Повестка дня — Икар

Пролог

В дверном проеме появились смутные очертания силуэта. Человек вошел в комнату без окон, в темноте пересек ее, направляясь к столику слева, на котором стояла медная настольная лампа. Он нажал на выключатель, и косые тени легли на стены кабинета. Комната была небольшой, скудно обставленной. Стены ее не были украшены ни современными картинами, ни шедеврами минувших времен. Вместо этого в помещении находилось новейшее компьютерное оборудование. Щелкнул выключатель компьютера, экран ожил. Человек набрал код. Тут же высветилась зеленая надпись:

1

Маскат. Оман. Юго-Западная Азия.

Вторник. 10 августа.

6.30

Волнение в Оманском заливе было только прелюдией к шторму, стремительно надвигающемуся через Ормузский пролив. Солнце садилось. Гнусаво кричали муэдзины с минаретов портового города. Темное небо закрывали зловещие тучи. Огненные сполохи озаряли горизонт в той стороне, где в двухстах милях отсюда, за горами, находился Пакистан. На севере, за границами Афганистана, тянулась бессмысленная, жестокая война. На западе бушевала еще более бессмысленная бойня, вовлекающая в смертельный водоворот даже детей. И был Ливан, где люди убивали себе подобных, без зазрения совести обвиняя противника в терроризме, хотя все они, без исключения, грешили тем же.

Средний Восток полыхал, миром там и не пахло. Волны Оманского залива ярились этим ранним вечером, а темное небо угрожающе хмурилось. Волнения на улицах столицы Омана были созвучны непогоде, надвигающемуся шторму. Толпы фанатиков с горящими факелами вытекали из боковых улочек и переулков, выстраивались в колонны и, выкрикивая угрозы, направлялись к металлическим воротам американского посольства.

У розового фасада посольства расхаживали длинноволосые молодые люди, держащие напряженные пальцы на спусковых крючках автоматического оружия. Спусковой крючок — это смерть. Но в их безумных глазах, увы, не светился огонек разума. Их уверили, что смерти не существует, а мученичество будет вознаграждено. Чем мучительнее жертва, тем больше славы, а страдания врагов — не более чем пыль под ногами верблюда.

Слепцы! Безумцы!

Наступил двадцать второй день безумия, двадцать один день мир знал о мрачных вспышках бессмысленной жестокости. Злокачественная опухоль фанатизма, явившись как бы ниоткуда, распространилась повсеместно. Несколько мужчин и женщин анализировали причины мятежа, проводя дни и ночи за письменным столом. Кто стоит за всем этим? Каковы его намерения? Ответ на эти вопросы являлся ключом к сложившейся ситуации.

Факты. Двести сорок семь американцев под угрозой применения оружия были взяты заложниками и размещены в американском посольстве. Одиннадцать из них казнили, а тела вышвырнули из окон посольства. Звон разбитых окон означал еще одну смерть. Некоторые из террористов, как с дрожью в голосе подчеркивали очевидцы, были почти детьми.

Захмелевшие от крови фанатики за воротами заключали чудовищные пари. Через какое окно выбросят следующий труп? Будет это труп мужчины или женщины? Какая ваша ставка? Пари…

На крыше посольства располагался шикарный плавательный бассейн, узорная арабская решетка которого служила плохой защитой от пуль. Вокруг бассейна в ряд расположили заложников, а убийцы держали их под прицелом автоматов. Двести тридцать шесть испуганных, измученных американцев, ожидающих смерти.

Безумие!

Вывод. Эксперты пришли к выводу, что кровь, пролитая Израилем, вызовет яростный протест в арабском мире. Как же так, Соединенные Штаты привлекают террор для борьбы с терроризмом?! Это неприемлемо. Стремительный бросок вооруженных сил? Но как преодолеть четыре этажа под ураганным огнем? Десантироваться на крышу с вертолетов? Но ведь палачей этим не испугаешь, они только и мечтают о мученической смерти во славу Аллаха. Морская блокада батальоном моряков, готовых к вторжению в Оман? Но даст ли что-нибудь демонстрация военной мощи?

Султан и его министры меньше, чем кто-либо, думали о насилии в отношении посольства. Желающая сохранить стабильность королевская полиция пыталась остановить истерию, но не могла нейтрализовать действия целой банды подстрекателей. Полицейские не были готовы к подавлению подобных беспорядков. Если в помощь полиции бросить вооруженные силы от границ Йемена, то это может иметь непредсказуемые последствия. Следовало учесть и то, что служащие местных вооруженных сил были столь же дикими и необузданными, как и международные убийцы, с которыми им надлежало бы бороться. Из этого с неизбежностью следовало, что их вмешательство вызовет кровавую резню. Кровь будет струиться рекой по улицам города; кровь виноватых и невиновных смешается, как сказано в Писании.

Безвыходное положение.

Попытка решения. Заявить протест? Бессмысленно, ведь абсолютно ясно: кто-то управляет марионетками, которые истово верят в то, что выкрикивают и о чем поют. Одним из требований террористов было освободить их единомышленников из заточения. Но практически не было никакой возможности выполнить это требование: нескольким правительствам освободить более восьми тысяч террористов из таких организаций, как ИРА, ПЛО и еще целой кучи подобных мерзких объединений, которые сводили счеты в бесконечных склоках.

Можно было бы начать кампанию разоблачений, направленную против такого рода политики. Постоянные разоблачения, несомненно, спасли бы от смерти некоторых заложников, их казни были бы временно приостановлены, чтобы «нации-угнетатели» могли сделать свой выбор окончательно. Но в конечном итоге новости такого рода будут только еще более воспламенять безумноглазых кандидатов в мученики. Перед грозой всегда бывает затишье. Гром все-таки грянет, а убийство может оказаться последним и самым убедительным доводом.

Кто?

Почему?

Как?

Кто?.. Это был самый существенный вопрос, ответ на который мог бы привести к решению проблемы. Найти решение необходимо было в течение пяти дней. Приведение приговоров в исполнение приостановили на неделю, но два дня уже прошло; большинство лидеров секретных служб шести стран, обуреваемые яростью бессилия, собрались в Лондоне. Все они прибыли на сверхзвуковых самолетах, чтобы изыскать средство для спасения. Каждый из них знал, что его посольство может оказаться следующим. В любом месте… Они работали без сна и отдыха на протяжении сорока восьми часов. Но, несмотря ни на что, загадка Омана оставалась неразгаданной. Раньше он считался островком стабильности в неспокойном арабском море. Султанат всегда возглавляли просвещенные лидеры, лучшие люди страны были заодно с правительством. Руководители Омана считали, что Аллах не только одарил их правами, но и возложил на них ответственность за судьбы страны в двадцатом столетии.

Заключение. Мятеж спровоцировали извне. Около двух тысяч крикливых молодчиков специально выдавали себя за оманцев.

Офицеры тайных служб с данными о каждой из фракций левого толка арабского мира немедленно приступили к работе, вступая в контакты, давая взятки, а при необходимости и угрожая.

— Ты меня спрашиваешь, кто они, Азиз? Понятия не имею, кто именно участвовал в захвате заложников. Если не веришь моим словам, испытай меня. Выбери самое суровое испытание.

— Шесть секунд на размышление, Мехмет! Шесть секунд — и кисть твоей правой руки будет валяться на полу! Потом настанет черед левой. Признавайся, шелудивый пес! Выдай информацию!

Шесть, пять, четыре… Кровь.

И ничего более. Ноль.

А потом пришла не информация даже — намек на информацию. И пришел он от старого муэдзина, святого человека, чьи слова и память были столь же истощены и шатки, как и его фигура, которую разгулявшийся ветер мог бы легко снести в Ормузский пролив.

— Не ищите там, где вы предполагаете что-либо найти. Искать надо совсем в другом месте.

— Где?

— Там, где обида не порождена бедностью или заброшенностью. Истоки всего там, где Аллах оставил след своего благорасположения… в месте, радующем сердце правоверного.

— Пожалуйста, выражайся яснее, муэдзин!

— Аллах не желает абсолютной ясности. На то Его воля.

— Но ведь у вас были какие-то веские основания говорить то, что вы уже сказали.

— Аллах повелел мне поведать это. На все Его воля.

— Что же он повелел поведать конкретно?

— Тихую речь услышал я у мечети. Мои старые уши смогли разобрать кое-что в еле слышном шепоте. Но услышал я столь мало наверняка потому, что Аллах не хотел, чтобы я услышал больше.

— Ну, не тяните же!

— Они шептались о тех, кто извлекает выгоду из кровопролития.

— Кто они?

— Не было названо ни единого имени, и не был упомянут ни единый конкретный человек.

— Может, они говорили о какой-то группе или организации? Прошу вас, вспоминайте! Или речь шла о секте, стране, народе? Шииты, жители Саудовской Аравии, Иран, Ирак, Советский Союз?

— Нет. О конкретных именах не говорилось. Их называли словом «они».

— Они?

— Это все, что я услышал в темноте у угла мечети своими старыми ушами; именно то, что дозволено мне было услышать Аллахом — да свершится воля Его! Только слово «они».

— Можете ли вы узнать тех, чьи голоса слышали?

— Я почти слеп, а света было очень мало. Вряд ли мне удастся узнать их. Знаю только одно: я должен был сообщить об услышанном, ибо на то есть воля Аллаха.

— Почему, муэдзин? Почему на то воля Аллаха?

— Кровопролитие должно быть прекращено. В Коране говорится, что когда пролита кровь, то это не может быть оправдано даже горячностью юности…

— Хватит об этом! Мы пошлем с вами к мечети пару человек. Дайте нам знать, когда услышите что-нибудь подобное.

— Только через месяц, шейх. Я сейчас нахожусь в своем последнем паломничестве — хадже — в Мекку. Мой визит к вам сделан по пути. На то воля…

— Бог бы вас всех побил!

— Это ваш Бог побивает, наш — милует.

2

Округ Вашингтон.

Среда. 11 августа.

11.50

Полуденное солнце полыхало над столицей, желтком окрашивало тротуары. Воздух середины лета был удушающе жарок. Пешеходы чувствовали себя неуютно; мужчины распустили узлы галстуков, расстегнули воротники. Портфели и сумки висели, словно впечатанные в раскаленный воздух, в то время, как их владельцы бесстрастно стояли у перехода, ожидая зеленого огня светофора. И хотя мужчины и женщины — государственные служащие — имели неотлагательные дела, погода не благоприятствовала спешке. Будто жаркое покрывало опустилось на город, парализуя тех, кто рискнул выбраться из комнаты или машины, оборудованных кондиционерами.

На углу Двадцать третьей улицы и Виргиния-авеню произошло небольшое дорожное происшествие. Оно оказалось не слишком серьезным — транспорт особенно не пострадал, никто не был опасно ранен. Такси столкнулось с правительственным лимузином, неожиданно выехавшим из подземного гаража Государственного Департамента. Оба водителя, распаренные, пылающие праведным гневом, яростно спорили друг с другом, ожидая полицейского, которого вызвал государственный служащий. В считанные секунды дорожное движение нарушилось: гудели клаксоны, из открытых окон раздавались сердитые окрики.

Пассажир такси нетерпеливо выбрался с заднего сидения машины. Высокий стройный мужчина лет сорока одет был как приезжий. В руках он держал кейс. На нем были измятые брюки, высокие сапоги и не первой свежести хлопчатобумажная куртка-сафари. На первый взгляд казалось, что он не городской житель, а профессиональный проводник, спустившийся с диких гор. Лицо контрастировало с небрежностью одежды — четко очерченное, гладко выбритое. Пассажир окинул все вокруг острым взглядом голубых глаз, мгновенно оценил обстановку и принял решение. Он положил руку на плечо спорящего таксиста и, когда тот повернулся, вручил ему две двадцатидолларовые бумажки.

— Я выхожу, — бросил незнакомец.

— Эй, мистер! Вы же все видели! Этот сукин сын выскочил как сумасшедший и даже не просигналил. И вообще!..

— Прошу прощения, но ничем не могу помочь. Я не видел и не слышал ничего, что предшествовало столкновению.

— Ну, парень! Не надо валять дурака! Он говорит, что ничего не видел и не слышал. Ты просто не любишь ввязываться!

— Когда надо, ввязываюсь, — спокойно заметил пассажир, всовывая таксисту в верхний карман куртки еще одну десятидолларовую бумажку. — Но сейчас мне не до этого…

Необычно одетый незнакомец пробрался сквозь мгновенно образовавшуюся толпу и направился к Третьей улице, к сверкающей стеклом двери Государственного Департамента. Он был единственным человеком, бредущим в это время по тротуару.

На одной из дверей в подземном комплексе Государственного Департамента красовалась табличка с загадочной надписью: «ОГАЙО-4-0». Знающим шифр было известно, что это означает: «Оман. Чрезвычайное положение». За металлической дверью стояли компьютеры. Непрерывно щелкая, они обменивались информацией с центральным банком данных, и короткий сигнал давал знать, что пришло новое, ранее неизвестное сообщение. Мужчины и женщины с напряженным вниманием изучали распечатки принтеров, пытаясь сразу же, хотя бы ориентировочно, оценить отпечатанные данные.

Ничего. Ноль. Кровавое безумие продолжалось.

В этой большой, набитой электрооборудованием комнате имелась еще одна металлическая дверь, по размерам меньшая, чем первая, и не выходящая в коридор, подобно первой. За ней находился офис Главного лица, занимающегося кризисом в Маскате. На расстоянии вытянутой руки от Главного лица располагался ряд телефонов, позволяющих ему практически мгновенно связаться с любым исполнительным органом и с любым источником информации в Вашингтоне. В настоящее время владельцем кабинета был средних лет мужчина в должности заместителя директора Оперативного Отдела — малоизвестной структуры Государственного Департамента, которая занималась проведением секретных акций. Мужчину звали Френк Сван. Сейчас — в разгар жаркого дня — никто не беспокоил Френка, его рано поседевшая голова покоилась на скрещенных руках, лежащих на столе. Он почти неделю спал только урывками, по несколько минут. От резкого звонка Сван вздрогнул и проснулся. Правая рука его дернулась. Он зажег настольную лампу, поднял телефонную трубку.

— Да! Кто это?

Сван нервно дернул кадыком. Только сейчас он понял, что звонит его собственный секретарь, находящийся пятью этажами выше. Френк послушал немного и устало выдохнул:

— Кто? Конгрессмен? Чего мне сейчас не хватает для полного счастья, так это конгрессмена. Какой придурок выболтал ему мое имя? Ничего себе секретность! Ты что, ничего придумать не можешь? Секретарь называется! Соври ему, что я у… словом, у черта на куличках. Сам с ним пообщайся.

— Думаете, я не предлагал? Но он напористый! Поэтому и звоню из вашей конторы. Я сказал ему, что могу связаться с вами только по этому телефону.

Сван часто заморгал.

— Жаль, что далековато моя преторианская гвардия и Ив Ужасный.

— Френк, я ничего не могу поделать. Я только передаю его слова. Похоже, он слишком информирован, поэтому и звоню вам.

— Давай, валяй дальше!

— Он сказал, что каким-то образом связан с делами, которыми вы сейчас непосредственно занимаетесь…

— Никто не знает, кто я и чем занимаюсь. Забудь и ты. Что еще?

— То, что он попросил передать, я записал по буквам. Конгрессмен попросил передать вам следующее сообщение: «Ma efham zain». Это о чем-то говорит вам?

Сбитый с толку Сван потряс головой. Слишком пронырливый конгрессмен на арабском языке намекал на какие-то свои возможности.

— Приставь к нему охрану и доставь сюда.

Через семь минут дверь конторы в подземелье распахнулась, ее открыл сержант в форме военно-морского флота.

Посетитель вошел и величественным кивком отпустил охрану. Сван приподнялся, с изумлением рассматривая посетителя. Конгрессмен был не слишком похож на одетых с иголочки членов Палаты Представителей, которых ему доводилось встречать в Вашингтоне. На ногах вошедшего красовались сапоги, охотничья куртка была вся в пятнах жира, который так щедро выстреливает раскаленная сковородка, установленная над костром. Для конгрессмена видок не ахти. Может быть, это неуместная и несвоевременная шутка?

— Конгрессмен? — вопросил заместитель директора дрогнувшим голосом и протянул руку для рукопожатия.

— Эван Кендрик, — представился гость. — А вы мистер Сван? Я избран от Девятого округа Колорадо.

— Разумеется. Девятый… Колорадо… Прошу прощения, но я не…

— Да бросьте вы извиняться. Это я должен попросить прощения за свой внешний вид. Вы просто не могли знать…

— Я еще не закончил, — довольно резко прервал его Сван. — Вы тоже просто не могли знать, кто я и где нахожусь.

— Понимаю. Но уверяю вас, что добраться до вас было не так уж сложно. Сюда недавно прибыло несколько важных персон. Стоило проследить за их маршрутом… Вы понимаете? Это что касается места. Как я вычислил вас? Просто просеял сквозь мелкое сито возможные кандидатуры. Кто в Оперативном Отделе Государственного Департамента…

— Вы понимаете, что даже название нашего учреждения не может быть известным широкой общественности? — снова прервал его Сван.

— Да, конечно. А круг моих поисков не был слишком обширен. Я просто задал себе вопрос, кто может быть экспертом по Юго-Западной Азии? Кто хорошо знает язык и даже свободно владеет дюжиной диалектов? Только вы, мистер Сван.

— Вам пришлось немало потрудиться.

— Как и вам сейчас. — Эван кивнул в сторону компьютеров в соседней комнате. — Вы поняли, на что я намекал в своем сообщении, иначе вы бы меня не приняли.

— Разумеется, — кивнул заместитель директора. — Вы утверждали, что можете помочь. Это правда?

— Не уверен, но могу кое-что предложить вам.

— Предложить? Что конкретно?

— Присесть можно?

— Прошу. Не сочтите меня за невежу, просто я страшно измотан.

Кендрик опустился на стул. Сван уселся свободнее, искоса поглядывая на свежеиспеченного политика.

— Выкладывайте, конгрессмен. Сейчас дорога каждая минута. Не знаю, насколько важно то, что вы хотите сообщить. Если ваши сведения чепуха, то не понимаю, зачем вас сюда принесло?

— До самого последнего времени я ничего не знал о событиях в Омане.

— В это дьявольски трудно поверить. Конгрессмены не проводят отпуск в монашеском ските.

— Говоря о ските, вы оказались недалеко от истины.

— И вот, — с расстановкой произнес Сван, — молодой, честолюбивый человек, избранный от двух бань и трех раздевалок, решает ни с того ни с сего сигануть в большую политику. У вас это первая попытка?

Кендрик сидел неподвижно. Лицо его ничего не выражало. Но глаза…

— И смысл, и содержание вашего высказывания оскорбительны, — спокойно заметил он.

— Обстоятельства вынуждают. Уже убили одиннадцать человек. Двести тридцать шесть человек с ужасом ожидают казни. Поэтому я и требую конкретности. Скажите, как вы сможете помочь? Чем? На мои оголенные нервы сейчас все, что относится к Маскату, действует как электрический разряд. Вы передали мне несколько слов на языке, который изучили, вышибая деньгу на службе какой-нибудь нефтяной компании. Наверняка вы пришли к выводу, что эта малость даст вам право предложить свои услуги в качестве консультанта. Новичок-политик вдруг становится консультантом в Госдепартаменте во время национального кризиса. Что бы ни случилось, вы в выигрыше. Это заставит ваших колорадских земляков снимать перед вами шляпу.

— Это было бы весьма вероятно, если бы был хоть малейший шанс, что кто-нибудь в Колорадо узнает об этом.

— Что?! — Заместитель директора глянул на странного посетителя уже с меньшим раздражением. Ему вдруг показалось, что он уже где-то видел этого человека.

— Полагаю, что излишняя эмоциональность вашей речи — результат переутомления и стресса. А если так, мы сработаемся. Надеюсь, вы придете к правильному выводу, а именно: я представляю для вас немалый интерес. Для начала мои условия таковы: вы даете письменные гарантии о полной тайне нашего сотрудничества. Никто не должен знать, что я был здесь. Я никогда не видел вас и не говорил с вами.

Сван в замешательстве откинулся на спинку стула, потер заросший подбородок.

— Теперь я знаю, кто вы, — неожиданно мягко заметил он.

— Мы никогда не встречались.

— О чем вы хотите поведать мне, конгрессмен? Можете начинать с любого места.

— Я выехал к вам восемь часов назад. До этого целый месяц путешествовал, направляясь из Колорадо в Аризону. Места там довольно пустынные. Вот вам и скит для конгрессменов на время отпуска. Я миновал Лавовый водопад и достиг базового лагеря, где находились люди. Там впервые за четыре недели я услышал радио.

— Четыре недели? — переспросил Сван. — И все это время вы были изолированы от внешнего мира? Вы часто так поступаете?

— Ежегодно, — сказал Кендрик. — Это стало своего рода ритуалом. Я всегда путешествую в одиночестве.

— Ну что же, политические деятели бывают всякие и разные, — раздумчиво заметил заместитель директора, вертя в пальцах карандаш. — Вам не приходила в голову забавная мысль? Конгрессмен на время может забыть обо всем мире, но не может забыть об избирателях. Избиратели, знаете ли, такая публика, что…

— Политик политику рознь, — улыбнулся Эван Кендрик. — Мои избиратели мне верят. Как только я услышал новости из Омана, тут же нанял гидроплан, добрался на нем до Флагстаффа, а оттуда планировал вылететь до Вашингтона. Увы. Вылет на Вашингтон задерживался, потому что было слишком поздно. Пришлось добираться через Финикс, а затем самым первым утренним рейсом — на Вашингтон. В полете рация самолета работала исключительно на меня. Еще раз прошу извинить за неприглядный внешний вид. Бритва в самолете нашлась, а вот с утюгом оказалось труднее. И вот вы видите меня здесь, мистер Сван, а вы именно тот джентльмен, которого хотел увидеть я. Может, моя помощь совершенно не нужна и все так или иначе уже устроилось. Но если это не так, то осмелюсь сделать ряд предложений.

Во время монолога конгрессмена Сван машинально чертил на клочке бумажки слово «Кендрик». Он написал фамилию несколько раз и подчеркнул ее жирной чертой.

— Что? — переспросил он, хмурясь. — Что вы можете предложить?

— Мне известен любой из районов, где могут развернуться действия: Эмираты, Бахрейн, Катар, Кувейт. В тех местах мне довелось жить и работать, поэтому знаю их неплохо.

— Вы жили и работали на юго-западе?

— Да, в течение восьми месяцев… С моей семьей заключили контракт.

— Султан?

— Да. Тот, старый султан, что умер года два назад. Контракт с нами заключал султан и его министры. У меня была сплоченная, хорошая команда.

— Потом вы работали на компанию. — Это было утверждение, а не вопрос.

— Да.

— На какую же?

— На свою собственную, — коротко ответил конгрессмен.

— Вы организовали компанию?

— Именно так.

Заместитель директора пристально взглянул на посетителя, потом опустил глаза, вчитываясь в многократно переписанную фамилию необычного посетителя.

— Мой Бог! — выдохнул он. — Группа Кендрика! Как я сразу не сообразил? Я не слышал о вас года четыре, а то и все пять, если не шесть.

— Первый ваш выстрел оказался самым метким. Если быть абсолютно точным — четыре.

— Я, кажется, знаю вас. Там произошло тогда нечто…

— Вы говорили, что не знаете меня.

— Но я о вас слышал. Ваши люди создавали на Востоке абсолютно все: водопроводы, мосты, беговые дорожки, разрабатывали проекты домов, возводили загородные клубы и строили аэродромы.

— Что заказывали, то мы и строили.

— Я помню. Все это началось лет десять или двенадцать назад. Дюжина двадцати- и тридцатилетних американских парней, казалось, заполнила собой все Эмираты.

— Не все мы были настолько юными.

— Да, — прервал его Сван, хмурясь каким-то своим мыслям. — В ваших руках оказалось секретное оружие Израиля — весьма ловкий пожилой архитектор. Он всегда был готов (ради спасения Господнего) создать здание в исламском стиле, похлеще самого фанатичного мусульманина, и еще он был готов преломить хлеб с любым богатым арабом по соседству.

— Его звали Эммануэль Уэйнграсс, сокращенно — Менни. Ему пришлось сматываться в Израиль, чтобы его официально не заарканила вторая или третья его жена. Сейчас деду около восьмидесяти, и осел он в Париже. Живет далеко не в нищете, насколько мне удалось понять из телефонной беседы с ним.

— Да уж, — ухмыльнулся заместитель директора. — Ведь вы перед расформированием устроили распродажу миллионов этак на сорок.

— Да, мы уступили все Транснациональной компании всего-то за двадцать пять миллионов долларов. Они совершили удачную сделку, а я отошел от дел. Так было нужно.

Сван всматривался в голубые глаза посетителя, и ему казалось, что он вот-вот вспомнит что-то важное об этом человеке.

— Нет, — наконец проговорил он. — Удачной сделкой это назвать нельзя. — Голос его звучал мягко, почти нежно. — Теперь я вспомнил. Произошел несчастный случай возле Эр-Рияда — в одном из ваших мест. Вы были в пещере или гроте, когда кто-то взорвал газопровод. Все обрушилось. Более семидесяти человек погибло. Погибли ваши партнеры, служащие, несколько детей сотрудников.

— Погибли все дети, — поправил Эван спокойно. — Все дети и жены. Мы праздновали завершение третьей очереди газопровода. Все собрались в пещере. И тут рванул целый прогон, когда они были внутри. Я и Менни находились снаружи, натягивали дурацкие клоунские наряды.

— Потом было судебное расследование. Фирма-заказчик лживо утверждала, что там были дефекты, плохо укрепленные участки, вот поэтому и случилось несчастье.

— Может, так и было…

— В таком случае вас должна заедать совесть.

— Это разговор не по существу, — прервал Свана Эван. — Мы тратим время попусту. Какое отношение имеет то, что я делал или не делал пять лет назад, к тому, что мне сделать предстоит?

— Мои вопросы не напрасны. Время мы тратим не бесцельно. Справедливость должна восторжествовать. Вот что я имел в виду. Многие люди пытаются сделать политическую карьеру здесь…

— Ладно! Давайте ваши вопросы.

— Почему вы стали конгрессменом, мистер Кендрик? С вашими деньгами и профессиональной репутацией вы не нуждаетесь в этом. Не понимаю, ведь выгоды вам в этом никакой. В частном секторе вам не было бы равных.

— По-вашему, люди занимаются политикой или в поисках выгоды, или чтобы поиграть в так называемые политические игры?

— Нет, конечно, нет. — Сван умолк и потряс головой. — Простите, сорвалось с языка. Каков привет, таков и ответ. Мое предубеждение основано на том, что много амбициозных людей пытаются реализовать себя в политике. Если они прорываются к власти — конец. Что-то у нас пошел слишком откровенный разговор… И никакие законы не в силах остановить этих проныр. Впрочем, я не думаю, что из-за этого законодательство стоит менять. Вы заинтриговали меня. Знаю, откуда вы прибыли. Но я никогда не слышал о Девятом колорадском округе. Уверен, что это не Денвер.

— Едва ли вы найдете его на карте, — отозвался Кендрик. — Это одна из баз Рокки на юго-западе, неплохое местечко. Оно мне по душе, и я занимался строительством именно там. Это в стороне от проторенных дорог.

— Но почему? Почему вы все же подались в политику? Почему парень, поразивший Эмираты, заточил себя в глуши, а тут еще и политика?

— Давайте скажем так: ничего другого мне просто не пришло в голову.

— Это, конгрессмен, больше похоже на отговорку, чем на ответ.

Эван Кендрик пристально взглянул на собеседника и, пожав плечами, умолк. Сван почувствовал некоторое смущение.

— Ну ладно, все нормально, — произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже. — Давайте будем считать, что мы не сразу друг друга поняли.

— Моя должность… Так получилось, что я вынужден был заполнить вакуум, образовавшийся после гибели моего предшественника. Я похоронил его. Меня не было там около двух лет. Увы. Но я надеюсь, что мое место займет со временем человек, более для этого подходящий.

— Два года? — переспросил Сван. — В ноябре будет только год, как вас выбрали. Так?

— Не спорю.

— И вы приступили к выполнению обязанностей в январе?

— Не понял.

— Ну… Мне бы не хотелось морочить вам голову, но срок пребывания на вашем посту — два года. Следовательно, вы находитесь на должности три года. Но никак не два или меньше.

— Верно подмечено. Но у нас там не так строго придерживаются формальностей. Оппозиции настоящей в Девятом нет. Мы договорились об этом сроке, потом перевыборы, и я уйду в отставку. Только и всего.

— Похоже на сделку.

— Я почувствовал, что должность меня связывает. Мне бы хотелось уйти. Они это знают.

— Спасибо за откровенность, но вы не принимаете в расчет некие побочные эффекты.

— Не понимаю вас.

— Предположим, что за эти дополнительные месяцы должность вам понравилась, и уйти вам уже не хочется. Что тогда?

— Это невозможно, этого не может случиться, поэтому и предполагать не стоит, мистер Сван. Но вернемся к Маскату. Это ужасное событие. Надеюсь, меня ознакомят с ним более детально.

— Ознакомят… Ознакомят… Ознакомлять-то буду я. — Заместитель директора покачал седой головой. — Да, действительно ужасное событие, конгрессмен. Мы убеждены, что события инициировались воздействием извне.

— На этот счет не может быть двух мнений, — согласился Кендрик.

— У вас есть какая-нибудь идея?

— Даже несколько, — ответил гость. — Прикрыть страну, никого в нее не впускать. Дестабилизировать оптовую торговлю.

— Идти на жесткие меры? — спросил Сван. — Совершить путч в духе Хомейни? Это не сработает. Ситуация тут иная. Не назрело всеобщее негодование, нет САВАКа.[1] — Сван помолчал и задумчиво добавил: — Не поможет ни шах, окруженный армией воров, ни Аятолла с армией фанатиков. Нет, ситуация тут иная.

— Я и не утверждаю этого. Оман — это только начало, испытательный полигон. Кто бы ни хотел взять контроль над страной, он или они не смогут остановить тех, кто загребает деньги. Заказывает музыку тот, кто платит.

— О каких деньгах речь?

— О миллионах! Эти деньги приносят долгосрочные проекты. В этих проектах заинтересованы даже враждебные правительства Юго-Западной Азии. Они бы хотели, чтобы ситуация относительно стабилизировалась. То, что происходит в Омане теперь, не очень отличается от таких силовых приемов, которые используют и в «свободном мире»: блокада транспорта или сбивание опор. Это внеэкономические методы принуждения. Там нет легальных забастовок и не заключаются коллективные договора — их заменяют угрозы и террор, который осуществляют фанатики. Схвачены заложники, и в этой тревожной обстановке команды строителей, прибывшие из-за границы, стремятся побыстрее ретироваться.

— И когда они все уберутся, — быстро добавил Сван, — террор прекратится. Очень похоже на работу нашей родной отечественной мафии…

— Да. Но с арабским колоритом, — вставил Кендрик. — Думаю, вы согласитесь со мной, что симптомы разразившегося кризиса проявлялись и раньше.

— У вас есть факты?

— Да. Нашей компании угрожали неоднократно. Но повторю ваши слова: у нас было секретное оружие — Эммануэль Уэйнграсс.

— Уэйнграсс? Какого дьявола? Что он мог такого сделать?

— Он умел необыкновенно изобретательно лгать. Как-то ему взбрело в голову представиться генералом израильской армии в отставке, который мог бы приказать совершить воздушный налет на любые арабские группировки, осмелившиеся нас побеспокоить. Потом Уэйнграсс уверял, что является высоким чином разведки Моссад, которому ничего не стоит выслать отряд коммандос для ликвидации всех, кто попытается препятствовать нам. Подобно многим стареющим неординарным людям, Менни был весьма эксцентричным и любил играть на публику. К своему несчастью, его многочисленные незаконные жены не смогли долго наслаждаться созерцанием своего великолепного супруга. Он бежал от сладкого плена Гименея быстрее лани. Да… Что касается арабских групп, то никто не котел связываться с помешанным израильтянином. Его тактика оправдала себя.

— Вы подозревали, что он завербован нами? — поинтересовался заместитель директора.

— Нет. Сейчас, несмотря на возраст, он прожигает жизнь в Париже с самыми шикарными женщинами, попивая самый дорогой коньяк. На данном этапе он ничем нам не сможет помочь. Но кое-что можете сделать вы.

— И что именно?

— Слушайте, — Кендрик склонился к собеседнику. — На протяжении последних восьми часов я постоянно думал об этом и с каждым часом все более убеждался, что всему этому есть логическое объяснение. Я вспомнил о нескольких фактах — на первый взгляд, ничего особенного — но то, что происходит сейчас, имеет связь с тем, что происходило четыре года назад.

— Вы о чем?

— Все началось со сплетен и слухов, потом в ход пошли угрозы. И это были не просто слова.

— Ну-ну, продолжайте. Я слушаю.

— Уэйнграссу удалось в одном злачном месте подслушать нечто, что мало походило на обычную пьяную болтовню. Говорилось о создании консорциума, если говорить точнее, промышленного картеля. Постепенно им удалось достичь контроля над дюжиной компаний со все возрастающими источниками рабочей силы, технологии и оборудования. Цель не вызывала сомнений, и если информация была достоверной, то ситуация прояснялась. Они хотели установить контроль над индустрией Юго-Западной Азии, над ее развитием. Насколько удалось разузнать Уэйнграссу, центр этого нелегального объединения был в Бахрейне. Менни несказанно изумило то, что среди тайных заграничных директоров был человек, назвавший себя Махди — подобно исламскому лидеру, который вышвырнул англичан из Хартума сто лет назад.

— Махди? Хартум?

— Точно. Имя имеет символическое значение. По слухам, человек этот уделял не слишком много внимания религии. Во всяком случае, намного меньше, чем крикливые фанатики. Он использовал их в конкурентной борьбе. Человек этот жаждал, чтобы все контракты и вся прибыль от сделок концентрировались в арабских руках, прежде всего в его руках.

— Подождите минуточку, — задумчиво прервал его Сван и, подняв телефонную трубку, коснулся кнопок. — Это вполне согласуется с тем, что пришло от МИ-6 в Маскате. Прошлой ночью нам сообщили нечто в подобном духе. Но версия до конца не отработана — слишком мало данных. — И уже в телефонную трубку: — Дайте мне Джеральда Брайса, пожалуйста. Джерри, это ты? Вчера, около двух часов ночи, получена шифровка от Бритса из «ОГАЙО». Разыщи ее и прочитай медленно, с расстановкой. Я буду записывать слово в слово.

Заместитель директора прикрыл трубку ладонью и шепнул беспокойно задвигавшемуся посетителю:

— Если то, о чем вы рассказали, имеет хоть какой-то смысл, то сейчас мы получим первое подтверждение.

— Поэтому-то я, еще пропахший копченой рыбой, и здесь, у вас.

Сван кивнул, нетерпеливо ожидая ответа от человека, которого он называл Джерри.

— Ну, давай, Джерри. Не искать там, где подсказывает логика? Смотреть в другую сторону? Да, уловил. Я помню это. Это стало ясно после… Думаю, что… «Где обида не порождена бедностью или заброшенностью»? Вот оно как! Давай дальше. «Там, где Аллах оставил след своего благорасположения…». Да, теперь немного назад. Там было что-то о шепоте. Вот оно! Ну-ка, еще раз… «Они шептались о тех, кто извлекает выгоду из кровопролития…». Дальнейшие расспросы ничего не дали?.. Ни имен, ни названия организации?.. Если что-то выяснится, Джерри, ты об этом узнаешь первым. Кстати, обрати внимание на то, что именно в Бахрейне целая куча фирм, зарабатывающих на нефти. Надо составить список лиц, которые в последнее время особенно энергично заключали договора. На когда составить список?.. На вчера, черт побери!

Сван повесил трубку, искоса взглянул на Кендрика.

— Вы слышали?

— Частично.

— Что вы сами можете предложить?

— Предложите мне работать на вас, мистер Сван, — скупо улыбнулся конгрессмен. — Пошлите меня в Маскат на самом скоростном транспорте, какой у вас есть.

— Зачем? — спросил Сван, с интересом поглядывая на Кендрика. — Что вы там можете сделать такого особенного, чего не смогли бы сделать наши люди, обладающие огромным опытом работы? Они не только свободно говорят по-арабски. Большинство из них — арабы…

— Которые работают на Оперативный Отдел, — закончил Кендрик.

— Именно так.

— Так будьте уверены, они давно засветились. Скажу точнее: они засветились четыре года назад. И если попытаются сейчас дернуться, то у вас появится еще дюжина трупов.

— Это утверждение вызывает у меня тревогу, — произнес Сван медленно, и глаза его превратились в узкие щелочки. — Значит, вы утверждаете, что они провалились. А подробнее нельзя?

— Несколько минут назад я говорил вам, что разыскать вашу организацию оказалось не так уж сложно. Ее имя чуть ли не у всех на устах.

— Имя нашей организации так широко известно?

— Скажу вам больше, если позволите. Мои инженеры и Менни Уэйнграсс посмеивались, упоминая вашу организацию.

— Посмеивались?!

— Для этого были основания. Я, разумеется, делаю скидку на специфику вашей работы, некоторые трудности… Объясню вам причины столь ироничного отношения к вам со стороны моего персонала. В тот день нас пригласили люди Хуссейна, чтобы подписать соглашение о строительстве нового аэродрома, после того, как мы завершили строительство аэродрома в Саудовской Аравии. На следующий день двое ваших пришли повидаться с нами, заглянули на чаек, так сказать. Они долго задавали вопросы на технические темы. Напирали на то, что наш долг как американцев дать им исчерпывающую информацию, потому что Хуссейн стал слишком часто и слишком тесно общаться с Советами. А ведь аэропорт планировали строить самый обыкновенный, да и в процессе строительства все можно было увидеть, стоило только пролететь над строительной площадкой.

— И это насмешило Менни и инженеров?

— Вначале только это. Менни с самым серьезным видом стал утверждать, что вся секретность нового аэродрома заключается в том, что длина двух главных взлетных полос семь миль, и они имеют специально созданное для этой цели суперсекретное оборудование. Агенты выскочили от нас с такой скоростью, будто им животы прихватило.

Сван наклонился вперед.

— Что было дальше?

— На следующий же день люди Хуссейна позвонили нам и посоветовали забыть о проекте. Им не понравилось, что у нас были гости из Оперативного Отдела.

Заместитель директора откинулся на спинку стула, его усталая улыбка выражала сожаление.

— Да, от глупости никто не застрахован.

— Сомневаюсь, что это была просто глупость, — возразил Кендрик.

— Нет, конечно, нет. — Сван рывком выпрямился. — Ясно, что и в этом случае замешаны деньги. Проклятые деньги!

— Если не остановить начавшуюся реакцию, то дела будут идти все хуже, — заметил Кендрик. — Намного хуже.

— Вы уверены в этом? В чем же причина, по-вашему?

— Тут экспериментируют с формулой экономической власти, происходит обкатка тактики. Если удастся нейтрализовать правительство Омана, они попытаются применить ту же тактику где-нибудь еще — в Эмиратах, Бахрейне, Катаре. Кто контролировал фанатиков, тот и заключал контракты. И все эти операции, на первый взгляд не связанные друг с другом, представляют опасную политическую силу в тех областях, которые носят туманное определение «зоны жизненных интересов».

— Бог мой, ну вы и напридумывали!

— Именно этим я и занимался на протяжении восьми часов.

— Скажите, если я пошлю вас туда, что вы намерены предпринять?

— Пока не окажусь там, не осмотрюсь, точно не знаю. Но у меня есть кой-какие мыслишки. Среди моих оманских знакомых есть очень влиятельные персоны, которых, я надеюсь, миновали беды. Постороннему человеку они не доверятся, другое дело — старый знакомый. Они доверятся мне. Я проводил дни и недели с их семьями. Я видел их жен без паранджи, я знаю их детей.

— Жены без паранджи и дети… — насмешливо повторил Сван.

— Они будут работать со мной, но не с вами. Я знаю многих: и докеров, и уборщиков в офисах, и тех людей, которые зарабатывают не совсем обычным способом. Мне хотелось бы найти след, который идет неизвестно откуда и заканчивается в посольстве.

— Некто, поставляющий продукты и оружие извне? — недоверчиво переспросил Сван, и брови его поднялись шалашиком.

— Именно так. Надо разорвать эту цепочку!

— Вы с ума сошли! — воскликнул Сван. — Эти заложники — наши люди. Мы открыли все закрома, стараемся снабжать их всем, в чем они могут нуждаться.

— Патронами, оружием и запчастями к нему?

— Конечно, нет!

— Из всех отчетов, которые я сумел заполучить, понятно, что каждый вечер в посольстве начинается «фейерверк», длящийся от четырех до пяти часов. Посольство извергает потоки ружейного и автоматного огня.

— Это все их проклятый террор! — взорвался Сван. — Можете представить, каково им внутри! Ты в ужасе вжимаешься в стену, а тьма вокруг вспарывается очередями. И каждую минуту их может настичь гибель. Если мы сумеем освободить несчастных, то им понадобятся годы, чтобы забыть об этом кошмаре.

Кендрик помолчал, давая угаснуть вспышке эмоций.

— Эти чертовы безумцы, мистер Сван, не могут иметь у себя арсеналы, чтобы ежедневно устраивать пальбу. Их постоянно снабжают. Кто — неизвестно. А кто работает на ксероксах, кто умеет использовать текстовый редактор и пользоваться телекамерой? Поверьте, один из двадцати этих молодчиков имеет зачатки интеллекта, но все же недостаточно умен, чтобы понять идеологию движения. Этими отбросами умело манипулируют. Вероятно, в этом есть и наша вина. Не знаю… Но я знаю, что их запрограммировали. А за этими марионетками где-то прячется человек, дергающий за ниточку, человек, который хочет прибрать к рукам всю Юго-Западную Азию.

— Вы говорите о Махди?

— Да.

— Вы полагаете, что сможете разыскать его?

— Мне нужна помощь. Нужно помочь вылететь по назначению. Арабская одежда. Тут я подготовил список.

Заместитель директора снова откинулся на спинку стула и энергично потер подбородок.

— Но почему, почему, конгрессмен, вы решились на это? Почему мультимиллионер Эван Кендрик так жаждет испытать судьбу? Это же в материальном плане вам ничего не даст. Скажите, почему?

— Полагаю, благороднее было бы ответить, что я желаю помочь несчастным. Но, как вы уже сказали, я немало вложил в этот регион. Попытаюсь спасти хотя бы часть затрат собственными руками.

— Ну, если дело касается денег, то я могу быть спокоен, — не без иронии заметил собеседник. — Но если я возьму вас, то вам придется бродить по минному полю, не имея навыков для выживания. Эта мысль не посещала вас, конгрессмен?

— Я не собираюсь брать штурмом посольство, — парировал Эван Кендрик.

— Этого и не понадобится, Стоит лишь вам, простите за прямоту, ляпнуть не то слово не тому человеку, и на это отреагируют быстро и четко.

— Конечно, в Маскате я могу попасть в переделку, такую же, как сегодня на углу Двадцать третьей улицы и Виргинии-авеню.

— Я знаю об этом инциденте.

— В Маскате, мистер Сван, если правильно выбирать маршрут, можно быть в большей безопасности, чем в Вашингтоне.

— Вы когда-нибудь служили в армии?

— Нет.

— Вы находились в призывном возрасте, когда грянул Вьетнам. Почему вы туда не попали?

— Я заканчивал специальное учебное заведение. Это избавило меня от службы.

— Вам приходилось когда-нибудь держать пистолет?

— Опыт мой весьма ограничен.

— Но вы можете отличить спусковой крючок от ствола?

— Ограниченный опыт не означает его отсутствие. В начале работы в Эмиратах мы постоянно держали при себе оружие во время работы. Да и позже приходилось иногда носить пушку.

— И вы стреляли? — продолжал допытываться заместитель директора.

— Разумеется, — отвечал Кендрик, и голос его был по-прежнему абсолютно невозмутим. — Я имел возможность изучить, где спусковой крючок и откуда вылетает пуля.

— Странный вопрос, может быть, но мне хотелось бы знать, приходилось ли вам стрелять в людей?

— Я обязан отвечать?

— Разумеется. Я ведь представляю в данный момент правосудие.

— Тогда я отвечу «да».

— Когда произошел этот случай?

— Не случай, а случаи, — уточнил конгрессмен. — В мою команду входили геолог, специалист по оборудованию, несколько бывших сотрудников Армейского корпуса инженеров. Они у нас выполняли функцию прорабов. Мы часто делали вылазки в те места, чтобы взять пробы грунта и подыскать площадки для нашей машинерии. Несколько раз на нас нападали вооруженные кочевники. Эта проблема существовала несколько лет. Местные шишки принимали кардинальные меры: советовали быть осторожнее тем, кто направляется в глубинку. Вот в те благословенные времена мне и довелось поупражняться с пистолетом.

— Чтобы проучить или чтобы убить, мистер Кендрик?

— В основном чтобы пугнуть, мистер Сван. Однако несколько раз пришлось стрелять не «на испуг». Ведь они хотели убить нас. Мы докладывали об инцидентах руководству.

— Верно, — согласился заместитель директора. — Что вы можете рассказать о своих привычках?

Посетитель не без раздражения покачал головой.

— Порой я курю сигары, а после еды, дорогой доктор, — сигареты. Пью умеренно. Я не сгоняю вес и не бегаю на марафонские дистанции. С другой стороны, мне по душе гребля, а также альпинизм.

— Думаю, мистер Кендрик, с вашими увлечениями придется на некоторое время расстаться. Простите меня за мои вопросы, но с их помощью можно дать всему оценку точно, как в аптеке. Той самой, которая обслуживает наших пациентов в Виргинии.

— Черт бы взял ваших психиатров.

— В вашей неприязни к ним есть что-то личное. Вы не могли бы сказать… — с враждебным смешком проговорил Сван.

— Нет, это вы скажите мне!.. — вспыхнул Кендрик. — Закончите вы, наконец, со мной игру в кошки-мышки? Еду я или нет, а если нет, то почему?

Сван взглянул на него в упор.

— Едете, конгрессмен. И не потому, что ваш вариант идеален, а потому, что у нас нет других вариантов. Я готов воспользоваться услугами любого сукина сына, у которого есть хоть малейший шанс на успех. Не исключено, что у вас он есть.

— Может быть, вы и правы, — усмехнулся Кендрик. — Вы дадите мне какие-нибудь бумаги, документы?

— Вас доставят на базу военно-воздушных сил. Но никаких бумажек. Вы можете оказаться под наблюдением, и тогда бумажки могут сыграть роковую роль.

— Понимаю.

— За вами будут тайно наблюдать наши люди, чтобы в случае чего оказать помощь. Но вы — частное лицо, действующее на свой страх и риск. Короче говоря, если вас захватят, то мы вас знать не знаем. Мы тогда не сможем вам помочь, так как не имеем права рисковать жизнью двухсот тридцати шести заложников. Это понятно?

— Да, конечно. Тем более, что это совпадает с моими собственными намерениями, которые у меня возникли еще тогда, когда я направлялся к вам. У меня даже возникла мысль попросить у вас письменные гарантии о неразглашении моего появления здесь. Я никогда не видел вас и не говорил с вами. А госсекретарю сообщите, что встретились со мной по просьбе моих политических союзников. Вы, разумеется, не хотели этого и всячески сопротивлялись, будучи уверенным, что это не более чем политический трюк. — Кендрик вынул из кармана записную книжку, открыл ее и протянул Свану. — Здесь адрес моего адвоката в Вашингтоне. Я хотел бы, чтобы у вас находилась копия моего письма к нему. Когда он получит его, я уже буду в воздухе.

— Наши цели общие и столь ясны и чисты, что мне остается только поздравить себя, — буркнул Сван. — Но с какой стати я должен ломать голову над тем, почему вы кое-что утаили от меня?

— Вы должны ломать голову и мучиться подозрениями постольку, поскольку это в вашей природе и в природе вашей профессии. Вам не удержаться в кресле без этих качеств.

— Ваше нежелание рассказать обо всем…

— Именно так, — оборвал его Кендрик.

— У меня есть причина для беспокойства. Двести тридцать шесть человек — в смертельной опасности. Мы не простим никому, по чьей вине нажмут спусковой крючок. С другой стороны, вы имеете шансы на успех, если только вас не прикончат. И все же почему вы так стремитесь сохранить инкогнито?

— Причина та же, что и у вас, — сказал конгрессмен. — У меня там много друзей. Я поддерживаю с ними постоянные контакты. Мы переписываемся, часто встречаемся. Это ни для кого не секрет. Если всплывет мое имя, то фанатики могут совершить «jaremat thaar».

— Удар по друзьям, — перевел Сван.

— Обстановка этому способствует, — добавил Кендрик.

— Подобный вариант не исключен, — раздумчиво произнес заместитель директора. — Когда вы хотите отправиться?

— Как можно быстрее. Ничто не мешает мне отправиться прямо отсюда. Только поймаю машину и смотаюсь домой, чтобы переодеться.

— Никаких такси, конгрессмен. С этого момента и до того времени, когда приземлитесь в Маскате, вы находитесь под нашей опекой. Полетите военным транспортом. — Сван поднял телефонную трубку. — Вас проводят к стоянке, там стоит машина без номеров. Она доставит вас домой, а затем отвезет на военный аэродром. В ближайшие двенадцать часов вы являетесь государственной собственностью и должны делать то, что мы вам велим.

Эван Кендрик сидел на заднем сиденьи машины без номеров и смотрел на буйную зелень, растущую по берегам Потомака. Вскоре водитель повернул влево и въехал в зеленую аллею. До стоящего на отшибе дома конгрессмена оставалось не более пяти минут езды. И казался тот дом таким одиноким. Теперь Кендрик ощутил это всеми фибрами души. И дела не меняло то, что там постоянно проживала пара старых друзей или какая-нибудь женщина, делившая с ним постель.

Четыре года — и ничего стабильного. Для него мир не был чем-то постоянным, он всегда ощущал потребность движения от одной работы к другой, поиска чего-то нового. Он нашел наилучшего учителя для детей партнеров. Детей Кендрик любил. Правда, своих у него не было, потому что никогда не оставалось времени ни на женитьбу, ни на обзаведение потомством. Идеи были его женами, проекты — детьми. Возможно, из-за этого он постоянно был лидером, быт не довлел над ним. Женщины, которых он любил, в чем-то казались похожими на него самого. Они недолго дарили ему радость и даже комфорт, все это оказывалось преходящим; и главным словом, определяющим весь его быт, было «временно». Были времена, когда судьба даровала ему и волнение, и смех, часы страха и мгновенья упоения, когда результаты проекта превосходили ожидания. Они строили пусть крошечную, но империю, и она все росла. Было время, когда Уэйнграсс полушутя утверждал, что дети сотрудников группы Кендрика будут посещать лучшие школы Швейцарии — подумаешь, всего несколько часов лета.

— Это будет сердцевина офиса международного значения, — с жаром восклицал Уэйнграсс. — Мы будем иметь самое лучшее образование и знание нескольких языков. Мы создадим величайшую коллекцию не только государственных мужей, но и женщин, способных управлять государством — типа Дизраэли и Голды.

— Дядя Менни, можно, мы пойдем удить рыбу? — умолял его будущий Дизраэли, широко раскрыв глаза.

— Конечно, Давид. О, Давид! Такое замечательное имя! Река — всего в нескольких километрах отсюда. Пустяки! Мы все пойдем ловить, я согласен не меньше, чем на кита. Обещаю вам кита!

— Менни, — порой обращались к нему матери, — вы не могли бы посмотреть их домашнюю работу?

— Эта работа — всего лишь домашнее задание. Всякий там синтаксис! А тут, в нескольких километрах отсюда, полная река китов!

Все тогда казалось Кендрику постоянным и неизменным. И вдруг все сломалось, зеркало разлетелось на тысячи осколков, сверкающих под солнечными лучами. И в каждом запятнанном кровью осколке все еще отражалась прежняя наполненная любовью реальность, ожидание чудесного. Теперь все зеркала затянула мгла ночи, они более не отражали ничего. Смерть!

— Не делай этого! — вскрикнул Эммануэль. — Я чувствую такую же боль, как и ты. Но разве ты не видишь, чего они хотят добиться от тебя? Не давай им спуску! Борись с ними, сражайся! И я буду сражаться с тобой рука об руку! Покажи им!

— Для кого теперь все это? Против кого сражаться?

— Ты знаешь не хуже меня. Мы будем первыми, за нами пойдут другие. Проект провалился, для них это только «инцидент». Ты простишь это?

— Мне теперь на все наплевать!

— Итак, ты позволишь ему победить?

— Кому?

— Махди!

— О существовании Махди предположили только на основании пьяного трепа.

— Он сделал это! Он убил их! Я точно знаю!

— Это не для меня, старик. Я не собираюсь гоняться за тенью. Это даже не смешно. Забудь об этом, Менни. Я сделаю тебя богатым.

— Не хочу. Это — плата за трусость.

— Так ты отказываешься от денег?

— Почему же? Я возьму их. Но должен сказать, ты меня очень разочаровал.

А потом прошло четыре года, заполненных беспокойством, суетой и скукой; изредка он словно пробуждался ото сна, удивляясь, когда теплый ветер любви или холодные порывы ненависти проникали в его выгоревшую душу. Но он не уставал твердить себе, что грядет время правых и вспыхнет огонь. И час пробьет, и ничто не сможет остановить его ненависть.

— Сэр, мы уже прибыли.

— Прошу прощения?

— Мы уже подъехали к вашему дому, — сообщил водитель в морской форме. — А вы, наверное, задремали в дороге?

— Какая там дремота?! Впрочем, ты, очевидно, прав. — Кендрик распахнул дверцу. — Мне на все про все понадобится около двадцати минут. Не зайдешь ко мне на чашечку кофе?

— Я не должен выходить из машины, сэр.

— Почему?

— Вы относитесь к «ОГАЙО». Порой у вас без стрельбы не обходится.

На полпути к двери Эван обернулся и посмотрел назад. В конце пустынной, обсаженной деревьями улицы замер у обочины одинокий автомобиль. На передних сиденьях развалились две неподвижные фигуры.

«На ближайшие двенадцать часов вы — собственность государства и должны делать то, что вам скажут».

Человек быстро вошел в комнату без окон, закрыл за собой дверь и в темноте проследовал к столу, на котором находилась маленькая медная лампа. Он включил свет, подошел к аппаратуре у правой стены, уселся у компьютера и коснулся рукой выключателя. Экран ожил. На экране появилась надпись:

Он продолжал делать записи в своем дневнике, и пальцы его дрожали от возбуждения:

3

Ориентировочно, полетное время от Энди до базы военно-воздушных сил на Сицилии составляло около семи часов.

В Оман предполагалось прибыть около восьми. Они стремительно мчались над Атлантикой на военном самолете, переделанном «Ф-106 Дельта Дарт», в кабине которого установили два дополнительных сиденья сзади. Сиденья были снабжены откидными столиками. Тонкий луч света падал сверху на столик. Кендрик бегло просматривал листки, которые давал ему человек из «ОГАЙО», — каждый последующий листок вручался только после того, как возвращался на место предыдущий. За два часа двадцать минут он просмотрел первую кипу. Кендрик готов был приняться за вторую, когда черноглазый симпатичный молодой человек слева, представившийся просто как помощник из Госдепартамента, поднял руку.

— Может, немного прервемся, чтобы перекусить?

— Что? Ну, конечно. — Кендрик потянулся. — Было бы неплохо.

— Там может не представиться такой возможности, — заметил гладко выбритый молодой человек.

Эван изучающе посмотрел на него.

— Простите меня, ради Бога; надеюсь, мой вопрос не оскорбит вас. Управление проводит столь ответственную операцию, а вы еще так молоды. Вам чуть больше двадцати.

— Около того, — ответил помощник. — Как раз подходяще для того, что я делаю.

— То есть?

— Давайте обойдемся без комментариев, — парировал спутник конгрессмена. — Лучше займемся едой.

— И выпивкой.

— У нас есть спецзапас для гражданских лиц. — Брюнет помахал рукой, приглашая стюарда в форме капрала, сидящего за переборкой. Стюард подошел. — Белого вина. Боюсь, что кухня Пентагона слишком стандартна из-за курса на снижение расходов. Омары, минога с гарниром из спаржи, вареная картошка. Что закажем?

— Неплохое снижение.

— Омаров, — заказал молодой человек, ухмыльнувшись. — А на десерт — пирог «Аляска».

— Что это?

— Так не расскажешь. Надо попробовать.

Стюард принес заказ и вернулся к себе в отсек. Помощник поднял бокал.

— Ваше здоровье.

— И ваше. У вас есть имя?

— Можете выбрать любое.

— Коротко и ясно. Что, если я буду называть вас Джо?

— Джо — это неплохо. Такое имя меня устраивает, сэр.

— У вас преимущество — вы знаете, кто я, и можете обращаться, называя настоящее имя.

— Только не во время этого полета. Сейчас вы криптоаналитик, а зовут вас Аксельрод. Направляетесь вы в свое посольство в Саудовской Аравии. В общем-то имя ничего не значит. Если кто-либо в полете захочет к вам обратиться, он просто скажет «сэр».

— Вы доктор Аксельрод? — неожиданно вмешался в беседу капрал, и черноглазый молодой человек побледнел.

— Доктор? — переспросил несколько удивившийся Эван и скосил глаза на соседа.

— Конечно, он доктор, — подтвердил помощник.

— Неплохо, — прошептал Кендрик помощнику и сказал, обращаясь к стюарду: — Слушаю вас.

— Пилот хочет поговорить с вами, сэр. Не будете ли вы так любезны проследовать за мной в кабину?

— Всенепременно, — ответствовал Эван, откидывая крышку столика и передавая стакан «Джо». — Вы правы хотя бы в одном: «сэр» он все-таки сказал.

— Мне все это не нравится, — сказал «Джо» уже спокойно, но с некоторым напряжением в голосе. — Все ваши контакты должны осуществляться через меня.

— Вы хотите устроить сцену ревности?

— Забудем об этом, доктор Аксельрод. Помните одно: никаких решений без моего одобрения.

— Вы крутой парень.

— Не более, чем Конгресс, доктор Аксельрод. И я не молодой человек. Пусть моя молодость вас не беспокоит.

— Должен ли я сообщить о ваших пожеланиях пилоту?

— Можете сказать, что я перебью ему руки и кастрирую, если он еще раз осмелится на подобную выходку.

— Я не видел его ни разу за время полета. Знаю только, что он бригадный генерал.

— Для меня он значит не больше нуля.

— Боже ж ты мой! — хохотнул Кендрик. — Конфликт между двумя службами на высоте в несколько километров. Мне это не слишком по душе.

— Сэр, — заволновался стюард.

— Идем, идем, капрал.

В тесной кабине «Ф-106 Дельта Дарт» мерцали зеленые и красные огоньки на приборной доске. Первый и второй пилоты находились впереди, а справа и сзади — штурман с клипсой микрофона на левом ухе. Взгляд его был прикован к экрану компьютера. Эван, нагнувшись, сделал несколько шагов.

— Генерал, — сказал он. — Вы хотели меня видеть?

— Не так чтобы очень, — отвечал пилот, продолжая наблюдать за показаниями приборов. — Просто я должен передать вам сообщение, подписанное каким-то С. Вы знаете такого?

— Думаю, да, — кивнул Кендрик, сообразив, что радиограмму дал Сван из Госдепартамента. — Что в послании?

— Ничего хорошего для моей птички! — рявкнул бригадный генерал. — Мне там не приземлиться! Лучше бы они варили соус для спагетти, а не давали команду на приземление.

— Но ведь это наша база, — возразил Эван.

— Черта с два! — фыркнул пилот, а его помощник при этом неодобрительно покачал головой. — Мы меняем курс и направляемся к Сардинии. На Сицилию мы уже не летим. Я должен запороть моторы, чтобы выполнить приказание.

— Так что же это за послание? — спокойно поинтересовался Кендрик. — Есть же какая-то причина для изменения планов?

— Попробуйте объяснить сами. Для меня это необъяснимо! И меня это, черт возьми, очень беспокоит!

— Дайте, пожалуйста, радиограмму.

— Вот она. — Сердитый пилот поднес к глазам перфорированную ленту: — «Необходимо переключение. Все М. А. под наблюдением».

— Что значит вся эта абракадабра? «М. А. под наблюдением»?

— Это значит именно то, что написано.

— По-английски можно?

— Простите, я совсем забыл, что вы в нашей терминологии… Это значит, что база военно-воздушных сил в Сицилии находится под наблюдением, впрочем, как и каждое летное поле, где мы можем приземлиться. Эти арабские псы, эти психи что-то чуют, вынюхивают все, что может оказаться подозрительным.

— Не все арабы псы и психи.

— Я всех их имел в виду в прямом и в переносном смысле.

— Если вы не против, прочитайте радиограмму до конца.

Пилот сделал неприличный жест правой рукой и сунул перфорированную ленту Эвану.

— Читайте сами, любитель арабов. Но только из кабины не выносить!

Кендрик поднял радиограмму так, чтобы на нее падал свет, и начал читать:

Эван протянул бумагу генералу.

— Полагаю, что «южный остров» — это Сардиния.

— Вы очень догадливы.

— Мне теперь придется провести добрых десять часов в самолете или самолетах, чтобы миновать Кипр, Саудовскую Аравию и, наконец, оказаться в Маскате.

— Одно хочу сказать вам, любитель арабов, — проворчал пилот. — Я рад, что вы полетите на этих старых развалюхах, а не со мной. Один совет: постарайтесь захватить место возле аварийного выхода; если сможете, купите парашют, тряхните мошной. И противогаз не помешает. Уж я-то знаю эти вонючие самолеты.

— Постараюсь не забыть ваши добрые советы.

— Теперь скажите мне вот что, — продолжил генерал. — Что это за Вторая Опора? Что это за дурацкие арабские штучки?

— Вы ходите в церковь? — неожиданно спросил Эван.

— Бываю, черт возьми… Когда я дома, то всей семьей заваливаемся туда на Рождество — это обязательно. А так захаживаю раз в месяц.

— А псы арабские не «захаживают раз в месяц». Они молятся пять раз в день. Можно ли сказать, что их вера слабее вашей? Вторая Опора эль-Магреба упоминается исламскими священниками во время захода солнца. Не очень удобно, не правда ли? Целый день они занимаются своими арабскими делами, большей частью бьют баклуши. А потом наступает час захода солнца. Никаких вечерних коктейлей, только возносится молитва Всевышнему. Может, это и есть их жизненный стержень. Подобно тем духовным песням, которые негры пели на плантациях.

Пилот медленно повернулся, лицо его осветили огоньки приборной доски. Кендрик невольно вздрогнул: бригадный генерал был негром.

— Прошу прощения. Я, кажется… Но и вам не стоило называть меня любителем арабов.

Заход солнца. Маскат. Оман. Допотопный самолет приземлился, подскакивая на неровностях взлетного поля так, что пассажиры невольно вскрикивали, инстинктивно хватаясь за поручни. Потом, уразумев, что прибыли благополучно и что будущее прояснилось, напевали, воздавая хвалу Аллаху. Им были обещаны риалы, если они будут выполнять приказы Омана. Так и будет. И все это намного лучше того, что осталось в прошлом.

Одетые в теплые костюмы бизнесмены из первого класса, прижимая к носу надушенные платки, торопились к открытой двери. Они судорожно сжимали ручки кейсов, все еще слишком взволнованные, чтобы сразу всей грудью вдохнуть воздух Омана. Кендрик стоял в проходе между креслами в конце очереди, наблюдая за окружающими и пытаясь сообразить, что же имел в виду Сван, говоря о «чистоте контактов».

— Идемте со мной! — крикнул какой-то араб из-за ограды для иммигрантов. — Тут есть и другой выход, мистер Аксельрод.

— В моем паспорте другое имя.

— Так-то оно так. Но вы должны поехать со мной.

— А как насчет иммиграционных формальностей?

— Оставьте свои бумажки в кармане. Никто не желает их видеть, да и я тоже не хочу этого.

— Тогда как…

— Не все сразу, шейх. Давайте-ка свой багаж. Идите за мной следом, метрах в четырех. Вперед!

Эван отдал чемодан и последовал за арабом. Они повернули направо, дошли почти до конца первого этажа, а затем повернули влево — к огромной изгороди, за которой извергали дым дюжина такси и автобусы.

Толпа за изгородью аэропорта была плотной, раздавались предостерегающие крики, призывающие к вниманию. Вдоль всего забора — на протяжении сотни футов — десятки арабов прижимали лица к металлическим прутьям решетки, вглядываясь в незнакомый мир за забором — мир гладкого асфальта, стремительных самолетов. Это было им чуждо и давало простор для фантазии.

Впереди высилось огромное металлическое строение. Это был склад аэропорта; Кендрик помнил его очень хорошо еще с тех пор, как они с Менни Уэйнграссом проводили много времени внутри склада, ожидая долгожданного оборудования, часто конфликтуя с представителями официальных властей, которые просто не могли понять, что же в заполненных формулярах означает тот или иной термин. Конечно, это происходило, если оборудование все же прибывало.

Ворота склада, похожие на ангарные, были открыты; внутри стояло множество грузовых контейнеров, непрерывно доставляемых различными самолетами. Охрана со сторожевыми собаками на поводках, посетители, втаскивающие груз, розничные торговцы, вечно озабоченные десятники… Глаза охранников настороженно бегали по сторонам, а руки сжимали автоматы. Они были призваны сохранить некое подобие порядка в этом море хаоса, и, несмотря на яростные протесты, упорно разыскивали среди груза оружие и наркотики с помощью собак, которые рычали и визжали, натягивая поводки.

Проводник остановился. Эван тоже замер. Араб повернулся и кивнул в сторону небольшой двери с надписью над ней: «Посторонним вход строго воспрещен. В нарушителей стреляют без предупреждения». Это был выход для охраны и официальных лиц. Дверь запирал электронный замок. Проводник еще раз кивнул в сторону двери, за которой «стреляли без предупреждения». Эван нахмурился. Под ложечкой у него засосало. В Маскате, находящемся на осадном положении, открыть огонь ничего не стоит. Араб заметил сомнение в его глазах и кивнул снова — медленно, как бы успокаивая. Проводник повернул вправо, взглянул на ряд контейнеров и сделал едва заметный жест правой рукой.

Вдруг из-за контейнеров до них донеслись звуки драки. Слышно было, как противники тузят друг друга кулаками.

— Контрабанда!

— Ложь!

— Твоя мать — дрянь.

— А ты — козел!

Пыль поднималась столбом от тел, катающихся по полу. Собаки яростно рычали, пытаясь сорваться с поводков, добраться до места схватки. Проводник подал знак Эвану, и они заторопились к выходу.

— Удачи! — пожелал охранник, и пока он набирал код на замке, его пес обнюхивал брюки Кендрика и угрожающе рычал. Прозвучал зуммер, и дверь распахнулась. Мужчины рысцой покинули помещение.

Снаружи у стены стоял дряхлый грузовик на полуспущенных скатах. Взревел мотор, задрожала и дала мощный выхлоп проржавевшая труба.

— Безарэ! — выкрикнул проводник, призывая Эвана поторопиться. — Это и есть ваш транспорт.

— Транспорт? Очень похоже.

— Добро пожаловать в Маскат, шейх.

— Вы знаете, кто я, — сурово заметил Эван. — Изо всей толпы вы выбрали именно меня. Кто еще знает обо мне?

— Очень немногие, сэр. Да и я знаю очень мало. Клянусь Аллахом!

— Почему я должен верить вам? — ворчливо спросил Кендрик.

— Я не произношу имя Аллаха всуе. Пожалуйста, поторопитесь.

— Благодарю, — сказал Эван и заторопился к кабине грузовика. Водитель неожиданно замахал руками, показывая, что надо забираться в кузов, под брезент. Допотопное чудище, вздрагивая, двинулось вперед, а пара сильных рук помогла Эвану забраться внутрь.

Растянувшийся на полу Кендрик поднял глаза на араба рядом. Тот улыбнулся и указал на длинную мантию «абу» и длинную рубаху до щиколоток, известную как «тоуб», висящую на крюке впереди. Рядом на гвозде болталась «готра» — головной убор — и пара белых шаровар. Этот уличный наряд арабов с самого начала Эван заказал в Госдепартаменте у Свана. Кроме того, он заказал еще одну любопытную вещь. С помощью этой мази можно было изменять пигментацию кожи, делать ее намного темнее. Для этого препарат следовало осторожно втереть в кожу. Житель запада с белой кожей становился похожим на местного жителя, обожженного горячим солнцем юга. Красящий пигмент будет действовать в течение десяти дней. Десять дней — более чем достаточно. За это время в живых останется или он, или монстр по имени Махди.

Женщина стояла всего в дюйме от металлических прутьев ограды аэропорта. Одета она была в белые широкие брюки и приталенную блузку, с кожаной сумочкой через плечо. Длинные черные волосы обрамляли ее лицо. Угловатая фигура не была лишена привлекательности. На носу красовались темные очки, занимающие пол-лица, голову покрывала широкополая шляпа с лентой из зеленого шелка. На первый взгляд она казалась состоятельной путешественницей из Рима или Парижа, Лондона или Нью-Йорка. Но внимательный взгляд мог обнаружить некоторые отличия от этого стереотипа. Прежде всего необычен был цвет кожи — ни черный, ни белый, а такой, какой бывает у людей, постоянно живущих в Северной Африке. Существовало и еще нечто, подчеркивающее оригинальность этой красавицы: в руках она держала мини-камеру размером не больше спичечного коробка с телескопическим объективом, позволяющим вести съемку на значительном расстоянии. Потрепанный грузовик исчез из виду; камера больше не была нужна. Женщина спрятала ее в сумочку, сумочку поудобнее пристроила на боку и удалилась.

— Калехла! — выкрикивал ее имя тучный лысый господин, который тянул в обеих руках по чемодану. Пот насквозь пропитал его рубаху и даже подкладку черного в розовую полоску костюма. — Ради Бога, почему ты ускользнула?

— Этот проклятый полет был смертельно скучен, дорогой, — отвечала женщина, и ее речь представляла своеобразную смесь диалектов английского, существующих в Великобритании, Италии и, может быть, в Греции. — Мне просто необходимо было прогуляться.

— Боже мой, Калехла, так нельзя поступать, можешь ты это понять? Эти места — дьявольски опасны.

Лицо англичанина побагровело и покрылось каплями пота.

— Я уже стоял вторым в этом дурацком иммиграционном отделе. Тут я оборачиваюсь, глядь, а тебя и след простыл! Где только я не искал! А ты — здесь! Во время поисков какие-то ненормальные с пистолетами задержали меня, завели в какую-то комнату и рылись в нашем багаже.

— Надеюсь, ничего запрещенного там не было, Тони?

— Негодяи конфисковали виски!

— Будем считать это жертвоприношением. Ничего страшного, дорогой. Я возмещу тебе эту потерю.

Взгляд бизнесмена скользнул по фигуре женщины.

— Ну ладно, все уже в прошлом. Мы возвратимся и забудем о случившемся.

Толстяк часто заморгал.

— Я нашел для нас чудесное гнездышко. Тебе в нем будет приятно, дорогая.

— Гнездышко? И разделить его с тобой?

— Ну разумеется.

— Боюсь, это невыполнимо.

— Но ты же говорила…

— Говорила?

Черные брови девушки изогнулись дугой над темными стеклами очков.

— Ты довольно ясно дала понять, что если бы я устроил тебе самолет, мы бы смогли здесь уделить некоторое внимание спорту.

— Спорту — да. Но какому? Выпивка с видом на залив? Завтрак в Эль-Кумене или что-нибудь в этом роде? А при чем тут твоя комната?

— Ну… некоторые особенности наших отношений не могли быть определены заранее.

— О, мой милый Тони. Прости, но произошло недоразумение! Просто моя старая подруга из Каирского университета посоветовала прибегнуть к твоей помощи. Разумеется, я не могу себе позволить чего-нибудь такого.

— Дрянь, — процедил вслед женщине преуспевающий бизнесмен по имени Тони.

— Мирайя! — крикнул Кендрик, стараясь перекричать грохот дряхлого грузовика, скачущего по дороге в Маскат.

— Вам понадобится зеркало, шейх? — поинтересовался араб, сидящий на скамейке в кузове трейлера; у него хоть и был ужасный акцент, но его английский был вполне понятен.

— Надо снять зеркало бокового обзора. Скажите водителю.

— Он не услышит, шейх. В этой старой развалюхе водитель нас не видит и не слышит. Нам до него не докричаться.

— Черт возьми! — в сердцах выругался Эван, сжимая в руке тюбик с гелем. — Тогда, сахби, ты будешь моими глазами. — Он назвал араба своим другом. — Подойди поближе и замри. Когда все будет в порядке, скажешь. Откинь брезент!

Араб откинул часть покрытия, впустив солнечные лучи в глубину кузова. Осторожно придерживаясь за борт, он добрался до спутника. Теперь араб находился в футе от Кендрика.

— Это та самая мазь? — полюбопытствовал он, указывая на тюбик.

— Йак, — вырвалось у Эвана, когда он увидел, что гель — именно тот препарат, который был ему нужен. Он втер мазь в небольшой участочек руки, и они принялись наблюдать. Препарат оказал свое действие менее чем через три минуты.

— Арма! — воскликнул араб и вытянул руку. Цвет кожи Эвана и его почти не отличались.

— Квийс, — согласился Кендрик и, набрав в ладонь немного геля, нанес его на лицо. Он медленно втирал гель, внимательно глядя на араба.

— Мейхул! — крикнул его новый спутник, оскалив зубы в восхищенной улыбке. Он был прав. Кожа конгрессмена приобрела неотличимое сходство с прокаленной солнцем кожей араба.

— Помоги мне переодеться, — попросил Кендрик араба, так как самому сделать это в судорожно дергающемся грузовике было нелегко.

— Конечно, помогу, — согласился араб, у которого чудесным образом куда-то исчез его чудовищный акцент. — Скоро нам расставаться. Простите меня за игру в «наив» и запомните, что здесь доверять нельзя никому. Вы рискуете, шейх, гораздо больше, чем я. Как любит говорить отец моих детей: «Это твой бизнес, а не мой». Я высажу вас в центре Маската, а что делать дальше — ваша забота.

— Спасибо, что вы доставили меня сюда.

— Это вам спасибо, что вы приехали сюда, шейх. Не пытайтесь следить за теми, кто помог вам. Знайте еще вот что: если провалитесь, постараемся убить вас раньше, чем вы расколетесь. Мы довольно спокойные люди, но и нам хочется жить.

— Кто вы?

— Люди, которым можно доверять. Это все, что вам нужно знать.

— Альфшакр, — поблагодарил Эван клерка в гостинице и, расписавшись в гостиничном журнале выдуманным арабским именем, получил ключи от номера. Он отказался от помощи мальчика, в лифте поднялся на свой этаж и вошел в номер.

Время, оно имеет огромную ценность, каждая минута. Так говорил Френк Сван из Госдепартамента. Вечерняя молитва эль-Магреб закончилась. Стемнело, и безумный шум, доносящийся от посольства, был слышен даже здесь. Эван вынул из-под одежды сложенные листки бумаги, на которых записал имена и телефонные номера. Сведениям было около пяти лет. С этими людьми необходимо встретиться. Он подошел к столу, сел и развернул бумаги.

Тридцать пять минут спустя была назначена встреча с тремя друзьями. Он выбрал семь имен из числа самых влиятельных людей, которых он помнил по прежним дням в Маскате. Двое умерли; одного не было в стране; четвертый сказал, что климат Омана перестал благоприятствовать встречам с американцами. Трое с некоторой опаской согласились прибыть в гостиницу на протяжении часа.

За тридцать восемь минут Кендрик распаковал багаж, а затем заказал виски. Исламская традиция запрещала употребление алкоголя, но закон гостеприимства позволял угощать гостя в нарушение традиции; этот урок Кендрик получил от вспыльчивого Эммануэля Уэйнграсса.

— Алкоголь — смазка цивилизации, сын мой…

Тихий стук в дверь прозвучал для него словно гром. Эван несколько раз глубоко вздохнул, пересек комнату и принял первого посетителя.

— Это в самом деле ты, Эван? Совсем не изменился!

— Входи, Мустафа. Рад видеть тебя снова.

— Тебя ли я вижу? — воскликнул Мустафа, одетый в темно-коричневый деловой костюм. — Что с твоей кожей? Она, пожалуй, такого же оттенка, как моя, если не темнее.

— Сейчас все тебе объясню. — Кендрик жестом пригласил гостя сесть. — Я заказал шотландского виски. Выпьешь?

— О, дух Менни Уэйнграсса вечно будет витать здесь. — Мустафа опустился на софу. — Старый плут часто оказывался прав.

— Погоди, Мустафа, — засмеялся Эван и головой кивнул в сторону бара. — Он вас ведь не принуждал.

— Конечно, нет. Никто из вас или ваших партнеров этого не делал. Каково вам теперь без них, друг мой? Многие из нас вспоминают о них и теперь.

— Порой мне нелегко, — признался Кендрик и сделал глоток. — Но пришлось с этим смириться. Надо бороться с самим собой, а это самая тяжелая борьба.

Он протянул Мустафе виски, уселся в одно из трех кресел напротив софы и поднял стакан.

— За все лучшее, Мустафа.

— Увы, старый дружище, сейчас худшие из времен, как писал когда-то ваш писатель Диккенс.

— Дождемся лучших.

Мустафа сделал глоток.

— Они могут и не прийти.

— Что?

— Одним словом этого не рассказать. На многих конференциях я представляю интересы большого количества людей. И мне хотелось бы установить в правительстве консенсус, но…

— Не понял. Ты забегаешь вперед.

— Это ты забегаешь вперед, Эван. Ты приехал и позвал нас. Двое или трое могут приехать сюда, но не семь. Твой поступок отважен, старый друг, однако для других это опасно.

— Почему?

— Опасно. Три человека из семи — уже много. А с незнакомыми людьми вообще никто общаться не будет.

Эван изучающе посмотрел на собеседника.

— Что такое, Мустафа? Зачем ты пытаешься все это объяснить мне? Ты говоришь о правительстве, о консенсусе… Но то, что сейчас творится за стенами посольства, не имеет отношения ни к правительству, ни к здравоохранению.

— Разумеется, нет, — твердо сказал араб. — Просто я пытаюсь объяснить, тебе, что здесь многое изменилось. Почему эти изменения возникли, не знает никто.

— Мне ясно пока одно: ты в террористы не подался.

— Естественно, нет. А ты бы хотел знать, что обо всем этом говорят «влиятельные» люди?

— Да, да. Продолжай.

— «Это пройдет, — успокаивают они себя и окружающих. — Только не надо вмешиваться — это только обозлит „крутых“».

— Не вмешиваться? — недоверчиво переспросил Эван.

— Да. Они считают, что политикой должны заниматься политики, а государственными делами — государственные деятели.

— Политики сами не разрешат конфликта.

— «Нет дыма без огня, — покачивают головами „влиятельные“. — Значит, был какой-то повод, из-за которого страсти разгорелись. Убийство, конечно, недопустимо, но в контексте текущих событий…»

— В контексте текущих событий? Каких событий?

— Текущих, старый друг, исторических, а если точнее — истерических. Так они реагируют на непродуманную политику Соединенных Штатов на Востоке. Это катастрофа, Эван. «Все захватил Израиль, — жалуются они, — а у нас не осталось ничего». Людей сгоняют с их исконных земель, отнимают дома и силой заталкивают в грязные лагеря, а израильтяне благоденствуют.

— Ни фига себе! — взорвался Кендрик. — Это же все выдумки фанатиков! Почему ни слова не сказано о двухстах тридцати шести заложниках, не говоря уже об одиннадцати убитых? Ведь заложники эти никакого отношения к политике не имеют. Ни к большой, ни к малой. Невинные люди были грубо и нагло захвачены и безжалостно казнены этими проклятыми животными. Как могут «влиятельные» люди возлагать на этих несчастных хоть какую-то ответственность за происходящее? Это же не члены кабинета министров или Кнессета. Это обычные гражданские служащие, туристы и семьи строителей. Повторяю: все это дурно пахнет!

Мустафа поудобнее уселся на софе и внимательно взглянул на Эвана.

— Я это понимаю. И ты понимаешь. Не сомневаюсь, что они знают об этом тоже и прекрасно все понимают, друг мой.

— Тогда почему?

— Правду говоря, — продолжал араб, и его голос звучал так же негромко, — произошли два события, которые послужили толчком для создания преступного содружества. Я не буду называть участников их настоящими именами, потому что не очень хочется создавать из собственного тела мишень.

— Непонятно. Мишень? Из собственного тела?

— Расскажу тебе интересную историю — быль. Жили да были двое мужчин, назовем их условно Махмудом и Абдулой. Разумеется, это не их настоящие имена; лучше и не знать их настоящих имен. Дочь Махмуда изнасиловали, лицо исполосовали лезвием; тело сына Абдулы с перерезанным горлом нашли в переулке недалеко от конторы отца. «Преступники, убийцы!» — кричали «влиятельные» люди. Но мы-то знали, где собака зарыта.

Во всем были виноваты Махмуд и Абдула, враждовавшие между собой. «К оружию! — кричали придурки. — Не дадим Маскату стать вторым Тегераном!» Главные герои нашей истории физически не пострадали. Пострадали те, кто был им дороже всего. Это, Эван, предостерегающий перст. Наивысшая ценность для нас — наши семьи. Даже истинный герой может преодолевать страх и жертвовать собственной жизнью, но не жизнью близких. Это касается и меня, а я далеко не герой.

— О Господи… — прошептал Эван. — Значит, друг, ты ничем не сможешь мне помочь.

— Но есть человек, который хочет увидеть тебя и узнать, что ты можешь предложить. Встреча должна состояться при соблюдении чрезвычайных мер предосторожности, в пустынной местности — в миле отсюда — не доезжая гор Джейбель Шем.

— Кто этот человек?

— Султан.

Кендрик молча смотрел на стакан. Через минуту он поднял глаза на Мустафу.

— Я не должен вступать в официальные контакты, — сказал он. — Тем более с султаном. Вношу ясность в вопрос: я не завишу от моего правительства и ничего ему не докладываю.

— Ты уверен, что не хочешь встретиться с султаном?

— Наоборот, очень хочу. Но должен уточнить свою позицию. Я не связан с разведкой, Госдепартаментом или Белым Домом — с последним в особенности.

— Не сомневаюсь. Это доказывает и твой наряд, и цвет кожи. Султан тоже не очень заинтересован вступать в контакты с Вашингтоном.

— Мои сведения несколько устарели, — признался Эван. — Старый султан приказал долго жить где-то через год после моего отъезда. Мне не нравится, что сейчас здесь происходит. Скверные дела. Таково мое мнение.

— Понятно. Султан, который сейчас находится у власти, — его сын; по возрасту он ближе к тебе, чем ко мне. После окончания школы в Англии он продолжил обучение в вашей стране. Дортмунд, Гарвард, если быть точным.

— Его зовут Ахмет! — вырвалось у Эвана. — Я встречал его пару раз. — Конгрессмен нахмурился. — Экономика и международные связи.

— Что?

— Это его профиль. Этим он занимался и в учебном заведении, и после.

— Он блестяще образован. Но, боюсь, слишком молод, чтобы решать возникшие сейчас столь сложные вопросы.

— Когда я смогу его увидеть?

— Сегодня вечером. Желательно до того, как о твоем присутствии узнают многие. — Мустафа взглянул на часы. — Через тридцать минут ты должен покинуть отель и пройти четыре квартала в северном направлении. За углом тебя будет ждать военный автомобиль. Садись в него и поезжай к предгорьям Джейбель Шем.

Худощавый араб в грязной накидке нырнул в тень магазина, расположенного напротив отеля. Он молча стоял возле женщины по имени Калехла, которая одета была как всегда элегантно: черный костюм, сшитый по заказу. Это придавало ей вид деловой женщины. Она ловко орудовала маленькой камерой. Вдруг два пронзительных гудка разорвали тишину.

— Быстрее, — сказал араб. — Он уже на выходе.

— Я и так тороплюсь, — выдохнула женщина, заканчивая манипуляции с аппаратом. — Сколько раз уже говорила, что нужна современная, приличная аппаратура.

— Он идет!

Калехла вскинула камеру, снабженную телеобъективом с инфракрасной насадкой, позволяющей делать снимки ночью. Она поспешно трижды щелкнула затвором, запечатлевая Эвана, наряженного в абу.

— Хотелось бы знать, — меланхолически обронила она, — сколько времени ему разрешат прожить?

И добавила деловым тоном:

— Надо как можно быстрее добраться до телефона.

В дневник были внесены новые записи:

4

Бесконечные безжизненные пространства тянулись в свете фар. Лунный свет порой освещал каменистую гряду Джейбель Шем — титаническую груду камня, громоздящуюся на горизонте. Повсюду почва представляла из себя смесь земли и песка — пустынная ровная поверхность, лишенная даже намека на возвышенность. Порой, правда, встречались холмы из песка, нанесенные ветром, — дюны. Они казались переброшенными сюда неким колдовством из Сахары. Дорога, усеянная выбоинами, едва просматривалась. Военный коричневый седан, кренясь и буксуя на песчаных заносах, довольно быстро продвигался вперед. Кендрик, выполняя данные перед поездкой инструкции, сидел неподвижно рядом с вооруженным водителем, одетым в армейскую униформу. За спиной у него пристроился вооруженный офицер. Кроме краткого приветствия, он не произнес ни слова.

— Безлюдная местность, — заметил Эван по-арабски. — Почему эта дорога изобилует столькими поворотами, я уже не говорю о выбоинах?

— Прямые дороги небезопасны, — ответил офицер. — Их чаще обстреливают.

«Королевская безопасность», — мысленно прокомментировал Эван.

После двадцати пяти минут езды на запад «необстреливаемая» дорога осталась позади. В нескольких милях справа мерцал огонь костра. Когда они подъехали поближе, Эван увидел взвод солдат в форме, окруживших огонь и лицом повернувшихся во тьму. Все направления просматривались. В отдалении виднелись смутные очертания двух бронетранспортеров. Машина остановилась. Офицер выпрыгнул и распахнул дверцу со стороны американца.

— Идите вперед, сэр, — обратился он по-английски.

— Уже иду, — отозвался Эван, пытаясь угадать султана в неверных бликах костра. Нет ни одного знакомого лица, только люди в военной форме. Эван пытался вспомнить лицо молодого человека, которого встречал четыре года назад; молодого человека, который на рождественские и весенние каникулы уезжал в Оман; нет, не вспомнил. Одно всплывало в памяти: будущий султан был весьма приятным молодым человеком, который самозабвенно увлекался американским спортом. Нет, ничего более не вспоминалось, только мерцало имя Ахмет, о котором напомнил ему недавно Мустафа. Трое военных шагнуло от огненного кольца к нему.

— Вы позволите, сэр? — обратился к Эвану один из офицеров, остановившись перед ним.

— Что позволить?

— Знаете ли, обстоятельства таковы, что все посетители…

— Валяйте!

Солдаты быстро и споро обыскали Кендрика, заметив при этом белизну кожи в местах, где ее не коснулся гель. Офицер уставился на Эвана.

— У вас есть какие-нибудь бумаги, удостоверяющие личность?

— Никаких бумаг!

— Понятно. Оружие есть?

— Конечно, нет!

— Не обижайтесь, сэр. У вас есть неопределенные намерения, а у нас определенные условия.

Офицер вынул из-за пояса черную коробочку размером с пачку сигарет и нажал на красную кнопку.

— Подождите здесь, сэр.

— Я никуда не уйду, — заверил его Эван, поглядывая на вооруженную до зубов охрану.

— И я надеюсь, что такая мысль не придет вам в голову, — кивнул офицер, возвращаясь к огню.

Кендрик перевел взгляд на офицера, говорившего по-английски, того самого, который сопровождал его от Маската.

— Им приходится нелегко, — заметил Эван будто между прочим.

— На все воля Всемогущего Аллаха, — ответствовал офицер. — Султан — наш свет, наше солнце. Вы — белый, западный человек. Но и вы защищали бы честь своих предков, боролись за то, что принадлежит вам по праву происхождения?

— Думаю, что да.

— Наш султан — хороший человек, шейх; и не по годам мудр. Мы уже убедились в этом.

— Он здесь?

— Он прибыл, сэр.

Низкий рев мощного лимузина покрыл треск горящего костра, гул человеческих голосов. Автомобиль с затемненными стеклами развернулся перед кольцом стражи у костра и резко остановился. Не дожидаясь, пока водитель распахнет дверцу, из машины вышел султан и прошел сквозь цепь охранников. Он был одет в одежду, соответствующую его официальному статусу. Этот стройный мускулистый молодой человек швырнул пышную накидку в открытую дверцу машины, однако головной убор оставил. Под накидкой обнаружился наряд типично западный — коричневые широкие брюки и футболка с мультгероем на груди и надписью: «Патриоты Новой Англии».

— Сколько лет, сколько зим, шейх! — проговорил молодой человек с легким английским акцентом, улыбаясь и протягивая руку для рукопожатия. — Мне нравится ваш костюм, хотя он явно не от Брукс Брадзер.

— Ваша футболка тоже не от Кардена.

Они обменялись рукопожатиями. Рука султана оказалась сильной, жилистой.

— Спасибо, Ахмет, что вы согласились встретиться со мной. Простите. Я, вероятно, должен обращаться к вам «ваше королевское величество»? Мои извинения.

— Вы знаете меня как Ахмета, так называйте и впредь. А вас, шейх, если позволите, буду называть «сэр».

— Пойдет.

— Хорошо. Мы понимаем друг друга.

— Вы изменились, — заметил Эван.

— Было бы удивительно, если бы этого не произошло. Обстоятельства вынуждают быстро взрослеть. Перепрыгнул со ступеньки студента на ступеньку учителя.

— Вас тут уважают.

— Не человека уважают, а должность. Пойдемте, хочу поговорить без свидетелей. — Султан подхватил Кендрика под руку, повел за пределы освещенного круга, но тут же был остановлен офицером, встретившим Эвана.

— Ваше величество! — воскликнул он. — Ваша безопасность нам дороже нашей жизни. Пожалуйста, оставайтесь в пределах круга.

— Освещенный человек — прекрасная мишень.

— Мы окружим вас сплошной стеной. А местность здесь ровная, просматривается хорошо.

— Держите свое оружие наготове, сахби, — произнес султан, называя офицера своим другом. — Мы отойдем только на несколько метров.

— Я подчиняюсь с болью в сердце, ваше величество.

— Договорились. — Султан провел Кендрика через кордон. — Мои люди частенько бывают склонны к мелодраматизму.

— Это не совсем тривиальное желание — получить за султана пулю в грудь.

— Ничего особенного, Эван. Честно говоря, я знаю не всех, и лучше, чтобы наша беседа не долетала до посторонних ушей.

Они вошли в темноту. Кендрик внимательно посмотрел на молодого султана.

— Не понимаю. Вы не доверяете собственной охране?

— Все возможно в этом безумном мире. В глубине преданных глаз солдата может таиться и обида, и измена. Теперь мы отошли достаточно далеко.

Они остановились.

— «Безумный мир», — тусклым голосом повторил Эван, глядя, как мерцает костер и на фигуры солдат падает бледный свет луны. — Давайте поговорим именно об этом.

— Вы, конечно, приехали сюда из-за безумия, о котором говорит весь мир?

— Да, именно из-за этого.

— Какого дьявола? Что вы от меня хотите? — резким шепотом спросил Ахмет. — Что бы я ни предпринял, очередной заложник будет расстрелян, и тело его выбросят из окна. — Молодой султан покачал головой. — Я знаю, что вы работали вместе с моим отцом. Мы с вами встречались пару раз, беседовали. Я не думал, что вы меня запомнили.

— Запомнил. Вы уехали на второй год после окончания Гарварда. Ваш отец ушел в мир иной, и нужен был наследник.

— Спасибо за понимание, Эван. У меня тогда намечалась ужасно интересная работа у Гуттэн.

— Теперь у вас просто ужасная работа здесь.

— Я это знаю, — проговорил напряженным голосом Ахмет, забывая, что необходимо говорить шепотом. — Мне нужна уверенность, что мои решения верны. Есть решения самоубийственные. Можно, например, отозвать армию от границ Йемена и взять посольство приступом. Тогда смерть двухсот тридцати шести заложников неизбежна. Я предвижу заголовки в газетах: «Султан — убийца?» и так далее и тому подобное. Для Кнессета в Израиле — раздолье! Нет выхода, дружище! Я ведь не ковбой, который чуть что — нажимает на спусковой крючок и готовый рисковать и своей жизнью, и чужими. А пресса, готовая при малейшем промахе навесить на меня ярлык антисемита! О Боже мой! И Вашингтон, и Израиль, кажется, забыли, что мы все — семиты; что не все арабы — палестинцы; и что не все палестинцы — террористы. Я не могу дать заносчивым израильтянам повод послать американские Ф-14 убивать арабов, таких же невинных, как и ваши заложники. Вы следите за моей мыслью, Эван-шейх?

— Слежу, — хмыкнул Эван. — Хорошо бы вам поостыть и выслушать меня.

Султан шумно вздохнул и кивнул.

— Я непременно выслушаю вас, но это не значит, что я обязательно соглашусь с вашими доводами.

— Договорились. — Взгляд Эвана стал суровым, словно он пытался проникнуть в тайную суть того, о чем собирался сказать. — Вы слышали о Махди?

— Хартум. 1880-й год.

— Нет. Бахрейн. 1980-й.

— Что?

Эван повторил то, о чем уже поведал Френку Свану в Госдепартаменте. О неизвестном финансисте, который называл себя Махди и вознамерился выбросить людей Запада со Среднего Востока и Юго-Западной Азии, о человеке, стремящемся сосредоточить мощь индустриальной экспансии в руках арабов, прежде всего в своих собственных. Он распространяет идею исламской чистоты и формирует сеть фанатиков-последователей. Создается тайное объединение десятков, а может быть, и сотен компаний и корпораций, связанных между собой и входящих в его организацию. Эван рассказал, как старый израильский архитектор Эммануэль Уэйнграсс догадался о существовании необычной, строго законспирированной организации, действовавшей против группы Кендрика методом угроз и насилия. Несмотря на конспирацию, о существовании организации узнали.

— Оглядываясь на прошлое, — тихо продолжил Кендрик, глядя на мерцающий костер, — я ничуть не горжусь тем, что сделал. А сейчас мне хочется обобщить все происшедшее, подвергнуть его анализу. Когда-то я покинул эти края, бросил все дела, уклонился от борьбы. Менни укорял меня. Я сказал ему в сердцах, что у него чрезмерно развито воображение и что он безответственный, постоянно пьяный болван. Очень хорошо помню, что он ответил на это. «Пусть мое воображение не имеет ничего общего с реальностью. Но ведь Махди — реальность. Убийцы посланы им». Менни был прав тогда, прав он и теперь. Посольство атаковано, невинных людей казнят, а истинный смысл предъявленного ультиматума таков: «Идите прочь, западные парни! Вам здесь делать нечего! Следующий труп может быть вашим». Разве вы не видите этого, Ахмет? Во всем чувствуется рука Махди, которая умело управляет террористическим акциям.

— Я вижу, вы умеете убеждать, — скептически заметил султан.

— Есть люди в Маскате, которые не могут понять, что же происходит. Им трудно докопаться до причин. Они только констатируют факт: сейчас плохо. И от встречи со мной они отказываются, они, давние друзья, которых я знал не один год, работал с ними рука об руку и которые доверяли мне.

— Террор рождает страх и тревогу. А чего вы ждали? Вы — американец, замаскированный под араба. Одно это могло испугать их.

— Они не могли по телефону увидеть, как я одет.

— Но американский ваш акцент остался. Это тоже пугает, знаете ли.

— Парень с Запада?

— Здесь немало людей с Запада. Но США приказали всем своим «сделать большие ноги» и запретили все коммерческие рейсы.

— Ваши друзья задали сами себе одиозный вопрос. «Зачем его сюда занесло? И что ему здесь надо?»

— Может, они просто не хотят быть вовлеченными в безумие?

— Понятное желание. Но разве жертвы и родители детей, которых убивают, хотели быть вовлеченными?

Ахмет стоял неподвижно. Взгляд его черных глаз был суров.

— Полиция борется с преступностью и неплохо осведомлена, но я ничего не слышал об убитых детях.

— Вот как… Были случаи, когда девочку изнасиловали и лицо ей исполосовали лезвием, а парнишке перерезали горло.

— Черт вас возьми, если вы лжете! Я пока что беспомощен в тех вопросах, которые касаются посольства, но все, что происходит вне его стен… О ком вы только что говорили? Назовите имена!

— Мустафа их мне не назвал, поэтому ничего конкретного сообщить не могу.

— Он обо всем расскажет мне.

— Ну хоть тогда вы согласитесь с очевидным? — Голос Кендрика звучал почти умоляюще. — Все, о чем я говорю, реальность, Ахмет. И это в том числе. Создается нелегальная сеть. Махди и его люди с помощью террористов вышвыривают фирмы, которые работают над незавершенными проектами и на объектах, близких к завершению. Они стремятся к тотальному контролю над экономикой. Они хотят, чтобы все деньги стекались к ним.

Молодой султан замотал головой и прервал собеседника:

— Простите, Эван, но я никак не могу принять вашу концепцию. Они не посмеют решиться на это.

— Почему?

— Потому что все платежи осуществляются с помощью компьютера. Где бы ни происходила сделка, информация об этом стекается в одну точку и фиксируется.

— Вижу, что в этой отрасли вы разбираетесь лучше меня.

— Потому что вы не занимались компьютерным анализом, — заметил Ахмет. — Вы можете иметь тысячи и тысячи рассеянных, разбросанных данных; понадобятся месяцы и даже годы, чтобы обнаружить скрытые, неявные связи между ними. Компьютер сделает это за пару часов.

— Для меня многое проясняется, — ухмыльнулся Кендрик. — Но кое-что вы забыли.

— Что?

— Поиски связей могут быть осуществлены только после того, как эти разбросанные и рассеянные данные будут добыты, и только потом можно приступать к компьютерной обработке данных. Кого интересует, что какие-то силы травят людей, словно зайцев на псовой охоте? Чего волноваться? Поезда прибывают вовремя, никто их не взрывает. Ага, вот появилось новое лицо в правительстве — султан. Он пытается установить свои собственные законы. Сместить его! И снова дело всех — сторона. Ведь солнце восходит каждое утро и все имеют работу.

— В вашем изложении все это звучит даже привлекательно.

— Вначале всегда все именно так и выглядит — привлекательно. Во времена Муссолини поезда приходили строго по расписанию, а Третий рейх оживил промышленность.

— Я принимаю вашу точку зрения, за исключением возможности смещения султана. Промышленные монополии не могут существовать в пустоте и потрясать правительства — залог их собственной стабильности и роста.

— Стабильность и рост… Два очка в вашу пользу, султан, — согласился Эван. — Можете в качестве награды взять новую жемчужину в свой гарем.

— Рискните сказать об этом моей жене. Она пресвитерианка из Бедфорда, штат Массачусетс.

— Как вам удается справиться с такой ситуацией?

— Отец мой умер, а жена обладает большим чувством юмора.

— Не совсем вас понимаю.

— Об этом как-нибудь в другой раз. Давайте примем в качестве рабочей гипотезы ту, что вы правы. Какая в таком случае складывается ситуация? Вашингтон заинтересован, чтобы как можно дольше затянуть говорильню. За это время разработают варианты вступления в игру группы «Дельта». Будем откровенны, Америка и её союзники все же надеются на решение проблемы дипломатическим путем, так как любая попытка применить силу — гибельна. В чем заключается ваша идея?

— Использовать ваши хваленые компьютеры. Выявить центр, из которого тянутся ниточки к посольству. Оттуда идут не продукты или лекарства, а оружие и амуниция. Но главное — инструкции. Другими словами, следует выяснить, кто же управляет ими, кто такой этот таинственный Махди. Надо вскрыть этот гнойный нарыв.

Одетый в легкомысленную футболку султан взглянул на гостя горящими глазами.

— Вы, вероятно, осведомлены, что некоторые западные газеты смеют утверждать о моей причастности к событиям. Что якобы меня приводит в бешенство сама мысль о возможности западного влияния на страну. А другие спрашивают, почему я столь нерешителен и не предпринимаю никаких радикальных мер…

— Я знаю об этом, но, подобно Госдепартаменту, полагаю, что это бессмыслица. Кто имеет хоть крупицу здравого ума, тот не поверит в такую дурацкую выдумку.

— Госдепартамент… — задумчиво проговорил Ахмет, глядя на собеседника и не видя его. — Знаете ли, они являлись ко мне в семьдесят девятом году, когда рванул Тегеран. Не знаю, кого они предполагали встретить, но кем бы я ни был в их воображении, образ этот не соответствовал действительности. Может, я должен был предстать перед ними бедуином в длинном бурнусе, который сидит, скрестив ноги, и потягивает кальян. Очевидно, если бы я был одетым именно так, то и отношение оказалось бы другим, более серьезным.

— Мы снова отвлеклись.

— Простите. Видите ли, до них дошло наконец, что ни отец, ни я не имеем отношения к фундаменталистскому движению; они, похоже, недоумевали. Один из них, растрогавшись, говорил, что мое появление — это появление разумного Араба. В моей разумности они, вероятно, убедились, услышав, как я разговариваю по-английски. И еще они интересовались, что бы я посоветовал Вашингтону, если бы был шанс, что советы наши примут к сведению. Черт побери! Я оказался прав!

— В чем?

— Я помню точно. Я сказал… Сказал, что, вероятно, уже поздно, но я на их месте собрал бы самых ловких ребят и бросил не в Тегеран, а в Кум, туда, где находится тайная штаб-квартира Хомейни, на севере. Они послали туда агентов бывшей САВАК. Но эти придурки оказались безынициативными. Тогда я посоветовал тайно снять Хомейни в Куме. Покажите по телевидению, как нелепы и безграмотны муллы, составляющие его двор, — и дело будет сделано.

Эван изучающе рассматривал лицо рассерженного молодого человека.

— Может, Хомейни решил принять венец мученика?

— Поверьте мне, нет. Он не имеет ни малейшего желания отправляться раньше времени на небеса, чтобы приобрести мученический венец. К числу его «заслуг» относили и то, что двенадцатилетние ребятишки из-за него рискуют собственной жизнью.

— Почему вы так уверены в этом? — поинтересовался Кендрик.

— Мне довелось встречать этих полоумных в Париже — это я не к тому, чтобы оправдать Пехлеви, или его САВАК, или его родственников с липкими руками. А Хомейни… Я слышал, что вместо двух или трех сыновей у него двадцать, возможно, тридцать, а может и сорок сыновей. «Я должен распространять свое семя, и я буду его распространять! — восклицал он. — Ибо это Аллах повелел, чтобы семя мое распространялось далеко и широко». Дерьмо! Он просто слюнявый, грязный старикашка, скотобаза! Вы можете себе представить? Огромный мир — и весь заполнен маленькими копиями гадкого Аятоллы! Я высказал мысль, чтобы ваши люди сняли видеокамерой его гвардию, проповедь его священников, по сравнению с которыми самая отъявленная деревенщина — тонкий мыслитель; словом, всю эту дрянь. И волна смеха, которая прокатится по всему миру, смоет его святейшую особу.

— Я заметил, что Хомейни и Махди, если судить по их поступкам, имеют много общего.

— Не знаю. Весьма сомневаюсь, что Махди существует. Но если вы правы и он все же существует, то искать его надо не среди фанатиков, а на противоположном полюсе — среди прагматиков, далеких от религии. Я всё же не очень верю в это, Эван, хоть вы и говорили очень убедительно. Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам, всем нам. Но все это еще так неопределенно, так далеко. Я дам вам номер телефона учреждения, которого в действительности не существует. Только два человека знают этот номер. По нему вы сможете связаться со мной. Видите ли, Кендрик, я не должен афишировать свое знакомство с вами.

— Вижу, что непопулярность моя растет. Вашингтон тоже знать меня не желает.

— Ясно почему. Никто не хочет, чтобы именно его руки запятнала кровь американских заложников.

— Мне нужны документы и, возможно, список судов и самолетов, находящихся в районе, который я укажу точно.

— Но никаких записей или бумажек, за исключением документов! Имена и адреса вам сообщат; документы передаст наш человек.

— Благодарю. Между прочим, Госдепартамент говорил мне почти то же самое и на записи наложил запрет.

— По тем же причинам, полагаю.

— И еще одно, Ахмет: мне бы хотелось, чтобы мы вели себя так, будто совершенно незнакомы.

— Действительно?

— Да, по тем же соображениям, по которым я вынужден был не поддерживать отношений со Штатами. Я прохожу по их документации как персона нежелательная, так пусть я буду таким же и для вас.

Молодой султан нахмурился.

— Я принимаю ваше предложение. На кон поставлена ваша жизнь. Вы можете выиграть, но можете и проиграть. Мне доложили, что вы занялись политикой, стали конгрессменом.

— Я бросил политику, Ахмет, и вернулся сюда. Хотелось возвратиться в места, с которыми так много связано, где так хорошо работалось когда-то. Открыто сейчас к вам не попадешь; кому охота делать из себя живую мишень? Или превращать в мишень того, кто находится рядом.

— Я принимаю ваши объяснения и благодарю. Отец не раз говорил, что вы и ваши люди были одними из лучших. Помню, он обронил как-то: «Сколько бы мы ни заплатили этим медлительным верблюдам, цена никогда не будет чрезмерной». Разумеется, он сказал это как комплимент.

— Едва успев что-то сделать, мы принимались за новый проект. Может быть, медлительность наша была не столь уж значительной. Нам хотелось работать на разумных основаниях, а цены не были сногсшибательными. Теперь, Ахмет, ближе к делу. Нам на все осталось лишь четыре дня. Затем казни возобновятся. Я хотел узнать: если мне понадобится помощь, могу ли я рассчитывать на вас? Теперь все стало на свои места. С этого момента нельзя терять ни минуты. Я принял ваши условия, а вы мои. По какому каналу можно связаться с вами?

— Записывать не надо.

— Понял.

Султан назвал номер. Вместо обычных для Маската первых трех цифр «745» тут были «555», затем следовало три нуля и пятерка.

— Запомнили?

— Тут и запоминать нечего, — ответил Кендрик. — Линия идет через дворцовый селектор?

— Нет. Прямо к двум телефонам, которые заперты в стальных ящиках. Один из них находится в моем офисе, другой — в спальне. Они не звонят, когда поступает сигнал, только начинает мигать маленькая красная лампочка. В офисе она вмонтирована в правую заднюю ножку стола, а в спальне — в прикроватный столик. После десятого сигнала телефон готов к ответу.

— Десятого?

— Это дает возможность своевременно избавиться от присутствующих и говорить свободно. Когда я покидаю дворец, а «бипер» предупреждает о звонке, я уединяюсь и слушаю послание, которое передается таким образом, чтобы никто не мог ни перехватить, ни расшифровать его.

— Вы упоминали о том, что тайну знают только два человека. Могу я узнать, кто это, или такое любопытство будет чрезмерным?

— Почему же? — Черные глаза султана были прикованы к лицу американца. — Один из них — мой министр безопасности, а второй — моя жена.

— Спасибо за доверие.

Продолжая всматриваться в лицо Кендрика, султан продолжил:

— С вами случилась ужасная трагедия в этой части мира, Эван. Так много смертей, гибель самых близких друзей — и за всем этим кроется гнусная алчность. Я должен спросить у вас… Может, это безумие в Маскате всколыхнуло самые болезненные воспоминания и все ваши теории о Махди не более чем самообман?

— Это не выдумка и не самообман. Думаю, мне удастся переубедить вас.

— Возможно, если останетесь в живых.

— Скажу вам то же, что говорил в Госдепартаменте. Надеюсь, вы не думаете, что я в одиночку решусь на штурм посольства?

— Вы решитесь только в том случае, если столь же безумны, как и фанатики. Они тогда признают вас за своего.

— Но вы-то считаете это невозможным.

— Без сомнения, — согласился султан Омана, продолжая рассматривать конгрессмена из Колорадо. — Полагаю, вы знаете, что случится, если ваш план провалится и вас раскроют? Долго вам тогда не жить. Но мне хочется вас спросить: если найдутся люди, находящиеся в конфронтации, и люди эти потребуют, чтобы вы открыли им свои намерения, что вы сообщите им?

— Истинную правду в разумных пределах. Столько, сколько можно. Я действую на свой страх и риск как частное лицо, а не как представитель моего правительства, что может быть подтверждено. Версия такова: у меня здесь были большие денежные вложения, поэтому я и вернулся. Хочу помочь, потому что это совпадает с моими корыстными интересами.

— Значит, надеяться вам надо только на себя самого. Вы сделаете все, что в ваших силах, и если безумие убийств не остановится, вам будет не в чем себя винить.

— Вы абсолютно правы.

— Будьте осторожны, Эван. Мало кто доверится вам, но если испуг, вызванный вашими словами, будет чрезмерен, а слухи о вас распространятся не только среди друзей, вы окажетесь на волосок от смерти.

— Меня уже предупреждали.

— Кто?

— Человек в грузовике, который помог мне в самом начале.

Кендрик лежал на постели, глаза его были открыты. Мысли вращались вокруг одного и того же вопроса; он перебирал варианты; вспоминались полузабытые имена, лица… Он мысленно возвращался к порту, к докам Маската. Почему?

Потом внезапно вспомнилось иное. Сколько раз он и Менни Уэйнграсс закупали дополнительные места для оборудования на сухогрузах, идущих из Бахрейна в Эмираты?! Не сосчитать! Тянущийся сотни миль морской путь вдоль южного побережья к Маскату и его близнецу, портовому городу Матраху. Все это было свободной территорией, но после достижения узкого пролива Масира путь становился хуже; путешественники подвергались риску нападения кочевников на лошадях, сбивавшихся в банды с целью грабежа. Часть из них занималась контрабандой.

Теперь по крайней мере шесть западных государств сконцентрировали свое внимание на южном побережье Омана в районе Маската — этот район изучался ими довольно интенсивно. Это были Америка, Франция, Италия, Западная Германия и еще парочка стран. Все они объединяли усилия, чтобы провести анализ и разрешить кризис, связанный с заложниками. В действительности там курсировали только несколько патрульных американских судов, которые находились на внешнем рейде из-за боязни быть обстрелянными в заливе. Те, кто не желал уклоняться от выполнения своих обязанностей, испытывали бессильную ярость при мысли о том, что люди могут быть уничтожены, а они не в силах этому помешать. Террористы желали, чтобы новые экзекуции произошли якобы не по их вине, а были спровоцированы западными государствами. Южное побережье Омана находилось под пристальным наблюдением.

Резкий, словно сирена, звук всколыхнул сухой, жаркий воздух гостиничного номера. Эван поднял трубку.

— Да?

— Уходите из гостиницы, — прозвучал спокойный голос.

— Ахмет? — Эван опустил ноги на пол.

— Да. Не беспокойтесь. Наша беседа «защищена». Даже если кто-нибудь подслушивает, то разговор для него прозвучит бессмысленной тарабарщиной.

— Я назвал вас по имени.

— Если они и разобрали его — не страшно. Людей с подобными именами — тысячи.

— Что случилось?

— Мустафа. Вы рассказали мне о детях, я позвонил ему и приказал немедленно прибыть во дворец. К несчастью, в ярости я брякнул, что заинтересован в выяснении ситуации. После этого он, вероятно, позвонил кому-то и что-то рассказал.

— Почему вы говорите мне об этом?

— По дороге ко мне его убили. Выстрелом из пистолета. Он убит прямо в машине.

— О Господи!

— Если не ошибаюсь, причина была одна: не дать ему возможности встретиться с вами и со мной.

— Боже!

— Покидайте отель немедленно, но не оставляйте ничего, что могло бы пролить свет на тайну вашей личности. Это может быть опасно для вас. На улице вы увидите двух полисменов; они последуют за вами. Это охрана. Один из них сообщит вам имя человека, который снабдит вас необходимыми бумагами.

— Уже иду! — воскликнул Кендрик, вскакивая. — Значит, так: паспорт, кошелек поясной, билеты на самолет и, наконец, наклейки и нашивки, которые могли быть сделаны только в Америке.

— Хорошо, — голос Ахмета был спокойным и твердым, — вы меня убедили. Махди существует. И его люди существуют в реальности. Идите за ними. Разыщите его!

5

— Нейсиб! — раздался предостерегающий оклик, означающий «берегись». Кендрик повернулся и прижался к стене здания. Улочка была полна народа. В нескольких метрах от него маячила фигура полисмена, который его охранял. На голове американца был восточный головной убор. Эван взглянул налево и увидел двух бородатых и патлатых молодчиков в полувоенной одежде, пробирающихся через улочку, заполненную торговцами. В руках они держали уродливые многозарядные винтовки. Пинком ноги эти наглецы сбили лоток и тяжелыми башмаками затоптали ковер.

— Осторожно, сэр, — с беспокойством прошептал полицейский, — кажется, они не видят нас.

— Не понимаю.

Один из юных террористов приблизился к ним.

— Прижмитесь к стене! — скомандовал араб, оттесняя Кендрика в тень и прикрывая его своим телом.

— Почему?

Вооруженные хулиганы прошли, нагло расталкивая людей.

— Подождите, сэр! Они пьяны или от запрещенного спирта, или от крови, которую пролили. Но, благодарение Аллаху, они не в посольстве.

— Что из того?

— Когда мы в форме, то к посольству не имеем права даже близко подходить. Однако сейчас-то молодчики снаружи, и руки наши развязаны.

— Что вы намерены делать?

Идущий впереди террорист ударил прикладом по голове возмущающегося оманца. Его товарищ с угрожающим видом направил карабин на толпу.

— Эти подонки навлекут на себя гнев Аллаха, — заметил полисмен шепотом, и глаза его были полны ненависти. — Они хотят присоединиться к другим грязным свиньям. Стойте здесь, шейх. Не уходите от маленького базара. Я ведь еще не передал вам сообщение.

— О каких «других грязных свиньях» вы говорили?

Слова Эвана затерялись в гуле толпы; офицер султана отошел от стены, присоединился к напарнику и теперь пробирался через бушующее море людей. Кендрик надвинул головной убор пониже и двинулся следом.

Все, что последовало затем, могло показаться неопытному глазу столь же профессиональным и молниеносным, как действия хирурга, проникающего скальпелем в пораженный орган. Первый полицейский бросил мимолетный взгляд на коллегу. Они понимающе кивнули друг другу, одновременно бросились вперед, настигая кичливых террористов. Впереди к улице примыкала аллея. Будто какой-то особый сигнал пронесся по ней: вмиг опустел «тротуарный базар», продавцы и покупатели рассеялись по подворотням. Аллея превратилась в безлюдный туннель.

Два полицейских ножа молниеносно вонзились в запястья спесивых убийц. Их крик перекрыл на секунду многоголосый шум на площади; руки их разжались, и оружие упало наземь. Из ран заструилась кровь. Они пялились на полицейских в бессильной ярости; смерть для них была явно предпочтительнее такого позора.

Стражи порядка увлекли террористов в сумрачную аллею; незаметно для окружающих они прижимали к их бокам оружие. Пройдя метров десять в глубину, полицейские уложили молодчиков на камни тротуара и приставили к горлу ножи.

— Ла! — выкрикнул полицейский Эвану, что означало «нет». — Возвращайтесь назад! — продолжал он по-английски, опасаясь, что Кендрик может его не понять. — Прячьте лицо и не говорите ни слова!

— Я должен спросить у вас, — воскликнул Кендрик, поворачиваясь, но игнорируя вторую часть запрета. — Ведь они, скорее всего, не знают английского…

— Скорее всего, знают, шейх, — с досадой заметил второй полицейский. — Все, что вам хочется сказать, скажете позже. В мои полномочия входит и право запрещать, не вдаваясь в объяснения. Это понятно, сэр?

— Понятно. — Эван быстро кивнул и пошел назад к арке у входа на базар.

— Я вернусь, шейх, — сказал полицейский, нависая над пленником. — Мы только отведем ребят куда надо и тут же вернемся за вами.

Его последние слова заглушил отчаянный крик. Эван повернулся и увидел картину, которую не смог забыть до конца своих дней. Террорист, находящийся слева, выхватил у полицейского нож с широким лезвием и с размаху всадил себе в горло. Это зрелище перевернуло у Кендрика все внутри. Его чуть не вырвало.

— Идиот! — простонал второй полицейский как бы от сильной боли. — Сопляк! Свинья! Зачем ты это сделал?

Но напрасны уже были все слова. Террорист умер. Кровь, заливая его молодое лицо, стекала по бороде на землю.

«Во всяком случае, — подумал Эван, — я свидетель микрокосма насилия, боли и тщетной суеты, сегодня олицетворяющему собой мир Среднего Востока и Юго-Западной Азии».

— Все меняется! — рявкнул первый офицер, убрал руку с ножом от горла недоверчиво глядящего пленника и похлопал товарища по плечу. Второй офицер потряс головой, будто пытаясь избавиться от видения окровавленного трупа на тротуаре, затем поспешно кивнул, давая знать, что все понятно. Первый офицер приблизился к Кендрику.

— Надо сделать так, чтобы информация об инциденте не слишком быстро распространилась. Поэтому мы должны действовать весьма оперативно. Человек, которого вы ищете и который ждет вас, известен под именем эль-Баз. Встреча произойдет в магазине за старой южной крепостью в районе порта. Там есть пекарня. Зайдете внутрь и спросите хозяина.

— Южная крепость в районе порта? — переспросил Кендрик.

— Там находятся две каменные крепости, построенные еще португальцами много столетий назад. Мирани и Джелайли…

— Да, да. Я вспомнил, — прервал его Эван, стараясь не смотреть на мертвое тело с изувеченной шеей. — Две крепости построены для защиты порта от нападения пиратов. Теперь они полуразрушены.

— Времени нет, сэр. Идите. Перебегайте на другую сторону. Вас не должны здесь видеть! Быстро!

— Сначала ответьте на мой вопрос, — отрезал Кендрик, к ярости полицейского не двигаясь с места. — Иначе я остаюсь на месте и за все последствия вы ответите перед султаном.

— Какой еще вопрос? Уматывайте!

— Вы сказали, что эти двое должны присоединиться к другим… свиньям. Что это за свиньи и где они?

— Нет времени!

— Отвечайте!

Полицейский фыркнул и побагровел от гнева.

— Ну, хорошо. Такой инцидент, как этим вечером, уже был. У нас есть заключение. Трупы опознали. Возникло предположение, что какая-то часть террористов из посольства не остается постоянно в его стенах, а курсирует.

— Сколько же таких «курьеров»?

— Тридцать или сорок. Теперь, возможно, около пятидесяти. Одни покидают посольство, а другие — всегда другие — занимают их место.

— Где?

Офицер взглянул на Эвана и покачал головой.

— Вот этого я вам не скажу, сэр. Идите же!

— Я понял. Благодарю.

Конгрессмен из Колорадо рысцой направился к выходу из переулка; когда он проходил мимо лежащего террориста, то отвернулся, чтобы не видеть, как струится кровь, заполняя щели между булыжниками.

Он выскочил на улицу, глянул на небо и определился с направлением. Надо было двигаться к морю, к руинам старинной крепости на южном берегу бухты. Конгрессмен должен найти человека по имени эль-Баз и решить вопрос с бумагами. Но больше его сейчас занимало иное: «Тридцать или сорок человек. Теперь, возможно, пятьдесят». Они содержались где-то в городе или поблизости от него в полной изоляции, секретно. Если его теория верна, эти юные головорезы являлись инструментом финансовых воротил из Бахрейна. Наиболее преданных фанатиков помещали в тюрьму, убеждая их, что там они будут получать все необходимое. Нужно было отобрать фанатиков с вполне определенными качествами. Это трудно, но возможно. Эван говорил Френку Свану, что наверняка один из двадцати террористов может оказаться достаточно интеллектуальным. По самым грубым подсчетам, десять или даже двадцать головорезов отвечали этим требованиям. В заключении находился, вероятно, не один такой человек. Если бы побыть в камере несколько часов, а лучше провести с ними ночь, то можно было бы дать вполне определенный ответ. Стоило ради этого постараться, потратить время. Чтобы начать охоту, ему нужно было несколько вещей: имя, код связи с Бахрейном и кое-что еще. Он обязан был пробраться к заключенным еще этой ночью. Казни возобновятся через три дня.

Но прежде всего — бумаги у эль-База!

Развалины старой португальской крепости мрачно вздымались в темное небо. Острые очертания ее и мощь кладки свидетельствовали о промчавшихся здесь военных бурях давних времен. Эван поспешно пробирался через район города, известный как Харат Вальят, к рынку Сабат Айнуб. В переводе это значило «корзина винограда». Здесь торговля шла более солидно; магазины выстроились в ряд вдоль площади. Архитектурный ансамбль являл собой смесь арабских, персидских, индийских и самых современных западных веяний. «Все эти веяния непостоянны, — думал Кендрик. — Оманская самобытность восторжествует. Исчезнут следы завоеваний, прекратится экономическая и политическая зависимость, забудут о террористах». Но более исторического наследия его беспокоило наследие Махди.

Он оказался на большой площади. Из фонтана времен римского владычества били струи воды и падали в темную воду бассейна, в центре которого находилось изваяние работы какого-то итальянца — фигура склонившегося шейха. Одежды его развевались. Внимание Эвана привлекла толпа. В основном она состояла из арабов, которые пытались всучить товары глуповатым, по их мнению, европейцам — туристам, запакованным в свою жаркую и неудобную одежду, абсолютно безразличных к тому, что происходит в посольстве. Между тем и находящиеся здесь оманцы казались похожими на роботов, обращающих внимание на второстепенное, несущественное, намеренно не глядящих в сторону посольства, находящегося отсюда на расстоянии меньше мили. Оттуда доносилась исступленная стрельба. И все же порой они как бы случайно косились в ту сторону и хмурились, будто не веря или не желая верить в то, что такое могло случиться в их мирном Маскате. Это было за пределами их понимания. Они не были частью этого безумия, а отгораживались от него, не желая ни видеть его, ни слышать.

Эван увидел пекарню с вывеской «Orange baklava». При ней имелся выстроенный в турецком стиле небольшой магазин со стеклянным фасадом. Магазинчик был зажат между большим, ярко освещенным ювелирным магазином и магазином, который торговал модной женской одеждой. Над грудами аксессуаров сверкала золотом и чернью надпись: «Париж». Кендрик по диагонали пересек площадь, миновал фонтан и подошел к двери пекарни.

— Ваши люди оказались абсолютно правы, — констатировала темноволосая женщина в прекрасно сшитом черном костюме, выходя из тени на Харат Вальят. В руке она держала миниатюрную камеру. Палец ее нажал на спуск затвора, запечатлев, как Эван входит в булочную, находящуюся у рынка Сабат Айнуб. — На базаре его видели? — поинтересовалась она, пряча аппарат в сумочку и обращаясь к низкорослому средних лет арабу, который стоял сзади.

— Говорили о каком-то человеке, бросившемся в аллею следом за полицией, — сообщил тот, поглядывая на пекарню.

— Значит, его видели?

— Да. Он вбежал, придерживая застежку, которую, вероятно, оторвали в толчее. Это информация, которую сообщил наш наблюдатель.

— Вы и ваши люди хорошо поработали, — одобрительно заметила женщина, мягко улыбаясь.

— Мы стараемся, йа аниса Калехла, — пробормотал араб, используя уважительную форму обращения.

— Но почему пекарня? — спросила Калехла. — Есть какие-то соображения на этот счет?

— А почему бы и нет? Хотя я баклаву не люблю. Это евреям она нравится.

— Любому ясно, что наш подшефный пошел в пекарню не за булочками и не за историческими материалами о Египте и Израиле в турецкой трактовке.

— В вас говорит дочь Клеопатры, — улыбнулся собеседник.

— Дочь Клеопатры не понимает, к чему вы все это говорите. Я просто хочу уяснить истинное положение вещей.

— Все началось с путешествия в военном седане, который подобрал нашего поднадзорного в нескольких кварталах к северу от отеля во время Второй Опоры эль-Магреба.

— У него должны быть друзья в армии.

— В Маскате только гарнизон султана.

— Что?

— Офицеры меняются каждые два месяца. Одни направляются на точки у Джидды и Мармула и в гарнизоны вдоль границы Южного Йемена, другие возвращаются в город.

— Ваши соображения?

— Их два, Калехла. Первое: я обнаружил удивительное совпадение. Объект после четырех лет пребывания здесь должен был довольно близко познакомиться с офицерским корпусом, и вот именно это формирование после всех ротаций на протяжении последних двух недель снова введено в Маскат.

— Согласна, совпадение любопытное. Тем не менее это может быть обычным совпадением. Ваше второе соображение?

— Второе в какой-то степени противоречит первому. В эти дни ни одна машина гарнизона без личного разрешения султана не перевозила бы иностранца.

— Разрешения султана?

— Именно так.

— Он не посмел бы! Он под колпаком! Одно неверное движение, и ему придется отвечать за возобновление казней. И если это случится, американцы вынуждены будут раздавить Оман. Султан знает об этом.

В тусклом свете можно было разглядеть напряженное выражение на лице Калехлы, с которым она вглядывалась в лицо мужчины.

— Если военная машина возила объект на встречу с султаном, то она же должна была отвезти его назад.

— Это так, — согласился араб.

— А из этого следует, что они могли прийти к какому-то общему соглашению. Но в любом случае все это остается под нашим контролем.

— Абсолютно точно.

— Мы должны знать, о чем они говорили и к какому соглашению пришли, не так ли?

— Для нас крайне опасно находиться в неведении, — кивнул араб. — Сейчас может решаться не просто вопрос о жизни и смерти заложников. Решается судьба нации. Моей нации. И я пойду на все, чтобы перевес оказался на нашей стороне. Вы понимаете меня, дорогая Калехла?

— Да, сахби эль-Амер.

— Из двух зол выбирают меньшее.

— Я понимаю.

— В самом деле? У вас, в Средиземноморье, было больше возможностей, чем имели мы в нашем мрачном заливе. Но теперь настало наше время. И ничто нас не может остановить.

— Я хочу, чтобы ваше время пришло, дорогой друг. Мы все хотим этого.

— Тогда делайте то, что вы должны делать, Калехла.

— Обязательно. — Женщина сунула руку в сумку и вынула автомат с коротким прикладом. Держа его в левой руке, она достала оттуда же обойму и со щелчком вставила ее в рукоятку. Оружие было готово к бою.

— Теперь идите, — сказала Калехла, поправляя ремешок на плече. Руку она держала в сумке, сжимая автомат. — Мы понимаем друг друга. Вы должны находиться в это время в том месте, где вас могут увидеть. Алиби. Отсюда вам пора уходить.

— Идите с Аллахом, Калехла.

— Я его отправляю к Аллаху ходатайствовать о своих делах. Быстрее! Он выходит из пекарни. Я последую за ним и сделаю все, что надлежит. Вы имеете в запасе от десяти до пятнадцати минут.

— Вы спасаете нас. Сокровище вы наше! Будьте осторожней, Калехла! А я пойду в мечеть Завади и поговорю со старшими муллами и муэдзинами. Они смогут подтвердить мое алиби. Туда не более пяти минут хода.

Женщина попрощалась и пошла через площадь, пересекая ее по левой стороне. Ее взгляд был прикован к американцу в арабской одежде, который миновал фонтан и направлялся к темной узкой улочке, идущей к востоку от Сабат Айнуб.

«Что этот чертов дурак делает? — подумала она, поправляя шляпу левой рукой и лихорадочно сжимая автомат правой. — Он направляется в Шари эль-Мишквис, — заключила она. Этот район был самым опасным в городе, и посторонние его обычно избегали. — Он действительно не профессионал. Я не могу идти за ним в этой одежде! Но я должна. Боже, из-за него погибну и я!»

Эван Кендрик торопливо шагал по неровной булыжной мостовой. Вдоль узкой дороги ютились ветхие здания с осыпающейся штукатуркой. Окна были выбиты и временно закрыты фанерой и вообще чем попало. Там, где оконные переплеты и рамы сохранились, их защищали старые перекошенные ставни. Обнаженные провода свисали до земли. Острый запах арабской кухни смешивался с более сильными запахами. Их невозможно было не узнать: гашиш, горящие листья коки. Эти контрабандные товары доставлялись через неконтролируемый Залив и заставляли людей выворачивать карманы.

Жители этого района, этого гетто, не шли, а пробирались, настороженные, опасливо озирающиеся; а в это же время из-за закрытых ставен доносились взрывы смеха. Восточные одеяния и синие джинсы мирно сосуществовали, рядышком находились вышедшие из моды мини-юбки и форма солдат и матросов доброй дюжины различных наций. Кендрик разыскивал Шари эль-Балах под номером 77. Здесь его должен был ждать человек по имени эль-Баз.

И вот перед ним оказалась тяжелая дверь с толстой металлической перекладиной на уровне человеческого роста. Справа у входа на корточках сидел человек.

— Эсмехле, — извинился Эван и шагнул вперед.

— Лей? — раздался вопрос.

— Мне назначена встреча, — ответил Эван по-арабски.

— Кто вас послал? — спросил тот же человек.

— Не ваша забота.

— Мне не по душе такие ответы. — Араб приподнялся. Его одежду немного оттопыривала рукоять пистолета. — Последний раз спрашиваю, кто вас послал?

Эван недоумевал, почему полицейский султана не дал ему пароль. Ему совсем не нравились неожиданные и ненужные препятствия. Он выпалил:

— Я был в пекарне на Сабат Айнуб, — и поспешно добавил: — Я сказал, что…

— Пекарня? — поднял бровь человек у двери. — На Сабат Айнуб по меньшей мере три пекарни.

— Черт возьми, это там, где баклава? — выпалил Кендрик, не отрывая взгляда от рукояти пистолета. — Такие дурацкие вывески!

— Достаточно, — прервал его араб, вставая. — Я, наконец, получил простой ответ на простой вопрос. Вас послал пекарь?

— Я твержу вам об этом уже целый час. Войти можно?

— Давайте все же определимся, к кому вы пришли.

— Черт бы вас всех побрал! К человеку, который живет здесь, работает…

— Имя хоть какое-нибудь у него есть?

— Вам это надо знать обязательно?

— Вы сказали только о Сабат Айнуб. И все…

— Бог с вами! — не выдержал Кендрик. — Хорошо. Меня направили к эль-Базу. Хоть теперь разрешите войти. Я тороплюсь.

— Вы должны все понимать, сэр. Он ждет вас. Но такова суровая необходимость для…

С улицы вдруг донесся неясный шум. Всплеск мужских голосов, крики, эхом прокатывающиеся по улице. И весь этот шум покрыл пронзительный женский голос:

— Сайбуни файхейли!

Потом тот же голос произнес на чистейшем английском:

— Проклятые выродки!

Эван и привратник рывком повернулись в ту сторону, откуда донеслись зловещие звуки рикошетирующих пуль.

Араб тут же бросился на пол. Эван осторожно выглянул на улицу. Там стояла женщина, одетая в темный европейский костюм. В левой руке она сжимала нож, а в правой — автомат; Кендрик сделал несколько шагов по тротуару к женщине. Их глаза встретились. Женщина рывком вскинула автомат. Эван замер, лихорадочно соображая, что же предпринять. Любое резкое движение могло спровоцировать выстрел. Выстрела, к счастью, не последовало. Вместо этого женщина, не опуская оружие, отступила на несколько шагов в тень. Раздался резкий свист, и она помчалась по улице.

Эта женщина выследила его и хотела убить. Кто она?

— Сюда, — донесся до него тревожный шепот привратника.

Эван повернул голову. Араб усиленно жестикулировал, показывая на замаскированную дверь.

— Поторопитесь, сэр! Никто не должен видеть, как вы сюда входите.

Араб небольшого роста захлопнул дверь и задвинул засов, косясь на гостя.

Эван находился в помещении, напоминавшем вестибюль. Дальше шел коридор, по обе стороны которого располагались запертые двери. Небольшие персидские ковры покрывали пол и стены. На любом западном аукционе они бы стоили кучу денег. Человек по имени эль-Баз обладал настоящим сокровищем. Без сомнения, этот человек не был беден, но не исключено, что ковры нужны были, чтобы прикрывать щели в стенах.

— Это я эль-Баз, — сообщил малорослый джентльмен. — Теперь вам придется забыть о своем имени. Идите, вторая дверь направо. Сейчас приступим к наиболее важной части нашего мероприятия. Остальное приложится.

— Что именно? — переспросил Эван.

— То, что необходимо, — ответил эль-Баз. — Документы оформлены в соответствии с последней информацией.

— С какой информацией?

— Кто вы, и что вы, и откуда могли прибыть? Это все, что мне нужно.

— Кто снабдил вас этой информацией?

— Не имею представления. — Собеседник коснулся руки Кендрика, предлагая пройти дальше. — Некто неизвестный дал мне по телефону инструкции. Откуда звонили — тоже неизвестно. Но она назвала пароль, и я должен был повиноваться.

— Она?

— Пол не играет роли, шейх. Важно, что было сказано. Входите же.

Эль-Баз открыл дверь в маленькую фотостудию; оборудование ее оказалось довольно старым. Оценивающий взгляд Кендрика не остался незамеченным эль-Базом.

— Камера слева служит для изготовления снимков на документы, — пояснил он. — Садитесь вот сюда на стул. Все произойдет быстро и безболезненно.

Эль-Баз работал споро. Пленка была позитивной, поэтому выход на документ шел без сучка и задоринки.

Правой ногой и рукой в хирургической перчатке он одновременно нажал на скрытые кнопки. В стене появилось отверстие около двух футов шириной. Низкорослый изготовитель поддельных документов ступил в образовавшийся проем, приглашая Кендрика следовать за собой.

Эван увидел на этот раз самое современное оборудование, которое и в Вашингтоне не всегда встретишь. Тут находились два больших 486-х компьютера с принтерами, четыре телефонных аппарата разного цвета, снабженных модемами.

— Вот, — произнес эль-Баз, указывая на компьютер слева. Экран ожил, на нем появились зеленые буквы. — Здесь вся необходимая информация. Вы будете снабжены документами, которые лучше подлинных. Садитесь. Изучайте самого себя.

— Изучать самого себя?! — вырвалось у Кендрика.

— Вы — уроженец Саудовской Аравии. Профессия — инженер-конструктор. В ваших жилах течет и европейская кровь — наследство дедушки, я полагаю. Все это видно на экране.

— Европейская кровь?

— Да, это будет объяснять некоторые особенности вашей внешности.

— Погодите минутку. — Эван склонился, вглядываясь в экран. — Этот человек существует в действительности?

— Существовал. Прошлым вечером скончался в Восточном Берлине.

— Умер? Вчера вечером?

— Разведка Восточной Германии находится под контролем Советского Союза. Смерть этого человека оставят в тайне на протяжении еще нескольких дней, а возможно, и недель. Между тем мистер Бахруди прибывает сюда, и должным образом заполняет иммиграционный бланк, и получает визу, действительную в течение тридцати дней.

— Итак, если кому-нибудь взбредет в голову учинить проверку, — добавил Кендрик, — то этот Бахруди здесь на абсолютно законных основаниях и, разумеется, он не умирал в Восточном Берлине.

— Точно.

— Что случится, если я провалюсь?

— Это будет иметь для вас самые плачевные последствия. На тот свет вы отправитесь курьерским.

— Но Советы могут побеспокоить нас. Они-то знают, что я не Бахруди.

— Смогут ли они? Захотят ли они? — Старый араб пожал плечами. — Никогда не упускаем случая поставить палку в колеса КГБ, шейх.

Эван помолчал, нахмурился.

— Кажется, мне понятно, к чему вы клоните. Но как у вас все это получается? Вы знаете о смерти саудовца в Восточном Берлине, у вас его полное досье. Известно даже, что дед его был европейцем. Невероятно!

— Поверьте, молодой человек, я его знать не знаю и никогда с ним не встречался. Конечно, есть во многих местах наши единомышленники, подобные мне, но это уже не ваша забота. Лучше изучайте факты биографии: как звали родителей, в какой школе и университете вы учились и как? Большего вам и не надо. Старайтесь выучить все на отлично, за четверку можно схлопотать пулю в живот.

Кендрик выбрался из подземного города — города в городе на окраине Вальят Госпитал в северо-восточной части Маската. Он находился менее чем в ста пятидесяти ярдах от ворот американского посольства. На полупустой улице шлялись самые твердолобые зрители. Факелы и вспышки выстрелов в посольстве создавали впечатление, что в нем Бог знает сколько безумствующих людей. Все это делалось развлечения ради. Постепенно все стихало, всеми овладевал сон. Впереди, менее чем в четверти мили от Харат Вальят, находился Алам-Дворец — приморская резиденция молодого султана. Эван взглянул на часы. У него нет и часа форы. Времени в обрез, а Ахмет человек быстрый. Он оглянулся в поисках уличного телефона и вспомнил, что находится рядом с больницей. Местность была знакома, так как Эвану дважды пришлось сопровождать сюда почтенного старого джентльмена. Первый раз, когда архитектор заявил, что ему в коньяк подсыпали яд, а второй, — когда некая оманка приложилась к его физиономии столь сурово, что пришлось наложить несколько скобок.

Три белых пластиковых раковины таксофонов тускло поблескивали в свете уличных фонарей. Он сунул руку в карман, чтобы убедиться, что фальшивый паспорт на месте, как вдруг безошибочный инстинкт будто толкнул его в спину. Он пробежал пару десятков метров, отошел под прикрытие здания и огляделся. Ложная тревога? Эван вернулся к телефону, вбросил сразу несколько монет и набрал необычный номер 555-0005.

Когда прозвучал восьмой гудок, лоб конгрессмена оросили капли пота. Еще два гудка, и ему ответят.

— Йах, — произнес приветливый голос. — Да?

— Легализовался, — сказал Эван.

— Так быстро? — удивился Ахмет.

— Теперь еще одно. За мной следила женщина. Освещение было скудное, но я рассмотрел, что она среднего роста, брюнетка с длинными волосами, одетая в темный дорогой европейский костюм. Вы знаете женщин, которым подошли бы эти приметы?

— Если вы имеете в виду тех, кто должен был следовать за вами к эль-Базу, то нет. Что дальше?

— Я думаю, у нее было намерение пристрелить меня.

— Что?

— Кстати! Информацию обо мне эль-Базу тоже дала женщина по телефону.

— Я знаю об этом.

— Нет ли здесь какой-нибудь взаимосвязи?

— Выражайтесь яснее.

— Кто-то мог пробраться в мою комнату, порыться в бумагах, а затем, чтобы внести сумятицу…

— Нелогично, — твердо заявил Ахмет. — Женщина, звонившая эль-Базу, — моя жена. Больше никто не имеет здесь информации о вас.

— Спасибо вам за это. Но тут обо мне прознал кто-то еще.

— Вы общались с четырьмя оманцами, Эван. Наш общий друг, Мустафа, убит. Очень похоже на то, что информация о вас каким-то образом расползается. Вот почему оставшиеся трое находятся под круглосуточным наблюдением. Возможно, и вы ненадолго должны уйти в тень, залечь на дно хотя бы на сутки. Я могу устроить это, а тем временем многое выяснится. К тому же мы с вами должны кое-что обсудить. Это касается Амаля Бахруди. Спрятаться на день — лучший выход, как вы думаете?

— Нет, — глухо отозвался Кендрик. — Скрыться, но не прятаться.

— Что-то я вас не понимаю.

— Я хочу быть схваченным и арестованным как террорист. Швырните меня в то бурлящее варево, которое мне просто необходимо попробовать. Я бы попросил вас, чтобы это случилось уже сегодня вечером.

6

Фигура в накидке трусцой бежала по середине широкой улицы Вади эль-Кабир. Человек этот вынырнул из тьмы где-то за массивом Матхейб Гейт, в нескольких сотнях ярдов от порта, к западу от старинной португальской крепости Мирани. Одеяние человека было пропитано нефтью, измарано, а головной убор, чудом удерживающийся на затылке, не прикрывал мокрые волосы. Люди, которых в этот поздний час на улице было немного, понимали, что человек этот только что выбрался из моря, спрыгнув с корабля, чтобы незаконно пробраться в мирный султанат; значит, он беженец или террорист.

Тишина взорвалась воем битональной сирены. Звук становился все громче, по мере того, как патрульная машина, повернув с Вади эль-Увар на Вади эль-Кабир, помчалась за бегущим человеком. Погоня приближалась; полицейских проинформировали о возможности провокаций, и они готовы были ко всему. В эти дни они находились в состоянии постоянной готовности — нетерпеливые и разъяренные. Слепящий свет прорезал темноту улицы; луч света полицейского прожектора выхватывал из мрака все детали. Вот в луч попал убегающий нелегал; он круто повернул к ряду магазинов. Их витрины теперь защищали металлические ставни — каких-нибудь три недели назад об этом и речи быть не могло. Человек снова повернулся и, несколько неуверенно, пересек Вади эль-Кабир. Вдруг он остановился — путь ему преградили запоздалые прогуливающиеся. Они стояли плечом к плечу, в настороженных глазах затаился не только страх, но и что-то иное, что сплачивало их. Эти люди хотели, чтобы все в городе, наконец, вернулось на свои места. Коротышка в европейском деловом костюме, но в арабском головном уборе осторожно ступил вперед. Двое его спутников — более крупные, но и более осторожные мужчины — последовали за ним. Мгновенно на Вади эль-Кабир собралась толпа; люди пытались выстроиться в линию — мужчины в длинных одеждах и женщины с закрытыми лицами. Мужество возникло из раздражения и ярости. Они хотели и могли остановить террориста.

— Уходите! Рассыпайтесь во все стороны. У него может быть граната.

Полицейский офицер выпрыгнул из машины и рванулся вперед. Его автомат следовал за целью.

— Разбегайтесь! — прокричал второй полицейский, со спринтерской скоростью бегущий по левой стороне улицы. — Не попадите под наш огонь!

Испуганные люди разбегались во все стороны, стараясь то ли удрать подальше, то ли спрятаться за строениями. Беглец только попытался сунуть руку под испачканную одежду, как тут же прозвучало стаккатто автоматной очереди. Он вскрикнул, призвав Аллаха, ухватился за плечо и рухнул на мостовую. Незнакомец казался мертвым, но в тусклом свете трудно было определить, насколько серьезна рана. Вот он вскрикнул снова, застонал, призывая все беды на головы нападавших. Полицейские сели в приблизившуюся машину и подъехали к раненому.

Патрульная машина резко остановилась, двое полицейских выскочили из нее, прижали нелегала к земле и поспешно связали. Третий полицейский — офицер — вышел наружу и приказал:

— Обыщите. У него должно быть оружие.

Но его подчиненные уже заблаговременно выполнили приказ.

— Это именно он, — произнес старший офицер, склонившись над пленником. Голос его звучал громче обычного. — Наложите ему повязку. Если есть какие-нибудь документы, давайте их сюда.

Наблюдающие все это люди, влекомые любопытством, медленно собирались к месту происшествия. Они покидали темноту, чтобы увидеть окончание спектакля в тусклом свете уличных фонарей.

— Вы правы, сэр, — рявкнул полицейский, находящийся слева от пленника. — Вот документы.

— Бахруди! — воскликнул офицер с триумфом, просматривая бумаги, вынутые из пакета. — Этот человек исчез в Восточном Берлине и теперь, слава Аллаху, оказался в наших руках.

— Эй, вы! — воскликнул полицейский, стоящий на коленях справа от беглеца, обращаясь к толпе. — Расходитесь. Прочь отсюда! У этого негодяя могут быть защитники. Это известный Бахруди, террорист из Восточной Европы. Мы немедленно даем радиограмму в гарнизон султана. Уходите побыстрее, а то как бы ненароком вас тут не пристрелили.

Свидетели тут же исчезли, обратившись в бегство в южном направлении по Вади эль-Кабиру. Их возродившееся было мужество не выдержало первого испытания — перспектива предстоящего сражения вызвала у них панику. Толпа была теперь твердо уверена, что пресловутый международный террорист Амаль Бахруди пойман.

— В нашем городе слухи распространяются с молниеносной быстротой, — прокомментировал сержант полиции на отличном английском, помогая «пленнику» встать. — Мы тоже внесем свою лепту, если возникнет необходимость.

— У меня к вам вопрос. Даже два. Простите, три! — Эван сбросил головной убор и взглянул на офицера. — Что это за слова «именно он»? Лидер исламистов из Западной Европы, что ли?

— Точно так, сэр. Это чистейшая правда.

— Думаю, мне надо идти.

— На машине, пожалуйста. Время дорого. Мы должны уже уезжать.

— Жду ответа на мой вопрос!

Двое полицейских подхватили конгрессмена под руки и подвели к задней дверце.

— Я согласен играть в эти веселые игры, если буду полностью проинформирован обо всем, — продолжал Эван, забираясь в зеленый полицейский седан. — Мне почему-то забыли сообщить, что почтенный гражданин, имя которого я принял, тот самый убийца, который швыряет бомбы направо и налево по всей Европе.

— Я могу только повториться, сказав то, что уже было сказано, — пробормотал сержант, усаживаясь рядом с Кендриком. — Вам все объяснят в лаборатории штаб-квартиры.

— Я знаю о лаборатории, но ничего не знаю о Бахруди.

— Он существует, сэр.

— Об этом я догадываюсь. Но все остальное…

— Поторопись, водитель, — приказал полицейский офицер. — А вы двое остаетесь.

Седан развернулся и покатил к Вади эль-Увар.

— Ну, хорошо, он реален, понимаю это, — настаивал Кендрик. — Но почему никто не поставил меня в известность, что человек этот — известнейший террорист?

— Все выясните в лаборатории, сэр. — Сержант полиции закурил коричневую арабскую сигарету и с облегчением выпустил дым через ноздри. Его часть работы была выполнена.

— Дело в том, что компьютер эль-База не показал всю информацию, — сказал оманский доктор, исследуя обнаженное плечо Эвана. Они были вдвоем в комнате для обследования, находящейся при лаборатории. Кендрик сидел на высокой кушетке, ноги покоились на подставке, пояс с деньгами находился рядом. — Как личный врач султана, каковым я являюсь еще со времен его золотого детства, буду вашей единственной связующей нитью с ним, если по какой-то причине не сможете выйти на связь с ним непосредственно. Это понятно?

— Как связаться с вами?

— Позвоните в больницу или по моему личному телефону. Я дам вам его, как только мы закончим все манипуляции. Брюки и прочее можете натянуть. Но прежде наложим на вас краску полностью. Она не должна покрывать вас пятнами или полосами, иначе вас молниеносно раскусят. И с поясом, хранящим наличность, придется распроститься.

— Вы сохраните его для меня?

— Ну, разумеется.

— Если вы не против, вернемся к Бахруди, — произнес Эван настойчиво, продолжая втирать в кожу пигментирующий гель. Оманский доктор помогал ему в этом, обрабатывая грудь и спину. — Почему же эль-Баз не сказал мне об этом интересном факте?

— Инструктаж Ахмета. Он опасался, что вы будете протестовать, и поэтому все хотел объяснить вам сам.

— Я разговаривал с ним менее часа назад. Он не сказал о Бахруди ничего особенного.

— И вы ужасно торопились, и у него по горло дел, связанных с организацией вашего мнимого ареста. Поэтому-то он оставил все объяснения на мою долю. Поднимите руку повыше, пожалуйста.

— И каково же объяснение? — потребовал Эван уже не таким сердитым голосом.

— Проще пареной репы. Если бы вас захватили террористы, у вас была бы на какое-то время удобная позиция для отступления. А мы бы имели определенный запас времени, чтобы помочь вам, если бы вообще были в состоянии сделать это.

— Какая такая удобная для отступления позиция?

— Они бы считали вас одним из своих до тех пор, пока…

— До тех пор, пока не выяснилось бы, что истинный Бахруди почил в бозе.

— Его труп в КГБ, — сообщил доктор. — Комитет проявляет явную нерешительность, опасаясь недоразумений.

— Эль-Баз что-то говорил об этом.

— Если и существует в Маскате человек, знающий что-нибудь определенное, так это эль-Баз.

— Если Бахруди — персона, желательная в Омане, а меня примут как Бахруди, то это может оказаться неплохой возможностью для… Если только Советы не вмешаются и не вынесут все, как на лопате.

— О, прежде чем Советы возьмутся за лопату, они предпримут детальное ее обследование со всех сторон, согласуют предмет исследования на всех уровнях. Им не хватает уверенности. Они опасаются подвоха, затруднительных ситуаций и потому только наблюдают за развитием событий. Теперь займемся вашей второй рукой. Держите ее прямо, пожалуйста.

— Еще один вопрос, — твердо произнес Эван. — Если, предположим, Бахруди проходил через ваши иммиграционные службы, почему же ваша служба безопасности не схватила его?

— Скажите, шейх, много ли у вас граждан, которых зовут Джон Смит?

— Ну…

— Бахруди довольно распространенная арабская фамилия. Чаще она встречается в Каире. Амаль — то же, что и Джо или Билл и, конечно, Джон.

— Итак, эль-Баз ввел его в иммиграционный компьютер. Все поднимают флаги…

— И тут же опускают. Официальные органы ограничиваются осмотром и наблюдением. Крутые меры предпринимаются редко.

— Будем считать, что по моей шее веревка не плачет, — прокомментировал Эван.

— Да. Террористы не делают объявления о своем прибытии в чужую страну, чтобы не причинять лишних хлопот местным органам правопорядка. У него фальшивые документы… Но может же быть, что у Джона Бута, фармаколога из Филадельфии, такое же имя и такая же фамилия, как и у наемного убийцы, сидящего в тюрьме Театр Форда.

— А вы неплохо ориентируетесь в американских делах.

— Медицинская школа Джона Гопкинса, мистер Бахруди. По милости отца нынешнего султана, который пришел к выводу, что дети бедуинов достойны большего, чем полунищее существование кочевника.

— Как это все случилось?

— Это уже совсем другая история. Можете опустить руку.

Эван взглянул на доктора.

— Полагаю, что вы очень преданы султану.

Оманский врач ответил ему пристальным взглядом.

— Ради него я готов на все, шейх, — тихо произнес он. — Необязательно мой метод будет отличаться жестокостью. Яд, или ошибочный диагноз во время кризиса, или неловкое движение скальпелем — таким образом я смогу отдать ему свой долг.

— Уверен, что вам это под силу. Надеюсь, вы на моей стороне.

— Постольку, поскольку. А вот доказательство моей осведомленности: я знаю некий телефон 555-0005.

— Принимается. Как вас зовут?

— Файзал. Доктор Амаль Файзал.

— Понимаю. Фамилия и имя столь же редкие, как и Джон Смит.

Кендрик соскочил со стола и, не одеваясь, направился к маленькой раковине в противоположном конце комнаты. Он смыл пятна с пальцев и осмотрел себя в зеркало. Тело потемнело, и он вполне мог сойти за араба. Эван придирчиво осмотрел изображение темнокожего человека в зеркале. Рядом с ним теснилось изображение врача.

— Я хочу знать, — заявил Кендрик отражению, — есть ли в тюрьме какие-либо ритуалы или обряды посвящения? Вы должны быть в курсе дела, ведь в любой порядочной тюрьме все прослушивается.

— Есть подслушивающая аппаратура. Есть! И заключенные догадываются об этом. Они собираются у двери, где спрятан главный микрофон, и поднимают страшный шум. Потолок слишком высок, и монтировать там аппаратуру бессмысленно, поэтому еще один микрофон замаскирован в бачке туалета. Именно туалеты в наших тюрьмах явились одним из признаков прогресса. Они построены несколько лет назад по приказу нового султана и заменили прежние норы в полу. Маскировка подслушивающих устройств не дала никакого эффекта. Заключенные приблизительно догадывались, где они находятся. Даже то немногое, что удается подслушать, малопригодно. Заключенные, подобно их собратьям на воле, постоянно соперничают: выясняют, кто из них самый рьяный, самый крутой. Из-за того, что постоянно поступают новички, многие не знают друг друга. Как следствие, крутые меры выяснения, кто есть кто, зачастую очень грубые. Они — фанатики, но не дураки, шейх. Бдительность — их кредо, а боязнь проникновения в их ряды врагов — постоянный пунктик.

— Это будет и мое кредо! — Кендрик вернулся к кушетке и стал перебирать одежду заключенного, приготовленную для него. — Я такой же фанатик, как и те, кто находится внутри, — продолжал он. — Я ничем не отличаюсь от них, — он повернулся к Амалю. — Мне необходимы имена лидеров, находящихся в посольстве. Я не делал никаких записей, но запомнил два имени, так как они повторялись несколько раз. Одного зовут Абу Нассир, второго — Аббас Захер. Что вы можете добавить?

— Абу Нассир исчез из поля зрения около недели назад; все решили, что он просто уехал. Захер вовсе не считается лидером — одна видимость. Недавно на горизонте появилась наша нежная красавица — женщина по имени Зайа Ятим. Она свободно владеет английским.

— Как она выглядит?

— Кто ее знает? Лицо всегда закрыто.

— Что еще?

— За ней постоянно следует молодой человек. Кажется, он просто ее компаньон. Этот субъект таскает с собой русское оружие, уж не знаю, какая это модель или марка.

— Его имя?

— Его зовут Азра.

— Он голубой?

— Да. Говоря о цветах, хочу упомянуть о личности с оригинальным окрасом — у него пряди седины в волосах. Для нашей нации это довольно необычно. Зовут его Ахбияд.

— Его признали как одного из хиджакеров из ТВА в Бейруте. Опознали Ахбияда только по фотографии.

— Нассир… Женщина Ятим… Голубой и седой… Этого должно хватить.

— Хватить для чего? — поинтересовался доктор.

— Для того, что я надумал предпринять.

— Подумайте хорошенько, стоит ли туда влезать, — посоветовал доктор негромко, наблюдая, как Эван натягивает на себя тюремные брюки с резинкой. — Ахмета задели за живое все эти события. Но эта борьба прежде всего ваша и вы можете оказаться в проигрыше. Он хочет, чтобы вы знали это.

— Я не окончательно свихнулся. — Кендрик надел серую тюремную рубаху и натянул тяжелые кожаные сандалии, общепринятые в арабских тюрьмах. — Если возникнет угроза, я попрошу о помощи.

— Если они что-то заподозрят, то бросятся на вас, как стадо обезумевших животных. Вы и пикнуть не успеете. Помощь к вам не успеет прийти.

— Хорошо, давайте договоримся об условном сигнале. — Эван застегнул голубую куртку и начал разглядывать полицейскую лабораторию. — Если люди, осуществляющие контроль, услышат, что я говорю о том, что из посольства контрабандой вывезли фотографии, входите и забирайте меня. Понятно?

— Чего тут не понять? Фотографии, которые контрабандой вывезли из посольства.

— Правильно. Я постараюсь держаться до последнего и произнесу фразу только в том случае, если они уж очень на меня насядут. Теперь прикажите ввести меня внутрь. Скажите, чтобы охрана высмеивала Амаля Бахруди — лидера исламских террористов в Восточной Европе, а попавшегося здесь, в Омане. Или четко рассчитанные планы вашего султана в отношении моей особы сегодня могут провалиться, или же мы сделаем значительный шаг вперед. И эта идея с паспортом… В этом прогнившем мирке…

— Паспорт предназначался вовсе не для этого.

— Такое впечатление, что всю операцию султан задумал уже очень давно, еще до того, как я начал действовать. Почему бы и нет?

— Это нелепо, — запротестовал доктор, протянув руки вперед ладонями к Эвану. — Послушайте меня. Мы все можем теоретизировать и постулировать столько, сколько влезет. Но стопроцентную гарантию того, что произойдет то, а не иное событие, дать мы не можем. Эта гремучая человеческая смесь находится под наблюдением охранников, но в душу каждого из них заглянуть нельзя. Предположим, среди них есть люди, симпатизирующие террористам. Взгляните на улицы. Безумные животные, предвкушающие очередные казни, животные, заключающие пари. Америка не любит арабов ни в гражданской одежде, ни в форме. Общеизвестно о наличии в Америке антиарабских настроений.

— Ахмет говорил почти то же самое своему собственному гарнизону здесь, в Маскате. Говорил он им об этом, глядя прямо в глаза.

— Глаза хранят секреты души, шейх, и султан был прав. Мы живем в постоянном страхе, в слабости и измене. Многие солдаты очень молоды, впечатлительны, способны делать скоропалительные выводы, смертельно обижаться на мелкие мнимые или реальные оскорбления. Предположим, только предположим, что КГБ решило прислать весточку, чтобы еще больше дестабилизировать ситуацию: «Амаль Бахруди умер. Человек, утверждающий, что он Бахруди, — самозванец». И тогда вы не успеете даже начать произносить условную фразу. И умрете вы не самой легкой смертью.

— Ахмет, должно быть, подумал и об этом.

— Вы к нему несправедливы! — воскликнул Файзал. — Вы приписываете ему те мысли и действия, о которых он и не помышлял. Лже-Бахруди использовался только как средство тактической диверсии в случае крайней нужды, не более того. Сам факт, что рядовые жители могут выступить как очевидцы поимки террориста и даже знают его по имени, — это уже перерастает в стратегию. Конфуз, замешательство, нерешительность. Но это лишь отсрочит ваш конец. С другой стороны, отсрочка может помочь вам выпутаться. Вот каковы намерения Ахмета. А ваш план проникновения сомнителен.

Сложив руки, Эван наклонился над столом, изучая оманца.

— Тогда я не совсем понимаю, доктор. Даже без помощи сверхъестественной силы я вижу дефект в ваших рассуждениях.

— Какой же?

— Легенда о террористе, в которую я должен был войти в качестве действующего лица, нужна была, чтобы обеспечить мне возможность отступить. Не так ли?

— Обеспечить вашу временную защиту, как вы сами это назвали, — поправил его Файзал.

— А если бы я не оказался в нужном месте в назначенное время?

— Ничего бы это не изменило, — отвечал доктор. — Все равно план бы работал. Скажем, вас поймали рано утром. И тогда весть о поимке Бахруди распространилась бы быстрее, чем слух о дешевом контрабандном грузе. Другой человек, кстати, мог бы выдавать себя за вас. Таков был план.

— В Вашингтоне сказали бы о единстве целей и средств. И никаких конфликтов. У нас любят повторять такие фразы.

— Я — врач, а не законник, шейх.

— Это заметно, — улыбнулся Эван. — Я размышляю о нашем юном друге во дворце. Он хотел «обсуждать» Амаля Бахруди. Хотел бы я знать, куда бы завела нас подобная дискуссия.

— Он тоже не законник.

— Занимая такой пост, он должен быть понемногу кем угодно, — довольно резко заявил Кендрик. — Он предается размышлениям — сейчас это весьма кстати. Мы теряем время, доктор. Помогите мне создать художественный беспорядок на физиономии. Глаза и рот не трогайте, щеки и подбородок — пожалуйста. Только не стирайте кровь!

— Не понял.

— О Господи? Неужели вы хотите, чтобы я сам себе насадил синяков?

Тяжелая металлическая дверь отворилась; двое солдат, распахнувших ее, тут же отступили, как будто ожидая нападения. Третий охранник втолкнул в большой бетонный холл окровавленного израненного заключенного. Низковольтная зарешеченная лампочка под самым потолком давала тусклый свет. Обитатели камеры собрались у входа, двое ухватили лежащего за плечи.

Новичок неуклюже попытался встать на колени. Несколько заключенных, столпившись у двери, оживленно болтали, почти кричали, чтобы то, о чем говорится внутри, не смогли услышать снаружи.

— Кеймбалак! — прорычал новичок и сделал правой рукой отмашку, освобождаясь от захвата. Затем кулак его врезался в лицо молодчика, который в улыбке скалил гнилые зубы. — Во имя Аллаха, я раздроблю голову каждому, кто осмелится коснуться меня! — продолжил Кендрик на арабском и встал во весь свой рост, оказавшись на несколько дюймов выше самого высокого из террористов.

— Ты один, а нас много, — прошипел юнец, прижимая к носу ладонь, чтобы остановить кровотечение.

— Пусть вас будет сколько угодно, но вы же любители, козлы вы вонючие. Глупцы! Прочь от меня! Я должен подумать!

Эван произнес эти слова и, освободив левую руку, с силой ударил локтем назад, угодив в горло заключенному, пытавшемуся удержать его. Тут же, развернувшись, он нанес удар костяшками пальцев по глазам не ожидавшего нападения заключенного.

Он не мог забыть, как когда-то вынужден был ударить другого человека, физически подавить другое человеческое существо. Память плоти не угасала. Он ходил тогда в школу. Мальчик по имени Питер забрал у его лучшего друга коробку с завтраком — жестяную красивую коробку с изображением героев Уолта Диснея на ней. Его друг был мал и слаб, а Питер силен. Эван защищал друга и побил хулигана. Наказание оказалось слишком суровым, и директор вызвал отца. Взрослые убеждали его, что нельзя разрешать конфликты с помощью силы. Молодой человек с такими физическими данными не должен ввязываться в драку. Это нехорошо!

— Но сэр! Папа!

Его голос не был услышан. Некоторое время спустя отец как-то сказал, что если подобное повторится, действуй, как действовал.

И вот снова возникла необходимость противостоять грубому физическому насилию. Кто-то ухватил его за шею сзади. Прием, спасающий жизнь. Почему это вспомнилось? Нажать на локтевой нерв! Лето… Курсы Красного Креста… Озеро… Сертификат по самообороне… Он вырвал руку, скользнул ею вдоль предплечья врага, нажал изо всей силы. Террорист взвыл, и захват ослаб. Эван перехватил руку и провел бросок. Террорист упал на спину на бетонный пол.

— Кому еще выделить порцию? — яростно прошипел новый заключенный. — Дурачье! Если бы вы не были такими идиотами, я бы и пальцем вас не тронул. Презираю таких! Теперь оставьте меня одного. Сказано же: дайте мне поразмыслить.

— Кто ты такой, чтобы отдавать нам приказы? — прошипело из другого конца помещения. Заячья губа искажала дикцию человека с безумно сверкающими глазами. Все это напоминало фантасмагорические картины из произведений Кафки. Откуда-то доносились крики заключенных, наказываемых за открытое неповиновение. Те, что говорили, то и дело поглядывали в сторону двери, где постоянно тараторили люди, чтобы сказанное в камере не вырвалось наружу и не достигло вражеских ушей.

— Я — это я. А большего вам, козлам, и знать не надо.

— Охрана назвала нам твое имя, — заикаясь, сказал тип с неопрятной бородкой и грязными длинными волосами. Он легонько шлепнул по своим губам, как бы пытаясь ударить произносимые слова. — Амаль Бахруди! — вдруг взвизгнул он и, кривляясь, повторил сказанное охранниками: — «Доверенное лицо из Восточного Берлина, а мы поймали его». Так что после этого? Кто ты для нас? Что это за зверь, Амаль Бахруди?

Кендрик взглянул на дверь, возле которой оживленно беседовали заключенные, и шагнул к собеседнику.

— Те, что послали меня, выше всех здесь находящихся; выше даже тех, кто сейчас в посольстве. Намного выше! Теперь я говорю вам в последний раз: дайте мне подумать! Я должен получить информацию из…

— Вы пытались, пытаетесь и будете пытаться бросать нас под огонь вооруженных солдат, — процедил какой-то заключенный сквозь зубы.

Это был странный человек, его мятые арестантские брюки покрывали многочисленные пятна.

— Ты этого боишься? — тихо поинтересовался Эван, пристально глядя на террориста, и в голосе его звучало отвращение. Было самое время все поставить на свои места. — Скажи мне, милый мальчик, боишься ли ты смерти?

— Только потому, что я не смогу больше служить общему делу! — выпалил парень, защищаясь и поглядывая по сторонам в ожидании поддержки. Некоторые из толпы поддержали его, некоторые просто кивнули, были и такие, что поддакивали Кендрику. Было забавно наблюдать, насколько расходятся во взглядах присутствующие.

— Тише, придурок, — холодно осадил парня Эван. — Думаю, что и твоя жизнь послужит общему делу.

Он повернулся и направился сквозь нерешительно расступающуюся толпу к каменной стене огромного помещения, где находилось прямоугольное окно. Прутья решетки были вделаны в бетон.

— Не так быстро, чудак! — Грубый голос едва доносился из другого конца камеры, заглушаемый гулом толпы. Коренастый бородатый мужчина выступил вперед. Ему поспешно давали дорогу как человеку, который имеет явное превосходство над другими. «Есть ли здесь кто-нибудь, кто занимает более высокое положение?» — задал сам себе вопрос Кендрик. Не исключено, что кто-то внимательно наблюдает за происходящим со стороны. Тот, кто действительно может отдавать приказы.

— Не понял, — спокойно произнес Эван.

— Поймешь. Мне не нравится, как ты смотришь. И физиономия твоя мне не нравится. Мне этого более чем достаточно.

— Достаточно для чего? — презрительно фыркнул Кендрик, держась за перекладину зарешеченного окна.

— Подчиняйся! — сказал незнакомец и железными пальцами одной руки схватил Кендрика за больное плечо, а второй рукой — за горло.

— А я приказываю тебе не притрагиваться ко мне! — заорал Эван, сжимая изо всех сил решетку, чтобы не выдать, как ему больно. Кажется, он сумел кое-что выяснить для себя. Что и требовалось доказать…

Пальцы, сжимающие горло, после команды самопроизвольно разжались. Но через секунду хватка возобновилась. Все объяснялось просто: человек этот не отдавал приказы, а выполнял их с бездумной поспешностью. Этот субъект находился не слишком высоко на иерархической лестнице. Существовал ли здесь кто-то поважнее? Об этом могло сказать только будущее.

Кендрик стал поустойчивее, затем резко развернулся, и нападающий потерял равновесие.

— Ну, хорошо же! — сказал он тоном обвинителя. — Я сообщу о вашем поведении. Я знаю, почему ты озверел, и могу поставить под сомнение твое право отдавать приказы. Может быть, за это ты меня и невзлюбил?

— Я и не отдаю приказы! — выкрикнул мускулистый террорист, защищаясь, как недавно защищался юноша, заявивший об отсутствии страха перед смертью. Тут же террорист приумолк, сообразив, что его крики, несмотря на шумовой заслон, могут прорваться наружу. Он снова принял самонадеянный вид.

— Молоть языком можно что угодно, — прошипел он, косясь на дверь. — Слова твои для нас — простое сотрясение воздуха. Мы не знаем, кто ты и откуда явился. Ты не похож ни на одного из нас. Ты отличаешься от всех.

— Эта песня не нова, начнем сначала. Я уже говорил…

— Смотрите, у него светлые глаза! — закричал старик с неопрятной бородой. — Он шпион! Он заслан шпионить за нами!

Толпа сгрудилась вокруг опасного незнакомца, бросая на него злобные взгляды.

Кендрик медленно повернул голову к новому обвинителю.

— Я имею на это право, потому что дед мой был из Европы. Если бы мне захотелось изменить цвет глаз, то проблем нет: несколько капель специального раствора — и глаза темнеют на неделю. Ну конечно, откуда вам знать о таких новшествах.

— На все у тебя есть ответ, — заворчал кандидат в лидеры. — У лжеца много слов, но все они стоят мало.

— А вот жизнь стоит много, — прервал его Эван. — Ее я бы не хотел терять.

— Боишься умереть? — тут же отозвался юнец с безумными глазами.

— Ты недавно хорошо ответил за меня. Не смерти я боюсь, а того, что не смогу выполнить то, ради чего приехал сюда.

— Снова слова, — с угрозой заметил кандидат в диктаторы, недовольный тем, что многие прислушиваются к речам араба-европейца. — Что это за фокусы, которые ты должен проделать в Маскате? Если мы так глупы, расскажи нам попроще, просвети нас.

— Все я расскажу тому, к кому послан. И больше никому.

— Ты должен сказать мне! — выпалил местный лидер, с угрожающим видом делая шаг к неподвижно стоящему американцу. — Пойми одно: ты можешь знать нас, а мы не знаем тебя. Это мне не нравится.

— А мне не нравится твоя глупость, — сказал Кендрик, указав сначала на ухо, а затем на толпу, оживленно беседующую у двери; голос его понизился до шепота. — Согласись, что ты глуп.

— Интересное предложение. — Его собеседник сверлил взглядом странную фигуру на фоне окна.

Эван проследил за быстрым взглядом араба и с высоты своего роста увидел ряд открытых туалетов, вокруг которых толпились заключенные. Некоторые из них со странно блестящими глазами прохаживались между толпой и дверью.

— О господин, — продолжил коренастый террорист. — У нас есть способ преодолеть собственную глупость. Ты должен доказать этим простым ребятам истинность своих слов.

— Не считаю необходимым что-либо доказывать сейчас.

— А мы рассчитаемся с тобой именно сейчас! — Мускулистый фанатик выбросил левую руку. Это был сигнал. На него ответили многочисленные голоса, выкрикивающие молитву о том, что они предают себя в руки Аллаха. А потом настало время действия.

Толпа навалилась на него вся разом. Посыпались разящие удары кулаками в живот и лицо. Он не мог даже закричать — рот зажала чья-то здоровенная лапа. Внезапно хватка ослабла.

— Говори! — закричал местный предводитель в самое ухо Кендрика. — Кто ты? Из какого проклятого места явился?

— Я — это я! — прохрипел Кендрик, гримасничая от боли. Оставалось надеяться на одно: перед тем, как его прикончить окончательно, они хоть на несколько секунд умолкнут. И тогда можно будет подать условный сигнал охране. О Господи! Они же забьют его насмерть! Чей-то кулак нанес ему резкий удар в пах. Когда же закончится эта мука? Когда настанет конец?

Туманная фигура нависла над ним, и он получил сокрушительный удар по левой почке. Но ни единого звука не вырвалось из его горла. Он каким-то чудом удержался от крика.

— Прекратите! — донесся голос из качающегося перед ним тумана. — Разорвите на нем рубаху. Осмотрите шею! Есть ли на ней какая-нибудь особая примета?

Эван почувствовал, как оголилась его грудь; дыхание прервалось в ожидании неизбежного. Ведь у него на шее не было никаких отметин.

— Это Амаль Бахруди, — произнес тот же голос. — По всей Европе известно, что у Бахруди знак на шее. Всем разослана его фотография с этой отметиной. А на самом-то деле у него ничего там нет. Это самое гениальное из прикрытий.

— Ты сбил меня с толку, — проворчал коренастый. — Какое прикрытие? Какой шрам?

— Шрам, которого никогда не было! Все они введены в заблуждение. Истинный Бахруди — голубоглазый человек, который только что стойко перенес испытание болью; именно он — доверенное лицо, он может, не обращая на себя особого внимания, находиться в европейских столицах — ведь дед его был европейцем. Взгляните на его шею, там нет рубца.

Ужасная боль туманила зрение, глушила сознание, но Эван понял, что пришла пора действовать. Он с усилием улыбнулся разбитыми губами, его взгляд сосредоточился на фигуре, склонившейся над ним.

— Разумный человек, — с усилием выдавил он. — Пожалуйста, помогите мне подняться, и пусть эти козлы отойдут от меня; видеть их не могу!

— Хорошо, — ответил неизвестный. — Вставай, Амаль Бахруди.

— Нет! — взревел местный лидер, нагибаясь и хватая Кендрика за плечо. — В том, что ты мелешь, нет никакого смысла. Белиберда какая-то. Нет какого-то шрама, который должен быть… Какой в этом смысл, спрашиваю я тебя?!

— Я могу определить, врет он или нет, — отвечал неизвестный, которого Кендрик наконец смог разглядеть. Это был юноша лет двадцати, с худощавым лицом. Темные глаза его смотрели зорко и умно, нос был прямым. На стройном теле рельефно выделялись мышцы.

— Пусть он встанет, — приказал молодой террорист негромким, но властным голосом. — Все, кто болтает у двери, должны одновременно замолчать, затем заговорить снова. Все должно выглядеть совершенно естественно.

Сердитый кандидат в лидеры напоследок пнул конгрессмена, кровь из плеча закапала на цементный пол.

— Спасибо, — задыхаясь и дрожа, поблагодарил Эван юношу. Он медленно встал, морщась от боли во всем теле и ощущая горячую пульсацию в ране, и прохрипел: — Скоро Аллах может принять меня к себе.

— Примет, если не остановить кровотечение.

Юный палестинец помог Кендрику подняться и прислонил его к стене.

— Понимаете ли, у меня нет твердой уверенности в том, что вы и есть Амаль Бахруди. Я полагаюсь на инстинкт. Из описания, которое мне сообщили, можно сделать вывод, что вы можете им быть. Ваша речь — речь образованного араба. Это совпадает. Кроме того, несмотря на угрозу жизни, вы противостояли требованиям выдать информацию. Вместо этого вы оказали открытое сопротивление, зная, что в любой момент вас могли просто придушить. Это не похоже на поведение агента, пытающегося внедриться в наше движение и более всего ценящего свою жизнь здесь, на земле. Чтобы получить доказательства, пришлось применить жесткие меры. Но у вас могут быть и другие причины поступать именно так.

«Боже мой, — думал Кендрик, чувствуя на себе изучающий взгляд юноши. — Что же придумать еще?»

— Что может окончательно убедить вас? Я еще раз повторяю, что не могу выдать секреты, которые раскрывать не должно. — Эван проглотил ком, застрявший в горле. — Даже если вы снова попытаетесь избить или задушить меня.

— Что же, я обдумаю ваше последнее предложение, — проговорил молодой террорист, явно сдерживаясь, и склонился над Эваном. — И все же вам придется рассказать, зачем вы здесь появились. Почему вас… тебя послали в Маскат? Кого тебе приказали найти? Твоя жизнь зависит теперь от твоих ответов, Амаль Бахруди. И только я могу принять решение.

Он прав. Несмотря ни на что, он прав! Сбежать!.. Он должен сбежать от этого юного убийцы.

7

Кендрик пристально смотрел на палестинца, будто пытаясь сквозь глаза заглянуть ему в душу. Его собственные опухшие глаза не могли выдать ничего, кроме страдания и боли. «Еще один микрофон расположен в бачке туалета. Доктор Амаль Файзал войдет в контакт с султаном…»

— Меня послали сюда, чтобы сказать вам, что среди ваших людей в посольстве есть предатели.

— Предатели? — Террорист даже не шевельнулся, поза его осталась неизменной, и лишь нахмуренный лоб выдавал его чувства. — Это невозможно, — сказал он, напряженно вглядываясь в лицо Амаля Бахруди.

— Не так уж это невозможно, — возразил Кендрик. — Я видел доказательства.

— Что за доказательства?

Эван вдруг поморщился, прижал рану на плече.

— Если не прекратится кровотечение, мне конец.

Оттолкнувшись от стены, он попытался встать.

— Прекрати! — скомандовал юный убийца.

— Почему? Почему мне нельзя подняться? Сам-то ты можешь мне доказать, что все вы тут не предатели, мечтающие заработать большие деньги?

— Деньги? Какие деньги?

— Вы не узнаете ничего до тех пор, пока я не буду убежден, что вы имеете право на информацию. — Эван, опираясь о пол и отталкиваясь от стены, попытался встать снова. — Вы говорите как мужчина, но вы же почти мальчик.

— Я быстро вырасту, — заверил террорист, толкая Кендрика.

— Надо, чтобы вы повзрослели прямо сейчас. Если я истеку кровью, то вы никогда ничего не узнаете! — Кендрик сорвал пропитанную кровью рубаху. — Это отвратительно, — сказал он, кивая на рану. — Сюда набилась грязь и всякая гадость благодаря вашему зверью.

— Они не зверье. Они мне братья.

— Пишите стишки в часы своего досуга, только мне не надо вешать на уши лапшу. Есть тут где-нибудь чистая вода?

— В туалете, — ответил палестинец. — Там справа есть раковина.

— Помогите подняться.

— Нет, Сначала — доказательства. Кто тебя послал? Кого тебе надо разыскать?

— Болван! — взорвался Эван. — Ладно… Где Нассир? Вас спрашивают: где Нассир?

— Умер, — ответил юноша без дальнейших комментариев.

— Что?

— Он наскочил на морской дозор и стал стрелять. Они его тут же убили.

— Об этом никто ничего мне не говорил.

— А что можно было сказать? — поморщился террорист. — К чему распространяться о том, как одолели еще одного из наших? Мы не любим демонстрировать свою слабость.

— Вы имеете в виду Нассира? — переспросил Кендрик. — Разве Нассир был слабаком?

— Он был теоретиком и для подобной работы оказался неподходящим.

— Теоретик? — Эван в изумлении вскинул брови. — Наш студент оказался оторванным от жизни аналитиком?

— Этот студент, по слухам, мог якобы определять те моменты, когда активное действие должно сменять пассивные дебаты, когда сила заставляет слова умолкнуть. Нассир слишком много говорил, слишком многое пытался оправдать или понять.

— А вы?

— Не я на повестке дня, а ты. Какие у тебя есть доказательства измены?

— Женщина Ятим, — начал было Кендрик. — Мне сказали, что Зайа Ятим…

— Ятим — предательница?! — вскричал террорист, и глаза его яростно сверкнули.

— Учитесь дослушивать до конца. Я этого не говорил…

— А что же ты сказал?

— Она была надежной…

— И более того, Амаль Бахруди, — юноша ухватил Эвана за клочья рубахи, — она всю себя посвятила нашему делу. Ятим не знает отдыха ни днем ни ночью. Она не щадит себя и устает гораздо больше, чем даже те, кто находится в посольстве.

— Она говорит по-английски, — произнес Эван, почуяв какую-то незнакомую нотку в голосе террориста.

— Я тоже! — последовала короткая злая реплика.

— И я, — спокойно сказал Эван, посмотрев на заключенных, которые поглядывали на них. — Может, перейдем сейчас на английский? — предложил он, еще раз взглянув на кровоточащее плечо. — Вы просили доказательства, и я могу рассказать вам, что видел собственными глазами в Берлине. Вы легко сможете понять, что все сказанное мною — правда. Ведь ваша компетентность несомненна. Но мне бы не хотелось, чтобы кто-либо из ваших животных, которых вы называете братьями, понял, о чем я говорю.

— Ты весьма высокомерен, а обстоятельства требуют иного поведения.

— Уж я таков!

— Ты об этом уже говорил. — Террорист кивнул и переключился на английский. — Ты начал говорить о Ятим. Заканчивай свою мысль.

— Вы предположили, что я хотел назвать Ятим предательницей.

— Кто посмеет…

— Я имел в виду совершенно противоположное, — с нажимом произнес Кендрик и, морщась, ухватился за плечо. — Она достойна доверия в высшей степени, ее работа просто великолепна. После Нассира она первая, кого я должен был найти.

Эван задыхался от боли, и каждое последующее слово давалось ему со все большим трудом.

— Если бы ее не оказалось в живых, то мне пришлось бы выходить на Азру. Если бы не прошел и этот вариант, в запасе оставался некто с седыми прядями в волосах по имени Ахбияд.

— Я — Азра! — выкрикнул черноглазый студент. — Это меня прозвали Голубым!

Кендрик вопросительно посмотрел на террориста.

— Почему же ты здесь, а не в посольстве?

— Решение нашего оперативного Совета, — отрезал Азра. — Во главе с Ятим.

— Не понимаю.

— До нас дошли слухи, что заключенных содержат в изоляции, истязают, пытаются подкупить, словом, любыми способами хотят вытянуть у них информацию. И вот на Совете было решено, что сильнейшие дадут себя арестовать, чтобы возглавить сопротивление.

— Они тебя выбрали? Она выбрала именно тебя?

— Зайа знала, что говорила. Я ее брат, брат по крови. Она не сомневается в моей преданности. Мы будем бороться вместе до самой смерти.

Идиотизм! Эван напряг шею, но голова бессильно ударилась о стену, и его наполненный болью взор скользнул по голому потолку с прикрытыми сеткой шарами ламп.

— Итак, самая нужная для меня встреча, похоже, произошла в очень неподходящем месте. Наверное, в конце концов Аллах нас оставил.

— При чем тут Аллах? К чертям! — воскликнул Азра, несказанно удивив Эвана. — Утром тебя освободят. Ведь на твоей шее нет метки. Ты освободишься!

— Не уверен в этом, — сказал Эван, морщась и снова касаясь плеча. — Мои фотографии разосланы, и в отношении шрама есть вопросы. В Эр-Рияд и Манаме идут поиски данных моих медосмотров. А в них есть все, в том числе и о шрамах. Если что-то прояснится, меня пошлют на свидание с израильским палачом. Хотя в этот момент это не ваша забота и не моя, если уж говорить откровенно.

— Твое мужество не уступает твоему высокомерию.

— Я уже сказал тебе, — огрызнулся Кендрик. — Пиши стихи в свободное от работы время… Если Азра брат Ятим, то информация может быть сообщена. Вам необходимо знать, что я видел в Берлине.

— Явная измена?

— Если не измена, то глупость. А если не глупость, то непомерная жадность, которая ничем не лучше измены.

Эван изловчился и сумел встать, опираясь спиной о стену. На этот раз террорист не мешал ему.

— Черт бы вас побрал! Неужели так трудно помочь мне? — крикнул Кендрик. — Я не могу думать в таком положении. Хочу смыть с себя кровь, глаза промыть.

— Хорошо, — неохотно согласился Азра. Лицо его выражало нетерпение. — Обопрись на меня, — без особого энтузиазма предложил он.

— Я попросил только помочь встать. — Кендрик медленно поднялся на ноги. — Сам доберусь, спасибо. Мне не нужна помощь сопливых.

— Если будешь так себя вести, то тебе еще не раз понадобится помощь.

— Я и забыл, — прервал его Эван, с трудом ковыляя к ряду четырех туалетов и раковин. — Конечно, господин студент одновременно и судья, и присяжные, и правая рука Аллаха, которого он, тем не менее, посылает к дьяволу.

— Поймите меня, религиозный человек, — твердо сказал Азра, стоя рядом с ершистым собеседником. — Я веду войну не за Аллаха или Христа. Это борьба за приличную жизнь против тех, кто пытается уничтожить нас то ли пулей, то ли законом. Я обращаюсь ко многим, когда говорю: наслаждайтесь своей верой, выполняйте ее наставления, но не нагружайте меня всем этим. С меня хватит того, что я веду борьбу за то, чтобы остаться в живых. Невзирая ни на что!

Кендрик глянул на сердитого юнца с интересом. Они уже приблизились к раковинам.

— Не знаю, должен ли я говорить с вами на эту тему, — проговорил он, глядя на собеседника сквозь узкую щель отекших глаз. — А вдруг ты не Азра, которого меня послали разыскивать?

— Верь мне! — воскликнул террорист. — В этой работе взаимодействуют люди самых различных взглядов и убеждений. Но то, что их объединяет, сильнее того, что может их разъединить.

— Мы понимаем друг друга, — кивнул Кендрик.

Они добрались до ржавых раковин. Эван до отказа открутил единственный кран с холодной водой. Потом, чтобы не так шумело, уменьшил напор и погрузил лицо и руки в воду. Он омыл верхнюю часть туловища, несколько раз промыл рану на плече. Эван продолжал умываться, чувствуя, как Азра наполняется нетерпением и переступает с ноги на ногу. Итак, микрофон в бачке туалета. Услышат его или нет? Как бы то ни было, час пробил!

— Достаточно! — взорвался террорист, хватая Кендрика за здоровое плечо и пытаясь отвернуть его от раковины. — Говори, что ты видел в Берлине! Сейчас же! И какое у тебя есть доказательство измены… или глупости… или жадности?

— В это дело вовлечен не один человек, — начал было Эван. Тут с ним случился приступ кашля, сотрясавший все тело. — Они вынесли…

Вдруг Кендрик наклонился, ухватившись за край раковины, а потом заторопился к туалету.

— Я вырву, — прохрипел он, наклоняясь.

— Что они вынесли?

— Фотографии, — прохрипел Эван. — Контрабандой вынесли фотографии из посольства! Для продажи.

— Фотографии?

— Две кассеты. Я перехватил их, купил обе.

Ничего более не было произнесено в бетонной клетке. Тишина взорвалась звоном и лязгом, оглушающими звуками сирены. Охранники в форме ворвались внутрь, держа оружие наготове. Глаза их рыскали по сторонам. В мгновение они обнаружили объект поисков и рванулись к туалетам.

— Никогда! — завопил Амаль Бахруди. — Убейте меня, но вы ничего, не узнаете. Ни-че-го!

Двое охранников приблизились. Кендрик бросился на ошеломленных солдат, которые полагали, что прибыли помогать агенту, над жизнью которого нависла угроза. Он ударил наотмашь по изумленному лицу сначала одного, затем второго.

Третий солдат несильно ударил прикладом Амаля Бахруди по голове.

Его окружала тьма, но Эван знал, что находится на кушетке в тюремной лаборатории. Он чувствовал компрессы на глазах, лед лежал на различных частях тела. Он убрал толстый, влажный компресс. Лицо над ним прояснилось — смущенное лицо, сердитое лицо. У Кендрика совсем не было времени.

— Файзал! — воскликнул он и продолжил по-арабски: — Где Файзал? Где доктор?

— Да здесь я! У вашей левой ноги, — ответил оманский врач по-английски. — Изучаю своеобразную рану. Подозреваю, что кто-то укусил вас.

— Больше он кусаться не сможет. Я видел эти зубы на полу. Очень похожи на зубы рыбы-пилы, только желтые.

— В этой части света диета порой отличается своеобразием.

— Попросите всех отсюда, доктор, — прервал его Кендрик. — Мы должны переговорить наедине и немедленно.

— После того, что вы натворили, они вряд ли уйдут, да и сам я не уверен, что надо их отпускать. Вы что, с ума сошли? Они пришли спасать вашу жизнь, а вы набросились на них. Одному разбили нос, второму чуть не раздробили переносицу.

— Я должен был защищаться. Скажите им, что… хотя нет. Пусть они выйдут. Скажите им, что хотите, но мы должны побеседовать. Потом вы свяжетесь с Ахметом. Давно я здесь?

— Почти час.

— О Господи! Который час?

— Четыре пятнадцать утра.

— Поторопитесь! Ради всего святого, не медлите!

Файзал как можно более спокойным голосом отослал солдат, объяснив, что есть некоторые вещи, о которых он пока не может рассказать. Последний охранник направился к двери. Он снял автомат и протянул его доктору.

— Держать вас под прицелом во время нашего разговора? — небрежно поинтересовался оманец после того, как солдат скрылся за дверью.

— Хоть до рассвета, — ответил Кендрик. Сбросив компрессы со льдом, он сел на кушетке. — Мне бы хотелось, чтобы прицел оказался не слишком точным.

— О чем вы говорите? Неужели нельзя быть серьезным?

— Если серьезно, то я хочу, чтобы Ахмет устроил мне побег.

— Что? Да вы сошли с ума!

— Я, доктор, как никогда в здравом уме и говорю абсолютно серьезно. Отберите двоих из тех, кому вы доверяете всецело, и пусть они транспортируют нас.

— Транспортируют?

— Да.

Эван покачал головой и сощурился — отек хотя и несколько уменьшился, но все еще давал о себе знать, несмотря на холодный компресс. Он пытался найти слова, которые смогли бы убедить изумленного доктора.

— Мне необходимо, чтобы произошло следующее: некто решил перевести нескольких заключенных из этого места в какое-нибудь другое.

— Кто должен это делать? И почему?

— Никто! Вы сами сделаете это без лишних объяснений. У вас есть фотографии заключенных?

— Разумеется. Снимки всегда делают после ареста, вот только имена вымышленные. Когда они называют свою фамилию, то это всегда ложь.

— Давайте посмотрим их. Я скажу, кого отобрать.

— Отобрать для чего?

— Для перевода.

— Куда их переводить?! Бессмыслица какая-то, в самом деле!

— Вы меня внимательно выслушайте. Вы их везете куда-нибудь улочками-закоулочками — и прочь из города. Затем мы разоружаем охрану и даем деру.

— Разоружаем? Мы?

— Я буду в этой группе и сбегу вместе с ней.

— Совсем свихнулся! — воскликнул Файзал.

— Абсолютно нормален! — улыбнулся Эван. — В тюрьме есть люди, которые сами доставят меня, куда надо. Просмотрим фотографии — и связывайтесь с Ахметом по известному вам номеру. Поведайте, о чем у нас шла речь. Он поймет. Поймет, разрази меня гром! Не исключено, что юный повелитель планировал это с самого начала.

— Думаю, вы тоже предусматривали такой вариант, американский шейх.

— Может быть, и да. Но подсознательно хочется обвинить кого-нибудь еще.

— Что-то подтолкнуло вас изнутри на решительные, нестандартные поступки. Человек, которого я видел совсем недавно, изменился. Да, да, это произошло.

Кендрик взглянул в карие глаза оманского доктора.

— Да, это произошло, — согласился он.

Вдруг в памяти его встали очертания мрачных силуэтов; фигуры людей и яростный огонь взорвавшейся преисподней. Дымный вихрь скрыл видения, а грохот рушащихся камней заглушил крики жертв.

Махди…

Убийца женщин и детей, дорогих ему друзей, сотрудников, его большой семьи. Все ушли, все мертвы, всех поглотил дым, все исчезли в тумане небытия; и ничего не осталось, кроме холода и мрака.

Махди!..

— Это произошло, — повторил Кендрик мягко, потирая лоб. — Дайте мне фотографии и позвоните Ахмету. Я хочу вернуться минут через двадцать, а еще через десять минут пусть приступают к перевозке. Ради Бога, пошевеливайтесь!

Ахмет, султан оманский, все еще в шароварах и футболке с мультгероем и надписью: «Патриоты Новой Англии», сидел в кресле с высокой спинкой; красный отсвет от его секретного телефона падал на правую ножку стола. Приложив трубку к уху, он напряженно вслушивался.

— Итак, это случилось, Файзал, — констатировал он. — Благодарение Аллаху, это случилось.

— Он утверждает, что вы предусматривали это. — Голос в трубке звучал вопросительно.

— Предусматривал — это слишком сильно сказано, мой старый друг. Скорее надеялся на такой исход.

— Я удалил ваши гланды, великий султан, и я всегда старался укрепить ваше здоровье, противостоять тому страху, который вы порой испытывали беспричинно. Кажется, мне это удалось.

Ахмет улыбнулся больше своим воспоминаниям, чем словам собеседника.

— А помнишь фантастическую неделю в Лос-Анджелесе, Амаль? Кто мог знать, что я подписал контракт?

— Как мы и договаривались, я никогда не говорил об этом вашему отцу.

— Ты думаешь, что сейчас я не захочу ввести тебя в курс дела?

— Такая мысль посещала меня.

— Хорошо, старый друг…

Вдруг молодой султан резко повернул голову. Дверь открылась, и вошли две женщины. Первой была его жена — блондинка, одетая в купальный костюм. По фигуре ее было видно, что она беременна. Жена султана родилась и жила в Бедфорде, штат Массачусетс. За ней появилась смуглокожая, темноволосая красавица, одетая в модный костюм. Домашние называли ее просто Калехла.

— Помимо обычных, дорогой доктор, — продолжал Ахмет, — у меня есть и иные источники информации. Наш общий знакомый нуждается в помощи, и кто лучше поможет ему, как не правитель Омана? Мы организуем утечку информации для этих подонков в посольстве. Заключенные, где бы они ни находились, подвергаются грубым издевательствам. Кое-кого послали поддерживать порядок и дисциплину. Кендрик вышел на лидера. Дайте нашему храброму американцу то, что он хочет, но задержите отправление минут на двадцать. Пусть прибудут двое полицейских офицеров.

— А ваш двоюродный брат?

— Двух спецполицейских будет достаточно, мой друг.

Наступило недолгое молчание. Собеседники подыскивали слова.

— Достоверны ли слухи, Ахмет?

— Не понимаю, о чем ты? Меня не интересуют ни слухи, ни сплетни.

— Правду говорят, что ваша мудрость старше ваших лет. Но вот что я вам скажу: он слишком крут. Приказывает, будто султан не вы, а он. Разве может это спокойно слышать ваш преданный слуга, который когда-то вылечил вас от свинки?

— Не бери все так близко к сердцу, доктор. Главное — информируй меня вовремя.

Ахмет дотянулся до выдвижного ящика и набрал на телефонном диске несколько цифр. Спустя секунду он заговорил:

— Простите, пожалуйста. Я знаю — вы спите. Но снова понадобилось побеспокоить вас. Идите тотчас же за ограду. Амаль Бахруди собирается уйти. С уловом…

Он повесил телефонную трубку.

— Что случилось? — заволновалась молодая жена султана и сделала несколько быстрых шагов вперед.

— Пожалуйста, — проговорил Ахмет, наблюдая за неловкой походкой супруги. — Не торопись так. Тебе ведь осталось ходить всего шесть недель, Бобби.

— Он сможет выдержать любые испытания.

— Королевское семя, Бобби, — улыбнулась Калехла.

— Пеленка всех равняет, — недовольно взглянула на нее жена. — Подумаешь, один ребенок. У моей матери появилось четверо за шесть лет. Дорогой, что-то случилось?

— Наш конгрессмен сумел наладить контакты в камере. Нам показали нос.

— Но это должно было сработать! — воскликнула Калехла, приближаясь к столу.

— Это была твоя идея, — сказал Ахмет.

— Пожалуйста, забудь об этом. Я все исправлю.

— Все должно идти по плану, — сказал султан твердо. — Сейчас мы, как никогда, нуждаемся в помощи и делом, и советом. Прости, Калехла, что я вытащил тебя из постели в такую рань, но я знал, что ты не откажешься прийти сюда.

— Естественно.

— Как ты не побоялась покинуть отель в четыре часа утра?

— Не думаю, что ее репутация от этого сильно пострадала, — с язвительной усмешкой сказала жена султана.

— К чему ты это? — Султан с недоумением взглянул на нее.

— Господи! — с чувством произнесла она с сильным бостонским акцентом. — Все знают, что эта милая леди — каирская куртизанка. Обстоятельства складываются таким образом, что я какое-то время вне игры. — Она провела руками по округлому животу и продолжила: — Высокое положение имеет свои преимущества. Ну что же, Генрих VIII Английский называл это «вскочить в седло». Это случилось, когда несчастная Анна Болейн оказалась не в состоянии приспособиться к своему монарху.

— Бога ради, Роберта, я не Юл Бриннер.

— Нет, друг мой, ты теперь выступаешь именно в этом качестве, — засмеявшись, жена Ахмета взглянула на Калехлу. — Будь уверена, если ты прикоснешься к нему, я тебе глаза выцарапаю.

— Я не очень боязливая, — парировала Калехла с раздражающей серьезностью. — Даже после того, что ты сказала мне…

— Ладно вам, — прервал перебранку Ахмет. В его взгляде чувствовалась искренняя симпатия к обеим женщинам.

— Мы не должны терять чувство юмора ни сейчас, ни в будущем, — заметила жена. — Это единственный способ не обезуметь полностью.

— Разумеется, — согласился Ахмет и обратился к женщине из Каира: — Как там твой дружок, бизнесмен из Англии?

— Пьянствует, — коротко отвечала Калехла. — Последний раз его видели на положении риз в американском баре отеля. Он все еще бормотал мое имя.

— А как там наши суперпатриоты, почтенные коммерсанты? Они все еще верят, что ты работаешь с ними?

— Да. Мой «друг» рассказывал на рынке Сабат Айнуб, что они убедились в твоей встрече с Кендриком. Его логика была такова, что пришлось согласиться с ним, когда он говорил в твой адрес нелестные комплименты.

— Какова же его логика?

— Они знают, что гарнизонная машина подобрала американца в нескольких кварталах от отеля. Я не могла возражать против этого, так как присутствовала при этом сама.

— Они следили за этой машиной… Но машины гарнизона мотаются по всему Маскату.

— Еще раз прошу прощения, Ахмет, что не сообщила о проколе раньше. Увы, не было связи. В плане появилась трещинка. Они знают, что Кендрик был здесь.

— Мустафа, — сердито прервал ее молодой султан. — Жаль, что он умер, но у него оказался слишком длинный язык.

— Может, это его вина, а может, и нет, — заметила Калехла. — Не исключено, что тут замешан Вашингтон. Слишком много людей оказались причастными к прибытию Кендрика, я наблюдала за этим. Насколько мне известно, операцию проводит Госдепартамент; там есть довольно ловкие люди.

— Мы не знаем, кто враг и где его искать! — Ахмет сжал кулаки, постучал костяшками по зубам. — Им может оказаться кто угодно; он может находиться где угодно, и даже совсем рядом. Что же делать?

— Выполнить просьбу американца, — сказала Калехла. — Дадим ему возможность действовать с солидным прикрытием. Пусть наладит контакты. Затем будем ждать момента, когда он выйдет на связь.

— И это все, что я должен сейчас делать? Просто ждать?

— Не только. Сообщи мне точный маршрут и предоставь самую скоростную машину. Я притащу оборудование, оно у меня в чемодане в холле, и пока я буду переодеваться, согласуй детали с кузиной и доктором, которого ты называешь старым другом.

— Погоди-ка, — запротестовал Ахмет. — Я не могу позволить тебе подвергать свою жизнь риску.

— Речь идет не о моей жизни, — холодно возразила Калехла, пристально взглянув на султана карими глазами, — и не о твоей, честно говоря. Речь идет о терроризме как о таковом и о спасении Юго-Западной Азии. Может, ничего и не произойдет этой ночью, но я должна действовать, а ты должен мне это позволить. Не к этому ли готовились мы оба?

— И дай ей номер, по которому она могла бы связаться с тобой или с нами, — спокойно сказала Роберта Яменни.

Султан Омана кивнул и прикрыл глаза.

— Иди переодевайся.

— Спасибо, Ахмет. Я буду спешить, но прежде мне надо связаться с моими людьми. Это не займет много времени.

Абсолютно пьяный лысый мужчина в растрепанной одежде был выведен из лифта двумя соотечественниками. Его спутникам с трудом удавалось поддерживать сраженного алкоголем толстяка.

— Чертов придурок, вот кто он! — выпалил сопровождающий слева, рассматривая ключи, позванивающие в его правой руке, в той самой, которой он поддерживал пьяницу.

— Хватит, Дик, — возразил его компаньон. — Мы все глотнули больше нормы.

— Черт бы побрал эту страну. Он мог бы ввязаться в кровавую драку, и нас бы подвесили за шею на ближайших фонарных столбах. Где его распроклятый номер?

— Надо еще пройти немного. Тяжелый парниша, правда?

— Готовый. По-моему, он наглотался чистого виски.

— Не знаю. Он показался мне нормальным парнем, который собирается подцепить на короткое время шлюшку.

— Кем он работает, не знаешь?

— В какой-то текстильной фирме в Манчестере. Она называется то ли Твилингейм, то ли Барлингейм.

— Никогда не слышал о такой, — проговорил мужчина справа, удивленно подняв брови. — Давай ключи. Кажется, добрались.

— Мы просто сбросим его на постель. Конечно, это не слишком вежливо, но…

— Как ты думаешь, тот парень не закроет бар, пока мы выполняем наш христианский долг?

— Этот сукин сын лучше бы не делал этого! — воскликнул Дик, когда все трое ввалились в комнату, освещаемую только светом из коридора. — Я оставил ему двадцать фунтов, чтобы он подождал нас. В темпе!

— Спокойной ночи, толстяк, — сказал компаньон Дика. — Пусть все черти унесут тебя подальше.

Полный мужчина в полосатом костюме оторвал голову от подушки и повернулся к двери. Шаги в коридоре стихли. Он перевернулся и встал на ноги. Комната тускло освещалась светом уличных фонарей. Толстяк снял пиджак и повесил, аккуратно разгладив складки. Потом развязал галстук и снял его с шеи. Затем расстегнул рубаху, пропитанную виски, и выбросил ее в мусорное ведро. Он вошел в ванную, открыл сразу оба крана и вымылся до пояса. Закончился туалет тем, что хозяин номера вытерся насухо и протер кожу одеколоном. Закончив процедуру, вернулся в комнату и направился к багажу, лежащему в углу. Он открыл чемодан, вынул черную шелковую рубаху и надел, заправив под пояс, охватывающий его объемистое брюхо. После этого подошел к окну, достал коробку спичек из кармана брюк, зажег спичку, дал пламени разгореться и сделал три круговых движения перед стеклом. Выждав секунд десять, владелец номера направился к левой стене и включил свет. Затем он открыл дверной замок, вернулся к постели, аккуратно взбил ее, уложил рядышком две подушки и накрыл их одеялом. Взглянув на часы, он приготовился ждать.

В дверь три раза поскреблись, затем — тишина. Тот, кто находился за дверью, прислушивался.

— Входите, — пригласил толстяк, сидящий на постели.

Темнокожий араб нерешительно вошел в номер, он чувствовал благоговейный страх перед окружающим великолепием и человеком, которого все это окружало. Его одежда была не просто чистой, но «с иголочки», головной убор не имел ни единого пятнышка. Он говорил спокойно, уважительным тоном:

— Вы показали священный знак полумесяца — и вот я здесь.

— Премного благодарен, — кивнул англичанин. — Войдите и закройте за собой дверь.

— О, разумеется, эфенди!

— Вы принесли мне то, в чем я нуждаюсь?

— Да, сэр. Со мной и оружие, и информация.

— Вначале оружие, пожалуйста.

— Конечно! — Араб достал откуда-то из-под одежды большой пистолет. Ствол его был снабжен глушителем. Другой рукой посетитель протянул маленькую серую коробку, в которой находилось двадцать семь патронов. Он подошел к постели и рукояткой вперед протянул оружие.

— Пистолет заряжен. Он девятизарядный. У вас всего тридцать шесть патронов.

— Спасибо, — поблагодарил англичанин, принимая пистолет. Араб подобострастно улыбнулся и отступил. — Теперь, если не возражаете, информация. Женщина, за которой ведется наблюдение, выезжала из дворца.

— Что?! — в изумлении воскликнул британский бизнесмен. — Вы уверены?

— Да, сэр. Она села в лимузин султана.

— Когда?

— Около десяти минут назад. Я проинформировал о событии немедленно.

— Как там старые коммерсанты? — Голос англичанина был напряженным, будто он с трудом сдерживал себя. — Она была с ними в контакте?

— Да, сэр, — ответил араб дрожащим голосом, словно боялся неудачным ответом навлечь на себя гнев. — Она пила кофе с нашим импортером Хайази. Потом много позже встречалась с ним на рынке Сабат Айнуб. Еще она фотографировала кого-то.

— Кого?

— Не знаю, сэр. Рынок был заполнен людьми, и ей удалось ускользнуть. Я не смог последовать за ней.

— Дворец, — хрипло прошептал бизнесмен, поднимаясь. — Невозможно.

— Но это правда, сэр. Мой информатор аккуратен. Недостоверную информацию я не стал бы предлагать столь уважаемой особе. Это так, эфенди. Я не перестану восхвалять Аллаха от всего моего сердца, в каждой моей молитве за то, что мне довелось встретиться с истинным учеником Махди.

Глаза англичанина остановились на согбенной фигуре посланца.

— Рад, что вы сказали мне об этом, — мягко промолвил он.

— Я не перестаю благодарить судьбу, ведь это мне, единственному из всех братьев, выпала такая удача.

— Кто еще знает об этом?

— Клянусь жизнью, сэр, никто! Ваше священное путешествие должно быть невидимым и неслышимым. Я унесу с собой в могилу тайну вашего пребывания в Маскате.

— Великолепная идея, — согласился толстяк, поднимая пистолет. Два бесшумных выстрела последовали один за другим. Араба отбросило к стене, его белые одежды пропитались кровью.

Американский бар не был освещен, если не считать тускло горящие люминесцентные лампы над прилавком. Бармен в белом переднике горбился в углу своего заведения, утомленно поглядывая на две фигуры у окна. Вид на улицу был скрыт полуопущенными шторами и жалюзи. Буфетчик полагал, что англичане глупы. Конечно, они могли и не представлять, в какой стране и в какое время они находятся. Эти двое защищены от насилия и могут отсиживаться за дверью отеля. Наверное, они и не догадываются, что их покой охраняют трое охранников в прихожей.

Бармен зевнул и в конце концов пришел к выводу, что безразлично, глупы они или мудры. Главное, что англичане очень щедрый народ. Это соображение, а также вид собственного оружия, лежащего под стойкой и накрытого полотенцем, внушали уверенность и спокойствие. Ирония судьбы: это был израильский автомат, который он купил по случаю прямо перед витриной на улице. Ха! Евреи действительно оказались самыми шустрыми. С того дня, как началось безумие, они вооружили половину Маската.

— Дик, взгляни, — шепнул более спокойный англичанин. Правой рукой он отодвинул пару планок жалюзи, прикрывающих окно.

— Что, Джек?

Дик поднял голову, недоуменно заморгал. Дозу он принял немалую.

— Не наш ли пьяница-земляк вышагивает по улице?

— Кто? Где? Боже мой, ты прав!

По пустынной, слабо освещенной улице шагал толстяк, оглядываясь по сторонам. Вот он зажег несколько спичек, сделал в воздухе какой-то знак. На девятой спичке из глубины улицы вынырнул темный седан. Вдруг погасло верхнее освещение. Изумленные приятели, оставаясь невидимыми, наблюдали за тучным земляком, который с поразительной энергией и целеустремленностью зашагал к машине. Когда он подошел к задней дверце, оттуда выскочил араб, наряженный в европейский костюм, но в арабском головном уборе. Последовала энергичная беседа, причем толстяк то и дело тыкал жирным пальцем чуть ли не в самое лицо собеседника. В конце концов он развернулся и указал на верхние этажи отеля. Араб, в свою очередь, повернулся и чуть ли не бегом пересек тротуар. Тут приятели рассмотрели, как их соотечественник достал из-за пояса пистолет, когда садился в автомобиль.

— Господи! Ты видел? — крикнул Дик.

— Да. Он переоделся.

— Надел другую одежду?

— Конечно. Освещение неважное, но кое-что рассмотреть можно.

Не стало белой рубахи, исчезли полосатые брюки. Был он одет в черную рубаху; пиджак и брюки из грубой шерсти — тоже черные.

— Наверное, это из-за климата.

— О чем ты говоришь?! — воскликнул пораженный Дик. — Какое отношение имеет климат к пистолету?

— Ну конечно, парень. Ты ведь имеешь отношение к металлу, а я только к текстилю.

— В самом деле, дружище, ты меня ошарашил. Мы оба видели пьяницу, который был настолько навеселе, что мы вынуждены были тянуть его наверх. И вдруг он появляется на улице, бегущий рысцой, трезвый как стеклышко. Недавний пьяница отдает приказы и размахивает пистолетом. И машину он подозвал условным сигналом. А взгляни только на его одежду!

— Что-то здесь не так, дружище. Много странного мы увидели: и пистолет, и араба, похожего на огромного зайца, и машину, управляемую каким-то маньяком.

— Мне лично самой странной деталью показалась одежда.

— Выражайся яснее.

— «Странная» — не совсем точное слово.

— Подыщи более точное, Джек.

— Хорошо, я попытаюсь. Был он пьян или нет — это дело десятое. Но одет-то он был как настоящий щеголь. Все эти модные полоски, рубахи от Анджело из Ист-Бонда, галстуки, которые предлагает Хэрродс, и туфли от Бенедиктина. Одет он был классно, и никакой климат не был ему помехой.

— Дальше, — с некоторым раздражением выпалил Дик.

— А как он оделся сейчас? Каким мы его видели на улице? Свитер и брюки самые обыкновенные. Они мало идут ему и не слишком подходят для этой погоды; он будет выделяться в толпе. И еще одно. Текстиль — моя профессия. Так вот, нет в Манчестере текстильной фирмы, с которой я не был бы знаком. Нет там фирм, чье название имеет хотя бы отдаленное сходство с Твилингеймом или Барлингеймом.

— Ты уверен?

— Да.

— Мое мнение, что мы должны изменить планы на это утро.

— Мой Бог! Почему?

— Думаю, мы должны с самого утра пойти в наше посольство и кой-кого разбудить.

— Что?

— Дик, а что если предположить, что это переодетый убийца?

Дневник был продолжен:

8

Четверо заключенных террористов были в наручниках. Двое из них сидели справа по ходу яростно дергающегося полицейского фургона, двое — напротив, с левой стороны. Кендрик примостился рядом с молодым безумноглазым фанатиком, который из-за заячьей губы говорил гнусаво и неразборчиво. Азра располагался напротив, рядом с грубым старым убийцей, который недавно бросил Эвану вызов и избивал его потом — это о нем конгрессмен думал вначале как о главном лице. У дребезжащей металлической двери фургона стоял охранник-полицейский. Левой рукой он держался за перекладину у крыши, пытаясь сохранить вертикальное положение. Через плечо правой был переброшен ремень автомата МАС-10. Одна-единственная очередь могла превратить четырех живых заключенных в четыре бездыханных трупа. Как и было предусмотрено, на кольце, прикрепленном к поясу, висели ключи, с помощью которых можно было снять наручники. Уходило время, драгоценное время. Минуты казались часами, а часы — днями.

— Вы сошли с ума, знаете ли вы это?

— Доктор, у нас нет выбора. Этот человек — Азра Голубой.

— Неверно, неверно, неверно! У Азры борода и длинные волосы — мы все видели его по телевизору.

— Он сбрил бороду и обрезал волосы.

— Вы уверены в этом, Амаль Бахруди?

— Да.

— Этого человека доставили пять часов назад с базара. Пьяница, важничающий клоун — и ничего более. Его товарищ сам себе перерезал глотку ножом полицейского.

— Я был там, Файзал. Он Азра, брат Зайи Ятим.

— Вы поверили ему на слово?

— Я беседовал с ним, слушал его. Священная война этого человека направлена не против Аллаха или Христа. Он борется за выживание в этой жизни, на этой земле.

— Безумие. Все вокруг нас сумасшедшие.

— Что велел Ахмет?

— Делать, как вы предложили, но вы должны подождать его полицейских. Этим двоим он доверяет полностью.

— А, близнецы! Те двое, которые забрали меня на улице Вади эль-Кабир?

— Да. Один из них будет вести машину, а второй — будет играть роль сопровождающего вас охранника.

— Хорошенькие дела. Все, действительно, разворачивается по сценарию Ахмета!

— Вы не совсем правы, мистер Кендрик.

— Он не слишком себя утруждает. Здесь есть двое заключенных, которых желательно было бы отправить вместе со мной и Азрой.

— Почему? Кто они такие?

— Один из них — придурок, который разругался с собственной командой, а другой… Короче, заберите этих двоих, и не станет силы, цементирующей террористов.

— Вы говорите загадками.

— Те, что останутся, не слишком крепки на излом, доктор. Они действительно не знают ничего существенного. Я предлагаю взять трех или четырех из них на время в небольшую камеру. Они до смерти перепугаются возможной казни.

— Поберегите собственную шкуру, Кендрик. Вы попадете в мир, о котором не знаете ничего.

— Я научусь. Именно для этого я здесь.

Знак был подан. Охранник у двери ненадолго опустил левую руку, потряс ею, восстанавливая кровообращение, и тут же снова ухватился за перекладину. Он должен был повторить это же движение менее чем через минуту — и это должен был быть тот самый момент, который надлежало использовать Эвану. Все движения в лаборатории просчитали до точности. Атака планировалась быстрая и простая. Реакция охранника являлась ключом к успеху. Через двадцать две секунды левая рука стража упала в жесте усталости. Кендрик спрыгнул со скамьи, превратил тело в метательный снаряд, ударивший охранника с такой силой, что голова полицейского стукнулась о дверь, и он без чувств свалился на пол.

— Быстро! — скомандовал Эван, повернувшись к Азре. — Помоги мне. Сними с него ключи.

Палестинец прыгнул вперед следом за кандидатом в лидеры. Они забрали у лежащего автомат и сняли ключи с пояса.

— Теперь я убью его! — вскричал террорист с заячьей губой, целясь из автомата в голову лежащего без сознания человека.

— Остановите глупца! — приказал Азра.

— Идиот! — проревел кандидат в начальники, отбирая оружие у юного фанатика. — Водитель услышит выстрелы!

— Он наш враг! Заклятый враг!

— Он наш единственный путь выйти отсюда, ты, несчастный глупец! — прикрикнул на него Азра, снимая с Кендрика наручники и протягивая ему ключ.

Конгрессмен из Колорадо разомкнул наручники Азры, затем они освободили кандидата в лидеры.

— Меня зовут Йозеф, — сказал старик. — Это еврейское имя, ведь мать моя была еврейкой, но мы никогда не были частью иудеев Израиля. Ты храбрый человек, Амаль Бахруди.

— Это была вынужденная мера — впереди нас ожидали более чем крупные неприятности, — заметил Кендрик, сбрасывая наручники на пол и поворачиваясь к террористу, который хотел убить охранника. — Не знаю, освобождать его или нет?

— Почему? — заорал парень. — Потому что я буду убивать в нашей священной войне, ради наших идеалов?

— Не потому, молодой человек, а потому что из-за тебя могут пострадать люди, более ценные, чем ты.

— Амаль! — воскликнул Азра, хватая Эвана за руку, чтобы привлечь внимание. — Я согласен, что он идиот, но его непримиримость очень нам понятна. Поселенцы на Западном Берегу взорвали дом его предков и магазин одежды его отца. Отец его скончался после взрыва, и Опекунская Комиссия Израиля продала недвижимость новым поселенцам за бесценок.

Голубой заговорил тише, в самое ухо Кендрика.

— Йозеф и я присмотрим за ним. Освободите его.

— Смотрите, чтобы вам потом не икалось, поэт, — грубо прервал его Эван, поворачивая ключ в наручниках террориста.

— Почему ты решил, что нас должны прикончить в этой местности? — спросил Йозеф.

— А ну-ка, взгляни на эти пески, — сказал Кендрик, который знал заранее о предстоящем маршруте. — Нас бы тут сожгли и захоронили, и следов не осталось бы.

— Но почему? — поинтересовался старый террорист.

— Попытаюсь пояснить… Они не знали, что со мной делать, поэтому нашли самый простой способ разрешить проблему — убить меня. Если я опасен или имею какое-то влияние, то и опасность уйдет вместе со мной. — Эван умолк и покачал головой. — Подумайте вот еще над чем: Йозеф и парнишка кричали громче всех, и их узнали по голосу. Обнаружить их обоих оказалось легко.

— А меня почему? — спросил Азра, глядя на Кендрика в упор.

— Думаю, что ты можешь ответить на этот вопрос без моей помощи, — парировал Кендрик с презрением во взгляде. — Во время столкновения в туалете я пытался отбежать от тебя подальше, чтобы они не подумали, что мы заодно. Ты оказался слишком медлительным.

— Ты имеешь в виду, что они видели нас вместе, когда мы отделились от всех остальных и уединились?

— Машина начинает спускаться вниз! — воскликнул Йозеф, когда фургон наклонился вперед.

— Пора действовать! — скомандовал Эван. — Прямо сейчас. Там внизу, в домике, полно солдат. Быстро! Если не действовать оперативно, никогда не выберемся отсюда.

— Дверь! — крикнул Азра. — Снаружи может быть висячий замок.

— Понятия не имею, — соврал Кендрик, следуя сценарию, созданному в лаборатории. — Меня не перевозили в таких машинах. Но это не имеет значения. Металл здесь дерьмовый, в местах швов прочность никудышная. Вместе мы можем выбить панель. В центре самое слабое место. — Эван толкнул террориста с заячьей губой влево. — Вот так, парень. Бей дверь, будто это твой злейший враг. Итак, все четверо вместе! Раз!

— Погодите! — Азра пересек фургон. — Оружие! — Он поднял автомат и перебросил ремень через плечо. — Теперь все в порядке, — заявил он, присоединяясь к товарищам.

— Вперед! — крикнул Кендрик.

Четверо заключенных ударили в дверь, когда машина снова накренилась на одном из поворотов, ведущем вниз. Дверная панель треснула по шву, и в щель проник лунный свет.

— Еще раз! — проревел Йозеф. Глаза его горели.

— Помните, — скомандовал человек, в котором все уже признали Амаля Бахруди, — когда мы выпрыгнем, то сгибайте ноги в коленях, как только коснетесь земли. Мне не нужны травмы!

Они снова обрушились на наполовину выбитую панель. Заклепки были сорваны, дверь вылетела, и четверка оказалась на петляющей дороге, ведущей в пустынную долину. Внутри качающегося фургончика охранник перекатился, чтобы оказаться ближе к кабине. Лицо его покрывала испарина страха смерти. Он прополз на коленях к кабине и постучал. В ответ раздался глухой стук. Их работа этой ночью была наполовину закончена.

Беглецы несколько раз перевернулись, вывалившись из фургона. Азра и Йозеф поднялись на ноги первыми. Они повращали головой, дабы убедиться в том, что приземление прошло удачно, ощупали тело. Кендрик чувствовал, что плечо его будто в огне, ноги свела судорога. Палестинец с заячьей губой пострадал больше других. Он лежал на каменистой почве, стонал и корчился от бессильной ярости. На ноги он подняться не мог. Йозеф подбежал к нему. Эван и Азра рассматривали долину внизу.

Старик объявил:

— Малыш сломал ногу.

— Тогда пристрелите меня! — заорал молодой человек. — Я уйду к Аллаху, а вы будете сражаться.

— Заткнись, — оборвал его Азра, вместе с Кендриком направляясь к парнишке.

— Твое желание умереть утомляет. Разорвите ему рубаху на лоскуты, Йозеф. Свяжите ему руки и ноги и положите на дорогу; машина с минуты на минуту доберется до лагеря, и эти болваны обнаружат, что же случилось, — сказал Кендрик.

— Вы хотите выдать меня врагам? — завопил юнец.

— Успокойся! — сердито рявкнул Азра, вскидывая автомат на плечо. — Мы отправляем тебя в госпиталь, где о тебе будут заботиться. Детей не расстреливают.

— Я ничего не выдам!

— Потому что ничего не знаешь, — заметил парень, прозванный Голубым. — Связывай его, Йозеф, только осторожнее с ногой. — Это, молодой человек, путь к дальнейшей борьбе, а не к бесславной гибели. Пусть враги излечат нас для дальнейшей борьбы. Ты нам нужен!

— Йозеф, поторопись.

Старый террорист выполнил приказ. Азра и Кендрик шли по дороге вдоль скалы; далеко внизу расстилались бесконечные белые пески. В лунном свете они казались алебастровым полом, темное небо заменяло крышу. В отдалении на белом покрывале пустыни пульсировал огонек. Это был огонек, обозначавший место встречи, которое являлось существенной частью «бегства». Он горел слишком далеко, чтобы можно было хоть что-то различить, но фигуры у огня вполне могли принадлежать полицейским или солдатам.

— Вы лучше меня знаете эту местность. Далеко ли до лагеря? — спросил Амаль Бахруди.

— Километров десять, может быть, двенадцать. Но не больше. Дорога прямая как стрела. Они доберутся скоро.

— Тогда пошли. — Кендрик повернулся, наблюдая, как старый Йозеф укладывает юнца на дороге.

Азра не двигался.

— Куда, Амаль Бахруди? — крикнул он. — Куда мы уйдем?

Амаль мотнул головой.

— Куда? — переспросил он презрительно. — Для начала подальше отсюда. Скоро рассветет, и, если не ошибаюсь, скоро здесь появится целая дюжина вертолетов, которые будут мотаться как можно ниже, разыскивая нас. Мы можем затеряться в городе. Но не здесь.

— В таком случае, что делать? Куда идти?

В тусклом лунном свете Кендрик видел неясно. Он ощущал на себе напряженные, вопрошающие взгляды.

— Мы пойдем в посольство. К твоей сестре Ятим или к человеку по имени Ахбияд. Нужно остановить зарвавшихся фотографов.

— Как мы сделаем это? Как пронесем послание в посольство? Ваши люди сообщили вам об этом, Амаль Бахруди?

Эван был готов к такому вопросу; он был неизбежен.

— Честно говоря, они не были уверены, что проход будет именно там, где оговорено раньше. Мои люди полагали: если у вас есть хоть капля мозгов, месторасположение прохода будет меняться. Предполагалось, что я пройду через ворота, ведущие в ваш оперативный Совет через проход, который тогда находился в этом месте.

— Многие из посланий оказывались простыми ловушками. По какой такой причине это послание должно быть истинным, а тебе надо доверять больше, чем другим?

Кендрик помолчал, прежде чем ответить; голос его звучал тихо, спокойно, но хлестко.

— Потому что это — указание Махди.

Глаза Азры расширились. Он медленно кивнул и протянул руку.

— Где послание?

— Конверт был запечатан воском, имелась печать. Сначала было обидно — вроде бы какое-то недоверие ко мне. Но я принял условия тех, кто отправлял послание. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Давай послание, — коротко потребовал Азра.

— Идиот! — раздраженно вскричал конгрессмен из Девятого округа Колорадо. — Когда я увидел, что меня преследует полиция, то разорвал конверт в клочья и разбросал по Вади эль-Кабир. Вы бы поступили по-другому?

Палестинец оставался неподвижным.

— Точно так же, — согласился он наконец. — Во всяком случае это можно понять. Я проведу тебя в посольство. Проход, как ты его назвал, хорошо контролируется с обеих сторон.

— Настолько хорошо, что фотографии ускользнули из-под носа хорошо контролирующих охранников. Передай эти слова сестре. Надо проверить каждого из них; начинайте незамедлительно поиски камеры. Убейте того, кому она принадлежит, даже если он окажется вашим другом. Убейте его!

— При таком поверхностном расследовании, — запротестовал Азра, — мы рискуем наказать невиновного, ценного бойца.

— Не будем лицемерить, — рассмеялся Амаль Бахруди. — У нас не должно быть колебаний по отношению к врагу. Мы не убиваем «ценных бойцов». Мы убиваем невинных людей, чтобы мир услышал о нас; мир, который глух, слеп и безразличен к нашей борьбе за выживание.

— Во имя Всемогущего Аллаха! Теперь ты один из тех, кто слеп и глух! — фыркнул Азра. — Вы все верите западной прессе, это бесспорно. Из «одиннадцати трупов» четверо были уже мертвы. Одна из женщин покончила жизнь самоубийством — она была шизофреничкой, одержимой маниакальной идеей, что ее изнасиловал араб. Вторая сама набросилась на Нассира. Один из молодых идиотов только и ждал момента, чтобы разрядить пистолет. Двое мужчин были старыми и немощными людьми; они скончались от сердечного приступа. Это, конечно, не освобождает нас от ответственности за смерть невинных, но никто никого не убивал. Все это поведала им Зайа, но никто не пожелал поверить. Они никогда не поверят нам!

— С этими все ясно, но что с другими? Если не ошибаюсь, ты не сказал еще о семи.

— Они осуждены нашим Советом, и это совершенно справедливо. Офицеры службы безопасности раскинули сети по всему Востоку и вокруг Залива в частности. Это, как правило, члены Оперативного Отдела; там есть даже два араба. Они продали свои души, их купили с потрохами сионисты и их американские марионетки. Их смерть — справедливое возмездие; эти бесчестные люди лживо обвиняли нас во всех смертных грехах только за то, что мы хотим жить на своей собственной земле по своим законам.

— Хватит, хватит, поэт, — прервал его Кендрик, взглянув на Йозефа и молодого террориста, страстно жаждущего оказаться в руках Аллаха. — У нас нет времени для разглагольствований. Надо улепетывать.

— В посольство, — согласился Азра. — Через «проход».

Кендрик медленно подошел к палестинцу.

— Да, в посольство, — согласился он. — Но не через проход. Через ворота. В своей весточке сестре ты объяснишь все толком. На этом мои функции заканчиваются, завершатся и твои через денек-другой.

— О чем это ты? — недоуменно вопросил сбитый с толку Голубой.

— По инструкциям, полученным мною, я должен как можно скорее доставить кое-кого в Бахрейн. Выбор пал на тебя.

— Бахрейн?

— К Махди. Ваша встреча продлится несколько часов, и это крайне срочно. Он хочет дать вам новые указания, потому что не доверяет никому, кроме членов вашего Совета. А ты — член Совета. Однако мы еще не внутри посольства, а снаружи. Надо пробираться в Бахрейн.

— Аэропорт под наблюдением, — отрезал Азра. — Там и охрана, и специально обученные собаки. Никто не может войти в аэропорт или выйти без осмотра и допроса. То же самое в порту. Каждое судно останавливают для досмотра, в случае неподчинения — расстреливают.

— Но это не остановило тех людей, которые ухитрились и войти и выйти. Я видел результаты этого в Берлине.

— Ты говорил, что это дело срочное. Но пропуск и проверка прибывающих занимает от двадцати четырех до сорока восьми часов.

— Почему так долго?

— Приходится тщательно все проверять. А для того, чтобы отправить людей, нужно многое. Мы путешествуем на юг только ночью, надев форму йеменской береговой охраны. Если останавливают, говорим, что патрулируем побережье. Ну а потом нас встречают быстроходные суда из Бахрейна.

«Конечно, он прав, — думал Эван. — Южное побережье за пределами пролива Масира — открытая территория, дикая пустошь скалистого побережья, любимого только ворами, контрабандистами и, кроме того, террористами. Нет защиты лучше, чем форма береговой охраны».

— Это очень хорошо, — изрек Амаль Бахруди тоном профессионала. — Как же вы, во имя Аллаха, добываете эту форму? Наверняка, она чем-то отличается от настоящей: может, светлее, или не такие точно знаки отличия, или сапоги…

— Я достал, — отозвался Азра, глядя на долину. — В Бахрейне, конечно. Все по счету, все под замком. Вынимается, когда предстоит операция. Ты прав, мы должны убираться. Через пару минут фургон будет у лагеря. Поговорим дорогой. Пошли.

Йозеф уложил молодого террориста на дороге, успокоил его и дал инструкции. Подошли Азра и Кендрик. Эван сказал:

— Надо бы побыть здесь. Подождем, пока не увидим свет фар грузовика, поднимающегося из долины.

Последние слова были одобрены, и беглецы бросились бежать по извилистой дороге наверх, пока не оказались на плоской площадке в нескольких сотнях футов над долиной. Почва была сухая, поросшая кустарником, который только и мог расти здесь, да еще жалкие искривленные деревца цеплялись жесткими корнями за камни, и существовали-то они благодаря ночной влаге, приносимой ветром с моря. Так далеко, как только можно было видеть глазом, тянулась дорога, омываемая лунным светом.

Йозеф, тяжело дыша, проговорил:

— В трех или четырех километрах к северу деревья побольше и растут они погуще. Листва прикроет нас.

— Откуда тебе это известно?

Кендрик был неприятно удивлен, что еще кто-то знает эту местность.

— Именно эту дорогу я не знаю, — невозмутимо пояснил старый террорист. — Но они очень похожи. От побережья к Заливу местность меняется. Больше зелени, появляются небольшие холмы.

— Йозеф участвовал в разведывательном рейде Ахбияда, — объяснил Азра. — Они находились здесь за пять дней до захвата посольства.

— Ясно. Думаю, что даже лес не спрячет нас при свете дня. Тут будут и войска, и полиция, и вертолеты, которые прочешут каждую пядь. Нигде нам не укрыться. Только в Маскате.

Эван обратился к Голубому:

— У тебя, конечно, есть связи в городе.

— Навалом!

— Конкретнее можно?

— Ну, есть десять-двенадцать человек. Естественно, они не сидят на месте, мотаются туда-сюда.

— Созови их в Маскате и приведи ко мне. Я выберу одного из них.

— Так мало?

— Да. Потому что мне нужен только один человек, но это должен быть человек абсолютно надежный.

— К Махди?

— Да.

— Но ведь ты сам говорил, что не знаешь, кто он и где находится.

— Это так.

— Как же ты с ним встретишься?

— М-да, — кашлянул Кендрик, почувствовав стеснение в груди. — Конечно, немного обидно, но понять можно. Все это в интересах конспирации. Ведь я провожу операции в Европе, а не здесь. Полагаю, вы сами знаете, где его найти в Бахрейне.

— Наверное, вся эта информация была в том пакете, который ты уничтожил на Вади эль-Кабир.

— Я знаю, что всегда есть возможность выхода на него в случае крайней необходимости, — заметил Эван, пытаясь унять волнение.

— Есть, — согласился Азра задумчиво. — Но никто раньше не выходил напрямую на Махди. Ты должен знать, что даже имя его могут произносить не все, да и те — шепотом.

— Вы же знаете, что я не работал в этой части света, поэтому выбор пал на меня.

— Вероятно, — буркнул Голубой. — Ты далеко оторвался от своей базы, неожиданный посланник.

— Кажется, я сообразил! — воскликнул Эван. — Ты сегодня получил инструкции. Я угадал?

— Да, получил. — Азра бросил быстрый взгляд йа Йозефа. — Но, как и ты, я посланник.

— Что?!

— Я — член Совета; молод, крепок и не женщина. Но я не лидер. Мои годы не позволяют мне претендовать на такой пост. Нассир, моя сестра Зайа и Ахбияд были назначены Советом лидерами. До смерти Нассира эта тройка разделяла ответственность за операцию. Когда прибыли запечатанные инструкции, я отнес их, не взламывая печать. Только Зайа и Ахбияд знали, как добраться до Махди. И даже не к нему лично. Только через серию контактов можно донести до него известие.

— По радио ты можешь связаться с сестрой? Или по телефону, свободному от прослушивания? Она даст нам информацию.

— Исключено. У врагов слишком чувствительная аппаратура. Мы не можем сказать по радио что-нибудь такое, чего не могли бы сказать в присутствии посторонних.

— Ваши люди в Маскате… — поспешно заметил Эван, чувствуя, как капли пота выступают на лбу. — Может кто-нибудь пробраться внутрь и вынести, что нам надо?

— Информация, касающаяся Махди… — проговорил Азра. — Да она пристрелит каждого, кто будет ее требовать.

— Мы должны добыть ее. Я доставлю тебя в Бахрейн к нему уже сегодня вечером.

— Есть только одно решение, — выдохнул Азра. — О нем уже говорилось. Мы идем к посольству. Мы войдем в него.

— Только не надо усложнять, — настаивал Кендрик. — Я знаю Бахрейн. Мы выберем место и позвоним одному из твоих людей, чтобы он передал весточку твоей сестре. Она или Ахбияд найдут возможность выйти на контакт с Махди. О нас упоминать не надо. Мы потом сообщим о возникновении критической ситуации. Они будут знать, что это значит. Меня устроит любое место встречи: улица, мечеть, волнорез, загородный аэропорт. Кто-то должен прийти!

Мускулистый юный террорист молча изучал лицо человека, который, как он полагал, был его двойником в Европе.

— Я спрашиваю тебя, Бахруди, — выпалил он после десятисекундного молчания. — Ты настолько свободен от дисциплины в отношении источников в Берлине? Будут ли терпеть Московский или Болгарский банк, в Софии или в Загребе, такую финансовую распущенность?

— В случае крайней необходимости они должны проявить понимание.

— Если ты обнаглеешь настолько, что по собственной инициативе будешь объявлять чрезвычайное положение, то все кончится тем, что тебе перережут глотку.

— Заботься о своих источниках, а я буду заботиться о своих, мистер Голубой.

— Хорошо. Я буду заботиться о своих. Хорошо. Мы идем в посольство.

Ветер с Оманского залива порывами пролетал над выгоревшей травой, над узловатыми карликовыми деревьями, но его вой не мог заглушить напористый звук битональной сирены, который доносился из пустынной долины. Это был условный сигнал. Он означал, что надо скрываться.

— Бежим! — проревел Йозеф, хватая Азру за плечо и толкая вперед. — Беги, мой брат, как ты не бегал никогда в жизни.

— В посольство! — крикнул человек по кличке Голубой. — Мы должны успеть до рассвета.

9

Калехла прерывисто задышала. Ее взгляд приковывала появившаяся в зеркале заднего обзора точка, черная точка на темном фоне. Да, это не обман зрения. Вдалеке от холмов Маската за ней следовал автомобиль. Его фары не горели; он двигался в темноте. Впереди был правый поворот пустынной дороги, ведущий к спуску в долину — к пескам Джейбель Шема, где должны были находиться беглецы. Существовал лишь один вход и лишь один выход из долины. Она планировала незаметно следовать за Эваном Кендриком и его спутниками — пешком, от того места, где они покинули машину. Реализовать замысел оказалось весьма сложно.

«О Господи! Они же убьют всех заложников в посольстве. Что делать? Уйти! Убраться!» — Она повернула руль. Мощная машина съехала на песчаный грунт, пересекла колею примитивной дороги, разворачиваясь. Свет фар ударил в седан, едущий в том же направлении. Человек возле изумленного водителя попытался нырнуть вниз и спрятать лицо, но это при чрезмерной тучности пассажира оказалось невозможным.

Калехла не поверила своим глазам.

Но не верить было нельзя. Она очень хорошо рассмотрела его. Ошибки быть не могло. Бормочущий, косноязычный Энтони Мак-Дональд! Компания, принадлежавшая тестю, отправила его в Каир ради собственной же безопасности — там вреда от него было бы все же меньше. Представитель без портфеля, отличающийся тем, что он и его скучная, нескладная жена неизменно напивались. Казалось, компания вытатуировала у них на лбу крупными буквами:

Просто до гениальности! Разжиревший, спившийся, недалекий хлыщ, абсолютно безвкусно одевающийся.

Она снова и снова мысленно возвращалась к тому, как ему удалось провести ее. Мысли разбегались. У нее не было причин сомневаться в том, что он направлялся в Оман, совершенно не зная этой страны. Несколько раз, почти плача, Мак-Дональд жаловался, что фирма заставляет его ехать в Маскат, несмотря на ужас, который там творится. И она отвечала ему, успокаивая, что все происходящее в Маскате касается Америки и Израиля, но никак не Англии, поэтому ему ничто не угрожает. И когда ее направили сюда, она позвонила Тони, чтобы он сопровождал ее в Оман.

Боже мой, какую обширную сеть он раскинул! Чуть больше часа назад он был труп трупом, сраженный алкоголем наповал, молол всякую чушь в баре отеля, и вот в пять часов он уже здесь, преследует ее в черном седане. Вероятнее всего, он круглосуточно наблюдал за ней и засек ее, когда она выезжала из ворот дворца. А это значит, что ее связи с султаном Омана засвечены. Но для кого ведет свою умную игру Мак-Дональд? Кто дал ему доступ к совершенной агентурной сети Омана, кто снабжает автомобилями в любое время дня и ночи в этой осажденной стране, где каждый иностранец находится словно под микроскопом? На чьей он стороне, и если на вражеской — много ли людей вовлечено в его смертельно опасную игру?

Кто стоит за ним? Связан ли этот непонятный визит англичанина в Оман с Эваном Кендриком? Ахмет говорил осторожно, отвлеченно о тайных целях в Маскате; стал распространяться, что все можно было просчитать и предсказать, каким бы невероятным это ни казалось. Он поведал только, что бывший инженер из Юго-Западной Азии программно предсказал, что кровавый захват посольства может быть отслежен человеком, который работал четыре года назад в Саудовской Аравии и который постиг начало происходящего, хотя доказать тогда ничего не мог. Говорил он еще много чего, что она не сочла нужным сообщить своим людям. Интеллигентный, обеспеченный американец не полезет без прикрытия в самую гущу террористов без достаточных на то оснований. Официальный Вашингтон поможет ему только добраться, а затем он отречется от него и не поможет ничем.

— Но мы можем, я могу! — восклицал Ахмет.

А теперь появился Мак-Дональд — будоражащий фактор, нарушающий строго сбалансированные уравнения.

Профессиональный инстинкт подсказывал, что она должна уйти, удрать, ведь наверняка все пойдет вразнос. Но Калехла не могла так поступить. Она не могла вызвать вертолет, который унес бы ее со скалистого плато в Каир. Нет! Не теперь! Нужно было узнать слишком многое за очень короткое время. Она не могла остановиться на полпути.

— Не останавливайся! — проревел жирный Мак-Дональд, ударяя по сиденью. — У нее какая-то веская причина для поездки. Не ради же простого удовольствия она разъезжает здесь в такое время.

— Она могла заметить вас, эфенди.

— Не думаю. Но если и так, то я обычный пассажир в поисках проститутки. Поезжай дальше без света. Кто-то может ее ожидать, и я должен знать, кто это.

— Этому «кто-то» может не понравиться наше любопытство.

— В этом случае я притворюсь обыкновенным пьяницей, а тебя моя фирма наняла, чтобы ты вытаскивал неверного из всяких неприятностей. И первый, и второй вариант совпадают.

— Как пожелаете, эфенди, — согласился водитель, выключая фары.

— Что там наверху? — спросил Мак-Дональд.

— Ничего, сэр. Только старая дорога, которая ведет вниз, к Джейбель Шему.

— Что это за чертовщина?

— Начало пустыни. Она кончается у подножия гор, где-то на границе.

— Другая дорога есть?

— В нескольких километрах к востоку. Она менее проходимая — очень тяжелая дорога, сэр.

— Когда ты сказал, что там, наверху, ничего нет, что ты имел в виду?

— То, что сказал, сэр. Дорога ведет только к Джейбель Шему.

— Но вот эта дорога, — настаивал англичанин, — на которой мы находимся. Куда ведет она?

— Да никуда, сэр. Она сворачивает влево и вливается в дорогу, которая ведет в…

— В этот самый Джейбель, — закончил за водителя фразу Мак-Дональд. — Ясно. Значит, мы говорим не о двух дорогах, а об одной, которая ведет в вашу распроклятую пустыню.

— Да, сэр.

— Свидание, — прошептал англичанин сам себе. — Итак, старина, едем без света. Лунного освещения тебе вполне должно хватить, правда?

— О, конечно! — воскликнул водитель удовлетворенно. — Я знаю эту дорогу очень хорошо. Я вообще знаю каждую дорогу в Маскате и окрестностях очень и очень неплохо. Но должен вам сказать, эфенди, я кое-чего не понимаю.

— Все очень просто, мой мальчик. Если наша деловая шлюшка с кем-то должна встретиться, то все это произойдет где-то здесь еще до рассвета. Думаю, ждать уже недолго.

— Горизонт быстро проясняется, сэр.

— Именно так. — Мак-Дональд положил на колени пистолет и вынул из куртки массивные очки с толстыми линзами. Он поднес их к глазам и осмотрел через ветровое стекло местность впереди.

— Еще слишком темно, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть, эфенди, — заметил водитель.

— Не для этой милой штучки, — пояснил англичанин.

Тем временем тусклый лунный свет высветил очередной поворот, и водитель, скосив глаза, притормозил массивный автомобиль. Дорога, простирающаяся перед ними, исчезала во мгле.

— Еще пара километров, и мы достигнем спуска в Джейбель Шем, сэр. Я должен снизить скорость — дальше начинаются многочисленные повороты, дорога усеяна камнями.

— Ах, Боже ж ты мой! — проревел Мак-Дональд, вглядываясь вперед сквозь инфракрасные очки. — Съезжай с дороги. Быстренько!

— Что, сэр?

— Делай, что я сказал! Вырубай двигатель!

— Выключить мотор?

Водитель направил машину вправо. Склонившись над рулем, он торопливо повернул его, пересекая глубокую колею. Дальше надо было избежать столкновения с низкорослыми деревцами, которые были едва видны в призрачном свете луны. Последние метры, которые машина, прежде чем остановиться, прошла по траве, сопровождались немилосердной тряской, низкорослые деревца терзали ее днище.

— Сэр?

— Спокойно! — прошептал упитанный англичанин, спрятал инфракрасные очки и взял в руки оружие. Левой рукой он потянулся к двери, чтобы открыть ее, но вдруг остановился.

— Когда дверь открывается, в салоне автоматически зажигается свет?

— О, да, сэр, — ответил водитель, указывая на лампочку наверху. — Это верхний свет, сэр.

Мак-Дональд ударил стволом пистолета по плафону на потолке.

— Я выхожу, — прошептал он. — Оставайся здесь и сиди безвылазно. Пока я тебе не прикажу, не выходи хоть до Судного дня. Попробуй только пикнуть, и мертвее тебя не будет никого. Дошло?

— Осмелюсь доложить, дошло. Только я хочу спросить, почему я должен это делать?

— Там впереди, на дороге, есть люди — не знаю, трое или четверо. Я рассмотрел только смутные очертания. Они передвигаются по этой дороге, и передвигаются быстро.

Англичанин открыл дверцу и неуклюже выбрался наружу. Пригибаясь как можно ниже, он торопливо преодолел двадцать футов по заросшей травой обочине. Темный костюм и черная шелковая рубаха делали его неразличимым во тьме. Он опустился возле пня, положил оружие справа от себя на скрюченный ствол дерева и снова оседлал нос инфракрасными очками. Мак-Дональд смотрел на дорогу, отыскивая приближающиеся фигуры.

Голубой! Это точно был Азра. Без бороды, но все равно не узнать его было нельзя. Самый молодой член Совета, брат Зайи Ятим, мозг Совета. Человек слева от него… Мак-Дональд никак не мог вспомнить его имя. Англичанин изучал фотографии, потому что они могли помочь ему преодолеть путь к безграничному богатству. У этого, самого страшного террориста с двадцатилетним стажем, какое-то еврейское имя… Йозеф? Именно так, Йозеф. Он прошел подготовку в Ливии после бегства с Голанских высот. Но кто это слева от Азры? Сфокусировав поточнее очки на прыгающем лице, англичанин почувствовал себя сбитым с толку. Бегущий человек был почти такого же возраста, что и Йозеф, но в посольстве было мало людей старше тридцати лет по причине, хорошо известной в Бахрейне. Сопляками, горячими головами, фанатиками манипулировать несравненно легче, чем людьми зрелого возраста. Потом Мак-Дональд заметил то, что должен был заметить с самого начала: трое были одеты в тюремную одежду. Что за ерунда! Неужели это были именно те люди, на встречу с которыми направилась Калехла? Если это так, то все становится еще более запутанным, еще более непонятным. Эта сучка из Каира работает на врагов! Информация о ней только поступила в Бахрейн, и необходимо было уточнить, насколько она достоверна. Вот поэтому-то он и «пас» ее, неоднократно говорил об интересах его фирмы в Омане, о том, как пугают его неблагоприятные обстоятельства и как бы он хотел направиться туда со знающим спутником. Она проглотила наживку, приняла его предложение, но настояла на том, что побудет какое-то время в Каире, а когда возникнут некие обстоятельства, полетит вместе с ним. Следовательно, цель ее полета была особенной, приуроченной к какому-то значимому событию.

Он созвонился с Бахрейном, и ему приказали продолжать наблюдение. Но в хаосе Маската она выскальзывала из-под наблюдения. Черт! В аэропорту ей удалось скрыться. Имела ли она какие-нибудь контакты с врагами? А если имела, то связано ли это с сегодняшним событием — бегущими по дороге заключенными?

Из множества намеков и полунамеков возникало подозрение, очень быстро переросшее в уверенность.

Да, судьба больших денег зависит от того, что произойдет на протяжении ближайших часов. Он пришел к заключению: необходимо решить загадку Калехлы, а ответ, в котором он так отчаянно нуждался, находится в самом посольстве. Но не только в деньгах было дело. Если эта сучка замешана в чем-то ужасном, а ему не удастся остановить ее, то гнев Бахрейна будет страшен. Махди не прощает ошибок.

Во что бы то ни стало надо пробраться в посольство.

«Локхид С-130 Геркулес» с израильскими опознавательными знаками летел на высоте тридцати тысяч футов над восточной частью пустыни Саудовской Аравии в районе Эль-Убайла. Курс пролегал от Хеброна, через Красное море — и далее к югу, вдоль Египта, над Суданом и Саудовской Аравией. Над Хамданой курс менялся, самолет направлялся к северо-востоку. Затем машина должна была заправиться и полететь обратно, но уже без пяти пассажиров. Они размещались в грузовом отсеке, пять солдат в гражданской форме; люди, которые специализировались в операциях по спасению людей, предупреждению саботажа и убийств. Среди них не было никого старше тридцати двух лет; все они свободно владели еврейским, арабским и английским языками. Это были отлично тренированные парни с молниеносной реакцией; загоревшие во время тренировок в пустыне, дисциплинированные, умеющие принимать мгновенные и безошибочные решения. Каждый из них имел свой личный счет к врагам, так как то ли они сами, то ли члены их семей пострадали от террористов. И хотя они пытались улыбаться, в глубине глаз затаилась горечь и ненависть.

Они сидели, склонившись вперед, на скамье в самолете, держась за лямки парашютов, которые недавно надели. Четверо из них беседовали, один сидел молча. Человек, который молчал, был их руководителем. Он сидел, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Ему было под тридцать; золотистые волосы его выгорели под жарким солнцем. У него были карие глаза, скуластое лицо, массивный еврейский нос и тонкие, плотно сжатые губы. Этот человек не отличался от товарищей ни возрастом, ни внешностью, но по выражению лица, по взгляду чувствовалось, что это — лидер.

В Оман их направили по приказу Высшего совета обороны Израиля. Их шансы на успех были минимальны. Скорее всего их поджидала неудача, а может, и смерть. Тем не менее попытаться стоило. В числе заложников, находящихся в посольстве, оказался и глубоко законспирированный региональный директор Моссада. Если его раскроют, то тут же отправят в одну из «медицинских клиник», где с помощью внутривенных инъекций можно заставить человека признаться в чем угодно — пытки не нужны. Выплывет множество тайн, секретов, что подвергнет опасности государственную политику Израиля и поставит под угрозу Моссад на Среднем Востоке. Приказ звучал так: «Освободить его, если сможете. Если не сможете освободить — убейте!»

Руководителя спецгруппы звали Яков. Агент Моссада, находившийся в посольстве в качестве заложника, был его отцом.

— Внимание, — прозвучало из репродуктора. Интонация была спокойной и даже уважительной. — Цель будет достигнута через шесть минут тридцать четыре секунды. Но если над горами нам помешают встречные воздушные потоки, то время удлинится до шести минут сорока восьми секунд, может быть, даже до пятидесяти пяти секунд.

Четверо одновременно улыбнулись. Пилот продолжил:

— Мы опишем круг над целью на высоте восемь тысяч футов. Лично мне не хотелось бы прогуливаться на такой высоте.

Яков и его спутники улыбнулись снова.

Голос продолжал звучать:

— Люк откроет на высоте восьми с половиной тысяч футов наш добрый друг Джонатан Леви, который, подобно хорошему привратнику, надеется получить от каждого из вас «на чай». Красный сигнал будет означать, что вы должны покинуть наш замечательный небесный отель. Эти ребята внизу вряд ли подгонят вам такси, так что действуйте по обстоятельствам.

Парни дружно рассмеялись. Посмеивался даже Яков.

Динамик ожил опять; интонация голоса пилота изменилась, стала мягче.

— Наш любимый Израиль может существовать только благодаря безграничному мужеству его сыновей и дочерей. С вами всемогущий Бог, мои дорогие друзья. На выход!

Один за другим раскрывались парашюты в ночном небе над пустыней; один за другим коммандос отряда Моссад опускались возле янтарно светящегося круга на песке. У каждого из них был миниатюрный радиопередатчик, чтобы связаться с товарищами в случае необходимости. Приземлившись, они тут же закапывали парашюты. Потом все члены группы подошли к источнику света. Это горел ручной фонарик; сигнал подавал старший офицер Моссада, который прибыл из Маската.

— Дайте-ка на вас взглянуть, — проговорил он, направляя луч фонарика на каждого из солдат. — Совсем неплохо. Вы похожи на хулиганистых портовых грузчиков.

— Это уже ваши инструкции? — поинтересовался Яков.

— Если даже инструкции, то не всегда им надо следовать, — парировал агент. — Вас, должно быть, зовут…

— У нас нет имен, — резко прервал его Яков.

— Я заслужил упрек, — согласился человек из Моссада. — По правде говоря, мне знакомы только вы.

— Держите ваши знания при себе.

— Как же мне вас называть?

— Только по цветам. Справа налево: Оранжевый, Серый, Черный и Красный.

— Для меня честь встречать вас, — сказал агент, освещая фонариком каждого. — А вы? — поинтересовался он, направляя луч на Якова.

— Я — Голубой.

— Ну и имечко!

— А чем оно вам не нравится? — возразил сын заложника. — Голубой цвет дает самое жаркое пламя. Это все, что я могу вам сказать.

— Но это еще и цвет арктического льда, молодой человек. Впрочем, не в этом дело. Мой автомобиль находится в нескольких сотнях метров к северу. После веселой воздушной прогулки осмелюсь предложить вам наземный променад.

— Если бы кто знал, — вздохнул Серый, — как я ненавижу прыжки с парашютом.

Видавшая виды машина оказалась японским вариантом «Лендровера».

Их поездка в Маскат была неожиданно прервана. Небольшое пятно света появилось на дороге в нескольких милях от города.

— Это опасность, — сказал агент Якову, который сидел рядом с ним на переднем сидении. — Не должно быть задержек до самого Маската. У султана повсюду патрули. Доставайте оружие, молодой человек. Не исключено, что нам попытаются воспрепятствовать.

— Кто может нам помешать? — сердито воскликнул Яков, выхватывая из кобуры пистолет. — Наше появление здесь — абсолютная тайна. Никто не знает о нас. Даже моя жена полагает, что я на маневрах в Негеве.

— Линии связи могут прослушиваться. Наши враги порой оказываются очень ловкими. Скажите вашим друзьям, чтобы они приготовились стрелять.

Яков отдал приказ, его спутники вынули оружие. Однако тревога оказалась напрасной.

— Это же Бен-Ами! — воскликнул человек из Моссада, затормозив так резко, что завизжали покрышки. — Откройте дверь.

Маленького роста худощавый человек в синих джинсах и мятой белой рубахе ввалился внутрь, оттеснив Якова в сторону.

— Поехали, — приказал он. — Но без спешки. Патрулей здесь нет. Езды нам до того места, где могут тормознуть, минут десять. У вас есть чем присветить?

Агент Моссада протянул ему фонарик. Новый пассажир включил его, осмотрел сидящих сзади, а затем соседа.

— Господи! — воскликнул он. — Вы похожи на подонков из портового района. Если нас остановят, мычите по-арабски как можно невнятнее, притворяйтесь в доску пьяными, понятно?

— Амен, — произнесли три голоса.

Четвертый из парней — Оранжевый — запротестовал:

— Талмуд учит нас, чтобы мы говорили только правду.

— Да заткнись ты! — беззлобно прикрикнул Яков. — Нашел время для шуток.

— Что стряслось? Что вас сюда привело? — спросил агент Моссада.

— Безумие, — отвечал вновь прибывший. — Один из наших людей в Вашингтоне связался с нами через час после того, как вы покинули Хеброн. Его информация касается американца. Он конгрессмен, никак не меньше, и прибыл сюда нелегально, можете в это поверить.

— Если это правда, — заметил водитель, — то мое мнение о полной некомпетентности американских спецслужб подтверждается снова. Если его поймают, он станет парией в глазах всего цивилизованного мира. Риск огромный.

— Они пошли на этот риск. Он уже может быть…

— Где?

— Точно не знаю, но…

— Какое это может иметь отношение к нам? — попытался уточнить Яков. — Какие его полномочия?

— Должен заметить, что значительные, — сказал Бен-Ами. — И мы должны оказать ему самую действенную помощь.

— Что?! — воскликнул молодой командир отряда Моссад. — Почему?

— Так как, мой молодой коллега, Вашингтон великолепно осведомлен о возможных трагических последствиях. Поэтому-то американец и предоставлен самому себе. Если его накроют, то он не сможет даже позвать на помощь. Американец действует на свой страх и риск.

— Тогда я снова должен спросить, — настаивал Яков. — Если Америке это до лампочки, почему мы должны ввязываться?

— Да потому, что они никогда бы не помогли ему пробраться сюда, если бы в весьма высоких кругах не были уверены в том, что он способен на нечто экстраординарное.

— Повторяюсь, но почему именно мы? У нас и своей работы навалом.

— Потому что мы можем, а они нет.

— Уж эти мне политические штучки! — воскликнул водитель. — Вашингтон заварил кашу — и в сторонку, а все шишки на нас! Арабисты в Госдепартаменте вполне могли бы разработать вариант политического решения. Мы вмешаемся, все вылезет наружу, и тогда снова начнутся казни. И во всем снова обвинят евреев. «Опять эти убийцы Христа!»

— Вношу поправку, — прервал коллегу Бен-Ами. — Вашингтон и не думает сваливать все на нас, хотя бы потому, что о нашем рейде Вашингтону неизвестно. Если мы выполним нашу работу четко, то уличены не будем, а помощь окажем существенную, если это будет необходимо.

— Но вы не ответили по существу! — горячился Яков. — Почему?

— Да я ответил, юный друг, только ты не услышал. У тебя другое на уме. Я сказал, что мы сделаем только то, что сможем сделать. Никто не может дать никаких гарантий. Есть двести тридцать шесть человеческих существ в том ужасном месте; они страдают так, как только может страдать человек. Среди них и твой отец, его значение для Израиля трудно переоценить. Если у этого человека, этого конгрессмена, появится хоть тень надежды на успех, мы должны выложиться. Но прежде следует найти его.

— Кто он? — не без презрения поинтересовался водитель Моссада.

— Его зовут Кендрик.

После этих слов машина дернулась, такова была реакция водителя на слова Бен-Ами. Автомобиль чуть не сошел с дороги.

— Эван Кендрик! — проговорил он, вцепившись в руль, и глаза его расширились от изумления.

— Да.

— Группа Кендрика.

— Что такое? — спросил Яков, с интересом вглядываясь в лицо водителя.

— Он основал здесь такую компанию.

— Его досье выслали сегодня вечером, получим утром, — сказал Бен-Ами.

— Вы не нуждаетесь в этом, — почти выкрикнул агент Моссада. — Мы имеем на него материалов видимо-невидимо. Надо лишь только доставить Эммануэля Уэйнграсса. Он есть, но как часто нам хотелось, чтобы его не было.

— Короче!

— Его можно доставить сюда. Все, что необходимо для этого, — несколько часов времени и порядочное количество вина. А уж этот чертов Уэйнграсс сделает все, что необходимо.

— Выражайтесь яснее, пожалуйста.

— Короче — не всегда яснее. Если Кендрик вернулся, он, вне сомнения, желает отомстить за преступление четырехлетней давности — убийство семидесяти мужчин, женщин, детей. Их взорвали. Это была его семья. Вы должны понять это.

— Вы знали его? — спросил Бен-Ами, наклонившись. — Вы его знаете!

— Не так, чтобы очень, хотя достаточно, чтобы понимать его. Но есть человек, который знает его лучше. Этот человек — отец вралей, любитель застолья, лжедуховник и консул, гений и, главное, лучший друг Эвана Эммануэль Уэйнграсс.

Яков хмыкнул.

— Вы явно не в восторге от этого человека.

— Нравится он мне или нет, не в этом дело, — заметил офицер израильской секретной службы. — Но он представляет для нас определенную ценность. Хотелось бы, чтобы он был здесь, однако…

— Ценность для Моссада? — уточнил Бен-Ами.

Казалось, что агент за рулем почувствовал внезапное смущение. Даже голос его стал тише.

— Мы использовали его в Париже, — сказал он медленно. — Он устанавливал контакты с нужными нам людьми. Действовал довольно эффективно. Через него мы добрались до террористов, которые забросали гранатами один ресторан. Мы решили наши проблемы, но впутали его в дело с каким-то убийством. Глупо, очень глупо. К его чести, он передавал нам в Тель-Авив сообщения, которые помогли предотвратить пять подобных же эксцессов.

— Он спас много жизней, — сказал Яков. — Еврейских жизней. И все же вы недолюбливаете его.

— Да вы его не знаете! Это же семидесятивосьмилетний бонвиван, который проматывает полученные от нас и группы Кендрика деньги с одной, а иногда с двумя сразу «моделями».

— Так это умаляет его достоинства? — усмехнулся Бен-Ами.

— Он выбивает из нас деньги на обед в «Ла-Тур Д’Аргент». Это три, а то и четыре тысячи шекелей! А отказать мы не можем. Он оказался как-то свидетелем одной истории… Словом, если мы задерживаем платежи, этот кадр может и напомнить нам об этом.

— Он агент Моссада со всеми вытекающими отсюда последствиями, — изрек Бен-Ами.

— Если кто-нибудь и может найти Кендрика в Омане, так это Эммануэль Уэйнграсс. Когда мы прибудем в нашу штаб-квартиру в Маскате, тут же перезвоню в Париж.

— Сожалею, — произнес привратник отеля «Понт Рояль» в Париже. — Месье Уэйнграсс уже несколько дней как уехал. Однако он оставил номер, по которому его можно найти в Монте-Карло.

— Простите, — сообщил оператор в Монте-Карло. — Месье Уэйнграсс не в номере. Но этим вечером он будет ужинать в отеле через дорогу от казино.

— Вы можете дать номер телефона отеля?

— О да, — ответил мелодичный женский голос. — Месье Уэйнграсс — само обаяние!

— Увы, — вежливо отвечал оператор отеля. — Зал для обедов закрыт. Но приятели месье Уэйнграсса сообщили, что он будет у одиннадцатого стола по крайней мере часа два. Звоните Арманду в казино. Номер телефона…

— Простите, — ответствовал Арманд из казино «Де Пари» в Монте-Карло. — Уважаемого месье Уэйнграсса и его очаровательную даму в этот вечер постигла неудача в рулетке, и они направились в игральный зал Луи. Там очень квалифицированный крупье, естественно, француз, не итальянец. Попросите Луиджи, он найдет месье Уэйнграсса для вас. Передайте месье мои наилучшие пожелания и надежду, что завтра мы снова увидим его у нас. Может быть, завтра счастье ему улыбнется. Номер телефона…

— Всенепременно! — радостно проревел неизвестный Луиджи. — Синьор Уэйнграсс — дражайший друг мой! А как мой еврейский друг говорит на диалектах итальянского языка! Лучше, чем уроженцы тех мест. Вот он здесь, прямо перед моими глазами.

— Вас не затруднит пригласить его к телефону? Пожалуйста.

— Он очень занят, синьор. Его леди выиграла кучу денег.

— Скажи этому фанфарону, чтобы он немедленно шел к телефону, иначе я кастрирую его!

— Не понял…

— Делай, что велено. И скажи ему одно только имя — Моссад.

— Иду, — только и сказал итальянец, положив трубку и осторожно подходя к игровому столу.

У Эммануэля Уэйнграсса были шикарные усы под орлиным носом, его седые волнистые волосы красиво обрамляли лоб, словно вылепленный рукой скульптора. Уэйнграсс красовался в канареечно-желтом пиджаке и красном галстуке. Он поглядывал по сторонам, больше интересуясь азартными игроками, чем самой игрой. Но в то же время Эммануэль понимал, что кто-нибудь из игроков или болельщиков может наблюдать за ним самим. И вот теперь ему казалось, что кое-кто слишком внимательно изучает его лицо, не потерявшее еще привлекательных черт. Годы относительно щадили его, вдобавок молодил экстравагантный наряд. Те, кто знал старого бонвивана, сумели бы рассмотреть не столь явные особенности. Глаза — зеленые, живые; глаза наблюдателя и интеллектуала, никогда не удовлетворенные, всегда беспокойные.

Многие замечали, что Эммануэль эксцентричен, но не знали причины этой эксцентричности. Он являлся и актером, и бизнесменом. Но прежде всего он был самим собой. Его архитектурный гений считали частью непрерывной глупой игры; да и он сам считал жизнь игрой, которая закончится с окончанием самой жизни. Старик твердо решил дотянуть до восьмидесяти, но он был реалистом и мысли о смерти досаждали ему и пугали. Уэйнграсс посматривал на вызывающе чувственную девицу рядом. Он возьмет ее с собой в постель, будет ласкать ее груди, потом уснет. «Моя вина!» Но что поделаешь?

— Синьор, — прошептал ему в ухо итальянец. — Вам кто-то звонит, и я, имея к вам столь глубокое уважение, не могу…

— Странное вступление, Луиджи.

— Он оскорблял вас, мой дорогой друг, и его последняя угроза была особенно ужасна. Если хотите, я скажу ему в трубку пару таких слов, которые подействуют сразу.

— Никто не любит меня так, как ты, Луиджи. Что он сказал?

— Мне неудобно повторять это в присутствии крупье.

— Ты деликатен, мой друг. Он представился?

— Да. Синьор Моссад. Мне кажется, он ломает ваши планы.

— Большинство из них, — согласился Уэйнграсс и быстро пошел к телефону.

10

Рассветало. Азра посмотрел на светлеющее небо и проклял все и всех — они ошиблись, повернув у Кабритты Тауэр, и таким образом потеряли драгоценные минуты. Три фигуры в изодранной одежде заключенных выглядели весьма экзотично. Пока солнце не взошло, они могли бы сойти за рабочих, направляющихся сюда из Ливана или из трущоб Абу-Даби, где просаживали деньги единственно доступным для них способом — покупая проституток и виски.

Они добрались до Вальят Госпитал, который находился в двух сотнях ярдов от ворот американского посольства. Дальше — справа — узкая улочка пересекалась проездом. За углом протянулась цепь магазинов, затаившихся за металлическими ставнями. Сейчас было не до бизнеса. Во дворе собрались группки вяло прохаживающихся, словно лунатики, юнцов; тяжелое оружие оттягивало им руки, плечи, но это было необходимо для джихада — священной войны, которую они вели. Их заторможенность, однако, исчезала с первыми лучами солнца и ключом начинала бить маниакальная энергия, особенно при появлении первой волны радиожурналистов и телекомментаторов.

Азра изучал большой сквер перед воротами. Через дорогу — на северной стороне — тесно примыкали друг к другу три двухэтажных здания. Занавешенные окна не светились — ни проблеска. Если у окна и были наблюдатели, то на таком расстоянии увидеть их было невозможно. Попытка прорваться через баррикаду у входа могла оказаться смертельно опасной. В сквере находились только нищие в изорванной одежде, которые расположились у стен из песчаника с подносами для подаяний; некоторые из них были грязны до невозможности. Среди этих несчастных вполне могли скрываться агенты разведок или султана. Азра чрезвычайно внимательно понаблюдал за ними, ожидая внезапного движения, чего-нибудь, что выдало бы мнимого нищего. Только тренированный во всех отношениях человек сумел бы длительно сохранять неподвижность и спокойствие в такой стрессовой ситуации. Никто не двигался, ничто не нарушало почти идиллическую картину.

Азра ущипнул Йозефа, вынул из-под одежды автомат и дал его старому террористу.

— Я пошел, — сказал он по-арабски. — Прикрой меня в случае чего. Если кто-нибудь из этих нищих дернется, сделай из него решето.

— Иди. Я буду пробираться сзади перебежками от двери к двери по правой стороне. Моя помощь однозначна: только нищий вскочил — и его нет.

— Не предвосхищай событий, Йозеф. Не сделай ошибки и не открой огонь, когда в этом не будет особой нужды. Я должен добраться до одного из этих болванов внутри.

Молодой палестинец повернулся к Кендрику, который притаился за редкой листвой у больничной стены.

— Ты, Бахруди, — прошептал он по-английски, — когда Йозеф доберется до ближайшего здания на той стороне, очень медленно выходи и следуй за ним, но, ради всего святого, делай это не слишком заметно. Выжди секунду — и вперед. Не высовывайся; твоя фигура не столь хороша, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение.

— Я знаю, что делать! — вдохновенно солгал Эван. — Ты думаешь, что у меня нет опыта такой тактики? Да у меня его больше, чем у вас всех вместе взятых!

— Не знаю, что и думать, — ответил Азра просто. — Мне не понравилось то, как ты появился в Маскате. Мне рассказывали. Возможно, в ваших изысканных европейских столицах все обстоит по-иному.

— Уверяю тебя, что поступлю как следует, — холодно отрезал Кендрик, помня, что он должен выглядеть сильным в арабском понимании. Его слова были не более чем блеф, но молодой террорист ухмыльнулся. Впервые за все время знакомства с Азрой Кендрик увидел улыбку на лице ублюдка по кличке Голубой.

Голубой вскочил, быстро пересек небольшую больничную лужайку и направился к широкому проходу, ведущему к площади. Йозеф метнулся вперед, затем повернул на девяносто градусов вправо, перебежал узкую улицу в двадцати футах от угла и прижался к стене здания, затаившись в тени. Одинокая фигура Азры приближалась к воротам посольства, Йозеф скользнул за угол. Последнее, что увидел Кендрик, — смертоносное оружие, которое держал наизготовку в левой руке старый террорист. Кендрик понял, что наступило время броска, и тут ему вдруг ужасно захотелось очутиться где-то в Колорадо. Но через несколько секунд перед его мысленным взором встала ужасающая картина свершившегося когда-то. Гром! Несколько оглушительных взрывов. Дым! Стены рухнули… Крики гибнущих детей и безумные вопли молодых матерей, а масса щебня и почвы рушится на них, образовывая огромную братскую могилу.

Махди!

Эван вскочил, глубоко вздохнул и побежал к площади. Он достиг тротуара на северной стороне перед забаррикадированными магазинами.

— Женщина была права, — прошептал темнокожий, одетый по-западному араб, вглядываясь через слегка отодвинутую штору магазина, который еще двадцать два дня назад был привлекательным кафе, где продавали пирожные и фрукты. — Старый боров пробежал так близко, что я мог бы дотронуться до него. Говорю вам, я дохнуть боялся!

— Тс-с, — предостерег собеседника находящийся рядом человек, полностью одетый по-арабски. — Это американец идет. Его выдает грузная поступь.

— Его сможет выдать не только поступь. Есть кому его выдавать. Нет, не жилец он.

— Кто он? — вопросил закутанный в бурнус араб едва слышным шепотом.

— Мы не должны этого знать. Главное — он рискует ради нас своей жизнью. Слышал, что приказала женщина?

На улице появилась чья-то фигура, прошла мимо магазина, помедлила перед поворотом. Еще один смутный силуэт торопливо пробирался к воротам посольства.

Араб в западной одежде продолжал что-то высматривать сквозь щелочку.

— И тогда женщина тоже приказывала наблюдать за ними, — сказал он. — Возле порта, взяв маленькую лодку, и на дорогах — к северу и к югу. И даже здесь, где их появление менее всего ожидалось. Доберись до нее и сообщи, что маловероятное свершилось. Потом позвони парням в Калбах и сообщи, что они снимаются с наблюдения.

— Хорошо, — согласился человек в бурнусе и направился к пустому кафе, перевернутые стулья которого лежали на столах. У выхода он остановился, быстро повернулся и спросил у коллеги: — Так что же нам надо?

— Женщина скажет. Поторопись! Посмотри-ка: та чертова свинья уже делает знаки кому-то внутри. Вот куда они пробираются. Внутрь!

Азра ухватился за металлические прутья ворот, взор его обратился на небо: восток разгорался. Скоро мрак на площади рассеется резким, слепящим солнцем Маската. Рассвет наступит как взрыв. «Быстрее! Обратите же на меня внимание, вы, идиоты. Враг повсюду, он наблюдает, следит, готовый к внезапному броску, а я сейчас представляю для них ценность необыкновенную. Один из нас должен связаться с Махди. Во имя Аллаха, — молил он, — хоть кто-нибудь подойдет сюда? Я даже не могу подать голоса!»

Кажется, кто-то его заметил. Молодой человек в грязной одежде, поколебавшись, отошел от группы из пяти человек, посмотрел на еще сумрачный, но уже светлеющий небосвод и стал вглядываться в фигуру, стоящую слева от ворот. Подойдя ближе, он перешел на быстрый шаг, на его лице появилось изумление.

— Азра! — воскликнул он. — Это ты?!

— Спокойно! — прошептал Голубой, прижимая обе руки к ограде.

Подросток был одним из дюжины новобранцев, которых он учил, как обращаться с оружием. Насколько ему помнилось, этот юнец не блистал умом.

— Говорили, тебя направили с секретной миссией, назначение настолько святое, что мы вознесли хвалу Аллаху.

— Меня захватили в плен.

— Слава Аллаху!

— За что слава?

— За то, что ты убил пленивших тебя неверных! Если бы ты не убил их, то оказался бы в руках Аллаха!

— Я сбежал.

— Не убив неверных? — с грустью в голосе поинтересовался юнец.

— Они все мертвы, — отрезал Голубой с раздражением. — Теперь послушай…

— Восхвалим же Аллаха!

— Оставь в покое Аллаха и выслушай меня. Я должен войти внутрь и как можно быстрее. Сходи за Ятим или Ахбиядом; беги, словно от этого зависит твоя жизнь.

— Моя жизнь — ничто.

— Моя тоже, черт бы тебя взял. Пусть кто-нибудь вернется сюда с инструкциями. Бегом!

Голубой ждал, и после каждого взгляда на небо сердце его колотилось так, что отзывалось громом в груди и биением в висках. Скоро, очень скоро солнце могло осветить этот маленький клочок земли — и тогда конец; и он уже не сможет отомстить негодяям, поломавшим его жизнь, испоганившим детство, оборвавшим жизнь родителей орудийным огнем, санкционированным израильскими убийцами.

Память об этом жила и приносила боль. Отец его — стройный, красивый человек — был студентом-медиком третьего курса в Тель-Авиве. Руководство решило, что ему больше подходит быть простым фармацевтом. Это часто практиковалось. Не дать арабу получить высшее образование — таково было кредо израильских властей. Тем не менее, в последующие годы он стал «доктором» в их деревне на Западном Берегу. Правительство присылало к ним своих врачей — зачастую некомпетентных невежд, думавших только о том, как бы подзаработать побольше шекелей в маленьких городках и лагерях. Один из таких эскулапов нажаловался на отца. Врачебную деятельность пришлось прекратить.

— Они не дают нам жить по-человечески. Когда они нам дадут возможность просто жить?! — кричал отец.

Ответ пришел от дочери по имени Зайа и сына, который стал террористом Азрой. Израильская комиссия по арабским делам на Западном Берегу снова сделала официальное заявление. Их отец был объявлен лицом нежелательным. Семье приказали покинуть деревню.

Они отправились на север, к Ливану. Повсюду их неплохо принимали, наконец их путешествие подошло к концу, и они осели в лагере для беженцев Шатила.

Брат и сестра видели из-за низкой каменной стены, как убили их отца и мать; их тела истерзал ливень пуль. Кровь лилась изо рта и глаз. А сверху, с холмов доносился голодный рев израильской артиллерии. Кто-то остался весьма доволен проведенной операцией.

Так из нежного ребенка родилась Зайа Ятим с холодным взглядом стратега, а мир узнал Азру — новейшего некоронованного короля террористов.

Воспоминания поблекли при виде человека, бегущего к воротам посольства.

— Голубой! — вскричал Ахбияд; восходящее солнце высвечивало белые пряди в его волосах. Уже на бегу он произнес резким свистящим шепотом: — Во имя Аллаха, что стряслось? Твоя сестра рядом, но ведь она понимает, что здесь появляться нельзя. Повсюду есть глаза… Что случилось?

— Я тебе расскажу все, как только мы окажемся внутри. Но времени в обрез! Быстро!

— Мы?

— Я сам, Йозеф и человек по имени Бахруди. Он прибыл сюда от Махди. Да быстрее же! Где нам пройти?

— Боже мой! Махди!

— Пожалуйста, Ахбияд!

— Восточная стена, около сорока метров от южного угла, там, где старая канализационная система.

— Я знаю, где это! Мы направляемся туда.

— Нагибайся пониже и ползи медленно, ясно? Там есть проход…

— Под тремя большими камнями на воде, — продолжил Азра, поспешно кивая. — Пусть нас кто-нибудь ждет. Мы должны бежать почти засветло!

Голубой отошел от ворот и, сдерживая себя, медленно двинулся к южному краю стены. Он остановился, прижавшись спиной к стене, глаза ощупывали забаррикадированные магазины. Йозеф наполовину высунулся из дверного проема; он присматривал за Азрой и хотел, чтобы молодой руководитель знал это. Старик свистнул, и в ту же секунду «Амаль Бахруди» появился из узкой улочки между двумя домами. Оставаясь в тени, он бросился к тротуару и присоединился к Йозефу. Азра указал влево, давая понять, что нужно бежать по тропке, идущей параллельно стене посольства.

Вдалеке уже светился горизонт и вырисовывалась полоска набережной.

Один за одним пробирались по указанному пути беглецы в их рваной одежде и тяжелых сандалиях. Они шли вдоль стены посольства, с опаской поглядывая в сторону восхода. Вот они достигли выступа, под которым шумела вода. Не без волнения некоронованный король убийц направился вниз к большому валуну, а затем жестом пригласил за собой остальных, указывая на следующий участок. Очень скоро они достигли места, где большие камни, казалось, преграждали путь воде. Три камня у стены образовывали треугольник, в основании которого находилось отверстие не более трех футов в диаметре; туда и направлялся поток.

— Вот это место! — радостно воскликнул Азра. — Я знал, что найду его!

— Что это? — спросил Кендрик, указывая на перекатывающуюся через камни воду.

— Старая канализационная система, — пояснил Голубой. — Построена столетия назад. Раньше очищалась морской водой, которую таскали рабы.

— Они вручную пробили этот канал?

— Нет, Амаль. Они возвели валы, уложили камни. Остальное сделала природа. Это резервный акведук, так сказать. Туда вниз ведут ступеньки, сделанные для рабов, подобных нашим палестинским изгоям.

— Как же мы проберемся здесь?

— Ничего сложного. Под потоком воды. Если Иисус мог ходить по воде, то мы уж как-нибудь попытаемся пробраться под ней. В посольство!

Тяжело дыша, Энтони Мак-Дональд вскарабкался по открытой лестнице, идущей вдоль стены старого склада. Лестница скрипела под его ногами, и звук этот вплетался в звуки, доносящиеся от доков. Первые золотистые лучи солнца плясали на воде порта, разбивались лодками и носами видавших виды траулеров, вышедших на дневной лов. Патрульные суда сигналили им, приказывая остановиться для досмотра.

Сегодня, еще до того, как рассвело, Тони приказал направить машину назад в Маскат по пустынной дороге, не включая фар. Они достигли улицы, которая, пересекая город, вела к пристани. Только когда они оказались в черте города, Мак-Дональд приказал включить фары. Он не мог представить, где находятся беглецы, где они могут затаиться при свете дня в городе, в котором их разыскивает полиция. Англичанин надеялся, что помочь ему сможет один из самых странных агентов в этом городе. Существовало одно место, куда ему и нужно отправиться, там он встретится с этим типом без свидетелей. Наемный убийца был одним из тех отбросов человеческого общества, которые за деньги убивают эффективно и безжалостно. Этот подонок вступал в контакты с потенциальными заказчиками в грязных переулках Шари эль-Мишквис. Только тот, кто должен был знать, знал, где он ютится.

Тони закончил наконец свой подъем и оказался перед массивной дверью. За ней находился человек, которого он хотел видеть. Только англичанин решился было сделать шаг вперед, как замер в оцепенении, разинув рот, а глаза его едва не выскочили из орбит. Неожиданно дверь распахнулась, и на площадку выпрыгнул полуобнаженный убийца с острым, как бритва, ножом в одной руке и с пистолетом — в другой. Он приставил нож к горлу посетителя, а дуло пистолета направил ему в висок. Англичанин судорожно ухватился за перила, едва удерживаясь, чтобы не свалиться вниз.

— А, это ты, — прошипел тощий, со впалыми щеками человек. — Ты не должен был сюда приходить. Никто не смеет сюда являться.

Зацепеневший, неспособный пошевелить ни рукой, ни ногой Мак-Дональд, чувствуя на шее острое лезвие ножа, прохрипел:

— Я никогда бы не решился на это, если бы не чрезвычайные обстоятельства, это абсолютно точно.

— Абсолютно точно, что меня надувают. В прошлый раз, например.

— Никто и не думал!

— Каждый об этом только и мечтает!

— Я все вам компенсирую. Мы должны поговорить. Как я уже сказал, возникла чрезвычайная ситуация.

— Говори прямо здесь. Внутрь не пущу. Никто не может сюда войти!

— Очень хорошо! Если бы вы были столь любезны и разрешили мне стать более прямо, а не полувисеть на этих дряхлых перилах…

— Выкладывай!

Тони отступил вниз и, поглядывая на нож, носовым платком вытер обильный пот со лба.

— Крайне необходимо добраться до лидеров в посольстве. Если они не могут выйти, значит, я должен войти.

— Это очень опасно. Особенно для того, кто возьмется провести тебя внутрь.

Тощий убийца отнял лезвие от шеи Мак-Дональда только для того, чтобы упереть в нее острие ножа.

— Мог бы связаться с ними по телефону, там всегда полно людей, — процедил он сквозь зубы, не сводя недоверчивого взгляда с англичанина.

— Все, о чем я должен сказать, и все, о чем я попрошу их, не может быть доверено телефону. С лидерами надо поговорить с глазу на глаз.

— Я могу дать тебе номер телефона, которого нет ни в одном справочнике.

— Если знаете вы, то может знать еще кто-то. Я не могу рисковать. Мне надо попасть внутрь.

— Ты меня утомляешь! — взвился психопат, сверкая расширенными глазами. — Почему ты меня утомляешь?

— Потому что я очень богат, а вы — нет. Вы нуждаетесь в деньгах для ваших расточительных… привычек.

— Ты меня оскорбляешь! — заорал наемный убийца, и голос его донесся до рыбаков и докеров, работающих внизу.

— Нет, я просто придерживаюсь фактов. Сколько вы запросите?

Убийца выдохнул дурно пахнущий воздух прямо в лицо Мак-Дональда, опустил нож и втупился в благодетеля.

— Это будет стоить тебе немало. Больше, чем ты когда-либо платил мне.

— Я согласен на разумное повышение суммы, не чрезмерное, заметьте, а разумное. У нас всегда найдется для вас работенка.

— Сегодня в десять часов утра в посольстве состоится пресс-конференция, — прервал его наркоман. — Как всегда, журналисты и телевизионщики будут отобраны в последнюю минуту. Их имена выкрикнут перед самым началом у ворот. К этому времени будь там, а пока сиди у телефона, я звякну тебе в ближайшие два часа.

Тони дал ему свои координаты.

— Ну и сколько же вы хотите? — поинтересовался он.

Опустив нож, убийца назвал цифру в оманских риалах. Сумма была эквивалентной трем тысячам английских фунтов или, округленно, пяти тысячам американских долларов.

— У меня расходы, — неопределенно пояснил он. — Деньги на бочку, иначе я за себя не отвечаю.

— Но ведь это сумасшедшая сумма! — закричал Мак-Дональд.

— Тогда забудь ко мне дорожку.

— Ладно, договорились, — вздохнул англичанин.

Калехла меряла шагами номер отеля; и хотя в свои тридцать два года она была очень умеренна в курении, теперь курила одну сигарету за другой, не отрывая при этом взгляд от телефона. Ни при каких обстоятельствах нельзя было управлять из дворца. Эта связь могла представлять довольно значительную опасность. Черт бы взял этого сукиного сына!

Энтони Мак-Дональд — явно чей-то талантливый агент, имеющий совершенную сеть, но и она теперь не без прикрытия, во многом благодаря подруге по Редклиффу, которая стала женой султана. Ведь благодаря ей, Калехле, познакомился молодой араб с ее лучшей подругой несколько лет назад в Кембридже. Боже мой, как тесен мир! Ее мать, родившаяся в Калифорнии, встретила ее отца — студента из Порт-Саида — в Беркли. Она изучала египтологию, он писал диссертацию по западным цивилизациям. Оба мечтали о научной карьере. Они полюбили друг друга и поженились — блондинка из Калифорнии и смуглокожий египтянин.

С рождением Калехлы ошеломленные родственники с обеих сторон поняли, что для юных родителей есть нечто большее, чем чистота наследственной линии. Барьеры рухнули под напором любви. Четыре пожилых человека — две пары родителей — склонных испытывать отвращение друг к другу, перебросили мостик к чужой культуре, поняли, что цвет кожи не главное, и нашли радость в ребенке, а потом их объединило и многое другое. Они стали неразлучны — банкир с супругой из Сан-Диего и богатый экспортер из Порт-Саида с женой-арабкой.

«Что это я раскисла?» — прикрикнула сама на себя Калехла. Времени думать о прошедшем не было; все решало настоящее. Потом она сообразила, почему мысленный взор ее нырнул в прошлое. Ей было просто необходимо уделить внимание самой себе, вспомнить тех, кого любила, чтобы хоть что-то противопоставить ненависти, царящей повсеместно. Но существовала и вторая, еще более важная, причина. В памяти всплыл тот давнишний ужин; лица, произнесенные слова; и она, восемнадцатилетняя девушка, собравшаяся отправляться в Америку.

— Монархи прошлого делали ужасно мало для поддержания своей чести, — изрек ее отец, когда все домочадцы, включая дедушек и бабушек, собрались за столом в Каире. — Но они понимали нечто, чего наши нынешние лидеры не принимают во внимание, если только они не собираются стать монархами сами.

— Интересные мысли, молодой человек, — заметил банкир из Калифорнии. — Что касается меня, то я против монархии. Республика — это совсем другое дело.

— Ну, ладно, начнем с наших собственных фараонов, вспомним первосвященников Греции, императоров Рима и всех королей и королев Европы и России, которые устраивали браки таким образом, что представители различных наций образовывали единую большую семью. Одно лицо знает другое, встречаясь в самых различных ситуациях: за обеденным столом, на танцах. Они вместе шутили и смеялись. В таких условиях трудно сохранять расовые предубеждения, не правда ли?

Собравшиеся за столом поглядывали друг на друга, улыбались, ласково кивая.

— В этих сферах, однако, сын мой, — вставил экспортер из Порт-Саида, — не всегда все обстоит так гладко. Мне не хотелось бы поучать, но вспомните о войнах, когда брат сражался с братом, сын шел против отца…

— Это так, отец, но все же могло быть намного хуже, если бы не эти браки. Намного хуже. В этом я уверен.

— Не хочу, чтобы меня использовали в качестве политического инструмента, — воскликнула мать Калехлы, смеясь.

— Естественно, моя дорогая, все между вами устроили ваши лукавые родители. Интересно, какую выгоду они извлекли из вашего союза?

— Самую большую, вот эту. Очаровательную леди, мою золотую внучку, — сказал банкир.

— Увы, мой друг, она отправляется в Америку, — отрезал экспортер. — Вот и пропала вся ваша выгода.

— Как ты относишься к этому, дорогая? Настоящее приключение для тебя, правда?

— Но ведь я путешествую не впервые, бабушка. Мы приезжали к тебе и к дедушке. Я бывала в нескольких городах.

— Теперь это будет совсем другое, дорогая. Ты будешь там жить.

Калехла уже не помнила, кто сказал эти слова, но тогда была предсказана одна из самых страшных глав в ее жизни.

— Вот и отлично! Ведь ко мне все так хорошо относятся! Все так любят меня!

И снова сидящие за столом переглянулись. Банкир прервал молчание:

— Кто знает, куда ведет тот или иной путь? Еще будет время, когда ты окажешься нежелательной и нелюбимой, и это тебе будет крайне неприятно.

— В это трудно поверить, дедушка, — удивилась девушка.

Калифорниец бросил короткий взгляд на зятя.

— Да и мне в это трудно поверить. Не забудьте, юная леди: если возникнут трудности, поднимите телефонную трубку, и я вылечу к вам первым же рейсом!

— О дедушка, я не могу представить, что это возможно.

Да, она не лгала: представить такое ей действительно было трудно; но такие времена настали, и только гордость да сила воли помогли ей выжить. «Шварцен Арвиях! Грязный араб!» — таково было ее первое знакомство с ненавистью. Это оказалась не просто слепая, иррациональная ненависть толпы, бегущей по улице, размахивающей плакатами и делающей похабные жесты. Она столкнулась с ненавистью, общаясь с молодыми людьми, которые ей нравились, которые находились вместе с ней в классных комнатах и посещали тот же кафетерий. В этой среде очень высоко ценили личность.

Но как же тяжело было стать личностью ей; она теряла себя, ее не выделяли из общей массы людей, именуемых арабами. Грязными арабами, ненадежными арабами, кровавыми арабами. Араб, араб, араб — она не могла выносить этого больше. После занятий она обычно возвращалась в студенческое общежитие и оставалась там. Но ей все же довелось принимать участие в студенческих вечеринках. Двух раз оказалось более чем достаточно.

Собственно, уже первый случай мог бы переполнить чашу терпения. Она пыталась пройти в комнату для дам. Дорогу ей преградили двое американских студентов-евреев.

— А я думал, что вы, арабы, не пьете! — крикнул подвыпивший молодой человек слева.

— Это личное дело каждого, — парировала она.

— А мне говорили, что ваше племя мочится прямо на пол в своих шалашах! — крикнул второй, глядя на нее со злобой.

— Вас дезинформировали. Мы весьма аккуратны и брезгливы. Вы позволите мне пройти?

— Не сюда, арабка. Неизвестно, что ты оставишь после себя на сиденье унитаза.

Но самое ужасное произошло в конце второго семестра. Она посещала курс, который вел знаменитый еврейский профессор, один из лучших преподавателей. Она добилась в учебе наибольших успехов. В награду ей был подарен экземпляр книги профессора с его автографом. Все сокурсники — и евреи, и неевреи — поздравили ее, но когда она покинула здание, трое в масках из чулков, натянутых на голову, остановили ее на полпути к общежитию.

— Что ты ему сделала? — спросил один из них. — Пригрозила, что взорвешь его дом?

— Или что прирежешь детей острым арабским ножом?

— Да нет же! Она позвонила Арафату.

— Сейчас мы тебя проучим, грязная арабская свинья!

— Если эта книга так много для вас значит, заберите ее!

— Нет, арабка! Можешь теперь оставить ее себе!

Ее изнасиловали.

— Это за Мюнха!

— Это за детей в Голанских кибуцах.

— Это за сестру, которую вы, подонки, убили на побережье Ашдода.

Они не искали сексуального удовлетворения; этим отвратительным действием они хотели унизить и оскорбить ее — арабку.

Она то ползла, то, шатаясь, брела к общежитию.

В это время в ее жизнь вошел очень важный человек. Звали ее Роберта Олдридж, бесценная Бобби Олдридж, борец с предрассудками и догмами, дочь Олдриджей из Новой Англии.

— Подонки! — кричала она, и слышали ее деревья Кембриджа.

— Никогда не говори так, — просила ее юная египтянка. — Ты не понимаешь!

— Не беспокойся, милая! У нас в Бостоне есть выражения и похлеще. Попомнишь мои слова, эти сволочи еще наплачутся.

— Нет, моя дорогая подруга! Я не питаю неприязни к евреям, моя ближайшая, с детских лет, подруга — дочь рабби, с которым дружит мой отец. У меня нет ненависти к евреям. Враги мои будут утверждать обратное, потому что в их представлении я просто грязная арабка. Моим родителям очень не понравилось бы это. Ненависть губительна!

— Верь в это, козочка! Я ничего не говорила о евреях! О них заговорила ты! Я сказала «подонки», а это понятие международное.

— Все кончено. Я ухожу.

— Черт возьми! Если так, то уйдем вместе; у меня давно уже возникло такое желание.

«Слава Богу и Аллаху, всем святым, у меня есть друг», — обрадовалась Калехла.

И в эти времена горя и ненависти родилась основополагающая идея ее жизни. Восемнадцатилетняя девушка решила, чему посвятить остаток жизни.

Телефонный звонок. Прошлое испарилось, как туман. Настоящее стало всем. Она подбежала к аппарату.

— Да?

— Он здесь.

— Где?

— Посольство.

— Боже мой! Он пытается туда пробраться? Что он делает?

— Он тут с двумя…

— Их всего трое, не четверо?

— Мы видим только троих. Один из них у ворот, среди нищих. Он разговаривает с террористом внутри.

— Где американец?

— Недалеко, рядом со вторым беглецом. Оба притаились в тени. Вот один показался. Тот, второй, не американец, принимает какое-то решение.

— Что ты имеешь в виду?

— Они, кажется, обсуждают, как проникнуть в посольство.

— Нет! — воскликнула Калехла. — Они не могут! Он не может! Он не должен! Остановите их! Остановите его!

— Такой приказ может быть отдан только из дворца, мадам…

— Такой приказ отдаю я! Делайте, что велено. Мы не планировали, что он попадет в посольство. Только не он! Остановите их; если не сможете — убейте! Убейте его!

— Быстро! — крикнул араб в бурнусе, подбежав к коллеге у стены ресторана, на ходу передергивая затвор автомата и снимая его с предохранителя. — Приказано остановить их, остановить американца. Надо убить его, если не сумеем остановить.

— Убить его? — переспросил удивленный офицер из дворца.

— Это приказ. Убей его!

— Приказ отдан слишком поздно. Они ушли.

Фигура в темной пустой комнате коснулась клавиш компьютера — быстро и сердито.

11

Три беглеца пробирались в темноте по старой, поросшей мхом канализационной трубе вверх, к зарешеченному люку в мощенном камнем дворе посольства. Их руки и ноги были исцарапаны в кровь. Они появились во дворе, когда уже сверкали солнечные лучи, и Эван стал свидетелем сцены, которую лучше было бы не видеть. Шестьдесят или более заложников перевели с крыши во двор для скудного завтрака и гигиенических потребностей. Туалет, сбитый из деревянных планок; женское отделение отделялось от мужского прозрачными перегородками, сделанными из вырванных оконных блоков посольства. Деградация среди стражей оказалась полной; они шатались по двору, отпуская громкие шуточки по поводу физиологических затруднений пленников. Роль туалетной бумаги здесь играли куски бумаги из принтера посольства.

Через дорогу — дальше к тылу — испуганные, униженные люди могли видеть три длинных узких стола, на которых стояли ряды металлических мисок с сухим хлебом и маленькими кусочками сомнительного вида сыра. Между мисками стояли грязные кувшины, наполненные белесой жидкостью — скорее всего, разведенным козьим молоком, которое группа вооруженных террористов, находившихся за столом, скупыми порциями разливала в деревянные кружки заключенных. Время от времени какому-нибудь заложнику не доставалось миски или черпака молока. Просить было бесполезно, любая просьба кончалась пощечиной, ударом кулака или черпака по лицу, если плакали слишком громко.

Кендрик, глаза которого еще не привыкли к яркому свету, заметил юного пленника — мальчика не старше четырнадцати-пятнадцати лет. Его мокрое от слез лицо вдруг исказила гримаса, и он закричал с вызовом:

— Вы, вшивые ублюдки! Моя мама больна! У нее рвота от этой дряни, которой вы нас пичкаете! Дайте ей что-нибудь приличное, сукины дети!

Мальчика тут же заставили замолчать, ударив прикладом винтовки по левой щеке. Вместо того чтобы утихомириться, мальчик рассвирепел еще больше. Резко перегнувшись через стол, он схватил мужчину с винтовкой за рубашку и разорвал ее на груди. Со стола с грохотом полетели миски и кувшины. В считанные секунды на мальчика набросились террористы, пытаясь оторвать от бородатого мужчины, которого тот прижал к земле. Скрюченное тело подростка, лежавшего на земле, били прикладами винтовок и пинали ногами. Размахивая в воздухе кулаками и издавая слабые хриплые звуки, вперед ринулось несколько других заложников, потрясенных поступком мальчика, пробудившим в них ненависть к врагам и придавшим им силы. Но враги были намного сильнее их. Мини-восстание было жестоко подавлено. Упавших заложников жестоко избивали до потери сознания, затем пинали ногами, словно это были туши животных.

— Зверье! — завопил преисполненный решимости и чувства собственного достоинства пожилой мужчина. Придерживая брюки и пошатываясь, он шел из туалета. — Арабские твари! Арабские дикари! Неужели у вас нет ни грамма элементарной порядочности? Неужели вы становитесь героями ислама, избивая до смерти слабых, беззащитных людей? Если это так, растерзайте меня и подцепите себе еще медаль. Но, во имя Бога, прекратите эту бойню!

— Чьего бога? — крикнул террорист, склонившийся над телом потерявшего сознание мальчика. — Христианского Иисуса, почитатели которого вооружают наших врагов, чтобы те могли убивать наших детей, используя бомбы и пушки? Или странствующего Мессии, люди которого захватывают наши земли и убивают наших отцов и матерей? Вот вам ваши боги!

— Хватит, — быстро шагнув вперед, приказал Азра.

За ним шел Кендрик, с трудом державший себя в руках. Еще пару минут назад он был готов схватить висевший через плечо Голубого автомат МАС-10 и разрядить его в террористов. Стоявший над истекающим кровью юношей Азра небрежным тоном продолжал:

— Урок был преподнесен. Но не переусердствуйте… Отправьте этих людей в лазарет, к врачу заложников… и найдите мать юноши. Отведите и ее туда, да не забудьте накормить.

— Но почему, Азра? — запротестовал палестинец. — С моей матерью так не церемонились! Она была…

— С моей тоже, — решительно оборвал его Голубой. — Лучше посмотри, какими мы стали сейчас. Отведи этого ребенка вниз и оставь его с матерью. И пусть кто-нибудь сделает вид, что заботится о них.

Потрясенный до глубины души Кендрик провожал взглядом безжизненные, окровавленные тела, которые уносили прочь.

— Ты поступил правильно, — сказал он Азре по-английски. Его голос был холодным и бесстрастным, как у робота. Всегда нужно уметь вовремя остановиться.

Новый король террористов пристально взглянул на Эвана.

— Я сказал то, что думаю. Посмотри, в кого мы превратились. Смерть наших близких изменяет нас. Вот мы еще дети, а на следующий день уже подростки — совершенно независимо от возраста. Все мы становимся специалистами, если речь идет о смерти, поскольку никогда не можем избавиться от воспоминаний.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, Амаль Бахруди. Вы ведете идеологическую войну. Смерть для вас — политический акт. Не сомневаюсь, ты страстный приверженец нашего дела, но все же то, во что вы верите, — это политика. Такая война не для меня. Мне чужда идеология, для меня важно лишь выжить, чтобы я смог на смерть ответить смертью и все еще оставаться в живых.

— Для чего? — с искренним любопытством спросил Кендрик.

— Как ни странно, для того, чтобы жить в мире, что было недоступно для моих родителей. Чтобы все мы могли жить на своей собственной земле, которую у нас отняли, собираясь отдать нашим врагам. Все это было оплачено богатыми народами, чтобы смягчить свою собственную вину за преступления против людей, преступления, которые были не нашими. А сейчас мы стали жертвами. Что нам еще остается, как не сражаться?

— Если ты не считаешь это политикой, предлагаю тебе подумать еще. Ты все такой же поэт, Азра.

— Вооруженный ножом и винтовкой, а также своими мыслями, Бахруди.

Во дворе опять засуетились, но на этот раз суматоха не представляла опасности. Из дверного проема выбежали женщина в вуали и мужчина с проседью. Это были Зайа Ятим и Ахбияд — человек с седыми прядями по кличке Белый, которого Эван, неподвижно стоявший в стороне, сразу узнал. Встреча Азры с сестрой была довольно необычной. Обменявшись взглядами, они официально пожали друг другу руки, затем обнялись. Общепринятое у арабов верховенство старшей сестры над младшим братом… Младший сын неизбежно станет сильнее — опорой при ведении хозяйства, но старшая сестра по-прежнему будет его опекать. Затем наступила очередь Ахбияда, который был менее официален. Он обнял самого молодого и самого сильного члена Совета, затем расцеловал его в обе щеки.

— Тебе есть о чем рассказать нам! — воскликнул Белый.

— Да, особенно об этом человеке, — согласился Азра, поворачиваясь к Эвану Кендрику. — Знакомьтесь. Амаль Бахруди из Восточного Берлина. Сюда, в Маскат, его прислал Махди.

Смотревшие поверх вуали глаза Зайи неотступно следили за лицом Эвана.

— Амаль Бахруди, — повторила она. — Конечно же, я слышала это имя. У Махди длинные руки. Вы слишком удалились от места своей работы.

— Что весьма неудобно, — ответил Кендрик. — Но за другими наблюдают, следят за каждым их шагом. Было решено, что сюда должен приехать кто-то малознакомый, тем более из Восточного Берлина довольно удобно совершать такие путешествия. Множество людей клятвенно заверят, что я все еще там. Когда Махди позвонил, я согласился. По правде говоря, я первым вступил в контакт с его людьми, когда здесь возникла проблема. Ваш брат все вам объяснит, я же скажу вот что: мы можем преследовать разные цели, но, сотрудничая друг с другом, все мы добьемся успеха, особенно если нам за это заплатят.

— Вы, — сказал, нахмурившись, Ахбияд, — тот самый Бахруди из Восточного Берлина, который бывает везде и всюду. Тем не менее вас выследили?

— Все верно. У меня репутация человека, который может выбраться из любой передряги, — слегка улыбнувшись, ответил Эван. — Но то, что случилось здесь, конечно же, не прибавит мне авторитета.

— Выходит, вас предали? — спросила Зайа Ятим.

— Да. Я знаю, кто это сделал, и найду его. Его тело будет вздернуто в его же убежище.

— Бахруди помог нам бежать из тюрьмы, — включился в разговор Азра. — Пока я думал, он занимался делом. Этот человек вполне оправдывает свою репутацию.

— Дорогой брат, давай зайдем в дом и там поговорим.

— Моя милая сестрица, — сказал Голубой, — здесь есть предатели, вот о чем хотел нам рассказать Амаль. Об этом и еще кое о чем. Они фотографируют, тайно проносят фотографии и продают их. Всю нашу жизнь нас будут преследовать… фотоснимки нашей деятельности, представленные на обозрение всему миру.

Темные глаза сестры теперь вопросительно и испытующе смотрели поверх вуали на брата.

— Фотоснимки? Полученные при помощи скрытых камер усложненной конструкции, которые совершенно невозможно заметить? Неужели среди наших сестер и братьев, большинство которых с трудом могут читать, есть такие специалисты?

— Он видел эти фотографии в Восточном Берлине!

— Поговорим обо всем в здании.

В здании Британского посольства за большим рабочим столом сидели два англичанина и изнуренный атташе, который все еще был в купальном халате и изо всех сил старался не уснуть.

— Да, парни, — зевая сказал он. — Они появятся здесь в любой момент, и если вы не против, я выскажу свою точку зрения. Я надеюсь, что в ваших словах есть рациональное зерно. Люди из МИ-6 находятся здесь в состоянии крайнего возбуждения, и им не очень понравится, если двое наших британцев отнимут у них несколько часов драгоценного времени, предназначенного для сна.

— Вот мой друг Дик был в гренадерах! — воскликнул Джек покровительственным тоном. — Если он считает, что вам нужно что-то рассказать, я думаю, вы должны обратить на это внимание. В конце концов, зачем мы здесь?

— Чтобы заработать деньги для вашей фирмы? — предположил атташе.

— Конечно, но это лишь минимум того, что нужно сделать. Прежде всего мы англичане, и не забывайте об этом. Мы не можем ждать, пока Империя будет предана забвению. Правда, Дик?

— Ее уже предали, — сказал атташе, снова зевнув, — сорок лет назад.

— Видите ли, — сказал Дик, — мой друг Джек — специалист по черным металлам, а я — по текстильным изделиям. Говорю вам, этот педераст был одет совершенно не так, как раньше — он явно замышляет что-то плохое. По ткани можно судить не только о человеке, но и о роде его деятельности. Если начинаешь об этом размышлять, то приходишь к выводу, что так было уже тогда, когда был соткан первый лен…

— МИ-6 получили информацию, — с унылым выражением на лице прервал его отупевший от неоднократного повторения атташе. — Скоро они будут здесь.

Не прошло и пяти секунд после замечания атташе, как в офис вошло двое мужчин в рубашках с открытыми воротами. Оба были небритыми и не особо привлекательными на вид. У второго мужчины в руках был большой конверт из Манилы. Заговорил первый.

— Так вы и есть те джентльмены, из-за которых мы примчались сюда? — спросил он, обращаясь к Дику и Джеку.

— Слева от меня Дик Хардинг, — представил их атташе, — справа — Джек Престон. А теперь позвольте оставить вас.

— Прошу прощения, дружище, — приближаясь к столу и на ходу открывая конверт, сказал второй мужчина. — Мы здесь по вашему приглашению, а посему вы должны остаться.

— Весьма любезно с вашей стороны, — в сердцах бросил работник посольства. — Однако я не вызывал вас, а лишь передал информацию. На встрече настаивали двое британских подданных. И это дает мне право немного поспать, поскольку я не имею к вам никакого отношения.

— Фактически, — вмешался в разговор Джек Престон, — на встрече настаивал именно Дик. Что касается меня, то я всегда считал, что во времена кризиса нужно учитывать абсолютно все: любую крупицу информации, любое предчувствие. А Дик Хардинг — бывший гренадер — всегда обладал сильной интуицией.

— Черт возьми, Джек, это не имеет никакого отношения к интуиции. Дело в том, во что он одет. Я хочу сказать, что человек будет изнемогать от зноя на севере и северо-западе Шотландии, если материал, из которого пошита его рубашка, — шелк или полиэстер. Несомненно, в такой одежде он будет задыхаться. Хлопок, чистый, пропускающий воздух хлопок — единственная одежда для такого климата. А одежда этого типа, как я уже тебе говорил…

— Вы не против, сэр? — взглянув на потолок, спросил второй человек, достал из конверта пачку фотографий и бросил их между Престоном и Хардингом, прерывая их диалог. — Посмотрите, пожалуйста, вдруг кто-нибудь из них покажется вам знакомым.

Задание было выполнено через одиннадцать секунд.

— Вот он! — крикнул Дик.

— Думаю, так оно и есть, — согласился с ним Джек.

— А вы оба чокнутые, — проворчал первый человек из МИ-6. — Это же Мак-Дональд — светский парень и пьяница из Каира. Его тесть — владелец компании, в которой он работает. Фирма выпускает запчасти к автомобилям. Он заместитель директора в дочерней фирме, расположенной в Каире, и рекламирует себя здесь, потому что абсолютный дурак. И хватит болтать об интуиции в такую рань. Не скажете ли мне, где вы оба провели ночь?

— Ну вот, Дик, я же говорил тебе, что ты слишком бурно реагируешь там, где совершенно нет оснований беспокоиться…

— Минутку, — прервал Джека второй мужчина из МИ-6, который, взяв увеличенную фотографию на паспорт, начал внимательно ее рассматривать. — Примерно год назад один из наших военных, который служил здесь, позвонил нам, чтобы договориться о встрече в связи с проблемой О. О.

— Какой проблемой? — спросил атташе.

— Определение оснащенности, то есть шпионаж. Конечно же, по телефону он не мог сказать все, однако подчеркнул, что мы будем крайне удивлены, узнав, кто подозревается. «Обрюзгший горький пьяница-англичанин, который работает в Каире» — вот что примерно он сказал. Это случайно не тот человек?

— Вот-вот, — взбодрился Джек. — Поэтому я и убеждал Дика довести дело до конца, а не останавливаться на полпути!

— Ну, парень, я бы не сказал, что ты проявлял такое уж рвение.

— И что же произошло во время встречи с тем военным? — наклонившись вперед, поинтересовался атташе, взгляд которого был прикован ко второму человеку из МИ-6.

— Встреча так и не состоялась. Он был убит в районе порта. Его нашли возле пакгауза с перерезанным горлом. Так как в его карманах ничего не осталось, сошлись на том, что это было убийство с целью ограбления.

— Махди? — воскликнула Зайа Ятим, сидевшая за столом в комнате, которая три недели назад называлась офисом американского посольства. — Вы должны доставить одного из нас в Бахрейн? Сегодня вечером?

— Как я уже говорил вашему брату, — Кендрик уселся на стул рядом с Ахбиядом и повернулся лицом к женщине, — инструкции, вероятно, были в том письме, которое я должен был вам доставить.

— Да-да, — Зайа говорила быстро и нетерпеливо. — Брат объяснил мне это, когда мы были вдвоем. Но вы ошибаетесь, Бахруди. Я не могу сразу связаться с Махди. Никто не знает, кто он.

— Полагаю, вы свяжетесь с тем, кто его знает.

— Естественно, но на это уйдет день, а возможно, и два. Не так-то просто все это. Нужно сделать пять звонков, затем еще десять раз по пять к не зарегистрированным в телефонных справочниках абонентам в Бахрейне, и лишь один номер будет номером Махди.

— А вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное и нужно срочно с ним связаться?

— Это ничего не меняет, — вмешался Азра, прислонившийся к стене у окна, через которое лился солнечный свет. — Я уже говорил тебе об этом.

— Но это же несусветная глупость, мой юный друг. Не предусмотрев непредвиденные ситуации, нельзя сделать все как положено.

— Само собой разумеется, — кивнула Зайа Ятим. — Тем не менее, мой брат прав. Предполагается, что даже если нам понадобится срочная связь, мы будем осуществлять ее неделями. В противном случае нас бы не назначили руководителями.

— Превосходно, — сказал конгрессмен из Девятого округа Колорадо, почувствовав, как по его шее ручейками стекает пот, несмотря на прохладный утренний ветерок, веявший через распахнутые окна. — В таком случае вам придется объяснить Махди, почему мы не будем в Бахрейне сегодня вечером. Все, что зависело от меня, я выполнил. Даже спас жизнь вашему брату.

— В этом он прав, Зайа, — согласился Азра, отталкиваясь от стены. — Если бы не он, сейчас в пустыне лежал бы мой труп.

— Я безмерно благодарна Бахруди, но не могу сделать невозможное.

— Думаю, вам стоит попытаться. — Кендрик взглянул на Ахбияда, находившегося рядом с ним, затем опять повернулся к сестре Азры. — Вашему Махди стоило больших хлопот и уймы денег, чтобы я приехал сюда. А это означает, что у него дело, не терпящее отлагательства.

— Он поймет, что произошло, услышав о вашей поимке, — сказал Ахбияд.

— Вы действительно думаете, что органы безопасности Омана позволят просочиться информации о том, что они поймали меня лишь для того, чтобы я сбежал от них?

— Конечно, нет, — ответила Зайа Ятим.

— Махди субсидирует все ваши расходы, — прибавил Кендрик. — А также может влиять и на мои, что мне не совсем нравится.

— Нас плохо снабжают, — буркнул Ахбияд. — Нужно, чтобы суда из Эмиратов прибыли как можно быстрее. В противном случае все наши усилия окажутся тщетными. Вместо того чтобы устроить осаду другим, мы сами окажемся в положении осажденных.

— Кажется, есть выход, — вдруг поднявшись со стула, сказала Зайа. Ее руки все еще лежали на столе, а она, погруженная в мысли, невидящими глазами уставилась в пространство. — Сегодня утром мы планируем устроить пресс-конференцию. Она будет транслироваться везде, и ее, конечно же, увидит сам Махди. Когда я буду говорить, то в каком-то месте упомяну, что мы посылаем срочное донесение нашим друзьям. Донесение, на которое нужно немедленно отреагировать.

— И какой в этом прок? — поинтересовался Азра. — Все средства связи контролируются. И никто из агентов Махди не рискнет с нами связаться.

— А им это и не понадобится, — перебил его Эван. — Я понял твою сестру. Ответ и не должен выражаться словами, не нужна никакая связь. Мы не просим указаний, а сами даем их. Это именно то, о чем мы с тобой говорили несколько часов назад, Азра. Я знаю Бахрейн и выберу место, где мы будем ждать. Туда я направлю одного из ваших связных, который находится здесь, в Маскате, сказав ему, что это связано со срочным посланием, о котором упоминала на пресс-конференции твоя сестра. — Затем Кендрик повернулся к Ятим. — Вы подумали именно об этом, не так ли?

— Я не вдавалась в такие тонкости, — призналась Зайа, — но такое вполне осуществимо. Я просто собиралась ускорить процесс связи с Махди… Ну что же, этот план мне нравится.

— Да ведь это же выход из положения, — закричал Ахбияд. — И подсказал его нам Бахруди!

— И все же мы пока еще в тупике, — сказала Зайа и опять села. — Загвоздка в том, как мистер Бахруди и мой брат попадут в Бахрейн. Как это можно осуществить?

— Об этом позаботились, — ответил Эван. Сердце в груди учащенно забилось. Его поражало собственное самообладание, свой небрежный тон. Он все ближе и ближе к Махди! — Я говорил Азре, что у меня есть номер телефона, который я не могу вам назвать, но всего несколько слов помогут нам получить самолет.

— Даже так? — воскликнул Ахбияд.

— Здесь, в Омане, ваш благодетель обладает возможностями, о которых вы и не мечтали.

— Все телефонные звонки, направленные как сюда, так и отсюда, прослушиваются, — возразил Азра.

— То, что буду говорить я, можно подслушать, но слова человека, которому я позвоню, — нет. Меня в этом заверили.

— Устройство с помехами? — поинтересовалась Ятим.

— Это входит в комплект оборудования, которое мы используем в Европе. Простой предмет, имеющий форму конуса, прижимают к микрофону. Достигается полное искажение слов, за исключением прямой связи.

— Звоните. — Зайа решительно поднялась со своего места и, быстро обойдя вокруг стола, поменялась местами с Кендриком. Эван набрал номер.

— Алло, — донесся голос Ахмета.

— Самолет, — сказал Кендрик. — Двое пассажиров. Где? Когда?

— Боже мой! — воскликнул молодой султан Омана. — Дай подумать… В аэропорту, конечно. Не доезжая четверти мили до грузовой площадки. На дороге есть поворот. Вас подберет гарнизонный автомобиль. Я скажу, что его украли. На нем вы сможете беспрепятственно проехать мимо охраны.

— Когда?

— На это понадобится время. Везде рыщут люди из службы безопасности, и нужно время на подготовку. Можешь назвать мне пункт назначения?

— Двадцать вторая буква, разделенная пополам.

— V… разделенная пополам… в наклонном положении… I — Иран?

— Нет. По номерам.

— Двадцать вторая…

— Да.

— Бахрейн?

— Да.

— Уже легче. Я сделаю несколько телефонных звонков. И как быстро вам все это понадобится?

— В разгар торжеств. Мы воспользуемся суматохой, чтобы уйти незаметно.

— Это будет примерно в полдень.

— Как скажешь. Между прочим, вели врачу, чтобы он передал кое-что необходимое для моего здоровья.

— Пояс с деньгами, конечно. Его тебе передадут.

— Хорошо.

— На повороте перед грузовой площадкой. Будьте там.

— Будем. — Эван положил трубку. — Мы должны быть в аэропорту в двенадцать часов дня.

— В аэропорту? — закричал Азра. — За нами заедут?

— Нас подберут по пути. Похитят гарнизонный автомобиль, на котором доставят нас в аэропорт.

— Я организую, чтобы один из наших связных здесь, в городе, отвез вас, — сказала Зайа Ятим. — Это будет человек, которому вы дадите адрес в Бахрейне — место встречи. В вашем распоряжении по меньшей мере пять часов до отъезда.

— Нам нужно принять душ, переодеться и отдохнуть, — сказал Азра. — Я уже не помню, когда в последний раз спал.

— Мне бы хотелось продумать ход вашей операции, — заметил Кендрик, вставая со стула.

— Как вам будет угодно, Амаль Бахруди. — Зайа Ятим подошла к Эвану. — Вы спасли жизнь моему дорогому брату, и у меня не хватает слов, чтобы выразить свою признательность.

— Просто доставьте меня в полдень в аэропорт, — ответил холодно Кендрик. — Честно говоря, мне бы хотелось как можно скорее попасть обратно в Германию.

— Договорились. В полдень, — согласилась террористка.

— Уэйнграсс будет здесь в полдень! — воскликнул офицер Моссада, обращаясь к Бен-Ами и подразделению, состоящему из пяти человек, которые расположились в подвале дома в Джейбель Саали в нескольких метрах от могил англичан, захороненных столетия назад. Примитивный каменный подвал был превращен в штаб-квартиру израильской разведки.

— Как он доберется сюда? — спросил Бен-Ами, сняв с головы тюбетейку. Ему гораздо больше шли голубые джинсы и широкая темная рубашка, выглядевшие на нем куда естественней. — У него паспорт, который был выдан в Иерусалиме, а это не лучший из документов.

— Его паспорт вполне может быть выдан не на имя Эммануэля Уэйнграсса. Не сомневаюсь, что паспортов у него больше, чем нищих на площади Жаботинского в Тель-Авиве. Он велел ничего не предпринимать до его приезда. «Абсолютно ничего» — вот его точные слова.

— Похоже, вы относитесь к нему уже не с таким предубеждением, как раньше, — сказал Яков, он же Голубой, который был сыном заложника и командиром подразделения.

— Потому что на этот раз мне не придется подписывать бумаги по его расходам. Их не будет, — не без удовлетворения заметил офицер. — Все, что мне нужно было сделать, это упомянуть имя Кендрика, и он тут же ответил, что уже выезжает.

— Это вовсе не означает, что у него не будет расходов, — хихикнул Бен-Ами.

— Ну уж нет. Я очень конкретно спросил, во что выльется для нас его помощь, и он ответил совершенно недвусмысленно: «Ваши расходы я беру на себя!» Это американское выражение означает, что он освобождает нас от уплаты.

— Мы тратим попусту время! — крикнул Яков. — Нам нужно произвести разведку в посольстве. Изучив планы посольства, мы поняли, что существует по меньшей мере с полдюжины способов добраться туда и освободить моего отца!

Резко подняв головы, все удивленно посмотрели на него.

— Мы тебя понимаем, — тихо промолвил офицер.

— Прошу прощения. У меня это вырвалось непроизвольно.

— Ты больше, чем кто-либо другой, имеешь на это право, — сказал Бен-Ами.

— Все равно я не должен был произносить такие слова. Еще раз прошу прощения. Но почему мы должны ждать этого Уэйнграсса?

— Потому что он — связующее звено, и без него мы не можем начать.

— Понятно! Люди Моссада — всего лишь триггеры. Теперь вы уже хотите помочь американцу, а не человеку, которому собирались помочь раньше. Да, черт побери, моему отцу!

— Результат будет тот же, Яков…

— Я не Яков, — взорвался молодой командир. — Для вас я всего лишь Голубой — сын человека, на глазах у которого в Освенциме разлучили отца и мать, оторвав их друг от друга, перед тем как отправить в газовую камеру. Я хочу, чтобы мой отец целым и невредимым вышел оттуда, и помочь ему сделать это — в моих силах. Сколько еще страданий должно выпасть на долю этого человека? Детство прошло в страхе — он видел, как детей его возраста вешали за пищевые отбросы, которые они пытались украсть, чтобы поесть, как их насиловали свиньи-гомосексуалисты из вермахта. Ему приходилось скрываться, голодать, блуждая по лесам, разбросанным по всей Польше, пока не пришли союзники. Затем, позже, Бог подарил ему троих сыновей, но лишь для того, чтобы двое из них были убиты. Моих братьев зарезал в Сидоне мерзкий ублюдок — арабский террорист! Так почему же я должен заботиться о каком-то американском ковбое-политике, который хочет стать героем, чтобы сниматься в фильмах и чтобы его физиономия была на коробках с кашей?!

— Судя по тому, что мне о нем говорили, — спокойно сказал Бен-Ами, — все обстоит совсем не так. Этот американец рискует жизнью, обходясь без какой бы то ни было помощи со стороны своих соотечественников и не ожидая наград, если останется в живых. Как говорит наш друг, который находится здесь, причина, по которой он все это делает, ненамного отличается от твоей. Он хочет исправить вопиющую несправедливость, допущенную по отношению к нему, его семье, так сказать.

— Да ну его к черту! Это была семья, а не народ! Говорю вам, нужно идти в посольство!

— А я говорю, не пойдешь! — процедил сквозь зубы офицер, медленно выкладывая на стол пистолет. — В данный момент ты подчиняешься Моссаду и поэтому будешь выполнять наши приказы.

— Свиньи! — заорал Яков. — Какие же вы все свиньи!

— Настоящие свиньи, — ухмыльнулся Бен-Ами. — Все до единого.

10.48 по оманскому времени.

Пресс-конференция закончилась. Репортеры прятали записные книжки, съемочные группы сворачивали оборудование, готовясь к тому, что их выведут через холлы посольства к наружным воротам, патрулируемым молодыми мужчинами и женщинами в вуалях, которые шагали взад и вперед с оружием наготове. А внутри конференц-зала сквозь цепь охранников с елейными речами прорвался какой-то толстяк и приблизился к столу, за которым сидела Зайа Ятим. Пока он говорил, к его голове были приставлены дула винтовок.

— Я от Махди, который оплачивает все ваши расходы, — прошептал он.

— И вы тоже? Действительно, в Бахрейне, наверное, возникло что-то серьезное и непредвиденное.

— Прошу прощения?..

— Его обыскали? — спросила Зайа у охраны и, получив утвердительный ответ, приказала: — Пропустите его.

— Спасибо, мадам. И что же непредвиденное случилось в Бахрейне?

— Мы не знаем, что точно. Один из наших людей собирается туда сегодня вечером, чтобы все узнать и сообщить нам.

Мак-Дональд уставился в глаза, смотревшие поверх вуали. В его груди внезапно возникла тупая боль. Что же происходит? Почему Бахрейн обошел его? Ведь, в сущности, его отстраняют от дел… В связи с чем? Неужели это дело рук той грязной арабской потаскухи?

— Мадам, — медленно произнес он, взвешивая каждое слово. — Возникновение чрезвычайной ситуации в Бахрейне получило новое развитие, и я столкнулся с другой проблемой, в такой же степени серьезной. Наш благодетель хотел бы немедленно выяснить причину пребывания здесь, в Маскате, женщины по имени Калехла.

— Калехла? Среди нас нет такой женщины, но имя еще ни о чем не говорит, не так ли?

— Эта особа не здесь, не в здании, а за его пределами, и она контактирует с вашими людьми, фактически с вашим собственным братом.

— Моим братом?

— Именно. Трое сбежавших заключенных встретились с ней по пути в Джейбель Шем, встретились с врагом!

— Что вы говорите?

— Я не говорю, мадам, я требую. Мы требуем объяснений. Особенно на этом настаивает Махди.

— Да я понятия не имею, о чем вы говорите. Действительно сбежало трое заключенных, и один из них мой брат. Он бежал вместе с Йозефом и другим эмиссаром нашего благодетеля — мужчиной по имени Бахруди, который приехал из Восточного Берлина.

— Восточного? Мадам, вы слишком быстро говорите.

— Если вы человек Махди, то меня очень удивляет тот факт, что вы не знаете о нем. — Ятим замолчала, пронизывающий взгляд огромных глаз блуждал по лицу Мак-Дональда. — С другой стороны, вы можете прийти от любого другого человека и откуда угодно.

— В Маскате я единственный агент Махди! Позвоните в Бахрейн и убедитесь в этом сами, мадам.

— Вы прекрасно знаете, что нам запрещают делать такие звонки, — сказала Зайа и, прищелкнув пальцами, позвала охрану, которая бегом устремилась к столу.

— Уведите этого человека в комнату для совещаний. Затем разбудите моего брата и Йозефа и найдите Бахруди. Созываем вторую конференцию. Сию же минуту!

Комплект одежды, который выбрал себе Эван, был похож на одежду, которую носили террористы: неглаженые брюки цвета хаки, замусоленный пиджак с бортами, как у американцев, и темная рубашка с расстегнутым до середины груди воротом. Лишь возраст да глаза отличали его от большинства фанатичных неопытных юнцов, захвативших посольство. Смуглая кожа скрывала его возраст, а глаза затенял козырек матерчатой кепки. И завершали образ, который ему хотелось создать, финка в футляре, прикрепленном к пиджаку, и револьвер, корпус которого выпирал из правого кармана. «Надежному человеку» доверяли. Он спас жизнь Азре — главарю террористов и поэтому мог беспрепятственно расхаживать по территории захваченного посольства, поневоле становясь свидетелем многих отвратительных сцен. Он метался от одной группы перепуганных и отчаявшихся заложников к другой.

Надежда. Это все, что он мог им дать, хотя и понимал, что в конце концов она может оказаться несбыточной. Но он должен был заронить в их души искорку этой надежды, дать им что-то, за что они могли бы держаться. По крайней мере хотя бы думать о ней в темноте, в самые жуткие ночные часы.

— Я американец! — шептал он находившимся в шоке заложникам, когда встречал их собравшихся вместе по трое и более человек. Его блуждающий взгляд постоянно был направлен на бродивших поблизости неопытных юнцов, считавших, что Бахруди оскорбляет своих заключенных, время от времени разражаясь вспышкой гнева. — О вас помнят. Мы делаем все, что в наших силах. Не обращайте внимания на мой крик. Я должен.

— Слава Богу! — как правило, слышались первые произнесенные слова, за которыми следовали слезы и описание ужасов, неизменно включающее публичную казнь семи приговоренных заложников.

— Они убьют нас всех! Им безразлично! Мерзких тварей не волнует ничья смерть — ни чужих, ни своих.

— Сделайте все возможное, чтобы оставаться спокойными. И вот что я имею в виду конкретно. Постарайтесь скрыть свой страх, это чрезвычайно важно. Не вступайте в конфликт, но и не пресмыкайтесь перед ними. Ваш страх действует на них как наркотик. Помните это.

В какой-то момент Кендрик вдруг встал и закричал, осыпая оскорбительными словами группу из пяти американцев. Он заметил одного из телохранителей Зайи Ятим, который быстро направлялся к нему.

— Эй ты, Бахруди!

— Слушаю.

— Зайа хочет видеть тебя сейчас же. Иди в комнату для совещаний.

Проследовав за телохранителем через крышу, Эван спустился вниз, миновав три пролета ступенек, ведущих в длинный коридор. По пути он снял кепку и вытер пот со лба. Его проводили к открытой двери большого зала посольства. Он переступил порог, и через четыре секунды его мир чуть не рухнул. Он услышал слова, которые меньше всего хотел бы услышать:

— Боже мой! Эван Кендрик!

12

— Мен ир рах-гил да? — спросил Эван, разум и тело которого сковал страх. Напрягшись и прилагая невероятные усилия, он заставил себя идти обычной походкой да еще и спросить Зайю, кто этот полный человек, который говорит по-английски.

— Он утверждает, что пришел от Махди, — ответил Азра, стоявший между Зайей и Ахбиядом.

— Что он хотел сказать?

— Вы слышали его. Он говорит, что вы человек по имени Кендрик.

— Кто это? — спросил Эван по-английски, обращаясь к Мак-Дональду и отчаянно пытаясь сохранять спокойствие, привыкая к появлению человека, которого он не видел почти пять лет: «Мак-Дональд. Глупый светский пьяница из Британской колонии в Каире». — Меня зовут Амаль Бахруди, а вас?

— Вам прекрасно известно, кто я! — закричал англичанин, размахивая указательным пальцем и выразительно посматривая по очереди на четверых членов Совета, особенно на Зайю Ятим. — Никакой он не Амаль и не человек от Махди. Он американец, и зовут его Эван Кендрик.

— Я обучался в двух американских университетах, — улыбаясь, сказал Эван, — но меня никогда не называли Кендриком. Другими именами — да, но не Кендриком.

— Ты лжешь!

— Наоборот, скорее всего это ты обманщик, если утверждаешь, что работаешь на Махди. Мне показывали фотографии всех европейцев, которые задействованы в его секретной службе, но твоей фотографии среди них не было. Я бы точно тебя запомнил: уж больно приметные у тебя лицо и фигура.

— Лгун! Самозванец! Ты работаешь с Калехлой — шлюхой и врагом! Рано утром она собиралась встретиться с тобой!

— О чем ты говоришь? — Кендрик посмотрел на Азру и Йозефа. — Я никогда не слышал о Калехле, а на рассвете вместе с друзьями спасал свою жизнь. Уверяю тебя, нам некогда было флиртовать.

— Говорю вам, он врет! Я был там и видел ее! Я видел вас всех!

— Так ты нас видел? — спросил Эван, вопросительно подняв брови. — И где же, если не секрет?

— На дороге. Я ехал по обочине…

— Ты видел нас — и пальцем не шевельнул, чтобы помочь нам? — в сердцах прервал его Кендрик. — И после этого ты смеешь утверждать, что ты человек Махди?

— А ведь он прав, англичанин, — сказала Зайа. — Почему ты не помог им?

— Нужно было кое в чем разобраться, вот почему! А сейчас мне все ясно. Калехла и он…

— Ты обладаешь чересчур бурным воображением, вот и все, человек, имени которого я не знаю. Правда, мы очень легко можем его проверить, поскольку как раз собираемся отправиться в Бахрейн, чтобы встретиться с Махди. И поэтому возьмем тебя с собой. Большой человек несомненно придет в восторг, увидев тебя.

— Согласен, — решительно сказал Азра.

— Бахрейн? — заорал Мак-Дональд. — И как же, черт побери, вы собираетесь туда попасть?

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как это сделать? — спросил Кендрик.

Эммануэль Уэйнграсс, худая грудь которого с шумом поднималась и опускалась, все еще ощущал боль после недавнего приступа кашля. Выйдя из лимузина, он остановился перед кладбищем в Джейбель Саали. Повернувшись к шоферу, придерживавшему дверь, он заговорил почтительно и с сильным британским акцентом:

— Я поклонюсь своим английским предкам. Немногие в наше время это делают… Приезжайте через час.

— Час? — переспросил мужчина, показывая один палец.

— Да, мой мусульманский друг. Я совершаю это паломничество каждый год, чтобы отдать дань уважения своим предкам. Можете вы понять это?

— Да, да! — ответил водитель, быстро кивая головой и восхваляя Аллаха. У него в руке были деньги — значительно больше, чем он ожидал. Он прекрасно понимал, что получит еще больше, возвратившись через час.

— А теперь оставьте меня, — попросил Уэйнграсс, — я хочу остаться один.

— Да, да! — Захлопнув дверцу, водитель тут же уехал прочь.

У Менни опять начался приступ кашля. Откашлявшись, он осмотрелся вокруг, чтобы правильно сориентироваться, и направился через кладбище прямо к кирпичному дому, который стоял на поле в нескольких сотнях ярдов от кладбища. Через десять минут он уже спускался вниз — в подвал, где находилась штаб-квартира израильской разведки.

— Уэйнграсс, — крикнул офицер Моссада, — рад видеть вас снова!

— Ну, это не совсем так. Вас никогда не радовали встречи со мной или наши разговоры по телефону. Вы совершенный профан в работе, которую выполняете. Вы обыкновенный бухгалтер и к тому же скупой.

— Послушайте, Менни, не начинайте…

— А я говорю, мы начнем, и сейчас же, — перебил его Уэйнграсс, посмотрев на Бен-Ами и пятерых членов подразделения Моссада. — Эй вы, лопухи, у кого-нибудь из вас есть виски? Я знаю, что у этого зохлаха нет, — прибавил он, весьма прозрачно намекая на то, что офицер скупердяй.

— Нет даже вина, — вздохнул Бен-Ами. — Оно не вошло в наш паек.

— Неудивительно, так как его составлял именно он. Ладно, бухгалтер, расскажи мне все, что тебе известно. Где мой сын, Эван Кендрик?

— Здесь, но больше нам ничего неизвестно.

— Весьма типично для вас. Вы всегда отставали от Саббата на три дня.

— Менни!..

— Успокойся. А то тебя хватит кондрашка, а мне не хотелось бы, чтобы Израиль потерял самого зажимистого бухгалтера. Кто может рассказать мне больше?

— Я могу рассказать тебе больше! — крикнул Яков, по кличке Голубой. — К этому времени мы должны были вот уже несколько часов заниматься планом посольства. У нас дело, к которому ты, американец, не имеешь никакого отношения!

— Оказывается, кроме бухгалтера, у вас есть еще и горячая голова, — молниеносно отреагировал Уэйнграсс. — Кто еще будет говорить?

— Кендрик здесь без поддержки, — сказал Бен-Ами. — Он был переброшен под прикрытием, но сейчас предоставлен самому себе. Если его поймают, то его имя останется тайной.

— Откуда у вас эти сведения?

— От нашего человека из Вашингтона. Не знаю, правда, кто он и из какого отдела или агентства.

— Насколько безопасно звонить по этому телефону? — спросил Уэйнграсс, усаживаясь за стол.

— Никаких гарантий, — ответил офицер Моссада. — Он устанавливался в спешке.

— И, уверен, за наименьшую сумму шекелей.

— Менни!

— Да заткнись ты! — Вынув из кармана записную книжку, Уэйнграсс пробежал глазами страницы, затем остановил свой взгляд на каком-то имени и номере. Он снял трубку, — набрал номер и спустя несколько секунд заговорил:

— Благодарю, мой дорогой друг из дворца. Вы так любезны. Меня зовут Уэйнграсс. Вам мое имя, конечно же, ничего не говорит. Но великому султану Ахмету оно знакомо. Естественно, мне бы не хотелось беспокоить такую знаменитость, но если бы вы оказали любезность и передали ему, что я звонил, возможно, он проявил бы благосклонность. Так вам можно дать свой номер? — Менни назвал номер, поглядывая на диск телефона. — Благодарю, мой любезный друг. Учитывая, что это безотлагательное дело, султан похвалит вас за усердие. Еще раз благодарю вас.

Некогда известный архитектор положил телефонную трубку и, откинувшись на спинку стула, начал глубоко дышать, пытаясь задержать хрип, вырывающийся из его груди.

— А теперь нам придется подождать, — произнес он, посмотрев на офицера. — Будем надеяться, что султан умнее и богаче вас… Боже мой, он возвратился! Бог услышал меня, и спустя четыре года мой сын возвратился!

— Зачем? — спросил Яков.

— Чтобы встретиться с Махди, — ответил спокойно Уэйнграсс, уставившись в пол.

— С кем?

— Скоро узнаешь, горячая голова.

— Он же не твой сын, Менни.

— Это единственный сын, о котором я когда-либо мечтал.

Зазвонил телефон. Схватив трубку, Уэйнграсс приложил ее к уху.

— Алло?

— Эммануэль?

— В те времена, когда мы были с тобой в Лос-Анджелесе, ты был менее официален.

— Клянусь Аллахом, я никогда этого не забуду. С тех пор, как я возвратился обратно, мне приходится постоянно контролировать себя.

— Скажи мне, юный гаденыш, тебе удалось сдать курсовую по политической экономии на третьем курсе?

— Лишь второй раздел, Менни. Мне следовало прислушаться к твоим советам, когда ты рекомендовал мне сделать ее более трудной для понимания, так как они любят сложности.

— Ты можешь говорить? — спросил Уэйнграсс, голос которого вдруг стал серьезным.

— Могу. А вот тебе нельзя. С этой стороны все установки стационарные. Понятно?

— Да. Наш общий знакомый, где он?

— Направляется в Бахрейн. С двумя из посольства. Предполагалось, что вместе с ним будет лишь один человек, но в последний момент все переиграли. И я не знаю почему.

— Возможно, это связано с кем-то еще. Это все?

Ахмет сделал небольшую паузу.

— Нет, Менни, — сказал он спокойно. — Есть один человек, в дела которого ты не должен вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Это женщина — и зовут ее Калехла. Я сказал это тебе только потому, что доверяю тебе и ты должен знать, что она там. Но больше об этом не должен знать никто. Ее присутствие здесь должно храниться в такой же тайне, как и присутствие наших друзей. Ее разоблачение было бы катастрофой.

— Потрясающе, дружище! И как же я узнаю эту женщину, создающую вам проблемы?

— Надеюсь, тебе это не понадобится. Она спряталась в кабине пилота, и пока они не прилетят в Бахрейн, эта кабина будет закрыта.

— Ну что же, мне нужно улететь. Что ты можешь для меня сделать?

— Отправить тебя на другом самолете. При первой же возможности наш друг позвонит мне и расскажет о происходящем. Если ты доберешься туда, дай мне знать. — И Ахмет продиктовал Уэйнграссу зашифрованный номер частного телефона.

— Должно быть, новый коммутатор, — сказал Менни.

— Нет, не новый, — ответил молодой султан. — Тебя можно будет найти по этому номеру?

— Да.

— Я позвоню тебе, как только утрясу дела. Если в ту сторону будет лететь гражданский самолет, мне будет легче устроить тебя на его борту;

— Сожалею, но этот вариант отпадает.

— Почему?

— Все вокруг должны быть слепыми и глухими. Со мной семь павлинов.

— Семь?..

— Да, и эти чересчур смышленые птицы украшены голубыми и белыми перьями.

Султан Омана поперхнулся.

— Моссад? — прошептал он.

— Что-то в этом роде.

— Ну и дерьмо! — воскликнул Ахмет.

Пролетев на северо-запад на высоте тридцати четырех тысяч футов над Объединенными Арабскими Эмиратами, небольшой, рассчитанный на шестерых пассажиров реактивный самолет со скоростью восьмисот миль в час направился к Персидскому заливу, взяв курс на Бахрейн. На удивление спокойный и самонадеянный, Энтони Мак-Дональд сидел один в первом ряду двойных сидений. Азра и Кендрик устроились в последнем ряду. Дверь в кабину пилота была закрыта и, судя по словам человека, который встретил их в «угнанном» гарнизонном автомобиле и, проводив через грузовую площадку в отдаленный конец аэродрома Маската, усадил в самолет, эта дверь будет закрыта до тех пор, пока пассажиры не покинут самолет. В Мухарраке — международном аэропорту Бахрейна — их встретит человек и проводит через иммиграционную службу.

Самолет с Эваном и Азрой сильно опаздывал, и так как террорист никогда не был в Бахрейне, он делал заметки в своей записной книжке, записывая явки и их произношение. Кендрику во что бы то ни стало нужно было расстаться с Азрой хотя бы на час. Причиной тому был Мак-Дональд — самый неподходящий из агентов Махди. Вполне вероятно, что англичанин был приближенным Махди, и если это так, то Эвану придется оставить короля террористов.

— Не забывай, что мы сбежали из Джейбель Шема. Интерпол, не говоря уже об объединенных подразделениях разведки Европы и Америки, наверняка распространит повсюду листки с нашими фотографиями и надписью «разыскиваются». Поэтому нельзя, чтобы днем нас увидели вместе. С наступлением сумерек риск уменьшается, но даже тогда мы должны соблюдать все меры предосторожности.

— Какие меры?

— Ну, прежде всего нужно купить другую одежду. Эта подходит для Маската, но не годится здесь, так как на ней чувствуется налет низкосортности. Затем возьми такси до Маламаха — это город, который находится по ту сторону дамбы на большом острове — и поселись в номере в отеле «Арадус» на Вади эль-Ахд. В вестибюле отеля есть магазин мужской одежды. Купи себе европейский деловой костюм и постригись в парикмахерской. Запиши все это!

— Пишу. — Азра начал писать быстрее.

— Зарегистрируйся на имя… постой, тут надо подумать. Ятим — распространенное имя в Бахрейне, но давай не искушать судьбу.

— А как насчет имени моей матери Исхаад?

— В их компьютерах слишком много информации. Воспользуйся распространенным именем Фарух. Я буду у тебя через час или два.

— А чем ты займешься?

— Чем же еще? — почти откровенно ответил Кендрик. — Останусь с английским обманщиком, который утверждает, будто работает на Махди. Если он действительно тот, за кого себя выдает, и у него нет связи, то назначенную на сегодня встречу будет легко организовать. Но, по правде говоря, я ему не доверяю. И если он врет, я должен узнать, на кого он работает.

Азра посмотрел на человека, известного ему как Амаль Бахруди, и тихо заговорил:

— Ты живешь в более сложном мире, чем я. Мы знаем, кто наш враг. Поэтому направляем свое оружие на него и стараемся убить его прежде, чем он убьет нас. А вот ты, как мне кажется, не уверен и вместо того, чтобы стрелять из своего оружия, в разгар битвы начинаешь выяснять, кто враг, а кто нет.

— Тебе тоже приходилось просачиваться в тыл противника и считаться с вероятностью наличия предателей. Наши меры предосторожности не сильно отличаются друг от друга.

— Это не так уж и сложно, когда тысячи человек одеваются так же, как и мы, разговаривают на нашем родном языке. Что же касается предателей, то в Маскате мы не смогли их распознать, и ты указал нам на это.

— Я?

— Фотографии, Бахруди.

— Ах да, конечно. Извини. Я думаю о другом. — «Так случилось, но это не должно повториться», — подумал Кендрик, заметив, что молодой террорист с удивлением наблюдает за ним. Он должен устранить все сомнения Азры. И немедленно! — Что касается этих фотографий, то твоя сестра должна заготовить доказательства того, что она полностью разоблачила предателей. Я бы посоветовал сделать и другие фотографии — трупы рядом с разбитыми вдребезги фотоаппаратами. Ну а к снимкам неплохо было бы приложить запись признаний предателей и все это распространить.

— Зайа знает, что делать; ведь среди нас она самая сильная и самая преданная. Она не успокоится до тех пор, пока не перевернет вверх дном каждую комнату, не обыщет всех братьев и сестер.

— Все это слова, поэт, — начал выговаривать ему Эван. — Вероятно, ты не понимаешь: то, что произошло в Маскате — между прочим, из-за вашей халатности, — может повлиять на все наши дальнейшие операции. Если это выплывет наружу и пройдет безнаказанно, сюда толпой хлынут агенты, чтобы внедриться к нам, а затем разоблачать нас при помощи камер и записей.

— Ладно, ладно, — не желая и дальше слушать критику, кивнул головой Азра. — Моя сестра позаботится обо всем. Думаю, она убедилась в твоей надежности лишь после того, как поняла, что ты сделал для нас в Джейбель Шеме, и увидела, что ты можешь сделать по телефону. Она немедленно предпримет надлежащие меры, уверяю тебя.

— Хорошо! А сейчас отдохни, разгневанный поэт. Впереди у нас длинная вторая половина дня и ночь.

Кендрик откинулся на спинку сиденья и сделал вид, что хочет задремать. Из-под полуопущенных век он следил за затылком большой лысой головы Мак-Дональда, сидевшего в первом ряду. Ему нужно было о многом подумать и многое взвесить. И при этом превыше всего был Махди. Махди! Не тот, который окружил и морил голодом Хартум и Джорджа Гордона в середине XIX века, а живой негодяй, насаждающий террор в Бахрейне столетие спустя! Да, к этому монстру очень сложно подобраться. Его агентурная сеть скрыта, отлично приспособлена к местным условиям, но она есть. Он обнаружил придаток, возможно, лишь щупальца, но это была часть тела спрута. Убийца, сидевший рядом с ним, мог привести к главному проводнику, точно так же, как любой электрический кабель в здании ведет к центральному источнику энергии. «Нужно сделать пять телефонных звонков, десять раз по пять, к не зарегистрированным в телефонных справочниках абонентам в Бахрейне, и лишь один номер будет номером Махди», — сказала Зайа Ятим, а уж она знает, о чем говорит. Пятьдесят звонков, пятьдесят телефонных номеров — и один из пятидесяти неизвестных мужчин и женщин знает, где находится Махди, знает, кто это такой!

Он придумал «экстренный случай», действуя по системе Менни Уэйнграсса. А именно: когда имеешь дело с потенциальными клиентами, которые не хотят или не могут общаться друг с другом, нужно создать критическую ситуацию. Скажи, например, первому типу, что ты должен получить ответ в среду, а то мы уедем в Эр-Рияд. Второму невежде скажи, что мы не можем ждать дольше четверга, потому что в Абу-Даби полно работы и нам стоит только попросить и т. д.

Сейчас Кендрик, конечно, находился в несколько иной ситуации, но методика была та же. Лидеры террористов, находившиеся в посольстве в Маскате, были убеждены, что у их покровителя Махди возникла критическая ситуация, так как он велел Амалю Бахруди из Восточного Берлина доставить одного из них в Бахрейн. Агентам же Махди через международное телевидение было передано, что «друзьям» направлено «срочное послание», и на него нужно «немедленно ответить» — это был случай крайней необходимости!

«Все ли я сделал правильно, Менни? Я должен его найти, сразиться с ним, уничтожить его за то зло, которое он нам всем причинил!»

Вскоре глаза Эвана начали закрываться, на него навалилась мертвая тяжесть сна, с которым он не мог бороться. Ему показалось, что откуда-то издалека он слышит тихий смех Эммануэля Уэйнграсса, и он вспомнил свое первое путешествие в Бахрейн.

— …И ради Бога, заруби себе на носу, что мы имеем дело с народом, который управляет архипелагом, а не просто большой территорией, граничащей с другой территорией, которую обе стороны для удобства называют страной. Это государство, которым правит шейх, и состоит оно из более чем тридцати чертовых островов, расположенных в Персидском заливе. Их источник силы не имеет ничего общего с тем, что ты собираешься измерить в акрах, да они никогда и не позволят тебе сделать это.

— На что ты намекаешь, Менни?

— Постарайся понять меня, необразованный механик. Это независимое государство расположено на островках вулканического происхождения, которые защищают порты от штормов в Персидском заливе, между полуостровом Катар и Хаса — побережьем Саудовской Аравии. Последнее имеет особо важное значение из-за Саудовского рычага.

— А какое, черт побери, это имеет отношение к площадке для игры в гольф на этом вшивом острове? Ты играешь в гольф, Менни? Лично я никогда не мог себе этого позволить.

— Погоня за маленьким белым мячиком по территории, раскинувшейся на сотни акров, в то время как вас убивает артрит, а сердце разрывается на части от крушения надежд, никогда не была для меня идеалом цивилизованного преследования. Тем не менее мне известно, что мы вкладываем в эту отвратительную площадку для игры в гольф.

— Что?

— Напоминание о делах давно минувших дней. Так как их источник силы постоянно дает о себе знать каждому в настоящем.

— А ты не мог бы выразиться точнее?

— Прочитай историческую хронику Ассирии, Персии, греков и римлян. Загляни в ранние рисунки португальских картографов и книги Васко да Гамы. Во все времена все эти люди воевали за контроль над архипелагом. Португальцы удерживали его сто лет, а почему?

— Уверен, ты скажешь мне об этом.

— Из-за его географического расположения в заливе, а также из-за стратегической важности. В течение столетий он был желанным центром торговли и финансовым хранилищем.

В этот момент Эван Кендрик, который был намного моложе Уэйнграсса, приподнялся со своего места. Теперь он понял, на что намекал эксцентричный архитектор.

— Вот оно что происходит сейчас, — перебил он Уэйнграсса. — Со всех концов мира через границы туда быстро стекается капитал.

— Будучи независимым государством, которое не боится, что в современном мире его завоюют, — пояснил Уэйнграсс, — Бахрейн обслуживает как союзников, так и врагов. Таким образом, наш изумительный клуб, построенный на этой отвратительной площадке для игры в гольф, будет отражать историю государства. Мы сделаем это при помощи фресок. Представь себе, деловой человек поднимает свой взор на роспись над баром и видит все эти вещи. Он думает: «Боже мой, вот это так место! Все домогались его! Подумать только, сколько денег они истратили!» Естественно, ему еще больше хочется производить здесь операции. Ведь ни для кого не новость, что сделки как раз и заключаются на площадках для игры в гольф, ты, темнота. Как ты думаешь, почему они собираются здесь построить здание клуба?

После того как они построили гротескное здание клуба на второразрядной площадке для игры в гольф, группа Кендрика подписала контракт на строительство трех банков и двух правительственных зданий. А Менни Уэйнграсса, который устроил дебош в кафе на улице эль-Зубара, лично простил один из высочайших министров…

До слуха Эвана, глаза которого были прикрыты, донесся гул реактивного самолета.

— Лично я против этой второстепенной операции и хочу, чтобы мои слова записали и я мог предъявить доказательства, — заявил Яков, пока семеро человек поднимались в реактивный самолет, находившийся в восточной части аэродрома. Эммануэль Уэйнграсс уселся рядом с пилотом, не переставая тихо кашлять, пока закреплял ремень. Офицер Моссада остался в Омане. Ему предстояло выполнить кое-какую работу. Свой пистолет он предоставил в распоряжение Бен-Ами, который не прятал его в кобуру до тех пор, пока группа из пяти человек не заняла свои места в самолете.

— Все будет отражено в отчете, мой друг, — сказал Бен-Ами, пока самолет набирал скорость на взлетной полосе. — Пожалуйста, постарайся понять, что есть такие вещи, о которых мы не должны знать для нашего же блага. Мы солдаты, решения же принимает высший командный состав. Они выполняют свою работу, а мы — свою, и заключается она в выполнении приказов.

— В таком случае я возражаю против столь отвратительной аналогии, — заметил член отряда с условным именем Серый. — «Выполнять приказы» — не особо приемлемая фраза.

— Напоминаю вам, мистер Бен-Ами, — прибавил агент Оранжевый, — последние три недели на тренировках мы готовились к заданию, которое, полагаю, мы сможем выполнить несмотря на то, что на родине в этом сильно сомневаются. Мы подготовились, нас снабдили инструкциями, но вдруг без каких-либо объяснений все это преждевременно прекращают, и мы летим в Бахрейн, гоняясь за человеком, которого не знаем, действуя по плану, которого в глаза не видели.

— Если план вообще существует, — проворчал Черный. — А может, Моссад просто возвращает долг пожилому человеку, который хочет найти американца и иноверца «сына», который вовсе не является ему сыном.

Самолет быстро набирал высоту. Уэйнграсс оглянулся.

— Послушайте меня, тупицы! — крикнул он. — Если этот американец отправился в Бахрейн с придурковатым арабским террористом, это означает, что у него на то есть очень веская причина. Вам, интеллектуальным азартным игрокам в кости с накачанными мускулами, очевидно, не приходило в голову, что Маскат не входил в планы этих слабоумных идиотов, играющих оружием. Их мозг, простите меня за банальное сравнение, находится в Бахрейне. Теперь вы поняли, за кем охотится американец?

— Возможно, ваша версия и верна, — сказал Белый, — но мне совершенно неясно, каков план наших действий, мистер Уэйнграсс. Или прекратим прения по данному спорному вопросу?

— Разногласия будут еще больше, остроумный осел, но мы не прекратим. Как только мы приземлимся и начнем работать, я буду каждые пятнадцать минут звонить в Маскат, пока мы не получим интересующую нас информацию. Затем у нас появится план.

— Откуда? — сердито поинтересовался Голубой.

— Мы составим его, горячая голова.

Когда Азра и должностное лицо из Бахрейна начали удаляться, тучный англичанин ошеломленно застыл, не веря своим глазам. В аэропорту Мухаррак спокойный человек в униформе встретил их самолет «Роквелл» за последним ремонтным ангаром.

— Подождите! — крикнул Мак-Дональд, окинув стоявшего рядом с ним Кендрика диким взглядом. — Стойте! Вы не можете оставить меня с этим человеком. Я же говорил вам, что он не тот, за кого себя выдает! Он не наш человек!

— Так и есть, — остановившись и взглянув через плечо, согласился палестинец. — Он из Восточного Берлина, и он спас мне жизнь. Если ты не врешь, уверяю тебя, он спасет и твою.

— Вы не можете…

— Я должен, — перебил его Азра, повернувшись к должностному лицу и кивая ему головой.

Житель Бахрейна, ни мимикой, ни словами не выражая своего отношения, обратился к Кендрику:

— Видите моего товарища, который выходит из ангара? Он проводит вас к другому выходу. Добро пожаловать в нашу страну.

— Азра! — завопил Мак-Дональд, голос которого утонул в реве двигателей реактивного самолета.

— Успокойся, Тони, — сказал Эван, пока к ним приближалось второе официальное лицо из Бахрейна. — Мы прибыли сюда нелегально, и из-за тебя нас могут убить.

— Ты! Я знал, что это ты! Ты Кендрик!

— Конечно, это я, и если кто-нибудь из наших людей здесь в Бахрейне узнает, что ты назвал мое имя, твоя хорошенькая глуповатая Сесилия — Сесилия, не так ли? — не успеет моргнуть и глазом, как станет вдовой.

— Господи, я не верю своим глазам! Ведь ты продал свою фирму и опять вернулся в Америку! Мне говорили, ты стал политиком или что-то в этом роде.

— При помощи Махди я мог стать даже президентом.

— О Боже мой!

— Улыбнись, Тони. Этот мужчина не в восторге от того, чем занимается, и мне бы не хотелось, чтобы он подумал, что мы неблагодарны. Улыбнись же, жирный сукин сын!

Калехла, одетая в рыжевато-коричневые брюки, летную куртку и офицерскую фуражку с козырьком, стояла у хвоста реактивного самолета «Гарриэр» и наблюдала за происходящим в сотне футов от нее. Увели молодого палестинского убийцу по кличке Голубой; с другим человеком в форме остались американский конгрессмен и человек, которому не доверяли, по имени Мак-Дональд. Какой-то тип проводил их через лабиринт проходов по территории, предназначенной для грузов, чтобы избежать встречи с иммиграционными службами. Этот Кендрик оказался лучше, чем она думала. Он не только прошел через все ужасы, имевшие место в посольстве, — что она еще девять часов назад, пребывая в панике, считала невозможным, — но и разъединил только что террориста с агентом террористов. Что же он замышляет?

— Поторопитесь! — окликнула она пилота, который разговаривал с механиком, стоявшим у крыла самолета. — Пойдемте!

Пилот кивнул, и они вдвоем направились к выходу, предназначенному для летного состава, который уже прошел проверку. Ахмет, молодой султан Омана, использовал все свои огромные связи в Маскате. Троих пассажиров реактивного самолета должны были вывести к участку нижнего вестибюля аэропорта далеко за конечной остановкой такси, где на тротуаре были выставлены временные знаки остановки такси. Каждую из машин вел агент тайной полиции Бахрейна. Никому ничего не объясняли. Был лишь приказ: докладывать о передвижении каждого пассажира.

Калехла и пилот быстро распрощались и разошлись в разные стороны: он в диспетчерскую, чтобы получить инструкции по возвращению обратно в Маскат, она в вестибюль, где должна была найти американца, а затем следить за ним. Потребуется приложить максимум усилий, чтобы ее не заметили, пока она будет следовать за Кендриком и Мак-Дональдом. Тони узнает ее мгновенно, а крайне осторожный американец мог вспомнить темную, грязную улицу в Шари эль-Мишквис и женщину, державшую в руке оружие. Мужчине, который все время ходит по лезвию бритвы, нелегко будет поверить, что оно было направлено не на него, а на четверых человек, находившихся на этой замусоренной улице, которые пытались ее ограбить, а может, и того хуже. При сильном стрессе решительность и паранойя часто сливаются воедино. Он был вооружен, и один разрушающий образ мог привести в действие спусковой механизм. Калехла не боялась за свою жизнь. Восемь лет подготовки, включая четыре года пребывания в смертельной опасности на Среднем Востоке, научили ее предвидеть нападение и убивать, прежде чем убьют ее. Ее угнетала мысль, что она может стать палачом этого славного человека. И с каждой минутой это становилось все вероятнее.

Она была на месте раньше, чем пассажиры с оманского реактивного самолета. В том месте, куда прибывали автомобили, уличное движение было ужасным: лимузины с дымчатыми ветровыми стеклами, такси, обычные автомобили, марку которых трудно определить, грузовые автомобили с кузовами типа «пикап» всевозможных марок. Под сводами низкого бетонного потолка господствовали шум и дым. Пристроившись в затененном месте между двумя грузовыми бункерами, Калехла стала ждать.

Первым в сопровождении служащего в форме появился террорист, которого звали Азра. Его попутчик подал знак такси, которое быстро подъехало к стоявшему на тротуаре молодому человеку в грубой одежде. Он сел в такси и проинструктировал водителя, читая с листа бумаги.

Через несколько минут на тротуаре появились странный американец и Энтони Мак-Дональд. «Что-то тут не так!» — мгновенно подумала Калехла. Тони вел себя весьма странно. В каждом движении его огромного тела чувствовалось беспокойство, глаза чуть не выскакивали из орбит, выражение лица постоянно менялось, как у пьяницы, умоляющего проявить к нему уважение. Все это как-то не вязалось с образом опытного агента мирового уровня, который должен превосходно владеть собой в самой сложной ситуации. Нет, что-то было не так!

И вот это случилось! Когда такси стало подъезжать к тротуару, Мак-Дональд вдруг своим огромным туловищем толкнул американца на проезжую часть улицы прямо под колеса такси. Упавшее на капот автомобиля тело Кендрика отскочило от него и было подброшено вверх навстречу потоку транспорта. Пронзительно завизжали тормоза, раздались громкие сигналы, и конгрессмен с Девятого округа Колорадо налетел прямо на «дворники» небольшого японского седана. «Боже милостивый, он погиб», — подумала Калехла, выбегая на тротуар. Но нет… Вот американец шевельнул руками и попытался приподняться, однако тут же потерял сознание.

Калехла ринулась к автомобилю, пробираясь сквозь толпу полицейских и секретных агентов полиции Бахрейна, которые сбежались на место происшествия. Нанеся точный удар в селезенку мужчине, который преграждал ей путь, она прикрыла своим телом бившегося в судорогах Кендрика. Затем вынула револьвер из летной куртки и приставила его к голове человека в форме, который стоял к ней ближе всех.

— Меня зовут Калехла, — сказала она ему. — Это все, что вам нужно знать. Этот человек — мой, и я заберу его с собой. Скажите пароль и помогите нам выбраться, а не то я вас убью.

Вбежавший в потайную комнату человек был настолько встревожен, что, сильно хлопнув дверью, чуть не упал в темноте, когда направлялся к своему оборудованию. Дрожащими руками он включил прибор.

13

Эван попытался сорвать стягивающую левое плечо повязку, как вдруг почувствовал острую боль в верхней части груди, а также резкий запах антисептика. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что сидит в кровати, опираясь спиной на подушки. Он находился в женской спальне. Слева от него был туалетный столик, возле которого у стены стоял низкий стул с золотой окантовкой. Перед большим трюмо находилась уйма жидких косметических средств и духов в маленьких витиеватых бутылочках. Сбоку от стола — высокие стрельчатые окна. Ниспадавшие каскадом портьеры персикового цвета из просвечивающегося материала просто-таки кричали, как, впрочем, и вся остальная мебель в стиле рококо, о слишком высоком гонораре архитектора, занимавшегося интерьером. Перед окном в конце комнаты стоял атласный шезлонг, за ним небольшой телефонный столик из розового мрамора с подставкой для журналов. Стена перед кроватью состояла из длинного ряда зеркальных стенных шкафов. Справа от Эвана за столом, который был у кровати, стоял письменный стол цвета слоновой кости с еще одним стулом с золотой окантовкой. А еще там был самый длинный комод, который ему когда-либо доводилось видеть. Он был покрыт лаком персикового цвета — peche, как утверждал бы Менни Уэйнграсс, — и тянулся вдоль всей стены. На полу был мягкий толстый белый ковер, ворс которого, казалось, был способен промассажировать босые ноги любого шагавшего по нему человека, если бы он осмелился это сделать. Единственно, чего не хватало, так это зеркала над кроватью.

Украшенная лепкой дверь была закрыта, хотя из-за нее доносились голоса — мужской и женский. Эван повернул запястье, чтобы посмотреть на часы. Их не было. Где он? Как он сюда попал? О Боже! Вестибюль аэропорта… Его толкнули под автомобиль… вокруг него собралась толпа, пока его, хромающего, не увели прочь. Азра! В гостинице «Арадус» его ждал Азра… А Мак-Дональд? Он сбежал! Все пошло прахом! Почти впав в панику, с трудом осознавая, что уже далеко за полдень и сквозь окна проникают последние солнечные лучи, Эван отбросил в сторону простыню и соскочил с кровати. Шатаясь, морщась от боли и при каждом новом шаге скрипя зубами, он все же двигался, и только это сейчас имело значение. А еще он был обнажен. Вдруг дверь распахнулась настежь.

— Я рада, что вы смогли встать, — прикрывая дверь, говорила женщина с оливковой кожей, пока Кендрик, шатаясь, шел обратно к кровати и простыне персикового цвета. — Это подтверждает диагноз врача, который только что ушел. Он сказал, что у вас сильные ушибы, однако при рентгене переломов костей не обнаружено.

— Рентген? Где мы и кто вы такая, леди, черт побери?

— Выходит, вы меня не помните?

— Если это, — сердито воскликнул Эван, жестом руки обводя комнату, — ваше скромное временное жилище в Бахрейне, то, уверяю вас, я никогда здесь не был. Такое место трудно забыть.

— Оно не мое, — с едва заметной улыбкой ответила Калехла, покачав головой и остановившись в ногах кровати. — Жилище принадлежит члену королевской семьи — кузену эмира, пожилому человеку, и его молодой жене — очень молодой… Они сейчас находятся в Лондоне. Он сильно болен, этим и объясняется наличие отличного медицинского оборудования в подвальном помещении. Титул и деньги везде в чести, но здесь, в Бахрейне, особенно. Ваш друг — султан Омана сделал это доступным и для вас.

— Но кто-то должен был сообщить ему о том, что произошло!..

— Конечно же, это сделала я.

— А ваше лицо мне знакомо, — нахмурившись, перебил ее Кендрик. — Просто не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах мы с вами встречались.

— Тогда я была одета не так, как сейчас. И мы встречались при весьма неблагоприятных обстоятельствах. В Маскате, в темном грязном переулке.

— Загнивающийся мерзкий город! Эль-Баз! — крикнул Эван, широко раскрыв глаза. — Вы были той женщиной с пистолетом, которая пыталась убить меня.

— Неправда. Я защищалась от четырех головорезов — трех мужчин и девушки.

Кендрик на мгновение закрыл глаза.

— Я вспомнил. Там был парнишка в обрезанных брюках…

— Это был не просто парнишка, — возразила Калехла. — Он был наркоманом, таким же законченным, как и его подружка, и они бы убили меня, чтобы расплатиться со своими арабскими поставщиками за то, что им было нужно. Я шла за вами — и больше ничего. Добывание информации — вот моя работа.

— Для кого?

— Для тех людей, на которых я работаю.

— Как вы узнали обо мне?

— На этот вопрос я вам не отвечу.

— На кого вы работаете?

— В широком смысле слова это организация, стремящаяся найти решение, которое бы положило конец многочисленным ужасам, имеющим место на Среднем Востоке.

— Израильская?

— Нет, — спокойно ответила Калехла, — мои истоки арабские.

— Это мне совершенно ни о чем не говорит, но несомненно пугает меня.

— Почему? Разве американцу так трудно представить, что мы, арабы, хотим найти справедливое решение?

— Я только что возвратился из посольства в Маскате. То, что я там видел, характеризует арабов не с лучшей стороны.

— Ваши упреки не по адресу. Хотя я тоже могу процитировать американского конгрессмена, который, выступая в Палате Представителей, заявил, что террористом не рождаются. Его таким делают обстоятельства.

Изумленный Эван сурово посмотрел на женщину.

— Это было единственное замечание, которое я когда-либо делал для прессы. Единственное.

— Вы так поступили после особенно злобной речи конгрессмена из Калифорнии, который практически призвал к широкомасштабной резне всех палестинцев, живущих в стране, которую он назвал Эретцким Израилем.

— Он не мог отличить Эретц от Биаррица! Этот книжный червь англосаксонец думал, что теряет голоса евреев в Лос-Анджелесе. Он сам сказал мне об этом, так как принял меня за своего союзника и считал, что я одобряю его действия, черт побери!

— Вы все еще верите в то, что сказали?

— Да, — нерешительно ответил Кендрик, как будто сомневаясь в собственном ответе. — Любой, кто побывал в грязных лагерях беженцев, не может считать, что у них есть хоть малейший шанс выйти оттуда нормальными людьми. Но то, что я увидел в Маскате, было уж слишком. Не будем говорить о воплях и диких песнях; там процветала какая-то хладнокровная методичная жестокость. Эти животные развлекались.

— Большинство этих молодых животных никогда не имело семьи. Их воспоминания о детстве связаны с путешествиями по лагерным мусоркам в поисках еды и одежды для своих младших братьев и сестер. Лишь жалкая горсточка этих людей овладела каким-либо ремеслом, получила школьное образование. Все это было для них недоступно. Они были изгоями на своей собственной родине.

— Расскажите это детям из Освенцима и Дахау! — едва сдерживая себя, сказал Эван. — Эти люди живы, и они являются частью человечества.

— Шах и мат, мистер Кендрик. У меня нет ответа. Я лишь испытываю стыд.

— Я не собираюсь вас стыдить. Я хочу лишь выйти отсюда.

— Вы не в состоянии продолжать свое дело. Взгляните на себя. Вы совершенно обессилены и к тому же получили сильные ушибы.

Кендрик, завернувшись до пояса в простыню, опирался о край кровати. Он сказал не спеша:

— У меня были пистолет, нож и часы, не говоря уже о других весьма важных вещах. Мне бы хотелось получить их обратно.

— Полагаю, мы должны обсудить ситуацию.

— Обсуждать нечего, — сказал конгрессмен, — совершенно нечего.

— Предположим, я собиралась вам рассказать, что мы нашли Тони Мак-Дональда?

— Тони?

— Я не работала в Каире. Мне хотелось бы вам сказать, что мы его искали в течение нескольких месяцев или даже лет, но это было бы ложью. На самом деле у меня впервые возникло подозрение сегодня утром, еще до того, как забрезжил рассвет. Он ехал следом за мной в автомобиле с погашенными фарами.

— По дороге за Джейбель Шемом? — перебив ее, спросил Эван.

— Да.

— В таком случае вы Каули или что-то в этом роде. Каули, между прочим, враг.

— Меня зовут Калехла. Первые два слога произносятся как французский портовый город Кале.

— Вы следовали за мной, — уверенно сказал он.

— Да.

— Значит вы знали о «побеге».

— И снова «да».

— Ахмет?

— Он мне доверяет. Мы с ним знакомы давно.

— В таком случае он должен верить людям, на которых вы работаете.

— Не могу на это ответить. Я сказала, он мне доверяет.

— Где Тони?

— Затаился в номере отеля «Тилос» на Гавермент-Роуд. Зарегистрировался как Стрикленд.

— Как вам удалось его найти?

— При помощи фирмы, в ведении которой находятся такси. По дороге он останавливался у магазина спорттоваров, где, как подозревают, незаконно продается оружие. Теперь он вооружен… Водитель, скажем так, посодействовал нам.

— Скажем так?

— Этого достаточно. О любом шаге Мак-Дональда вам будут немедленно сообщать. Он уже сделал одиннадцать телефонных звонков.

— Кому?

— Номера абонентов не зарегистрированы в телефонной книге. Приблизительно через час, когда он прекратит звонить, наш человек сходит на центральный коммутатор и выяснит имена. Вы их получите сразу же после того, как он доберется до служебного телефона или телефона-автомата.

— Спасибо. Мне эти номера очень нужны.

Подвинув маленький, в стиле рококо стульчик, который стоял перед туалетным столиком, Калехла уселась напротив Кендрика.

— Расскажите мне, конгрессмен, чем вы занимаетесь. И позвольте помочь вам.

— А почему я должен это делать? Вы же не хотите вернуть мне пистолет, нож, часы или мою одежду, которую, вероятно, уже продали. Вы даже не хотите рассказать мне, на кого вы работаете.

— Что касается вашего пистолета, ножа, часов, бумажника, пояса с деньгами, в котором около пятидесяти тысяч американских долларов, золотой зажигалки и раздавленной пачки отечественных американских сигарет, что было очень глупо с вашей стороны, то все это вы получите, если докажете мне, что в результате ваших действий не будут вырезаны двести тридцать шесть американцев, которые находятся в Маскате. Мы, арабы, не можем допустить такого поворота событий. Нас и так достаточно презирают за те ужасы, которые мы не можем контролировать. Что касается вопроса, на кого я работаю, то почему это интересует вас больше, чем нашего общего друга Ахмета? Вы ему доверяете, а он в свою очередь доверяет мне. Поэтому вы также можете мне доверять. А равно В, а В равно С. Поэтому А равно С. Ваша одежда, между прочим, обработана паром, выстирана и выглажена. Она находится в первом шкафу слева.

Эван, неуклюже сидевший на краю кровати, изумленно уставился на энергичную молодую женщину.

— Это чертовски важно, мадам. Я должен подумать о вашей алфавитной логике.

— Я не знакома с вашим графиком, но предполагаю, что у вас мало времени.

— Между 11.30 и полночью сегодня, — сказал Кендрик, не собираясь ничего сообщать, кроме отрезка времени. — Со мной в самолете был молодой человек. Это террорист из посольства в Маскате.

— Он остановился на Вади эль-Ахд, в отеле «Арадус». Зарегистрировался как Т. Фарух.

— Откуда?..

— Еще один «сотрудничающий» водитель, — улыбнувшись еще шире, сказала Калехла. — Скажем так, — прибавила она.

— Тот, на кого вы работаете, имеет большой потенциал в разных местах.

— Как ни странно, но те люди, на которых я работаю, не имеют к этому никакого отношения. Они так далеко не заходят.

— А вот вы зашли.

— Мне пришлось — по личным мотивам. А личные мотивы, скажу я вам, очень большая сила.

— А в вас что-то есть, Каули.

— Калехла — Ка-ле-хла. Почему бы вам не позвонить вашему другу в «Арадус»? Он купил в отеле одежду, а также постригся. Полагаю, таковы были ваши инструкции. Позвоните же ему, успокойте его.

— Вы чересчур уж проявляете готовность к сотрудничеству — как водители.

— Потому что я вам не враг и хочу сотрудничать с вами. Если хотите, можете позвонить Ахмету. Он повторит вам то же. Между прочим, у меня есть такой же номер, что и у вас. Три пятерки…

У него было такое ощущение, как будто с лица арабской женщины убрали невидимую вуаль. «Поразительно красивое лицо», — подумал Эван, пока смотрел в большие карие глаза, в которых было такое участие, а еще любопытство. Тут же он выругал себя за то, что был дилетантом и не смог распознать, кто настоящий, а кто нет. Между 11.30 и полночью. Это был решающий час, отрезок времени в тридцать минут. Время, когда он мог выйти на связь, связь с Махди. Можно ли верить этой эффектной женщине? И еще — может ли он сделать это сам? У нее номер, состоящий из трех пятерок… как ей удалось его заполучить? Вдруг у него все поплыло перед глазами, начала кружиться комната, проникающие через окна лучи солнца превратились в яркую вспышку оранжевых брызг. Куда подевались окна?

— Нет, Кендрик, — закричала Калехла, — не сейчас! Не теряйте сознание сейчас! Позвоните, я вам помогу! Ваш друг должен знать, что все в порядке! Ему некуда идти — вы должны позвонить!

Эван чувствовал, как его бьют по лицу, нанося сильные удары, чтобы к голове прилила кровь. К его голове, которая вдруг склонилась к правой руке Калехлы, в то время как левой рукой она потянулась к стакану на столе у кровати.

— Выпейте это! — приказала она, придерживая стакан у его губ. Он повиновался. И поперхнулся жидкостью.

— Боже! — взревел он.

— Смесь водки с бренди, — улыбнулась Калехла, все еще придерживая его. — Мне ее дал британец из МИ-6, которого зовут Мелвин. «Заставьте кого-либо сделать три глотка этой смеси, и вы сможете продать ему оптом все, что у вас имеется». Вот что сказал мне Мелвин. Можно вам что-нибудь продать, конгрессмен? Ну, скажем, телефонный звонок?

— Я не покупаю. У меня нет денег. Они у вас.

— Позвоните, пожалуйста, — настаивала Калехла, отпустив своего пленника и отступая к стоявшему у туалетного столика стулу с золотой окантовкой. — Я думаю, это чрезвычайно важно.

Кендрик тряхнул головой, пытаясь сконцентрироваться на телефоне.

— Я не знаю номера.

— У меня есть. — Калехла засунула руку в карман летной куртки и достала оттуда листик бумаги. — Номер такой: 5-9-5-9-1.

— Благодарю вас, мадам секретарь. — Эван потянулся к телефону, почувствовав покалывание во всем теле, как только наклонился над ним, затем поднял трубку и поднес ее к уху. Он был так слаб, что с трудом дышал и едва смог набрать номер. — Азра? — спросил он, услышав голос террориста. — Ты изучил карту Манамы? Хорошо, я зайду к тебе в отель в десять часов. — Кендрик сделал паузу, устремив взгляд на Калехлу. — Если по какой-либо причине я задержусь, встретимся на улице, в северной части Джума Моск, в том месте, где она соединяется с Калиф-Роуд. Я найду тебя. Понял? Ладно. — Дрожащей рукой Кендрик повесил трубку.

— Вам нужно позвонить еще в одно место, конгрессмен.

— Дайте мне пару минут. — Кендрик опять облокотился на подушки. Боже, как он устал!

— Нет, откладывать нельзя. Вы должны сообщить Ахмету, где находитесь, что уже сделали, что вообще происходит. Он ждет вашего звонка и заслуживает того, чтобы ему позвонили именно вы, а не я.

— Ладно, ладно. — Невероятным усилием Эван подвинулся вперед и снял трубку с аппарата, который все еще был на кровати. — Отсюда, из Бахрейна, прямая связь. Я и забыл. Какой код Маската?

— 9-6-8, — ответила Калехла. — Сначала наберите 0-0-1.

— Не мешало бы уменьшить нагрузки на мой бедный организм, — заметил он, набирая номер, едва различая при этом цифры.

— Когда вы в последний раз спали? — поинтересовалась Калехла.

— Два или три дня тому назад.

— А когда вы в последний раз ели?

— Не могу вспомнить… А сами-то вы когда? Ведь вы тоже были слишком заняты, мадам.

— Хм, не могу вспомнить. Ах, да, я ела. Уехав из Шари эль-Мишквис, я остановилась возле отвратительной булочной на площади и взяла несколько оранжевых баклава. Скорее затем, чтобы обнаружить, кто там был, нежели…

Эван остановил ее жестом руки, так как ответил закодированный личный телефон султана.

— Ивах?

— Ахмет, это Кендрик.

— Слава Богу, теперь я спокоен.

— А меня облажали.

— Что? О чем ты говоришь?

— Почему ты мне о ней ничего не сказал?

— О ней? О ком это?

Эван передал трубку ошеломленной Калехле.

— Это я, Ахмет, — растерянно пробормотала она. Восемь секунд спустя, когда голос ошарашенного молодого султана снова раздался в трубке, Калехла продолжила: — У меня не было выбора. Нужно было либо поступить таким образом, либо позволить прессе узнать, что американский конгрессмен, минуя таможню, прилетел в Бахрейн, прихватив с собой пятьдесят тысяч долларов. А сколько времени понадобилось бы им на то, чтобы узнать, что он прилетел на самолете, заказанном королевским домом из Омана? И как быстро после этого начались бы рассуждения по поводу его миссии в Маскате?.. Я воспользовалась вашим именем и обратилась к брату эмира, которого знаю давно. Он и устроил нас здесь… Спасибо, Ахмет. Передаю трубку ему.

Кендрик взял трубку.

— Она сухарь, мой старый-юный друг, но полагаю, лучше уж быть здесь, чем там, где я мог оказаться. Просто избавь меня в дальнейшем от сюрпризов, о’кей?.. Почему ты такой спокойный?.. Не обращай внимания, у меня есть план. И запомни — никакого вмешательства, пока я сам не попрошу об этом! Наш парень, которого я привез из посольства, находится в гостинице «Арадус»; еще возникли осложнения с Мак-Дональдом, о которых, вероятно, ты знаешь. — Калехла кивнула, и Эван быстро продолжил: — Как я понял, ты знаешь. В «Тилосе» за ним следят. Нам предоставят список владельцев номеров телефонов, по которым он звонил, как только он прекратит звонить. Между прочим, оба вооружены…

Затем измученный Кендрик описал особенности места встречи в таком виде, как они были переданы агентам Махди.

— Нам нужен лишь один, один человек, Ахмет. Человек, который приведет нас к нему. Лично я вылезу вон из кожи, лишь бы получить информацию, потому что другим способом нам ее не раздобыть.

Положив трубку, Кендрик упал на подушки.

— Вам нужно поесть, — сказала Калехла.

— Пошлите за чем-нибудь. Желательно из китайской кухни. Презренные тысячи у вас, а не у меня.

— Я велю приготовить вам что-нибудь на кухне.

— Мне? — Из-под полуопущенных век Кендрик наблюдал за женщиной с оливковой кожей, сидевшей на нелепом, окантованном золотом стульчике в стиле рококо. Белки ее темно-карих глаз были налиты кровью, глазные впадины посинели от усталости. Черты ее изумительного лица обострились, и она наверняка выглядела старше, чем на самом деле. — А как же вы?

— Не обращайте на меня внимания. Главное вы.

— Да вы вот-вот свалитесь со своего трона для лилипутов, королева-мать.

— Я буду держаться за него руками, благодарю вас, — ответила Калехла и вдруг озорно подмигнула ему.

— Поскольку вы не собираетесь возвращать мои часы, скажите, пожалуйста, который час?

— Шестнадцать десять.

— Порядок, — сказал Эван, опуская прикрытые простыней ноги на пол. — Уверен, что это ужасно цивилизованное заведение может оказать услугу и разбудить меня. «Отдых — это оружие», — прочитал я однажды. Сражения выигрывали и проигрывали большей частью из-за сна и недосыпания, нежели благодаря военному потенциалу… Если вы скромно отведете взгляд, я схвачу полотенце, размеры которого убеждают меня в том, что здесь самая большая ванная комната в Бахрейне, и найду другую кровать.

— Мы не можем выйти из комнаты, разве что покинем этот дом.

— Почему?

— Таковы здешние порядки. Эмиру безразлична молодая жена его кузена, тем не менее вашей персоне позволено осквернить территорию лишь этой комнаты. За этим следят часовые.

— Бред какой-то! Я этому не верю!

— Я ведь не устанавливала правила, а просто нашла место, где вы бы могли остаться.

Кендрик с закрытыми глазами перекатился обратно в дальний угол кровати, все время придерживая простынь.

— Ладно, мисс Каиро. Поскольку вы, как я вижу, и дальше намерены соскальзывать с этого нелепого стульчика, рискуя упасть лицом прямо на пол, вот вам подушка для полуденного отдыха. Но прежде договоримся о двух вещах: не храпите и обещайте разбудить меня до восьми тридцати.

Спустя двадцать мучительных минут Калехла, которая уже не могла держать открытыми глаза и дважды сваливалась со стульчика, вползла в кровать.

И тут случилось невероятное. Невероятное потому, что никто этого не ожидал, никто к этому не стремился и даже в мыслях не допускал такой возможности. Два напуганных, измученных человека почувствовали друг друга и скорее во сне, чем наяву начали сокращать разделявшее их расстояние, медленно и нерешительно сближаясь, пока в конце концов не слились друг с другом в объятиях. Распухшие, полуоткрытые рты отчаянно искали друг друга. Они занимались любовью с безумным неистовством, не как незнакомые люди, а как мужчина и женщина, которые интуитивно чувствовали, что в этом безумном мире обязательно должны быть сердечность и умиротворение.

— Думаю, я должен извиниться, — сказал Эван, голова которого лежала на подушках, а грудь тяжело вздымалась.

— Пожалуйста, не извиняйтесь, — спокойно произнесла Калехла. — Я не сожалею. Иногда… иногда мы все нуждаемся в том, чтобы нам напомнили, что мы являемся частью человеческой расы. Разве это не ваши слова?

— Полагаю, контекст был другой.

— На самом же деле нет. Нет, если хорошенько подумать… Спите, Эван Кендрик. Вторично ваше имя я не назову.

— Что это значит?

— Спите.

Через три часа, с точностью почти до минуты, Калехла встала с постели, подняла свою одежду с белого ковра и, посматривая на спавшего американца, оделась. Написав на листке бумаги записку, она положила ее рядом с телефоном на столике у кровати. Затем подошла к туалетному столику, выдвинула ящик и достала оттуда принадлежавшие Кендрику вещи, включая пистолет, нож, часы и пояс с деньгами. Все это она положила на пол у кровати, оставив только наполовину заполненную пачку американских сигарет, которую смяла и засунула в карман. Затем прошла к двери и тихо удалилась.

— Эсмах! — шепнула она бахрейнскому охраннику в форме, одним словом велев ему внимательно выслушать свои распоряжения. — Его нужно разбудить точно в двадцать тридцать. Я лично приду в эту королевскую резиденцию, чтобы проверить выполнение. Ты понимаешь?

— Ивах, ивах! — ответил охранник, послушно кивая головой.

— Сюда могут позвонить и спросить «гостя». Нужно все выслушать, информацию записать, положить в конверт, а затем просунуть его под дверь. Я утрясу это с властями. Там будут просто имена и номера телефонов людей, сотрудничающих с его фирмой.

— Ивах, ивах!

— Ладно. — Калехла осторожно опустила охраннику в карман динары Бахрейна, равные пятидесяти американским долларам. Теперь по крайней мере на пять часов он становился ее человеком. Затем она спустилась по витиеватой винтовой лестнице в огромное фойе и прошла к украшенной резьбой парадной двери, которую, раболепно кланяясь, ей открыл другой охранник. Она вышла на запруженную людьми мостовую и глазами поискала телефон-автомат. Увидев один на углу улицы, она ринулась к нему.

— На этот звонок ответят, уверяю вас, оператор, — сказала Калехла, назвав номер, который ей велели давать лишь в случае крайней необходимости.

— Слушаю. — Голос на расстоянии пяти тысяч миль был грубым и резким.

— Меня зовут Калехла. Полагаю, вы именно тот человек, с которым я должна связаться.

— Только со мной. Оператор сказал «Бахрейн». Вы подтверждаете это?

— Да. Он здесь. Я была с ним несколько часов.

— И что дальше?

— Между 23.30 и 24.00 возле Джума Моск и Калиф-Роуд назначена встреча. Я должна там быть, сэр. Он не подготовлен и не справится один.

— Ни в коем случае, леди!

— По сравнению с людьми, которые в этом задействованы, он совсем ребенок. Я могу ему помочь!

— Но вы можете впутать в это дело и нас, что совершенно исключено. И вам это так же хорошо известно, как и мне! Сейчас же уезжайте оттуда!

— Я догадывалась, что вы это скажете, сэр. Но позвольте мне объяснить то, что именно в этой операции я считаю отрицательной стороной уравнения.

— Не хочу больше ничего слышать об этом шпионском дерьме! Уезжайте оттуда!

Калехла вздрогнула, когда Френк Сван швырнул телефонную трубку в Вашингтоне.

— «Арадус» и «Тилос»… Мне эти отели знакомы, — сказал по телефону Эммануэль Уэйнграсс, сидевший в небольшом безопасном кабинете в аэропорту Мухаррак. — Т. Фарух и Стрикленд… Боже мой, прямо не верится! Этот бледно-желтый пьяница из Каира?.. Ой, простите, я имел в виду эту французскую сирень из Алжира. Продолжай. — Уэйнграсс записывал информацию из Маската, которую ему диктовал молодой человек. Этого человека Менни начинал уважать все сильнее. Уэйнграсс знал людей в два раза старше Ахмета и в три раза опытнее его, которые наверняка бы согнулись от напряжения, подобного тому, что испытывал султан Омана, не говоря уже о неистовой западной печати, понятия не имевшей о его мужестве. Мужестве идти на риск, которое могло привести его к ниспровержению и гибели. — О’кей, я все записал. Да, дружище, ты крутой парень. Ты дорос до настоящего мужчины. Конечно, я не исключаю возможности, что ты научился всему этому у меня.

— У тебя, Менни, я научился одному: принимать вещи такими, как они есть, и никогда не оправдываться. Ты утверждал, что человек может смириться с неудачей, но не с оправданиями, которые отнимают у него право на неудачу. Прошло много времени, прежде чем я это понял.

— Очень мило с твоей стороны, молодой человек. Передай это ребенку, которого, как я понимаю, ты ожидаешь. Назови это дополнением Уэйнграсса к десяти заповедям.

— Кстати, Менни…

— Да?

— Пожалуйста, не носи в Бахрейне один из своих желтых или красных галстуков в горошек. Они тебя выделяют. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— О, яйцо учит курицу… Ладно, я буду поддерживать с тобой связь, старик. Пожелай нам всем хорошей охоты.

— Желаю, мой друг. Больше всего мне хотелось бы быть вместе с тобой.

— Знаю. Я бы не был здесь, если бы не знал этого. — Уэйнграсс положил трубку и повернулся к шестерым мужчинам, сидевшим у него за спиной. Они расположились на столах и стульях. Одни осматривали свое стрелковое оружие, другие проверяли заряд батареек в портативных радиоприемниках. Но все они внимательно слушали пожилого человека.

— Мы разделимся, — сказал Уэйнграсс. — Бен-Ами и Серый пойдут со мной в «Тилос», а ты, Голубой, поведешь остальных в отель «Арадус». — Менни умолк, так как у него снова начался приступ кашля; лицо покраснело, а хрупкое тело сильно тряслось. Бен-Ами и члены подразделения Моссада переглянулись, но ни один даже не сдвинулся с места: все интуитивно чувствовали, что Уэйнграсс наотрез откажется от какой бы то ни было помощи. Ясно им было и еще одно: они смотрели на обреченного человека.

— Воды? — спросил Бен-Ами.

— Нет, — сердито отрезал Менни; приступ кашля утихал. — Паршивый бронхит! А все из-за отвратительной погоды во Франции… Ладно, на чем мы остановились?

— Я должен вместе с другими направиться в отель «Арадус», — ответил Яков, он же Голубой.

— Достаньте себе приличную одежду, чтобы вас не вышвырнули из вестибюля. Здесь, в аэропорту, есть магазины. Достаточно будет приобрести чистые пиджаки.

— Это наша рабочая одежда, — возразил Голубой.

— Выбросьте ее в корзину для мусора, — проворчал Уэйнграсс.

— Что нам нужно сделать в «Арадусе»? — соскочив со стола, спросил Голубой.

Менни посмотрел в свои заметки, затем поднял голову и взглянул на молодого командира.

— В номере двести один находится человек по имени Азра.

— По-арабски значит Голубой, — перебил агент Красный, выразительно посмотрев на Якова.

— Он был на совете террористов в Маскате, — вмешался в разговор Оранжевый. — Говорят, он вел отряд, который штурмовал Теверию возле Гали, убив при этом тридцать два человека, девять из которых были еще детьми.

— Он подложил бомбы в три учреждения на улице Западный Берег, — прибавил Серый, — и взорвал аптеку, при помощи пульверизатора написав краской на стене слово «Азра». Я видел его по телевизору.

— Свинья, — спокойно произнес Яков, пригоняя ремешки своего оружия под пиджаком. — Чем займемся, когда доберемся до «Арадуса»? Угостим его чаем и пирожками или дадим медаль за гуманность?

— Постараетесь, чтобы он вас не заметил, — резко ответил Уэйнграсс, — но сами не сводите с него глаз. Двое из вас пусть займут комнаты рядом с его номером и все время наблюдают за его дверью. Еще двое расположатся на улице, один перед отелем, другой рядом со служебным ходом. Поддерживайте связь друг с другом по рации. Придумайте простые коды, состоящие из одного арабского слова. Если он будет двигаться, передвигайтесь вместе с ним, но он не должен даже на мгновение заподозрить, что вы здесь. Помните, он такой же ловкий, как и вы, и тоже научился приспосабливаться к условиям, чтобы выжить.

— Мы что же, должны молча сопровождать его и на званый ужин? — с сарказмом спросил Голубой. — Этот план не включает даже самого элементарного проекта!

— Проект поступит от Кендрика, — сказал Менни, на этот раз не прибегая к оскорблениям. — Если он у него есть, — тихо прибавил он, и в его голосе чувствовалось беспокойство.

— Что? — поднялся со своего стула Бен-Ами.

— Если все пойдет в соответствии с намеченным планом, Кендрик зайдет за арабом в десять часов. В сопровождении маскатского террориста он надеется выйти на связь с одним из агентов Махди, который может проводить его либо к самому Махди, либо к человеку, который сможет это сделать.

— Из чего он исходит? — недоверчиво спросил Бен-Ами.

— Между прочим, его план не так уж плох. Люди Махди думают, что случилось что-то непредвиденное, однако не знают, что именно.

— Дилетант, — взревел Красный. — Могут быть подставные лица, их дублеры и подставные лица этих дублеров. Какого черта мы здесь делаем?

— Вы здесь для того и находитесь, чтобы выявлять подставных лиц, их дублеров и подставных лиц этих дублеров! — крикнул в ответ Уэйнграсс. — Если я должен разжевывать, что именно вам надо искать, возвращайтесь обратно и опять начинайте с организации бойскаутов в Тель-Авиве. Вы должны следить, защищать, а также выявлять плохих парней. Вы должны расчистить путь для дилетанта, который рискует своей жизнью. Этот Махди — ключ к решению задачи, и если вы до сих пор этого не поняли, то тут я бессилен. Одно его слово — желательно, чтобы при этом к его голове было приставлено оружие — и в Омане все прекратится.

— В этом есть рациональное зерно, — сказал Бен-Ами.

— Но это лишено всякого смысла! — крикнул Яков. — Допустим, что этот Кендрик действительно доберется до вашего Махди. Как он поступит, что скажет? — Голубой заговорил с американским акцентом, сильно искажая слова. — «Прошу прощения, я предлагаю вам чертовски интересную сделку, дружище. Отзовите своих головорезов, и я вам подарю свои новые кожаные ботинки». Да это же смешно! Ему прострелят башку в тот самый момент, когда спросят, что же это за случай крайней необходимости.

— Тоже верно, — кивнул Бен-Ами.

— Теперь я уже имею дело с юристами! — поднял глаза к небу Менни. — Вы что же, считаете моего сына дураком? Думаете, он строит воздушные замки? Как только у него появится что-то конкретное — имя, место, компаньон — он свяжется с Маскатом, наш общий друг султан тут же позвонит американцам, англичанам, французам, словом, всем, кому он доверяет в Омане, и они примутся за работу. Здесь, в Бахрейне, к ним присоединятся их люди.

— Толково, — опять кивнул Бен-Ами.

— Не без этого, — согласился Черный.

— А чем вы будете заниматься? — почти миролюбиво спросил Яков, у которого заметно поубавилось агрессивности.

— Посажу в клетку толстую лису, которая сожрала много цыплят в курятнике, а никто об этом даже не знал, — сказал Уэйнграсс.

Кендрик резко открыл глаза. Он услышал нарушивший царивший в спальне покой шуршащий звук, который не имел ничего общего с уличным движением за стрельчатыми окнами. Это явно было ближе, однако это была не женщина, которую звали Калехла. Она ушла. Некоторое время он прищурившись смотрел на вдавленные подушки, лежавшие рядом с ним, и вдруг ему стало грустно. Он грустил о тех нескольких непродолжительных часах, проведенных с ней; Эван понимал, что между ними возникли особые отношения, бывшие лишь частью их безумной физической близости, которая сама по себе никогда бы не возникла без этого чувства теплоты.

Который теперь час? Он повернул запястье и увидел, что на нем не было часов. Черт побери, эта сука все еще их не вернула. Он выкатился из постели и поставил ноги на пол. Подошвы прикоснулись к твердым предметам. Он посмотрел вниз на коврик из шкуры белого медведя и опять прищурился. Все вещи, которые раньше находились в его карманах, лежали там — не было только пачки сигарет, которых в этот момент ему так не хватало. Затем его взгляд привлек лежавший на столе у кровати лист бумаги, окаймленный золотом. Он взял его.

Никакого имени, никакого адреса… Единственное, что он понял, так это то, что уже далеко не полдень. Ему с трудом удалось прочитать записку Калехлы, поскольку через окна проникали последние лучи заходившего солнца. Протянув руку к часам, он увидел, что было девятнадцать пятьдесят пять. Итак, он проспал почти четыре часа. Ему сильно хотелось есть, а годы, проведенные в пустынях, горах и на белой воде, научили его не совершать длительные путешествия на голодный желудок. «Охранник», — сказала она. «За дверью», — уточнила она. Эван резким движением сорвал простыню с кровати, завернулся в нее и направился через комнату к двери, затем остановился — на полу лежал конверт. Так вот какой звук ему послышался: конверт просовывали под дверью, двигая его туда и обратно, так как мешал толстый ковер. Подняв конверт, он надорвал его и стал читать. В нем был список, состоявший из шестнадцати имен, адреса и номера телефонов. Мак-Дональд! Список телефонных номеров, по которым он звонил в Бахрейне. Он приблизился к Махди еще на один шаг!

Эван открыл дверь и быстро поздоровался по-арабски с охранником, стоявшим у двери.

— Вы уже встали, сэр. Вас приказали не тревожить до двадцати тридцати.

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы принесли что-нибудь поесть. Женщина сказала, что я могу получить кое-что из вашей кухни.

— Все, что пожелаете, сэр. А что бы вы хотели?

— Любую пищу, которую найдете. Мясо, рис, хлеб, молоко… Хорошо бы молока. И принесите все это как можно быстрее.

— Сию минуту, сэр! — Охранник, повернувшись, устремился по коридору к лестнице.

Прикрыв дверь, Эван какое-то время стоял, пытаясь найти свои вещи в комнате, где уже было темно. Он включил настольную лампу, стоявшую на краю бесконечно длинного комода, затем по толстому ковру направился к другой двери, ведущей к одной из самых богатых ванных комнат в Бахрейне.

Приняв душ и побрившись, он вышел оттуда через десять минут. Сейчас на нем был короткий купальный халат. Затем он направился к стенному шкафу, в котором, как утверждала Калехла, находилась его одежда — выстиранная и выглаженная. Открыв дверь, он с трудом узнал разрозненный комплект одежды, которую он собрал в посольстве в Маскате; все это выглядело как приличная полувоенная форма. Он повесил накрахмаленное обмундирование на стул, подошел к кровати и уселся на нее, уставившись на принадлежавшие ему вещи, которые лежали на полу. Сначала он испытывал искушение проверить пояс с деньгами, чтобы убедиться, не пропали ли оттуда крупные купюры, но затем передумал. Если Калехла воровка, он не хотел этого знать, во всяком случае сейчас.

Ожил телефон, резкий звук которого был скорее похож на металлический скрежет, чем на телефонный звонок. Какое-то мгновение Эван с недоумением глазел на аппарат… Кто? Список телефонов, по которым звонил Мак-Дональд, у него уже был, а это был единственный звонок, как сказала Калехла, которого можно было ждать. Калехла? Неужели она передумала? В порыве неожиданно нахлынувшего чувства он схватил трубку и резко поднес ее к уху. Восемь секунд спустя он глубоко в этом раскаялся.

— Амрекани, — послышался мужской голос; в ровном монотонном голосе чувствовалась ненависть. — Посмей только выйти из королевской резиденции до наступления утра — и ты умрешь. Завтра же ты спокойно возвратишься туда, откуда приехал.

14

Эммануэль Уэйнграсс поднес рацию Серого к губам и заговорил:

— Идите вперед и не занимайте эфир. Я должен все слышать.

— Прошу прощения, Уэйнграсс, — ответил Бен-Ами, находившийся в полумраке на другой стороне Гавермент-Роуд. — Я буду чувствовать себя безопаснее, если наш коллега Серый также будет все слышать. Мы с вами не так приспособлены к подобным ситуациям, как эти молодые люди.

— В их коллективной башке отсутствует мозг. А у нас их два.

— Бросьте шутить, Эммануэль. Это то, что мы называем полем битвы, и ситуация может быть довольно мерзкой.

— И ты можешь гарантировать, что эти детские радиоприемники не подведут?

— Они работают без помех, как любое электронное подслушивающее устройство с дополнительной функцией прямой передачи. Нужно просто правильно нажимать на кнопки.

— Ты хочешь сказать, что я делаю это неправильно? — проворчал Уэйнграсс. — Ну, хорошо… Продолжай, а мы послушаем, что скажет этот Мак-Дональд-Стрикленд.

— Прошу вас, пусть первым идет Серый. — Выйдя из тени, отбрасываемой палаткой, стоявшей возле отеля «Тилос», Бен-Ами влился в толпу, собравшуюся поблизости от входа. Мимо проходили и проезжали люди. В основном это были мужчины, в большинстве своем одетые по-европейски, изредка попадались и женщины, облаченные исключительно в европейскую одежду. Из такси выходили пассажиры, а их места занимали другие. Они давали чаевые измученному швейцару, который только то и делал, что открывал и закрывал дверь и время от времени издавал резкие звуки свистком, чтобы скромный коридорный в униформе отнес багаж. Смешавшись с толпой, Бен-Ами вошел в вестибюль отеля. Через несколько минут он уже набирал номер, бросая настороженные косые взгляды по сторонам. Менни держал рацию между собой и мускулистым Серым, который был намного выше его. Первые слова, донесшиеся из двести второго номера, они не расслышали, затем заговорил агент Моссада.

— Шейх Стрикленд?

— Кто это? — Осторожный шепот англичанина был слышен совершенно отчетливо, видно, Бен-Ами отлично настроил рацию.

— Я внизу… Анах хенах, литти гахрах…

— Ах ты проклятый законченный дурак! — закричал Мак-Дональд. — Я не разговариваю на этом тарабарском языке. Почему ты звонишь из вестибюля?

— Я вас проверял, мистер Стрикленд, — быстро прервал его Бен-Ами. — Человек, который находится в состоянии стресса, часто не может себя как следует контролировать. Вы могли бы меня спросить, куда я ездил по делу, и, возможно, пытались бы подвести меня к последующему шифру. Тогда бы я понял, что вы не тот человек…

— Да, да. Ясно! Слава Богу, вы здесь! Вас так долго не было. Я ждал вас еще полчаса назад. Вы должны были мне что-то сообщить. Говорите!

— Не по телефону, — ответил решительно агент Моссада. — Ни в коем случае не по телефону, вам бы следовало об этом знать.

— Если вы считаете, что я собираюсь впустить вас к себе в номер…

— На вашем месте я бы этого не делал, — еще раз перебил его Бен-Ами. — Мы знаем, что вы вооружены.

— Знаете?

— Нам известно о любом оружии, которое продается нелегально.

— Да… да, конечно.

— Отоприте вашу дверь, и если я произнесу не те слова, убейте меня.

— Да… очень хорошо. Уверен, этого не понадобится. Но поймите меня, как там вас: стоит вам неверно произнести один слог, и вы станете трупом!

— Я потренируюсь со своим английским, шейх Стрикленд.

На небольшом передатчике, который находился в руке Уэйнграсса, вдруг замигал крошечный зеленый огонек.

— Черт побери, что бы это могло значить? — спросил Менни.

— Прямая передача, — ответил Серый. — Дайте его мне.

Он забрал приемник и нажал кнопку.

— Говорите.

— Он один! — раздался голос Бен-Ами. — Нужно поспешить и взять его сейчас же.

— И не шелохнемся, ты, моссадовский глупец! — выпалил Уэйнграсс. — Даже эти мутанты из Консульского Отдела Госдепартамента могут услышать то, что им говорят; но только не святоши из Моссада! Они слышат лишь собственный голос и, возможно, Авраама, если у него есть секретный телефон в коробке из-под кукурузных хлопьев.

— Менни, мне это не нужно, — невозмутимо сказал по рации Бен-Ами.

— Тебе нужны уши, вот что тебе нужно, ганза махер! К этому нарциссу в любую минуту может прийти человек от Махди, который не позвонит из вестибюля, а направится прямо к нему в номер. У него есть пароль, после которого Мак-Дональд откроет ему дверь. Вот когда мы присоединимся к этой компании и возьмем их двоих! А что ты надумал? Взломать дверь, как собирается это сделать учтивый неандерталец, который находится рядом со мной? Неудивительно, что такие идиоты провалили операцию в Вашингтоне. Вы думали, что пароль был упомянут Моссадом, а не во время телепередачи!

— Менни!

— Подними свой секретный зад на второй этаж! Мы будем там через пару минут. Понял, Пустозвон?

— Мистер Уэйнграсс, — на скулах Серого заиграли желваки, — по-моему, вы самый противный человек, которого мне когда-либо приходилось встречать.

— О, какие слова! В Бронксе за такие слова тебя бы избили, если бы ты попал в руки моих ирландских или итальянских приятелей. Пойдем! — Менни направился через Гавермент-Роуд, за ним шел Серый, продолжавший качать головой, но не потому, что был не согласен, просто он пытался избавиться от одолевавших его мыслей.

Коридор отеля был длинным, ковер — изношенным. Было обеденное время, и большинство посетителей ушло из отеля. Стоявший в одном конце коридора Уэйнграсс попытался закурить «Галуаз», но тут же смял сигарету и прожег дыру в ковре, так как к горлу подступил кашель. Бен-Ами находился невдалеке, изображая раздраженного гостя отеля, ожидавшего лифт, который все не приходил. Ближе всех к двести второй комнате стоял Серый, небрежно прислонившись к стене рядом с дверью на расстоянии пятнадцати футов по диагонали от комнаты мистера «Стрикленда», которая была напротив. Серый был профессионалом. Он очень удачно притворился молодым человеком, с нетерпением ожидавшим женщину, и даже сделал вид, будто разговаривает с ней через дверь.

Затем это произошло… Из лифта вдруг вышел швейцар, стоявший у входной двери отеля «Тилос» возле большого киоска. В его руке была фуражка с золотым кантом. Он приблизился к двести второму номеру, остановился, постучал, подождал, пока дверь на цепочке приоткроется, и заговорил. Цепочку убрали. Вдруг со скоростью и целеустремленностью олимпийского атлета Серый пружиной отскочил от стены, ринувшись к двум фигурам, стоявшим у дверного проема. На ходу он каким-то непостижимым образом сумел выхватить неизвестно откуда пистолет, затем налетел своим телом на двух врагов и повалил их на землю. Из пистолета офицера десантно-диверсионных войск раздалось два приглушенных выстрела; пистолет, находившийся в руке Мак-Дональда, отбросило в сторону вместе с двумя его пальцами.

Уэйнграсс и Бен-Ами, встретившись у двери, захлопнули ее и вбежали в комнату.

— Боже праведный, сглянься надо мной! — схватившись за свою кровоточившую правую руку, завопил лежавший на полу англичанин. — О Боже! У меня нет пальцев!

— Принеси из ванной комнаты полотенце, — спокойно велел Бен-Ами Серый. Агент Моссада выполнил приказ человека, который был моложе его.

— Я всего лишь посыльный! — вопил скорчившийся у кровати перепуганный швейцар. — Я просто должен был передать послание!

— Черта с два ты посыльный, — сказал стоявший над ним Эммануэль. — Да ты само совершенство, сукин сын. Ты видишь, кто приходит, приезжает — ты их проклятые глаза. О, я хочу побеседовать с тобой.

— Вы искалечили меня! — визжал тучный Мак-Дональд, под рукой которого растекались небольшие ручейки крови.

— Вот! — Бен-Ами опустился на колени и начал заворачивать полотенцем окровавленную руку англичанина.

— Не делай этого, — приказал Серый, затем схватил полотенце и отшвырнул его в сторону.

— Ты же сам велел мне принести его, — запротестовал смущенный Бен-Ами.

— Я передумал, — произнес Серый, голос которого вдруг стал ледяным, и опустил руку Мак-Дональда вниз; кровь тут же побежала сильнее. — Кровь, — продолжал он спокойно разговаривать с англичанином, — особенно из правой руки, поступает из аорты очень быстро. Скоро вся она будет на этом полу. Улавливаешь, ханцер? Понимаешь меня, свинья? Скажи все, что нам нужно, или лишишься жизни. Где Махди? Кто он?

— Не знаю, — закричал Энтони Мак-Дональд, закашлявшись. По толстым щекам и двойному подбородку катились слезы. — Как и все, я звоню по телефону, набирая номер, затем кто-нибудь отвечает мне! Это все, что я знаю!

Офицер резко вскинул голову. Он научился слышать звуки и ощущать вибрации, которые другие люди не слышали и не ощущали.

— На пол! — тихо сказал он Бен-Ами и Уэйнграссу. — Откатитесь к стенам! Спрячьтесь за стульями или за чем угодно!

Дверь с грохотом распахнулась, и на середину комнаты стремительно выбежало трое арабов в совершенно белых одеяниях и с прикрытыми тканью лицами. Их самодельные пистолеты с глушителями были на взводе, их мишени очевидны: Мак-Дональд и швейцар отеля, тела которых глухо шлепнулись на пол. Пули вылетали из пистолетов до тех пор, пока из окровавленных ртов не донеслось ни единого звука. Вдруг убийцы почувствовали, что в комнате есть еще кто-то. Они развернули свое оружие в поиске новых мишеней, но им трудно было тягаться со смертоносным человеком, которого звали Серый. Три палача были поражены мгновенно. В глазах мертвых ничего не отражалось.

— Уходим! — крикнул Серый и нетвердой походкой направился к Уэйнграссу, чтобы помочь ему встать на ноги. — К лестнице у лифтов!

— Если нас остановят, — прибавил Бен-Ами, бежавший к двери, — пусть считают, что мы люди, охваченные паникой после стрельбы.

На Гавермент-Роуд, пока они отдыхали в аллее, которая вела к бульвару шейха Хамада, Серый вдруг шепотом разразился проклятиями:

— Ах, дьявол! Черт побери! Мне пришлось их убить!

— У тебя не было выбора, — сказал Бен-Ами. — Стоило одному из них нажать на курок, и мы все могли погибнуть, во всяком случае один из нас так уж наверняка.

— Но если бы хоть один из них остался в живых, мы бы так много узнали.

— Кое-что мы узнали, Пустозвон, — сказал Уэйнграсс.

— Прекратите же наконец!

— Это от большой любви к вам, молодой человек.

— И о чем же мы узнали, Менни?

— Мак-Дональд был чересчур болтлив. Охваченный паникой англичанин говорил по телефону то, что не должен был говорить, поэтому за свою болтовню и был убит.

— А как объяснить появление швейцара? — спросил Серый.

— Это можно объяснить самым подробным образом. Он поспособствовал тому, чтобы Мак-Дональд открыл дверь и туда могла войти вооруженная группа Махди. А сейчас, когда мы узнали о болтливом Мак-Дональде, можно предположить два существенных факта — подобно факторам давления, когда вы проектируете выступающий балкон на здании: один центр тяжести нагромождается на другой уровень, отдаленный от центра тяжести.

— Черт побери, о чем вы говорите, Менни?

— Мой мальчик Кендрик сделал даже лучше, чем, возможно, считает сам. Махди напуган. Он действительно не знает, что происходит, и, убив большого говоруна, уже ничего и не сможет узнать. Он допустил ошибку, разве этого мало? Махди сделал ошибку.

— Если ваши архитектурные проекты так же непонятны, как и вы, мистер Уэйнграсс, — сказал Серый, — то ни один из них не будет принят в Израиле.

— О, какими словами манипулирует этот парень! Ты уверен, что не учился в средней школе Бронкса? Неважно. Давай проверим сцену в Джума Моск… Скажи мне, Пустозвон, ты когда-нибудь делал ошибки?

— Думаю, я совершил ошибку, приехав в Бахрейн…

Эммануэль Уэйнграсс не услышал ответа. Пожилой человек, у которого начался приступ кашля, стоял, согнувшись вдвое и прислонившись к стене на темной узкой улице.

Остолбеневший Кендрик уставился на телефонную трубку в своей руке, затем, рассердившись, швырнул ее на рычаг. Им овладело чувство гнева, разочарования и страха. «Посмей только выйти из королевской резиденции до наступления утра — и ты умрешь… Завтра ты спокойно возвратишься туда, откуда приехал». Если ему нужно было окончательное подтверждение, что он приблизился к Махди, то он его получил. Это, конечно, хорошо, но вот плохо другое: фактически он был заключенным. Стоило ему сделать один лишь шаг, чтобы выйти из этого роскошного дома, и он будет расстрелян на месте людьми, которые ожидают его появления. Даже его обработанная, выстиранная и выглаженная одежда будет принята за то, чем она является на самом деле: выстиранную одежду террориста. Впрочем, приказ убираться туда, откуда он пришел, вряд ли можно воспринимать серьезно. Сейчас им просто невыгодно убивать американского конгрессмена, особенно того, чье присутствие в Бахрейне можно было проследить вплоть до ужасов в Маскате, где он уже когда-то работал. Уничтожаемый Оман, который все больше донимают вопросами толпы американцев, был бы не в интересах Махди. С другой стороны, Махди просто не мог позволить этому конгрессмену возвратиться в Вашингтон, поскольку он знал слишком много. Решение Махди было очевидным: любопытный, назойливый американец станет еще одной жертвой — вместе с другими, конечно. Резня на конечной остановке в аэропорту, взорвавшийся в воздухе самолет, взрывчатка, подложенная в кафе — существовало так много способов убрать человека, который слишком много знал.

В финале все будет так, как он и представлял себе с самого начала. Он и Махди. Он или Махди.

В дверь сильно постучали.

— Одкхул, — сказал он по-арабски, приглашая посетителя войти и инстинктивно поднимая с белого ковра свое оружие. Вошел охранник, умело удерживающий большой поднос ладонью левой руки. Засунув пистолет под подушку, Эван встал, пока солдат нес поднос с едой к белому письменному столу.

— Все готово, сэр! — воскликнул охранник. — Я лично сам выбирал каждое блюдо, чтобы оно было достаточно вкусным. Моя жена утверждает, что мне больше подошла бы профессия шеф-повара, а не воина.

Кендрик не вникал в суть слов шеф-повара-воина, который пел дифирамбы самому себе. Он словно зачарованный смотрел на мужчину, который был ростом около шести футов, плюс-минус один дюйм, с широкими плечами и тонкой талией. Если не считать эту талию, он был такого же телосложения, что и Эван. Кендрик взглянул на чистую, накрахмаленную одежду, а затем опять перевел взгляд на яркую красно-голубую форму несостоявшегося кулинара. Затем он машинально достал спрятанный под подушку пистолет, пока солдат, жужжавший, как итальянский повар высшей квалификации, ставил парующие тарелки на стол. Мозг Кендрика сверлила одна-единственная мысль: эта выстиранная одежда террориста станет мишенью для пуль, зато форма бахрейнского королевского охранника — нет, особенно если он выходит из королевской резиденции. В сущности, альтернативы не было. Если он ничего не предпримет, то утром наверняка умрет. Нужно было что-то делать. И он решился. Обойдя вокруг огромной кровати и встав за спиной у охранника, он рукояткой пистолета ударил его по голове.

Потеряв сознание, охранник упал на пол. И опять совершенно бездумно Эван, усевшись за стол, стал быстро есть, быстрее, чем когда-либо ел в своей жизни. Через двенадцать минут солдат был связан и с кляпом во рту уложен на кровать. Кендрик же в это время рассматривал себя в зеркало, встроенное в шкафу. Умелые руки портного могли бы подогнать на нем измятую красно-голубую форму, но в данной ситуации и в полумраке вечерних улиц и так сойдет.

Обыскав все стенные шкафы, он нашел полиэтиленовую сумку для покупок, куда засунул свою маскатскую одежду.

Затем посмотрел на телефон. Эван понимал, что этим телефоном ему нельзя воспользоваться. Если ему удастся благополучно выбраться на улицу, он позвонит Азре с другого телефона.

Без пиджака, с кобурой на плече, одолеваемый мыслями о предательстве, Азра сердито метался по комнате в отеле «Арадус». Куда запропастился мужчина с голубыми глазами, который назвался Амалем Бахруди? Неужели он действительно кто-то другой, некто, кого глупый обрюзгший англичанин назвал Кендриком? Неужели все это было западней, ловушкой, в которую должен был попасть член Совета маскатской организации, террорист по кличке Голубой… Террорист? Как это типично для сионистских убийц! Как просто они вычеркнули из памяти резню «Джефтхаха» и Дейр Ясина, не говоря уже о палачах в Сабре и Шатиле! Они воруют у арабов родину и продают то, что им не принадлежит; убивают ребенка за то, что он несет палестинский флаг. «Случайный инцидент» — так они это называют. Так кто же тогда террорист?.. Если отель «Арадус» западня, он не мог оставаться в комнате, как в клетке, однако если это не ловушка, он должен быть там, где с ним могли бы связаться. Махди для них был всем, его вызов являлся приказом, так как он заронил в них надежду, обеспечил их средствами для осуществления их законной миссии. Когда же мир наконец их поймет? Когда такие, как Махди, будут не нужны?

Зазвонил телефон, и Азра устремился к нему.

— Алло?

— Мне пришлось задержаться, но я уже направляюсь к тебе. Они нашли меня и чуть не убили в аэропорту, к счастью, мне удалось спастись. К этому времени они, возможно, выследили и тебя.

— Что?

— Утечка информации. Выходи, но не через вестибюль. В отеле есть пожарная лестница. Я думаю, она находится в южном конце коридора. Воспользуйся ею и через кухню ресторана пройди к служебному выходу. Оттуда ты выйдешь на Вади эль-Ахд. Перейди дорогу, и там встретимся.

— Это ты, Амаль Бахруди? Можно тебе верить?

— У тебя, как и у меня, нет выбора, не так ли?

— Это не ответ.

— Я тебе не враг, — солгал Эван Кендрик. — Мы никогда не станем друзьями, но я тебе не враг. Ты, поэт, теряешь время, часть которого принадлежит мне. Я буду там через пять минут. Поторопись.

— Иду.

— Будь осторожен.

Положив трубку, Азра направился к своему оружию, которое он несколько раз почистил и аккуратно уложил на комоде. Он взял маленький пистолет, опустился на колени, подтянул левую штанину брюк и засунул его в перекрещивающиеся ремни из телячьей кожи, которые были у него под коленом. Вставая, он взял парабеллум, более мощный и более крупный по размеру, и засунул его в кобуру, висевшую на плече. Затем рядом с пистолетом прикрепил охотничий нож в футляре, направился к стулу, куда перед этим бросил пиджак от недавно приобретенного костюма, надел его и быстро вышел в коридор.

Ему бы ничего не показалось странным, если бы он не сконцентрировал свое внимание, пытаясь определить, в каком месте находится лестница, а еще он хотел сэкономить время — время, которое сейчас измерялось минутами и секундами. Он направился направо, в южный конец коридора, и боковым зрением увидел, как закрывали дверь, не открытую дверь, а ту, что была еле приоткрыта. Он не придал этому значения: невнимательный гость, европейская женщина, которая несла слишком много коробок с покупками. Затем, не увидев знака, указывающего на запасной выход, он быстро повернулся, чтобы проверить другой конец — в северной части коридора. Вторая дверь, та, что была приоткрыта не более чем на два дюйма, быстро и бесшумно закрылась. Он догадался, что первая дверь была приоткрыта специально, а вторая дверь лишь подтвердила его догадку. Они выследили его! За его номером вели наблюдение. Кто они такие? Азра продолжал идти, теперь направляясь в северный конец коридора, но как только миновал вторую дверь, развернулся у стены, засунул руку в пиджак, достал охотничий нож с длинным лезвием и притаился в ожидании. В считанные секунды дверь открылась, он развернулся и увидел человека, который, несомненно, был его врагом. Очень смуглый, мускулистый мужчина приблизительно его возраста; по нему сразу было видно, что он тренировался в пустыне — израильский солдат десантно-диверсионных войск. Вместо оружия в руках у изумленного иудея была рация; он был безоружным!

Азра приставил нож прямо к горлу израильтянина. Молниеносным движением тот отклонил лезвие; тогда террорист опустил нож вниз, ударив еврея по запястью; рация упала на прикрытый ковром пол, а Азра ногой закрыл дверь; щелкнул автоматический замок.

Схватившись за запястье, израильтянин внезапно лягнул его правой ногой, искусно угодив палестинцу в левую коленную чашечку. Азра споткнулся. Следующий удар твердого каблука угодил ему сбоку в шею, затем последовал еще один удар по ребрам. Но угол, под которым находилась цель, был подходящим; израильтянин потерял равновесие! Сделав выпад, террорист, протянув нож на расстояние вытянутой руки, всадил его прямо в живот солдата. Из раны хлынула кровь, забрызгав лицо Азры, когда израильтянин под кодовым именем Оранжевый упал на пол.

Палестинец изо всех сил старался встать на ноги, резкая боль пронзила его ребра и колено, сухожилия шеи были почти парализованы. Вдруг, даже не скрипнув, дверь, за которой не было слышно приближающихся шагов, с грохотом распахнулась, задвижка на двери была сломана. Второй десантник, помоложе, с мощными обнаженными руками и пылающими гневом глазами, увидев представшую перед ним сцену, молниеносным движением руки выхватил из кобуры пистолет, находившийся за правым бедром. Азра набросился на израильтянина, швырнув его на дверь с такой силой, что она распахнулась настежь. Пистолет десантника полетел на пол, правая его рука освободилась, и он смог перехватить руку палестинца, когда она со всего размаху опустилась вниз. Израильтянин ударил террориста коленом в грудную клетку и выкрутил ему руку по часовой стрелке, прижимая Азру к полу. Но палестинец все еще не выпускал из рук нож. Глаза обоих сверкали презрением и ненавистью.

— Горишь желанием убивать евреев? Так попробуй убить меня, свинья! — закричал Яков.

— А почему бы и нет? — прохрипел Азра. — Ты ведь убиваешь арабов! Ты убил мою мать и отца! Считай, что это ты лично спускал курок!

— А ты убил моих братьев во время патрулирования в Сидоне!

— Может, и я. Надеюсь, что это так. Я был там!

— Ты Азра!

Молодые люди в неистовой ярости набросились друг на друга, как два взбесившихся зверя. Отнять у врага жизнь — ненавистную жизнь — было их единственной целью, ради которой они жили. Разрывались связки, трещали кости, из разрезанной плоти ручьями хлестала кровь. Все это сопровождалось хриплыми возгласами, выражающими ненависть и презрение. В конце концов произошло то, что должно было произойти: грубая сила одержала верх.

Десантник вогнал нож в горло террориста по самую рукоятку.

Изнуренный и потерявший много крови Яков оттолкнулся от тела врага. Еще раз взглянув на своего убитого товарища, он закрыл ему глаза.

— Шалом, — прошептал он. — Обрети мир, которого все мы жаждем, мой друг.

«Некогда предаваться скорби», — подумал он через пару секунд. Нужно было убрать как тело товарища, так и тело врага. Он должен принять участие в последующих событиях, нужно догнать остальных. Азра убит. Теперь они могли лететь обратно в Маскат, им нужно лететь к его отцу. Голубой, прихрамывая, добрался до кровати и стянул с нее покрывало, под которым лежал ультразвуковой пистолет мертвого товарища. Он поднял его, неуклюже прицепил кобуру к плечу и вышел, чтобы проверить коридор. А теперь к отцу!

Находившийся в тени Вади эль-Ахд Кендрик понимал, что не может больше ждать, а также подвергать себя риску, используя телефон. Не мог он и бездействовать, спрятавшись в листве напротив «Арадуса». Время уходило, а связной от Махди надеялся в условленном месте найти Азру, некоронованного короля террористов. Сейчас Эвану все стало предельно ясно. Его вычислили то ли после событий, имевших место в аэропорту, то ли в результате утечки информации из Маската — от охваченных паникой людей, с которыми ему раньше приходилось разговаривать, от тех людей, которые, в отличие от Мустафы, отказывались с ним встречаться и, возможно, предали его ради своей безопасности. «Не втягивайте нас в это! Это безумие. Наши семьи будут уничтожены! Наши дети изнасилованы, обезображены, мертвы!»

Стратегия Махди была очевидной — изолировать американца и ждать, пока террорист один придет в условленное место. Схватить молодого убийцу, таким образом преждевременно захлопнув капкан, так как без американца он уже не нужен. Убить его, но прежде выяснить, что произошло в Маскате.

Где же Азра? С того времени, когда они разговаривали в последний раз, прошло тридцать семь минут. Араб по кличке Голубой опаздывал на тридцать две минуты! В одиннадцатый раз Эван посмотрел на свои часы и выругался про себя; его невысказанные слова были одновременно и мольбой о помощи, и взрывом злобы в водовороте крушения надежд. Он должен был куда-то идти, что-то предпринимать! Выяснить, куда запропастился Азра, так как без Азры нельзя заманить в ловушку Махди. Агент Махди не выйдет на связь с человеком, которого он не знает.

Кендрик швырнул полиэтиленовую сумку с накрахмаленным бельем в густые кусты, тянувшиеся вдоль тротуара Вади эль-Ахд. Затем пересек бульвар и направился к служебному входу с гордой осанкой и надменным видом королевского гвардейца, который направлялся по королевским делам. Пока Эван шел по аллее к служебному входу, он встретил нескольких выходивших из здания людей из обслуживающего персонала, подобострастно кивавших ему головой. Сразу бросалось в глаза, что они надеялись на то, что их не остановят и не обыщут, чтобы отнять небольшие сокровища, которые они похитили в отеле, а именно: мыло, туалетную бумагу и тарелки с едой, оставшейся от обедов европейцев, лишившихся аппетита из-за нарушения суточного ритма организма в связи с перелетом через несколько часовых поясов или слишком пьяных, чтобы есть. Как всегда, стандартная методика. Эван был в «Арадусе» не раз, поэтому он и выбрал этот отель. И опять-таки это было связано с Эммануэлем Уэйнграссом. Он и непредсказуемый Менни спасались бегством из «Арадуса», воспользовавшись кухней, потому что сводный брат эмира прослышал, что Уэйнграсс пообещал сводной сестре этого королевского брата гражданство в США, если она с ним переспит.

Кендрик прошел через кухню, добрался до лестницы, находившейся в южной части, и осторожно стал подниматься по ней на второй этаж. Достав из-под алого камзола пистолет, он открыл дверь. В коридоре никого не было. В это вечернее время прибывшие в Бахрейн гости, как правило, находились в кафе и казино. Вдоль левой стены Эван направился к двести второй комнате, осторожно ступая по вытертому ковру. Он прислушался, а затем тихонько постучал в дверь.

— Одкхуло, — отозвался кто-то на арабском, приглашая войти не одного, а нескольких человек.

«Странно, что-то здесь не так», — подумал Эван, пока его рука тянулась к шарообразной ручке. Почему множественное число, почему более чем один? Повернув ручку, он отпрянул к стене и ударом правой ноги распахнул дверь настежь.

Тишина, как будто это была пустая пещера, в которой звучал голос сверхъестественного существа, освобожденного от телесной оболочки. Крепко сжимая оружие, Кендрик проскользнул в дверной проем и вошел внутрь… О Боже! От увиденного он похолодел от страха и был потрясен до глубины души! У стены лежал Азра; в шее торчал нож, мертвые глаза были широко раскрыты, на грудь все еще стекали ручейки крови.

— Эта свинья, твой друг, мертв, — услышал он зловещий голос за спиной.

Молниеносно повернув голову на звук, Эван увидел молодого человека — такого же окровавленного, как Азра. Он прислонился к стене и с трудом держался на ногах, в руке у него был пистолет.

— Кто ты? — шепотом спросил Кендрик и тут же сорвался на крик: — Что ты натворил, черт тебя побери?

Прихрамывая, незнакомец быстро подбежал к двери и закрыл ее, все время держа Кендрика под прицелом.

— Я убил человека, который точно так же расправился бы с моими людьми…

— Боже праведный, ты израильтянин!

— А ты американец.

— Зачем ты это сделал? Что ты здесь делаешь?

— Я здесь не по собственному желанию.

— Это не ответ!

— Мне велели не отвечать ни на какие вопросы.

— Ты вынужден был убить его? — крикнул Кендрик, повернувшись и вздрогнув при виде мертвого искалеченного палестинца.

— Пользуясь его словами — «Почему бы и нет?». Они убивают наших детей во дворах школ, взрывают самолеты и автобусы, в которых есть наши сограждане, казнят наших ни в чем не повинных атлетов в Мюнхене, стреляют пожилым людям в голову только лишь потому, что те евреи. Они, крадучись, подбираются к нашей молодежи, отдыхающей на пляже, и убивают наших братьев и сестер — почему? Потому, что мы евреи, которые, если на то пошло, живут на смехотворно малой полосе бесплодной, пустынной земли.

— У них никогда не было шанса…

— Давай не будем, американец! Я знаю, что происходит, и это вызывает у меня отвращение. В конечном счете все будет так же, как было всегда. Негласно, шепотом мир все еще винит во всем евреев. И это после всего того, что мы вынесли! Ты слушай, слушай меня, самонадеянный дилетант, сующий нос не в свое дело. Мы хотим получить лишь то, что нам по праву принадлежит! Мы вышли из лагерей, печей и газовых камер, чтобы потребовать то, что нам положено.

— Будь ты проклят! — взревел Эван, злобно кивнув в сторону трупа террориста. — Ты говоришь точно так же, как говорил он! Как он! Когда же вы все остановитесь наконец?

— А тебе какая разница? Возвращайся обратно в свой модный загородный клуб, американец. Оставь нас в покое. Возвращайся туда, откуда пришел.

То ли на Эвана повлияли слова, которые в точности повторили те, что он слышал по телефону час назад, то ли он вдруг представил себе каскад бетонных блоков, обрушившихся на семьдесят восемь кричащих беспомощных людей, которые были ему небезразличны, то ли он понял, что ненавистный Махди ускользал от него, трудно сказать. Все, что Эван помнил в это мгновение, это то, что он, ослепленный яростью, набросился на ошеломленного раненого израильтянина, а по щекам его катились слезы.

— Ты, ослепленный ненавистью ублюдок! — рявкнул Кендрик, выхватив пистолет из рук Якова и бросив его через всю комнату. — Какое ты имеешь право указывать мне, что делать или куда идти? Мы видели, как вы, люди, убиваете друг друга и взрываете себя и всех вокруг во имя слепого фанатизма! Мы жертвуем жизнью, тратим деньги, сушим себе мозги и расходуем энергию, пытаясь хоть немного вас вразумить, но нет, никто из вас не отступит ни на дюйм. Может, и вправду мы должны оставить вас в покое и позволить устроить бойню, пусть фанатики перережут друг друга. Может, тот, кто останется в живых, будет хоть немного соображать. — Вдруг Кендрик поспешно вскочил и, перебежав через комнату, схватил пистолет. Затем возвратился к израильтянину и направил на него оружие. — Кто ты и почему находишься здесь?

— Мое закодированное имя Голубой. Вот мой ответ и другого не будет…

— Какое имя?

— Голубой.

— О Боже, еще один… — прошептал Эван, посмотрев на мертвого Азру. Затем опять повернулся к израильтянину и без каких-либо комментариев возвратил пистолет ошеломленному десантнику. — Вперед, — тихо сказал он, — терроризируй стрельбой затраханный мир. Мне наплевать. — С этими словами Кендрик прошел к двери и вышел.

Яков проводил взглядом американца, посмотрел на закрытую дверь, а затем на труп, распростертый на полу у стены. Левой рукой он опустил пистолет на пол, а правой вытащил мощную миниатюрную рацию, висевшую на поясе, и нажал кнопку.

— Итклем, — послышался голос Черного, находившегося снаружи отеля.

— Ты связался с другими?

— Человек под псевдонимом К сделал это. Они здесь. Я вижу, как они идут по Вади эль-Ахд. Наш старший коллега находится вместе с К. 3 находится с самым пожилым, но с последним что-то произошло. 3 держит его. А как ты?

— Сейчас я тебе не пригожусь. Возможно, позже…

— А Оранжевый?

— Он мертв…

— Что?

— У меня нет времени. Азра тоже мертв. Субъект как раз выходит; он в красно-голубой форме. Не упускай его из виду. Он сильно раздражен. Позвони мне в мою комнату, я буду там.

Как в тумане, Эван пересек Вади эль-Ахд и вышел прямо к зарослям кустарника, куда он выбросил свой полиэтиленовый кулек. Находился он там или нет, было не так уж и важно. Просто он бы чувствовал себя более спокойно. И, конечно же, в одежде из Маската он сможет быстрее передвигаться и не будет так выделяться, как сейчас. Несмотря на то, что он зашел слишком далеко, он уже не повернет назад. «Лишь один человек», — не переставая повторял он себе. Только бы ему удалось найти его не позже, чем состоится встреча. Махди! Он должен его найти!

Полиэтиленовый кулек лежал в том же месте, где он его оставил, и полумрак кустарника способствовал осуществлению его намерений. Присев на корточки, Эван сменил одежду. Затем вышел на тротуар и направился на запад к Шейх-Иса-Роуд и Джума Моск.

— Итклем, — сказал по рации Яков. Он лежал на кровати, его раны были туго перевязаны полотенцами, теплые, влажные куски материи разбросаны по всей комнате.

— Это С, — произнес агент Серый. — Насколько серьезно ты ранен?

— В основном порезы. Небольшая потеря крови. Я с этим справлюсь.

— В таком случае, если ты не против, я возьму на себя твои обязанности, пока ты не поправишься.

— Это в твоей компетенции.

— Мне хотелось услышать это от тебя.

— Ну вот ты и услышал.

— Мне нужно еще кое-что услышать. После того, как мы покончили с этой свиньей, не считаешь ли ты, что нам нужно сворачиваться и возвращаться обратно в Маскат? Я могу форсировать это, если получу твое согласие.

Яков уставился в потолок, внутри него происходила неистовая борьба. Жестокие слова американца все еще резали его слух.

— Нет, — торопливо произнес он, — он слишком далеко зашел и слишком рискует. Останьтесь с ним.

— Да, еще об У. Мне не хотелось бы брать его с собой. Лучше бы ему остаться. Желательно с тобой.

— Он ни за что не пойдет на это. Ведь там его «сын», помнишь?

— Ты прав. Забудь об этом. Скажу только, что он несносен.

— Расскажи мне о том, что мне неизвестно.

— Скажу, — перебил его Серый. — Субъект снял форму и только что прошел мимо нас по улице. Его заметил У. Субъект идет как обреченный человек.

— Возможно, так оно и есть.

— Конец связи.

Кендрик передумал и изменил свой маршрут.

Подсознательно он чувствовал, что должен затеряться в толпе, пока будет направляться к мечети. После того как на широкой Ваб эль-Бахрейн он повернет на север, нужно направиться прямо к огромной площади Ваб-Эль и выйти на Калиф-Роуд. Все время его донимали мысли, но они были разрозненными, бессвязными и нечеткими. Он шел в лабиринт, и он знал это, понимал он и то, что внутри этого лабиринта кто-то наверняка ожидает, когда появится погибший Азра. Это его единственное преимущество, но оно было значительным. Он знал, кого и что они искали, но они не знали его. Он будет ходить вокруг места встречи кругами, пока не увидит нужного человека, который отлично понимает, что погибнет, если не доставит лидера террористов к Махди. Этот человек выдаст себя, возможно, даже будет останавливать людей, заглядывая им в лица, с каждой минутой его волнение будет возрастать. Эван вычислит его, изолирует, заберет с собой и сломает…

А может, он заблуждается и ослеплен навязчивой идеей? Все это уже не имело значения, ничего не имело значения, кроме продвижения шаг за шагом вперед по тротуару. С огромным напряжением он пробирался сквозь ночные толпы Бахрейна.

Появилась группа каких-то людей, которые мгновенно окружили его. К плечу кто-то прикоснулся. Эван повернулся и быстро выбросил вперед руку, пытаясь вырваться из тисков. И вдруг он почувствовал, как острый кончик иглы вонзается в его тело. Затем все поглотил мрак.

Раздался резкий телефонный звонок, разбудивший Якова. Он схватил телефонную трубку.

— Алло?

— Они захватили американца! — сказал Серый.

— Где это случилось? Как?

— Это не имеет значения. Все равно я не знаю улиц. Важно лишь то, что мы знаем, куда они его забрали!

— Да ты что? Как вам это удалось? И не говори мне, что это не имеет значения.

— Это сделал Уэйнграсс. Черт побери, опять Уэйнграсс. Поняв, что не сможет и дальше выдерживать быструю ходьбу, он дал ненормальному арабу десять тысяч долларов за его поломанное такси! Этот придурок не будет просыхать полгода! Мы все залезли в машину и поехали за субъектом, поэтому и видели все, что произошло. Черт побери этого Уэйнграсса!

На лице Якова невольно появилась улыбка, которая тут же исчезла.

— Где сейчас находится Кендрик?

— В здании, которое называется Сахалхуддин, на Тужжар-Роуд.

— Кто владелец дома?

— Дай нам время, Голубой. Дай Уэйнграссу время. Сейчас он обзванивает всех своих бахрейнских должников. Мне страшно даже подумать, что скажет Комитет по нравам в Иерусалиме, узнав, что мы с ним связались.

— Отвечай по существу!.

— По-видимому, этот комплекс занимают шесть фирм. Но нужно еще уточнить…

— Пусть за мной кто-нибудь зайдет, — велел Яков.

— Итак, конгрессмен, ты нашел Махди, — сказал смуглолицый араб в снежно-белом одеянии и белом шелковом головном уборе с короной, усеянной сапфирами. Они находились в огромной комнате со сводчатым потолком, украшенным мозаикой. Окна были высокими и узкими, мебель — из темного полированного дерева. В комнате витал дух мечети, и она напоминала жилище какого-нибудь представителя высочайшего духовенства, принадлежавшего к странному, но могущественному ордену, изолированному от всего мира. — Теперь ты удовлетворен? — продолжал сидевший за столом Махди. — Или, может, разочарован, увидев, что я такой же человек, как и ты? Впрочем, нет, я не такой, как ты или кто-либо другой, но все же человек.

— Ты убийца, сукин сын! — Эван вскочил с громоздкого стула с прямой спинкой, но тут же был схвачен двумя охранниками, стоявшими с двух сторон, и брошен обратно. — Ты убил семьдесят восемь ни в чем не повинных людей — мужчин, женщин и детей, которые кричали, когда на них обрушилось здание! Ты мерзавец!

— Это было началом войны, Кендрик. А во время любой войны есть потери, и они не ограничиваются только участниками сражения. Я смею утверждать, что выиграл это очень важное сражение — ты исчез на четыре года, а я за эти годы значительно преуспел. Мне не удалось бы достичь таких успехов, если бы ты находился здесь. Ты или этот противный иудей Уэйнграсс с его претенциозным нахальством.

— Менни?.. Он все время говорил о тебе, предостерегая нас!

— Таких нахалов я очень часто заставляю замолчать при помощи кинжала! Но об этом потом… Сейчас остановимся на твоей персоне. Когда я услышал о тебе, то понял, что ты возвратился обратно именно из-за этого первого сражения, состоявшегося четыре года назад. Как говорят, ты меня вел, и еще девять часов назад это было смешное преследование, Амаль Бахруди!

— Не понял…

— У Советов хватает людей, которые предпочитают получать по дополнительной платежной ведомости. Бахруди, еврей-араб, несколько дней назад был убит в Восточном Берлине… На поверхность всплывает имя Кендрика; мертвый араб с голубыми глазами и резко выраженными чертами человека с запада вдруг появляется в Маскате! Да, это была чистой воды авантюра. По крайней мере, тебе должны были помочь, поскольку ты не столь опытен в таких делах.

Эван пристально смотрел на выразительное лицо с высокими скулами и горящими глазами, уставившимися прямо на него.

— Твои глаза… — пробормотал Кендрик, тряхнув головой, чтобы снять остаточное влияние наркотика, который ему ввели на улице. — Эта безжизненная унылая маска на лице… Я видел тебя раньше.

— Конечно, видел, Эван. — Махди медленно снял готру, обнажая голову с густыми курчавыми черными волосами с проседью. Высокий гладкий лоб, темные дуги бровей. Это было лицо человека, легко поддающегося навязчивым идеям, который требует их незамедлительного исполнения, независимо от того, какую цель они преследовали. — А ты бы узнал меня в иракской палатке? Или, скажем, на скамье, стоявшей у стены на среднезападном оружейном заводе?

— Боже мой! — прошептал Кендрик. — Ты приходил к нам в Басре семь или восемь лет назад и обещал сделать нас богатыми, если мы будем отказываться от работы. Ты говорил, что существуют планы разрушения Ирана и вы не нуждались ни в каких модернизированных аэродромах в Ираке.

— Так и случилось. Было создано настоящее исламистское общество.

— Бред собачий! Ты, должно быть, оценил их месторождения нефти к этому времени. И ты такой же мусульманин, как мой шотландский дедушка. Ты из Чикаго — то есть с среднезападного военного завода — и двадцать лет назад тебя вышвырнули из Чикаго, потому что даже твои собственные черные избиратели, которых ты обобрал до нитки, не могли вынести твоего фашистского вранья! Ты заграбастал их миллионы и приехал сюда, чтобы распространять свой гниющий мусор и на этом заработать еще больше миллионов. Боже мой, Уэйнграсс знал, кем ты был на самом деле, и советовал тебе убираться подобру-поздорову. Он называл тебя слизняком — жалким слизняком, если я правильно запомнил — и обещал, что если ты не выберешься из палатки в Басре, то он в конце концов потеряет контроль над собой и плеснет тебе в лицо хлорной известью, чтобы затем можно было сказать, что он застрелил белого нациста!

— Уэйнграсс — еврей, — спокойно заметил Махди. — Он пытался очернить меня, потому что величие, к которому он так стремился, ускользнуло от него; однако ко мне фортуна повернулась лицом. Евреи терпеть не могут, если успех приходит к людям других национальностей. Вот почему они будоражат мир.

— Кого, черт побери, ты высмеиваешь? Он назвал тебя гниющим мусором, и это не имеет ничего общего с белыми, черными или еще с чем-либо! Ты гной и мразь, аль-Фалфа, или как там ты еще себя называешь, и цвет твоей кожи не имеет никакого отношения к делу… После Эр-Рияда — этого чрезвычайно важного сражения — скольких людей ты еще убил, скольких зарезал?

— Лишь то количество, которое потребовалось в нашей священной войне за сохранение чистоты расы, культуры и веры в этой части мира. — Губы Махди из Чикаго, штат Иллинойс, медленно искривились в холодной усмешке.

— Ты гнусный вонючий лицемер! — крикнул Кендрик. Более не в состоянии совладать с собой, он опять вскочил со стула, его руки, словно две лапы с когтями, взметнулись над столом. Но прежде чем он успел дотронуться до Махди, его повалили на пол и стали наносить одновременно удары в живот и по спине. Закашлявшись, Кендрик попытался подняться. Не успел он встать на колени, как охранник, стоявший слева, схватил его за волосы и дернул голову назад. В это время араб, находившийся справа, приставил нож к его горлу.

— Твои жесты такие же жалкие, как и твои слова, — поднимаясь из-за стола, сказал Махди. — Мы преуспели в нашем деле строительства королевства здесь, и парализованный Запад не в силах нам помешать. Мы восстанавливаем народ против народа при помощи сил, которые они не могут контролировать, и одерживаем полную победу, хотя сами не делаем ни одного выстрела. А ты, Эван Кендрик, оказал нам неоценимую услугу. Нам удалось сфотографировать тебя в аэропорту, когда ты прилетел из Омана; у нас также есть фотоснимки твоего оружия, поддельных документов и пояса с деньгами, в котором, как оказалось, находились сотни тысяч долларов. У нас неопровержимые доказательства, свидетельствующие о том, что ты, американский конгрессмен, используя имя Амаль Бахруди, смог пробраться в посольство в Маскате, где убил красноречивого безобидного лидера по имени Нассир, а позже молодого борца за свободу — Азру. И все это случилось в те дни, когда наконец наступило драгоценное перемирие, на которое согласились все стороны. Как, по-твоему, можно расценить твои действия, агент жестокого правительства? Уверен, что так называемые демократические силы всего мира иными глазами взглянут на страну, которая пренебрегает жизнью своих соотечественников.

— Ты! — Подпрыгнув, Эван оттолкнул от горла нож и выдернул голову из руки, которая держала его за волосы. Его тут же ударили по затылку и опять начали тузить ногами.

— Погромы возобновятся завтра утром, — продолжал говорить Махди. — И спровоцированы они будут твоей подлой деятельностью, которую предадут огласке. Последуют хаос, кровопролитие, и все это по вине презренных американцев. Это будет продолжаться до тех пор, пока не будет найдено решение, наше решение — мое решение. Но все это уже не коснется тебя, конгрессмен. Ты исчезнешь с лица земли, естественно, благодаря твоему ужасно обеспокоенному правительству, которое не простит тебе явный провал. Труп не будет обнаружен, от тебя не останется никаких следов. Завтра утром, как только забрезжит рассвет, тебя отправят самолетом к морю. К твоему обнаженному телу будет привязана истекающая кровью свинья с содранной кожей, а затем тебя бросят в кишащее акулами мелководье Катара.

15

— Здесь ничего нет! — кричал Уэйнграсс, который стоя, сосредоточенно изучал лежавшие на столе бумаги в столовой, принадлежавшей чиновнику из Бахрейна. Этого чиновника он знал еще с тех времен, когда несколько лет назад группа Кендрика построила на архипелаге здание загородного клуба. — Так вот чем ты мне отплатил, Хасан, после всего, что я для тебя сделал? А ведь ты получал от меня не такие уж маленькие гонорары?

— Вскоре поступят еще бумаги, Эммануэль, — ответил нервничавший араб, так как слова Уэйнграсса слышали Бен-Ами и четыре десантника, сидевшие на расстоянии двадцати футов от них в меблированной на западный манер гостиной дома, расположенного в пригороде. Срочно вызвали доктора, чтобы наложить швы и перевязать раненого Якова, который отказывался ложиться и уселся в кресло. Мужчина, которого звали Хасан, посмотрел на него и лишь для того, чтобы изменить касавшуюся его прошлого тему разговора с пожилым архитектором, произнес: — Парень плохо выглядит, Менни.

— Он попал в переделку. Кто-то хотел украсть его коньки на роликах. Какие еще будут бумаги и когда? Это всего лишь список фирм, перечень продукции и услуги, которые они предоставляют. А мне нужны имена, люди!

— Именно это и принесут. Не так-то просто убедить министра промышленного товарооборота в два часа ночи покинуть свой дом, а затем направиться в офис, чтобы совершить противозаконный поступок.

— Промышленность и регулирование в Бахрейне — взаимоисключающие понятия.

— Это же секретные бумаги!

— Ой, не надо пудрить мне мозги, лучше принеси виски.

— Ты неисправим, дружище.

— Расскажите мне об этом, — донесся из гостиной голос агента Серого. Он отвернулся от телефона, которым ему разрешили воспользоваться при условии, что через каждые пятнадцать минут он будет делать перерыв.

— Принести вам что-нибудь, джентльмены? — спросил Хасан, направляясь к столовой.

— Вполне достаточно кофе с кардамоном, — ответил старший группы Бен-Ами. — Он весьма приятен на вкус.

— Если пожелаете, могу предложить алкогольные напитки. О них вы уже слышали из уст мистера Уэйнграсса. В этом доме живут религиозные люди, но мы не навязываем свою веру другим.

— Благодарим, но обойдемся без спиртного, мистер Хасан, — сказал Серый. — Если нам повезет, придется поработать сегодня.

— А если еще больше повезет, мне не отрубят руки, — спокойно произнес араб, направляясь на кухню. Затем остановился, услышав звук колокольчика на входной двери. Прибыл курьер высокопоставленного лица.

Через сорок восемь минут, разложив на обеденном столе распечатки компьютера, Уэйнграсс с особой тщательностью изучал две страницы, периодически возвращаясь то к одной, то к другой.

— Расскажите мне, что это за фирма — «Зариба, лтд».

— Название взято из суданского языка, — ответил чиновник в широкой одежде, который отказался представиться. — Дословный перевод звучит так: охраняемый лагерь, который окружен скалами или густой листвой.

— Судан?..

— Это государство, которое находится в Африке.

— О боги, а я думал, что в Америке! — грубо перебил его Уэйнграсс. — Почему у них так много филиалов?

— Это компания, владеющая контрольными пакетами акций других фирм; у них широкий круг интересов. Если фирме нужно получить от правительства лицензию на многократный экспорт и импорт, им проще ускорить это дело, воспользовавшись корпоративным прикрытием очень солидной фирмы.

— Бред собачий.

— Прошу прощения, но я не совсем понял…

— Это по-бронкски «О Боже мой». Кто руководит фирмой?

— Совет директоров.

— Совет директоров есть везде. У кого бразды правления?

— Честно говоря, никто этого не знает. Главное должностное лицо — очень добродушный парень. Я пил с ним кофе, но он не производит впечатление особо энергичного человека, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Итак, есть еще кто-то.

— Мне это неизвестно.

— Где список директоров?

— Прямо перед вами. Он находится под страницей, справа от вас.

Подняв страницу, Уэйнграсс достал ту, что находилась под ней. Впервые за два часа он уселся на стул, перебегая глазами от одного имени к другому снова и снова.

— Зариба… Хартум, — тихо повторял он, закрыв глаза; его изборожденное морщинами лицо постоянно кривилось от гримас, как будто он отчаянно пытался что-то вспомнить. Наконец он взял карандаш и обвел кружком имя, затем бросил лист бумаги через стол к все еще неподвижно стоявшему чиновнику.

— Это темнокожий человек, — сказал курьер.

— Кто у вас считается белым, а кто темнокожим?

— Обычно судят по чертам лица. Конечно, смешивание в течение столетий африканцев с арабами часто делает происхождение неясным.

— И это является спорным вопросом?

— Для некоторых, но не для большинства.

— Откуда он появился?

— Если он иммигрант, то страна, из которой он родом, внесена в этот список.

— Тут сказано «утаивается».

— Это значит, что человек спасался бегством от авторитарного режима, обычно фашистского или коммунистического. Мы защищаем таких людей, если они способствуют развитию нашего общества. Очевидно, он способствует.

— Сагиб аль-Фаррахкалиф, — произнес Уэйнграсс, выделяя каждую часть имени. — Какой он национальности?

— Понятия не имею. Очевидно, частично африканец, а частично араб.

— Заблуждаетесь! — рявкнул Менни, заставив вздрогнуть всех в обеих комнатах. — Это настоящий американский мошенник с вымышленным именем! Если он тот, о ком я думаю, то это черный сукин сын из Чикаго. От него отрекся его собственный народ. Соотечественники дали ему пинка под зад, потому что он украл их деньги — что-то около двадцати миллионов, между прочим, положив их в банки, расположенные по эту сторону Атланты. Каких-то восемнадцать-двадцать лет назад он был заядлым фанатиком, прошедшим огонь и медные трубы, и звали его аль-Фаррах. Нам известно, что эта большая глоксиния была в составе директоров одной из огромных корпораций, но мы не знали какой. К тому же мы неверно сориентировались. Хартум? Как бы не так! С южной части Чикаго! Вот он, ваш Махди!

— Вы уверены? — спросил Хасан, стоявший под аркой. — Обвинение очень серьезное.

— Уверен, — спокойно ответил Уэйнграсс. — Надо было застрелить этого ублюдка еще в палатке Басры.

— Прошу прощения, но я не понял… — Было заметно, как затрясся чиновник из Бахрейна.

— Детали вам знать необязательно…

— Из здания Сахалхуддина никто не выходил! — сказал Серый, направляясь под арку.

— Ты уверен?

— Я уплатил водителю такси, которому очень хотелось отхватить побольше денежек, и пообещал, что он получит еще столько же, если выполнит мое поручение. Каждые несколько минут я звоню ему. Оба автомобиля все еще там.

— Ему можно доверять? — спросил сидевший на стуле Яков.

— У меня есть его имя и номер водительских прав.

— Это еще ничего не значит, — фыркнул Менни.

— Я сказал ему, что если он меня обманет, я найду его и убью.

— Беру свои слова обратно, Пустозвон.

— Вы прекратите наконец…

— Заткнись! Какую часть здания занимает фирма «Зариба»?

— Если не ошибаюсь, два верхних этажа. Нижние этажи взяли в аренду филиалы. Зданием владеет «Зариба».

— Подходит, — сказал Уэйнграсс. — Вы не могли бы нам предоставить план сооружения, включая противопожарные системы сигнализации? Я в этом очень хорошо разбираюсь.

— В это время? — крикнул чиновник. — Сейчас четвертый час ночи. Совершенно не представляю, как…

— А вы постарайтесь. За миллион долларов, — вкрадчиво произнес Менни. — Я пришлю их из Парижа. Даю слово.

— Что?

— Истратите его по своему усмотрению. Там находится мой сын. Достаньте план.

В крошечной комнатке было темно, через находившееся под потолком окно проникали лишь белые лучи сиявшей луны. Окно было чересчур высоко, чтобы можно было до него добраться, так как в комнате не было никакой мебели, за исключением низко подвешенной койки, накрытой рваным куском холста. Охранник оставил ему бутылку местного виски, которое вызывало онемение тела, что наводило на мысль: то, что ожидало его впереди, лучше встретить в состоянии пьяного оцепенения. Искушение было большим, поскольку Эвана охватил всепоглощающий страх, от которого он вспотел так, что рубашка была насквозь мокрой от пота, а волосы слиплись, и единственное, что удерживало его от того, чтобы откупорить бутылку, — не проходившая злость и последнее дело, которое ему предстояло совершить. Он окажет яростное сопротивление, в глубине души надеясь получить пулю в лоб, которая быстро положит конец всем его мучениям.

Боже праведный, почему он считал, что сможет выполнить это? Что его заставило поверить, что ему удастся сделать то, с чем не смогли справиться гораздо более опытные люди, считавшие это самоубийством? Конечно, ответ был заложен в самом вопросе: он был одержимым. Горячие струи ненависти обжигали его изнутри. Если бы он не попытался, эта ненависть все равно бы сожгла его дотла. И все-таки его провал был неполным. Он загубил свою жизнь, но лишь потому, что достиг определенного успеха. Проложив тропу сквозь дремучие джунгли обмана и манипуляций, он доказал, что Махди существует. А его дело продолжат другие, и в этом он находил утешение.

И снова он смотрел на бутылку, на белую жидкость, которая могла бы избавить его от всех мучений. Сам того не замечая, он медленно качал головой, словно сожалея о содеянном. Махди сказал, что его жесты такие же жалкие, как и его слова. Ничего, когда он будет лететь на самолете над мелководьем Катара, все будет иначе…

Каждый солдат был готов ко всему с самого начала. Все проверили наличие пластмассовой ленточки вокруг левого запястья, чтобы удостовериться, что крошечная капсула с цианистым калием была на месте. Ни у одного из них не было документов или каких-либо предметов, по которым можно было бы установить их личность. Их «рабочая» одежда вплоть до дешевых пуговиц из раковин была приобретена агентами Моссада в Бенгази, в центре, где проходили подготовку террористы-новобранцы. В эти дни ни один из членов подразделения Моссада не должен был быть пойман живым там, где его действия могли хотя бы отдаленно связать с событиями в Омане. Израиль не мог допустить, чтобы на него свалили ответственность за убийство двухсот тридцати шести американских заложников. Нужно было избавиться от израильского призрака вмешательства даже ценой жуткого самоубийства людей, которых послали в Юго-Западную Азию. Все это осознавали, и на аэродроме в Хеброне каждый из них протянул свою руку врачу, чтобы тот закрепил рифленую ленточку из пластика. Достаточно прокусить мягкую ампулу, как тут же последует мгновенная смерть.

Тужжар-Роуд была пустынной, улицу и фонари окутали клубы тумана, ползущего из Персидского залива. В здании, известном как Сахалхуддин, были освещены лишь офисы на верхнем этаже, да еще был виден слабый свет, отбрасываемый неоновыми лампами, в фойе. Там, за стеклянными входными дверями, за столом сидел скучающий человек и читал газету. Небольшой голубой седан и черный лимузин были припаркованы на обочине. Два охранника в форме стояли перед дверями, за зданием тоже была охрана. Серый, Черный и Красный возвратились к разбитому такси на углу эль-Монтанна-Роуд. В машине на заднем сидении устроился раненый Яков, впереди сидели Бен-Ами с Эммануэлем Уэйнграссом, который при свете приборной доски все еще изучал план здания. Серый через открытое окно машины доложил обстановку. Яков тут же инструктировал их:

— Черный и Красный, снимите охрану и войдите в здание. Серый и Бен-Ами пойдут за вами и перережут провода.

— Не спеши, орел-разведчик! — повернувшись на переднем сиденьи, сказал Уэйнграсс. — Эта моссадовская реликвия, которая сидит рядом со мной, ни черта не смыслит в сигнализации, разве что может привести ее в действие.

— Это не совсем так, Менни, — запротестовал Бен-Ами.

— Ты же наверняка найдешь провода, которые ведут к поддельным патронам, рассчитанным на олухов наподобие вас. Вы устроите здесь итальянский фестиваль! Я собираюсь пойти вместе с ними.

— Мистер Уэйнграсс, — произнес Голубой с заднего сиденья, — а вдруг у вас начнется очередной приступ кашля, который мы все, к сожалению, неоднократно слышали.

— Не начнется, — просто ответил архитектор. — Я уже говорил вам, что там находится мой сын.

— Я ему верю, — сказал стоявший у окна Серый. — Хотя мне придется поплатиться жизнью, если я ошибаюсь.

— Ты ходишь вокруг да около, Пустозвон.

— Ну знаете, это уже переходит…

— Замолчи! Пойдемте.

Если бы в это время на Тужжар-Роуд находился бесстрастный наблюдатель, последующие минуты представились бы ему как сложный ход больших часов. Каждое зубчатое колесико вращало другое, которое в свою очередь передавало движение дальше, приводя в действие механизм. И никаких сбоев, нарушения последовательности или неверного движения.

Агенты Красный и Черный сняли двух охранников, стоявших перед дверью, прежде чем те поняли, что в сотне метров от них находится враг Красный сбросил свою куртку, натянул на себя форму одного из охранников, застегнул ее, надел кепку с козырьком, надвинул ее на лоб и устремился к стеклянным дверям. Затем легонько постучал, держась рукой за ягодицы и при помощи забавных жестов умоляя пустить его внутрь в туалет. Расстройство желудка здесь всеобщее бедствие; сидевший внутри мужчина рассмеялся, отложил газету и нажал кнопку, находившуюся на столе. Был включен автоматический прерыватель. Красный и Черный ворвались в помещение, и не успел ночной вахтер понять, какую он оплошность допустил, как, отключившись, свалился на мраморный пол. Далее появился Серый, волочивший прихрамывающего охранника через левую дверь, которую он придержал, прежде чем та успела закрыться, за ними — Эммануэль Уэйнграсс. В руках у него была куртка, которую снял Красный. По сигналу Черный выбежал за вторым охранником, пока Уэйнграсс придерживал дверь. Когда все собрались внутри, Красный и Серый связали и воткнули кляпы троим охранникам, сидевшим за широким столом приемной. Черный достал из кармана длинный шприц, снял пластмассовую упаковку, проверил наличие содержимого и сделал укол каждому находившемуся без сознания арабу. Затем трое десантников оттащили троих неподвижных служащих Сахалхуддина в самые отдаленные места огромного вестибюля.

— Отступите в тень! — шепотом велел Красный Уэйнграссу. — Поднимитесь в коридор лифтом.

— Что?..

— Я слышу чьи-то шаги снаружи!

— Правда?

— Вероятно, два или три человека. Быстрее!

Тишина. А за толстой стеклянной дверью появилось двое совершенно пьяных американцев, которые, покачиваясь, шли по мостовой. Донеслась знакомая мелодия, впрочем, слова скорее произносили, нежели напевали: «К столам, накрытым в Мори, туда, где нам так нравится…»

— Сукин сын, как это ты их услышал? — удивленно спросил Уэйнграсс.

— Направляйся за здание, — сказал Черному Серый. — Знаешь, как туда добраться?

— Я ознакомился с планом. Буду ждать твоего сигнала и сниму последнего охранника. У меня еще полшприца волшебного эликсира.

Черный исчез в южном коридоре, а Серый в это время уже бежал через вестибюль Сахалхуддина. Сейчас Уэйнграсс был впереди него и направлялся к стальной двери, ведущей в подвал здания.

— Черт побери, — воскликнул Менни, — она закрыта.

— Этого следовало ожидать, — хмыкнул Серый, доставая из кармана небольшой черный тюбик и открывая его. — Это не проблема. — Десантник выдавил из тюбика похожий на замазку гель, обмазал им вокруг замка и вставил туда бикфордов шнур длиной в один дюйм. — Отойдите назад, пожалуйста. Взрыва не последует, но будет очень жарко.

Уэйнграсс наблюдал, как горевший гель стал ярко-красным, а затем ярко-голубым. Такого цвета он никогда не видел. Прямо у него на глазах сталь расплавилась и весь замок вывалился.

— А ты ничего, Пусто…

— Не говорите так.

— Пойдем, — улыбнулся Менни.

Они нашли систему сигнализации, которая была вмонтирована в огромную стальную панель в северном конце подземного комплекса Сахалхуддина.

— Это страж более высокой квалификации, — пробормотал архитектор, доставая кусачки из левого кармана. — Для каждых шести проводов есть две фальшивые коробки, каждый вывод охватывает площадь от пятнадцати до двадцати тысяч квадратных футов. Принимая во внимание размер сооружения, здесь не более восемнадцати проводов.

— Восемнадцать проводов, — нерешительно повторил Серый. — Это означает шесть фальшивых коробок.

— Вот именно, Пустозвон. Не обращай на меня внимания. Кстати, как только мы перережем один из них, на улице раздастся рок-музыка в исполнении ревущего оркестра. Любишь рок-музыку?

— А как вам удастся их различить? Вы же сами сказали, что предварительно закодированные провода предназначены для дилетантов наподобие Бен-Ами. Как вы сможете их узнать?

— Благодаря механикам, мой друг. Неряшливые евреи, которые работают над этим оборудованием, терпеть не могут читать схемы, поэтому они упрощают их для себя и тех, кто будет обслуживать эти системы. На каждом фальшивом проводе ближе к главной клемме они делают отметку, обычно при помощи плоскогубцев. Ну а после ввода системы в действие они требуют деньги и говорят, что потратили целый час на определение фальшивых коробок, так как схемы были нечеткие — а они всегда нечеткие.

— А что если вы ошибаетесь, мистер Уэйнграсс? Представим себе, что здесь работал честный механик.

— Исключено. Я-то уж знаю евреев, — ответил Менни, доставая из правого кармана небольшой электрический фонарь и стамеску. — Живее взломай панель. У нас есть приблизительно восемьдесят-девяносто секунд на то, чтобы перерезать двенадцать проводов. Представляешь? Эта дешевка Хасан сказал, что гальванические элементы слабые. Продолжай!

— Я могу использовать гель, — сказал Серый.

— И запустишь всю сигнализацию, включая и противопожарную систему. Мещуга! А не пошел бы ты…

— Вы меня очень огорчаете, мистер…

— Заткнись и займись работой. — Архитектор вручил Серому долото, которое взял у Хасана, зная, что оно им понадобится, судя по планам охраны Сахалхуддина. — Только делай все быстро и осторожно, такие вещи очень чувствительны.

Десантник вогнал стамеску под замок панели и с силой, равной силе трех обычных мужчин, нажал, после чего панель с треском отскочила.

— Дайте мне фонарь, а сами ищите провода, — сказал израильтянин.

Двигаясь справа налево, Уэйнграсс озабоченно переходил от одного провода к другому Восемь, девять, десять… одиннадцать.

— Где же двенадцатый? — прошипел Менни. — Должен быть еще один.

— Вот он. На нем отметка. — Серый прикоснулся к седьмому проводу. — Он рядом с третьим фальшивым проводом. Вы его пропустили.

— Готово, я добрался до него, — промолвил Уэйнграсс и вдруг закашлялся. Скорчившись пополам на полу, он изо всех сил старался унять страшный кашель.

— Продолжайте, мистер Уэйнграсс, — ласково сказал Серый, тронув старика за плечо. — Не сдерживайтесь. Вас никто не слышит.

— Я ведь обещал, что не буду.

— Есть обещания, выполнение которых от нас не зависит, сэр.

— Перестань быть таким чертовски вежливым!

Кашлянув в последний раз, Менни с трудом встал на ноги. Десантник специально не предложил свою помощь.

— Ладно, дружище-солдат, — сделав глубокий вдох, произнес Уэйнграсс, — с нашей точки зрения это место уже не представляет опасности. Давай займемся поисками моего мальчика.

Серый придерживался иной позиции.

— Невзирая на вашу вредность, я вас уважаю, сэр, — сказал он, — и в целях вашей безопасности не могу позволить вам сопровождать нас и дальше.

— Ты что?

— Мы не знаем, что происходит на верхних этажах.

— А я знаю! Там мой сын!.. Дай мне пистолет, Пустозвон, а не то я пошлю телеграмму министру обороны Израиля, в которой сообщу ему, что у тебя есть свиноферма! — Уэйнграсс вдруг лягнул десантника по голени.

— Вы неисправимы, — пробормотал Серый, даже не шевельнув ногой. — Невозможны!

— Живей, баббелах. Небольшой пистолет. Я знаю, у тебя есть.

— Пожалуйста, не стреляйте, пока я вам не скажу, — сказал десантник, приподнимая штанину на левой ноге и доставая небольшой револьвер, прикрепленный под коленом.

— Кстати, я случайно не рассказывал тебе, что состоял в Хаданахе?

— Хаданахе?

— Именно. Мы с Менашемом участвовали во многих драках.

— Но Менашем никогда не состоял в Хаданахе.

— Должно быть, это был какой-то другой плешивый парень. Вперед, дружище!

Стоявший в полумраке у входа в Сахалхуддин Бен-Ами сжимал в руках Узи и поддерживал связь по рации.

— Но почему он с тобой? — спросил он Серого.

— Потому что это не старик, а стихийное бедствие, — раздраженным голосом ответил Серый.

— Это не ответ! — настаивал Бен-Ами.

— У меня другого нет. Конец связи. Мы подошли к шестому этажу. Я свяжусь с тобой, если будет возможно.

— Понятно.

Двое десантников встали по обе стороны широких двойных дверей, расположенных справа от лестничной площадки; третий стоял на другом конце коридора у единственной двери, через щель которой снизу проникал свет. Эммануэль Уэйнграсс с неохотой остался на мраморной лестнице. От волнения у него в груди возникали хрипы, но он решительно их подавлял.

— Давай! — прошептал Серый.

Двое дюжих парней, навалившись плечами на дверь, с грохотом открыли ее, но тут же упали на землю, так как двое арабов в халатах, стоявшие в противоположных концах комнаты, повернувшись, начали в них стрелять. Однако их оружие не шло ни в какое сравнение с бластером. После двух вспышек из механического оружия израильтянина оба тут же упали. Третий и четвертый араб попытались бежать. Один, тот, который был в белом халате, выскочил из-за огромного эбенового стола.

— Стоять! — крикнул Серый. — Или оба умрете!

Темнокожий мужчина в халате из дорогой верблюжьей шерсти неподвижно застыл на месте, затем перевел сердитый взгляд на израильтянина.

— Ты понимаешь, что натворил? — спросил он низким угрожающим голосом. — Система сигнализации в этом здании одна из лучших в Бахрейне. Власти будут здесь с минуты на минуту. Сдай оружие или будешь убит.

— Приветствую тебя, гниющий мусор, — крикнул Эммануэль Уэйнграсс, который, шаркая ногами, как раз вошел в комнату. Так ходят пожилые люди, когда ноги уже не слушаются их так же хорошо, как раньше, особенно после такого сильного напряжения. — Система не так уж и хороша, особенно если ты передоверяешь контракт пяти или шести сотням человек.

— Ты?!.

— А кто же еще? Мне нужно было покончить с тобой еще много лет назад в Басре. Но я знал, что мой мальчик снова найдет тебя, ты, земная накипь. Все было делом времени. Где он?

— В обмен на его жизнь моя.

— Не в твоем положении торговаться.

— Как сказать, — прервал его Махди. — Он сейчас на пути к не отмеченному ни на одной карте аэродрому, с которого самолет отправится к морю. Место назначения — мелководье Катара.

— Акулы, — тихо сказал Уэйнграсс, в глазах которого вспыхнула холодная ярость.

— Вот именно. Один из случаев, когда природа становится полезной. Ну так как, будем договариваться? Только я могу их остановить.

Старый архитектор, хрупкое тело которого вздрагивало при глубоких вдохах, уставился на высокого, темнокожего человека в халате. Напрягая свой голос, он ответил:

— Договорились. И предупреждаю: лучше сдержи слово и освободи его или я напущу на тебя армию наемников.

— Ты всегда был таким мелодраматичным, иудей! — Махди взглянул на часы. — Они должны вылететь на рассвете. Как только я выйду, сразу же позвоню. Самолет не отправится по маршруту, но ты и твоя маленькая армия, или как там она называется, уберетесь отсюда.

— И думать не смей о каких-либо уловках, ты, шарик из дерьма! Мы заключили сделку.

— Ну уж нет, — молниеносно выхватив свой нож, Серый бросился на Махди, схватил его за халат и швырнул на стол. — Никаких сделок, никаких договоров, никаких переговоров или чего-либо в этом роде. В данный момент речь идет о твоей жизни! — Серый воткнул кончик ножа чуть ниже левого глаза чикагца. Махди вскрикнул, когда кровь, скатившись по щеке, попала ему в открытый рот. — Звони сейчас же или потеряешь сначала этот глаз, затем другой! После этого ты уже не увидишь, куда вонзится мой нож! — Десантник, перегнувшись, схватил телефонный аппарат, стоявший на столе, и швырнул его рядом с головой Махди, из которой шла кровь. — Вот твоя сделка, подонок! Дай мне номер. Я наберу его за тебя — просто чтобы убедиться, что это действительно аэродром, а не какие-то частные бараки. Назови его мне!

— Нет-нет, я не могу!

— Клинок вонзается!

— Нет, остановись! Не существует ни самолета, ни аэродрома.

— Лжец!

— Не сейчас. Они будут позже!

— Так расстанься же со своим первым глазом, обманщик!

— Он здесь! Остановись! Он здесь!

— Где? — стремительно бросившись к столу, заревел Менни.

— В западном крыле… в коридоре направо есть лестница, которая ведет к небольшой камере под крышей.

Эммануэль Уэйнграсс больше не слышал ничего. Он ринулся из комнаты на такой скорости, на какую ему только хватало дыхания.

— Эван! Эван!..

«Я брежу», — подумал Кендрик. Его звал человек, который в прежние времена был ему очень близок, и сейчас этот человек ободрял его. «Единственная привилегия приговоренного человека», — грустно усмехнулся Эван. Лежа на койке, он устремил взгляд вверх на окно. Луна все больше удалялась, ее свет угасал. Другую луну он уже не увидит. Вскоре наступит кромешная тьма.

— Эван! Эван!

Голос был очень похож на голос Менни. Он всегда появлялся в тот самый момент, когда был очень нужен своему младшему товарищу. И сейчас, перед концом, он появился, чтобы утешить его. «Менни, Менни, надеюсь, ты каким-то образом узнаешь, что я возвратился сюда! Что наконец-то я послушал тебя. Я нашел его, Менни! Другие тоже найдут, я знаю! Ты можешь мной гордиться».

— Проклятье! Кендрик! Где ты, черт тебя побери?

Этот голос не мог быть галлюцинацией! А также и шаги человека, с трудом продвигающегося по узкой лестнице! И еще чьи-то шаги! Боже праведный, неужели он уже умер?

— Менни?.. Менни! — крикнул он громко. — Это здесь! В этой комнате! Ломай дверь, голова и два уха!

Дверь маленькой комнаты с грохотом распахнулась.

— Отвратительный мальчишка! — крикнул Эммануэль Уэйнграсс, увидев, как Кендрик, пошатываясь, встает с тюремной койки. — Неужели уважаемый конгрессмен должен себя так вести? Я думал, что дал тебе воспитание получше.

Со слезами на глазах отец и сын заключили друг друга в объятия.

Все они сидели в гостиной Хасана, обставленной на западный манер. Бен-Ами занял телефон после того, как его освободил Уэйнграсс, который долго и воодушевленно разговаривал с молодым султаном Ахметом, находившимся в Маскате. В пятнадцати футах от них, вокруг большого стола в столовой, собралось семь должностных лиц, представляющих правительства Бахрейна, Омана, Франции, Объединенного Королевства Великобритании, Западной Германии, Израиля и Организации Освобождения Палестины. По договоренности среди них не было представителя Вашингтона, но Америка могла не опасаться за соблюдение своих тайных интересов.

За столом был Эммануэль Уэйнграсс, и сидел он между представителями Израиля и ООП.

Эван находился рядом с раненым Яковом; оба сидели в креслах, им была оказана такая любезность, поскольку они пострадали сильнее всех.

— Я слышал ваши слова в «Арадусе», — сказал тихо Яков. — И я много думал над ними.

— Это все, что я просил вас сделать.

— Это сложно, Кендрик. Нам пришлось так много испытать, не мне, конечно, но нашим отцам и матерям, дедушкам и бабушкам.

— И их предкам, — прибавил Эван. — Ни один человек, способный чувствовать и обладающий хоть каким-то умом, не может этого отрицать. Но и палестинцы не были виноваты в погромах и резне. Они сами стали новыми жертвами, хотя и не понимали почему.

— И все же они убивают! Они убили двух моих братьев и неисчислимое количество других евреев…

— Когда-нибудь этому нужно положить конец. Все это — ужасные, бессмысленные жертвы.

— Мне нужно подумать.

— Это уже начало.

Сидевшие вокруг стола люди вдруг поднялись со своих мест, раскланялись и, миновав гостиную, направились к входной двери, а затем к служебным автомобилям, не обращая ни на кого внимания. Хасан, хозяин дома, прошел через арку и обратился к оставшимся гостям. Сначала его слова почти невозможно было расслышать, так как Эммануэль Уэйнграсс, скорчившись, раскашлялся в столовой. Эван начал подниматься, но Яков схватил его за руку. Кендрик понял его; кивнув головой, он опять уселся на место.

— Американское посольство в Маскате будет освобождено через три часа, террористов под конвоем проведут к кораблю, который стоит в порту и предоставлен Сагибом аль-Фаррахкалифом, — сообщил Хасан.

— А как поступят с ним? — сердито спросил Кендрик.

— Ответ будет дан, но лишь в этой комнате и больше нигде. Я получил инструкции из королевского дома и должен сообщить вам, что все это не должно отсюда выйти. Всем понятно и все согласны?

Все кивнули утвердительно головами.

— Сагиб аль-Фаррахкалиф, известный как Махди, будет казнен без суда и приговора, так как его преступления против человечества настолько чудовищны, что не заслуживают быть удостоенными юриспруденции. Как говорят американцы, мы сделаем это «по-своему».

— Можно мне сказать пару слов? — спросил Бен-Ами.

— Конечно, — ответил Хасан.

— Все уже готово к тому, чтобы я и мои коллеги отправились самолетом обратно в Израиль. Так как ни у кого из нас нет паспортов и документов, эмир предоставил в наше распоряжение специальный самолет. Через час мы должны находиться в вестибюле аэропорта. Простите за наш внезапный отъезд. Уходим, джентльмены.

— Простите нас, — кивнув головой, сказал Хасан, — за то, что не можем выдать вам денежное вознаграждение в знак благодарности.

— У вас не найдется виски? — спросил Красный.

— Все, что пожелаете.

— Отлично! Обратное путешествие будет очень долгим, а я ненавижу болтаться в воздухе.

Эван Кендрик и Эммануэль Уэйнграсс сидели в креслах в гостиной Хасана. Они ожидали дальнейших инструкций от раздраженного, озадаченного американского посла, которому разрешили контактировать с ними только по телефону. Все было так, как будто два старых друга никогда и не расставались — неоднократно попадавший впросак студент и ворчливый учитель.

Несмотря на это, студент был командиром, и учитель это понимал.

— Ахмет, должно быть, поднялся в воздух с облегчением, — отхлебывая бренди, сказал Эван.

— Есть кое-что, помешавшее ему улететь.

— О?

— Кажется, существует группа, которая хотела бы избавиться от султана, отправить его обратно в Штаты, так как считают Ахмета слишком молодым и неопытным, чтобы справиться с такими вещами. Он назвал их самонадеянными крупными оптовиками и пригласил их в свой дворец, чтобы все уладить.

— Что еще?

— Есть еще одна компания, которая хотела бы наложить на все свою лапу, взорвать посольство, короче, сделать все, чтобы их страна не развивалась. Это психи с автоматами. Кстати, это те же люди, которые были завербованы Консульским Отделом, чтобы увезти тебя из аэропорта.

— Что Ахмет собирается с ними делать?

— А ничегошеньки, чтобы твое имя не выкрикивали со всех минаретов. Если он их прижмет к ногтю, они завопят о причастности Госдепартамента, и все безумцы на Среднем Востоке изменят свой курс.

— Ахмету виднее. Оставим их в покое.

— И последнее. Он обязан предать дело гласности и убить всех этих мерзких ублюдков.

— Нет, Менни, так нельзя. Это будет продолжением террора.

— Неверно! — крикнул Уэйнграсс. — Ты ошибаешься! Их все время нужно учить на примерах, пока все они не узнают, какую цену должны заплатить! — Вдруг у старика опять начался длительный приступ кашля. Лицо его стало багровым, а вены на шее и лбу посинели и вздулись.

Эван схватил своего старого друга за плечо, помогая ему выпрямиться.

— Мы обсудим это позже, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты возвратился вместе со мной, Менни.

— Из-за этого? — Уэйнграсс покачал головой. — Это просто бронхит. Во Франции отвратительная погода, только и всего.

— Я думал о другом, — солгал Кендрик. — Ты мне нужен.

— Зачем?

— Возможно, я займусь несколькими проектами. И мне понадобится твой ум. — Это снова была ложь, поэтому Эван быстро прибавил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее: — А также нужно полностью реконструировать мой дом.

— Мне казалось, ты его только что построил.

— Я был занят другим и не обращал на это внимания. Проект здания ужасен. Нет даже половины того, что мне хотелось бы видеть — горы, озера…

— Ты никогда не был большим знатоком схематического интерьера.

— Прошу тебя. Ты мне нужен.

— У меня дела в Париже. Нужно отправить деньги, я дал слово.

— Пошли мои.

— Миллион?

— Даже десять, если нужно. Я ведь здесь, а не в брюхе акулы… Не буду умолять тебя, Менни, но ты действительно мне нужен.

— Ладно, разве что на недельку-другую, — проворчал вспыльчивый старик. — В Париже я тоже нужен, сам знаешь.

— Да, я знаю. Без тебя весь город вымрет, — с облегчением ответил Эван.

— Что?

К счастью, зазвонил телефон, и Кендрику не пришлось повторять фразу. Поступили инструкции.

— Я человек, с которым вы никогда не встречались и не общались, — сказал Эван, разговаривая по платному телефону на Эндрюсской базе Военно-Воздушных сил в Виргинии. — Я направляюсь в горы, где я был последние пять дней. Это понятно?

— Понятно, — ответил Френк Сван, заместитель директора Консульского Отдела Госдепартамента.

— Не буду даже пытаться благодарить вас.

— И не надо.

— А я и не могу, поскольку не знаю вашего имени.

Над клавиатурой, сгорбившись, сидел усталый человек. Он беспрерывно делал глубокие вдохи, как будто каждый вдох помогал функционировать его организму. Следя за развитием событий в Бахрейне, он не спал почти сорок восемь часов. А там была засекреченность, прекращение связи… молчание. Он подумал, что сейчас ограниченный круг введенного в курс дела персонала Госдепартамента и ЦРУ тоже может вздохнуть с облегчением, чего не мог позволить себе раньше. Вместо этого все дружно затаили дыхание в ожидании развязки. Но все уже позади. Все закончилось. Субъект улетел. Он победил. Человек приступил к печатанию.