День выдался серый. С Байкала надвигалась плотная стена белесого тумана, и моторка быстро утонула в нем.

Доехав до устья Верхней Ангары, геологи прихватила пару бочек солярки, а в невзрачном магазинчике, в котором самым ходовым товаром была водка, запаслись и этим зельем от «простуды».

Вместе с геологами ехали женщины-эвенки с детьми. Они держались свободно. Было видно, что геологи для них не «новинка».

В нескольких километрах от устья реки расположился поселок Холодная.

Еще в Улан-Удэ Бронька случайно познакомился с Любой Тулбуконовой, студенткой кооперативного техникума. Узнав, что он едет к ним в Подлеморье, она попросила зайти к матери в Холодной.

И вот теперь представился случай.

Геологи решили заночевать рядом с поселком. Бронька помог заготовить на ночь дров и пустился в путь по грязной дороге в Холодную.

Быстро сгущались вечерние сумерки. В темной зелени тайги разноголосо пели птицы веселую «отходную». Бронька улыбнулся и шутливо обратился к ним:

— А умело играете отбой, молодцы!

Певуньи, бывшие поближе от парня, зашуршали в прошлогодней листве и смолкли.

Вскоре он услышал лай собак, донеслись звука музыки.

Дома в поселке были почти сплошь новые. Улица, поросшая травой, делала несколько зигзагов и напоминала извилистую таежную дорогу.

Женщина, бравшая из колодца воду, с сильным акцептом сбивчиво объяснила Броньке, где живут Тулбуконовы.

Когда Бронька, поздоровавшись, назвал свою фамилию и передал привет от дочери, мать Любы засуетилась, гостеприимно приглашая его в дом.

Расспрашивая о Любе, она быстро поставила самовар, нарезала оленьего мяса и сунула сковородку на горячую плиту. Мать Любы хорошо владела русским языком, говорила почти без акцента. У нее было приятное лицо с правильными чертами. «В молодости наверняка была красивой», — заключил Бронька.

— Письма-то Люба пишет? — спросил он.

— Пишет, пишет, но очень скупые, совсем мало слов. В последнем спрашивала, не был ли парень из геологоразведки… Интересуется, — улыбнулась она. — Пишет, если зайдет, угости его обязательно…

Хозяйка собрала на стол закуску и пригласила гостя.

Броньке даже стало не по себе от такого гостеприимства.

Из разговора он узнал, что два старших сына хозяйки работают на оленеводческой ферме, а младший — в геологоразведке.

— Старик-то погиб на охоте… — закончила она свой рассказ о семье.

После ужина Бронька пошел прогуляться. Поселок был электрифицирован и хорошо освещен. Но назойливые комары — эти злейшие враги геологов — заставили его вскоре вернуться.

Хозяйка уже приготовила ему постель, и он быстро уснул мертвецким сном.

В четыре часа утра его разбудило прикосновение руки. Хозяйка улыбнулась.

— Вставай, Броня, не отстань от товарищей.

Несмотря на такую рань, на столе уже клокотал самовар, а на сковородке шипели подрумяненные котлеты из оленины.

На дорогу хозяйка напутствовала его:

— Если вопьется клещ, то не вырывай его, а намажь бензином, керосином или чем-нибудь едучим. Сам вылезет. А то, говорят, встречаются вредные… Не дай бог… Берегите себя, да и медведя не шевелите.

Распростившись с гостеприимной хозяйкой, Бронька быстро зашагал по знакомой дороге. Вечерошние птицы утром так жарко распелись, восхваляя рождение нового дня, что Бронька рассмеялся и крикнул в лесную чащу:

— Эй, артисты, от росы, что ли, опьянели, такой концерт даете!

Через полчаса он уже был у товарищей. Они пили чай.

— Чем же тебя угощали эвенки? — спросил Митя Брага.

Бронька подробно рассказал, как хорошо он провел время в гостеприимной эвенкийской семье.

— Значит врут, что они дикие и злые? — спросил Коля Троян полушутя. — А то слышал, будто один эвенк-охотник отрубил голову другому… А потом на вопрос судьи, почему ом так поступил, эвенк спокойненько, как ни в чем не бывало, ответил: «Не будет кувастать, что он короший окотник…»

Геологи от души смеялись над простодушным и прямым ответом неизвестного эвенка.

— Наверняка врут о них, — твердо сказал Бронька. — Правильные, хорошие они люди… Дай бог, чтобы у вас в городе побольше жило таких честных людей.

Быстро собравшись, геологи продолжали свой путь по живописной реке. Двигались медленно. Течение быстрое, а мотор десятисильный. Река все еще была широкая, с глубоким фарватером.

Навстречу стучал небольшой катерок с плотами строевого леса, похожими на сигары. У руля стоял высокий парень, а рядом с ним, навалившись плечом, русокудрая девушка.

— Эх, так бы ко мне ласточка моя, — сделав смешную рожицу, почесал затылок веселый Коля.

Все рассмеялись.

— Твоя «ласточка» сегодня с соседом в кино отправится! — не без ехидства сказал Трояну Митька Брага.

— Я только гуляю с «ласточкой», а вот когда захочу жениться, то спрошу: «Пойдешь со мной в тайгу? Если нет, то катись колбасой!»

— Ерунду городишь, Колька! — Митька махнул рукой и жалобно запел: — Ты ласточка моя, ты зорька ясная!

Следующую ночь провели в Ченче. В деревушке не более сорока дворов. Здесь задержались в ожидании моторки, которая ночью ушла в Кумору.

Геологи не теряли времени: удочками ловили рыбу, купались. Бронька переплыл на другой берег и любовался дикой природой. Пока отдыхали, к берегу причалила небольшая лодочка, из нее вышли двое мужчин и молча принялись рвать дикий лук, который здесь рос в изобилии и был в самом соку. Бронька, глядя на них, тоже нарвал луку к обеду.

Плотно пообедав, геологи сели в свою «калошу», как они называли неуклюжую лодку, и отдали концы.

Бронька примостился на носу и сразу же заснул. Проснулся лишь часов в восемь вечера. Осмотрелся. Кругом суровые горы, тайга. Вспугнутые чайки поднимались белой стаей и резко кричали на непрошеных гостей. Кругом безлюдье. Нетронутая, дикая природа.

Верхняя Ангара в этих местах делилась на рукава. Но чумазый парень-моторист, зная эту реку как свои пять пальцев, направлял суденышко безошибочно по центру извилистого фарватера. Дальше стали встречаться частые повороты, отмели и косы. Бронька, тоже опытный моторист и судоводитель, стал помогать чумазому парню.

Плыли всю ночь и только на рассвете прибыли в Уоян. Оставив одного с вещами, остальные ушли искать подходящее место для палаток. На небольшом взлобке Бронька нашел стоянку геологов, недавно ушедших в тайгу. Торчали колышки от палаток, столики и даже кучка дров.

«А может, здесь были те геологи, с которыми ушла Вера», — подумал Бронька, и перед его глазами всплыл образ девушки в походной одежде геолога, с полевой сумкой на боку. Лицо ее чем-то озабочено. У Броньки заныло сердце. Он вздохнул.

Установить палатки на всем готовом — плевое дело. И через десяток минут уже горел костер, на котором геологи готовили свой нехитрый завтрак.

Наскоро поев, Сотник ушел на почту радировать о прибытии и узнать в местном колхозе, когда будут готовы олени.

Пришел он с плохими вестями. За оленями ушли вчера. Вернутся только через десяток дней…

— Эх, черт, опять сачковать, — проворчал Коля Троян.

— Чудак-человек, лежи и грей брюхо на солнышке, зарплата-то все равно идет, — сказал Митька не то в шутку, не то всерьез.

— Тебя, Митя, надо было «березовой кашицей» воспитывать, как меня мачеха, — вдруг заговорил все время молчавший Угрюм.

— Я бы на твоем месте, Угрюмчик, давно драпанул в Ташкент. Хороший городок! Тепло! А жратвы — сколь хочешь приобретай.

— Как это приобретай?.. Покупай, что ли? — спросил Бронька.

— Эх, деревня-матушка! Купил, нашел — едва ушел. Хотел деньги отдать, не могли меня догнать… Понятно?!

Все это говорилось, как это часто бывает, без всякого зла, никто не придавал этим лихим перебранкам того значения, которое придал бы посторонний, если бы он стал случайным свидетелем.

В ожидании оленей ребята не знали, как убить время. Непоседливый Бронька обошел весь Уоян и успел завести знакомства с местными жителями.

Он снова взялся за свой дневник.

Закончив читать «Белый клык» Джека Лондона, Бронька пошел в деревню. Навстречу ему спешил Сотник. Ветерок ерошил его русые волосы. Еще издалека он неистово замахал небольшой бумажкой.

— За нами вылетает вертолет!

— Неужели? Даже не верится!

— Вот радиограмма. Нужно идти на площадку.

— Разреши-ка подержать эту бумаженцию! Сотник протянул бланк и рассмеялся.

— Не веришь?

— Слава богу, наконец-то! — вырвалось у Броньки. — Летим, значит!

— Идем скорее, «стрекозу» задерживать нельзя.

— Идемте, идемте! — Бронька, обгоняя ветер, помчался к табору.

Геологам собраться — палатку свернул, рюкзак на плечо — и в путь готов! А тут подвернулся эвенк с лошадью.

— Подвезти смогу, как не помочь хорошим людям, — заулыбался таежник.

У здоровенных ребят все кипит в руках. Быстро покидав вещи на телегу, двинулись в сторону посадочной площадки. Вот и прибыли на место. Вскоре послышался рокот двигателя долгожданной «стрекозы». Погода была пасмурная, как ни всматривались геологи в хмурое небо, вертолета не видели. Он неожиданно вынырнул из тумана и сразу же приземлился.

Всего несколько минут потребовалось на то, чтобы геологи сбросили в утробу «стрекозы» свой скарб и погрузились сами.

— Ишь, жадюга какая, столько барахла и человечины проглотила в свою пузяку! — кричит возбужденный Митька.

Радостное возбуждение охватило всех, это было видно по их улыбающимся лицам. Даже Угрюм и тот что-то мычал про себя.

Убедившись, что все пассажиры на месте, бортрадист задраил дверь. Летчик прибавил газу. Увеличились обороты лопастей. Набрав высоту, он взял курс на озеро Соли. Уоян сразу же скрылся за стеной облаков. Ветер слегка покачивал умную «стрекозу».

Через четверть часа вертолет вырвался из облаков. Только кое-где плыли отдельные клочья рваных туч.

Бронька любовался суровым высокогорьем северного Подлеморья. Прекрасные виды, раскрывавшиеся повсюду, сменялись словно на огромном экране. Бесконечная цепь гор. Необъятные и безлюдные просторы покрыты разнолесьем. Сколько здесь должно быть зверей! Огромные площади поросли белым оленьим мхом.

Пролетев через высоченный водораздел Верхней Ангары и Левой Мамы, вертолет стал постепенно снижаться.

Наблюдательный Бронька все замечал и делал свои выводы: вот она, живая география — Левая Мама устремляется на север и дарит свои воды великой реке Лене, которая спешит в Ледовитый океан, а Верхняя Ангара — нашему Байкалу, как интересно все это видеть своими глазами!

В этих местах, видимо, когда-то прошел страшный всеопустошающий лесной пожар. Горьким упреком человеку торчали восклицательными знаками обуглившиеся мертвые деревья. Между ними росли низкий кустарник и мох.

Бронька успел заметить небольшое озеро, на его берегу несколько палаток и кучку людей. Это и было озеро Соли. Здесь располагалась база Лево-Мамской геологосъемочной партии.

Вертолет мягко приземлился. Высадив группу Сотника, он сразу же улетел в Нижне-Ангарск.

Прибывших радушно встретили и угостили душистой ухой.

— Жизнь здесь, ребята, что на курорте — чистый воздух, вода, свежее мясо, рыба, — расхваливал Пашка Бородых.

— Расхвастался тоже — свежий воздух! — скривил губы Митя Брага. — Нашел чем хвалиться. Кино нет, «полбанки» не купишь, девчат нет…

— Да ну вас, с вашими девчонками, — махнул рукой Пашка. — Уж такой рыбалки, как здесь, нигде не найдете… Вчера добыл щуку метра в полтора длиной. Что она выделывала!

— Метр-то сбрось. Сам-то небось аршин с шапкой, а щуку больше себя поборол, не поверят, — урезонил его Угрюм.

Озеро Соли, на берегу которого расположились геологи, небольшое, в длину километра три и не более километра в ширину. Его окружают высокие гольцы, и только на западе они открывают дорогу Верхней речке, вытекающей из озера. Она совсем маленькая, но по ней поднимаются из реки Чая на икромет ленки, таймени, хариусы.

Погода стояла чудесная. Казалось, природа, соскучившись за долгую зиму по теплу, жадно глотала его из ярких лучей летнего солнца. Во всем чувствовалась легкая свежесть. Воздух напоили необыкновенно бодрящие запахи высокогорной тайги.

Бронька подолгу всматривался в громады гольцов, с их белыми вершинами-пиками и почти отвесными стенами из серой гранитной массы, в синюю глубь озера, куда, любуясь собой, заглядывали прибрежные кедры и березы. Нет-нет да пробежит по ней рябь от легкого ветерка, прорвавшегося через щербатину с западной стороны. Тогда озеро темнеет, словно раскрывая свою глубину.

Вдруг на том конце озера, где расположился табор, захохотала тайга. Там шумно купались жизнерадостные хлопцы. Ныряли с плота, проплыв круг, пыхтя карабкались на него и блаженно грелись на солнце. Быстро сбросив одежду, Бронька поплыл к товарищам.

Вдоволь накупавшись, они принялись рыбачить. Рыба в озере водилась в изобилии.

— Колька, смотри, какого черта вытащил! — В руках у Митьки трепещется большой окунь. Бронька, как и подобает опытному рыбаку, без шума и, казалось, без каких-либо усилий вытащил огромного ленка.

Увидев рыбину, ребята пришли в восторг.

— Слышь, Колька, ты против Броньки в рыбацком деле просто салажонок, — говорил Пашка Трояну, который до крови уколол палец об окуневые колючки.

К вечеру ребятам надоела рыбалка, и они отправились на плоту к табору. Бронька остался удить один.

Уже после ужина он заявился с большой связкой лоснящейся жирной рыбы. Ребята его встретили веселыми шутками.

— Броньке можно жить, у него полный порядок с поваром!

Повариха Соня, подливая ему уху, раскраснелась, как мак. Ее веки с длинными ресницами моргали чаще обычного, выдавая волнение.

Наскоро поужинав, Бронька ушел в палатку, где лежал на спальном мешке Пашка Бородых.

— В чем дело, почему смеются ребята?

Бородых улыбнулся.

— А что, задело здорово? Братва не зря заводит вас с Сонькой, она сама себя выдала.

— Как это выдала? Не пойму я что-то… Ничего у нас с Сонькой не было.

— Я это знаю… Вы с Верой на берег бегали… Тут вот что получилось: сели мы ужинать, Митька отставил в сторону миску с ухой и говорит: «Это Броньке». Соня подумала, что «блатной» выловил рыбу, а тебе оставляет пустой суп. Ну и подняла шум: «Вот, мол, сам рыбу ешь, а товарищу водичку»… Взяла большую миску и отвалила несколько больших звеньев рыбы. «Это мы оставим Броньке…» Братву сам знаешь… Вот и попали вы с Сонькой на зуб.

Посмеявшись над недоразумением, подавшим повод для шуток, Бронька взялся за свой дневник.

— Брось, Бронька, свою писанину. Кому она нужна. Слышь, как поют! Пошли к ребятам.

— Сейчас, Пашка, вот только еще два слева допишу.

По всему озеру раздавались задорные молодые голоса. Это парни и девчата катались на плотах, пели песни, шутили, смеялись. Парни стали раскачивать плоты, девушки завизжали. Поднялся невообразимый гвалт. И, словно передразнивая людей, заревело эхо.

А огромный медведь тем временем вышел на берег доловить рыбу, но, заслышав такой «концерт», бросил злобный взгляд в сторону людей, понюхал воздух, испорченный ненавистным человечьим духом, фыркнул и, повернувшись, не спеша удалился в трущобу.

Кто-то запел. Голос был хрипловатый, несильный, но все сразу смолкли и дружно подхватили песню.

Только поздно ночью разошлась молодежь по палаткам.

Темная-темная ночь. Тишина. Спят геологи. Лишь где-то в соседних горах ухает филин. Под покровом ночи лесные звери осторожно крадутся по тайге. Кто в поисках любимых трав, а кто и за свежей кровью. Таинственна и опасна ночью тайга! Дремать нельзя, ошибаться тоже — заплатишь жизнью…

Бронька долго ворочается в спальном мешке. Нет сна. Видимо, изобилие впечатлений прошедшего дня взбудоражило его деятельную натуру.

Что ждет его впереди? Мысли навязчиво лезут и о прошлом: о матери, о родном Ириндакане. Пришел к нему и Семен Черных: зло посмотрел на Броньку и растаял. Вспомнился рыжий инспектор рыбоохраны, который обнаружил на складе колхоза две бочки сиговой молоди.

— Тоже воруешь?! — спросил он Броньку и, насупив соломенные брови, так посмотрел, что всю жизнь не забыть этого взгляда, с таким презрением обращенного на него.

Бронька ничего не ответил.

— На первый раз прощаю, а с Черных спрошу.

Долго горел огонек в доме председателя. Инспектор «спрашивал», видимо, очень старательно.

А потом?.. Потом, на следующий день забежал на склад Черных. Опухшими, красными глазами оглядел с ног до головы Броньку и прошипел:

— Дурак, расклал на самый вид рыбу, как баба на базаре… Всю ночь «уговаривал» инспектора, кое-как упросил… Вот что наделал ты, сволочь… — Дальше полилась грязная брань, овеянная винным перегаром.

Не помнит Бронька, как получилось тогда… Он так стукнул, что председатель долго лежал в углу за бочкой…

Вспомнил Бронька заготовителя какого-то орса из Улан-Удэ, который забирал у Черных рыбью молодь. Скупал и у браконьеров… В общем, заготавливал весьма сомнительно и частенько устраивал попойки у председателя, поднося ему дорогие подарки…

«А как же я должен был поступить? — в сотый раз спрашивал себя Бронька. И тут перед ним встает непреодолимая стена. — В милицию заявлять?.. Тогда все стали бы презирать меня… И прилипла бы ко мне страшная кличка «ябеда», «доносчик». «Бойтесь Тучинова — он кляузник!» — говорили бы люди. Даже родная мать отвернулась бы от меня».

Этого больше всего боялся Бронька.

Он повернулся на другой бок, вздохнул и с этими мыслями беспокойно заснул.

Уже перед тем как пробудиться, увидел во сне себя — страшное дело. У него туловище оказалось тараканье!.. Мать с плачем показывает на него и говорит: «Это мой парень, он «незнайка, поэтому и сидит на печи…»

Проснувшись, Бронька с досады плюнул и выругался.

— Ты чего лаешься с самого утра? — спросил его Троян.

— Сон проклятый… Вижу себя тараканом на печке… Чего хуже-то этого…

Долго смеялся Николай над товарищем, а потом серьезно сказал:

— Сны, паря, одна чепуха… Плюнь. Пойдем лучше искупаемся.

После холодной воды стало хорошо и вернулось обычное бодрое настроение.

Соня приготовила замечательный завтрак, и они ели каждый за троих.

Утром получили радиограмму: вертолет обещали лишь через день.

— Опять загорать! Курорт! — смеется Митька.

Бронька еще в Уояне слышал о замечательном охотнике и каюре эвенке Агдыре. А почему бы не повидать его?

Броньку радушно встретили хозяева небольшого чума.

— Здарова, здарова, парень! Садись, гость будешь, — говорил каюр по-русски с легким акцентом.

Лицо старого эвенка изрезано глубокими морщинами, а голос молодой, бодрый. Жена его, тоже каюр, пекла в золе лепешки. У Броньки мелькнула мысль: «Удивительные жены у эвенков. Они не уступят мужчине на охоте, не хуже любого каюра управляются с вьючными оленями, сошьют добротно и накормят сытно и вкусно…»

Тетя Шура, так звали хозяйку чума, сразу же засуетилась. Перед Бронькой поставила большую миску с мясом, чашку душистого чая, забеленного густым оленьим молоком, целую груду сахару и горячую, очень вкусную лепешку.

Сразу же завязалась оживленная беседа. Бронька расспрашивал про охоту, про местную тайгу, какие беды подстерегают таежника в гольцах. Агдыр охотно рассказывал и давал дельные советы. В свою очередь он расспрашивал Броньку о рыбалке на море в прошедшем году, о нерповке. Сам Агдыр в молодости был заядлым нерповщиком.

Постепенно разговор перешел на далекое прошлое эвенков. Как истый сын своего народа, Агдыр гордо рассказывал о великих охотниках прошлого, о мудрых и справедливых законах тайги, которыми зачастую пренебрегают молодые геологи. Из-за этого «горный хозяин» сердится и наказывает легкомысленных людей — топит в буйных реках, сбрасывает с гольцов, замораживает в глубоком снегу, морит голодом. Всемогущ он, «хозяин-то тайги!» О-о, молодой парень, не забывай об этом!..

Поэтичный народ эвенки. У этих детей природы одухотворены горы и леса, реки и озера — все окружающие предметы. Они овеяны чудесными легендами. Только надо уметь их слушать так, словно слушатель отсутствует. Тогда рассказчик мечтательно углубляется в повествование, и польются из его уст чудесные рассказы и легенды.

Вот такую легенду рассказал Агдыр и про озеро Соли.

Старый каюр посмотрел поверх головы собеседника, собрал на темном лбу множество морщинок и начал повествование.

— Озеро Соли означает — озеро Чудовища. Давным-давно это было. Сначала жизнь была везде хорошая. Было много зверей и рыбы, а уток и гусей — целые тучи. Люди тогда жили хорошие и зверей били мало. Да и зачем их было зря губить, когда домашнего скота развели тьму-тьмущую.

Но наступил потоп. Всю землю залила вода, и все живое стало гибнуть. Только наши гольцы еще оставались сухими. Прибежал сюда большой-большой зверь с огромными рогами. Потом и гольцы покрылись водой. Лишь чудовище, высунувшее голову из воды, было видно.

Птицы, которые не могли плавать, стали садиться на рога зверя. И село их так много, что чудовище обессилело и скрылось под водой. Потом, когда вода ушла, на месте, где стоял огромный зверь, стала глубокая яма, которая наполнилась водой. В этой яме и сейчас живет тот зверь, только он привык жить под водой и вылазит подышать лишь ночью, когда спят птицы, потому что боится их. Вот почему и зовут озеро Соли — озером Чудовища.

Старый каюр рассказывал это очень серьезно, и Бронька, чтобы не обидеть рассказчика, и полусловом не высказал свое сомнение. Он понимал, что эта легенда передавалась из уст в уста много тысяч лет. Может быть, и в самом деле в ледниковый период здесь появился мамонт, а все остальное дополнила поэтичная фантазия эвенков.

Еще рассказал старик, что вниз по Левой Маме есть большая каменная голова. Один геолог хотел отколоть молотком нос. Только замахнулся, его сбросило с головы. Он рассердился и полез снова, но не успел и замахнуться, как его вновь стряхнуло. Больно стукнулся он о землю, долго лежал. Однако, известное дело, геологи настырный народ: отдышался, покряхтел от боли и полез в третий раз. Но тут его сразу кто-то крепко схватил и так швырнул в сторону, что он упал и разбился о камни…

Из двухдневного маршрута пришли геологи Уоянской партии. Группу возглавлял старший геолог Бабасан. Ребята в шутку зовут его Мопассаном. Он убил трехгодовалого медведя. Принесли шкуру и часть мяса. Как всегда в таких случаях, расспросов хоть отбавляй.

Прибывшие рассказали, что в маршруте видели большого оленя-быка, но он их заметил и, конечно, ушел.

Утром прилетел вертолет МИ-4, чтобы перебросить груз и людей на приток Левой Мамы, реку Огдынду-Москит. Начальник партии Бадмаев решил отправить первым рейсом как можно больше продуктов, палатки и одного рабочего.

Он подозвал к себе Броньку и спросил:

— Слушай, Тучинов, ты не боишься остаться один на Огдынде-Москит?

— Я родился и вырос в тайге, только лицом к морю…

— Об этом мне говорил Глеб Максимыч. — Одобрительно оглядев ладную фигуру парня, Бадмаев добавил шутя: — А с грузом-то, надо полагать, расправишься как повар с картошкой.

Бронька радовался, что ему первому поручают лететь на место работы, выбрать площадку для табора и устроить груз. Вскоре тяжело нагруженный МИ-4 взял курс на таинственную Огдынду-Москит.

Вот она, Левая Мама! Широкая, каменистая таежная долина местами резко сужалась. Река здесь бурлила и пенилась. Бронька внимательно смотрел на карту и на то, что мелькало внизу.

Когда подлетели к месту назначения, бортрадист крикнул ему что-то, но шум двигателя все заглушил.

Бронька понял, что идут на посадку.

Вертолет сел прямо в русло реки. Она здесь была широкая, разбиваясь на множество рукавов, текла меж камней. Такие места каюр Агдыр называет амнундами. Это запомнил Бронька во время вчерашней беседы. Вот на эту самую амнунду и свалила «стрекоза» груз, общим весом около тонны.

Летчики помахали руками и улетели обратно, оставив Тучинова одного среди дикой природы северного Подлеморья. До слуха доносился шум многочисленных водопадов. Перепрыгивая с камня на камень, Бронька выбрался на берег и подыскал площадку для табора.

Облюбовав сухой бугорок, Тучинов принес палатку, кое-как натянул ее, потому что в спешке забыл захватить топор и веревки.

Окружающие гольцы окутывались свинцовыми тучами. Бронька, боясь дождя, стал переносить продукты в палатку. Работа эта требовала немалой силы. Попробуйте взвалить семидесятикилограммовый куль с мукой и тащить по скользким камням. Парень пролил семь потов, изрядно намучился, но остался доволен — все сделал хозяйственно, по-мужицки.

Отдохнув, Бронька наготовил дров и собрался разжечь костер, но спичек не оказалось. Он похолодел. «Черт, был бы курящим, огонь всегда бы при себе… Что делать?..» Отвернул от фонарика увеличительное стекло, но и здесь загвоздка — солнце то покажется, то снова спрячется за тучи… Парень стал лихорадочно шарить в карманах старого пиджака… Ого, есть!!! Он от радости расцеловал этикетку «Собирайте металлолом».

Плотно поужинав, Бронька зарядил карабин и пошел на охоту. Между деревьями всюду виднелись отпечатки копыт, лежки, олений и изюбриный кал, а самих зверей не было. «Распугал вертолет», — заключил охотник. В одном месте взлетели куропатки. Бронька досадливо махнул рукой.

— Ни мяса в них сейчас, ни пера, — проговорил по охотничьей привычке вслух.

Уже в потемках он вернулся в палатку, залез в спальный мешок и быстро уснул.

Проснувшись, Бронька выполз из палатки. Его встретило хмурое утро. Глухо шумела река, а кругом, наводя тоску, грозной стеной окружали высокие каменистые горы.

Сделав несколько вольных упражнений, он умылся до пояса.

После завтрака стал ждать товарищей.

Сквозь шум реки наконец услышал знакомый рокот. Не долетев до одинокой палатки метров четыреста, вертолет сбросил груз и улетел обратно.

— Эх, не везет же мне… Его ждешь, как бога, а он хуже черта, — вслух жаловался кому-то парень.

Но делать было нечего, и он побежал к месту, где сбросили груз. Не без труда разыскав в кустарнике мешки и ящики с продуктами, Бронька облюбовал огромную гранитную плиту. Там было сухо и безопасно. Сюда он начал стаскивать груз. Пока занимался этим, вертолет снова прилетел, и из его брюха опять посыпались ящики, кули, брезенты, палатки, спальные мешки… А потом в воздухе закружились, замелькали какие-то легкие белые предметы, которые ветром сносило к реке.

Бросив все, Бронька побежал спасать эти предметы. Заскочив в холодную воду, он увидел пачки папирос «Север», которые, кружась, плыли по волнам. Больше половины успел выловить, может, и еще бы спас, но, к несчастью, вдруг на гладком, как яйцо, булыжнике подвернулась нога, и он всем телом плюхнулся в студеную воду…

Проклиная «брюхатую стрекозу» и всех курильщиков, Бронька мокрый вылез на берег… Невдалеке лежал пустой куль из-под папирос, видимо, развязавшийся в воздухе.

Переодевшись, Бронька снова принялся собирать груз. Когда все было сложено, осмотрелся — не забыл ли чего-нибудь? — прикрыл груз брезентом, а на края положил тяжелые камни.

Смахнув пот, он посмотрел вверх. Все небо было обложено низкими, тяжелыми тучами. И только теперь проникся большим уважением к пилотам, которые в такую погоду летели в этих горах, безошибочно отыскивая его, Броньку.

Третьим рейсом прилетели геологи.

Весело улыбаясь, подошел к Броньке Бадмаев.

— Привет нашему «Робинзону»!

— Здравствуйте! — застенчиво улыбнулся парень, ожидая, что скажет начальник в отношении выбора места.

— Не боялся медведя?..

— Будто нет…

— Вот и хорошо, а я беспокоился за тебя. — Старший геолог окинул оценивающим взглядом место табора, довольный Бронькой, шлепнул его по плечу и одобрительно сказал: — Ты, друг, родился геологом, молодец!

Подбежав к ним, ребята сначала молча тыкали Броньку под бока, а когда отошел начальник, сразу забросали его вопросами:

— Как загорал, Бронька?.. А ночью не боялся?.. А тунгусская русалка не приходила к тебе?..

Тихий табор сразу ожил. Смех, говор, шутки. Закипела работа. Устанавливали палатки, сооружали кухню и столовую. А Бронька с Колей и Митей взялись за устройство лабаза из трех сосен-опор. Митя написал объявление:

А сверху вырезал ножом череп со стрелками и написал:

Шумно и весело стало в глухом уголке безлюдной тайги. А Огдында-Москит все так же невозмутимо несет свои воды в Левую Маму, а та, сливаясь с Правой Мамой, передает их Лене, тихо и таинственно шепчет она великой реке: «Ко мне человек пришел… Слышь, с молотком… Ко мне пришел человек…»

И вот наконец первый маршрут!

Их было трое: Зэн — коллектор, Митя Брага — промывальщик и Бронька — металлометрист.

Зэн совсем молодой, начинающий геолог. Прибыл в Подлеморье из далекой Украины на практику. В нем не по годам серьезная рассудительность, и он чем-то, почти неуловимым, смахивает на старичка. Ребята в шутку звали его «диду». Как и все украинцы, он любил свои звучные, прекрасные песни и умел петь.

Тщательно готовились ребята в первый маршрут. В рюкзаки сложили все необходимое. Перед выходом Зэн, загибая пальцы, шептал: «Мешочки для шлихов, лоток для промывки, скребок, лопата, геологический молоток, карта, пикетажная книжка…»

В этом маршруте они должны были произвести геологическую съемку по первой речке, впадающей в Огдынду-Москит справа. Дойдя до нее, Зэн проверил по карге ориентиры и весело сказал:

— Здесь, хлопцы, и начнем шлиховое опробование. Сначала отдохнемте.

В Керме-речке, которую собираются промывать геологи, вода что детская слезинка. Брось дробинку — найдешь.

Митька увидел золотистый камушек, схватил его и под частушку пустился в пляс:

— Ну, Бронька, держись! Заведет нас в ресторан и рявкнет: «Шире грязь! Митька-чалдон пришел с дружками!» — смеется Зэн.

Митя вытащил из рюкзака лоток, накидал со дна ручья песок и начал промывать.

Промывал он довольно долго. От напряжения на угреватом лице Митьки выступили мелкие капельки пота.

— Дай помогу, — предлагает Зэн.

— Это ни от лотка, солнце припекло, — отмахивается Митька и, улыбаясь, говорит: — Вот намою золотишка и драпану в город!

— А ну, покажи-ка твое «золото», — смеется Зэн. На дне лотка осели маленькие песчинки. — Хорошо, высыпай в мешочек!

Зэн отметил в книжке дату, место взятия шлиха и скомандовал:

— Айда, хлопцы, дальше!..

Первый маршрут был однодневный. К пяти часам вечера речка была уже промыта, и парни повернули в обратный путь.

На таборе находилась повариха Соня да несколько вновь прибывших геологов. Среди них выделялась старший геолог Нонна Дружинина. Даже грубая таежная одежда не могла скрыть ее стройной фигурки. Шла оживленная беседа. Слышались смех и восклицания. Что-то уж очень смешное рассказывала Нонна.

Подойдя к геологам, Бронька, чтоб не помешать беседе, тихо сел на поваленное дерево.

Огромные голубые глаза весело сверкали на красивом лице девушки. Тонкие, длинные пальцы нет-нет да поправят пышные волосы. Сквозь мягкую женственность чувствовалась воля, гордость и недоступность.

Заметив земляка, Нонна оставила собеседников и подсела к Броньке.

— Ну, как, привыкаешь к нашей жизни? — спросила она.

— Да она нам с детства примелькалась.

— Письма-то получаешь?

— Редко.

— А я тебе привезла!.. Знаешь от кого? Отгадай, а не то заставлю плясать.

— От кого же? — Бронька сделал смешное лицо, закрыл глаза и начал гадать на пальцах.

Нонна рассмеялась.

— Бери уж. — И, порывшись в полевой сумке, подала голубой конверт.

Бронька сразу узнал почерк. Обожгло всего. Позабыв поблагодарить Нонну, он бросился к палатке.

Вера писала, что поисковые работы идут удачно. Погода хорошая. Но настроение испортил несчастный сличай: медведь сильно поранил радиста. Вертолет увез со в больницу.

Бронька тут же написал ей ответ. Закончил уже начатое письмо матери. В дневнике записал всего несколько слов:

С утра небо снова стало хмуриться, обещая ненастье. Несмотря на это, геологи вышли в очередной маршрут. В этот раз они должны были пройти по Средней речке до гольца, перевалить через него и, спустившись к безымянному озерку, заночевать.

Ведя геологическую съемку, они поднимались все выше и выше. Под конец перед ними оказалась круча, покрытая россыпью, — чуть тронь, обвалится. Страшно было смотреть вниз.

Лишь к обеду, мокрые от лившего ручьями пота, взобрались на вершину гольца. Нежданно раскрылись пять голубых незабудок — пять озер, обрамленных нежно-зеленым бархатом летней тайги.

— Смотри, «диду», у тебя на родине этого и за деньги не увидишь! — показал вдаль Брага.

Зэн добродушно усмехнулся и ответил:

— Для этого я и учился на геолога, чтобы не только мог увидеть эту красоту, но и покопаться в ней.

— Вид-то хороший, да страшноватый к нему спуск, — тихо сказал Бронька, озабоченно всматриваясь в ущелье, которое мрачно ощерилось гранитными клыками.

Перекусив, парни пошли искать спуск. В одном месте, заглянув в пропасть, Митя громко крикнул. Вместе с эхом раздался сильный грохот. Геологи отпрянули в испуге.

— Обвал!.. От звука! — проговорил бледный Зэн.

— Не может быть, чтоб мой голос так рубанул…

— Ты, Брага, поосторожней, голосина-то у тебя, что у самого Шаляпина, даже горы рушит…

— А черт его знал!

Пройдя еще метров триста, нашли хоть и опасный, но сносный проход.

Только поздно вечером измученные парни едва доплелись до назначенного места. При их приближении закрякали утки, раздался шум от множества крыльев, отчаянно шлепающих по воде.

Стемнело. Опытный таежник, Бронька сразу же вооружился топором и пошел искать сухое дерево.

— Ты как топором сушняк ищешь? — спросил его Брага.

— Ты слушай, дерево само откликнется — сухое оно или сырое.

И действительно, при ударе одно из деревьев издало звонкий певучий звук…

— Стой, Бронька! Однако, это сухое, — обрадованно воскликнул Митька.

— Догадливый ты, Бражка, недаром огни и воды прошел!

Через несколько минут дерево срубили, и у его смолистого пня вспыхнул яркий костер. Из темноты всплыли березки, сосны, лиственницы, а у их подножий — кустарник и разнотравье. При первых вспышках огня все это удивленно задвигалось, весело затанцевало и угомонилось, лишь когда огонь вошел в силу.

Поужинав, ребята тотчас уснули.

Глубокой ночью Бронька проснулся от холода. Озябшее тело судорожно вздрагивало, зубы отбивали мелкую дробь. Костер лишь еле-еле тлел. Подбросив дров, он посмотрел на дружков. Зэн спал, уткнувшись носом в колени, а Митя прижался к нему головой.

Бронька усмехнулся: «Спят, словно поросята…» Не успел погрузиться в сон, как до его слуха донеслись подозрительные звуки… Кто-то крупный шел по заболоченному берегу озера. Зэн, как старший в группе, держал карабин при себе. Но сейчас ему было не до ружья: возможно, в этот момент он летал над прекрасными садами, бульварами и скверами родного Львова или над широкими просторами милой Украины. Его карабин лежал далеко в стороне, отброшенный Митькиным сапогом.

Схватив ружье, Бронька приоткрыл затвор. Заряжено… Он быстро разбросал поленья и тихо, делая журавлиные стойки, тщательно прислушиваясь, пошел к берегу.

Вот открылась свинцовая гладь озера, освещенная ущербным месяцем. Рядом чернеет огромная колода. Бронька устроился за ней…

Минут через десять он заметил темный силуэт, который чуть-чуть подвигается к нему. Вот ближе и ближе. Бронька еле унял дрожь в руках. Откуда-то из глубины души доносятся, перебивая и опережая один другого, два голоса, первый требует: «Беги к огню», второй, властный, твердый: «Не трусь! Бей его!..»

Стало так тихо, что Бронька слышит биение своего сердца. Только шаги зверя, нарушая обманчивую тишину, время от времени звонко чмокают в жижице таежного калтуса. Видимо, зачуяв что-то, силуэт вдруг застыл на месте. Тишина. Прошло две-три минуты. Силуэт снова двинулся на Броньку, опять послышалось чмоканье…

Ближе, ближе… Вот он, страшный, громадный, поравнялся с ним… «Ночью надо брать прицел пониже…» — вспомнил Бронька наставление Захара Захарыча.

Бронька приложился к прикладу и нажал на спуск… Толчок в плечо, пламя… Присмотрелся — зверь упал, бьется на месте. Передернул затвор. Второй толчок. Пламя… Третий, четвертый, пятый… Почти наугад.

Заряды кончились… В ушах звенит…

Зверь поднялся… упал… Снова поднялся и, пошатываясь из стороны в сторону, пошел к черному ельнику… Скрылся.

— Эй, Бронька! В кого стрелял?

— Ты с ума спятил!..

Бронька молча подошел к костру.

— Кажется, медведя ранил…

— Идемте искать! — предложил Брага.

— Бересты на факел надо драть, — советует Зэн.

— Спать надо. Днем найдем, — сказал Бронька и, подавая винтовку Зэну, добавил:- — Заряди палку-то.

Возбужденные ночным происшествием, парни долго не могут заснуть.

— Слушай, «диду», тебя от огня и палкой не отогнать, а вот Бронька все же напугал зверя, — шутил Митька Брага.

— Да я и не хвалюсь, — спокойно ответил Зэн, — но и у тебя штаны тряслись не меньше моих.

— Штаны-то у меня тряслись от холода, — пытался отговориться Митька.

— Да-да! Холоду тебе нагнал мишка! — смеется Зэн.

Броньке вдруг стало так хорошо, так весело в компании этих славных парней, которые безобидно подшучивали друг над другом. Неожиданно для себя самого он громко расхохотался, соскочил с места и стал тормошить то Зэна, то Митю.

— Стой-стой, медведина!

— Задавишь, зверюга!

Смеясь, отбивались друзья. Надурачившись, парни поговорили про раненого медведя и незаметно уснули.

Проснулись на восходе солнца и сразу пошли искать подранка. У колоды, из-за которой стрелял Бронька, приникла к земле жесткая трава. Там и сям валялись пустые гильзы. Отсюда он повел дружков к месту, где бился раненый зверь. Расстояние не больше тридцати метров. Здесь, у самой воды, звериная тропа змеится меж сплошных кочек, на которых растет клюква, жесткая осока, троелистник и кое-где жидкий кустарник. На том месте, где зверь был настигнут пулей, чернеет истерзанная, облитая кровью земля. Здесь бился косолапый хищник.

— Броня, возьми ружье.

— Давай.

След ведет в густой ельник. Помятая трава, кровь на ветках, листьях и стволах деревьев. Путь заметен даже и не следопыту.

— Далеко не ушел, где-то здесь лежит, — прошептал Бронька Зэну.

— Добре-добре! — улыбается «диду».

Вдруг зоркие глаза Броньки различили что-то черное в кустах красного ерника. Взмахом руки он предупредил товарищей, чтоб не шумели. По-охотничьи, кошачьими движениями сделал несколько шагов в сторону и увидел огромную тушу медведя, лежавшего за тонкой колодой.

— Вон там! — Бронька показал на колоду.

— Стреляй! — ответил Зэн.

— Наверняка околел, — уверенно сказал Брага. — Столько крови потерял.

Бронька прицелился и выстрелил. Зверь не подал никаких признаков жизни.

— Чудаки, ребята, он уж давно сушит лапти! — смеется Брага.

— Теперь дело ясное. А пулю в таких случаях не надо жалеть. Так учил меня Захар Захарыч, он-то уж знает… Перебил косолапых немало на своем веку.

— Наверно, трусит перед мишкой, вот и палит по дохлому… — говорит Митя.

— Ха! Вот таких, как ты, сосунков, они и ловят на удочку. Лежит такая вроде дохлятина, не дышит, а как подошел к нему, сгребет под себя и начнет обрабатывать… Много у нас таких случаев было.

— Бронислав знает, — убедительно тряхнул белокурыми кудрями Зэн. — Не то что мы с тобой.

Освежевав зверя, геологи изжарили на рожнях шашлык из почек, печени и сердца.

— Знаешь что, Зэн, я тебе дарю шкуру…

— А мне, Броня, подари голову! Буду носить ее вместо своей дурной башки. Может, сойду за небольшого начальника и кое-кого припугну? — смеется Брага.

— Бери, бери! — добродушно засмеялся Бронька, а потом уже спросил: — А как же с мясом-то быть?

— Каюры за один рейс вывезут всего медведя.

— А еще бы лучше на вертолете.

Итак, маршрут за маршрутом по Левой Маме, по ее бесчисленным большим и малым притокам. Люди загорели, похудели, многие отпустили бороды, отрастили длинные волосы.

Бронька возмужал: взгляд больших серых глаз стал еще тверже, сосредоточеннее, лицо — еще смуглее, парень раздался в плечах.

В дневниковых записях появились большие разрывы в датах. Блокнот был измят, а чернильные записи расплылись. Сколько раз геологов мочил дождь! Даже дневнику и то досталось.

Заглянем, читатель, в дневник.

Утром группа геологов направлялась в сторону высоченных гольцов, окутанных прохладным туманом. Пройдя с километр, они остановились, пожали друг другу руки и разошлись.

Сентябрьское солнце нежно ласкало увядающую растительность, которая в гольцах и в подгольцовой зоне уже окрасилась в багряно-золотистый цвет.

На пути попадались причудливой формы скалы, напоминающие не то церковь, не то крепостную башню, не то развалины древнего замка. Их обрамляла пышная растительность, по которой уже прошлась кисть первых осенних заморозков и тонко-тонко украсила ее.

— Смотри, Нэля, как у Вальтера Скотта — развалины древних замков! — говорил Зэн, восхищаясь окружающей природой.

— Ничего особенного не вижу… Тайга, горы да хаос диких камней… Они порядком надоели за лето. Вот бы вечерком в город на танцы!..

— На гольце натанцуешься, — бросив недружелюбный взгляд на девушку, проговорил Бронька. — Ты ей зря про Вальтера Скотта. Она о нем и слыхом не слыхивала. Читает, конечно, только про любовь да танцульки.

— Да что ты понимаешь в танцах, медведь байкальский. Жрете там омулей с душком да пляшете свою «подгорную».

— Пусть даже «подгорную», но не заморские обезьяньи кривлянья. Настоящему человеку срам смотреть-то…

— Ты, Броня, даже поухаживать-то за девушкой не умеешь. Вот я уронила платок, небось не догадаешься поднять и подать.

В разговор вмешался Зэн:

— Ты, Нэля, Броню мало знаешь. Сначала я тоже ошибался в нем, грубоватый внешне, но…

— Так не узнаешь… Положено в зубы заглянуть, как раньше цыган коню, — сердито буркнул Бронька.

Разговаривая примерно в таком духе, они продвигались по извилистому ущелью, по которому, то теряясь, то вновь появляясь, текла капризная речушка. Как и обычно, через определенную дистанцию они брали пробу и шли дальше.

Переночевав в том месте, где речушка брала свое начало, уже к обеду второго дня они добрались до вершины гольца.

Отсюда, с высоты птичьего полета, покрытые синью, уходили вдаль отроги гордого Верхнеангарского хребта. Далеко-далеко виднелась огромная, заснеженная вершина гольца-великана. А внизу пенящиеся горные речки стремительно несутся на север и, где-то там сливаясь, образуют большую реку, по которой ездит человек на своих пароходах, катерах и лодках. Захватывающая душу, прекрасная, таинственная даль!..

— Эх, туда бы попасть! — чуть не враз воскликнули Зэн и Бронька. А Нэля лишь смотрела на парней и, скривив тонкие губы, сказала:

— Тоже нашлись новоявленные землепроходцы…

— А как же нас назовешь? — спросил Зэн.

— Салажата, вот как!

Зэн, как и положено мудрым старичкам, посмотрел на девушку ясными, спокойными глазами, и ничего не сказал.

Бронька с досады плюнул и выпалил:

— И зачем только таких барышнешек учат на геолога?..

— Ну и учись ты!..

— И выучусь… Если захочу… буду настоящим геологом! В любую тайгу смогу выйти один…

— Правильно, Броня, недаром Бадмаев тебя одного с продуктами забросил на Огдынду-Москит… Знал, что справишься, — заступился за друга Зэн.

Нэля остановила долгий взгляд на сильной фигуре Броньки и вдруг многозначительно сказала:

— Надо бы ему быть вежливым и добрым, а он какой-то дикий…

Наступило неловкое молчание. Зэн крякнул, давая понять, что пора прекратить перепалку. Бронька усмехнулся.

— Конечно, я дикий таежник. Дедушка у меня был бурят, а бабка — русская…

Отдохнув, геологи пошли вдоль гребня, собирая образцы пород и описывая ископаемую фауну. Рюкзак у Броньки час от часу становился все тяжелее. Он уже давно заметил, с какой быстротой надвигаются темные тучи, обволакивая дальние гольцы. Вот и у них появились рваные клочья. Все чаще и чаще солнце прячется за ними. Виновато взглянет на людей и отвернется. И вот оно скрылось совсем. Сразу потемнело. Ничего не видать. Все обволокло, словно сырой ватой. Одежда отсырела и неприятно прилипала к телу. Нэля зябко повела плечами.

— Ой, ребята, снова мокнуть?

— Пожалуй, лыжи тут потребуются, — хмуро обронил Бронька.

— Неужели снег выпадет?

— А вон смотри! — Бронька показал на темную стену, быстро приближавшуюся к ним.

Вскоре и в самом деле их накрыла сплошная снежная пелена. Далее пяти шагов ничего не видно…

— Такого снегопада я даже не представлял себе, — проговорил Зэн, стряхивая снег.

— Я тоже не видывал, — сознался Бронька.

Нэля подавленно молчала.

Снег так густо шел, что Броньке казалось, кто-то неведомый трясет над ними огромным кулем, из которого валом валит мокрый липкий снег.

Зэн по компасу проверил направление к табору.

— Надо уходить, пока не поздно.

— А мы не дойдем, как ты думаешь, по твоему компасу. Запомнил, каким кривляком шли сюда?

Зэн подумал и согласился с Бронькой.

— А ты как думаешь? — спросил он.

— Я немного запомнил наш путь… Ну, будем соображать… Почаще в карту заглядывать…

Шли почти на ощупь. Часто падали. Одежда и обувь намокли и отяжелели.

Бронька взглянул на часы. Тринадцать. Значит, снег идет всего час и за это время выпал почти на двадцать сантиметров.

Пройдя еще пару часов, они вышли в густой перелесок, в котором Бронька заметил много сухих деревьев. Снег выпал уже до колен. Тучинов вспомнил случай, происшедший у него с Захаром Захарычем, частенько бравшим его на охоту. Вот так же однажды их застал в тайге буран…

«Бронька, надо рубить больше дров и делать притулье», — сказал старый таежник и принялся подрубать огромную сухую сосну.

Когда все было готово и они пили в шалаше перед ярким костром густой чай, Захар Захарыч сказал:

— Сынок, в такую погоду никуда не ходи. Пойдешь — гибель примешь! Вымокнешь, как мышь, спички отсыреют, захочешь огонька — не добудешь… Сядешь отдохнуть, с устатку-то вздремнешь. Вот тебе и смерть. У нас так и гибли охотники… Давно ли это было в Бодоне-то…

Вспомнив этот разговор, Бронька остановился.

— Ты что, Тучинов, выдохся? — спрашивает Нэля.

— Выдохся, сейчас упаду, — усмехнулся Бронька. — Слушай, Зэн, пока не поздно, нам надо сделать односкатный шалаш и нарубить побольше дров.

— Пожалуй, ты прав — все равно до табора не дойдем…

— Вы с Нэлей делайте шалаш из еловых веток, а я буду готовить дрова.

Через полчаса ярко горел костер, на нем уже кипел чай, а Зэн с Нэлей заканчивали шалаш.

— Эй, строители, идите чайком греться! — весело пригласил Тучинов спутников.

Попив горячего чая, Нэля повеселела.

— Броня в тайге и в самом деле молодец! — смеется Нэля. Она поворачивается перед костром, от ее одежды идет густой пар. Штаны повыше колен порвались, и из дыры виднеется белое девичье тело.

— Штаны-то хоть заштопай, — советует Бронька, — недолго потерять их где-нибудь на кустах.

— Дай обсушиться-то, ни иголки, ни ниток с собой…

— У меня есть, — Тучинов достал иголку с ниткой и подал девушке.

— Благодарю…

А снег все валит и валит.

Тучинов, понурив голову, о чем-то крепко задумался.

— Броня, не вешай голову, лучше расскажи что-нибудь из жизни своих рыбаков и охотников, про Байкал, — просит Зэн.

Парень вздохнул и тревожно посмотрел на товарища:

— Я, «дидуня», о себе не печалюсь, думаю об остальных. Где они сейчас, добро бы так же устроились, как мы. А если бредут по тайге… Мокрые, спички отсырели… Как будут ночевать?.. Живая смерть…

— А неужели можно сейчас замерзнуть? — спросила Нэля.

— Отойди от костра и сядь под дерево, вот и узнаешь, что будет… — серьезно советует Зэн.

Вспомнив товарищей, геологи долго молчат. Лишь слышно потрескивание костра, шуршание падающего снега, да иногда плюхнется с ветки кухта — тяжелый ком мокрого снега.

В лесу наступила такая темнота, что в двух шагах ничего не увидишь. Снегу навалило выше колен. А что будет к утру?

— Продуктов у нас только на ужин, — задумчиво проговорил Зэн.

— Нужно их разделить поровну… Давайте…

Бронька разрезал на три части небольшой кусок хлеба.

— И консервы тоже придется так же, — хмуро сказал он.

Молча поужинав, Зэн и Нэля легли спать, а Бронька остался дежурить у костра.

Уже по второму разу парни сменили друг друга, и только перед самым рассветом Нэля сменила Зэна.

Когда совсем рассвело, девушка набила снегом котелок и повесила на таган. Вскипятив чай, она разбудила парней:

— Вставайте, чай остынет!

Поднявшись, Зэн умылся снегом и подсел к костру, а Бронька, как всегда, разделся до пояса и, сделав зарядку, натерся снегом. Красивое, мускулистое тело покраснело, вот-вот брызнет кровь. Покрякивая от удовольствия, он оделся и, растопырив сильные руки, подошел к Нэле:

— Подавай, повар, целого быка съем!

— Быка захотел! Вот тебе кусочек хлеба, довольствуйся этим… Остается еще по кусочку на обед, и все…

— Эх, черт, недаром же у нас говорят на Байкале: «У рыбака хотя и голы бока, зато обед барский! А у охотника дым густой, да обед пустой». Правильно сказано… Охотник да геолог частенько остаются без обеда.

Напившись чаю, геологи начали обсуждать свое положение.

— Снег не перестает идти, а продукты вышли… Надо продвигаться к табору, — советует Зэн.

— Правильно, идти нужно, сколько ни пройдем, а все ближе к людям.

— Неужели сегодня не дойдем? — тревожно спрашивает девушка.

— Об этом скажут наши ходули, — усмехнулся Бронька, — да еще, главное, с пути бы не сбиться.

Идти было очень трудно. Метровый липкий снег словно обнимал ноги, не давал ходу.

Зэн и Бронька попеременно мяли его, а бедняжка Нэля даже по готовой борозде и то еле передвигала ноги.

Через каждые сто-двести метров она просила отдохнуть.

После обеда девушка совсем ослабла и все чаще плюхалась на снежную перину.

К пяти часам, обессилев, Нэля упала и больше уже не могла подняться.

Зэн с Бронькой переглянулись и без слов разожгли костер, усадили на пенек девушку, а сами принялись за сооружение шалаша. Через полчаса все было готово, и обессиленная Нэля уже лежала на мягкой душистой постели из еловой хвои перед жарким костром. Она внимательно наблюдала за каждым движением Броньки и, в душе завидуя ему, думала: «Почему я не родилась вот таким парнем… сильным, ловким, красивым… и пусть даже с крутым характером…»

Заготовив достаточно дров, Бронька вскипятил чай, бросил в него щепотку соли и пригласил «ужинать». Хлеба ни крошки.

— Эх чаек! Недаром же у нас налегают на него — и хлеба не надо чаевщику.

— Чай — это сила! — шутливо поддерживал Зэн.

— Пей, Нэлька, не журись, — предложил Бронька кружку мутной жижи. — А вечером, после второго «ужина», я вам расскажу охотничьи рассказы старого Захара Захарыча… У него бывали случаи куда труднее, чем у нас. Смерть не только в глазах, она уже жует человека, даже слышно, как хрустят кости в зубах у зверя… И все равно, если не растеряется человек, он выходит победителем!..

Нэля вздохнула и начала пить горькую, с дымком, мутную, с угольками и иголочками снежную воду, которую Бронька называет чайком.

Снег, хотя не такой густой, но продолжал идти. Гудела от ветра тайга.

Разогревшись, Нэля полусидя уснула.

Бронька поднял ее, словно ребенка, и уложил на постель, подложив под голову рюкзак.

— Убайкалась… Ложись, «диду», в двенадцать разбужу.

Не смыкая глаз, сидит Бронька у костра и устало смотрит на огонь.

Лениво плещутся языки пламени, щедро обливая ярко-красным светом крохотный пятачок, где приютились геологи.

А тайга кому-то жалуется и нудно стонет под бешеным напором ветра.

Незаметно для себя Бронька сидя уснул. Долго спит парень. Покрытый угарной синью, еле тлеет огонь. Мороз донимает людей. Они скрючились по-собачьи, но не могут проснуться. Бронька во сне клюет, и один раз так сильно клюнул, что, ударившись об кучку дров, проснулся.

Поспешно развеселив костер, он взглянул на часы. Было два часа ночи.

Просидев еще с часок, он разбудил Зэна.

Еле-еле на востоке проступили краски рассвета, когда Зэн вскипятил воду и растормошил товарищей.

Сырая ночная муть постепенно отступала. Все яснее вырисовывались контуры окружающих предметов.

Нахохлившись, словно пташка в ненастье, сидит Нэля, протирая кулачками сонные воспаленные глаза.

— Пей, сестренка, надо уходить, пока есть силы.

— Да-да, скорее убираться из этих страшных гольцов. — Нэля, обжигаясь, пьет воду.

Молча «позавтракав», геологи покинули продымленный шалашик и пустились в путь.

Впереди идет Бронька. Сырой, липкий снег чуть не до пояса… Ему кажется, что он плывет по тугой, загустевшей, как тесто, воде. Нет-нет да упадет. Мягко!.. Перина нежно притягивает в свои объятия…

За ним — Зэн. Впервые видит житель Западной Украины такой свирепый буран. Растерялся. Здравый смысл подсказывает ему: «Доверься Броньке»…

От задымленной снежной воды, выпитой на голодный желудок, тошнит. Во всем теле слабость, боль… А идти нужно…

Бронька часто всматривается в окружающие деревья, в скалы, что-то шепчет про себя, а порой вслух. Порывом ветра донесло до Зэна:

— Не сбиться бы с пути, небось натворишь беды наспех-то…

За час прошли не более километра.

Снег идет с перерывами. Ветер с неослабевающей силой рвет все на свете. Темный, низкий небосвод давит на людей.

Нэля едва передвигает ноги. Часто садится в мягкий, прохладный снег, который так и манит лечь и заснуть… Нехотя поднимается и, вслух проклиная все на свете и в том числе геологов, плетется за парнями.

Наконец ей стало невмоготу. Почти без сознания упала она в снег и уже не поднялась.

— Идите… Никуда я больше не пойду…

— Сестренка, держись за меня и шагай, — уговаривает Зэн.

— Лучше я останусь здесь… а вы спасайтесь…

— Обалдела, дура, за кого нас принимаешь!

— Не сердись, Броня, обессилела я…

— Садись на горбушку!

Девушка испуганно подняла голову и недоверчиво посмотрела на сердитого парня.

— Ты же, Броня, не лошадь.

Впереди теперь идет Зэн. За плечами тяжелый Бронькин рюкзак с камнями.

За ним Тучинов. Судорожно обвив руками его шею, Нэля приникла к широкой спине. Светлые волосы рассыпались по Бронькиным плечам, попали за ворот рубахи и щекочут затылок.

Зэн часто оглядывается на товарища.

Прошли еще с километр…

— Ну, как, Броня? — тревожно спрашивает Зэн.

— Нормально… Дышать трудно…

Нэля лежит в полузабытьи.

Парни, отдохнув, снова поднимаются.

— Зэн, посади ее.

Нэля со стоном отрывается от сна.

— Лучше бы бросили меня.

— Замолчи!

Нэля, бледная, с полузакрытыми глазами, молчит. Под мерное раскачивание девушка погружается в полусонное состояние, и ей кажется, что она въявь ощущает всем телом что-то родное, материнское из времен раннего детства.

Очнувшись, Нэля видит: затылок, уши… капли пота… Ей становится стыдно за свое бессилие. «Бедный, славный Броня, какой он милый парень!..»

Бредут… Отдыхают. Снова бредут…

После обеда стали чаще садиться… Молчат.

Наконец Бронька подошел к огромной смолистой колоде, осторожно спустил на снег Нэлю, рукавом вытер пот. Посмотрел на Зэна, мотнул головой и в изнеможении сел на снег.

— Еще одну ночь проведем здесь, а завтра, я думаю, все-таки доползем…

— Ну что ж, отдохнем, Броня… А как думаешь, не заблудились мы?

— Не должны бы… Я давеча заметил скалу, похожую на бабкин старый самовар… Мы позавчера около нее отдыхали…

— У тебя, Броня, отличная зрительная память…

— Без этого в тайге погибель… Спасибо старику Захару, он выучил…

Отдохнув, Бронька срубил сухое дерево. Оно упало на колоду.

— Теперь дров хватит на две ночи, — довольный своей работой, сказал он и, тяжело дыша, опустился на снег.

Зэн, настрогав щепок, разжег костер. Неожиданно раздалось всхлипывание. Парни словно по команде обернулись и увидели плачущую девушку.

— Ты что, Нэля? — спросил Зэн.

— Я все видела… Броня срубил дерево и вроде меня плюхнулся в снег…

— Ну, а зачем плакать?

— Зачем-зачем… из-за меня и вы погибаете…

— Эх, Нэлька, ты еще не знаешь Броньку Тучинова. Сейчас сварим суп из стланцевых шишек!.. По дороге собрал…

Третий день бредут голодные люди по нескончаемому снегу. У одного за спиной рюкзак, у второго — обессиленная девушка.

В глазах мелькают темные круги, хочется плюнуть на все и упасть. Эх, как приятно лежать на мягком прохладном снегу!.. Вот бы лечь и… заснуть… Лежать и сладко спать… Как хорошо!

Но Бронька упорно идет и идет. Мокрые штаны до крови натерли ноги. Нестерпимо больно.

Зэн уже скоро сядет и не встанет… Бронька это видит по тому, с каким трудом его друг поднимается на ноги.

Нэля в тяжелом забытьи. Она чувствует себя беспомощной, маленькой, как в далеком детстве, будто сидит у матери на руках, уткнувшись носом в ее мягкую нежную грудь…

Временами она слышит резкие слова, но не может понять их смысла.

Окоченевшие Нэлины ноги болтаются словно колодки и больно бьют по Бронькиным, мешая ему идти.

Обозлившись, парень сердито кричит:

— Ноги-то подбери, мокрая курица. Это тебе не рок-н-ролл вертихвостить!..

В двенадцать они добрались до охотничьей юрташки. Над маленькой дверью кто-то старательно написал углем:

Уж насколько были измучены парни, и то улыбнулись.

— Это уж какой-то бестия, вроде нашего Браги, выдумал.

— А что будем делать дальше? — спросил Зэн.

— Осталось километра четыре до Майгунды-Москит… Надо стрелять.

При упоминании Майгунды Нэля подняла голову и слабым голосом спросила:

— Уже недалеко?

— Да, кажется, ушли от смерти…

С перерывами через пять минут Бронька посылал пулю вверх.

Вдруг геологи услышали сразу несколько беспорядочных выстрелов.

Обрадованные парни начали разжигать костер и греть воду.

— В готовом-то кипятке консервы через пять минут согреются, — весело проговорил Бронька. — Эх, и рубанем!.. Я бы сейчас целого барана съел!..

Нэля подползла к костру и с трепетом ожидала людей..

Через час с небольшим произошла радостная встреча.

На Майгунду пришли уже поздно вечером.

Табор гудел от многолюдства. Закончив работу, собрались геологи с обеих партий. «А Вера-то где же? Она в ихней партии работала»… — Бронька обошел весь лагерь, но ее не встретил. Повариха Соня, махнув на всех остальных, хлопотала только около вновь прибывших.

— Ты, Броня, что так сильно раскис? — спросил Брага.

— На тебе бы проехаться по такому снегу, — укоризненно ответила за Броньку Нэля.

— Так ты не сама вышла? — спросил Бадмаев.

— Если бы не Броня, лежать бы мне где-нибудь под снегом.

Бадмаев подошел к Броньке и крепко сжал его плечи.

— А что же молчишь-то, орел!..

Тучинов раскраснелся, но ничего не ответил.

После ужина они разошлись по своим палаткам и впервые за несколько дней скинули тяжелую, неуклюжую обувь, разделись до белья и блаженно улеглись спать в своих спальных мешках.

Бронька проснулся лишь в обед следующего дня. В ушах стоял шум, болела голова, мучила жажда.

В палатку зашел Митька Брага.

— Ну, как, кореш, чувствуешь себя?

— Все тело ноет… а голова — будто бы чугунка с горячими углями…

— Голова — чепуха… завяжи да лежи, а гроши Бадмаев сполна заплатит… Будь уверен! Получишь карман денег и — Митька не чешись!

Бронька улыбнулся и спросил:

— А Вера-то с Колей пришли, нет?.. Вечером-то их не было…

— Нет еще… Придут!.. Начальник-то Нэльку и «диду» на вертолете отправляет… До Нижне-Ангарска, а дальше самолетом… Вишь, на учебу им надо…

В палатку вошел Зэн и, опустившись на землю, внимательно посмотрел на Броню своими умными спокойными глазами.

— Как самочувствие, Броня?

— Хвалиться не приходится.

— Я улетаю… обменяемся адресами…

Бронька радостно закивал головой и, достав свой потрепанный дневник, трясущимися руками записал: «г. Львов, ул. Шевченко, д. 75, кв. 4, Бондаренко Зеновию Станиславовичу (милому «диду» Зэну)».

Спрятав дневник, он продиктовал Зэну свой адрес.

— Ты, Броня, старый адрес даешь… А как учеба?

— Учиться-то я буду… только сначала заеду домой. Там у меня дела… Знаешь, Зэн, я смалодушничал и не разоблачил у себя в колхозе плохого человека.

Зашли Бадмаев и Нэля.

— Пил лекарство? — спросил начальник, заботливо укрывая Броньку одеялом.

— Нет еще. Сейчас Брага принесет… Вот он пыхтит…

Митя принес горсть таблеток.

— Вот, Бронька, ешь… зараз всю простуду выгонит…

— Дай-ка сюда, я посмотрю, — Бадмаев забрал таблетки. — Бекарбон, стрептоцид, пенициллин, асфен, пурген… Стой, брат, а пурген-то зачем, а? Это же слабительное… Вот еще нашелся врач!

— Врач не врач, но если сожрать столько лекарств… Совесть-то у болезни есть, — оправдывался Брага.

Бадмаев подал пару таблеток.

— Вот, Броня, пока проглоти.

— Такому-то сохатому… это просто муха! — пренебрежительно плюнул Брага.

Бадмаев рассмеялся.

— Забавный ты парень, Брага… А тебе, Тучинов, надо в больницу… Через час Зеновий с Нэлей вылетают. Ну и ты с ними…

— Никуда не полечу, пока… пока не дождусь Веру с Колей. Может, придется идти искать.

— В таком состоянии в тайгу идти нельзя… Я пока здесь начальник… А хуже будет, без разговору в больницу…

Бадмаева позвали, и он ушел.

— Ты, Нэля, прости меня… это я так ругался, чтобы совсем не раскиснуть.

— Броня, я ничего, абсолютно ничего… не слышала. Ты же спас мне жизнь… Я никогда не забуду тебя. Выздоравливай… — Нэля, быстро нагнувшись, поцеловала парня и, закрыв лицо, выскочила из палатки.

Зэн все время сидел в углу и молча наблюдал за Бронькой. Соня принесла завтрак.

— Ешь, Броня… теперь отъедайся… самые вкусные куски буду откладывать тебе… — Повздыхала и ушла.

Зэн поднялся:

— Ну, что ж, старина, дай лапу… Пиши о своем Байкале… Я наверняка буду скучать… В общем, старче, не забывай… Скорее выздоравливай… Коле и Вере привет… Наверное, их уже встретили.

Еще раз пожав Броньке руку, Зэн вышел к вертолету.

Через четверть часа поднялся гул «стрекозы». Бронька вздохнул и прошептал:

— Каких людей довелось мне встретить в этих гольцах! — И тут же мысленно улетел в снежные дебри, где еще страдали его друзья.

…Пятый день лежит в палатке Бронька. Прилетают и улетают вертолеты. Хмурые, озабоченные люди. Длинные-предлинные дни они с поварихой Соней проводят лишь вдвоем. С утра он читает вслух, но к вечеру его начинает снова знобить. Он забирается в спальный мешок и лежит с открытыми глазами, прислушиваясь к таежным звукам.

— Сонька, ты что-нибудь слышишь?

— Нет, Броня…

Тишину нарушают лишь МИ-4. Они ежедневно забрасывают все новых и новых людей — геологов, охотников с собаками… Даже прилетели люди из Саянской экспедиции. Кружатся самолеты над теми местами, где проходил маршрут Веры и Коли.

Злится Бронька:

— Проклятая болезнь!..

На седьмой день исхудавший Бронька утром встал со всеми наравне и больше уже не ложился.

Лучистые серые глаза запали, щеки стали бледно-желтыми. Во всем теле чувствовалась слабость.

В этот же день прилетел и Глеб Максимыч.

Старый геолог выглядел очень суровым и крайне озабоченным. Поздоровавшись кивком головы, он с начальником партии ушел в его палатку.

Через четверть часа разыскал Броньку. Крепко пожав руку, Глеб Максимыч взглянул любящим ласковым взглядом.

— Я все знаю, сынок, спасибо… Обрадовал старика… Только выглядишь плоховато…

— Глеб Максимыч, я полечу с вами на розыски?..

— Не раньше чем через три-четыре дня… Понятно?!

День тянется ужасно долго. Повариха стала часто ругаться:

— Ты, чума, заморить себя хочешь с голоду?.. Я Бадмаеву скажу, чтобы тебя отправили в больницу… скажу, ничего не ест… зачахнет, доходяга…

Бронька морщится.

— Ты уж, «богиня желудка», пощади меня…

Вечером приземляются вертолеты… Выходят мрачные, уставшие люди… молчат.

И вот наконец ему разрешили лететь в гольцы.

С небольшой группой охотников-эвенков он высадился на берегу незнакомой речки. Старшим над этой группой был Сотник.

— Нам, товарищи, поручено прощупать эту реку… Есть предположение, что они утонули при переходе через нее. — Сотник посмотрел куда-то наверх и продолжал: — Маршрут у них протяженностью в двадцать восемь километров. В предполагаемой территории пребывания наших друзей мы обшарили буквально каждый метр… Как в воду канули… — закончил молодой геолог.

Соорудив два плота, люди поплыли к речке. В прозрачной воде виднелись даже самые мелкие разноцветные камешки. Местами выступали огромные плиты с темными расщелинами. В таких местах щупали баграми.

Через два дня к ним забросили еще с десяток людей. Таежники плавали вдоль и поперек реки, ходили по берегу, углублялись в лес… И — никаких результатов.

Вечерами сидят у костра мрачные люди. Молча курят. Эвенки — эти дети таежных трущоб — были особенно удручены. Ведь они здешние места знают как свой дом, как свой поселок Уоян… Но надо же — не могут разыскать. Вера с Колей исчезли бесследно.

Каждую ночь Бронька видит их во сне то живых, то мертвых, то распухших и раздетых речной волной, то в неестественной позе в снегу, то весело возвращающихся из маршрута… Вот бежит к нему Вера. Повисла на шее, смеется, целует.

Дядя Агдыр со своими оленями трудится наравне со всеми. То в поисках, то перевозит продукты… Вот и сейчас они сидят с Бронькой и тихо беседуют:

— Дядя Агдыр, неужели не найдем?.. Ведь они не иголки все-таки… Мне кажется, что они живы. Не могли они погибнуть.

— Ох, Бронька, хозяин умеет прятать… Шибко мастер… Верка была красива девка, вот он и забрал ее к себе в жены… А Колька — молодой старательный парень, теперь пастухом работает у «горного хозяина»…

Бронька недовольно морщится:

— Это уж сказка, дядя Агдыр. Они просто заблудились.

— Ох-хо-хо, молодой народ старикам не хочет верить… Это худо, шибко худо…

Измученные люди продолжают упорно искать. По два-три раза прошли они по одному и тому же месту. Прощупали все реки. Ходят цепью в сопровождении охотничьих собак.

На вертолетах перебрасывают людей с одного конца маршрута в другой. Каюры замучили своих оленей. Выпал еще снег. Ночами в речках забереги стали покрываться тонким ледком. Плоты обмерзли и стали скользкими. Однажды утром Бронька упал с плота в ледяную воду. А в другой раз улетел в глубокую расщелину между скал… Его спас толстый слой мягкого слега. Отделался ушибами и синяками.

Начались осенние снегопады. Все чаще стали дуть злые северные ветры. На реках намерзало все больше льда…

Из управления пришел приказ о прекращении поисков до будущего лета.

Левую Маму Бронька покинул последним и улетал вместе с Бадмаевым и Глебом Максимовичем. Сердце ныло до боли, звало туда, в холодные гольцы, где остались Вера с Колей.

В Нижне-Ангарске, выскочив из вертолета, побежал к тете Даше.

Она встретила Броньку как родного.

— Вот и голубчик мой прилетел!.. А Коля-то с Верой что наделали… вот уж бедненькие-то, как же это они ошиблись… — причитала добрая женщина.

— Да, ошиблись…

Бронька окинул знакомую комнату и вспомнил первую встречу с Верой… Вот стоит она рядом и улыбается ему…

— А здесь уже все знают, как ты Нэлю на себе вынес… Тоже бы ей капут… Ох уж, не женское это дело… — словно сквозь сон слышит он.

Парень тяжело вздохнул, пожилая женщина понимающе взглянула на него и пригласила к столу:

— Садись, Броня, на свое любимое место в углу… ешь, что бог послал…

Бронька затряс головой и сел на порог.

— Лека-то наша где? — едва слышно спросил Тучинов.

— В гости ушли с матерью.

На закате солнца Глеб Максимович с Бронькой пришли на берег осеннего Байкала. Сели на разбитую «хайрюзовку» и, по старой привычке, молча углубились в созерцание любимого моря.

Просидев с четверть часа, Глеб Максимович взглянул на парня и спросил:

— Броня, помнишь, как мы с тобой отпустили в Духовской матерого сига?

Парень скупо улыбнулся.

— Помню.

При воспоминании о совместных рыбалках Бронька как наяву увидел свой дом, мать и на стене выцветшую фотографию: стоят два офицера — это Иван Тучинов — командир взвода и Глеб Максимович Сизых — парторг роты… Бронька вздохнул: «Эх, отец!..»

Вдруг до слуха донеслись обрывки знакомой песни, которую сочинили геологи:

Остальные слова унес порыв «ангары». И снова:

Ветер со свистом… Большая пауза.

Последние слова еле-еле расслышал Бронька. От них подступил горький комок к горлу, глаза заполнились слезами. Перед ним мелькнул голубенький платочек, и он, как наяву, услышал:

— Заедем домой, Броня, омульков покушать!.. А потом учиться!..

— Эх, Левая Мама! Не мама ты, а злая мачеха…

Глеб Максимыч сидит словно в оцепенении и смотрит на чернильно-черное море.

— Броня, я что-то продрог, проводи меня.

— И в самом деле, Глеб Максимыч, прохладно стало…

— Скоро зима… Да, кстати, я все хочу спросить, Броня: куда ты думаешь теперь?

— Буду учиться на геолога. Но сначала я должен…

— Да, сначала ты должен помочь своим рыбакам разоблачить того мошенника… Как его?

— Черных.

— Вот, вот, сынок!

Вдруг где-то вдали от берега зашумело море. То шел встречный ветер. Вихрясь и сплетаясь в тугие узлы, «ангара» с «култуком» в каком-то дьявольском танце закружились на одном месте.

Шум все ближе. Он постепенно утихает.

Наконец ветры, смяв друг друга, утихомирились. Наступил штиль, лишь легкий холодок, идущий от моря, бодрил людей.