Повести

Глава девятая
ЧТО ЗА КРАСОТА СКРЫВАЕТСЯ НА ПРОЧИХ БЕЛЫХ КАМНЯХ?

«Ну, сегодня никто мне мешать не будет! — решительно сказал Георгий Николаевич самому себе, выходя из дома и направляясь к светелочке. — Восемь часов, до обеда времени уйма, а ребята придут за мной в два часа. Здорово поработаю сегодня!»

Далекое тарахтение бульдозера Алеши Поповича на невидимой пойме, казалось, должно было настроить его на творческий лад, а на деле получилось не совсем так.

Обходя клумбу с гладиолусами, он взглянул на скачущего витязя, изображенного на передней стенке его светелочки. И тут вспомнился ему вчерашний рассказ Ильи Муромца. Вот ведь какая досада — намалевал старик легендарного основателя села Радуль три года назад, а забыл, где видел в детстве тот белый камень, с которого взял рисунок по памяти.

Георгий Николаевич, не останавливаясь, прошел в свою светелочку, запер на крючок дверку, сел за столик, разложил перед собой рукопись, повесил пиджак на спинку складного стула, засучил рукава рубашки, посмотрел на часы, взял авторучку и начал писать.

Он писал о тех событиях, которые разыгрались на Руси в начале XIII века, о том, как начались разногласия у великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо со старшим сыном и наследником Константином. Стольным (главным) городом Всеволода был Владимир на Клязьме, а Константин жил в Ростове, на берегу синего озера Неро. Там он построил белокаменный дворец и многие церкви, белокаменные и деревянные, там основал первое на Руси училище; по его повелению грамотные люди отправлялись по многим городам русским переписывать книги. Он собрал богатейшую по тому времени библиотеку, в которой насчитывалось до тысячи книг. Был у него дружинник Алеша Попович, который служил ему верой и правдой много лет…

«Мы не знаем, — писал далее Георгий Николаевич, — как выглядели те несомненно прекрасные здания, какие редкие книги хранились в той знаменитой библиотеке — все погибло во время многих пожаров и войн.

После смерти отца Константин собирался перенести в Ростов столицу своего великого княжества. Но этого совсем не хотели Владимирский епископ Иоанн, владимирские бояре, священники, монахи и дружинники. По их совету Всеволод вызвал Константина во Владимир и в присутствии всех остальных своих сыновей и многих знатных людей спросил ослушника:

— Где ты хочешь княжить?

Тот ответил, что хочет княжить и в Ростове и во Владимире, но жить останется в Ростове.

Тогда Всеволод спросил всех присутствующих, как ему быть. Епископ и многие другие ответили:

— Завещай великое княжение второму своему сыну, Юрию. Лишенный наследства, обиженный Константин уехал со своими боярами и дружинниками, в том числе и с Алешей Поповичем, в Ростов.

Вскоре, в 1212 году, умер великий князь Всеволод…»

Тут Георгий Николаевич собрался вставить подходящую цитату из «Истории России с древнейших времен» Соловьева:

«Умирая, он (Всеволод) ввергнул меч меж сыновьями своими, и злая усобица грозила разрушить…»

Но он не дописал фразы…

— Нет-нет, я вам сказала, что писатель занят. Нельзя, никак нельзя! — вдруг услышал он издали приглушенные восклицания Настасьи Петровны.

— Мне только договориться, только на одну минуточку, — умолял тенорок.

— Никак нельзя! После обеда — пожалуйста! — Настасья Петровна, оберегая покой мужа, была непреклонна.

В той глухой дощатой стенке светелочки, на которой старый радульский умелец изобразил скачущего витязя, Георгий Николаевич провертел дырочку специально для наблюдения. Это было очень удобно. Его не видят, а он видит. Приходят к нему пионеры из ближайших лагерей, и он знает, сколько их и какого они возраста; прикатывают гости из города или даже из Москвы, и ему заранее известно, кто именно явился его навестить.

Сейчас он увидел сквозь дырочку Настасью Петровну, загораживавшую отворенную калитку, рядом с ней стояла Машунька, а за ее спиной — желтоволосый молодой человек в ковбойке. Держась за велосипед, он стремился проникнуть на участок, а Настасья Петровна его не пускала.

— Нельзя, дедушка книжку пишет, — пищала Машунька. «Надо бы все же к нему выйти», — подумал Георгий Николаевич, но тут молодой человек спросил Настасью Петровну:

— Так можно прийти после обеда?

— Ну конечно, приходите, — ответила она.

— И пионеров можно с собой привести?

— И пионеров приводите. После обеда всегда можно. Муж очень любит пионеров и давно с ними не беседовал.

— А можно, я вас и вашу внучку сейчас своим киноаппаратом засниму на кинопленку?

— Пожалуйста.

Редкие люди не любят фотографироваться. Настасья Петровна сразу согласилась на просьбу молодого человека.

Георгий Николаевич, убедившись, что обошлось без него, не стал показываться из своего убежища, а продолжал наблюдать сквозь дырочку…

Юноша зашел на участок, прислонил велосипед к забору, отступил в сторону, поднял висевший у него на груди на ремешке киноаппарат и наставил его на дом и на выходивших из дома Настасью Петровну с Машунькой. Обе они с деланными улыбочками спускались по ступенькам крыльца, а он вертел свою штуковину и снимал их. Потом Машунька затопотала по дорожке к светелочке, а юноша стоял сзади и снимал ее на бегу. Не доскочив до светелочки, она вернулась и побежала вторично, и опять юноша ее снимал.

— Отличненько! Кадры выйдут на большой палец! — радостно возгласил он, вежливо раскланиваясь с Настасьей Петровной.

— После обеда, пожалуйста, в любой день, — так же вежливо, но непреклонно повторяла она, провожая его за калитку.

А Георгий Николаевич вернулся к своему столику и наклонился над рукописью; он вставил свою цитату, а после цитаты не смог добавить ни строчки.

До обеда оставалось не так уж долго. В нетерпении он все поглядывал на часы. Мысли его были заполнены белыми камнями, что лежали перед крылечками многих радульских домов. Камень бабушки Дуни открыл свою тайну — удивительный лев показался на свет. Теперь предстояло разгадать тайны других камней, и в первую очередь того, который лежал перед крыльцом Ильи Муромца. Скорее всего, витязь скрывался именно под ним.

Но тут Георгий Николаевич мысленно представил себе, как они всем отрядом, с ломами, с лопатами, пойдут по радульской улице, как будут подходить к каждому дому и смотреть, не лежит ли перед крыльцом такой плоский камень. А если лежит, как уговорить хозяев, как попросить разрешения приподнять и перевернуть камень. А если хозяев не окажется дома, пожалуй, придется пройти мимо.

Бабушка Дуня — добрейшая старушка, а вчера чуть-чуть не устроила настоящий скандал. И другие жители могут по-разному отнестись к вторжению на их усадьбы. Одни скажут: «Пожалуйста, переворачивайте», а другие буркнут: «Не пущу!»

Словом, Георгий Николаевич понял, что без помощи колхозного бригадира, притом помощи самой энергичной, не обойтись никак. Днем Иван Никитич обычно бывает дома, возвращается с объезда всех мест, где работают колхозники, и часок-другой отдыхает. Ради такого важного дела придется его побеспокоить.

За обедом Настасья Петровна объявила мужу:

— Какой-то киношник приходил, хочет с тобой о своем фильме посоветоваться, договориться. Еще придет, пионеров приведет. Он такой милый, такой очаровательный, такой ясноглазый, заснял и Машуньку, и меня, и наш дом. Пожалуйста, будь с ним поласковее.

— Хорошо-хорошо, — рассеянно ответил Георгий Николаевич и тут же забыл и думать о молодом человеке. А думал он только о белых камнях.

После обеда явились ребята во главе с новым командиром отряда Игорем и молча встали у него под окнами.

Он сейчас же вышел к ним, вынес два лома и две лопаты, хотел поделиться с ними своими планами и тревогами о предстоящих поисках белых камней, но ему не дали даже рта раскрыть.

Сперва заговорили мальчики. Перебивая один другого, они начали рассказывать, как с утра приволокли с колхозного овощехранилища мешок картошки и получили на колхозной ферме ведро молока; потом рассказали, как переправлялись через Клязьму и жгли в пойме сушняк.

Потом заговорили, также перебивая одна другую, девочки. Утром они похвастались Алеше Поповичу, что видели в Нуругде какую-то рыбину необыкновенных размеров. Алеша сперва их на смех поднял. «По всей видимости, большая щука плеснула, а возможно, некая незначительная плотвичка играла», — говорил он, а потом сразу стал серьезным. Он припомнил, что еще в прошлом году две радульские девчонки купались в Клязьме и вдруг увидели, как им показалось, волка — огромного, серого, вроде бревна. Чудище высунуло морду из воды, страшно ляскнуло зубами и вновь нырнуло. Насмерть перепуганные девчонки, когда такое рассказывали, едва ворочали языками. Но ведь девчонкам-то по девять лет было; понятно, им никто не поверил. Еще Алеша припомнил, что также в прошлом году пропало у бабушки Дуни два утенка, а через несколько дней еще утенок. Но ведь тогда же у дяди Илюхи — Алеша так называл Илью Михайловича — пропали индюшата. В селе решили, что таскает птицу разбойница лиса…

— Да-да, я ее однажды увидел сзади моей светелочки, — подтвердил Георгий Николаевич.

Ему было очень досадно. Вот ведь какие ребята! Их гораздо больше интересует сом, чем русская история, чем древнее русское зодчество. О поисках таинственных белых камней они позабыли и думать.

— А может быть, и — правда плеснула щука, а вам показалось, что сом? — насмешливо бросил девочкам Игорь.

— «Показалось»! — захохотала толстушка Алла. — Да рыбина с меня ростом!

Алла была самой маленькой из девочек. Но для рыбы, водившейся в здешних водах, ее размеры являлись бы гигантскими.

Девочек очень обижало недоверие мальчиков. Вчера-то они верили. Это Алеша Попович виноват: он первый сказал — «сомнительно». А мальчишки стали за ним повторять, как попугаи: «Сомнительно, сомнительно!»

Теперь Георгию Николаевичу, как писателю и единственному почтенному и авторитетному взрослому очевидцу, предстояло разрешить весьма важный вопрос: было на самом деле в речке чудище или не было.

— Вообще-то я ни китов, ни акул никогда в жизни не видел, — заговорил он, — и вчера успел заметить только чью-то спину, блестящую, черно-зеленого цвета…

Он смолк, набирая воздух в легкие. О, с каким нетерпением глядело на него множество пар глаз! Что бы у них был такой же азарт к разгадкам исторических тайн, к поискам белых камней!

Он снова заговорил:

— Это, несомненно, живое существо взбурлило с таким шумом, точно оно было размером… размером… ну, во всяком случае, больше Аллы, только, наверно, не такое толстое…

— Слышали? Слышали? Вот и писатель подтверждает, — торжествовали девочки.

— А если сам писатель подтверждает, что оно такое здоровущее, — говорил Игорь, надувая от волнения свои румяные щеки, — если сам писатель его видел своими глазами, то и Алеша Попович думает — значит, девочкам поверить можно, значит, и правда в Нуругду в весеннее половодье из Клязьмы заплыл настоящий сом, а выбраться из нее не в состоянии. Значит, он в западню попал. Близ устья река совсем мелкая, вот до этой косточки. — Игорь нагнулся и тронул белую резиновую шишечку сбоку кеды. — Да, в западню! И еще Алеша сказал, что на удочку ловить сома нельзя. Сом силен, как бульдозер. Он или оборвет капроновую леску, или утащит всех нас в воду. Мы будем ловить его другим, более верным способом.

— Каким же? — полюбопытствовал Георгий Николаевич.

— Пока еще недостаточно разработаны детали охоты, — очень важным тоном ответил Игорь. — Охота назначена на выходной день, а до выходного никто в селе о соме не должен знать. И вы, пожалуйста, никому…

— Охота на русалку — это наша военная тайна, — сказала Алла и расхохоталась.

Другие девочки со смехом подхватили ее остроту и закричали:

— Русалку будем ловить! Не сома, а русалку!

Георгий Николаевич обещал никому не открывать военную тайну, даже Настасье Петровне с Машунькой. Игорь вдруг повернулся к своим подчиненным.

— Довольно болтать! — строго сказал он. — Прекратить думать о соме! — еще строже воскликнул он и лихо скомандовал: — Отряд, на поиски белых камней шагом марш!

Этим последним возгласом Георгий Николаевич остался очень доволен. Как видно, новый командир отряда не забыл о русской истории и собирался действовать решительно.

Тринадцать мальчиков и тринадцать девочек, все в синих, обтянутых спортивных костюмах, зашагали по заросшей овечьей травкой радульской улице. Они шли серьезные, гордые, молчаливые, сознавая важность предстоящих поисков. Почему их было двадцать шесть? Да ведь один мальчик с девочкой остались дежурить у палаток, а Миша со своей Галей, окрыленный счастьем, отправился в город.

Идти предстояло всего два десятка шагов. Остановились у дома соседки Георгия Николаевича, но под ее крылечком никакого белого камня не обнаружили.

Следующий дом стоял в палисаднике, а на дверях его висел замок. Вытягивали ребята головы через заборчик, но мешали кусты сирени; сквозь них не было видно, лежит ли перед крыльцом камень или нет.

На правах радульского жителя Георгий Николаевич решился и один проник через калитку на участок. Он тотчас же убедился: камень есть! Такой же белый, плоский, как и перед его крыльцом. И лежит он так же заподлицо с землей, а кругом травкой зарос. Но ведь без хозяев, без спросу переворачивать его нельзя? Нельзя.

Отправились дальше.

Третий дом принадлежал бригадиру Ивану Никитичу. Тут у крыльца тоже обнаружили белый камень. Георгий Николаевич поднялся по ступенькам, осторожно постучал. Никто не отзывался. Он постучал сильнее.

Вышла молодая худощавая женщина с грудным младенцем на руках — жена Ивана Никитича, Фрося. Увидев толпу ребят, она отшатнулась, испуганно оглядела их.

— Дома сам-то? — спросил Георгий Николаевич.

— Да ведь только отдохнуть прилег, — глядя словно бы виноватыми глазами, сказала Фрося. — Через час приказал разбудить. Замаялся — сил никаких нет.

Георгий Николаевич знал, что время в колхозе настало самое горячее — покос. Уехал бригадир, верно, еще на заре, да отмахал на мотоцикле километров сто, а вернулся, пообедал и прилег вздремнуть. Да, будить его было нельзя никак.

— Ну хорошо, мы придем через час, — сказал он и вдруг услышал за своей спиной горячий шепот Игоря:

— Давайте камень раз-два — взяли!

— Можно, мы посмотрим, что у вас под ним? — обратился Георгий Николаевич к Фросе, тукая носком ботинка по камню.

— А почто вам? — недоуменно спросила та. Выручила Алла. Она выскочила вперед и брякнула:

— Знаете, тетенька, там, кажется, картинка очень красивенькая спрятана.

— Никто картинки не прятал, — отвечала Фрося, перенося младенца с правой руки на левую.

— Да на камне, на самом камне такими бугорками или белыми змейками картинка выбита, — не унималась Алла.

Тут вмешался Георгий Николаевич. Он сказал:

— Действительно, на камне может быть высечено крайне интересное старинное изображение, а вы даже не подозреваете об этой тайне. Разрешите, мы перевернем камень, посмотрим и тут же положим его на место? — Спрашивая разрешение, он думал про себя: «Неужели в каждом доме придется объяснять, для чего да почему?»

Любопытство проняло Фросю, но она все еще колебалась:

— Взаправду на место положите?

— Положим, положим! Честное пионерское, тютелька в тютельку! — уверял Игорь.

Фрося утвердительно кивнула головой. Мальчики быстренько обкопали камень со всех сторон. Георгий Николаевич поддел его ломом. Ухватились. «Раз-два — взяли! Еще — взяли!» Приподняли камень, поставили на ребро, стряхнули землю…

И опять их ждало разочарование. Нижняя поверхность и этого камня оказалась неровной, ноздреватой, грубо обработанной — на ней не могло быть никаких изображений.

Ребята осторожно положили камень на место и встали, вопросительно поглядывая на Георгия Николаевича.

— Ну что же, пойдемте к следующему дому, — сказал он и повернулся к Фросе: — Так мы придем через час.

Следующий, четвертый по счету дом принадлежал Илье Михайловичу. Но старика не застали. Ребята видели, как в полдень он переправлялся на лодке на другой берег Клязьмы.

Камень перед его крыльцом оказался больших размеров, чем три предыдущие. Все окружили его. Георгий Николаевич знал, что дипломатические переговоры предвидятся трудные, потому что жена Ильи Михайловича, бабушка Агафья, была столь же глухой, как и ее муж. Но с ним удавалось общаться путем переписки, а старушка едва-едва умела читать.

Кругленькая, маленькая, она выкатилась на крыльцо с самой благодушной улыбочкой. Настасья Петровна с ней дружила, ежедневно брала у нее молоко и умела переговариваться с помощью пальцев, жестов и улыбок.

Георгию Николаевичу предстояло объяснить бабушке Агафье, что они очень хотят перевернуть вот этот самый камень да еще очень хотят посмотреть, что изображено на нижней его стороне, а потом положат обратно. Попробовал он кричать старушке в ухо, шаркал ногой по камню.

Бабушка Агафья увидела, что ребята засмеялись, сама улыбнулась, понимающе закивала головой и неожиданно сказала:

— Нету у меня. Вчерашнее-то я на творог поставила, утрешнее вашей Настасье Петровне отдала, вот вечером подою — пускай вечером и приходят.

— Да нет, молоко они в колхозе берут! — кричал Георгий Николаевич.

— А что? Им картошки набрать, что ли? Мешок, пожалуй, продам.

— И картошку они в колхозе берут! — с нескрываемым отчаянием кричал Георгий Николаевич.

— Так чего же им надоть-то? — спрашивала бабушка Агафья. Видя, как ребята хохочут, она совсем растерялась.

— Абсолютно нет ничего смешного, — пожала плечами Галя — бывшая начальница.

Георгий Николаевич взял лопату и показал, как хочет копать вокруг камня.

Тут старушка явно встревожилась.

— Никак не пойму, чего вам надоть! — воскликнула она. — Вот обождите — вернется мой хозяин, с ним и потолкуйте.

Да, без официального разрешения бабушки Агафьи приступить к камню было нельзя. Ребята перестали смеяться, настороженно смотрели на Георгия Николаевича и ждали, что он предпримет.

Старушка стояла перед ними хотя и доброжелательная, но беспомощная в своей глухоте и упорно повторяла:

— Вот он вернется, скоро вернется…

И тут, к счастью, действительно появился сам хозяин. Рослый, белобородый, с веслами за плечами, он походил на старого Илью Муромца, вернувшегося с рыбной ловли.

— Ну, команда поджигателей, чего пожаловали? — спросил он ребят.

Георгий Николаевич быстро написал в своем блокноте:

«Разрешите перевернуть ваш камень у крыльца, нам нужно узнать, что там есть».

Илья Михайлович не торопясь надел очки, прочел записку, нахмурился, оглядел ребят.

— Ничего там нет. Я сам его привез, я его и клал, как избу рубил.

Но такой ответ не удовлетворил ни ребят, ни Георгия Николаевича. Он написал вторую записку: «Вы все же разрешите перевернуть». Илья Михайлович ухмыльнулся в бороду.

— Экие Фомы неверные! Старик, думаете, обмануть вас хочет? А ну расступись!

Он нагнулся, потер ладони одну о другую, ухватился за край камня со всей своей богатырской силищей… Крякнул… и поставил камень на ребро.

— Ну, глядите.

Все сунулись вперед и увидели, что нижняя поверхность камня была опять такая же неотесанная — вся в бугорках и ямках.

Трижды на трех камнях потерпели они неудачу и сейчас явно были разочарованы.

— Вы вот что, граждане хорошие… — заговорил Илья Михайлович, оглядывая ребят. — Понял я, чего ищете. И зря ищете. Коли хотите знать, окромя тех годов, как я воевал на первой германской, на гражданской да на Отечественной, я тут прожил всю жизнь и доподлинно знаю, какие белые камни перед иными радульскими крыльцами лежат. Все они пустые. Перед самой революцией страшная песчаная буря была. И тогда на том косогоре, что за церковью, за кладбищем, с одного краю песок сдуло, а на другой край надуло, и показались разом те площатые тесаные камни. Их наши мужики откапывали и к своим крылечкам перевозили. Года за три всю груду и разобрали. А знаете, откуда те камни? Еще мальчишкой был, а от стариков слыхал, будто стоял на том месте терем белокаменный, какой витязь построил. Только давно то было, годов, может, тысячу прошло, терем-то от ветхости и упал, песком развалины и занесло. Вы у Дуняхи льва на камне видели?

— Видели.

— Ну, а других камней с красотой больше нету. Был один, да пропал. А нам, плотникам — батьке моему, да брату, да мне, — такие камни шибко даже надобились: собирались мы перенимать ту красоту да на деревянную резьбу, какую по избам пускали, переводить. Павлуха тот камень со львом нашел, и начали мы с ним все камни на селе подряд переворачивать. Молодые были, силушка-то в нас играла. Ой, крику-то поднялось тогда! Мужики ругаются, бабы орут… Да зря мы старались. Ни на одном камне красоты не попалось. А который один резной пропал… Я не помню, где его видел, но точно — еще мальчишкой видел. Вот, витязь скачет на стенке вашего кабинетика… — Старик обратился к одному Георгию Николаевичу. — Этого витязя я по памяти срисовал. Мне и теперь, случается, он снится — мечом размахивает, плащ его по ветру раздувается. Эту ночь я из-за витязя плохо спал, и вот что мне надумалось: ступайте-ка вы на Проклятое место, попробуйте там лопатами.

— Куда, куда идти? Какое место? Почему проклятое? Почему так называется? — забурлили ребята.

— Потом, потом расскажу вам одну интересную историю, — говорил Георгий Николаевич. — Пойдемте поскорее на то место.

По селу шли быстро. Отряд разделился. Мальчики шагали по одной стороне улицы, девочки — по другой и на всякий случай высматривали, у каких домов лежат белые камни. Дошли они так до конца села, до церкви, и насчитали шестнадцать непроверенных камней; потом обогнули кладбищенскую ограду и вышли на тот песчаный косогор, где когда-то находилась груда камней.

Георгий Николаевич повел ребят на самую вершину пригорка. Там густо разрослись кусты сирени и ольхи. В просветах между ними виднелся бугор старого пожарища, весь заросший лопухами, крапивой, чертополохом и остроконечными пиками малиновых соцветий иван-чая.

— По всей вероятности, тут стояло какое-то старинное здание? — спросил Игорь.

— Совершенно верно, — ответил Георгий Николаевич. — Однако здание не было старинным. Как раз это место здешние жители и называют Проклятым. Но прежде чем вам о нем рассказывать, давайте все вместе примнем этот бурьян и поищем. Может быть, тут не один белый камень прячется, а много камней.

Искать, бегать, бросаться в битву всегда интереснее, чем сидеть на месте.

Ребята кинулись в зеленые заросли, но тотчас же отступили. Чертополох кололся, а крапива стрекалась даже через спортивные костюмы.

Нет, так не годится!

В кустах наломали сухих палок. Игорь взял в руки лом, два мальчика вооружились лопатами.

— Отряд, в атаку на врага! — скомандовал Игорь. Сперва мальчики, а за ними и девочки, размахивая палками, ринулись вперед и ну крушить колючий чертополох, жгучую крапиву, нежные соцветия иван-чая и широкие листья лопуха.

Контуры стоявшего тут когда-то дома обозначились яснее. Можно было догадаться, где находилось крыльцо.

Георгий Николаевич не удержался, забрал у мальчика лопату и сам начал ею стучать, но всюду натыкался на черную жирную землю со щебнем. Ребята обнаружили остатки кирпичного фундамента, несколько разбитых кафелей от печей, но ни одного, хотя бы самого ничтожного обломка белого камня не нашли.

— Отбой атаки! — скомандовал Игорь.

Все собрались вокруг Георгия Николаевича. Они тяжело дышали, их лбы блестели от пота, у многих на руках и лицах краснели волдыри от крапивных ожогов. Поиски белых камней опять закончились неудачей. И все же битва с бурьяном подняла настроение. Ребята громогласно обменивались впечатлениями:

— А я!.. А у меня… — слышалось поминутно.

— Мы ждем ваш рассказ о Проклятом месте, — обратился Игорь к Георгию Николаевичу.

— По правде говоря, не люблю я эту историю рассказывать, — начал тот. — Ну, да от вас не отвертишься. Садитесь, история длинная.

Все расселись под кустами сирени, и Георгий Николаевич начал передавать все то, что слышал в свое время от здешних стариков.

До революции земли у радулян было маловато, на песчаной почве урожаи получались плохие, своего хлеба никак не хватало. Вот почему крестьяне нанимались к городским купцам возить на их текстильные фабрики дрова, а иные плотничали, строили дома по всей Владимирщине. Жили они нельзя сказать чтобы очень бедно, но и не богато.

Лишь один радульский крестьянин, Суханов Егор Антонович, жил с достатком. Держал он в селе лавочку. Когда у его односельчан не было денег, он продавал им товары в долг, но под высокие проценты. А у кого денег возвращать не хватало, тот шел к Суханову в батраки.

С каждым годом богател Суханов. Чуть ли не вся округа попала к нему в кабалу. Начал он забирать у должников хлеб, скотину, пускал несчастных по миру.

Задумал он построить дом, да такой, чтобы по всей округе краше не было. Место облюбовал вот тут, в стороне от села, где теперь сирень и этот бугор.

Михаил Абрамович со своими сыновьями Павлом и Ильей взялся выстроить такой дом в два этажа, а за какую цену, сказать постеснялся.

Срубили плотники дом шестистенный, на кирпичный фундамент поставили, крышу железом покрыли, над водосточными трубами железные цветы нарезали. А сам Михаил Абрамович по всем стенам пустил резьбу, судя по рассказам радулян, особенно тончайшую, искусную. Изобразил старый умелец на крыльце, на балкончике, вокруг окон и вокруг чердачного окошка цветы и листья, кое-где вырезал зверей, птиц и русалок.

До сих пор старые радульские жители вспоминают тот дом, какой они называли боярским теремом. Прохожие, когда шли мимо него, то всегда останавливались с удивлением.

Пока три плотника строили, Суханов кормил их только мучной похлебкой да жидким пшенным кулешом, сваренным на воде. А когда поднялся дом на этой горке и покрасили мастера все узоры разными красками, то поднес им Суханов по чарке водки и дал Михаилу Абрамовичу пятнадцать рублей.

Тот возмолился:

«Помилосердствуй! Да мы втроем два месяца на тебя от зари до зари топорами да долотьями тюкали!»

А хозяин ответил:

«Надо было с первого дня рядиться. Чего же ты молчал?»

Был Суханов богомолен, занимал должность церковного старосты и славился своей скупостью и тщеславием; ходил с бородой, расчесанной на две стороны, в черном жилете поверх красной рубахи, а поперек его толстого живота шла массивная серебряная цепочка от часов. Бывало, как пойдет он по церкви с тарелочкой, так внимательно следит, кто сколько копеек на тарелочку положит.

Надумалось ему одно удовольствие: выносил он на верхний резной балкончик граммофон с огромной голубой трубой и заводил его. Тогда эта хитрая машинка считалась диковиной; люди — старые и малые — приходили, садились на траву напротив терема и слушали музыку и пение. А Суханов, рассевшись в кресле, сверху с балкона глядел на слушателей и ухмылялся в бороду. Так вот он и жил, пока не пришел 1917 год, а с ним и две революции. В феврале царя свергли, а в октябре, как вы хорошо знаете, взяли власть в свои руки большевики. Рабочие и подавляющая масса крестьян сказали: «Эта власть наша!» Но было много недовольных — помещики, капиталисты, в том числе и Суханов. Крестьяне на него батрачить перестали. Лавочку пришлось ему закрыть. Словом, разорила его революция. Ходил он по селу зверь зверем. Говорят, при встречах так страшно взглядывал, что дети вскрикивали, женщины шарахались от него. Матери пугали его именем капризных малышей.

В первый же год Советской власти дом Суханова сгорел. Молва ходила, будто поджог этот — дело рук самого хозяина. Прослышал он, что его дом собираются отобрать под школу, зажег его и сам погиб в том пожаре.

С тех пор это место и прозвали Проклятым. Никто тут на отлете строиться не захотел; видите, как оно все заросло.

На этом Георгий Николаевич закончил свой рассказ.

Всем стало как-то не по себе. Первой прервала молчание Галя — бывшая начальница. Она посмотрела на свои ручные часы и сказала:

— Прошел ровно час.

— Да, пора нам возвращаться к бригадиру, — сказал Георгий Николаевич.

— Отряд, становись! — звонко скомандовал Игорь.

Эту команду он давал только так, чтобы порисоваться перед девочками. Никто и не думал строиться, а просто все поднялись и пошли по направлению села. Они шли и глядели не на разноцветные дома, не на резные крылечки, а на невзрачные, покрытые пылью белые камни перед шестнадцатью крылечками.

— Дедушка Илья Муромец старенький, мог и ошибиться, — заметила Алла.

Как хотелось и мальчикам, и девочкам, и Георгию Николаевичу перевернуть эти шестнадцать камней! А вдруг хоть на одном покажется древняя красота.

— Это по крайней мере два дня работы, — важно сказал Игорь.

Подходя к дому бригадира, все единогласно решили, что будут договариваться о камнях.

Услышав громкий разговор на улице, Иван Никитич сам вышел на крыльцо.

Он был не только колхозным бригадиром, но и депутатом сельсовета. В селе считали его и властью, и судьей, и другом старых да малых, все его уважали и любили.

Георгий Николаевич называл его в шутку Добрыней Никитичем. Есть же в селе Илья Муромец и Алеша Попович, значит, должен быть и третий радульский богатырь.

Как и Алеша Попович, Добрыня также исторически достоверное лицо. В летописях несколько раз упоминается живший во втором половине X века дядя великого князя Киевского Владимира Святославича, брат его матери Малуши, воевода Добрыня.

Но он был недобрым человеком. В летописях записано: когда его и другого воеводу Путяту Владимир послал в Новгород крестить народ в православную веру, говорили про них новгородцы, что «крестил Добрыня мечом, а Путята огнем».

А вот в былинах про Добрыню Никитича поется совсем по-иному:

Он, вежливый, увежливый. Знает, как речь вести, Знает, как себя блюсти. Он ловок, на ножку поверток…

Согласно былинам, был Добрыня мудрый, прямодушный и верный советчик великого князя Киевского Владимира Красное Солнышко, был он искусным в бою, страшное чудище Змея Горыныча победил, отрубив все его семь голов.

Вот с каким славным богатырем земли Русской любили радульские колхозники сравнивать своего высокоуважаемого бригадира.

Но Добрыня Никитич, согласно картине Васнецова, носил длинную русую бороду, а колхозный бригадир Иван Никитич был бритым. Молодой, загорелый, с выцветшими на солнце льняными волосами и в столь же выцветшей рубахе, он сейчас с высоты крыльца весело поглядывал на Георгия Николаевича и на ребят и улыбался, с любопытством осматривая их синие спортивные костюмы и синие с белым кеды.

— Здрав-ствуйте! — хором приветствовали его.

— Здорово, молодцы-москвичи! Наконец-то вас увидел! Какие вы все синенькие, — шутил он. — Ну работайте, работайте, жгите кустарник, приносите пользу государству и нашему колхозу. Да нашего писателя слушайтесь… Не балуются они? — спросил он Георгия Николаевича.

— Как будто нет, — ответил тот, вспоминая, однако, как чуть не подрались обе Гали, как без спросу перевернули камень бабушки Дуни.

— Долго еще в наших краях пробыть намерены? Ребята не знали, что говорить. За них ответил Георгий Николаевич:

— Вот начальник их выздоровеет, и тогда они сами решат, когда в путь-дорогу.

— Да живите хоть все лето. А что вам от колхоза, кроме молока и картошки, еще требуется?

— Спасибо, ничего не требуется, — бойко ответил Игорь.

— Нужна кое-какая ваша помощь, но совсем по другому делу, — выступил вперед Георгий Николаевич и постарался как можно короче объяснить все, что знал про древние белые камни и про красоту, возможно скрытую на тех шестнадцати камнях, что мирно покоятся перед крылечками радульских домов. Под конец он сказал, что ребята очень интересуются русской историей и им не терпится перевернуть те камни.

— Вы хотите наш Радуль на всю область прославить? Понятно! — сказал Иван Никитич. — Ну вот что, молодцы… Мало ли что вам не терпится. Обождите до завтра. Если пойдете сегодня камни ворочать, крику не оберешься. А завтра на утренней разнарядке я все объясню нашим колхозникам — как и что да зачем. И вы потом все дома спокойно обойдете и все камни перевернете. Только еще уговор: обратно их кладите, да поровнее, чтобы точь-в-точь. Договорились?

— Договорились, — без особого энтузиазма протянули ребята: ведь они хотели сегодня, сейчас идти на поиски исторических тайн.

Свободного времени у них оставалось еще достаточно. Куда идти?

— Пойдемте на речку Нуругду, — сказал Игорь. — Нам уже сколько дней охота туда пойти, а мы всё откладываем. Может, русалка плеснет, хоть хвост ее увидим.

— Нет уж, благодарю покорно. У меня от комариных укусов до сих пор все руки зудят, — сказала Галя — бывшая начальница.

— Пойдемте еще раз посмотрим на тот белый камень, что под столбом спрятан, — предложила Алла.

Отряд разделился. Мальчики спустились к Нуругде, а девочки, во главе с Георгием Николаевичем, пошли к церкви.

Подошли к колокольне, остановились в раздумье возле остатков паперти, окружили злосчастный угловой кирпичный столб.

Они сегодня по-иному взглянули на белый камень, спрятанный под столбом. Плоский, ровный, он был такой же толщины, как те камни, что они видели в селе, но раза в два шире и раза в два длиннее. Из-под столба высовывалась лишь небольшая часть выпуклого узора — отрезок стебля с двумя листьями и тюльпаном. Нельзя было догадаться, какую иную красоту скрывал от их взоров проклятущий столб. Прятались ли под ним другие цветы или показался один из трех концов то ли языка, то ли хвоста какого-то неведомого зверя?

Постояли, постояли они вокруг столба и направились к церкви. Раньше Георгий Николаевич только любовался ее стройными, устремленными ввысь очертаниями и других призывал любоваться. А теперь и на нее он посмотрел совсем по-иному.

Ровно отесанные, плотно прилаженные один к другому гладкие белые камни, слагавшие низ церкви, несомненно напоминали те, какие лежали у порогов радульских крылечек.

«Что это, сходство чисто случайное или тут есть какая-то неразгаданная нами связь?» — подумал про себя Георгий Николаевич, однако ничего не сказал девочкам.

Они пошли восвояси. Шли медленно, молча. Каждая девочка думала о чем-то своем. Георгий Николаевич, поглядывая на своих спутниц, с удовлетворением отметил про себя, что исторические тайны, видно, задели их за живое.

Вечером он заглянул к палаткам. Мальчики рассказали, как они бродили-бродили вдоль Нуругды, как их царапали ветки, как кусали комары и оводы. Но им так и не удалось увидеть сома, которого они упорно называли русалкой. Такое название им больше нравилось.

Миша и Галя-кудрявая давно уже вернулись из города. Оба они подбежали к Георгию Николаевичу. Начала было рассказывать Галя, но, увидев, как хочется Мише передать все городские новости, уступила ему это удовольствие.

Они встретились со своим любимым воспитателем, подарили ему цветы, рассказали про все, про все. Петр Владимирович как услышал, что общее собрание отряда свергло задаваку Галю и выбрало Игоря, так сказал: «Правильно сделали!» Он сперва не поверил, что девочки видели русалку, а потом стал жалеть, что сам не может принять участие в охоте. И еще он очень заинтересовался бабушкой Дуней, ее ткацким станком, ее доской с датой «1812» и ее белым камнем со львом. Но самая главная Мишина новость была — шов на животе Петра Владимировича скоро заживет и доктор обещал выписать их любимого воспитателя в ближайшие дни.

Миша рассказывал, от возбуждения его верхняя губа топырилась. Он то глядел на Георгия Николаевича, то оборачивался к Гале-кудрявой, словно искал у нее поддержки.

Галя стояла рядом с ним и поглядывала на него с явным восхищением.

— Мы шли в город, мы возвращались из города и так хорошо всю дорогу разговаривали, — говорил Миша, глядя на нее.

«О чем они разговаривали?» — спрашивал самого себя Георгий Николаевич.

Он же писатель, для будущих произведений ему всегда надо знать — а что таится в ребячьих душах. Но на этот раз он понимал — неделикатно допытываться о том самом сокровенном, что порой пробуждается между мальчиком и девочкой.