Повестка дня — Икар

16

Год спустя.

Воскресенье.

20 августа, 20.30.

Подъезжая по одному к особняку, расположенному на берегах Чесапикского залива, пять лимузинов, похожих на тихие элегантные фаэтоны, высаживали своих пассажиров перед мраморной лестницей, ведущей ко входу с колоннами. Если бы случайно оказавшиеся на шоссе или на улицах поселка, расположенного на восточном побережье Мэриленда, посторонние наблюдатели проявили излишнее любопытство, они бы не поняли, что прибывшие приехали по срочному делу. На первый взгляд, это была просто очередная неофициальная встреча чрезвычайно богатых людей, обычное зрелище на территории, где проживали могущественные финансовые маклеры. Процветающий местный банкир, выглянув из своего окна и увидев подъезжавшие сверкающие лимузины, с удовольствием послушал бы, о чем разговаривают мужчины, попивающие бренди или играющие в бильярд. Увы, об этом он мог только мечтать.

Чрезвычайно богатые люди проявляли щедрость к своему прежнему городскому окружению, и благодаря им горожане становились богаче, подбирая крошки с их столов. Часто это были премиальные оказывающим услуги по дому и в саду, родственники которых постоянно увеличивали штат рабочих и служащих, но хозяева ни разу не возроптали, поскольку по возвращении из Лондона или, скажем, Парижа они находили свои владения в полном порядке. А для людей, которые имели более высокий профессиональный уровень, иногда во время дружественного застолья в коммерческой таверне, расположенной в центре города, были наготове чаевые в виде акций.

Банкиры, лавочники и испытывавшие благоговейный трепет жители обожали своих благодетелей. Спокойно и непоколебимо они хранили секреты этих выдающихся мужчин и женщин. И если для сохранения тайны нужно было изредка преступить закон, что же, это было не такой уж большой платой. Да и зачем распространять сплетни, давать пищу для скандальных хроник разным там газетенкам и журналам? Любой заурядный человек мог, напившись, буянить на улице, драться до крови со своей женой или соседом и даже попасть в автомобильную катастрофу, но никому не придет в голову сделать его фотоснимки, а затем поместить их во всех бульварных газетах. Почему же уделяют такое внимание богатым, чтобы обеспечить сенсационным чтивом людей, у которых нет даже крупицы того таланта, которым обладают эти люди? Совсем другое — богатые. Они предоставляли работу и щедро одаривали, занимаясь благотворительностью, и всегда старались хоть немного облегчить жизнь людям, с которыми контактировали. Так какой же смысл их подводить?

Такова была логика городских жителей. Местная же полиция шла на небольшой компромисс, и книги записей были гораздо чище, чем могли быть на самом деле; это способствовало налаживанию гармонических связей, а также надежному сохранению тайн в этом привилегированном районе, где и находилось имение, расположенное на Чесапикском заливе.

Но понятие тайны — вещь относительная. То, что для одного человека секрет, для другого всего лишь объект шуток. К примеру, некий правительственный файл с грифом «секретно» очень часто появлялся в открытой печати, зато любовное увлечение видного члена кабинета сохранялось в большом секрете от его жены.

Словом, пять лимузинов проезжали этой ночью через деревню Синвид, направляясь к Чесапикскому заливу, в атмосфере полной секретности.

Внутри огромного дома, в крыле, расположенном у самой воды, находилась обставленная в чисто мужском вкусе библиотека с высокими потолками. Здесь преобладала кожаная и полированная мебель. Стрельчатые окна возвышались над скульптурами, расположенными перед домом. Сбоку от окон стояли кресла из мягкой коричневой кожи, рядом с ними — торшеры. Справа, в отдаленном углу комнаты, был письменный стол из вишневого дерева и вращающийся стул с высокой спинкой. Но более всего бросался в глаза огромный круглый стол в центре комнаты. За ним проводились деловые встречи. Похоже, в этой комнате было продумано все до мелочей. На столе перед каждым рабочим местом стояла латунная настольная лампа, которая освещала желтый блокнот. Создавалось впечатление, что небольшие яркие световые круги помогали сидевшим за столом сосредоточить свое внимание на пометках и не отвлекаться, рассматривая своих собеседников, так как другого освещения в комнате не было. В западной части библиотеки над книжными полками к верхнему карнизу была прикреплена длинная черная труба, из которой при нажатии кнопки выходил серебристый экран, который, опустившись к паркетному полу, занимал полстены, точно так же, как в данный момент.

Но это было лишь частью необычного технического оснащения. В восточную стену была встроена выдвигаемая при помощи электроники консоль с аудиовизуальными узлами, включающими проекторы для показа прямых телевизионных передач, видеофильмов, фильмов, слайдов и воспроизведения магнитофонной записи. При помощи перископического диска с дистанционным управлением, установленного на крыше, сложная аппаратура была способна улавливать спутниковые и коротковолновые передачи со всего земного шара. Такому оборудованию наверняка позавидовали бы и Белый Дом, и Пентагон, и Управление Национальной Безопасности. Стоило нажать кнопку, и весь мир — его прошлое и настоящее — могли предстать перед глазами посетителей этой удивительной комнаты.

А вот в дальнем правом углу можно было увидеть любопытный анахронизм. В нескольких футах от уставленной книгами стены обособленно стояла старая печка времен Франклина с дымовой трубой, поднимавшейся к потолку. Самым удивительным было то, что печка горела несмотря на то, что в Чесапикском заливе был теплый влажный вечер.

Эта печка имела существенное значение для встречи, которая вот-вот должна была состояться на побережье Синвид Холлоу. Все записи необходимо было сжечь, блокноты тоже, так как ни одно слово, произнесенное этими людьми, не должно было выйти за пределы дома. Ведь слова эти могли повлечь за собой отставку правительств, подъем и падение экономики; от решений находящихся в доме зависело ускорение начала войны или ее предотвращение. Они получили в наследство самую могущественную секретную организацию в свободном мире.

Их было пятеро.

— Через два года, в ноябре, подавляющим большинством голосов президент будет переизбран на повторный срок, — сказал седовласый мужчина с аристократическим лицом и орлиным профилем, сидевший во главе стола. — Для этого необязательно было заниматься прогнозированием. Президент владеет ситуацией и не допустит серьезных просчетов, так что тут никто ничего не сможет сделать, в том числе и мы. Тем не менее мы должны подготовиться и иметь под рукой своего человека.

— Странный термин — «наш человек», — заметил стройный лысеющий мужчина с впалыми щеками и большими спокойными глазами, которому было где-то за семьдесят. — Придется нам поспешить. И опять-таки все может измениться. Президент такой очаровательный, такой обаятельный человек, он так хочет всем нравиться…

— И не блещет умом, — вмешался в разговор широкоплечий темнокожий крепыш среднего возраста. Его голос был спокойным и холодным, безупречно сшитая одежда свидетельствовала о тонком вкусе и большом богатстве. — Лично я не питаю к нему неприязни, так как у него нормальные инстинкты. Он порядочный и, возможно, даже хороший человек. Это бросается людям в глаза. Нет, дело не в нем. Всему виной ублюдки, которые за ним стоят — они так далеко, что, весьма вероятно, он даже не догадывается об их существовании или знает их только как людей, финансирующих кампанию.

— Он не знает, — произнес четвертый — полный розовощекий мужчина среднего возраста с беспокойными глазами, смотревшими из-под копны густых рыжих волос. Твидовый пиджак с накладными заплатами на локтях свидетельствовал о том, что ему приходится проводить много времени за письменным столом. — И даю голову на отсечение, что еще до того, как закончится его первый срок, будет допущен серьезный промах.

— Вы проиграете, — произнесла пожилая женщина с серебристой сединой — пятый член группы. На ней было элегантное черное шелковое платье и почти не было украшений. — И не потому, что вы недооцениваете его, а так оно и есть на самом деле, а потому, что президент и те, кто за ним стоит, делают все, чтобы он стал непобедимым как политик. Уверена, что до тех пор, пока его оппозиция не потеряет почти все голоса, не последует никаких серьезных решений. Другими словами, они не собираются сдавать позиций и берегут силы на второй срок.

— В таком случае вы согласны с Джекобом, который предлагает действовать без проволочек, — сказал седой Сэмюэль Уинтерс, кивнув в сторону человека с изможденным лицом — Джекоба Менделя, сидевшего справа от него.

— Конечно же, я согласна, — ответила Маргарет Лоувел, небрежно пригладив свои волосы, затем вдруг наклонилась вперед, крепко опираясь локтями о стол, и сжала руки в кулаки. Это был чисто мужской жест, который сделала очень женственная женщина, но никто за столом не заметил этого. Центральное место сейчас занимал ее разум. — Если подойти к этому реально, я не уверена, что мы сможем действовать достаточно быстро, — произнесла она спокойным голосом. — Возможно, нам придется подумать о более крутых мерах для достижения цели.

— Нет, Мэг, — вмешался в разговор сидевший слева от Лоувел рыжеволосый ученый Эрик Сандстром. — Все должно быть совершенно естественным и приличествовать слабому правительству, которое превращает пассив в актив. Таким должен быть наш подход. Любое отклонение от принципа естественного развития — природа ведь вещь непредсказуемая — вызовет смятение и вполне естественное сопротивление. Дело очень даже может дойти до военного режима.

Гидеон Логан утвердительно кивнул большой темноволосой головой, губы его искривились в улыбке.

— О, они будут плясать вокруг костров, арестовывая всех прогрессивно мыслящих людей и постепенно разрушая государство. — Он остановился, глядя на Маргарет, сидящую напротив.

— Речь шла не о мелодраме, — настаивала на своем Лоувел. — Никаких выстрелов из оружия в Далласе или ненормальных парней с удавками. Я имела в виду лишь время. У нас есть время?

— При рациональном использовании — да, — ответил Джекоб Мендель. — Основным фактором является кандидат…

— В таком случае давайте перейдем к нему, — перебил его седой Сэмюэль Уинтерс. — Как вам уже известно, наш коллега мистер Варак завершил поиск и убежден, что нашел подходящего человека. Не стану утомлять вас рассказами о том, сколько кандидатов он перебрал, скажу лишь одно: он учел наши ориентировочные пожелания — ценные качества, которые, на наш взгляд, должны быть присущи кандидату, и склонности, которые для нас нежелательны. По-моему, он раскопал чудесную, хотя и весьма неожиданную кандидатуру. Не буду говорить вместо нашего друга — он сам с этим прекрасно справляется, но я бы был не прав, умолчав о том, что на наших многочисленных встречах Милош проявил такую же приверженность нашему делу, как и его дядя Антон Варак к нашим предшественникам пятнадцать лет назад. — Уинтерс умолк; пронизывающий взгляд серых глаз по очереди останавливался на каждом сидевшем за столом человеке. — Вероятно, это позволяет европейцу, лишенному привилегий, нас понять, осознать причину нашего существования. Мы наследники Инвер Брасса, воскрешенного из мертвых нашими предшественниками. Мы сами были бы избраны теми людьми, если бы их поверенные определили, что наши жизни будут служить продолжению того курса, который они предвосхитили. Когда каждому из нас вручили запечатанные конверты, мы все поняли. Нет более высоких привилегий, выгод и положения в обществе, чем те, которые мы уже имеем. Обладая своими способностями, мы получили свободу, дарованную лишь немногим в нашем ужасно беспокойном мире. Этому способствовало наше везение, невезение других, а возможно, мы получили ее по наследству. Но эта свобода налагает на нас и огромную ответственность, которую мы взяли на себя точно так же, как это много лет назад сделали наши предшественники. Мы должны максимально использовать свои возможности, чтобы сделать нашу страну лучшей, а значит, и улучшить мир. — Откинувшись на спинку кресла, Уинтерс развел руками и качнул головой; голос его был неуверенным, даже вопрошающим. — Видит Бог, нас никто не избирал, мы не являемся божьими помазанниками и, конечно же, никакие стрелы молний не ударили с небес, являя собой послание с Олимпа. Но мы занимаемся своей работой, потому что это в наших силах. И делаем это, потому что верим в наше коллективное беспристрастное мнение.

— Не надо оправдываться, Сэм, — мягко перебила его Маргарет Лоувел. — Ну, а что касается коллективного мнения, то мы все же отличаемся друг от друга и не представляем собой единственный цвет спектра.

— Не знаю даже, как это понимать, Маргарет, — сказал Гидеон Логан, брови которого поднялись в притворном удивлении, когда члены Инвер Брасса рассмеялись.

— Дорогой Гидеон, — ответила Лоувел, — откуда у вас такой великолепный загар? Палм-Бич в это время года?

— Кому-то же нужно было ухаживать за вашим садом, мадам.

— Если вы ухаживали, значит, я осталась бездомной.

— Очень даже может быть. Фактически консорциум пуэрториканских семей сдал собственность в аренду общине. — Над столом пронесся тихий смешок. — Простите, Сэмюэль, за наше неуместное легкомыслие.

— Совсем даже наоборот, — вмешался Джекоб Мендель, — это признак здоровья и перспективы. Если мы вдруг когда-либо перестанем смеяться, особенно над нашими недостатками, нам здесь будет нечего делать…

— Несомненно, Джекоб прав, — все еще ухмыляясь, согласился Сандстром. — Это способствует сохранению хоть и небольшой, но дистанции между людьми и их затруднениями. Однако, может, все-таки перейдем к кандидату? Я совершенно очарован. Сэм говорит, что он прекрасный избранник, хотя и весьма необычен. В противном случае я бы подумал, что это кто-то с крыльями, этакий политический Пегас, если угодно.

— Мне и в самом деле нужно как-нибудь прочитать одну из книг Сэма, — задумчиво промолвил Мендель. — Он рассуждает, как раввин, но я его не понимаю.

— И не пытайтесь, — сказал Уинтерс, одарив Сандстрома нежной улыбкой.

— И все-таки вернемся к нашему кандидату, — повторил Сандстром. — Как я понял, Варак подготовил представление?

— С его обычным вниманием к мельчайшим деталям, — ответил Уинтерс, поворачивая голову налево и указывая на красный огонек, горевший за ним на консоли, встроенной в стену. — Наряду с этим он раскопал довольно необычную информацию, связанную с событиями, которые почти день в день имели место год назад.

— Оман? — спросил Сандстром, прищурившись от света собственной настольной лампы. — На прошлой неделе более чем в дюжине городов состоялись поминальные службы.

— Пусть мистер Варак все объяснит, — сказал седой историк, нажимая на вмонтированную в стол кнопку. В комнате раздался тихий звук зуммера; спустя несколько секунд дверь библиотеки распахнулась, и в полумраке появился и остановился на пороге полный блондин, возраст которого приближался к сорока годам. На нем был рыжевато-коричневый летний костюм и темно-красный галстук, широкие плечи, казалось, растягивали материал, из которого был сшит его пиджак.

— Мы готовы вас выслушать, мистер Варак. Пожалуйста, входите.

— Благодарю, сэр.

Милош прикрыл дверь, через которую проникал тусклый свет, и направился в отдаленный конец комнаты. Остановившись перед опущенным серебристым экраном, он вежливо поклонился, приветствуя членов Инвер Брасса. Яркий свет настольных ламп, отразившись от блестящей поверхности стола, освещал его лицо, увеличивая выдающиеся скулы и широкий лоб, над которым свисала копна аккуратно причесанных прямых светлых волос. Разрез глаз был слегка узковатым, что свидетельствовало о славянском происхождении; глаза были спокойными, проницательными, даже холодными.

— Очень рад вас всех снова видеть, — четко произнес он на английском, хотя в голосе чувствовался иностранный акцент.

— Приятно встретиться с вами, Милош, — ответил Джекоб Мендель.

С короткими приветствиями к чеху обратились и другие.

— Салют, Варак! — откинулся на спинку стула Сандстром.

— Вы хорошо выглядите, Милош, — кивнул Гидеон Логан.

— Он похож на футбольного игрока, — улыбнулась Маргарет Лоувел. — Не показывайтесь на глаза «Краснокожим». Им нужны крайние полузащитники.

— Футбол — не моя стихия, мадам.

— Я рассказал всем о ваших успехах, — сказал Уинтерс. — Прежде чем сообщить нам, кто этот человек, не могли бы вы нам рассказать, каковы были директивы.

— Скажу, сэр. — Пока Варак собирался с мыслями, его глаза блуждали вокруг стола. — Прежде всего наш кандидат должен иметь привлекательную внешность, но не быть «хорошеньким» или женственным. Нужен человек, максимально отвечающий запросам ваших создателей имиджей, любое отклонение создаст слишком много преград, а у нас мало времени. С точки зрения мужчин он должен быть мужественным, а с точки зрения женщин — обаятельным. Позже он должен произвести впечатление человека совершенно неподкупного и с происхождением, которое бы подтверждало это мнение. Естественно, у него не должно быть никаких секретов, которые он утаивает. В конце концов, поверхностный аспект — наиболее важный в поиске. «Наш человек» должен обладать такими привлекательными личными качествами, которые позволят поставить его в центр политических событий. Это должна быть фигура с настоящей или кажущейся сердечностью и спокойным юмором, с задокументированным подтверждением проявления мужества в прошлом, но ничего такого, что могло бы затмить президента.

— Его люди это не примут, — сказал Эрик Сандстром.

— В любом случае, сэр, у них не будет выбора, — мягко, но убежденно произнес Варак. — Процедура имеет четыре стадии. Через три месяца наш совершенно анонимный человек станет заметным; через шесть месяцев — хорошо известным, а в конце года он будет иметь коэффициент признания наравне с лидерами сената и парламента; точно так же он будет приобретать популярность в народе. Четвертый этап начнется за несколько месяцев до съездов и завершится появлением его фотографий на обложках «Тайм» и «Ньюсуик», а также хвалебных редакционных статей в основных газетах. При должном финансировании в нужных районах все это можно обеспечить. — Варак сделал паузу, затем продолжил: — Мне кажется, мы нашли подходящего кандидата.

Слегка удивленные члены Инвер Брасса уставились на координатора, затем переглянулись.

— Если мы его нашли, — проворковала Маргарет Лоувел, — и он спустится с гор, я выйду за него замуж.

— Я тоже, — сказал Гидеон Логан. — И наплевать на смешанные браки!

— Простите, — перебил Варак, — я не собирался идеализировать предполагаемого кандидата. Он самый обыкновенный человек, а те качества, которыми я его наделил, в большинстве своем являются результатом уверенности, вызванной его огромным состоянием, которое он сколотил чрезвычайно тяжелым трудом, при этом рискуя там, где необходимо, и в нужное время. Он чувствует себя спокойно, и ему ничего не нужно от других, так как он знает, на что способен сам.

— Кто он? — спросил Мендель.

— Позвольте вам его показать, — не ответив, вежливо промолвил Варак, доставая из кармана устройство дистанционного управления и отступив от экрана. — Возможно, кто-то из вас узнает его, и мне придется забрать обратно слова, касающиеся его анонимности.

На консоли вспыхнул свет, и на экране возникло лицо Эвана Кендрика. Фотография была цветной, и на ней очень хорошо был виден сильный загар, а также борода и пряди светло-каштановых волос, падающие на уши и на затылок. Прищурившись на солнце, Эван смотрел на поверхность воды, лицо его одновременно выражало сосредоточенность и тревогу.

— Он смахивает на хиппи, — недовольно заметила Маргарет Лоувел.

— Позвольте кое-что объяснить, — сказал Варак. — Снимок сделан на прошлой неделе во время путешествия, которое он осуществляет по рекам в районе Скалистых гор. Он путешествует без компании и проводника.

Чех начал переставлять слайды, меняя их каждые несколько секунд. На фотографиях Кендрик был запечатлен в те моменты, когда он преодолевал пороги, энергично балансируя на своем крошечном суденышке и кренгуя между вероломно выступавшими из воды скалами, окруженный брызгами бурной воды и пеной.

— Задержитесь на минутку! — крикнул Сэмюэль Уинтерс, внимательно смотревший через очки в черепаховой оправе. — Остановитесь на этом кадре, — попросил он, изучая фотографию. — Если я не ошибаюсь, он огибает излучину реки, направляясь к основному лагерю ниже Лава Фолз.

— Верно, сэр.

— В таком случае он уже прошел через пороги класса пять, которые находятся выше.

— Да, сэр.

— Без проводника.

— Да.

— Он ненормальный! Несколько десятилетий тому я преодолевал этот участок с двумя проводниками и был напуган до смерти. Зачем ему это нужно?

— Он занимается этим в течение многих лет, как только возвращается в Соединенные Штаты.

— Возвращается? — наклонился вперед Джекоб Мендель.

— Еще пять лет назад он был инженером-строителем и разработчиком. Его работа была сосредоточена в восточной части бассейна Средиземного моря и Персидского залива. Вы не представляете себе, как далеко от гор и рек расположена эта часть мира. Думаю, для него это было чем-то вроде отдыха, когда он менял обстановку. Он занимался делом неделю или около того, а затем направлялся на северо-восток.

— Один? — спросил Эрик Сандстром.

— В эти дни нет, сэр. Он часто привозил с собой спутниц.

— В таком случае он, безусловно, не гомосексуалист, — заметила единственная женщина Инвер Брасса.

— А у меня никогда такого и в мыслях не было.

— Вы также не упоминали ничего о его жене или семье, а это, я считаю, немаловажно. Вы просто сказали, что он сейчас путешествует один и, очевидно, у него отпуск.

— Он холост, мадам.

— Это может создать проблемы, — вставил Сандстром.

— Необязательно, сэр. В нашем распоряжении два года, чтобы исправить ситуацию, а вероятность того, что он может жениться в тот год, когда состоятся выборы, довольно большая.

— Минутку! — Мендель поправил свои очки. — Так вы говорите, он работал в бассейне Средиземного моря пять лет назад?

— Он тогда занимался технологическим проектированием. Затем продал фирму и уехал со Среднего Востока.

— Почему он так сделал?

— Произошел несчастный случай, в результате которого погибли почти все его служащие и их семьи. Их гибель потрясла его.

— Это случилось по его вине?

— Вовсе нет. За наладку оборудования отвечала другая фирма.

— Он извлек из этой трагедии какую-нибудь выгоду? — спросил Мендель, мягкий взгляд которого вдруг стал суровым.

— Наоборот, сэр. Я все очень тщательно проверил. Он продал фирму менее чем за половину ее рыночной стоимости. Даже поверенные того конгломерата, который купил фирму, были изумлены. Они были готовы согласиться на цену, в три раза большую.

Глаза представителей Инвер Брасса опять были устремлены на фотографию человека в накренившемся суденышке, обходившем поворот на бурных порогах.

— Кто делал снимки? — спросил Логан.

— Я, сэр, — ответил Варак. — Я шел за ним по пятам, а он меня так и не заметил.

Просмотр слайдов продолжался, и вдруг картина на экране резко изменилась. На «кандидате» уже не было грубой одежды, в которой он преодолевал пороги в бурлящей воде, или видавшего виды комбинезона, в котором он сидел у костра и готовил над ним пищу. Сейчас он был чисто выбрит, волосы подстрижены и причесаны, в темном деловом костюме он шагал по улице с кейсом в руке.

— Это Вашингтон, — сказал Эрик Сандстром.

— А сейчас он на ступеньках, которые ведут к ротонде, — прибавил Логан, разглядывая следующий слайд.

— Он на Холме, — вскользь заметил Мендель.

— Я его знаю! — воскликнул Сандстром, пальцами правой руки потирая висок. — Мне знакомо его лицо, с этим человеком связана какая-то история, но не вспомню какая.

— Это не та история, о которой я собираюсь вам поведать.

— Ладно, Милош, — решительным голосом произнесла Маргарет Лоувел. — Вполне достаточно и этого. Кто же он такой, черт побери?

— Его зовут Кендрик. Эван Кендрик. Он член Палаты Представителей от Девятого округа Колорадо.

— Конгрессмен? — удивился Джекоб Мендель; на экране сейчас была фотография Кендрика, стоявшего на ступеньках Капитолия. — Я никогда о нем не слышал, хотя думал, что знаю всех, кто там находится. Конечно, по имени, а не лично.

— Он там относительно недавно, и о его избрании не сильно распространялись. Он пробился в президентское окружение потому, что в этом округе не существует оппозиции, и первичная победа равносильна избранию. Я упомянул об этом потому, что в философском смысле конгрессмен не очень хорошо сочетается с политикой Белого Дома. Во время первичных выборов он не затрагивал важных национальных вопросов.

— Ближе к теме, — проворчал Гидеон Логан. — Так вы полагаете, что он такой же независимый, как, скажем, Лоувел Вейкер?

— Да, сэр.

— Спокойный, уверенный в себе новичок, не слишком влиятельные избиратели, — как бы резюмируя, промолвил Сандстром. — С этой точки зрения ваш аноним в безопасности. Возможно, даже слишком. Нет ничего более мало запоминающегося в политических кругах, чем только что избранный конгрессмен из неизвестного района, о котором никто ничего не слышал. Денвер в Первом округе, Боуведер — во Втором, Спрингс — в Пятом… А где этот Девятый округ?

— На юго-запад от Теллурида возле границы Утаха, — ответил Джекоб Мендель и пожал плечами, как бы извиняясь за свою осведомленность. — У них были акции горнодобывающих компаний, довольно спекулятивные, к которым мы присматривались несколько лет тому назад. Но человек на экране — не тот конгрессмен, которого мы там встретили и который отчаянно пытался убедить нас гарантировать размещение выпуска акций на рынке.

— Вы подписали, сэр? — спросил Варак.

— Нет, — ответил Мендель. — Честно говоря, риск превышал рассчитанный риск вложенного капитала.

— То, что вы в Америке называете «возможным жульничеством».

— У нас не было доказательств, Милош. Мы просто отказались.

— Но представитель Конгресса от этого округа сделал все возможное, чтобы заручиться вашей поддержкой?

— Да, действительно, так оно и было.

— Вот почему Эван Кендрик сейчас конгрессмен, сэр.

— О?

— Эрик, — перебил Гидеон Логан, наклонив большую голову, чтобы увидеть лицо Сандстрома. — Вы сказали, что знаете его, по крайней мере, вам знакомо его лицо?

— Знаю. Уверен, что знаю. Сейчас, когда Варак рассказал нам, кто он есть, думаю, что именно его я встречал на одном из этих бесконечных вечеров с коктейлем в Вашингтоне или Джорджтауне, и четко припоминаю, как кто-то рассказывал, что он замешан в какой-то истории… Впрочем, самой истории я не слышал.

— Но Милош сказал, что история, о которой вы подумали, совсем не та, о которой собирался рассказать он, — сказала Маргарет Лоувел. — Не так ли? — посмотрела она на Варака.

— Да, мадам. То, что я сказал профессору Сандстрому, несомненно относилось к тому, как Кендрика избирали. Он буквально купил выборы. Разозлившись, он похоронил своего оппонента, обрушив на него лавину местных публикаций и серию дорогостоящих собраний и митингов, которые скорее напоминали цирк, нежели политические ассамблеи. Говорили, что когда занимающий в то время пост конгрессмен жаловался на нарушение процедуры выборов, Кендрик сталкивал его со своими адвокатами, но не для того, чтобы обсудить избирательную кампанию, а наоборот, чтобы выставить на всеобщее обозрение поступки своего оппонента в его кабинете. Жалобы мгновенно прекращались, и Кендрик выигрывал.

— Можно сказать, что он пускает в ход свои деньги, когда его разозлят, — спокойно заметил Уинтерс. — Однако у вас есть гораздо более удивительная информация, мистер Варак. Чрезвычайно интересная информация! Продолжайте, пожалуйста.

— Да, сэр.

Чех нажал кнопку дистанционного управления, и на экране появилась следующая картинка. Кендрик и ступеньки к ротонде исчезли, а вместо них предстала снятая сверху истерическая толпа, бегущая по узкой улице, по обеим сторонам которой стояли здания явно мусульманского типа, мимо магазинов с арабскими вывесками.

— Оман. Год назад, — сказал Эрик Сандстром, посмотрев на Уинтерса. Представитель исторической науки кивнул.

Слайды быстро сменяли друг друга: хаос и кровавая бойня, трупы с многочисленными пулевыми ранениями и усеянные пулевыми отверстиями стены, вывороченные ворота посольства и ряды опустившихся на колени напуганных заложников за решетчатой конструкцией на верху крыши; крупным планом были показаны кричавшие молодые люди, угрожающе размахивающие оружием, широко разинутые рты, дикие фанатичные глаза. Вдруг на экране появилась фотография, явно выпадавшая из предыдущего ряда, но она тут же приковала внимание Инвер Брасса. Высокий темнокожий человек в длинной белой одежде и с головой, прикрытой готрой, был сфотографирован в тот самый момент, когда он выходил из отеля: затем экран разделили пополам, на нем появилась вторая фотография, на которой был запечатлен тот же человек, мчавшийся через арабский рынок, расположенный перед фонтаном. Фотографии остались на экране. Молчание недоумевавших людей прервал Милош Варак.

— Этот человек и есть Эван Кендрик, — сказал он просто.

На смену недоумению пришло изумление. Все, за исключением Сэмюэля Уинтерса, наклонились вперед, пытаясь получше рассмотреть увеличенную фигуру, находившуюся на экране. Варак тем временем продолжал:

— Эти снимки были сделаны офицером ЦРУ, имевшим свободу действий в соответствии с циркуляром 4–0: ее заданием было вести наблюдение за Кендриком, где бы он ни находился. Она проделала огромную работу.

— Она? — с одобрением подняла брови Маргарет Лоувел.

— Специалист по Среднему Востоку. Ее отец — египтянин, мать — американка из Калифорнии. Свободно владеет арабским, поэтому ее в критических ситуациях там постоянно использует ЦРУ.

— Там? — прошептал ошеломленный Мендель. — Что он делал там?

— Одну минутку, — произнес Логан, буравя темными глазами Варака. — Если я не прав, остановите меня, молодой человек, но я точно помню, что в прошлом году в «Вашингтон пост» была статья, в которой шла речь о неизвестном американце, способствовавшем примирению в Маскате в то время. Многие люди думали, что это был техасский Росс Перот, но больше в печати о нем не появилось ни слова. Об этой истории забыли.

— Вы не ошибаетесь, сэр. Эван Кендрик и есть тот неизвестный американец, но под давлением Белого Дома эту историю замяли.

— Почему? На этом он мог бы нажить огромный политический капитал, если он действительно внес свой вклад в урегулирование конфликта.

— Вопрос действительно был урегулирован только благодаря его вмешательству.

— В таком случае я ничего не могу понять. — Логан перевел взгляд на Сэмюэля Уинтерса.

— И никто этого не понимает, — развел руками Уинтерс. — Не существует никакого объяснения. Просто есть спрятанный в архивах файл, который Милошу удалось заполучить. Кроме этого документа, нет ничего, что свидетельствовало бы о связи Кендрика с событиями, имевшими место в Маскате.

— Госсекретарь даже получил памятную записку, где совершенно дезавуируется такая связь, — дополнил Варак. — Она бросает тень на конгрессмена, поскольку можно предположить, что он-де оппортунист-одиночка, политик, который хотел бы продвинуться, используя для этой цели кризис с заложниками; мол, он работал в Арабских Эмиратах, в основном в Омане, и теперь старается туда проникнуть с целью саморекламы. Было рекомендовано не привлекать его к операции в целях безопасности заложников.

— Но ведь совершенно очевидно, что они его привлекли! — воскликнул Сандстром. — Привлекли и использовали! Он бы туда не попал, если бы не они, ведь были приостановлены все гражданские рейсы. Боже праведный, должно быть, он вылетел под чужим именем.

— И это так же очевидно, как и то, что он не оппортунист-одиночка, — прибавила Маргарет Лоувел. — Перед нашими глазами человек, при содействии которого удалось урегулировать кризис. И этот человек ни разу даже не заикнулся о своем участии в этом деле. Почему?

— А действительно — почему? — обернулся к Вараку Гидеон Логан.

— Чтобы понять это, я и обратился к источнику.

— К Белому Дому? — спросил Мендель.

— Нет, к человеку, который должен был знать все о своем новобранце. Он руководит психологическим центром здесь, в Вашингтоне. Его зовут Френк Сван.

— Как вам удалось его найти?

— Нашел не я. Это сделал Кендрик.

— Но как вам удалось отыскать Кендрика? — не унималась Маргарет Лоувел.

— Как и мистер Логан, я вспомнил эту историю о пребывании американца в Маскате, которую пресса так быстро замяла. Сам не могу объяснить почему, но я решил провести расследование, полагая, что здесь замешан кто-нибудь из высокопоставленных лиц, некто, к кому нам необходимо присмотреться, если вообще можно было верить этой истории. — Варак замолчал, на его губах промелькнула легкая, не свойственная ему улыбка. — Часто сами меры предосторожности становятся ловушкой для тех, кто их применяет. В данном случае это были журналы регистрации прихода и ухода в Государственный Департамент. Со времени убийств, имевших место несколько лет назад, все без исключения посетители должны были отмечаться при входе и при выходе, проходя через металлические детекторы. Среди тех, кто проходил туда во время кризиса с заложниками, неизвестно почему вдруг появилось имя новоизбранного конгрессмена из Колорадо, который встречался с мистером Сваном. Ни то, ни другое имя мне ничего не говорило, но наши компьютеры были проинформированы лучше. Мистер Сван — известнейший эксперт по Юго-Западной Азии в Госдепартаменте, а конгрессмен — человек, сколотивший свой капитал в Эмиратах, Бахрейне и Саудовской Аравии. Поскольку во время кризиса царила паника, кто-то забыл убрать имя Кендрика из журналов.

— Итак, вы отправились на встречу с этим Сваном, — сказал Мендель, снимая очки.

— Да, сэр.

— И что вы узнали?

— Что я полностью заблуждаюсь. Что они отказались от предложения Кендрика помочь, так как он просто не мог быть полезен. Сван прибавил, что Кендрик был лишь одним из многих, кто работал в Арабских Эмиратах и точно так же предлагал свою помощь.

— Но вы ему не поверили, — вмешалась Маргарет Лоувел.

— На это у меня были достаточно веские основания. Конгрессмен Кендрик больше не значился среди тех, кто прошел проверку при выходе после посещения Госдепартамента. Была среда, одиннадцатое августа, и его имя не значилось в журнале отъезжающих. Совершенно очевидно: его отправили специальным рейсом, что на деле означает рождение легенды, обычно очень засекреченной легенды.

— Консульский Отдел, — сказал Сандстром. — Государственный тайный связной с ЦРУ.

— Вынужденный, но необходимый компромисс, — прибавил Уинтерс. — На пятки наступают в темноте. Излишне говорить, что мистер Варак продолжал наводить справки как в Госдепартаменте, так и в Лэнгли.

— Герой Омана обнаружен, — тихо промолвил Гидеон Логан, уставившись на экран. — Ну и парень!

— Гроза террористов, — одобрительно пробормотал Мендель. — Похвально… похвально…

— Мужественный человек, — сказала миссис Лоувел, — рисковал своей жизнью ради двухсот незнакомых ему американцев, к тому же без всякой выгоды для себя…

— В то время, как мог получить все, что пожелает, — закончил Сандстром. — Я уж молчу о политическом капитале.

— Расскажите нам все, что вы узнали об Эване Кендрике, мистер Варак, — попросил Уинтерс и достал свой разлинованный желтый блокнот. Его примеру последовали остальные.

— Прежде чем это сделать, — ответил чех несколько нерешительно, — я должен сообщить вам, что летал в Колорадо на прошлой неделе и столкнулся с ситуацией, которую сейчас еще не могу как следует объяснить. Так вот, в пригороде Меса Верде в доме Кендрика живет пожилой человек. Как я узнал, его зовут Эммануэль Уэйнграсс, он архитектор с двойным гражданством в Израиле и США. Несколько месяцев назад старик перенес серьезную операцию и с тех пор выздоравливает, находясь в гостях у конгрессмена.

— И что из этого следует? — спросил Эрик Сандстром.

— Есть три факта, на которые я хотел бы обратить ваше внимание. Первый: насколько я могу судить, этот Уэйнграсс появился неизвестно откуда сразу же после того, как Кендрик возвратился из Омана. Второй: между ними несомненно существует тесная взаимосвязь. А вот третье обстоятельство меня очень настораживает. Дело в том, что личность старика, равно как и его присутствие в Меса Верде, тщательно скрывается, хотя им это плохо удается. И главным нарушителем секретности является сам Уэйнграсс; то ли из-за возраста, то ли по своей натуре он очень общителен с рабочими, особенно испанскими.

— Это не такая уж отрицательная черта, — улыбнулся Логан.

— Вероятно, он один из участников операции в Омане, — предложила свою версию Маргарет Лоувел. — И это тоже неплохо.

— Еще бы, — согласился Джекоб Мендель.

— Должно быть, он имеет сильное влияние на Кендрика, — сказал Сандстром, делая запись в своем блокноте. — Продолжайте, мистер Варак.

— Зная, что ничего не выйдет из этой комнаты, я приготовил досье конгрессмена для показа в слайдах. — Чех нажал на клавишу дистанционного управления, и вместо двойных фотоснимков с изображением переодетого Кендрика на улицах Маската, которые захлестнуло насилие, на экране появились отпечатанные на машинке страницы; буквы были большими, между строками — тройной интервал.

— Каждый слайд, — продолжал Варак, — представляет почти четверть обычной страницы, все негативы, естественно, были уничтожены в лаборатории, которая находится внизу. Я сделал все возможное, чтобы изучить личность кандидата как можно тщательнее, но не исключено, что и упустил что-нибудь. Поэтому не колеблясь спрашивайте меня. Я буду смотреть на вас, и по мере того, как каждый из вас кивнет головой в знак того, что он уже прочитал текст и сделал свои пометки, я буду знать, когда переходить к другому слайду. А сейчас — к делу… В течение следующего часа или около того перед вами пройдет жизненный путь конгрессмена Эвана Кендрика — со дня рождения вплоть до последней недели.

Спустя три часа четыре минуты Милош Варак выключил проектор. Через два часа семь минут после этого момента закончились вопросы к нему, и Варак покинул комнату.

— Используем метод нашего друга, — предложил Уинтерс. — Если каждый из вас кивнет, это будет означать согласие. Покачает головой — несогласие. Начнем с Джекоба.

Медленно и задумчиво один за другим члены Инвер Брасса кивали в знак согласия.

— В таком случае решено, — подвел итог Уинтерс. — Конгрессмен Эван Кендрик будет следующим вице-президентом США. Он станет президентом через одиннадцать месяцев после перевыборов лица, занимающего эту должность. Кодовое имя Икар в какой-то мере символическое. Будем надеяться, что он не станет, как многие из его горячих предшественников, подлетать к солнцу так близко, чтобы потом упасть в море. И пусть Бог будет милостив к нашим душам.

17

Член Палаты Представителей Кендрик из Девятого округа Колорадо сидел за столом в офисе, с искренним любопытством наблюдая за своим секретарем, у которой было неумолимое выражение лица, пока она вдохновенно говорила о почте первостепенной важности, повестках дня Палаты, бумагах, которые необходимо просмотреть до того, как они попадут в Парламент, а также о приемах, которые он все же должен посетить, а не посылать своего заместителя. Слова слетали с ее губ со скоростью пулеметной очереди, и это очень забавляло Эвана Кендрика.

— Ну вот вам, конгрессмен, расписание на неделю.

— Это уже что-то, Энни. Но не могли бы вы просто отправить им письмо на бланке, в котором бы сообщалось, что у меня социальная болезнь, и я боюсь кого-нибудь из них заразить.

— Эван, прекратите! — закричала Энни Малкэйи О’Рейли, весьма решительный «ветеран» Вашингтона. — С вас тут снимают кожу, а я этого не потерплю! Вы знаете, что они говорят здесь, на Холме? Так вот, они говорят, что вам все до лампочки, что вы потратили кучу денег, встречаясь с девицами, такими же богатыми, как и вы.

— Вы этому верите, Энни?

— Как я могу, черт побери? Вы никогда никуда не ходите, никогда ничего не делаете. Я бы благодарила всех святых, если бы вас поймали голым в Зеркальном бассейне с самой знаменитой милашкой Вашингтона! Тогда бы я знала, что вы хоть что-то делаете.

— А что если я не хочу ничего делать?

— Вы должны! Я печатала вашу программу для дюжины выпусков, она намного лучше, чем у восьмидесяти процентов здешних клоунов, но никто не обращает на нее никакого внимания.

— Она похоронена, потому что непопулярна, Энни; я не популярен. Меня не хотят ни в том, ни в другом лагере. Те немногие, кто заметил меня с обеих сторон, получили столько ярлыков, что немедленно дали задний ход. Они похоронили меня, что не очень трудно, поскольку я не жалуюсь. Значит, я этого заслуживаю.

— Бог мне свидетель, я не согласна с вами. Я же чувствую работу вашего интеллекта, когда смотрю на вас…

— Спасибо. Менни звонил?

— Я два раза от него отделывалась. Мне просто необходимо с вами посоветоваться.

Кендрик наклонился вперед, его светло-голубые глаза холодно заблестели, их выражение граничило с яростью.

— Никогда больше этого не делайте, Энни. Для меня нет ничего более важного, чем этот человек в Колорадо.

— Да, сэр. — О’Рейли опустила голову.

— Прошу прощения, — быстро сказал Эван, — я не должен был так говорить. Вы пытаетесь выполнить свои обязанности, а я не слишком хороший помощник. Еще раз прошу прощения.

— Не извиняйтесь. Я знаю, что вы пережили с мистером Уэйнграссом и что он значит для вас… Я не имела права вмешиваться. С другой стороны, я действительно стараюсь выполнять свою работу, а вот вы не самый трудолюбивый босс на Холме.

— Я бы с большим удовольствием находился на каком-нибудь другом холме.

— Кстати, о холмах… — Энни О’Рейли встала с кресла и положила скоросшиватель на стол Кендрика. — Я думаю, вам нужно посмотреть на предложение вашего коллеги по Конгрессу от Колорадо. Он хочет срезать вершину горы и сделать там водоем. В этом городе это обычно значит озеро, за которым следуют высотные дома.

— Сукин он сын, — прошипел Эван, раскрывая скоросшиватель.

— Вы читайте, а я тем временем свяжусь с мистером Уэйнграссом.

— Все еще мистер Уэйнграсс? — спросил Эван, листая страницы. — Вы не смягчились? Я слышал, как он сотню раз просил называть его Менни.

— О, время от времени я делаю это, но это нелегко.

— Почему? Потому что он постоянно вопит и ругается?

— Матерь божья, конечно, нет. Если вы замужем за ирландским туалетным детективом, вам на это начихать.

— Туалетным? — Кендрик поднял голову.

— Старое бостонское выражение. Так вот, его ругань и вопли здесь ни при чем.

— Что же тогда?

— Его весьма своеобразный юмор. Он начинает петь одну и ту же песенку, как только я называю его по имени. «Детка, — говорит он. — Я думаю, у нас получится прекрасная сцена из водевиля. Мы назовем его „У Менни ирландская Энни“. Как ты на это смотришь?» А я отвечаю: «Никак, Менни». А он говорит: «Оставь моего друга, кошечка, и улетай со мной. Он поймет мою неутолимую страсть». А я ему отвечаю, что у полицейского ТТ тоже есть страсть.

— Только не рассказывайте об этом своему мужу, — засмеявшись, предостерег Кендрик.

— Ой, а я уже сказала. Муж пообещал купить нам билеты на самолет. Конечно, он и Уэйнграсс пару раз вместе выпивали…

— Выпивали? Я даже не знал, что они встречались.

— Моя вина. К моему преогромному сожалению, это уже произошло около восьми месяцев назад, когда вы улетали в Денвер.

— Я помню. Правительственная конференция, а Менни все еще был в больнице. Я просил вас сходить и навестить его, а также занести парижскую «Трибюн».

— А я брала с собой Пэдди, когда ходила туда по вечерам. Я не слишком пуглива, но даже я не гуляю по этим улицам ночью, да и от полицейского ТТ должна быть хоть какая-то польза.

— Ну и?

— Они сразу же пришлись друг другу по душе. А однажды вечером я вынуждена была задержаться на работе, вот Пэдди и настоял, чтобы пойти в госпиталь одному.

Эван медленно покачал головой.

— Простите, Энни. Я ничего не знал. Я не собирался вмешивать вас и вашего мужа в свою личную жизнь. И Менни мне ничего не рассказывает.

— Наверное, виноваты бутылки Листерина.

— Чего?

— Они того же цвета, что и светлое шотландское виски. Так я свяжусь с ним по телефону?..

Эммануэль Уэйнграсс оперся о каменный выступ на вершине холма, который входил в тридцатиакровые владения Кендрика у подножия гор. Его клетчатая рубашка с короткими рукавами была расстегнута до пояса, так как он принимал солнечную ванну и вдыхал чистый воздух южных Скалистых гор. Он взглянул на свою грудь, на хирургические швы и задумался о том, стоит ли ему верить в Бога или в Эвана Кендрика. Врачи сказали ему через много месяцев после операции и многочисленных послеоперационных осмотров, что они вырезали черные маленькие клетки, которые съедали его жизнь. Он был чист, заявили они. Заявили человеку, который в тот день, на этой вот скале, под солнцем, поджаривающим его хилое тело, утверждал, что ему восемьдесят лет. Хилое, хотя не такое уж и немочное, потому что теперь он уже двигался лучше, говорил лучше и практически совершенно не кашлял. Однако ему ужасно недоставало сигарет «Галуаз» и сигар «Монте-Кристо», которые он так любил. Итак, что его ожидает? На сколько лет, месяцев или недель эскулапы продлили его жизнь?

Он посмотрел на свою сиделку в тени ближайшего дерева возле тележки для гольфа. Это была одна из круглосуточных сиделок, которые сопровождали его повсюду. Вдруг ему стало интересно, как она будет реагировать, если он ей сделает некое предложение. Небрежно опираясь на выступ, он ангельским голоском позвал ее и спросил:

— Прекрасный день, не правда ли?

— Просто великолепный, — последовал ответ.

— А что вы скажете, если мы снимем нашу одежду и получим истинное удовольствие?

Выражение лица сиделки ни на секунду не изменилось. Ответ был спокойным, неторопливым, даже ласковым:

— Мистер Уэйнграсс, но я же нахожусь здесь для того, чтобы ухаживать за вами, а не вызывать у вас сердечные приступы.

— Неплохо. Совсем неплохо. — Уэйнграсс был удовлетворен.

Радиотелефон на тележке для гольфа зажужжал, сиделка подошла к нему и сняла трубку. После короткого диалога, прерываемого смехом, она повернулась к Менни.

— Вас просит конгрессмен, мистер Уэйнграсс.

— Вы так не смеетесь, когда разговариваете с конгрессменом, — обиженно проворчал Менни, отталкиваясь от камня и вставая. — Голову даю на отрез, что это была Энни Глокаморра и рассказывала обо мне всякие глупости.

— Она действительно спросила, не удушила ли я вас еще. — Сиделка протянула телефон Уэйнграссу, который тут же рявкнул в трубку:

— Да я тебя быстрее удушу, голову оторву и скажу, что так и было!

— За что? — удивился Эван Кендрик.

— Парень, эта твоя Энни чертовски быстро спрыгивает с телефона, — смущенно пробормотал Уэйнграсс.

— Кто предостережен, тот вооружен, Менни, — засмеялся Кендрик. — Говорят, ты звонил. Все в порядке?

— Разве я должен звонить только в случае неприятностей?

— Ты редко звонишь. — Пауза. — Эта привилегия почти исключительно принадлежит мне. Что случилось?

— У тебя еще остались деньги?

— Конечно. А что?

— Помнишь пристройку, которую мы сделали, чтобы перед тобой открывалась панорама?

— Конечно.

— Я тут забавлялся некоторыми эскизами. Думаю, наверху нужно сделать террасу. Две стальные колонны будут выдерживать нагрузку, а может, понадобится и третья, если ты захочешь иметь ванну с паром у стены из стеклянных блоков.

— Из стеклоблоков? Это потрясающе! Действуй.

— Ладно. Утром я направлю туда водопроводчиков. Но как только это будет сделано, я возвращусь в Париж.

— Как скажешь, Менни. Кстати, ты говорил, что составил несколько проектов застекленного балкона там, где соединяются ручьи.

— Ты говорил, что не собираешься заходить так далеко.

— Я передумал. Это было бы отличное местечко, где можно было бы уединяться и думать.

— Местечко отличное, но не для такого непоседы, как ты.

— Ты само великодушие. На следующей неделе я заявлюсь на несколько дней.

— Я не могу ждать, — сказал Уэйнграсс, повышая голос и посматривая на сиделку. — Как только приедешь, освободи меня от этих тяжело дышащих сексуально озабоченных женщин!

Когда Милош Варак шел по безлюдному коридору здания Палаты Представителей, было чуть больше двадцати двух. Его впустили по предварительной договоренности, так как он был поздним гостем одного конгрессмена — Эрвина Партриджа из Алабамы. Варак подошел к массивной деревянной двери с медной пластинкой и постучал. Дверь почти мгновенно открыл стройный мужчина лет двадцати, глаза которого озабоченно смотрели из-под больших очков в роговой оправе. Нет, этот юнец явно не был председателем «Команды Партриджа», как назывался комитет по расследованию, преисполненный решимости выяснить, почему снабжение армии становилось все хуже, а затраты все больше. Что особенно беспокоило «Птиц» — еще одно прозвище — так это пятисотпроцентный перерасход и почти полное отсутствие конкуренции при заключении оборонных контрактов. То, что они лишь начали раскрывать, конечно же, было настоящей рекой коррупции, где было так много притоков, что не хватало парней, чтобы следовать по ним в имеющихся под рукой байдарках.

— Мне назначена встреча с конгрессменом Партриджем, — сказал Варак. Его чешский акцент, вероятно, был неверно истолкован стройным молодым человеком у двери, который, скорее всего, был помощником конгрессмена.

— Вы… вы… — смущенно промямлил он. — Я хочу сказать, когда вы проходили мимо охранников внизу…

— Если вы спрашиваете, проверен ли я на предмет наличия огнестрельного оружия, то да. Конечно же, меня проверили, и вы должны бы об этом знать. Вам звонили из службы безопасности. Пожалуйста, проводите меня к конгрессмену. Он меня ждет.

— Да, сэр. Он в кабинете. Сюда, сэр. — Нервный помощник проводил Милоша ко второй большой двери и постучал. — Конгрессмен…

— Пусть он войдет! — пророкотал низкий голос из комнаты. — А ты останься там и отвечай на все звонки. Мне плевать, даже если это будет спикер или президент. Меня нет ни для кого!

— Входите, — открывая дверь, сказал помощник.

Варака подмывало сказать обеспокоенному юноше, что он из КГБ, но затем он решил пощадить его нервную систему и молча вошел в большую комнату. Здесь было очень много фотографий — на письменном столе, стенах и столах; все они в той или иной мере свидетельствовали об авторитетности, патриотизме и огромных возможностях Партриджа. Сам конгрессмен стоял у занавешенного окна. Он был не такой уж представительный, как на фотографиях: небольшого роста, толстоват, с надменным неприветливым лицом и редкими крашеными волосами.

— Не знаю, что вы продаете, мистер Блондин, — сказал конгрессмен, напоминавший сейчас нахохлившегося перед дракой голубя, — но если это то, что я думаю, я спущу вас вниз так быстро, что вы пожалеете, что у вас нет парашюта.

— Я не продаю, а отдаю. И практически даром, хотя это нечто довольно ценное.

— Чушь собачья! Вы наверняка хотите получить прикрытие, заручиться моей поддержкой, но ни черта вы от меня не получите!

— Мои клиенты к этому не стремятся, и я, естественно, тоже.

— Чушь! Во время телефонного разговора вы упоминали о наркотиках, и я должен был к этому прислушаться. Поэтому я навел справки и выяснил то, что хотел. Так вот, мы чисты, чисты, как алабамский ручей! А сейчас мне хотелось бы выяснить, кто вас прислал, какой подлец и из какого воровского притона пытается запугать меня таким дерьмом?

— Не уверен, что вы захотите, чтобы это «дерьмо» стало достоянием общественности. Информация для вас губительная.

— Информация? Пустые слова! Инсинуации! Слухи, сплетни!

— Никаких слухов и никаких сплетен. Лишь фотографии. — Милош Варак, человек из Инвер Брасса, сунул руку в нагрудный карман своего пиджака и бросил на письменный стол белый конверт.

— Что? — Партридж подскочил к конверту; усевшись, он надорвал его и, доставая одну за другой фотографии, начал рассматривать их под настольной лампой с зеленым абажуром. Глаза его расширились, лицо побледнело, а затем побагровело от ярости. То, что он увидел, ошеломило его. На фотографиях были молодые люди: парочками, по трое, по четверо, полуобнаженные или полностью голые, они курили травку. На столах был рассыпан белый порошок. Попадались и нечеткие фотографии, на которых были сняты шприцы, таблетки и бутылки с пивом и виски, и очень качественные снимки нескольких парочек, занимавшихся любовью.

— В наши дни фотоаппараты бывают всевозможных размеров, — сказал Варак. — При помощи микротехнологии можно изготовить их такими же крошечными, как пуговицы на пиджаке или рубашке.

— О Боже милостивый! — с болью в голосе крикнул Партридж. — Это же мой дом в Арлингтоне! А это…

— Дом конгрессмена Бухбиндера, расположенный в Силвер Спрингс, а также дома еще троих членов вашего комитета. Из-за своей работы вы очень много времени проводите за пределами Вашингтона.

— Кто сделал эти снимки? — еле слышно спросил Партридж.

— Я не могу ответить на ваш вопрос, но готов поклясться, что этот человек находится за тысячи миль отсюда, у него нет негативов и совершенно исключена возможность его возвращения в эту страну. Могу лишь сказать, что это студент университета, занимающийся политобразованием. И приезжал он сюда по обмену.

— Мы так преуспели в своем деле, а сейчас все летит в тартарары из-за проклятой утечки…

— Почему, конгрессмен? — почти ласково спросил Варак. — Эти молодые люди не состоят в комитете. Они не ваши поверенные, не ваши бухгалтеры и даже не заместители. Это дети, которые совершили ужасные ошибки, испытав на себе тлетворное влияние самой могущественной столицы в мире. Избавьтесь от них; скажите им, что их жизнь и карьера будут разрушены, если они не примут помощь и не исправятся, но не разгоняйте свой комитет.

— Нам уже никто никогда не поверит, — едва слышно промолвил Партридж, вперив свой взгляд вперед, как будто разговаривал со стеной. — Мы такие же нравственно испорченные, как и те, кого ищем. Мы лицемеры.

— Никому и не надо знать…

— Проклятье! — вдруг взорвался конгрессмен из Алабамы и нажал кнопку вызова. — Сейчас же сюда! — рявкнул он. Когда Партридж поднялся из-за стола, молодой помощник как раз вошел в дверь. — Ты сопливый сукин сын! Я же просил тебя рассказать правду! Ты солгал!

— Нет, не солгал, — крикнул в ответ юноша, глаза которого за стеклами очков увлажнились. — Ты спросил меня, что происходит, а я сказал тебе — ничего, ничего не происходит. Три-четыре недели назад пару наших людей понизили в должности, и это всех нас напугало. Ладно, мы были глупыми, бестолковыми, и мы все с этим согласны. Но мы никому не причинили вреда, только себе! Мы бросили службу и всякое такое, но тебе и твоим отчаянным парням нет до этого дела. Твой гнусный штат использует нас восемьдесят часов в неделю, затем называет глупыми детками и накачивается нашими наркотиками, которыми мы их снабжали, пока не оказались перед камерами. Чего ты никогда не замечал, так это того, что здесь заново набранный детский сад. Все ушли, а ты даже и не заметил! Остался один я, потому что не мог уйти.

— Я увольняю тебя сейчас.

— Воля ваша, император Джонс!

— Кто?

— Намек дойдет до тебя, но будет поздно! — Юноша распахнул дверь настежь и громко захлопнул ее за собой.

— Кто это был? — спросил Варак.

— Эрвин Партридж-младший, — спокойно ответил конгрессмен и уселся, все еще не отводя глаз от двери. — Он студент третьего курса юридического факультета в Виргинии. Все они были студентами юрфака. Да, мы эксплуатировали их в хвост и в гриву за плевок и спасибо. Но мы и дали им немало. Увы, они не оправдали доверие, которое мы им оказали.

— И что же вы им дали?

— Опыт, который они бы не приобрели в любом другом месте: ни в суде, ни в книгах по правовым вопросам. Все это они могли получить лишь здесь. Мой сын изучил до мельчайших подробностей юридические основы, и он это знает. Он солгал мне, не предупредил о том, что может погубить нас… Я никогда не поверю ему снова.

— Сожалею.

— Это не ваша проблема, — огрызнулся Партридж сиплым голосом. — Ладно, дрянной мальчишка, жизнь тебя еще потрепает… — Он махнул рукой и спросил: — Скажите, что требуется от меня, чтобы не разогнали мой комитет? Вы сказали, что вам ничего не надо покрыть, но я полагаю, существует много способов не говорить об этом прямо, а лишь подразумевать. Я должен взвесить все плюсы и минусы, не так ли?

— Вам это ничем не грозит, сэр. — Варак достал скоросшиватель с несколькими листами бумаги и положил его на письменный стол перед конгрессменом. На первой странице была небольшая фотография в верхнем правом углу. — Моим клиентам нужно, чтобы этот человек вошел в ваш комитет.

— Он в чем-то замешан?

— Абсолютно ничего компрометирующего. Повторяю, моим клиентам ничего и никого не нужно покрывать, мы не просим протолкнуть или заблокировать какой-то законопроект. Этот человек не знает о моих клиентах, точно так же, как и они не знакомы с ним лично, и он совершенно не в курсе, что мы встречались сегодня.

— В таком случае, почему вы хотите, чтобы я взял его к себе?

— Мой клиенты считают, что он будет прекрасным дополнением к вашему комитету.

— Одному человеку это не под силу, и вы это знаете.

— Конечно.

— Если его внедряют для получения информации, то мы защищены от ее утечки. — Партридж взглянул на фотографии, лежавшие под настольной лампой, и, перевернув их, бросил на письменный стол. — По крайней мере, были защищены.

Склонившись над столом, Варак взял фотографии.

— Сделайте это, конгрессмен. Введите его в комитет. Или, как вы сказали, будет большая утечка информации. Как только он войдет в комитет, все это вам будет возвращено вместе с негативами. Сделайте это.

Взгляд Партриджа был направлен на находившиеся в руке блондина снимки.

— Дело в том, что как раз есть вакансия. Вчера подал в отставку Бухбиндер — по личным мотивам.

— Я знаю, — сказал Милош Варак.

Конгрессмен поднял глаза на гостя.

— Кто вы такой, черт побери?

— Преданный своей новой родине человек, но это неважно. Значение имеет этот человек.

Партридж посмотрел вниз на записи, лежавшие перед ним.

— «Эван Кендрик, Девятый округ Колорадо», — прочитал он. — Я почти ничего о нем не слышал, а то, что слышал, мне совершенно ни о чем не говорит. Он никто, богатый никто.

— Это изменится, сэр, — поворачиваясь и направляясь к двери, сказал Варак.

— Конгрессмен, конгрессмен! — закричал заместитель Эвана Кендрика, который, выбежав из приемной, направился бегом по коридору Парламента, чтобы догнать своего шефа.

— В чем дело? — спросил Эван, оторвав руку от кнопки вызова лифта и в недоумении уставившись на запыхавшегося молодого человека. — Это совсем не похоже на Фила, привыкшего не повышать голоса, а говорить конфиденциальным шепотом. Неужели на Девятый округ Колорадо обрушился грязевой оползень?

— Что касается вас, так оно и есть.

— А конкретнее?

— Конгрессмен Партридж. Партридж из округа Алабама.

— Хотя и грубиян, но хороший человек. Он решителен, и мне нравится то, что он делает.

— Он хочет, чтобы вы занялись этим вместе с ним.

— Чем заняться?

— Работать в его комитете.

— Что?

— Это же огромный шаг вперед, сэр!

— Это паршивое отступление, — возразил Кендрик. — Членов его комитета через неделю показывают по телевизору в вечерних новостях, и они выступают в роли «затычки» по воскресным утрам. Нет, меньше всего я хочу быть в этом комитете.

— Простите меня, конгрессмен, но вы должны хотеть этого больше всего, — сказал заместитель, встретившись взглядом с Кендриком.

— Почему?

Молодой человек по имени Фил, дотронувшись до руки Кендрика, отвел его в сторону от собравшейся у лифта толпы.

— Вы говорили мне, что собираетесь подать в отставку после выборов, и я согласился с этим. Но вы также сказали мне, что хотите получить право голоса в команде вашего преемника.

— Да, это так, — кивнул головой Эван. — Я боролся с этим отвратительным аппаратом, и мне хотелось бы продолжать его сдерживать. Боже праведный, да они бы продали последнюю гору в южных Скалистых горах для разработки урана, если бы им удалось добиться разрешения правительства на эксплуатацию — опустошительную, конечно.

— У вас вообще не будет никакого права голоса, если вы откажете Партриджу.

— Почему не будет?

— Потому что вы ему действительно нужны.

— Почему?

— Наверняка я знаю лишь одно: он ничего не делает просто так. Возможно, он хочет расширить свое влияние на западе, создать базу для своего личного продвижения — кто знает? Но он контролирует очень многих депутатов в Конгрессе, и если вы скажете «Нет, благодарю, дружище», он воспримет это как личное оскорбление и лишит вас всего как здесь, так и у вас на родине. Я хочу сказать, что он самый энергичный человек на Холме.

Наморщив чело, Кендрик вздохнул.

— В конце концов я всегда могу промолчать.

Прошло три недели с того момента, как конгрессмен Эван Кендрик получил место в комитете, возглавляемом Партриджем. Это совершенно неожиданное назначение в Вашингтоне не взволновало никого, кроме Энни Малкэйи О’Рейли и ее мужа Патрика Ксавьера, переселившегося из Бостона лейтенанта полиции, услугами которого пользовались столичные власти, ведущие борьбу с преступностью. Такое поведение председателя все объясняли тем, что старый профессионал хотел сфокусировать все внимание на себя, а не на других членов комитета. Если подобное предположение соответствовало действительности, то Партридж сделал очень удачный выбор. Во время двух еженедельных передач по телевизору конгрессмен из Девятого округа Колорадо почти все время молчал. «У меня нет вопросов», — говорил он, когда подходила его очередь задавать вопросы свидетелям. Самая длинная фраза, которую он произнес во время краткосрочной встречи с «Птицами», заняла двадцать три секунды. В ответ на приветствие председателя он спокойно выразил свое недоумение по поводу оказанной ему чести быть избранным в комитет и выразил надежду, что оправдает доверие председателя. На середине этой фразы — ровно через двенадцать секунд — от его лица убрали телевизионные камеры.

— Леди и джентльмены, — раздался приглушенный голос диктора, — даже на таких слушаниях, как эти, правительство не пренебрегает мерами предосторожности… Что? Ах, да, конгрессмен Оуэн закончил свое выступление.

Однако во вторник в конце месяца произошло нечто из ряда вон выходящее. В то утро велась первая на этой неделе телетрансляция слушания дела, вызвавшая повышенный интерес, так как основной свидетель был представителем ведомства Пентагона, которое занималось поставками. Это был довольно молодой, но совершенно лысый полковник, сделавший себе карьеру в области материально-технического обеспечения. Этот очень идейный солдат с непоколебимыми убеждениями был весьма способным и острым на язык. Не случайно он всегда выступал на первый план, когда приходилось иметь дело с распустившим слюни и таким жадным гражданским населением. Неудивительно, что очень много людей не могли дождаться, когда же наконец столкнутся полковник Роберт Бэрриш и такой же сообразительный, проворный и, конечно же, остроумный председатель комитета Партридж.

То, что конгрессмен Эрвин Партридж из Алабамы в это утро отсутствовал, было совершенно анормальным. Не помогли обнаружить местонахождение председателя ни телефонные звонки, ни группы помощников, рыскавших по всей столице. Он просто исчез.

Но комитеты Конгресса не замыкаются на одних председателях, особенно когда это связано с телевидением, поэтому повседневная работа комитета продолжилась и ввиду отсутствия председателя ее возглавил конгрессмен из Северной Дакоты — мягкий, воздержанный министр-евангелист, который в рот не брал спиртного и мечтал перековать мечи на орала. Естественно, он был легкой добычей для такого льва, как полковник Роберт Бэрриш.

— …и в заключение своего выступления перед этой гражданской инквизицией я категорически утверждаю, что являюсь сторонником сильного, свободного общества, созданного в смертельной борьбе с силами зла, которые разорвут нас на куски при первом же проявлении слабости с нашей стороны. Неужели же наши руки должны быть связаны из-за каких-то незначительных процедурных неувязок и манипуляций общественным мнением? Неужели мы будем играть на руку нашим врагам?

— Позвольте вас заверить, — пролепетал недальновидный временный председатель, — что никто из присутствующих не сомневается в вашей приверженности делу нашей государственной обороны.

— Надеюсь, сэр. А я, в свою очередь, хочу заверить…

— Остановитесь, солдат! — вдруг раздался громкий голос Эвана Кендрика.

— Прошу прощения?

— Я сказал, остановитесь на минуту, пожалуйста.

— У меня чин полковника американской армии, и хотелось бы, чтобы ко мне так и обращались, — раздраженно ответил офицер.

Эван сурово посмотрел на свидетеля, моментально забыв о микрофоне.

— Я буду обращаться к вам, как считаю нужным, вы, самонадеянный ублюдок, — камеры начали отъезжать в сторону, чтобы заглушить слова Кендрика звуковыми сигналами, но сделано это было слишком поздно, и все пошло в эфир, — пока вы лично не внесете поправки в конституцию, — продолжал Кендрик, изучая лежавшие перед ним бумаги и злорадно ухмыляясь. — Мое дело — расследование.

— Меня возмущает ваше отношение…

— А многие налогоплательщики возмущены вашим, — бесцеремонно перебил его Эван. Он только что просмотрел послужной список Бэрриша и почему-то вдруг вспомнил слова Свана, которые тот сказал больше года назад. — Скажите мне, полковник, вы когда-нибудь стреляли из боевого оружия?

— Я солдат!

— Мы с вами это уже установили, не так ли? Я знаю, что вы солдат, а мы — назойливые штатские, которые платят вам зарплату, пока вы не сдали напрокат свой мундир. — По залу Конгресса пронесся тихий смешок. — Вопрос, который я вам задал, был такой: вы когда-нибудь стреляли из оружия?

— Несчетное количество раз. А вы?

— Несколько раз и не в мундире.

— В таком случае, я полагаю, вопрос закрыт.

— Не совсем. Вы когда-нибудь использовали оружие для того, чтобы убить другого человека, который собирался убить вас?

Последующая пауза привлекла внимание всех. Тихий ответ Бэрриша не остался незамеченным:

— Я никогда не участвовал в сражении, если вы это имеете в виду.

— Но вы только что сказали, что были в смертельной схватке и так далее, и тому подобное, давая понять всем присутствующим и всей телеаудитории, что вы кто-то вроде современного Дэви Крокетта, удерживающего форт в Аламо, или сержанта Йорка, или даже Индианы Джонса, отстреливающегося от своры плохих парней. Но все это неправда, верно, полковник? Вы бухгалтер, который пытается оправдаться, украв миллионы, если не миллиарды долларов налогоплательщиков, прикрывшись флагом суперпатриотизма.

— Ах ты сукин сын! Да как ты смеешь? Да я тебя… — Камеры и звуковые сигналы опять опоздали, когда полковник Бэрриш, вскочив со стула и ударив кулаком по столу, начал изрыгать ругательства.

— Заседание комитета закрывается! — крикнул в изнеможении председатель. — Закрывается, черт бы вас всех забрал!

В затемненной дикторской одной из вашингтонских телестудий стоял седой ведущий новостей, прикипев взглядом к монитору. Он задумчиво поджал губы, что неоднократно делал на глазах у большей части населения Америки, а затем повернулся к ассистенту, находившемуся рядом с ним.

— Я хочу, чтобы этот конгрессмен, кто бы он ни был, принял участие в моей программе в следующую субботу.

Огорченная женщина из Чеви Чейс кричала в телефонную трубку:

— Говорю тебе, мама, я ни разу за всю свою жизнь не видела его таким! Он был пьяным вдрызг. Слава Богу, этот славный иностранец приволок его домой! Сказал, что нашел его возле ресторана в Вашингтоне и что он почти не мог двигаться — представляешь? Почти не мог идти! Он узнал его и, будучи хорошим христианином, подумал, что лучше увести его с улицы. Что меня сводит с ума, так это то, что я считала, что он даже в рот не берет спиртного. Что ж, как выяснилось, я ошибалась. Интересно, сколько еще секретов у моего верного министра! Утром он заявил, что не помнит ничего… О Боже милостивый! Мама, он как раз вошел в дверь… мамочка, он вырвал прямо на ковер!

— Где я нахожусь, черт побери? — прошептал Эрвин Партридж-старший, встряхивая головой и пытаясь сфокусировать свой взгляд на окнах с потрепанными занавесками. — В каком крысином гнезде?

— Вы не так далеки от истины, — приближаясь к кровати, сказал блондин. — За исключением того, что грызуны, которые часто посещают этот мотель, приходят сюда лишь на час или два, а их гнездо где-то в другом месте.

— Вы! — крикнул конгрессмен из Алабамы, уставившись на чеха. — Что вы со мной сделали?

— Не с вами, сэр, а для вас, — ответил Варак. — К счастью, я смог вытащить вас из весьма затруднительного положения.

— Что? — Партридж сел, свесив ноги с кровати. — Где? Как?

— Один из моих клиентов обедал в Кэрридж-Хаусе в Джорджтауне, где вы встретились с конгрессменом из Северной Дакоты. Опять-таки к счастью, я живу в этом районе и смог туда вовремя добраться. Между прочим, вы, очевидно, здесь не зарегистрированы.

— Минуточку! — завопил Партридж. — Чушь собачья! Эта встреча между святошей и мной была ловушкой! В его контору позвонили и сказали, что я хочу с ним встретиться по срочному делу комитета, в мою приемную поступил такой же звонок. В это утро мы должны были слушать этого пентагонского полового члена Бэрриша, поэтому мы оба поняли, что лучше нам встретиться. Я спросил у него, что произошло, а он у меня!

— Я ничего об этом не знал, сэр.

— Дерьмо собачье!.. Какая неприятность.

— Вы не рассчитали дозу.

— Чушь собачья! Я выпил одно отвратительное мартини, а святой отец пил лимонад!

— Тяжело в это поверить, конгрессмен. Ведь вы упали на стол, а министр пытался пить соль.

Председатель комитета Партридж посмотрел на чеха.

— Я понял, — сказал он спокойно, — это вы напоили нас какой-то дрянью.

— Бог с вами! До прошлого вечера я ни разу не был в том ресторане.

— Да вы еще и лгун! О дьявол, который час? — Партридж быстро повернул руку, чтобы посмотреть на часы, но Варак его остановил.

— Слушание закончено.

— Что?

— Ваш новый человек, получивший назначение, произвел на всех неизгладимое впечатление, сэр. Уверен, вы увидите фрагменты его спектакля в вечернем выпуске новостей, хотя некоторые слова, к сожалению, будут стерты.

— Кошмар, — прошептал конгрессмен и взглянул на чеха. — А что они сказали обо мне? Как объяснили мое отсутствие?

— Ваше ведомство распространило весьма убедительное объяснение. Вы были в рыбацкой лодке на побережье Мэриленда. Отказал мотор, и вам пришлось бросить якорь в миле от морских суден. Так что нет проблем.

— Мое ведомство распространило такое заявление? Кто распорядился?

— Ваш сын. Это удивительно чуткий молодой человек. Кстати, он ждет вас на улице в автомобиле.

Рыжеволосый комиссионер, находившийся в выставочном зале на Сааб, чрезвычайно удивился, когда подписал документы и получил десять стодолларовых банкнот.

— Ваш автомобиль будет готов к трем часам дня.

— Прекрасно, — сказал покупатель, который так обозначил свою профессию на финансово-арендном соглашении: «Буфетчик, в настоящее время работает в Кэрридж-Хаусе в Джорджтауне».

18

— Час ноль, мистер Кендрик, — приятно улыбаясь в камеру, сказал полковник Роберт Бэрриш, и голос его был полон рассудительности. — Мы должны быть к нему готовы, и с упреждающей эскалацией мы его все больше и больше отдаляем.

— Как раз наоборот, слишком большой запас оружия при малейшем просчете может привести к взрыву всей нашей планеты.

— Да ну что вы, — стал снисходительно увещевать Эвана армейский офицер. — Уже давно в результате модернизации разработан способ предотвращения таких просчетов. Мы — профессионалы.

— Вы имеете в виду нашу сторону?

— Конечно, я имею в виду нашу сторону.

— А как насчет врага? Разве они не профессионалы?

— Если вы попытаетесь поставить на одну линию наши технологические достижения и достижения нашего врага, я думаю, вы обнаружите, что вас неправильно информировали об их возможностях, так же как и об эффективности управления нашей системой.

— Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что они не так хороши, как мы?

— Вы очень проницательны, конгрессмен. Не говоря о моральном превосходстве, инженерная подготовка наших армейских служащих самая передовая в мире. Я должен сказать вам, мистер Кендрик, что чрезвычайно горжусь нашими великолепными парнями и девушками.

— Как же иначе, я тоже, — отозвался Эван с легкой улыбкой на губах. — А я, полковник, должен вам сказать, что потерял нить ваших рассуждений. Я полагал, что ваш комментарий о профессионализме относился к моему замечанию о возможности просчета с арсеналами, набитыми оружием.

— Так и было. Видите ли, мистер Кендрик, я терпеливо пытался вам втолковать, что наш персонал, обслуживающий оружие, в своих действиях ограничен перечнем процедур, которые исключают просчет. Фактически мы работаем без сбоев.

— Мы — может быть, — согласился Эван. — А как насчет другого парня? Вы сказали — мне кажется, вы сказали, — что он не такой сообразительный и что нельзя нас ставить на одну линию, как вы выразились. Ну а предположим, он допустит просчет? Что тогда?

— У него никогда больше не будет возможности допустить еще один просчет. С минимальными потерями мы выведем…

— Постойте, солдат! — перебил полковника Кендрик. Тон его неожиданно стал резким, это был приказ, а не просьба. — Назад! «С минимальными потерями для нас…» — что это значит?

— Думаю, вы понимаете, что я не имею права обсуждать такие вопросы.

— А я думаю, что вам лучше сделать это. «Минимальные потери» означают только Лос-Анджелес, Нью-Йорк, или, может быть, Альбукерке, или Сент-Луис? Если мы все платим за этот зонтик, обеспечивающий минимальные потери, почему бы не рассказать нам, какая будет погода?

— Если вы считаете, что я стану по сетевому телевидению подвергать риску национальную безопасность… Мистер Кендрик, я искренне сожалею, что вынужден сказать это, но я не думаю, что вы имеете право представлять американский народ.

— Весь народ? Никогда не считал, что я это делаю. Мне сказали, что эта программа рассчитана на диалог между нами, что я оскорбил вас по телевидению, и вы имеете право ответить мне на той же арене. Вот почему я здесь. Отвечайте, полковник. Не бросайтесь в меня пентагоновскими лозунгами: я слишком уважаю нашу военную службу, чтобы позволить вам этим отделаться.

— Если, говоря о лозунгах, вы критикуете бескорыстных руководителей наших оборонных учреждений — людей честных и преданных, которые превыше всего ставят мощь нашей нации, тогда мне жалко вас.

— Бросьте. Я здесь не так давно, но среди появившихся у меня немногочисленных друзей есть несколько парней в Арлингтоне, которые, наверно, морщатся, когда вы вытаскиваете на свет Божий свой способ предотвращения просчета. Что я терпеливо пытаюсь вам втолковать, так это то, полковник, что у вас не больше прав на карт-бланш, чем у меня или у моего соседа по улице. Мы живем в реальном мире…

— Тогда позвольте мне объяснить, что такое этот наш реальный мир, — прервал его Бэрриш.

— Позвольте мне закончить, — сказал Эван, теперь уже улыбаясь.

— Джентльмены, джентльмены, — призвал их к порядку известный ведущий.

— Я нисколько не сомневаюсь в значимости вашей деятельности, полковник, — не унимался Кендрик. — Вы делаете свою работу и защищаете своих людей, я это понимаю. — Эван взял листок бумаги. — Но когда вы сказали во время слушаний — я это записал — «малозначительные академические фидуциарные процедуры», я заинтересовался, что это может значить. Вы действительно никому не подотчетны? Если вы так полагаете, скажите об этом выброшенному на улицу Джо Смиту, который пытается свести концы с концами в своей семье.

— Этот же самый Джо Смит станет перед нами на колени, когда до него дойдет, что мы обеспечиваем его выживание.

— Мне кажется, я только что слышал в Арлингтоне гул недовольства, полковник. Джо Смит ни перед кем не должен становиться на колени.

— Не выхватывайте мои замечания из контекста! — злобно промолвил полковник. — Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду. И не говори мне о людях с улицы, притворяясь, будто ты такой, как все. — Бэрриш остановился, затем, будучи не в силах больше сдерживать себя, закричал: — Ты даже не женат!

— Это самое точное утверждение, которое вы здесь сделали. Я действительно не женат, но если вы хотите назначить мне свидание, то я должен согласовать это со своей девушкой.

Силы оказались неравными. Выстрел большой пентагоновской шишки обернулся против него самого.

— Кто это, черт побери? — спросил мистер Джозеф Смит с Семидесятой Седар-стрит в Клингтоне, штат Нью-Джерси.

— Не знаю, — ответила миссис Смит, которая сидела перед телевизором рядом со своим мужем. — Однако он довольно остроумный, не правда ли?

— Я ничего не понимаю в остроумии, но он только что отбрил одного из наглых офицеров, от которых мне чертовски доставалось во Вьетнаме. Он — наш парень!

— А он хорош, — заявил Эрик Сандстром из Инвер Брасса, вставая и выключая телевизор. Дело происходило в его квартире, выходящей окнами на парк Грамерси в Нью-Йорке. Он осушил свой стакан с монтраше и посмотрел поверх него на Маргарет Лоувел и Гидеона Логана, которые сидели в креслах напротив. — У него быстрый ум, отличная реакция, трезвая оценка ситуации. Я знаю эту кобру Бэрриша; для него нет большего удовольствия, чем вкусить крови при свете прожектора. Кендрик облил этого типа его собственным дерьмом.

— Наш парень, кроме всего прочего, еще и остроумен, — добавила миссис Лоувел.

— Что есть, то есть, — согласился Логан. — А это весьма ценное качество. Он умеет быстро переходить от серьезного к смешному, как это он делал во время слушания. И это не случайность. У Кеннеди был тот же дар. В любой ситуации он умел выделить что-то комическое, двусмысленное. Люди это любят… И тем не менее, мне кажется, я вижу серые тучи на расстоянии.

— Таким человеком будет нелегко управлять.

— Если он тот человек, что нам нужен, — заявила Маргарет Лоувел, — а у нас есть все основания так полагать, то это не будет иметь значения, Гидеон.

— А если нет? Предположим, есть что-то такое, чего мы о нем не знаем? Ведь мы тогда запустим его, а не политический процесс.

А в это время в Манхэттене, в городском шестиэтажном доме из коричневого камня седовласый Сэмюэль Уинтерс сидел напротив своего друга Джекоба Менделя. Они уединились в большом кабинете Уинтерса на верхнем этаже. Несколько изумительных гобеленов висели на стенах между книжными полками, мебель тоже можно было отнести к произведениям искусства. Тем не менее комната была уютной. Ею пользовались; она была теплой и обжитой, шедевры прошлого находились здесь, чтобы служить, а не просто чтобы ими любовались. Используя дистанционное управление, историк-аристократ отключил телевизор.

— Ну? — спросил Уинтерс.

— Я должен немного подумать, Сэмюэль. — Глаза Менделя блуждали по кабинету. — Тебе все это принадлежало со дня твоего рождения, — как бы подтверждая этот факт, произнес биржевой маклер. — Но невзирая на это, ты всегда так много работал.

— Я выбрал ту сферу, где деньги все значительно облегчали, — ответил Уинтерс. — Иногда я даже чувствовал себя виноватым. Я всегда мог поехать туда, куда хотел, получить доступ к архивам, который не могли получить другие; учиться столько, сколько желал. Какие бы вклады я ни делал, они всегда были гораздо менее значительными по сравнению с тем удовольствием, которое я получал. Моя жена всегда это говорила. — Историк посмотрел на портрет прелестной темноволосой женщины, одетой в стиле сороковых годов; он висел за письменным столом между двумя огромными окнами, выходящими на Семьдесят третью улицу. Работая за столом, можно было всегда повернуться и посмотреть на него.

— Ты скучаешь о ней, не так ли?

— Ужасно. Я часто подхожу к портрету и разговариваю с ней.

— Я не думаю, что смог бы прожить без Ханны, однако, как это ни странно, принимая во внимание то, что она пережила в Германии, я молю Бога, чтобы она ушла первой. Смерть еще одного любимого человека будет для нее слишком болезненной утратой, которую она не сможет пережить в одиночестве. Я говорю ужасные вещи, да?

— Это звучит удивительно благородно, как все, что ты делаешь и говоришь, мой старый дружище. Надеюсь, Бог воздаст тебе за это.

— Кстати, когда ты последний раз был в церкви, Сэмюэль?

— Дай подумать. Мой сын женился в Париже, я же тогда сломал ногу и не мог присутствовать, как и моя дочь, сбежавшая с тем очаровательным умником, который зарабатывал денег больше, чем того заслуживал, сочиняя фильмы, которые я не понимаю. Значит, это был сорок пятый год, ну да, только-только вернулся с войны. Собор Святого Джона, конечно. Она заставила меня пойти туда, тогда как я в то время хотел одного: раздеть ее.

— Нет, это возмутительно! Я не верю ни одному твоему слову.

— Ты меня обижаешь.

— Он может быть опасен, — неожиданно сменил тему разговора Мендель и переключился на Эвана Кендрика. Уинтерс уже знал, что его старый друг может говорить об одном, а думать совершенно о другом.

— Каким образом? Все, что мы о нем узнали — а я сомневаюсь, что что-то еще осталось неизвестным — как будто отрицает наличие в нем стремления к власти. Тогда где же опасность?

— Он чересчур уж независим.

— Все это к лучшему. Он вполне может стать хорошим президентом. Никаких связей с болтунами, соглашателями и подхалимами. Понятно, что такой человек всегда будет яростно отстаивать свою точку зрения.

— А вот для меня еще далеко не все понятно, — вздохнул Мендель.

— Что ты имеешь в виду, Джекоб?

— Предположим, он о нас узнает. Предположим, ему станет известно, что у него кодовая кличка Икар и он является продуктом Инвер Брасса.

— Это невозможно.

— Это не ответ. Перепрыгни через невозможность. Предположи, что случилось невероятное, и он узнал. Так какова, по твоему мнению, будет его реакция? Помни, ведь он ужасно независим.

Сэмюэль Уинтерс поднес руку к подбородку и задумчиво посмотрел в окно, выходящее на улицу. Затем его взгляд переместился на портрет жены.

— Понимаю, — задумчиво промолвил он; неясные образы из прошлого проносились перед ним. — Он будет считать, что им манипулировали коррумпированные элементы. Он будет в гневе.

— И в таком гневе, — настойчиво продолжал Мендель, — как ты думаешь, что он сделает? В такой ситуации, я думаю, на разоблачение нас он все-таки не пойдет. Это было бы похоже на слухи о трехсторонней комиссии, поддерживающей Джимми Картера, потому что Генри Льюис поместил на обложке «Тайм» портрет малоизвестного губернатора Джорджии. В этих слухах было больше правды, чем лжи, но никого это не волновало… Так что сделает Кендрик?

Уинтерс взглянул на своего старого друга, глаза его расширились.

— Бог мой, — тихо сказал он. — Это вызовет в нем чувство отвращения, и он сбежит.

— Ситуация знакомая, Сэмюэль?

— Прошло так много лет… все было по-другому.

— Да не так уж и по-другому. Гораздо лучше, чем сейчас, но не по-другому.

— Я не был у власти.

— Это зависело только от тебя. Блестящий, необыкновенно богатый преподаватель из Колумбийского университета, совета которого спрашивали сменяющие друг друга президенты и чье появление в комитетах Палаты Представителей и Сената изменяло национальную политику… Тебя сватали на губернаторство в Нью-Йорке, буквально вытащили в Олбани, как вдруг за несколько недель до съезда ты узнаешь, что неизвестная политическая организация запланировала твое выдвижение и неизбежные выборы.

— Это был абсолютный шок. Я никогда не слышал ни о ней, ни о них.

— Тем не менее, ты сделал выводы — правильные или нет, не знаю, — что эта молчаливая машина ожидает от тебя выполнения всех распоряжений, и ты исчез, разрушив всю комбинацию.

— Я был взбешен. Это было против всех принципов открытой политической борьбы, за которые я всегда выступал…

— Стремясь к полной независимости, — добавил биржевой маклер. — А что последовало за этим? Вакуум власти, политический хаос, партия находилась в смятении. Продвинулись и взяли власть оппортунисты, на территории от нижнего до верхнего течения Гудзона установились драконовские законы и правила коррумпированная администрация.

— Ты за все это винишь меня, Джекоб?

— Все взаимосвязано, Сэмюэль. Цезарь трижды отказывался от короны, и что из этого получилось?

— Ты хочешь сказать, что Кендрик может отказаться принять предлагаемый ему пост?

— Ты же сделал это. Ты в ярости удалился.

— Потому что неизвестные мне люди вкладывали огромные суммы денег, чтобы продвинуть меня на пост. Почему? Если они действительно были заинтересованы в лучшем правительстве, а не имели каких-то личных интересов, почему они открыто не предложили свои услуги?

— Почему этого не делаем мы сами, Сэмюэль?

Уинтерс жестко посмотрел на Менделя, глаза его были печальны.

— Потому что мы выступаем в роли бога, Джекоб. Мы должны, потому что мы знаем то, чего не знают другие. Мы знаем, что произойдет, если мы не будем продолжать наше дело. Люди великой республики неожиданно получат не президента, а короля, императора всех штатов. Они не понимают, кто находится за спиной короля. Этих шакалов на заднем плане можно разогнать к чертовой матери, только заменив его. Другого пути нет.

— Я понимаю. И поэтому я так осторожен.

— Да, мы должны быть чрезвычайно осторожны и сделать все возможное, чтобы некий Эван Кендрик никогда о нас не узнал. Задача предельно ясна.

— Отнюдь не все так просто, — возразил Мендель. — Он не глуп. Он станет недоумевать, почему на него направлено все внимание. Варак должен быть искусным сценаристом — каждый шаг должен последовательно, логично и неизбежно вести за собой следующий.

— Я тоже недоумевал, — тихо сознался Уинтерс, еще раз взглянув на портрет своей покойной жены. — Дженни мне говорила: «Это слишком просто, Сэм. Любой другой из кожи вон лезет, чтобы о нем написали несколько строк в газете, тебе же посвящают целые передовицы и хвалят за то, что ты, а мы в этом вовсе не уверены, делал». Именно поэтому я начал задавать вопросы и именно так я выяснил, что случилось. Не кто был причиной, а как это произошло.

— И тогда ты удалился.

— Конечно.

— Почему, я действительно хочу знать, почему?

— Ты только что ответил, Джекоб. Я был в ярости.

— Несмотря на все, что ты мог бы сделать.

— Ну, очевидно.

— Справедливо ли будет сказать, Сэмюэль, что тебя не охватила лихорадка завоевать этот кабинет?

— Нет, категорически нет. Достойно это восхищения или нет, но мне никогда и ничего не было нужно завоевывать. Как сказал как-то Аурелий: «К счастью или несчастью, но мне не нужно было полагаться на мою теперешнюю работу, чтобы прокормить себя». Мне кажется, этим все сказано.

— Но лихорадка, Сэмюэль. Лихорадка, которой ты никогда не ощущал, голод, которого ты не испытывал, должны захватить Кендрика. В конце концов, он должен захотеть победить.

— Огонь в желудке, — хмыкнул историк. — Мы все должны были первым делом подумать об этом. Но почему все мы решили, что он непременно ухватится за такую возможность? Боже, мы были глупцами.

— Не «все мы», — запротестовал биржевой маклер, поднимая вверх ладони. — Я не думал об этом до тех пор, пока час назад не вошел в эту комнату. Неожиданно вернулись воспоминания, воспоминания о тебе и твоем… неистовом стремлении к независимости. Из исключительно ценного актива ты превратился в морально рассвирепевший пассив, который ушел со сцены и освободил место для всех грязных политических махинаторов в городе и за его пределами.

— Ты бьешь в цель, Джекоб… Мне нужно было остаться, я понимаю это уже многие годы. Моя жена в приступе гнева как-то назвала меня «добрым дядюшкой». Она, мне кажется, как и ты, была уверена, что я многое мог бы предотвратить.

— Да, мог, Сэмюэль. Гарри Трумэн был прав в том, что руководители формируют историю. Не было бы Соединенных Штатов без Томаса Джефферсона, и не было бы Третьего рейха без Адольфа Гитлера. Но ни один мужчина, ни одна женщина не станет лидером, если они не стремятся к этому. Они должны чувствовать жгучую потребность прийти к власти.

— И ты считаешь, что у Кендрика она отсутствует?

— Подозреваю, что да. То, что я видел на телевизионном экране, и то, что я видел пять дней назад во время слушаний комитета, дает мне основания думать, что это беспечный человек, которому абсолютно все равно, чьими костями он гремит, потому что он чувствует себя морально оскорбленным. Ум — да, мужество — несомненно, даже остроумие и привлекательность — все это, как мы согласились, должно быть присуще идеальному претенденту. Но я также увидел в нем и черту моего друга Сэмюэля Уинтерса, человека, который может в любой момент уйти из системы, потому что в его крови нет той лихорадки, которая побуждает бороться за высшую награду.

— Разве это так плохо, Джекоб? Речь сейчас не обо мне — я никогда не был так важен… Но разве так уж здорово для всех искателей этого поста постоянно болеть подобной лихорадкой?

— О Боже, Сэм, у меня от всего этого уже голова трещит.

— Может, что-нибудь выпьешь? — спросил Уинтерс и, зная ответ своего друга заранее, направился к бару под французским гобеленом на правой стене.

— Спасибо. То, что всегда, пожалуйста.

— Конечно. — Историк молча наполнил два бокала: в один — бурбон, в другой — канадское виски, и то и другое только со льдом. Он вернулся к креслам и протянул бурбон Менделю. — Все в порядке, Джекоб. Думаю, я во всем разобрался.

— Я знаю, что ты можешь готовить выпивку и одновременно думать, — улыбаясь, сказал Мендель и поднял бокал. — Ваше здоровье, сэр.

— Будь здоров, — ответил историк.

— Ну и что ты надумал?

— Каким-то образом лихорадку, о которой ты говоришь, эту потребность завоевать высшую награду, нужно внушить Эвану Кендрику. Без нее ему нельзя доверять, а без него ублюдки Гидеона — оппортунисты и фанатики — выйдут на сцену.

— Полностью с тобой согласен.

Уинтерс отхлебнул виски, глаза его блуждали по гобелену.

— Филипп и рыцари в Кречи были побеждены не только английскими лучниками и длинными мечами уэльсцев. Им пришлось состязаться с тем, что Сен-Симон описал через триста лет как «двор, обескровленный дикой буржуазной коррупцией».

— Твоя эрудиция выше моего понимания, Сэмюэль.

— Как нам привить подобную лихорадку Эвану Кендрику? Крайне важно это сделать. Сейчас я понимаю это очень четко.

— Я думаю, мы начнем с Милоша Варака.

Энни Малкэйи О’Рейли была вне себя. Четыре стандартные телефонные линии в офисе конгрессмена обычно использовались для исходящих звонков; именно этот конгрессмен, как правило, не имел большого количества входящих. Сегодня, однако, было не просто по-другому, сегодня был сумасшедший дом. В течение двадцати четырех часов самому маленькому и отнюдь не перегруженному работой штату на Холме пришлось бешено поработать. Энни даже позвонила двум работающим на картотеке конторским служащим, которые никогда не приходили по понедельникам, и попросила их явиться в офис. Затем она связалась с Филиппом Тобиасом, способным, хотя и безалаберным главным помощником, и потребовала, чтобы он бросил теннисную игру и притащил свою важную задницу в центр, иначе она его прибьет. («Что, черт побери, случилось?» — «Вы не видели вчерашнего Фоксли-шоу?» — «Нет, я плавал на яхте. Зачем оно мне?» — «Показывали его!» — «Что? Этого не должно было быть без моего одобрения!» — «Они, вероятно, позвонили ему домой». — «Сукин сын мне ничего не сказал!» — «Он и мне ничего не сказал, но я увидела его имя в последних выпусках в „Пост“». — «Господи Иисусе! Энни, достаньте мне пленку! Пожалуйста!» — «Только если вы приедете и поможете нам справиться с телефонами, дорогуша». — «Дерьмо собачье!» — «Я леди, а вы дурак. Не разговаривайте со мной таким образом». — «Прошу прощения, прошу прощения, Энни! Пожалуйста. Пленку!»)

В конце концов (и только потому, что она была в отчаянии, а у ее мужа Патрика Ксавьера О’Рейли по понедельникам были выходные, так как он работал по субботам в смене, которая занималась особо опасными преступлениями) она вызвала ирландского трудягу-детектива и сообщила ему, что если он не придет им помочь, она подаст на него заявление с обвинением в изнасиловании, хотя это и будет принятием желаемого за действительное, добавила она. Единственным человеком, с которым она не смогла связаться, был конгрессмен из Девятого округа Колорадо.

— Мне очень, очень жаль, миссис О’Рейли, — ответил ей мужчина-араб из супружеской четы, которая присматривала за домом Кендрика. Как подозревала Энни, он был, вероятно, безработным хирургом или экс-президентом университета. — Конгрессмен сказал, что будет отсутствовать несколько дней. Я не имею понятия, где он.

— Это чепуха, мистер Сахара.

— Вы льстите мне, мадам.

— Так вот! Вы найдете этого актеришку и сообщите ему, что мы здесь звереем! И все из-за его появления в Фоксли-шоу!

— Он произвел сильное впечатление, не так ли?

— Вы об этом знаете?

— Я видел его имя в последних выпусках «Вашингтон пост», мадам. А также в «Таймс» — нью-йоркских и лос-анджелесских, и в «Чикаго трибюн».

— Он получает все эти газеты?

— Нет, мадам, я получаю, но, конечно, ему не возбраняется их читать.

— Боже правый!

Столпотворение у дверей офиса стало невыносимым. Энни швырнула трубку и побежала к двери. Она открыла ее и с удивлением увидела Эвана Кендрика в сопровождении мужа, пробирающихся сквозь толпу репортеров, помощников в Конгрессе и других людей, которых она не знала.

— Заходите сюда! — заорала она.

Оказавшись в офисе секретарши и за закрытой дверью, мистер О’Рейли наконец заговорил.

— Я ее Пэдди, — сказал он, задыхаясь. — Приятно познакомиться с вами.

— Вы — моя защитная стена, дружище, — ответил Кендрик, пожимая ему руку и быстро окидывая взглядом большого широкоплечего рыжеволосого мужчину с брюшком, на четыре дюйма большим, чем позволял его высокий рост, и слегка красноватым лицом, на котором светилась пара умных зеленых глаз. — К счастью, мы пришли сюда в одно время.

— Если быть совершенно честным, то нет, сэр. Моя сумасшедшая мадам позвонила мне около часа назад, и мне удалось добраться за двадцать пять минут. Я увидел все это столпотворение в коридоре и предположил, что вы должны вот-вот появиться. Я вас подождал.

— Ты мог бы дать знать мне, паршивый ирландец! Мы здесь внутри с ума сходили!

— И заработать обвинение в уголовном преступлении, дорогая?

— Он действительно гнусный ирландец, конгрессмен…

— Замолчите оба! — приказал Эван, глядя на дверь. — Что будем делать со всем этим? Что случилось?

— Это же вы выступили в Фоксли-шоу, — фыркнула миссис О’Рейли, — а не мы.

— Я взял себе за правило никогда не смотреть подобные программы, — пробормотал Кендрик. — Если бы смотрел, то, наверное, понял, чем все это чревато.

— Не стоит огорчаться, конгрессмен, — язвительно промолвила Энни. — Ведь сейчас о вас знает уйма людей.

— Вы были великолепны, — добавил детектив полиции округа Колумбия. — Несколько ребят из отдела позвонили и попросили меня передать Энни, чтобы она вас поблагодарила. Я же говорил тебе об этом, милая.

— Во-первых, у меня еще не было возможности, а во-вторых, за всей этой суматохой я бы все равно забыла. Так вот, Эван, я думаю, что единственно честным поступком для вас сейчас будет выйти наружу и сделать нечто вроде заявления.

— Подождите минуту, — перебил Кендрик, глядя на Патрика О’Рейли. — За что это в полицейском департаменте кое-кто хочет меня поблагодарить?

— За то, что вы выстояли в схватке с Бэрришем и вмазали ему.

— Я это понял, но что для них Бэрриш?

— Он — наглец из Пентагона, у которого друзья на высоких постах. И вообще противно, проведя несколько бессонных ночей в засаде, получить вместо благодарности разнос.

— Какая засада? Что случилось?

— Мистер Кендрик, — вмешалась Энни. — Там снаружи просто зоопарк. Вы должны показаться и что-нибудь сказать.

— Нет, я должен сначала дослушать вашего мужа. Продолжайте, мистер… я могу называть вас Патрик или Пэт?

— Пэдди подходит лучше. — Полицейский похлопал себя по животу. — Именно так меня зовут.

— А я Эван. Опустите «конгрессмен», тем более, что я собираюсь навсегда бросить это занятие. Пожалуйста, продолжайте. Каким образом Бэрриш связан с полицией?

— Я этого не сказал, нет. Сам он чище, чем отбеленная на полуденном солнце простыня.

— Люди вашей профессии не благодарят тех, кто марает свежевыстиранное белье…

— Ну, это было не самое выдающееся событие; по правде говоря, само по себе оно было незначительным, хотя что-то из этого могло и выйти, если бы мы сумели все довести до конца. Ребята следили за одним известным отмывальщиком денег, через Майами направлявшимся на юго-восток на острова Кайман. На четвертую ночь наблюдения в отеле «Мэйфлауэр» они уже считали, что взяли его. Понимаете, один из этих придурков вошел в комнату в час ночи с большим чемоданом. Час ночи — не слишком подходящее время для начала или продолжения рабочего дня, правильно?

— Не совсем подходящее.

— Увы, оказалось, что этот парень осуществлял законные капитальные вложения в экономику США, а журналы Пентагона свидетельствовали, что он участвовал в деловых переговорах почти до одиннадцати тридцати вечера, а утром должен был успеть на восьмичасовый рейс самолета в Лос-Анджелес.

— А что же с чемоданом?

— Мы не смогли к нему даже прикоснуться. Этот тип вдруг начал вопить, что его обидели до глубины души, а вокруг появилось огромное количество людей из национальной безопасности. Понимаете, кто-то позвонил…

— Но не адвокату, — сказал Эван, — а полковнику Роберту Бэрришу из Пентагона.

— Именно так. Нас ткнули носом в грязь за то, что мы подвергли сомнениям деятельность прекрасного преданного американца, который помогает увеличивать экономическую мощь Соединенных Штатов. Ребятам здорово влетело…

— Но вы-то думаете иначе. Вы думаете, что в этой комнате произошло нечто гораздо серьезнее, чем законные инвестиции.

— Вы угадали, сэр.

— Спасибо, Пэдди… Все в порядке, миссис О’Рейли. Что мне сказать там, за дверями?

— Что бы я ни предложила, наш мальчик Фил Тобиас наверняка будет возражать, вы должны бы это знать. Он сейчас по дороге сюда.

— Неужели вы оторвали его от тенниса? Это мужество, выходящее за пределы чувства долга.

— Он очень мил и смышлен, Эван, но я не думаю, что его совет сейчас вам поможет; придется решать вам. Помните только, что эти стервятники за дверью убеждены, что вы «играли на публику» всю последнюю неделю. Вы приняли вызов видного тяжеловеса в политике и выставили его болтливым злодеем, а это делает вас сенсацией. Они хотят знать, куда вы ведете.

— Ну и что вы предлагаете? Вы ведь знаете, куда я веду, Энни. Что же мне им сказать?

Энн Малкэйи О’Рейли посмотрела прямо в глаза Кендрика.

— Что хотите, конгрессмен. Но пусть это будет правдой.

— Моя лебединая песня, Энни?

— Вам это будет известно, как только вы оттуда выйдете…

Волнение и шум за дверью дополнились ослепляющими вспышками прожекторов телевизионщиков, которые размахивали своими мини-камерами в толпе; несколько наиболее значительных фигур из прессы высокомерно настаивали на своем праве находиться на самых удобных местах. Короче, творилось черт знает что, поэтому конгрессмен из Колорадо от Девятого округа просто подошел к своему столу в приемной, отодвинул в сторону книгу записей, телефон и уселся на освободившееся место. Он весело улыбнулся, несколько раз поднял обе руки, но не произнес ни слова. Постепенно шум начал стихать, но все же то тут, то там вспыхивали перебранки, звучали язвительные замечания. В конце концов всем стало понятно: конгрессмен Эван Кендрик не собирается открывать рта до тех пор, пока его не станут слушать все. Восстановилась тишина.

— Большое спасибо, — сказал Эван. — Мне нужна помощь, чтобы определить, что же мне надо вам сказать…

— Конгрессмен Эван, — перебил его потрепанный журналист, явно расстроенный своим местом во втором ряду, — это правда, что…

— Нет, неправда, — твердо произнес Эван. — И не перебивайте меня, дружище. Вы привыкли к этому, а я нет.

— На телевидении, сэр, вы вели себя несколько иначе! — заметил знаменитый ведущий.

— Там, насколько я понимаю, было только двое — один против другого. А сейчас — один против целой толпы колоссов, и все они хотят обеда, достойного львов. Позвольте мне вначале кое-что сказать, о’кей?

— Конечно, сэр.

— Один из наиболее уважаемых членов моего штата, — начал Кендрик, — объяснил мне, что я должен сделать заявление. Это несколько страшновато для того, кто до этого никогда подобных вещей не делал.

— Но вы же боролись за кабинет, — перебил другой телевизионный репортер, стараясь, чтобы его белокурая голова попала в объектив камеры. — Наверняка тогда требовались заявления.

— Может быть… Но я этого не делал. Можете проверить, я даже настаиваю на этом. А сейчас позвольте мне продолжить. Или мне просто выйти? Я буду с вами совершенно откровенен. Мне действительно все абсолютно безразлично.

— Продолжайте, сэр, — великодушно разрешил джентльмен, которого коллеги называли «Стэном-мужиком», и широкая улыбка расползлась по его телегеничному лицу.

— О’кей… Очень ценный член моего штата также уверял меня, что некоторые из вас, если не все, убеждены, будто на прошлой неделе я «играл на публику». «Играть на публику». Насколько я понимаю смысл этого выражения, оно означает стремление привлечь к себе внимание, разыгрывая некое мелодраматическое действо со значением или без. Человек занимается лицедейством на трибуне, чтобы приковать к себе внимание толпы, которая за ним наблюдает. Если это определение соответствует действительности, тогда я решительно отвергаю титул «актера на публику», потому что я не ищу ничьего одобрения. Повторяю, мне все равно. — Из кратковременного шока конгрессмен попытался всех вывести, помахав несколько раз поднятыми перед собой ладонями. — Я совершенно искренен, леди и джентльмены. Я не собираюсь оставаться здесь надолго…

— У вас проблемы со здоровьем, сэр? — прокричал молодой парень из дальнего угла комнаты.

— А хотите со мной побороться?

— Я был чемпионом по боксу в университете, сэр, — неожиданно брякнул пышущий здоровьем репортер, чем вызвал насмешливые комментарии толпы. — Простите, сэр, — в смущении сказал он.

— Не извиняйтесь, молодой человек. Если бы у меня был ваш талант, я, вероятно, бросил бы вызов самому главе Пентагона и его коллеге в Кремле, и мы бы все решили старым верным способом. По одному представителю с каждой стороны. Вы только подумайте, скольких людей это могло бы спасти. Целые полки, батальоны… Увы, у меня нет вашего таланта, как нет у меня и проблем со здоровьем.

— Тогда в чем же причина? — спросил известнейший репортер из «Нью-Йорк таймс».

— Весьма польщен тем, что вы здесь, — отозвался Эван, узнав этого человека. — Я представить себе не мог, что достоин занимать ваше время.

— Я думаю, что достойны, да и время мое не настолько ценное. Откуда вы такой смелый, конгрессмен?

— Отвечаю на ваш первый вопрос: просто я не вписываюсь в эту обстановку. Что касается второго вопроса, скажу вам вот что: поскольку я не уверен, что должен остаться здесь, то я имею завидную возможность говорить все, что мне захочется, не заботясь о последствиях, я имею в виду политические последствия.

— Вот это новость! — воскликнул Стэн-мужик, делая запись в своем блокноте. — Итак, ваше заявление, сэр?

— Ну что ж, заявление так заявление… Я думаю, мне необходимо с этим покончить. Как и множеству других людей, мне не нравится то, что я вижу. Я находился за пределами этой страны в течение многих лет и убедился: человеку необходимо время от времени уезжать, чтобы осмыслить, что же на самом деле мы имеем. Все познается в сравнении. Мне казалось, что нынешним правительством как будто не должна управлять финансовая олигархия, тем не менее, похоже, такая появилась. Я не могу указать пальцем на кого-то конкретно, но они уже есть, я знаю это. Так же, как и вы. Они жаждут эскалации, всегда эскалации, указывая при этом на противника, который сам поднялся на вершину своей экономической и технологической лестницы. Где, черт побери, мы остановимся? Они остановятся? Когда мы перестанем являться причиной ночных кошмаров наших детей, потому что все они постоянно слышат об этой проклятой угрозе всеобщего уничтожения? Когда дети перестанут это слышать?.. Или мы будем продолжать подниматься по этому эскалатору, сконструированному в аду, до тех пор, пока исчезнет возможность спуститься, что, впрочем, уже не будет иметь никакого значения, потому что все улицы внизу будут объяты пламенем… Простите меня, я знаю, что огорчу вас, но я только что понял, что не хочу больше отвечать ни на какие вопросы. Я возвращаюсь в горы. — Эван Кендрик соскочил со стола и быстро прошел сквозь ошеломленную толпу к двери своего офиса. Он открыл ее, ускорил шаги и скрылся в коридоре.

— Он не собирается в горы, — прошептал Патрик Ксавьер О’Рейли своей жене. — Этот парень останется здесь, в этом городе.

— Молчи… молчи… — со слезами на глазах прошептала Энни. — Он только что полностью отрезал себя от Холма!

— Может быть, от Холма, девочка, но не от нас. Он только что основательно потряс осиное гнездо. Они все делают деньги, а мы все до безумия перепуганы. Наблюдай за ним, Энни, заботься о нем. Он — тот голос, который мы хотим слышать.

19

Бездумно переставляя ноги, Кендрик бродил по знойным замершим улицам Вашингтона (ворот рубашки расстегнут, куртка перекинута через плечо), не ставя перед собой никакой цели, а просто стараясь прояснить голову. Чаще, чем ему этого хотелось, его останавливали незнакомые люди, мнения которых разделились почти поровну, но все же с небольшим перевесом в его пользу. Он не был уверен, нравится ему это или нет.

— Вы хорошо поработали с этим лживым мерзавцем, сенатор!

— Я не сенатор, я конгрессмен. Ну что ж, спасибо.

— Что вы о себе возомнили, конгрессмен «Как-вас-там»? Стараетесь подловить такого прекрасного преданного американца, как полковник Бэрриш? Проклятый левый педик.

— Не хотите ли купить немного духов? Полковник себе купил.

— Ненавижу духи.

— Эй, парень, я видел твое выступление по телевидению! Тебе не кажется, что этот лысый кретин просто мечтает снова послать нас во Вьетнам в качестве пушечного мяса?

— Ну уж нет, солдат. Пусть сам лезет в мясорубку.

— Если вы умны, это не значит, что вы правы, сэр. И если он был обманут — что следует из его слов — это не значит, что он не был прав. Он — человек, который составляет силу нашей нации, а вы, что совершенно очевидно, нет!

— Мне кажется, я представляю разум, сэр. А в этом тоже сила нашей страны, во всяком случае, мне бы хотелось на это надеяться.

— Я не вижу ничего, что свидетельствовало бы об этом.

— Жаль. Свидетельства есть.

— Спасибо, конгрессмен, за ваши слова — вы выразили мнение многих из нас.

— Почему же вы не говорите об этом сами?

— Я не уверен. Куда ни повернешься, отовсюду услышишь: надо быть крутым. Я сам был крутым, хотя и был страшно напуган. Так уж случилось. Я хотел выжить. Но сейчас обстоятельства изменились. Это не просто люди против людей или пушки против пушек. Это машины, летающие в воздухе и делающие дырки в земле. Вы не можете в них прицелиться, не можете их остановить. Вы можете только ждать. Ждать смерти… Это ужасно!

— Жаль, что вас не было на слушании. Вы изложили бы мои мысли куда лучше, чем я, и с гораздо более впечатляющими аргументами.

Он действительно больше не хотел говорить; он выговорился, и незнакомцы на улицах мешали ему найти уединение, в котором он так нуждался. Он должен был привести свои мысли в порядок, разложить все по полочкам, решить, что делать, и решить быстро. Он принял назначение в комитет Партриджа, так как хотел заработать голос человека, который займет его место, и его помощник Фил Тобиас убедил его, что если он примет предложение Партриджа, это гарантирует ему голос. Но Эвана интересовало, действительно ли он вообще беспокоится по этому поводу.

Нужно признать, что до определенной степени беспокоится, но не из какого-то местного патриотизма. Может ли он сейчас просто закрыть лавочку и удалиться? Он не носил значок моральной чистоты на лацкане своего пиджака, но чувствовал врожденное отвращение к людям, которые взяли на себя определенные обязательства, а затем отказываются от них, так как это создает им личные неудобства. С другой стороны, он вышвырнул мошенников, которые норовили сорвать большой куш в Девятом округе Колорадо и отдать его на съедение волкам. Он сделал то, что хотел сделать. Чего еще могут требовать от него избиратели его округа, отдавшие за него свои голоса? Он пробудил их (по крайней мере, он так думал) и не жалел ни сил, ни денег, чтобы добиться этого.

Не спешить, подумать. Он действительно должен подумать. Наверно, ему придется отложить Колорадо на будущее. Сейчас ему сорок один год, через девятнадцать лет будет шестьдесят. Черт побери, это-то какое имеет значение?.. Это имеет значение… Он направлялся обратно в Юго-Западную Азию, к людям, которых прекрасно знал и знал, как с ними работать, но, подобно Менни, не собирался прожить свои последние годы — если повезет, десятилетие или два — в том же окружении… Менни, Эммануэль Уэйнграсс — гений, олицетворение гениальности, деспот, ренегат, совершенно несносный человек — фактически заменил ему отца. Эван по-настоящему не знал своего отца; тот далекий человек умер при строительстве моста в Непале, когда ему едва исполнилось восемь лет…

— Эй, — завопил какой-то толстяк, который как раз появился из завешенной пологом двери бара на Шестнадцатой улице. — Я только что видел тебя. Ты был в телевизоре, сидел за столом! Это была программа ежедневных новостей. Скукотища! Я не знаю, о чем ты там трепался, но одни бездельники хлопали, а другие тебя поносили. Это был ты!

— Вы, должно быть, ошиблись, — ответил Кендрик, торопливо проходя по тротуару. Боже мой, подумал он, ребята из кабельных новостей уже выпустили в эфир укороченную импровизированную пресс-конференцию. А ведь он оставил свой офис не более чем полтора часа назад. Значит, кто-то очень спешил. Эван знал, что кабельному телевидению постоянно требуется что-то свеженькое, но ведь столько событий происходит в Вашингтоне! Почему он?

Кендрик направился обратно в Мэдисон-отель, находящийся всего в квартале отсюда, туда, где он провел воскресную ночь и где у него хватило сил собраться с духом и позвонить к себе домой, чтобы узнать, не вызвало ли каких-либо осложнений его появление в Фоксли-шоу.

— Осложнения возникли только для тех, кому нужно сюда позвонить, Эван, — ответил доктор Сабри Хасан по-арабски; на этом языке оба они говорили не только для удобства, но и по другим причинам. — Телефон звонит не переставая.

— Тогда я останусь в городе. Я еще не знаю, где, но я дам вам о себе знать.

— Зачем утруждать себя, — возразил Сабри. — Наверняка вам не удастся прорваться. Я удивлен, что вы смогли сделать это сейчас.

— Ну, в случае, если позвонит Менни…

— Почему бы вам самому не позвонить ему и не рассказать, где вы, чтобы мне не пришлось лгать. Журналисты в этом городе дождаться не могут, когда араб начнет врать. Они ловят каждый его промах. Израильтяне могут утверждать, что белое — это черное, а сладкое — это кислое, а их лобби убедит Конгресс, что все это для нашего же собственного блага. У нас же это все не так.

— Прекратите, Сабри!

— Мы должны оставить вас, Эван. Мы вам приносим вред, мы принесем вам вред.

— О чем, черт побери, ты говоришь?

— Сегодня утром Каши и я смотрели программу. Ты был очень убедителен, мой друг.

— Мы об этом поговорим попозже.

Кендрик провел весь день, следя за бейсбольным матчем и потягивая виски. В шесть тридцать он переключился на новости, просматривая одну программу за другой, и везде короткими фрагментами показывали его самого во время Фоксли-шоу. В негодовании он переключился на канал искусств, по которому демонстрировался фильм о брачном периоде китов у побережья Огненной Земли. Лишь тогда ему удалось уснуть…

В этот раз инстинкт подсказал ему взять с собой ключ от номера, поэтому он прошел прямо по вестибюлю отеля к лифтам. Оказавшись в комнате, он разделся до нижнего белья и улегся в постель. Было ли это симптомом подавленного «я» или просто любопытством, но он взял в руки пульт дистанционного управления и включил канал кабельного телевидения, программу новостей. Через семь минут он увидел самого себя выходящим из своего кабинета.

— Леди и джентльмены, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференций, на которой присутствовал ваш корреспондент. Не просто необычную, но необычно одностороннюю. Член Палаты Представителей первого срока из Колорадо поднял вопросы общенационального значения, но отказался сообщить, каковы его выводы. Он просто ушел. К его чести следует сказать, что он отрицает «игру на зрителя», ибо не уверен, что собирается остаться в Вашингтоне. Тем не менее, его высказывания были по меньшей мере провокационными…

Видеозапись неожиданно прервалась, и на экране появилась ведущая программы:

— Сейчас мы включаем Министерство обороны, где, как мы понимаем, заместитель министра, ответственный за стратегическую оборону, собирается сделать заявление. Слово вам, Стив.

Появилось изображение темноволосого с расплывчатыми чертами лица репортера со слишком большим количеством зубов. Он уставился в камеру и сказал:

— Заместитель министра Джаспер Хефлефингер, которого вытаскивают на свет Божий, как только кто-то нападает на Пентагон, ринулся в щель, открытую конгрессменом — как его? — Хенриком из Вайоминга — где это? — Колорадо! Перед вами заместитель министра Хефлефингер.

Еще одно лицо. С тяжелым подбородком, но все же красивое лицо мужчины, волевое лицо с копной серебристых волос. И с голосом, которому позавидовали бы самые именитые радиоведущие сороковых годов.

— Я говорю конгрессмену, что мы приветствуем его заявление. Сэр, мы хотим того же! Предотвращение катастрофы, приверженность свободе…

Мерзавец продолжал говорить обо всем и ни о чем, ни разу не коснувшись вопросов эскалации вооружения и политики сдерживания.

«Почему я? — внутренне закричал Кендрик самому себе. — Почему я? Черт с ним! Со всем!» Он выключил телевизор и вызвал Колорадо.

— Привет, Менни, — сказал он, услышав голос Уэйнграсса.

— Парень, ты чего-то стоишь! — завопил старик в трубку. — Значит, я все-таки правильно тебя воспитывал!

— Заткнись, Менни, я не хочу быть в этом дерьме.

— А чего ты хочешь? Ты видел себя по телевидению?

— Именно поэтому я хочу уйти. Забудь застекленные паровые бани и бельведер внизу у ручьев. Мы займемся этим позже. Давай вдвоем махнем в Эмираты, конечно же через Париж… Может быть, пару месяцев проведем в Париже, если захочешь. О’кей?

— Нет, не о’кей, ты, паршивый клоун! У тебя есть что сказать, вот и говори! Я всегда учил тебя: потеряли мы контракт или нет — говори то, что ты считаешь правильным… О’кей, о’кей, может быть, мы немного и жульничали, но мы делали поставки! И мы никогда никого не лажали при расширении поставок, даже если нам приходилось платить!

— Менни, это не имеет никакого отношения к тому, что происходит здесь.

— Имеет, и самое непосредственное! Кстати, я уже начал строить эти паровые бани на террасе, да и планы для бельведера внизу у ручьев уже готовы. Никто не может остановить Эммануэля Уэйнграсса, пока он, к своему полному удовлетворению, не закончит своих проектов.

— Менни, ты невозможен!

— Это я уже когда-то слышал…

Милош Варак шел по усыпанной гравием дорожке парка под названием «Ручей у скалы» к скамейке, с которой открывался вид на ущелье. По ущелью неслись воды притока реки Потомак. Это было удаленное от бетонных тротуаров тихое местечко, которое облюбовали летние туристы, желавшие укрыться от жары и удрать подальше от суматохи городских улиц. Как и ожидал чех, спикер Палаты Представителей был уже там. Он сидел на скамейке, спрятав седые волосы под ирландской шапочкой, козырек которой наполовину закрывал его лицо; болезненно худую фигуру укутывал ненужный в этот знойный августовский день плащ. Спикер явно хотел, чтобы его никто не узнал. Варак приблизился и заговорил:

— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами.

— Сукин сын, ты, иностранец! — Исхудалое лицо с темными глазами и дугообразными седыми бровями было сердитым, но в то же время беззащитным. — Если ты — поганый посланник коммунистов, тебе не на что надеяться, Иван! Я не собираюсь баллотироваться на следующий срок. Я вне игры, в январе все будет кончено, капут, а что случилось тридцать или сорок лет назад, мне на это начхать. До тебя дошло, Борис?

— У вас была выдающаяся карьера, вы были созидательной силой в этой стране, которая стала и моей страной. А насчет того, что я русский или агент восточного блока, то скажу вам лишь одно: последние десять лет я боролся и с теми, и с другими, и об этом знает довольно много людей в нашем правительстве.

Серые глаза политика изучающе смотрели на Варака.

— У тебя не хватило бы храбрости или глупости сказать подобное мне, если бы ты не мог этого подтвердить. — Он говорил с заметным акцентом северного жителя Новой Англии. — Однако ты угрожал мне.

— Только чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?

— Садись, — произнес спикер так, будто обращался к собаке, которая обязана ему повиноваться. Варак сел, оставив между ними довольно много места. — Так что ты знаешь о событиях, которые могли происходить, а может быть, и нет, в пятидесятые годы?

— Если быть точным, это произошло семнадцатого марта тысяча девятьсот пятьдесят первого года, — ответил чех. — В этот день в благотворительном госпитале Девы Марии в Белфасте у молодой женщины, которая несколько лет назад эмигрировала в Америку, родился сын. Она вернулась в Ирландию, объяснив это следующим: ее муж умер, и, переживая свою тяжелую потерю, она хотела, чтобы их ребенок был на родине у ее родных.

— Ну и? — спросил спикер; взгляд его оставался холодным и твердым.

— Я думаю, вы все знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, похоже, очень ее любил. Многообещающий молодой политик, попавший в ловушку несчастливого брака, который он не мог расторгнуть по закону церкви. В течение многих лет этот человек, кстати, талантливый юрист, посылал женщине деньги и посещал ее и ребенка в Ирландии так часто, как только мог… конечно, под видом американского дядюшки.

— Ты можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его спикер. — Не свидетельскими показаниями с чужих слов или сомнительным опознанием очевидца, а письменными свидетельствами?

— Могу.

— Чем? Как?

— Велась переписка.

— Лжец! — рявкнул семидесятилетний старик. — Перед смертью она сожгла эти проклятые письма.

— Боюсь, что она сожгла все, кроме одного, — тихо промолвил Варак. — Я полагаю, она собиралась уничтожить и его тоже, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо среди других вещей в ее туалетном столике. Конечно, он не знает, кто такой Э., да и не хочет знать. Он только благодарен, что его жена отвергла ваше предложение и оставалась с ним эти последние двадцать лет.

Старик отвернулся, в глазах его блеснули слезы, которые он тут же смахнул.

— Моя жена тогда меня покинула, — ответил он едва слышно. — Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины продолжать дальше притворяться. Обстоятельства изменились, взгляды изменились, я был в такой же безопасности, как и Кеннеди в Бостоне. Даже щеголи в епархии архиепископа держали рот на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих лицемерных подонков, что если церковь попытается вмешаться в выборы, я настрою против них черных радикалов и евреев, и они поднимут в Палате бунт против их свободного от уплаты налогов священного статуса. Епископ чуть было не получил апоплексический удар, посылая на мою голову всевозможные проклятия, но я заставил его замолчать. Я сказал ему, что моя бывшая жена, наверно, спала и с ним тоже. — Седоволосый спикер с изборожденным глубокими морщинами лицом замолчал. — Матерь Божья, — вскрикнул он, уже не скрывая слез, — я так хотел вернуть эту девушку!

— Я уверен, что вы имеете в виду не свою жену.

— Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду, мистер Безымянный! Но она не могла этого сделать. Порядочный мужчина предоставлял ей домашний очаг и воспитывал нашего ребенка около пятнадцати лет. Она не могла оставить его, даже ради меня. Я скажу вам правду… Я тоже храню ее последнее письмо. «Мы соединимся на небесах, — написала она мне. — Но никогда нам не быть вместе на этой земле, мой дорогой». Что за вздор? У нас ведь могла быть общая жизнь, довольно большая часть жизни, будь оно все проклято!

— Если мне будет позволено, сэр… Я думаю, что это было мнение любящей женщины, которая так же уважала вас, как себя и своего сына. У вас были собственные дети, объяснения из прошлого могли разрушить их будущее. А у вас было будущее, мистер спикер.

— Я бы на все плюнул…

— Она не могла позволить вам сделать этого, как и не могла разрушить жизнь человеку, который дал ей дом, а ребенку имя.

Старый человек вытащил носовой платок и вытер глаза, его голос неожиданно вновь зазвучал твердо.

— Откуда, черт побери, вы все это знаете?

— Это нетрудно. Вы — лидер Палаты Представителей, второй человек после президента, вот мне и захотелось узнать о вас побольше. Простите меня, но пожилые люди более откровенны, нежели молодые, — в основном это вызвано тем, что они не придают значения так называемым секретам, и, конечно же, я узнал, что вы и ваша жена, оба католики, развелись. Если учесть ваше политическое положение в то время и власть вашей церкви, это было очень смелое решение.

— Черт побери, значит, вы искали людей постарше из моего окружения?

— И нашел их. Я узнал, что ваша жена — дочь богатого владельца недвижимости, жаждущего приобрести политическое влияние и в буквальном смысле слова финансировавшего вашу первоначальную кампанию, — имела более чем незавидную репутацию.

— И до и после, мистер Безымянный. Только я был последним, кто узнал об этом.

— Но вы это узнали, — твердо сказал Варак, — и в гневе и смущении стали искать себе другую подругу. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своей женитьбой, поэтому искали себе временное утешение.

— Это так называется? Я искал кого-нибудь, кто мог бы принадлежать только мне.

— И вы нашли ее в госпитале, куда пришли, чтобы сдать кровь, во время избирательной кампании. Она была дипломированной сестрой из Ирландии, которая проходила практику, чтобы зарегистрироваться в Соединенных Штатах.

— Дьявол, откуда вы…

— Старые люди весьма словоохотливы.

— Пи Ви Мангекавалло, — прошептал спикер, и глаза его неожиданно засветились, как будто воспоминание вернуло ему мгновения счастья. — У него был маленький итальянский ресторан с хорошей сицилийской кухней примерно за четыре квартала от госпиталя. Там меня никто никогда не беспокоил, и я считал, что никто не знает, кто я. Этот дешевый ублюдок, неужели он запомнил?!

— Мистеру Мангекавалло сейчас уже за девяносто, но он действительно помнит вас. Вы приводили туда свою очаровательную медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял там вас вдвоем лишь с одним условием: тарантеллы в автопроигрывателе должны были звучать как можно тише.

— Прекрасный человек!..

— С исключительной памятью для человека своих лет, но, увы, без самоконтроля, характерного для более молодых людей. Он вспоминает детали, хотя и несвязные, рассказывает за кьянти такие вещи, которые никогда бы не рассказал еще несколько лет назад.

— В своем возрасте он имеет на это право.

— А вы ведь доверяли ему, мистер спикер, — сказал Варак.

— Да нет, — не согласился старый политик. — Но Пи Ви просто делал выводы, это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я заходил туда довольно часто, особенно первые пару лет. Я пил больше, чем обычно себе позволял, потому что никто, как я уже говорил, не знал меня и не интересовался, а Пи Ви всегда доставлял меня домой без всяких происшествий. Наверно, я слишком много болтал.

— Вы пришли в заведение мистера Мангекавалло и в тот день, когда она вышла замуж.

— О да, так и было! Я помню все, как будто это было вчера, помню, как вошел туда, но совершенно не помню, как вышел.

— Мистер Мангекавалло тоже абсолютно ясно видит этот день. Имена, страна, город… точная дата разрыва, вы ее назвали. Вот я и поехал в Ирландию…

Спикер резко поднял голову и посмотрел на Варака, его немигающие глаза сердито вопрошали: «Чего вы от меня хотите? Все прошло, все в прошлом, вы не можете мне навредить. Что же вам нужно?»

— Мы не требуем от вас ничего такого, о чем бы вы когда-либо пожалели или чего стали бы стыдиться, сэр, — ответил на этот немой вопрос Варак. — Можно провести самое тщательное расследование, и вы одобрите рекомендации моих клиентов.

— Ваших… клиентов? Рекомендации?.. Какое-то назначение в Палату?

— Да, сэр.

— Какого хрена я должен соглашаться, о чем бы вы там ни говорили?

— Потому что есть некоторые детали в Ирландии, о которых вы не знаете.

— Что еще?

— Вы слышали об убийце, называвшемся Тэмом О’Шентером, временном командире крыла «Ирландской республиканской армии»?

— Свинья! Пятно на гербах всех ирландских кланов.

— Он ваш сын.

Прошла неделя, и для Кендрика она стала еще одним подтверждением того, как быстро проходит слава в Вашингтоне. Трансляция слушаний комитета Партриджа была приостановлена по просьбе Пентагона, причиной чего, по его заявлению, послужила, во-первых, необходимость проверки определенных финансовых отчетов, а во-вторых, тот факт, что полковнику Роберту Бэрришу присвоили звание бригадного генерала и назначили на остров Гуам осуществлять надзор за этим важнейшим аванпостом свободы.

Некий Джозеф Смит с Семидесятой Седар-стрит в Клингтоне, Нью-Джерси, чей отец был в двадцать седьмом на Гуаме, разразился громовым хохотом, когда, сидя перед экраном телевизора, мял левую грудь своей жены:

— Ему влепили, крошка! И сделал это вон тот, как его там! Да я его просто обожаю!

— Мой Бог! — завопил Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, положив руку на телефон. — Это сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, а он сам.

— Может быть, тебе нужно дать знать другому «самому» об этом, — сказала Энни О’Рейли. — Он позвонил по твоей линии, а не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми кнопку и доложи. Он не из твоей лиги.

— Но это неправильно! Мне должны были позвонить его люди.

— Сделай это!

Тобиас сделал это.

— Кендрик?

— Да, мистер спикер.

— У тебя есть несколько свободных минут? — спросил уроженец Новой Англии с характерным акцентом.

— Да, конечно, мистер спикер, если вы считаете это важным.

— Стал бы я звонить какому-то говняному новичку, если бы не считал это важным.

— Тогда я могу только надеяться, что у говняного спикера действительно жизненно важный вопрос, — ответил Кендрик. — Если нет, я выставлю счет за почасовые консультации его лакеям. Это вам понятно, мистер спикер?

— Мне нравится твой стиль, парень. Мы находимся по разные стороны баррикады, но мне нравится твой стиль.

— Может, и не понравится, когда я буду в вашем кабинете.

— А вот это нравится мне еще больше.

Кендрик в удивлении стоял перед столом, молча уставившись в уклоняющиеся от прямого взгляда глаза на изможденном лице седоволосого спикера Палаты. Старый ирландец только что сделал из ряда вон выходящее заявление, которое могло, по меньшей мерс, быть предложением, но вместо этого стало сногсшибательной новостью, препятствием на пути отхода Эвана из Вашингтона.

— Подкомитет по надзору и анализу? — спросил в холодном бешенстве Кендрик. — Разведки?

— Именно так, — ответил спикер, глядя в свои бумаги.

— Как вы смели? Вы не можете сделать этого!

— Это сделано. О вашем назначении уже объявлено.

— Без моего согласия?

— Мне оно не нужно. Я не говорю, что вам вместе с лидерами вашей партии дается зеленая дорога — вы не самый популярный человек по вашу сторону изгороди, — но, выслушав некоторые аргументы, они согласились. Вы представляете собой нечто вроде символа независимой двухпартийности.

— Символа? Какого еще символа? Я не символ!

— У вас есть пленка с Фоксли-шоу?

— Она не имеет значения для истории. Это следует забыть!

— Или драчку, которую вы провели в своем кабинете на следующее утро? Тот парень из «Нью-Йорк таймс» выдал про тебя целую колонку и сделал из тебя… как это?.. я же сегодня ее перечитал… ага, «разумный голос среди столпотворения полоумных воронов».

— Все это происходило много недель назад, и с тех пор никто и слова об этом не промолвил. Я забыт.

— Вы просто затаились до полного расцвета.

— Я отказываюсь от назначения. Я не желаю быть погребенным в секретах, имеющих значение для национальной безопасности.

— Если вы откажетесь публично, ваша партия публично промоет вам косточки. Вам создадут репутацию эдакого ошибающегося и безответственного богача и оживят память о том болване, которого вы похоронили за свои деньги. Здесь не хватает его и его маленькой машины. — Спикер остановился, хмыкнув. — Они подкапываются под всех, кто имеет маленькие привилегии, такие, скажем, как личный реактивный самолет или причудливые гарнитуры с Гавайских островов и с юга Франции. Не имеет ни малейшего значения, к какой партии вы принадлежали, они просто хотят внести несколько дополнений к законодательству. Их не волнует, кто их предложит. Черт побери, конгрессмен, если бы ты отказался, ты оказал бы нам всем услугу.

— Да вы просто дерьмо, мистер спикер.

— Я прагматик, сынок.

— Но вы ведь совершали так много вполне приличных поступков.

— Они были результатом практичности, — перебил старый стручок. — Они не делаются с ведрами уксуса, они легче проходят с кувшинами сладкого сиропа, такого как вермонтский сироп. Вы понимаете, к чему я веду?

— А вы понимаете, что одним заявлением вы предали забвению политическую коррупцию?

— Черт побери, я сделал это! Я только что позабыл о коррупции в обмен на главное законодательство, которое поможет людям, действительно в нем нуждающимся! Я провел эти вещи, говнюк, закрывая глаза на некоторые привилегии, когда те, кто их имел, знали, что мои глаза открыты. Ты, богатый сукин сын, этого не поймешь. Да, у нас здесь действительно есть несколько миллионеров, но в основном они далеко не богачи. Они живут на годовую зарплату, которую ты бы разбазарил за месяц. Они оставляют кабинет, потому что не могут послать своих двух или трех детей в колледж на то, что они зарабатывают, не говоря уже о каникулах.

— Все правильно! — закричал Кендрик. — Я могу это понять, но я не могу понять моего назначения в надзор. В моей биографии нет ничего такого, что делало бы меня пригодным к этой должности. Я могу назвать вам тридцать или сорок человек, которые знают гораздо больше, чем я, а это несложно, потому что я не знаю ничего. Они секут в этих вещах, любят заниматься этим дурацким делом — я повторяю, что считаю это дурацким делом! Позвоните одному из них. Они носом землю будут рыть, лишь бы не упустить эту возможность.

— Такой аппетит — это не то, что мы ищем, сынок, — произнес спикер с акцентом, характерным для его родной Новой Англии, который не уменьшился за десятилетия изощренных политических переговоров в столице нации. — Здоровый скептицизм, который ты продемонстрировал этому лживому полковнику во время Фоксли-шоу, — это как раз то, что нужно. Ты внесешь очень весомый вклад в это дело.

— Вы ошибаетесь, мистер спикер, потому что мне нечего вкладывать, нет даже малейшей заинтересованности. Бэрриш злоупотреблял общими рассуждениями, высокомерно отказываясь говорить прямо и только пытаясь заткнуть мне рот. Это совершенно другое дело. Я повторяю, меня не интересует надзор.

— Ну, мой юный друг, интересы меняются вместе с условиями, как проценты в банке. Что-то случается — и проценты соответственно растут или падают. К тому же некоторые из нас лучше, чем другие, знакомы с беспокойными районами мира — о, в этом отношении вы очень даже подходите! Как сказано в какой-то книге, таланты, зарытые в землю, приносят меньше добра, чем коровий навоз, но если они извлечены на свет, то могут расцвести. Вот так расцвел и ты, раскрыв новые грани своего таланта.

— Если вы намекаете на то время, когда я работал в Арабских Эмиратах, то, пожалуйста, запомните, что я был строительным инженером, единственной заботой которого была работа и прибыль.

— Ой ли?

— Средний турист знал о политике и культуре тех стран больше, чем я. Все мы, занятые строительством, в основном держались особняком; у нас был свой круг, и мы редко из него выходили.

— Мне чертовски трудно в это поверить — ну просто невозможно. Я получил отчет Конгресса о твоем происхождении и о твоем прошлом, молодой человек. Честно говоря, он меня просто потряс. И вот ты здесь, в Вашингтоне; ты строил аэродромы и правительственные здания для арабов, а это значит, что у тебя там было чертовски много бесед с этой поганью из высших чиновников. Я хочу сказать, аэродромы — это военная разведка, сынок! Затем я узнал, что ты говоришь на нескольких арабских языках. Не на одном, а на нескольких!

— Это один язык, все остальное — просто диалекты.

— Говорю вам, сэр, вы бесценный специалист, и что не менее важно — это ваш патриотический долг поделиться тем, что вы знаете, с другими специалистами.

— Я не специалист…

— Кроме того, — прервал его спикер, откидываясь в кресле с задумчивым выражением, — в данных обстоятельствах, учитывая ваше прошлое и все такое, если вы откажетесь от назначения, значит, вам есть что скрывать, что-то такое, что нам, очевидно, следует изучить. У вас есть что скрывать, конгрессмен? — Глаза спикера неожиданно нацелились на Эвана.

Что-то скрывать? Ему все нужно скрывать! Почему спикер так на него смотрит? Никто не знал об Омане, Маскате и Бахрейне. Никто никогда не узнает.

— Мне нечего скрывать, черт бы вас побрал, но можно навесить все, что угодно, — твердо ответил Кендрик. — Вы окажете подкомитету плохую услугу, переоценив мои возможности. Сделайте любезность, найдите кого-нибудь другого.

— Великая книга, самая святая из всех книг, содержит много ответов, не так ли? — без выражения спросил спикер. — Многих можно позвать, но немногих выбрать, разве не так?

— Ради Бога!

— Возможно, это именно тот случай, молодой человек, — покачал головой старый ирландец. — Только время покажет… А пока руководство вашей партии в Конгрессе решило, что избраны вы. Итак, вы избраны — разве только вам есть что скрывать, что-то такое, чем нам нужно заняться. А сейчас проваливайте. У меня много работы.

— Проваливать?

— Убирайся отсюда к чертовой матери, Кендрик!

20

Две части Конгресса — Сенат и Палата Представителей — имеют несколько комитетов, выполняющих сходные функции, с одинаковыми или почти одинаковыми названиями. Есть Комитет финансов в Сенате и Комитет финансов в Палате, Комитет международных отношений Сената и Комитет иностранных дел Палаты, Специальный комитет Сената по разведке и Постоянный специальный комитет Палаты по разведке; этот последний имеет мощный подкомитет по надзору и анализу. Такая двойственность является еще одним примером республиканской эффективной системы контроля и равновесия.

Законодательная ветвь правительства, активно отражающая в процентном отношении настоящие взгляды более широкого спектра политического мировоззрения, чем окопавшаяся исполнительная ветвь или имеющая пожизненные полномочия судебная власть, должна добиваться консенсуса по каждому из сотен вопросов, представляемых ее двум совещательным органам. Этот процесс часто приносит разочарование и вызывает раздражение, но в общем является справедливым.

Если компромисс есть искусство управления в обществе плюрализма мнений, никто не сделает этого лучше, чем законодательная ветвь правительства Соединенных Штатов с ее бесчисленными, часто несносными и, как правило, нелепыми комитетами. Это суждение точное: общество плюрализма действительно является несносным для возможных тиранов и почти всегда выглядит нелепо в глазах тех, кто хотел бы навязать свою волю гражданам.

Этика одного человека никогда не должна стать законом для другого, как бы того ни хотели многие в исполнительной и судебной ветвях власти. Не один раз этим квазифанатикам приходилось нехотя отступать перед лицом недовольства, выражаемого беспокойными комитетами более низких слоев на Холме. Несмотря на редкие и непростительные отклонения, глас народа обычно слышен, и стране от этого лучше.

На Капитолийском Холме есть несколько комитетов, где голоса заглушаются логикой и необходимостью. Имеются маленькие ограниченные советы, которые заняты стратегией, разрабатываемой различными разведывательными службами внутри правительства. И может быть, потому, что голоса почти не слышны, а члены этих комитетов проходят строгую проверку служб безопасности, определенная аура царит над этими избранными из избранных комитетами. Они знают такие вещи, о которых другие даже не слышали; это люди, принадлежащие, и это очевидно, к особой породе мужчин и женщин. Между Конгрессом и средствами массовой информации существует негласная договоренность, чтобы последние воздерживались от замечаний по поводу деятельности этих комитетов и давали лишь сухие факты.

В случае с представителем Девятого округа Колорадо конгрессменом Эваном Кендриком было указано, что он был строительным инженером с большим опытом работы на Среднем Востоке, особенно в Персидском заливе. Так как мало кто что-либо знал об этом районе и все решили, что конгрессмен является сотрудником, который служил где-то в районе Средиземноморья много лет назад, назначение посчитали разумным и не нашли в нем ничего необычного.

Однако издатели, комментаторы и политики остро чувствуют нюансы растущего признания, потому что признание в округе Колумбия означает власть.

Есть комитеты, и опять же есть комитеты.

Человек, назначенный в Комитет по делам Индии, не находится на одной ступени с тем, кого послали в Комитет бюджетных предположений — первый выполняет минимальные обязанности, присматривая за отверженными, лишенными гражданских прав людьми, а второй опробывает методы и процедуры, чтобы окупить затраты всего правительства на бизнес.

Комитет по окружающей среде тоже не находится в одинаковом положении с Комитетом по военной службе — бюджет первого постоянно и оскорбительно сокращается, тогда как расходы на вооружение достигают немыслимых размеров. Распределение денег является самым престижным занятием. Но, говоря простыми словами, нескольким комитетам на Холме подошел бы нимб; тихая таинственность висит над теми из них, которые ассоциируются со скрытым миром разведки.

Когда делались неожиданные назначения в эти специальные комитеты, глаза наблюдали, в кулуарах шептались коллеги, пресса и телевидение замирали в готовности перед электронными записными книжками, микрофонами и камерами. Однако обычно за этими приготовлениями ничего не следовало, имена спокойно или неспокойно предавались забвению.

Но не всегда, и если бы Эван Кендрик чувствовал тонкости, он, может быть, и рискнул бы послать коварного спикера Палаты Представителей к черту. Увы, он их не чувствовал, да это ничего бы и не изменило; движение Инвер Брасса вперед не могло быть остановлено.

Было шесть тридцать утра, утра понедельника; раннее солнце уже готово было осветить холмы Виргинии, когда обнаженный Кендрик бросился в бассейн в надежде, что десяток-другой кругов в холодной октябрьской воде помогут снять усталость, пеленой застилающую ему глаза и болезненно стискивающую виски. Десять часов назад он выпил слишком много бренди, сидя с Эммануэлем Уэйнграссом в нелепом помпезном бельведере в Колорадо; оба они смеялись, наблюдая через стеклянный пол стремительно несущиеся внизу потоки воды.

— Скоро ты увидишь китов! — воскликнул Менни.

— То же самое ты обещал когда-то малышам возле наполовину высохшей реки.

— У нас была паршивая приманка. Мне нужно было использовать одну из их матерей. Помнишь ту черную девицу? Она была великолепна!

— Ее муж был майором, большим майором в инженерных войсках. Ему бы это могло и не понравиться.

— Их дочь была прелестным ребенком. Ее убили вместе со всеми остальными.

— О Боже, Менни. Почему?

— Тебе пора уходить.

— Я не хочу уходить.

— Ты должен! У тебя заседание утром, уже осталось два часа.

— Я могу его пропустить. Я уже пропустил одно или два.

— Одно — и моему благосостоянию был нанесен значительный ущерб. Твой самолет ждет на аэродроме в Меса Верде. Ты будешь в Вашингтоне через четыре часа.

Энергично гребя в воде, с каждым новым кругом увеличивая скорость, Эван думал о предстоящей утренней конференции подкомитета надзора. Если быть честным самим перед собой, он был рад тому, что Менни настоял на его возвращении в столицу. Заседания комитета заинтересовали его; разозлили, удивили, привели в ужас, но больше всего заинтриговали. В мире происходило так много событий, как поддерживающих интересы Соединенных Штатов, так и направленных против них, о которых он совершенно ничего не знал. Но только на третьем заседании он понял постоянную ошибку в подходе своих коллег к донесениям из различных разведывательных отраслей.

Ошибка заключалась в том, что они искали просчеты в стратегии выполнения определенных операций, тогда как должны были анализировать сами операции. Это было понятно, потому что люди, которые выступали в подкомитете с защитой своих дел, были вкрадчивыми профессионалами из жестокого таинственного мира разведки, которые разговаривали на своем, известном лишь посвященным, жаргоне, от чего у слушателей пухли головы, а уж о том, чтобы вникать в детали той или иной операции, и говорить не приходилось. Привлекательные, хорошо одетые, но скромные и сдержанные мужчины появлялись в подкомитете, чтобы холодным профессиональным языком объяснить, что они могут выполнить, если будут обеспечены деньгами, и почему так важно для национальной безопасности это сделать. Чаще всего их спрашивали: вы можете это сделать? И почти никогда: правильно ли это, имеет ли это смысл? Эти промахи при слушании случались достаточно часто, чтобы вызвать беспокойство конгрессмена из Колорадо, который хоть и недолго, но был частью этого дикого, жестокого мира. Он не мог романтизировать этот мир, как это делали некоторые взрослые, пребывавшие в плену юношеских фантазий, он его презирал и ненавидел.

Ужасный, перехватывающий дыхание страх был частью жуткой игры, в которой можно было забрать чужую жизнь или потерять свою в неизвестности, принадлежащей какой-то темной эпохе, где сама жизнь зависела исключительно от способности к выживанию. Человек не живет в таком мире, он терпит его с потом и тягостными болями в пустом желудке, как перетерпел Эван свое краткое в нем пребывание. Однако он знал, что этот мир продолжает существовать; его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Как бы там ни было, он начал зондирование, задавая все более и более жесткие вопросы. Он понимал, что имя его произносилось все чаще (сначала спокойно, затем с удивлением, потом с многозначительным выражением лица) в залах Конгресса, в Центральном разведывательном управлении и даже в Белом Доме. Кто этот возмутитель спокойствия, нарушитель порядка? Это Эвана ничуть не волновало; вопросы были законными, и он их задаст. Кто, черт побери, может считать себя неприкосновенным? Кто может находиться над законами?..

Эван почувствовал вверху какое-то волнение, сквозь воду, омывающую его лицо, до него смутно донесся чей-то крик. Он остановился на середине пути и пошел к краю бассейна, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но такого Хасана Сабри Кендрик видел редко. Всегда спокойный доктор философии из Дубай усиленно старался овладеть своими чувствами и словами, но не очень-то преуспел в этом.

— Вы должны бежать! — закричал он, когда Эван прочистил уши от воды.

— Что?

— Оман! Маскат! Вашу историю рассказывают по всем каналам и по всем станциям. Даже показывают ваши фотографии в арабской одежде. Радио и телевидение постоянно прерывают программы, чтобы сообщить о последних событиях! Выпуск новостей был всего пять минут назад, утренние выпуски газет задерживаются с целью поместить в них как можно больше подробностей.

— Проклятье! — зарычал Кендрик, выскакивая из бассейна. Сабри тут же набросил на него полотенце.

— Репортеры наверняка будут здесь через несколько минут, — сказал араб. — Я снял телефонную трубку с аппарата, а Каши загружает нашу машину, прошу прощения, машину, которую вы любезно предоставили в наше распоряжение.

— Брось молоть ерунду! — завопил Эван, бросаясь к дому. — Что твоя жена делает с машиной?

— Складывает в нее вашу одежду, которой вам должно хватить на несколько дней. Ваш собственный автомобиль может быть узнан; наш — всегда в гараже. Мне кажется, вам нужно некоторое время, чтобы подумать.

— Некоторое время, чтобы спланировать пару убийств, — согласился Эван, выскакивая через дверь со двора и бросаясь к задней лестнице. Доктор Хасан неотрывно следовал за ним. — Как, черт возьми, это могло случиться?

— Боюсь, это только начало, мой друг.

— Что? — спросил Кендрик, врываясь в огромную спальню, окна которой выходили на бассейн. Он подбежал к своему шкафу, откуда начал поспешно выдвигать ящики и вытаскивать носки, нижнее белье и рубашку.

— Телевизионщики приглашают прокомментировать события самых разных людей. Все они, конечно, отзываются о вас исключительно похвально.

— А что еще они могут сказать? — фыркнул Эван, натягивая носки и шорты, в то время как Сабри развернул его чистую рубашку и протянул ему. — Что все они поддерживают своих дружков-террористов в Палестине? — Кендрик надел рубашку, подбежал к шкафу и выхватил брюки. В дверях появилась жена Сабри — Каши.

— Анахасфа! — воскликнула она и, попросив прощения, повернулась, чтобы уйти.

— Не время для елтакалед, Каши! — закричал конгрессмен; это означало, что сейчас следует забыть о принятых в обществе условностях. — Вы уже собрали мою одежду?

— Может быть, не все соответствует вашему вкусу, дорогой Эван, но на первый случай сойдет, — ответила озабоченная миловидная женщина. — Мне также пришло в голову, что вы можете нам позвонить, где бы вы ни находились, и я принесу вам все необходимое. Многие люди из газет знают моего мужа, но никто не знает меня. Я всегда стараюсь не попадаться никому на глаза.

Кендрик надел куртку и возвратился к шкафу за бумажником с деньгами и зажигалкой.

— Мы можем покинуть это место, Каши, и выехать в Колорадо. Там вы сможете стать официальной хозяйкой, — предложил он.

— О, это глупо, дорогой Эван, — хихикнула миссис Хасан. — Так не годится.

— Вы же профессор, Сабри, — добавил Кендрик, быстро водя расческой по волосам. — Когда вы собираетесь учить ее?

— Когда она станет слушать. Наверное, наши женщины обладают достоинствами, о которых мы, мужчины, не имеем никакого понятия.

— Пошли!

— Ключи в машине, дорогой Эван.

— Спасибо, Каши, — сказал Кендрик, выходя за дверь и спускаясь по лестнице с Сабри. — Скажите мне, — спросил он профессора, пока они пересекали портик и подходили к огромному гаражу, в котором находились мерседес с откидным верхом Кендрика и кадиллак Хасана, — как много они знают?

— Я могу только сравнивать то, что я слышал, с тем, что рассказал мне Эммануэль, потому что вы не сказали практически ничего.

— Это не значит, что я хотел что-то от вас скрыть.

— Пожалуйста, Эван, — махнул рукой профессор. — Я так давно вас знаю. Вы не любите хвалить себя, даже косвенно.

— Хвалить, черт возьми! — воскликнул Кендрик, открывая дверь гаража. — Да чем же мне хвастать? Тем, что я чуть не стал мертвецом с привязанным к спине окровавленным поросенком? Или тем, что меня чуть не выбросили на съедение акулам? Другие сделали все это, не я. Они спасли мою сверхудачливую задницу.

— Без вас они ничего не могли бы сделать.

— Бросьте, — буркнул Эван, стоя у кадиллака. — Как много они знают?

— По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануэль. Журналисты рвут и мечут в поисках подробностей, но, очевидно, это им не очень удается.

— Это мне не слишком много говорит. Почему вы сказали, что «это только начало», когда мы шли из бассейна?

— Исходя из интервью, которое давал один человек, явно с готовностью покинувший свой дом для этого. Он, кажется, ваш коллега по подкомитету. Некий конгрессмен по имени Мэйсон.

— Мэйсон?.. — нахмурившись спросил Кендрик. — Его хорошо знают в Тулсе или Финиксе — я забыл, где точно, — но он нуль. Несколько недель назад его хотели убрать из Комитета.

— Его представили совсем не так, Эван.

— Уверен, что не так. Что же он сказал?

— Что вы — самый хитрый член Комитета. Вы, оказывается, выдающаяся личность, на которую все смотрели снизу вверх и прислушивались к вашему мнению.

— Дерьмо собачье! Я кое-что, конечно, говорил и задал несколько вопросов, но совсем немного. Не припоминаю, чтобы мы с Мэйсоном, кроме обычного обмена приветствиями, вообще сказали друг другу хоть слово. Вот дерьмо собачье!

— О вас уже говорят по всей стране.

Сквозь закрытые двери гаража послышался скрежет колес одного, затем еще двух автомобилей, затормозивших перед домом.

— Господи Иисусе! — прошептал Эван. — Меня загнали в угол.

— Еще нет, — успокоил его доктор Хасан. — Каши знает, что делать. Она примет первых прибывших и проведет их в солярий. Говорить, между прочим, она будет на еврейском и притворится, что не понимает их. Таким образом она задержит их, но не более чем на несколько минут. Езжайте, Эван, следуйте дорогой через пастбище. Через час я подключу телефон. Позвоните нам. Каши принесет вам все необходимое.

Кендрик продолжал набирать номер, нажимая на рычаг каждый раз, когда слышал сигнал «занято», до тех пор, пока, наконец, не услышал длинный гудок.

— Резиденция конгрессмена Кендрика.

— Это я, Сабри.

— О, я искренне удивлен, что вы смогли пробиться. Я также в восторге, что опять могу поднять телефонную трубку.

— Как у вас дела?

— Плохо, мой друг. Так же, как и в вашем кабинете и у вас дома в Колорадо. Все в осаде.

— Откуда вы знаете?

— К нам в конце концов дозвонился, как и вы, Эммануэль и подарил нам набор отборных ругательств. Он утверждал, что не отходил от телефона в течение получаса.

— Я превзошел его на десять минут. Что он сказал?

— Дом окружен, везде толпы. Очевидно, все люди из газет и телевидения помчались в Меса Верде, где большинство из них оказались в затруднительном положении, потому что три машины такси вряд ли могут вместить такое количество народа.

— Все это, видимо, сводит Менни с ума?

— Что его сводит с ума, как вы выражаетесь, так это недостаток санитарных удобств.

— Что-о?

— Он отказался пригласить их в дом, а затем обнаружил, что они справляют нужду вокруг всего дома, после чего бросился к вашим дробовикам.

— О Боже мой, они испражняются на газонах?!

— Я слышал тирады Эммануэля много раз, но сегодня он превзошел самого себя. Однако в паузах между своими высказываниями он все же умудрился попросить меня позвонить миссис О’Рейли в ваш кабинет, потому что она сама не сумела сюда пробиться.

— Что сказала Энни?

— Чтобы вы какое-то время не показывались на людях, а еще чтобы вы — цитирую — «ради Бога, позвонили ей».

— Я так не думаю, — задумчиво сказал Эван. — Чем меньше она будет знать на данный момент, тем лучше.

— Где вы сейчас? — спросил профессор.

— В мотеле в пригороде Вудбриджа, это довольно далеко от Девяносто пятого шоссе. Мотель называется «Три медведя», я обосновался в домике номер двадцать три. Он самый последний слева возле леса.

— Из сказанного вами я делаю вывод, что вам нужны вещи. Без сомнения, пища. Вам нельзя выходить, так как вас могут увидеть, а номера в мотеле с домиками не обслуживаются.

— Нет, еды не нужно. По пути я останавливался пообедать.

— Тогда что вам нужно?

— Подождите, пока выйдут поздние утренние газеты, и пошлите Джима, садовника, в Вашингтон купить как можно больше различных изданий, пусть хватает все, какие только ему попадутся.

— Я составлю ему список. Потом Каши привезет их вам.

Только к тринадцати тридцати прибыла жена Сабри в мотель в Вудбридже, Виргиния. Эван открыл дверь двадцать третьего домика и с удовольствием отметил, что она приехала на грузовичке садовника. Он даже не думал об отвлекающем маневре, зато два его друга из Дубай поступили разумнее и не стали гнать его мерседес мимо толпы людей у его дома. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши быстро сделала две или три ходки к грузовичку, потому что, кроме пачки газет со всех концов страны, она привезла и продукты. Здесь были сэндвичи, упакованные в пластик, две кварты молока в ведре со льдом, четыре горячие тарелки, в которых было два арабских и два европейских блюда, и бутылка канадского виски.

— Каши, я не собираюсь торчать здесь целую неделю, — заметил Кендрик.

— Это на сегодняшний день и вечер, дорогой Эван. Вы находитесь в сильном напряжении и должны хорошо есть. В коробке на столе серебряная посуда и металлические стойки. Кроме того, я привезла матрасы и постельное белье. Но я бы хотела вас попросить вот о чем. Если вам придется срочно отсюда уезжать, пожалуйста, позвоните мне, чтобы я могла забрать серебряную посуду и постельное белье.

— Зачем? Разве квартирмейстер бросит вас в тюрьму?

— Я сама квартирмейстер, дорогой Эван.

— Спасибо, Каши.

— Вы выглядите усталым, йасахби. Вы не отдыхали?

— Нет, я смотрел этот проклятый телевизор. И чем больше я смотрел, тем больше сердился. Трудно отдыхать, когда ты в ярости.

— Как говорит мой муж, а я согласна с ним, вы выглядите очень эффектно по телевизору. Он также говорит, что мы должны вас оставить.

— Почему? Он сказал мне это несколько недель назад, но я не знаю почему.

— Поймите нас правильно. Мы арабы, а вы находитесь в городе, где нам не доверяют; вы на политической арене, где нас не выносят. И мы не хотим приносить вам вред.

— Каши, это не моя арена! Я ухожу, я сыт ею по горло. Вы говорите, что это город, который вам не доверяет. Да этот город никому не доверяет! Это город лжецов, жуликов и их пособников, мужчин и женщин, готовых, цепляясь своими когтями, вскарабкаться на любую стену, чтобы быть поближе к кормушке. Они сидят за одним столом и, благодаря довольно удачно отлаженной системе, высасывают кровь из каждой вены, в которой они могут сделать прокол, провозглашая святость своих целей, в то время как страна молчит и аплодирует, не зная, за что она платит. Это не для меня, Каши, я выхожу из игры.

— Вы расстроены…

— Расскажите мне, что здесь! — Кендрик бросился к кровати, где лежала пачка газет.

— Дорогой Эван…

Жена араба заговорила так твердо, как никогда раньше не говорила. Он невольно повернулся к ней, держа в руке несколько газет.

— Эти газеты оскорбляют вас, — продолжала она, и ее темные глаза смотрели прямо ему в глаза, — и, по правде говоря, там есть некоторые вещи, которые оскорбляют меня и Сабри.

— Понятно, — спокойно ответил Кендрик, пристально глядя на нее. — Все арабы — террористы. Я уверен, что об этом здесь напечатано самым крупным шрифтом.

— Да, это выделено.

— Но это для вас не главное.

— Нет. Я сказала, что вы будете оскорблены, однако слово это недостаточно сильное. Вы будете приведены в бешенство. Но перед тем, как вы сделаете что-либо непоправимое, пожалуйста, послушайте меня.

— Ради Бога, что случилось, Каши?

— Благодаря вам мой муж и я имели возможность посещать многочисленные сессии вашего Сената и Палаты Представителей. Также благодаря вам мы могли присутствовать даже на юридических дискуссиях между членами вашего Верховного Суда.

— Они не являются исключительно моими. Дальше.

— То, что мы видели и слышали, было замечательно. Государственные акты, даже законы открыто дебатировались, и не просто просителями, а учеными людьми… Вы видите только плохую сторону, видите зло, и, без сомнения, в том, что вы говорите, есть доля истины, но нет ли там и другой истины? Мы наблюдали, как много мужчин и женщин страстно отстаивали то, во что они верят, без страха, что их станут остерегаться или заставят замолчать.

— Их могут остерегаться, но не могут заставить замолчать. Никогда.

— Тем не менее, они все-таки рискуют, отстаивая свое дело, часто довольно сильно рискуют?

— Черт побери, да. Они становятся публично известными.

— Из-за своих убеждений?

— Да… — Слово Кендрика повисло в воздухе. Что хотела сказать Каши Хасан, было ясно: это было предостережением ему в момент всепоглощающей ярости.

— Значит, есть и хорошие люди в том мире, который вы называете «довольно удачно отлаженной системой». Запомните это, Эван. Пожалуйста, не унижайте их.

— Не делать чего?

— Я плохо выразилась. Простите меня. Мне нужно идти. — Каши быстро пошла к двери, затем обернулась. — Умоляю вас, йасахби, если в гневе вы почувствуете, что должны действовать очень решительно, во имя Аллаха, позовите сначала моего мужа или, если хотите, Эммануэля… Однако — поймите, это не предубеждение, потому что я люблю нашего еврейского брата так же, как люблю вас — лучше все-таки моего мужа, потому что он несколько лучше владеет собой.

— Можете рассчитывать на это.

Каши вышла за дверь, а Кендрик в буквальном смысле слова накинулся на газеты, разворачивая каждую из них на кровати и укладывая их первые страницы последовательными рядами так, чтобы были видны заголовки.

Если бы первобытный вопль мог уменьшить боль, его голос разнес бы вдребезги оконные стекла душного домика.

«Нью-Йорк таймс»

Нью-Йорк, вторник, 12 октября

«Вашингтон пост»

Вашингтон, округ Колумбия, вторник, 12 октября

«Лос-Анджелес таймс»

Лос-Анджелес, вторник, 12 октября

«Чикаго трибюн»

Чикаго, вторник, 12 октября

«Нью-Йорк пост»

Нью-Йорк, вторник, 12 октября

«США сегодня»

Среда, 13 октября

Кендрик стоял над кроватью, опущенные глаза быстро перебегали с одного заголовка на другой, в голове не было ни одной мысли, кроме единственного вопроса: почему?

21

Если и существовали ответы на каждый из этих вопросов, ни одного из них не было в газетах. Они ссылались на «авторитетные», «высокопоставленные» и даже «конфиденциальные» источники, которые в основном заявляли: «Никаких комментариев», «Нам нечего сказать на данный момент» или «События, о которых идет речь, анализируются», что являлось уклончивым подтверждением.

Началом скандала послужил сверхсекретный меморандум администрации под грифом Государственного Департамента. Он всплыл на поверхность из захороненных файлов. Вероятно, произошла утечка информации через какого-то служащего или служащих, которые решили, что в результате неразумных требований национальной безопасности с человеком поступили крайне несправедливо; но главной причиной этого, без сомнения, был параноидальный страх перед репрессалиями террористов. Копии меморандума были одновременно разосланы в газеты, на радио и телевизионные сети, все они прибыли между пятью и шестью часами утра по восточному времени. К каждой копии прилагались три различные фотографии конгрессмена в Маскате. Опровержение исключалось.

«Это было запланировано, — думал Эван. — Время выбрано так, чтобы всколыхнуть людей, пробуждавшихся по всей стране, обязательно давая сводки в течение всего дня».

Почему?

Что было наиболее поразительным, так это разоблачительные факты, поражающие как тем, что было пропущено, так и тем, что изобличалось. Они были удивительно точными и подробными, вплоть до таких деталей, как его полет в Оман под глубоким прикрытием и доставка из аэропорта в Маскате агентами разведки, которые обеспечили его арабскими одеяниями и даже гелем для окраски кожи в темный цвет.

Давались эскизные, часто предположительные детали его контактов с людьми, знакомыми ему в прошлом, хотя имена были вырезаны — черные пятна в меморандуме — по понятным причинам. Имелся абзац, рассказывающий о его добровольном интернировании в лагерь террористов, где он чуть было не потерял жизнь, но где узнал имена, которые ему были необходимы, чтобы выявить людей, стоящих за спиной палестинских фанатиков в посольстве, особенно одно имя — имя вырезано, в копии — черное пятно. Он выследил этого человека — вырезано, черное пятно — и вынудил его сорвать план террористов, занявших посольство в Маскате. Этот центральный человек был застрелен — детали вырезаны, черный параграф, — а Эван Кендрик, представитель Девятого округа Колорадо, вернулся под прикрытием в Соединенные Штаты.

Были вызваны эксперты, чтобы исследовать фотографии. Каждый отпечаток подвергся спектрографическому анализу на подлинность с учетом давности негативов и возможности лабораторных изменений. Все было подтверждено, вплоть до дня и даты, установленных путем двадцатикратного увеличения газеты в руках пешехода на улице Маската. Более ответственные газеты отмечали отсутствие альтернативных источников, которые могли бы подтвердить достоверность или недостоверность фактов, так как они были представлены только эскизно, но никто не сомневался в подлинности фотографий или в идентичности личности, изображенной на них.

И этого человека, конгрессмена Эвана Кендрика, нигде не могли найти, чтобы добиться от него подтверждения или опровержения невероятной истории. «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» раскопали нескольких друзей и соседей, их сумели обнаружить в столице, а также в Виргинии и Колорадо. Никто не мог вспомнить, видел ли он конгрессмена, получал ли от него известия в период, о котором идет речь.

«Лос-Анджелес таймс» пошла дальше и, не раскрывая своих источников, провела проверку телефонных переговоров мистера Кендрика. Кроме звонков в различные местные магазины и некоему Джеймсу Олсену — садовнику, за четырехнедельный период только пять звонков, предположительно имеющих отношение к делу, исходили из резиденции конгрессмена в Виргинии. Три звонка были сделаны на факультеты по изучению арабских стран в университеты Джорджтауна и Принстона; один — дипломату из Арабских Эмиратов в Дубай, который вернулся домой семь месяцев назад, и пятый — поверенному в Вашингтоне, который отказался разговаривать с прессой.

Менее ответственные газеты, то есть не имеющие средств для финансирования широкого расследования, а также все бульварные газетенки, которые ни на йоту не заботились о подтверждении «истинности», если они вообще могли правильно написать это слово, занимались псевдожурналистской деятельностью. Они взяли представленный им сверхсекретный меморандум и использовали его как плацдарм для необузданной патриотической шумихи, зная, что их выпуски пойдут нарасхват, ведь напечатанные слова для малоинформированных и не склонных к скептицизму читателей довольно часто становятся словами правды.

Однако в каждой статье отсутствовала истина, глубинная истина, которая терялась в удивительно детальных разоблачениях. Не было даже упоминания об отважном молодом султане Омана, который рисковал своей жизнью и положением, чтобы ему помочь, об оманце, охранявшем его как в аэропорту, так и на окраинных улицах Маската. Или о незнакомой обаятельной и умной женщине, спасшей его в переполненном вестибюле другого аэропорта в Бахрейне после того, как его чуть не убили; она нашла ему убежище и врача, который обработал его раны. Более того, не говорилось ни слова об израильском отряде, руководимом офицером разведки, спасшим его от смерти. При воспоминании об этом случае его до сих пор бросает в дрожь от ужаса. Или еще об одном американце, пожилом архитекторе из Бронкса, без которого он был бы мертвым уже год назад и останки его были бы уничтожены акулами Катара.

Вместо этого все статьи пронизывала общая тема: любой араб обладает пороком нечеловеческой жестокости и террористическими наклонностями. Само слово «арабский» представлялось синонимом безжалостности и варварства, ни малейших признаков благородства и приличия не признавалось за целым народом. Чем дольше Эван изучал газеты, тем больше он злился. Наконец в приступе ярости он смахнул их все с кровати.

Почему?

Кто?

А затем он почувствовал ужасную тупую боль в груди. Ахмет! О Боже, что он наделал? Поймет ли молодой султан, сможет ли он понять? Неупоминанием, умалчиванием американские средства массовой информации вынесли приговор всему государству Оман, давая простор измышлениям о бессилии арабов перед террористами или, что еще хуже, соучастии арабов в бессмысленном и беспощадном уничтожении американских граждан.

Ему нужно позвонить своему молодому другу, связаться с ним, сообщить, что он не владеет ситуацией. Кендрик сел на край кровати, поднял телефонную трубку, одновременно доставая из кармана брюк бумажник, прижал трубку подбородком, затем вытащил свою кредитную карточку. Не помня кода Маската, он набрал 0, чтобы вызвать оператора. Неожиданно гудок прервался, и на какое-то мгновение Кендрик запаниковал; его глаза широко открылись, он оглянулся на окна.

— Да. Двадцать третий! — послышался в трубке хриплый мужской голос.

— Я пытался вызвать оператора.

— Даже если вы набираете местный номер, вы должны расплатиться здесь.

— Мне нужно позвонить за океан.

— Нет, по этому телефону нельзя.

— По кредитной карточке. Как мне связаться с оператором? Я запишу это на номер моей кредитной карточки.

— Я буду ждать до тех пор, пока вы не скажете номер, понятно?

Ему было непонятно! Неужто ловушка? Неужели его выследили в этом захудалом мотеле в Вудбридже?

— Я не думаю, что могу принять эти условия, — запинаясь сказал он. — Это личный звонок.

— Подумать только, — иронически ответил голос. — Тогда пойдите и найдите себе платный телефон. Есть один в вагоне-ресторане за пять миль отсюда. Чао, дерьмо.

— Подождите минутку! Хорошо, оставайтесь на связи. Но когда оператор все выяснит, я хочу услышать, как вы отсоединились, о’кей?

— Вообще-то я собирался позвонить Лоэлле Парсон.

— Кому?

— Ладно, задница. Я набираю номер. Люди, которые целый день не выходят из дома, или сексуальные извращенцы, или террористы.

Где-то в недосягаемых просторах Персидского залива говорящий по-английски с арабским акцентом оператор выразил сомнение, что в Маскате есть телефонная станция с начальными цифрами 555.

— Наберите их, пожалуйста! — настаивал Эван и добавил жалостно: — Очень вас прошу.

Гудок прогудел восемь раз — и он услышал раздраженный голос Ахмета:

— Ивах?

— Ахмет, это Эван, — сказал Кендрик по-английски. — Я должен поговорить с тобой.

— Поговорить со мной? — взорвался молодой султан. — У тебя хватает наглости звонить мне, ублюдок?

— Значит, ты знаешь? О том… о том, что они обо мне говорят?

— Знаю? Я ведь очень богатый ребенок, и у меня на крыше есть тарелочки, которые ловят все, что я хочу и откуда я хочу! У меня даже есть перед тобой преимущество. Ты читал газеты отсюда и с Ближнего Востока? Из Бахрейна и Эр-Рияда, из Иерусалима и Тель-Авива?

— Естественно, нет. Я только видел наши…

— Это такая же макулатура! Годится для того, чтобы ты собрал ее в стопку и сел на нее. Живи и здравствуй в Вашингтоне, но не вздумай возвратиться сюда.

— Но я хочу возвратиться. Я возвращаюсь!

— Нет, не в эту часть света. Мы умеем читать, и мы умеем слушать, и мы смотрим телевизор. Ты сделал все это сам! Ты всю вину спихнул на арабов! Убирайся из моей памяти, ты, сукин сын!

— Ахмет!

— Прочь, Эван! Я бы никогда не поверил, что ты на это способен. Ты что, добивался в Вашингтоне власти, обзывая всех нас животными и террористами? Это что, был единственный способ?

— Я никогда этого не делал, я никогда этого не говорил.

— Твой мир это сделал! Уже за то, что вы повторяете это раз за разом, снова и снова, пока, наконец, всем не станет понятно, будьте вы все прокляты! Вы же хотите видеть всех нас закованными в цепи! И этот последний паршивый сценарий принадлежит тебе.

— Нет! — протестующе закричал Кендрик. — Не мне!

— Почитай вашу прессу! Загляни в нее!

— Это пресса, но не ты и не я!

— Ты — это ты — еще один из заносчивых ублюдков с вашим слепым благочестиво-показным иудейско-христианским лицемерием, а я — это я — исламский араб. И ты больше не можешь плевать мне в лицо.

— Я никогда даже не собирался этого делать… я никогда не смог бы…

— Ты больше не сможешь плевать на моих братьев, земли которых по вашему декрету должны быть у них отняты. Вы вынуждаете целые деревни покинуть свои дома, свою работу и свое маленькое дело — маленькое, но принадлежавшее им в течение многих поколений!

— Ради Бога, Ахмет, ты выражаешься, как один из них!

— Да что ты говоришь! — воскликнул молодой султан; в его голосе звучали одновременно злость и сарказм. — Под «ними» ты подразумеваешь тысячи и тысячи семей, под дулами пистолетов загнанных в лагеря, пригодные лишь для свиней. Для свиней, а не для семей! Не для матерей, отцов и детей! Послушайте, мистер Всезнайка, замечательно честный американец, если я говорю, как один из них, черт возьми, мне очень жаль! И я скажу, чего еще мне очень жаль: я попал сюда слишком поздно. Сегодня я понимаю гораздо больше, чем вчера.

— Что, черт побери, это значит?

— Я повторяю: читай свою прессу, смотри свое телевидение, слушай свое радио, и ты узнаешь, что вы, высшие люди, готовитесь бросить на грязных арабов атомную бомбу, чтобы не нужно было больше с нами считаться. Или вы хотите предоставить право действовать своим хладнокровным друзьям в Израиле? Вы просто дадите им бомбы.

— Прекрати! — закричал Кендрик. — Те израильтяне спасли мне жизнь!

— Ты прав, они это сделали, но ты им просто подвернулся под руку!

— О чем ты?

— Вообще-то я могу тебе и сказать, потому что никто другой этого не сделает, никто этого не напечатает. Ты их ни на грош не интересовал, мистер Герой. Та группа прибыла сюда, чтобы вытащить из посольства одного человека, агента Моссада, высокопоставленного стратега, выдающего себя за натурализованного американца, работающего по контракту с Государственным Департаментом.

— Не может быть, — прошептал Эван. — Уэйнграсс знал об этом?

— Если и знал, то держал свой рот на замке. Он вынудил их поехать за тобой в Бахрейн. Вот как получилось, что они спасли тебе жизнь. Это не планировалось. Их никто и ничто не волнует, кроме них самих. Иудеи!

— Проклятье! Слушай меня, Ахмет! Я не отвечаю за то, что здесь произошло, что было напечатано в газетах или показывалось по телевидению. Я меньше всего хотел…

— Дерьмо собачье! — перебил его молодой выпускник Гарварда и султан Омана. — Ничего из этого не могло бы попасть в газеты без твоей помощи. Я узнал вещи, о которых даже не подозревал. Кто эти агенты разведки, шныряющие по моей стране? Кем были все те люди, с которыми ты связывался? Кто ввез тебя на территорию страны, не поставив меня в известность? Кто имеет такое право? Пока что я управляю этим проклятым государством. Я что — «шарик» в детской игре?

— Ахмет, я ничего не знаю об этих вещах. Я только знал, что мне нужно туда попасть.

— А я случайный человек? Разве мне можно доверять?.. Конечно, нет, ведь я араб!

— А вот это уж точно дерьмо собачье. Ты был под защитой.

— От чего? От американо-израильского прикрытия?

— Умоляю, прекрати молоть вздор! Я ничего не знал об агенте Моссада в посольстве, о нем я впервые услышал только что от тебя. Если бы я знал, то рассказал бы тебе! И, раз уж мы об этом заговорили, мой вспыльчивый молодой фанатик, то я не имею никакого отношения к лагерям беженцев или к принудительному расселению в них семей под угрозой оружия.

— Вы все причастны к этому! — закричал султан Омана.

Связь прервалась. Хороший человек и верный друг, который сделал все возможное, чтобы спасти ему жизнь, ушел из его жизни. Планы Кендрика вернуться в ту часть мира, которую он так сильно любил, рухнули.

Перед тем как показаться на публике, он должен выяснить, что случилось, кто был виновен в случившемся! Он должен с чего-то начать, и этим «чем-то» был Государственный Департамент и человек по имени Френк Сван. Лобовое наступление на Департамент, конечно, исключалось. Как только он назовет себя, поднимется тревога, а так как его лицо постоянно мелькало по телевизору и пол-Вашингтона гонялось за ним, он должен тщательно продумать каждый свой шаг. Первое: как добраться до Свана, чтобы он или его сотрудники не узнали об этом. Его сотрудники… Год назад он вошел в кабинет Свана и заговорил с секретаршей, сказав ей несколько слов по-арабски, чтобы подчеркнуть безотлагательность своего визита. Она скрылась в своем кабинете, и десять минут спустя они со Сваном уже беседовали в подземном компьютерном комплексе. Эта секретарша была не только исполнительной, но и имела исключительную способность покровительствовать тем, кто ей понравится, как, очевидно, и большинство секретарей в коварном Вашингтоне. А так как любившая покровительствовать секретарша очень хорошо знала о существовании конгрессмена Кендрика, с которым она разговаривала год назад, может, она среагирует на другой голос, принадлежавший человеку, также находившемуся под защитой ее босса. Стоило попробовать; кроме того, это было единственное, что он мог придумать. Он снял трубку, набрал код района Вашингтона и подождал, пока грубый управляющий мотелем «Три медведя» возьмет трубку.

— Консульский Отдел, кабинет директора Свана, — ответила секретарша.

— Привет, это Ральф из отдела разведки, — начал Кендрик. — У меня есть новости для Френка.

— Кто это?

— Все в порядке, я друг Френка. Я только хотел сказать ему, что, возможно, сегодня днем будет созвано заседание отделов.

— Еще одно? Ему это не нужно.

— Как у него с расписанием?

— Все забито. Он на конференции до четырех часов.

— Если он не хочет, чтобы его опять допрашивали, ему следует по возможности укоротить свой рабочий день и пораньше уехать на автомобиле домой.

— На машине? Ему? Он спустится на парашюте в джунгли Никарагуа, но не будет рисковать при таком движении, как в Вашингтоне.

— Вы знаете, что я имею в виду. Здесь ситуация несколько нервная. Он может попасть на вертел.

— Он уже на нем находится с шести часов сегодняшнего утра.

— Я всего лишь хочу выручить приятеля.

— Вообще-то он сейчас пойдет на прием к врачу, — неожиданно сказала секретарша.

— Да?

— Да, сейчас. Спасибо за предупреждение, Ральф.

— Я вам не звонил.

— Конечно, нет, дорогуша. Кто-то из отдела разведки просто проверял расписание.

Эван стоял в толпе, ожидая автобус, на углу Двадцать первой улицы, откуда был прекрасно виден вход в Государственный Департамент. Поговорив с секретаршей Свана, он оставил домик и быстро поехал в Вашингтон, сделав короткую остановку в Александрии в аллее с магазинчиками, где купил темные очки, широкополую парусиновую рыбацкую шляпу и мягкую матерчатую куртку. Было три сорок восемь; если секретарша не соврала, Френк Сван, полномочный директор Консульского Отдела, в течение следующих пятнадцати-двадцати минут непременно выйдет из огромной стеклянной двери.

Так и произошло. В четыре ноль три он выбежал из здания и повернул налево по тротуару от автобусной остановки. Кендрик выскочил из толпы и бросился за человеком из Государственного Департамента, стараясь сохранять расстояние между ним и собой не менее тридцати футов, недоумевая, какое же средство передвижения выберет не умеющий водить машину Сван. Если он собирается идти пешком, Кендрик остановит его перед входом в миниатюрный парк или где-нибудь еще, где они спокойно смогут поговорить.

Сван не собирался идти пешком; он был готов сесть на автобус, направляющийся на восток по Виргиния-авеню, который, громыхая, уже приближался к остановке. Эван не мог позволить директору Консульского Отдела сесть на этот автобус. Он приблизился к Свану и коснулся его плеча.

— Привет, Френк, — дружелюбно сказал Кендрик, снимая темные очки.

— Вы?! — воскликнул удивленный Сван, испугав других пассажиров, когда дверь автобуса со скрипом открылась.

— Я, — спокойно согласился Эван. — Думаю, нам нужно поговорить.

— Боже праведный! Вы, наверно, сошли с ума!

— Если и так, то вы довели меня до этого…

Их короткая беседа дошла только до этого пункта, потому что неожиданно чей-то мощный голос наполнил улицу, отдаваясь эхом от стенки автобуса.

— Это он! — ревел неопрятный человек странного вида с вылезающими из орбит глазами и длинными растрепанными волосами. — Видите? Глядите! Это он. Десантник Кендрик! Я смотрел на него целый день по телевизору — у меня в квартире семь телевизоров! Не происходит ничего, о чем бы я не знал! Это он!

Не успел Эван среагировать, как человек сорвал с него рыбацкую шляпу.

— Глядите! Смотрите! Он!

— Надо убираться отсюда! — закричал Сван.

Они бросились бежать по улице, человек странного вида погнался за ними, его мешковатые с пузырями на коленях брюки хлопали на ветру, который он сам создавал при беге, в руках он держал шляпу Эвана.

— Он гонится за нами! — крикнул директор Консульского Отдела, оглядываясь назад.

— У него моя шляпа!

За два квартала впереди они увидели, как из машины, опираясь на палочку, выбирается трясущаяся леди с голубыми волосами.

— Туда! — завопил Сван. — В такси!

Лавируя в потоке машин, они бегом пересекли широкую авеню. Эван забрался в ближайшую дверь, а человек из Госдепартамента обежал вокруг автомобиля и помог пожилой пассажирке выйти, при этом он неумышленно подбил ногой ее палочку. Она упала на тротуар, а за ней и голубоволосая леди.

— Простите, дорогая, — сказал Сван, запрыгивая на заднее сиденье.

— Поехали! — завопил Кендрик. — Быстрее! Убираемся отсюда!

— Вы, парни, взяли банк, что ли? — спросил водитель, включая передачу.

— Вы станете богаче, если просто поторопитесь, — буркнул Эван.

— Я тороплюсь, тороплюсь. Но у меня же нет прав летчика. Я обязан держаться земли. Понимаете, к чему я веду?

Кендрик и Сван одновременно обернулись и посмотрели в заднее стекло. На углу они увидели человека с растрепанными волосами и пузырящимися брюками, что-то записывающего на газете. На голове у него была шляпа Эвана.

— Название компании и номер такси, — спокойно сказал директор Консульского Отдела. — Куда бы мы ни направлялись, нам нужно поменять машину, по крайней мере, за квартал от этой.

— Почему? Не почему менять, а почему за квартал?

— Чтобы наш водитель не видел, в какое такси мы сели.

— Вы говорите так, как будто знаете, что делаете.

— Надеюсь, вы тоже знаете, — задыхаясь ответил Сван, вынимая носовой платок и вытирая покрытое потом лицо.

Через двадцать восемь минут, оставив второе такси, конгрессмен и человек из Госдепартамента быстро шли по улице в захудалом районе Вашингтона. Они обратили внимание на появившуюся вверху красноватую неоновую надпись с отсутствующими тремя буквами. Это был убогий бар, который полностью соответствовал своему окружению. Они согласно кивнули друг другу и вошли внутрь, несколько испуганные чрезмерно темным интерьером, наверно, по контрасту с ярким октябрьским днем на улице. Единственным мерцающим источником света был телевизор, укрепленный на стене над стойкой бара. Несколько сгорбившихся неопрятных, с затуманенным взором постоянных клиентов подтверждали статус заведения. Кендрик и Сван двинулись в самый темный угол, нашли захудалую кабинку и, проскользнув в нее, устроились один напротив другого.

— Вы действительно настаиваете на необходимости нашего разговора? — спросил седоволосый Сван, тяжело дыша. Лицо его пылало и все еще было потным.

— Я категорически настаиваю и готов сделать вас кандидатом в морг, если вы откажетесь.

— Осторожно, у меня черный пояс.

— Где? Не вижу, — начал осматривать его Эван.

Сван нахмурился.

— Не паясничайте. Мне нужно выпить.

— Позовите официанта, — посоветовал Кендрик. — Я буду держаться в тени.

— В тени? — хмыкнул Сван, поднимая руку, чтобы подозвать полную темнокожую официантку с огненно-рыжими волосами. — А где здесь свет?

— Спрашивать буду я, — процедил сквозь зубы Кендрик. — Как вы могли, черт побери, вы, лжец?

— Какого хрена вы думаете, что это сделал я? — закричал человек из Госдепартамента и тут же замолчал, так как у стола, подбоченившись, остановилась официантка.

— Вы что будете? — спросил Сван Эвана.

— Ничего.

— Здесь это не годится. Может не поздоровиться. Две пшеничные водки, двойные, пожалуйста. Канадской, если у вас есть.

— Забудьте об этом, — ответила официантка.

— Забыто, — согласился Сван и, когда официантка отошла, опять перевел глаза на Кендрика. — Вы смешной человек, мистер конгрессмен, то есть я хочу сказать, у вас слишком развито воображение. К вашему сведению, госсекретарь издал директиву, из которой ясно, что он не знает, кем я, нерешительный ученый, проститутка, являюсь. Израильтяне подняли крик, так как они считают, что их драгоценный Моссад может быть скомпрометирован, если кто-нибудь начнет докапываться до истины, да и арабы, которым мы платим, сучатся, потому что им, видите ли, не отдают должного. А в три тридцать сегодня днем президент — чертов президент — будет пилить меня за неисполнение долга. Позвольте вам сказать, что он произносит эти слова так, будто знает, о чем говорит… Вы правите, мистер президент? Это я правлю. Уже почти тридцать проклятых лет я в этой паршивой политике.

— Именно так и я ее называю, — быстро, но спокойно перебил его Эван. — Извините.

— На вас это похоже, — сказал Сван, не пропуская удара. — Потому что кто же еще станет заниматься этим дерьмом, кроме нас — кретинов, более глупых, чем сама система? Мы нужны вам, и не забывайте об этом. Проблема заключается в том, что мы от этого почти не имеем никакой выгоды. Я имею в виду, что мне нет надобности нестись домой, чтобы удостовериться, что бассейн у меня на заднем дворе не зарос из-за жары водорослями… Главным образом потому, что у меня нет бассейна, а моя жена получила дом по условиям развода, так как устала от того, что я выхожу за буханкой хлеба и возвращаюсь три месяца спустя, а в ушах у меня все еще афганская грязь! О нет, мистер секретный конгрессмен, я на вас не насвистел. Наоборот, я делал все возможное, чтобы остановить свист. Мне не много осталось, но я хочу быть чистым и уйти таким, каким пришел.

— Вы пытались остановить свист?

— Осторожненько, без шума, очень профессионально. Я даже показал ему копию записки, которую послал наверх, с предложением отклонить вашу кандидатуру.

— Ему?

Сван с несчастным видом смотрел на Кендрика. Официантка, подав им выпивку, стояла рядом, постукивая пальцами по столу. Человек из Госдепартамента засунул руку в карман и, взглянув на счет, оплатил его. Приняв чаевые, женщина пожала плечами и отошла.

— Ему? — повторил Эван.

— Вперед, — сказал Сван скучным голосом, отхлебнув изрядную порцию виски. — Ну давай, еще удар, доводи дело до конца, какая разница? Осталось не так уж много крови.

— Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что не знаете, кто он. Кто этот «он».

— Да нет, у меня есть имя, должность и даже первоклассная рекомендация.

— Ну и?

— Он не существует.

— Что?

— Вы что, глухой?

— Он не существует… — повторил обреченно Кендрик.

— Ну, один из них существует, но не тот, который приходил ко мне, — Сван прикончил свой первый стакан.

— Я этому не верю.

— Так же, как и Айви раньше. Айви — это моя секретарша. Айви — грозная личность.

— О чем вы говорите? — жалобно спросил Кендрик.

— Айви позвонили из кабинета сенатора Элисона, позвонил парень, с которым она встречалась пару лет назад. Он сейчас один из первых помощников сенатора. Он попросил ее устроить встречу с сотрудником, который выполнял секретную работу для Элисона, и она это сделала. Ну, этот тип оказался белокурым призраком с произношением, которое я отнес бы куда-то к центру Европы, но он не простак, он кого хочешь облапошит. Если у вас есть шрам, о котором знала только ваша мама, то будьте уверены, что у него есть снимок этого шрама.

— С ума сойти, — мягко прервал Эван. — Не понимаю, откуда он может это знать?

— Я тоже. Я хочу сказать, что вопросы, которые он задавал, содержали ВД.

— Прошу прощения?

— Важные данные о вас. Он дал почти столько же, сколько смог вытянуть из меня, и при этом показал себя таким профи, что я с готовностью сразу же предложил ему работу в Европе.

— Но почему я?

— Я тоже недоумевал. Поэтому и попросил Айви проверить кое-что в канцелярии Элисона. Я заинтересовался, почему у такого… низкосортного сенатора есть агент СП такого рода?

— Что?

— Не то, что вы думаете. Суперпризрак. Подумав об этом, начинаешь предполагать, что есть связь…

— Вы не могли бы придерживаться темы?

— Конечно, — сказал Сван, приступая ко второй порции виски. — Айви звонит своему дружку, а он понятия не имеет, о чем она говорит. Оказывается, он никогда ей не звонил и никогда не слышал о сотруднике, о котором идет речь, как бы там его ни звали.

— Черт возьми, разве она не узнала, с кем говорит? Его голос, манера изъясняться, то, о чем они обычно беседовали.

— Айви уверяла, что когда ее старый кавалер звонил ей из Джорджии, он хрипел, у него был ларингит. Но тот лжец, который ей действительно звонил, знал места, куда они ходили, вплоть до нескольких мотелей в Мэриленде, о которых Айви совсем не хотела сообщать своему мужу.

— Боже правый, вот это операция, — Кендрик протянул руку и взял стакан Свана.

— Почему вы только что выпили мой виски? Не забывайте, у меня нет плавательного бассейна. И даже дома.

Неожиданно со стороны мерцающего экрана телевизора, установленного над стойкой бара, донеслось произнесенное резким звучным голосом и резанувшее их слух имя «Кендрик!».

Оба подняли головы и посмотрели на экран. Глаза у них широко раскрылись, они не верили тому, что видели.

— Выпуск новостей! История этого часа, а может быть, и десятилетия! — вопил телевизионный журналист в толпе зевак, заглядывающих в камеру. — Последние двенадцать часов весь Вашингтон занят поисками конгрессмена Эвана Кендрика из Колорадо, героя Омана, но пока безрезультатно. Самые большие опасения вызывает, конечно, возможность арабского возмездия. Нам сообщили, что правительство попросило полицию, госпитали и морги быть начеку. Тем не менее, несколько минут назад его видели на углу этой самой улицы, опознал его некий Казимир Бола… Боле…славский. Откуда вы, сэр?

— Из Джерси-Сити, — ответил человек с дикими глазами и шляпой Кендрика на голове, — но корни мои в Варшаве! Благословенная Богом Варшава.

— Значит, вы родились в Польше?

— Не совсем.

— Но вы видели конгрессмена Кендрика?

— Точно. Он разговаривал с седоволосым мужчиной за пару кварталов отсюда у автобуса. Потом, когда я закричал: «Десантник Кендрик, это он», — они бросились бежать! Я знаю! У меня телевизор в каждой комнате, включая туалет. Я никогда ничего не пропускаю.

— Когда вы говорите «за пару кварталов отсюда», сэр, вы, конечно, имеете в виду угол за две с половиной улицы от Государственного Департамента, не так ли?

— Будьте уверены!

— Мы не сомневаемся, — проворковал доверительно репортер, глядя в камеру, — что власти проверят Госдепартамент на предмет того, есть ли там человек, подобный описанному нашим свидетелем, и может ли он быть участником этого чрезвычайного рандеву.

— Я преследовал их! — завопил свидетель в мешковатых брюках, срывая с головы шляпу Эвана. — Я добыл его шляпу. Смотрите, это собственная шляпа агента-десантника!

— Но что вы слышали, мистер Болеславский, там, у автобуса?

— Говорю вам, не всегда все так, как кажется! Перед тем как они убежали, мужчина с седыми волосами дал коммандос Кендрику приказ. Я думаю, у него был русский акцент, может быть, иудейский. Коммунисты и евреи — нельзя им доверять, вы понимаете, что я хочу сказать? Они никогда и близко не подходили к церкви! Они понятия не имеют, что такое священная месса.

Телевизионный канал неожиданно переключился на коммерческий, превозносящий достоинства дезодоранта для подмышек.

— Я сдаюсь, — сказал Сван, насильно забирая свою выпивку у Эвана и проглатывая ее. — Теперь я крот. Русский еврей из КГБ, который не знает, что такое месса. Вы от меня еще что-нибудь хотите?

— Нет, потому что я вам верю. Но вы можете для меня кое-что сделать, и это в наших общих интересах. Я должен выяснить, кто это со мной делает, кто делает то, в чем обвиняют вас, и почему.

— А если вы выясните, — перебил Сван, наклоняясь вперед, — вы мне скажете? Это единственное, что меня сейчас интересует. Мне необходимо сорваться с этого крючка и насадить на него кое-кого другого.

— Вы узнаете первым.

— Что вы хотите?

— Список всех тех, кто знал, что я поехал в Маскат.

— Это не список, это маленький узкий круг, — Сван покачал головой, не столько отказывая, сколько объясняя. — Ничего бы не произошло, если бы вы не предупредили, что мы вам можем понадобиться, если вдруг случится что-нибудь такое, с чем вы не сможете справиться. Я дал это понять. Мы не могли позволить себе признать вас из-за заложников.

— Насколько тесен круг?

— Все было устно, как вы понимаете.

— Понятно. Насколько узкий круг?

— Не участвующих в операции было ограниченное количество. Это явный мерзавец Герберт Дэнисон, развратный начальник штаба Белого Дома, госсекретарь и министр обороны, а также председатель объединенного правления начальников штабов. Я служил связником для всех четверых, и вы можете их исключить. Они слишком много теряют и ничего не получают взамен, разоблачая вас, — Сван нахмурился. — Оперативное подразделение работало по строгому принципу: «знать только по необходимости». Был Лестер Кроуфорд в Лэнгли. Лес — аналитик ЦРУ по тайной деятельности в этом районе. Завершает список начальник военно-морской базы в Бахрейне, некий Грейсон. Джеймс Грейсон. Он поднял шум по поводу вашего с Уэйнграссом исчезновения из этого района, считая, что компания сошла с ума и прямым ходом движется к ситуации «застукали на горячем». Застукали на горячем ЦРУ, понимаете?

— Я бы хотел не понимать.

— Затем еще были четверо или пятеро местных арабов, лучших из тех, которых имели мы и компания. Каждый из них изучил вашу фотографию, но никому из них не сказали, кто вы. Они не могли сообщить того, чего не знали. Еще двое знали, кто вы. Один участвовал в событиях там, а другой — здесь, в «ОГАЙО-4-0», обслуживает компьютеры.

— Компьютеры? — спросил Кендрик. — Распечатки?

— Ваша программа была только у него, поскольку вас убрали из центрального блока. Его имя Джеральд Брайс, и если он — свистун, я пойду в ФБР как еврейский крот, по словам мистера Болеславского, работающий на Советы. Он умный, с хорошей реакцией, прекрасно управляется с оборудованием. Этот парень когда-нибудь будет руководить Консульским Отделом, если девицы перестанут так сильно к нему липнуть и он сможет заняться своей карьерой.

— Повеса?

— Ради Бога, преподобный, может, мы с вами пойдем на вечернюю молитву? Парню двадцать шесть лет, он красивее, чем имеет на это право. Он еще не женат и скорее петушок, чем человек. Но другие болтают о своих похождениях, он — никогда. Я думаю, именно поэтому я и люблю его. В этом мире осталось не так много джентльменов.

— Я уже тоже люблю его. Кто был последним человеком, тем, кто участвовал в событиях и знал меня?

Френк Сван подался вперед, повертел в руке свой пустой стакан и внимательно изучил его, прежде чем поднять глаза на Кендрика.

— Я думал, вы могли бы это выяснить и сами.

— Что? Почему?

— Эдриен Рашад.

— Мне это ничего не говорит.

— У нее было прикрытие.

— Эдриен?.. Женщина?

Сван кивнул. Эван нахмурился, затем вдруг широко открыл глаза, брови его поднялись.

— Калехла? — прошептал он.

Человек из Государственного Департамента опять кивнул.

— Она была одной из ваших?

— Ну, не одной из моих, но одной из наших.

— Боже правый, она вывезла меня из аэропорта в Бахрейне! Этот толстый сукин сын Мак-Дональд толкнул меня прямо под машину, и я, черт побери, чуть было не погиб; я не знал даже, где нахожусь. Она меня вытащила из ада, но как ей это удалось, известно одному дьяволу.

— И мне тоже, — сказал Сван. — Она пригрозила снести головы нескольким бахрейнским полицейским, если она не получит зеленую дорогу, чтобы вас увезти. Она не только получила зеленую дорогу, но и машину из королевского гаража.

— Вы сказали, что она одна из вас, но не одна из ваших. Что это значит?

— Она из Бюро, но она еще и спецагент — настоящая неприкосновенность. У нее есть связи по всему Персидскому заливу и Средиземноморью. ЦРУ никому не разрешает работать с ней.

— Без нее мое прикрытие могло бы разлететься прямо в аэропорту.

— Без нее вы были бы мишенью для каждого террориста, разгуливающего по Бахрейну, включая солдат Махди.

Кендрик на короткое время замолчал, глаза его блуждали, губы полуоткрылись, он вспоминал.

— Она вам говорила, где меня прятала?

— Отказалась.

— Она имела право это делать?

— Я же вам сказал, что она спецагент.

— Понятно, — тихо промолвил Эван.

— Думаю, что мне тоже, — ответил Сван.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Она вытащила вас из аэропорта и уже через шесть часов вышла на связь.

— Это необычно?

— При данных обстоятельствах можно сказать, что это экстраординарно. Она должна была держать вас под наблюдением и немедленно докладывать о любом вашем решительном шаге прямо Кроуфорду в Лэнгли, который обязан был обратиться ко мне за инструкциями. Она этого не сделала, а в своем официальном отчете о выполнении задания даже не упомянула об этих шести часах.

— Ей нужно было защитить место, где мы скрывались.

— Еще бы. Ведь это место королевское.

— Конечно, — Кендрик замолчал и уставился в темный угол обветшалого бара. — Она была хорошим человеком, — наконец сказал он медленно и неуверенно. — Она так хорошо меня понимала. Я восхищался ею.

— Эй, послушайте, конгрессмен, — Сван нагнулся над своим пустым стаканом. — Вы думаете, такое произошло в первый раз?

— Что?

— Два человека в тяжелой ситуации, мужчина и женщина, и ни один из них не знает, увидят ли они следующий день или следующую неделю? Вот они и приходят к соглашению, это естественно. Ну так что?

— Это чертовски оскорбительно, Френк. Она для меня кое-что значила.

— Хорошо, я буду говорить прямо. Я думаю, что вы для нее ничего не значили. Она профессионалка, которая прошла через несколько черных ОП.

— Черных что? Не могли бы вы говорить по-английски или по-арабски, если хотите, но чтобы это было понятно.

— Операций.

— Это слово используют в газетах.

— Если бы это зависело от меня, я бы нейтрализовал всех ублюдков, которые пишут эти статьи.

— Пожалуйста, не объясняйте мне, что значит «нейтрализовать».

— Не буду. Я только пытаюсь вам втолковать, что в поле мы время от времени делаем ошибки, особенно когда измучены или просто испуганы. Мы предаемся на несколько часов безопасному удовольствию и списываем это на долгожданную награду. Не знаю, поверите ли вы мне, но мы даже устраиваем лекции на эту тему людям, которых посылаем на задания.

— Теперь я этому верю. Честно говоря, подобные мысли действительно приходили мне в голову в то время.

— Хорошо. Выбросьте ее из головы. Она работает только в Средиземноморье и не имеет никакого отношения к происходящему здесь. Для начала вам, вероятно, пришлось бы полететь в Северную Африку, чтобы найти ее.

— Значит, все, что у меня есть, это человек по имени Кроуфорд в Лэнгли и начальник базы в Бахрейне.

— Нет. У вас есть блондин со среднеевропейским акцентом, работающий здесь в Вашингтоне. Работает он очень углубленно, получил где-то информацию, но не у меня, не из «ОГАЙО-4-0». Найдите его.

Сван дал Эвану номера телефонов как своей канцелярии, так и своей квартиры и выскочил из темного убогого бара, как будто ему не хватало воздуха. Кендрик заказал у толстой чернокожей официантки с огненными волосами ржаную водку и спросил, где находится платный телефон, если таковой имеется. Она указала на темную стену.

— Если вы два раза стукнете по нижнему левому углу, то получите свои четверть доллара назад, — сообщила официантка.

— Если получу, то отдам его вам, хорошо? — спросил Эван.

— Отдайте его лучше своему другу, — ответила она. — Ничтожности в костюмах никогда не оставляют чаевых, белые или черные, не имеет значения.

Кендрик выбрался из кабинки и осторожно пошел к темной стене с телефоном. Пора было позвонить в свою контору. Он больше не мог подставлять под удар миссис Энн Малкэйи О’Рейли. Поморщившись, он вставил монету и набрал номер.

— Приемная конгрессмена…

— Это я, Энни, — перебил Эван.

— Боже мой, где вы? Уже больше пяти, а здесь все еще сумасшедший дом.

— Именно поэтому меня там нет.

— Пока я не забыла! — задыхаясь, прокричала миссис О’Рейли. — Недавно звонил Менни, он говорил очень настойчиво, но не громко. По-моему, это означает, что он был серьезен, и серьезен настолько, насколько это для него возможно.

— Что он сказал?

— Что вы не должны ему звонить по колорадскому номеру.

— Что?

— Он просил меня сказать вам «алкот масгул».

— Все ясно, Энни. Уэйнграсс сказал «алкхат машгул», что по-арабски значит «линия занята», простой эвфемизм для слов «подключено» или «прослушивается». Если Менни прав, значит, лазерным способом моментально определяется происхождение любого поступающего звонка. Я не буду звонить в Колорадо, — добавил Эван.

— Он просил передать вам, что когда обстановка нормализуется, он приедет в Меса Верде, зайдет ко мне и сообщит номер, по которому вы сможете с ним связаться.

— Я вам перезвоню.

— Ну а теперь, мистер Супермен, скажите: это правда, то, о чем все говорят? Вы действительно совершили все те подвиги в Омане или где-то там еще?

— Только некоторые из них. Но они не упомянули многих людей, о которых нужно было сказать. Кто-то пытается меня выделить и представить совсем не тем, кем я являюсь. Как вы справляетесь с обстановкой?

— Отвечаем стандартно: «Никаких комментариев» и «Наш босс отсутствует в городе», — ответила О’Рейли.

— Хорошо. Рад это слышать.

— Нет, конгрессмен, это не хорошо, потому что с некоторыми вещами нельзя справиться по стандарту. Мы можем контролировать сумасшедших, прессу и даже ваших коллег, но мы не можем управлять «1600».

— Белый Дом?

— Сам противный начальник штаба. Мы не можем ответить: «Никаких комментариев» глашатаю президента.

— Что он сказал?

— Он оставил мне номер телефона, по которому вы должны позвонить. Это его личный телефон, и он постарался, чтобы я поняла, что не более десяти человек в Вашингтоне имеют его…

— Интересно, президент тоже один из них? — перебил Кендрик не так уж и шутливо.

— Он уверял, что это так, и, между прочим, сказал, что это прямой приказ президента, чтобы вы позвонили его начальнику штаба.

— Прямой что?

— Президентский приказ.

— Когда же кто-нибудь удосужится прочитать этим клоунам конституцию. Законодательная ветвь правительства этой страны не подчиняется прямым приказам исполнительной, президентской или еще какой-нибудь власти.

— Согласна с вами, он выбрал глупые слова, — быстро продолжала Энни О’Рейли, — но если вы позволите мне закончить мой рассказ, может быть, вы будете более сговорчивым.

— Продолжайте.

— Он сказал, что они понимают, почему вы скрываетесь, и что они организуют незаметный подхват для вас, как только вы скажете… А сейчас могу я поговорить с вами как старший товарищ здесь, в Смешном городе, сэр?

— Пожалуйста.

— Вы не можете продолжать бегать, Эван. Рано или поздно вам придется показаться, и будет лучше, если вы до этого будете знать, что у них на уме. Нравится это вам или нет, они в курсе вашего дела. Почему бы вам не выяснить, что они собираются делать? Тогда можно избежать больших неприятностей.

— Говорите номер.

22

Герберт Дэнисон, начальник штаба Белого Дома, закрыл дверь своей личной ванной комнаты и достал бутылку Маалокса, которую хранил в правом углу мраморной стойки. В определенной последовательности он сделал четыре глотка мелообразной жидкости, зная по опыту, что это устранит жжение в верхней части груди. Многие годы назад в Нью-Йорке, когда начались приступы, он был так напуган, что не мог ни есть, ни спать, поскольку был уверен, что после того, как он выжил в аду Кореи, ему придется умереть на улице от сердечного приступа. Его тогдашняя жена, первая из трех, тоже была вне себя. Ей надо было решить, куда везти его сначала: в больницу или к их страховому агенту за расширенным страховым полисом. Не ставя его в известность, она предприняла последнее, и через неделю Герберт, стиснув зубы, лег в Корнуэльский медицинский центр для полного обследования.

Облегчение пришло, когда доктора объявили, что его сердце здоровое, как у молодого быка, объяснив ему, что спорадические приступы недомогания вызывались периодическим повышением кислотности, возникающим в результате стресса, и в этом нет сомнения. С этого дня у него в ваннах, кабинетах, автомобилях и чемоданах всегда были в наличии бутылки с белой успокаивающей жидкостью. Напряжение было частью его жизни.

Диагноз врачей оказался таким точным, что за годы он научился предсказывать, когда именно его начнет донимать эта кислотность, плюс-минус час или два. Когда он пребывал на Уолл-стрит, приступы неизбежно совпадали со временем диких колебаний стоимости акций на бирже или его баталий со своими коллегами, которые постоянно оказывались на пути его продвижения к богатству и высокому положению. Все они — блевотина, — подумал Дэнисон. Изысканные мальчики из изысканных семейств, которые принадлежали к изысканным клубам; они и плевать-то на него брезговали, не говоря уже о том, чтобы допустить в свое общество. А что теперь? Те же самые клубы принимают жидов, черномазых и даже нищих! Все, что им нужно делать, это говорить, как какие-то актеры-педики, и покупать свою одежду от Поля Стюарта или какого-нибудь французского гомика. Он плюет на них. Он смеется над ними. У него был внутренний инстинкт уличного борца на рынке; он так монополизировал рынок, сделал так много, что эта дерьмовая фирма вынуждена была дать ему пост президента, иначе он вышел бы на улицы и поднял бы миллионы. Он формировал эту корпорацию до тех пор, пока она не стала самой хитрой и самой агрессивной фирмой на Уолл-стрит. Он добился этого, избавляясь от гнилых нытиков и глупых команд так называемых практикантов, которые съедали деньги и воровали чужое время. Он придерживался двух принципов, ставших святым писанием корпорации. Первый: «Побей цифры прошлого года или уноси отсюда ноги». Второй звучал так же выразительно: «Если тебя здесь не вышколили, то ты попал сюда вышколенным».

Герб Дэнисон никогда не задавался вопросом, любят его или нет, это его не волновало; теория, что цель оправдывает средства, великолепно ему подходила, спасибо. В Корее он намотал себе на ус, что мягкотелые офицеры часто получали в награду солдатский гроб, так как у них не хватало на поле боя жесткой дисциплины и еще более жесткой власти. Он чувствовал: его подчиненные ненавидели его общеизвестную храбрость до такой степени, что ему приходилось постоянно, не отвлекаясь ни на минуту, быть начеку, чтобы его невзначай не убило осколком американской гранаты; несмотря на понесенные потери, он был глубоко убежден, что эти потери были бы гораздо большими, если бы командовали какие-нибудь хлюпики.

Как нытики на Уолл-стрит:

— Мы хотим строить все на принципах доверия, Герб, сохранения целостности…

Или:

— Юноша сегодня — это сотрудник корпорации завтра, и к тому же преданный.

Дерьмо! От доверия, целостности и преданности нельзя получить ни грамма прибыли. Вы получаете прибыль от чужих денег, которые стоят всей их преданности, целостности и доверия! И он оказался прав, когда раздувал списки клиентов до такой степени, что перегруженные компьютеры уже готовы были лопнуть; привлекая таланты из других фирм и удостоверившись, что получил то, за что платил, он тщательно следил, чтобы приобретенные таланты тоже получали по заслугам.

Конечно, он был крутым, может быть, даже безжалостным (так многие говорили как ему в лицо, так и в печати), и это привело к потере на его жизненном пути нескольких хороших людей, но главным было то, что в процентном отношении он был все-таки в выигрыше. Он доказал это как в военной, так и в гражданской жизни, хотя в итоге в обоих случаях эта блевотина его доставала. В Корее полковой командир обещал ему при увольнении звание полного полковника, но это так и не произошло. В Нью-Йорке его имя носилось в воздухе как имя нового члена Правления директоров «Веллингтон — Мидлантик Индастриз», самого престижного правления в сфере международных финансов, но увы — опять прокол. В обоих случаях члены братства, связанные старыми школьными узами, подстрелили его в момент взлета. Поэтому он забрал все свои миллионы и сказал: «Идите вы все…»

И опять он оказался прав, потому что нашел человека, которому нужны были как его деньги, так и его незаурядные способности: это был сенатор из Айдахо. Своим удивительно звонким страстным голосом он произносил слова, в которые горячо верил Герб Дэнисон. Это был политик, умеющий веселить и развлекать свою растущую аудиторию и в то же время навязывать ей свою точку зрения.

Сенатор из Айдахо был высоким и обаятельным, с улыбкой, подобной которой не видели со времен Эйзенхауэра и Шерли Темпл, он знал множество анекдотов и проповедей, утверждающих такие древние ценности, как сила и храбрость, уверенность в себе и самое главное — для Дэнисона — свободу выбора. Герб прилетел в Вашингтон, и с сенатором был заключен пакт. За три года Дэнисон отдал всю свою энергию и несколько миллионов — плюс дополнительные миллионы от многочисленных пожелавших остаться неизвестными людей, которым он сделал состояние, — пока у них не возник боевой фонд, за который они могли бы купить папство, если бы оно действительно продавалось.

Герб Дэнисон рыгнул: белая, как мел, успокаивающая жидкость действовала, но недостаточно быстро; он должен быть готов к встрече, которая произойдет с минуты на минуту. Сделав еще два глотка и посмотрев на себя в зеркало, Герб с огорчением отметил, что его седые волосы продолжают редеть, с левой стороны резко выделяется пробор, посредине четко просматривается макушка его головы. Все это вполне соответствовало образу делового человека. Вглядываясь в зеркало, он пожалел, что его серо-зеленые глаза не слишком большие, и открыл их так широко, как только мог, но они все равно оставались слишком узкими. Да и небольшая складка под подбородком напоминала ему о необходимости делать упражнения или поменьше есть — ни то, ни другое ему не импонировало. И почему, черт побери, несмотря на все деньги, которые он тратит на свои проклятые костюмы, он вовсе не выглядит как мужчины в рекламных проспектах, которые посылают ему его английские портные. Тем не менее, у него был впечатляющий вид сильного человека, подчеркиваемый его прямой осанкой и выдающейся челюстью.

Он рыгнул еще раз и сделал еще глоток своего личного эликсира. «Проклятый Кендрик, сукин сын!» — выругался он про себя. Этот никто, который неожиданно стал кем-то, был причиной его злости и беспокойства… Ну, если быть честным с самим собой, а он всегда старался быть с собой честным, чего редко придерживался с другими, это был не некто сам по себе, если сумел воздействовать на самого Лэнгфорда Дженнингса, президента Соединенных Штатов. Дерьмо, кислятина, мочевина!!! Что задумал Лэнгфорд? (В своих мыслях Герб тут же осадил себя, заменив имя Лэнгфорд на слово «президент», и это его еще больше разозлило; администрация Белого Дома требовала как напряжения, так и соблюдения дистанции, а Дэнисон этого не выносил…) После вступления в должность Дэнисон на протяжении трех лет обращался к президенту по имени, но вот во время одного из балов Дженнингс спокойно сказал своему начальнику штаба тем своим мягким шутливым голосом, который источал показное самоуничижение и здоровый юмор:

— Ты понимаешь, Герб, я не придаю этому никакого значения, но мне кажется, что администрация — не я, но администрация предпочитает, чтобы ты обращался ко мне «мистер президент». Ты, наверно, тоже так думаешь?

Проклятье! Вот так!

Что задумал Дженнингс? Что касается этого недоумка Кендрика, то президент вроде бы и согласился со всем, что предложил Герб, но ответы были слишком небрежными, граничащими с отсутствием интереса, и это беспокоило начальника штаба. Медоточивый голос Дженнингса звучал беззаботно, но глаза его вовсе не излучали беззаботность. Довольно часто Лэнгфорд Дженнингс удивлял всю их паршивую команду в Белом Доме непредсказуемыми поступками. Дэнисон надеялся, что это не один из таких случаев.

В ванной комнате зазвонил телефон, и от неожиданности начальник штаба умудрился пролить Маалокс на пиджак своего костюма. Правой рукой он неловко схватил трубку телефона со стены, одновременно левой рукой открывая кран с горячей водой и подставляя под струю салфетку. Отвечая, он стал яростно тереть салфеткой пятна, благодаря Бога, что они полностью исчезают на темной ткани.

— Да?

— Конгрессмен Кендрик прибыл к восточным воротам, сэр. Ведется обыск.

— Что?

— Его обыскивают с целью изъятия оружия и взрывчатых веществ.

— Бог мой, я никогда не говорил, что он террорист. Он в правительственной машине с двумя служащими секретной службы!

— Сэр, но ведь вы выказали сильное подозрение и неудовольствие.

— Немедленно пропустите его сюда.

— Понадобится время, чтобы он оделся, сэр.

— Идиоты!

Через шесть минут секретарша опасливо пропустила в дверь взбешенного Эвана Кендрика.

— Убирайтесь отсюда, леди, мне нужно поговорить с этим человеком с глазу на глаз, — прошипел он.

Секретарша поспешно удалилась, а начальник штаба направился к Кендрику с протянутой рукой. Кендрик ее проигнорировал.

— Я слышал о том, как вы здесь развлекаетесь, Дэнисон, — произнес Эван тихим ледяным голосом. — Вы взяли на себя смелость обыскать члена Палаты, который пришел по вашему приглашению — вот что произошло. Мать твою, ты не можешь отдавать мне приказания! Ты зашел слишком далеко!

— Полная неразбериха и путаница в инструкциях, конгрессмен! Боже мой, как вы могли подумать что-то другое?

— Зная вас, очень просто. Слишком много моих коллег прошли через слишком много «обработок», в которых были замешаны вы. Рассказывают кучу ужасных историй, и среди них есть одна, в которой вы ударили кулаком члена Палаты из Канзаса, за что последний, насколько я понял, припечатал вас к полу.

— Это ложь! Он пренебрег процедурами Белого Дома, за которые я несу ответственность. Может быть, я и коснулся его, но только чтобы удержать на месте, вот и все. И именно тогда он застал меня врасплох.

— Я так не думаю. Я слышал, он назвал вас «двадцатипятипенсовым начальником», поэтому вы и взорвались.

— Искажение. Полное искажение правды! — Дэнисон поморщился, так как кислота уже начала выделяться. — Послушайте, я прошу прощения за обыск с раздеванием.

— Не надо. Его не было. Я согласился снять куртку, считая, что это обычная процедура, но когда охрана упомянула о рубашке и брюках, вмешались мои гораздо более сообразительные охранники.

— Тогда какого черта вы так рассвирепели?

— Из-за того, что вы вообще допускали такую возможность, а если нет, то создали впечатление у служащих, будто это возможно.

— Я мог бы опровергнуть это обвинение, но я не стану утруждать себя. А сейчас мы пройдем в Овальный кабинет, и, ради Бога, не смущайте этого человека всем этим собачьим дерьмом с арабами. Помните, он не знает, что произошло, я все проясню для него позже.

— Как я могу быть уверен, что вы на это способны?

— Что?

— Вы меня слышали. Как я могу быть уверенным, что вы на это способны или что на вас можно положиться?

— О чем вы говорите?

— Я думаю, вы проясните только то, что хотите прояснить, рассказывая ему только то, что вы хотите, чтобы он услышал от вас.

— Кто вы такой, чтобы позволять себе разговаривать со мной таким образом?

— Некто, и, вероятно, такой же богатый, как вы. А также некто, собирающийся покинуть этот город, о чем, как я уверен, Сван вам сообщил, поэтому ваши политические благословения для меня бессмысленны — я их не принял бы в любом случае. Знаете что, Дэнисон, я думаю, вы самая натуральная крыса. Не относящаяся к типу смышленых Микки Маусов, а настоящая тварь. Уродливый, длиннохвостый, питающийся отбросами грызун, который разносит отвратительные болезни. Это называется безответственность.

— Вы слов не выбираете, не так ли, конгрессмен?

— Мне это не нужно. Я ухожу.

— Но он не уходит! И я хочу, чтобы он был сильным и убедительным. Он ведет нас в новую эру. Мы опять поднимаем голову. Уже пора! Мы говорим всем ничтожествам этого мира: заткнитесь или уйдите с дороги.

— Ваши выражения так же глупы и банальны, как и вы сами.

— А ты кто такой? Член какой-то зачуханной лиги старейших университетов Новой Англии, интеллектуальная элита с какой-то поганой степенью в английской филологии? Да хватит, конгрессмен. Мы здесь играем в крутые игры, вот что! Люди в этой администрации или работают жестко, или их отсюда убирают. Ты понял это?

— Постараюсь запомнить.

— Пока ты еще здесь, заруби себе на носу: он не любит несогласия. Все должно быть в сдержанных тонах, ясно? Никаких волн, все счастливы, понял?

— Однако вы повторяетесь.

— Я делаю свое дело, Кендрик. Вот как называется эта жесткая игра.

— Вы убогая посредственная личность, вот вы кто.

— Значит, мы друг другу не понравились. Ну и что? Это вовсе не сделка…

— Я это понял, — согласился Эван.

— Пошли.

— Не так быстро, — твердо ответил Кендрик, отворачиваясь от Дэнисона и направляясь к окну, как будто кабинет принадлежал ему, а не этому человеку президента. — Так каков же сценарий? Ведь это термин, верно?

— Что вы имеете в виду?

— Что вы от меня хотите? — спросил Кендрик, выглядывая на лужайку перед Белым Домом. — Если вы занимаетесь умственным трудом, зачем здесь я?

— Потому что игнорирование наших требований приведет вас к обратным результатам.

— Правда? — Кендрик опять повернулся лицом к начальнику штаба Белого Дома. — К обратным результатам?

— Вас должны признать, разве это недостаточно ясно? Он не может просто сидеть и делать вид, что вы не существуете, ведь так?

— А, я понимаю. Скажем, во время одной из его занимательных, но не слишком просвещающих народ пресс-конференций кто-нибудь упомянет мое имя, что теперь неизбежно. Он же не может сказать, что не уверен, за кого я играю — за муравьев или за гигантов?

— Ты понял. Пошли. Я буду направлять разговор.

— Вы хотите сказать, что будете контролировать разговор, не так ли?

— Называйте это как хотите, конгрессмен. Он — самый великий президент двадцатого столетия, и не забывайте об этом. В мои обязанности входит поддерживать статус-кво.

— Зато в мои обязанности это не входит.

— Нет, черт побери. Это общие наши обязанности. Я участвовал в сражениях, молодой человек, я видел, как люди умирали, защищая наши свободы и образ жизни. Говорю вам, это было священное зрелище! И этот человек, этот президент вернул ценности, которых нам так не хватало. Он повернул развитие нашей страны в нужном направлении только силой своей воли, своей индивидуальности, если хотите. Он самый лучший.

— Но не обязательно самый умный, — перебил Кендрик.

— Это не значит плохой. Галилей был бы паршивым Папой и никчемным Цезарем.

— Я полагаю, вы схватили суть.

— Совершенно верно. Итак, сценарий: объяснение простое и хорошо знакомое. Какой-то сукин сын проболтался об истории в Омане, а вы хотите, чтобы все было забыто как можно скорее.

— Я?

Дэнисон замолчал, разглядывая Эвана так, будто перед ним стояло какое-то чудовище.

— Это прямо основывается на том, о чем этот подонок Сван рассказал председателю объединенного правления.

— Почему Сван подонок? Это не он проболтался. Он попытался вышвырнуть человека, который приходил к нему.

— Он позволил этому случиться. Он руководил этой операцией, и я позабочусь, что его повесят.

— Неправильное построение фразы.

— Что?

— Не имеет значения. Но только ради того, чтобы быть уверенным, что мы оба руководствуемся одним сценарием, объясните мне, почему я хочу, чтобы все было забыто как можно скорее?

— Потому что там могут начаться репрессии против ваших вонючих арабских друзей. Именно это вы сказали Свану, и именно это он передал своему начальству. Вы хотите что-то изменить?

— Нет, конечно, нет, — вкрадчиво сказал Кендрик.

— Хорошо. Мы проведем короткую церемонию, во время которой он будет благодарить вас от имени всей страны. Никаких вопросов, только небольшая серия фотографий, затем вы исчезаете, — Дэнисон показал рукой на дверь, и оба двинулись к ней. — Знаете что, конгрессмен? — заметил начальник штаба, положив руку на ручку двери. — Это ваше разоблачение разрушило одну из лучших кампаний по распространению клеветнических слухов, о которой могла только мечтать любая администрация — я имею в виду пропаганду.

— Кампания по распространению клеветнических слухов?

— Да. Чем дольше мы молчали, отклоняя наболевшие вопросы под видом охраны национальной безопасности, тем больше людей думало, что лично президент заставил Оман все урегулировать.

— Он действительно произвел такое впечатление, — сказал Эван, недобро улыбаясь.

— Говорю вам, что он, может, и не Эйнштейн, но все равно гений, мать его! — Дэнисон открыл дверь.

Эван не шевельнулся.

— Позвольте вам напомнить, что в Маскате было убито одиннадцать мужчин и женщин. Что двухсот других всю оставшуюся жизнь будут мучить ночные кошмары.

— Это так! — ответил Дэнисон. — И он говорил то же самое, и в глазах у него, черт побери, стояли слезы! Он сказал, что они были настоящими американскими героями, такими же храбрыми, как те, кто воевал в Вердене, Панмунйоме и Дананге! Президент сказал это, конгрессмен, и это было искренне, и это возвышает нас в глазах всего мира!

— Он сказал это, суживая выбор, чтобы слова его стали убедительнее, — согласился Кендрик. — Если какой-то один человек и мог спасти тех заложников, то это должен был быть он.

— А вам это не нравится?

— Неважно. Давайте покончим с этим.

— Ну вы и фрукт, конгрессмен. Да, вы правы, вы не вписываетесь в этот город.

Эван Кендрик встречался с президентом Соединенных Штатов только один раз. Свидание продолжалось приблизительно пять, ну, может быть, шесть секунд во время приема в Белом Доме, устроенного в честь новичков-конгрессменов партии президента. По мнению Энн Малкэйи О’Рейли, Эван был обязан там присутствовать, в противном случае она пригрозила ему взорвать кабинет. Эван постоянно говорил Энни, что он не то чтобы недолюбливает этого человека, а просто не согласен с тем, что делает Лэнгфорд Дженнингс. А в ответ на вопрос миссис О’Рейли, почему же тогда Кендрик победил на выборах, он ответил, что другая сторона просто не использовала всех возможностей быть избранной.

Основное впечатление, которое произвел на Эвана во время короткого рукопожатия Лэнгфорд Дженнингс на этом приеме, было скорее абстрактным, чем непосредственным. Кабинет был одновременно и устрашающим и подавляющим. То, что одному человеку доверена такая огромная власть над всей Землей, выходило за рамки сознания мыслящего человека. Любой промах, любой ужасный просчет мог взорвать планету. Тем не менее, тем не менее… Кендрик был очень невысокого мнения об этом человеке с далеко не выдающимся интеллектом, который был склонен к чрезмерному упрощению и терпим к таким ревностным клоунам, как Герберт Дэнисон, но, несмотря на это, он почувствовал в Лэнгфорде Дженнингсе нечто поразительное, нечто большее, чем жизнь — образ, который обыкновенный гражданин республики отчаянно желал увидеть в президенте. Эван пытался поднять ту шелковую вуаль, которая защищала этого человека от более тщательного познавания, и в конце концов пришел к заключению, что само познание его сущности не имело никакого значения по сравнению со значением того воздействия, которое он оказывал на окружающих. Таким же было воздействие Нерона, Калигулы, множества безумных властных пап, императоров и отъявленных негодяев двадцатого столетия — Муссолини, Сталина и Гитлера. Однако этот человек не был источником того злого начала, которое было присуще тем другим; вместо этого он излучал сильное, проникновенное чувство надежности, исходящее, казалось, из самой его сущности. Кроме того, Дженнингс был наделен очень большой верой, и чистота этой веры была для него всем. Он был также один из самых обаятельных и вызывающих расположение мужчин, каких Кендрик когда-либо видел.

— Черт побери, как приятно встретиться с вами, Эван! Можно мне называть вас Эван, мистер конгрессмен?

— Конечно, мистер президент.

Дженнингс вышел из-за стола Овального кабинета и протянул свою руку Эвану. Когда их руки соединились в рукопожатии, он коснулся ладонью левой руки плеча Кендрика.

— Только что закончил читать весь этот секретный материал о том, что вы сделали, и должен сказать вам честно: я очень горжусь вами.

— В этом деле участвовало много других людей, сэр. Без них меня бы убили.

— Я это понимаю. Садитесь, Эван, садитесь, садитесь. — Президент вернулся к своему креслу; Герберт Дэнисон остался стоять. — То, что вы сделали как отдельная личность, будет уроком для многих поколений молодых людей в Америке. Вы взяли кнут в свои руки и как следует щелкнули этой грозной штукой.

— Но я не один, сэр. Есть длинный список людей, рисковавших своими жизнями, чтобы мне помочь. Некоторые из них погибли. Как я уже сказал, я был бы уже мертвым, если бы не они. Там была по меньшей мере дюжина оманцев, включая молодого султана, и израильская диверсионная группа, которая добралась до меня, когда мне оставалось жить буквально несколько часов. Мое уничтожение уже было запланировано.

— Да, я все это понимаю, Эван, — перебил Лэнгфорд Дженнингс, хмурясь и сочувственно кивая. — Понимаю и то, что наши друзья в Израиле настаивают, чтобы и намека не было на их участие, а наше разведывательное сообщество здесь, в Вашингтоне, отказывается идти на риск и разоблачать наших агентов в Персидском заливе.

— В Оманском заливе, мистер президент.

— Извините, — Дженнингс улыбнулся своей знаменитой виноватой улыбкой, которая очаровала всю нацию. — Я не уверен, что знаю различие между тем и другим, но сегодня вечером я это узнаю. Как изобразил бы это мой карикатурист, моя жена не даст мне печенья и молока, пока я все это не усвою.

— Это было бы несправедливо. Та часть мира — географически сложная, и если человек с ней незнаком…

— Ну, думаю, даже я как-нибудь смогу разобраться при помощи парочки карт для начальной школы.

— Я вовсе не хотел сказать…

— Все в порядке, Эван, это моя вина. Я время от времени делаю оговорки. Сейчас главный вопрос в том, что будем делать мы с вами. Что мы должны делать, учитывая инструкции, которыми необходимо руководствоваться ради сохранения жизни агентов и их помощников, работающих на нас во взрывоопасных районах земного шара?

— Я бы сказал, что эти инструкции требуют сохранять молчание…

— С этим мы немного запоздали, Эван, — перебил Дженнингс. — Требования национальной безопасности идут не дальше этого. После определенной черты вы вызовете слишком большое любопытство; вот тогда ситуация может стать весьма напряженной и опасной.

— Кроме того, — добавил Герберт Дэнисон резко, — как я вам уже говорил, конгрессмен, президент не может просто проигнорировать вас. Это было бы неблагородно и непатриотично. Лично я вот как все это вижу — и президент со мной согласен: мы сделаем серию фотографий здесь, в Овальном кабинете, на которых президент поздравит вас, а также несколько снимков вас обоих за доверительной беседой. Это не будет противоречить требованиям нашей разведки и контрразведки, работающей против террористов. Страна нас поймет. Мы не можем отдать инициативу этим арабским подонкам.

— Если бы не многие арабы, я бы ничего не добился, и вы прекрасно об этом знаете, черт бы вас подрал! — начал заводиться Кендрик, глядя сердитыми глазами на начальника штаба.

— О, мы знаем это, Эван, — сказал Дженнингс. — Во всяком случае, я это знаю. Кстати, Герб, сегодня днем мне позвонил Сэм Уинтерс. У него возникла, на мой взгляд, замечательная идея, которая позволит нам не нарушать наших законов безопасности.

— Сэмюэль Уинтерс не обязательно наш друг, — возразил Дэнисон. — Он не подписал несколько политических ассигнований, которые мы могли бы использовать в Конгрессе.

— По-твоему, это делает его нашим врагом? Какая глупость! Послушай, Герб, Сэм Уинтерс был советником президентов от обеих партий, сколько я себя помню. Только полный идиот не станет прислушиваться к нему.

— Его нужно было проверить через меня.

— Вы видите, Эван? — сказал президент, склонив голову набок и озорно улыбаясь. — Я могу играть в песочнице, но я не могу выбирать себе друзей.

— Это вовсе не то, что я хотел…

— Это именно то, что ты хотел сказать, Герб.

— Ну и что же мистер Уинтерс… профессор Уинтерс предлагает? — спросил Дэнисон, с издевкой произнеся слово «профессор».

— Ну, он действительно профессор, Герб, а не какой-то трудяга-учитель. Кстати, если бы Сэм захотел, то, думаю, мог бы запросто купить парочку приличных университетов.

— Какая у него идея? — настойчиво переспросил начальник штаба.

— Чтобы я наградил моего друга Эвана медалью Свободы, — президент повернулся к Кендрику. — Эта гражданская награда эквивалентна медали Славы Конгресса, Эван.

— Я знаю это, сэр. Я ее не заслуживаю, да и не хочу.

— Ну, Сэм прояснил мне несколько вопросов, и я думаю, что он прав. Во-первых, вы ее заслуживаете, и, хотите вы этого или нет, я буду выглядеть тупоумным кретином, если не награжу вас. А этого, парни, я не допущу. Тебе ясно, Герб?

— Да, мистер президент, — ответил Дэнисон сдавленным голосом. — Однако вы должны знать, что хотя мистеру Кендрику никто не мешает выставить свою кандидатуру на повторные выборы, чтобы гарантировать вам голос в Конгрессе, он собирается в ближайшем будущем оставить свой кабинет. Так как у него есть свои резоны, нет смысла привлекать к нему еще большее внимание.

— Повторяю, Герб, я не собираюсь быть тупоумным кретином. Между прочим, Эван выглядит так, как будто он мой младший брат, и мы могли бы сыграть на этом. Сэм Уинтерс обратил на это мое внимание. Он назвал это образцом «единой американской семьи». Неплохо, как ты думаешь?

— В этом нет необходимости, мистер президент, — ответил Дэнисон, понимая, что планы его сорвались и он не может больше настаивать. — А вот на что действительно стоит обратить внимание, так это на то, что опасения конгрессмена имеют под собой почву. Он считает, что его друзья в арабском мире могут подвергнуться репрессиям.

Президент откинулся в кресле, его глаза холодно смотрели на начальника штаба.

— Это меня не колышет. Но я все же объясню стране — с позиции силы, а не страха, — что я не разрешаю полностью рассекретить оманскую операцию, чтобы не раскрывать методы борьбы с террористами.

— Очень сильный ход! — воскликнул Дэнисон.

— Эван, — обратился Дженнингс к Кендрику, и обаятельная улыбка опять озарила его лицо. — Вы человек моего типа. То, что вы сделали, — я об этом читал, — было великолепно, и поэтому президент не поскупится! Между прочим, Сэм Уинтерс упомянул, что я должен сказать, будто мы работали вместе. Черт побери, это весь мой народ работал с вами, и это библейская истина.

— Мистер президент…

— Назначаем, Герб. С вашего позволения, я посмотрю в свой календарь. Итак, в следующий вторник. На десять часов утра, чтобы попасть во все вечерние новости, а вечер вторника — насыщенный вечер.

— Но, мистер президент… — начал разочарованный Дэнисон.

— И чтобы был морской оркестр, Герб. В Голубом зале!

Взбешенный Герберт Дэнисон возвращался в свой кабинет в сопровождении Кендрика, чтобы выполнить приказ президента: развернуть подготовку к церемонии награждения в Голубом зале в следующий вторник. С морским оркестром. Гнев начальника штаба был так велик, что какое-то время он не мог произнести ни слова.

— Я не смог вам помочь, не так ли, Герби? — участливо спросил Эван, заметив бульдожье выражение лица Дэнисона.

— Вы мне не помогли, и я вам не Герби.

— Ох, даже не знаю. Вы сейчас выглядите как Герби. Этот человек очень расстроил вас, да, Герби?

— Бывают случаи, когда президент склонен слушать не тех, кого следует.

Кендрик наблюдал за начальником штаба, пока они проходили по широким коридорам. Дэнисон игнорировал осторожные приветствия многочисленных служащих Белого Дома, двигавшихся навстречу; некоторые из них широко раскрытыми глазами глядели на Эвана, очевидно, узнавая его.

— Я не понимаю, — пожал плечами Кендрик. — Давайте отбросим в сторону нашу взаимную неприязнь и решим вот какой вопрос… Ведь это я, а не вы, вляпался туда, куда совсем не хотел. Так почему же вы скулите?

— Потому что вы слишком много болтаете, черт побери! Я наблюдал за вами во время Фоксли-шоу и этого маленького спектакля в вашем кабинете на следующее утро. Вы деструктивны.

— Вы любите это слово, верно?

— Я знаю и много других, куда похлеще!

— Да не расстраивайтесь вы так. Кстати, у меня есть для вас сюрприз.

— Сюрприз? Что еще, черт побери?

— Потерпите, пока мы не вернемся в ваш кабинет.

Дэнисон приказал своей секретарше не обращать внимания на все телефоны, кроме красного, первостепенной важности. Она послушно кивнула, но все же нерешительным голосом сообщила:

— К этому времени было уже полдюжины звонков. И все просят срочно перезвонить.

— Звонки были по красному?

Женщина покачала головой.

— Тогда заткнись и делай, что я сказал.

С этими словами начальник штаба схватил Кендрика за рукав и затащил в свой кабинет, громко хлопнув за собой дверью.

— Ну, что там еще за сюрприз?

— Вы знаете, Герби, я просто обязан дать вам один совет, — ответил Эван, небрежно направляясь к окну, где совсем недавно уже стоял; затем он повернулся и посмотрел на Дэнисона. — Вы можете быть грубым со своими помощниками столько, сколько хотите или до тех пор, пока они будут терпеть ваше хамство, но больше никогда не смейте трогать руками члена Палаты Представителей и тащить его в свой кабинет, как будто вы собираетесь устроить порку.

— Я вас не тащил.

— Я воспринял это именно так. У вас тяжелая рука, Герби. Я уверен, что мой коллега из Канзаса чувствовал то же самое, когда усадил вас на вашу задницу.

Неожиданно Герберт Дэнисон тихо засмеялся. Его смех не был ни злым, ни враждебным, скорее всего это был смех облегчения. Расслабив галстук, начальник штаба небрежно уселся в кожаное кресло перед своим столом.

— Боже мой, как бы мне сейчас хотелось быть лет на десять моложе, Кендрик! Я бы вас непременно высек. Я мог бы сделать это и в моем возрасте, то есть в шестьдесят три, однако, как вы, вероятно, знаете, осторожность — это лучшая часть доблести. Я не боюсь быть припечатанным к полу, просто мне сейчас труднее подняться.

— Тогда не напрашивайтесь на это, не провоцируйте. Вы очень провокационный человек.

— Садитесь, конгрессмен, — вдруг сказал Дэнисон, освобождая кресло. — Прошу вас, смелее! — Эван невозмутимо выполнил его просьбу. — Как вы себя чувствуете? Вы чувствуете покалывание в позвоночнике, прилив крови к голове?

— Ни того, ни другого. Обычное рабочее место.

— Ну что ж, я так и думал, что мы — разные люди. Понимаете, там внизу, в зале, находится самый могущественный человек на Земле, и он полагается на меня, хотя, честно говоря, я отнюдь не гений. Я просто слежу, чтобы машина работала. Я смазываю маслом детали, чтобы крутились колеса.

— Ну что ж, это тоже нужно, — кивнул Кендрик.

— Вот именно — нужно! Просто необходимо. Так вот, с тех пор, как я здесь, все мне кланяются, как индюки, растягивают рты до ушей и говорят всевозможные льстивые слова, хотя по их глазам я вижу, что они с удовольствием всадили бы мне пулю в голову. Я уже раньше прошел через это, меня это не беспокоит. Но тут появляетесь вы и предлагаете мне убираться к такой-то матери. Да, это что-то свеженькое. И, честно говоря, мне нравится то, что вы испытываете ко мне неприязнь, а я к вам. В этом есть какой-то смысл.

— Какой-то извращенный смысл, я думаю. Впрочем, вы и в самом деле извращенец.

— Почему? Потому что я говорю прямо, а не хожу вокруг да около? Безудержная лесть и лизание задницы — пустая трата времени. Если бы я мог избежать того и другого, мы бы достигли в десять раз большего, чем сейчас.

— Вы когда-нибудь кому-нибудь давали это понять?

— Я пытался, конгрессмен, пытался. И знаете что? Мне никто не верит.

— А вы бы сами поверили, если бы были на их месте?

— Может быть, нет, а может быть, и да, если бы они заставляли вертеться как следует колеса машины в этом сумасшедшем доме. Подумайте об этом, Кендрик. У моей извращенности есть и другая сторона.

— Я не интересуюсь патологиями, — буркнул Эван. — Однако наша беседа облегчает для меня ситуацию.

— Облегчает? А, тот сюрприз, который вы собираетесь мне преподнести?

— Да, вы очень догадливы. Видите ли, до определенной черты я буду делать то, что вы от меня хотите — за некоторую плату, естественно. Это мой договор с дьяволом.

— Вы мне льстите.

— И не собирался. Лизанье чьей-либо задницы — не мое хобби. Как я вас понял, я «деструктивен» потому, что поднял шум по поводу некоторых вопросов, которые меня довольно сильно волнуют, и то, что вы слышали, вам сильно не по душе. Я прав пока?

— Правы до последнего дюйма, малыш.

— И вы уверены, что на этом я не остановлюсь, что не то еще будет, и именно от этого вас бросает в дрожь. Опять правильно?

— Совершенно правильно. Я не хочу, чтобы что-то мешало президенту. Он нас вытащил из глубокого застоя, мы оседлали сильный чинокский ветер, и это прекрасно.

— А посему вы хотите от меня две главные вещи, — быстро продолжал Эван. — Первое — чтобы я как можно меньше говорил, а еще лучше, чтобы вообще молчал обо всем, что ставит под вопрос мудрость вашей так называемой государственной машины. Я близок к сути?

— Вы настолько близки, что чуть большая близость может привести вас к аресту.

— А второе — это то, что вы сказали раньше. Вы хотите, чтобы я исчез, и исчез как можно скорее. Ну, как я в роли ясновидца?

— Вы заработали медное кольцо.

— Хорошо. Я сделаю и то и другое, но до определенного момента. После этой церемонии в следующий вторник, которой мы оба противились, но потерпели поражение, мой кабинет будет битком набит представителями средств массовой информации. Газеты, радио, телевидение, еженедельные журналы. Я — это новости, и они хотят продать свой товар.

— Пока вы не говорите мне ничего такого, чего я не знал бы и что мне не понравилось бы, — перебил Дэнисон.

— Я всех отправлю прочь, — решительно сказал Кендрик. — Я не дам ни одного интервью. Я публично не выскажусь ни по одному вопросу и исчезну так быстро, как только смогу.

— Я бы расцеловал вас прямо сейчас, если бы вы не сказали кое-что настораживающее. К примеру, что, черт побери, значит выражение «до определенного момента»?

— Это значит, что в Палате я буду действовать по совести, и если меня вызовут на ковер, я выскажу свои доводы совершенно откровенно и до конца. Но это в Палате. Вне Холма я буду нем как рыба.

— Большую часть наших пресс-релизов мы получаем вне Холма, а не на нем, — задумчиво ответил начальник штаба Белого Дома. — «Конгрешнл рекорд» и кабельные Си-Эн-Эн не оставляют и следа в «Дейли ньюс» и «Далласе». При нынешних обстоятельствах, которые сложились во многом благодаря тому сукину сыну Сэму Уинтерсу, ваше предложение настолько неотразимо, что я задумываюсь, какая же потребуется плата. Ведь вы потребуете плату?

— Я хочу знать, кто на меня накапал. Кто создал утечку информации об оманской истории и сделал это очень, очень профессионально?

— Вы думаете, я не хочу? — вырвалось у Дэнисона, и он резко подался вперед. — Я бы запроторил этих ублюдков в глубоководные торпеды и забросил на расстояние не менее пятидесяти миль от «Ньюпорт ньюс».

— Тогда помогите мне выяснить. Такова моя цена, и вы с ней соглашаетесь, в противном случае я буду повторять Фоксли-шоу по всей стране и назову вас и вашу банду именно тем, чем вы, честно говоря, являетесь. Племя тупых неандертальцев, которые предстали перед лицом сложного мира и не понимают, что это такое.

— А именно вы — эксперт и во всем разбираетесь?

— Нет, черт побери. Я только знаю, что и вы таковым не являетесь. Я наблюдаю и слушаю, я вижу, как вы избавляетесь от многих людей, которые могли бы оказать вам помощь, потому что в их характере есть какой-то зигзаг, выходящий за рамки вашего представления о людях. Сегодня я тоже кое-что узнал. Я это видел, я это слышал. Президент Соединенных Штатов разговаривал с Сэмюэлем Уинтерсом, человеком, которого вы не одобряете, но когда вы объяснили, почему вы его не любите — Уинтерс, видите ли, отказался подписать документ, который помог бы вам в Конгрессе, — Лэнгфорд Дженнингс сказал нечто, что чрезвычайно поразило меня. Он сказал вам, что если Сэм Уинтерс не согласен с чем-то, это еще не значит, что он враг.

— Президент не всегда понимает, кто его враги. Он быстро и точно определяет идеологических союзников и довольно долго их держится, иногда, откровенно говоря, слишком долго, но часто его слишком большое благородство мешает ему определить своих противников, тех, кто разрушает то, за что он выступает.

— Это самый слабый и нелепый аргумент, который я когда-либо слышал, Герби. От чего вы отгораживаете вашего кумира? От иных точек зрения?

— Давайте вернемся к вашему сюрпризу, конгрессмен. Мне больше нравится эта тема.

— Не сомневаюсь в этом.

— Что вы знаете такого, чего не знаем мы и что может помочь нам выяснить, кто допустил утечку информации об оманской истории?

— Главным образом то, что я узнал от Френка Свана. Как глава отдела «ОГАЙО-4-0», он был связующим звеном с министром обороны и госсекретарем, а также с начальником Генерального штаба, каждый из которых знал обо мне. Правда, он исключил их из списка подозреваемых.

— И правильно сделал, — перебил Дэнисон. — Они не могут ответить даже на простейший вопрос, поэтому и выглядят как первостатейные идиоты, но в данном случае они не идиоты; они находятся здесь довольно давно, чтобы знать, что такое «чрезвычайно секретно» и чем это чревато. Что еще?

— Затем, не считая вас, — откровенно говоря, я исключил вас, как только понял, что количество серого вещества в вашей голове… Ну ладно, не будем об этом… Короче, остается еще три человека.

— Кто они?

— Первый — это Лестер Кроуфорд из Центрального разведывательного управления, второй — начальник военно-морской базы в Бахрейне Джеймс Грейсон. И последний — женщина, Эдриен Рашад, которая, очевидно, является особо важным агентом и работает вне Каира.

— Что с ними?

— По словам Свана, только они знали, кто я такой, когда я полетел в Маскат.

— Это наш персонал, — многозначительно сказал Дэнисон. — А как насчет ваших людей там?

— Я не могу сказать, что это невозможно, но, думаю, маловероятно. Те немногие, с которыми я связывался, исключая молодого султана, настолько далеки от всяких контактов с Вашингтоном, что мне придется их рассматривать в последнюю очередь, если придется вообще. Ахмет, с которым я знаком много лет, конечно, не будет этого делать по множеству причин, начиная с его трона и кончая не менее важными связями с правительством. Из четырех человек, с которыми я пытался говорить по телефону, ответил только один — и он был за это убит, без сомнения, с согласия остальных. Они были напуганы до смерти… Они не хотели иметь со мной ничего общего и не признавали моего присутствия в Омане, и это относилось ко всем, кого они знали, кто действительно со мной встречался и кого они могли подозревать. Нужно быть там, чтобы это понять. Они все живут в состоянии террористического синдрома, с кинжалами, приставленными к их горлу — и к горлу всех членов их семей. Я не верю, чтобы кто-либо из этих людей мог произнести мое имя даже на ухо глухому псу.

— Боже правый, что же это за мир, в котором живут эти проклятые арабы?

— Мир, в котором огромное большинство старается выжить и обеспечить жизнь себе и своим семьям, а мы не помогаем им, вы, слепой ублюдок.

Дэнисон покачал головой и нахмурился.

— Наверное, я заслужил этот упрек, конгрессмен… Мне нужно будет об этом хорошенько подумать. Не так давно было модно не любить евреев, не доверять им, а сейчас все изменилось, и арабы заняли их место в схеме нашей неприязни. Может быть, все это дерьмо собачье, кто знает?.. Что я хочу выяснить сейчас, так это то, кто проболтался о вашей сверхсекретной работе. Вы считаете, что это кто-то нашего ранга?

— Наверняка. К Свану подобрался — как оказалось, обманным путем — светловолосый мужчина с европейским акцентом, у которого имелись обо мне сведения, которые можно было получить только из правительственных файлов — вероятно, из материалов углубленной проверки моего происхождения для Конгресса. Этот блондин попытался связать меня с ситуацией в Омане, но Сван все решительно отрицал, сказав, что он сам меня отверг. Однако у Френка осталось впечатление, что его это не убедило.

— Мы знаем о блондинистом госте, — прервал его Дэнисон, — но не можем его найти.

— А вот он нашел кого-то еще, кто подтвердил, преднамеренно или нет, то, что он искал. Если мы исключим вас, а также госсекретаря, министра обороны и объединенное правление, остается Кроуфорд, Грейсон и женщина Рашад.

— Зачеркните первых двух, — сказал начальник штаба Белого Дома. — Сегодня рано утром я «пытал» Кроуфорда прямо здесь, в этом кабинете, и он был готов вызвать меня на игру в сайгонскую рулетку только за то, что я предположил такую возможность. Что же касается Грейсона, то я выудил его в Бахрейне пять часов назад, и его чуть было не хватил удар от одной только мысли, что мы рассматриваем его в качестве возможного предателя. Он прочитал мне лекцию по конспирации, как будто я — глупейший козел, которого нужно бросить в одиночку, потому что я позвонил ему на чужую территорию по неохраняемой линии. Как и Кроуфорд, Грейсон — профессионал старой закваски. Ни тот, ни другой не станет из-за вас рисковать своей карьерой, и никого из них нельзя обманом заставить это сделать.

Кендрик наклонился вперед в кресле Дэнисона и облокотился о стол. Он невидящим взглядом смотрел на противоположную стену кабинета, в голове у него сталкивались противоположные мысли. Да, Калехла, урожденная Эдриен Рашад, спасла ему жизнь, но неужели она сделала это только для того, чтобы затем его продать? Калехла поняла его, когда он нуждался в понимании; она была добра, когда он крайне нуждался в доброте… Если ее обманом заставили выдать его, он раскроет ее ненадежность, и работа для нее будет кончена, работа, ставшая для нее делом всей ее жизни… Однако если это не обман, если по своим собственным убеждениям она его «засветила», — значит, ему остается только разоблачить ее предательство. Что было истиной? Глупость, неосторожность — или ложь? Что бы это ни было, он должен все выяснить сам, не находясь под влиянием официального расследования. И прежде всего он должен узнать, с кем она связалась или кто связался с ней. Потому что только этот «кто» ответит, почему он разоблачил Эвана в Омане.

— Итак, из вас семи без объяснений остается только один.

— Женщина, — согласился Дэнисон, кивая головой. — Я ее насажу на вращающийся вертел и поджарю на самом горячем костре, который вы когда-либо видели.

— Нет, не поджарите, — возразил Кендрик. — Вы и ваши люди и близко не подойдете к ней, пока я не дам сигнала, — если я вообще его дам. А пока что мы предпримем еще один шаг. Никто не должен знать, что вы ее привезете сюда под прикрытием. Кажется, это правильный термин? Абсолютно никто. Это понятно?

— Кто вы такой, чтобы…

— Мы уже это прошли, Герби. Вы не забыли о следующем вторнике в Голубом зале? С морским оркестром и всеми этими репортерами и телевизионными камерами? Если я захочу, то вскарабкаюсь на высокую сцену и выскажу некоторые свои взгляды. Поверьте мне, вы будете среди первых моих мишеней!

— Шантажист паршивый! Тогда ответьте загнанному в угол человеку на один вопрос: почему этой женской особи полагается особое обращение?

— Объясняю, — ответил Кендрик, не сводя глаз с начальника штаба. — Эта женщина спасла мне жизнь, и вы не смеете компрометировать ее, дав понять ее собственным людям, что она «под колпаком» Белого Дома. Вы уже достаточно наломали здесь дров.

— Хорошо, хорошо! Но давайте договоримся вот о чем. Если проболталась она, вы передаете ее мне.

— Это зависит от того, как и почему она это сделала, — ответил Эван, резко поднимаясь со стула. — Выведите меня отсюда, Дэнисон. Поскольку я не могу поехать ни в мой дом в Виргинии, ни даже в Колорадо без того, чтобы меня не замели, не может ли кто-нибудь нанять для меня домик или шалаш в деревне? Я заплачу за месяц или за сколько будет необходимо. Мне просто нужно несколько дней, чтобы все обдумать, перед тем как я вернусь в кабинет.

— Об этом уже позаботились, — сказал начальник штаба. — Фактически это была идея Дженнингса — забыть о вас на выходные, отправив в один из тех «стерильных домов» в Мэриленде.

— Что значит, черт побери, «стерильный дом»? Пожалуйста, пользуйтесь языком, который я понимаю.

— Давайте изложим это следующим образом: вы будете гостем президента Соединенных Штатов в таком месте, где вас никто не сможет найти. Оно подготовлено для людей, присутствие которых не должно быть обнаружено. Я согласен с мнением, что Лэнгфорду Дженнингсу необходимо сделать о вас первое публичное заявление. Вас здесь видели, а это дает стопроцентную гарантию, что слухи о вас просочатся из стен этого здания.

— Вы просто творец сценариев. Что мы будем говорить, что вы будете говорить, пока я буду в изоляции?

— Ну, это легко. Ваша безопасность — вот что стоит во главе угла. Это главная забота нашего президента после консультации с нашими экспертами по борьбе с террористами. Не беспокойтесь, наши писатели придумают что-нибудь такое, от чего женщины будут плакать в платочки, а мужчины захотят устроить марш на параде. А так как в таких вещах Дженнингсу принадлежит последнее слово, видимо, появится образ какого-нибудь могущественного рыцаря Круглого стола, ухаживающего за младшим братом, который выполнил общую опасную миссию. Дерьмо!

— И если есть хоть толика правды в теории о репрессиях, — добавил Кендрик, — это сделает меня мишенью.

— Это будет прелестно, — согласился Дэнисон.

— Вызовите меня, когда вы все организуете с Рашад.

Эван сидел на кожаном диване в кабинете внушительного «стерильного дома» на восточном побережье Мэриленда в районе Синвид Холлоу. В залитом светом прожекторов дворе ходили часовые, которые патрулировали каждый фут площади с оружием наготове.

Кендрик выключил телевизор, где в третий раз повторялась неожиданно созванная президентом Лэнгфордом Дженнингсом пресс-конференция, полностью посвященная конгрессмену Эвану Кендрику из Колорадо. Это было еще более возмутительно, чем предполагал Дэнисон. Конференция перемежалась выматывающими кишки паузами, сопровождаемыми сериями хорошо отрепетированных улыбок, которые так прекрасно передавали гордость и внутренние терзания улыбающегося человека. Президент опять сказал обо всем в общем и ни о чем в частности, исключая только одну область:

— До тех пор, пока не будут предприняты все меры безопасности, я попросил конгрессмена Кендрика, человека, которым мы все гордимся, оставаться в уединенном месте. И в связи с этой просьбой я хочу сделать жесткое предупреждение. Если где бы то ни было трусливые террористы попытаются совершить покушение на жизнь моего прекрасного друга, близкого коллегу, к которому я отношусь как к младшему брату, вся мощь Соединенных Штатов на суше, на море и в воздухе обрушится против территорий Стран, ответственных за действия террористов.

Территорий? О мой Бог!

Зазвонил телефон. Эван оглянулся вокруг, пытаясь определить, где же тот находится. Телефон стоял на столе в противоположном углу комнаты; Эван сбросил ноги с дивана и направился к неожиданно перебившему его размышления аппарату.

— Да?

— Она летит на военном самолете со старшим атташе посольства в Каире. Зарегистрирована как помощник секретаря, имя не имеет значения. Ориентировочное время прибытия — семь часов утра по нашему времени. В Мэриленде будет не позднее десяти часов.

— Что она знает?

— Ничего.

— Вы должны были как-то объяснить, — настаивал Кендрик.

— Ей было сказано, что правительство должно дать новые срочные инструкции, которые можно передать только ей лично и здесь.

— Она поверила этой чепухе?

— У нее не было выбора. Ее захватили в ее собственной квартире в Каире и с тех пор держали под охраной. Пусть у тебя будет отвратительная ночь, ублюдок.

— Спасибо, Герби.

Эван повесил трубку, почувствовав одновременно облегчение и страх перед предстоящей встречей завтра утром с женщиной, которую он знал как Калехлу, с женщиной, с которой он занимался любовью в состоянии ужаса и изнеможения. Этот импульсивный поступок и отчаяние, которое к нему привело, должны быть забыты. Он должен определить, с кем будет встречаться — с врагом или другом. Невзирая ни на что, теперь у него сложился план действий, по крайней мере на следующие двенадцать-пятнадцать часов. Пора было позвонить Энни О’Рейли, а через нее связаться с Менни.

23

Эммануэль Уэйнграсс сидел в красной кабинке с плотным усатым хозяином кафе в Меса Верде. Последние два часа для Менни были напряженными и несколько напоминали те сумасшедшие дни в Париже, когда он работал с Моссадом. Настоящая ситуация была далеко не такой драматичной, и его противники не представляли смертельной опасности, но все-таки он был пожилым человеком, которому нужно было передвигаться с места на место так, чтобы его никто не заметил и не остановил. В Париже ему довелось как-то пройти незамеченным сквозь строй разведчиков-террористов от Сакре-Кер до бульвара де ла Мадлен. Здесь, в Колорадо, ему нужно было прорваться из дома Эвана в город Меса Верде так, чтобы его не остановила толпа «нянек», которые вертелись вокруг дома Кендрика.

— Как вы это сделали? — спросил Гонсалес-Гонсалес, владелец кафе, наливая Уэйнграссу стакан виски.

— Вторая самая старая необходимость цивилизованного человека в интимности, Джи-Джи. Туалет. Я зашел в туалет и вылез в окно. Потом я смешался с толпой фотографирующих. Я выглядел как настоящий фотограф, так как захватил один из фотоаппаратов Эвана. Ну а затем я поймал такси и приехал сюда.

— Ну, парень, ты даешь! — воскликнул Гонсалес-Гонсалес. — Ведь эти акулы могут сегодня содрать с тебя шкуру!

— Жулики, согласен! Я сел в одно из такси, и первое, что мне сказал этот пройдоха, было: «До аэропорта сто долларов, мистер». Снимая шляпу, я ему ответил: «Комиссии штата по такси будет интересно услышать о новых ценах в Верде». — «О, это вы, мистер Уэйнграсс, это была всего лишь шутка, мистер Уэйнграсс», — завопил он, а я ему заявил: «Можешь брать с них и две сотни, но отвези меня к Джи-Джи».

Мужчины разразились громовым хохотом, а платный телефон на стене за кабинкой издал прерывистый звонок. Гонсалес положил руку на плечо Менни.

— Пусть Гарсия ответит, — предложил он.

— Зачем? Ты сказал, что мой мальчик звонил до этого дважды.

— Гарсия знает, что говорить. Я только что ему шепнул, чтобы он дал конгрессмену номер моего рабочего телефона и попросил перезвонить через две минуты.

— Джи-Джи, чем, черт побери, ты занимаешься?

— Через пару минут после того, как вы вошли, прибыл гринго, которого я не знаю.

— Ну и что? У вас здесь множество народу, которого ты не знаешь.

— Он не отсюда, Менни. У него нет ни плаща, ни шляпы, ни фотоаппарата, но он все равно не отсюда. На нем костюм с жилеткой. — Уэйнграсс начал поворачивать голову. — Не надо, — приказал Гонсалес, сжимая ему плечо. — Он время от времени смотрит со своего места на нас. Он вас заметил.

— И что же нам делать?

— Просто ждите и встаньте, когда я вам скажу.

Официант по имени Гарсия повесил трубку платного телефона, один раз кашлянул в кулак, затем направился к рыжеволосому мужчине в темном костюме с жилеткой, наклонился и что-то сказал ему прямо в ухо. Тот холодно уставился на неожиданно появившегося официанта; последний, пожав плечами, вернулся назад к бару, а рыжеволосый медленно положил на стол несколько банкнот, встал и вышел через ближнюю дверь.

— Сейчас, — прошептал Гонсалес-Гонсалес, поднимаясь и жестом приказывая Менни следовать за ним. Через десять секунд они уже были в неопрятном кабинете хозяина. — Конгрессмен позвонит где-то через минуту, — сказал Джи-Джи, указывая на стул возле стола, который пару десятилетий назад наверняка знавал лучшие времена.

— Вы уверены, что это был Кендрик? — спросил Уэйнграсс.

— Кашель Гарсии сообщил мне об этом.

— Что Хосе сказал парню за столом?

— Что сообщение по телефону, как он предполагает, предназначалось ему, потому что больше ни один из посетителей не подходит под описание.

— Каково было сообщение?

— Очень простое, амиго. Что ему необходимо связаться со своими людьми снаружи.

— Только это?

— Он ушел, не так ли? Это что-то нам говорит, верно?

— А именно?

— Uno,[2] у него есть люди, с которыми нужно связаться, так? Dos,[3] они также находятся за стенами этого роскошного заведения, иначе он мог бы переговорить с ними при помощи других средств связи, в частности изысканного автомобильного телефона, да? Tres,[4] он не пришел бы сюда в своем шикарном костюме затем, чтобы просто выпить пива «Текс-Мекс», которое наверняка застревало у него в горле — так же как мое искрящееся вино часто застревает у вас в горле, правда? Cuatro,[5] он, без сомнения, из ФБР.

— Правительство? — в недоумении спросил Менни.

— Лично я, конечно, никогда не был связан с нелегалами, пересекающими границу моей любимой страны на юге, но слухи доходят даже до таких невинных ангелочков, как я… Мы знаем, что искать, мой друг. Comprende, hombre?[6]

— Я всегда утверждал, — сказал Уэйнграсс, усаживаясь за стол, — зайди в самый паршивый низкопробный кабак в городе, и ты узнаешь о жизни больше, чем во всех клоаках Парижа, вместе взятых.

— Париж, Франция для вас много значат, не так ли, Менни?

— Это уходит, амиго. Я не знаю почему, но это уходит. Что-то происходит здесь с моим мальчиком, а я не могу этого понять — вот что сейчас важно.

— Он тоже много для вас значит, да?

— Он мой сын.

Зазвонил телефон. Уэйнграсс схватил трубку и поднес ее к уху, а Гонсалес-Гонсалес вышел за дверь.

— Ветреная голова, это ты?

— Как тебя туда занесло, Менни? — отозвался Кендрик из «стерильного дома» на восточном побережье Мэриленда. — Тебя прикрывал отряд Моссада?

— Нечто более эффективное, — ответил старый архитектор из Бронкса. — Здесь нет бухгалтеров, никто не считает шекелей за каждый пустяк. Но речь не обо мне. Что, черт побери, случилось?

— Я не знаю, клянусь, я не знаю! — Эван подробно описал свой день, начиная с ошеломляющего сообщения Сабри Хасана о разоблачении оманской истории, когда он был в бассейне и до того момента, когда он укрылся в дешевом мотеле в Виргинии, от встречи с Френком Сваном из Госдепартамента до прибытия в Белый Дом под охраной; от конфронтационного свидания с начальником штаба Белого Дома до представления президенту Соединенных Штатов, который еще больше ухудшил ситуацию, назначив церемонию награждения в Голубом зале в следующий вторник — с морским оркестром. И, в конце концов, до того факта, что женщина по имени Калехла, которая спасла ему жизнь в Бахрейне, в действительности была офицером ЦРУ, и сейчас ее везли к нему на самолете для выяснения.

— Судя по тому, что ты мне рассказывал, она не имеет никакого отношения к твоему публичному разоблачению.

— Почему нет?

— Потому что ты ей поверил, когда она тебе сказала, что она арабка, которую гложет стыд. Ветреная голова, я тебя знаю лучше, чем ты знаешь самого себя. В этих делах тебя не так-то легко обмануть. Она не имеет никакого отношения к твоему разоблачению. Для этой женщины разоблачить тебя значило бы подлить масла в огонь и еще больше раскалить тот безумный мир, в котором она живет.

— Осталась только она, Менни. Другие не стали бы этого делать, они просто не могли.

— Значит, за этими другими еще кто-то стоит.

— Но кто?! Только они знали, что я находился там.

— Ты только что поведал мне, сын мой, что этот Сван рассказывал о белокуром гаденыше с иностранным акцентом, вычислившем, что ты был в Маскате. Откуда он получил эту информацию?

— Его никто не может найти, даже Белый Дом.

— Может быть, я знаю людей, которые могут его найти, — перебил Уэйнграсс.

— Нет, Менни, — упрямствовал Кендрик. — Это не Париж, и те израильтяне далеко. Я им очень многим обязан, но придет день, и я попрошу тебя объяснить мне, какой у них был интерес к определенному заложнику в посольстве.

— Меня об этом не информировали, — ответил Уэйнграсс. — Я знал, что существовал начальный план, согласно которому готовили боевую группу, и я понял, что целью создания этой группы было добраться до кого-то внутри, но они никогда не обсуждали этого в моем присутствии. Эти люди умеют держать язык за зубами… Какой твой следующий шаг?

— Завтра утром встречаюсь с Рашад.

— А после этого?

— Ты не смотрел телевизор?

— Я у Джи-Джи. Разве ты забыл, что он признает только видеокассеты? У него идет повтор записей 1982 года, но почти все считают, что это сегодняшний материал. Так что там по телевизору?

— Президент. Он объявил, что я нахожусь в охраняемом уединении.

— Для меня это звучит как «заточение».

— В каком-то смысле так и есть, но тюрьма довольно терпимая, да и ко мне благоволят.

— Я могу получить твой номер?

— Я его не знаю. На телефоне ничего не написано, только пустая полоска, но я буду тебя информировать. Я тебе позвоню, если начну перемещаться в пространстве. Никто не может прослушать эту линию, но даже если бы и могли, это не имеет никакого значения.

— А теперь позволь мне кое-что спросить. Ты кому-нибудь говорил обо мне?

— Конечно, нет! Ты ведь можешь быть в секретном оманском досье. Я только сказал, что множество других людей, помимо меня, заслуживают благодарности, но я никогда не упоминал твоего имени. А что?

— За мной следили.

— Что?

— Эти штучки мне не понравились. Джи-Джи сказал, что у меня на хвосте клоун из федералки.

— Может, Дэнисон выудил тебя из файла и назначил охрану?

— Я сам себе охранник. Даже в Париже я начеку, в противном случае был бы мертв уже три года назад. А почему ты думаешь, что я есть в каких-либо файлах? Вне группы никто не знал моего имени, и ни одного нашего имени не упоминалось на той конференции утром, когда мы все уехали. В конце концов, сорвиголова, если меня охраняют, неплохо было бы дать мне об этом знать. Если уж я так опасен, что ко мне приставляют охрану, то им не мешало бы подумать о том, что я могу случайно снести кое-кому голову, не зная, что меня охраняют.

— Как всегда, — сказал Кендрик, — в целом фунте твоей неправдоподобной болтовни есть унция здравого смысла. Я проверю.

— Сделай это. Может, мне осталось и не так много лет, но я бы не хотел, чтобы они были сокращены пулей мне в лоб — с любой стороны. Позвони мне завтра, потому что сейчас я должен вернуться на сборище ведьм, пока жители не сообщили начальнику полиции о моем отъезде.

— Передай привет Джи-Джи, — попросил Эван, — а также скажи ему, что когда я буду дома, ему придется прекратить заниматься контрабандными делами. И поблагодари его, Менни.

Кендрик повесил трубку, но тут же снова ее снял и набрал ноль.

— Телефонистка, — несколько неуверенно ответил женский голос после большего, чем это бывает обычно, количества гудков.

— Я не знаю почему, — начал Эван, — но у меня такое впечатление, что вы не заурядная телефонистка в Бэл Телефон Компани.

— Сэр?..

— Не волнуйтесь, мисс. Меня зовут Кендрик, и мне нужно связаться с мистером Гербертом Дэнисоном, начальником штаба Белого Дома, как можно быстрее. Это срочно! Я прошу вас приложить все усилия, чтобы разыскать его и передать от моего имени, чтобы он позвонил мне в течение следующих пяти минут. Если это невозможно, мне придется позвонить мужу моей секретарши, являющемуся лейтенантом вашингтонской полиции, и сообщить ему, что меня держат как заключенного в месте, которое, я уверен, могу назвать совершенно точно.

— Сэр, поймите, пожалуйста…

— Кажется, я изложил все абсолютно ясно, — перебил Эван. — Мистер Дэнисон должен связаться со мной в течение следующих пяти минут, и отсчет уже начался. Спасибо, оператор, желаю вам хорошего дня.

Кендрик опять повесил трубку и отошел к стенному бару, на котором стояло ведро со льдом и сортированные бутылки с дорогим виски. Он налил себе, посмотрел на часы и пошел к большому створчатому окну, выходившему на залитый светом задний двор. Его позабавил вид крокетной дорожки, по обе стороны которой стояла белая стальная мебель, и неприятно поразил морской гвардеец, одетый в обычную, невоенную, форму обслуживающего персонала поместья. Он мерял шагами дорожку сада возле каменной стены, и на его плече висела отнюдь не обычная скорострельная винтовка. Менни был прав: он в тюрьме. Через несколько мгновений зазвонил телефон, и конгрессмен из Колорадо вернулся к нему.

— Привет, Герби, как вы там?

— Когда ты угомонишься, сукин сын? Что еще тебе надо от меня?

— Я хочу знать, почему следят за Уэйнграссом. Я хочу знать, почему вообще его имя где-то всплыло, и лучше вам дать мне приемлемое объяснение. И еще: немедленно позаботьтесь о здоровье и благополучии этого человека.

— Задний ход, неблагодарный, — грубо ответил начальник штаба. — Что это еще за Уэйнграсс? Нечто, выброшенное Манишевицем?

— Эммануэль Уэйнграсс — архитектор международного класса. А еще он мой близкий друг и живет в моем доме в Колорадо, и по причинам, которые я не обязан вам раскрывать, его пребывание там исключительно конфиденциально. Кому и где вы называли его имя?

— Я не могу называть того, чего никогда не слышал.

— Вы не лжете мне, Герби, нет? Потому что если да, то следующие несколько недель я сделаю для вас очень беспокойными.

— Если бы я думал, что ложь поможет мне от вас избавиться, я бы наврал с три короба, но у меня нет никаких причин лгать в отношении Уэйнграсса. Я просто не знаю, кто он. Может, вы просветите меня?

— Вы читали отчет после выполнения задания по Оману, правда?

— Это один файл, он засекречен. Конечно, я его читал.

— Имя Уэйнграсса там фигурировало?

— Нет, я бы запомнил. Это смешное имя.

— Не для Уэйнграсса… — Кендрик умолк, но не настолько долго, чтобы Дэнисон мог вмешаться. — Может ли кто-нибудь в ЦРУ или Управлении национальной безопасности, или в каком-либо подобном учреждении установить слежку за моим гостем, не информируя вас?

— Ни в коем случае! — закричал Дэнисон. — В том, что касается вас и той лапши, которую вы нам навешали на уши, не производится ни одного, даже малейшего шага в сторону, чтобы я об этом не знал!

— Последний вопрос. В оманском файле упоминается человек, летевший со мной назад из Бахрейна?

Теперь настала очередь Дэнисона помолчать.

— Вы чересчур прямолинейны, конгрессмен, — наконец промолвил он. — Имя Уэйнграсса возникает в моем сознании совершенно в другой связи, и это меня пугает. Например, Моссад…

— Понятно. А сейчас просто ответьте на мой вопрос. Что было в файле о полете из Бахрейна в Эндрюс?

— «Груз» состоял из вас и старого араба в европейской одежде, долговременного помощника агента Консульского Отдела, который направлялся для лечения в нашу страну. Его звали Али какой-то, Госдепартамент его по прибытии освободил, и он скрылся. Никто в этом правительстве не знает о существовании мистера Уэйнграсса. Это точно, Кендрик.

— Спасибо, Герб.

— Спасибо за «Герба». Могу ли я еще что-нибудь для вас сделать?

Эван какое-то время смотрел на створчатое окно, затем на залитый солнцем двор и охранника.

— Чтобы доставить вам удовольствие, я отвечу «нет», — мягко произнес он. — Во всяком случае пока что. Впрочем, вы можете кое-что для меня прояснить. Этот телефон имеет подслушивающее устройство, верно?

— Там есть маленькая черная коробочка, как в самолете. Ее снимает специальный персонал, а пленки прослушиваются с соблюдением строжайших мер предосторожности.

— Вы не могли бы приостановить его работу, скажем, на тридцать минут, пока я кое с кем свяжусь? Для вас же будет лучше, поверьте мне.

— Принимаю. Конечно, у нас есть главная линия, которой наши люди активно пользуются, когда находятся в этих домах. Дайте мне пять минут — и вызывайте хоть Москву, если хотите.

— Пять минут? Понял.

— Я могу теперь вернуться под душ?

— Да ради Бога, Герби.

Кендрик положил трубку и вытащил бумажник. Просунув указательный палец под клапан за своими водительскими правами штата Колорадо, он вытащил полоску бумаги с написанными на ней двумя личными телефонами Френка Свана и снова взглянул на часы. Через десять минут Эван позвонил, очень надеясь, что представительный директор Консульского Отдела окажется в одном из двух мест. Тот, к счастью, был в своей квартире. После коротких приветствий Кендрик объяснил, где он находится.

— Ну и как «охраняемое уединение»? — спросил Сван усталым голосом. — Я бывал в нескольких подобных местах, когда мы устанавливали детекторы. Надеюсь, у вас дом с конюшнями или, по крайней мере, с двумя бассейнами; один, естественно, в помещении. Подобные гнездышки похожи друг на друга. Я думаю, правительство покупает их как политическое вознаграждение богатым, которые устали от своих поместий и хотят получить новые даром. Я надеюсь, кто-нибудь нас слушает. Так вот, у меня вовсе нет бассейна.

— Здесь есть крокетная дорожка. Я видел.

— У нас мало времени. Что вы хотите мне сказать? Я уже ближе к тому, чтобы сорваться с крючка?

— Мне кажется, что да… Френк, я должен вам задать вопрос. Кстати, мы оба можем говорить все, что нам хочется, и упоминать любые имена. Сейчас телефон не прослушивается.

— Кто вам это сказал?

— Дэнисон.

— И вы ему верите? Как ни странно, мне совершенно безразлично, передадут ему наш разговор или нет.

— Я верю ему потому, что у него есть сведения о том, что я собираюсь сказать, и он бы хотел поставить изгородь шириной в тысячу миль между администрацией и тем, о чем мы будем говорить. Он сказал, что мы на «главной линии».

— Он прав. Он боится, что чье-нибудь нежелательное ухо услышит ваши слова. Итак, в чем проблема?

— Менни Уэйнграсс, а через него утечка в Моссад.

— Я же предупреждал вас, что об этом нельзя говорить, — прервал Эвана директор. — Ладно, мы действительно на «главной». Продолжайте.

— Если верить Дэнисону, в оманском файле зафиксировано, что на самолете, направляющемся из Бахрейна на базу Военно-Воздушных сил Эндрюс в то утро, кроме меня, был старый араб в европейском костюме — помощник агента Консульского Отдела…

— …которого привезли сюда «для медицинского обследования и лечения», — продолжил Сван. — После многих лет бесценного сотрудничества наши секретные службы просто обязаны были это сделать для Али Саада и его семьи.

— Вы уверены, что употреблены именно эти слова — «для медицинского обследования» и прочее?

— Хм, кому же это знать, как не мне? Именно я их и написал.

— Вы? Значит, вы знали, что это был Уэйнграсс?

— Ну, это было нетрудно. Ваши указания, переданные Грейсоном, были совершенно четкими. Вы требовали — обратите внимание, требовали, — чтобы человек без имени мог сопровождать вас в Штаты.

— Я скрывал его от Моссада.

— Надо же, и я тоже! Видите ли, ввоз кого-либо таким образом противоречит правилам, не говоря уже о законе, если только он у нас не зарегистрирован. Поэтому я зарегистрировал его как Али Саада.

— Но как вы узнали, что это был Менни?

— Это была самая легкая часть шарады. Я разговаривал с начальником королевской гвардии Бахрейна, который возглавлял прикрывающий вас эскорт. Думаю, даже простого описания внешности этого вздорного старика было бы достаточно, но когда этот гвардеец сказал мне, что старый мерзавец лягнул одного из его людей в колено за то, что тот позволил вам споткнуться при посадке в машину, чтобы ехать в аэропорт, я уже не сомневался, что это был Уэйнграсс. Его репутация, как говорится, идет впереди него.

— Я ценю то, что вы сделали, — мягко сказал Эван. — И для него, и для меня.

— Это был единственный способ отблагодарить вас, который я смог придумать.

— Значит, я могу быть уверен, что никто в вашингтонских разведывательных кругах не знает, что Уэйнграсс замешан в оманской операции?

— Абсолютно никто. Забудьте Маскат. Такого человека, как Уэйнграсс, среди живущих здесь нет.

— Дэнисон даже не знал, кто он?

— Конечно, нет.

— За ним следят, Френк. В Колорадо он находится под чьим-то наблюдением.

— Это не мы.

На расстоянии восьмиста девяноста пяти футов на север от «стерильного» дома находилось поместье доктора Сэмюэля Уинтерса, почетного историка, более сорока лет являющегося другом и советником президентов Соединенных Штатов. В дни своей юности абсолютно здоровый академик считался выдающимся спортсменом, призы за поло, теннис, лыжи и парусный спорт выстроились на полках его кабинета, свидетельствуя о прошлых успехах. Сейчас стареющему Сэму была доступна не такая активная игра, которая в течение поколений являлась для семьи Уинтерсов второй страстью, впервые обосновавшись на лужайке их поместья в Ойстер Бей в начале двадцатых. Игра эта называлась крокет, и где бы и когда бы любой член семьи ни строил себе новый дом, первым принимаемым во внимание соображением было наличие подходящей для крокетной дорожки лужайки, которая ни на дюйм не должна была отклоняться от предписанных в 1882 году Национальной крокетной ассоциацией размеров — сорок на семьдесят футов. Поэтому одной из достопримечательностей, привлекавшей внимание гостей в поместье доктора Уинтерса, было крокетное поле справа от огромного дома над водами Чесапика. Его очарование усиливалось белой мебелью с отделкой из мягкой стали, которая стояла на границах дорожки; это было место отдыха для тех, кто обдумывал следующий ход, там же можно было и что-нибудь выпить.

Обстановка была абсолютно идентична обстановке крокетной площадки в «стерильном» доме, находящемся на расстоянии восьмиста девяноста пяти футов к югу от владений Уинтерса, и именно так и должно было быть, потому что первоначально вся земля, на которой стояли оба дома, принадлежала Сэмюэлю Уинтерсу. Пять лет назад — с момента молчаливого воскрешения Инвер Брасса — директор Уинтерс тихо передал южное поместье правительству Соединенных Штатов для использования его в качестве «безопасного» или «стерильного» дома. Чтобы воспрепятствовать дружелюбным визитам и полностью исключить попытки вторжения потенциальных врагов Соединенных Штатов, эта передача никогда не была обнародована. В соответствии с регистрационными списками в ратуше Синвид Холлоу дом и земли все еще принадлежали Сэмюэлю и Марте Дженифер Уинтерс (последняя скончалась); за них финансовые агенты семьи ежегодно выплачивали обусловленные их расположением на побережье необыкновенно высокие налоги, которые тайно возмещались благодарным государством. Если кто-либо любопытный дружелюбно или не очень интересовался происходящим на этой аристократической территории, ему неизменно сообщали, что жизнь здесь никогда не прекращалась, что лимузины и поставщики провизии обслуживали великих или почти великих людей мира науки и промышленности, которые представляли разнообразные интересы Сэмюэля Уинтерса. Команда отличных молодых садовников содержала поместье в образцовом порядке и создавала атмосферу «чувствуйте себя хорошо», она также исполняла обязанности персонала, обслуживающего неиссякающий поток посетителей. Создавался образ универсального мыслительного центра мультимиллионера в сельской местности.

Для поддерживания незыблемости этого образа все счета посылались финансовым агентам Сэмюэля Уинтерса, которые немедленно их оплачивали, а дубликаты платежных квитанций направляли личному адвокату историка, а тот, в свою очередь, собственноручно передавал их в Государственный Департамент для негласного возмещения. Порядок был прост и выгоден для всех заинтересованных лиц, так же прост и выгоден, как просто было доктору Уинтерсу убедить президента Лэнгфорда Дженнингса, что конгрессмену Эвану Кендрику наверняка принесет пользу кратковременное пребывание в «безопасном» доме на южном участке его владений подальше от средств массовой информации, так как там в это время никто не живет. Президент с благодарностью согласился и поручил Гербу Дэнисону позаботиться об организации этого дела.

Милош Варак снял с головы большие антиимпедансные наушники и опустил крышку электронного пульта на стоящий перед ним стол. Повернувшись на вращающемся кресле влево, он щелкнул выключателем на ближайшей стене и тут же услышал звук моторов, опускающих радиопеленгаторную тарелку на крышу, затем он встал с кресла и бессмысленно уставился на сложнейшее оборудование связи, которое находилось в звуконепроницаемой студии в подвальном помещении дома Сэмюэля Уинтерса. Он был в ужасе. То, что он подслушал по телефонному перехвату из «стерильного» дома, выходило за пределы его понимания.

Как недвусмысленно подтвердил сотрудник Госдепартамента Сван, никто в вашингтонском разведывательном ведомстве не подозревал об Эммануэле Уэйнграссе. Они и понятия не имели, что «старым арабом», прилетевшим из Бахрейна вместе с Эваном Кендриком, был Уэйнграсс. По словам Свана, его «благодарность» Эвану Кендрику за его работу в Омане заключалась в том, чтобы секретно вывезти Уэйнграсса из Бахрейна и так же секретно ввезти в Соединенные Штаты, используя в качестве прикрытия переодевание. Человек и прикрытие посредством бюрократических манипуляций исчезли, Уэйнграсса как бы и не существовало. Кроме того, Сван был вынужден прибегнуть к обману из-за связи Уэйнграсса с Моссадом; это прекрасно понимал и ценил Кендрик. Фактически конгрессмен сам предпринял все возможные меры, чтобы скрыть личность своего старшего друга. Милош узнал, что старого человека поместили в госпиталь под именем Манфреда Вейнштайна и устроили в палату, находящуюся в отдельном крыле с потайным входом, и что после выхода из госпиталя он на частном реактивном самолете перелетел в Меса Верде, штат Колорадо.

Все делалось в обстановке строгой секретности, имя Уэйнграсса нигде не регистрировалось. Во время длительного лечения вспыльчивый архитектор только изредка оставлял дом, но никогда не появлялся в местах, где знали конгрессмена. Черт возьми, подумал Варак. Для всех, кроме близкого окружения Кендрика, в которое входили лишь доверенный секретарь, ее муж, арабская пара в Виргинии и три высокооплачиваемые медсестры, Эммануэль Уэйнграсс просто не существовал.

Варак вернулся к столу с аппаратурой, перемотал пленку и нашел те слова, которые еще раз хотел услышать.

«— Значит, я могу быть уверен, что никто в вашингтонских разведывательных кругах не знает, что Уэйнграсс замешан в оманской операции?

— Абсолютно никто. Забудьте Маскат. Такого человека, как Уэйнграсс, среди живущих здесь нет.

— Дэнисон даже не знал, кто он?

— Конечно, нет.

— За ним следят, Френк. В Колорадо он находится под чьим-то наблюдением.

— Это не мы».

«Не мы». Тогда кто?

Именно этот вопрос насторожил Варака. Только пять членов Инвер Брасса знали о существовании Эммануэля Уэйнграсса, и только им сообщили, что значил старик для Эвана Кендрика. Неужели один из них?.. Нет, Милош не хотел больше об этом думать. Сейчас это причиняло ему слишком острую боль.

Внезапно Эдриен Рашад проснулась от сильных толчков, сотрясающих военный самолет. Она посмотрела через проход на слабо освещенную кабину — удобства не дотягивали даже до первого класса. Атташе из посольства в Каире явно был расстроен, а если называть вещи своими словами, то просто напуган. Видимо, этот человек уже имел достаточный опыт передвижения в таком виде транспорта, поэтому захватил с собой верного друга для утешения: переплетенную кожей фляжку, которую он буквально выдрал из своего чемоданчика и пил оттуда до тех пор, пока не почувствовал, что его «груз» смотрит на него. Он робко протянул ей фляжку. Она покачала головой и пояснила, стараясь перекричать шум реактивных двигателей:

— Это воздушные ямы.

— Эй, ребята! — послышался по внутренней связи голос пилота. — Простите за ухабы, но боюсь, что такая погода будет продолжаться еще минут тридцать. Мы должны держаться подальше от коммерческих путей. Хорошо бы лететь в дружественном небе, детки. Не вешайте нос!

Атташе опять поднес фляжку ко рту; в этот раз он пил дольше и больше, чем раньше. Эдриен отвернулась, ибо арабские традиции требовали от нее не смотреть на мужской страх, но как европейская женщина и опытный пассажир военного самолета она должна была помочь своему спутнику этот страх преодолеть. В ней победил синтез и того и другого: она ободряюще улыбнулась атташе и вернулась к своим мыслям, прерванным дремотой.

Почему возвратиться в Вашингтон ей приказали так категорически? Если новые инструкции были настолько секретны, что их нельзя было передать шифровкой, почему Митчел Пэйтон не сделал ей хоть какого-нибудь намека? Позволить кому-нибудь вмешаться в ее работу, не поговорив предварительно об этом с ней — это на дядюшку Митча не похоже. Даже год назад в оманской переделке (если возможна ситуация самой первостепенной важности, то именно она таковой и была) Митч через дипломатического курьера прислал запечатанные инструкции, без объяснений предписывающие ей сотрудничать с Консульским Отделом Госдепартамента независимо от того, насколько это может быть для нее оскорбительно. Она подчинилась, но это ее действительно оскорбило. А сейчас прямо с поля боя ее вызвали в Штаты, и она в абсолютном неведении, без единого слова от Митчела Пэйтона, также вынуждена была подчиниться.

Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя гремело по всему миру, как звук приближающейся грозы. Нужно было видеть испуганные лица тех, кто был замешан в делах с американцами, кто смотрел в небо, раздумывая, не пора ли искать убежище и спасать свою жизнь под угрозой надвигающегося шторма, ведь вполне могут возникнуть акты мести против тех, кто помогал чужому человеку с запада. Эдриен недоумевала, кто мог организовать «утечку» информации. Нет, «утечка» — это слишком безобидное слово — кто подложил бомбу под эту историю! Со страниц каирских газет не сходило его имя, по всему Среднему Востоку Эван Кендрик прослыл святым или отъявленным грешником. Его ожидала канонизация или мучительная смерть в зависимости от того, где находились его судьи, даже в рамках одной страны. Почему? Неужели это сделал сам Кендрик? Неужели этот уязвимый человек, так мало похожий на политика, рисковавший своей жизнью, чтобы предотвратить ужасное преступление, после года унижений и самоотрицания решил потребовать политическую награду? Если это так, то он не тот человек, которого она так коротко, но так близко знала год назад. Они любили друг друга — словно во сне, исступленно, что, вероятно, было неизбежно при сложившихся обстоятельствах, — но те мимолетные мгновения великолепного утешения должны быть забыты. Если ее возвращают в Вашингтон из-за неожиданно ставшего честолюбивым конгрессмена, она забудет их, как будто их никогда и не было.

24

Кендрик стоял у окна, выходящего на широкую круговую подъездную аллею перед «стерильным» домом. Уже больше часа прошло с тех пор, как ему позвонил Дэнисон и сообщил, что самолет из Каира приземлился и Рашад посадили в ожидавшую ее правительственную машину; сейчас она находится на пути в Синвид Холлоу в сопровождении охраны. Начальник штаба хотел, чтобы Эван знал — офицер разведки Рашад энергично возражала, когда ей не разрешили позвонить по телефону с военно-воздушной базы Эндрюс.

— Она подняла скандал и отказалась садиться в автомобиль, — жаловался Дэнисон. — Сказала, что не имеет приказа от своего прямого начальства, и воздушные силы могут катиться ко всем чертям. Проклятая ведьма! Я ехал на работу, и они связались со мной по автомобильному телефону. Знаете, как она со мной разговаривала? «А вы кто такой, черт побери?» — вот что она мне сказала! Затем, чтобы еще усилить эффект, отодвинула трубку и громко у кого-то спросила: «Что это еще за Дэнисон?»

— Это потому, что вы чрезвычайно скромно себя ведете, Герб. Ей кто-нибудь ответил?

— Мерзавцы расхохотались. Именно тогда я ей сообщил, что она выполняет президентские указания и или она сядет в машину, или проведет пять лет в Ливенворте.

— Это мужская тюрьма.

— Я это знаю. Хе! Она будет у вас примерно через час. Помните, если она болтунья, я ее забираю.

— Может быть.

— Я получу президентский приказ!

— А я прочитаю его в ночных новостях. С комментариями.

— Дерьмо!

Кендрик двинулся было от окна за еще одной чашкой кофе, когда серый седан появился в начале круговой подъездной аллеи, обогнул поворот и остановился перед каменными ступеньками. Майор воздушных сил мгновенно покинул заднее сиденье, быстро обошел автомобиль и открыл боковую дверь возле тротуара, чтобы выпустить свою пассажирку.

В утреннем свете появилась женщина, которую Эван знал как Калехлу. Обеспокоенная и неуверенная, она закрыла глаза ладошкой от ярких лучей. Калехла была без шляпы, темные волосы свисали чуть ли не до пояса над белым жакетом поверх зеленых брюк, из-под которых выглядывали туфли на низких каблуках. Под мышкой правой руки она держала большую белую сумку. Пока Кендрик наблюдал за ней, воспоминания о вечере в Бахрейне вернулись к нему. Он снова почувствовал то потрясение, которое испытал, когда она появилась в дверях причудливой королевской спальни, озадаченная тем, что он бросился к кровати, чтобы спрятаться под простыней. Он вспомнил, как, несмотря на смущение, панику и боль или все это вместе взятое, он был поражен холодной красотой ее четко очерченного арабо-европейского лица и умом, который светился в глазах.

Он был прав, это была незаурядная женщина. Она держалась независимо, почти вызывающе, даже сейчас, когда подходила к массивным дверям «стерильного» дома, внутри которого ее ожидало неведомое. Кендрик наблюдал за ней бесстрастно, он не ощущал прилива знакомой теплоты — только холодное острое любопытство. Она лгала ему тогда вечером в Бахрейне, лгала и в том, что она сказала, и в том, что она не сказала. Он задавался вопросом, солжет ли она ему теперь.

Майор воздушных сил открыл перед Эдриен Рашад дверь огромной гостиной. Войдя в нее, она застыла в неподвижности, пристально глядя на Эвана, стоящего у окна. В ее глазах не было удивления, только бесстрастный блеск интеллекта.

— Я ухожу, — сказал офицер воздушных сил.

— Спасибо вам, майор.

Дверь закрылась, и Кендрик сделал шаг вперед.

— Привет, Калехла. Ведь вы Калехла, не так ли?

— Как вам будет угодно, — ответила она спокойно.

— Значит, не Калехла, да? Эдриен, Эдриен Рашад.

— Как вам будет угодно, — повторила она. — Все это очень глупо, конгрессмен. Вы привезли меня сюда, чтобы представить еще одного свидетеля своих подвигов. Если это так, то вы напрасно старались.

— Свидетеля? Именно этого я хочу меньше всего.

— Хорошо, тогда я рада за вас. Я уверена, что представитель Колорадо имеет все необходимые подтверждения. Значит, нет необходимости кому-либо, чья жизнь и жизни большого количества его коллег зависят от анонимности, выходить на сцену, открывая себя, и вносить свою долю в бурные овации на вашу честь.

— Что вы несете? Я хочу подтверждения и оваций?!

— А что я должна думать? Что вы оторвали меня от моей работы, разоблачили меня перед посольством, может быть, разрушили мою легенду, которую я создавала последние несколько лет, только потому, что я легла с вами в постель? Это случилось один раз, но, уверяю вас, этого никогда больше не повторится.

— Эй, подождите минутку, леди, — запротестовал Эван. — Я совершенно не искал приключений. Боже мой, я не сознавал тогда, где находился, что случилось, что произойдет в следующую минуту. Я был напуган до смерти, я знал, что мне нужно сделать то, что, как мне казалось, не в состоянии был сделать.

— Вы были измучены, — добавила Эдриен Рашад. — Я тоже. Это случается.

— И Сван так говорил.

— Этот мерзавец?

— Нет, прекратите. Френк Сван не мерзавец.

— Мне употребить другое слово? Например, подлец? Бессовестный подлец?

— Вы ошибаетесь. Я не знаю, какие у вас с ним были дела, но он должен был делать то, что ему надлежит делать.

— Например, принести вас в жертву?

— Может быть… я признаю, что эта мысль не очень мне нравится, однако он был тогда загнан в угол.

— Забудьте об этом, конгрессмен. Зачем я здесь?

— Потому что мне нужно кое-что узнать, а вы — единственный человек, который может мне об этом сказать.

— Что именно?

— Кто раскрыл историю обо мне? Кто нарушил договор, который я заключил? Мне сказали, что ни у одного из тех, кто знал о моей поездке в Оман, а таких людей очень мало, не было никаких причин делать это и было множество причин этого не делать. Кроме Свана и его заведующего компьютерами, за которого он ручается, остается только семь человек. Шестеро были проверены и исключены. Вы — седьмой и последний.

Эдриен Рашад стояла не двигаясь, лицо ничего не выражало, но глаза наполнились яростью.

— Вы невежественный, самонадеянный дилетант, — медленно сказала она едким голосом.

— Вы можете обзывать меня какими угодно паршивыми словами, — сердито начал Эван, — но я собираюсь…

— Мы можем прогуляться, конгрессмен? — перебила его женщина из Каира, подходя к большому окну в нише на другой стороне комнаты, которое выходило на пристань у каменистого берега Чесапика.

— Что?

— Воздух здесь такой гнетущий… Я бы хотела пройтись, если вы будете так добры.

Рашад подняла руку и жестом указала наружу, затем дважды кивнула головой, как бы подтверждая приглашение.

— Хорошо, — пробормотал в замешательстве Кендрик. — Там сзади есть боковой черный ход.

— Я вижу его, — сказала Эдриен Калехла, направляясь к двери в задней части комнаты.

Они вышли из дому во внутренний, уложенный плитами дворик, переходящий в ухоженную лужайку, от которой вниз к пристани вела тропинка. Там должны были находиться привязанные к сваям или пришвартованные лодки и корабли, но перед наступлением штормов их убрали.

— Итак, я готова слушать ваши разглагольствования и дальше, конгрессмен, — сказала офицер секретной службы ЦРУ. — Инициатива в ваших руках.

— Пожалуйста, воздержитесь от иронии, мисс Рашад, или как там ваше имя, черт побери! — Эван остановился на белой бетонированной дорожке на полпути к берегу. — Если вы считаете, что все, что я говорю, это пустая болтовня, вы глубоко ошибаетесь…

— Ради Бога, не останавливайтесь! Наш разговор будет таким, каким вы хотите, чтобы он был, и даже больше, чем таким. Вы слышите меня, глупый болван?

Берег залива справа от пристани представлял собой смесь темного песка и камней, такую характерную для Чесапика; слева находился эллинг, что также было характерно. Менее характерным, однако, было изобилие высоких деревьев на пятьдесят ярдов к северу и югу от пристани и эллинга. Они создавали впечатление некоторой уединенности, Скорее всего эти деревья и привлекли внимание агента из Каира. Она повернула направо, через пески и камни, поближе к мягко плещущимся волнам. Они миновали деревья и продолжали двигаться вперед, пока не подошли к большому камню, торчащему из земли у кромки воды. Огромного дома вверху не было видно.

— Достаточно, — сказала Эдриен Рашад.

— Достаточно? — вскричал Кендрик. — Ну уж нет! Все-таки давайте выясним пару вопросов. Я ценю тот факт, что вы, вероятно, спасли мне жизнь — вероятно, но никоим образом не доказуемо, — но я не подчиняюсь вашим приказам, и, по моему скромному мнению, я не глупый болван. Несмотря на мой дилетантский статус, сейчас вы отвечаете мне, а не я отвечаю вам! Контролируйте и еще раз контролируйте себя, леди.

— Вы закончили?

— Я еще даже не начал.

— Тогда, пока вы не начали, разрешите мне разъяснить вам те вопросы, которые вы подняли. Цель нашей маленькой прогулки заключалась в том, чтобы выбраться оттуда. Я полагаю, вы знаете, что этот дом совершенно безопасен.

— Конечно.

— А известно ли вам, что все, что вы говорите в любой комнате, включая туалет и душ, записывается?

— Ну, я знал, что телефон…

— Спасибо, мистер Дилетант.

— Мне абсолютно нечего скрывать, черт побери…

— Понизьте голос. Говорите в воду, как это делаю я.

— Что? Зачем?

— Электронная слежка за голосами. Деревья исказят звук, потому что нет прямых лучей.

— Что?

— Лазеры улучшили технологию.

— Что?

— Заткнитесь! Говорите шепотом.

— Я повторяю, мне совершенно нечего скрывать. Может быть, вам есть, а мне — нет!

— Правда? — спросила Рашад, опираясь на огромный камень и, чуть наклонившись над водой, начала говорить так, будто беседовала с медленно наплывающими волнами. — Вы хотите впутать Ахмета?

— Я говорил о нем президенту. Он должен знать, как сильно помог мне этот парень…

— О, Ахмет оценит это. А его личный врач? А два его двоюродных брата, которые помогали вам и защищали вас? А эль-Баз и пилот, который отвез вас в Бахрейн?.. Их всех могут убить.

— Кроме Ахмета, я никогда не называл никаких имен.

— Имена не имеют значения. Обязанности имеют.

— Ради Бога, это был президент Соединенных Штатов.

— Вы знаете, с кем он общается? Вы знаете этих людей лично? Вы знаете, на скольких из них можно положиться с точки зрения максимальной безопасности? Вы знаете тех людей, которые в этом доме сидят у подслушивающих устройств?

— Конечно, нет.

— А как насчет меня? Я полевой офицер с приличной легендой в Каире. Вы обо мне говорили?

— Да, но только со Сваном.

— Я не имею в виду тех, кто обладает полномочиями и все знает, потому что руководит этим, я имею в виду тех, кто находится там, вверху. Если бы вы начали допрашивать меня в этом доме, в ваших вопросах могли бы всплыть имена людей, о которых я упомянула? Кстати, мистер Дилетант, ведь не исключено, что вы могли упомянуть Моссад.

Эван закрыл глаза.

— Мог, — тихо ответил он кивая, — если бы мы начали спорить.

— Спор был неизбежен, именно поэтому я вывела вас из дома, и мы спустились сюда.

— Но там, вверху, все на нашей стороне! — запротестовал Кендрик.

— Я уверена, что это так, — согласилась Эдриен, — но мы не знаем силы и слабости людей, с которыми мы никогда не встречались и которых не можем видеть, не так ли?

— У вас паранойя.

— Она покинула меня, как только мы покинули территорию дома, конгрессмен. И все-таки вы болван, что и подтвердили своими глубокими знаниями о «стерильных домах». Я пропускаю вопрос о том, кто кому отдает приказы, потому что это не имеет значения. Лучше вернемся к вашему первому утверждению. По всей вероятности, это не я спасла вашу жизнь в Бахрейне, хотя из-за этого мерзавца Свана вы и попали в безвыходное положение, которое мы и некоторые летчики называем точкой без возврата. Вы не должны были выжить, мистер Кендрик, а я просто возражала против этого.

— Почему?

— Потому что мне было небезразлично.

— Потому что мы…

— Это тоже не имеет значения. Вы были приличным человеком, пытающимся сделать приличное дело, хотя и не были для этого достаточно подготовлены. Как выяснилось, другие помогли вам гораздо больше, чем это могла бы сделать я. Я сидела в кабинете Джимми Грейсона, и мы оба почувствовали облегчение, когда нам сообщили, что вы вылетели из Бахрейна.

— Грейсон? Он один из семи, кто знал, что я там был.

— Нет, он не знал до самых последних часов, — сказала Рашад. — Даже я ему не сказала. Это пришло из Вашингтона.

— Говоря языком Белого Дома, вчера утром его посадили на вертел.

— За что?

— Чтобы узнать, не он ли организовал утечку.

— Джимми? Это даже еще более глупо, чем подозревать меня. Грейсон так сильно хочет директорства, что уже явственно чувствует его вкус. Кроме того, ему вовсе не хочется иметь перерезанное горло и покалеченное тело, так же как и мне.

— Что-то вы очень уж легко произносите эти слова. Они так быстро приходят вам в голову… слишком быстро.

— Понятно, — женщина, называющая себя Калехлой, отошла от камня. — Вы считаете, что я все это отрепетировала.

— Мне показалось, что когда вы вошли в комнату там, наверху, вы как будто ожидали увидеть меня. Мое появление не оказалось для вас неожиданным.

— Так и было, я не удивилась.

— Почему да и почему нет?

— К такому выводу я пришла методом исключения. Последние полтора дня вы были самым «жареным» фактом по всему Средиземноморью, конгрессмен, и множество людей, включая меня, дрожат от страха. Не только за себя, но и за многих других, которых я правдами и неправдами использовала, чтобы держать вас в поле зрения. Некоторые, как и я, плетут сеть, основанную на доверии, и как раз сейчас доверие, моя главная ценность, подвергается испытанию и ставится под вопрос. Поэтому мы, вернее вы, мистер Кендрик, не только используете мое время, но и растратили огромное количество денег налогоплательщиков, потребовав привезти меня сюда для вопросов, на которые мог бы ответить любой опытный офицер разведки.

— Вы могли продать меня, продать мое имя за высокую цену.

— В обмен на мою жизнь? В обмен на жизни тех, кого я использовала, чтобы выйти на ваш след, людей, которые важны для меня и моей работы — работы, имеющей, по моему мнению, настоящую ценность, что я и попыталась объяснить вам в Бахрейне? Вы действительно в это верите?

— О Боже мой, я уже не знаю, во что можно верить! — тяжело вздохнув, сдался Эван. — Все, что я хотел сделать, все, что я планировал, смешали с грязью. Ахмет не хочет меня больше видеть, я не могу вернуться туда или еще куда-нибудь в Эмираты или Персидский залив. Он об этом позаботится.

— Вы хотели вернуться?

— Больше всего на свете. Я хотел начать жизнь заново там, где делал свою лучшую работу. Но сначала мне нужно было найти сукиного сына, который все испортил, убивая ради самого убийства так много людей, и избавиться от него.

— Махди, — перебила Рашад, кивнув. — Ахмет мне рассказал. Вы это сделали. Ахмет молод, и он изменит свое мнение. Со временем он поймет, что вы там для всех сделали, и будет только благодарен… Но вы не ответили на мой вопрос: верите ли вы в то, что я вас продала? Видите ли, я думала, что вы сами могли раздуть эту историю, но вы этого не делали, не так ли?

— Я?! Да вы с ума сошли! Я убираюсь отсюда через шесть месяцев!

— Значит, политических амбиций у вас нет?

— Конечно! Я собираю вещички и ухожу! Только сейчас мне некуда идти. Кто-то пытается остановить меня, выдавая за того, кем я не являюсь. Что, черт побери, со мной происходит?

— Не раздумывая, я бы сказала, что вас эксгумировали.

— Что со мной сделали? Кто?

— Некто, кто полагает, что вы заслуживаете общественного признания, выдающегося положения.

— Вот этого я не хочу! И президент не оказывает мне помощи. Он награждает меня медалью Свободы в следующий вторник в этом идиотском Голубом зале с целым морским оркестром! Я сказал ему, что я этого не хочу, но он ответил, что я должен подчиниться, потому что он не хочет выглядеть «тупоумным кретином». Как вам нравятся такие аргументы?

— Звучит очень по-президентски.

Рашад неожиданно прервала разговор, сделав небольшую паузу.

— Давайте пройдемся, — быстро сказала она, когда два члена обслуживающего персонала в белых костюмах появились у пристани. — Не оглядывайтесь. Ведите себя как всегда. Мы просто пойдем дальше по этому так мало похожему на пляж берегу.

— Можно мне говорить? — спросил Кендрик, приспосабливаясь к ее шагам.

— Подождите, пока мы не свернем за поворот.

— Почему? Они слышат нас?

— Возможно. Я не совсем уверена.

Они проследовали вдоль изгиба береговой линии, пока деревья не скрыли из виду двух человек на пристани.

— Японцы изобрели радиотрансляторы прямого действия, хотя я никогда их не видела, — продолжала без всякого выражения Рашад. Затем она опять остановилась и, подняв голову, посмотрела на Эвана. В ее умных глазах светился вопрос. — Вы говорили с Ахметом? — спросила она.

— Вчера. Он порекомендовал мне убираться хоть ко всем чертям, но не возвращаться в Оман. Никогда.

— Вы, конечно, понимаете, что я у него спрошу об этом, не так ли?

Эван от неожиданности удивился, затем разозлился. Она допрашивает его, обвиняет его, проверяет его.

— Меня совершенно не интересует, что вы сделаете, меня беспокоит только то, что вы могли сделать. Вы очень убедительны, Калехла, извините, мисс Рашад, и вы можете верить тому, что вы говорите, но шесть человек, которые знали обо мне, могли потерять все и не получить ничего, рассказав, что в прошлом году я был в Маскате.

— А мне нечего было терять, кроме своей жизни и жизней тех, кого я нашла в этом секторе. Некоторые из них, так уж случилось, очень мне дороги. Слезьте со своей клячи, конгрессмен, вы выглядите нелепо. Вы не просто дилетант, вы невыносимы.

— Но ведь вполне возможно, что вы могли где-то просто ошибиться! — раздраженно вскрикнул Кендрик. — Вот я и решил поделиться с вами сомнениями. Я намекнул на это Дэнисону и сказал, что не позволю вас за это повесить.

— О, вы очень добры, сэр.

— Нет, я говорил это искренне. Вы действительно спасли мне жизнь, и если вы оговорились и выболтали мое имя…

— Ваши слова еще раз подтверждают, что вы осел, — прервала его Рашад. — Гораздо более вероятно, что любой из пяти других мог проговориться, но только не я или Грейсон. Мы живем в поле, мы не делаем подобных ошибок.

— Давайте пройдемся, — сказал Эван, хотя не было видно никаких охранников; его побуждали двигаться только сомнения и смущение.

Его проблема заключалась в том, что он верил этой женщине, верил тому, что о ней сказал Менни Уэйнграсс: «…она не имеет никакого отношения к твоему разоблачению… Оно бы только усугубило ее неприятности и подлило бы масла в огонь, еще больше раскалив тот безумный мир, в котором она живет». А когда он запротестовал, что другие не могли этого сделать, Менни сказал: «Значит, за этими другими еще кто-то стоит».

Они подошли к грязной тропинке, которая проходила между деревьями и вела к каменной стене на границе поместья.

— Проведем расследование? — спросил Эван.

— Почему бы и нет? — холодно ответила Эдриен.

— Послушайте, — продолжал он, пока они бок о бок поднимались по поросшему деревьями склону, — предположим, я вам поверил…

— Премного вам благодарна.

— Ну хорошо, я верю вам! И именно поэтому я собираюсь спросить у вас кое-что, о чем знают только Сван и Дэнисон, а другие нет, во всяком случае, насколько это мне известно.

— Вы уверены, что должны это сделать?

— Мне нужна помощь, а они помочь мне не могут. Может, вы можете, вы были там, со мной, и вы знаете так много из того, чего я не знаю! Как замалчиваются события, как секретная информация передается тем, кому следует, ну и тому подобные процедуры.

— Я кое-что знаю, но далеко не все. Я базируюсь в Каире, а не здесь. Но продолжайте.

— Какое-то время назад Свана посетил один человек, блондин с европейским акцентом, который владел большим количеством информации обо мне. Френк назвал это ВД.

— Важные данные, — перебила его Рашад. — Это также называется «особые сведения», и их обычно получают из подвалов.

— Подвалов? Каких подвалов?

— Профессиональный жаргон для секретных разведывательных файлов. Продолжайте.

— Произведя на Френка очень сильное впечатление, этот тип перешел к делу. Он сказал, что пришел к заключению, что Государственный Департамент во время кризиса с заложниками послал меня в Маскат.

— Что? — вскрикнула Калехла, схватив Кендрика за локоть. — Кто это был?

— Никто не знает. Никто не может его найти. Имя, которое он использовал, чтобы попасть к Френку, вымышленное.

— Боже правый, — прошептала Рашад, глядя на ведущую вверх тропинку; яркие лучи солнца пробивались сквозь стену деревьев. — Мы задержимся здесь немного, — сказала она тихо, но настойчиво. — Садитесь. — Они опустились на землю. — Ну и что было дальше? — настойчиво продолжала задавать вопросы женщина из Каира.

— Сван попытался его вышвырнуть, он даже показал ему состряпанную нами записку к государственному секретарю, отвергающую мою кандидатуру. Человек, по-видимому, не поверил Френку и продолжал копать все глубже и глубже, пока не узнал всего. То, что всплыло наружу вчера, было настолько точным, что могло быть взято только из оманского файла, или из подвалов, как вы их называете.

— Боже мой, — прошептала Рашад, ее гнев смешался со страхом, — до кого-то добрались!

— До одного из семи… шести? — быстро уточнил он.

— Кто они? Я не имею в виду Свана, а также Дэнисона, Грейсона и меня.

— Есть еще госсекретарь, министр обороны и глава Генерального штаба.

— А как насчет компьютерного парня?

— Его имя Брайс, Джеральд Брайс. Он молод. Френк готов головой поручиться за него, но это только его мнение.

— Я в этом сомневаюсь. Френк Сван — мерзавец, но я не думаю, что таким образом его можно обмануть. Такого человека, как Брайс, подозревают первым, и если он достаточно умен, чтобы вести подобные операции, он это знает. Он также знает, что ему грозят тридцать лет в Ливенворте.

Эван улыбнулся.

— Насколько я понял, Дэнисон угрожал вам пятью годами.

— Я сообщила ему, что это мужская тюрьма, — ответила Эдриен с улыбкой.

— Я тоже, — сказал Кендрик и засмеялся.

— Поэтому я сказала, что если у него в запасе для меня есть еще какие-то конфетки, я не сяду даже в адмиральский катер, не говоря уже о правительственной машине.

— Почему же вы все-таки сели в нее?

— Из чистого любопытства. Это единственный ответ, который я могу вам дать.

— Я его принимаю. Итак, что мы имеем? Семеро исключаются из списка, а один — европеец-блондин — в него заносится. Правильно?

— Я не знаю, — неожиданно Рашад опять коснулась его руки. — Я хочу задать вам несколько вопросов, Эван…

— Эван? Спасибо.

— Извините, конгрессмен. Это была оговорка.

— Не нужно извиняться, я прошу вас. Думаю, мы имеем право называть друг друга по имени.

— Теперь вы прекратите.

— Но ты не будешь возражать, если я буду называть тебя Калехлой? Мне так гораздо удобнее.

— Мне тоже. Арабская часть моей крови всегда возмущается тем, что ее отрицает Эдриен.

— Задавай свои вопросы… Калехла.

— Хорошо. Когда ты решил отправиться в Маскат? Принимая во внимание обстоятельства и то, что ты мог сделать, ты прибыл довольно поздно.

Кендрик глубоко вздохнул.

— Я катался по стремнинам в Аризоне. Прибыв в базовый лагерь под названием Лава Фолз, я впервые за несколько недель услышал радио и понял, что должен попасть в Вашингтон. — Эван вкратце пересказал события и детали тех безумных шестнадцати часов: сравнительно примитивный лагерь в горах, затем залы Государственного Департамента и, в конце концов, сложный компьютерный комплекс внизу, который и являлся «ОГАЙО-4-0». — Именно там Сван и я заключили наше соглашение, и я исчез.

— Давай вернемся немного назад, — сказала Калехла, только сейчас отводя глаза от лица Кендрика. — Итак, ты нанял речной самолет, чтобы добраться до Флагстаффа, где попытался арендовать реактивный самолет до округа Колумбия, правильно?

— Да, но дежурный сказал, что уже поздно.

— Ты был очень обеспокоен, — предположила Калехла. — Наверно, рассержен. Ты, видимо, попытался намекнуть на свое положение. Конгрессмен из огромного штата Колорадо и тому подобное…

— Гораздо больше, чем просто намекнул…

— Ты добрался до Финикса и сел на первый коммерческий самолет. Как ты расплатился за него?

— Кредитной карточкой.

— Плохо, — сказала Калехла, — но у тебя не было причин поступать по-другому. Откуда ты знал, с кем нужно связаться в Государственном Департаменте?

— Я не знал, но заметь, ведь я много лет работал в Омане и Эмиратах, поэтому отлично представлял, какого человека мне нужно найти. А так как я унаследовал опытную секретаршу с повадками преданной кошки, то сказал ей, кого нужно искать. Я объяснил ей, что это, без сомнения, должен быть кто-то из Консульского Отдела Госдепартамента, сектор Среднего Востока или Юго-Западной Азии. Многие работавшие там американцы знакомы с этими людьми, часто они их знают даже слишком хорошо.

— Значит, эта секретарша с повадками преданной кошки начала всем звонить и задавать вопросы. Наверняка это заставило многих недоуменно поднять брови. У нее был список, кому звонить?

— Я не знаю. Я никогда ее об этом не спрашивал. Все делалось в такой спешке, и я держал с ней связь по телефону с самолета из Финикса. Когда я приземлился, количество кандидатур сократилось до четырех или пяти, но только один считался специалистом по Эмиратам, и кроме того, он был директором Консульского Отдела. Это Френк Сван.

— Было бы интересно узнать, составляла ли твоя секретарша список, — задумчиво произнесла Калехла.

— Я ей позвоню.

— Нет, отсюда не нужно. Кроме того, я еще не закончила… Значит, ты пошел в Госдепартамент, чтобы найти Свана, а это значит, что тебя зарегистрировала служба безопасности.

— Естественно.

— Ты отметился при уходе?!

— Вообще-то нет, не за стойкой в вестибюле. Вместо этого меня повели вниз к стоянке и отвезли домой в машине Госдепартамента.

— К тебе домой?

— Да, я собирался в Оман, и мне нужно было взять кое-какие вещи.

— А как насчет водителя? Он обращался к тебе по имени?

— Нет, ни разу. Но он действительно сказал нечто такое, что меня поразило. Я спросил его, не хочет ли он зайти в дом, чтобы перекусить или выпить чашечку кофе, пока я буду складывать вещи, а он ответил, что его могут застрелить, если он выйдет из этой машины или что-то вроде этого. Затем он добавил: «Вы из „ОГАЙО-4-0“».

— А это означает, что он не оттуда, — быстро сказала Рашад. — И вы находились перед домом?

— Да. Затем я вышел из машины и увидел невдалеке у обочины еще один автомобиль. Вероятно, он следовал за нами.

— Вооруженный эскорт, — кивнула Калехла. — Сван обеспечивал тебе прикрытие начиная с первой минуты, и он был прав. У него не было ни времени, ни средств, чтобы проверить все, что с тобой произошло «минус один».

Эван был озадачен.

— Ты не могла бы это объяснить?

— «Минус один» значит время, прошедшее до того, как ты связался со Сваном. Рассерженный богатый конгрессмен, используя арендованный самолет во Флагстаффе, поднимает много шума, чтобы попасть в Вашингтон. Ему отказывают, поэтому он летит в Финикс, где требует билет на ближайший рейс и платит по кредитной карточке, затем начинает звонить своей секретарше, у которой повадки преданной кошки, приказывая ей найти человека, которого он не знает, но уверен, что тот существует в Государственном Департаменте. Она начинает всех обзванивать, связываясь с большим количеством людей, которые недоумевают по этому поводу. В конце концов она получает для тебя нужный список, а это означает, что она обратилась к большому количеству своих знакомых, которые могли ей дать информацию и которые также недоумевали, зачем она ей нужна; в итоге ты обратился в Госдепартамент с требованием пропустить тебя к Френку Свану. Я права? В том твоем взвинченном состоянии ты, естественно, наделал много шума, требуя провести тебя к нему.

— Да. Меня пытались отшить, сообщив, что Свана нет, но я знал, что он на месте, моя секретарша это подтвердила. Я был непреклонен. В конце концов они позволили мне подняться в его кабинет.

— Затем, после того как ты с ним поговорил, он принял решение послать тебя в Маскат.

— И что из этого?

— Этот узкий маленький круг, о котором ты говорил, не был ни очень маленьким, ни очень узким, Эван. Ты делал то, что делал бы любой другой в подобных обстоятельствах. Ты оставил очень много следов во время своего беспокойного путешествия из Лава Фолз в Вашингтон. Тебя можно было бы легко проследить через Финикс до Флагстаффа, твое имя и шум, который ты устраивал, требуя немедленно обеспечить тебя транспортом, запомнило множество людей, особенно в связи с тем, что это происходило поздней ночью. Затем ты засветился в Государственном Департаменте, где наделал еще больше шума, и между прочим, отметившись при входе и не отметившись при выходе.

— Да, но…

— Позволь мне, пожалуйста, закончить, — опять перебила Калехла. — Я хочу, чтобы у нас была полная картина. Ты поговорил со Сваном, вы заключили договор об анонимности, и, как ты сказал, ты исчез, отправился в Маскат. Но прежде ты поехал домой с водителем, который не был из «ОГАЙО-4-0», то же можно сказать и об охранниках в вестибюле. Водителя просто назначил диспетчер, а дежурные охранники просто выполняли свою работу. Они не принадлежат к избранным кругам, никто там не предлагает им рассмотреть сверхсекретную повестку дня. Но они нормальные люди, они идут домой и разговаривают со своими женами и друзьями, потому что в их обычно скучной работе произошло что-то не совсем обычное. Они также могли ответить на вопросы, небрежно заданные им людьми, которых они считают правительственными шишками.

— И, так или иначе, все они знали, кто я.

— Как и множество других людей в Финиксе и Флагстаффе, и всем им ясно было одно: этот важный человек расстроен, этот конгрессмен чертовски спешит, у этой важной персоны проблема. Ты видишь, какой след ты оставил?

— Да, но кто же станет его прослеживать?

— Я не знаю, и именно это беспокоит меня больше всего.

— Беспокоит тебя? Кто бы это ни был, он взорвал мою жизнь! Кто посмел это сделать?

— Тот, кто нашел брешь, расщелину, которая вывела на след от дальнего лагеря Лава Фолз к террористам в Маскате. Тот, кто наткнулся на что-то такое, что заставило его и дальше вести поиски. Может быть, это были звонки, которые сделала твоя секретарша, или скандал, который ты учинил у стойки службы безопасности Государственного Департамента, или даже нечто маловероятное типа слухов о том, что неизвестный американец содействовал примирению в Омане. Правда, это было вовсе не маловероятно, это было напечатано и разжевано, но именно это могло дать кому-нибудь повод для размышлений. Затем и другие факты стали понятными.

Эван накрыл своей ладонью ее руки:

— Я должен знать, кто это был, Калехла, я должен знать.

— Но ведь мы знаем, — мягко сказала она, успокаивая его ровным голосом, как будто увидела что-то, что должна была увидеть раньше. — Блондин с европейским акцентом.

— Зачем? — это слово взорвало горло Кендрику и он убрал свою руку.

Калехла смотрела на него с состраданием, но и это не могло скрыть светившегося в ее глазах холодного аналитического интеллекта.

— Ответ на этот вопрос должен стать твоей первостепенной заботой, Эван, но у меня есть другая проблема, и именно поэтому я так напугана.

— Не понимаю.

— Кем бы ни был блондин, кого бы он ни представлял, он проник очень глубоко в наши подвалы и взял то, что ему не должны были давать. Я ошеломлена, Эван, парализована, я возмущена, и эти слова недостаточно сильны, чтобы выразить то, что я чувствую. Я возмущена не только тем, что сделали с тобой, но и тем, что сделали с нами. Нас скомпрометировали, к нам проникли в том месте, где такое проникновение должно было бы быть невозможным. Если они — кто бы они ни были — сумели раскопать тебя так глубоко, добраться до самых секретных наших архивов, они могли узнать и о многих других вещах, к которым ни для кого не должно быть доступа. Там, где, как и я, работают люди, это может стоить множества жизней. Очень неприятно.

Кендрик пристально посмотрел на ее напряженное потрясенное лицо и увидел в ее глазах страх.

— Это правда, да? Ты действительно испугана?

— И ты был бы испуган, если бы знал тех мужчин и женщин, которые нам помогают и доверяют нам. Они рискуют своими жизнями, чтобы передать нам информацию. Каждый день они волнуются, не сделали ли они чего-нибудь такого, что могло бы их выдать. Многие из них совершили самоубийство, потому что не могли выдержать напряжения, другие сошли с ума и исчезли в пустынях, предпочитая умереть в мире со своим Аллахом, чем продолжать такую жизнь. Но большинство из них все-таки продолжают сотрудничать с нами, верят в нас, верят, что мы справедливы, честны и действительно хотим мира. Они на каждом шагу имеют дело с безумцами, которые размахивают пистолетами, и, как ни плохи дела, именно благодаря этим людям они не становятся хуже, и на улицах не проливается гораздо больше крови… Да, я испугана, потому что многие из этих людей являются друзьями — моими, моего отца и матери. Мысль о том, что их предали, как предали тебя, — а именно это и произошло, Эван, тебя предали, — вызывает у меня желание опуститься на четвереньки, уползти в пески и умереть, как те, кого мы довели до безумия. Кто-то открывает наши самые секретные файлы лишь с одной целью: ему нужно имя, твое имя, а люди в Маскате и Бахрейне боятся за свои жизни. Какие еще имена всплывут? Какие еще секреты станут известны?

Эван протянул руку, но не опустил ее на руку Калехлы, а взял ее и сжал в своей.

— Если ты этому веришь, почему бы тебе мне не помочь?

— Помочь тебе?

— Я должен знать, кто все это со мной делает, а ты должна узнать, кто там вверху или внизу делает это возможным. Я бы сказал, что наши цели совпадают, а ты как считаешь? Я так зажал Дэнисона, что он не сможет открутиться, я смогу организовать тебе тайное предписание Белого Дома остаться здесь. Дэнисон пойдет на все, лишь бы найти место утечки, у него это стало навязчивой идеей.

Калехла нахмурилась.

— Это так не делается. Кроме того, я буду не в своей среде. Я очень хороша там, где я есть, но вне своей стихии, своей арабской стихии, я не смогу показывать высший класс.

— Во-первых, — твердо начал перечислять Кендрик, — я считаю тебя первоклассным специалистом, потому что ты спасла мне жизнь, а я считаю свою жизнь относительно важной. Во-вторых, как я уже сказал, ты имеешь опыт в областях, о которых я не имею ни малейшего понятия. «Технологические процессы и скрытые подступы к источнику» — я услышал об этом, будучи членом специального комитета по разведке, но я не имею никакого понятия, что это значит. Черт побери, леди, вы даже знаете, что такое «подвалы», тогда как я всегда считал, что это подвальные этажи городских кварталов, которые, слава Богу, мне никогда не нужно было строить. Пожалуйста, ведь ты сказала мне в Бахрейне, что хочешь мне помочь. Помоги мне сейчас! Помоги себе.

Эдриен Рашад ответила:

— Я могу помочь, но могут возникнуть ситуации, когда тебе придется делать то, что я тебе велю. Ты сможешь так поступать? — ее холодные темные глаза изучающе смотрели на него.

— Я не слишком большой поклонник прыжков с мостов или небоскребов.

— Нет, речь идет о том, что именно ты должен будешь сказать и каким людям. Может также случиться так, что я не все смогу тебе объяснить. Ты способен это принять?

— Да. Потому что я наблюдал за тобой, слушал тебя, и я тебе доверяю.

— Спасибо, — она сжала его руку и отпустила. — Я должна взять кое-кого с собой.

— Зачем?

— Прежде всего это необходимо. Мне необходимо временное перемещение, и этот человек может мне все организовать без каких-либо объяснений — забудь Белый Дом, это слишком опасно, слишком ненадежно. Кроме того, он может оказаться полезным в тех сферах, которые вне досягаемости для меня.

— Кто он?

— Митчел Пэйтон. Он директор Отдела особых проектов — это эвфемизм, означающий «не спрашивай».

— Ты можешь ему доверять? Я имею в виду абсолютно, без всяких сомнений?

— Без всяких сомнений. Он меня оформил в ЦРУ.

— Это не причина.

— Причина в том, что я называю его «дядей Митчем» с шести лет, когда мы оба жили в Каире. Он был молодым офицером оперативной службы, работавшим преподавателем в университете. Он стал другом моих родителей — мой отец был там профессором, а моя мать — американка из Калифорнии, как и Митч.

— Он организует тебе перевод?

— Да, конечно.

— Ты в этом уверена?

— У него нет выбора. Я только что тебе сказала, что кто-то выдал часть нашей души, которая не предназначалась на продажу. Сейчас это ты. А кто будет в следующий раз?

25

Митчел Джарвис Пэйтон был подтянутым шестидесятитрехлетним человеком, которого втянули в ЦРУ тридцать четыре года назад, потому что он подходил под описание, которое кто-то дал в то время отделу подбора кадров. Этот кто-то занялся чем-то другим, и для Пэйтона не было определено никаких обязанностей — только рассмотрение бумаг с отметкой «срочно». Однако к тому времени, когда его предполагаемые работодатели сообразили, что у них нет секретной работы на перспективу, было уже слишком поздно. Его наняли на работу напористые вербовщики управления в Лос-Анджелесе и послали в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния, для обучения. Возникла щекотливая ситуация, когда доктор Пэйтон в своем патриотическом рвении подал в Государственное правление университетов заявление об отставке, которое было немедленно принято. Это было неудачное начало для человека, чья карьера будет развиваться так удачно.

Эм Джи (так его называли с тех пор, как он себя помнил) был двадцатидевятилетним младшим профессором с докторской степенью в области арабоведения из Калифорнийского университета, в котором он впоследствии преподавал. Как-то ясным утром его посетили два джентльмена из правительства и убедили его, что стране срочно потребовались его таланты. Что конкретно, они, конечно, не могли раскрыть, но так как эти люди представляли наиболее таинственную сферу правительственной службы, они лишь туманно намекали, что место это должно находиться где-то за морем, в том районе, знатоком которого он является. Молодой и неженатый парень с воодушевлением ухватился за эту возможность и когда предстал перед лицом озадаченных начальников Лэнгли, которые задавали себе вопрос, что же с ним делать, непреклонно заявил, что порвал все свои связи в Лос-Анджелесе, так как, насколько он понял, будет послан в Египет. Таким образом Эм Джи был направлен в Каир («Мы не можем обеспечить достаточное количество наблюдателей в Египте, которые бы понимали этот проклятый язык»). На последнем курсе Пэйтон выбрал для изучения американскую литературу, так как считал, что ее не так уж много. Именно по этой причине агентство по найму персонала в Риме, которое в действительности подчинялось ЦРУ, назначило его в Каирский университет в качестве говорящего на арабском языке преподавателя американской литературы.

Там он познакомился с Рашадами, прекрасной супружеской парой, которая стала важной частью его жизни. Во время первого для Пэйтона заседания факультета он сидел рядом со знаменитым профессором Рашадом, и из нескольких фраз, которыми они обменялись перед конференцией, он узнал, что Рашад не только окончил школу в Калифорнии, но и женился на однокласснице Эм Джи. Между ними завязалась крепкая дружба. Между тем авторитет Эм Джи в Центральном разведывательном управлении очень быстро вырос. Пэйтон вдруг открыл для себя, что обладает огромным талантом, о котором даже и не подозревал и который временами его просто пугал — он может исключительно убедительно врать. Это были дни смятения и беспорядков быстро сменяющихся союзов, которые нужно было контролировать, при этом тщательно скрывая расширяющееся американское проникновение. Ему удавалось благодаря свободному владению арабским и пониманию, что поступки людей можно направлять добрыми словами, подкрепляя их деньгами, организовывать различные группы противоборствующих клик, которые сообщали о каждом шаге друг друга. В ответ он давал им денежные суммы для их дела — незначительные расходы для тогда священного ЦРУ, но основной вклад в тощую казну фанатиков. В результате приложенных им в Каире усилий Вашингтон предотвратил достаточно много потенциально взрывоопасных ситуаций. Поэтому совершенно заслуженно Эм Джи сменил на посту директора Отдела особых проектов Джезуса Энглитона, гения секретных операций. И он никогда не забывал того, что сказал его друг Рашад, когда он достиг своего высокого положения:

— Ты никогда не смог бы этого достичь, Эм Джи, если бы ты женился. Ты обладаешь самонадеянностью человека, которым никогда не манипулировали.

Возможно.

Однако он прошел настоящее испытание на способность сопротивляться манипулированию, когда в Вашингтон прибыла упрямая дочь его дорогих друзей, настолько непреклонная в своем решении, что даже его удивила. В Кэмбридже, штат Массачусетс, произошло ужасное событие, и она твердо решила посвятить свою жизнь, по крайней мере часть своей жизни, тушению пожара ненависти и насилия, уничтожавшего ее родной мир Средиземноморья. Она никогда не говорила «дяде Митчу» о том, что с ней произошло, да ей и не нужно было этого делать, но она и слышать не хотела об отказе. Она была подготовлена: так же бегло говорила по-английски и по-французски, как и по-арабски, и в настоящее время изучала еврейский и древнееврейский. Эм Джи предложил ей Корпус Мира, а она швырнула свою сумочку на пол перед его столом.

— Нет! Я не ребенок, дядя Митч, у меня нет подобных благородных импульсов. Меня беспокоит только тот район, где мои корни, где я родилась. Если вы не хотите меня использовать, я найду других, которые захотят!

— Это могут быть не те другие, Эдриен.

— Тогда остановите меня. Завербуйте меня!

— Мне нужно поговорить с твоими родителями.

— Нет, нельзя! Он на пенсии, она на пенсии. Они только будут за меня беспокоиться и этим создавать проблемы. Найдите мне должность переводчика или свободного консультанта при экспортерах — уверена, вы можете это сделать!

— Хорошо! — уступил Эм Джи Пэйтон. — Но знай, молодая леди, тебе придется пройти концентрированный курс в Фейрфаксе в Виргинии в лагере, которого нет ни на одной карте. Если ты его провалишь, я ничем не смогу помочь.

— Согласна, — улыбаясь, ответила Эдриен Калехла Рашад. — Не хотите заключить пари?

— Не с тобой, молодая тигрица. Ну, ладно, пошли обедать. Ты ведь не пьешь, верно?

— Да в общем нет.

— А я пью и буду пить, но пари заключать не буду.

И кошельку Пэйтона повезло, что он не стал заключать пари. Кандидат № 1344 закончила мучительный десятинедельный курс в Фейрфаксе, штат Виргиния, впереди всего класса. Она оказалась лучшей, чем двадцать шесть мужчин, черт побери эту женскую эмансипацию! Хотя у нее ведь был мотив, думал «дядя Митч», которого не было у других: она наполовину была арабкой.

Все это происходило более девяти лет назад. Но сегодня, в эту пятницу, почти десять лет спустя, Митчел Джарвис Пэйтон просто остолбенел! Полевой агент Эдриен Рашад, в настоящее время работающая в секторе западного Средиземноморья, позиция Каир, только что позвонила ему по платному телефону из отеля «Хилтон» в Вашингтоне! Что, во имя Аллаха, она делает там? По чьему приказу ее убрали с ее позиции? Все офицеры, приписанные к Отделу специальных проектов, особенно этот офицер, должны получать приказы только через него. Это невероятно! И тот факт, что она не захотела появиться в Лэнгли, а вместо этого настояла на встрече в отдаленном ресторане в Арлингтоне, не успокоил Эм Джи. Особенно после того, как она ему сказала:

— Крайне важно, чтобы я не столкнулась с кем-нибудь, кого я знаю или кто знает меня, дядя Митч…

Его поразил не только зловещий тон этого заявления. Она не называла его «дядей Митчем» уже много лет, еще со времени учебы в колледже. Его неединокровная «племянница» была очень беспокойной женщиной.

Милош Варак вышел из самолета в Дуранго, штат Колорадо, и прошел через аэровокзал к стойке агентства проката автомобилей. Он предоставил фальшивое водительское удостоверение и такую же фальшивую кредитную карточку, подписал договор об аренде, взял ключи и направился на стоянку, где его ожидала машина. В его чемоданчике находилась подробная карта нижнего юго-западного Колорадо, в которой отмечены были даже чудеса Национального парка Меса Верде, а также отели, мотели и рестораны, большинство из которых находилось в окрестностях таких городов, как Кортес, Гасперус, Марвел, и дальше на восток от Дуранго. Наименее подробно был представлен сам Меса Верде; определение «город» сюда не подходило. Это было поселение, обозначенное скорее в умах людей, чем на картах: универмаг, парикмахерская, небольшой отдаленный частный аэропорт и кафе под названием «Джи-Джи» — вот и все его достопримечательности. Люди проезжали Меса Верде, а не жили здесь. Он существовал для удобства фермеров, сельскохозяйственных рабочих и тех закоренелых путешественников, которые направлялись живописными дорогами в Нью-Мексико и Аризону. Услугами аэропорта пользовались в основном дюжина или что-то около этого землевладельцев, которые строили свои поместья в глуши. Им он был просто необходим. Они редко, если это вообще случалось, видели отрезок дороги с универмагом, парикмахерской и кафе «Джи-Джи». Все необходимое они получали самолетом из Денвера, Лас-Вегаса и Беверли Хиллз — отсюда и аэропорт. Исключением здесь был конгрессмен Эван Кендрик, который, к общему удивлению, сделал политическую карьеру.

Варак очень хотел увидеть участок дороги, который местные жители называли Меса Верде или просто Верде, как это делал Эммануэль Уэйнграсс. Чех хотел увидеть, как одеваются здесь люди, как они ходят, какие следы оставила работа в поле на их телах, мускулах, на их осанке. На следующие двадцать четыре или самое большее сорок восемь часов ему придется раствориться среди них. Перед Милошем стояла задача, необходимость выполнения которой в каком-то смысле его печалила, но он обязан был это сделать. Если кто-то предал Инвер Брасс, если в его рядах появился предатель, Варак должен был его или ее найти.

Через час и тридцать пять минут езды Милош увидел кафе под названием «Джи-Джи». Он не мог войти в него в своей одежде, поэтому, припарковав машину, снял куртку и направился в магазин на другой стороне улицы.

— Не видел вас раньше, — сказал пожилой хозяин, поворачивая к нему голову; он складывал пакеты риса на полку. — Всегда приятно увидеть новое лицо. Вы направляетесь в Нью-Мексико? Я укажу вам правильную дорогу, и не надо для этого покупать что-либо здесь. Я это всегда всем говорю, — но все почему-то считают необходимым расстаться с деньгами, хотя все, что они хотят, это только узнать дорогу.

— Вы очень добры, сэр, — ответил Милош, — но, боюсь, я должен расстаться с деньгами — не с моими, конечно, а с деньгами моего работодателя. Это, сами понимаете, совпадение, но мне нужно купить несколько пакетов риса. Он не был включен в список товаров, доставленных из Денвера.

— А, один из богачей в горах. Берите, что вам нравится, сынок, за наличные, конечно. В моем возрасте я ничего не доставляю на дом.

— Я об этом и не думал, сэр.

— Эй, парень, ты иностранец?

— Скандинав, — ответил Варак. — Я работаю временно, пока болен шофер.

Милош взял три пакета риса и понес их к прилавку; хозяин последовал за ним к кассе.

— На кого ты работаешь?

— Я работаю в доме Кендрика, но он меня не знает.

— А-а… Ну и дела с молодым Эваном! Наш собственный конгрессмен — герой Омана! Да, это я тебе скажу, поднимает человека, как говорит президент. Он заходил сюда несколько раз — три или четыре. Очень приятный и простой парень, с таким хочется встречаться, ты меня понимаешь?

— К сожалению, я никогда его не видел.

— Но зато ты наверняка знаешь старого Менни! Вот это личность, верно? Говорю тебе, этот еврей — это что-то!

— Вот уж точно.

— Ты должен шесть долларов и тридцать один цент, сынок. Можешь отбросить пенни, если у тебя его нет.

— Думаю, что есть, — Варак сунул руку в карман. — А мистер, то есть Менни, часто заходит?

— Да нет. Два-три раза в месяц. Едет с одной из своих сиделок, но как только она отвернется, удирает в «Джи-Джи». Это парень что надо! Вот твоя сдача, сынок.

— Благодарю вас.

Милош подхватил пакеты с рисом и повернулся к двери, но его неожиданно остановили следующие слова хозяина:

— Насколько я понял, эти девицы донесли на него, потому что Эван стал строже смотреть за своим стариком, впрочем, я думаю, тебе это известно.

— Да, конечно, — сказал Варак, оборачиваясь к хозяину и улыбаясь ему. — Как вы об этом узнали?

— Вчера, — ответил владелец магазина, — когда поднялась вся эта шумиха вокруг дома, Менни взял такси, чтобы доехать до «Джи-Джи». Я его увидел, поэтому подошел к двери и крикнул что-то вроде «Какая новость!». Он заорал в ответ: «Разрази меня гром!» или что-то подобное и вошел внутрь. Именно тогда я увидел другую машину, медленно двигающуюся по улице, парень в ней разговаривал по телефону — ну, ты знаешь эти телефоны в машине. Он остановился напротив кафе «Джи-Джи» и оставался там, наблюдая. Потом он опять поговорил по телефону и через несколько минут после этого вышел из машины и вошел в кафе Гонсалеса. Больше никто туда не входил, и тогда я сообразил, что он следит за Менни.

— Я предупреждал его, чтобы он был осторожнее, — все еще улыбаясь, сказал Милош. — Я хотел бы удостовериться, что мы говорим об одном и том же человеке. Скажите, как он выглядел?

— О, он горожанин, все в порядке. Модные тряпки и прилизанные волосы.

— Значит, темные волосы?

— Нет, какие-то рыжеватые.

— А, кажется, знаю! — воскликнул Варак. — Он примерно моего роста?

— Нет, я бы сказал, несколько выше, а может, даже намного выше.

— Да, конечно, — согласился чех. — Я полагаю, мы часто представляем себя более высокими, чем есть на самом деле. Он немного худощавее, чем я, не правда ли?

— Да уж, — хмыкнул владелец магазина. — На костях у него не слишком много мяса, не то, что у тебя.

— Тогда он вел коричневый линкольн.

— Мне он показался синим и большим, но я не могу различать эти современные машины. Все выглядят одинаково.

— Ну хорошо, спасибо вам, сэр. Я обязательно передам всей команде, чтобы они были поаккуратнее. Мы не должны расстраивать Менни.

— Правильно, ведь он перенес серьезную операцию, и если Эван считает, что за ним нужен присмотр, я «за». Я хочу сказать, Менни — взбалмошный старик. Джи-Джи даже разводит ему виски, если удается сделать это незаметно.

— Еще раз спасибо вам. Я сообщу конгрессмену о вашей благородной помощи.

— Мне показалось, ты с ним не знаком.

— В случае, если я его увижу. До свидания.

Милош Варак завел арендованную машину и поехал по дороге, оставив позади магазин, парикмахерскую и кафе. Высокий худощавый человек с аккуратно расчесанными рыжеватыми волосами, управляющий голубым седаном. Охота началась.

— Я этому не верю! — прошептал Митчел Джарвис Пэйтон.

— Поверьте, Эм Джи, — сказала Эдриен Рашад, сидя за столом, накрытом красной рифленой скатертью, в дальнем углу итальянского ресторана в Арлингтоне. — Что вы знаете об Омане?

— Это была операция «ОГАЙО-4-0» от Госдепартамента, и руководил ею Лестер Кроуфорд. Он потребовал список наших лучших людей с самыми широкими контактами в юго-западном бассейне. Вот все, что я знаю. Могли быть и другие, более подготовленные, чем ты, но не там, где это касается контактов.

— Вы должны были предвидеть, что операция повлечет за собой захват заложников.

— Конечно, мы все это предполагали, и, если сказать тебе правду, я разрывался на части. Для меня не была секретом твоя дружба с Ахметом и его женой. Понимаешь, я не хотел навязывать твое имя Лесу, но твоя прошлая работа на Отдел проектов, твои связи с королевской фамилией… Короче, я чувствовал, что если оставлю тебя в стороне по личным мотивам, ты оторвешь мне голову.

— Я обязательно бы это сделала.

— Признаюсь тебе и в меньшем грехе, — печально улыбаясь, сказал Пэйтон. — Когда все закончилось, я пришел к Кроуфорду в кабинет и объяснил ему, что прекрасно понимаю правила, но я должен знать, что с тобой все в порядке. Он поднял на меня свои рыбьи глаза и сказал, что ты вернулась в Каир. Похоже, он не хотел говорить даже этого… А сейчас ты сообщаешь мне, что вся эта проклятая операция была раскрыта одним из нас. Стратегию «ОГАЙО-4-0» нельзя будет рассекречивать еще многие годы, даже десятилетия! Есть записи, относящиеся к истории Второй мировой войны, которые не увидят дневного света до середины следующего столетия, а может быть, и позже.

— Кто контролирует эти записи, Эм Джи, эти файлы?

— Они преданы забвению, собраны в хранилищах, снабженных вооруженной правительственной охраной и самой современной сигнализацией, которая связана напрямую с Вашингтоном. Если поднять тревогу там, она тут же передается в Госдепартамент и в департаменты обороны и стратегические отделы Белого Дома. Конечно, за последние двадцать лет с распространением сложнейших компьютеров основные сведения хранятся в банках данных с проходными паролями, которые должны быть согласованы между собой как минимум тремя разведывательными службами и Овальным кабинетом. Если же оригиналы документов тоже считаются важными, их опечатывают и запаковывают, — Пэйтон пожал плечами, ладони повернул вверх. — Они предаются забвению, моя дорогая. Все просто, все имеет защиту от дураков, защиту от воров.

— Похоже, не все, — не согласилась полевой агент из Каира.

— Похоже, — вздохнул Эм Джи. — Поэтому я думаю, будет лучше, если ты расскажешь мне все, что знаешь, и все, что тебе сказал конгрессмен. Потому что если то, что ты сказала, правда, у нас где-то здесь между принятием решения о максимальной секретности и банками данных сидит подонок.

Эдриен Калехла Рашад откинулась в кресле и начала рассказывать. Она ничего не скрывала от своего дяди Митча, даже интимную связь, которая имела место в Бахрейне.

— Я не могу сказать, что жалею о случившемся с профессиональной или какой-либо другой точки зрения, Эм Джи. Мы оба были измотаны и испуганы, и, кроме того, откровенно говоря, он приличный мужчина; не совсем на своем месте, но в общем-то положительный. Я в этом еще раз убедилась сегодня утром в Мэриленде.

— В постели?

— Боже мой, нет. Я просто очень внимательно слушала, что он говорил, пыталась понять, к чему он стремится. Почему он делал то, что он делал, даже почему он стал конгрессменом, а сейчас хочет уйти.

— Мне кажется, я обнаруживаю у моей «племянницы» некие проблески чувств, которые мне давным-давно хотелось бы увидеть.

— О да, они есть, я лицемерила бы, отрицая их, но я сомневаюсь, что это что-то постоянное. В какой-то степени мы похожи, но мне кажется, что мы оба поглощены тем, что должен делать каждый из нас лично, а не тем, что хочет делать другой. Тем не менее, он мне нравится, Эм Джи, он мне действительно очень нравится. Он заставляет меня смеяться. И не только над ним, но вместе с ним.

— Это крайне важно, — грустно произнес Пэйтон, его улыбка стала еще более печальной, чем раньше. — Я никогда не мог найти женщины, которая могла бы меня заставить смеяться, особенно с ней вместе. Конечно, я понимаю, что все дело в моей натуре. Я слишком требователен, и мне же от этого хуже.

— У вас нет недостатков или пороков, — запротестовала Рашад. — Вы мой дядюшка Митч, и я не хочу даже слышать о каких-то недостатках.

— Твой отец всегда заставлял твою мать смеяться. Я иногда завидовал им, несмотря на проблемы, которые между ними возникали. Он действительно заставлял ее смеяться, — сказал Пэйтон и резко сменил тему разговора, вернувшись к Маскату. — Почему Кендрик первым делом настаивал на анонимности? Да-да, ты уже рассказывала, но повтори это еще раз поподробнее.

— Вы проявляете подозрительность, а этого не нужно делать. Объяснение абсолютно логично. Эван собирался вернуться в Оман и взяться за дела, которыми он занимался пять или шесть лет назад. Он не сможет этого сделать, если у него на шее будет висеть оманская история. Он не может сделать этого и сейчас, потому что всех интересует его голова — от палестинских фанатиков до Ахмета и всех тех, кто ему помогал, а теперь до смерти напуган тем, что все раскрыто. То, что случилось с Кендриком за последние два дня, доказывает, что он был прав. Он хочет вернуться, но теперь не может. Никто его туда не пустит.

Пэйтон опять нахмурился, печаль сменилась холодным любопытством, которое граничило с сомнением.

— Да, я все понимаю, дорогая, но ведь о том, что он хотел вернуться, хочет вернуться, говорит только он сам, больше никто не может подтвердить.

— Я ему верю, — сказала Рашад.

— Он сам может этому верить, — сказал директор Отдела особых проектов. — Сейчас, после осмысления всего случившегося, у него могла возникнуть такая мысль.

— Не говорите загадками, Эм Джи. Что вы имеете в виду?

— Может быть, это вопрос и не слишком важный, но, я думаю, его стоит рассмотреть. Человек, который хочет исчезнуть из Вашингтона, действительно исчезнуть, а не открыть законодательный кабинет и учреждение общественных отношений или сделать какой-нибудь подобный подарок для правительственной службы, к которой он стремился, обычно не борется с тяжеловесами Пентагона на слушаниях подкомитета, которые транслируются по телевидению, и не выступает в воскресной программе, которую слышат в самых отдаленных уголках страны, и не проводит провокационную личную пресс-конференцию, которая гарантированно получит широкий резонанс. Он также не остается и темной лошадкой в специальном подкомитете по разведке, задавая жесткие вопросы, которые, может, и не способствуют рекламированию его имени в обществе, однако наверняка вызовут слухи о нем в столице. В сумме все эти действия не являются характерными для человека, стремящегося покинуть политическую арену и те привилегии, которые она может предложить. Здесь есть определенное несоответствие, как ты считаешь?

Эдриен Рашад утвердительно кивнула.

— Я обо всем этом его спрашивала и сначала даже обвинила в том, что ему нужно еще одно свидетельство человека, который был на месте событий, что у него тяжелый приступ политических амбиций. Он взорвался, отрицая все эти мотивы, только неистово настаивал, что просто хочет убраться из Вашингтона.

— Может быть, эти мысли возникли у него позже, — предположил Пэйтон. — Я спрашиваю это доброжелательно, потому что так происходит с любым здравомыслящим человеком. Предположим, этого очень удачливого индивидуума, а он ничто, если не является индивидуумом, вдруг коснулся вирус нашего Потомака, который велел ему всем этим заняться, использовать все шарики, которые у него есть, включая то, что он сделал в Омане. Затем он вдруг просыпается, приходит в себя и думает: «Боже мой, что я наделал? Что я здесь делаю? Мне не по дороге с этими людьми!..» Понимаешь, милая, он ведь не первый. Мы потеряли в этом городе огромное количество хороших мужчин и женщин, которые пришли к такому же выводу — им не по дороге с этими людьми здесь. Большинство из них — это совершенно независимые люди со своими суждениями, обычно подтвержденными успехом в той или иной области. Если они не ищут власти только ради утверждения своего «я» — а твой инстинкт отрицает это в Кендрике, и я доверяю твоему инстинкту — у этих людей обычно не хватает терпения на лабиринты бесконечных дебатов и компромиссов, которые являются побочным продуктом нашей системы. Твой конгрессмен не может быть похожим на таких?

— Без обдумывания, вот так сразу, я бы сказала, что его суть — это суть с большой буквы, но опять же, это только моя интуиция.

— Значит, невозможно, чтобы твой молодой человек…

— Ох, прекратите, Эм Джи, — перебила Рашад. — Можно подумать, что вы глубокий старик.

— Я употребляю это словосочетание вместо термина, который я отказываюсь произносить в присутствии моей племянницы.

— Принимаю вашу версию вежливости.

— Приличия, моя дорогая. Но разве нельзя предположить, что твой друг проснулся и сказал себе: «Я сделал ужасную ошибку, представляя себя героем, а сейчас мне нужно это исправить»?

— Подобное было бы возможно, если бы он был лжецом, а я не думаю, что он им является.

— Но ведь ты видишь непоследовательность его поведения, не так ли? Он вел себя определенным образом, а потом утверждает, что является чем-то совершенно противоположным.

— Вы говорите, что он слишком много протестует, а я говорю, что нет, потому что он не лжет ни мне, ни себе.

— Я обследую каждую улицу перед тем, как мы займемся поисками мерзавца, до которого — если ты права — добрался другой мерзавец, светловолосый… Кендрик объяснил тебе, почему он во всеуслышание накинулся на Пентагон, а также на оборонную промышленность, не говоря уже о его критике нашей службы разведки?

— Потому что он оказался на должности, которая позволяла ему сказать эти вещи, и считал, что они должны быть сказаны.

— Именно так? Это его объяснение?

— Да.

— Но прежде всего нужно было получить должности, которые давали бы ему возможность говорить. Боже мой, комитет Партриджа, затем специальный подкомитет по разведке! Ведь это места, к которым политики стремятся… нет, милая, сказать стремятся — это значит не сказать ничего. На каждый из этих постов претендуют четыре сотни конгрессменов, которые за такое назначение продали бы даже своих жен. Эти места не просто сваливаются на голову, за них приходится бороться. Как он это объясняет?

— Он не может это объяснить. Должности действительно просто свалились ему на голову. А он не столько боролся за них, сколько пытался от них отбиться.

— Не понял?! — в удивлении вскричал Эм Джи Пэйтон.

— Он сказал, что если я ему не верю, мне нужно поговорить с его главным помощником, который насильно заставил его принять назначение в комитет Партриджа, а затем увидеться с самим спикером и спросить этого старого хитрого ирландского гнома, куда Эван послал его вместе с подкомитетом. Он не хотел ни той, ни другой должности, но ему объяснили, что если он не согласится на них, то не сможет даже заикнуться о своем преемнике в Девятом округе Колорадо. Это для него важно; именно поэтому он баллотировался в свой кабинет. Он уже избавился от одного партийного подлеца и не хочет, чтобы его место занял другой.

Пэйтон медленно откинулся на спинку своего стула, поднес руку к подбородку, глаза его сузились. За многие годы Эдриен Рашад изучила, когда нужно хранить молчание и не перебивать мысли своего наставника. В данный момент она так и сделала, приготовившись услышать любой ответ, кроме того, который действительно услышала.

— Это совсем другая игра, моя дорогая. Если я правильно запомнил, ты сказала Кендрику, будто считаешь, что его «эксгумировал» человек, который уверен, что Эван заслуживает признания за то, что он сделал. Боюсь, что здесь все гораздо сложнее. Нашего конгрессмена запрограммировали.

— Боже праведный, для чего?

— Не знаю. Вот это нам и нужно выяснить. Очень тихо, очень осторожно. Мы имеем дело с чем-то из ряда вон выходящим.

Варак увидел большой темно-голубой седан. Он был припаркован за поворотом дороги, прорубленной в лесу, по обе стороны которой росли деревья; седан находился за несколько сот ярдов на запад от дома Кендрика и был пуст. Варак проехал обнесенные живой изгородью внушительные владения конгрессмена, все еще находящиеся в осаде нескольких самых упрямых и оптимистически настроенных репортеров с командой операторов, и уже собирался направиться на север к мотелю в пригороде Кортеса. Однако голубой автомобиль изменил его планы. Чех повернул за следующий поворот и завел машину в дикий кустарник перед деревьями. На сиденьи рядом с ним лежал дипломат, он открыл его и вытащил предметы, которые, по его мнению, могли ему пригодиться: несколько абсолютно необходимых и несколько на всякий случай. Чех положил их в карманы, вышел из машины, тихо закрыл дверь, обошел угол и направился к голубому седану. Он приблизился к дальней двери, которая находилась ближе всего к роще, осмотрел седан в поисках ловушек и сигнальных устройств, которые могут включить сирену, если кто-нибудь сунется в замок или нажмет на дверь; могли даже быть световые лучи, направленные от передних к задним колесам, которые активизировались, если их пересекали твердые предметы.

Он нашел две ловушки из трех, одна из которых была настолько серьезна, что это кое о чем ему сказало: в этом автомобиле были секреты более ценные, чем одежда, драгоценности или даже очень важные деловые бумаги. Вдоль нижней кромки окон был высверлен ряд крошечных отверстий; это были инжекторы, через которые выходил газ, способный обездвижить на значительное время непрошеного гостя, но не приводящий к смертельному исходу. Первоначально такие инжекторы были задуманы и доведены до совершенства для дипломатов, работающих в «горячих точках». В таких странах одинаково важно было не только допросить противника, но и сохранить ему жизнь. Они включались водителями во время нападения или сторожевым устройством, когда в автомобиле никого не было. Сейчас их продавали по всему миру богатым. Поговаривали, что поставщики механизмов не могли обеспечить нарастающий спрос.

Варак оглянулся, быстро подошел к задней части седана, засунул руку в карман и опустился на землю возле выхлопной трубы. Он заполз под машину и немедленно принялся за работу; менее чем через девяносто секунд он вылез из-под машины, встал и бегом бросился в рощу. Началась охота, и началось ожидание.

Через сорок одну минуту он увидел на дороге высокую худощавую фигуру. Мужчина был одет в темный костюм, пиджак распахнут, видна жилетка; волосы аккуратно расчесаны, их цвет — скорее красный, чем коричневый.

«Кое-кому ответственному, — подумал Милош, — нужно дать урок по основам косметики и грима. Нельзя разрешать сотруднику выходить на дело с рыжими волосами; это просто глупо».

Мужчина сначала открыл правую переднюю дверь, затем обошел капот и открыл дверь водителя. Однако перед тем, как ее открыть, он присел, скрывшись из виду, вероятно, в том месте, где находился третий выключатель, затем встал и забрался в машину. Она двинулась с места.

Мощный двигатель закашлялся, затем неожиданно из-под ходовой части послышалось громкое скрежетание, вырвался дым, за этим последовал треск разрушающегося металла. Глушитель и выхлопная труба разорвались на части. Варак пригнулся, приложил носовой платок к лицу и подождал, пока рассеются тучи дыма; поднимаясь в небо, они клубились у верхушек деревьев. Затем он медленно поднялся.

Водитель с пистолетом в руках тоже наблюдал за рассеивающимися клубами, беспрестанно поворачиваясь на сиденьи, проверяя все направления в ожидании нападения. Но его не последовало, и недоумение его было очевидным. Он снял трубку автомобильного телефона, но заколебался, и Милош его понимал. Если все дело только в технической неисправности, то когда он доберется до своего руководства через тридцать, триста или три тысячи миль, его как следует пропесочат. Он повесил трубку и включил зажигание, но грохот был таким оглушающим, что он немедленно повернул ключ. К такому автомобилю нигде и никогда нельзя привлекать внимание; нужно выбирать другой вариант, например, добраться до гаража и отбуксировать машину туда для простой наружной починки. Однако же… И вот начался еще один период ожидания, длившийся почти двадцать минут; несмотря на свои рыжие волосы, этот человек был профессионалом. Явно убежденный, что никакого нападения не последует, он осторожно выбрался из машины и подошел к багажнику. С пистолетом в одной руке и фонариком в другой он продолжал осматриваться по сторонам, а Варак тем временем молча полз по кустарнику. Рыжеволосый неожиданно присел и направил луч света под машину. Милош знал, что у него есть всего несколько секунд, чтобы добежать до края дороги, прежде чем водитель седана обнаружит расширяющийся от тепла пластик, вставленный в дымовую трубу глушителя, или заметит царапины на глушителе, сделанные маленьким ножом с алмазным лезвием. Момент наступил, и Варак на короткое время отделился от кустарника в восьми футах от заглядывающего под машину человека.

— Боже! — воскликнул худощавый хорошо одетый рыжеволосый мужчина, отпрыгивая в сторону и поворачиваясь то вправо, то влево.

Он держал пистолет в поднятой руке и стоял к Милошу спиной. Чех поднял третий предмет, который он вытащил из своего дипломата; это был пистолет, стреляющий дротиками с наркотическими веществами. Он опять отделился от дерева и быстро выстрелил. Наркотический дротик попал в цель, вонзившись в затылок мужчины. Рыжеволосый беспорядочно замахал руками и уронил фонарик, отчаянно пытаясь повернуться и вырвать назойливую иглу. Чем безумнее были его движения, тем быстрее текла к голове, ускоряя циркуляцию, сыворотка. Прошло восемь секунд, он упал на землю, все еще борясь с неизбежным воздействием лекарства, и наконец остался лежать без движения на проселочной дороге. Варак вышел из рощи и быстро затащил в нее рыжеволосого, затем вернулся за пистолетом и фонариком агента. Он стал обыскивать его, не сомневаясь, что обнаружит фальшивые идентификационные карточки.

Они оказались настоящими. Неподвижное тело у его ног принадлежало особому агенту Федерального бюро расследований. Среди удостоверяющих его документов находился один, принадлежавший группе, куда он был назначен два месяца и десять дней назад — через день после заседания Инвер Брасс в Синвид Холлоу, Мэриленд.

Милош выдернул дротик, вытащил мужчину на дорогу и положил у колес голубого седана. Затем спрятал фонарик и пистолет под сиденьем, закрыл дверь и вернулся к своей арендованной машине за поворотом. Ему нужно было найти телефон и связаться с человеком из ФБР в Вашингтоне.

— Об этой группе у меня нет никакой информации, — ответил человек Варака из ФБР. — Она возникла в административных кругах Калифорнии, в Сан-Диего, я думаю.

— Но в Калифорнии нет Белого Дома, — запротестовал Милош.

— Но есть другой «Дом».

— Что?

— Перед тем как я стану продолжать, мистер Контролер, нам нужны некоторые сведения от вас. Они касаются операции за пределами Праги, которая имела свои последствия здесь. Это малозначительный, но раздражающий случай. Вы нам поможете?

— Без сомнения. Я выясню все, что смогу. Так что это еще за «Дом» в Сан-Диего в Калифорнии, который является причиной создания специальной группы в ФБР?

— Очень просто, мистер Проверяющий. Он принадлежит вице-президенту Соединенных Штатов.

Значит, это решено. Конгрессмен Эван Кендрик будет следующим вице-президентом Соединенных Штатов. Он станет президентом через одиннадцать месяцев после перевыборов нынешнего.

Молча Варак повесил трубку.

26

Прошло пять недель после злополучной церемонии в Голубом зале Белого Дома. Началось все с назойливых попыток управляющего манежем Дэнисона сфокусировать все внимание на вручающем медаль Свободы, а не получающем ее. Руководитель морского оркестра неправильно истолковал его инструкции. Вместо того чтобы сыграть запоминающееся пианиссимо «Америка прекрасна» под разглагольствования президента, он выдал свою версию фортиссимо марша «Звезды и полосы», полностью заглушившего главу государства. Только когда конгрессмен Кендрик поднялся, чтобы получить награду и выразить свою благодарность, оркестр перешел к мелодии в пианиссимо, что эмоционально подчеркнуло слова награждаемого, уменьшающие значение его участия в операции. К ярости управляющего манежем, Кендрик отказался прочитать короткую речь, врученную ему Дэнисоном за десять минут до церемонии, и поэтому вместо того, чтобы превознести скрытую, но бесценную помощь президента, он поблагодарил всех, кого он не может назвать по имени, за спасение его жизни и участие в разрешении кризиса в Маскате. Именно этот момент был, ко всеобщему смущению, отмечен донесшимся из рядов помощников Лэнгфорда Дженнингса, стоявших на сцене, громким шепотом: «Черт возьми!»

Последнее оскорбление управляющему манежем было нанесено им самим. Во время короткой паузы для фотографирования Герберт Дэнисон рассеянно вытащил из кармана маленькую бутылку Маалокса и хлебнул из нее. Неожиданно на него были направлены фотоаппараты, засверкали вспышки, президент Соединенных Штатов повернулся и посмотрел. Это было уж слишком для склонного к повышенной кислотности начальника штаба. От растерянности он выплеснул белую, как мел, жидкость на темный пиджак костюма.

В конце Лэнгфорд Дженнингс, обняв Эвана за плечи, вышел из зала в устланный коврами холл.

— Все прошло прекрасно! — воскликнул президент. — Не считая некоего идиота, который не умеет управлять такими вещами.

— Он находился под слишком большим давлением. Я бы не стал его винить.

— Под давлением? — спокойно и доверительно спросил Дженнингс. — Ну-ну… Как я понял, он дал вам кое-что прочитать, а вы отказались.

— Увы, это так.

— Вот и отлично! Нам не нужны дешевые спектакли. Спасибо, Эван, я это ценю.

— Пожалуйста, — ответил Кендрик этому большому обаятельному человеку, который не переставал его удивлять.

Последующие пять недель прошли так, как и предполагал Эван. Средства массовой информации шумно добивались его внимания. Но он держал слово, данное Герберту Дэнисону, и собирался держать его и дальше. Он отказывался от всех интервью, объясняя это просто: согласившись на одно, он будет обязан согласиться на все, а это будет значить, что он не может соответствующим образом служить своим избирателям, представителем которых он все еще является. Ноябрьские выборы в Девятом округе Колорадо были просто формальностью; при существующих обстоятельствах оппозиция не смогла даже выдвинуть кандидата.

— Вы большой сукин сын, — донимал Эвана резкий Эрнест Фоксли, автор Фоксли-шоу. — Я дал вам первый шанс, обеспечил вам первый приличный выход на публику, благодаря мне вас узнал народ.

— Все это так, — отвечал Кендрик, — но мне не нужны были ни шансы, ни всенародная известность.

После короткой паузы комментатор сказал:

— Знаете что? А я вам верю. Почему бы это?

— Потому что я говорю вам правду, а вы хорошо делаете то, что должны делать.

— Спасибо, молодой человек. Я замолвлю словечко и отзову гончих, но не преподносите нам больше сюрпризов, о’кей?

«Никто никому не собирался преподносить сюрпризы», — сердито думал Кендрик, декабрьским днем ведя машину по сельской местности Виргинии. Его дом в Фейрфаксе в сущности стал базой действий для Калехлы; владения конгрессмена были значительно модернизированы Митчелом Пэйтоном из Центрального разведывательного управления. Директор Отдела особых проектов вначале приказал установить высокую кирпичную стену, которая располагалась перед парком. Попасть на территорию можно было лишь через широкие белые кованые железные ворота, которые управлялись электроникой. Земли поместья окружала такая же высокая изгородь, зеленый металл был настолько толстым, что нужна была взрывчатка, паяльная лампа или мощная ножовка, чтобы прорваться через изгородь, к тому же начеку была группа охранников. Затем Пэйтон установил постоянно «дребезжащий» телефон в кабинете Эвана с подсоединенными к нему лампами в других комнатах, которые сигнализировали всем, кто их видел, что нужно быстрее бежать к аппарату. Вместе с телефоном был установлен и подсоединен к модему, связывающему его только с личным кабинетом директора, коммуникационный компьютер. Когда директор получал информацию и хотел, чтобы ее оценили Калехла или конгрессмен, она немедленно передавалась, затем все распечатки измельчались и сжигались.

В соответствии с публично высказанными инструкциями президента Отдел особых проектов быстро выдвинулся на первое место и взял на себя ответственность за принятие всех мер безопасности, необходимых для защиты героя Омана от репрессий террористов. Кендрика поразили прежде всего мероприятия по безопасности. В течение часа, после того как президентский лимузин увез его из поместья в Мэриленде, Митчел Пэйтон полностью контролировал все его передвижения. Оборудование связи появилось позже, гораздо позже, отсрочка объяснялась упрямством Калехлы. Она сопротивлялась предложению переехать в дом Кендрика, но, после восемнадцати дней жизни в отеле и бесчисленных неудобных встреч с Эваном и дядюшкой Митчем где-то на стороне, последний не выдержал и топнул ногой. Произошло это в отдельном кабинете ресторана, расположенного на границе с Мэрилендом.

— Черт побери, моя дорогая, я никоим образом не могу оправдать стоимость «стерильного дома» только для одного из моих людей, я также не внесу в список причину, даже если бы и смог, и, конечно, я не могу установить в отеле оборудование, которое нам крайне необходимо. Кроме того, я передал официальное сообщение из Каира в округ Колумбия, что ты ушла из управления. Мы не можем позволить тебе продолжать находиться в этом секторе. Поэтому я действительно не думаю, что у тебя есть выбор.

— Я пытался ее убедить, — подлил масла в огонь Кендрик. — Если она беспокоится о том, как это будет выглядеть, я помещу объявление в «Конгрешнл рекорд», что моя дорогая тетушка прозябает в городе, а я хочу забрать ее к себе. Как насчет старой тетушки с подтянутой кожей лица?

— Ты полный идиот. Хорошо, я это сделаю.

— Какое именно оборудование необходимо? — спросил Эван, поворачиваясь к Пэйтону. — Что вам нужно?

— Ничего такого, что вы сможете купить, — ответил директор из ЦРУ. — Приборы, которые можем установить только мы.

На следующее утро грузовик по ремонту телефонов подъехал к дому. Патруль из управления жестами указал дорогу, и он въехал на территорию. Люди в форме телефонной компании принялись за работу. Более двадцати каменщиков заканчивали возводить стену, а десять других — непроницаемую ограду. Линейные монтеры ловко вскарабкивались на каждый последующий столб с кабельным шкафом, протягивая провод от одного столба к другому. Отдельный кабель был протянут к крыше дома Кендрика. Другие люди по подъездной дороге с тыла провели второй грузовик в гараж, где они распаковали ящик с компьютером и занесли его в кабинет под лестницей. Через три часа и двадцать минут оборудование Митчела Пэйтона было установлено и работало. После обеда Эван подобрал Калехлу у отеля на Небраска-авеню.

— Привет, тетушка!

— Я требую установить мертвый засов на дверях комнаты для гостей, — засмеялась она, бросила мягкую нейлоновую сумку в сетку за сиденьем и забралась в машину.

— Не волнуйтесь, я никогда не связываюсь с престарелыми родственниками.

— Однако поползновения имели место.

Она повернулась к нему и добавила уже серьезно:

— Послушай, Эван, это не Бахрейн; мы вместе в деле, но не в постели. О’кей?

— Именно поэтому ты не переехала раньше?

— Конечно.

— Ты не слишком хорошо меня знаешь, — сказал Кендрик после нескольких секунд молчания.

— Частично и это.

— Я подошел к вопросу, который хотел тебе задать, но боялся, что ты можешь неправильно меня понять.

— Давай.

— Когда ты вошла в тот дом в Мэриленде в прошлом месяце, первое, о чем ты заговорила, был Бахрейн. Однако позже ты сказала, что дом полон подслушивающих устройств, и о чем бы мы ни заговорили, все будет услышано. Почему ты тогда это сказала?

— Потому что я как можно скорее хотела покончить с этой темой.

— Имея в виду, что другие — люди, которым предписано читать запись — поймут или догадаются, что случилось?

— Да, и я хотела прояснить свою позицию, которая отнюдь не была пассивной. Следующие мои заявления этому не противоречили.

— Вопрос закрыт, — произнес Эван, направляясь по Белтвей в Виргинию.

— Благодарю.

— Кстати, я все о тебе рассказал Хасанам. Ох, прошу прощения, не все, естественно. Они с нетерпением ожидают встречи с тобой.

— Это твоя чета из Дубай, не так ли?

— Гораздо больше, чем «чета». Старые преданные друзья.

— Я не собиралась преуменьшать их значение для тебя. Он профессор, да?

— Если повезет, следующей весной он получит должность в Джорджтауне или Принстоне; возникли некоторые затруднения с документами, но нам удалось с ними разобраться. Между прочим, старик боготворит твоего отца. Он однажды встречал его в Каире, поэтому будь готова к проявлению по отношению к тебе большего почтения.

— Это пройдет, — засмеялась Калехла. — Он скоро поймет, что я не принадлежу ни к его, ни к отцовской лиге.

— Однако ты умеешь пользоваться компьютером, не так ли?

— Ну да, умею. Мне часто приходилось это делать.

— А вот я не умею. И жена Сабри, Каши, не умеет, так что ты явно засиделась в низшей лиге.

— Лесть тебе не идет, Эван. Вспомни о мертвом засове в дверях.

Они прибыли в дом, где Калехлу тепло приветствовала Каши Хасан; между женой профессора и агентом из Каира мгновенно установились дружеские отношения, что соответствовало обычаям арабских женщин.

— Где Сабри? — поинтересовался Кендрик. — Я хочу его познакомить с нашей гостьей.

— Он в вашем кабинете, дорогой Эван. Обучает джентльмена из Центрального разведывательного управления, как работать с компьютером в случае чрезвычайных обстоятельств.

Прошло более трех недель с того времени, как на полную силу заработала ось Калехла — Лэнгли, а они так и не стали ближе к новым сведениям, чем в «стерильном доме» в Мэриленде. Сотни людей, которые имели хоть малейший доступ к оманскому файлу, прошли через микроскоп Пэйтона. Каждый шаг в совершенно секретной процедуре изучался на предмет «проколов» с персоналом, но ничего не было обнаружено. Сам файл был записан Френком Сваном из Государственного Департамента в тандеме с Лестером Кроуфордом из ЦРУ, механика включала единственный словарный процессор, печатание производилось сменами по тысячу слов на машинистку, все собственные имена были пропущены и вставлены позже лично Сваном и Кроуфордом.

Решение перевести материалы в степень совершенной секретности было достигнуто в результате беглого обзора, краткого изложения без упоминания деталей, но с высокой рекомендации Центрального разведывательного управления, Госдепартамента, министерства обороны и Генерального штаба. Все было завершено без упоминания имени Кендрика, а также личностей и национальностей других индивидуумов или армейских формирований. Основная информация была представлена особым комитетам Сената, и Палаты для одобрения через пятнадцать месяцев после завершения кризиса. Последовало немедленное одобрение двух палат Конгресса, также пришли к выводу, что появление информации в «Вашингтон пост» касательно неизвестного американца в Маскате вызвано длинным языком некоторых членов этих комитетов.

Кто? Как? Почему?

Они опять оказались там, откуда начали: по всем законам логики и теории вероятности оманский файл был вне досягаемости, и, однако же, к нему добрались.

— Есть что-то, не соответствующее логике, — объявил Пэйтон. — Дыра в системе, а мы ее пропускаем.

Решение Пэйтона, касающееся неожиданного назначения Эвана в комитет Партриджа и особый подкомитет по разведке, поставило Кендрика в тупик. Ни к Партриджу, ни к спикеру Палаты нельзя подобраться напрямую. Почему нет? Эван возражал. Если именно его программировали, он имел полное право встретиться лицом к лицу с теми, кто являлся добровольным соучастником.

— Нет, конгрессмен, — сказал Пэйтон. — Если их шантажировали, чтобы назначить вас, можете быть уверены, они перейдут в оборону и поднимут тревогу. Тогда наш блондинистый европеец и те, на кого он работает, непременно уйдут в глубокое подполье. Мы их не остановим, мы просто не сможем их найти. Хочу вам напомнить, что главная наша забота — почему? Почему именно вас — относительно аполитичного представителя, новичка из малоизвестного округа в Колорадо — настойчиво проталкивают в политический центр?

— Все уже вроде бы утихло…

— Ты мало смотришь телевизор, — сказала Калехла. — Две кабельные сети на прошлой неделе сделали о тебе ретроспективный показ.

— Что?!

— Я тебе не говорила. Не имело смысла. Это бы тебя только разозлило…

Кендрик опустил окно мерседеса и выставил руку. Правительственная группа слежения позади него была новой, и они могли проскочить поворот на проселочную дорогу. Он предупреждал своих охранников и полагал, что в этом есть какая-то ирония… Его мысли вернулись к «паршивой загадке», как стали называть он и Калехла всю эту ускользающую путаницу, которая испоганила ему жизнь. Митч Пэйтон — теперь они звали друг друга «Митч» и «Эван» — приехал вчера вечером из Лэнгли.

— Мы сейчас разрабатываем еще одно направление, — сообщил в кабинете директор Отдела особых проектов. — Предположительно европеец Свана должен связаться со многими людьми, чтобы собрать факты для подтверждения информации, которая у него есть на тебя. Мы сами также подбираем некоторые данные. Это может оскорбить тебя, но мы тоже рассматриваем твое прошлое.

— За сколько лет?

— Мы начали исследование с того времени, когда тебе было восемнадцать, — маловероятно, что что-то, происшедшее до этого, имеет отношение к настоящему.

— Восемнадцать?! Боже правый, неужели у вас нет ничего святого?

— Ты хочешь, чтобы было? Если да, я все отменю.

— Нет, конечно, нет. Просто это нечто вроде шока. И как же добывается информация подобного рода?

— Это вовсе не так сложно, как кажется некоторым людям. Кредитные бюро, личные досье и обычные проверки данных — этим постоянно занимаются.

— Какой в этом смысл?

— Несколько возможностей — фактически, я полагаю, две. Как я уже сказал, первая — это наш настойчивый любопытный европеец. Если бы нам удалось составить список людей, с которыми ему нужно связаться, чтобы узнать о тебе, мы были бы ближе к тому, чтобы найти его, а ведь все мы согласны с тем, что он — стержень. Вторая возможность — это то, что мы еще не пытались сделать. Стараясь раскопать исчезающего блондинистого парня и тех, кто стоит за ним, мы все внимание сосредоточили на Омане и самом файле. Мы ограничили наши микроскопы на правительственных сферах.

— А куда же еще нам нужно смотреть? — спросил Кендрик.

— Боюсь, что в твою личную жизнь. Что-то или кто-то в твоем прошлом, события или люди, которых ты знал, а может быть, случай, который побудил к действию твоих друзей или скрытых врагов, желающих добиться твоего высокого положения или наоборот — сделать тебя мишенью. И не заблуждайся, конгрессмен, ты действительно являешься потенциальной мишенью.

— Но, Эм Джи, — вмешалась Калехла, — даже если мы найдем людей, которые любят или ненавидят его, они должны быть связаны с Вашингтоном. Мистер Джоунз из Энн Арбор, штат Мичиган — враг он или друг — не может просто так пойти в совершенно секретные базы данных или архивы и сказать: «Кстати, есть некий файл, с которого я бы хотел сделать копию, чтобы состряпать фальшивый меморандум для газет». Я не понимаю.

— И я тоже, Эдриен, — вздохнул Пэйтон. — Но, как я уже говорил, в системе есть дыра, брешь, которую мы не можем обнаружить, поэтому мы должны отработать все, даже самые невероятные версии.

— Тогда почему не заняться Партриджем и спикером Палаты? — настаивал Кендрик. — Если я смог сделать то, что я сделал в Маскате, то уж их я как-нибудь расколю.

— Пока еще рано. Время выбрано неправильно, и спикер уходит в отставку.

— А сейчас я не понимаю.

— Эм Джи хочет сказать, что он работает на обоих, — объяснила Калехла…

Эван притормозил, когда мерседес огибал длинный поворот в Виргинийском лесу, и подождал, пока через заднее стекло не увидел группу слежения; тогда он повернул на дорогу, проходящую по пастбищу, которая вела к его дому. Охранники его впустят. Он торопился, поэтому и хотел сократить путь. Калехла позвонила ему в кабинет и сообщила, что на компьютерный принтер прибыл список Митчела Пэйтона. Его прошлое вот-вот предстанет перед ним.

Милош Варак шагал вниз по дощатой дорожке по направлению к огромному пляжу, раскинувшемуся перед отелем дель Коронадо в трех милях от Сан-Диего. Он усердно работал в течение многих недель, чтобы найти щель, сквозь которую он мог бы проникнуть в ряды вице-президента Соединенных Штатов. Большую часть времени пришлось провести в Вашингтоне: в секретную службу администрации не так-то легко было втереться… И вот наконец он нашел человека, преданного человека с сильными мышцами и дисциплинированным мозгом, но с нежелательным увлечением, которое, в случае его раскрытия, может сделать его банкротом, а также разрушить его карьеру и, несомненно, всю жизнь. Это был хорошо оплачиваемый сводник, работающий для различных членов правительства высокого ранга. Его обучили этой работе старшие в его «семье», они обнаружили его способности и послали в самые лучшие приходские школы и затем в университет. Старшим нужен был хорошо одетый с приятной внешностью прямой честный молодой человек на такую должность, где нужно делать некоторые одолжения в обмен на определенные компромиссы. А какие услуги могут быть лучше, чем те, которые представляются слабым мужчинам в угоду тому, что находится у них под брюками? Старшие были удовлетворены, он угождал им в течение многих лет. Этот человек пришел из мафии, он был мафией, он служил мафии.

Варак приблизился к одинокой фигуре в плаще у каменистой пристани в нескольких сотнях ярдов от высокого внушительного забора военно-морской базы.

— Большое спасибо, что вы согласились встретиться со мной, — любезно поблагодарил Милош.

— По телефону мне показалось, что у вас акцент, — промолвил мужчина с неброскими чертами лица. — Вы агент красной птички? Если это так, вы обратились не по адресу.

— Коммунист? Я так далек от этого, что дальше быть не может. Я настолько американец, что ваши члены правления могут представить меня Ватикану.

— Это оскорбительно, не говоря уже о том, что совершенно не соответствует действительности… Вы сделали несколько очень глупых заявлений, настолько глупых, что они пробудили мое любопытство. Лишь поэтому я здесь.

— Какова бы ни была причина, я благодарен, что вы пришли.

— Основная линия совершенно ясна, — перебил агент секретной службы. — Вы мне угрожали, сэр.

— Мне очень жаль, что я вас обидел, но я не собирался вам угрожать. Я просто сказал, что в курсе некоторых дополнительных услуг, которые вы оказываете.

— Прекратите быть таким вежливым.

— Нет никаких причин проявлять неучтивость, — учтиво заявил Варак. — Я просто хотел, чтобы вы поняли мою позицию.

— У вас нет позиции, — с нажимом произнес человек правительства. — Наша репутация безупречна, никаких записей нет, если вы понимаете, что я имею в виду.

Чех переступил с ноги на ногу и переждал рев двигателей реактивного самолета, принадлежавшего военно-морской базе, который пролетел над ними и скрылся вдали.

— Вы говорите, что записей нет и что вы не собираетесь обсуждать ничего конкретного, поскольку думаете, что у меня может быть записывающее устройство. — Варак расстегнул свою куртку и распахнул ее. — Будьте так любезны, обыщите меня. Лично я не имел бы ничего против, если бы мой голос был записан на той же ленте, что и ваш… Ну пожалуйста, не стесняйтесь. Я, конечно, вытащу свое оружие и буду держать его в руке, но я не буду вас останавливать.

Страж Белого Дома выглядел угрюмо, он колебался.

— Вы слишком услужливы, — сказал он, не двигаясь с места.

— С другой стороны, — быстро добавил Милош, — мы можем избавиться от этой неловкости, если вы просто прочитаете то, что я для вас приготовил. — Чех засунул руку в карман и вытащил несколько листков сложенной бумаги. Он встряхнул их, чтобы развернуть, и протянул агенту секретной службы мафии.

Тот начал читать. Через несколько секунд глаза его расширились, губы приоткрылись, обнажив зубы, словно он собирался зарычать, а достаточно волевое и привлекательное лицо исказилось гримасой.

— Вы мертвы, — сказал он.

— А вы не думаете, что с вашей стороны это может быть весьма недальновидно? Ведь если это случится со мной, то же самое произойдет и с вами. Капо набросятся на вас, как свора диких собак, тогда как доны, попивая свое прекрасное красное вино, будто вашу кровь, будут ждать вестей о вашей очень неприятной смерти. Мои записи? Что, в сущности, это такое? Имена, даты, время, местонахождение… На первом месте, естественно, — результаты вашей сексуальной торговли или, скорее, шантажирования с целью добиться нужного результата. Внесение поправок в законопроекты, решение о заключении контрактов, принятие или блокирование правительственных проектов в зависимости от ассигнований. И откуда все это идет? Позвольте мне догадаться. Самый невероятный источник, который можно себе представить! Неопубликованный номер телефона, зарегистрированный под фальшивым именем и адресом, но расположенный в квартире члена правительственной секретной службы.

— Эти девушки мертвы… Парни мертвы.

— Не вините их. У них был не больший выбор, чем у вас сейчас. Поверьте мне, лучше помогать мне, чем противостоять. Меня не интересует ваша сверхпрограммная деятельность. Вы просто оказываете мне услугу; если вы этого не сделаете, это сделает кто-то другой. Все, что я хочу от вас, — это информация, а в обмен я сожгу все копии этих страниц. Конечно, гарантия — только мои слова, но так как мне, видимо, придется опять обратиться к вам за помощью, было бы глупо передать их кому-то, а я, уверяю вас, вовсе не глупый человек.

— Это заметно, — пробормотал ставленник мафии. — Зачем выбрасывать пистолет, если можно его еще использовать.

— Я рад, что вы меня поняли.

— Какого рода информацию вы ищете?

— Она совершенно безобидна, ничего такого, что вас может расстроить. Давайте начнем с группы ФБР, которая была создана для вице-президента. Разве вы не справляетесь со своей работой? Вам нужны специальные силы из Бюро?

— Она не имеет к нам никакого отношения, никакого. Мы занимаемся защитой. Они — расследованием.

— Нельзя защищать, если не расследуешь.

— Это разные уровни. Мы на что-то наталкиваемся и передаем это в Бюро.

— И с чем же таким вы столкнулись, что пришлось создавать эту группу?

— Ни с чем. Просто пару месяцев назад в адрес Випера была высказана серия угроз и…

— Випера?

— Вице-президента.

— Не слишком благозвучная кличка.

— Она не имеет широкого распространения. Только среди команды.

— Понятно. Продолжайте. Эти угрозы, кто их высказывал?

— Именно этим и занимается группа. Они пытаются выяснить, потому что все это продолжается до сих пор.

— Каким образом?

— Телефонные звонки, телеграммы, письма — они прибывают из разных мест, и федералам приходится туго, чтобы их проследить.

— Безуспешно?

— Пока да.

— Значит, это странствующая сила. Сегодня — здесь, завтра — где-то еще. Ее движение координируется из Вашингтона?

— Когда Випер там, конечно. Когда он здесь, то отсюда, а когда он в дороге, то оттуда, где он находится. Группа управляется его личным персоналом, иначе слишком много времени терялось бы на проверку.

— Вы находились здесь пять недель назад, не так ли?

— Да. Мы вернулись только десять дней назад; Випер проводит много времени здесь. Как он любит говорить, президент управляет востоком, а он — западом, и ему это удается лучше.

— Для вице-президента это глупое заявление.

— Таков уж Випер, но нельзя сказать, что он глуп. Нет.

— Почему вы называете его Випер?

— Если откровенно, то мы его просто не любим, а также не любим парней, которых он собрал вокруг себя, особенно здесь. Эти подонки обращаются с нами как с пуэрториканскими слугами. Вчера днем один из них сказал мне: «Парень, принеси мне то-то и то-то». Я ему ответил, что проконсультируюсь со своим начальством и уточню, закреплен ли я за ним.

— Вы не боялись, что вице… Випер может обидеться?

— Господи, он не общается с нами. Как и федеральная группа, мы подчиняемся начальнику его штаба.

— Кто он?

— Не он, она. Для нее у нас тоже есть кличка, она не так точна, как Випер, но вполне подходящая. Мы называем ее Драконовой Сукой, и ей это нравится.

— Расскажите мне о ней, — попросил Варак.

— Ее имя Ардис Ванфландерен, и она появилась около года назад, сменив отличного человека, который чертовски хорошо делал свое дело. Так хорошо, что получил великолепное предложение от одного из друзей Випера. Ей уже за сорок, она одна из тех жестких руководящих дам, которые выглядят так, будто готовы отрезать вам яйца, когда вы заходите в их кабинет, только потому, что вы мужчина.

— Значит, непривлекательная женщина?

— Я бы так не сказал. У нее довольно приличное лицо и гибкое тело, но с ней тяжело поладить, разве что она в вашем вкусе. По моему мнению, ее многие поимели.

— Она замужем?

— Есть один гонзо, который тут лазит и говорит, что он ее муж, но мало кто на него обращает внимание.

— Что он делает? Каким бизнесом занимается?

— Общественный деятель Палм-Спрингс. Акции и облигации, если они не мешают его гольфу.

— Это значительные деньги?

— Да, он очень солидный вкладчик и никогда не пропускает суперприема в Белом Доме. Вы знаете этот тип — вьющиеся седые волосы, улыбочка, сверкающие зубы, смокинг; таких всегда фотографируют во время танцев. Если бы он мог прочитать целую книгу по-английски, его бы, вероятно, сделали послом при дворе Сент-Джеймса. Нет, беру свои слова обратно, при его деньгах — полкниги.

Варак изучающе смотрел на человека из секретной службы. Тот, очевидно, чувствовал облегчение от того, что ему задавали такие безобидные вопросы. Его ответы были более полными, чем должны были быть, и граничили со сплетней.

— Мне странно, почему такие люди посылают жен работать, пускай даже на вице-президента.

— Я не думаю, что это его инициатива. Нельзя послать такую самостоятельную штучку, как она, куда-нибудь, куда она не хочет. Кроме того, одна из горничных рассказала нам, что миссис Ванфландерен — жена под номером третьим или четвертым, поэтому мистер Ванфландерен научился давать им свободу и позволяет действовать по своему усмотрению.

— И вы говорите, она хорошо справляется?

— Как я сказал, очень четко, очень профессионально. Випер и шага не делает без нее.

— А он что из себя представляет?

— Випер? — Неожиданно еще один реактивный самолет поднялся с военно-морской базы, потрясая воздух ревом моторов. — Випер, — сказал сыщик мафии, когда шум прекратился, — эдакий рубаха-парень по имени Орсон Болингер. Как член организации он прекрасно воспринимает все, что происходит и чего не происходит, и блюдет интересы парней в задних комнатах Калифорнии, потому что они о нем заботятся.

— Вы очень проницательны.

— Я наблюдаю.

— Вы делаете гораздо больше. Только я предлагаю вам в будущем быть поосторожнее. Если я смог вас найти, другие тоже смогут.

— Как? Черт вас дери, как?

— Настойчивость. И многонедельное ожидание чьей-либо ошибки. Это мог быть и кто-то другой из вашей команды, кто допустил промах. Увы, все мы живые люди, никто из нас не заперт в холодильнике. Случилось так, что этим человеком оказались вы. Вы устали, или, может быть, выпили лишнего, или просто расслабились и потеряли контроль над собой, забыв об опасности. Как бы там ни было, вы сделали звонок в Бруклин, штат Нью-Йорк, очевидно, не таким образом, как вам надлежало бы его сделать, не из платного телефона, который невозможно проследить.

— Франджи! — прошептал верховный капо.

— Ваш двоюродный брат Джозеф Фингерс Франджиани, второй заместитель босса семьи Риччи в Бруклине, наследник капиталов Геновезов. Именно это мне и было нужно, амико.

— Ты, иностранный сын паршивой суки!

— Не расходуйте на меня ваши ругательства. Неужели нельзя вести себя прилично?

— Что?! — закричал разъяренный человек из мафии; черные брови его поднялись, правая рука инстинктивно потянулась под куртку за спиной.

— Стойте! — взревел чех. — Еще один дюйм, и вы мертвы.

— Где ваш пистолет? — задыхаясь от ярости, спросил агент.

— Мне он не нужен, — ответил Варак, глаза которого буравили своего возможного убийцу. — И я уверен, что вы об этом знаете.

Человек из секретной службы медленно перевел свою правую руку вперед.

— Один вопрос и не больше! — с трудом промолвил он, переведя дыхание. — У вас остался один, последний вопрос.

— Эта Ардис Ванфландерен? Как вам объяснили ее назначение на пост начальника штаба вице-президента? Должны ведь были быть сказаны какие-то слова, указаны какие-то причины. В конце концов, вы — сотрудник службы безопасности Болингера, и вы хорошо ладили с ее предшественником.

— Да, мы служба безопасности, но не ответственные исполнители. Нам никто и не собирался ничего объяснять.

— Так-таки ничего и не было сказано? Но это же весьма необычная должность для женщины.

— Сказано было много, но ничего не объяснялось. Болингер созвал нас и поведал нам, с каким удовольствием он объявляет о назначении на пост начальника штаба одного из самых талантливых руководителей, который принял эту должность, принеся так много личных жертв, что мы все должны быть благодарны силе ее патриотизма. Это «ее» было первым намеком на то, что это женщина.

— Интересная фраза — «сила патриотизма».

— Он так выразился.

— И он и шага без нее не делает?

— Насколько я понял, это именно так.

— Ну что же, на сегодня все, амико. Пожалуйста, будьте так добры, уйдите первым. Я позвоню вам, если вы мне понадобитесь.

Мафиози, к лицу которого прихлынула горячая наследственная кровь средиземноморца, ткнул указательным пальцем в чеха и заговорил хриплым голосом:

— Ты, сволочь, держись подальше от меня, для тебя же будет лучше.

— Я постараюсь держаться от вас как можно дальше, синьор Меззано.

— Не называй меня сводником!

— Я буду называть вас так, как мне захочется, а что касается того, что для меня лучше, я сам решу. А сейчас fila! Capisce?[7]

Милош Варак наблюдал, как неохотно его информатор двигался по песку в молчаливой ярости. Наконец mezzano[8] скрылся в лабиринте пляжных тропинок, ведущих к отелю. Чех позволил своему мозгу начать работать: она пришла на корабль около года назад; он — щедрый вкладчик; Випер и шага без нее не делает. Именно тринадцать месяцев назад Инвер Брасс начал искать нового вице-президента Соединенных Штатов и изучать возможности инвесторов президента — людей, которые намеревались править страной.

Уже было более четырех часов утра, а Калехла не прекращала работу. Она продолжала наседать на Эвана, сменяя кассеты на магнитофоне, снова и снова повторяя имена, требуя, чтобы он описывал в деталях абсолютно все, что узнавал и что хоть чуть-чуть помнил. Компьютерная распечатка из кабинета Митчела Пэйтона в Центральном разведывательном управлении включала сто двадцать семь отобранных имен и соответственно сведения об их профессиях, женитьбах, разводах, смерти и прочее. В каждом случае имеющийся в списке индивидуум или провел значительное время с Кендриком, или был свидетелем его напряженной деятельности и мог предположительно способствовать его научным или политическим решениям.

— Где, черт побери, он откопал этих людей? — спросил Эван, меряя шагами кабинет. — Клянусь, я не помню и половины из них, а воспоминания о большей части второй половины расплывчаты. Это, конечно, не касается старых друзей, которых я никогда не забуду, но ни один из них не может быть даже отдаленно связан с тем, что происходит сейчас. Боже правый, у меня было три соседа по комнате в колледже, два в аспирантуре, шестеро делили со мной квартиру в Детройте, когда я работал там на паршивой должности. Позже были еще, по крайней мере, дюжины две людей, которых я безуспешно пытался поднять на ноги; все они происходили со Среднего Востока, и некоторые из них включены в этот список — почему, я не знаю, но я знаю, что их жизнь проходила в предместьях с зелеными лужайками, в деревенских клубах и колледжах, учебу в которых они с трудом могут позволить для своих детей. Сейчас они не имеют ко мне никакого отношения.

— Тогда давай еще раз пройдемся по группе Кендрика…

— Группы Кендрика нет, — сердито перебил Эван. — Они были или убиты, или замурованы в бетон… Менни и я — это все, что осталось, и ты это знаешь.

— Прошу прощения, — мягко сказала Калехла. Она сидела на диване и пила чай. Распечатка лежала на кофейном столике перед ней. — Я имею в виду твоих друзей здесь, в Штатах, когда еще существовала группа Кендрика.

— Мы уже по ним прошлись. Их было не так много, и в основном они занимались оборудованием.

— И все же я хотела бы возвратиться к ним.

— Это будет пустая трата времени, но действуй.

— «Сонарная Электроника, Пало Альто», Калифорния, — прочитала Калехла, держа руку на распечатке. — Представитель — человек по имени Кару.

— Шуруп Кару, — хмыкнул Кендрик. — Это прозвище дал ему Менни. Мы купили некоторые звуковые приборы, которые не работали, а они все равно требовали плату даже после того, как мы их отослали назад.

— «Друкер Графикс», Бостон, представитель — Дж. Эр. Шульман. Есть что-то?

— Джерри Шульман, хороший человек, добросовестная служба, мы вместе работали много лет. Никогда не возникало никаких проблем.

— «Морселанд Ойл», Тулуза. Представителем был некто по имени Арнольд Стенхоуп.

— Я рассказывал тебе о нем — о них.

— Расскажи еще раз.

— Мы сделали для них предварительное инспектирование в Эмиратах. Но они хотели получить больше, чем собирались за это платить, а так как мы набирали силу, то смогли от них отказаться.

— Возникли какие-нибудь осложнения, конфликты?

— Конечно, так всегда бывает, когда мошенники выясняют, что не могут провернуть свое дельце. Но не случилось ничего такого, чего бы не могло исправить молчание. Кроме того, они нашли каких-то других парней, греческую компанию, которая за них ухватилась и представила обзор, сделанный, вероятно, на дне Оманского залива.

— Флибустьеры вы все, — произнесла, улыбаясь, Калехла и положила руку на распечатку. — «Морские инвестиции, лтд.», штаб-квартира в Нассау, Багамы, контакт — Ардис Монтре, Нью-Йорк сити. Они перекачали вам большой капитал.

— К которому мы никогда не притрагивались, потому что это было мошенничество, — резко перебил Эван.

— Здесь сказано: «Пропусти это».

— Что?

— Я это записала. Именно это ты говорил раньше. «Пропусти это». Что такое «Морские инвестиции, лтд.»?

— Что это было, — поправил Кендрик. — Это была высококлассная стереотипная операция на международном уровне. Создайте компанию с огромными счетами в швейцарском банке и пустой болтовней, затем продайте, переведите имущество и оставьте покупателей с воздушным шаром, наполненным гелием.

— И ты замешан в чем-то подобном?

— Тогда я не знал, что это «что-то подобное». Я был намного моложе и находился под впечатлением того, что они хотят зарегистрировать нас как часть своей структуры… А еще большее впечатление на меня произвели деньги, которые они положили на наш счет в банке Цюриха. Но вот как-то Менни сказал мне: «Давай попробуем взять немного, просто для смеха». Он точно знал, что будет: мы не смогли получить даже двух франков. Подписавшие «Морские инвестиции» контролировали все изъятия, все ассигнования.

— Бутафорская структура, а вы в роли декорации.

— Вот именно.

— Как вас в это вовлекли?

— Мы были в Эр-Рияде, когда Монтре удалось надуть меня.

— Ардис Монтре. Ардис… Странное имя для мужчины.

— Потому что это не мужчина.

— Женщина?

— Да уж не особь среднего рода.

— Если принять во внимание присущий тебе скептицизм, она, вероятно, была очень убедительной.

— Да, она хорошо владела словом. А еще эта дама хотела снять нам головы, когда мы вышли из организации: она уверяла, что мы стоили им миллионов. Уэйнграсс резонно спросил ее, чьих миллионов.

— Может быть, нам нужно…

— Пропусти ее, — твердо заявил Эван. — Она вышла замуж за английского банкира и живет в Лондоне. Она ушла от дел.

— Откуда ты знаешь?

Несколько смутившись, Кендрик ответил быстро и спокойно:

— Она звонила мне пару раз… между прочим, чтобы извиниться. Пропусти это.

— Конечно, — Калехла перешла к следующей фирме на распечатке. Читая ее название, она написала напротив «Морских инвестиций, лтд.»: «Проверить».

Ардис Монтре Фрэзьер-Пайк Ванфландерен, урожденная Ардисольда Войак в Питсбурге, штат Пенсильвания, вошла в мраморное фойе номера люкс в отеле «Вестлэйк» в Сан-Диего. Она бросила свою соболью накидку на спинку обитого велюром кресла и громко позвала:

— Энди, мальчик мой, я дома! У нас осталось меньше часа, чтобы добраться в Ла-Джолла, поэтому поторапливайся, дорогуша.

Речь ее отнюдь не отличалась аристократичной изысканностью.

Эндрю Ванфландерен, мужчина крупного телосложения с жесткими седыми вьющимися волосами, одетый в смокинг, вышел из спальни с бокалом в руке.

— Я готов раньше тебя, крошка.

— Я буду готова через десять минут, — сказала Ардис, заглядывая в зеркало в фойе и расправляя локоны своих идеально уложенных тронутых сединой каштановых волос. Ее возраст приближался к пятидесяти, она была среднего роста и производила впечатление более молодой и высокой благодаря прямой осанке, стройной фигуре, которую совсем не портила внушительных размеров грудь. На миловидном лице светились большие проницательные зеленые глаза.

— Почему бы нам не вызвать машину, мой мальчик?

— Машина может подождать. А также и Ла-Джолла. Нам нужно поговорить.

— Да? — начальник штаба вице-президента внимательно взглянула на своего мужа. — Похоже, ты говоришь серьезно.

— Так и есть. Мне позвонил твой старый приятель.

— Который из тысячи, дорогой?

— Единственный, кто имеет сейчас значение.

— Боже праведный, он позвонил сюда?

— Я сказал ему…

— Это было глупо, Энди, мой мальчик. Просто глупо! — Ардис Ванфландерен сердито вышла из фойе и проследовала в жилую комнату. Она уселась в кресло, обитое красным шелком, и быстро закинула одну ногу за другую, ее большие глаза впились в мужа.

— Можешь рисковать деньгами, тратя их на товары, на заблаговременную их скупку или на твоих глупых лошадей, короче, на все, что взбредет тебе в голову, но не там, где это касается меня! Это понятно, дорогой?

— Послушай, Драконова Сука! При тех деньгах, что я вкладываю, если меня интересует какая-либо информация, я ее получу. Ясно?

— Хорошо, хорошо. Остынь, Энди.

— Ты затеяла спор, а теперь предлагаешь мне остыть?

— Прости, — Ардис откинула голову назад, громко дыша через открытый рот, глаза ее закрылись. Через секунду она их открыла, подняла голову и продолжила: — Правда, прости. У меня был особенно паршивый день с Орсоном.

— Что сейчас делает Випер? — спросил Ванфландерен, отхлебывая из бокала.

— Будь осторожен с этими кличками, — сказала она, тихо смеясь. — Мы бы не хотели, чтобы наши американские гориллы узнали, что их прослушивают.

— Какая проблема у Болингера?

— Он опять чувствует себя в опасности. Он требует письменных твердых гарантий, что будет в списках в следующем июле, или же мы переводим на его счет в швейцарский банк десять миллионов.

Ванфландерен поперхнулся и выплюнул в бокал глоток виски.

— Десять миллионов? — ахнул он. — Кем себя воображает этот паршивый комедиант?!

— Вице-президентом Соединенных Штатов, у которого в башке хранится несколько секретов, — ответила Ардис. — Я сказала ему, что мы делаем ставку только на него, но этого оказалось недостаточно. Я думаю, он чувствует, что Дженнингс не считает его выдающимся человеком и предпочел бы, чтобы он ушел…

— Орсон прав? Наш любимый телегеничный чародей Лэнгфорд Дженнингс действительно его недолюбливает?

— Недолюбливает — это не совсем точно. Он его просто освобождает, так я слышала от Дэнисона.

— Кстати, и Герб должен уйти. В ближайшие дни он может оказаться более любопытным, чем нам это нужно.

— Забудь о нем, — перебила миссис Ванфландерен. — Забудь о Дэнисоне и Болингере и даже о своих глупых лошадях. Что такое важное хотел сказать мой старый приятель, что заставило его позвонить сюда?

— Расслабься. Он позвонил из офиса моего вашингтонского поверенного, мы там имеем общую фирму, помнишь? Но сначала давай все-таки не будем забывать об Орсоне. Дай ему гарантии. Одно-два предложения, и я их подпишу. Это его осчастливит, а счастливые нам больше подходят.

— Ты с ума сошел? — закричала Ардис, рванувшись с кресла.

— Вовсе нет. Надо начать с того, что он будет в списках или просто исчезнет, как всегда происходило с предыдущими вице-президентами.

— Вот это да-а! — сказала Ардис, растягивая в восхищении слово «да». — Ты — парень моего типа, Энди! Ты рассуждаешь так ясно, так кратко, без лишних слов.

— Долгие годы учебы, крошка.

— Ну а сейчас скажи, что этот запутавшийся старик Рябой хотел? Кто теперь ухаживает за его чувствительной кожей?

— Не его, нашей…

— Которая и его, и не забывай об этом. Именно поэтому я здесь, возлюбленный, поэтому он познакомил нас и свел вместе.

— Он хочет, чтобы мы знали, что небольшая группа введенных в заблуждение людей высокого ранга движется на большой скорости к весьма определенной цели. В течение следующих трех месяцев их конгрессмену посвятят передовицы ведущие газеты. Их темой будет «исследование и проверка его позиций», и он пройдет все проверки. Смысл в том, чтобы создать знаменитость во всех отношениях и подготовить почву. Наш Купидон обеспокоен, очень обеспокоен. И если говорить правду, я сам обливаюсь холодным потом. Эти великодушные безумцы знают, что делают, вся эта ситуация может выйти из-под контроля. Ардис, следующие пять лет мы будем распоряжаться миллионами! Я чертовски беспокоюсь!

— Абсолютно без причины, — категорично заверила его идеально причесанная жена, поднимаясь с кресла. Она постояла минутку, глядя на Ванфландерена, и вдруг заявила: — Поскольку тебе удалось неким способом сэкономить десять миллионов на Болингере — а мой способ лучше и, уж конечно, безопаснее, чем любая другая альтернатива, — я думаю, будет благоразумно открыть счет в банке на равноценную сумму для меня. Ты согласен, дорогой?

— Я что-то не совсем понимаю, какова причина для проявления этой благоразумности.

— Это может быть твоя неумирающая любовь ко мне… или один из невероятных взлетов моей карьеры, которая привела меня в общество богатых, красивых, могущественных, с политическими амбициями людей, особенно в сфере правительственных кругов.

— А это что значит?

— Я не буду читать литанию, почему мы делаем то, что мы делаем, или почему я трачу свои не такие уж скромные способности на тебя, но сейчас я раскрою тебе один маленький секрет, который я хранила — подумать только! — так много недель.

— Я заинтригован, — произнес Ванфландерен, ставя бокал на мраморный столик и внимательно наблюдая за своей четвертой женой. — Ну и что же это за секрет?

— Я знаю Эвана Кендрика.

— Что?

— Наша короткая связь имела место несколько лет назад. Несколько недель в тот период между нами было что-то, что нас объединяло.

— Ты имеешь в виду и…

— О, секс был приятным, но несущественным… для нас обоих. Мы были торопливыми молодыми людьми, у нас не было времени для привязанности. Ты помнишь «Морские инвестиции»?

— Если он был частью того предприятия, мы можем его арестовать за мошенничество. Совершенно достаточно, чтобы его убрать, если он взойдет на борт. Так был или нет?

— Был, но ты ничего не сможешь ему сделать. Он ушел с громким негодованием, что было началом краха этого карточного домика. И я бы не слишком стремилась накрывать руководство «Морских инвестиций», если ты только не устал от меня, дорогуша.

— От тебя?

— Я была главным миссионером. Я набирала членов.

— Будь я проклят! — Ванфландерен засмеялся, схватил бокал и отсалютовал им жене. — Эти жулики, черт их возьми, знают, кого нанимать на нужные должности… Подожди минутку. Ты настолько хорошо знала Кендрика, что даже спала с этим сукиным сыном, и ни слова не проронила?

— У меня были на это причины.

— Надеюсь, они были достаточно уважительными! — взорвался богатый инвестор президента. — Потому что если нет, я могу просто разбить тебе башку, слышишь, ты, сука! Предположим, он видел тебя, узнал тебя, вспомнил «Морские инвестиции», сложил два и два и получил четыре! Нет, я не иду на такой риск.

— Теперь моя очередь сказать: расслабься, Энди, — успокаивающе произнесла Ардис. — Люди вокруг вице-президента не являются новостью и не стоят того, чтобы ею быть. Когда последний раз ты вспоминал имя какого-нибудь индивидуума из штаба вице-президента? Они — это серая аморфная группа, президенты другое и не позволяют. Кроме того, я не думаю, что мое имя когда-либо появлялось в газете иначе как в сочетании «мистер и миссис Ванфландерен, гости Белого Дома». Кендрик все еще считает, что я Фрэзьер-Пайк — жена банкира, живущего в Лондоне, и если ты помнишь, когда мы оба были приглашены на церемонию вручения медали Свободы, ты пошел туда один. Я отпросилась.

— Это не причина! Почему ты мне не сказала?

— Потому что я знала, как ты отреагируешь: уберешь меня со сцены, тогда как я понимала, что смогу быть тебе гораздо полезнее.

— Каким образом, Боже мой?

— Потому что я его знала. Я также знала, что мне нужно получить о нем сведения, но не при помощи какой-нибудь частной детективной фирмы, которая позже может нас продать. Я обратилась в официальную государственную службу. Федеральное бюро расследований.

— А угрозы против Болингера?

— Завтра они прекратятся. Не считая одного человека, который останется работать здесь со специальным заданием, группа будет отозвана в Вашингтон. Эти мнимые угрозы были параноидальными бреднями безвредного психа, которого я придумала. Предполагается, что он покинул страну. Понимаешь, дорогуша, я выяснила то, что мне нужно было выяснить.

— И что же это?

— Существует старый израильский еврей по имени Уэйнграсс, которого Кендрик обожает. Кендрик считает его своим отцом, а в бытность группы Кендрика его называли «секретным оружием» компании.

— Запасное снаряжение?

— Вряд ли, милый, — засмеялась Ардис Ванфландерен. — Он был архитектором и очень хорошим, выполнил исключительно талантливую работу для арабов.

— Ну и что о нем?

— Предполагается, что он находится в Париже, но его там нет. Он живет в доме Кендрика в Колорадо, без паспортной регистрационной визы или какого-либо иммиграционного статуса.

— Ну?

— Назначенный на помазание конгрессмен привез старика с собой в благодарность за операцию, в результате которой была спасена его жизнь.

— Ну?

— У Эммануэля Уэйнграсса должен случиться рецидив болезни, что его и убьет. Кендрик не покинет его, а когда все закончится, будет слишком поздно. Я хочу десять миллионов, Энди, мой мальчик.

27

Варак изучал членов группы Инвер Брасс: каждое лицо сидящих вокруг стола освещалось медной лампой, стоящей перед ним или перед ней. Сосредоточенность чеха достигла наивысших пределов, потому что ему приходилось концентрировать внимание на двух уровнях.

Первый — информация, которую он передавал; второй — это немедленная реакция, которую проявлял каждый в отношении определенных фактов этой информации. Ему нужно было найти пару подозрительных глаз, а он не в состоянии был этого сделать. То есть не было мгновенных вспышек удивления или страха на лицах людей, когда он постепенно, логически рассуждая, приближался к определенной личности — настоящему вице-президенту Соединенных Штатов и его персоналу, слегка касаясь «безобидных» деталей, которые он узнал у представителя секретной службы. Не было ничего, только пустые, прикованные к нему взгляды. Поэтому пока Милош убежденно говорил, излагая примерно восемьдесят процентов правды, он продолжал наблюдать за их глазами, и второй уровень его мозга вызывал в памяти наиболее заметные факты из жизни людей, сидящих за столом.

Вглядываясь в искаженные, увеличившиеся под влиянием светотеней от ламп черты каждого лица, он чувствовал, что рядом с ним присутствовали гиганты. Однако один из них таковым не являлся, один из них открыл факт нахождения Эммануэля Уэйнграсса в Меса Верде, штат Колорадо, — тайну, неизвестную большинству секретных отделов в Вашингтоне. Лицо одного из этих людей, освещаемых лампой, которая находилась перед ними, принадлежало предателю Инвер Брасса. Кто он?

Сэмюэль Уинтерс? Деньги старой американской династии, начало которым было положено в результате функционирования железных дорог, а также нефтяной промышленности в конце девятнадцатого столетия. Почтенный ученый был удовлетворен своей привилегированной жизнью советника президентов независимо от их принадлежности к какой-либо партии. Великий человек был в мире с самим собой. Или нет?

Джекоб Мендель? Вызывающий благоговение финансовый гений, задумавший и осуществивший реформы, которые оживили деятельность Комиссии по безопасности казны и превратили ее в жизнеспособную и почетную организацию на Уолл-стрит. Нищий ист-сайдский еврей проник в залы торговых магнатов; утверждали, что ни один приличный человек, который знал Менделя, не мог назвать его своим врагом. Как и Уинтерс, он с достоинством нес свои почести, и оставалось совсем немного таких, которых он еще не получил. Или были какие-то другие, к которым он втайне стремился?

Маргарет Лоувел? Опять деньги аристократов с орбиты Нью-Йорк — Палм-Бич. Она была прекрасным юристом, который избегал наград за работы по защите имущественного и общего права. Эта женщина с энтузиазмом работала на ниве отстаивания интересов угнетенных, лишенных права собственности и гражданских прав. Одновременно теоретик и практик, она, по слухам, была вторым человеком в Верховном Суде. Или же адвокатство было продуманным шагом для прикрытия совершенно противоположных дел?

Эрик Сандстром? Вундеркинд-ученый, творец земной и космической технологии, владелец более двадцати исключительно выгодных патентов, большая часть дохода от которых была передана инженерным и медицинским организациям для развития этих наук. Его неистовый интеллект скрывался под маской херувима с взъерошенными рыжими волосами, проказливой улыбкой и чувством юмора, который он всегда был готов проявить; создавалось впечатление, будто он смущается своего таланта и даже несколько недоумевает, когда он проявляется. Или все это было притворно-обманное простодушие?

Гидеон Логан? Вероятно, самая сложная личность из этого квинтета, что вполне можно понять, так как он был чернокожим. Он никогда не забывал, откуда пришел, и всегда помогал фирмам чернокожих. Говорили, что он без шума делал для гражданских прав больше, чем любая корпорация в стране. Настоящая администрация, так же как и ее предшественники, предлагала ему различные посты в кабинете, но он неизменно отказывался, веря, что в качестве уважаемой независимой силы в приватном секторе сможет достигнуть большего, чем если его имя будет ассоциироваться с какой-то политической партией и ее деятельностью. Непрерывно работая, он, казалось, смог позволить себе только одну слабость: роскошное поместье на побережье океана на Багамах, где проводил вместе с женой, которая была с ним уже двенадцать лет, почти все выходные, занимаясь рыбной ловлей на своем сорокашестифутовом «Бертраме». Или легенда, которую собой представлял Гидеон Логан, была неполной. Ответ напрашивался положительный — да. Несколько лет его суматошной метеорной жизни были просто неизвестны, как будто он вовсе не существовал.

— Милош, — обратилась Маргарет Лоувел; локти ее были выставлены вперед и упирались в стол, голова покоилась на вытянутых пальцах рук, — каким образом администрации удалось удержать в секрете угрозы Болингеру? Особенно с группой из ФБР, специально созданной для него?

Удар Маргарет Лоувел? Она открывала настоящую консервную банку с червями, в которой был обнаружен начальник штаба вице-президента.

— Я должен предположить, что благодаря руководству миссис Ванфландерен, ее профессиональному опыту и знаниям. — (Наблюдай за глазами. За мышцами лица, челюстями… Ничего. Они ничего не выражали! Однако один из них знает! Кто?)

— Насколько я понимаю, она жена Эндрю Ванфландерена, — сказал Гидеон Логан. — А Энди — мой мальчик, как его называют — чертовски искусный добытчик денег. Так почему же назначили ее?

Удар Гидеона Логана? Он ворошил червей.

— Вероятно, я могу ответить на этот вопрос, — отозвался Джекоб Мендель. — Перед тем как выйти замуж за Ванфландерена, она была мечтой охотника за головами. Эта женщина вытащила две компании, которые я знал, из банкротства и превратила их в приносящие прибыль объединения. Мне говорили, что она отвратительно агрессивна, но никто не может отрицать ее талант руководителя. Она, вне сомнения, хороша в этой должности и наверняка держит в страхе политических блюдолизов.

Удар Джекоба Менделя? Он что-то уж больно охотно расхваливал ее.

— Я однажды сталкивался с ней, — с нажимом сказал Эрик Сандстром. — И, говоря простыми словами, она была сукой. Я передал патент «Джонс Хопкинс Медикал», а она хотела продать эту проклятую штуку!

— Что там можно было продавать? — спросила юрист Лоувел.

— Абсолютно ничего, — ответил Сандстром. — Они пыталась убедить меня, что такие большие субсидии требуют дополнительного наблюдения, чтобы деньги пошли туда, куда предполагалось, а не были пущены на ветер.

— Наверно, она была в чем-то права, — сказала Лоувел, задумчиво кивая.

— Мне так не казалось. К тому же президент медшколы — мой хороший друг. Она так часто к нему подкатывалась, что он уже был готов вернуть патент. Она — сука, настоящая сука.

Удар Эрика Сандстрома? Он без тени сомнения проклинал ее.

— Я ее никогда не встречал, — вступил в разговор Сэмюэль Уинтерс, — но она была замужем за Эмори Фрэзьер-Пайком, преуспевающим лондонским банкиром. Ты помнишь Эмори, не так ли, Джекоб?

— Конечно. Он играл в поло, а ты представил меня как молчаливого отпрыска Ротшильдов, во что он, я думаю, к несчастью, поверил.

— Кто-то рассказал мне, — продолжал Уинтерс, — что бедный Фрэзьер-Пайк потерял значительную сумму денег в предприятии, к которому она имела отношение, но из которого вышла, став его женой. Это была банда «Морские инвестиции».

Удар Сэмюэля Уинтерса? Предатель Инвер Брасса не стал бы вступать в обсуждение.

— Так или иначе, — спокойно продолжал Варак, — получается, что все вы по крайней мере знаете о ее существовании.

— Я не знала, — заняла оборонительную позицию Маргарет Лоувел, — но, выслушав всех остальных, могу сказать, кто ее знает: мой бывший муж, уличный кот. И познакомил их Фрэзьер-Пайк.

— Уолтер?

— Мой дорогой муж совершал так много деловых поездок в Лондон, что мне казалось, он стал советником Короны, и он часто упоминал, что этот Фрэзьер-Пайк был его тамошним банкиром. Затем как-то утром горничная позвонила мне в офис и сообщила о том, что этому Казанове срочно позвонил из Лондона Ф. П., но она не знала, где он. Она дала мне номер и соединилась с кем-то — полагаю, это была секретарша, — и сказала, что М. Лоувел желает связаться с Ф. П. Меня тут же приветствовал энергичный голос, который с восторгом сообщил: «Дорогой, я буду в Нью-Йорке завтра, и мы сможем провести вместе целых пять дней!» Я ответила: «Как прелестно» и повесила трубку.

— Она вращается в нужных для осуществления ее целей кругах, — хмыкнул Гидеон Логан. — Энди — «мальчик Ванфландерен» будет одевать ее в соболя и дарить ей драгоценности, пока это ему не надоест.

Вараку пришлось быстро сменить тему. Если он был прав в том, что среди сидящих вокруг стола находится предатель, а он был прав — все, что здесь будет сказано об Ардис Ванфландерен, станет ей известно, и он не мог больше рисковать.

— Судя по реакции присутствующих, — сказал он без выражения, — мы можем допустить, что есть некоторые оппортунисты, которые способны на все. Однако это неважно. — (Наблюдай за ними. За каждым лицом). — Она хорошо служит вице-президенту, но это для нас несущественно… Вернемся к нашему кандидату. Все идет по расписанию. Газеты среднего запада, начиная с Чикаго, будут первыми, кто начнет восхвалять его достоинства как в передовицах, так и на других полосах. Им всем были переданы обширные материалы о происхождении и квалификации Кендрика, а также записи слушаний комитета Партриджа, программы Фоксли-шоу и его собственной довольно-таки интересной пресс-конференции. Отсюда сведения распространятся на восток и на запад.

— Как к ним подобрались, Милош? — спросил Сэмюэль Уинтерс. — Я имею в виду репортеров и журналистов.

— Специальный законный комитет, который мы сформировали в Денвере. Брошенное в плодородную почву семя растет быстро. Отделение партии в Колорадо проявило энтузиазм, особенно когда были вложены деньги донорами, которые настаивали на том, чтобы остаться неизвестными. Государственные функционеры предвидят потенциально жизнеспособного кандидата и источник необходимых средств, чтобы запустить его на орбиту, а также надеются на внимание, которое все это может привлечь к Колорадо. Победа или поражение — они все равно ничего не теряют.

— Эти необходимые средства могут стать юридической проблемой, — сказала Маргарет Лоувел.

— Ничего страшного, мадам. Они переводятся постепенно, ни одна сумма не превышает юридических ограничений, установленных законом о выборах, а закон этот, по моему мнению, довольно туманный.

— Если мне понадобится юрист, я обращусь к вам, Милош, — улыбнулась Лоувел и откинулась на спинку кресла.

— Я предоставил каждому из вас копию списка газет, журналисты и репортеры которых заняты на этом этапе.

— Их нужно сжечь в нашей печи, — тихо вставил Уинтерс.

— Конечно. Естественно. Обязательно, — прозвучал хор спокойных ответов.

Кто был лжецом?

— Скажите мне вот что, Варак, — подал голос херувимоподобный Сандстром. — Исходя из того, что мы знаем, из того, что вы нам сообщили, наш кандидат совсем не проявляет того страстного, до колик в животе, желания, о котором мы так много слышим. Разве это не исключительно важно? Разве он не должен в конечном счете хотеть эту должность?

— Он ее захочет, сэр. Насколько нам известно, он из тех, кого можно назвать кабинетным активистом, который не покидает свой кабинет до тех пор, пока обстановка не потребует от него решительных действий.

— Боже правый, Сэмюэль, он тоже раввин?

— Вряд ли, мистер Мендель, — ответил чех, позволив себе сдержанно усмехнуться. — То, что я пытался сказать, без сомнения, выражено плохо.

— Зато суть прекрасна, Милош.

— Спасибо, сэр, вы очень добры. Но я пытаюсь сказать, что во время двух драматических периодов своей жизни, один из которых был чрезвычайно опасен лично для него, он выбирал наиболее трудный путь, так как чувствовал, что сможет изменить ситуацию к лучшему. Первый — это его решение заменить коррумпированного конгрессмена; второй, конечно, Оман. Короче говоря, его опять нужно убедить, что его личность, его способности крайне необходимы для блага страны.

— Тяжелая задача, — с сомнением покачал головой Гидеон Логан. — Он человек явно реалистического мировоззрения, очень трезво оценивающий свои возможности. У него может возникнуть мысль, что он не пригоден для этого. Как мы сможем его переубедить?

Варак обвел глазами всех присутствующих.

— Я предлагаю символически, сэр.

— Это как? — от удивления Мендель даже снял очки.

— Например, теперешний государственный секретарь, хотя по его поводу и злословят частенько его коллеги и персонал Белого Дома, называя упрямым академиком, является самым здравомыслящим человеком в администрации. Из частных источников мне стало известно, что ему удалось заблокировать несколько опрометчивых действий, рекомендованных советниками президента, потому что последний его очень уважает…

— Еще бы, черт побери! — воскликнула Маргарет Лоувел.

— Я считаю, что без госсекретаря европейское сообщество давно бы распалось, — высказал свое мнение Уинтерс.

— Без него не было бы союза, — согласился Мендель, чье обычно бесстрастное лицо выражало гнев. — Он — это маяк здравого смысла в море рыгающих неандертальцев.

— Разрешите мне сказать, сэр. Можно ли ваше слово «маяк» истолковывать как символ?

— Вполне, — ответил вместо Менделя Гидеон Логан. — Наш государственный секретарь, вне сомнения, символ разумной умеренности. Нация тоже уважает его.

— Он собирается в отставку, — просто сказал Варак.

— Что? — Сандстром подался вперед. — Его преданность Дженнингсу этого не позволит.

— А его честность не позволит ему остаться, — решительно возразил Уинтерс.

— Однако из чувства долга, — продолжил Варак, — он согласился посетить через три недели заседание НАТО по Среднему Востоку в Представительстве ООН на Кипре. За это время люди президента найдут ему замену, приемлемую для Конгресса. Затем он уйдет по «непредвиденным личным обстоятельствам», главным из которых будет его несогласие с Советом по национальной безопасности.

— Он объяснил это президенту?

— Насколько известно моему информатору, нет, — ответил Варак. — Как подчеркивал мистер Мендель, он разумный человек и понимает, что легче и гораздо лучше для страны заменить одного человека, чем весь состав президентских советников.

— Это трагедия, — сказал Уинтерс, — и, увы, на мой взгляд, неизбежная. Но каким образом государственный секретарь соотносится с Эваном Кендриком? Я не вижу связи.

— Это тоже символично, — ответил Эрик Сандстром. — Кендрик должен понять важность этого. Я прав, Милош?

— Да, сэр. Если удастся убедить Кендрика, что для страны крайне важно получить сильного вице-президента, которого и наши союзники, и наши враги воспримут как голос разума в рамках президентского правления — где мягкотелый император часто остается без одежды, — и что мир от этого вздохнет свободнее, тогда, по моему мнению, он сделает трудный выбор и будет в нашем распоряжении.

— Судя по тому, что мы узнали, думаю, так и произойдет, — согласился Гидеон Логан. — Но кто, черт побери, будет его убеждать?

— Единственный человек, которого он послушает, — сказал Милош Варак, прикидывая, не подписывает ли он смертный приговор, — это Эммануэль Уэйнграсс.

Энн Малкэйи О’Рейли была закаленным вашингтонским секретарем, которого нелегко было выбить из колеи. В течение многих лет, с тех пор как она и Пэдди переехали в Бостон, Энни работала на блестящие и не очень умы, на будущих порядочных людей и будущих жуликов; ничего уже не могло ее слишком удивить. Однако она не работала ни на кого, похожего на конгрессмена Эвана Кендрика. Он являлся жителем Вашингтона не по своему желанию, был не склонным к политической деятельности политиком, упрямым скромным героем, который обладал удивительным свойством: он мог испаряться с ловкостью человека-невидимки… Но, несмотря на свою способность внезапно исчезать, конгрессмен всегда оставлял ей возможность связаться с ним: или перезванивал регулярно, или давал номер телефона, по которому можно было его найти. Однако за последние два дня о Кендрике не было ни слуху ни духу, не было и номера, по которому можно было его разыскать. Сами по себе два этих факта не обеспокоили бы миссис О’Рейли, но два других встревожили ее не на шутку: в течение всего дня — с девяти двадцати утра — ни с его домом в Виргинии, ни с домом в Колорадо нельзя было связаться по телефону. В обоих случаях телефонисты в Виргинии и Колорадо сообщали о повреждении линии. Именно это не давало покоя Энни О’Рейли. Поэтому было совершенно логично, что она подняла трубку и набрала номер своего мужа в Главном управлении полиции.

— О’Рейли, — ответил резкий голос. — Сыскное отделение.

— Пэдди, это я.

— Привет, тигра. Я получу свою тушеную говядину?

— Я все еще в офисе.

— Хорошо. Мне нужно поговорить с Эваном. Пару дней назад мне позвонил Менни и сообщил о каких-то автомобильных номерных знаках.

— Вот-вот, — перебила его миссис О’Рейли. — Я тоже хочу с ним поговорить, но, похоже, не могу. — Энни рассказала мужу о странном совпадении неисправностей обоих телефонов конгрессмена в Виргинии и Колорадо, которые случились одновременно, и о том, что он не только не общался с ней последние два дня, но и не оставил телефона, по которому она могла бы сама с ним связаться. — Это не похоже на него, Пэдди.

— Позвони в службу безопасности Конгресса, — твердо сказал детектив.

— Черта с два. Только шепни на ухо этим парням из службы безопасности его имя, как загремят все колокола, а ты знаешь, что он думает об этих колоколах. Он сунет меня головой в корзинку, если объяснение не будет хоть мало-мальски удовлетворительным.

— Что ты хочешь от меня?

— Ты не можешь тихонько сделать осмотр в Фейрфаксе, дорогой?

— Конечно. Я позвоню Кернзу в Арлингтон и попрошу послать туда машину с радиосвязью. Какой адрес?

— Нет, Пэдди, — быстро сказала миссис О’Рейли. — Я уже слышу колокола. На этот раз полицейские.

— А чем, черт побери, ты думаешь, я зарабатываю себе на жизнь? Балетом?

— Я не хочу вмешивать сюда полицию с докладами и тому подобным. У ЦРУ там своя охрана, и мне может влететь за это. Я имею в виду тебя, любимый. Ты их хороший знакомый, который случайно оказался полицейским, делающим услугу своей жене, которая случайно оказалась секретарем Кендрика.

— Что-то слишком много «случайно оказалось», тигра… Черт возьми! Я так люблю тушеную говядину!

— С картофелем, Пэдди.

— И луком; побольше лука.

— Да уж не поскуплюсь.

— Я уже в пути.

— Кстати, Пэдди, если этот парень снял трубки с обоих телефонных аппаратов, скажи ему, что я знаю о его подружке из Египта, и если он не позвонит, я могу проболтаться.

— Какая еще подружка из…

— Молчать! — приказала миссис О’Рейли. — Менни вчера проговорился, когда был слегка под газом и не мог найти своего драгоценного мальчика. А сейчас поспеши. Я буду здесь ждать звонка.

— А как насчет моей тушеной говядины?

— Она уже размораживается, — солгала урожденная Энн Мэри Малкэйи.

Через тридцать восемь минут после этого разговора, сделав два неверных поворота по погруженной в темноту сельской местности Виргинии, детектив первого класса О’Рейли нашел дорогу, которая вела к дому Кендрика. По этой дороге он проезжал уже ровно четыре раза, но никогда не делал этого ночью. Каждая поездка осуществлялась с целью повидать старого Уэйнграсса, когда тот вышел из госпиталя, и привезти ему бутылку настоянного на мяте листерина, так как его сиделки надежно спрятали шотландское виски. Пэдди справедливо считал, что если Менни, которому было уже около восьмидесяти лет и который мог загнуться на операционном столе, захочет немножко выпить, это не будет большим грехом. Христос в сиянии своей славы обращал воду в вино, почему же несчастный грешник по имени О’Рейли не может превратить пинту эликсира для рта в шотландское виски. И то и другое делалось ради благородных целей, и он всего лишь следовал священному примеру.

На проселочной дороге не было фонарей, и если бы не свет передних фар, Пэдди пропустил бы кирпичную стену и белые железные кованые ворота. Затем он понял почему: в доме за стеной был выключен весь свет. Каковы бы ни были причины, дом был закрыт, пустынен, фрамуги опущены, его владельцы отсутствовали. Однако была ведь еще эта арабская супружеская пара из Дубай, которая держала дом открытым и готовым к возвращению хозяина. О любом изменении этого заведенного порядка или роспуске охранников ЦРУ обязательно было бы сообщено Энни О’Рейли, первому человеку в кабинете конгрессмена. Пэдди остановил автомобиль у обочины, распахнул крышку бардачка, вытащил фонарик и вышел. Инстинктивно его рука потянулась под куртку, и он нащупал рукоятку револьвера в плечевой кобуре. Он приблизился к воротам, в любой момент ожидая потока света, направляемого на него, или воющих звуков многоголосых сирен, резко пронизывающих тихую ночь. Такова была тактика работы ЦРУ, методы всеобщей защиты.

Ничего.

О’Рейли медленно просунул руку сквозь прутья белого кованого забора… Ничего. Затем положил руку на центральную пластину между двумя створками ворот и толкнул. Обе открылись — и все равно ничего.

Он вошел внутрь, нажимая большим пальцем левой руки на кнопку фонарика. Правая рука находилась под курткой. То, что он увидел через секунду в свете блуждающего луча, заставило его отскочить к стене и выхватить из кобуры оружие.

— Матерь Божья, святая Мэри, прости мне мои грехи! — прошептал он.

За десять футов от него лежало мертвое тело молодого, одетого в пиджачную пару охранника из Центрального разведывательного управления; из разрезанного горла сочилась кровь, голова его была почти полностью отделена от тела. О’Рейли прижался спиной к кирпичной стене, немедленно потушил фонарик и постарался успокоить свои закаленные нервы. Он был уверен, что впереди его ждут новые находки.

Он нашел еще три изуродованных трупа. Все эти люди явно были захвачены врасплох, все свидетельствовало о том, что самооборона отсутствовала. Боже! Как?! Он нагнулся и исследовал тело четвертого человека; то, что он обнаружил, было из ряда вон выходящим. В шее охранника застряла отломанная игла; это был обломок стрелы. Патруль был обезврежен наркотическим средством, а затем без сопротивления убит. Они все так и не узнали, что случилось. Ни один из них.

Патрик О’Рейли крадучись приблизился к парадному входу в дом, хотя и понимал, что осторожность уже была неуместной. Ужасные поступки совершены; оставалось только подсчитывать потери.

Погибших было шестеро. Горло каждого перерезано, каждый труп покрыт застывающей кровью, на лицах застыло выражение муки. Однако самый ошеломляющий вид имели обнаженные тела супружеской пары — друзей Кендрика из Дубай. Муж находился сверху на своей жене в положении совокупления, оба залитых кровью лица прижаты одно к другому… А на стене кровью были написаны следующие слова:

Где же Кендрик? Матерь Божья! Где он? О’Рейли метался по дому, от подвала до чердака, из комнаты в комнату, нажимая на кнопку каждого выключателя, который ему попадался по пути, пока все поместье не оказалось залито светом. Никаких следов присутствия конгрессмена он не обнаружил. Пэдди выскочил из дома через прилегающий к нему гараж, отметив, что мерседес Эвана исчез, а кадиллак был пуст. Он опять начал осматривать владения конгрессмена. Ничего. Никаких следов борьбы, кустарник не примят, не было проломов в циклонной изгороди и царапин на вновь возведенной кирпичной стене. О’Рейли бегом вернулся к белым железным кованым воротам, сейчас залитым светом, и бросился к машине. Он вскочил внутрь, выхватил полицейский телефон с кнопочным набором из углубления под панельной доской, набрал номер и только в этот момент осознал, что, несмотря на холодный ночной воздух, его лицо залито потом, а рубашка совершенно мокрая.

— Офис конгрессмена Кендрика.

— Энни, слушай меня, — поспешно заговорил детектив, — и не задавай вопросы.

— Эта интонация мне знакома, Пэдди, поэтому я все же задам один. С ним все в порядке?

— Его здесь нет и в помине. Машина тоже исчезла!

— Но другие…

— Больше ни о чем не спрашивай, тигра. Зато у меня для тебя есть один вопрос. И, ради всех святых, постарайся на него ответить.

— Что?

— С кем контактирует Эван в ЦРУ?

— Он напрямую связан с группой.

— Нет. Есть кто-то еще. Выше. Должен быть кто-то.

— Подожди минутку! — голос Энни зазвенел. — Конечно, есть. Он просто не говорит о нем… Человек по имени Пэйтон. Месяц назад он сказал мне, что если когда-нибудь позвонит Пэйтон, я должна немедленно его соединить. А если Эван будет отсутствовать, я должна немедленно его разыскать.

— Ты уверена, что он из ЦРУ?

— Да, да, абсолютно, — задумчиво произнесла миссис О’Рейли. — Однажды утром он позвонил мне из Колорадо и сказал, что ему необходим номер телефона этого Пэйтона, и я могу его найти в столе — в нижнем ящике стола под чековой книжкой. Это был коммутатор Лэнгли.

— Может, он и сейчас там?

— Я посмотрю. Не клади трубку. — Не более чем двадцатисекундное ожидание было для детектива почти невыносимым, и к тому же ситуация усугублялась видом большого ярко освещенного дома за открытыми воротами. Для кого-то О’Рейли мог бы быть сейчас прекрасной мишенью.

— Пэдди?

— Да!

— Я нашла его.

— Диктуй мне, быстро!

Она так и сделала, и О’Рейли выдал приказ, который нельзя было нарушить:

— Оставайся в офисе до тех пор, пока я не позвоню или не заберу тебя. Понятно?

— На это есть причины?

— Скажем так: я не знаю, как далеко вверх, вниз или в сторону это может повернуть, а я пока что еще люблю тушеную говядину.

— О Господи, — прошептала Энни.

О’Рейли уже не слышал своей жены: он набирал номер, который ему дала Энни. После восьми гудков в трубке раздался женский голос:

— Центральное разведывательное управление, офис мистера Пэйтона.

— Вы его секретарь?

— Нет, сэр, это приемная. Мистера Пэйтона не будет весь день.

— Послушайте меня, пожалуйста, — сказал вашингтонский детектив, выделяя каждое слово. — Мне совершенно необходимо связаться с мистером Пэйтоном. Немедленно! Каковы бы ни были правила, их можно нарушить, вы понимаете меня, девушка? Это непредвиденный случай.

— Пожалуйста, назовите себя, сэр.

— Черт побери, мне бы не хотелось, но придется. Я — лейтенант Патрик О’Рейли, детектив первого класса, округ Колумбия, департамент полиции. Вы должны его найти для меня.

Внезапно в трубке раздался мужской голос.

— О’Рейли? — переспросил мужчина. — Как и Энни О’Рейли, секретарша некоего конгрессмена?

— Точно так, сэр. Вы не отвечаете по своему проклятому телефону, извините за резкость.

— Эта магистральная линия связана прямо с моим домом, мистер О’Рейли… Мы сейчас одни…

— Я — нет. Я в компании шести трупов, находящихся в тридцати ярдах от моей машины.

— Что?

— Приезжайте немедленно, мистер Пэйтон. Дом Кендрика. И если вы не хотите броских заголовков в газетах, отзовите любой сменный отряд, который может сюда направляться.

— Все в порядке, — ответил ошеломленный директор Отдела особых проектов, — дом охраняется людьми внутри.

— Они тоже мертвы. Они все мертвы.

Митчел Пэйтон присел у мертвого тела охранника, находящегося ближе всех к воротам. Он щурился под светом луча фонарика О’Рейли.

— Боже правый, он так молод. Они все такие молодые!

— Были, сэр, — сердито сказал детектив. — Никого не осталось в живых ни внутри, ни снаружи. Я выключил основной свет, но я вас, естественно, проведу.

— Да-да… конечно.

— Но я не сделаю этого, если вы не скажете, где находится конгрессмен Кендрик. Я могу, нет, я просто обязан позвонить в полицию Фейрфакса. Я ясно выражаюсь, сэр?

— Куда уж яснее, лейтенант. На данное время это должно оставаться проблемой ЦРУ. А я понятно выражаюсь?

— Отвечайте на мой вопрос, или я выполню свой долг и позвоню в штаб-квартиру Фейрфакса. Где конгрессмен Кендрик? Его машины здесь нет, и я хочу знать, должен ли я быть удовлетворен этим фактом или нет.

— Если вы хотите найти какое-то облегчение в данной ситуации, вы очень странный человек.

— Я скорблю об этих людях, которые мне совершенно незнакомы, как я скорбел о сотнях им подобных в свое время, но я знаю Эвана Кендрика! Итак, если у вас есть сведения, я хочу их получить сию минуту, или же я иду в свой автомобиль и передаю свой отчет в полицию Фейрфакса.

— Только не угрожайте, лейтенант. Если вы хотите знать, где находится Кендрик, спросите свою жену!

— Мою жену?

— Секретаря конгрессмена, если это вдруг вылетело из вашей головы.

— Ты, тупой педераст! — взорвался Пэдди. — Ты думаешь, почему я здесь? Чтобы нанести визит вежливости своему старому приятелю, миллионеру из Колорадо? Я здесь, дяденька, потому, что Энни не имела никаких вестей от Эвана два дня, и с девяти часов сегодняшнего утра оба его телефона, здесь и в Меса Верде, не отвечают!

— Оба его телефона? — Пэйтон повернул голову, чтобы посмотреть вверх.

— Не беспокойся, — сказал О’Рейли, проследив за взглядом директора. — Одна линия была перерезана и искусно вставлена в другую; толстый кабель, ведущий на крышу, остался целым.

— Боже правый!

— По моему мнению, вам нужна его — Бога — срочная помощь… Кендрик! Где он, черт побери?

— На Багамах. В Нассау, на Багамах.

— Почему ты думаешь, что моя жена, его секретарша, это знала? Советую дать разумное объяснение, почему ты так думаешь, потому что, если это какой-то заговор, в котором будет невольно замешана Энни Малкэйи, сейчас здесь будет больше голубых жакетов, чем было у тебя в Эйеране!

— Я так считал, потому что он мне об этом сказал, лейтенант О’Рейли, — сказал Пэйтон жестким голосом; глаза его блуждали, мозг, очевидно, бешено работал.

— Он ей ничего не сказал!

— Очевидно, — согласился директор отдела ЦРУ, внимательно вглядываясь в дом. — Тем не менее, он выразился совершенно определенно. Позавчера он сказал, что по дороге в аэропорт остановится в своем офисе и оставит послание своему секретарю, Энн О’Рейли. Он останавливался, он заходил в свой офис, подвижная группа сопровождения это подтвердила.

— В какое это было время?

— Около четырех тридцати, если я правильно запомнил запись в журнале подвижной группы.

— Среда?

— Да.

— Энни там не было. Каждую среду она уходит с работы в четыре часа дня, и Кендрик это знал. Эти ее дурацкие занятия аэробикой…

— Он, наверно, забыл.

— Вряд ли. Пойдемте со мной, сэр.

— Прошу прощения?

— К моей машине.

— Мы должны здесь еще кое-что сделать, лейтенант, и мне нужно позвонить кое-куда — из моей машины. Одному.

— Вы не сделаете ничего до тех пор, пока я не поговорю с секретарем конгрессмена Кендрика.

Спустя шестьдесят пять секунд из телефонного громкоговорителя послышался голос жены Патрика О’Рейли. Пэйтон стоял у открытой двери.

— Офис конгрессмена…

— Энни, — перебил ее муж. — После того, как ты ушла из офиса в среду днем, кто там оставался?

— Только Фил Тобиас. Сейчас дел мало. Девочки уходят раньше.

— Фил кто?

— Главный помощник Эвана и мойщик бутылок.

— Он ничего тебе не сказал вчера или сегодня? Ну, что он кого-то видел, я имею в виду Кендрика.

— Его здесь не было, Пэдди. Он не показывался ни сегодня, ни вчера. Я оставила полдюжины посланий на его автоответчике, но никаких сведений от него не получала.

— Я поговорю с тобой попозже, тигра. Оставайся там и никуда не уходи. Понятно? — О’Рейли повесил трубку и, повернувшись на сиденьи, выразительно взглянул на человека из Центрального разведывательного управления. — Вы слышали, сэр? Я думаю, мне нужно извиниться. Я приношу вам свои извинения, мистер Пэйтон.

— Да бросьте, лейтенант. Мы довольно часто делаем ошибки, и если кто-то думает, что его жена может попасть в переделку в результате одной из таких ошибок, я не имею морального права помешать ему это высказать.

— Я боюсь, что так и было… Кто займется Тобиасом? Вы или я?

— Я не могу вам приказывать, О’Рейли. В законе ничего об этом не сказано, откровенно говоря, там это запрещается, поэтому я могу лишь попросить о помощи. Я отчаянно в ней нуждаюсь. Я могу на время скрыть события сегодняшней ночи под предлогом национальной безопасности; вы можете не давать отчет. Но там, где это касается Тобиаса, я могу только умолять.

— О чем? — спросил детектив, выходя из машины и лихо закрывая дверь.

— Держать меня в курсе.

— Вам не нужно об этом умолять, — сказал Пэдди, изучающе глядя на директора. — Начнем с того, что я ничего не могу гарантировать. Если его обнаружат в Швейцарии или он всплывет в Потомаке, я не обязательно буду об этом знать.

— Мы, видимо, думаем одинаково. Да, лейтенант, мне неприятно об этом говорить, но мне пришлось навести справки обо всех людях, окружающих Эвана Кендрика. Департамент полиции округа Колумбия фактически дал вам взятку, чтобы переманить из Бостона в Вашингтон двенадцать лет назад.

— Оплата по рангу, ничего сомнительного.

— Оплата по рангу, почти равная оплате начальника детективов, пост, от которого вы отказались четыре года назад, потому что не хотели канцелярской работы.

— Святой Иисус!

— Мне необходимо было все тщательно проверить… А так как ваша жена работает на конгрессмена, я верю, что человек вашего положения может настоять на том, чтобы его информировали, если выяснится что-то, имеющее отношение к Филиппу Тобиасу, так как он тоже работает или работал в офисе Кендрика.

— Предположим, что я смог бы, потому что это моя жена. Но это вызывает у меня желание задать вам парочку вопросов.

— Задавайте. Любой ваш вопрос может оказаться для меня важным.

— Почему Эван на Багамах?

— Я их туда послал.

— Их. Женщину из Египта?.. Старый Уэйнграсс рассказал моей жене.

— Она работает на нас. Она принимала участие в операции в Омане. В Нассау есть женщина, возглавлявшая компанию, с которой короткое время был связан Кендрик много лет назад. У нее не слишком хорошая репутация, у фирмы тоже, мы почувствовали, что ее стоит проверить.

— С какой целью?

Директор Отдела особых проектов посмотрел поверх машины на дом Эвана Кендрика, на его слабо освещенные окна и то, что они скрывали за стеклами.

— Обо всем этом попозже, О’Рейли. Я ничего от вас не скрою, обещаю вам. Но исходя из того, что вы мне описали, мне нужно кое-что сделать. Я должен связаться с погребальной бригадой, а это возможно только из моей машины.

— Погребальная бригада? Это еще что такое, черт побери?

— Группа людей, к которой ни один из нас не хотел бы принадлежать. Они подбирают трупы, о которых никогда не должны давать никаких показаний, подобно тому как эксперты, собрав сведения, никогда не должны их раскрывать — они приняли присягу. Эти люди необходимы, и я уважаю любого из них, но я бы никогда не смог быть одним из них.

Неожиданно послышался отрывистый звук полицейского телефона, который работал в режиме «чрезвычайно срочно». О’Рейли рванул дверь, схватил телефон и прижал к уху.

— Да?

— О Боже, Пэдди! — закричала Энн Малкэйи О’Рейли. — Они его нашли! Они нашли Фила! Он был внизу под котлами в подвале. Боже праведный, Пэдди! Они говорят, горло у него было перерезано! Он мертв, Пэдди!

— Когда ты говоришь «они», кого именно ты имеешь в виду, тигра?

— Гарри и Сэма из ночного обслуживания, они только что позвонили мне, перепуганные до смерти, и попросили вызвать полицию!

— Ты только что это сделала, Энни. Скажи, чтобы они оставались там, где находятся сейчас. Они не должны ни к чему притрагиваться и ничего говорить, пока я туда не приеду! Понятно?

— Ничего не говорить?

— Это карантин, я объясню позже. А сейчас позвони в службу безопасности: пусть они у входа в офис выставят пять вооруженных человек. Скажи, что твой муж — офицер полиции, и он просит сделать это по причине угроз лично в его адрес. Понятно?

— Да, Пэдди! — сквозь слезы ответила миссис О’Рейли. — О Боже праведный, он мертв!

Детектив развернулся на сиденьи. Директор отдела ЦРУ бросился к своей машине.

28

Было четыре часа семнадцать минут пополудни (колорадское время), когда терпение Эммануэля Уэйнграсса наконец иссякло. Около одиннадцати утра он обнаружил, что телефон не работает и что две из сиделок знают об этом уже несколько часов — с тех самых пор, как сами пытались позвонить. Одна из девушек поехала в Меса Верде, намереваясь связаться по телефону, находящемуся в местной бакалее, с телефонной компанией и сообщить им, что линия не работает. Ее заверили, что все неполадки в ближайшее время будут устранены, с чем она и вернулась обратно. «Ближайшее время» растягивалось больше чем на пять часов, и Менни это никак не устраивало. Известный конгрессмен — не говоря уж о том, что он был как-никак национальным героем — заслуживает лучшего обращения. Это было самое настоящее оскорбление, и Уэйнграсс не собирался с ним мириться. Пусть он об этом не обмолвился ни словом своему ведьминому кодлу, но его преследовали дурные мысли — мысли, вызывавшие беспокойство.

— «Внемлите, вы, вещуны Кавдорского тана!» — прогремел он во всю силу своих легких, обращаясь с застекленной веранды к двум сиделкам, игравшим в джин рамми.

— Что ты несешь, Менни? — спросила, опуская газету, третья, обосновавшаяся в кресле возле входа в гостиную.

— Это «Макбет», ты, дремучая женщина. Я объявляю войну!

— Войну? Больше в своей конторе ты ничему не научился, Мафусаил…

— Мало же вы знаете о Библии, мисс Эрудит… Я больше ни минуты не желаю оставаться отрезанным от внешнего мира. Либо одна из вас отвезет меня в город, где я смогу дозвониться президенту этой идиотской телефонной компании, либо я уделаю всю вашу кухню.

— И окажешься в смирительной рубашке, — заметила одна из игравших в карты девиц.

— Погоди, — остановила ее партнерша. — Он может позвонить конгрессмену, а тот нажмет на нужные педали. Мне обязательно надо дозвониться Френку. Он завтра вылетает — я ведь тебе говорила, — а мне не удалось забронировать номер в мотеле, в Кортесе.

— Я — за, — откликнулась сиделка, сидевшая возле гостиной. — Он может позвонить из бакалейной лавки Абрама Хокинса.

— Зная вас как облупленных, мои прелестницы, могу вас заверить, что секс здесь ни при чем. Но мы все же позвоним из конторы Джи-Джи. Я не могу доверять личности по имени Абрам. Наверно, он продавал оружие Аятолле и забыл взять комиссионные… Иду надевать свитер и куртку.

— Я поведу машину, — предложила сиделка возле гостиной, роняя газету рядом с креслом и поднимаясь на ноги. — Надень плащ, Менни. На улице холодно, с гор дует сильный ветер.

Уэйнграсс буркнул какой-то нелестный эпитет, прошел мимо женщины и направился в свою спальню, находившуюся в южном крыле первого этажа. Оказавшись в мощеном мрамором коридоре, вне поля зрения медсестер, он тут же ускорил шаг — ему нужно было достать еще кое-что помимо свитера. В своей просторной комнате, южная стена которой — его собственное усовершенствование — была превращена в раздвижные застекленные панели, выходившие на мощеную камнем террасу, Уэйнграсс поспешно направился к платяному шкафу, прихватив по дороге стул, стоявший у письменного стола. Осторожно, придерживаясь за круглые ручки на дверцах шкафа, он влез на стул, дотянулся до завитушечного верха этого плода творческих мук какого-то мебельного дизайнера и снял коробку из-под обуви. Ступив вновь на пол, он перетащил коробку на кровать, открыл ее и извлек на свет Божий автоматический пистолет тридцать восьмого калибра и три обоймы патронов.

Такая таинственность была необходима: Эван приказал запереть шкаф с охотничьими ружьями, убрать патроны и запретил под каким-либо видом приносить в дом оружие. Причина этого для обоих мужчин была слишком очевидна и болезненна, чтобы обсуждать ее вслух: Кендрик боялся — и, пожалуй, не так уж безосновательно, — что его старый друг покончит с собой, если решит, что рак прогрессирует. А для Эммануэля Уэйнграсса, особенно если учесть его прежнюю бурную карьеру, оказаться без оружия было худшим из проклятий. Джи-Джи Гонсалес помог исправить ситуацию, и за все это время Менни только один раз взялся за пистолет: когда дом облепила туча корреспондентов, обгаживавших все вокруг.

Менни вставил одну обойму, остальные две рассовал по карманам. Стул он отнес обратно к письменному столу, затем подошел к стенному шкафу, снял с полки широкий свитер грубой вязки, надел его и убедился, что тот отлично скрывает все подозрительные выпуклости. А потом он сделал то, чего не делал ни разу с тех пор, как была перестроена для него эта комната, не делал даже во время атак репортеров и съемочных групп с телекамерами. Он проверил замки на раздвижных дверях, пересек комнату, нашел красный выключатель, скрытый за портьерами, и включил систему охранной сигнализации. После этого вышел из спальни, закрыл за собой дверь и присоединился к медсестре в прихожей — она уже держала для него плащ наготове.

— Какой красивый свитер, Менни.

— Куплен на распродаже в лыжном магазинчике в Монте-Карло.

— Неужели нельзя ответить без подколки?

— Кроме шуток, так оно и было.

— Ладно, надевай плащ.

— В этом балахоне я смахиваю на Хасида.

— Да нет, ты не прав, ты выглядишь в нем очень мужественно…

— Ладно, пошли отсюда. — Уэйнграсс шагнул было к двери, затем остановился. — Девушки! — его зычный бас рокотал так, что его услышали и на веранде.

— Да, Менни?

— Что?

— Будьте добры, леди, послушайте, что я вам скажу, а я сейчас говорю вполне серьезно. Мне будет гораздо спокойнее, учитывая, что телефон у нас не работает, если вы включите центральную сигнализацию. Сделайте мне такое одолжение, мои милые. Я знаю, что для вас я всего-навсего выживший из ума старикашка, но мне и в самом деле будет спокойнее, если я буду знать, что вы сделаете это для меня.

— Как мило с вашей стороны…

— Конечно, мы сделаем это, Менни.

«Это мое умение вешать на уши лапшу никогда не подводит», — подумал Уэйнграсс, шагая к двери.

— Ну же, давай быстрее, — бросил он отставшей медсестре, все еще путавшейся в своей теплой куртке. — Я хочу успеть к Джи-Джи до того, как эта телефонная компания закроется на месяц.

Ветры с гор и в самом деле были почти ураганными. Путь от массивной входной двери к СААБ-Турбо Кендрика, стоявшему на полпути вниз по круговой подъездной дороге, они проделали, сгибаясь под порывами ветра. Менни отвернулся вправо, закрывая лицо левой рукой, и… вдруг все — и ветер, и холод — потеряли значение. Вначале он решил, что это просто взметенные ветром листья и тучки пыли обманывают его все еще довольно зоркие глаза. А затем он уже знал: что-то двигалось, кто-то двигался за высокой стриженой изгородью, окаймлявшей дорогу. Одна фигура метнулась направо и нырнула, распластавшись, в кучу взъерошенной ветром листвы… За ней — вторая! Она последовала по пути первой, но продвинулась немного вперед.

— С тобой все в порядке, Менни? — прокричала сиделка, когда они подошли к автомобилю.

— Да это все просто детский сад по сравнению с приморскими Альпами! — заорал в ответ Уэйнграсс. — Залезай в машину. Скорее!

— Ах, как бы мне хотелось когда-нибудь побывать в Альпах!

— Да, мне тоже, — пробормотал Уэйнграсс, залезая в СААБ, правая рука его при этом украдкой нырнула под плащ и свитер за пистолетом. Пока сиделка вставляла ключ и заводила мотор, он извлек оружие и опустил его между дверцей машины и сиденьем. — Когда выедешь на дорогу, поверни налево, — сказал он.

— Нет, Менни, ты ошибся. Самая короткая дорога до Меса Верде — направо.

— Я знаю, моя прелесть, и все же хочу, чтобы ты повернула налево.

— Менни, если ты в твои-то годы хочешь что-нибудь выкинуть, предупреждаю — я рассвирепею!

— Ты просто поверни налево, заедь за поворот, а потом остановись.

— Мистер Уэйнграсс, если вы хоть на одно мгновение вообразили…

— Я выйду из машины, — спокойно прервал ее архитектор. — Мне вовсе не хочется пугать вас, и позже я все объясню, но сейчас вы сделаете все именно так, как я говорю… пожалуйста. Поезжайте.

Изумленная медсестра ничего не поняла из негромкой мягкой речи Менни. Но не понять выражение его глаз было невозможно. Здесь не было ни капли наигранности, ни капли напыщенности, он просто отдал ей приказ.

— Благодарю вас, — продолжал он, когда она проехала между двумя стенами высоченной изгороди и повернула налево. — Теперь вы должны поехать по дороге Манкос в Верде…

— Но это же будет дольше по меньшей мере на десять минут…

— Я знаю, и тем не менее я хочу, чтобы вы сделали именно так. Гоните прямо к Джи-Джи, выжмите из машины все, что можете, скажите ему, пусть вызовет полицию.

— Менни! — воскликнула сиделка, вцепившись в руль.

— Я уверен, что ничего страшного не случилось, — успокаивающе заговорил Уэйнграсс. — Просто, наверно, у кого-то сломалась машина или турист какой-нибудь заблудился. И тем не менее, всегда лучше все проверить, чтобы знать наверняка, не правда ли?

— Я не знаю, что тут правда, но во всяком случае из этой машины я вас не выпущу.

— Да нет, выпустите, — не согласился Менни, небрежно поднимая пистолет, словно для того, чтобы проверить спусковой крючок — никакой угрозы в жестах.

— Господи! — взвизгнула сиделка.

— Я в полной безопасности, моя дорогая, я ведь ужасно осторожен… Здесь остановите, пожалуйста.

Женщина, которая была уже почти на грани истерики, послушно выполнила команду. Ее перепуганные глаза перебегали с оружия на лицо старика.

— Благодарю вас, — сказал Уэйнграсс, открывая дверцу. В салон ворвался громкий вой ветра. — Наверняка я обнаружу, что наш посетитель сидит себе в доме и мирно распивает кофе с девочками, — добавил он, выходя из машины и аккуратно закрывая за собой дверцу. Взвизгнули шины, и СААБ рванулся прочь. «Не страшно, — подумал Менни. — В завываниях ветра все равно не расслышать этот звук, а уж тем более мои шаги».

Стараясь не попасться на глаза тем, кто мог быть на дороге, Уэйнграсс крался по краю леса, и под ноги ему попадались сухие ветки. Он благодарил про себя и темные тучи, мчавшиеся по небу над ним, и свой темный плащ — они делали его почти незаметным. Еще пять минут и несколько ярдов глубже в лес — и Менни уже стоял за большим деревом приблизительно напротив центральной части стены. Он снова прикрыл лицо от ветра и, прищурившись, стал рассматривать противоположную сторону дороги.

Они были там! И они не заблудились. Не зря, как оказалось, тревожили его подозрения. Непрошеные гости не только не заблудились, нет, они ждали — кого-то или чего-то. Двое мужчин, оба в кожаных куртках, присели, притаившись, перед изгородью и о чем-то быстро переговаривались. Мужчина справа все время нетерпеливо поглядывал на часы. Уэйнграссу не требовалось объяснять, что это значит: они кого-то ждали. Неуклюже — возраст его сказывался на теле, но никак не на душе, — Менни опустился на землю и пополз, помогая себе руками и коленями. Он и сам толком не знал, что ищет, но ему непременно надо было это найти, чем бы это ни было.

Это была толстая тяжеленная ветка, совсем недавно сломанная ветром — сок все еще капал со свежего излома. Ветка была длиной примерно дюймов сорок. Уэйнграсс прикинул, что сможет не только поднять ее, но и размахнуться ею. Медленно старик поднялся и направился к тому дереву, где стоял раньше: не больше чем в пятидесяти футах от двух незнакомцев, по диагонали от них через дорогу.

Он вступил в азартную игру, но с другой стороны, — чем, как не игрой, было все, что оставалось ему от жизни? Да и расклад сейчас был гораздо лучше, чем в рулетке или chemin de fer. К тому же и результат будет известен очень скоро. Игрок Эммануэль Уэйнграсс сейчас был готов поставить, и немало поставить, на то, что один из гостей, исходя исключительно из обыкновенного здравого смысла, не уйдет со своего поста. Пожилой архитектор двинулся глубже в лес, выбирая себе позицию так тщательно, как если бы он наносил последние штрихи на кальку для самого важного клиента в своей жизни. Так оно и было. Только этим клиентом был он сам. «Предельно используйте природу и ландшафт» — эта аксиома направляла всю его профессиональную деятельность. Он и сейчас не отступил от нее. Два тополя, примерно в семи футах друг от друга, оба раскидистые, были словно лесные ворота в никуда. Он спрятался за правым стволом, схватил тяжелую ветку и поднял ее над головой. Ветер шумел и завывал в кронах деревьев. Покрывая все звуки леса, Уэйнграсс издал какой-то дикий вопль, в котором человеческого было разве одна треть, а две трети явно звериные, потом вытянул шею и стал наблюдать.

В просветах между листьями и стволами ему были видны два крайне изумленных человека. Оба они поспешно развернулись, не выпрямляясь. Человек справа схватил своего товарища за плечо, видимо, отдавая ему приказ. Так оно и оказалось. Мужчина слева встал на ноги, вытащил из-под куртки пистолет и направился через дорогу, ведущую в Меса Верде.

Все теперь зависело от времени, времени и пути к цели, от коротких таинственных звуков, влекущих жертву в роковой океан зелени так же неотвратимо, как пение сирен влекло к себе Улисса. Еще два раза Уэйнграсс издавал этот фантастический рев. Последний, третий крик был столь отчетлив, что незваный гость, не обращая внимания на ветки, хлеставшие его по лицу — пистолет наготове, ботинки взрывают рыхлую землю — рванулся вперед.

Менни отвел назад толстую увесистую дубину и обрушил ее изо всей силы на голову бегущего человека. Череп треснул, кровь брызнула во все стороны, лицо превратилось в жуткое месиво. Человек был мертв. Совершенно обессиленный, Уэйнграсс вышел из-за дерева и присел возле убитого.

Этот человек был арабом.

Ветры с гор продолжали свой разрушительный набег. Менни вытащил пистолет из еще не остывшей руки трупа и с трудом стал пробираться в сторону дороги. Товарищ убитого бандита являл собой живое воплощение не облагороженной разумом энергии. Он то и дело вертел головой — вглядываясь то в лес, то в дорогу на Меса Верде, то в циферблат часов. Единственное, чего он не сделал, — не извлек оружия, и это подсказало Уэйнграссу еще кое-что. Террорист был либо новичком из добровольцев, либо матерым профессионалом — никаких промежуточных вариантов.

Когда буханье бешено колотившегося сердца стало эхом отдаваться в весьма хрупком каркасе его грудной клетки, Менни дал себе спокойно подышать пару секунд — но только секунд. Подобная возможность может больше не подвернуться. Он двинулся на север, перебегая от одного дерева к другому, пока не оказался в шестнадцати футах от встревоженного человека, глаза которого были устремлены к югу. Снова расчет времени. Уэйнграсс на своей предельной скорости проскочил дорогу и замер, наблюдая. Убийца-любитель был уже на грани апоплексического удара. Дважды он подхватывался, чтобы бежать через дорогу в лес, но на полпути возвращался к изгороди, снова прятался и смотрел на часы. Менни двинулся вперед, сжав пистолет в правой руке. Очутившись в десяти футах от террориста, он подал голос.

— Jezzar! — проревел он, обзывая своего противника мясником на арабском. — Только двинься с места — и ты труп! Fahem?

Темнокожий человек метнулся вперед и перекатился в кусты. Земля полетела в лицо пожилому архитектору. И все же Уэйнграсс успел разглядеть, почему террорист не выхватил оружия — оно лежало на земле рядом с ним, в дюйме от его руки. Менни рухнул влево, прямо на шоссе, а человек схватил пистолет, отпрыгнул назад, вжимаясь в колючую зеленую чащу, и дважды выстрелил — звук был еле слышен. Два тихих, почти заглушенных ветром хлопка — у террориста был пистолет с глушителем. Пули, тем не менее, провизжали достаточно громко. Одна просвистела над Менни, вторая отрикошетила от бетона совсем рядом с его головой. Менни поднял свой пистолет и нажал на спуск; опыт придал руке твердость — здесь его годы пока еще не сказывались. Вскрик противника потонул в вое ветра. Менни увидел, как террорист в кустах повалился лицом вперед, глаза широко раскрыты, ручеек крови струится из простреленного горла. «Торопись, ты, чертов калека! — мысленно заорал Уэйнграсс на себя, пытаясь подняться на ноги. — Они кого-то ждали! Хочешь выступить в роли старого облезлого индюка, попавшего в суп? Отстрелят твою дурацкую голову — и поделом тебе». Менни нагнулся, вытащил из кустов труп, ухватил его за ноги и, гримасничая от боли, — ему понадобилась сейчас каждая капелька силы и воли, что была в нем, — отволок тело через дорогу в лес.

Единственное, чего ему хотелось, это упасть на землю и отдохнуть, дать улечься этому сердечному гулу в груди, глотнуть немного воздуха, но он знал, что ничего этого не может себе позволить. Он должен продолжать, он должен быть готов, более того — ему необходимо захватить кого-нибудь живьем. Эти люди охотились за его сыном! Нужна информация…

Он услышал вдали шум мотора. Затем шум смолк. Менни медленно и осторожно, от дерева к дереву, подобрался к краю леса и огляделся. Со стороны Меса Верде приближалась машина, однако она либо шла с выключенной передачей, либо даже с выключенным мотором, а может быть, просто ветер был слишком силен. Она все-таки двигалась с выключенным мотором, потому что сейчас, по мере того, как машина приближалась к стене высоких стриженых кустов, уже хорошо слышался шорох колес по асфальту. Наконец машина остановилась перед первым въездом на круговую подъездную дорогу. В ней сидели двое. Тот, что был за рулем, невысокий, коренастый, немолодой, но вряд ли много старше сорока, вышел первым и огляделся, явно ожидая, что его встретят или, по меньшей мере, подадут знак. Он, прищурясь, вглядывался в сгущающиеся вечерние сумерки. Так никого и не заметив, он перешел через дорогу к лесу и двинулся вперед. Уэйнграсс засунул за пояс свой пистолет и нагнулся за оружием второго из убийц; к стволу его пистолета был привинчен перфорированный глушитель. Пистолет был слишком велик, чтобы поместиться в кармане, и поэтому, как и араб, Уэйнграсс решил положить его у ног. Затем Менни поднялся и отступил дальше в подлесок. Он проверил обойму пистолета: в ней еще оставалось четыре патрона. Мужчина приближался. Вот он уже прямо напротив Уэйнграсса.

— Йозеф! — ветер вдруг донес до него голос спутника мужчины, сидевшего за рулем, который выскочил из машины и бежал по дороге. Однако быстро бежать ему было трудно — он довольно сильно хромал. Менни был озадачен: Йозеф — еврейское имя, а эти наемники явно не были израильтянами.

— Тихо, мальчик, — резко скомандовал старший на арабском, когда его спутник, запыхавшись, остановился перед ним. — Крикни так еще раз — все равно где — и я отправлю тебя обратно в Бекаа в гробу!

Уэйнграсс наблюдал и слушал разговор этих двоих. Они стояли всего в двадцати футах от него, у края дороги. Старик был потрясен. Только теперь он понял, почему старший использовал арабское слово «walad», что значит «мальчик». Товарищем его действительно был подросток от силы лет шестнадцати-семнадцати.

— Никуда ты меня не отправишь! — сердито огрызнулся паренек. Его речь была с явным дефектом, скорее всего — из-за «заячьей губы». — Я никогда больше не смогу нормально ходить из-за этой свиньи. Если бы не он, я мог бы стать великим мучеником за наше святое дело!

— Ладно, ладно, — отозвался старший араб с еврейским именем. На сей раз в его голосе звучала нотка сочувствия. — Полей шею холодной водой, а то голова взорвется. Ну, что еще?

— Американское радио! Я только что слушал радио и услышал достаточно для того, чтобы… я понял!

— Наши люди возле другого дома?

— Нет, я не об этом. Евреи! Они казнили старика Кури. Они повесили его?

— А чего ты ждал, Аман? Сорок лет назад он все еще работал с немецкими нацистами, которые остались в Северной Африке. Он убивал евреев. Он взрывал кибуцы[9] и даже гостиницу в Хайфе.

— Тогда мы должны убить убийцу и всех стариков Иргуна и Стена! Кури был для нас символом величия…

— Ох, успокойся, мальчик. Те старики больше сражались с англичанами, чем с нами. Ни они, ни Кури не имеют никакого отношения к тому, что мы должны сделать сегодня. Нам нужно преподать урок грязному политикану, который притворялся, что он один из нас. Он прикрывался нашими одеждами и говорил на нашем языке, он предал дружбу, которую мы предложили ему. Сегодня, мальчик! Сосредоточься на том, что нужно сделать сегодня.

— А где остальные? Они же должны были встретить нас на дороге.

— Не знаю. Может быть, они узнали что-то или что-то увидели и пошли в дом. Там включили свет — его видно даже сквозь эти высокие кусты. Каждый из нас подкрадется со своей стороны этого въезда. Иди по траве к окнам. Наши приятели, очевидно, распивают кофе с теми, кто там, в доме, прежде чем перерезать им глотки.

Эммануэль Уэйнграсс поднимал пистолет с глушителем и брал на мушку то одного, то другого террориста. Он хотел захватить обоих живьем, хотя готов был в ярости разнести им головы. Они намеревались убить его сына! Если они уже убили его, то дорого заплатят за это! Его пистолет был нацелен в пах террористов, ствол двигался влево-вправо.

Он выстрелил как раз в тот момент, когда внезапный порыв ветра налетел и понес пыль по дороге. Два раза в мужчину постарше и один раз в паренька. Похоже, ни один из них не понял, что произошло. Мальчишка повалился на землю, вскрикивая и корчась, его взрослый спутник был скроен покрепче. Он поднялся, развернулся туда, откуда стреляли, и рванулся вперед: громоздкое могучее тело чудовища, приведенного в ярость.

— Не подходи ближе, Йозеф, — закричал Менни, цепляясь за дерево; он совершенно выбился из сил, он дошел до предела… — Я не хочу убивать тебя, не вынуждай меня! Ты, носящий еврейское имя, убийца евреев!

— Моя мать! — проревел приближающийся гигант. — Она прокляла вас всех! Вы убийцы моих сородичей! Вы забираете все наше добро, а потом плюете на нас! Да, я наполовину еврей. Кто же были те евреи, что убили моего отца и обрили голову моей матери за то, что она полюбила араба? Я прихвачу тебя с собой в ад!

Уэйнграсс вцепился в ствол дерева, кровь выступила из-под ногтей, вонзившихся в кору, длинный черный плащ вздувался на ветру. Массивная темная фигура вынырнула из черноты леса, огромные руки потянулись к горлу старика.

— Не надо! — вскрикнул Менни, тут же осознав, что у него уже не осталось выбора.

Он нажал на курок — и последняя, остававшаяся в обойме пуля пробила изборожденный морщинами лоб, нависший над ним. Йозеф опрокинулся навзничь, последним, предсмертным жестом все еще бросая вызов врагу. Дрожа и судорожно глотая воздух, Уэйнграсс прислонился к дереву, уставившись на землю, на тело человека, так близко к сердцу принимавшего мелочные территориальные склоки, вот уже столько лет заставлявшие людей убивать друг друга. В эту минуту Эммануэль Уэйнграсс нашел решение, упорно не дававшееся ему с тех самых пор, как он начал думать самостоятельно. Теперь он знал ответ: все безумства человеческой мысли направлялись слепой самодовольной верой. Это она натравливала человека на человека в погоне за недостижимым.

— Йозеф, Йозеф, — кричал мальчик, катаясь по поросли возле дороги. — Где ты? Меня ранили, меня ранили!

«Мальчик еще не знает», — подумал Уэйнграсс. С того места, где, корчась, лежал парнишка, он ничего не мог увидеть, а ветер, налетевший с гор, заглушил звук выстрела. Этот одержимый маленький террорист не понимал, что его товарищ Йозеф мертв и что он один остался в живых. А то, чтобы он остался в живых, стало для Менни главным. Может, удастся обойтись без нового мученика за святое дело, принявшего смерть по собственной воле? Только не здесь, не сейчас. Ему нужны сведения, сведения, которые могут спасти жизнь Эвану Кендрику.

Уэйнграсс бросил на землю пистолет с глушителем и сунул кровоточащие руки в карманы пальто. Из последних сил он оторвался от дерева и направился со всей быстротой, на которую были способны его уставшие ноги, на юг, через лес, без конца спотыкаясь, отводя немощными руками ветви, хлеставшие его по лицу и плечам. Старик поплелся, шатаясь, к дороге и, когда выбрался на нее, увидел вдали автомобиль террористов. Он прошел дальше, чем нужно. Уэйнграсс повернулся и двинулся назад, но, слава тебе Господи, на сей раз по ровной поверхности. Скорее… скорее! Шевели своими чертовыми ходулями! Этот мальчишка не должен двинуться с места, не должен ползти, не должен увидеть! Менни почувствовал, как кровь хлынула к голове, буханье в грудной клетке становилось оглушительным. Но вот, наконец, и юный араб! Он все-таки сдвинулся с места — он полз к лесу. Еще минута — и он увидит своего убитого спутника. Этого нельзя допустить!

— Аман! — закричал Уэйнграсс, с трудом переводя дыхание, вспомнив, что так называл мальчишку этот еврей-полукровка, Йозеф. — Ayn ent? Kaifel ahural? — продолжал Менни на арабском настойчиво взывать к мальчику, спрашивая, где он и все ли с ним в порядке. — Itkallem! — перекрывая ветер, вопил он, приказывая юному террористу отвечать.

— Здесь, здесь! — закричал араб-подросток на своем языке. — Меня ранили! В бедро! Я не могу найти Йозефа! — Паренек перекатился на спину, ожидая увидеть соратника. — Кто вы? — увидев Менни, взвизгнул он, делая отчаянные попытки достать из-под куртки армейского образца пистолет. — Я вас не знаю!

Уэйнграсс ударил ногой по локтю подростка, и когда рука, так и не дотянувшаяся до пистолета, дернулась из-под одежды, наступил на нее, прижав ее к груди мальчишки-араба.

— Тише, ты, маленький глупец! — сказал Менни. Его арабский звучал так, словно саудовский офицер распекает растяпу-новобранца. — Мы прикрывали тебя, чтобы ты не наделал еще больших бед. Конечно, в тебя стреляли, и, надеюсь, ты понимаешь, что тебя только ранили, а не убили — что тоже элементарно можно было сделать!

— Что такое вы говорите?

— А что такое ты делал? — заорал в ответ Менни. — Бегал по дороге, кричал, ползал тут вокруг нашего объекта. Йозеф был прав, тебя следовало отправить назад, в Бекаа.

— Йозеф?.. А где Йозеф?

— Там же, где и остальные — в доме. Пошли, я помогу тебе. Надо вернуться к ним. — Испугавшись, как бы не упасть самому, Уэйнграсс схватился за ветку молодого деревца, пока террорист, опираясь на его руку, поднимался с земли. — Но сначала отдай мне свое оружие!

— Что?

— Они считают, что ты слишком глуп еще, чтобы баловаться с такими игрушками. Они не хотят, чтобы у тебя под рукой было оружие.

— Я не понимаю.

— А тебе и не надо понимать.

Уэйнграсс отвесил озадаченному юному фанатику оплеуху и в то же время правой рукой залез под его куртку, чтобы достать оружие — пистолет двадцать второго калибра.

— Из этого разве только по мухам палить, — буркнул Менни, хватая подростка за руку. — Пошли. Можешь прыгать на одной ноге, если тебе так легче. Там мы тебя подлатаем.

Опускающееся за горизонт солнце закрыли клубящиеся темные тучи — с гор наползала гроза. Совершенно вымотанный старик и раненый подросток были еще на середине дороги, когда вдруг послышался рев двигателя и их ослепили фары мчавшегося к ним с юга, от Меса Верде, автомобиля. Взвизгнули шины, мощная машина пошла юзом, подпрыгнула и затормозила всего в нескольких ярдах от Уэйнграсса и его пленника, кинувшихся к кустам; рука Менни еще крепче вцепилась в куртку араба. В то время как Уэйнграсс, покачиваясь от усталости, сунул руку в карман за своим пистолетом тридцать восьмого калибра, из большого черного седана выскочил человек. Фигура, бросившаяся к ним, казалась старому архитектору просто расплывчатым черным пятном. Он поднял пистолет, готовый в любой миг выстрелить.

— Менни! — завопил Джи-Джи Гонсалес.

Уэйнграсс рухнул на землю, но раненого террориста так и не выпустил.

— Хватай его! — приказал он Джи-Джи. Голос его звучал словно при последнем издыхании. — Не дай ему уйти… руки, руки его держи! Иногда они носят с собой цианид!

Одна из двух медсестер сделала юному арабу укол, после которого он должен был проспать до утра. Огнестрельная рана сильно кровоточила, но была неопасной: пуля прошла сквозь мякоть ноги. Рану промыли, залепили пластырем, и кровотечение прекратилось. Затем Гонсалес перенес парнишку в комнату для гостей, руки и ноги его, во избежание возможных осложнений, привязали к кровати, обнаженное тело прикрыли двумя одеялами.

— Господи, он такой юный, — сказала одна из сиделок, подкладывая подушку под голову араба.

— Он убийца, — ледяным тоном оборвал ее Уэйнграсс, изучая лицо террориста. — Он мог убить вас — и ни на миг не задумался бы о человеческой жизни, которую отнимает — так, как он собирается убивать евреев. Так, как он будет убивать и нас, если позволить ему жить.

— Это отвратительно, мистер Уэйнграсс, — сказала другая медсестра. — Он же еще ребенок.

— Скажите это родителям один Бог знает скольких еврейских детей, которым так и не дали дожить даже до его возраста. — Менни вышел из комнаты, чтобы присоединиться к Гонсалесу, который поторопился загнать свою слишком уж заметную машину в гараж, а теперь вернулся и наливал себе изрядную порцию виски из бутылки, взятой в баре на веранде.

— Угощайся, — буркнул архитектор, выйдя на застекленную террасу и направляясь к своему любимому кожаному креслу. — По твоему примеру, я поставлю это тебе в счет.

— Ты полоумный старикашка! — зарычал Джи-Джи. — Loco![10] Самый настоящий loco, ты это понимаешь? Тебя же могли прикончить! Muerto![11] Tu comprende?[12] Ты же мог довести меня до сердечного припадка.

— Ладно, ладно. Можешь выпить за счет хозяев…

— Loco! — завопил опять Гонсалес, за один присест опустошив свой стакан.

— Ты отстоял свою точку зрения, — согласился Менни. — Выпей еще стаканчик. Я не буду вносить их в счет.

— Сам не знаю, оставаться мне тут или уйти, — пробурчал Гонсалес, наливая себе еще стакан виски.

— Полиция?

— Я же тебе говорил, у кого хватает времени на полицию? И потом, если бы я их вызвал, ну, может быть, они и явились бы этак через месяц!.. Твоя девчонка, сиделка, им сейчас звонит. Остается только надеяться, что ей удастся найти хоть одного из этих лентяев. Иногда приходится звонить аж в Дуранго, чтобы хоть кто-нибудь из них соизволил сюда явиться.

Телефонный аппарат, стоявший на баре, вдруг зазвонил. Правда, звонок был какой-то нетелефонный — противное непрерывное жужжание. Уэйнграсс от неожиданности так подскочил с кресла, что чуть не свалился на пол.

— Хочешь, я возьму трубку? — спросил Гонсалес.

— Нет! — рявкнул Менни, быстро, хотя и несколько шатко, продвигаясь к бару. — Алло? — сказал он, заставляя себя успокоиться.

— Мистер Уэйнграсс?

— Возможно — да, возможно — нет. А кто это?

— Мы подключились к вашей телефонной линии с помощью лазерной связи. Меня зовут Митчел Пэйтон…

— Мне известно о вас, — прервал его Менни. — С моим мальчиком все благополучно?

— Да. Я только что звонил ему на Багамы. С базы Военно-Воздушных сил в Хоумстед послали самолет, чтобы забрать его. Через несколько часов он уже будет в Вашингтоне.

— Задержите его там! Окружите его охраной! Никого к нему не подпускайте!

— Так, значит, у вас все-таки был инцидент? Я чувствую себя таким никчемным, таким некомпетентным. Мне нужно было поставить у вас охрану… Сколько убитых?

— Трое, — сказал Менни.

— Боже мой! Что известно полиции?

— Ничего. Они еще сюда не доехали.

— Ах, так… Послушайте, мистер Уэйнграсс, то, что я сейчас вам скажу, может показаться вам странным, даже ненормальным, но, поверьте мне, я вполне отдаю себе отчет в своих словах. Пока что об этом трагическом происшествии следует умолчать. У нас будет гораздо больше шансов поймать негодяев, если мы сможем избежать паники и запустить в дело наших собственных специалистов. Вы понимаете это, мистер Уэйнграсс?

— Понимаю, и уже все сделал, — ответил старик, в свое время работавший в Моссаде. В его голосе невольно пробились снисходительные нотки. — Полицию встретят у ворот и скажут, что тревога была ложной.

— Я и забыл, — тихо сказал директор Отдела особых проектов. — Вы же были у нас раньше.

— Да, я был у вас, — согласился Менни без комментариев.

— Постойте! — воскликнул Пэйтон. — Вы же сказали, что у вас трое убитых, но вы-то разговариваете сейчас со мной, значит, с вами все в порядке.

— Эти трое были из них, не из нас, господин Некомпетентный из ЦРУ.

— Что?.. Господи Иисусе!

— От него мало толку. Попробуйте обратиться к Аврааму.

— Пожалуйста, объясните все поточнее, мистер Уэйнграсс.

— Мне пришлось их убить. Но четвертый жив, он сейчас под наркозом. Давайте сюда своих специалистов, пока я и его не укокошил.

29

Начальник отделения ЦРУ на Багамах, низенький, загоревший дочерна человек с приплюснутым носом, быстро вырулил от своей конторы, располагавшейся на Квин-стрит, в посольстве. Полиция Нассау послала вооруженный эскорт к отелю на Кейбл-Бич, что на берегу возле Бэй-Роуд. Там четыре офицера в форме поспешно проводили высокого мужчину со светло-каштановыми волосами и потрясающую женщину с кожей оливкового цвета из их номера на седьмом этаже до машины, которая уже ждала их на мгновенно и эффективно очищенной от посторонних подъездной дороге прямо напротив мраморного фойе отеля. Шеф службы безопасности отеля, подвижный шотландец по имени Маклеод, провел их через служебные коридоры, где стояли наготове его самые надежные охранники, к ярко освещенному выходу, перед которым два громадных фонтана посылали в небо россыпи подсвеченных струй. Два помощника Маклеода — огромный добродушный детина с громоподобным смехом и невообразимым именем Вернэл, что означало «весенний», и юная администраторша — вежливо объясняли приезжающим и отъезжающим, что им придется подождать, но совсем недолго. Пока они весьма убедительно растолковывали туристам все это, кортеж из пяти мотоциклистов промчался по погруженной в таинственный мрак территории отеля. Начальник отделения ЦРУ занимался всем лично, много делалось в виде одолжения лично ему.

Он знал по именам абсолютно всех, кого только стоило знать на Багамах. И они знали его. Хотя и не говорили об этом.

Эван и Калехла, скрытые стеной полицейских, сели в правительственную машину. Шеф отделения ЦРУ уже ждал их на переднем сиденьи. Кендрик был не в состоянии поддерживать беседу. Калехла лишь молча сжимала его руку, она слишком хорошо понимала, что он сейчас чувствовал. Он не мог рассуждать, жгучее горе и яростный гнев владели им. При мысли о гибели Каши и Сабри Хасана на глазах у него закипали слезы. Ему не нужно было рассказывать о том, как их изуродовали, он и так слишком зримо мог представить, что с ними сделали. Выступившие было слезы он поспешно, порывисто смахнул стиснутым кулаком. Наступила реакция — она тоже отразилась в его глазах, затаилась где-то в глубине зрачков. Ярость.

— Как вы понимаете, конгрессмен, — говорил начальник отделения, полуобернувшись назад на своем сиденьи возле водителя, — я не знаю, что происходит, но могу сказать вам, что с базы ВВС в Хоумстеде, во Флориде, поднялся самолет, который летит сюда, чтобы забрать вас в Вашингтон. Он должен прибыть через пять-десять минут после нашего приезда в аэропорт.

— Нам это известно, — мягко заметила Калехла.

— Самолет уже должен был быть здесь, но они передали, что в районе Майами отвратительная погода и, кроме того, по тому же маршруту проходят рейсы нескольких коммерческих авиалиний. Должно быть, это означает, что они хотели наилучшим образом обеспечить перелет для вас, сэр… я имею в виду, для вас обоих, конечно.

— Это чрезвычайно любезно с их стороны, — сказала тайный агент из Каира, сжимая руку Эвана, чтобы дать ему понять, что она избавит его от необходимости поддерживать беседу.

— Если вы беспокоитесь, не оставили ли вы что-нибудь в отеле, мы с удовольствием позаботимся…

— Ничего мы не оставили, — произнес Кендрик хриплым шепотом.

— Он хочет сказать, что мы сами обо всем уже позаботились, спасибо, — проговорила Калехла, еще сильнее стискивая руку Эвана и прижимая ее к своему бедру. — Вне всякого сомнения, положение критическое, и конгрессмен сильно озабочен. Можно надеяться, что нас освободят от таможенного досмотра?

— Эта кавалькада направляется к грузовым воротам, — ответил чиновник, быстрым пристальным взглядом окинув Кендрика и отворачиваясь, словно ненамеренно подсмотрел чьи-то личные секреты. Остаток пути они проделали в молчании вплоть до того момента, когда высокие стальные ворота грузового аэропорта распахнулись и вся процессия проследовала по шероховатому покрытию к концу первой взлетно-посадочной полосы. — Ф-106 из Хоумстеда должен быть здесь с минуты на минуту, — сообщил начальник спецслужбы.

— Я выхожу, — Эван потянулся к дверце, но она была заперта.

— Я бы предпочел, чтобы вы остались в машине, конгрессмен Кендрик.

— Дайте мне выйти из этой машины.

— Эван, это его работа, — Калехла мягко, но решительно удерживала руку Кендрика. — Он должен следовать предписаниям.

— Они что, хотят, чтобы я отдал концы от удушья?

— Мне здесь дышится совершенно легко…

— Ты — не я!

— Я знаю, милый. Никто сейчас не может чувствовать то, что чувствуешь ты. — Калехла повернула голову, чтобы взглянуть через заднее стекло, обвела взглядом территорию аэропорта. — Мы абсолютно чисты, — сказала она, поворачиваясь к агенту ЦРУ. — Пусть пройдется. Я буду с ним рядом, да и ваши люди тоже.

— «Чисты»? Так вы наша?

— Да, но вы уже об этом забыли… Этот полет в Вашингтон и без того будет не из приятных.

— Ладно. За нами дело не станет. Того парня, который придумал все эти инструкции, здесь все равно нет. А он сказал всего-навсего: «Не выпускайте его из машины», правда, сказал он это очень громко.

— Эм Джи умеет быть жестким.

— Эм Джи?.. Пошли глотнем свежего воздуха. Водитель, откройте, пожалуйста, дверь.

— Спасибо, — тихо сказал Калехле Эван. — И прости, что…

— Тебе, черт возьми, не за что извиняться. Только смотри не подведи меня и не дай себя застрелить. Мне это испортит весь день… Ох, извини. Сейчас совсем не время для дурацких шуток.

— Постой, — Кендрик начал было открывать дверцу машины, но затем помедлил. Его лицо в полумраке заднего сиденья было всего в нескольких дюймах от ее лица. — Несколько минут назад ты сказала, что никто сейчас не может чувствовать того, что чувствую я. Я согласен. Только при всем при этом я страшно рад, что ты — это ты.

Они шли, неторопливо беседуя, под припустившим вдруг мелким багамским дождиком, обещавшим кончиться так же быстро, как он начался. Агент ЦРУ тактично следовал на некотором расстоянии за ними, по бокам шла охрана, поблескивая пистолетами, вынутыми из кобуры. Неожиданно откуда-то со стороны багажного отделения выскочил маленький черный седан и, взвизгнув мощным мотором, помчался к ним через поле. Охранники кучей навалились на Эвана и Калехлу, толкая их на землю. Агент ЦРУ бросился на Кендрика, прикрывая его собой и одновременно притягивая к себе Рашад.

Паника улеглась так же быстро, как и началась. Послышались быстрые гудки сирены — автомобиль оказался машиной аэропорта. Командир мотоциклистов сунул оружие в кобуру и подошел к человеку в форме, выбравшемуся из маленького седана. Они о чем-то тихо переговорили, и полицейский вернулся к ошеломленным американцам, поднимавшимся с земли.

— Вашего друга срочно требуют к телефону, сэр, — сказал он начальнику отделения ЦРУ.

— Переключите их сюда.

— У нас нет таких технических возможностей.

— Мне нужна причина поубедительней.

— Мне было приказано передать вам буквы: Эм Джи.

— Это другое дело, — отозвалась Калехла. — Я пойду с ним.

— Эй-эй, погодите, — остановил ее агент ЦРУ. — Вы же знаете правила не хуже меня. Одного охранять гораздо легче, чем двоих. Пойду я и возьму с собой четырех людей. Вы останетесь здесь с остальными и прикроете наши тылы, идет?

Телефон находился на стене склада, из которого удалили всех служащих. Сюда переключили линию, и первые же слова, которые Кендрик услышал от Митчела Пэйтона, заставили напрячься каждый мускул его тела.

— Вы должны узнать худшее. На Меса Верде было нападение.

— О Господи!

— С Эммануэлем Уэйнграссом все в порядке. С ним все в порядке, Эван.

— Ему сделали что-нибудь? Ранили?

— Нет. Честно говоря, это он ранил и убивал. Но один из террористов все еще жив.

— Мне он нужен! — заорал Кендрик.

— Нам тоже. Наши люди на пути туда.

— Меса Верде была ответом террористов на Фейрфакс, не так ли?

— Несомненно. Но сейчас это еще и наша единственная надежда выследить остальных. Выживший расскажет нам все, что знает.

— Смотрите, чтобы он был жив.

— Ваш друг Уэйнграсс проследил за этим.

— Обыщите, нет ли у него цианистого калия.

— Уже сделано.

— Нельзя оставлять его одного ни на минуту!

— Мы это знаем.

— Конечно, знаете, — сказал Эван, закрывая глаза; лицо его было мокрым от пота и дождя. — Я сейчас плохо соображаю… Как Менни все это перенес?

— Он весьма уверен в себе, если уж говорить начистоту.

— Это первое приятное известие, которое я от вас услышал.

— Для человека в его возрасте он вел себя просто потрясающе.

— Он всегда был потрясающим — в любом возрасте. Мне нужно попасть туда. Забудьте о Вашингтоне. Пусть меня отвезут прямо в Колорадо.

— Я предполагал, что вы попросите об этом…

— Это не просьба, Митч, это требование!

— Конечно. Именно по этой причине задержался вылет вашего самолета. ВВС сейчас освобождают полетный план, чтобы вы могли пройти над коммерческими авиалиниями. Вы будете дома меньше чем за три часа. И запомните: никому не говорите о Фейрфаксе. Уэйнграсс уже уладил все в Меса Верде.

— Как?

— Пусть он сам вам расскажет.

— Вы в самом деле верите, что вам удастся замолчать все это?

— Если понадобится, я сам пойду к президенту, а на данном этапе я не вижу другого выхода из положения.

— И как вы собираетесь к нему пробиться?

— Я работаю над этим. У меня есть приятель, с которым я вместе учился много лет тому назад, когда еще намеревался стать историком. Мы встречались мельком и позже. Он весьма влиятельный человек. Я думаю, вам знакомо его имя — это Уинтерс, Сэмюэль Уинтерс.

— Уинтерс? Да это же тот самый, который посоветовал Дженнингсу вручить мне медаль.

— Я помню об этом. Вот почему я и подумал о нем. Удачного вам полета, и передайте привет моей племяннице.

Кендрик подошел к двери склада, где стоял его полицейский эскорт — двое внутри, двое снаружи, оружие перед собой наготове. Даже начальник отделения ЦРУ, которого в сумерках можно было принять за уроженца Багамских островов, был вооружен небольшим пистолетом.

— Вы, ребята, всегда таскаете с собой эти штучки? — спросил Эван без особого интереса.

— Спросите свою приятельницу, — отозвался разведчик, жестом приглашая Кендрика войти.

— Вы шутите. И у нее?

— Спросите ее.

— Как же ей удалось сесть на самолет в Штатах? Детекторы металла, да и тут таможня?

— Один из наших секретов. Впрочем, не самый большой. Дежурный возле детектора или таможенник просто случайно подходит, когда мы на очереди, и детектор отключается на пару секунд. А что касается таможни, то инспектор предупрежден, чего ему не следует видеть.

— Это довольно рискованно, — заметил Кендрик.

— Только не в таких уголках. Таможенники не только работают на нас — они находятся в нашем подчинении. — Начальник отделения ЦРУ сел рядом с Эваном на заднее сиденье маленького седана, водитель нажал на газ, и машина помчалась к взлетной полосе.

Огромный продолговатый военный самолет, известный как «Ф-106 Дельта Дарт», наконец приземлился. Его моторы еще замирали на басовой ревущей ноте, а Калехла уже стояла у покатых металлических ступенек трапа, беседуя с военным летчиком. Только подойдя к ним совсем близко, Кендрик узнал тип самолета, которым ему предстояло лететь, и нельзя сказать, что он при этом очень обрадовался. Самолет точь-в-точь походил на тот, что год назад вез его в Сардинию, первую остановку на пути в Маскат. Эван повернулся к разведчику, шагавшему рядом с ним, и протянул руку.

— Спасибо за все, — сказал он. — Сожалею, но сегодня меня вряд ли можно было назвать приятным собеседником.

— Даже если бы вы плюнули мне в лицо, я все равно был бы горд одной встречей с вами, конгрессмен.

— Я… я ценю это… Как ваше имя?

— Зовите меня Джо, сэр.

«Зовите меня Джо». Парня на таком же самолете год назад тоже звали Джо. Неужели и его в будущем тоже ждет новый Оман, новый Бахрейн?

— Спасибо, Джо.

— Мы еще не покончили со всеми формальностями, мистер Кендрик. Один из этих парней из ВВС, по чину явно не меньше полковника, должен подписать бумагу.

Тот, кто подписал эту бумагу, не был полковником. Он был бригадным генералом, и он был чернокожим.

— Со встречей, доктор Аксельрод, — сказал пилот Ф-106. — Похоже, я стал вашим личным извозчиком. — Верзила протянул руку.

— Здравствуйте, генерал.

— Давайте сразу поставим точки над «i», конгрессмен. Я с вами спорил в прошлый раз, вы признали мою правоту и хорошо сделали. А сейчас, скажу вам честно, если меня переведут в Колорадо, я буду голосовать за вас обеими руками — не считайте это идиоматическим оборотом.

— Благодарю вас, генерал, — ответил Эван, пытаясь улыбнуться. — Хотя я думаю, мне больше не понадобятся избирательские голоса.

— Это было бы черт знает каким позором. Я наблюдал за вами, слушал, как вы разговариваете. У вас хороший размах крыльев, а уж в этом-то я знаю толк.

— Что случилось? — спросила Калехла, когда они наконец взошли на борт самолета и уселись. — Почему звонил Эм Джи?

Когда Эван начал рассказывать ей, у него тряслись руки, да и голос вздрагивал от тяжести того, что только что свалилось на него: насилие, смерть, угроза, нависшая над Эммануэлем Уэйнграссом. В его глазах, в торопливых объяснениях проскальзывало мучительное осознание собственной беспомощности.

— Боже мой, должно же это когда-нибудь кончиться! Иначе я стану убийцей всех, кого люблю!

Калехла снова сжала его руку, напоминая, что она здесь, рядом с ним. Как еще могла она бороться против боли, пронизывавшей его сейчас? Все это было слишком свежим, слишком личным.

Через тридцать минут полета Эван дернулся, вскочил со своего кресла и побежал по проходу к туалету. Его рвало. Все, что он ел за последние двенадцать часов, было извергнуто наружу. Калехла бросилась за ним, распахнула узкую дверь, гладила его лоб, поддерживала голову, уговаривала не сопротивляться тошноте.

— Ради бога, — кашлял Кендрик. — Умоляю, уйди!

— Почему? Потому что ты не такой, как все мы? Что тебе больно, а ты не кричишь? Что ты держишь все это в себе до тех пор, пока оно не находит другой выход?

— Мне не нужна жалость…

— А тебя никто и не жалеет. Ты взрослый человек, который перенес уже одну ужасную потерю и которому грозила еще большая — самая ужасная для тебя. Надеюсь, ты знаешь, что я твой друг, Эван. И как твой друг я не жалею тебя, так как слишком уважаю тебя для этого; но я и вправду переживаю вместе с тобой.

Кендрик поднялся на ноги, рванул рулон с бумажными салфетками. Он был бледен и слаб.

— Ты знаешь, как сделать так, чтобы любой почувствовал себя человеком, — виновато пробормотал он.

— Умойся и причеши волосы. — Рашад выскользнула из тесной кабинки и, проходя мимо двоих ошарашенных членов команды, заметила, не поднимая глаз: — Вот болван, наелся какой-то испорченной рыбы.

Прошел час. Стюарды принесли напитки, за ними последовал обед из микроволновой печи. Агент из Каира уплетала за обе щеки, конгрессмен же едва прикоснулся к еде.

— Тебе нужно поесть, друг мой, — настаивала Калехла. — То, что нам подают на коммерческих линиях, просто черт знает что по сравнению с этим.

— Я рад, что ты довольна.

— А ты? Ты просто перекатываешь во рту один и тот же кусок, а не ешь.

— Я выпью еще.

Они резко подняли головы, когда сквозь гул моторов до них долетел пронзительный звонок с пульта управления. Эван тут же вспомнил, что так же звучал этот звонок год назад, а потом его вызвали в кабину пилотов. Сейчас же сержант, который ответил на звонок с пульта радиосвязи, вернулся и наклонился к Калехле:

— Вас вызывают по радиотелефону, мисс.

— Спасибо, — Рашад повернулась и заметила напряженное выражение лица Кендрика. — Успокойся, если бы было что-нибудь важное, они бы спросили тебя.

Она направилась вперед по проходу. Самолет немного покачивало, и, чтобы не упасть, Рашад хваталась за спинки кресел, которых здесь было не так уж много. Наконец она добралась до пульта и сиденья перед ним. Один из членов экипажа передал ей телефон: провод вполне позволял это. Калехла устроилась поудобнее на сиденьи, положила ногу на ногу и лишь тогда заговорила:

— Это Карандаш-два, Багамы. С кем я разговариваю?

— Нам нужно избавиться от этой ерунды когда-нибудь, — буркнул Митчел Пэйтон.

— Но оно же срабатывает, Эм Джи. А если бы я сказала «Банан», что бы вы ответили?

— Я бы позвонил вашему папе и пожаловался, что вы плохо себя ведете.

— Ладно, это не считается — мы слишком хорошо знаем друг друга… Что случилось?

— Мне не хочется говорить с Эваном, он слишком взволнован, чтобы соображать как следует. Так что придется тебе.

— Я попытаюсь. В чем проблема?

— Мне нужна информация, которую ты получила от парня, на встречу с которым ходила в Нассау — ты ведь уверена, что он надежен?

— Во всяком случае, если он не очень надежен, то надежна его информация. Он не сумел бы притворяться, если бы даже вздумал врать ради денег. Этот человек живет от запоя до запоя за счет того, что осталось от его мозгов, которые были в свое время первоклассными, пока не потонули в джине. Эван показал ему две тысячи наличными, и, поверьте мне, он бы выдал за них даже все секреты наркобизнеса.

— Ты хорошо помнишь, что он сказал о некой женщине Ардис Монтре?

— Конечно. Он заявил, что висит на хвосте у этой денежной шлюхи, как он ее называл, потому что за ней должок, и в один прекрасный день он намеревается его потребовать.

— Я имею в виду ее семейное положение.

— Конечно, помню. Но я ведь слышала, что Эван уже сказал вам это по телефону.

— Скажи мне сама. Тут не должно быть места для ошибок.

— Ладно. Она развелась с Фрэзьер-Пайком, банкиром, и вышла за богатого калифорнийца из Сан-Франциско по имени Фон Линдеманн.

— Он точно указал Сан-Франциско?

— Да нет, вообще-то. Он сказал: «Сан-Франциско или Лос-Анджелес», по-моему. Но он твердо был уверен, что это в Калифорнии. Он считал, что это важно. Ее муж из Калифорнии и невероятно богат.

— А имя? Пожалуйста, постарайся вспомнить точно. Ты уверена, что это Фон Линдеманн?

— Ну… пожалуй. Правда, мы встречались с ним в тесном кабачке в Джанкану, и ансамбль там состоял, кажется, из одних ударных… Да, это было то самое имя. Или что-то очень похожее на него.

— Эврика! — воскликнул Пэйтон. — Да уж, действительно «похожее», моя милая. Она вышла замуж за человека по имени Ванфландерен, Эндрю Ванфландерен из Палм-Спрингс.

— Ну так я должна сказать спасибо его заплетающемуся от джина языку.

— Бог с ним, с джином, секретный агент Рашад. Эндрю Ванфландерен — один из самых щедрых жертвователей Лэнгфорда Дженнингса, это источник золота для казны президента.

— Интересно.

— О, это более чем интересно. Ардисольда Войак Монтре Фрэзьер-Пайк Ванфландерен, несомненно одаренный и безусловно талантливый администратор, в данный момент командует штатом вице-президента Орсона Болингера. Ситуация требует внеслужебного и, тем не менее, вполне официального визита туда одного из наших специалистов по Среднему Востоку, а ты будешь к юго-западу от Колорадо всего через какой-нибудь час. Я выбираю тебя.

— О Господи, Эм Джи, на каких основаниях?

— Предполагалось, что Болингеру угрожают, и к нему приставили группу фэбээровцев. Об этом молчали — слишком уж упорно молчали, на мой взгляд, — а теперь фэбээровцев внезапно отозвали и объявили, что угроза миновала…

— Что совпадает с атаками на Фейрфакс и Меса Верде? — резко перебила его Калехла.

— Это звучит дико, я знаю, но от этого никуда не денешься. Назови это, если хочешь, нюхом старого профессионала, но я чую в ветре из Сан-Диего вонь от каких-то любительских пакостей.

— И в этом замешано Бюро? — спросила изумленная Рашад.

— Нет… его используют. Я работаю сейчас над межведомственным опросом. Я намерен поговорить с каждым членом группы.

— Но вы все еще мне не ответили. Что за причина, по которой я должна ехать в Сан-Диего? Мы же не занимаемся внутренними делами.

— Та же самая, что стоит и за моим опрашиванием группы из ФБР. Учитывая угрозы в адрес Болингера, мы не отбрасываем возможность того, что здесь могут быть замешаны террористы. И думаю, не последнюю роль во всем этом играет блондин с европейским акцентом.

Разговаривая, Калехла обводила взглядом салон. Двое сопровождающих в креслах негромко переговаривались друг с другом, Эван невидящим взглядом уставился в иллюминатор.

— Я, конечно, выполню твой приказ, но, мягко говоря, ты мне весьма усложняешь жизнь. У моего младенца, видимо, была связь с этой Ванфландерен; меня-то это не волнует, но это волнует его.

— А с какой стати? По-моему, у него весьма странные представления о морали. Это же все было сто лет назад.

— Ты не понял, Эм Джи. Секс не мораль. Его обвели вокруг пальца, соблазнили, чуть-чуть не сделали мошенником в международном масштабе — и он не может забыть этого и, вероятно, простить себя.

— В таком случае, я могу снять с тебя это бремя. На данном этапе Кендрик ничего не должен знать о Сан-Диего. В его-то состоянии один Бог знает, что он натворит, если у него проскользнет хоть одна мысль о возможности подобной связи, а нам еще только шальной пальбы не хватало. Придумай что-нибудь о срочной командировке, только будь убедительной. Я хочу, чтобы ты прощупала эту весьма загадочную даму, изобразив из себя радикала. К утру я приготовлю тебе сценарий.

— Я займусь этим.

— Надеюсь, ты привезла из Каира эти твои дутые удостоверения.

— Конечно.

— Они могут тебе понадобиться. Мы ходим по очень тонкому льду. Между прочим, оказалось, никто из наших людей не знает тебя и ты их не знаешь. Если я что-нибудь раскопаю, то как-нибудь передам это через Уэйнграсса в Колорадо… Запомни — по очень тонкому льду.

— Даже Эван это понимает.

— Можно спросить, как складываются ваши с ним отношения? Предупреждаю тебя, я почему-то очень привязан к этому парню.

— Скажем, так: на Кейбл-Бич у нас был прелестный номер с двумя отдельными спальнями, и прошлой ночью я слышала, как он слонялся взад-вперед по гостиной перед дверью моей спальни почти до самого утра. Я уж, черт возьми, была сама готова выйти и приказать ему зайти.

— А что же ты не вышла?

— Потому что все у нас и без того настолько запутано, он живет среди всего этого, как в бесконечном тяжелом сне, и погружается в него все глубже. А теперь, этой ночью, все стало просто ужасным. Я думаю, ни одному из нас не справиться еще и с личными осложнениями.

— Слава Богу, мы на зашифрованной волне. Поступайте, как подсказывает вам сердце, секретный агент Рашад… Я позвоню тебе утром, чтобы дать инструкции. Доброй охоты, дорогая племянница.

Калехла вернулась к своему креслу и тревожному взгляду Эвана.

— Звонил начальник отделения из Каира. Двое наших контактеров исчезли в районе Сиди Баррани — это в связи с Ливией, — сказала она, застегивая пояс. — Я объяснила ему, что и кого искать… Как ты?

— Нормально, — отозвался Эван, изучая ее лицо.

— Досточтимые наши пассажиры и не слишком завалящая команда, — донесся из переговорного устройства громовой бас генерала. — Похоже, нам суждено повторяться, доктор Аксельрод. Вы помните «южный остров»? — Летчик продолжал говорить и объяснил, что во избежание волнений и огласки, неизбежных, если птичка ВВС заглянет в такие аэропорты, как Дуранго или Кортес, они получили указания следовать прямо в Меса Верде. — Официально посадочная полоса там была признана удовлетворительной, — проворчал генерал, — но наше соприкосновение с ней может быть весьма жестким, поэтому, по моей команде, пристегнитесь потуже. Мы начинаем спуск с заоблачных высей, прибытие примерно через сорок пять минут — если только я вовремя разгляжу эту чертову дыру… Вы запомнили, доктор?

Как и предсказывал генерал (правда, его предсказание оказалось довольно мягким по сравнению с действительностью), при посадке самолет сильно встряхнуло. Фюзеляж вибрировал. Оказавшись на твердой земле, они обменялись благодарностями, и бригадный генерал доставил свой специальный груз в объятия офицера Центрального разведывательного управления. Калехла и Эван были тут же приглашены в пуленепробиваемый седан, приехавший за ними из Денвера. Эскорт мотоциклистов состоял из шести вооруженных полицейских. Создавалось впечатление, что все вдруг забыли, зачем из начальственного кабинета поступило указание отправиться в затерянный в глуши возле национального парка Меса Верде «аэропорт для миллионеров».

— Позвольте ввести вас в курс дела, конгрессмен, — сказал агент, сидевший, как и его коллега с Багам, на переднем сиденьи рядом с водителем. — Здесь пятеро наших людей, но двое полетят обратно в Виргинию с задержанным и телами троих убитых… Я говорю так открыто, поскольку мне сообщили, что можно не стесняться присутствия леди, так как вы представитель правительства, мисс.

— Спасибо за доверие, — откликнулась агент для спецзаданий.

— Не за что, мэм… Мы собрали полдюжины лесных патрулей из парка на эту ночь (досье каждого изучено — все ветераны), чтобы охранять ваш дом и окрестности. Завтра прибудет подразделение из Лэнгли, они сменят лесников.

— Господи, а что если случится еще один Фейрфакс? — прошептал Эван.

Калехла, закашлявшись, ткнула Кендрика локтем в бок.

— Простите, что вы сказали?

— Ничего, ничего. Извините. Продолжайте.

— Еще несколько моментов… Скажу вам честно: этот старикашка-еврей достоин занять место в чьей-нибудь галерее славы, если только его не засадят за решетку… Однако вы оба должны знать факты, расклад. Уэйнграсс расправился с ними прежде, чем мы успели туда добраться. Ну, скажу я вам, он и стрелок!

— Да уж, — хмыкнул Кендрик. — Так каковы же факты?

— Медсестры толком ничего не знают; они думают, что там был только один террорист, и к тому же — накурившийся фанатик. Три тела лежали в лесу, пока не уехала полиция, а потом ваш мексиканский друг Гонсалес перетащил их назад в гараж и ухитрился это сделать так, что медсестры ничего не заметили. Они были с другой стороны дома, на веранде, с Менни… Господи Иисусе, как это он довел меня до того, чтобы я называл его Менни? Ладно, в общем, Гонсалес запер дверь гаража и уехал в свой ресторан. Мистер Уэйнграсс заверил нас, что он будет молчать.

— Мистер Уэйнграсс умеет держать свое слово, — сказал Эван.

— Мне не очень нравится такая ситуация, но, полагаю, вы трое знаете друг друга достаточно давно.

— Достаточно давно, — подтвердил Кендрик.

— И, стало быть, конгрессмену не стоит ни с кем обсуждать нанесенный ущерб, — вмешалась Калехла. — Вы это хотите сказать?

— Именно это я и хочу сказать. Никто не должен узнать об этом, мистер Кендрик, таков приказ вышестоящих из Лэнгли. Что касается нашего пребывания здесь, то все мы просто государственные чиновники, никаких ЦРУ, никаких ФБР, мы не предъявляем никаких удостоверений, никто у нас их и не спрашивает. Они все слишком боятся всяких осложнений, почти неизбежных в таких случаях. Самолет отправится сегодня примерно через три часа. Арестованного и его мертвых приятелей отвезут в Виргинию. Живой отправится в тюремную клинику, мертвые — в прозекторскую. Менни сказал — извините, — мистер Уэйнграсс сказал, что я должен все это вам объяснить.

— Вы объяснили.

— Благодарю вас, сэр. Черт, ну и Менни! А знаете, он пнул меня в живот, когда я сказал ему, что принимаю это дело. В самом прямом смысле — заехал мне кулаком по печени!

— Вполне в его духе, — заметил Кендрик, всматриваясь в дорогу через тонированное стекло. Они были всего в десяти милях от дома, от Менни.

Они обнялись на пороге. Объятия Эвана были гораздо крепче объятий старика. Затем Уэйнграсс шутливо хлопнул сына по затылку и проворчал:

— Так и не научился у своих родителей хорошим манерам! Позади тебя стоит леди, с которой я уже давно хотел познакомиться.

— Ах, простите, — буркнул Эван, попятившись. — Менни, это Калехла… Калехла Рашад.

Старик Уэйнграсс шагнул вперед, взял руку Калехлы в свои руки.

— Вы и я, мы оба из несчастных земель. Вы — арабка, а я — еврей, но в этом доме все различия, все предубеждения исчезают. И я должен признаться, что очень вас люблю за то, что вы принесли столько счастья моему сыну.

— О Господи, вы и в самом деле чудо.

— Да, — скромно согласился Менни.

— Я тоже люблю вас за все, что вы значите для Эвана. — Калехла обвила руками шею немощного архитектора и прижалась лицом к его щеке. — Мне кажется, я знала вас всю жизнь.

— Иногда я произвожу на людей такое впечатление. А иногда — совсем наоборот, некоторым кажется, будто их жизнь вдруг ломается от этой встречи.

— Моя не ломается, — сказала Калехла, разжимая объятия, но все еще держась за его плечи. — Я встретилась с легендой, и она оказалась потрясающим человеком, — прибавила она, тепло улыбаясь.

— Не распространяйте подобную информацию, мисс Тайный Секретный Агент, вы подорвете мой престиж. — Уэйнграсс зашел в холл, огляделся вокруг, заглянул под арку. — Прекрасно, девушки на веранде, и это дает нам возможность еще несколько минут побыть наедине.

— Этот парень из ЦРУ просветил нас… ну, тот, который приехал в аэропорт встретить нас, — сказал Кендрик.

— Ах, ты имеешь в виду Джо-Джо?

— Их всех зовут Джо, Джон, Джим — ты заметил? Никаких Ирвинов или Мильтонов… Пэйтон сказал мне, что ты знаешь про Хасанов.

— Конечно, он знает, — прервала Эвана Калехла, машинально потянувшись к его руке и сжав ее. Менни явно заметил этот жест и был растроган. — Это ужасно.

— Все ужасно, мое милое дитя. Живые существа, убивающие себе подобных! Каши и Сабри, они так тепло отзывались о вас, Эдриен Калехла Рашад. И, я думаю, не нужно говорить, как они любили моего сына… Так что будем печалиться каждый про себя, вспоминая, что они значили для нас.

— Менни, — вмешался Кендрик. — Мне нужно позаботиться о…

— Я уже позаботился об этом. Состоится очень скромный исламский обряд отпевания, затем их останки будут отправлены самолетом в Дубай для захоронения в Эш-Шарига. Гробы, конечно, будут запаяны.

— Мистер Уэйнграсс…

— Ах, черт! А вот об этом мне надо было сказать в первую очередь… Если вы будете называть меня «мистером», я вас перестану любить.

— Хорошо… Менни. Эм Джи ничего толком не объяснил. Эм Джи — это Пэйтон.

— Знаю, знаю, — перебил ее Менни. — Я сказал, что если бы ему удалось заставить их починить мой телефон, мы могли бы более душевно общаться. Думаю, он там кого-то пристрелил, и после этого телефон заработал. Теперь мы друг с другом на ты, он зовет меня Эммануэль, я его — Митчел, и он трезвонит день и ночь. Прошу прощения, вы что-то хотели спросить?

— Каково мое прикрытие здесь? Я чувствую себя полной идиоткой, ведь я ничего не знаю. Агент в машине сказал, что я представитель, но представитель чего? Кто я для этих людей?

— Митчел предложил вам назваться представителем Госдепартамента, сопровождающим конгрессмена.

— Госдепартамента?!

— Вероятно, он хочет свалить все на кого-нибудь, если вдруг дела пойдут плохо, — предположил Уэйнграсс.

— Да нет, он не из таких, — решительно возразила Калехла. — О, дошло. Если мне придется давать указания, у меня будет необходимый для этого авторитет.

— Но ведь тебе нужно иметь удостоверение Госдепартамента, если кому-нибудь придет в голову его спросить? — заметил Эван.

— Ну… да.

— Ты хочешь сказать, что у тебя оно есть?

— Ну, что-то вроде этого.

— Это же противозаконно…

— Мы меняем шляпы в зависимости от времени и погоды, Эван.

— И оружие у тебя есть. Этот индеец паути, он же шеф ЦРУ на Багамах, сказал мне об этом.

— Ему не следовало этого говорить.

— А вы случаем не работаете на Моссад, а? — поинтересовался Уэйнграсс, ухмыляясь.

— Нет, но вы — работаете… работали. Как и некоторые из моих лучших друзей.

— Вы попали в хорошие руки, детка. Еще о деле. Митчел хочет, чтобы Эван взглянул на местный товар — на того, что в спальне; и на тела — они под простынями в гараже. Ночью они отбывают воздушным экспрессом.

— И сиделки не подозревают, что они там? — тон Кендрика был откровенно недоверчивым.

— Ваш друг Пэйтон был непоколебим — просто одержим, если выражаться точнее. «Скрытность, скрытность» — он только это и твердил.

— А как вы собираетесь протащить их мимо лесных патрулей? — спросила Калехла.

— Из Дуранго вызвали фургон. Его должны оставить в аэропорту. Там кто-нибудь заберет его и приведет сюда. Потом он заедет в гараж и таким образом спрячется от любопытных глаз. Всю эту операцию будут контролировать люди Пэйтона. Похоже, они знают свое дело.

— Знают, — мягко подтвердила Калехла. — А девушек уже кто-нибудь инструктировал, что они должны говорить, вернее, чего не должны? Впрочем, как бы там ни было, я соберу их, пока вы с Эваном будете заниматься своими неприглядными делишками, и поддержу ваш авторитет — все будет очень официально. Эм Джи прав. Мне лучше всего изображать представителя Госдепартамента.

— Но почему? — спросил Эван. — Мне просто любопытно.

— Чтобы не вмешивать сюда ЦРУ. Наши полномочия на внутренние дела других стран не распространяются. Одна из них может вдруг вспомнить об этом, и одному Богу известно, что она вообразит себе. Чем проще, тем лучше.

— Очень проф, — одобрительно заметил Уэйнграсс. — Как мне вас представить?

— Просто как некую мисс Эдриен из Госдепартамента. Как вы насчет того, чтобы приврать?

— Это нужно обдумать, — объявил Менни, нахмурив лоб. — Как-то я уже, кажется, имел подобный опыт. В июле тридцать седьмого, если не ошибаюсь… Пошли.

Схватив Эвана за локоть и Калехлу за руку, Уэйнграсс протолкнул их через каменную арку в гостиную, на ходу взывая к трем сиделкам на крытой веранде:

— Да узрите ныне, мои драгоценные страшилища, истинного чародея! Отплатите благодарностью человеку, который оплачивает ваши сексуальные похождения и обильные возлияния мускателя.

— Менни!

— Эти дамы меня обожают, — понизил голос Уэйнграсс. — Они бросают жребий, чтобы без драки решить, кто из них удостоится чести разделить со мной ложе.

— Ради всего святого!..

— Успокойтесь, милая. Он и в самом деле чудо, — засмеялась Калехла.

— Он сломал ногу, выпрыгивая, как и мы, из грузовика на Джейбель Шеме, — сказал Кендрик, разглядывая привязанного к кровати юношу, который все еще не приходил в себя. — Это всего лишь наивный ребенок.

— Но вы точно его узнали? — спросил сотрудник ЦРУ, стоявший рядом с Уэйнграссом. — Вы не сомневаетесь, что именно он был с вами в Омане?

— Нисколько. Я его никогда не забуду. В нем такое пламя бушует, какое вы едва ли встретите в здешних подростках… разве что среди шпаны в городских трущобах.

— Давайте выйдем через черный ход и пройдем в гараж.

— Это Йозеф, — сказал Эван, закрывая глаза. — Его мать была еврейкой… Несколько часов он был мне другом. Он защищал меня…

— Прекрати! — закричал Менни. — Он пришел сюда, чтобы убить тебя.

— Убить, конечно. А почему бы и нет? Я притворялся, что я один из них, из тех, кто посвятил себя этому чертовому святому делу… Они обрили голову его матери. Ты хоть можешь представить себе, что это такое?

— Он кричал мне об этом, когда пытался убить меня, — просто сказал Уэйнграсс. — Я не хотел убивать его, если это для тебя имеет значение. Я намеревался взять живьем всех, кого смогу.

— Зная Йозефа, могу догадаться, что у тебя не было выбора.

— Не было.

— А эти двое, — вмешался выведенный из терпения офицер ЦРУ. — Вы узнаете кого-нибудь из них?

— Да. Но я не знаю, как их звали. У того, что справа, были вечно грязные штаны, у второго — длинные спутанные волосы и взгляд такой, словно он не от мира сего — я думал, он впадает в транс. Вот и все, что я могу о них рассказать.

— Все, что нам нужно, вы уже рассказали. Все эти люди, которых вы опознали, были с вами в Омане.

— Да, я знаю их всех… Они жаждали отомстить, и будь я одним из них, я не уверен, что повел бы себя по-другому.

— Вы не террорист, конгрессмен.

— А что отличает террориста от «борца за свободу»?

— Прежде всего, сэр, террористы имеют обыкновение убивать ни в чем не повинных людей. Мужчин, женщин, детей с ранцами за плечами, служащих, которые просто выполняли свою работу. Короче, всех, кто подвернется под руку. Делали ли подобное вы, сэр?

Кендрик дернулся, вспомнив Фейрфакс и Хасанов.

— Прошу прощения за глупую, напыщенную фразу. Я очень сожалею…

— Да бросьте вы, — пожал плечами цээрушник, гася вспыхнувшую было злость. — Все мы измотаны до предела, и вообще у нас любят вешать на всех эти чертовы ярлыки.

Они вернулись в дом, где Калехла разговаривала на веранде с медсестрами. Что бы там она им ни говорила, ей удалось полностью завладеть их вниманием. Они совершенно неподвижно сидели в своих креслах, пожирая глазами представителя Госдепартамента. Эван и Менни вошли и, стараясь поменьше шуметь, направились к бару, а сотрудник ЦРУ отправился проверить, как себя чувствует его коллега и арестованный.

— Я объяснила ситуацию, конгрессмен Кендрик, — заговорила Калехла официальным тоном. — Конечно, настолько, насколько мне это было позволено, и эти леди согласились помочь нам. К одной из них завтра приезжает посетитель, но она позвонит и скажет ему, что визит придется отложить, так как состояние больного ухудшилось и ей придется все время проводить на дежурстве.

— Спасибо большое, — буркнул Уэйнграсс и наполнил свой бокал, игнорируя осуждающий взгляд Кендрика. — Итак, я превратился в бездыханный труп.

— Тебе спасибо, Менни, — сухо сказала медсестра, о которой шла речь.

— Я хочу поблагодарить всех вас, — поспешно сказал Эван. — Вашингтон уверен, что это случайность, просто ненормальный юнец, сбежавший…

— Да, то же самое говорили о Серхан-Серхане, — оборвала его медсестра, которая ездила в Меса Верде за Гонсалесом. — Только от слов суть дела не изменилась.

— Я им объяснила, что задержанного сегодня ночью отправят под прикрытием обратно на Восток, так что им не стоит беспокоиться, если они услышат какой-либо шум на территории виллы, — сказала Калехла.

— Очень проф, — пробормотал Уэйнграсс.

— У меня только один вопрос, — проговорила третья сиделка, взглянув на Калехлу. — Вы сказали, что наш карантин продлится недолго. Что значит это «недолго»?

— Всего несколько дней, — вместо Калехлы ответил Кендрик. — Им просто нужно время для обычной проверки…

Вдруг снаружи поднялась какая-то непонятная суматоха: крики, автомобильные гудки.

— Отойти от окон! — заорал агент ЦРУ, влетая в гостиную. — На пол! Все — на пол!

Эван бросился было к Калехле, но на полпути остановился, увидев, что она уже упала на пол и перекатывается к раздвижным дверям, держа пистолет наготове в руке.

— Все в порядке, все в порядке! — послышался чей-то голос с лужайки.

— Это кто-то из наших, — сказал человек из Центрального разведывательного управления. Он стоял на коленях, и в руке у него тоже было оружие. — Какого дьявола?.. — Он поднялся на ноги и выбежал в гостиную, Кендрик помчался за ним.

Массивная парадная дверь открылась — и слегка ошеломленная личность в безукоризненном костюме вошла, спотыкаясь, в холл, а по пятам за ней следовал человек из лесного патруля. В руке у незнакомца был черный медицинский саквояж — он был открыт и, видимо, как следует выпотрошен.

— В жизни не ожидал такого приема, — пробормотал врач. — Я знаю, что нас не всегда встречают с распростертыми объятиями, но это, по-моему, уже слишком… Конгрессмен, какая честь!

Они пожали руки. Агент ЦРУ в замешательстве наблюдал эту сцену.

— Мне кажется, мы раньше не встречались, — сказал Эван, находившийся в не меньшем замешательстве, чем цээрушник.

— Правильно, не встречались, хотя мы и соседи — если, конечно, можно считать соседями людей, которых разделяет семь миль по горам. Мое имя Лайонз.

— Мне жаль, что вас так встретили. Благодарите за все нашего чрезмерно заботливого президента. Что произошло, доктор Лайонз? Как вы оказались здесь?

— Потому что он не оказался там, — ответил, улыбаясь, непрошеный гость. — Я новый врач мистера Уэйнграсса. Если вы проверите список его дел на этот день, то обнаружите, что он должен был быть в моей конторе в Кортесе в четыре часа дня сегодня. Он так и не появился, а дозвониться до него мы не смогли. Ну а раз уж его дом находится недалеко от моего, я решил по пути заглянуть сюда и выяснить, не случилось ли что, — врач запнулся, полез в карман и извлек оттуда конверт. — Между прочим, вот мои бумаги, которые выдала больница Уолтер Рид, со всеми необходимыми подписями важных должностных лиц. Я должен был предъявить это мистеру Уэйнграссу и его сиделкам, по крайней мере той из них, которая сопровождала бы его к моему кабинету. Так с ним все благополучно?

— Менни! — раздраженно заорал Кендрик.

Уэйнграсс возник в арке веранды со стаканом в руке.

— С какой стати ты орешь на меня?

— Тебе разве не нужно было явиться к врачу сегодня днем?

— А, да, кто-то звонил на прошлой неделе.

— Это была моя секретарша, мистер Уэйнграсс, — объяснил доктор Лайонз. — Она сказала мне, что вы записали время и согласились прийти.

— А, да, я время от времени это делаю, однако сейчас чувствую себя прекрасно, так зачем же вас беспокоить. К тому же вы ведь не мой врач.

— Мистер Уэйнграсс, ваш доктор умер уже несколько недель назад от сердечного приступа. Это было в газетах, и я знаю, что вы получили приглашение на похороны.

— Я и эти мероприятия почти не посещаю. Мои собственные похороны не за горами.

— И все же, коль скоро я уж здесь, почему бы нам не провести осмотр?

— И что мы будем искать?

— Немного послушаем сердце, возьмем анализ крови.

— Я хорошо себя чувствую.

— Я уверен, что вы хорошо себя чувствуете, — согласился, кивая, доктор Лайонз. — Это просто обычное обследование, оно займет всего лишь несколько минут… Для меня и в самом деле большая честь встретиться с вами, конгрессмен.

— Большое спасибо… Давай, Менни. Может быть, доктор, вы хотите, чтобы вам помогла одна из медсестер?

— Это не обязательно…

— Не хватало, чтобы она, изнемогая от страсти, пала на мою обнаженную грудь? — возмущенно вмешался Уэйнграсс. — Начинайте, док. Сначала постучите по моим ребрам, а потом вам останется лишь пойти и купить себе кадиллак.

— В крайнем случае — феррари, — парировал врач, улыбаясь Кендрику.

Эммануэль Уэйнграсс и его новый врач направились по вымощенному камнем коридору к спальне.

30

Было десять минут второго ночи, изнеможение, словно пелена свинцового тумана, обволакивало дом в Меса Верде. Специальный агент ЦРУ с темными кругами под глазами шагнул в закрытую веранду, где Эван и Калехла сидели на кожаном диванчике напротив кресла Менни. Трое медсестер разошлись по своим комнатам, их всех отпустили с дежурства на оставшуюся часть ночи. Пациент вполне мог пережить время, отведенное ему для сна, без того, чтобы его навещали каждые полчаса. Доктор Лайонз гарантировал это.

— Вашингтон обеспокоен, — устало объявил агент. — План приводится в действие, так что сейчас отправляюсь за грузовиком. Самолет будет здесь примерно через час, а это значит, что времени у нас в обрез. Они хотят, чтобы птичка присела на секунду и тут же вспорхнула.

— Диспетчерский пункт здесь не работает по ночам, если только нет предварительной договоренности, — заметил Кендрик. — Вы об этом подумали?

— Еще несколько часов назад, когда вы летели с Багам, ВВС переправили из Колорадо-Спрингс команду своих диспетчеров. Легенда такова, что это учебные маневры ВВС под эгидой вашего учреждения. Никто не возразил и не спросил ни слова.

— Как же это?

— Вы — это вы, сэр.

— Мы чем-нибудь можем помочь? — поспешно спросила Калехла, прежде чем Эван успел что-либо сказать.

— Можете, — отозвался цээрушник. — С вашего разрешения, я хотел бы, чтобы моих приходов и уходов сегодня никто не видел. У нас все дело расписано по этапам, я имею в виду — по секундам, так что чем меньше отвлекающих моментов, тем лучше.

— А как вы намерены заткнуть рот этим лихим ковбоям из парка, что рыскают снаружи? — поинтересовался Уэйнграсс. — Я пару раз высовывал голову наружу — до того, как эти двое сюда приехали, и они набрасывались на меня, будто я медведь, сбежавший из зоопарка.

— Им сказали, что очень важное лицо, иностранец, прибывает сюда, чтобы увидеться с конгрессменом, более того — что это причина, по которой они здесь. А поскольку встреча исключительно конфиденциальная, ни один патруль не должен появляться поблизости. Они будут охранять дом с разных сторон и летний домик — тоже.

— И они купились на такую грубую стряпню? — изумился Уэйнграсс.

— У них не было причин сомневаться.

— Потому что он — это он, — согласился Менни, кивая.

— И потому, что им платят по триста долларов на брата за отнятый спокойный сон этой ночью.

— Очень проф, мистер Скрытность. Вы еще лучше, чем я о вас думал.

— Я обязан быть таким… Ну что ж, на случай, если мы больше не увидимся — было очень приятно познакомиться с вами, конгрессмен. Когда-нибудь я буду рассказывать об этой встрече своим детям… Нет, пожалуйста, не вставайте, сэр, мне нужно бежать. Прощайте и вы, мисс Официальное Лицо, как сказал бы мистер Уэйнграсс… Что до вас, Менни, скажу честно, это было настоящее событие для меня. Должен признаться, я рад, что вы на нашей стороне.

— Правильно, вам сейчас необходима любая помощь… Чао, молодой человек. Удачной вам дороги, и если расклад будет всего только пять к одному, вы победили.

— Спасибо, Менни, я намерен победить.

Офицер разведки быстро обернулся к Эвану и Калехле, сидевшим на диване.

— Я и в самом деле намерен, — заметил он спокойно. — Я слышал, как вы в машине упомянули Фейрфакс, но промолчал, хотя мне было нелегко. Видите ли, мне одному здесь известно, что случилось там, вот почему я настоял на том, чтобы возглавить эту команду. Сын моей старшей сестры, мой племянник… это я привел его в Управление… Он был в том отряде. Я намерен, черт подери, доехать благополучно. — Офицер ЦРУ поспешно вышел.

«Прежде всего, сэр, террористы имеют обыкновение убивать ни в чем не повинных людей. Мужчин, женщин, детей с ранцами за плечами, служащих, которые просто выполняли свою работу. Короче, всех, кто подвернется под руку. Делали ли подобное вы, сэр?»

— Как это все ужасно для него, — проговорила Калехла. — Представляю, какую он чувствует боль, какую вину…

— А кто из нас этого не чувствует? — спросил Кендрик, его голос дрогнул и тут же прервался внезапным судорожным вздохом.

— Ты не можешь обвинять себя в том, что произошло, — твердо промолвила Калехла.

— Происходит, — крикнул Кендрик. — Это происходит! Как, черт побери, эти люди проникли в страну? Кто их впустил? Где эти так называемые блестящие меры безопасности, которые позволяют ловить разве что третьеразрядных советских шпионов, которых мы меняем в Москве на так называемых репортеров, потому что это хорошая политика? И в то же время мы не можем остановить дюжину фанатиков, которые приходят сюда убивать! Кто делает такое возможным?

— Мы пытаемся выяснить.

— Вы немного запоздали, разве нет?

— Прекрати! — приказал Уэйнграсс, наклоняясь вперед и тыча в пространство перед собой указательным пальцем. — Эта девушка не имеет никакого отношения к тому, что ты тут говоришь, и я не потерплю, чтобы ты продолжал в том же духе!

— Я знаю, — ответил Кендрик, находя руку Калехлы. — И она знает, что я это знаю. Просто дело в том, что все это безумно, и я чувствую себя таким беспомощным и перепуганным. Черт побери, скольким еще людям суждено погибнуть? Мы не можем остановить этих подонков! Они маньяки, они бродят на свободе, и мы никогда не найдем их!

Эван понизил голос, глаза его устремились на секретного агента из Каира.

— Да, так же, как не можем мы найти негодяев, которые украли это оманское дело и разрекламировали меня по всему свету. Сколько времени прошло с тех пор — восемь, десять недель? А воз и ныне там. По крайней мере, теперь мы знаем, почему они это сделали. Не затем, чтобы сделать из меня героя или помочь мне в моей так называемой карьере политического деятеля, претендента на… Бог весть что… Они сделали это, чтобы создать антураж убийства. «Жертва мщения» — так, кажется, звучит дословный перевод с арабского. Вся суть в том, что мы ни на шаг не сдвинулись с места.

— Послушай меня, — мягко проговорила Калехла. — Я собираюсь сообщить тебе кое-что, чего, наверное, не должна тебе говорить, но иногда приходится нарушать правила, потому что надежда — это тоже очень важно… Произошло еще кое-что, о чем ты не знаешь, и каждый новый факт приближает нас к истинному значению всего этого клубка ужасных событий.

— Довольно загадочно, юная леди.

— Менни, постарайся понять. Эван понимает, потому что с ним мы уже говорили об этом. Он знает, что иногда я не могу объяснять некоторые вещи.

— А может старик, которому приходилось раз или два быть резидентом на вашей территории, спросить — почему?

— Если вы подразумеваете свою работу на Моссад, то вам этого объяснять не следует — простите мою резкость… В основе лежит непременное желание выведать, ибо чего не знаешь, того не выдашь.

— Амиталы и пентоталы? — спросил Уэйнграсс. — А в прежние времена — скополамин? Да ну, моя милая девочка, мы же не в подворотнях Марракеша и не в партизанских горах Ашот Яаквов. Кому здесь на нас испытывать химикаты?

— Я не сомневаюсь, что юный пленный, которого опознал Эван, тот, что сейчас на пути в Виргинию, тоже так думал. Не пройдет и суток, как вся его подноготная будет зафиксирована на пленке.

— Не имеет законной силы, — не соглашался Уэйнграсс.

— Может быть, но кое-что другое — имеет. Как и шесть часов назад, у нас есть нить — возможная нить — которая может привести нас к таким высоким фигурам в этом правительстве, о каких никому из нас не хочется даже думать. Если же мы неправы, конгрессмен Кендрик из Колорадо не может быть частью этого; он просто-напросто ничего не может знать об этом. А посему вы тоже ничего не должны знать, Менни.

— Этот разговор по радио на самолете, — заговорил Эван, пристально глядя на Калехлу, — ведь это не был начальник отделения в Каире, правда?

Калехла пожала плечами, выпустила его руку и потянулась за своим бокалом на кофейном столике напротив дивана.

— Ну ладно, не надо фактов, — продолжил Кендрик. — Тогда давай поговорим о том, что является правдой. И забудь о моей непричастности, плевал я на нее. О какой правде ты говоришь? Обрисуй мне общий план — я наслушался этого термина до тошноты в Вашингтоне. Что это за люди и что они пытаются сделать? Кто бы они ни были, они убили моих друзей — наших друзей. Я имею право знать.

— Имеешь, — медленно проговорила Калехла. Она сидела очень прямо, переводя взгляд с Эвана на Эммануэля Уэйнграсса и, в конце концов, остановила его на Кендрике. — Ты сам об этом говорил, ты сам задавался этими вопросами. Ведь кто-то и в самом деле впустил сюда этих фанатиков и дал им возможность убивать. Им обеспечили паспорта без всяких оговорок. Чтобы проскочить людей из службы по антитерроризму, которых и мы, и союзники держим на каждом иммиграционном пункте дома и за границей, включая, между прочим, и Советы, все бумаги должны были быть высочайшего класса. Помимо этих бумаг, есть еще каналы поставки, без которых не может обойтись ни один террорист. Оружие, боеприпасы, деньги, водительские права, заранее нанятые в прокате автомобили; явки, где они могут прятаться и доставать все необходимое, включая костюмы с иголочки, сшитые по последней моде здесь, на тот случай, если их арестуют и им придется отвечать на вопросы. Затем есть еще такие вещи, как бронь на поезд или самолет, все это готовится заранее, билеты доставляются до того, как они придут на вокзал. А иногда — наоборот: прямо на платформу или в зал ожидания аэропорта в самую последнюю минуту. Вы же понимаете, для этих людей нет ничего несущественного, все до самой мельчайшей детали должно быть предусмотрено, ведь это вопрос жизни и смерти — и успеха их задания. — Калехла помолчала, переводя взгляд с одного мужчины на другого. — Кто-то подготовил для них все это, и этот кто-то, кем бы он ни был, не должен занимать своего места в правительстве и владеть возможностями, которыми он сейчас владеет. Я даже не могу выразить, как важно разоблачить его. Или их.

— Ты говоришь о тех, кто выкрал досье Омана?

— А ты веришь, что это одни и те же люди?

— По-моему, это совершенно очевидно.

— А если они все-таки не связаны друг с другом? — упрямо сказала Калехла. — Если одно послужило отправным толчком для другого? Прошло ведь десять недель, не забывай этого. Порыв убить тебя, взрыв жажды мщения уже миновал.

— Ты просто указала все детали, недостававшие в картине. Месть требует времени.

— Если у них были возможности сделать то, что они сделали за десять недель, они, при желании, могли бы сделать то же самое за десять дней, Эван.

Эммануэль Уэйнграсс поднял руку ладонью вперед — приказ успокоиться.

— Не хотите ли вы сказать, что вместо одного врага у моего сына их двое? — спросил он Калехлу. — Арабы из долины Бекаа и кто-то здесь, кто работает на них или против них? Моя милая девочка, это звучит не слишком убедительно.

— Две силы, обе невыясненные, одна, без сомнения, враждебна… о второй я просто ничего не знаю. Я только чувствую ее. Нет, я не пытаюсь уклониться от ответа. Когда Эм Джи не может найти ответа, он всегда винит в этом «неясности». Похоже, я заразилась от него этим. Здесь слишком много неясностей.

Уэйнграсс скривился, беззвучная отрыжка раздула его впалые щеки.

— Я согласен с вашими предчувствиями, — промолвил он. — Если Митчел когда-нибудь вас выбросит на улицу, я найду вам уютное местечко в Моссаде, подальше от его бухгалтера, который уморил бы вас голодом.

Пожилой архитектор вдруг глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Менни, что с вами? — спросила Калехла.

Ее вопрос заставил Кендрика в тревоге повернуть голову.

— С тобой все в порядке? — спросил Эван.

— Могу выступать на Олимпийских играх, — отозвался Уэйнграсс. — Вот только в один миг мне холодно, а в другой — жарко. Это все оттого, что я вздумал носиться по лесам, как мальчишка. Лайонз сказал мне, что артериальное немного подскочило и что у меня пара синяков там, где их быть не должно… Я объяснил ему, что укладывал быков за рога на сороковой широте. Мне нужно дать отдых своим старым костям, детишки. — Старик выбрался из кресла. — Ведь я уже не мальчишка, не так ли, Калехла?

— По-моему, вы не только замечательно молоды, но и вообще потрясающи.

— Может быть, может быть, — проворчал Менни. — Однако сейчас на мне слишком сказываются последствия моей доблести. Я отправляюсь в кровать.

— Я позову одну из сиделок, — сказал Кендрик.

— Зачем? Чтобы она воспользовалась моим беспомощным состоянием и станцевала качучу на моих костях? Мальчик, мне нужен отдых. К тому же, Эван, им тоже нужен отдых. Бедняжкам пришлось столько пережить, о, они даже не знают, что им пришлось пережить. Я в порядке, просто устал. Попробуй-ка сам побегать на олимпийских состязаниях, когда тебе стукнет шестьдесят.

— Шестьдесят?

— Заткнись, сын. Я еще могу с тобой потягаться на пари за эту прелестную девушку.

— Это что, побочное действие каких-нибудь лекарств, которыми напичкал вас врач? — поинтересовалась Калехла, весьма довольная комплиментом.

— А что он дал? Ничего. Взял только немного крови для своей дурацкой лаборатории и предложил мне какие-то пилюли, которые, я ему честно сказал, я спущу в унитаз. Это, наверно, были образцы, которые достались ему даром, а теперь он хочет содрать за них столько, чтобы воздвигнуть еще одно крыло к своему шикарному дому… Чао, ребятки.

Они оба наблюдали, как старик шагал через арку в гостиную, твердо ставя вперед ногу, перенося на нее вес, затем — следующий шаг, словно он пытался собрать все свои силы и чувствовал, что их у него не осталось.

— Как ты думаешь, с ним все в порядке? — спросил Эван, когда Уэйнграсс скрылся из глаз.

— Я думаю, он выбился из сил, — ответила Калехла. — Ты сам попробуй сделать то, что он сделал этим вечером — и неважно, шестьдесят ему или восемьдесят.

— Я буду время от времени поглядывать, как он там.

— Давай по очереди. Таким образом нам обоим будет спокойнее, да и медсестер не придется будить.

— Это надо понимать так, что они лишний раз не будут высовываться в окна?

— Вообще-то да, — признала Рашад.

— Хочешь еще выпить?

— Нет, спасибо…

— А я хочу, — Кендрик встал с дивана.

— Я еще этот стакан не допила.

— Что? — Эван повернулся как раз в тот момент, когда Калехла поднялась и встала перед ним.

— Мне не нужна выпивка… но мне нужен ты.

В последовавшем затем молчании Кендрик смотрел на нее, его глаза пытливо оглядели ее лицо и, наконец, остановились на ее глазах, заглянули в них.

— Это что, жалость? Ты хочешь проявить милосердие к запутавшемуся человеку, видя, как он мучается?

— От меня не ожидай жалости, я тебе уже говорила это. Я слишком уважаю тебя — и это я уже говорила тебе. А что касается запутавшегося человека, который мучается, то кто кого жалеет?

— Я не это имел в виду.

— Знаю. Я просто не очень уверена, что именно ты имел в виду.

— Я тебе уже говорил. Мне не нужна скоропалительная интрижка — только не с тобой. Если это все, на что я могу рассчитывать, что ж, я соглашусь и на это, но это не то, что нужно мне.

— Ты слишком много, черт побери, говоришь, Эван.

— А ты слишком легко ускользаешь от ответа. Ты уверила Менни, что это не так, но это правда. Вот уже шесть недель я пытаюсь достучаться до тебя, заставить тебя говорить о нас, стараюсь разбить эту стеклянную стену, которую ты возвела вокруг себя, но: «Ничего не выйдет» — говорит благоразумная юная леди.

— Потому что я боюсь, черт бы тебя побрал!

— Чего?

— Нас обоих!

— Теперь уже ты слишком много говоришь.

— Да, прошлой ночью ты уж точно был не слишком разговорчив. Ты что же, думаешь, я не слышала тебя? Не слышала, как ты топтался взад-вперед, будто орангутанг в клетке, перед моей дверью?

— Почему же ты тогда не открыла?

— А почему ты ее не выломал?

Оба негромко засмеялись и обнялись.

— Хочешь выпить?

— Нет… я хочу тебя.

Эта ночь не была повторением того безумия в Бахрейне. В ней была страсть, да, конечно, была — но это была страсть любовников, а не двоих измученных одиночек, хватающихся друг за друга в отчаянной попытке позабыть об охваченном безумием мире вокруг. Их нынешний мир не был вполне исцеленным — они оба слишком хорошо понимали это, — и все же им удалось найти какое-то подобие гармонии для них двоих, и это открытие было великолепным, оно согревало, оно неожиданно наполнило ожиданием счастья ту пустоту, в которой раньше царила лишь неуверенность… друг в друге.

Казалось, оба были охвачены какой-то лихорадочной, ненасытной жаждой. За взрывом страсти следовала пауза, тихие разговоры, потом кто-нибудь один шел посмотреть, как там Эммануэль Уэйнграсс, снова беседа, тела сплетены, и вновь неудержимый взаимный порыв к полному слиянию. Они не в силах разнять объятий, их тела сжимают друг друга, сплетаются, перекатываются, до тех пор, пока, кажется, все жизненные соки не уходят из них… и все равно они не могут отпустить друг друга, пока сон окончательно не овладевает ими.

Первые утренние лучи солнца возвестили начало колорадского дня. Опустошенный, но непривычно умиротворенный в этом теплом, недолговечном мирке, который они открыли для себя, Эван потянулся к Калехле. Но ее не было рядом. Он приподнялся на локте с подушки; ее одежда висела на стуле, и к Эвану вернулась способность нормально думать. Он увидел, что двери ванной и шкафа для одежды распахнуты, все вдруг вспомнил — и тихонько рассмеялся, обескураженный. Герой Омана и опытный агент разведки из Каира отправились на Багамы, взяв с собой по чемодану, а затем, в горячке последовавших событий, оставили их либо в полицейской машине в Нассау, либо в салоне самолета ВВС. Ни один из них ни о чем не вспомнил до тех пор, пока, после их первого похода к кровати, Калехла не заявила мечтательно: «Я купила сногсшибательную ночную рубашку для этой поездки — больше из надежды, чем из реальных ожиданий, — так вот теперь, пожалуй, я ее надену». После чего они уставились друг на друга с открытыми ртами и округлившимися глазами.

— О Господи, — воскликнула Калехла. — Где же, черт побери, мы его оставили? То есть — их, их оба!

— У тебя там было что-нибудь противозаконное?

— Только ночнушка — Ребекка из Саннибрук Фарм такую бы не надела… Да, ничего не скажешь. Вот так парочка ротозеев!

— Ну, я никогда не претендовал на это звание.

— А у тебя что было в чемодане?

— Грязные носки и учебник по сексу, купленный больше из надежды, чем из реальных ожиданий.

Они снова упали друг другу в объятия, комичность ситуации позволила им открыть еще кое-что новое в обоих.

— Ты носила бы эту ночную рубашку ровно пять секунд. Потом я сорвал бы ее с тебя, и тебе пришлось бы предъявить правительству иск об утере личного имущества. Я просто сэкономил налогоплательщикам по меньшей мере шесть долларов… Иди сюда!..

Кендрик выбрался из кровати и подошел к своему одежному шкафу. У него было два купальных халата, одного не хватало. Эван побрел в ванную, чтобы привести себя, по возможности, в человеческий вид — и в смысле ощущений, и в смысле внешности. Приняв душ и побрившись, он подумал, что, пожалуй, переборщил с одеколоном, но, в конце концов, двадцать лет назад, в колледже, это не испортило его отношений с ветреной королевой их вечеринок. Неужели через столько лет после того случая впечатление, которое он производит на женщин, стало снова важным для него? Он надел оставшийся халат, вышел из комнаты и направился по мраморному коридору к арке.

Калехла сидела за массивным сосновым столом, обитым кожей сверху, и негромко разговаривала по телефону. Она заметила его и послала ему быструю улыбку, вновь сосредоточившись на своем разговоре.

— Все понятно, — говорила она, когда подошел Эван. — Я буду держать вас в курсе. До свидания.

Рашад поднялась из-за стола. Купальный халат, слишком большой для нее, совсем не скрывал, и даже наоборот — неожиданно подчеркивал изящество фигуры. Поплотнее сдвинув полы халата, она подошла к Эвану и вдруг потянулась к нему, положила руки на плечи.

— Поцелуй меня, Кендрик, — мягко потребовала она. — Разве не мне положено это говорить?

Они целовались до тех пор, пока Калехла не осознала: еще минута — и они снова отправятся в спальню.

— Ладно, ладно, Конг, мне нужно кое-что тебе рассказать.

— Конг?

— Я же хотела, чтобы ты выломал дверь, помнишь? О боги, как быстро ты все забываешь!

— Может, я и не профессионал, но, надеюсь, все-таки не безнадежен.

— Насчет первого ты, может быть, и прав, но насчет второго — ты совершенно точно не безнадежен, мой дорогой.

— Знаешь, я просто обожаю, когда ты это говоришь.

— Что?

— «Мой дорогой».

— Это расхожая фраза, Эван.

— В данную минуту я, пожалуй, пошел бы на убийство, узнай я, что ты говорила «мой дорогой» кому-нибудь, кроме меня.

— Ради Бога!..

— А ты говорила? Говорила?

— Ты хочешь спросить, спала ли я с другими, так? — бесстрастно поинтересовалась Калехла, убирая руки с его плеч.

— Фу, как грубо! Нет, конечно, нет.

— Раз уж об этом зашел разговор, да и сама я об этом немало думала, давай разберемся. У меня были увлечения, как были они и у тебя, и я, пожалуй, говорила нескольким людям «дорогой», но если тебе так уж непременно надо знать правду, ты, неисправимый эгоист, то я никогда никого не называла «мой дорогой». Удовлетворяет тебя мой ответ, ты, разбойник?

— Вполне, — ухмыльнулся Эван и потянулся к ней.

— Нет, я прошу тебя, Эван. Нам необходимо поговорить.

— А я думал, ты только что приказала мне поцеловать тебя. Что изменилось?

— Понимаешь, милый, меня очень тревожит этот новый этап в наших с тобой отношениях.

— Почему?

— Потому, что я профессионал, у меня есть моя работа, а если я закручусь с тобой — в прямом и переносном смысле, — я буду ни на что не годна.

— И опять же — почему?

— Потому, ты, идиот, что еще немного — и я влюблюсь в тебя.

— Это все, что мне нужно. Я ведь уже люблю тебя.

— Ах, эти слова, какие они легкие, какие простые. Но только не в моем деле, не в том мире, где я живу. Приходит указание: убить такого-то или закрыть глаза на его убийство — все равно, раз это решает сразу множество проблем… И что будет, если этим человеком окажешься ты… мой дорогой? Ты бы смог это сделать на моем месте?

— А разве когда-нибудь дело может дойти и до такого?

— Уже доходило и еще может дойти. Видишь ли, ты, в конце концов, всего лишь один человек — прекрасный или недостойный, это уж вопрос вкуса, — а выдав тебя, мы могли бы спасти двести или четыреста человек в самолете, потому что «те» не могли бы добраться до тебя, если бы мы не выдали тебя перед полетом… О, мой маленький мир наполнен беззлобно попираемой моралью, ибо суть того, с чем нам приходится сражаться, это злобствующая аморальность.

— Тогда зачем оставаться в этом мире? Почему бы не уйти?

Калехла помолчала, пристально глядя ему в глаза.

— Потому что мы спасаем жизни, — наконец ответила она. — То и дело происходит что-нибудь, что уменьшает зло, разоблачает его — и тогда счастье становится еще чуточку ближе. И очень часто мы — часть этого процесса.

— Но ведь тебе нужно жить чем-то и помимо этого, у тебя должна быть своя жизнь.

— Когда-нибудь она будет у меня, потому что настанет время, когда я перестану быть нужной. Я стану товаром широкого потребления. Сначала тебя подозревают, потом разоблачают — и, наконец, ты больше не нужен. Вот тогда и надо выходить из игры. Мои начальники попытаются убедить меня, что я смогу пригодиться на других должностях, они будут помахивать у меня перед носом приманкой пенсии и прекрасным набором секторов, где я могла бы работать, только я вряд ли клюну.

— Что же, в соответствии с этим сценарием, ты будешь делать?

— Да ради Бога! Я же свободно разговариваю на шести языках, пишу и читаю на четырех. В комбинации с моим опытом, я бы сказала, что у меня прекрасная база для любой должности.

— Все это звучит разумно, за исключением одной вещи. Ты кое-что упустила из виду.

— О чем ты?

— Обо мне… вот о чем я.

— Брось, Эван.

— Нет, — заявил Кендрик, качая головой. — Никаких «брось, Эван» или «ради Бога, Эван». Я больше не собираюсь с этим мириться. Я знаю, что я чувствую, мне кажется, я знаю, что чувствуешь ты, и пренебрегать этими чувствами глупо и опрометчиво.

— Я уже сказала тебе, я не готова…

— Я и не думал, что я когда-нибудь буду готов, — прервал ее Кендрик. Голос его звучал ровно и мягко. — Видишь ли, я тоже размышлял надо всем этим и не особенно себя щадил. Почти всю свою жизнь я вел себя как законченный эгоист. Я всегда любил свою свободу, возможность идти, куда хочу, и делать, что мне вздумается — хорошо ли, плохо ли, это не так важно, лишь бы я мог сам распоряжаться собой. Самостоятельность — вот, по-моему, тот самый термин — само, само, само. А потом появилась ты и снесла к чертям весь мой карточный замок. Ты показала мне, чего у меня нет, а показав это, заставила почувствовать себя полным идиотом… У меня нет ни одного человека, с кем бы я мог поделиться, — вот и все, проще простого. Никого, к кому бы мне хотелось прибежать и сказать: «Послушай, я это сделал» или пусть даже: «Извини, я не сделал этого»… Да, конечно, у меня есть Менни, но он не вечен. Вчера ночью ты сказала, что напугана… ну вот, а теперь я напуган, перепуган, как никогда в жизни раньше не пугался. И это — страх потерять тебя. Я не очень умею умолять и ползать в пыли, но я буду просить, я буду делать все, что скажешь, только, ради Бога, ради Бога, не бросай меня.

— О Боже мой, — прошептала Калехла, закрывая глаза. По ее щекам медленно катились слезы. — Ты, сукин сын…

— Это только начало.

— Я ведь и правда люблю тебя! — она рванулась к нему. — Я не должна была, не должна была!

— У тебя всегда будет время передумать за двадцать или тридцать лет.

— Ты отправил коту под хвост всю мою жизнь…

— Ты мою тоже не сделала легче.

— Очень мило! — донесся из-под каменной арки звучный голос.

— Менни! — вскрикнула Калехла, выпуская Эвана из объятий, отталкивая его и глядя ему через плечо.

— Сколько времени ты уже здесь? — хрипло спросил Кендрик, резко повернувшись.

— Я вошел на «умолять и ползать в пыли», — ухмыльнулся Уэйнграсс, задрапированный в алый купальный халат. — Это работает безотказно, мой мальчик. Сцена «сильный-мужчина-на-коленях». Никогда не подводит.

— Ты просто невыносим! — взорвался Эван.

— Он бесподобен! — засмеялась Калехла.

— Я и то, и другое, только не вопите так громко, а то разбудите моих ведьм… Какого дьявола вы здесь делаете в такое время?

— Такое время — это восемь часов в Вашингтоне, — заметила Калехла. — Как вы себя чувствуете?

— Ах-хм, — буркнул старик, заходя в гостиную. — Я спал, но я не спал, если вы понимаете, что я имею в виду. А вы, клоуны, никак не помогали заснуть, открывая дверь через каждые пять минут, если вы, опять-таки, понимаете, что я имею в виду.

— Ну, вряд ли мы это делали каждые пять минут, — лукаво улыбнулась Калехла.

— У вас свои часы, у меня свои… Ну, так что сказал мой друг Митчел? Отсюда проистекают, если я не ошибаюсь, восемь часов в Вашингтоне.

— Не ошибаетесь, — согласилась секретный агент из Каира. — И я собиралась объяснить…

— Да, уж это было объяснение — скрипки пели вовсю.

— Менни! Заткнись. Дай ей сказать.

— Мне нужно уехать на день, может — на два.

— Куда ты едешь? — спросил Кендрик.

— Я не могу этого тебе сказать… мой дорогой.

31

«Леди и джентльмены, добро пожаловать в аэропорт Стэйплтон города Денвер. Если вам требуется информация о возможных пересадках, обратитесь в здание аэропорта, наши сотрудники с удовольствием вам помогут. Местное время в Колорадо — четыре часа пять минут пополудни».

Среди высадившихся из самолета пассажиров было пятеро священников. Чертами лица они походили на кавказцев, но кожа была темнее, чем у большинства азиатов. Они держались вместе и негромко переговаривались друг с другом, их английский оставлял желать лучшего, но все же был вполне разборчивым. Они могли бы быть из какого-нибудь прихода в южной части материковой Греции или с Эгейских островов, а может быть, из Сицилии или Египта. Могли быть, но не были. Они были палестинцами, и они не были священниками. Напротив, они были убийцами, принадлежавшими к самому радикальному крылу исламских джихадов. Каждый нес небольшую сумку из мягкой черной материи. Все вместе они вошли в здание аэропорта и направились к газетному киоску.

— Ja! — негромко воскликнул один из арабов помоложе, когда взял газету и пробежал взглядом заголовки.

— Iskut, — прошептал мужчина постарше, отталкивая его от киоска и приказывая угомониться. — Если уж говорить, говори по-английски.

— Там нет ничего! Они до сих пор не сообщают ни о чем! Что-то пошло не так.

— Мы знаем, что что-то неладно, дурень, — буркнул главный террорист, известный всему миру под именем Ахбияд, что означало «белый», хотя его до времени поседевшие коротко постриженные волосы были скорее цвета соли, смешанной с перцем, чем белыми. — Именно поэтому мы здесь… Возьми мою сумку и отведи остальных к двенадцатому выходу на посадку. Я скоро присоединюсь к вам там. И запомни, если вас кто-нибудь остановит, разговариваешь ты. Объясни, что все остальные не говорят по-английски, только не перебарщивай.

— Я выдам им христианское благословение и во имя Аллаха заставлю глотать кровь из собственного горла.

— Держи на привязи свой язык и свой нож. Хватит с нас Вашингтонов!

Ахбияд пошагал дальше через аэропорт, то и дело поглядывая вокруг. Наконец он увидел то, что ему требовалось, и подошел к справочному бюро.

Женщина средних лет подняла голову и добродушно улыбнулась, наблюдая за его явным замешательством.

— Чем могу служить, святой отец?

— Мне кажется, я сюда должен был обратиться, — робко проговорил террорист. — У нас, на Линдосе, нет таких замечательных услуг.

— Мы стараемся всем помочь.

— Может быть, у… у вас есть для меня записка… ну, знаете, с дальнейшими указаниями. Меня зовут Демополис.

— А, да, — ответила женщина, открывая правый верхний ящик своего стола. — Отец Демополис. Далеко же вы забрались.

— Францисканский монастырь… раз в жизни выпадает такой случай посетить вашу чудесную страну.

— Вот она, — женщина вытащила белый конверт и передала его арабу. — Ее принесли нам примерно в полдень; очень милый человек, он сделал такое щедрое пожертвование в фонд помощи путешествующим.

— Разрешите мне присоединить к этому и мою благодарность, — откликнулся Ахбияд, одной рукой нащупывая твердый плоский предмет в конверте, а другой ныряя в карман за банкнотой.

— О, нет, нет! Что вы! Нам заплатили очень щедро для такой ничтожной услуги, как сохранить письмо для святого человека.

— Вы слишком добры, мадам. Да благословит вас Покровитель всех добрых хозяев.

— Благодарю вас, святой отец, это очень мило с вашей стороны.

Ахбияд пошел назад, ускоряя шаги и направляясь в тот угол автовокзала, где толпа была погуще. Он надорвал конверт. Клейкой лентой к чистой открытке был прикреплен ключ к складскому помещению в Кортесе, Колорадо. Их оружие и взрывчатка были доставлены по расписанию, а также — деньги, одежда, нигде не зарегистрированный прокатный автомобиль, израильские паспорта на девять священников-маронитов,[13] билеты на самолет до Риоача, Колумбия, где уже все готово, чтобы переправить их самолетом на Кубу, в Варакоа, и дальше на восток. Их местом встречи на пути домой — домой, и все же не домой, не в Бекаа; все остальное — не дом! — был придорожный мотель возле аэропорта в Кортесе. На следующий день они вылетят в Лос-Анджелес, где девяти святым людям будет обеспечена «бестаможенная виза» на Авьянку до Риоача. Все прошло в соответствии с планом — тем самым планом, что был разработан, когда удивительное, великолепное указание достигло долины Бекаа в Ливане: «Найдите его. Убейте его. Восславьте ваше дело. Мы дадим вам все, что вам потребуется, кроме сведений о том, кто мы». И все же эти, такие продуманные планы, такие прекрасные дары — принесли ли они плоды? Ахбияд этого не знал. Вот почему он набрал телефонный номер их снабженца в Ванкувере, Канада, и потребовал, чтобы новые смертоносные грузы были включены в то, что отправилось в Кортес. Прошло примерно двадцать четыре часа со времени атаки на дом в Фейрфаксе, Виргиния, и почти восемнадцать часов со времени штурма жилища ненавистного врага в Колорадо. Их «святое дело» задумывалось как объединенная атака, которая заставит весь западный мир содрогнуться от рек пролитой крови, отомстит за погибших братьев и докажет, что все самые отчаянные меры, принимаемые по приказу президента Соединенных Штатов для того, чтобы обеспечить безопасность единственного человека, — ничто в сравнении с мастерством и убежденностью отчаявшихся людей. Операция «Азра» требовала крови канонизированного американского героя, самозванца, надевшего личину одного из избранных. Он преломил с ними хлеб, печалился их печалями, но в итоге предал их. Этот человек был обречен на смерть, а вместе с ним — все те, кто окружал его, защищал его. Им должен быть преподан урок!

Этого самого ненавидимого из всех врагов не нашли в Фейрфаксе; тогда решили, что его отыщет команда Йозефа и убьет в его доме в западных горах. Увы, до сих пор ничего не слышно, ничего! Пятеро из команды номер один ждали в своих номерах в гостинице — ждали, ждали, что зазвонит телефон и они услышат слова: «Операция „Азра“ завершена. Проклятая свинья мертва!»

…Ничего. И что самое странное, не было кричащих заголовков на всю газетную полосу, не было охваченных горем мужчин или женщин, которые бы сообщали по телеканалам об очередном триумфе святого дела. Что случилось?

Ахбияд заново пересмотрел каждый этап операции и нигде не находил ошибки. Все возможные проблемы, кроме одной, были просчитаны — либо через тайные ходы коррумпированной государственной власти в Вашингтоне, либо посредством изощренной техники и подкупленных или запуганных служащих телефонной компании в Виргинии и Колорадо. Единственной непредусмотренной — да и кто мог бы это предугадать? — проблемой стал оказавшийся неожиданно подозрительным помощник презренного политика, которого просто пришлось убрать. Ахбияд послал одного из «святых отцов» (того, кто единственный из их небольшого отряда не бывал в Омане) в официальную резиденцию Кендрика. Это было в среду, ближе к вечеру, перед атакой на Фейрфакс. Целью визита было всего-навсего перепроверить последние данные, подтверждавшие, что американский конгрессмен все еще в столице. Легенда у «святого отца» была безупречной: его бумаги — и от церковных и от светских властей — безукоризненны; помимо всего прочего, он привез с собой «приветы» от многочисленных «старых друзей», каждый из которых был реальным, живым человеком из прошлого Кендрика.

«Святого отца» застукали за чтением списка первоочередных дел, лежавшего на столе у секретаря, которым он развлекался, ожидая, пока тот не выйдет в опустевшую приемную. Помощник быстро ретировался обратно, тогда «отец» осторожно приоткрыл дверь и услышал, как молодой человек вызывает по телефону службу безопасности конгрессмена. Тем самым он подписал себе смертный приговор. Быстро, умело, под дулом пистолета, его загнали в чрево Капитолия и там же на месте прихлопнули. Но даже эта смерть не получила огласки.

Что же произошло? Что происходит? Мученики за святое дело не станут, не могут возвращаться в Бекаа без головы негодяя, за которой они так долго охотились. Они дорого заплатили, чтобы получить этот трофей. Нет, это было просто немыслимо! Если встреча в Кортесе не состоится, реки крови прольются в местности под названием Меса Верде. Террорист сунул ключ в карман, швырнул пустую открытку и конверт на пол аэровокзала и зашагал к выходу на посадку номер двенадцать.

— Милый! — закричала Ардис Ванфландерен, выходя в гостиную из кабинета, который раньше, до того как она переделала его, был комнатой для гостей в отеле «Вестлэйк», Сан-Диего.

— Что, крошка? — спросил ее муж, расположившийся в велюровом кресле перед телевизором.

— Все твои проблемы позади. По крайней мере пять лет эти фиглионы миллионов будут наши. Строй себе свои ракеты и супер-пупер-звуковые, пока коровы не начнут доиться ураном… Я серьезно, любимый, все твои волнения позади!

— Я знаю этого мальчика, — откликнулся Эндрю Ванфландерен, не шелохнувшись и не отрывая глаз от экрана. — Я последнее время только это вижу и слышу.

— О чем это ты? — Ардис остановилась и замерла, уставившись на мужа.

— Им придется, и очень скоро, дать это в новостях. Они не могут дольше молчать об этом… Ведь уже почти двадцать четыре часа прошло, черт подери!

— Я не имею представления, что там ворочается в этой каше, которую ты называешь своими мозгами, но могу сообщить, что Эммануэль Уэйнграсс быстро приближается к своему финишу. Там побывал некий врач, которому хорошо заплатили. Ему ввели…

— Значит, с ним покончено. С Кендриком, кстати, тоже.

— Что??

— Я не мог ждать, пока ты соберешься, любимая, — никто из нас не мог. Тем более, что у нас было лучшее решение, решение, к которому все были готовы.

— Что ты сделал, черт побери?

— Я дал обиженным людям возможность отомстить за себя тому, кто беспардонно их надул. Я нашел тех, кто выжил. Я знал, где их искать.

— Энди-детка, — проговорила Ардис, усаживаясь напротив мужа и не сводя своих огромных изумрудных глаз с его отрешенного лица. — Я повторяю, — спокойно произнесла она, — что ты сделал?

— Убрал препятствие, угрожавшее ослабить военную мощь этой страны, превратив могущественнейшего гиганта свободного мира в жалкого карлика. Дело это обошлось лично мне где-то в пределах восьмисот миллионов долларов, а нашей группе — биллионы.

— О Боже мой… Ты связался с арабами!

— Господин президент, мне действительно необходимы эти несколько дней, — умоляюще произнес Митчел Пэйтон. Он сидел, наклонившись вперед, на стуле с высокой спинкой. Это происходило в верхних жилых этажах Белого Дома. Был час пятьдесят пять минут ночи.

Лэнгфорд Дженнингс сидел в углу кушетки в пижаме и халате, положив ногу на ногу и покачивая шлепанцем. Его упорный инквизиторский взгляд ни на минуту не отрывался от лица Пэйтона.

— Я отдаю себе отчет в том, что, придя к вам, нарушаю несколько сотен действующих правил, но я встревожен так, как никогда раньше не тревожился за всю свою службу. Много лет назад один молодой человек сказал своему главнокомандующему, что президентскую власть разъедает злокачественная опухоль. Теперь человек, который уже Бог весть на сколько лет старше, повторяет, в сущности, то же самое, только в данном случае ни один намек на существование такой болезни до сих пор не достигал ваших ушей.

— Вы же здесь, доктор Пэйтон, — проговорил Дженнингс, его звучный голос как-то сразу сел, и можно было сказать, не боясь ошибиться — от страха. — Да, доктор Пэйтон, мне пришлось очень скоро научиться некоторым вещам. Сэм Уинтерс объяснял мне: если уж вы заявляете, что встревожены, остальные, значит, вообще в шоке. Теперь, после того, как вы рассказали мне обо всем, я понимаю, что он имел в виду. Я в шоке.

— Рад, что за меня походатайствовал старый знакомый. Я не сомневался, что он меня помнит; только не был уверен, что он воспримет меня всерьез.

— Он воспринял вас всерьез… А вы уверены, что рассказали мне все? Все об этой проклятой заварушке?

— Все, что знаю, сэр, все, что нам удалось собрать в логическое целое, хотя приходится признать, что я не «схватил никого за руку».

— Такое выражение не часто услышишь в этих комнатах.

— Скажу со всей прямотой, господин президент, если бы я подумал, что эти слова имеют хоть какое-нибудь отношение к этим комнатам, меня бы здесь не было.

— Я ценю вашу искренность, — Дженнингс наклонил голову, моргнул и заговорил, как бы размышляя: — Вы правы, здесь подобное выражение неприменимо, но вы так уверены в этом? Мои оппоненты приписывают мне всяческие козни. Вас разве не зацепила эта волна? Ведь, глядя на вас и зная то, что я о вас знаю, я не могу представить вас среди своих горячих поклонников.

— Не обязательно разделять все убеждения человека, чтобы верить в его порядочность.

— Что означает: вы парень хороший, но я бы за вас не голосовал.

— И опять-таки, могу я говорить начистоту, сэр? В конце концов, тайна голосования священна.

— Со всей прямотой, сэр, — улыбнулся президент.

— Нет, я бы не голосовал за вас, — ответил Пэйтон, возвращая улыбку.

— Что, дело в интеллекте?

— Конечно же, нет! История говорит нам, что неумеренно вникающий во все мыслитель в Овальном кабинете часто тонет в безбрежном море частностей. Чрезмерное изобилие серого вещества, в конце концов, не решает дела, более того — служит причиной поражения. Человек, череп которого лопается от фактов, противоречащих друг другу, теорий и контртеорий, в своих бесконечных дебатах с самим собой склонен переходить грань, за которой решение уже не является конечной целью… Нет, сэр, меня заботит не ваш интеллект — он более чем достаточен для нас.

— Тогда, значит, это мои взгляды?

— Прямо?

— Прямо. Видите ли, мне необходимо это выяснить, и немедленно.

— Мне кажется, я понимаю, — кивнул Пэйтон. — Ну хорошо, мне действительно иногда не по вкусу ваши рассуждения. У меня не раз было впечатление, что вы сводите очень сложные вопросы к… к…

— К упрощениям? — невозмутимо подсказал Дженнингс.

— Современный мир не менее запутан и взрывоопасен, чем во времена своего сотворения, как бы там он ни был сотворен, — продолжал Пэйтон. — До зла несколько шагов, а затем — все возвратится к первоначалу: безжизненный клубок огня, мчащийся по Вселенной. Больше не осталось простых ответов, господин президент… Извините, но вы просили говорить прямо.

— Да, черт возьми, и получил правду-матку в лицо. — Дженни негромко засмеялся, распрямил ноги и, усевшись прямо, оперся локтями о колени. — Однако разрешите мне сказать вам кое-что, доктор. Попробуйте-ка только начать вещать о подобных запутанных, взрывоопасных проблемах во время своей предвыборной кампании — и вам ни за что не получить пост, на котором вы смогли бы искать нетрадиционные решения. Вы закончите с резью в животе от выступлений на стадионах, но вы не будете частью команды, вы вообще окажетесь не у дел.

— Хотелось бы надеяться, что это не так, сэр.

— Мне бы тоже, только я не могу себе это позволить. Я видел слишком многих блестящих, эрудированных людей, проваливших свою карьеру потому, что они описывали своим избирателям мир таким, каким видели его, а те не желали слышать правду.

— Я бы предположил, что они обращались не к тем людям, господин президент. Эрудиция и умение овладеть массами вовсе не обязательно взаимоисключаемы. Когда-нибудь новое, совсем иное поколение политиков будет обращаться к совершенно иным избирателям, которые будут готовы смотреть в лицо действительности, будут готовы к тем жестким определениям, что вы упоминали.

— Браво, — негромко произнес Дженнингс, откидываясь на спинку дивана. — Вы только что как раз описывали причины, по которым я то, что я есть, и то, почему я делаю то, что делаю… Все формы правления, доктор Пэйтон, начиная с первых племенных сходок, когда, сидя вокруг костров в своих пещерах, люди учились говорить — все они были непрерывным изменением, и даже марксисты соглашаются с этим. На свете нет и не может быть Утопии; в глубине души Томас Мор понимал это, ибо нет ничего, что могло быть таким, каким оно было на прошлой неделе, в прошлом году, в прошлом веке. Вот почему он использовал слово «Утопия» — место, которое не существует… Я хорош для своего времени, для своего мгновения в изменяющемся мире, и дай Бог, чтобы он изменялся так, как мы тут только что предсказали. Если я — тот мост, что перенесет нас целыми и невредимыми к нужному перекрестку, я встречу смерть счастливым человеком, а все мои критики могут отправляться в ад.

Наступило молчание.

Бывший профессор Митчел Джарвис Пэйтон рассматривал самого могущественного человека в мире, и в глазах его отражалась некоторая растерянность.

— В высшей степени научное определение, — пробормотал он.

— Не дайте миру вырваться из вашей цепкой хватки, не то мой мандат испарится, а мне нужны мои критики… Вы прошли экзамен, Эм Джи, я голосую за вас.

— «Эм Джи»?

— Я же вам объяснил, мне пришлось быстро собирать информацию и еще быстрее читать.

— Так почему же я «прошел», господин президент? Этот вопрос интересует меня как в личном плане, так и в профессиональном, если, конечно, с моей стороны не слишком нахально задавать его.

— Потому что вы не дрогнули.

— Простите?

— Вы же говорили не с Лэнгом Дженнингсом, фермером из Айовы, чье семейство нагрело руки на том, что его глава случайно отхватил сорок восемь тысяч акров гор, за которые горнодобывающие компании готовы были душу продать. Вы говорили с человеком западного мира, который может обратить эту планету в первоначало — в клубок огня. И я на вашем месте разговаривал бы с таким парнем с дрожью в душе. Я был бы испуган и осторожен.

— Я пытаюсь не быть ни тем, ни другим, и я даже понятия не имею о сорока восьми тысячах акров.

— Как вы думаете, относительно небогатый человек мог бы когда-нибудь стать президентом?

— Пожалуй, нет.

— Пожалуй, никогда. Власть создана для богатых или для тех, кто на грани разорения, так что им все равно нечего терять, а ждут их пинки и разоблачения. Тем не менее, доктор Пэйтон, вы пришли сюда через черный ход с возмутительной просьбой: санкционировать скрытые внутренние операции управления, которому законом запрещено вмешиваться во внутренние дела страны. Затем вы пожелали, чтобы я не дал хода потрясающим известиям, включая трагедию в масштабе всей страны: чтобы мы молчали о террористических убийствах, цель которых — уничтожить человека, так много сделавшего для своей страны. Короче говоря, вы просите меня нарушить главные и основные пункты клятвы президента. Я прав пока?

— Я ведь назвал вам причины, побудившие меня к этому, господин президент. Цепь всевозможных происшествий протянулась из Омана в Калифорнию, и совершенно ясно, что это более чем совпадения. Эти фанатики, эти террористы убивают по причине, которая лежит на поверхности, но под ней есть и глубинный слой. Они стремятся сфокусировать на себе все внимание, они жаждут кричащих заголовков… Мы посеем нетерпение и замешательство, и кто-то в пылу гнева может допустить ошибку: попытается связаться с кем-либо, с кем не должен был бы связываться, и разорвет цепь заговора, а такая цепь обязательно должна существовать, сэр. Этим убийцам удалось проникнуть в страну — уже одно это требует могущественных связей — а ведь это только начало. Они кочуют из конца в конец страны, вооруженные до зубов, — а это тоже немалый подвиг, учитывая, как построена у нас служба безопасности… Я послал секретного агента из Каира в Сан-Диего, а наш лучший человек, работавший в Бейруте, направился в Бекаа. Они оба знают, что им искать.

— Господи! — воскликнул Дженнингс, вскакивая с дивана, не обратив внимания, что шлепанец свалился с его ноги, и шагая по комнате. — Я не могу поверить, что Орсон хоть как-нибудь причастен к этому! Пусть мы с ним не ходим в обнимку, но он же не сумасшедший, да и склонности к самоубийству я за ним не замечал.

— Он может и не быть причастным к этому, сэр. Власть, даже власть вице-президента, привлекает тех, кто жаждет власти.

— Да черт бы все побрал! — взорвался президент, прошагав до столика времен королевы Анны, заваленного бумагами. — Подождите-ка, — вдруг сказал Дженнингс, оборачиваясь. — По вашим собственным словам, существует цепь происшествий, которая каким-то образом тянется от Омана через весь мир к Сан-Диего. Вы утверждаете, что это более чем совпадение, но больше у вас ничего нет. Вы никого не схватили за эту пресловутую руку, есть просто пара людей, которые несколько лет назад встречались на Ближнем Востоке, да еще один человек, который неожиданно объявился там, где вы его не ждали.

— У женщины, о которой идет речь, за спиной целая вереница финансовых манипуляций. Все это было балансированием на грани законности, и ставки были очень велики. Вряд ли ее прельстило бы положение заштатного политика — расстояние от ее запросов до такого предложения в обычном случае пришлось бы мерить в световых годах… Вот разве что у нее были другие соображения.

— «Энди-детка», — проговорил президент словно про себя. — Кутила Энди… Я понятия не имел, что за штучка эта Ардис. Я думал, она была банковским служащим или чем-то в этом роде, когда он встретил ее в Англии. Но с какой стати Ванфландерену хотеть, чтобы она работала на Орсона?

— Я считаю, сэр, что это работало на их систему, на их цепочку. — Пэйтон поднялся. — Я жду вашего ответа, господин президент.

— «Господин президент», — повторил Дженнингс, покачивая головой, словно никак не мог привыкнуть к этому титулу. — Интересно, как, должно быть, эти слова застревают у вас в горле.

— Простите?

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду, доктор. Вы врываетесь сюда в час ночи с этим параноидальным сценарием и просите меня пойти на такие нарушения закона, которые могут привести к импичменту. Затем я задаю вам несколько вопросов, и вы выкладываете мне следующее: во-первых, вы не стали бы голосовать за меня; во-вторых, я все упрощаю; в-третьих, в лучшем случае, я всего лишь предшественник лучших людей; в-четвертых, я не могу отличить совпадений от важных, пусть неявных проявлений…

— Этого я не говорил, господин президент.

— Вы это подразумевали.

— Вы просили говорить начистоту, сэр. Если бы я мог подумать…

— А, да ладно вам, расслабьтесь, — сказал Дженнингс, вновь поворачиваясь к старинному столу с бумагами. — Вы знаете, что во всем Белом Доме не найдется ни единого человека (а штат его — больше тысячи), кто осмелился бы сказать мне такое? Не считая моей жены и дочери, но, опять-таки, они не входят в официальный штат, и они обе покруче вас, между прочим.

— Если я оскорбил вас, я принесу извинения…

— Ради Бога, не надо. Я ведь вам сказал, что вы прошли экзамен и мне бы не хотелось снижать оценку. Я также не позволил бы никому, кроме разве такого сумасшедшего, как вы, просить меня о том, о чем вы попросили. Я бы просто-напросто не доверился им… Получайте зеленую улицу, доктор. Езжайте куда хотите, хоть к черту на кулички, только держите меня в курсе. Я вам дам сверхсекретный номер, который известен только моей семье.

— Мне нужна президентская санкция на неразглашение. Я ее уже приготовил.

— Чтобы спасти свой зад?

— Вовсе нет, сэр. Я также подпишу ее и возьму на себя всю ответственность.

— Тогда почему?

— Чтобы защитить тех из моих подчиненных, кто так или иначе оказался втянутым в это дело, но не имеет представления о его подлинной сути. — Пэйтон полез в карман пиджака и извлек сложенный лист бумаги. — Вот здесь ясно указывается, что все делается без согласования с вашим штатом.

— Спасибо вам с кисточкой. Значит, нас вдвоем вздернут.

— Нет, господин президент. Только меня. Пункт о неразглашении включен в акт Конгресса от 1947 года, где говорится о правовой основе, на которой действует ЦРУ. Этот пункт разрешает управлению выходить за рамки своих полномочий во время национального кризиса.

— И все же любая санкция имеет свои границы.

— Да, сэр. Это — на пять дней.

— Я подпишу, — сказал Дженнингс, принимая документ и в то же время протягивая руку к столу времен королевы Анны еще за одним. — А пока я подписываю, мне бы хотелось, чтобы вы прочли вот это. Собственно, это необязательно: как и большинство компьютерных распечаток из пресс-службы, она запаздывает. Она поступила ко мне сегодня днем.

— Что это?

— Аналитический разбор кампании, цель которой — выставить конгрессмена Эвана Кендрика в списке кандидатов от партии в следующем июне, — президент сделал паузу. — Как кандидата в вице-президенты, — вкрадчиво прибавил он.

— Могу я взять это? — спросил Пэйтон, сделав шаг вперед и протягивая руку.

— Я подумал, что у вас может возникнуть такое желание, — заметил Дженнингс, передавая продолговатый листок директору Отдела специальных проектов. — Мне было интересно, воспримете ли вы это так же серьезно, как Сэм Уинтерс воспринял вас.

— Да, сэр, — откликнулся Пэйтон, молниеносно охватывая взглядом раздражающую глаза компьютерную графику.

— Если в этой вашей параноидальной идее и есть что-то, вы можете здесь найти для нее пищу, — сказал президент, пристально наблюдая за незваным гостем. — Люди из моей пресс-службы говорят, что это может пройти — пройти легко и просто. На следующей неделе, скажем, семь влиятельных газет на Среднем Западе поднимут на стяг имя Кендрика. Три газеты из вышеупомянутых владеют радио- и телестанциями в густонаселенных районах на севере и юге, и, кстати, о совпадениях, им доставили аудио- и видеозаписи интервью конгрессмена на телевидении.

— Кто доставил? Здесь этого нет.

— Здесь этого и не должно быть. В Денвере есть комитет, где сидений в два раза больше, чем седалищ, — никто об этом комитете толком ничего не слышал…

— Но это же просто невероятно!

— Почему же, — возразил Дженнингс, — конгрессмен может оказаться весьма обаятельным кандидатом. В нем есть какой-то спокойный огонь. Он излучает уверенность и силу. Кендрик может пройти — легко и просто, как говорят мои люди.

— Я говорю не о том, что это невероятно, господин президент. Когда мне предлагают настолько явную связь, даже я вынужден дать задний ход. Это слишком просто, слишком очевидно. Я не могу поверить, что приверженцы Болингера настолько тупы. Это уж слишком их уличает и, что совершенно очевидно — слишком опасно.

— Вы меня сбиваете с толку, доктор. Я думал, что вы воскликнете что-нибудь вроде: «Ага, мой дорогой Ватсон, вот где улика!» Но вы не кричите ничего подобного, так ведь?

— Так.

— Если уж я подписываю этот чертов клочок бумаги, который может подвести меня под импичмент, то полагаю, что имею, по крайней мере, право знать почему.

— Потому что это и в самом деле слишком очевидно. Люди Болингера узнают, что Эван Кендрик вот-вот станет центром национальной кампании за смещение прежнего вице-президента, поэтому они нанимают палестинских террористов, чтобы те его убили? Только маньяку придет в голову такое решение. Одна ошибочка в тысяче и одной детали, один убийца, взятый живьем, — а мы взяли одного живьем, и след может привести к ним… приведет к ним, если вы подпишете бумагу.

— Кого же тогда вы ожидаете найти? Что вы ожидаете найти?

— Не знаю, сэр. Возможно, нам придется начать с этого комитета в Денвере. Месяцами Кендрика выводили под солнце политических юпитеров, чего сам он вовсе не хотел — он от этого бежал, если уж на то пошло. И вот теперь, накануне решающего броска, случается кошмар Фейрфакса и неудавшееся нападение на Меса Верде, неудавшееся из-за старика, которому возраст не помешал действовать очень решительно. Он убил трех террористов.

— Кстати, я хотел бы его увидеть, — вставил Дженнингс.

— Я организую такую встречу, но вы можете пожалеть об этом.

— То есть?

— Есть две группировки, два лагеря, и ни один нельзя назвать тупым и нахрапистым. И все же, внешне, один из них совершил невероятно грубый промах, а это никак не вписывается в картину.

— Вы снова сбиваете меня с толку…

— Я и сам сбит с толку, господин президент… Вы подпишете эту бумагу? Вы дадите мне пять дней?

— Дам, доктор Пэйтон, только почему у меня такое чувство, будто меня подводят к гильотине?

— Неполадки с киномеханикой, сэр. Публика никогда не позволит снести вам голову.

— Публика может страшно заблуждаться, — заметил президент, наклоняясь над столом времен королевы Анны и подписывая документ. — И это только часть истории, профессор.

Уличные фонари вдоль чикагской Лэйк Шор Драйв мерцали в хлопьях падающего снега и рисовали причудливые картинки на потолке в отеле «Дрейк». Было начало третьего ночи. Мускулистый белокурый мужчина крепко спал в своей кровати и дышал глубоко и ровно, как будто даже во сне контролировал себя. Внезапно дыхание его сбилось — тишину комнаты разорвал резкий телефонный звонок. Мужчина мгновенно сел на кровати, выпутал ноги из широкого одеяла и спустил их на пол, а затем схватил телефонную трубку.

— Да? — сказал Милош Варак; голос его звучал так, словно ему позвонили в контору, а не разбудили среди ночи.

— У нас возникла проблема. — Сэмюэль Уинтерс говорил из своего кабинета в Синвид Холлоу, Мэриленд.

— Вы можете говорить о ней, сэр?

— Я не вижу, почему бы и нет, по крайней мере — вкратце и с иносказаниями. Эта линия не прослушивается, и я не могу себе представить, кому придет в голову подключиться к вашей.

— С иносказаниями, пожалуйста.

— Приблизительно семь часов назад нечто ужасное произошло в доме, что в Виргинии…

— Шторм? — прервал его Варак.

— Если я правильно понял вас — да, ужасный шторм с огромными потерями.

— Икар? — Варак почти кричал.

— Его там не было. Не было его и в горах, где была предпринята подобная попытка, однако она провалилась.

— Эммануэль Уэйнграсс, — прошептал чех еле слышно. — Он был мишенью. Я предвидел, что это произойдет…

— На первый взгляд это так не выглядело. А почему вы так решили?

— Позже, сэр… Я приехал из Ивэнстоуна около двенадцати тридцати.

— Я знаю, что вас не было. Я к вам дозваниваюсь уже часами, но, конечно, не мог просить передать вам кое-что. Все идет по плану?

— События разворачиваются даже скорее, чем мы думали, но дело не в этом. По радио ничего не передавали ни о первом, ни о втором нападении, удивительно, не правда ли?

— Если все пойдет так, как я надеюсь, — отозвался Уинтерс, — вы ничего и не услышите по меньшей мере несколько дней, если услышите вообще.

— Почему?

— Потому что я сам все это и организовал. Человек, которому я доверяю, нанес частный визит на шестнадцать ноль-ноль при моем посредничестве. Он сейчас там. Если вообще существует возможность поймать тех, кто несет ответственность за это, то ему понадобится запрет на информацию.

С Милоша Варака вдруг свалилась огромная тяжесть — в эту минуту он понял, что Сэмюэль Уинтерс не предатель, который затаился в Инвер Брассе. Кто бы ни был тот информатор, он ни за что не стал бы продолжать охоту за убийцами, коль скоро их послали из Сан-Диего. Помимо частички уясненной правды и полученного облегчения, чех теперь имел человека, которому можно было довериться.

— Сэр, пожалуйста, выслушайте меня очень внимательно. Это жизненно важно и срочно — я повторяю: срочно. Вы должны завтра собрать встречу, и чем раньше, тем лучше. Она должна произойти днем, а не ночью. Каждый час имеет значение, в каком бы временном поясе мы ни находились.

— Это ошеломляющая просьба.

— Назовите это чрезвычайным положением. Это и есть чрезвычайное положение, сэр… И каким-то образом, каким-то путем я должен создать еще одно чрезвычайное положение. Я должен заставить кое-кого действовать.

— Вы можете назвать мне причину, не вдаваясь в подробности?

— Да. Единственное, что, как мы считали, никогда не может случиться с Инвер Брассом, случилось. Там есть некто, кто там не должен быть.

— Господи!.. Вы уверены?

— Уверен. Несколько секунд назад я вычеркнул вас как возможного кандидата.

Четыре двадцать пять утра в Калифорнии; семь двадцать пять в восточных штатах.

Эндрю Ванфландерен сидел в своем жестком велюровом кресле, глаза его остекленели, отяжелевшее тело раскачивалось, волнистые седые волосы растрепались. В бешенстве он запустил тяжелым стаканом с виски в телевизор, стакан задел шкаф красного дерева и, не причинив больше никакого вреда, шлепнулся на белый ковер. Закипая еще больше, Ванфландерен схватил мраморную пепельницу и послал ее в заставку двенадцатичасовых новостей. Картинка на выпуклом стекле разлетелась на мелкие осколки, внутри телевизора что-то взорвалось, и черный дым повалил из его электронных потрохов. Ванфландерен что-то нечленораздельно проревел. Секунду спустя из спальни выбежала его жена.

— Что ты делаешь?! — взвизгнула она.

— Там — ох! — ничего, ни черта там нет! — выкрикнул он. Лицо и шея у него налились кровью, на лбу и горле вздулись вены, он с трудом выдавливал из себя слова. — Ни единого звука! Что случилось? Что вообще происходит? Они же не могут! Я выложил им два миллиона чистоганом!

И тут совершенно внезапно Эндрю рванулся из кресла, его била дрожь. Трясущимися ладонями пытаясь оттолкнуть невидимую стену, он рухнул на пол. Когда его лицо уткнулось в ковер, яростный крик вырвался из его горла — и это был последний звук Эндрю Ванфландерена.

Его четвертая жена Ардис Войак Монтре Фрэзьер-Пайк Ванфландерен сделала несколько шагов вперед, лицо ее побелело, кожа на нем натянулась, словно пергаментная маска, огромные глаза не отрывались от мертвого тела мужа.

— Ты, сукин сын, — прошептала она. — Как ты посмел бросить меня одну посреди всей каши, которую сам заварил?

32

Ахбияд собрал своих четырех «святых отцов» в комнате мотеля, которую он делил с самым молодым членом группы, тем самым, что бегло говорил по-английски и никогда не был в Омане. Было пять часов в Колорадо, долгое ожидание подошло к концу. Свидания не будет. Команда номер два не дала о себе знать, что означало: Йозеф и его люди мертвы, другого объяснения не было. Закаленный ветеран, хотя и наполовину еврей, ненавидящий все, что связано с Западом или Израилем. Он никогда не позволил бы ни одному из своего отряда попасть в руки врагов живыми. Вот почему он потребовал, чтобы мальчик-калека, которого они не могли не взять с собой, должен постоянно быть рядом с ним.

«При первых же признаках того, что нас могут схватить, я прострелю тебе голову, мальчик. Ты это понимаешь?»

«Я сделаю это первым, старик. Славная смерть мне желанней моей жизни».

«Я верю тебе, юный глупец. Только помни слова Азры. Живой ты можешь сражаться, мертвый — нет».

Принявший мученическую смерть Азра был прав, подумал Ахбияд. И все же Азра не достиг той конечной цели, к которой стремились все, кто верил. А это — умереть сражаясь. А угрожающее молчание, последовавшее за атакой на дом в Виргинии, отсутствие Йозефа и его людей — все это могло быть только ловушкой. Типично западный образ мышления: отрицай достигнутое, не признавай ничего; замани охотников дальше в лес и приведи их в ловушку. Это настолько бессмысленно! Если приманкой в ловушке была возможность расправиться с врагом, что значила по сравнению с этим смерть? В мученической кончине им откроется такой экстаз счастья, какого они никогда не знали здесь, на земле. Нет и не было большей славы для правоверного, чем войти в нежные облака небесных садов Аллаха с кровью врагов на руках, добытой в священной войне.

Их образ мыслей всегда приводил Ахбияда в замешательство. Разве христиане сами не твердят о чести попасть в объятия Христа ради дела Христова, разве не призывают к войнам во имя его? Разве евреи не преисполнены гордости за то, что они избранный народ под дланью авраамова бога? Что́ все остальные в сравнении с ними? Они сражаются за свое спасение, как Маккавеи.[14] Что же, Аллах не достоин находиться в этой компании? Кто так постановил? Христиане и евреи? Ахбияд не был глубоко просвещен в подобных вопросах, если уж говорить начистоту. Он просто пытался разобраться в их сложных хитросплетениях, он слушал, чему учили его старейшины. Их уроки были ясны: враги были весьма скоры и изобретательны в придумывании нанесенных им обид в качестве предлога для схватки. Но еще быстрее они отказывались поверить, что причинили боль другим. Евреи и христиане весьма громогласно призывали всевышнего в любой переделке, где им могла грозить опасность. Они отказывали каким-то грязным палестинцам в праве на святость их дела, однако не могли отказать им в праве принять мученическую смерть за святое дело. Они не посмеют лишить их этого права в глухом местечке под названием Меса Верде, за тысячи километров от Мекки.

— Братья мои, — начал Ахбияд, обращаясь к своим четверым подчиненным, собравшимся в тесной убогой комнатушке мотеля. — Наше время пришло, и мы ступаем навстречу ему с радостным трепетом, зная, что впереди нас ждет мир гораздо прекраснее, спокойная пристань, где мы будем свободны. Если волей Аллаха мы останемся живы для новых сражений, то вернемся домой, к нашим братьям и сестрам, с чувством выполненного долга священной мести, долга, который уже давно вопиет к небесам об отмщении. И мир узнает, что мы это совершили, узнает, что пятеро смельчаков преодолели все преграды и смешали с землей две твердыни, которые выстроил наш главный враг, чтобы остановить нас… А сейчас нам пора подготовить себя. Сначала — с помощью молитв, а затем займемся более практическими делами. В соответствии с тем, что станет нам известно, мы нанесем удар тогда, когда они меньше всего ожидают нападения — не под покровом ночи, а при свете дня. К закату мы либо будем слушать священную молитву, либо очутимся в руках Аллаха.

Было всего несколько минут после полудня, когда Калехла спустилась с трапа самолета и вышла в зал ожидания международного аэропорта в Сан-Диего. Она сразу же поняла, что за ней следят, главным образом потому, что наблюдавший за ней человек и не думал притворяться. Грузный мужчина в плохо сидящем на нем габардиновом костюме жевал воздушную кукурузу из картонного пакетика, который держал в руках. Он кивнул ей, повернулся и двинулся по широкому заполненному толпой коридору к выходу. Это был сигнал. Через мгновение Рашад уже поравнялась с ним и пошла рядом, приспосабливаясь к его неспешной походке.

— Что произошло? — спросила она.

— Позвоните шефу. У меня такое впечатление, что началось светопреставление, только звоните из одного из этих телефонов, не от меня, если мы вообще отправимся ко мне. Я подожду вас там, впереди. Если мы работаем одной командой, просто кивните и идите за мной… на некотором расстоянии, естественно.

— Честно говоря, я не прочь бы была узнать ваше имя. Хоть что-нибудь.

— Пожалуйста — Шапов.

Калехла окинула идущего рядом с ней человека молниеносным взглядом, чтобы оценить, как выглядит секретный агент, который так прославился в управлении, что стал настоящей легендой.

— Восточный Берлин? Прага? Вена?..

— Кстати, — прервал ее мужчина в помятом габардиновом костюме, — не забудьте позвонить.

Рашад остановилась у следующего телефона-автомата. Она была взволнована, а кроме того, не очень разбиралась в последних телефонных новшествах, поэтому, нажав кнопку, изобразила запинающуюся английскую речь с французским акцентом и заказала номер, который уже давно знала наизусть.

— Да? — отозвался Митчел Пэйтон на другом конце провода.

— Эм Джи, это я. Что случилось?

— Эндрю Ванфландерен умер сегодня рано утром.

— Убит?

— Нет, умер от апоплексического удара, мы это точно установили. В его крови было изрядное количество алкоголя, да и выглядел он отвратительно — небритый, глаза налиты кровью; от него несло потом и еще кое-чем похуже… и все же это был удар.

— Черт…

— Есть еще несколько интересных обстоятельств. Он просидел перед телевизором по меньшей мере несколько часов и явно разбил его мраморной пепельницей.

— Это трогательно, очень трогательно, — промурлыкала секретный агент из Каира. — А что говорит его жена?

— Проливая реки слез и умоляя дать ей возможность поскорее удалиться от суетного мира, несгибаемая вдова утверждает, что муж был подавлен серьезными потерями на рынке и в других капиталовложениях. О которых, как она уверяет, ей ничего не известно, хотя, конечно же, ей известно все.

— А вы проверяли ее информацию?

— Естественно. Его общие капиталы могли бы прокормить несколько малых народностей. Две его лошади выиграли в Санта-Аните на прошлой неделе и, бок о бок с несколькими еще, резво галопируют к стоимости в миллионы, по оценкам скаковых конюшен.

— Стало быть, она лгала.

— Она лгала, — согласился Пэйтон. — Но необязательно насчет подавленности.

— Давайте попробуем заменить это слово на ярость. Маниакальную ярость в сочетании с истерическим страхом. Чего-то не произошло? — предположила Калехла.

— Что-то не вышло на свет Божий, даже если и случилось. Может, случилось, а может, и не случилось… А может — и это могло быть побудительной причиной, — может быть, некоторые из убийц были захвачены живьем, как это произошло в Меса Верде.

— Можно сделать так, что любой захваченный наговорит целые тома, при том, что сам он об этом даже не подозревает.

— Именно. Все, что нужно — это всего лишь один источник, который мог бы описать хоть одну явку, метод передвижения, перевалочный пункт. У нас есть такой источник, такой человек. Слишком много осложнений здесь, чтобы что-то скрывать. Кто бы ни стоял за этими убийствами, он должен был это понимать, по крайней мере — подозревать это. Возможно, именно эти мысли и занимали Эндрю Ванфландерена.

— А как дела с арестованным?

— Он сейчас под врачебным контролем. Это маньяк, перепробовавший все — от самоудушения до заглатывания собственного языка. В результате им пришлось ввести ему транквилизаторы, чтобы хоть немного снять напряжение. Врачи говорят, что через час-два мы уже должны получить первые отчеты.

— А что я должна делать, Эм Джи? С моей стороны, наверное, будет не слишком учтиво навестить скорбящую вдову?..

— Напротив, моя дорогая, — прервал ее Пэйтон. — Именно это ты и должна сделать. Когда личность вроде миссис Ванфландерен принимает на себя обязанности, которые включают тесные контакты с потенциальным преемником нынешнего президента Соединенных Штатов, личные соображения отходят на второй план… Ты, конечно же, рассыплешься в извинениях, ну а дальше будешь придерживаться прежнего сценария.

— Моего появления она ожидает меньше всего. Это может вывести ее из равновесия.

— Я рад, что ты согласна.

— А как насчет Шапова? Мы в одной команде?

— Только если он тебе нужен. Мы одолжили его морской разведке в качестве консультанта, и я рад, что он здесь, но я бы предпочел, чтобы ты вначале сыграла соло. Однако проработайте способы связи.

— Насколько я понимаю, его не вводили в курс дела.

— Нет, просто сказали, чтобы он помогал тебе во всем.

— Понятно.

— Эдриен, — сказал Пэйтон. — Тебе нужно знать еще кое-что. Возможно, мы приблизились на шаг к нашему белокурому европейцу и не менее, чем все остальное, нам важно знать, что он замышляет.

— А кто он? Вы это выяснили?

— Мы не знаем, кто именно он такой, но, по-моему, он работает на людей, которые хотят видеть Эвана в Белом Доме…

— О Господи! Да у него в жизни не было такой мысли! Кто эти люди?

— Очень богатые и очень изобретательные, я бы сказал. — Пэйтон вкратце рассказал ей о готовящейся национальной кампании за то, чтобы сделать Кендрика вице-президентом. — Дженнингс сказал, что его люди уверены: это может пройти «легко и просто», как он выразился. И, по-моему, он ничего не будет иметь против.

— Продумано все, вплоть до реакции самого президента, — промолвила Калехла. — Каждый шаг, каждая мелочь была продумана и проанализирована. Все, кроме одного.

— Что ты имеешь в виду?

— Реакцию Эвана, Эм Джи. Он никогда на это не согласится. Получается, что здесь действуют две группировки. Одна старается протолкнуть нашего героя-конгрессмена в список претендентов, а другая из последних сил старается этого не допустить.

— Я пришел к тем же заключениям и так и сказал президенту. Приступайте к работе, агент Рашад. Позвони мне, когда устроишься в гостинице. К тому времени у меня, возможно, уже будут новости от врачей.

— Очевидно, мне нельзя дать о себе знать дедушке с бабушкой, да? Они живут здесь неподалеку, вы ведь знаете.

— Господи, я что, разговариваю с двенадцатилетней девчонкой? Об этом даже речи быть не может!

— Все ясно.

Пятнадцать часов по принятому в восточных штатах времени, зимний день, лимузины припаркованы у подъезда в имении Синвид Холлоу. Шоферы покуривают сигареты и неспешно переговариваются друг с другом. Внутри, в доме, началось совещание.

— Эта встреча будет краткой, — сказал Милош Варак, обращаясь к членам Инвер Брасса. Они сидели в креслах в большом сумрачном кабинете, свет ламп падал на обращенные к нему лица. — Я позволил себе обратиться к доктору Уинтерсу, так как счел, что вы должны быть срочно информированы.

— Очевидно, информация эта должна быть крайне важной, — кисло промолвил Эрик Сандстром. — Я уехал из своей лаборатории, не оставив указаний, а они понятия не имеют, что им делать без меня.

— Ты вытащил меня из зала суда, Милош, — присоединилась Маргарет. — Надеюсь, ты, как всегда, прав.

— Я прилетел из Нассау, — отозвался Гидеон Логан, посмеиваясь. — Когда начал звякать этот чертов телефон на моей посудине, я не был занят ничем особенно важным, если не считать рыбной ловли. И кроме того, клев был паршивый.

— А я даже такими заботами не могу похвастаться, — объявил Джекоб Мендель. — Я болел, когда эта пикалка ожила. Я ее сначала даже и не расслышал.

— Полагаю, нам стоит приступить к делу, — сказал Сэмюэль Уинтерс с заметным напряжением, в его голосе звучало нетерпение и что-то еще, вполне возможно — злость. — Известие убийственное.

Маргарет Лоувел бросила взгляд на седовласого историка.

— Сейчас приступим, Сэм, мы просто хотели перевести дух.

— Пусть я говорил о рыбной ловле, — заметил Гидеон Логан, — но думал вовсе не о ней, Сэмюэль.

Председатель Инвер Брасса кивнул, безуспешно стараясь заставить себя улыбнуться.

— Извините, если я кажусь раздражительным. Истина состоит в том, что я испуган, как будете испуганы и вы.

— В конце концов, это может оказаться важнее наших лабораторных опытов, — мягко согласился Сандстром с видом человека, услышавшего справедливый упрек. — Пожалуйста, продолжайте, Милош.

«Наблюдай за каждым лицом, за каждой парой глаз. Подмечай малейшее подергивание мускулов, трепетание век, морщинки, прорезавшиеся на лбу. Ищи одного из этих четырех сидящих рядом людей. Один из них — предатель».

— Палестинские террористы совершили налет на имения конгрессмена Кендрика в Виргинии и Колорадо. Было много жертв.

Все откинулись в креслах или же подались вперед в шоке; подавленные вскрики вырвались из полураскрывшихся губ, на Варака посыпались вопросы:

— Кендрика убили?

— Когда это случилось?

— Я ничего не знал об этом.

— Живым кого-нибудь взяли?

— Я отвечу на все вопросы, на какие смогу, — ответил координатор Инвер Брасса, — но вынужден заметить, что у меня нет всей информации. Говорят, что Кендрик жив и сейчас взят под охрану. Оба нападения произошли вчера во второй половине дня или, возможно, ближе к вечеру…

— Возможно? — воскликнула Маргарет Лоувел. — Вчера? Почему мы все ничего не знаем об этом, почему страна об этом ничего не знает?

— На эту информацию наложен запрет, вероятно, по просьбе контрразведки.

— Явно для того, чтобы добраться до арабов, — проговорил Мендель. — Они убивают ради газетной шумихи, и если не получают ее, то сходят с ума окончательно. А сумасшедших выловить нетрудно…

— Кроме того, если они живы, им придется выбираться из страны, — прибавил Сандстром. — Как они могут выбраться, Варак?

— Это зависит от того, насколько продумана их операция, сэр. От того, кто дал им возможность проникнуть в страну.

— Кто-нибудь из этих палестинцев был захвачен живым? — не унимался Гидеон Логан.

— Я могу лишь предполагать, — ответил чех. — Мне удалось кое-что выискать до того, как запрет на информацию стал всеобщим; в это время человеческие потери еще не были известны.

— Так каковы ваши предположения? — спросил Сандстром.

— В лучшем случае, шансы на то, что кто-то из преступников был захвачен живым, равняются десяти-пятнадцати процентам. Эта цифра основана на статистике захватов по Ближнему Востоку. У террористов вошло в обычай зашивать в лацканы капсулы с цианидом, носить с собой спрятанные лезвия, иглы, приклеенные пластырем к различным частям тела — все, что дает возможность лишить себя жизни, только бы не выдать ничего под пытками или под наркотиками. Вспомните: смерть для этих людей ничего не значит. Она — всего лишь обряд для вступления в новую жизнь, полную счастья, которого здесь им перепадает немного.

— Значит, все же возможно захватить парочку террористов живыми, — настаивал Логан, больше утверждая, чем спрашивая.

— Это, конечно, самый оптимальный вариант, если только он вообще возможен.

— А почему это так важно, Гидеон? — спросил Сэмюэль Уинтерс.

— Потому что мы все прекрасно знаем, какие меры принимались для безопасности Кендрика, — откликнулся чернокожий, всматриваясь в лицо Варака, — и я думаю, чрезвычайно важно выяснить, как невежественным фанатикам удалось обойти все преграды. Что ты думаешь на этот счет, Милош?

— Это лишь мое личное мнение, но я думаю, не пройдет и несколько дней, как спецслужбы придут к тому же выводу, что и я.

— Что же это за вывод, черт побери? — воскликнула Маргарет Лоувел, ее голос прозвучал неожиданно резко и громко.

— Я полагаю, вы все знаете о Эндрю Ванфландерене.

— Нет, — сказала Лоувел.

— А что мы должны знать о нем? — поинтересовался Гидеон Логан.

— Что мы должны знать? — подхватил Мендель.

— Он скончался, — заявил Эрик Сандстром, откидываясь в кресле.

— Что???

— Это случилось сегодня утром в Калифорнии — слишком поздно, чтобы сообщение появилось в восточных газетах, — объяснил Уинтерс. — Причиной смерти считается сердечный приступ. Я услышал сообщение по радио.

— И я, — добавил Сандстром.

— А я не слушаю радио, — сказала Лоувел.

— Я был на яхте, а потом — в самолете, — сообщил Логан.

— А я на баскетбольном матче, — промолвил Джекоб Мендель с виноватым видом.

— Это не самые потрясающие новости на сегодня, — продолжил Сандстром, выпрямившись в кресле. — В последних выпусках «Пост» это сообщение поместили, по-моему, на четвертой странице, хотя в этом городе Ванфландерена, между прочим, хорошо знали.

— А какая тут связь с палестинцами? — спросил Логан, не сводя темных глаз с Варака.

— Так называемый сердечный приступ вызывает некоторые сомнения, сэр.

Все лица вокруг стола словно окаменели — застывшие, суровые. Медленно они подняли головы и посмотрели друг на друга — ощущение огромной важности того, что означали эти слова, накрыло их, словно мощная волна.

— Это довольно необычное заявление, Варак, — спокойно сказал Уинтерс. — Не будете ли вы добры объяснить его так, как вы это сделали мне?

— Люди, окружающие вице-президента Болингера, те, кто вложил в его партию большие средства и кому есть что терять, разделились. Мне стало известно, что возникли разные фракции. Одна хочет заменить вице-президента другим конкретным кандидатом, другая желает сохранить нынешнего, а еще одна настаивает на том, чтобы подождать, пока политическая обстановка не определится более четко.

— И что из этого следует? — подстегнул его Джекоб Мендель, снимая очки в серебряной оправе.

— Единственный человек, который совершенно явно не подходит никому — это Эван Кендрик.

— Ну и? — подхватила Маргарет.

— Все наши действия включают элемент риска, — ответил Варак. — Я никогда не пытался преуменьшить этот факт, несмотря на то, что обещал вам анонимность. Тем не менее, пришлось создать политический комитет, через который распространялись материалы и финансовая поддержка, позволяя при этом остаться в тени. Все это заняло не одну неделю, и не исключено, что известия об этом уже дошли до Сан-Диего… Нетрудно вообразить себе реакцию людей Болингера, особенно фракции его приверженцев. Кендрик — признанный герой Америки, кандидат, который на гребне славы может взлететь на вершину, как, по нашим соображениям, все это и должно произойти. Эти люди могли запаниковать и пойти на срочные, решительные меры… Среди таких должны были быть и Ванфландерены, ведь миссис Ванфландерен стоит во главе штата вице-президента и имеет широкие связи в Европе и на Ближнем Востоке.

— Боже мой! — воскликнул Сандстром. — Не хотите же вы сказать, что Болингер отвечает за все эти нападения террористов, за все эти убийства?

— Непосредственно — нет, сэр. Это скорее нечто вроде фразы короля Генриха по поводу Томаса Беккета, которую он обронил среди своих придворных: «Неужели никто не избавит меня от этого беспокойного священника?» Король не отдавал приказов, не давал указаний, он просто задал наводящий вопрос, сделав это как бы в шутку, однако его рыцари уловили суть. А здесь суть в том, что люди, обладающие властью, пошли на то, чтобы отыскать этих наемных убийц, а потом снабжать их всем необходимым здесь.

— Это немыслимо, — свистящим шепотом проговорил Мендель, сжимая в пальцах очки.

— Подождите минутку, — вмешался Гидеон Логан, массивная голова склонена набок, глаза все еще не отрываются от чеха. — Вы предположили, что «приступ» Ванфландерена мог быть чем-то совсем другим. Что заставляет вас подозревать это?

— Впервые у меня возникли подозрения, когда я узнал, что через час после того, как тело поступило в морг, миссис Ванфландерен отдала приказ о его немедленной кремации, заявив, что у них якобы было взаимное соглашение об этом.

— И вышеназванная процедура полностью исключила какую-либо возможность аутопсии, — адвокат Лоувел кивнула головой, разъясняя очевидное. — А что о связи с палестинцами, Милош?

— Прежде всего — совпадения во времени. Спортсмен, здоровяк, без каких-либо намеков на перенапряжение в прошлом, вдруг умирает меньше чем за двадцать четыре часа после налетов на дома Кендрика. Затем, конечно, то, что я узнал о широких связях миссис Ванфландерен на Ближнем Востоке; к этому меня подтолкнула наша краткая беседа с ней в последнюю встречу. Вот факты, которые следователи из Федерального бюро в ближайшие дни соберут и сопоставят и, если они окажутся действительно важными, отыщут вероятную причину, которая связывала их с убийствами.

— Но если Ванфландерен действительно связан с террористами, почему его убили? — спросил озадаченный Сандстром. — Он был одним из тех, кто держал в руках поводья.

— Я отвечу на это, Эрик, — проговорила Маргарет Лоувел. — Лучший способ избавиться от улик — уничтожить их. Убивают курьера, а не того, кто послал записку. Таким образом вдохновитель всего оказывается вне досягаемости.

— Это уж чересчур! — воскликнул Джекоб Мендель. — Могут ли высшие правительственные сферы быть скопищем таких подонков?

— Мы прекрасно знаем, что могут, друг мой, — ответил ему Уинтерс. — Иначе мы с вами не занимались бы тем, чем мы занимаемся.

— В этом вся трагедия, — проговорил финансист, покачивая печально головой. — Такая многообещающая нация и так прогнила изнутри. Они готовы преступить все правила, все законы. Ради чего?

— Ради своей шкуры, — невозмутимо отозвался Гидеон Логан.

— Что, по-вашему, произойдет, Милош? — спросила Маргарет Лоувел.

— Если мои выводы не беспочвенны и запрет на информацию в самом деле действует, я полагаю, что будет состряпана история, объясняющая факты, где не будет места даже намеку на возможность контакта между террористами и государственными чиновниками. Найдут козла отпущения, желательно уже покойного. Вашингтон не может позволить себе действовать иначе: полетит к чертям вся внешняя политика.

— А Болингер? — Сандстром вновь откинулся на спинку кресла.

— Официально, если найденные «виновные» окажутся достаточно убедительными, его, как вы здесь выражаетесь, снимут с крючка. Но нас это не касается.

— Весьма любопытное заявление, чтобы не сказать — откровенное, мистер Варак, — промолвил Уинтерс. — Может быть, вы поясните его?

— Охотно, сэр. Хотя я должен вернуться в Чикаго, я договорился кое с кем из служащих телефонной компании в Сан-Диего: они будут делать для меня записи абсолютно всех телефонных переговоров с резиденцией Болингера, с его кабинетом и всеми без исключения служащими. Они будут указывать номер звонившего и время, включая звонки из телефонов-автоматов вместе с их местонахождением. Не ошибусь, если предположу, что у нас в руках будет достаточно доказательств, пусть и косвенных, для того, чтобы убедить вице-президента тихо и красиво отказаться от участия в будущих выборах.

Последний лимузин свернул прочь с подъездной дороги, когда Сэмюэль Уинтерс положил трубку телефона в изысканно отделанной, увешанной гобеленами гостиной и присоединился к Вараку, стоявшему у большого окна, выходившего на фасад.

— Кто из них? — проговорил чех, глядя вслед исчезающему автомобилю.

— Думаю, вы узнаете это раньше, чем в Калифорнии наступит рассвет… Вертолет будет здесь через несколько минут. Реактивный самолет готов к взлету в четыре тридцать в Истоне.

— Благодарю вас, сэр. Надеюсь, мы не зря все это готовим.

— Ваша версия была очень убедительной, Милош. Кто бы это ни был, он не посмеет позвонить. Ему или ей придется явиться лично. В гостинице все готово?

— Да. Мой водитель в аэропорту в Сан-Диего будет снабжен ключами от служебного входа и номера. Я воспользуюсь грузовым лифтом.

— Скажите мне, — спросил седовласый историк, — а не может ли быть так, что сценарий, который вы сегодня днем нам представили, окажется правдой?

— Нет, сэр, этого не может быть. Его жена никогда не позволила бы этого. Она бы всадила ему пулю в голову, попытайся он сделать нечто подобное. Такие вещи хоть и трудно проследить, но все же возможно; она профессионал и никогда не стала бы рисковать.

Вдали, над водами Чесапикского залива, уже слышался рокот вертолетных двигателей. Он становился все громче.

Калехла уронила на пол сумочку, швырнула две коробки и три кулька с покупками на кровать и плюхнулась вслед за ними. Она попросила Шапова высадить ее у универмага — ей же нужно было обзавестись какой-нибудь одеждой, ибо та, что у нее была раньше, осталась либо в Каире, либо в Фейрфаксе, либо в багамской полицейской машине, а может — на авиалайнере ВВС США.

Сев на кровать, она потянулась за телефоном и набрала нужные цифры, чтобы дозвониться до Пэйтона в Лэнгли, Виргиния.

— Да?

— Эм Джи, ты хоть когда-нибудь заходишь домой?

— А ты-то дома, милая моя?

— Я уже забыла, что это такое, дядя Митч.

— Дядя?.. Боже ты мой, наверное, ты сейчас захочешь покататься на пони. Так что у тебя новенького?

— Кстати, о доме, о своем доме, я недавно слышала от нашего общего друга.

— Ну и ну, ты делаешь успехи.

— Это не я, это он. Он даже упоминал двадцать или тридцать лет.

— Чего?

— Понятия не имею. Настоящего дома, детей и всего такого прочего, наверно.

— Тогда давай постараемся вытащить его живым из этой переделки, Эдриен. Получен первый отчет из клиники — от пленника. Очевидно, они путешествуют как марониты. Этот мальчик мало что знает. Он случайный человек там, его взяли с собой из-за Кендрика. Его покалечило в Омане, где он был с нашим конгрессменом.

— Я знаю, Эван говорил мне. Их везли в полицейском грузовике в Джейбель Шем. На казнь, как они полагали.

— Здесь все в страшном тумане… Этому мальчику рассказывали очень мало — и правильно делали, он совершенно неуправляем. Из того, что нашим химикам удалось выудить из его отрывочного бреда, можно заключить, что две группы должны были встретиться возле аэропорта: «Команда 1» должна была присоединиться к «Команде 2», что предположительно означает, что банда из Фейрфакса намеревалась воссоединиться с бандой из Колорадо где-то здесь.

— Что требует немалой подготовки, Эм Джи, очень уж большие территории это охватывает. Над их маршрутами, вероятно, работали очень башковитые туристические агенты.

— Очень башковитые и очень хорошо замаскированные.

— Между прочим, нас с безутешной вдовой разделяют всего два этажа.

— Ее штат уже настороже. Ее предупредили, что ты зайдешь.

— Тогда я встаю и берусь за работу. Да, мне тут пришлось купить пару мелочей, дабы мой образ соответствовал моему положению, только я не собираюсь оплачивать их из своего кармана — черта с два!

— Ладно, это мы утрясем. Позвони мне, когда закончишь.

Калехла положила трубку, некоторое время еще смотрела на телефон, а затем потянулась за сумочкой на полу. Открыла ее и вытащила клочок из записной книжки, на котором записала телефон Эвана в Меса Верде. Спустя несколько секунд она уже набирала номер.

— Резиденция Кендрика, — ответил женский голос, принадлежавший одной из сиделок.

— Скажите, могу ли я поговорить с конгрессменом? Это мисс Эдриен из Госдепартамента.

— Конечно, мэм, но вам придется подождать, пока я сбегаю позову его. Он вышел, чтобы попрощаться с одним милым молодым греком.

— С кем?

— Я думаю, он грек. Он знаком с множеством людей, которых конгрессмен знал в Аравии, или как там еще это называется.

— Что вы несете?

— Священник. Этот молодой священник из…

— Заберите оттуда Эвана! — завопила Калехла, вскакивая на ноги. — Кричите, зовите охрану! Там еще и другие! Они хотят убить его!

33

«Это оказалось так просто», — думал Ахбияд, наблюдая за происходящим из леса, который рос напротив огромного дома врага. «Простодушный и милый молодой священник, документы у него в полном порядке, и, конечно же, никакого оружия — просто привез великому человеку привет от его друзей. Кто может отказать ему в краткой аудиенции? Этому невинному набожному простаку из далеких земель, который представления не имеет о том, какие формальности нужно пройти, чтобы попасть к великим мира сего». Их враг сам приказал привести священника, несмотря на то, что охрана вначале не пустила его. Ну а все остальное уже устроил изобретательный святоша. Теперь дело было за Ахбиядом и его командой. А уж они не подведут.

Их юный товарищ уже выходит из дома! Пожимает руку ненавистному «Амалю Бахруди» под неусыпным взором охраны в штатских костюмах, но с автоматами в руках. Защитники правого дела могли лишь приблизительно догадываться о количестве охранников; их было как минимум двенадцать человек, вероятно, кто-то еще остался внутри. С благословения Аллаха первая атака многих выведет из строя, большую часть убьет, остальных покалечит.

Их товарища проводили по подъездной аллее к машине, которую он вежливо припарковал на дороге за высокой стриженой изгородью. Осталось всего несколько минут. Да, милосердный Аллах милостиво откликнулся на их просьбу! Еще три охранника появились, увеличив их число перед домом до семи. Делай свою работу, брат наш! Веди машину аккуратно!

Их товарищ подошел к машине, наклонил голову в вежливом поклоне, осенил себя крестом, еще раз пожал руку — теперь уже единственному оставшемуся из провожатых (за высоким кустарником его не было видно). Священник открыл дверцу машины, негромко кашлянул, оперся на спинку сиденья, в то время как его правая рука нащупывала нечто под материей. Неожиданно с кошачьим проворством и ловкостью истинного правоверного он обернулся, в руке его уже был сжат обоюдоострый нож, и он вонзил этот нож в горло охранника прежде, чем жалкий слуга правительства успел понять, что происходит. Хлынула кровь, охранник начал оседать на землю. Террорист одновременно подхватил и тело, и оружие, оттаскивая труп в густую поросль на краю леса. Ахбияд щелкнул пальцами, подавая сигнал братьям, прятавшимся позади него среди деревьев. Трое человек поползли вперед, одетые, как и «белый», в полувоенные формы. В руках у них были легкие автоматы, на поясе висели гранаты.

Убийца, тот самый, что хорошо говорил по-английски, завел машину, включил скорость и медленно повел автомобиль к левому выходу на подъездную аллею. Затем он бросил машину вправо и, наконец, — прямо на вход, другой рукой нащупывая взводное устройство под приборным щитком. Распахнув дверцу, он нацелил машину прямо к тому месту, где сбившиеся в кучку охранники беседовали с конгрессменом, и выпрыгнул из мчавшегося автомобиля на дорожку. Приземляясь, сквозь жуткую какофонию ревущего мотора и грохота от пальбы охранников он услышал женские крики. Одна из сиделок бежала к дверям, что-то несвязно выкрикивая. При виде несущегося на них пустого автомобиля она повернулась и вновь закричала, на этот раз обращаясь к Кендрику, который стоял ближе всех у выложенного плитами входа.

— Уходите! — визжала она. — Они хотят убить вас!

Конгрессмен бросился к тяжелой двери, хватая женщину за руку и проталкивая ее перед собой, в то время как охрана начала палить по пустому железному монстру, внезапно взбесившемуся и неуправляемому. Машина теперь отклонилась в сторону, по направлению к раздвижным стеклянным дверям террасы. Оказавшись внутри, Эван налег плечом на дверь, захлопывая ее покрепче. Эта обшитая железом дверь и спасла их жизни.

Последовал оглушительный взрыв. Снаружи, перед домом, семь человек охраны из ЦРУ упали, пронзенные осколками стекла и металла. Вот таким был подарок в виде девяноста фунтов динамита, прикрепленного к днищу автомобильного мотора. Четверо были убиты наповал, их тела и головы разбросаны в разные стороны; двое корчились в агонии. Один, чья левая рука превратилась в окровавленный обрубок, бросился, охваченный неистовством, через газон, накрывая автоматным огнем террориста в клерикальном воротничке, а тот с безумным хохотом поливал все вокруг свинцовым дождем из своего автомата. Эти люди убивали друг друга под слепящим колорадским солнцем…

Кендрик взглянул на медсестру.

— Стойте здесь, никуда не двигайтесь! — приказал он, начиная сантиметр за сантиметром продвигаться к углу гостиной.

Эван услышал крики снаружи: переговаривались охранники, занимавшие позиции вокруг дома. Затем друг за другом последовали четыре взрыва — гранаты! Вслед за отгремевшими взрывами послышались вопли на арабском: «Смерть врагам! Смерть главному преступнику! Кровь за кровь!» Затрещали автоматные очереди. Еще две гранаты взорвались. Одна через разбитые окна попала прямо в гостиную. Эван нырнул за угол, укрывшись за каменным выступом. Затем, когда перестали лететь осколки и осела пыль, он закричал:

— Менни! Менни! Где ты? Ответь мне!

Ответа не было, только слышен был кажущийся нелепым здесь непрекращающийся зуммер телефона. Перестрелка снаружи достигала оглушающего крещендо, она сводила с ума; очередь за очередью, пули рикошетят от камней, глухо ударяют в дерево, дико визжат над головой. Менни был на веранде со стеклянными дверями! Кендрику во что бы то ни стало необходимо было туда добраться. Просто необходимо! Он нырнул в объятую огнем, наполненную дымом гостиную, прикрывая глаза и нос, как вдруг чья-то фигура влетела в комнату, выбив остатки стекла на дверях. Человек перекатился по полу и вскочил на ноги.

— Ахбияд! — вскрикнул Эван, окаменев от ужаса.

— Ты! — взревел палестинец, наводя на него автомат. — Моя жизнь закончится в славе! Слава! Да будет благословен всемилостивейший Аллах! Ты даешь мне большое счастье!

— Неужели я, по-твоему, стою всего этого? Стольких погибших? Стольких захлебнувшихся в крови? Неужели твой Аллах жаждет так много смертей?

— И ты еще говоришь о смерти? — завопил террорист. — Азра мертв! Зайа убита евреями. А все остальные… сотни, тысячи — мертвы! А теперь, Амаль Бахруди, умный, хитрый предатель, я покажу тебе дорогу в ад!

— Как бы не так, — послышался голос от арки, выходившей на веранду.

И тут же прозвучали два громких, гулким эхом откликнувшихся по дому выстрела, заглушивших даже лихорадочную пальбу снаружи. Ахбияд выгнулся под выстрелами, пуля раздробила ему череп. Эммануэль Уэйнграсс — лицо и рубашка залиты кровью, левое плечо все еще опирается на арку — соскользнул на пол.

— Менни, — вскрикнул Кендрик, метнувшись к старому архитектору, и опустился на колени рядом с ним. — Куда тебя ранило?

— Не знаю… По-моему, на мне живого места не осталось, — хрипло отозвался Уэйнграсс, с трудом выговаривая слова. — Посмотри, что с девчонками! Когда… все началось, они побежали к окнам… Я попытался остановить их. Проверь, что с ними, черт тебя возьми!

Эван смотрел на два тела, распростертых на террасе. От раздвижных дверей позади них остались только рамы, в которых все еще торчали острые осколки разбитого стекла. Бомба в автомобиле сделала свое дело, мало что осталось от двух человеческих существ: кровь да клочки кожи.

— Нечего проверять, Менни. Мне очень жаль.

— Эй, ты, который еще называет себя богом на своих поганых небесах! — закричал Уэйнграсс, глаза его блестели от слез. — Чего же еще тебе надо, ты, дешевка?

Старик обмяк и потерял сознание.

Снаружи пальба прекратилась. Кендрик подготовился к худшему, вытаскивая из бесчувственной руки Менни Магнум-357. Мельком он успел удивиться, откуда старик мог его достать, и тут же понял, что у Джи-Джи Гонсалеса. Он мягко опустил Уэйнграсса на пол, выпрямился и, осторожно ступая, пробрался в наполненную дымом гостиную.

— Четверо! — послышался громкий голос за окнами. — Я насчитал четверых.

— Один прорвался внутрь, — заорал в ответ другой голос.

— Подходи и стреляй во все, что только шевелится, черт побери! Дьявол, я не желаю, чтобы ты попал в кого-нибудь из наших! Но я также не желаю, чтобы кто-нибудь из этих подонков вышел отсюда живым. Ты меня понял?

— Понял.

— Он мертв! — закричал Эван, напрягая голос. — Но здесь еще один, здесь раненый. Он жив, но тяжело ранен и он один из наших.

— Конгрессмен? Это вы, мистер Кендрик?

— Это я, и я никогда в жизни больше не желаю слышать этот титул.

Телефон снова начал звонить. Эван встал и устало поплелся к обугленному сосновому столу. Неожиданно он заметил, что в комнату, неуверенно потоптавшись на пороге, заходит та самая медсестра, которая спасла ему жизнь.

— Не заходите сюда, — сказал он. — Я не хочу, чтобы вы сюда заходили.

— Я слышала, как вы говорили, что здесь есть кто-то раненый, сэр. Меня ведь для этого и учили.

Телефон продолжал звонить.

— Хм, да. Но лучше бы вам все это не видеть.

— Я ведь не вчера родилась, конгрессмен. Я три срока отслужила в Наме.

— Но они были вашими подругами!

— Да, и многие, многие другие тоже были, — проговорила медсестра, голос ее был ровен и невыразителен. — Это Менни?

— Да.

Телефон продолжал звонить.

— После того как поговорите, пожалуйста, позвоните доктору Лайонзу, сэр.

Кендрик взял трубку:

— Да?

— Эван, слава Богу! Это Эм Джи! Мне только что позвонила Эдриен…

— Идите к дьяволу, — ответил Кендрик, нажимая на рычаг и набирая справочную.

Сначала комната завертелась у него перед глазами, затем отдаленные перекаты грома сделались громче и зигзаги молний вспыхнули в мозгу.

— Извините, диспетчер, повторите, пожалуйста, еще раз — я должен быть абсолютно уверен, что правильно понял ваши слова.

— Пожалуйста, сэр. Никакого доктора Лайонза нет ни в списке абонентов Кортеса, ни в округе Меса Верде. Вообще никого по фамилии Лайонз — Л-а-й-о-н-з — в этом районе нет.

— Но ведь это была его фамилия! Я сам видел ее на удостоверении Госдепартамента!

— Простите?

— Да нет, ничего…

Эван швырнул трубку на рычаг, но не успела она опуститься, как телефон начал звонить.

— Да?

— Мой дорогой! С тобой все в порядке?

— Твой подонок Эм Джи пустил все под откос! Тут Бог знает сколько людей убито, Менни выглядит как свинья на бойне! Мало того, что он еле жив, я еще не могу достать ему врача!

— Позвони Лайонзу.

— Такого не существует! Откуда ты узнала, что здесь произошло?

— Я позвонила и попала на медсестру. Она сказала, что у тебя в гостях священник. А всего за несколько минут перед этим мы выяснили, что они путешествуют под видом священников! Я позвонила Эм Джи, он вне себя. Он поднял на ноги пол-Колорадо…

— Я только что послал его подальше.

— Он не враг тебе, Эван.

— А кто мне враг, черт подери?

— Ради Бога, мы же пытаемся это выяснить!

— Вы не слишком расторопны.

— Зато они весьма проворны. Что я могу тут сказать?

Кендрик посмотрел в сторону медсестры, хлопотавшей над Уэйнграссом. Глаза ее были наполнены слезами, горло судорожно подергивалось от героически сдерживаемой истерики — она уже успела увидеть останки своих подруг на веранде. Эван мягко проговорил в трубку:

— Скажи, что едешь назад, ко мне. Скажи, что скоро все закончится. Скажи мне, что я не схожу с ума.

— Я могу сказать тебе все это, только надо, чтобы ты сам в это поверил. Ты жив — а это главное, что сейчас имеет значение для меня.

— А как насчет всех остальных, которые не живы? Как насчет Менни? Или они не в счет?

— Менни сказал вчера вечером кое-что, что врезалось мне в память. Мы говорили о Сабри и Каши. Он сказал, что каждый из нас будет помнить их и оплакивать их по-своему… но все это должно прийти позже. Некоторым эти слова могли показаться бездушными, но не мне. Он был там, где была я, мой дорогой, я-то знаю, каково там… Никто не забыт, и все же на время нам нужно не думать о них, а делать свое дело. Ты понимаешь смысл моих слов… мой дорогой?

— Я пытаюсь найти в них смысл. Когда ты возвращаешься?

— Узнаю через пару часов. Я тебе позвоню.

Эван повесил трубку. Многоголосая перекличка сирен и треск вертолетов становились все громче, сосредоточиваясь на крошечном клочке земли, по ошибке названном Меса Верде, штат Колорадо.

— Прелестные комнаты, — промурлыкала Калехла, проходя по мраморному фойе к спускающимся вниз ступеням гостиной в номере Ванфландеренов.

— Это удобно, — пояснила новоиспеченная вдова, не расставаясь с носовым платком, даже когда закрывала дверь за агентом спецслужб из Каира. — Вице-президент бывает очень требовательным. Пришлось решать: либо это, либо еще один дом на то время, что он бывает в Калифорнии. Два дома — его и мой — это уже немного чересчур. Садитесь, пожалуйста.

— Они что, все такие? — поинтересовалась Калехла, усаживаясь в кресло, указанное Ардис Ванфландерен. Оно стояло напротив большого дивана. Хозяйка дома очень быстро сообразила, как усадить свою гостью с соблюдением иерархии мест.

— Нет, вообще-то мой муж переделал эти комнаты на наш вкус, — вдова коснулась глаз носовым платком. — Полагаю, мне пора привыкать говорить «мой покойный муж», — прибавила она, печально опускаясь на диван.

— Ради Бога, извините еще раз, что я врываюсь к вам в такое время. Это бессердечно, я так и заявила этим начальникам, но они настаивали.

— Они были правы. Дела государства не могут ждать, мисс Рашад. Я понимаю.

— А я — нет. На мой взгляд, этот разговор мог бы подождать по меньшей мере до завтрашнего утра. Но, опять-таки, некоторые думают по-другому.

— Вот что меня интригует, — сказала Ардис, разглаживая черный шелк своего платья от Баланшаги. — Что же может быть настолько важно?

— Прежде всего, — ответила Калехла, скрещивая ноги и убирая морщинку на своем темно-сером костюме, которым ее снабдили в сан-диегском «Робинсоне», — наш разговор должен остаться между нами. Нам бы не хотелось лишний раз тревожить вице-президента Болингера. — Агент из Каира вытащила из своей черной сумочки записную книжку и пригладила волосы, которые в данную минуту были беспощадно зачесаны назад и стянуты в узел. — Насколько мне известно, вас уже проинформировали, что я работала в другой стране и сюда меня вызвали самолетом специально для этого задания.

— Мне сказали, что вы специальный агент по ближневосточным проблемам.

— Это эвфемизм террористической деятельности. Я ведь наполовину арабка.

— Это заметно. Вы довольно красивы.

— А вы необычайно красивы, миссис Ванфландерен.

— Да, если закрыть глаза на мой возраст.

— По-моему, мы с вами почти ровесницы.

— Давайте мы это тоже не будем обсуждать… Так что же случилось? Почему вам так срочно пришлось ехать ко мне?

— Наши сотрудники, которые работают в Бекаа, в Ливане, получили очень неожиданные и тревожные сведения. Вы знаете, что такое «штурмовая группа», миссис Ванфландерен?

— Кто же не знает? — ответила вдова, потянувшись за пачкой сигарет, лежавшей на кофейном столике. Вытащив одну, она взяла зажигалку, корпус которой был отделан белым мрамором. — Это группа мужчин — обычно мужчин, — которых посылают убить кого-либо.

Она зажгла сигарету; правая рука ее еле заметно вздрагивала.

— Но достаточно абстракций. Почему это касается вице-президента?

— Из-за угроз, которые они высказывали в его адрес. Именно поэтому вы затребовали охранников из Федерального бюро расследований?

— Все уже позади, — заметила Ардис, глубоко затягиваясь сигаретой. — Это оказался какой-то помешанный с навязчивой идеей, у него, наверное, и оружия-то не было. Но когда начались эти мерзкие письма и грязные телефонные звонки, я почувствовала, что мы просто не можем рисковать. Это все есть в отчете. Мы прогнали его через десяток городов, пока наконец он не прыгнул на самолет, в Торонто. Полетел на Кубу, как я поняла, — туда ему и дорога.

— Может быть, он не был сумасшедшим.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну, вы ведь его так и не нашли, правда?

— ФБР очень подробно проработало его личность, мисс Рашад. Определили, что он психически неуравновешен, один из классических случаев шизофрении с вариациями на тему комплекса Капитана-Мстителя или чего-то столь же нелепого. Он был совершенно безвреден. Эта страница уже закрыта.

— Мы хотели бы вновь открыть ее.

— Зачем?

— Из Бекаа до нас дошли сведения, что две или больше команд наемных убийц отправились сюда, чтобы убить вице-президента Болингера. Ваш помешанный мог быть провоцирующим фактором.

— Фактором? Что все это значит? Я даже не понимаю, о чем вы говорите, могу сказать только, что звучит это совершенно нелепо.

— Ничуть, — спокойно парировала Калехла. — Террористы действуют по принципу максимальной гласности. Они часто объявляют о своих намерениях или о будущей жертве задолго до нападения. И делают они это очень по-разному, в разных вариациях.

— С какой стати террористам убивать вице-президента?

— Попробую ответить на ваш вопрос, — сказала секретный агент, наблюдая, как вдова ломает в пепельнице сигарету, тянется за новой и зажигает ее. — Если вице-президент будет убит, то мало того, что в списке кандидатов на выборах появится пустое место, которое потребует нового человека, возникнет замешательство.

— А для чего все это нужно?

— Для максимальной гласности. Это было бы впечатляющим убийством, разве нет? Более того, письменные свидетельства покажут, что тут было задействовано ФБР, а потом оно бросило это дело, попавшись на крючок правильно рассчитанной стратегии.

— Стратегии? — воскликнула Ардис Ванфландерен. — Какой стратегии?

— Ненормальный с идеей фикс, который оказался вовсе не ненормальным, а стратегическим отвлекающим маневром. Сосредоточивается все внимание на безвредном помешанном, затем дело закрывают — и тут на сцену выходят настоящие убийцы.

— Но это безумие!

— Это уже делалось, и не раз. Арабы верят, что все развивается в геометрической прогрессии — ступень за ступенью. Одна приводит к другой, хотя первая и третья не обязательно тесно связаны между собой, и все же такая связь существует, если только вы знаете, где ее искать. Кстати, о классических случаях — этот отвлекающий маневр отлично вписывается в классификацию.

— Но это был никакой не отвлекающий маневр! Были телефонные звонки, их проследили — они из разных городов, были анонимные письма — грубые и грязные.

— Классика, — мягко промолвила Калехла, делая пометки в записной книжке.

— Что это вы делаете?

— Заново открываю старую страницу и записываю ваше мнение. Можно задать вам вопрос?

— Конечно, — ответила вдова. Голос ее еще слушался, но в нем уже сквозило напряжение.

— Из многочисленных сторонников вице-президента Болингера — из многочисленных друзей, вероятно, лучше сказать, — здесь, в Калифорнии, можете ли вы припомнить кого-либо, кто не был до конца искренен?

— Что?

— Ни для кого не секрет, что вице-президент вращается в кругу состоятельных людей. Не возникали ли у него с кем-нибудь разногласия, может быть, даже с определенной группой? По поводу политики или каких-либо льгот, а может быть, каких-нибудь должностей?

— Господи, да что такое вы говорите?

— Мы наконец достигли сути, миссис Ванфландерен, то есть причины, по которой я здесь. Есть ли в Калифорнии люди, которые предпочли бы видеть в списке другого кандидата? Проще говоря — которые хотели бы другого вице-президента?

— Я просто не могу поверить своим ушам! Да как вы смеете?

— Это не я смею, миссис Ванфландерен. Это кто-то смеет. Международные линии сообщения, как бы ни старались их утаить, все равно, в конце концов, можно выследить. Пусть пока не к определенному лицу или лицам, но к какому-то сектору, к какому-то месту… Есть некое третье лицо или лица, замешанные в этой ужасной истории, и они находятся здесь, в южной Калифорнии. Наши люди в Бекаа, которые курсировали через Бейрут из Цюриха в Швейцарии, выяснили, что исходным пунктом оказался… Сан-Диего.

— Сан-Диего?.. Цюрих?

— Деньги. Переплетение интересов. Одна группировка желает громкого убийства, и чем больше шумихи вокруг этого, тем лучше, другая желает, чтобы объект убрали, а сами они были к этому совершенно непричастны. Обе цели требуют больших затрат. «По следу денег» — вот принцип, которого мы придерживаемся в своей работе. Мы сейчас прослеживаем их.

— Прослеживаете их?

— Это займет всего несколько дней. Швейцарские банки всегда идут на сотрудничество, если в деле замешаны наркотики или терроризм. А наши агенты в Бекаа направляют нам описание членов этих команд. Мы их останавливали раньше, остановим и сейчас. Обнаружим мы и их связи в Сан-Диего. Мы просто надеялись, что у вас могли быть какие-то мысли по этому поводу.

— Мысли?? — вскрикнула ошарашенная вдова, ломая очередную сигарету. — Да я вообще не способна сейчас мыслить, это все просто невероятно! А вы уверены, что здесь нет какой-то ужасной, чудовищной ошибки?

— Мы не ошибаемся в таких делах.

— Мисс Рашад, но ведь вы не всеведущи.

— В некоторых случаях нам приходится быть всеведущими — иного мы просто не можем себе позволить.

— Ну это уже вообще дерьмо!.. То есть… то есть если даже такие команды наемников действительно существуют и если существует связь Сан-Диего с Цюрихом и Бейрутом, то таких убийц мог направить кто угодно и назвать любое имя, какое вздумается! Я имею в виду, что они могли бы и мое имя использовать!

— Мы это абсолютно исключаем! — Калехла, захлопывая записную книжку, отвечала скорее на невысказанные вопросы. — Это было бы «продажей», к тому же слишком очевидной, чтобы принять ее всерьез.

— Вот-вот, именно это я и имею в виду: продажу! Ведь можно предположить, что кто-то подставляет одного из друзей Орсона, разве не так?

— В целях убийства вице-президента?

— Может быть, этот… как вы его назвали?.. этот объект — кто-нибудь другой, разве такое невозможно?

— Кто-нибудь другой? — переспросила секретный агент и едва не поморщилась, когда вдова схватилась за новую сигарету.

— Да. И, посылая каблограммы из Сан-Диего, они хотят бросить подозрение на одного из ни в чем не повинных сторонников Болингера. Ведь и такое возможно, мисс Рашад.

— Это очень интересно, миссис Ванфландерен. Я передам ваши соображения своему начальству. Нам нужно обдумать такую возможность. Двойное прикрытие с подсадкой.

— Что?? — скрипучий визг вдовы, казалось, родился в одном из давно ушедших в историю салунов Питтсбурга.

— Профессиональный жаргон, — ответила Калехла, поднимаясь с кресла. — Это просто значит: замаскируй истинный объект, скрой источник и обеспечь подставное лицо.

— Вы, ребята, разговариваете чертовски забавно.

— Это выполняет свою функцию… Мы будем постоянно держать вас в курсе, и у нас есть распорядок дня и список мероприятий вице-президента. А наши люди — все они специалисты по антитерроризму — негласно заменят охрану мистера Болингера.

— Ладно.

Миссис Ванфландерен — в руке сигарета, носовой платок позабыт на расшитом диване — пошла проводить Рашад до дверей.

— Ах да, насчет вашей теории, — заметила секретный агент, когда они уже вышли в мраморное фойе. — Это интересно, и мы используем это, чтобы подстегнуть швейцарские банки, но вообще-то, на мой взгляд, эта теория расползается по швам.

— Что?

— Все зашифрованные швейцарские счета имеют закрытые и, следовательно, неизменные коды, указывающие на происхождение денег. Часто они очень запутаны, но все же их можно проследить. Даже самые алчные мафиозные главари или саудовские торговцы оружием не забывают, что они всего лишь смертные, и оставляют свои миллионы в Цюрихе… Спокойной ночи и, еще раз, мои глубочайшие соболезнования.

Калехла тихонько вернулась к закрывшимся за ней дверям апартаментов Ванфландерена. Из-за них доносились приглушенные панические вскрики, перемежаемые непристойной бранью. Единственный оставшийся обитатель роскошных комнат терял последние крохи самообладания. Сценарий сработал. Эм Джи был прав! Смерть Эндрю Ванфландерена сыграла им на руку. Слабое место превратилось в преимущество. Вдова денежного мешка не выдержала.

Милош Варак стоял в темном фойе склада, в тридцати ярдах слева от входа в отель «Вестлэйк» и в десяти ярдах от угла, за которым на боковую улочку выходил служебный вход отеля.

Семь тридцать пять вечера, калифорнийское время. Он опередил все возможные коммерческие авиарейсы из Вашингтона, Мэриленда и Виргинии. Он был на месте, ожидая того момента, когда откроется правда. И что не менее важно, в отеле, наверху, все тоже уже было подготовлено. Обслуживающий персонал заведения — заведения, искренне разделяющего скорбь безутешной вдовы, — пополнился новым работником, опытным и подробно проинструктированным. Сверхчувствительные микрофоны были установлены в каждой комнате, ни один разговор, где бы он ни состоялся, не минует звукоусиливающих записывающих устройств Варака, скрытых в соседнем номере.

Каждые три минуты к отелю подъезжали такси, и Милош внимательно рассматривал каждого пассажира. Он уже видел двадцать или тридцать человек и бросил подсчеты, но не наблюдения. И вдруг произошло нечто необычное: такси остановилось слева от него по меньшей мере футах в ста от отеля. Из автомобиля вышел человек, и Варак отступил глубже в темноту.

«Я слышал об этом по радио». — «Я тоже». — «Она просто стерва!» — «И если они живы, им придется выбираться из страны. Могут они выбраться?..» — «К каким выводам вы пришли?» — «Это не самые потрясающие новости на сегодня». — «А Болингер?»

Человек в плаще с поднятым воротником, прикрывавшим лицо, быстро пересек улицу и направился ко входу в отель. Он прошел в десяти футах от координатора Инвер Брасса. Предателем был Эрик Сандстром, и это он был тем самым запаниковавшим человеком.

34

Ардис Ванфландерен ахнула.

— Боже мой, что вы здесь делаете? — воскликнула она, затащив толстяка Сандстрома в дверь и поспешно захлопнув ее за ним. — Вы что, совсем обезумели?

— Я-то как раз в уме, а вот ваши мозги, видно, заблудились на прогулке… Глупо, глупо, глупо! Вы и этот ублюдок ваш муж, вы хоть понимали, что вы делаете?

— Арабы? Команды наемных убийц?

— Да! Чертовы придурки…

— Но это просто смешно! — взвизгнула вдова. — Это какое-то кошмарное недоразумение. С какой стати нам… с какой стати Энди желать смерти Болингеру?

— Болингеру?.. Речь идет о Кендрике, ты, тварь! Палестинские террористы атаковали его дома в Виргинии и в Колорадо. На эти факты наложен информационный запрет, но множество людей погибло — правда, не наш счастливчик.

— Кендрик? — прошептала Ардис, в ее зеленых глазах застыл ужас. — О Господи… а они думают, убийцы направляются сюда, чтобы совершить покушение на Болингера. Они все переставили с ног на голову!

— Они? — Сандстром замер, лицо его приобрело пепельный оттенок. — О чем это вы?

— Давайте лучше мы оба присядем.

Миссис Ванфландерен вышла из фойе и направилась в гостиную, к своему дивану и сигаретам. Побледневший ученый последовал за ней, затем отклонился в сторону винного бара, в котором стояли рядами бутылки, фужеры, графины и ведерко со льдом. Не глядя на этикетки, он схватил первую попавшуюся бутылку и налил себе вина.

— Она ушла отсюда часа полтора назад.

— Она? Кто?

— Женщина по имени Рашад, эксперт по борьбе с терроризмом. Она прибыла сюда со смешанной командой — в их штате сотрудники ЦРУ и Госдепартамента. Но она даже не упоминала Кендрика.

— О Боже, значит, они все-таки просчитали это. Варак сказал, что они это сделают — и они сделали!

— А кто такой Варак?

— Мы называем его нашим координатором. Он сказал, что они раскопают ваши ближневосточные интересы. Уверен, что они доберутся и до этой Шельфовой компании…

— Шельфовое финансовое общество, — поправила Ардис. — Это было восемь месяцев, вырванных из жизни, только и всего!

— А твои контакты во всех уголках этого региона?

— Нет у меня никаких контактов! — завопила миссис Ванфландерен. — Я уехала оттуда десять лет назад и никогда больше не возвращалась! Единственные арабы, с которыми я знакома, это пара больших ценителей развлечений, которых я встретила в Лондоне и Дивонне.

— Ценителей развлечений в постели или за столом?

— И то, и другое, если тебе так уж хочется знать, любовничек!.. А с какой стати им это пришло в голову?

— Ты сама дала им отличный повод начать разнюхивать, когда этим же утром кремировала своего муженька.

— Энди?

— А что, возле тебя здесь ошивался еще кто-нибудь, кого хватила кондрашка? Или его отравили? Чтобы замести следы?

— О чем ты говоришь, черт возьми?

— О теле твоего четвертого или пятого супруга, вот о чем. Не успел он доехать до проклятого морга, как ты уже тут как тут, звонишь и отдаешь приказ о немедленной кремации. Ты что же думаешь, это не заставило людей задуматься — особенно тех, которым платят за то, чтобы они задумывались о подобных вещах? Никаких вскрытий, пепел летает где-то над Тихим океаном.

— Да никому я не звонила! — закричала Ардис, вскакивая с дивана. — Я в жизни не отдавала такого приказа!

— Отдавала! — заорал на нее в ответ Сандстром. — Ты сказала, что у тебя с Эндрю такое соглашение.

— Я не говорила этого, и не было у нас никакого соглашения!

— Варак не дает ложной информации, — твердо сказал ученый.

— Тогда кто-то солгал ему, — вдова неожиданно понизила голос. — Или он сам солгал.

— С какой стати? Он никогда раньше не лгал.

— Не знаю, — огрызнулась Ардис, усаживаясь и давя в пепельнице сигарету. — Эрик! — продолжала она, поднимая голову и глядя на изменника Инвер Брасса. — Неужели ты преодолел такое расстояние только для того, чтобы сказать мне это? Почему ты просто не позвонил? У тебя ведь есть номера наших личных телефонов.

— Снова из-за Варака. Никто не может понять, как ему удается делать то, что он делает, и все же он делает это. Он сейчас в Чикаго, однако он устроил так, что ему сообщат номер любого абонента, звонившего Болингеру или в его резиденцию, а также в его офис или домой любому из его служащих. При таких условиях я не осмелился звонить.

— Да, тебе действительно нелегко было бы объяснить это конклаву выживших из ума старых развалин, к которому ты принадлежишь. А мне звонили только из конторы и друзья с соболезнованиями. Ну еще эта Рашад. Никто из них не представляет интереса для мистера Варака или твоего общества жирных филантропов-неудачников.

— Эта Рашад. Ты говоришь, она не упоминала о нападениях на дома Кендрика. Предположим, Варак ошибся, и следовательские группы не сложили вместе два и два и не добрались до тебя и, возможно, еще до кое-кого из местных обитателей — тогда почему она об этом не упомянула? Она ведь должна была знать об этом.

Ардис Ванфландерен потянулась за сигаретой, в глазах ее появилась нехарактерная для нее растерянность.

— Может быть несколько причин, — проговорила она не очень уверенно, щелкая зажигалкой. — Начнем с того, что сплошь и рядом, когда речь идет об одобрении запретов, мнения вице-президента никто не спрашивает — Трумэн, к примеру, никогда не слышал о Манхэттенском проекте. Затем появляется желание избежать паники, если такие нападения в самом деле произошли, — а я пока что еще не готова принять это как безоговорочный факт. Мы выяснили, что твой Варак уже один раз солгал — почему бы ему не солгать и во второй. Бог с ним, пока предположим, что он прав, но если бы стали известны истинные масштабы трагедий в Виргинии и Колорадо, мы могли бы потерять контроль над своими служащими. Никому не нравится перспектива быть зарезанным каким-нибудь камикадзе-террористом… И, наконец, вернемся к самим нападениям. Я вообще не верю в то, что они были.

Сандстром стоял неподвижно, сжав двумя руками бокал, и рассматривал свою бывшую любовницу.

— Он сделал это, разве не так, Ардис? — тихо проговорил ученый. — Этот одержимый манией величия денежный мешок не смог вынести мысли о том, что кучка «филантропов-неудачников» может заменить его человека другим, который вполне способен перерезать трубку питания, из которой он высасывал свои миллионы.

Вдова без сил откинулась на спинку дивана, длинная шея выгнута, глаза прикрыты.

— Восемьсот миллионов, — прошептала она. — Вот что он сказал. Восемьсот миллионов только ему, биллионы — для вас всех.

— Он ничего не рассказал тебе о том, что предпринимает… что предпринял?

— О Боже мой, нет! Я ни о чем даже не подозревала! Я бы всадила пулю ему в голову и вызвала бы одного из вас.

— Я тебе верю.

— А остальные? — Ардис села прямо, глаза ее умоляли.

— О, полагаю — да. Они же знают тебя.

— Клянусь тебе, Эрик, я ни о чем даже не подозревала!

— Я же сказал, что верю тебе.

— Эта женщина, Рашад, заявила мне, что они пытаются проследить деньги, которые он перевел через Цюрих. Могут они это сделать?

— Насколько я знаю Эндрю, это займет у них месяцы. Его закодированные источники поступлений тянулись от Балтики до Южной Африки. На это уйдут месяцы, а может, и целый год.

— Остальные об этом узнают?

— Посмотрим, что они скажут.

— Что?.. Эрик!

— Я позвонил Гринеллу из аэропорта в Балтиморе. Он не состоит в штабе у Болингера и всегда старается держаться в тени, но если бы нам нужен был председатель правления, думаю, мы все бы согласились, что лучше него не может быть.

— Эрик, что ты мне говоришь? — бесцветным голосом произнесла миссис Ванфландерен.

— Он будет здесь через несколько минут. Мы условились, что поговорим здесь. Мне просто хотелось сначала встретиться с тобой наедине, но в скором времени он уже будет тут. — Сандстром взглянул на часы.

— У тебя опять этот стеклянный блеск в глазах, любовничек, — сказала Ардис, медленно поднимаясь с дивана.

— Ах, да, — согласился ученый. — Тот, над которым ты частенько потешалась, когда я не мог… скажем так, исполнять свою роль.

— Твои мысли очень часто были заняты совсем другим. Ты ведь такой умный.

— Увы… Ты как-то сказала, что всегда знаешь, когда я бьюсь над решением какой-нибудь трудной задачи. Я был ошарашен.

— Я любила твой интеллект. Я и сейчас люблю его.

— Как это тебе удавалось? Своего-то у тебя нет…

— Эрик, Гринелл меня пугает.

— Зато меня он не пугает вовсе. У него интеллект есть.

Трезвон у парадной двери заполнил апартаменты Ванфландеренов.

Кендрик сидел на складном брезентовом стульчике в кабине реактивного самолета, уносившего их в Денвер. Эммануэль Уэйнграсс, чьи раны перестали кровоточить благодаря стараниям уцелевшей в Меса Верде сиделки, все моргал темными глазами, которые казались еще темнее из-за морщинистой белой кожи вокруг них.

— Я тут подумал, — с трудом проговорил Менни, слова с кашлем вырвались из его груди.

— Не разговаривай, — оборвал его Эван. — Береги силы. Пожалуйста.

— Ох, да брось ты, — прохрипел старик. — Сколько мне осталось?

— Может, хватит?

— Нет, не хватит. Пять лет я тебя не видел, наконец мы встречаемся — и что же? Ты весьма опрометчиво влюбляешься — в меня. У тебя что, нездоровое влечение к старикашкам? Можешь не отвечать, Калехла за тебя ответит.

— Ну почему ты никогда не поговоришь, как нормальный человек?

— Потому что нормальность вгоняет меня в тоску… Ты что же, не видишь, в чем суть этой катавасии? Я взлелеял чурбана? Ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Эта прелестная девочка угодила в точку. Кто-то хочет сделать тебя очень важной персоной в этой стране, а у кого-то другого при одной мысли об этом начинается несварение желудка. Ты даже этого не видишь?

— Я начинаю видеть и надеюсь, что те, другие, выиграют. Я не желаю быть важной персоной.

— А может, тебе как раз и следует ею быть. Может, это твое место.

— Кто, черт подери, это сказал? Кто так думает?

— Люди, которые не желают, чтобы ты был ею — подумай над этим. Калехла правильно сказала, что эти проклятые маньяки, которые явились сюда убить тебя, не просто так сошли себе с самолета из Парижа или с палубы туристического теплохода. Им кто-то помог. Кто-то очень влиятельный помог им. Как она говорила?.. Паспорта, оружие, деньги, а еще: водительские лицензии, одежда, явки. Все это, особенно документы, ты не попросишь завернуть тебе в подарочную обертку в универмагах «Уоллгрин». Для этого нужны связи среди высших чиновников и люди, заставляющие чиновников плясать, как марионеток, — это те самые негодяи, которые стремятся убить тебя. Почему? Неужели честный конгрессмен такая уж угроза для них?

— Как я могу быть угрозой? Я вообще собираюсь выйти из игры.

— Но они этого не знают. Все, что они видели, — это ненормальный политик, которому стоит открыть рот, как все остальные в Вашингтоне захлопывают свои и слушают его.

— Я не любитель ораторствовать, так что слушание меня вряд ли отнимает у них много времени, практически почти вовсе не отнимает.

— Да суть-то в том, что, пока ты говоришь, им приходится только слушать. Ты владеешь тем, что я называю врожденным даром убеждения.

Уэйнграсс закашлялся и поднес дрожащую руку к горлу. Эван озабоченно наклонился к нему.

— Бог с ним, Менни.

— Помоги, — приказал старик. — Слушай, что я тебе говорю. Эти негодяи видят перед собой настоящего национального героя, которому сам президент повесил на грудь большую медаль и включил в разные комитеты в Конгрессе…

— В комитетах я состоял еще до медали…

— Не прерывай меня. Через несколько месяцев все равно позабудется, что за чем следовало. Так вот, этот самый герой набрасывается на нахрапистых дельцов из Пентагона по национальному телевидению еще до того, как его объявили героем, и чуть не садит на скамью подсудимых всю эту шайку, а заодно и гигантские индустриальные комплексы, которые поставляют им технику. И что же он делает потом? Он требует подотчетности. Жуткое слово «подотчетность» — все негодяи его ненавидят. Должно быть, у них затряслись поджилки. Они, вероятно, представили себе, что будет, если этот Бог весть откуда вынырнувший герой получит еще большую власть, а может, возглавит какой-нибудь комитет или даже пробьется в Сенат, где он уже и впрямь сможет им здорово навредить.

— Ты преувеличиваешь.

— Зато твоя подруга не преувеличивала! — свирепо рявкнул Уэйнграсс, глядя Кендрику в глаза. — Она сказала нам, что ее элитная группа, похоже, попала в нервный центр преступности, расположенный в правительстве выше, чем им хотелось бы верить… Разве это все не заставляет тебя увидеть некий план, хотя, должен признать, ты не самый блестящий разгадчик планов из тех, кого я знал.

— Ну, в общем, заставляет, — ответил Эван, медленно кивая. — В мире нет ни единой нации, которую не разъедала бы изнутри коррупция, и сомневаюсь, что такая нация когда-нибудь будет.

— Ах, «кор-руп-ция», — речитативом пропел Менни, выкатывая глаза, будто это слово было из псалмов Талмуда. — Это когда один парень сопрет на доллар скрепок из своей конторы, а другой положит в карман на миллион больше, чем надо, это ты имеешь в виду?

— В принципе да. Или десять миллионов, если тебе так больше нравится.

— Да это карманники, шестерки! — заорал Уэйнграсс. — Такие люди не вызывают палестинских террористов за тысячи миль только ради того, чтобы на них не пала даже тень от намеченной жертвы. Они бы просто не сообразили, как это сделать! Кроме того, ты не заглянул в глаза этой прелестной девушки. А если и заглянул, то ничего не понял. Ты никогда там не был.

— Она говорит, что знает, что у тебя на душе, потому что ты там был. Ну ладно, а я там не был, так объясни мне, что все это значит.

— Когда ты там, ты напуган, — проговорил старик. — Ты словно идешь к черной завесе, которую хочешь сорвать. Ты волнуешься, тебя мучает любопытство и не меньше терзает страх. Все сразу. Ты изо всех сил стараешься скрыть эти чувства, ты даже самому себе не желаешь признаться в некоторых из них; это потому, что ты не можешь себе позволить даже на секунду потерять контроль над собой. Но они все есть, они все в тебе. Потому что, как только ты сдернешь эту завесу, тебе откроется нечто столь грандиозное и безумное, что ты и сам не знаешь, поверит ли тебе кто-нибудь.

— И ты видел это все в ее глазах?

— Большую часть.

— Почему?

— Потому, что она подошла уже к самому краю, сынок.

— Но почему?

— Потому, что мы имеем дело — она имеет дело — не с обычной коррупцией, пусть даже страшной коррупцией. То, что прячется за этой черной завесой, — это правительство внутри правительства, кучка слуг, распоряжающихся в доме своего хозяина.

Старый архитектор снова зашелся кашлем, все тело его дрожало, глаза зажмурены. Кендрик схватил его руки в свои. Через несколько минут приступ закончился и Менни снова заморгал, глубоко втягивая воздух.

— Слушай меня, мой глупый сын, — прошептал он. — Помоги ей, сделай все, чтобы помочь ей и Пэйтону. Найдите этих ублюдков и вырвите им жало!

— Конечно, я их найду, ты ведь знаешь.

— Я ненавижу их! Этот парнишка под наркотиками, этот Ахбияд, которого ты знал в Маскате, — ведь, будь время другим, мы могли бы быть друзьями. Но такое время никогда не придет, пока есть подлецы, которые стравливают нас друг с другом, потому что они наживаются на ненависти.

— Это все не так просто, Менни…

— Это гораздо большая часть сути, чем ты можешь себе вообразить! Я-то это видел!.. «У них больше всего, чем у вас, поэтому мы продадим вам, чтобы у вас было больше» — вот одна из наживок. Или: «Они убьют вас, если вы не убьете их первыми, так что вот вам оружие, за хорошую цену, разумеется». А дальше, черт подери, больше: «Они потратили двадцать миллионов на ракеты, а мы потратили сорок!» Мы что, в самом деле хотим взорвать к чертям эту планету? И неужели все слушают дебилов, которые в свою очередь слушают торговцев ненавистью и продавцов страха?

— На таком уровне это действительно так просто, — согласился Эван, улыбаясь. — Возможно, я и сам говорил нечто подобное.

— Продолжай говорить об этом, сынок. Не отступай от той платформы, которую мы с тобой обсуждали, а особенно в отношении некоего Герберта Дэнисона, личность которого мы тоже с тобой обсуждали и которого ты напугал до посинения.

— Мне нужно подумать над этим, Менни.

— Ладно. Но раз уж ты решил думать, — прокашлял Менни, прижимая правую руку к груди, — почему бы тебе заодно не подумать и о том, зачем тебе понадобилось врать мне? То есть тебе за компанию с врачами?

— Что?

— Он вернулся, Эван. Он вернулся, и все стало еще хуже прежнего. Собственно говоря, он никуда и не уходил.

— Кто вернулся?

— Рак, не поддающийся лечению.

— Да нет его у тебя. Мы тебя протащили через дюжину всяких анализов и обследований. Врачи уверены, что у тебя ничего нет.

— Ты скажи это лучше этим маленьким обжорам, которые не оставляют мне ни капли воздуха в груди.

— Я не доктор, Менни, но я не думаю, что это показатель. За последние тридцать шесть часов тебе пришлось немало повоевать. Чудо, что ты вообще еще дышишь.

— Ага. Только пока они там, в больнице, будут склеивать меня по частям, заставь их провести еще одно маленькое обследование и не лги мне. Есть люди в Париже, о которых мне надо позаботиться, есть кое-какие вещи у меня под замком, которые я хочу им отдать. Так что не лги мне, понял?

— Я не буду тебе лгать, — произнес Кендрик, когда самолет уже начал снижаться над Денвером.

Крэйтон Гринелл был тощим человечком среднего роста с вечно серым лицом, которое выдающимся можно было назвать только из-за выдающихся вперед острых черт. Здороваясь с кем-нибудь, в первый раз или в пятидесятый, будь то официант или председатель правления, сорокавосьмилетний адвокат, специализировавшийся на международном праве, приветствовал любого застенчивой улыбкой, в которой светилась теплота. Теплота и скромность легко принимались за чистую монету до тех пор, пока вы не заглядывали Гринеллу в глаза. Не то чтобы они были холодными, нет, однако не были они и особо дружелюбными; это были глаза подобравшегося, настороженного кота.

— Ардис, моя дорогая Ардис, — пробормотал адвокат, вступая в фойе и прижимая к себе вдову, чуть похлопывая ее по плечу, как похлопывают горячо любимую тетушку, потерявшую супруга. — Что я могу сказать? Что тут вообще можно сказать? Такая потеря для нас всех, но прежде всего, конечно, для вас.

— Это случилось так внезапно, Крэй. Слишком внезапно.

— Конечно, конечно, но и вы и он избавлены от терзаний долгой, мучительной болезни. Коль скоро конец неизбежен, так уж лучше пусть он будет быстрым, не так ли?

— Я полагаю, вы правы. Спасибо, что напомнили мне об этом.

— Не за что, — выпустив ее из объятий, Гринелл взглянул на Сандстрома, который стоял посреди просторной гостиной. — Эрик, как я рад тебя видеть, — торжественно произнес он, шагая через фойе, чтобы пожать руку ученому. — Мне кажется, очень правильно, что мы оба побудем с Ардис в такое время. Кстати, мои люди сейчас внизу, в холле.

— Чертова стерва! — произнес Сандстром свистящим шепотом, пока скорбящая вдова закрывала дверь.

— Выпить хочешь, Крэй? — пропела она, обращаясь к Гринеллу.

— Нет, спасибо.

— А я, пожалуй, выпью, — заявила Ардис, направляясь к бару.

— Я думаю, вам следует, — согласился адвокат. — Могу ли я чем-нибудь помочь? Я имею в виду какие-нибудь юридические проблемы или организационные — все, что пожелаете.

— Мне кажется, что вы и так займетесь всем этим, то есть юридическими проблемами. Конечно, у Энди-детки повсюду были адвокаты, но, насколько я знаю, вы были самым главным и доверенным.

— Это так, и мы все уже связались друг с другом за сегодня. Нью-Йорк, Вашингтон, Лондон, Париж, Марсель, Осло, Стокгольм, Берн, Цюрих, Берлин — и я все лично держу под контролем.

Вдова застыла на месте, не донеся графин до бокала и не сводя глаз с Гринелла.

— Когда я сказала «повсюду», я не имела в виду настолько повсюду.

— У него были очень обширные интересы.

— Цюрих? — прошептала Ардис так, словно губы ее против воли, механически повторили название этого города.

— Это в Швейцарии! — грубо оборвал ее Сандстром. — И кончайте разводить эту блевотину.

— Эрик, ну что ты…

— Нечего мне говорить «ну что ты», Крэй. Этот мерзопакостный полудурок сделал это. Он связался с палестинцами и заплатил им через Цюрих… Помнишь Цюрих, золотце?.. Я тебе говорил уже об этом в Балтиморе, Крэй. Он это сделал.

— У меня пока нет подтверждений в отношении нападений в Фейрфаксе и Колорадо, — спокойно заметил Гринелл.

— Потому что их никогда и не было! — выкрикнула вдова. Правая рука ее тряслась, когда она наливала себе вина из тяжелого хрустального графина.

— Я этого не говорил, Ардис, — мягко возразил адвокат. — Я просто сказал, что у меня нет подтверждений. Тем не менее, у меня есть более позднее сообщение. Звонил, конечно же, какой-то пьянчужка, которому хорошо заплатили и передали трубку, когда нужный номер был уже набран. Таким способом они исключили возможность установить источник сообщения. Слова, которые пьянчужка явно повторял с чужого голоса, слишком знакомы нам. Он сказал: «Они идут по следу денег».

— О Боже! — воскликнула вдова.

— Итак, теперь у нас два кризиса, — продолжил Гринелл, подходя к беломраморному телефону на столике, стоявшем у стены. — Наш жалкий, вечно путающийся под ногами государственный секретарь находится на пути к Кипру, чтобы подписать соглашение, которое может сломать хребет оборонной промышленности, а один из нас связан теперь с палестинскими террористами… Видит Бог, как я жалею, что не был посвящен во все и не знаю, каким образом Эндрю удалось это проделать. Но мы можем еще более усугубить ситуацию, если не предпримем решительных действий, — сказал он и набрал номер под взглядами вдовы и ученого. — Подтверждаем замену варианта 6 на вариант 12; Средиземноморье, — проговорил в трубку адвокат. — И будьте добры, подготовьте команду медиков.

35

Варак бросился за угол, к служебному входу, и на грузовом лифте поднялся к себе на этаж. Он поспешил в свой номер, отпер дверь и кинулся к хитроумному записывающему устройству, висевшему на стене, удивляясь, как много пленки оно успело отмотать за это время. Должно быть, дело в телефонных разговорах Ардис Ванфландерен. Чех щелкнул переключателем, позволявшим одновременно записывать и прослушивать разговор, надел наушники и уселся поудобнее.

«Она ушла отсюда часа полтора назад». — «Она? Кто?» — «Женщина по имени Рашад, эксперт по борьбе с терроризмом. Она прибыла сюда со смешанной командой…»

Чех взглянул на катушку использованной магнитофонной ленты. Разговор, записанный на ней, длился по меньшей мере двадцать пять минут! Что могла делать в Сан-Диего бывшая офицер разведки из Египта, Милош не мог понять. Она ушла из Управления, он это проверил. В негласном, однако вполне официальном заявлении из Каира и Вашингтона говорилось, что она «пошла на сделку с противником». Он решил, что речь идет об оманской операции, и абсолютно поверил в ее уход. Она должна была исчезнуть, но не исчезла! Варак принялся слушать дальше разговор, происходивший в номерах Ванфландеренов. Говорил Сандстром:

«Он сделал это, разве не так, Ардис? Этот одержимый манией величия денежный мешок не смог вынести мысли о том, что кучка „филантропов-неудачников“ может заменить его человека другим, который вполне способен перерезать трубку питания, из которой он высасывал свои миллионы».

Затем голос Ардис: «Восемьсот миллионов, вот что он сказал, восемьсот миллионов только ему, биллионы для вас всех… Я ни о чем даже не подозревала!»

Варак был ошеломлен. Он допустил две огромные ошибки! Первая касалась скрытой деятельности Рашад, и как ни трудно ему было признать эту ошибку, с ней он мог смириться — в конце концов, она была опытным разведчиком. С другой он смириться не мог! Фальшивый сценарий, который он представил Инвер Брассу, оказался правдой. Ему никогда не приходило в голову, что Эндрю Ванфландерен мог действовать независимо от жены. Как он на это отважился? Их брак был заключен в стиле Ларошфуко — брак по расчету, для взаимной выгоды, чувства здесь явно не играли роли, не говоря уж о любви. Энди-детка опровергнул все правила. Бык, охваченный пылом, развалил ворота своего корраля и ворвался прямо на бойню.

Еще один голос, новое имя. Человек по имени Крэйтон Гринелл. Бобина вращалась, чех вникал в смысл произнесенного. И наконец: «Итак, теперь у нас два кризиса. Наш жалкий, вечно путающийся под ногами государственный секретарь находится на пути к Кипру, чтобы подписать соглашение, которое может сломать хребет оборонной промышленности… Подтверждаем замену варианта 6 на вариант 12; Средиземноморье».

Варак снял наушники. Что бы там еще ни говорилось в апартаментах Ванфландеренов, все будет на пленке. Он должен действовать немедленно. Чех вскочил со стула и метнулся через комнату к телефону. Схватив трубку, он набрал номер Синвид Холлоу, Мэриленд.

— Да?

— Сэр, это Варак.

— Что случилось, Милош? Что ты узнал?

— Это Сандстром…

— Что??

— Это подождет, доктор Уинтерс. Кое-что другое не может ждать. Госсекретарь летит на Кипр. Вы можете узнать когда?

— Мне не нужно узнавать, я знаю. Как и все остальные, кто смотрит телевизор или слушает радио. Это настоящий прорыв…

— Когда, сэр?

— Он покинул Лондон примерно час назад. Там он сделал обычное заявление насчет того, что все мы должны делать все от нас зависящее, чтобы восстановить мир, и тому подобное…

— На Средиземном море! — прервал его Варак, едва сдерживая себя. — Это случится на Средиземном море.

— Что случится?

— Не знаю. Некий план под названием «Вариант 12» — вот все, что я услышал. Это случится либо в воздухе, либо на суше. Они хотят остановить его.

— Кто хочет?

— Вкладчики. Человек по фамилии Гринелл. Если бы я попытался вмешаться и выяснить, они могли бы схватить меня. За дверями их люди, и я не могу ставить под угрозу нашу группу. Конечно, по своей воле я информацию не выдам, но есть много средств, наркотики…

— Да, знаю.

— Свяжитесь с Френком Сваном в Госдепартаменте. Скажите диспетчеру, пусть достанет его вам хоть из-под земли, и используйте слова «урегулирование кризиса».

— Почему Сван?

— Он специалист, сэр. Он отвечал за оманскую операцию.

— Я знаю это, но, боюсь, мне придется объяснить ему больше, чем мне хотелось бы… Есть путь получше, Милош. Не вешай трубку, я сейчас соединю тебя кое с кем.

Каждые десять секунд, которые проходили, казались Вараку минутами, хотя в конце концов они и превратились в минуты. Наконец председатель Инвер Брасса вновь оказался у телефона.

— Я переключаю нас на многосторонний разговор, Милош. К нам присоединится еще один человек, но, само собой разумеется, ни один из вас не будет пытаться узнать личность другого. Я полностью доверяю этому человеку, и он согласился с моим условием. Он также относится к людям, которые занимаются тем, что вы назвали «урегулированием кризисов», и у него гораздо больше возможностей, чем у Свана.

Послышались два щелчка на линии, затем Уинтерс заговорил снова:

— Прошу вас, джентльмены. Мистер А, позвольте представить вам мистера В.

— Насколько я понял, мистер А, вы хотите мне что-то сообщить.

— Хочу, — отозвался Варак. — Детали не имеют значения, однако информация проверенная. Жизнь государственного секретаря находится в опасности. Есть люди, которые не хотят, чтобы он попал на совещание на Кипре, они намерены остановить его. У них есть план или тактика, которую они называют «Вариант 12; Средиземноморье». Человека, отдавшего приказ, зовут Гринелл, Крэйтон Гринелл из Сан-Диего. Больше я ничего о нем не знаю.

— Понятно… Попробую сформулировать это по возможности деликатно, мистер А. Не могли бы вы сообщить нам, где находится этот Гринелл в настоящее время?

— У меня нет выбора, мистер В. Это отель «Вестлэйк». Номер Зс. Не знаю, сколько он намеревается пробыть там. Поспешите и вышлите вооруженных людей. Его охраняют.

— Сделайте одолжение, мистер А, не вешайте трубку еще пару минут.

— Чтобы вы могли вычислить, откуда звонят.

— Нет, зачем же. Я ведь дал слово.

— Он сдержит слово, — вмешался Сэмюэль Уинтерс.

— Мне очень сложно ждать, — проговорил чех.

— Я быстро.

Послышался один щелчок, и снова заговорил Уинтерс.

— У тебя и в самом деле нет выбора, Милош. Госсекретарь — самый здравомыслящий человек во всей администрации.

— Мне известно об этом, сэр.

— Никак не могу смириться с тем, что это Сандстром. Почему?

— По нескольким причинам, не последней из которых были его патенты в космической технологии. И главный покупатель — государство. Космос стал синонимом обороны.

— Но зачем ему понадобились деньги? Он ведь отдает большую часть из них.

— Дело в том, что если рынок попадет в полосу застоя, то производство — тоже, а следовательно, и научные разработки, последнее же — его страсть.

Еще один щелчок.

— Я снова здесь, мистер А, — сказал третий собеседник. — В районе Средиземного моря все подняты в ружье, и все готово для того, чтобы взять Гринелла в Сан-Диего, чем тише, тем лучше, конечно.

— А зачем мне нужно было оставаться на телефоне?

— Потому что, если бы мне не удалось договориться в Сан-Диего, — сказал Митчел Пэйтон, — я намеревался воззвать к вашему патриотизму и попросить вашей помощи. У вас явно есть опыт в таких делах.

— Какой именно помощи?

— Ничего выходящего за рамки нашего соглашения во время этого звонка. Просто проследить за Гринеллом, если он покинет отель, а затем позвонить нашему связному и дать ему информацию.

— А что вас навело на мысль, что я могу это сделать?

— Да ничего. Я мог только надеяться, а кроме того, приходилось срочно предпринимать меры, главным образом в отношении Средиземноморья.

— К вашему сведению, я бы не смог этого сделать, — солгал Варак. — Я не рядом с отелем.

— Тогда, возможно, я допустил сразу две ошибки. Я упомянул слово «патриотизм», но если судить по вашей речи, это, вероятно, не ваша страна.

— Теперь это моя страна, — ответил чех.

— В таком случае, она многим вам обязана.

— Я должен уходить, — Варак повесил трубку и быстро перешел к магнитофону.

Он сел, надел на голову наушники, глаза его внимательно следили за бобинами. Они остановились. Он послушал. Ничего. Молчание! В отчаянии он стал лихорадочно щелкать тумблерами: вверху, внизу, слева, справа. Ни один из них не откликался… ни единого звука. Усиливающий звукозаписывающий аппарат не работал, потому что номер Ванфландеренов был пуст! Ему надо что-то делать! Прежде всего нужно найти Сандстрома! Ради Инвер Брасса изменник должен быть уничтожен.

Калехла шла по широкому коридору к лифтам. Она позвонила Эм Джи и после обсуждения недавних ужасов в Меса Верде прокрутила ему весь свой разговор с Ардис Ванфландерен, который записала на миниатюрном магнитофоне, скрытом в ее черной записной книжке. Они оба были довольны результатом: скорбящая вдова оставила свою скорбь далеко позади, барахтаясь теперь в море истерического страха. Для обоих было очевидно, что миссис Ванфландерен ничего не знала о связях своего покойного мужа с террористами, однако постфактум ей кое-что стало известно. Внезапного появления офицера разведки из Каира, вооруженной поставленной с ног на голову информацией, было достаточно, чтобы мозги Ардис Ванфландерен поехали совсем набекрень. Дядя Митч был в своем репертуаре.

— Примите поздравления, секретный агент Рашад.

— Я бы предпочла принять душ, а затем спокойно пообедать. Я не ела, кажется, с самых Багам.

— Закажи обед в номер. Так уж и быть, оплатим на сей раз очередной из твоих ужасающих счетов. Ты это заслужила.

— Я ненавижу есть в номере. Вот если бы я могла пообедать у бабушки…

— Ты не можешь.

— Ну хорошо. В таком случае, у меня есть на примете парочка ресторанов…

— Валяй. К полуночи у меня будет список всех телефонных номеров, по которым звонила наша убитая горем вдова. Приятного аппетита, моя дорогая. Набирайся энергии. Не исключено, что тебе придется работать всю ночь.

— Ты слишком великодушен. Могу я позвонить Эвану, которого, если повезет, можно считать моим суженым?

— Можешь, только все равно не дозвонишься. Колорадо-Спрингс послали самолет, чтобы забрать его и Эммануэля Уэйнграсса в госпиталь в Денвере. Они сейчас в воздухе.

— Еще раз спасибо.

— Всегда пожалуйста, Рашад.

— Вы очень любезны, сэр.

Калехла нажала на кнопку лифта, прислушиваясь к негодующему ворчанию своего желудка. Она и в самом деле ничего не ела с того обеда на самолете ВВС, а его подпортили переживания из-за состояния Эвана — рвота и все, из-за чего она произошла… Милый Эван, бесподобный Эван, глупый Эван. Рисковый парень, у которого больше совести, чем нужно было бы при его подходе к жизни. Она мельком спросила себя, как бы он держался, если бы проиграл. Это был вопрос. Он был прирожденный борец и несколько заносчиво посматривал вокруг с апломбом человека, который не проигрывал. Нетрудно представить себе, как он мог стать жертвой Ардис Монтре в Саудовской Аравии десять или двенадцать лет назад. Эта девица, вероятно, была весьма притягательной личностью — шикарная леди, уверенно идущая к успеху, с лицом и телом, вполне соответствовавшим ее претензиям. И все же он удрал от паука — вот каким был ее Эван.

Она услышала свистящий сигнал, и двери лифта растворились. К счастью, он был пуст; она шагнула в лифт и нажала первый этаж. Двери захлопнулись, и кабина поехала было вниз, однако тут же остановилась. Калехла взглянула на номера этажей, высвечивавшиеся над дверью, — лифт остановился на третьем этаже. Это просто совпадение, подумала она. Эм Джи уверен, что Ардис Ванфландерен, владелица номера Зс, не посмеет уйти из отеля.

Двери открылись, и хотя ее глаза по-прежнему равнодушно глядели перед собой, боковым зрением Калехла с облегчением отметила, что новый пассажир — какой-то мужчина, светловолосый и такой широкоплечий, что, казалось, его бицепсы еле втиснулись в костюм. И все-таки что-то в нем очень странное, подумала Калехла. Как это часто бывает, когда оказываешься один на один с другим человеческим существом в тесной камере, она ощутила мощную энергию, словно ток высокого напряжения, исходившую от ее незнакомого попутчика. Атмосфера гнева и тревоги, казалось, наполнила кабину лифта. Затем она почувствовала, что он смотрит на нее, не так, как обычно, оценивая ее, мужчины украдкой бросают взгляды, нет, он смотрел на нее в упор, глаза пристальные, напряженные, ни на минуту не отрывающиеся от ее лица.

Двери сомкнулись. Калехла сделала мимолетную гримасу, обращенную к самой себе — таким бывает выражение лица человека, который вдруг вспомнил, что что-то забыл взять с собой. И опять-таки естественным жестом, как-будто желая проверить, действительно ли она забыла это нечто, Калехла открыла сумочку и издала вздох облегчения: нужная вещь была на месте. Она и в самом деле была там. Ее пистолет. Лифт уже начал двигаться вниз, когда она взглянула на попутчика.

Калехла окаменела! Глаза этого светловолосого атлета были словно раскалены добела, в них плескалась с трудом сдерживаемая ярость. Это мог быть только он! Белокурый европеец… он был один из них! Калехла отшатнулась к стенке кабины, выхватывая свой пистолет, роняя сумочку и нажимая на сигнал тревоги. Кабина резко остановилась, мужчина шагнул вперед.

Калехла выстрелила. Звук выстрела оглушил их в этой тесной кабине. Пуля прошла над головой напрягшегося незнакомца.

— Ни с места! — скомандовала она. — Если вам хоть что-нибудь обо мне известно, то вы понимаете, что следующая пуля попадет прямо вам в лоб.

— Вы та самая Рашад, — проговорил блондин, в его напряженном голосе слышался акцент.

— Я не знаю, кто вы такой, зато я знаю, что вы из себя представляете! Эван был прав. Все эти истории о нем, все эти комитеты в Конгрессе, широкая пресса по всему миру… Все это было лишь для того, чтобы подставить его как приманку для палестинских террористов! Всего-навсего!

— Нет, вы ошибаетесь, ошибаетесь, — запротестовал европеец, не обращая внимания на трезвон сигнала тревоги. — И вы не должны останавливать меня сейчас! Готовится нечто ужасное, и я только что связался с вашими людьми в Вашингтоне.

— С кем? С кем в Вашингтоне?

— Мне не называли имен…

— Вранье!

— Пожалуйста, мисс Рашад! Этот человек уходит.

— Только не ты, Блондинчик…

Откуда посыпались удары и как ему удалось это, Калехла даже не успела осознать, настолько мгновенно все произошло. Молниеносное движение слева от нее, затем вынырнувшая откуда-то рука схватила ее правую руку. Ее правое запястье вывернули и выдернули оружие из руки. Там, где, как ей казалось, запястье должно быть сломано, чувствовалось только жжение, словно ее зацепила струя кипятка. Европеец стоял перед ней с ее пистолетом в руке.

— Я не хотел причинять вам боль, — сказал он.

— Да, вы мастер, господин Грязный Подонок, этого у вас не отнять.

— Мы не враги, мисс Рашад.

— Почему-то мне трудно в это поверить. — В лифте зазвонил телефон, его коробка была за панелью. Звонок заметался среди четырех стен тесной кабинки. — Вы отсюда не выйдете, — добавила Калехла.

— Да подождите же, — настойчиво промолвил блондин.

— Вы говорили с миссис Ванфландерен.

— Она ничего не могла мне рассказать, — оборвал ее европеец. — Я в жизни ее не видел, однако записывал ее разговоры. Позже у нее были еще посетители. Они говорили о вас — она и двое других, одного зовут Гринелл.

— Никогда не слышала о таком.

— Они оба изменники, враги вашего правительства, вашей страны, если уж говорить точнее, поскольку речь идет о вашей стране.

Телефон продолжал назойливо звонить.

— Красивые слова, мистер Безымянный.

— Тогда покончим со словами! — воскликнул блондин, запуская руку под пиджак и извлекая большой черный автоматический пистолет. Он крутнул оба пистолета в руках, так что теперь держал их за стволы, рукоятками к Калехле, и протянул их девушке. — Вот. Возьмите. Но дайте мне шанс, мисс Рашад!

Пораженная, Калехла взяла оружие и заглянула европейцу в глаза. Слишком много глаз уже глядели на нее с мольбой раньше. Но этот мужчина смотрел не так, как смотрит человек, который боится умереть за свое дело, нет, в его взгляде была ярость человека, который боится потерять жизнь, так как тогда он не сможет это свое дело выполнить.

— Ну ладно, — медленно проговорила она. — Может быть, я дам вам этот шанс, а может, и не дам. Повернитесь, руки на стену!

Телефон не унимался все то время, пока секретный агент из Каира опытными пальцами ощупывала блондина с ног до головы, уделяя особое внимание подмышкам, поясу и щиколоткам. На нем действительно больше не было оружия.

— Не шевелитесь, — приказала она, нагибаясь вниз и вынимая телефон из коробки. — Мы не можем открыть дверь! — воскликнула она.

— Наш механик уже спешит к вам, мадам. У него был обеденный перерыв, но мы только что нашли его. Мы приносим свои глубокие извинения. Тем не менее, поскольку наши датчики указывают, что пожара или…

— Я боюсь, это мы должны извиняться, — перебила его Калехла. — Это просто ошибка — моя ошибка. Я нажала не на ту кнопку. Если вы нам расскажете, как заставить его снова двигаться, то ничего больше и не нужно.

— О? Да, да, конечно, — проговорил мужской голос, подавляя нотку раздражения. — В телефонном ящике находится переключатель…

Двери вестибюля открылись, и европеец тут же обратился к менеджеру в строгом костюме, который уже ожидал их.

— Извините, но сюда должен был приехать мой партнер по бизнесу. Я договорился встретиться с ним уже давно, но боюсь, я проспал — знаете, такой долгий, тяжелый перелет из Парижа. Его зовут Гринелл, быть может, вы его видели?

— Мистер Гринелл и несчастная миссис Ванфландерен уехали несколько минут назад вместе со своими гостями, сэр. Я полагаю, они направились на отпевание ее супруга, очень, очень любезный был джентльмен.

— Да, он был отличным партнером. Мы должны были все вместе ехать на отпевание, так что адреса у нас не было. Вы его случайно не знаете?

— О, нет, сэр.

— Может быть, кто-нибудь еще знает? Может, швейцар слышал адрес, который они давали шоферу такси?

— У мистера Гринелла свой лимузин — лимузины, если уж точнее.

— Идемте, — негромко сказала Калехла, беря блондина за руку. — Вы начинаете привлекать внимание, — продолжила она, направляясь вместе с ним к выходу. — Как вас зовут?

— Милош. Зовите меня просто Милош.

— Этого мне мало. Кроме того, у меня все оружие, вы не забыли?

— Если бы мы могли найти приемлемое убежище где-нибудь, я бы рассказал вам больше.

— Вы и так, черт возьми, расскажете мне гораздо больше, мистер Милош, и никаких больше этих ваших молниеносных бросков. Ваш пистолет у меня в сумочке, мой — под плащом и направлен прямо вам в грудь.

— Так что мы будем делать теперь, мисс Якобы Изгнанный Офицер ЦРУ из Египта?

— Мы будем обедать, ты, любопытный подонок. Я умираю с голоду, и все же каждую крошку со своей тарелки я буду подбирать левой рукой. Если ты сделаешь хоть одно подозрительное движение, можешь не рассчитывать больше на свои детородные способности, понял?

— Вы, похоже, очень крутая.

— Достаточно крутая, мистер Милош, достаточно крутая. Я ведь наполовину арабка, не забывайте об этом.

Они сидели друг против друга в большой круглой секции, которую выбрала Калехла, в итальянском ресторане за два квартала к северу от отеля. Варак рассказал ей в подробностях все, что он слышал в номере Ванфландеренов.

— Я был потрясен. Я никогда и на минуту не мог представить себе, что Эндрю Ванфландерен способен действовать в одиночку.

— Вы имеете в виду без того, чтобы его жена «всадила пулю в голову» и позвала кого-то из остальных, чтобы те обеспечили ему «шесть футов под землей» в Мексике.

— Именно. И она бы это сделала, вы же знаете. Он был идиотом.

— Ничуть, он был большим умником, учитывая его цели. Все, что делалось для Эвана Кендрика и ради него, неизбежно вело к его убийству из мести. Вы позаботились об этом, мистер Милош, начиная с того самого момента, когда встретились с Френком Сваном из Госдепартамента.

— Но без таких намерений, уверяю вас. Мне никогда не приходило в голову, что такое даже отдаленно возможно.

— Вы были неправы.

— Я был неправ.

— Давайте вернемся назад, к тому первому моменту — давайте вообще еще раз разберем все это дело, черт бы его подрал!

— Да не к чему возвращаться. Я ничего такого особенного не сказал.

— И все же нам известно гораздо больше, чем вы предполагаете. Нам просто пришлось разматывать ниточку, как выразился мой шеф… Строптивый новичок-конгрессмен попадает в чужую игру, где его проталкивают в разные важные комитеты Конгресса, на места, за которые другие пустили бы по рукам своих дочерей. Затем, поскольку председатель таинственным образом исчезает, он оказывается перед телекамерой и выступает по национальному телевидению, что ведет к еще более широкой известности, пик которой приходится на сногсшибательную, поведанную всему миру историю о его работе под прикрытием в Омане; и завершается все это тем, что президент вручает ему высшую медаль, которую может получить гражданское лицо. Намерения, стоящие за этим, вполне ясны, не так ли?

— На мой взгляд, это было организовано неплохо.

— А как насчет национальной кампании за то, чтобы включить его в список кандидатов, а фактически — чтобы сделать его следующим вице-президентом Соединенных Штатов?

— Вы и об этом знаете?

— Да, и это вряд ли можно назвать спонтанным актом со стороны политических заправил.

— Надеюсь, что он все же будет выглядеть таким.

— Да откуда вы такой взялись? — выпалила Калехла, наклоняясь вперед. Левой рукой она ковыряла свое блюдо из телятины, правая была скрыта от глаз под столом.

— Должен сказать вам, мисс Рашад, мне больно видеть, какие затруднения причиняет вам ваша еда. Я не опасен для вас, и я не убегу.

— Как я могу быть уверена и в том, и в другом? Что вы не опасны и что вы не убежите?

— Потому что в определенных плоскостях наши интересы совпадают, и я хочу сотрудничать с вами, с некоторыми оговорками, естественно.

— Бог ты мой, какое самомнение! Может, ваше превосходительство будут так любезны и объяснят мне, что это за плоскости и каковы пределы вашей благородной помощи?

— С удовольствием. Прежде всего это безопасность государственного секретаря и разоблачение тех, кто задумал его убийство, а также причины, по которым они это задумали, хотя о последних нетрудно догадаться. Затем — поимка террористов, совершивших нападение на дома конгрессмена Кендрика, что повлекло за собой большие человеческие потери, и проверка связей Ванфландеренов…

— Так вы знали о Фейрфаксе и Меса Верде?

Варак кивнул.

— Но ведь действует повсеместный запрет на информацию.

— Что возвращает нас к оговоркам, без которых я не могу сотрудничать. Я должен оставаться в тени, и мои действия могу обсуждать разве только в самом общем виде. Я согласен, тем не менее, дать вам кодовые номера определенных лиц, деятельность которых касается мероприятий по государственной безопасности внутри страны и за рубежом.

— Да вы ведь просто за человека себя не считаете!

Милош едва заметно улыбнулся.

— Честно говоря, у меня нет на этот счет определенного мнения. Тем не менее, я из страны, где правительство было украдено у народа, и уже много лет назад я решил для себя, как я буду жить. Я верю в те методы, которые я выработал. Если это самомнение, пусть так, и прошу меня извинить, но мне это представлялось в другом свете.

Калехла медленно подняла правую руку из-под стола, а левой взялась за сумочку, лежавшую рядом с ней. Она сунула пистолет в сумочку и откинулась на спинку стула, вращая кистью, чтобы восстановить циркуляцию крови.

— Думаю, мы можем оставить в стороне оружие. Вы правы, ужасно неудобно пытаться разрезать мясо и держать вилку в левой руке, когда правая словно парализована.

— Я уж собирался предложить вам заказать что-нибудь попроще, вроде бутербродов, или какое-нибудь блюдо, которое можно было бы есть руками; однако воздержался, решив, что вы можете не оценить моего совета.

— Это что же? Я не ошибаюсь, улавливая чувство юмора за мрачным ликом?

— По крайней мере, это была потуга. Хотя сейчас я не в слишком шутливом настроении. И не буду в нем, пока не буду знать, что госсекретарь целым и невредимым добрался до Каира.

— Вы поставили в известность нужных людей — больше вы ничего не можете сделать. Они позаботятся обо всем.

— Надеюсь на это.

— Тогда к делу, мистер Милош, — заявила Калехла, снова принимаясь за еду. — Скажите, почему Кендрик? Зачем вы это делали? И главное — как вы это делали? Вы подключились к таким источникам, которые считались абсолютно недоступными! Вы проникли туда, куда никто не должен был проникнуть, и вы вырвали у нас наши секреты, выкрали гарантированные от похищения материалы. Кто бы ни был этот человек, который вынес для вас секретные материалы, его нужно вытащить из его уютной норки и выставить на всеобщее обозрение. Пусть узнает, каково это оказаться вдруг совершенно беззащитным, голым и безоружным на темных улицах враждебного города.

— Какую бы помощь ни оказали мне, ее предоставил человек, который доверял мне и знал, откуда я такой взялся.

— Но зачем?

— Мой ответ будет весьма неполным, мисс Рашад, я смогу обрисовать вам это лишь в самых общих чертах.

— Да здравствуете вы. Итак?

— Эта страна нуждается в срочных переменах в правительстве, которое, без сомнения, будет переизбрано.

— Кто, кроме избирателей, может уверенно высказываться на этот счет?

— И опять мы подходим к запретным темам. Разве что в самых общих словах… хотя мне не следовало бы говорить об этом вовсе.

Калехла положила вилку и посмотрела на европейца.

— Сан-Диего, Ванфландерен и Гринелл, — невозмутимо произнес чех. — Попытаюсь еще больше прояснить все дело: деньги на уничтожение политического противника, а именно конгрессмена Кендрика, пересылали через Цюрих и Бейрут в Бекаа. А сейчас предпринимается явная попытка остановить умнейшего госсекретаря, не допустить его участия в конференции по разоружению, на которой ставятся цели снизить распространение и производство космического и ядерного оружия.

— Сан-Диего, — повторила Калехла, забывая про еду на тарелке. — Орсон Болингер?

— Да, — отозвался Варак. — Вольно или невольно, но он центр всех интриг. Он должен быть заменен другим человеком, таким образом вместе с ним исчезнут люди, сейчас окружающие его и заставляющие плясать под свою дудку.

— Но почему Эван Кендрик?

— Потому что он — непобедимый соперник.

— Он никогда в жизни не согласится на это; он пошлет вас ко всем чертям. Вы не знаете его, а я знаю.

— Человеку далеко не всегда хочется делать то, что он должен сделать, мисс Рашад. Но он это сделает, если ему убедительно докажут, почему именно он должен это сделать.

— И вы думаете, этого достаточно?

— Лично я, конечно, с мистером Кендриком не знаком, однако мало кого из людей я изучал так пристально и вряд ли знаю о ком-либо столько же, сколько о нем. Он незаурядный человек, но при этом удивительно рационалистичен и скромен в оценке своих достижений. Сколотил огромное состояние на подрыве ближневосточной экономики, а потом бросил все, хотя дело сулило еще миллионы и миллионы, потому что почувствовал угрызения совести, потерял контроль над этими своими чувствами. Тогда он выступил на политическую арену — просто ради того, чтобы избавиться от одного — как вы меня назвали? — одного Грязного Подонка, который набивал свои карманы в Колорадо. И, наконец, он отправился в Оман, прекрасно понимая, что может никогда не вернуться оттуда живым, потому что верил, что может помочь в этом кризисе. Такого человека нельзя не воспринимать всерьез. Он сам может пренебрегать собой, но остальные им — никогда.

— О Боже мой, — пробормотала Калехла, — я слышу нечто похожее на собственные рассуждения.

— В поддержку его политического продвижения?

— Нет — в объяснение, почему он не мог быть лжецом. Однако могу назвать вам еще одну причину, почему он поехал в Оман. Она из разряда его неприятия убийств. Он был уверен, что знает, кто стоит за террором в Маскате: то же самое чудовище, которое отвечало и за поголовное уничтожение семидесяти восьми человек из группы Кендрика, включая их жен и детей. Он оказался прав. Этого человека казнили в соответствии с арабскими законами.

— Вряд ли это можно назвать аргументом против.

— Да, нельзя. Но это несколько меняет ситуацию.

— Я бы предпочел думать, что это придает ему еще одну черту: желание, чтобы восторжествовало правосудие; таким образом это только подтверждает правильность нашего выбора.

— Нашего?

— Мы вновь у границы моей откровенности.

— Я повторяю, он отвергнет подобное предложение.

— Отвергнет, если ему станет известно, как им манипулировали. А может и не отвергнуть, если его убедят, что он действительно нужен.

Калехла вновь отодвинулась к стене их кабины, испытующе глядя на чеха.

— Если я правильно расслышала, вы предлагаете мне нечто глубоко оскорбительное.

— В этом нет ничего оскорбительного, — Варак наклонился вперед. — Никто не может заставить человека принять выборную должность, мисс Рашад. Он сам должен ее добиваться. И опять-таки: никто не может заставить ведущих сенаторов и конгрессменов какой бы то ни было политической партии беспрекословно принять нового кандидата — они должны сами пожелать его… Правильно, мы создали благоприятные обстоятельства, чтобы выдвинуть определенного человека на первый план, но самого этого человека мы создать не смогли бы — он был таким с самого начала.

— Вы просите меня не рассказывать ему об этом разговоре, не говорить ему о вас… А вы хоть представляете себе, сколько недель мы уже ищем вас?

— А вы представляете, сколько месяцев мы искали Эвана Кендрика?

— Мне наплевать! Им действительно манипулировали, и он знает это. Спрятаться вы не можете, я вам не позволю. Слишком много бед вы навлекли на его голову. Дорогие его сердцу люди убиты, а теперь, может быть, и старик, который пятнадцать лет был ему отцом. Все его планы пошли прахом — нет, это слишком много.

— Я не могу переделать то, что сделано, я могу лишь сокрушаться о своих ошибочных умозаключениях, и никто не может сожалеть больше меня. Но я прошу вас подумать о вашей стране, и о моей стране теперь. Если мы помогли появиться влиятельной политической фигуре, то только потому, что такая сила, такая личность со всем ее своеобразием уже существовала сама по себе. Не будь его, другие вполне порядочные люди могли бы достичь руководства в партии, но они не были бы силой… Я понятно выражаюсь?

— Как свидетельствует история, некий вице-президент однажды сказал, что его пост не стоит «ведра помоев», которые льются тебе на голову.

— Только не сейчас и только не для Кендрика. Вы скорее всего были в Каире, когда он здесь выступал по телевидению…

— Я была в Каире, — оборвала его Калехла, — но мы смотрели американский канал — в записи, конечно. Я его видела, и я видела его здесь неоднократно, за что мне, видимо, надо благодарить вашу… стратегию. Он был очень хорош, очень умен и никого не оставил равнодушным.

— Мисс Рашад, он уникален. Он не продается, он всегда говорит, что думает, и страна боготворит его.

— Благодаря вам.

— Нет, благодаря ему. Он сделал те вещи, которые он сделал, никто ведь ничего не выдумывал. Он говорил те слова, что говорил — их никто не подсказывал ему. Что еще я могу вам сказать? Я проанализировал больше четырехсот возможных кандидатов, использовал самые современные компьютеры, и всегда оставался только один человек — Эван Кендрик.

— Вы ничего не хотите получить от него взамен?

— Вы же утверждаете, что знаете его. Если бы мы захотели, как вы думаете, что бы он сделал?

— Отправил бы вас всех в какой-нибудь комитет по борьбе с коррупцией и проследил бы, чтобы вы попали в тюрьму, как вам и положено.

— Вот именно.

Калехла покачала головой и закрыла глаза.

— Я бы не отказалась от бокала вина, мистер Милош. Мне надо подумать кое над чем.

Варак сделал знак официанту и заказал два бокала охлажденного шабли, оставляя окончательный выбор на усмотрение официанта.

— В числе моих многих недостатков, — заявил чех, — еще и полное незнание вин, за исключением тех, что производятся в моей собственной стране.

— Я вам не верю ни на минуту.

— Я только слушаю, как мои друзья заказывают вина с особых виноградников и каких-то особых годов, и только восхищаюсь ими.

— Неужели у вас и правда есть друзья? Я представляла вас себе как «его серое преосвященство».

— Понимаю, но тут вы не правы. Я веду совершенно обычную жизнь. Мои друзья считают, что я переводчик, «на вольных хлебах». Там, где я живу, это естественно.

— Хорошо, — одобрительно кивнула агент из Каира. — Так же и я начинала.

— У меня нет постоянной конторы, с которой я бы мог связаться, только автоответчик, до которого я могу дозвониться из любой точки земного шара.

— И я тоже.

Принесли вино. Отхлебнув глоток, Калехла вновь заговорила.

— Вернуться он не может, — она словно обращалась к себе самой и лишь частично к Вараку. — По меньшей мере несколько лет не сможет наверняка. Как только запрет на информацию будет снят, в Бекаа закипят страсти.

— Насколько я понял, вы говорите о конгрессмене?

— Да. Террористов поймали, если это подходящее слово… Несколько часов назад было еще одно и последнее нападение. Оно произошло в Меса Верде и было в точности таким же неистовым, как и в Фейрфаксе.

— Несколько часов?.. А Кендрик был там?

— Да.

— И?..

— Он жив, хотя, как сказали, был на волосок от смерти. Но, как и в Виргинии, многие из наших людей убиты.

— Мне очень жаль… Уэйнграсс серьезно ранен, насколько я понял. Вы это имели в виду, когда упомянули старика, да?

— Да. Его сейчас везут самолетом в Денвер, в больницу. Эван с ним. Всех вместе их было девять человек. Восемь мертвы; один выжил, самый молодой.

— И когда запрет на информацию будет снят, как вы говорите, в Бекаа закипят страсти. Поэтому Кендрик не может вернуться в эту часть земного шара?

— Он не проживет и сорок восемь часов. Невозможно защитить его от маньяков.

— Зато есть такая возможность здесь и есть правительственная секретная служба. В таких вещах идеальных условий не создашь, а есть только предпочтительный вариант.

— Я знаю, — Калехла еще отхлебнула из бокала.

— Вы ведь понимаете, что я хочу сказать, правда, мисс Рашад?

— Полагаю, что да.

— Пусть события развиваются своим чередом. Есть совершенно законный политический комитет, созданный в целях поддержать кандидатуру конгрессмена Кендрика на высокий официальный пост. Пусть работают, как могут, без помех, и пусть страна откликнется — тем или иным путем. И если мы с вами оба правы насчет Ванфландеренов, и Гринелла, и людей, которые стоят за ними, пусть Кендрик сам сделает свой выбор. Потому что, если мы разоблачим их и остановим, всегда найдутся сотни и сотни новых, которые займут их место… Нам нужна сила, нам нужен голос.

Калехла подняла глаза от своего бокала с вином и дважды кивнула.

36

Кендрик шагал по Семнадцатой Денвер-стрит по направлению к отелю «Браун Палас», почти не замечая белых пушинок снега, кружившихся в ночном небе и касавшихся его лица. Эван попросил таксиста, чтобы тот остановил машину за несколько кварталов от отеля; он хотел пройтись; ему нужно было привести в порядок свои мысли.

Врачи в главной денверской больнице подлатали Менни и успокоили Эвана, объяснив, что раны, хоть и страшные с виду, были поверхностными повреждениями от осколков стекла и металла. Потеря крови для человека такого возраста, конечно, была значительной, но всерьез здоровью не угрожала — ее быстро восстановят. Все началось, когда Кендрик отвел в сторону одного из врачей и рассказал ему о подозрениях Уэйнграсса, что рак возобновился. Через двадцать минут с помощью электроники у них были все анализы Менни, в свое время сделанные в Вашингтоне, и главный онколог переговорил со столичным хирургом, оперировавшим старика-архитектора. Потом примерно через два часа прибыл техник из какой-то лаборатории и о чем-то тихо переговорил еще с одним врачом. Затем в палате все засуетились и Эвана попросили выйти, пока из тела Менни не извлекут все, что нужно, для разных проб и анализов. А час спустя после этого заведующий отделением патологии, худой человек с пристальным, цепким взглядом, подошел к Кендрику, томившемуся в комнате ожидания.

— Конгрессмен, мистер Уэйнграсс в последнее время выезжал из страны?

— В прошлом году — нет, не выезжал.

— А где он бывал до этого?

— Во Франции… В Юго-Западной Азии.

Брови врача приподнялись.

— Я не очень силен в географии. Что это — Юго-Западная Азия?

— А это необходимо?

— Необходимо.

— Оман и Бахрейн.

— Так он был с вами?.. Извините, но ваши подвиги уже общеизвестны.

— Он был со мной, — ответил Эван. — Он один из тех, кого я не имел возможности поблагодарить публично, поскольку мог бы ему этим навредить.

— Понимаю. У нас здесь нет пресс-агентства.

— А зачем вам это понадобилось?

— Если только я не ошибаюсь, что вполне возможно, он инфицирован… э-э… скажем так — вирусом, который, насколько мне известно, распространен в Центральной Африке.

— Этого не может быть.

— Что ж, вероятно, я ошибся. Оборудование у нас одно из лучших на Западе, но в других местах есть и получше. Я отправлю данные легочного давления и анализы крови в ЦКЗ, в Атланте.

— Куда?

— Центр по контролю над заболеваниями.

— Заболеваниями?

— Это обычная предосторожность, мистер Кендрик.

— Отправьте их туда самолетом сегодня же вечером, доктор. В аэропорту Стэйплтон уже через час их будет ждать самолет. Скажите Атланте, пусть берутся за работу, как только ваши образцы с вирусом прибудут — я заплачу, сколько они запросят, пусть даже им придется работать круглые сутки.

— Я сделаю все, что смогу…

— Если нужно, — заявил Эван, сам не зная, блефует он или нет, — я попрошу, чтобы туда позвонили из Белого Дома.

— Не думаю, что это понадобится, — сказал патолог.

Когда Эван уезжал из больницы, пожелав на прощание спокойной ночи Менни, которого уже накачали болеутоляющими, он вдруг вспомнил таинственного доктора Лайонза из Меса Верде, врача без адреса и телефона, но с полным набором официальных удостоверений для вручения конгрессмену и его сотрудникам. Что это за удостоверения? С какой стати удостоверения вообще понадобились?.. Или это просто был очень солидный документ, который дал возможность проникнуть в замкнутый мирок друзей и близких некоего Эвана Кендрика? Он решил никому ничего не говорить. Калехла лучше знает, что нужно делать в таких случаях.

Он был уже совсем рядом с отелем, когда вдруг увидел сквозь кружащийся снег цветные огни рождественских украшений, протянувшиеся через всю широкую улицу от старого здания в классическом стиле до новой южной башни. Потом до его слуха донеслись обрывки веселой праздничной песенки: «Украсим дом ветвями остролиста, фа-ла-ла-ла-ла… ла-ла-ла-ла». С Рождеством вас, из Маската с любовью, подумал он.

— Где, черт побери, тебя носило? — завопил Эм Джи Пэйтон так, что Калехла поспешно отдернула трубку подальше от уха.

— Обедала.

— Он там! Наш белокурый европеец — в отеле!

— Я знаю. Я с ним обедала.

— Ты — что?

— Вообще-то он сейчас у меня в номере. Мы с ним еще раз обсуждаем все, что нам известно. Он не то, что мы о нем думали.

— Чтоб тебя черт побрал, Эдриен! Скажи этому сукину сыну, что мистер В желает поговорить с мистером А!

— Боже мой, так это были вы?

— Хватит, Рашад! Дай ему трубку.

— Я не уверена, что он захочет.

Агенту из Каира снова пришлось убрать трубку подальше. Она повернулась к Вараку.

— Некий мистер В хочет поговорить с мистером А.

— Я мог бы и догадаться, — пробормотал чех, выбираясь из кресла. Он подошел к телефону, когда Калехла положила трубку рядом с телефоном и отошла от кровати. — Еще раз приветствую вас, мистер В. Как вы понимаете, ничто не изменилось. Никаких имен, никаких личностей.

— Как называет вас мисс Рашад? И не забывайте — она моя племянница.

— Она зовет меня условным именем Милош.

— Милош? Славянин?

— Американец, сэр.

— Да, я забыл, вы ведь это уже разъяснили.

— Давайте перейдем к госсекретарю, если не возражаете.

— Он прибыл на Кипр.

— Рад это слышать.

— Мы все рады, если вообще, честно говоря, было о чем беспокоиться.

— Информация была точной.

— К сожалению, на нашем конце мы не нашли ей подтверждения. Гринелла не оказалось в отеле, и у себя в резиденции он тоже не появлялся.

— Он с этой Ванфландерен.

— Да, мы знаем. По показаниям портье, с ними было еще несколько человек. У вас есть на этот счет какие-нибудь догадки?

— Охранники Гринелла, по моим сведениям. Я вам говорил, что с ним были люди и что вы должны быть готовы.

— Говорили… Так мы работаем вместе?

— На расстоянии.

— И что вы можете предложить?

— Доказательства нескольким вещам, о которых я говорил мисс Рашад, — ответил Варак, окончательно решив отдать разведчице отрецензированные пленки и их расшифровку — отрецензированные так, чтобы Эрик Сандстром остался неизвестным заговорщиком — мертвецу имя ни к чему. — Больше, пожалуй, ничего, но они — самая суть.

— Что ж, они будут приняты с благодарностью.

— Однако для них есть цена, мистер В.

— Я не признаю никаких оплат…

— Признаете, — оборвал его чех. — И всегда признавали.

— И чего же вы хотите?

— Поскольку мои требования нуждаются в долгих объяснениях, я предоставлю мисс Рашад это сомнительное удовольствие убеждать вас, у нее это получится лучше. Я созвонюсь с ней завтра, и мы с вами свяжемся через нее. Если ваш ответ будет положительным, я устрою передачу вам своего материала.

— А если нет?

— В таком случае я посоветую вам подумать о последствиях, мистер В.

— Если не возражаете, я хотел бы поговорить со своей племянницей.

— Как пожелаете.

Варак повернулся к Калехле и передал ей телефон, а сам направился обратно к креслу.

— Я здесь, — сказала Рашад.

— Отвечай только да или нет; если не можешь ответить, помолчи несколько секунд. Хорошо? Итак, его материал может помочь нам?

— Да, чрезвычайно.

— Просто «да» вполне достаточно, секретный агент Рашад… Он явно живет в отеле сейчас. Как ты думаешь, он задержится там?

— Нет.

— Он дал тебе хоть какой-нибудь намек, как ему удалось добраться до дела об Омане?

— Нет.

— И, наконец, главное: мы сможем согласиться с его требованиями?

— У нас нет другого выхода — извини, что нарушила правила.

— Ну и ну, — буркнул ошеломленный Пэйтон. — Надеюсь, ты объяснишь мне это крайне непочтительное заявление?

— Поговорим позже, — Калехла повесила трубку и повернулась к Вараку. — Мой шеф расстроен.

— Из-за вас или из-за меня?

— Из-за нас обоих.

— Он и в самом деле вам дядя?

— Я знаю его уже больше двадцати лет, и хватит о нем. Давайте минутку поговорим о вас.

— Но только минутку, пожалуйста, — чех подчеркнул «минутку». — Мне давно пора уходить.

— Вы сказали ему, что Гринелл был с этой Ванфландерен, а остальные были охранниками Гринелла?

— Сказал.

— А мне вы сказали, что в апартаментах Ванфландеренов было двое мужчин, а охрана стояла за дверью.

— Это правда.

— Тогда кто этот второй человек и почему вы его защищаете?

— Защищаю?.. Я же сказал вам, что они оба предатели. Вы услышите подтверждение этому на пленках, прочтете в расшифровках, которые я вам передам, если только ваш начальник, как и вы, согласится на мои условия.

— Я смогу его убедить.

— Тогда вы сами все услышите.

— Но вы ведь знаете его! Кто он такой?

Варак поднялся с кресла, умоляюще сложив перед собой руки.

— И вновь мы у границ моей откровенности, мисс Рашад. Но кое-что я вам скажу. Он — причина, по которой мне необходимо уходить. Он — человеческое отребье… и он мой. Я буду обшаривать этот город всю ночь, пока не найду его, а если не найду здесь, я знаю, где мне найти его завтра или еще через день. Я повторяю — он мой.

— Jaremat thaar, мистер Милош?

— Я не говорю по-арабски, мисс Рашад.

— Но вы знаете, что это обозначает, я ведь вам говорила.

— Спокойной ночи, — ответил чех, направляясь к двери.

— Мой дядя желает знать, как вы добрались до дела по Оману. Уверена, он будет гоняться за вами, пока не узнает.

— У нас у всех есть свои первоочередные задачи, — проговорил Варак, который уже стоял у входа, держа руку на ручке двери. — В данный момент его и ваша находятся в Сан-Диего, а моя — еще где-то. Скажите, что ему нечего бояться моего источника. Он скорее ляжет в гроб, чем поставит под угрозу хоть одного из ваших людей.

— Черт бы вас побрал, он уже поставил его под угрозу! Это Эван Кендрик!

Зазвонил телефон. Оба резко обернулись и уставились на него. Калехла сняла трубку.

— Да?

— Это случилось! — закричал Пэйтон. — О Боже мой, они это сделали!

— Что такое?

— Отель Ларнака на Кипре! Взорвано западное крыло; ничего не осталось, одни развалины. Государственный секретарь мертв, они все мертвы!

— Отель на Кипре, — пробормотала Калехла, глядя на чеха, испуганно и монотонно повторяя услышанное. — Его взорвали; секретарь мертв, они все мертвы…

— Дайте мне трубку, — взревел Варак, бросаясь через комнату и хватая трубку. — Неужели никто не проверил подвалы, вентиляционные шахты, внутренний каркас здания?

— Киприотская служба госбезопасности заверила, что они все проверили…

— Киприотская служба? — завопил вышедший из себя чех. — Да там пасется по меньшей мере дюжина враждебных элементов! Идиоты, идиоты, идиоты!!!

— Хотите на мое место, мистер А?

— Даже если бы вы предложили, отказался бы, — сухо сказал Варак, подавив свой гнев и перейдя на спокойный тон. — Я не работаю с любителями, — прибавил он презрительно, бросил трубку и направился к двери. Затем повернулся и обратился к Калехле:

— Мозги Кендрика, так как они работали в Омане, — вот что вам сегодня было нужно. Он бы первым объяснил вам всем, что надо делать, что искать. А вы скорее всего не стали бы его слушать.

С этими словами чех открыл дверь, вышел и захлопнул ее за собой.

Телефон зазвонил.

— Он ушел, — проговорила Рашад, поднимая трубку и инстинктивно почувствовав, кто звонит.

— Я предложил ему мою работу, а он дал мне ясно понять, что не работает с любителями… Странно, правда? Человек, доверять которому у нас не было никаких оснований, предупреждает нас, а мы проваливаем все дело. Еще пример: год назад мы посылаем Кендрика в Оман, и он делает то, что оказалось не под силу по меньшей мере пятистам профессионалам из шести стран. Заставляет задуматься, разве нет?.. Я старею.

— Никогда, Эм Джи! — воскликнула агент из Каира. — Просто они оказались сметливыми ребятами и сорвали банк, вот и все. Ты сделал гораздо больше, чем они оба вместе взятые.

— Хотелось бы мне в это поверить. Но сегодняшняя ночь слишком страшна для жалких остатков моего «эго».

— А их, должно быть, осталось немало!.. Но сейчас как раз подходящий момент для того, чтобы объяснить мое непочтительное замечание, сделанное пару минут назад.

— Ради Бога. Я вполне способен слушать. Я даже полагаю, что у меня осталось чертовски мало воздуха в легких, чтобы говорить что-либо самому.

— На кого бы ни работал Милош, они ничего не хотят от Эвана. Когда я стала настаивать, он указал мне на очевидное. Если они станут предъявлять ему какие-либо требования, он бросит их на съедение волкам. И он прав — Эван так и поступит.

— Да, тут и я согласен. Так чего он хочет?

— Чтобы мы отошли в сторону и дали событиям развиваться самим по себе. Они хотят, чтобы мы разрешили гонке продолжаться.

— Эван не выставит…

— Он может, если узнает о князьях тьмы, которые заправляют в Калифорнии. Предположим, мы их остановим, — но сотни и сотни других только и ждут шанса занять их место. Милош прав, нам действительно нужен голос.

— А что ты скажешь на это, племянница?

— Главное, я хочу, чтобы он был жив, а не мертв. Он может не выдержать и вернуться в Эмираты, хотя и знает, что его убьют, не успеет он сойти с самолета. Однако не может он и обрастать мхом в Меса Верде, для него это тоже была бы в своем роде смерть, ты же знаешь… Страна еще дешево отделалась, Эм Джи.

— Идиоты, идиоты! — бормотал Варак сам себе, набирая номер и одновременно изучая схему с планом номера Ванфландеренов, которую он держал в руке. Каждая комната была отмечена маленьким крестом, нарисованным красными чернилами. Через несколько секунд на другом конце линии послышался голос.

— Да?

— Звукотехник?

— Прага?

— Ты мне нужен.

— Ну что ж, твои деньги мне всегда пригодятся. Ты шикарный парень, не скупишься.

— Жди меня через тридцать минут у служебного входа. Я объясню, что мне от тебя нужно, по пути в твою студию… В диаграмме нет изменений?

— Нет. Ты нашел ключи?

— Спасибо и за то, и за другое.

— Ты ведь заплатил. Тридцать минут.

Чех повесил трубку и посмотрел на упакованное звукозаписывающее устройство, уже стоявшее перед дверью. Он прослушал беседу Рашад с Ардис Ванфландерен и, невзирая на свой гнев из-за трагической смерти госсекретаря, улыбнулся, оценив смелую стратегию, избранную секретным агентом из Каира и ее шефом. Основываясь на том, что им удалось узнать, они превратили правду в неотразимую ложь: палестинские команды штурмовиков, цель Болингер, Кендрика даже не упоминают! Прекрасно! Появление Эрика Сандстрома через два часа после ошеломляющей информации Рашад оказалось началом цепной реакции, взрывов, которые разнесли крепкий цемент лжи в Сан-Диего. Что ж, нельзя не считаться с положением вещей.

Варак пошел к двери, осторожно приоткрыл ее и выскользнул в коридор. Он быстро прошел по коридору к номеру Ванфландеренов и, пользуясь ключом, который доставил ему Звукотехник, проник внутрь, все еще держа план в руке. Быстрыми кошачьими шагами он переходил из комнаты в комнату, убирая крошечные электронные микрофоны из-под столов и кресел, из-под толстых диванных подушек, из-за зеркал в четырех спальнях, из-под шкафчиков с лекарствами в разных ванных и из двух горелок в кухне. Кабинет вдовы он оставил напоследок, тщательно ведя счет красным крестикам и проверяя, не пропустил ли он чего-нибудь. В кабинете царил полный мрак. Чех нашел настольную лампу и зажег ее. Через десять секунд он положил в карман последние четыре микрофона, три из самого кабинета, один из маленькой ванной, примыкающей к нему, и сосредоточился на столе. Операцию по снятию микрофонов он провел за девять минут, что оставило ему по крайней мере пятнадцать минут на то, чтобы обследовать это тайное домашнее святилище миссис Ванфландерен.

Он начал с ящиков секретера, вытаскивая их один за другим и копаясь в горе бессмысленных бумаг, заключавших в себе текучку президентских будней: расписание дел на день; письма от частных лиц и учреждений; рутинные документы из Белого Дома, Государственного Департамента, Министерства обороны и прочих административных учреждений, которые следовало изучить, чтобы позже доложить о них Орсону Болингеру. Ничего ценного в этих бумагах не было. Ничего, что могло бы иметь отношение к сложным крысиным ходам, из-за которых почва в южной Калифорнии делалась все более зыбкой.

Чех окинул взглядом большой, отделанный панелями кабинет: книжные полки, изящная мебель, фотографии в рамках на стенах… Фотографии. Их было около двадцати, разбросанных в шахматном порядке по темному дереву панелей. Варак подошел и принялся внимательно изучать их, включив, чтобы лучше видеть, настольную лампу. Они представляли собой обычную коллекцию изображений мистера и миссис Ванфландерен в обществе больших политических шишек, начиная с президента и всех высших чинов администрации и Конгресса. Рядом на стене были фотографии самой вдовы без своего ныне покойного мужа. Судя по лицам, они явно принадлежали прошлому Ардис Ванфландерен и доказывали, что и в прошлом она вращалась в весьма влиятельных сферах. Здесь изобиловали шикарные автомобили, яхты, горнолыжные спуски и драгоценные меха. Варак собирался уже махнуть рукой на все это, но тут ему на глаза попался увеличенный весьма откровенный снимок, явно сделанный в Лозанне, Швейцария, на берегу Женевского озера. Милош впился глазами в лицо темнокожего мужчины, стоявшего рядом с Ардис. Он знал этого человека, но не мог никак вспомнить, откуда и кто он такой. Затем, словно взяв след, глаза чеха устремились вниз и вправо к еще одному увеличенному снимку, также сделанному в Лозанне, на этот раз — в садах дворца Бо-Риваж. На нем был тот же человек — кто же он? А рядом с этим снимком — еще один, теперь уже в Амстердаме, на Розенкрафт, и снова те же самые люди. Кто же он, этот мужчина? Сосредоточься! Всплыли какие-то образы, обрывки неуловимых впечатлений, но имя он вспомнить не мог. Эр-Рияд… Медина, Саудовская Аравия. Потрясенное, охваченное яростью саудовское семейство… назначен день казни, затем — побег. Миллионы и миллионы были замешаны в этом восемь или десять лет назад. Кто же он такой? Варак решил было взять одну из фотографий, однако тут же инстинктивно понял, что этого делать нельзя. Кем бы ни был этот человек, он представлял собой еще один красноречивый символ механизма, называвшегося окружением Орсона Болингера. Пропавшая фотография с изображением этого человека может стать сигналом тревоги.

Милош выключил настольную лампу и направился обратно к секретеру. Пора уже было забирать свое оборудование и идти на встречу с Звукотехником на улице, возле служебного выхода. Он потянулся было к куполообразной лампе на секретере, как вдруг до него долетел звук открывающейся двери в прихожей. Чех моментально выключил свет и отступил к двери кабинета, прикрыв ее так, чтобы, спрятавшись за ней, можно было наблюдать за происходящим через щель между дверными панелями. Вскоре в поле зрения появилась высокая фигура: мужчина, один, двигается уверенно, видно, здесь достаточно часто бывал. Варак на секунду нахмурился, он не вспоминал нынешнего гостя уже много недель. Это был рыжий агент ФБР из Меса Верде, он входил в группу, приставленную к вице-президенту по просьбе Ардис Ванфландерен — тот самый человек, который привел его в Сан-Диего. Милош был поначалу обескуражен, но только поначалу. Группу отозвали в Вашингтон, и все же один игрок замешкался… А еще точнее, одного успели купить прежде, чем Варак отыскал его в Меса Верде.

Чех наблюдал, как рыжеволосый бродит по гостиной, словно бы в поисках чего-то. Вот он исчез в двери, ведущей на кухню. Оттуда он появился несколько минут спустя с пульверизатором в одной руке и посудным полотенцем в другой и подошел к винному бару, где перебрал каждую бутылку, брызгая на нее, а потом вытирая насухо. Затем он обрызгал медную окантовку бара и тщательно протер ее. От бара он перешел к каждому мало-мальски значительному предмету в гостиной и везде повторял эту церемонию чистки, будто травил клопов. Вараку было совершенно ясно, чем он занимается: агент уничтожал следы присутствия Эрика Сандстрома, убирая отовсюду отпечатки пальцев маститого ученого.

Рыжеволосый оставил пульверизатор и полотенце на кофейном столике, а затем направился через комнату… к кабинету! Чех бесшумно скользнул прочь от полуприкрытой двери и переметнулся в крошечную ванную. Закрывая дверь, он оставил себе буквально дюйм просвета. Как только Милош исчез, явился агент ФБР, включил настольную лампу, уселся в кресло и открыл правый нижний ящик. Он сделал кое-что, чего Варак не делал — нажал на невидимую кнопку. В ту же секунду вертикальная плоскость стола отошла в сторону.

— О Господи! — прошептал рыжеволосый, прикипев глазами к опустевшему тайнику. Затем он потянулся за телефоном на столе, сдернул его оттуда и тут же набрал номер. Через мгновение он заговорил.

— Этого здесь нет! — воскликнул он. И после паузы: — Да, я уверен. Нет там ничего!.. Что еще вам от меня нужно? Я следовал вашим указаниям, и я говорю вам: нет там ни черта!.. Что? Вниз по улице от вашего дома? Ладно, я сяду на него и потом позвоню вам.

Агент нажал на рычаг, отпустил его и набрал одиннадцать цифр — неблизкое расстояние.

— База пять, это Скворец, спецзадание Сан-Диего, код шесть-шесть-ноль. Подтвердите, пожалуйста… Спасибо. Что, у нас в Ла Джолле появились машины, о которых я ничего не знаю? Нет… Нет, ничего срочного, наверно, пресса. Они, должно быть, выяснили, что вице-президент собирается на вечеринку художников — уловили: на вечеринку, где будет бродить вся эта толпа слащавых эстетов. Да он не отличит Рембрандта от Эль Капоне, хотя и собирается изображать знатока. Ладно, я это проверю, забудьте об этом.

Долговязый рыжий тип опять нажал на рычаг и набрал новый номер.

— С нашей стороны ничего нет, — сказал он почти сразу же, понизив голос. — Нет, нет такого закона, который говорил бы, что мы должны знать… ЦРУ? Нам об этом сообщат в последнюю очередь… Хорошо, я позвоню в аэропорт. Вы хотите, чтобы я дозвонился до вашего пилота?.. Как скажете, а потом я убираюсь отсюда. Управление и Бюро не общаются и никогда не общались.

Фэбээровец положил трубку, и в эту минуту на пороге ванной возник Варак с пистолетом в руке.

— Не рассчитывайте уйти отсюда так скоро, — проговорил координатор Инвер Брасса.

— Черт! — взвизгнул рыжеволосый, вылетая из кресла и бросаясь на Варака, все еще стоявшего в дверях. Он вцепился в правое запястье чеха с силой перепуганного зверя и отпихнул его к стене над унитазом, так что Варак врезался головой в рулончик туалетной бумаги. В неосвещенной ванной чеху удалось овладеть ситуацией: левой ногой он прижал к земле противника и одновременно рванул вверх его правую руку с пистолетом. На этом все закончилось: противник корчился на полу, двигая своей поврежденной рукой так, будто она сломана.

— Вставай, — сказал Варак. Он даже не счел нужным грозить противнику пистолетом. Рыжеволосый встал на ноги, скривившись, когда ему пришлось опираться о край мраморной ванны.

— Иди обратно и садись, — приказал Милош, толкая агента через дверь по направлению к столу.

— Кто вы такой, черт побери? — пропыхтел тот, все еще отдуваясь и держась за руку, и послушно плюхнулся в кресло.

— Мы встречались, но ты, наверно, об этом не знал. Проселочная дорога в Меса Верде, к западу от дома некоего конгрессмена.

— Так это были вы? — Агент снова метнулся вперед, но тут же получил от Варака тычок, вернувший его на место.

— Так когда ты продался, человек из Бюро?

В свете настольной лампы агент рассматривал лицо Милоша.

— Если вы что-то вроде натурализовавшегося шпика из смешанной команды, лучше уясните себе одну вещь: я здесь по специальному заданию вице-президента.

— Из «смешанной команды»? Я вижу, ты общался с какими-то неосведомленными людьми… Нет никакой смешанной команды, а машины, что стоят вокруг дома Гринелла, посланы из Вашингтона…

— Не были они посланы! Я только что это проверил!

— Может быть, Бюро не поставили в известность, а может быть, вам солгали, это, собственно, все равно. По примеру всех прочих привилегированных солдат из элитных войск, вы, без сомнения, можете заявить, что просто выполняли приказ, как, скажем, сейчас, стирая отпечатки пальцев и роясь в тайниках в поисках секретных документов, о которых вы ничего не знали.

— А я и не знаю!

— Но продаться-то вы продались, а это единственное, что имеет для меня значение. Вы были готовы принять деньги и привилегии взамен за услуги, которые вы оказываете, используя свою должность. А отдать жизнь за этих людей вы тоже готовы?

— Что??

— Итак, вы должны кое-что хорошенько себе уяснить, — негромко сказал Варак, неожиданно поднимая пистолет и приставляя его агенту ко лбу. — Будете вы жить или нет, мне абсолютно безразлично, но есть один человек, которого я должен найти. Сегодня.

— Вы не знаете Гринелла…

— Гринелл меня не волнует, оставьте его для других. Мне нужен тот, чьи отпечатки пальцев вы так тщательно убирали из этого номера. Вы мне говорите, где он обитает сейчас, или ваши мозги разлетятся по всему столу, и я не стану пачкать себе руки и вытирать их. Где он?

Трясясь всем телом и задыхаясь, рыжеволосый поспешно излился в признаниях:

— Я не знаю, и я не лгу. Мне приказали встретиться с ними в одном из переулков возле пляжа в дель Коронадо. Клянусь, я не знаю, куда они направлялись.

— Вы только что звонили ему.

— Это сотовый телефон. Он переносной.

— Кто был в Коронадо?

— Только Гринелл и этот второй тип, который рассказал мне, где он ходил, и описал все, к чему прикасался здесь, в номере Ванфландеренов.

— Где была она?

— Не знаю. Может, ей стало плохо или произошел несчастный случай. Напротив лимузина Гринелла стояла скорая помощь.

— Но вы знаете, куда они едут. Вы же собирались звонить в аэропорт. Какие у вас были инструкции?

— Заставить техников подготовить самолет к вылету через час.

— Где самолет?

— Сан-Диего Интернэшнл. Частная взлетная полоса к югу от главных полос.

— Куда они следуют?

— Это Гринелл сообщает только пилоту. Больше никому.

— Вы предложили позвонить пилоту. Номер?

— Господи, да не знаю я! Если бы Гринелл захотел, чтобы я позвонил летчику, он дал бы мне номер. Но он не захотел.

— Дайте мне номер сотового телефона.

Агент продиктовал номер, и чех отметил его в своей памяти.

— Вы уверены, что это точный номер?

— Валяйте, пробуйте сами.

Варак отвел пистолет и убрал его в кобуру под мышкой.

— Слышал я сегодня определение, которое прекрасно вам подходит, федеральный агент. Грязный Подонок — вот кто вы такой. Но, как я уже сказал, вы для меня не имеете значения, так что я собираюсь отпустить вас на волю. Пожалуй, вы можете начать строить свою оборону, как и полагается образцовому солдату, преданному своим генералам; а еще лучше вам направиться в Мексику и дальше на юг. Что вы выберете, я не знаю и знать не желаю. Но если вы попробуете воспользоваться этим переносным телефоном — вы покойник. Это понятно?

— Все, чего я хочу, это убраться отсюда, — буркнул агент, вскакивая с кресла и направляясь через гостиную по направлению к мраморным ступеням и двери в прихожей.

— И я тоже, — прошептал Милош сам себе и взглянул на часы. Он уже запаздывал к Звукотехнику, который ждал его внизу. «Ничего страшного, — подумал он, — у этого парня голова варит хорошо, так что он быстро сообразит, что он хочет сделать с пленками и их расшифровками». После этого он возьмет у Звукотехника машину и припаркует ее на стоянке в международном аэропорту Сан-Диего. Там, на частной взлетной полосе, вправо от главных посадочных полос, он найдет изменника Инвер Брасса. Он найдет его и убьет.

Зазвонил телефон, вырывая Кендрика из очередного провала в сон. Некоторое время он еще лежал, пытаясь сообразить, где он, устремив взгляд на квадрат гостиничного окна и вихри снежной метели за стеклом. Телефон снова зазвонил. Эван захлопал глазами, нащупал кнопку, включил бра над кроватью и поднял трубку телефона, одновременно кидая взгляд на часы. Пять двадцать пять.

— Алло?

— Атланта проработала всю ночь, — проговорил заведующий отделом патологии больницы. — Они только что позвонили мне, и я решил, что вы захотите все узнать сразу.

— Спасибо, доктор.

— Думаю, вам расхочется меня благодарить. Боюсь, что все анализы оказались положительными.

— Рак? — спросил Эван, проглатывая комок в горле.

— Нет. Я мог бы назвать вам медицинский термин, но он вам ничего не скажет. Можете назвать это чем-то вроде сальмонеллы, культуры вируса, который поражает легкие, заставляет кровь сворачиваться до тех пор, пока она совсем не перекрывает кислород. Я могу понять, почему по симптомам мистер Уэйнграсс подумал, что это рак. Это не рак, но и не лучше.

— Лечение? — Кендрик сжал побелевшими пальцами телефонную трубку.

После короткой паузы патолог негромко ответил:

— Лечению не поддается. Болезнь необратима. В Африке при одном намеке на это заболевание у скота его режут и сжигают, даже целые деревни сносят и сжигают дотла.

— Да наплевать мне на скот и на африканские деревни!.. Извините, я не хотел на вас кричать.

— Все в порядке, у нас такая работа. Я смотрел карту: должно быть, он поел в оманском ресторане, где подают центрально-африканские блюда — для ввезенных в страну рабочих, наверное. Грязная посуда, что-нибудь вроде этого. Таким путем переносится вирус.

— Вы не знаете Эммануэля Уэйнграсса: он никогда не станет есть в подобном месте… Нет, доктор, это не было случайно подхвачено, это было введено.

— Простите?

— Нет, ничего. Как долго у него это?

— ЦКЗ говорит, что показатели могут быть разные. От одного месяца до трех-четырех. Не больше шести.

— Могу я сказать ему, что он протянет еще пару лет?

— Можете сказать ему, что пожелаете, другое дело — что он вам ответит. Его дыхание не улучшится. Кислород все время должен быть под рукой.

— Будет. Спасибо, доктор.

— Мне очень жаль, мистер Кендрик.

Эван встал с кровати и принялся мерить комнату шагами, все больше накаляясь от гнева. Врач-призрак, неизвестный в Меса Верде, зато небезызвестный определенным чиновникам в правительстве Соединенных Штатов. Добрый доктор, который всего-навсего хотел взять немножечко крови… а затем исчез. И вдруг Эван закричал. Голос его звучал хрипло, по щекам катились слезы:

— Лайонз, где ты? Я найду тебя!

В приступе бессильной ярости он грохнул кулаком в окно, разбивая вдребезги стекло. Ветер и снег ворвались в комнату.

37

Варак приблизился к последнему ангару в частном секторе международного аэропорта Сан-Диего. Полиция и вооруженные таможенники то и дело сновали на электрокарах и мотоциклах взад-вперед по голым узким улицам огромного комплекса, из радиоприемников на Варака накатывались волны голосов. Миллионеры-одиночки и орудовавшие сверхприбылями корпорации (клиенты этой части аэродрома), может быть, и спасались таким образом от дрязг обычного пассажирского сообщения, но спасти от опеки федеральных и муниципальных агентов, постоянно наведывавшихся в этот сектор, их не могло ничто. Все до единого самолеты, готовившиеся здесь к взлету, должны были не только представить план полета и маршрут, как это обычно делается, но еще и подвергались беспощадному осмотру с головы до хвоста. Более того, любой, кто поднимался на борт, мог быть обыскан под самым нелепым предлогом. Некоторые из тех, кто нажил свое состояние не совсем законным образом, естественно, отнюдь не одобряли такие меры предосторожности.

Чех небрежно завернул в комфортабельный зал ожидания, где элитные пассажиры ожидали своего вознесения на небо. Милош осведомился о самолете, и обаятельная диспетчер за стойкой проявила гораздо больше желания помочь, чем он мог надеяться.

— Вы тоже летите, сэр? — спросила она, приготовившись впечатать его имя в список на своем компьютере.

— Нет, я просто должен передать кое-какие юридические документы.

— О, тогда я предлагаю вам подойти к седьмому ангару. Мистер Гринелл редко заглядывает сюда, он идет прямо на таможню, а потом к самолету, как раз тогда, когда его выкатывают из ангара для осмотра.

— А не могли бы вы объяснить мне, как туда пройти?

— Мы распорядимся, чтобы вас отвезли на одном из каров.

— Честно говоря, если вы не против, я предпочел бы пройтись. Хочу размять ноги.

— Как знаете, только не сворачивайте никуда с дорожки. Люди из службы безопасности здесь очень нервные, и повсюду натыканы предупредительные сигналы.

— Я буду перебегать от фонаря к фонарю, — улыбаясь сказал Милош. — Так сойдет?

— Неплохая идея, — засмеялась девушка. — На прошлой неделе один шикарный парень из Беверли Хиллз вспотел тут и вздумал прогуляться. Он не там свернул и закончил день в тюрьме Сан-Диего.

— Только за то, что не там свернул?

— Ну, у него с собой еще оказались какие-то не такие таблетки…

— Я даже аспирин с собой не ношу.

— Выйдете наружу, поверните направо, и опять направо. Это последний ангар в конце дорожки. У мистера Гринелла лучшее место. Жаль, что он так редко бывает здесь.

— Он большой любитель хранить инкогнито.

— Он — невидимка, вот кто он такой.

Варак неустанно оглядывался по сторонам, в то же время не забывая дружелюбно кивать водителям каров и мотороллеров, которые то и дело проезжали мимо, некоторые — замедляя ход, иные — пролетали, не сбавляя скорости. Он увидел то, что хотел. Между рядами ангаров справа светились огни, перекрещивающиеся на земле лучи выглядели словно демаркационные линии — чего? — спросил себя чех. Что это? Лужайки перед загородными виллами будущего, в которых сосед боится соседа? Слева от дороги не было ничего, кроме голого поля, поросшего высокой травой, с этой стороны поле граничило с дополнительной взлетно-посадочной полосой. Вот это и будет путь для его отступления из частных владений, когда он выполнит свое дело.

«Диспетчер из зала ожидания очень точно все описала», — подумал Милош, подходя к невероятных размеров воротам в последний ангар. Самолет Гринелла и в самом деле занимал лучшее место на аэродроме. Как только формальности были соблюдены, самолет мог двигаться на поле через противоположные ворота, а затем сразу же следовал взлет, так что ни одна минута не пропадала зря. Да, некоторым из богатеев живется лучше, чем он думал.

Двое охранников в форме находились внутри, там, где черный асфальт дорожки встречался с бетонным покрытием ангара. Позади них стоял неподвижный «Роквелл», на безжизненных серебристых крыльях его копошились люди. Скоро, скоро металлическая птица оживет и взовьется в ночное небо.

Милош внимательно рассмотрел форму на охранниках: не федеральная и не муниципальная, а какой-то частной фирмы. Это открытие породило еще одну идею, когда он отметил, что один из охранников довольно высок и очень широк в плечах и в поясе. Попытка не пытка. Своей огневой позиции он уже достиг, но насколько большее удовлетворение он получит, расправившись с изменником с близкого расстояния, ничего не оставляя на волю случая.

Варак беспечно зашагал по асфальту к внушительному входу в ангар. Охранник, куривший сигарету, бросил ее на пол и раздавил каблуком, после чего оба стража двинулись навстречу незнакомцу.

— Что вы здесь делаете? — рявкнул верзила, оказавшийся справа от чеха.

— Дело есть, — любезно ответил Варак. — И довольно конфиденциальное дело, насколько мне известно.

— Что это значит? — спросил охранник пониже, стоявший слева.

— Боюсь, вам придется спросить мистера Гринелла. Я всего лишь посыльный, и мне приказали разговаривать только с одним человеком, который, в свою очередь, передаст сведения мистеру Гринеллу, когда тот появится.

— Опять это дерьмо, — буркнул низкий своему напарнику. — Если у вас с собой ценные бумаги или деньги, дуйте на таможню. Если они находят чего-то, насчет чего их не предупредили, то дело не выгорает, а мистер Гринелл откручивает нам головы, до вас дошло?

— Куда уж доходчивее, друг мой. У меня только слова, которые должны быть точно повторены. До вас дошло?

— Давай говори.

— Только с одним человеком, — повторил Варак. — И я выбираю его, — Милош указал на здоровяка.

— Да он чурбан. Выберите меня.

— Мне сказали, кого выбрать.

— Черт!

— Пожалуйста, идемте со мной, — продолжал Милош. — Мне нужно записать наш разговор, но без посторонних ушей.

— А почему бы вам не сказать это лично боссу? — воспротивился обойденный охранник. — Он будет здесь через пару минут.

— Потому что мы не должны встречаться с ним лицом к лицу — ни при каких условиях. Может быть, желаете его самого расспросить об этом?

— Вот дерьмо.

Как только они очутились за углом ангара, Варак протянул ладонь левой руки к охраннику и снова очень любезно предложил:

— Не могли бы вы говорить прямо вот сюда?

— Конечно, мистер.

Это были последние слова охранника, прежде чем он погрузился в глубокий мрак беспамятства. Чех нанес удар правой в плечо охраннику, за этим последовали три удара ребром ладони по горлу и, наконец, двумя руками одновременно по глазам.

Охранник свалился, и Варак принялся поспешно стаскивать с него одежду. Через одну минуту двадцать секунд он уже был облачен, поверх своей одежды, в просторную форму верзилы. Ему пришлось подвернуть штанины и закатать рукава. Он был готов.

Спустя сорок секунд по асфальту вырулил черный лимузин и остановился у начала асфальтной дорожки, ведущей к ангару. Чех вышел из тени и не спеша появился в свете прожекторов. Из огромного автомобиля вылез мужчина, и хотя Милошу ни разу не приходилось встречаться с этим человеком, он знал, что перед ним Крэйтон Гринелл.

— Салют, босс, — завопил охранник слева от ангара, когда серый человечек в пальто быстрыми, сердитыми шагами направился к ангару. — Мы получили ваше сообщение, Бенни что-то записывает на магнитофон…

— Какого дьявола самолет еще не на взлетной полосе? — зарычал Гринелл. — Все формальности уже пройдены, вы, идиоты!

— Бенни разговаривал, босс, я тут ни при чем! Ему сказали: пять-десять минут. Все было бы по-другому, если бы я звонил! Черт, я бы не стал мириться со всякой чертовщиной, вы ведь меня знаете. Вам бы сказать тому парню, что говорить надо со мной, что Бенни…

— Заткнись! Возьми моего шофера и вели ему раскочегарить эту дьявольщину! Если они не могут управиться с самолетом, так это может мой шофер!

— Конечно, босс. Все, что прикажете, босс!.. Они уже заводят моторы!

Как только охранник, что-то выкрикивая, потрусил к шоферу лимузина, чех побежал к огромному автомобилю.

— Вот спасибо! — воскликнул шофер, проходя мимо Варака и увидев его форму. — Вылез в последнюю минуту!

Милош бегом обогнул багажник машины со стороны улицы, распахнул заднюю дверцу и прыгнул на сиденье. Некоторое время он сидел, не шевелясь, уставившись на одутловатую физиономию потрясенного Эрика Сандстрома.

— Добрый вечер, профессор, — наконец вкрадчиво сказал он.

— Так это была ловушка, вы устроили мне ловушку! — взвизгнул ученый. Ночь за окнами, казалось, содрогнулась от воя реактивных двигателей. — Но вы же просто не отдаете себе отчета в том, что вы делаете, Варак! Мы на грани революции в космической технике! Нас ждет столько потрясающих открытий! Мы ошибались — Инвер Брасс ошибается! Мы обязаны продолжать!

— Даже если для этого придется взорвать полпланеты?

— Не будьте ослом! — умоляюще воскликнул Сандстром. — Никто ничего не собирается взрывать! Мы же цивилизованные люди — с обеих сторон, цивилизованные и достаточно напуганные. Чем больше мы строим, тем больше внушаем страха. Это ведь последняя защита, на которую может надеяться мир, неужели вы не видите?

— И это вы называете цивилизованностью?

— Я называю это прогрессом. Научным прогрессом! Вам этого не понять, но чем больше мы строим, тем больше узнаем.

— Посредством орудий уничтожения?

— Орудий?.. Вы просто до смешного наивны! «Оружие» — всего лишь ярлык. Так же, как «рыба» или «овощи». Это предлоги, которые мы используем, чтобы финансировать научный прогресс в таком масштабе, какой иначе был бы немыслим! Теория: чем больше бомба, тем мы смелее — отстала от жизни, бомб у нас больше, чем нужно. Теперь — это системы транспортировки: вывоз на орбиту и стыковка; прицельные лазеры, которые можно так сфокусировать в космосе, что возможно попасть точно в мышиную норку с расстояния в тысячи миль.

— И сбросить бомбу?

— Только если кто-то попытается нас остановить, — заявил ученый; голос его стал напряженным, словно одного такого предположения было достаточно, чтобы привести его в бешенство. А затем это бешенство прорвалось наружу. Его пухлое личико херувима вдруг словно распалось на отдельные куски и стало похожим на облик какой-то жуткой химеры. — Исследования, исследования, исследования! — Его голос звучал, будто визг разъяренной свиньи. — Пусть никто не смеет вставать у нас на пути! Мы движемся к новому миру, где наука будет управлять цивилизацией! Вы мешаете политической фракции, которая понимает наши нужды! Вам нельзя позволять действовать! Кендрик опасен! Вы же его видели, вы слушали его… он проводит слушания, задает глупые вопросы, путается у нас под ногами!

— Да, я так и думал, что вы это скажете, — Варак медленно полез под свою форму, в складки пиджака. — Вам известна общепринятая кара за измену, профессор?

— Что вы мелете? — Сандстром стал ерзать на сиденьи, подвигаясь ближе к двери. Руки у него дрожали, со лба крупными каплями катился пот. — Я никого не предавал… Я пытаюсь предотвратить ужасное зло, чудовищную ошибку, допущенную ослепленными своим безумием недоумками! Вас нужно остановить, вас всех! Вы не смеете вмешиваться в работу величайшего научного механизма!

На темном заднем сиденьи Варак вытащил свой пистолет; блик света, отразившийся от дула, ударил Сандстрому в глаза.

— В вашем распоряжении были месяцы, когда вы могли сказать все это вслух, а вы молчали… Из-за вашей измены погибли люди… Вы мерзавец, профессор.

— Нет! — завопил Сандстром, бросаясь всем телом на дверь; его трясущиеся пальцы нашли ручку, дверь распахнулась, через нее выкатилось шарообразное тело ученого. Милош выстрелил, пуля попала Сандстрому в спину, и предатель рухнул на асфальт, взвизгивая: — Помогите! Помогите! Он убивает меня! О Боже мой, он в меня выстрелил!.. Убейте его! Убейте его!

Варак снова выстрелил, рука его на сей раз была тверже, и пуля вошла точно в затылок.

В это время из ангара наконец открыли огонь. Чеха ранило в грудь и левое плечо, он выскочил со стороны дверцы, ведущей на улицу, и перекатился по земле. Он катился, прикрытый лимузином, до тех пор, пока не достиг края противоположного тротуара. Превозмогая боль, Милош полуползком перебрался через асфальт к спасительной темноте высокой травы, окаймлявшей вспомогательную взлетную полосу. Ему едва-едва это удалось. Со всех сторон теперь завывали сирены, слышался рев моторов. Вся служба безопасности слетелась к ангару номер семь, в то время как охранник и шофер Гринелла взяли в клещи лимузин, без остановки паля по машине. В Варака снова попали. Пуля, пущенная наугад, обожгла ему живот. Ему необходимо выбраться отсюда! Его дело еще не закончено!

Милош повернулся и побежал через высокую траву, срывая на ходу форменную куртку, затем он на минуту остановился, чтобы снять брюки. По его рубашке расползалась кровь, ноги подкашивались. Ему нужно беречь силы! Ему нужно пересечь поле, дойти до дороги и найти телефон. Ему непременно нужно это сделать!

Лучи прожекторов с вышки за его спиной! Он снова в Чехословакии, в тюрьме, бежит через тюремный двор к забору и свободе. Рядом с ним скользнул луч прожектора. Чех бросился на землю и лежал, не двигаясь, пока луч не прошел над ним. Вновь поднялся на ноги, чувствуя, как уходят силы. Он знал, что останавливаться нельзя. Вдали огни — уличные огни! И еще один забор! Свобода, свобода.

Напрягая каждый мускул, он дотянулся до края забора и наткнулся на колючую проволоку, прикрывавшую его верх. Не важно. Последним, казалось, усилием он перебросил свое тело через забор, разрывая в падении в клочья одежду и кожу. И вот он лежит на земле, судорожно глотая воздух и хватаясь то за грудь, то за живот. Вставай же! Иди!

Милош добрался до дороги. Это было одно из тех неухоженных узких шоссе, которые часто встречаются вокруг аэродромов. Жилищное строительство здесь хиреет — всех отпугивает шум. И все же машины в этом месте проезжали довольно часто: местные жители срезают угол. С мучительным трудом, покачиваясь, он вышел на шоссе, поднимая руки навстречу мчавшемуся автомобилю. Водитель, однако, даже не взглянув на него, резко вывернул влево и промчался мимо. Мгновение спустя справа приблизился еще автомобиль. Чех, стараясь стоять прямо, снова поднял руку. Машина замедлила ход и остановилась, а Милош нащупал кобуру со своим пистолетом.

— Что случилось? — спросил мужчина в морской форме, сидевший за рулем. Золотые крылышки указывали, что он морской летчик.

— Боюсь, со мной произошел несчастный случай, — ответил Варак. — Я слетел с дороги примерно милю назад, и никто не остановился, чтобы мне помочь.

— Да, приятель, крепко вам досталось… Забирайтесь внутрь, и я довезу вас до больницы. Господи, ну и вид у вас! Давайте я вам помогу.

— Не беспокойтесь, я обойдусь сам, — сказал Варак, открыл дверь и забрался на сиденье. — Если я запачкаю вашу машину, с удовольствием заплачу…

— Обсудим это через пару месяцев.

Офицер включил передачу, и машина рванулась вперед, а чех вложил незамеченный пистолет в кобуру.

— Вы очень добры, — пробормотал Милош, извлекая из кармана клочок бумаги, доставая ручку и записывая наспех какие-то слова и цифры в темноте.

— У вас тяжелые раны, приятель. Крепитесь.

— Пожалуйста, прошу вас, я должен найти телефон!

— Страховая компания может подождать, старик.

— Нет, нет, не страховая компания, — прошептал Варак. — Моя жена. Она ждет меня уже несколько часов… А у нее нервы не в порядке.

— Да у них у всех нервы не в порядке, — буркнул летчик. — Хотите, я ей позвоню?

— Нет, большое спасибо. Она решит, что мне еще хуже, чем на самом деле.

Чех откинулся на спинку сиденья, кусая губы.

— В миле отсюда по дороге есть фруктовый киоск. Я знаю владельца, у них есть телефон.

— Даже не знаю, как мне вас благодарить.

— Пригласите пообедать, когда выйдете из больницы.

Озадаченный владелец фруктовой лавки передал Вараку телефон под обеспокоенным взглядом офицера ВМС, переживавшего за своего раненого пассажира. Милош набрал номер отеля «Вестлэйк».

— Номер пятьдесят один, пожалуйста.

— Алло? Алло? — закричала Калехла, еще толком не проснувшись.

— У вас есть для меня ответ?

— Милош?

— Да.

— Что случилось?

— Я не очень хорошо себя чувствую, мисс Рашад. У вас есть ответ?

— Вы ранены?

— Ответ.

— Зеленая улица. Пэйтон будет держаться в тени. Если Эван сможет получить этот пост — что ж, пускай получает. Дело уже пущено в ход.

— Он нужен больше, чем вы можете себе представить.

— Я не уверена, что он согласится.

— Он обязан! Не занимайте телефон, я сейчас вам перезвоню.

— Но вы и в самом деле ранены!

Чех нажал на рычаг телефона и тут же набрал новый номер.

— Да?

— Звукотехник?

— Прага?

— Как идут дела?

— Закруглимся через пару часов. Машинистка сидит в наушниках и стрекочет, как пулемет… Правда, перспектива работать всю ночь ее не очень радует.

— Пусть назовет любую цену… все заплатят.

— Что с вами? Я вас еле слышу.

— Простудился немного… В почтовом ящике своей студии вы найдете десять тысяч.

— Да ладно вам, я не жулик.

— Я ведь шикарный парень, помните?

— Вы и в самом деле как-то нехорошо звучите, Прага.

— Утром отнесете все в «Вестлэйк», номер пятьдесят один. Женщину зовут Рашад. Отдадите только ей лично.

— Рашад. Номер пятьдесят один. Понял.

— Спасибо.

— Послушайте, если вы попали в беду, скажите мне. Может быть, я чем-нибудь могу помочь…

— Ваша машина стоит в аэропорту, где-то в секции С, — ответил чех, вешая трубку. Затем он снова набрал номер. — Номер пятьдесят один, — сказал он.

— Алло?

— Вы все… получите утром.

— Да где вы? Давайте я пришлю помощь!

— Утром. Отдадите… это… мистеру В.

— Черт вас побери, Милош, где вы?

— Не имеет значения… Дозвонитесь до Кендрика. Он, возможно, знает.

— Что знает?

— Фотографии. Эта женщина, Ванфландерен… Лозанна, Женевское озеро… Сады Бо-Риважа… Потом — Амстердам, Розенкрафт. В отеле… в ее кабинете. Расскажите ему! Этот человек из Саудовской Аравии, и с ним что-то произошло… миллионы, миллионы! — Милош едва мог говорить, у него так мало воздуха осталось в легких.

— О чем, черт побери, вы говорите?

— Он может быть ключом! Не дайте никому забрать фотографии… Найдите Кендрика. Он может помнить!

Чех перестал контролировать свои движения. Он бросил трубку назад, на прилавок, попал мимо телефона, а сам упал на землю перед фруктовым киоском на проселочной дороге за аэропортом в Сан-Диего. Милош Варак был мертв.

38[15]

Заголовки утренних газет затмили все другие новости. Государственный секретарь и сопровождавшие его лица убиты в отеле на Кипре. Шестой флот взял курс на Кипр — его орудия и авиация в полной боевой готовности. Нация ошеломлена, потрясена, но не напугана. Неуправляемая сила зла толкает страну на грань откровенной конфронтации, провоцирует правительство на ответные меры. Прозорливая политологическая концепция президента Лэнгфорда Дженнингса, определяемая географическими факторами, позволяет держать ситуацию под контролем. Вашингтон и Москва осуждают чудовищный теракт. Преступление на Кипре всколыхнуло весь мир.

А на страницах 2, 7 и 45 и на страницах 4, 50 и 51 в ежедневной утренней газете «Лос-Анджелес таймс» были помещены следующие менее важные телеграфные сообщения:

<конец фрагмента, вставленного взамен пропущенного>

Эван вылетел из Денвера в Сан-Диего первым утренним рейсом. Он настоял на том, чтобы повидаться с Менни в шесть утра, и ему не отказали.

— Ты идешь на поправку, — солгал он. — Прямо-таки цирковой наездник.

Менни не принял его тона.

— Куда ты отправляешься?

— К Калехле, в Сан-Диего. Я ей нужен…

— Тогда убирайся отсюда немедленно! Я не желаю больше видеть твою рожу ни минуты? Спеши к ней на помощь! Найди этих подонков!

Поездка на такси из аэропорта в отель в утренний час пик казалась бесконечной. Положение отнюдь не облегчал водитель, который его узнал и затеял бессмысленный разговор, перемежая его инвективами против всех арабов и всего арабского.

— Все это проклятое отребье надо выловить, всех до одного, и расстрелять, верно?

— Женщин и детей тоже, конечно.

— Верно! Это отродье подрастет, и девки наплодят их еще больше.

— Да, это решение проблемы. Я бы даже сказал, окончательное и бесповоротное.

— Это единственный выход, разве не так?

— Не так. Если ты подсчитаешь количество боеприпасов, которые для этого потребуются, то цена окажется слишком высокой. Налоги резко возрастут.

— Кроме шуток? Ну уж нет, я и без того плачу достаточно. Тогда надо придумать что-то другое.

— Не сомневаюсь, что ты придумаешь… А теперь извини, но мне надо кое-что почитать.

Кендрик вновь обратился к копии экземпляра «Денвер пост» с ужасными новостями с Кипра.

То ли обидевшись, то ли поняв, что его не желают слушать, водитель включил радио. И снова, как и в газетах, обзор событий почти полностью был посвящен отвратительному акту терроризма в Средиземном море. Вновь и вновь прокручивались и переводились на английский записи интервью с различными политическими деятелями мира, которые на разных языках клеймили варварский акт. И словно в доказательство того, что за одной смертью следует другая, оцепеневший Эван услышал слова диктора:

«Здесь, в Сан-Диего, разыгралась еще одна трагедия. Миссис Ардис Ванфландерен, глава персонала вице-президента Болингера, обнаружена мертвой сегодня утром. Ее тело было выброшено волнами на побережье Коронадо. По-видимому, это самоубийство…»

Кендрик подался вперед на сиденьи… Ардис? Ардис Ванфландерен?.. Ардис Монтре! Багамы… Какой-то второстепенный беспутный игрок из «Оф шор инвестментс» еще несколько лет назад сказал ему, что Ардис Монтре вышла замуж за богатого калифорнийца. Великий Боже! Так вот почему Калехла вылетела в Сан-Диего. Митчел Пэйтон нашел «денежную шлюху» — главу персонала Болингера! Комментатор продолжал строить различные предположения о безутешном горе новоиспеченной вдовы, и его рассуждения показались Кендрику подозрительными.

Пройдя через гостиничный коридор, Кендрик сел в лифт и нажал кнопку пятого этажа. Изучив многочисленные указатели, он остановился в холле перед дверью, ведущей в комнату, где поселилась Калехла. Он ощущал себя взволнованным и подавленным одновременно — взволнованным от предвкушения того, что сейчас увидит и обнимет ее, и подавленным при мысли о Менни, о бойне, устроенной на Кипре, и о многом другом, но главным образом об Эммануэле Уэйнграссе. Он подошел к двери и постучал четыре раза. Еще не успев опустить руку, Эван услышал за дверью быстрые легкие шаги. Дверь распахнулась, и Калехла очутилась в его объятиях.

— Боже мой, как я люблю тебя, — выдохнул он в ее темные волосы. Слова хлынули потоком: — А все вокруг такое дерьмо! Такое проклятое дерьмо!

— Входи. Быстро, — Калехла закрыла дверь и, повернувшись к нему, взяла его голову в свои руки. — Менни?

— Ему осталось жить не больше трех-шести месяцев, — ответил Эван бесцветным голосом. — Он умирает от вируса, который не мог заполучить иначе, как через инъекцию.

— Несуществующий доктор Лайонз, — произнесла Рашад утвердительным тоном.

— Я отыщу его, даже если мне понадобится для этого двадцать лет.

— Вашингтон окажет тебе всю возможную помощь.

— Одна новость отвратительней другой. Кипр, лучший человек в администрации разорван на куски.

— Все это было завязано здесь, Эван. Здесь, в Сан-Диего.

— Что?

Калехла отстранилась и, взяв его за руку, повела в противоположный конец комнаты, где стоял круглый столик с двумя креслами возле него.

— Сядь, дорогой. Я должна многое тебе рассказать из того, чего не могла сообщить раньше. А затем тебе придется кое-что совершить… вот почему я просила тебя прилететь сюда.

— Думаю, что об одном я догадываюсь, — сказал Кендрик, усаживаясь. — Ардис Монтре, вдова Ванфландерена. Я слыхал об этом по радио; говорят, она покончила с собой.

— Она совершила это, когда вышла замуж за своего покойного мужа.

— Ты ее навещала, не правда ли?

— Да. — Рашад кивнула и села в другое кресло. — Ты все увидишь и прочтешь. Существуют магнитофонные записи и расшифровки; мне их вручили час назад.

— А как насчет Кипра?

— Приказ исходил отсюда. От человека по имени Гринелл.

— Никогда не слыхал о таком.

— О нем мало кто слыхал… Эван, все обстоит гораздо хуже, чем мы могли себе вообразить.

— Ты узнала об этом от Ардис?..

— Нет, не от нее. Мы с ней лишь на какое-то мгновение уловили общие очертания всей картины; но и это было достаточно устрашающе. Наши главные сведения получены от человека, которого убили ночью в окрестностях аэропорта.

— Ради Бога, кто он?

— Белокурый европеец, мой дорогой.

— Что? — Кендрик откинулся на спинку кресла. Лицо его пылало.

— Он записал на магнитофон не только мое интервью, но и последующий разговор, который кое-что проясняет. Кроме Гринелла, у нас нет других имен, но мы можем восстановить картину по кусочкам, как в головоломке с заштрихованными фигурками; и выглядит она ужасно.

— Правительство внутри правительства, — спокойно произнес Эван. — Это слова Менни. Слуги, заправляющие в доме своего хозяина.

— Как всегда, Менни оказался прав.

Кендрик поднялся из кресла, подошел к окну и, облокотившись на подоконник, выглянул наружу.

— Этот блондин, кто он?

— Мы так и не узнали этого, но, кто бы он ни был, он умер после того, как предоставил нам информацию.

— Досье Омана. Как ему удалось его достать?

— Он мне сообщил только, что получил его от одного доброжелателя, который поддерживает тебя в высших политических кругах.

— Это мне ничего не говорит! — закричал Эван, резко отвернувшись от окна. — Должно же быть что-то еще!

— Больше ничего.

— Но неужели он не понимал, что они делают? Погубленные жизни, вся эта бойня?

— Он сказал, что скорбит об ошибках, допущенных правосудием, больше, чем кто-либо другой. Он не знал, что его скорби суждено продлиться не более двух часов.

— Проклятье! — проревел Кендрик, уставившись в стену. — А что же с Гринеллом? Его поймали?

— Он исчез, вылетел на своем самолете из Сан-Диего в Таксон. Никто не подозревал об этом до утра. Самолет находился на земле около часа и затем взлетел без оповещения о маршруте.

— Но ведь он мог столкнуться с другими самолетами.

— Нет, если они влились в общий поток мексиканского авиадвижения, пересекающий границу. Эм Джи предполагает, что охрана Гринелла заметила федеральный транспорт, поджидающий его возле его дома в Ла-Джолле.

Эван возвратился к столу и снова опустился в кресло. Вид у него был такой измученный, словно его побили.

— Куда же мы сейчас отправимся?

— Мы спустимся вниз, в номер-люкс, который занимала Ванфландерен. Наш европеец хотел, чтобы ты взглянул кое на что, а если точнее, то на фотографии. Не знаю почему, но он уверял, что тот человек — из Саудовской Аравии, и ты должен его вспомнить. Что-то о миллионах и бегстве. Апартаменты охраняются. Никто не может туда войти, кроме служащих госбезопасности. Ведь она возглавляла персонал Болингера, и там могут находиться конфиденциальные документы.

— Хорошо, пойдем.

Они спустились на лифте на третий этаж и приблизились к апартаментам Ванфландеренов. Два вооруженных полицейских в форме, стоявших у двери, кивнули им в знак приветствия. Один из них, тот, что был слева, вставил в замок ключ и открыл дверь.

— Встреча с вами — большая честь для нас, конгрессмен, — произнес офицер, стоявший справа, порывисто протягивая руку.

— Рад вас видеть, — ответил Кендрик, пожимая его руку и проходя вовнутрь.

— Как себя ощущаешь, будучи такой знаменитостью? — спросила Калехла.

— Неудобно и неприятно, — ответил Эван.

Они находились в отделанном мрамором фойе, пройдя через которое попали в пустую гостиную.

— Где же фотографии?

— Они не представляют собой ничего особенного. Интересуют нас только те, что висели в ее офисе, и ты должен найти среди них снимки, сделанные в Лозанне и Амстердаме.

— Ах, это здесь, — сказал Кендрик, увидев зажженную настольную лампу в комнате слева. — Зайдем.

Они миновали комнату, увешанную коврами, и очутились в кабинете. Эван выждал, пока его глаза смогут различать затененные детали интерьера, затем шагнул к другой лампе в противоположном конце комнаты и включил ее. Ему сразу бросились в глаза развешанные на стене фотографии.

— Бог мой, как же к ним приступить? — воскликнула Калехла.

— Тщательно и не торопясь, — ответил Кендрик. Быстро оглядев фото на левой стене, он перешел к правой. — Это Европа, — сказал он, переводя глаза с одного снимка на другой. — А вот и Лозанна, — добавил он, сосредоточенно вглядываясь в изображение двух фигур на увеличенном фотоснимке, на заднем плане которого виднелось Женевское озеро. — Это Ардис и… нет, не может быть.

— Чего не может быть?

— Погоди минуту. — Глаза Эвана остановились на другом увеличенном снимке в правом нижнем углу. Лица здесь были видны гораздо лучше. — Снова Лозанна. Сады Бо-Риважа… Возможно ли это?

— Что такое?.. Милош упоминал Бо-Риваж, я имею в виду нашего блондина. А также и Амстердам.

— Розенкрафт. Это здесь. — Кендрик указал на фотографию, где резкость была еще больше и лица можно было различить совершенно отчетливо. — Боже мой, это он!

— Кто?

— Абдель Хаменди. Я познакомился с ним несколько лет назад в Эр-Рияде. Он был министром в правительстве Саудовской Аравии, пока его семейство не обнаружило, что он работает исключительно на себя, делая миллионы на фальшивых договорах об аренде и эрзац-контрактах. Его должны были публично казнить, но он бежал из страны… Говорят, он выстроил для себя крепость где-то в Альпах, вблизи Дивонна и занялся посредничеством в новом деле — торговле оружием. Сейчас он стал крупнейшим поставщиком оружия в мире с самой скверной репутацией.

— Ардис Ванфландерен упоминает о Дивонне на втором диске. Всего лишь мимолетная ссылка, но теперь она обретает смысл.

Эван отступил на шаг и взглянул на Калехлу.

— Наш европеец инстинктивно почувствовал правду. Он не помнил подробностей, но увидел кровь на Хаменди столь же ясно, как если бы она стекала с этой фотографии. Правительство внутри правительства заключало сделки со всемирной маклерской конторой по незаконной торговле оружием. — Кендрик внезапно вздрогнул и нахмурился. — Это как-то связано с Болингером?

— Европеец не смог ответить на этот вопрос. Несомненно одно: Болингер подбирает себе помощников самого низкого толка.

— Боже мой, они погрязли…

— Есть еще одна вещь, которую тебе следует знать. Муж Ардис Ванфландерен — один из тех, кто был связан с террористами. Это он устраивал налеты на твои квартиры.

— Боже! — взревел Эван. — Почему?

— Из-за тебя, — произнесла тихо Калехла. — Они целили в тебя. Он хотел тебя уничтожить. Его жена была убита, чтобы прервать все нити, ведущие к остальным, — все они боятся тебя. Начиная со следующей недели в стране развернется широкая предвыборная кампания за выдвижение твоей кандидатуры на пост вице-президента вместо Болингера.

— Это сделают люди нашего европейца?

— Да. А окружение Болингера не хочет этого допустить. Они считают, что ты их прижмешь и сведешь все их влияние на нет.

— Я сделаю больше, я не прижму их, я их искореню… Кипр, Фейрфакс, Меса Верде — подонки! Кто они? Есть у тебя список?

— Мы могли бы составить список со множеством имен, но не знаем точно, кто из них действительно вовлечен, а кто — нет.

— Давай выясним это.

— Как?

— Я проникну в лагерь Болингера. Им предстоит увидеть совсем другого конгрессмена — того, который будет сражаться за пост вице-президента.

Митчел Джарвис Пэйтон сидел за письменным столом в своем кабинете в Лэнгли, Виргиния, и смотрел в окно. Ему надо было столь многое обдумать, что не оставалось времени на мысли о Рождестве, и слава Богу. Он не жалел о том, что избрал такую жизнь, но Рождество было тяжким испытанием. У него были в Миджуте две замужние сестры и куча племянников и племянниц разных возрастов, которым он, по обыкновению, послал подарки, заблаговременно купленные секретарем, служащим у него уже много лет, но никакого желания встречать с ними праздник не испытывал. Им просто не о чем было разговаривать; слишком долго вел он жизнь, совершенно отличную от их жизни, чтобы рассуждать о лесном складе или страховой фирме, и, конечно, он не мог ничего говорить о своей работе. К тому же дети, большинство из которых уже выросло, были ничем непримечательными молодыми людьми, вершиной устремлений которых, как и их родителей, было прочное, солидное положение и финансовое благополучие. Ни один из них не занимался наукой. Уж лучше встретить праздник в одиночестве. Вероятно, поэтому, размышлял он, его так тянуло к Эдриен Рашад — он предпочитал называть ее Калехлой. Она стала частью его жизни, и притом частью немалой. На какое-то мгновение Пэйтону захотелось снова очутиться в Каире, где Рашады непременно приглашали его на свои рождественские обеды под роскошно убранным деревом в сопровождении записей мормонского церковного хора, распевающего хоралы.

Куда ушли те дни? Вернутся ли они когда-нибудь назад? Конечно, нет. На Рождество он обедает в одиночестве.

Зазвонил красный телефон. Его рука рванулась к трубке.

— Да?

— Он ненормальный! — завопила Эдриен Калехла. — Эм Джи, он совсем спятил!

— Он тебя отверг?

— Перестаньте! Он собирается встретиться с Болингером.

— Для чего?

— Хочет разыграть из себя перебежчика. Можете себе представить?

— Попытаюсь, если ты будешь выражаться яснее.

На другом конце провода послышалась какая-то возня и перебранка. Затем в трубке прозвучало:

— Митч, это Эван.

— Я догадался.

— Я внедряюсь.

— К Болингеру?

— Это логично. Я делал то же самое в Маскате.

— Один раз ты выиграл, второй можешь проиграть, молодой человек. Раз преуспел, два погорел. Эти люди ведут жесткую игру.

— Я тоже. Я хочу их достать и достану.

— Мы будем тебя вести…

— Нет, я должен действовать в одиночку. У них глаза повсюду. Мне придется все разыграть самому. И главное, на чем я сыграю — меня можно убедить отойти от политики.

— Это слишком противоречит тому, что они видели и слышали от тебя. Это не сработает, Кендрик.

— Сработает, если я сообщу им часть правды — очень существенную часть.

— Что же именно, Эван?

— Я скажу им, что все, что я делал в Омане, я делал исходя исключительно из своих интересов. Скажу, что я прерывал свой путь и возвращался, чтобы извлечь пользу из всех тех денег, которые я оставлял после себя. Это как раз то, что они способны понять. Такие вещи они понимают прекрасно, черт бы их побрал.

— Но ведь они зададут тебе множество вопросов, на которые потребуют убедительных ответов.

— И на каждый из них они получат такой ответ, — парировал Кендрик. — Ведь все будет частью правды, все так легко подтвердится. У меня были связи с наиболее могущественными людьми в Султанате и полная правительственная поддержка. Пусть поговорят с Ахметом, он предпочтет выложить им все напрямик. Моей целью повсюду был просто сбор информации. Я разведал всю подноготную об этом маньяке, который называл себя Махди. И это правда.

— Уверен, что найдутся проколы и упущения, на которых они тебя поймают, — произнес Пэйтон, делая записи, чтобы потом порвать их на кусочки.

— Ни одного, которого я бы не предусмотрел, — в этом все дело. Я прослушал магнитофонную запись европейца; у них припасены миллиарды для избирательной кампании на следующие пять лет, и они не могут позволить себе ослабить свой статус-кво ни на йоту. Неважно, что они ошибаются, но они видят во мне угрозу, и при определенных обстоятельствах я мог бы ею стать, черт побери…

— При каких таких обстоятельствах, Эван? — прервал его Пэйтон.

— При каких?.. Если бы я остался в Вашингтоне, я полагаю. Уж я бы управился с любым сукиным сыном, который слишком вольно обращается с правительственной казной и слишком ловко обходит законы, прихватывая там и сям по миллиону-другому…

— Настоящий Савонарола…

— Никакого фанатизма, Эм Джи, просто обозленный налогоплательщик, измученный этой тактикой запугивания, предназначенной для выжимания из него соков и получения сверхприбылей… Кем бы я был?

— Ты был бы угрозой для них.

— Правильно. Они хотят убрать меня с дороги, и я постараюсь убедить их, что я готов уйти, что я не имею ничего общего с этой кампанией по моему выдвижению… Но у меня есть проблема.

— Какая же?

— Прежде всего я бизнесмен, инженер-строитель по профессии и образованию, а пост вице-президента даст мне такое положение в мире, какого мне никогда не достичь иным путем. Я сравнительно молод; через пять лет мне не исполнится и сорока. Как бывший вице-президент, я буду пользоваться влиянием и финансовой поддержкой во всем мире. Перспектива очень заманчивая для человека, работавшего в международной строительной фирме и собирающегося вернуться в частный сектор… Как ты думаешь, Эм Джи, какова будет реакция Болингера и его советников?

— Ясно какая, — хмыкнул директор Отдела специальных проектов. — Ты сам очень умело подсовываешь им решение. Они предложат тебе выигрыш во времени в пять лет и пообещают предоставить все необходимые финансовые ресурсы.

— Я так и полагал, что вы это скажете; думаю, что и они скажут то же самое. Но опять-таки, как у всякого приличного человека, который в наши дни хочет заключить честную сделку, у меня возникает еще одна проблема.

— С нетерпением жажду услышать о ней, молодой человек.

— Мне нужны гарантии, чтобы я мог твердо отказать политическому комитету в Денвере, который уже на следующей неделе собирается направить свои инструкции в Чикаго. Отказать, пока вся эта кампания не набрала силы и не вышла из-под контроля.

— Ты представляешь себе гарантии в виде общих обязательств подобного рода?

— Я бизнесмен.

— Они тоже. Они не станут заключать никаких письменных соглашений.

— Это будет добровольное соглашение обеих сторон. Я намеренно потребую встречи с принципалами. Я изложу им свои планы, какими бы туманными они ни были, а они вынуждены будут дать ответ. Если они убедят меня, что заслуживают доверия, я буду действовать соответственно… Думаю, что они постараются найти очень убедительные аргументы, но к тому времени это будет уже неважно.

— Потому что их ядро будет у тебя в руках, — согласился с улыбкой Пэйтон. — Должен сказать, Эван, это выглядит очень правдоподобно. Просто замечательно.

— Выглядит практично и по-деловому, только и всего, Эм Джи.

— Однако теперь возникла проблема у меня. Прежде всего они никогда не поверят, что ты собираешься вернуться. Уж слишком нестабильна обстановка на всем Ближнем Востоке.

— Я и не говорю, что собираюсь вернуться на следующей неделе, я сказал: «в один прекрасный день». И, Боже упаси, я ни в коем случае не буду упоминать о Средиземноморье. Я буду говорить об Эмиратах и Бахрейне, Кувейте и Катаре, даже об Омане и Саудовской Аравии, обо всех местах в Заливе, где действовала группа Кендрика. Обстановка сейчас там спокойнее, чем когда бы то ни было. И если страны ОПЭК объединят свои действия, там с успехом можно будет заниматься бизнесом. И, как и любая западноевропейская строительная компания, я хочу принять в нем участие и должен быть готов к этому. Я возвращаюсь в частный сектор.

— Ну что ж, ты меня убедил.

— Деловая мудрость, Митч. Я близок к цели… У меня на руках все козыри… Я внедряюсь.

— Когда?

— Через несколько минут я позвоню Болингеру. Не думаю, что он проигнорирует мой звонок.

— Да, вряд ли. Скорее Лэнгфорд Дженнингс сожжет своего осла.

— Я хочу дать ему несколько часов, чтобы он собрал своих людей, во всяком случае тех из них, на которых он рассчитывает. Я попрошу его назначить встречу сегодня пополудни.

— Лучше будет, если вы встретитесь вечером, — поправил его шеф ЦРУ. — После работы. И будь точен в выражениях. Скажи, что хочешь повидаться с ним частным образом, без прессы и обслуживающего персонала. Это прояснит характер твоей миссии.

— Очень хорошо, Эм Джи.

— Практично и по-деловому, конгрессмен.

Капитан-лейтенант морской авиации Джон Демартин, в джинсах и расстегнутой рубашке, щедро поливал переднее сиденье своего автомобиля чистящим средством, почти безуспешно пытаясь вывести пятна крови на обивке. Да, здесь нужна профессиональная работа, заключил он в конце концов. А пока она не сделана, он скажет своим малышам, что, возвращаясь с летного поля домой, нечаянно пролил на сиденье вишневую содовую. К тому же чем меньше стали пятна в результате его усилий, тем дешевле это ему обойдется, — во всяком случае, он на это надеялся.

Демартин прочел в утренней газете репортаж, в котором упоминалось его имя и утверждалось, будто власти считают, что раненый Хитчхайкер, подобранный им на дороге, погиб из-за наркотиков. Однако сам летчик вовсе не был убежден в этом. Он кое-что знал о наркодельцах, хотя и не был с ними на короткой ноге; однако не мог себе представить, что они настолько обходительны, чтобы предложить плату за запачканное сиденье. Он полагал, что такие люди, будучи ранеными, впадают в панику, теряют самоконтроль и им не до учтивости.

Согнувшись, Демартин стал тереть заднюю спинку сиденья, как вдруг его пальцы коснулись чего-то жесткого, что, однако, легко поддалось, когда он потянул его к себе. Это оказалась забрызганная кровью записка. Он развернул ее и прочел:

Последние буквы расползались вкривь и вкось, как если бы тот, кто их писал, терял последние силы. Морской офицер выбрался из-под сиденья и выпрямился. Стоя у дверцы машины, он внимательно изучал записку, затем зашагал по вымощенной плитами дорожке к парадной двери своего дома. Зайдя в дом, он направился в гостиную и снял телефонную трубку; он хорошо знал, кому надо звонить. Минуту спустя дежурная секретарша соединила его с шефом местной контрразведки.

— Джим, это Джон Демартин.

— Привет, я читал об этом безумном ночном эпизоде. Чего только эти ребята не сделают, чтобы заполучить пучок травки… Ты хочешь пригласить меня в субботу на рыбалку?

— Нет, я звоню тебе по поводу ночного эпизода.

— Вот как? А в чем дело?

— Джим, я не знаю, кем и чем был этот парень, но не думаю, чтобы он имел дело с наркотиками. И потом, несколько минут назад я обнаружил записку, засунутую в сиденье, на котором он сидел. Она вся в крови, но разреши мне ее тебе прочесть.

— Читай. Я записываю.

Морской офицер прочитал неуклюже выведенные слова, буквы и цифры.

— Есть во всем этом какой-то смысл? — спросил он, окончив.

— Да… пожалуй, — медленно произнес начальник разведки, перечитывая записанное. — Джон, опиши мне, пожалуйста, что произошло прошлой ночью, хорошо? Статья в газете была очень поверхностной.

Демартин выполнил его просьбу, отметив прежде всего, что блондин говорил на прекрасном английском, но с иностранным акцентом. Он окончил тем, что Хитчхайкер потерял сознание у стойки с напитками.

— Это все.

— Ты думаешь, он понимал, насколько серьезно ранен?

— Не знаю, как он, а я понимал. Я не хотел останавливаться возле телефона, но он настоял — вернее, упросил, Джим. Не так словами, как глазами… Да, я нескоро его забуду.

— Но у тебя не возникло сомнения?

— Нет. Думаю, что он хотел позвонить в последний раз, даже когда он упал, то продолжал тянуться к телефону.

— Оставайся на месте. Я позвоню чуть позже.

Летчик повесил трубку и подошел к окну, выходящему во внутренний дворик. Двое его ребятишек плескались в небольшом бассейне и визжали от удовольствия; жена, расположившись в шезлонге, читала «Уолл-стрит джорнэл» — занятие, за которое он был ей весьма признателен. Ведь именно благодаря ей их жизненный уровень несколько превышал возможности его зарплаты. Зазвонил телефон, он взял трубку.

— Джим?

— Да… Джон, у нас здесь в командировке парень из Вашингтона, он разбирается в таких вещах лучше меня. Так вот, он хочет, чтобы ты сделал одну вещь. Слышишь, приятель?

— Что именно? Ну, говори же!

— Сожги записку и забудь о ней.

Офицер ЦРУ в смятом костюме, который он только что достал из желтого пакета, прижимал телефонную трубку к левому уху.

— Вам уже доставили все это? — спросил Шапов, больше известный как Джинджербред.

— Да, — ответил Эм Джи Пэйтон, с трудом выталкивая из себя слова. Доставленные ему сведения были настолько поразительными, что повергли его в полное замешательство.

— Насколько я понимаю, этот парень, кто бы он ни был, вставил туда «срочно» и «совершенно секретно», рассчитывая на то, что у морского офицера хватит соображения обратиться не в полицию, а в местную контрразведку.

— Именно так он и сделал, — подтвердил Эм Джи.

— А в контрразведке, увидев «замените связь», направят это донесение куда следует.

— Записка составлена так, словно кто-то под кодовым обозначением S ликвидирован.

— Мы проводим сейчас какую-нибудь операцию под кодом S?

— Нет.

— Тогда, может быть, это отдел казначейства?

— Сомневаюсь.

— Почему?

— Потому что в этом случае донесение дальше не пошло бы. Это была бы конечная инстанция.

— Откуда вы знаете?

— Зона кода три-ноль-один находится в Мэриленде. И, к сожалению, я узнал номер. Он не внесен в списки и строго засекречен.

Пэйтон откинулся на спинку кресла, ясно сознавая, какие чувства должны испытывать алкоголики, когда они понимают, что в ближайшее время не смогут сделать ни глотка и, стало быть, не смогут отключиться от действительности. Какая нелепость, какой парадокс! К его голосу прислушивались президенты. Светила науки знали, что его глубокий ум поставлен на службу исключительно национальным интересам, которые для него всегда стоят на первом плане. Он был бесстрашен, беспристрастен и являл собой образец стойкости и верности долгу… Он создавал будущее страны. Он выбрал конгрессмена малоизвестного, но с выдающимися качествами и с такой биографией, которая могла бы очаровать страну. Он вел своего принца по политическим лабиринтам, пока тот не предстал в свете лучей общественного внимания уже не как новичок, не как неоперившийся юнец, а как зрелый практический деятель, на которого можно положиться. И тогда, внезапно и дерзко, как вспышка молнии, его биография была поведана миру, и нация была потрясена! Это привело в движение гигантскую волну, которая вынесла принца к земле обетованной, о которой он не мог и помышлять, к королевскому замку, на вершину власти, таящей в себе колоссальную ответственность. К Белому Дому. Сэмюэль Уинтерс нарушил правила игры и, что еще хуже, пожертвовал при этом многими жизнями. Мистер А. не упал с неба в критический момент. Белокурый европеец работал исключительно на августейшего Сэмюэля Уинтерса.

Директор Отдела специальных проектов снял трубку и спокойно набрал номер.

— Доктор Уинтерс, — произнес он в ответ на единственное слово «да». — Это Пэйтон.

— Что за ужасный день, не правда ли, доктор?

— Ко мне так не обращаются уже много лет.

— Позор. Вы были прекрасным ученым.

— У вас есть какие-нибудь новости от мистера А. с прошлого вечера?

— Нет… Хотя его сведения оказались трагически пророческими, у него, по-видимому, еще нет причин мне звонить. Как я вам уже говорил, Митчел, человек, на которого он работает, — а я знаю его гораздо меньше, чем вас, — полагает, что раскусил меня… Похоже, что и вы так думаете. По-моему, вы переоцениваете мои возможности.

— Благодаря вам я увидел президента, — сказал Пэйтон, закрывая глаза на явную ложь старика.

— Ну, да. Новости, которые вы доставили, были поразительны и не уступали тем, что принес мистер А. Я не был уверен, что Лэнгфорд или его люди провели экспертизу, как это сделали вы.

— По-моему, ясно, что я ее не проводил, — перебил Эм Джи.

— Уверен, что вы сделали все, что могли.

— Давайте вернемся к мистеру А., доктор Уинтерс.

— Да?

— Он мертв.

На том конце провода у собеседника перехватило дыхание словно от удара электричеством. Прошло несколько секунд, прежде чем Уинтерс снова заговорил.

— Что вы сказали? — спросил он глухим голосом.

— Он мертв. А тот, кто известен вам под кодовым именем S, убит.

— О Боже, — дрожащим шепотом вымолвил представитель Инвер Брасса. — Как к вам попала эта… информация?

— Боюсь, что даже вам не следует этого знать.

— Черт побери, я дал вам Дженнингса! Президента Соединенных Штатов!

— Но вы не сказали мне почему, доктор. Вы не объяснили мне, что вашей основной заботой, вашей конечной целью является человек, которого вы избрали, — Эван Кендрик.

— Нет! — вскрикнул протестующе Уинтерс. Он постарался вложить в это отрицание всю убедительность, на какую только был способен. — Вы не должны соваться в такие дела, они не для вас. Здесь не было никаких нарушений законности.

— Хотелось бы вам верить, но если это и так, то вы жестоко ошибаетесь. Когда вы заключаете договор с кем-либо, обладающим такими талантами, как ваш европеец, вы поневоле отождествляете себя с его методами… А методы эти, если сопоставить все вместе, — это политическое вымогательство путем шантажа, подкуп законодательных органов, кража важнейших документов, что повлекло за собой смерть или увечье многих правительственных чиновников, — и, наконец, убийство. Тот, кто проходил у вас под кодом S, ликвидирован.

— О Боже милостивый!..

— Вот в какие игры вы играете…

— Вы не поняли, Митчел, все происходило совсем не так!

— Напротив, все происходило именно так.

— Я ничего не знал об этом, вы должны мне поверить.

— Верю. Когда вы нанимали искусного профессионала, вас интересовали результаты, а не то, каким путем они будут достигнуты.

— Слово «нанимать» здесь вряд ли уместно. Оно звучит слишком упрощенно. Это был преданный своему делу человек.

— Да, мне об этом говорили, — прервал его Пэйтон. — Он явился из страны, где правительство было украдено у собственного народа.

— А что, вы думаете, происходит здесь? — произнес руководитель Инвер Брасса. Слова его были сдержанны, но их глубокий смысл очевиден.

Эм Джи помолчал несколько минут.

Затем он тихо ответил, прикрыв глаза:

— Знаю. Мы тоже пришли к такому выводу.

— Они убили госсекретаря и всю делегацию на Кипре. У них нет совести. Они не дорожат ничем, кроме собственного сверхблагополучия и власти… А мне ничего не нужно, нам ничего не нужно!

— Понимаю. Впрочем, если бы вы и хотели, вы бы этого не получили.

— Вот почему выбор пал на него, Митчел. Мы нашли необыкновенного человека. Он слишком проницателен, чтобы его можно было одурачить, и слишком порядочен, чтобы его можно было купить. Вдобавок он обладает качествами, необходимыми, чтобы завоевать всеобщее внимание.

— Я не могу порицать вас за ваш выбор, Уинтерс.

— Итак, к чему же мы пришли?

— К дилемме, — ответил Пэйтон. — Но в данный момент она моя, а не ваша.

19.25. Сан-Диего.

Они обнялись; Калехла отстранилась, пристально на него взглянула и коснулась рукой его волос.

— Милый, ты сможешь это совершить?

— Не забывай, что большая часть моей сознательной деятельности протекала среди арабов с их пристрастием к переговорам.

— То были переговоры — конечно, это некоторое преувеличение — но не ложь. Тебе не приходилось намеренно лгать людям, подвергающим сомнению каждое твое слово.

— Им отчаянно захочется мне поверить: вот уже два очка в нашу пользу. Кроме того, раз я их увижу и узнаю, мне будет все равно, поверят они мне или нет.

— Я бы не советовала тебе так думать, Эван, — сказала Рашад, опуская руку и отступая на шаг. — Все, что мы о них знаем, все видимые следы их поступков говорят о том, что они будут действовать, как всегда, — низко и грязно. Если они заподозрят хоть на минуту, что это ловушка, то вполне возможно, что твое тело, выброшенное волнами, обнаружат на побережье или не обнаружат вовсе, разве что где-нибудь в Тихом океане.

— Или в одной из кишащих акулами отмелей Катара, — согласно кивнул Кендрик, вспомнив Бахрейн и Махди. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но я дам им понять, что в моем офисе знают, куда я отправился.

— Не думаю, чтобы это случилось сегодня вечером, дорогой. Они действуют низко и грязно, но не глупо. Они все там сойдутся — кое-кто из штатных сотрудников, а кое-кто из «кухонного кабинета» Болингера. Старые друзья, выступающие в роли советников, — все те, кого ты хочешь раскрыть и обезвредить. Действуй с присущим тебе хладнокровием и будь убедителен. Не упусти ничего.

Зазвонил телефон, и Эван рванулся к трубке.

— Прибыл лимузин, — сказал он. — Серый, с занавесками на окнах, на каком и полагается отправляться в загородную резиденцию вице-президента.

20.07. Сан-Диего.

Стройный мужчина с дорожной сумкой, перекинутой через правое плечо, быстро шагал по пешеходной полосе международного аэропорта Сан-Диего. В левой руке он держал черный докторский чемоданчик. Стеклянная дверь, ведущая к стоянке такси, автоматически распахнулась, и он очутился на бетонной мостовой. Постояв с минуту, он направился к головной машине в длинной шеренге такси, ожидающих пассажиров. Он открыл дверцу, и шофер опустил газету, которую до этого внимательно изучал.

— Полагаю, вы свободны, — отрывисто сказал новый пассажир, забираясь внутрь. Он бросил сумку на сиденье и поставил у ног чемоданчик.

— Не больше часа, мистер. К тому времени мне уже надо будет вернуть машину в парк.

— Вы успеете.

— Куда ехать?

— В горы. Я знаю дорогу. Я ее вам укажу.

— Полагается назвать адрес, мистер.

— Калифорнийская резиденция вице-президента Соединенных Штатов вас устроит? — раздраженно спросил пассажир.

— Это адрес, — невозмутимо ответил шофер.

Такси тронулось с места рывком, специально предназначенным для того, чтобы сбить спесь с пассажира, и человек, известный на юго-западе Колорадо как Юджин Лайонз, рухнул на сиденье. Но он даже не заметил этого. Гнев его был настолько велик, что мешал ему воспринимать окружающее. Перед ним были в долгу, его жестоко обманули!

39

Представление было кратким, и у Кендрика создалось впечатление, что не все имена и должности были названы точно. Поэтому он внимательно изучал каждое лицо, словно ему предстояло нанести его на полотно, чтобы получить общую картину, которую пока он еще не в силах нарисовать. Калехла оказалась права, совет семерых был смешанным, однако отличить, кто есть кто, было не так трудно, как она предполагала. Штатный сотрудник, зарабатывающий от тридцати до сорока тысяч долларов в год, одевается и ведет себя иначе, чем тот, кто тратит такую сумму на поездку в уик-энд в Париж… или Дивонн. Он пришел к выводу, что штатных было меньше: три официальных помощника против четырех неофициальных советников — калифорнийского «кухонного кабинета».

Вице-президент Орсон Болингер был среднего роста, нормального сложения, среднего возраста. Он обладал довольно резким голосом, который, однако, не раздражал, хотя и звучал достаточно убедительно. Он был… вот именно, золотой серединой, идеальным вторым в команде при условии, что Номер Первый пребывал в добром здравии. Закрадывалось смутное ощущение, что этот скромник способен использовать подходящий случай для своего возвышения, но и только. Он был политическим долгожителем, так как понимал правила игры на вторых ролях и соблюдал их.

Вице-президент тепло приветствовал конгрессмена Эвана Кендрика и провел его в свою богатую личную библиотеку, где в темных кожаных креслах и на кожаных кушетках уже расположились его люди.

— Мы отменили здесь рождественские праздники, — сказал Болингер, усаживаясь в самое большое кресло и жестом указывая Эвану на место рядом с собой, — в знак траура по дорогим Ардис и Эндрю. Что за ужасная трагедия, два таких великолепных патриота! Она просто не могла без него жить, вы знаете. Достаточно было хоть раз увидеть их вместе, чтобы понять это.

Присутствующие с готовностью подтвердили его слова кивками.

— Я понимаю, мистер вице-президент, — печально заметил Кендрик. — Вы, наверное, знаете, что я встречался с миссис Ванфландерен несколько лет назад в Саудовской Аравии. Она была замечательной женщиной и такой чувствительной.

— Нет, конгрессмен, я этого не знал.

— Это несущественно и имеет значение только для меня. Я никогда ее не забуду. Она была замечательной.

— Как и ваша просьба о встрече сегодня вечером, — сказал один из двух официальных помощников, сидящих рядом на кушетке. — Мы все знаем о чикагском движении, бросившем вызов вице-президенту, и мы понимаем, что оно исходит не от вас. Не так ли, конгрессмен?

— Я уже объяснил сегодня днем вице-президенту, что услышал об этом всего лишь неделю назад… Нет, это исходит не от меня. У меня были совсем другие планы, не преследующие политических целей.

— В таком случае почему бы просто не снять свою кандидатуру? — спросил второй помощник с той же самой кушетки.

— Все обстоит не так просто, как кажется. Я не был бы вполне искренним, если бы не признал, что мне польстило это предложение. В течение последних пяти дней мои сотрудники провели достаточно обширный опрос как в регионах, так и среди партийных деятелей. Они пришли к заключению, что моя кандидатура имеет реальные шансы на успех.

— Но вы же сказали, что у вас другие планы, — прервал его грузный человек в серых фланелевых брюках и синем блейзере с золотыми пуговицами — явно не помощник.

— Да, я сказал, что у меня были другие планы, другие стремления, но окончательно еще ничего не определилось.

— Так в чем же дело, конгрессмен? — спросил тот же штатный сотрудник, который предложил Эвану снять свою кандидатуру.

— Мы можем обсудить это с вице-президентом лично, не правда ли?

— Это мои люди, — произнес Болингер елейным тоном, благожелательно улыбаясь.

— Понимаю, сэр, но моих людей здесь нет… чтобы вести меня.

— Вы не производите впечатления человека, которому так уж необходимо, чтобы его вели, — подал голос коротышка-советник, утопающий в кожаном кресле, слишком большом для его тщедушной фигуры. — Я видел вас по телевизору. У вас на все свое собственное твердое мнение.

— Я не могу изменить свои убеждения, как зебра не может поменять свои полосы, но существуют обстоятельства, заставляющие держать их при себе, а не выставлять напоказ.

— Вы продаете лошадей? — спросил третий советник, высокий, долговязый, в расстегнутой рубашке, лицо которого покрывал загар.

— Я ничего не продаю, — твердо возразил Кендрик. — Просто я пытаюсь прояснить создавшееся положение и считаю, что сделать это чертовски необходимо.

— Не надо расстраиваться, молодой человек, — серьезно произнес Болингер, метнув предостерегающий взгляд в сторону загорелого верзилы-советника. — В этих словах нет ничего унизительного. Торговля — неотъемлемая часть нашего великого демократического соглашения. Так что же это за ситуация, которую необходимо прояснить?

— Оманский кризис… Маскат и Бахрейн. Основная причина, по которой я был избран для высшей политической карьеры. — Внезапно вице-президент и его люди со всей очевидностью осознали, что сейчас им откроется тайна Омана, которая может свести на нет самое сильное, самое яркое преимущество их соперника. Все взгляды были прикованы к конгрессмену. — Я отправился в Маскат, потому что знал, кто стоит за палестинскими террористами. Он применил ко мне ту же тактику, вытеснив меня из бизнеса и ограбив на миллионы долларов.

— Так вы хотели взять реванш? — высказал предположение грузный советник в блейзере с золотыми пуговицами.

— Да, черт побери, реванш. Я хотел восстановить свою компанию — и все еще хочу это сделать. События сейчас развиваются очень быстро, и я хочу отправиться туда, чтобы вернуть утраченное.

Четвертый советник, краснолицый, с явным бостонским акцентом, подался вперед.

— Вы собираетесь вернуться на Ближний Восток?

— В страны Персидского залива, — а это большая разница. Эмираты, Бахрейн, Катар, Дубай — это вам не Ливан, не Сирия и не Ливия Каддафи. Европейские компании собираются вновь развернуть там строительство, и я намерен к ним присоединиться.

— Вы продали свою компанию, — сказал высокий загорелый советник. Его речь отличалась краткостью и точностью выражений.

— Я был вынужден это сделать. Мне за нее заплатили в пять раз меньше, чем она того стоила. Но это не представляет для меня слишком большой проблемы. Конечно, на первых порах у меня могут возникнуть трудности, особенно если учитывать присутствие западногерманского, французского и японского капиталов. Но мои связи не менее обширны, чем у них. И кроме того…

Кендрик разыгрывал свою роль с внутренней убежденностью. Он коснулся своих взаимоотношений с королевскими домами и министерствами Омана, Бахрейна, упомянув о покровительстве и помощи, включая частные перевозки, которые ему обеспечили правительства Омана и Бахрейна во время кризиса в Маскате. Остановился Кендрик так же внезапно, как и начал. Он уже нарисовал достаточно внушительную для их воображения картину и боялся переборщить.

Присутствующие в библиотеке переглянулись. Затем, повинуясь едва заметному кивку вице-президента, заговорил советник в синем блейзере:

— Сдается мне, ваши планы вполне определились. В таком случае, для чего вам работа, не сулящая ничего, кроме ста пятидесяти тысяч в год? Вы же не политик.

— Я в таком возрасте, что время работает на меня. Через пять лет я буду все еще на четвертом десятке. Насколько я понимаю, дела обстоят следующим образом. Даже если бы я начал завтра, мне понадобилось бы два, а возможно, и три года, чтобы полностью развернуться. Однако не исключено, что мне пришлось бы задержаться здесь еще на год — тут нет никаких гарантий. Но если бы я предпочел другой путь и стал активно добиваться избрания, то вполне вероятно, что мне бы это удалось. И не потому, что я в чем-то превосхожу вас, господин вице-президент, а просто потому, что меня поддерживают средства массовой информации.

Заговорило сразу несколько человек. Болингер сделал быстрый жест рукой, и этого оказалось достаточно, чтобы их успокоить.

— И что же, конгрессмен?

— Я думаю, дальнейшее совершенно ясно. Никто не сомневается, что Дженнингс победит на выборах, хотя у него могут возникнуть кое-какие проблемы с Сенатом. Если я получу право баллотироваться, я покидаю Конгресс и становлюсь вице-президентом. Конечно, я потрачу время, но взамен приобрету такое международное влияние и, говоря откровенно, ресурсы, каких никогда не смог бы приобрести иным путем.

— А это, конгрессмен, — сердито вскричал молодой человек со стула с прямой спинкой, расположенного рядом с кушеткой, на которой сидели два других помощника, — называется использованием своего общественного положения в личных корыстных целях!

Кто-то из советников опустил глаза, кто-то отвел их в сторону.

— Если бы я не думал, что вы в запальчивости наговорили лишнего, потому что ничего не поняли, — спокойно произнес Эван, — я был бы крайне задет вашими словами. Я заявил о совершенно очевидном факте, потому что я хочу быть вполне откровенным с вице-президентом Болингером, человеком, которого я глубоко уважаю. То, о чем я упомянул, правда; все эти преимущества приходят вместе с должностью. Но это ни в коей мере не умаляет ту энергию и самоотдачу, с какой я выполнял бы свои обязанности на этом посту, служа стране и нации. Какие бы привилегии ни вытекали из такого общественного положения, будь то публикации, корпоративные столовые или игра в гольф, они никогда не были бы предоставлены человеку безответственному. Подобно вице-президенту Болингеру, я никогда не смог бы поступать таким образом.

— Хорошо сказано, Эван, — мягко произнес вице-президент, с неодобрением поглядывая на своего несдержанного помощника. — Перед вами должны извиниться.

— Приношу свои извинения, — сказал молодой человек. — Вы правы, конечно. Все это приходит вместе с должностью.

— Можете не продолжать, — остановил его Кендрик, улыбаясь. — Верность своему шефу вполне вас извиняет. — Он повернулся к Болингеру. — Если у него черный пояс, то мне лучше поскорей убраться отсюда, — добавил он, смехом разряжая возникшее напряжение.

— Он плохо играет в пинг-понг, — подал голос помощник постарше с левой стороны кушетки.

— Слишком уж он стремится заработать очки, — заметил самый старший из помощников с правой стороны той же кушетки. — Он плутует.

— Во всяком случае, — продолжал Эван, выждав, пока усмешки, большей частью натянутые, не исчезнут с лиц собравшихся, — именно это я имел в виду, когда сказал, что хочу быть полностью откровенным с вами, господин вице-президент. Так обстоят дела, о которых мне следует хорошенько поразмыслить. Я потерял четыре, нет, почти пять лет, стремясь сделать карьеру в бизнесе. Я тяжко трудился, чтобы достичь успеха. Мне помешал сумасшедший убийца. Из-за него я вынужден был продать свое дело, потому что люди боялись на меня работать. Сейчас он мертв, обстоятельства изменились; все постепенно возвращается на свои места; однако соревноваться с европейцами будет нелегко. Смогу ли я сделать это самостоятельно или мне следует активно включиться в предвыборную кампанию и, если я преуспею, получить определенные гарантии, связанные с этим высоким постом? А с другой стороны, действительно ли я хочу потратить еще пять лет, уйму сил и энергии, что неизбежно на такой работе?.. Вот вопросы, на которые только я могу ответить, сэр. Надеюсь, вы меня понимаете.

И тут Кендрик услышал слова, которые уже почти не надеялся услышать. Надежда эта значила для него гораздо больше, чем все то, что он сказал сейчас Болингеру.

— Я знаю, что уже поздно, Орсон, — сказал верзила в расстегнутой рубашке, из-под которой виднелось загорелое тело, — но я бы предпочел еще немного побеседовать.

— Да, конечно, — согласился вице-президент, оборачиваясь к своим помощникам. — Эти бедняги находятся здесь с раннего утра из-за ужасных новостей об Ардис и всего прочего. Отправляйтесь по домам, ребята, и отпразднуйте Рождество со своими семьями. Я распорядился, чтобы всех жен и ребятишек доставили сюда на самолете, Эван, так что они смогут побыть вместе.

— Вы проявили о них большую заботу, сэр.

— Заботу, как бы не так… Может, у них у всех есть черные пояса… Итак, солдаты, вы отпускаетесь в увольнение. Завтра Сочельник, а послезавтра, если не ошибаюсь, Рождество. И, если только русские не взорвут Вашингтон, я жду вас через три дня.

— Спасибо, господин вице-президент.

— Вы очень добры, сэр.

— Мы можем остаться, если вы пожелаете, — сказал старший помощник, когда все они уже поднялись со своих мест.

— А вы не боитесь, что ваши коллеги вас изувечат? — спросил Болингер, с ухмылкой глядя на выражение лиц двух остальных. — Мне бы этого не хотелось. Когда будете выходить, пришлите сюда дворецкого. Нам не помешает пропустить немного бренди, пока мы будем решать мировые проблемы.

Помощники вышли из комнаты, словно запрограммированные роботы, повинуясь знакомым звукам команды. Советник в синем блейзере с золотыми пуговицами подался вперед в своем кресле, хотя живот препятствовал ему в этом.

— Хотите говорить откровенно, конгрессмен? Действительно откровенно и действительно честно? Ну, что ж, мы готовы вас слушать.

— Я не понимаю, мистер… Простите, я не расслышал вашей фамилии.

— Перестаньте! — воскликнул краснолицый бостонец. — Мне приходилось слышать еще и не то от своих подопечных хилеров в Сузи.

— Вы можете дурачить избирателей в своем округе в Колумбии, — сказал коротышка-советник из слишком большого кресла, — но мы такие же бизнесмены, как и вы, Кендрик. Вы хотите кое-что нам предложить, и, может быть, — заметьте, может быть, — мы захотим что-нибудь предложить вам.

— Как вам понравилась южная Калифорния, конгрессмен? — громко заговорил верзила в распахнутой рубашке с вытянутыми ногами, как только в комнате появился дворецкий.

— Ничего, ничего, — воскликнул Болингер, обращаясь к слуге. — Все в порядке. Оставьте нас.

— Прошу прощения, сэр. Я должен вам кое-что передать, — сказал дворецкий, вручая вице-президенту записку.

Болингер прочел ее и вначале покраснел, затем побледнел.

— Пусть подождет, — приказал он. Дворецкий вышел из комнаты. — Итак, на чем мы остановились?

— На цене, — сказал советник из Бостона. — Мы как раз говорили об этом, не так ли, конгрессмен?

— Звучит несколько упрощенно, — ответил Эван, — но можно сказать и так.

— Вы должны понимать, — сказал коротышка-советник, — что вы прошли мимо двух мощных детекторов. Вам могло стать плохо от Х-лучей, но при вас не обнаружили никаких записывающих устройств.

— Меньше всего мне хотелось бы их при себе иметь.

— Хорошо, — сказал верзила, подымаясь со своего кресла как бы единственно для того, чтобы произвести впечатление на остальных громадным ростом и всем своим обликом загорелого, обветренного яхтсмена или кем он там был; от него веяло ощущением силы. — Мы засекли ваш дрейф с подветренной стороны насчет немецкого, французского и японского капиталов. Ну так что же, какой высоты волны в открытом море?

— Простите, я не моряк. Нельзя ли выражаться яснее?

— Чем вы располагаете?

— В деньгах? — после некоторой паузы переспросил Эван. Затем покачал головой. — Ничего, о чем бы стоило говорить. Я бы мог сейчас вложить, если бы потребовалось, от семи до десяти миллионов, и у меня обширные кредиты… но, разумеется, под такие же проценты.

— А если вам предоставят беспроцентные кредиты? — спросил советник, знакомый с хилерами из южного Бостона.

— Джентльмены, — резко прервал беседу Болингер, поднявшись из кресла и всем своим видом давая понять сидящим неизбежность и срочность своего отбытия. — Насколько я понимаю, возникло неотложное дело, требующее моего присутствия. Если вам что-то понадобится, просите без стеснения.

— Мы долго не задержимся, господин вице-президент, — сказал Кендрик, понимая, что Болингер не должен присутствовать при дальнейшем разговоре, каким бы тот ни оказался. Он предпочитал «оставаться в неведении». — Как я уже упоминал, эту проблему могу решить только я сам. Я просто хотел быть с вами откровенным.

— Я это чрезвычайно ценю, Эван. Загляните ко мне перед уходом. Я буду в своем кабинете.

Вице-президент Соединенных Штатов покинул уставленную книгами комнату, и тут же, как шакалы на свою жертву, советники набросились на конгрессмена из Колорадо.

— Теперь мы равны, сынок, — промолвил яхтсмен, возложив свою ручищу на каминную решетку.

— Благодарю, но я не ваш родственник и не терплю фамильярности.

— Большой Том всегда так выражается, — вставил бостонец. — Он не имел в виду ничего плохого.

— Плохо то, что он самонадеянно ставит себя на одну доску с членом Палаты Представителей.

— Полно, конгрессмен, — вмешался в разговор тучный советник в синем морском блейзере.

— Давайте расслабимся, — предложил его тщедушный собрат со сморщенным личиком, сидящий в непомерно большом для него кресле. — Мы все здесь преследуем одну цель, а потому долой церемонии, обойдемся без них… Мы хотим, чтобы вы вышли из игры, Кендрик. Надо ли выражаться яснее?

— Раз вы так решительно настроены, думаю, вам следует попытаться.

— Хорошо, — продолжал коротышка, ноги которого едва касались ковра, устилающего пол. — Как сказал некто, будем честными — это не стоит нам ни черта… Мы представляем политическую философию, которая имеет право на существование ничуть не меньше, чем ваша, но потому, что она — наша, мы, естественно, считаем ее более реалистичной и более соответствующей времени. Главное, что в отличие от вас мы исповедуем систему приоритетов гораздо более сильной обороны для страны.

— Я тоже за сильную оборону, — перебил Кендрик. — Но не за ту до крайности уродливую систему, калечащую бюджет и пускающую на ветер сорок его процентов.

— Хорошо сказано, — согласился малорослый оппонент Кендрика из огромного кресла. — Но все эти недостатки в области обеспечения исправит рынок.

— Только не тогда, когда уже потрачены миллиарды.

— Естественно. В противном случае вы бы вели речь о другой правительственной системе, не признающей мальтузианского закона экономической несостоятельности. Силы свободного рынка совладают с этими издержками. Конкуренция, конгрессмен Кендрик. Конкуренция.

— Только не в том случае, если они оснащены в Пентагоне или в подобных ему заведениях, где слишком много бывших питомцев Министерства обороны.

— Черт возьми! — донесся от камина голос яхтсмена. — Если они такое явное дерьмо, пусть убираются ко всем чертям!

— Большой Том прав, — сказал краснолицый бостонец. — Много их развелось повсюду, этих полковников и генералов, которые гроша ломаного не стоят. Можете от них избавиться, но не препятствуйте всему делу!

— Вы слышали? — вопросил синий блейзер с золотыми пуговицами. — Не препятствуйте! Пока мы так сильны, ни один советский лидер не посмеет даже подумать о нападении!

— Почему вы считаете, что любой из них только и думает, чтобы на нас напасть, разрушив при этом большую часть цивилизованного мира?

— Потому что они — марксистские фанатики! — проревел яхтсмен, выпрямившись во весь рост у камина.

— Потому что они глупы, — спокойно поправил его из кресла коротышка. — Глупость — путь к глобальной трагедии, поэтому выживет сильнейший и умнейший… Мы можем критиковать Сенат или Палату, конгрессмен, но только не администрацию. Этого мы не потерпим. Я ясно выражаюсь?

— Вы действительно думаете, что я представляю для вас угрозу?

— Конечно. Вы взбираетесь на трибуну, и люди вас слушают, а то, что вы говорите — очень эффектно, надо сказать, — не в наших интересах.

— А я-то думал, что вы — приверженец свободной конкуренции.

— Да, но на длинной дистанции. А на короткой — излишний надзор и регулирование могут нанести ущерб обороне страны всяческими проволочками. Сейчас этого делать нельзя. Как бы вместе с водой не выплеснуть ребенка.

— Что означало бы выбросить прибыли…

— Они приходят вместе с должностью, как вы совершенно верно нам объяснили, когда речь шла о должности вице-президента… Идите своей дорогой, конгрессмен. Восстанавливайте свою прерванную карьеру в Юго-Восточной Азии.

— Но с чего же мне начать? — спросил Эван.

— Давайте начнем с кредитной линии в пятьдесят миллионов долларов в Гемайншафтском банке в Цюрихе, в Швейцарии.

— Звучит убедительно, но это всего лишь слова. Кто вложит коллатерали?

— У Гемайншафта знают. Вам это ни к чему.

Это было все, что Кендрик хотел услышать. Если только станут известными связи этих людей с террористами от Бекаа до Кипра, правительство Соединенных Штатов употребит всю силу и полноту своего влияния, чтобы заставить Цюрихский банк нарушить швейцарский кодекс секретности и молчания.

— Я проверю кредитную линию в Цюрихе через тридцать шесть часов, — сказал он, поднимаясь. — Этого срока для вас достаточно?

— Более чем достаточно, — ответил человечек из большого кресла. — А когда вы получите подтверждение, то будьте добры оказать любезность вице-президенту, послав ему копию вашей телеграммы в Чикаго, в которой вы безоговорочно снимаете свою кандидатуру.

Кендрик кивнул, бегло окинув взглядом трех остальных советников.

— Всего хорошего, джентльмены, — промолвил он и направился к выходу.

В холле навстречу ему поднялся со стула, стоявшего у толстых двойных дверей, черноволосый мускулистый человек с правильными, остро отточенными чертами лица и зеленым значком секретной службы на лацкане пиджака.

— Добрый вечер, конгрессмен, — приветливо произнес он, делая шаг вперед. — Для меня было бы большой честью пожать вам руку, сэр.

— Очень приятно.

— Я знаю, что нам не следует говорить о том, кто здесь бывает, — продолжал он, сжимая руку Эвана, — но я сделаю исключение для своей матери, которая живет в Нью-Йорке. Возможно, это безумие, но она считает, что вы должны стать Папой.

— Боюсь, что Курия меня недосчитается… Вице-президент просил меня повидать его перед отъездом. Он сказал, что будет у себя в кабинете.

— О, конечно. Это здесь. И разрешите заметить, он будет рад вашему появлению. У него сейчас какой-то очень раздраженный посетитель, прямо взрывоопасный. Я даже не поверил машинам и обыскал его самолично. Я не разрешил ему взять с собой его сумку.

И тут только Кендрик заметил большую дорожную сумку, красующуюся на стуле по левую сторону двойной двери. Внизу, на полу, стоял пухлый черный чемодан из тех, которые обычно называют докторскими. Эван уставился на него; где-то он его уже видел. В его мозгу включился внутренний экран памяти, пронеслись сменяющие друг друга обрывки картин и образов, словно озаренные вспышками света! Каменные стены в другом холле, другая дверь; высокий худощавый человек с предупредительной улыбкой — слишком любезной, слишком предупредительной для незнакомца в незнакомом доме, — случайно оказавшийся врачом и заверявший успокоительным тоном, что он только послушает грудь и возьмет немного крови на анализ.

— Если вы не возражаете, — произнес Кендрик, словно пробиваясь сквозь пелену тумана и сознавая, что голос его едва слышен, — будьте добры, откройте дверь.

— Я должен вначале постучать, конгрессмен.

— Нет, прошу вас!.. Прошу, сделайте, как я сказал.

— Боюсь, вице-президенту это не понравится, сэр. Мы всегда обязаны вначале постучать.

— Откройте дверь, — приказал Кендрик свистящим шепотом, пристально глядя широко раскрытыми глазами на охранника из секретной службы. — Я беру всю ответственность на себя.

— Конечно, конечно. Если кто-то и имеет такое право, то это именно вы.

Правая половина тяжелой двери бесшумно подалась назад, и стали слышны слова, которые Болингер с трудом выталкивал из себя, как будто у него перехватило горло: «То, что вы говорите, нелепость, безумие!.. Да, в чем дело?»

Кендрик пересек громадный кабинет и уперся взглядом в перекошенное от ужаса лицо «доктора Юджина Лайонза».

— Вы! — вскричал Эван и ринулся вперед, ощущая, что сходит с ума, что его руки превратились в лапы обезумевшего животного, обуянного только одним стремлением — убивать! — Он умирает из-за вас, из-за вас всех!

Внезапно кто-то обхватил его мощной хваткой, чьи-то руки с силой обрушились на его голову, и тут же он ощутил резкий удар коленями в пах и в живот. Хорошо натренированные пальцы сдавили его глаза. Несмотря на нестерпимую боль, он все же слышал приглушенные вскрики — один за другим:

— Я держу его! Он не двинется с места!

— Закройте дверь!

— Дайте мне мою сумку!

— Никого не пускайте!

— О Боже, он знает все!

— Что же делать?

— Я знаю людей, которые могут это уладить!

— Кто вы такой, черт побери?

— Разрешите представиться… Випер.

— Я слыхал это имя. Это оскорбление! Кто вы такой?

— В данный момент я на дежурстве, вот кто я такой.

— О Боже!..

Темнота. Шок. Забвение. Пустота.

40

Вначале он почувствовал ветер и водяные брызги, затем — волнение моря и, наконец, ощутил на себе широкие полосы из ткани, сдерживающие его движения. Ощущение килевой качки подсказало ему, что он на корабле в открытом море. Полосами из холщовой ткани он был привязан к металлическому стулу, ввинченному в палубу. Он открыл глаза. Вокруг расстилалась тьма, но она была полна движения; он находился на корме, прямо перед ним пенился кильватер; внезапно он осознал, что сзади светятся огни рубки. Он обернулся, вытянув шею, стараясь что-нибудь разглядеть и понять. И очутился лицом к лицу с темноволосым смуглым стражем секретной службы, чья мать в Нью-Йорке считала, что Кендрик должен стать Папой и чей голос он узнал, когда тот объявил, что находится на дежурстве. Страж сидел на соседнем стуле, пристегнутый ремнем за талию.

— Пришли в себя, конгрессмен? — вежливо спросил он.

— Что все это значит? — проревел Кендрик, пытаясь высвободиться из пут.

— Сожалею, но это всего лишь меры предосторожности, чтобы вы не свалились за борт. Вода сейчас довольно холодная, а вам необходим свежий воздух.

— Предосторожность?.. Проклятые подонки, вы ввели мне наркотики и вывезли оттуда против моей воли! Вы похитили меня! В моем офисе знают, куда я поехал… Вы схлопочете за это по двадцать лет, все вы! А этот сукин сын Болингер будет обвинен в государственном преступлении и проведет…

— Полно, полно, — запротестовал охранник, успокаивающе воздев руки. — Вы все поняли превратно, конгрессмен. Никто не вводил вам наркотики. Вам ввели успокаивающие средства. Вы ведь просто обезумели. Вы напали на гостя вице-президента; вы могли убить его…

— Я так и сделаю, я убью его! Где этот доктор, где он?

— Какой доктор?

— Вы лжец! — завопил Кендрик навстречу ветру, пытаясь освободиться от повязок.

И тут в голову ему пришла неожиданная мысль.

— Мой лимузин, водитель! Он знает, что я не уезжал оттуда!

— Но вы уехали. Вам нездоровилось, потому вы были немногословны, кроме того, вы были в темных очках, но заплатили очень щедро.

Когда корабль в очередной раз погрузился в воду, взгляд Эвана случайно упал на одежду, что была на нем. Прищурившись, в тусклом свете луча, пробивающегося из рубки, он разглядел брюки из толстого кордерса и рубаху из грубой черной хлопчатобумажной ткани… не его одежда.

— Подонки! — вновь проревел он, и тут его поразила другая мысль: — Но тогда должны были видеть, как я выходил у отеля.

— Прошу прощения, но вы не вышли у отеля. Единственная фраза, с которой вы обратились к водителю, была просьба высадить вас возле парка Бальбоа, так как вы собирались там с кем-то встретиться, а потом доехать домой на такси.

— Так вы еще и прикрылись моей одеждой! Низкое отребье, наемные убийцы!

— Вы опять все поняли превратно, конгрессмен. Мы это сделали для вас, а не для кого-то другого. Мы же не знали, чего вы там наглотались или что такое запустили в свои вены, но, как говорил мой покойный дедушка, вы превратились в pazzo, в безумца, вы понимаете, о чем я говорю?

— Va bene, ты, мафиозный… Я ведь слышал тебя. «В данный момент я на дежурстве» — вот твои слова. «Я знаю людей, которые могут это уладить» — и это тоже твои слова.

— Знаете, конгрессмен, хоть я вами и восхищаюсь, меня оскорбляют ваши антиитальянские обобщения.

— Пожалуйся федеральному прокурору Нью-Йорка, — ответил Кендрик.

Волна вновь взметнула корабль ввысь, а затем резко обрушила вниз.

— Да, так вот, если говорить о том, что может неожиданно случиться ночью. Хоть это произошло не с нами, но и мы вполне могли бы попасть в такую беду. Многие видели в парке Бальбоа человека, очень сходного с вами по описанию, — я хочу сказать, одетого так, как вы были одеты, когда выходили из отеля, а затем из лимузина, — видели, как он зашел в «Балтазар».

— Куда?

— Это кофейное заведение в Бальбоа. Вы же знаете, что у нас множество студентов отовсюду, и среди них — большой контингент из стран Средиземноморья. Ну, сами понимаете, отпрыски богатых семейств из Ирана, Саудовской Аравии, Египта… даже, я думаю, из того края, который некоторые до сих пор называют Палестиной. Иногда кофе перебегает через край — в политическом смысле, и тогда приходится вмешиваться полиции, которая конфискует у них всякую всячину — револьверы, ножи и тому подобное. Народ там очень горячий.

— Значит, кто-то видел, как я туда входил, и, естественно, среди завсегдатаев найдутся такие, которые подтвердят, что я там был.

— Никто никогда не сомневался в вашей храбрости, конгрессмен. Вы ведь суетесь в самые опасные места в поисках разгадки какой-нибудь тайны, не так ли? Оман, Бахрейн… даже резиденция вице-президента Соединенных Штатов.

— Добавь к своему списку еще и взяточничество, подонок.

— Ничего подобного! Я понятия не имею, для чего вы посетили Випера, поверьте, я говорю честно. Просто я сейчас оказываю некоторые услуги, не входящие в мои официальные обязанности. Вот и все.

— Потому что вы «знаете людей, которые могут это уладить», например, того, который вырядился в мою одежду, уселся в мою машину и потом прогуливался по парку Бальбоа. И, наверное, еще парочку других, которые смогли вытащить меня из дома Болингера так, что никто меня не узнал.

— Частная скорая помощь очень удобна в том случае, если кто-то из гостей заболел или хватил лишнего.

— И, без сомнения, еще одного или двух, способных отвлечь внимание газетчиков или технического персонала, которые могли оказаться поблизости.

— Моих товарищей всегда вызывают в случае острой необходимости. Мы рады оказать любую помощь, какая только в наших силах.

— Разумеется, за плату.

— Разумеется… Они платят, конгрессмен. У них для этого есть много способов и сейчас больше, чем когда-либо.

— И в число ваших услуг входят даже быстроходная яхта и опытный капитан?

— О нет, мы не берем кредитов без гарантий, — возразил бандит. Разговор явно доставлял ему удовольствие. — Это их оснащение и их шкипер. Существуют такие вещи, которые людям лучше делать для себя самолично, в особенности если один из них направляется в пограничные воды между США и Мексикой, где на каждом шагу патрульные катера. Вы понимаете, о чем я говорю.

Кендрик почувствовал присутствие кого-то третьего, он повернулся на стуле, но на палубе прогулочной яхты, кроме них двоих, никого не было. Тогда он перевел глаза на корму, к перилам капитанского мостика, и увидел фигуру, которая отступила в тень, но недостаточно быстро. Это был громадный загорелый советник из тех, что присутствовали в библиотеке Болингера. Черты его лица были искажены ненавистью.

— А что, все гости вице-президента собрались на борту? — спросил он, заметив, что мафиози проследил за его взглядом.

— Какие гости?

— Ты ведь очень сообразительный, Луиджи.

— На борту только капитан и один член экипажа. Я никогда их до этого не видел.

— Куда же мы плывем?

— Мы совершаем круиз.

С капитанского мостика ударил мощный луч прожектора, и судно замедлило ход. Мафиози отстегнулся и встал; он прошагал по палубе и спустился в каюту. Эван мог слышать его по внутренней связи. Но из-за ветра и плеска волн нельзя было разобрать слова. Несколько минут спустя он вернулся с оружием в руках: это был стандартный кольт. Подавив охватившее его паническое чувство, Кендрик вспомнил о катарских акулах и подумал: неужели другой Махди на другом конце света собирается исполнить смертный приговор, вынесенный в Бахрейне? Если это так, Эван принял то же решение, что и в Бахрейне: сражаться. Лучше сразу получить пулю в лоб, чем медленно тонуть или быть разорванным на части тихоокеанскими акулами-людоедами.

— Вот мы и прибыли, конгрессмен, — учтиво произнес мафиози.

— Куда?

— Черт его знает. Это какой-то остров.

Кендрик закрыл глаза, мысленно послав благодарность тому, кто готов был ее принять, кто бы это ни был. Теперь можно было вздохнуть спокойно и не дрожать. Он не желал умирать — и не только из страха. Теперь у него была Калехла. Он обрел наконец любовь, которая всю жизнь его избегала; и поэтому каждая лишняя отпущенная ему минута была минутой надежды.

— По твоему виду не скажешь, что тебе действительно необходима эта штука, — сказал он, кивнув в сторону кольта.

— Не беспокойтесь, — ответил страж секретной службы, приставленный к нему высшими чинами преисподней. — Я собираюсь вас развязать, но если вы сделаете хоть одно лишнее движение, вы больше не ступите на землю, capisce?

— Molto bene.

— Не вините меня. Я всего лишь выполняю данные мне распоряжения. Когда несешь службу, приходится выполнять любые приказы.

Послышался треск разрываемой материи, и Эван ощутил, что широкие холщовые полосы, связывавшие его по рукам и ногам, ослабли.

— А тебе не приходило в голову, что если ты будешь выполнять подобные приказы, то можешь уже никогда не вернуться обратно в Сан-Диего? — спросил он.

— Разумеется, — небрежно бросил мафиози. — Поэтому мы держим Випера в вице… «Випер в вице». Неплохая аллитерация, не правда ли?

— Не знаю. Я — инженер-строитель, а не поэт.

— А у меня в руках автомат, значит, я тем более не поэт. Учтите это, конгрессмен.

— Полагаю, Випер — это вице-президент?

— Да, он сказал, что слыхал, э, как его называют, и что это — оскорбление. Можете себе представить? Эти сволочи настолько низко пали, что устанавливают у нас подслушивающую аппаратуру.

— Я устрашен, — ответил Кендрик, неуклюже поднимаясь со своего металлического сиденья и встряхивая руками и ногами, чтобы восстановить кровообращение.

— Полегче! — крикнул человек из секретной службы, отскакивая назад и наводя свой кольт на Эвана. Он целился прямо ему в голову.

— Попробовал бы ты столько высидеть на этом чертовом стуле! Не думаю, что после этого ты смог бы шагать прямо!

— Ладно, ладно, шагайте криво до борта этой посудины, до ступенек. По ним вы сойдете на берег.

Яхта покружилась в небольшой бухточке, затем рывками, дергаясь то взад, то вперед и вздымая струи шипящих и пенящихся брызг из-под гребного винта, направилась в док. Он протянулся примерно на сотню футов в длину, и на другой его стороне качались на волнах еще три судна поменьше, но более мощные и быстроходные. На берегу из темноты на освещенный тусклыми огнями причал вынырнули две фигуры и остановились возле сооруженных там пилонов. Пока яхта искусно маневрировала в отведенном ей убежище, на борту от носа до кормы были отданы концы. Кормовой конец бросил мафиози, переложив оружие из правой руки в левую, а носовой — единственный член экипажа.

— Вниз! — прокричал охранник Эвану, когда яхта мягко ткнулась в берег.

— Я бы хотел лично поблагодарить капитана за приятное и безопасное путешествие.

— Очень забавно, — сказал человек из секретной службы, — но приберегите эти штучки для кино. Вы никого не увидите.

— Побьемся об заклад, Луиджи?

— Хотите получить пулю прямо на палубе? И Луиджи — не мое имя.

— Может, Реджинальд?

— Вниз!

Эван сошел по пирсу на пологий берег и стал подниматься вверх по каменистой тропинке. Сзади шагал мафиози. Они прошли мимо двух написанных от руки указателей: белые буквы, искусно выведенные на окрашенных в коричневый цвет деревянных дощечках. Работа была исполнена профессионально и со вкусом. На левом указателе надпись была на испанском, на правом — на английском.

— Ступайте этой дорогой, — приказал человек из секретной службы. — Не оборачивайтесь! Не смотрите по сторонам!

Кендрик услыхал, как кто-то пробежал по доку, затем спокойный голос уверенно отдавал какие-то распоряжения. До него долетели отдельные слова, произнесенные на английском, но с испанским акцентом.

— О’кей! — продолжал мафиози. — Поднимайтесь по этой дороге до первого поворота направо… Не оглядывайтесь!

Эван повиновался, хотя подъем по крутому склону давался ему с трудом: длительное путешествие на яхте в связанном состоянии привело к тому, что ноги плохо его слушались. Шагая в полутьме, он пытался изучить окрестности, хотя расставленные вдоль дороги желтые лампы давали освещение еще более скудное, чем фонари в доке. Растительность вокруг была буйной, пышной и сочной; деревья достигали двадцати, а то и тридцати футов в высоту, стволы их были обвиты лианами, отбрасывающими побеги с одного дерева на другое, словно руки сплетались с руками и заключали тела в свои объятия. Заросли кустарника вдоль дороги были аккуратно подстрижены, образуя по обеим ее сторонам две изгороди одинаковой высоты. Дикую природу пытались загнать в строгие рамки порядка. Чем больше удалялись они от дока, чем круче становился подъем, тем резче ухудшалась видимость. Темнота сгущалась вокруг. И в этой темноте стали слышны новые звуки.

Больше всего Эвана поразило то, что звуки эти не были похожими на то непрерывно нарастающее стаккато, которое издает река на стремнине, пока не вырвется на открытое пространство. Нет, здесь они имели собственный ритм, словно подчиняясь биению невидимого пульса. В их грохоте слышалась особая соразмерность… Разумеется, это были волны. Волны, бьющиеся о скалы, и не так уж далеко отсюда. А может быть, их шум усиливало эхо, которое отражалось от камней и звучало в зеленых зарослях.

Длинная цепочка ламп, излучающих янтарный свет, разделилась надвое. Одна цепочка тянулась прямо и вверх, другая сворачивала направо. Кендрик свернул вслед за ней. Дорога выровнялась, показался гребень горы, и видимость внезапно улучшилась. Черные колонны и разбухающие тени превратились в темные стволы пальм и заросли голубовато-зеленого кустарника. Прямо перед собой он увидел небольшой коттедж. Свет пробивался через два его окна, расположенных по бокам от центрального входа. Это не был, однако, обычный домик, и вначале Эван даже не мог понять, почему у него возникло такое впечатление. Но когда он подошел поближе, то понял, в чем дело. Необычными были окна; он никогда не видел таких: они светились ярким светом, хотя источник этого света был очень слабым. Выпуклые стекла толщиной по меньшей мере в четыре дюйма подобно двум огромным прямоугольным призмам увеличивали силу внутреннего освещения во много раз. И еще кое-что поражало в этом творении строительного искусства.

— Вот ваши апартаменты, конгрессмен, — объявил человек из секретной службы, оказывающий дополнительные услуги сверх официальных. — Впрочем, «ваша собственная вилла» звучит получше, не так ли?

— Я в самом деле не могу принять такое роскошное помещение. Нельзя ли подыскать для меня что-нибудь менее претенциозное?

— Да, с вами не соскучишься. Ступайте к дому и откройте дверь, она без ключа.

— Без ключа?

— Вы удивлены, не правда ли? — рассмеялся мафиози. — Я тоже был удивлен, пока охрана не объяснила мне, в чем дело. Все здесь на электронике. У меня в руках маленькая штучка вроде гаражного открывателя. Я нажимаю на кнопку — и на дверной раме расходятся две стальные задвижки. С внутренней стороны она действует так же.

— Со временем я заведу такое устройство у себя.

— Вашей выдержке можно позавидовать, конгрессмен.

— Моя выдержка оставляет желать лучшего, — сказал Кендрик, подходя к двери и открывая ее. Глазам его предстало суровое великолепие хорошо оборудованного горного жилища Новой Англии, никоим образом не напоминающего Южную Калифорнию или Северную Мексику.

Бревенчатые стены, скрепленные цементным раствором, по два окна в каждой из четырех стен, посредине задней стены — проем, очевидно, оставленный для ванной. Были предусмотрены все удобства: кухня находилась в глубине справа, по соседству с зеркальным баром; в глубине слева стояла королевских размеров кровать, а перед ней — большой телевизор и несколько кресел, накрытых стегаными накидками. Как строитель, Эван пришел к заключению, что такой домик гораздо лучше выглядел бы где-нибудь в заснеженном Вермонте, чем на острове, расположенном к юго-западу от Тиджуаны. И все же он был по-деревенски очарователен, и Эван не сомневался, что многие, гостившие на острове, восхищались им. Однако у этого домика было и другое предназначение. Кроме всего, он служил и тюремной камерой.

— Очень мило, — промолвил страж Болингера, расхаживая по единственной просторной комнате с оружием, постоянно, хоть и не слишком подчеркнуто, направленным на Кендрика. — Не хотите ли выпить, конгрессмен? — спросил он, направляясь к спрятанному в нише зеркальному бару. — Не знаю, как вы, а я бы не прочь пропустить стаканчик.

— Почему бы и нет? — ответил Эван, окидывая взглядом комнату, предназначенную для северного климата.

— Как вам это нравится?

— Для канадских льдов неплохо, — ответил Кендрик, не спеша переходя с места на место и изучая внутреннее устройство коттеджа.

Его наметанный глаз отыскивал любую щель, любое упущение, которое помогло бы вырваться наружу. Он не нашел ничего; помещение было непроницаемо. Оконный переплет держался не на гвоздях, а на болтах, скрытых под слоем штукатурки, входная дверь — на внутренних петлях, с которыми невозможно было справиться без мощной дрели, и наконец, зайдя в ванную, он обнаружил, что она без окон, лишь с двумя маленькими вентиляционными отверстиями по четыре дюйма в ширину каждое.

— Восхитительный уголок, не правда ли?

— Да, в особенности когда получше рассмотришь достопримечательности, — ответил Кендрик, переводя взгляд на кухню.

Что-то смущало его, и снова он не мог понять, в чем дело. Не забывая об оружии охранника, он миновал зеркальный бар и направился к овальному столу из темного дуба, куда, вероятно, подавалась еда. За ним на расстоянии примерно шести-семи футов находилась стойка, в центре которой, под целым рядом выдвижных ящиков, была встроена кухонная плита. У правой стены были расположены раковина и холодильник, разделенные другой стойкой. Так что же его беспокоило? Затем он увидел маленькую микроволновую печь, встроенную в стойку под последним выдвижным ящиком слева; он оглянулся на плиту. Так вот в чем дело!

Электричество. Все на электричестве, вот в чем странность. Почти во всех сельских домах для таких приспособлений, как духовки и печи, используется пропановый газ, поступающий по трубам из передвижных цистерн. Это делается для того, чтобы уменьшить потребность в электричестве. В крайнем случае, поддерживается минимальное напряжение, и не столько из экономии, сколько для удобства — на случай неисправности в электрической сети. Он вспомнил о фонарях на пирсе и лампочках, установленных вдоль дороги. Они тоже были электрическими. Сплошное электричество на острове, отстоящем по меньшей мере на двадцать, а то и на пятьдесят миль от материка. Он не мог понять, что все это означает, но здесь было над чем подумать.

Отойдя от кухонного уголка, Эван направился к месту, предназначенному для гостиной. Взглянув на огромный телевизор, он удивился: какой же величины должна была быть антенна, принимающая сигналы через столько миль открытого водного пространства? Он сел, едва осознавая присутствие вооруженного эскорта. Его обуревало столько мыслей, и самая из них мучительная — о Калехле, которая ждала его там, в отеле. Что она сейчас делает? Что может она сделать? Эван поднес к губам наполненный стакан и сделал несколько глотков, с благодарностью ощущая теплоту, которая разлилась по телу. Он взглянул на часового Болингера, стоящего в небрежной позе у дубового стола. Оружие было оставлено на столе, на самом его краешке, возле ничем не занятой правой руки.

— За ваше здоровье, — промолвил человек из мафии, поднимая стакан, зажатый в левой руке.

— Почему бы и нет?

Кендрик выпил и снова ощутил быстро разливающуюся теплоту… Что за черт! Виски подействовало слишком быстро, слишком резко… Оно не согревало, оно обжигало! Очертания предметов в комнате вдруг стали расплываться; Эван попытался подняться со стула, но руки и ноги ему не повиновались! Он уставился на оскалившегося в ехидной ухмылке мафиози и попытался закричать, но не смог. Стакан выскользнул из его руки, упал на пол и разбился вдребезги. Затем он почувствовал, как на него наваливается огромная тяжесть. В следующее мгновение наступили ночь и темнота, и он падал, падал в бесконечную пустоту черного пространства.

Человек из секретной службы направился к консоли внутренней связи и озабоченно набрал три цифры, которые ему дали на яхте.

— Слушаю, коттедж, — ответил приятный мужской голос.

— Ваш парень опять заснул.

— Хорошо, так и надо.

— Хотел бы я знать, — резонно вопросил капо, — для чего же тогда надо было приводить его в сознание на яхте?

— Медицинская процедура, это не вашего ума дело.

— На вашем месте я бы так не говорил. Ведь это вы — наши должники.

— Хорошо. Если не вдаваться в медицинские термины, можно сказать, что существуют приемлемые и неприемлемые дозы.

— Две умеренных дозы лучше, чем одна чрезмерная?

— Примерно так. У нашего доктора большой опыт в таких делах.

— Если это тот самый доктор, советую ему держаться подальше отсюда. Он значится у Кендрика в списке смертников… И пришлите вашего испанца. Я не нанимался перетаскивать бесчувственные тела.

— Разумеется. И не беспокойтесь вы из-за доктора. Он занесен в другой список.

— Эм Джи, он все еще не вернулся, хотя уже три пятнадцать утра, — кричала Калехла в телефонную трубку. — Вы что-нибудь узнали?

— Ничего существенного, — ответил директор Отдела специальных проектов слабым, измученным голосом. — Я не позвонил тебе, потому что думал, что ты отдыхаешь.

— Не лгите, дядюшка Митч. Вам такое и в голову не приходило, когда вы мне приказывали работать по ночам. Значит, Эвана там нет!

— Знаю, знаю… А он не упоминал в разговоре с тобой, что должен с кем-то встретиться в парке Бальбоа?

— Нет. Думаю, он понятия не имеет, что это такое и где находится.

— А ты знаешь.

— Конечно. Там жили мои дедушка и бабушка, разве не помните?

— А тебе знакомо место под названием «Балтазар»?

— Это кофейня, в которой собираются сорвиголовы, арабские сорвиголовы, если выражаться точнее. Я там была всего лишь раз. А почему вы спрашиваете?

— Сейчас объясню, — сказал Пэйтон. — После того как ты позвонила несколько часов назад, мы связались с домом Болингера — разумеется, как офис Кендрика, — и сказали, что у нас есть для него срочное известие. Нам ответили, что он уехал около девяти часов. Это противоречило твоему заявлению, что он не вернулся к одиннадцати; от дома вице-президента до твоего отеля езды минут тридцать, не больше. Поэтому я вызвал Джинджербреда-Шапова, который словно создан для таких ситуаций. Он проверил все, что только можно, допросил водителя лимузина, на котором ехал Эван… Оказалось, наш конгрессмен попросил высадить его у парка Бальбоа, поэтому Джинджербред «прочесал все окрестности», как он выражается. То, что он узнал, сводится к двум загадкам. Первая: человека, похожего по описанию на Эвана, видели прогуливающимся по парку Бальбоа. Вторая: несколько посетителей кофейни видели, как тот же человек в темных очках зашел внутрь заведения и довольно долго стоял у стойки с кофеваркой, прежде чем направиться к столику.

— Митч, — вскрикнула Калехла, — я сейчас гляжу на его темные очки! Они лежат на бюро. Он их иногда надевал днем, так как не любил, когда его узнавали, но только не ночью. Он говорил, что ночью они привлекают всеобщее внимание, и, конечно, был прав. Этот человек был не Эван. Они где-то его удерживают!

— Жесткая игра, — спокойно произнес Пэйтон. — И мы должны вступить в эту игру.

Кендрик открыл глаза, не ведая, ни где он находится, ни в каких условиях, и даже не понимая, спит он или бодрствует. Им владело полное замешательство, в голове царила сумятица, а во всем теле — оцепенение, вызванное пугающей неизвестностью. Вначале он пошевелил кистью правой руки, затем приподнял вверх всю руку. Он обнаружил, что лежит на незнакомой кровати в незнакомой комнате. Эван пристально посмотрел на правую руку, затем неожиданно легко и свободно поднял вверх левую.

Что произошло? Он спустил ноги с кровати и, пошатываясь, поднялся, охваченный в равной мере любопытством и страхом. Куда-то подевались брюки из толстого кордироя и рубашка из грубой ткани черного цвета. На нем была его собственная одежда! Его синий морской костюм, «конгрессиональный костюм», как он часто в шутку его называл, костюм, который был на нем, когда он отправлялся к Болингеру. И его белая рубашка из шелка в рубчик, и его полосатый «полковничий» галстук. Все было свежее, чистое и тщательно выглаженное. Что произошло? Где он находится? Почему он не в том великолепно оборудованном деревенском коттедже с электрическими приборами и зеркальным баром, упрятанным в нишу? Эту большую спальню он видел впервые.

Вновь обретя равновесие, Эван медленно двинулся вдоль незнакомого помещения, раздумывая о том, видит ли он сон сейчас или сном было все предыдущее. Он заметил пару высоких узких французских дверей, быстро подошел и распахнул их. Они выходили на балкончик, где при желании можно было сервировать кофе на двоих, но не более того. Для подобного ритуала там был установлен круглый миниатюрный столик и пара стальных стульев. Он шагнул к высоким перилам и взглянул на темнеющий внизу парк. Освещения практически не было, если не считать изредка выглядывающую из-за туч луну, цепочки янтарного цвета лампочек, расходящихся в разных направлениях, и… чего-то еще. В отдалении в тусклом свете прожекторов виднелась огороженная зона, напоминающая громадную проволочную клеть. Внутри нее были установлены массивные механизмы блестящего черного, желтого и серебристого цвета, мерцающие в неверном свете луны. Эван вгляделся попристальнее, а затем прислушался: до него донесся ровный непрерывный гул. Вот он и нашел ответ на свой вопрос. Ему не нужно было видеть надписи «Опасно. Высокое напряжение»; они, безусловно, там имелись. Огороженные проволокой машины были частью громадного генератора, питающегося от гигантских подземных запасов топлива и от фотогальванических элементов, улавливающих энергию тропического солнца.

Взглянув с балкона вниз, он увидел дворик, выложенный кирпичом. Расстояние от него до балкона составляло примерно футов двадцать пять, если не больше. Человек, рискнувший бежать таким путем, неминуемо вывихнул бы себе лодыжку или сломал ногу. Кендрик оглядел наружные стены; ближайшая водосточная труба проходила по углу дома и была вне досягаемости, стены дома не обвивали виноградные лозы, за которые можно было бы ухватиться, — только голая штукатурка. Одеяла? Простыни! Крепко связанные вместе, они составили бы в длину восемь или десять футов! Если поспешить… Внезапно он замер на месте, разом отбросив мысли о том, чтобы вбежать в комнату и броситься к кровати. Внизу справа, на освещенной лампочками дороге появилась фигура с ружьем через плечо. Это был часовой. Вот он поднял руку — сигнал! Эван поглядел налево — второй человек в свою очередь поднял руку. Часовые приветствовали друг друга. Кендрик вытянул часы и поднес их к глазам, пытаясь в ночном освещении разглядеть минутную стрелку. Если бы он смог засечь время встречи часовых, если бы все приготовить… И вновь он вынужден был отбросить все планы, которые в отчаянии создавало его воображение. Дверь спальни отворилась, и стало ясно, что это не сон, а реальность.

— Я так и знал, что вы уже встали, — сказал человек из секретной службы, а также из мафии.

— А мне бы следовало сообразить, что в комнате подслушивающая аппаратура, — сказал Эван, возвращаясь с балкона.

— И опять вы все превратно понимаете, конгрессмен. Это комната для гостей в главном доме. Неужели вы думаете, что эти люди стали бы подслушивать частные разговоры своих гостей?

— Думаю, что они способны на все. Иначе как бы вы узнали, что я вышел?

— Очень просто, — ответил мафиози. Он пересек комнату, подошел к бюро, стоявшему в глубине у правой стены, и снял с его крышки маленький плоский предмет. — Вот, смотрите. Эта штучка предназначена для семей с детьми. Моя сестра из Нью-Джерси никуда без них не ездит — они продаются в паре. Одну такую штуку помещают в одной комнате, а другую — в другой, и тогда слышно, если дети кричат или плачут. Должен вам сказать, что ее дети орут вовсю. Их слышно даже в Манхэттене.

— Очень занимательно… А как я оказался в своей одежде?

— Не знаю. О вас позаботились испанцы, а не я. Может быть, вас изнасиловали, а вы об этом и не подозреваете.

— Еще более занимательно… Вы хоть имеете представление о том, что вы делаете, во что вас вовлекли? Вы же похитили не какого-нибудь неизвестного правительственного чиновника, а члена Палаты Представителей.

— Великий Боже, вы так говорите, словно похитили хозяина дворца Винни Паста.

— А ты не очень-то остроумен.

— Да куда уж мне до вас, — прервал его охранник, вытаскивая оружие из кобуры. — Между прочим, вас вызывают, конгрессмен. Вас ожидают внизу.

— А что если я не приму приглашения?

— Тогда я продырявлю вам живот и спущу тело с лестницы. И сделаю это не задумываясь. Мне платят за службу, а не за праздное времяпрепровождение. Так что выбирайте, герой.

В комнате царил натуралистический кошмар. Со стен, покрытых белой штукатуркой, свисали головы убитых животных. В искусно вставленных стеклянных глазах, казалось, застыл ужас неумолимо надвигавшейся смерти. Шкуры леопарда, тигра, слона теперь были натянуты на кресла и кушетки и аккуратно прибиты к ним медными гвоздиками. Это было не что иное, как утверждение власти человеческого оружия над беззащитной дикой природой, и производило впечатление не столько внушительное, сколько грустное. Такую грусть вызывает обычно зрелище безоговорочного триумфа победителя.

Страж секретной службы открыл дверь, жестом предложил Кендрику войти, затем закрыл за ним дверь. Сам он остался в вестибюле. Когда первоначальное тягостное ощущение, вызванное созерцанием комнаты, утратило свою остроту, Эван заметил человека, сидящего за большим письменным столом спиной к нему. Выждав несколько секунд после того, как закрылась дверь, словно желая убедиться, что они остались одни, человек повернулся кругом на вращающемся кресле.

— Мы никогда не встречались, конгрессмен, — произнес Крэйтон Гринелл мягким приятным голосом, — и, хоть это может показаться неучтивым, я предпочту не называть своего имени… Садитесь, пожалуйста. Не стоит причинять себе излишних неудобств. Кстати, поэтому вам и вернули вашу одежду.

— По-видимому, она уже сослужила свою службу в месте под названием парк Бальбоа. — Кендрик уселся в кресло по другую сторону письменного стола; его сиденье было обито леопардовой шкурой.

— Да, чтобы обеспечить нам право выбора, — согласился Гринелл.

— Понимаю. — Внезапно Эван вспомнил, что уже слышал раньше этот отчетливый голос, — на магнитной ленте, переданной белокурым европейцем. Перед ним сидел не кто иной, как исчезнувший Крэйтон Гринелл, ответственный за резню на Кипре и убийство госсекретаря. — Но раз вы не хотите, чтобы я узнал ваше имя, то я могу заключить, что один из вариантов этого выбора позволит мне вернуться в Сан-Диего.

— Вполне возможно, хотя это еще под вопросом. Как видите, я с вами откровенен.

— Ваши друзья в доме Болингера тоже были со мной откровенны.

— Не сомневаюсь, как и вы с ними.

— Вы к этому причастны?

— К чему?

— К убийству старика.

— Мы к этому совершенно непричастны! Кроме того, он ведь не умер.

— Он умрет.

— Все мы умрем в один прекрасный день… Это было грандиозной глупостью, такой же, как и неслыханные манипуляции мужа этой дуры в Цюрихе. Мы можем быть кем угодно, конгрессмен, но только не глупцами. Однако мы теряем время. Ванфландеренов больше нет, и все, что их касается, похоронено вместе с ними. Бывший «доктор Лайонз» никогда больше не появится…

— Он мне нужен! — перебил Кендрик.

— Но им занялись мы, и он получил максимальное наказание, какое только может придумать суд.

— Почему я должен этому верить?

— Как вы можете в этом сомневаться? Неужели вы думаете, что вице-президент или любой из нас терпели бы такого союзника?.. Мы глубоко сожалеем о том, что случилось с мистером Уэйнграссом, но никоим образом к этому не причастны. Я повторяю, доктора и Ванфландеренов больше нет. Это закрытая книга, можете вы с этим согласиться?

— И чтобы убедить меня в этом, надо было напичкать меня наркотиками и перевезти сюда?

— Мы не могли оставлять вас в Сан-Диего в том состоянии, в каком вы были.

— А теперь в чем дело?

— Другая книга, — ответил Гринелл, подавшись вперед в своем кресле. — Мы хотим вернуть ее, а взамен вы получите свободу. Вас доставят в ваш отель в вашей собственной одежде, словно ничего не произошло. И в то же утро в Цюрихе на ваше имя будет открыта кредитная карта на сумму в пятьдесят миллионов долларов.

Эван остолбенел, но постарался ничем не выказать своего изумления.

— Другая книга?.. Я не совсем понимаю вас…

— Варак украл ее.

— Кто?

— Милош Варак!

— Европеец? — осенила его неожиданная догадка. — Так это был Милош?

— Лучший профессионал Инвер Брасса, а сейчас — лучший покойник!

— Инвер… что?

— Ваш предполагаемый покровитель, конгрессмен. Уж не думаете ли вы, что выдвинулись исключительно благодаря собственным заслугам?

— Я понимал, что кто-то меня проталкивает…

— Проталкивает? Скажите лучше — катапультирует… Эти лунатики сунулись не в свое дело! Они не понимали, что один из них — в то же время один из нас.

— А почему вы думаете, что европеец… что этот Варак мертв? — спросил Эван, только чтобы выиграть время. Ему надо было переварить открытия, которые на него обрушились.

— Из газет. Хотя они не называли его по имени, места для сомнений не оставалось. Но, прежде чем умереть, он был где-то еще с кем-то, кто работал на нас. Должен был быть, иначе он бы не добрался до аэропорта… Он украл ее.

— Другую книгу? — нерешительно переспросил Кендрик.

— Искусно зашифрованную бухгалтерскую книгу, в которой смогут разобраться лишь несколько человек. Для остальных ее содержание — бессмыслица.

— И вы думаете, что она у меня, — утвердительным тоном произнес Кендрик.

— Я думаю, что вы знаете, где она.

— Почему?

— Потому что в своем рвении Варак скорее всего ошибочно посчитал, что она должна находиться в ваших руках. Он не мог больше доверять Инвер Брассу.

— Потому что он узнал, что один из них — в то же время один из вас?

— Главным образом поэтому, — сказал Гринелл. — Разумеется, это только мое предположение. Но так мне подсказывает профессиональное чутье, а оно меня не подводило все эти годы.

— Но только не в этот раз. Я ничего не знаю об этом.

— На вашем месте я бы не лгал, конгрессмен. В любом случае это бесполезно. В наши дни существует столько способов заставить человека развязать язык и узнать, что у него на уме.

Он не может допустить, чтобы ему вводили наркотики! Под их воздействием он все откроет, подписав смертный приговор Калехле и снабдив советников всей требуемой информацией, так что они смогут вовремя скрыться каждый под собственной дымовой завесой, а в случае необходимости и вовсе исчезнуть. Умирающий Менни заслуживает лучшего! Ему, как никогда, надо было завоевать их доверие — во что бы то ни стало! Он должен быть как нельзя более убедительным, потому что эти люди, эти убийцы из привилегированных кругов ничуть не лучше террористов.

— Послушайте, — твердо выговорил Эван, откинувшись назад в кресле, скрестив ноги и устремив взгляд прямо на Гринелла. — Вы можете думать все, что угодно, черт побери, но я не хочу быть вице-президентом. Я хочу иметь кредит в пятьдесят миллионов долларов в Цюрихе. Я ясно выражаюсь?

— Совершенно ясно. И притом записано.

— Хорошо, прекрасно! Записывайте меня на магнитофон, снимайте на видео…

— Не сомневайтесь, как раз это и делается, — прервал его собеседник.

— Так мы теперь оба в одной лодке, не так ли?

— В одной лодке, конгрессмен. Итак, где же книга?

— Не имею ни малейшего представления, но если этот Варак послал ее мне, то я знаю, как вы можете ее получить… Я позвоню в свой офис в Вашингтоне и велю своему секретарю Энни О’Рейли отправить ее срочной почтой, куда вы пожелаете.

Оба участника переговоров пристально глядели друг на друга. Некоторое время ни один из них даже не шелохнулся.

— Что ж, это неплохое решение, — наконец вымолвил Гринелл.

— Если вы можете придумать лучшее, я не против.

— Тем более.

— Так я на борту?

— На борту и на пути в Цюрих, — ответил Гринелл, улыбаясь. — Осталось только уладить некоторые детали, например, Чикаго.

— Утром туда будет отправлена телеграмма. Я велю О’Рейли послать ее из моего офиса.

— А копию — нашему досточтимому вице-президенту.

— Разумеется.

Председатель совета директоров вздохнул с облегчением, не скрывая этого.

— О, насколько же мы все корыстны, — сказал он. — Вот вы, например, конгрессмен. Вы — прямо-таки клубок противоречий. Ведь на публике вы совсем иной. И тот, другой, никогда бы не принял наших условий.

— Если это нужно для вашей видеосъемки, то позвольте мне сделать заявление. В Омане я горел в огне и сделал все, чтобы потушить этот огонь, потому что они убили стольких моих друзей. Я не вижу в этом никаких противоречий.

— Так и запишем, Кендрик.

Внезапно мирное течение переговоров было нарушено без всякой видимой причины комбинацией из цветовых и звуковых сигналов. Консоль радиотелефона, стоящего на письменном столе, стала вспыхивать ярко-красным цветом, а от белых оштукатуренных стен донесся приглушенный звук сирены. Скорее всего, он исходил из пасти какого-то животного. Дверь с треском распахнулась, и на пороге возникла высокая фигура загорелого капитана, который разгневанно ворвался в комнату.

— Что вы делаете? — взревел Гринелл.

— Уберите его отсюда! — заорал яхтсмен. — Я с самого начала думал, что это ловушка, и оказался прав! Дом Болингера полон людей из Вашингтона, которые повсюду разыскивают этого типа и всех допрашивают, словно в полицейском участке.

— Что?

— С этим мы кое-как справляемся, но на нас свалилась еще одна проблема. Гроссбух! Болингеру позвонили. Он в руках у личного адвоката этой суки!

— Заткнитесь! — приказал Гринелл.

— Он говорит о десяти миллионах, которые ей якобы обещал ее Энди. Так она ему сказала. А теперь он их требует!

— Говорю вам, заткнитесь!.. Что вы имели в виду, когда сказали, что люди из Федерального бюро всех допрашивают?

— То, что сказал. Они не только допрашивают с пристрастием, у них есть ордера на обыск. И если они ничего не найдут, то уж во всяком случае не от недостатка усердия!

— В доме вице-президента? Это неслыханно!

— Они очень остроумно разыгрывают комедию. Они уверяют Болингера, что защищают его от его же собственных подчиненных. Но никто из них не смог меня убедить, — яхтсмен повернулся к Кендрику. — Этот сукин сын был подослан, чтобы поймать нас. Слово героя превыше всего!

Гринелл уставился на Кендрика.

— Нет героя, нет и его слова… Adios, конгрессмен. — Гринелл прикоснулся к кнопке на письменном столе, и дверь огромной комнаты с мертвыми животными снова отворилась. Мафиози с почтительным видом шагнул через порог, слегка покачивая автоматом. — Уведите его, — приказал прокурор. — Мексиканцы укажут вам, куда… Вы действительно одурачили меня, конгрессмен. Я запомню этот урок. Остерегайтесь убедительно философствующего перебежчика.

По мере того как они поднимались вверх по дороге, освещенной янтарным светом, шум волн, бьющихся о скалистое островное побережье, становился все громче. Наверху освещение кончилось, а между двумя последними куполообразными наземными светильниками протянулось какое-то сплошное белое заграждение. В янтарном свете ламп можно было различить две надписи на белом фоне. Левая была на испанском, правая — на английском:

За ограждением виднелся мыс, врезающийся в море, в неверном свете луны вздымались и пенились волны, шум прибоя стал оглушительным. Кендрика вели на место казни.

41

От нависших над мысом скал отрывались клубы тумана и плыли над Тихим океаном. Эван подавил в себе панический страх, вспомнив условие, заключенное им с самим собой: он не умрет без сопротивления. Его не удастся убить без борьбы, какой бы тщетной она ни казалась. Он будет сражаться до конца, используя малейшую возможность для спасения. Его окружали вьющиеся тропические растения со стволами толстыми и крепкими от влаги и непрерывно обвевающих их ветров. По обеим сторонам дороги, уставленной круглыми янтарными светильниками, в непролазной, никогда не просыхающей грязи буйствовала молодая поросль с сочной листвой. Мексиканец, направляющий мафиози к месту убийства, делал это очень неохотно. По мере того как они приближались к белой ограде, голос его звучал все глуше и глуше.

— Al freute, al freute! — нервно выкрикивал он. — Adelante!

— Перелезайте через барьер или обойдите его, конгрессмен, — промолвил человек из секретной службы холодным тоном выполняющего свои обязанности профессионала, для которого жизнь и смерть ничего не значат.

— Не могу, — ответил Кендрик. — Барьер слишком высокий, а по бокам — что-то вроде колючей проволоки.

— Где?

— Да вот, — Кендрик указал на темнеющие заросли.

— Не вижу…

«Сейчас!» — безмолвно вскрикнул кто-то внутри Эвана. Быстро обернувшись, он ринулся на охранника, обеими руками ухватил автомат и стал тянуть его к себе, выкручивая кисть мафиози и упираясь плечом в его грудь. Затем, отчаянно напрягшись, собрав все силы, он сбил охранника с ног и швырнул его в кусты, в грязь. Кендрик воткнул автомат в рыхлую влажную землю и, освободив правую руку, зачерпнул полную пригоршню грязи и залепил ее в лицо мафиози, прямо в глаза.

Мафиози выкрикивал в ярости что-то нечленораздельное, пытаясь одновременно открыть глаза, выдернуть из земли оружие и освободиться от хватки Эвана. Кендрик навалился сверху на убийцу, который метался и корчился от боли. Правой рукой он все сгребал и сгребал грязь и совал ее в рот и глаза мафиози. Внезапно его пальцы наткнулись на что-то твердое, с неровной поверхностью… камень! Он был чересчур велик, не по руке ему, но уже ничто не могло его остановить. Напрягши мышцы, Эван вытащил из грязи тяжелый зазубренный обломок скалы, поднял его и обрушил на голову своего палача. Охранник-убийца обмяк, его тело осело на мокрый низкорослый кустарник и рыхлую землю.

Эван схватил автомат и бросил взгляд в сторону мексиканца. Тот притаился в зарослях позади янтарного светильника, который вдребезги расколотил ногой, выжидая окончания схватки, чтобы увидеть, кто умрет, а кто останется в живых. Увидев победителя, он вскочил на ноги и бросился бежать по дороге.

— Стой! — закричал Кендрик, с трудом переводя дыхание и продираясь сквозь заросли. — Стой, или я убью тебя! Ты прекрасно меня понимаешь.

Мексиканец остановился и медленно обернулся к Эвану. Луч света падал на его лицо.

— Я здесь ни при чем, сеньор, — произнес он, к удивлению Эвана, на чистом английском.

— Ты хочешь сказать, что не нажимаешь на курок, а только показываешь им, где это надо делать?

— Я ни при чем, — повторил тот. — Я рыбак, но сейчас на рыбной ловле прилично не заработаешь. Я получу свои песо и уеду домой к своей семье в Эль-Дескандо.

— Ты хочешь опять увидеть свою семью?

— Si, очень хочу, — ответил мексиканец. Губы и руки его тряслись. — Если бы это случилось, я бы не вернулся назад.

— Ты хочешь сказать, что такого никогда прежде не случалось?

— Ни разу, сеньор.

— Тогда откуда ты знаешь дорогу? — закричал Кендрик, пытаясь перекрыть шум ветра и прибоя. Он попробовал восстановить дыхание, постепенно осознавая, что облеплен грязью с головы до ног и внутри у него все болит.

— Когда нас сюда привезли, нам раздали карты острова и сказали, что тех, кто не изучит их полностью за два дня, отошлют домой.

— Зачем? Для многократных казней?

— Говорю вам, нет, сеньор. Здесь пролегает водный путь, по которому перевозят наркотики, и это очень опасно. Конечно, мексиканские и американские патрульные катера быстро прибудут на вызов, но все же остров должен охраняться.

— Быстро прибудут на вызов?

— Владелец острова — могущественный человек.

— Его имя — Гринелл?

— Не знаю, сеньор. Все, что я знаю, — это сам остров.

— Ты бегло говоришь по-английски. Почему ты не говорил по-английски до этого? — Эван жестом указал на мертвого мафиози. — С ним?

— Повторяю, сеньор, я не хотел принимать в этом участия. Мне сказали, куда вас надо отвести, но когда мы подошли к этому месту, я начал понимать. Я ни при чем, сеньор. Но я оставил в Эль-Дескандо семью, а здешние хозяева — люди могущественные.

Эван в нерешительности воззрился на мексиканца. Было бы легко, так легко лишить его жизни, чтобы не рисковать. И все же была слабая надежда, что запуганный мексиканец не лжет. Кендрик понимал, что ведет переговоры, предметом которых является его собственная жизнь, но они касались также и другой жизни, и это обстоятельство значительно их облегчало.

— Ты понимаешь, — сказал он, подходя к своему собеседнику поближе и повышая голос, чтобы его хорошо было слышно, — что если ты возвратишься в дом без него, а он не появится или они найдут его тело здесь либо на скалах, выброшенное волнами, то тебя убьют. Понимаешь ли ты это?

Мексиканец дважды кивнул:

— Si.

— Но если я тебя не убью, ты получишь шанс, не так ли? — спросил Эван, поднимая оружие мафиози.

Штатный работник кивнул, прикрыв глаза.

— Поэтому в твоих же собственных интересах и в интересах твоей семьи там, в Эль-Дескандо, присоединиться ко мне. Разве не так?

— Так. — Мексиканец открыл глаза. — Присоединиться в чем?

— В том, чтобы убраться отсюда подальше. Там внизу, в доке, возле цистерны с газом стоит лодка. Она довольно велика и годится для путешествия.

— У них есть другие лодки, — прервал его проводник палача. — Они более быстроходны, чем правительственные патрульные катера. А кроме того, есть еще и вертолет с мощными поисковыми прожекторами.

— Что? Где?

— Возле побережья на другом конце острова. Там оборудована цементная посадочная площадка… Вы не пилот, сеньор?

— Хотел бы я им быть… Как тебя зовут?

— Эмилио.

— Так ты идешь со мной?

— У меня нет другого выбора. Я хочу бежать отсюда и вернуться домой, к своей семье. А затем нам придется переселиться в городок в горах. Иначе меня убьют, а они будут голодать.

— Предупреждаю тебя, если ты мне дашь повод заподозрить тебя во лжи, ты никогда не увидишь Эль-Дескандо и свою семью.

— Понимаю.

— Иди за мной… Вначале я должен обыскать моего висельника.

— Кого, сеньор?

— Моего дружелюбного убийцу. Пошли! Нам предстоит многое сделать, и у нас мало времени для этого.

— К лодкам?

— Пока нет, — сказал Кендрик, в голове которого стал созревать пока еще смутный, отрывочный план.

«Мы разрушим этот проклятый остров. Мы это сделаем не только для нас самих, но для всех. Для всех».

— Есть ли где-нибудь здесь сарай для инструментов — помещение, где держат кирки, лопаты, садовые ножницы и тому подобные вещи?

— Mantenimiento, — ответил Эмилио. — Для садовников. Нас часто посылали им в помощь.

— Сейчас мы остановимся, и ты подождешь меня здесь, — Эван неловко, с болью во всем теле приблизился к мертвому мафиози. — Иди сюда!

— Мы должны быть осторожны, сеньор!

— Знаю, часовые. Сколько их?

— Два на каждой из четырех дорог у побережья и на мысе. Десять в каждую смену. У всех с собой радиопередатчики, по которым можно поднять тревогу. Включается сирена — очень громкая сирена.

— А как долго длится смена? — спросил Кендрик, склоняясь над трупом человека из секретной службы.

— Двенадцать часов. Двенадцать часовых и четыре jardineros — садовника. Они не дежурят, а спят в бараке. Это такое длинное строение к северу от главного дома.

— А где хранятся инструменты?

— В металлическом гараже, в пятидесяти метрах к югу от generador.

— Генератора?

— Si.

— Хорошо.

Кендрик вытащил бумажник мафиози и черную пластиковую кассету, удостоверяющую личность, затем, запустив руку в пропитанные грязью карманы, извлек тысячу долларов, полученную, без сомнения, не по федеральной платежной ведомости. И под конец вынул маленький электронный «ключик», раздвигающий болты и открывающий дверь деревянного коттеджа-камеры.

— Пошли, — повторил он, с трудом поднимаясь с рыхлой влажной земли.

Они двинулись по дороге, освещенной наземными янтарными лампами.

— Uno momento, — прошептал Эмилио. — Светильники! Давайте разобьем их, сеньор. Чем темнее, тем лучше для нас.

— Хорошая мысль, — согласился Кендрик, возвращаясь вместе с мексиканцем к белому заграждению, где они принялись крушить все подряд куполообразные светильники по обеим сторонам дорожки. Наконец они вышли на главную дорогу острова, которая, если пойти по ней влево, спускалась вниз, к дому и лодкам, а вправо — поднималась вверх, к главному дому на холме. По пути к дому от нее отходила боковая дорога, ведущая к деревянному коттеджу.

— Сюда! — скомандовал Кендрик, устремляясь направо. — Лампы пока не трогай. Мы разделаемся с ними на обратном пути.

Эван вновь увидел площадку перед домиком-крепостью, на которую падал поразительно яркий сноп света, исходящий от толстых выпуклых оконных стекол. Приблизившись к двери, он нажал зеленую кнопку на электронном ключе и услышал, как разошлись задвижки в дверной раме; повернув шарообразную дверную ручку, он зашел вовнутрь.

— Заходи, — позвал он Эмилио.

Мексиканец сделал, как ему велели. Кендрик, нажав на красную кнопку, закрыл за ним дверь.

Вбежав на кухню, он принялся выдвигать один за другим ящики и ящички, выхватывая из них те предметы, которые, по его мнению, могли им пригодиться: ручной электрический фонарь, большой нож для разделки мяса и несколько ножей поменьше, огромный нож мясника, три небольших консервных банки с грудинкой, коробок охотничьих спичек — они были покрыты парафином и загорались от удара по любой твердой поверхности — и стопку аккуратно сложенных посудных полотенец. Вывалив все это на овальный дубовый стол, Эван взглянул на Эмилио, внимательно за ним наблюдавшего. Выбрав один из ножей, с ручкой подлиннее, он протянул его мексиканцу.

— Надеюсь, тебе не придется пускать его в ход, но если это все же случится, не промахнись!

— Здесь есть люди, которых я не смогу убить, не попробовав вначале с ними объясниться, потому что они такие же бедолаги, как и я, загнанные сюда безработицей. Но есть и другие, которые служат здесь давно, и с ними у меня не будет проблем.

— Черт бы тебя побрал, у тебя действительно не должно быть никаких проблем! Если кто-то из них поднимет тревогу…

— Никто из моих друзей не поднимет тревоги, сеньор, если они меня узнают. Кроме того, большинство из них сейчас в бараке. На ночные дежурства они посылают veteranos, они опасаются судов с наркотиками.

— Хорошо, если так.

— Я хочу добраться домой, поверьте.

— Возьми несколько полотенец, банку грудинки и горсть спичек. Быстрее! — Эван сгреб со стола оставшиеся предметы и рассовал их по карманам, оставив огромный нож напоследок. Зажав его в руке, он подошел к консоли внутренней связи, прикрепленной к стене, и, просунув массивное лезвие между нею и задней стенкой прибора, выдернул его из ниши. — Возьми отсюда две лампы, — сказал он мексиканцу. — Разбей их. А я возьму те, что в печи, и лампу на другой стороне комнаты.

Когда минуту спустя двое отчаянных мужчин спускались вниз по дороге, площадка перед коттеджем, ранее залитая ярким светом, утопала в жутком непроглядном мраке.

— Инструменты! Где садовый инвентарь? Веди меня туда.

— Когда будем огибать большой дом, надо быть очень осторожными. Мы выведем из строя лампы только до того места, которое я укажу. Те, что повыше, придется оставить, иначе в доме хватятся, что они не зажжены, и поднимут тревогу. Если нам повстречается патруль, позвольте мне вначале посмотреть, кто в нем.

— Пошли. Они там сейчас решают свои проблемы, но очень скоро кто-то из них удивится, почему до сих пор нет моего судебного исполнителя. Поспешим!

Они перебили все светильники до того места, где дорога поднималась вровень с площадкой перед громадным главным домом. Внезапно мексиканец схватил Кендрика за руку и потянул вбок, через заросли кустарника, окаймляющие дорогу, затем толкнул вниз, на землю, крепко сжав плечо, что означало: притаись и замри. Мимо них, в противоположном направлении, прошел часовой с ружьем через плечо.

— А теперь быстрей, сеньор! Сейчас здесь никого, кроме тех, что в задней galeria. Они там пьют вино и коптят рыбу.

«Большой патио с коптильной ямой и решеткой», — подумал Кендрик, продираясь вслед за Эмилио через зеленые заросли и жалея, что у него нет с собой мачете, чтобы рубить лианы. В то же время он испытывал чувство благодарности к неутихающему ветру и морскому прибою. Они уже огибали дом, когда в привычные шумы вторгся совершенно иной звук. Это был ровный гул огромного генератора, низкий и устрашающий. Заговоривший в Кендрике инженер попытался вычислить его мощность и количество поглощаемого им топлива, а также добавочную мощность, получаемую от фотогальванических элементов, — результаты оказались поразительными. Он устанавливал генераторы повсюду — от Бахрейна до западных пустынь Саудовской Аравии, но они были временными, рассчитанными на срок, пока не будет проведено кабельное электричество; ничего похожего на этот не было и в помине.

И снова мексиканец ухватил Эвана за плечо, на этот раз еще крепче, чем прежде. Рука его дрожала. И снова они припали к земле и притаились в зарослях за длинной стеной аккуратно подстриженного кустарника. Кендрик поднял голову и с ужасом понял, в чем дело. Там, впереди, слева за живой изгородью, окаймляющей дорогу, шагал часовой. Он явно что-то увидел или услышал. Верхняя часть его фигуры ясно вырисовывалась в янтарном свете ламп; он быстро двигался вперед, на ходу срывая с плеча оружие и беря его наперевес. Он шел прямо к ним, затем остановился на расстоянии всего лишь одного фута и сунул оружие в кусты.

— Кто здесь? — заорал часовой.

Внезапно, вскочив на ноги и стремительно бросившись вперед, как разъяренная дикая кошка, Эмилио схватил ружье и рванул на себя часового через изгородь. Послышался короткий вскрик, который тотчас же оборвался; часовой лежал на траве в луже крови с перерезанным горлом. Эмилио стоял над ним с ножом, зажатым в правой руке.

— Боже мой! — прошептал Эван, когда они вместе с мексиканцем оттянули тело подальше в кусты.

— С этим perro у меня не было никаких проблем, — сказал Эмилио. — Этот пес разбил голову мальчишке, молодому садовнику, за то, что тот не захотел его ублаготворить. Вы понимаете, о чем я говорю, сеньор?

— Понимаю, как и то, что ты только что спас свою и мою жизни… Подожди минутку! Оружие, кепка, мы можем сэкономить время! Здесь носят не форму, а обыкновенную рабочую одежду. Надень на голову кепку и повесь на плечо ружье, затем выходи на дорогу, а я буду держаться к тебе поближе, насколько смогу. Если и мне можно будет выйти на дорогу, дай мне знать.

— Хорошо, — сказал мексиканец, нахлобучивая на голову кепку и забросив на плечо ремень оружия. — Если меня остановят, я скажу, что этот perro заставил меня подежурить вместо него часик-другой. Они посмеются, но никто не усомнится… Я пошел. Держитесь поближе ко мне и, когда я вас окликну, пробирайтесь через кусты и становитесь рядом со мной. Не впереди, не сзади, а рядом. Вы говорите по-испански?

— Не настолько хорошо, чтобы разговаривать с кем угодно.

— Тогда молчите.

Пробившись через живую изгородь, Эмилио с ружьем через плечо зашагал по дороге. Кендрик продирался во тьме через заросли, изо всех сил пытаясь не отставать. То и дело ему приходилось шепотом умолять мексиканца идти помедленнее. Очутившись в вовсе уж непроглядной чащобе, он вытащил из-за пояса самый большой нож и принялся рубить им переплетенные стволы лиан. И тут он услыхал приглушенный голос Эмилио.

— Silencio!..

Затем раздалась другая команда:

— Сюда, сеньор! Выходите и становитесь рядом со мной. Быстрее!

Кендрик так и сделал. Он выбрался из кустов и присоединился к мексиканцу, который внезапно явно нарочно ускорил шаг, когда они стали спускаться по склону холма.

— Зачем идти так быстро? Какой в этом смысл? — спросил Эван, едва переводя дыхание. — Что подумают, если нас увидят? Что мы бегаем на дежурстве?

— Сейчас мы подошли к задней стене главного дома, — ответил Эмилио, бросаясь вперед. — В это время здесь никого нет, кроме двух часовых, которые встречаются в каменной galeria, а затем опять расходятся. Один поднимается на гору, а другой спускается вниз, на берег. На это у них уходит немало времени, и они только что разошлись. Мы можем пробежать по galería, затем вверх по дороге, а дальше через рощу к mantenimiento — к инструментам.

Они добрались до осевшего вымощенного кирпичом внутреннего двора, того самого патио, который Кендрик успел внимательно рассмотреть с балкончика комнаты для гостей. Он вспомнил двух часовых, идущих навстречу друг другу.

С этой минуты распоряжения стал отдавать мексиканец. Он ухватил Эвана за руку и, кивком головы указав ему налево, бросился бежать. Они бегом спустились во дворик, который оказался гораздо большим, чем предполагал Эван, — его длина равнялась примерно длине самого дома; в центре размещалась выложенная кирпичом коптильная яма, покрытая сверху деревянной решеткой, а вокруг были расставлены столики и стулья из нержавеющей стали. Они пробежали вдоль стены дома под балконами, затем короткими перебежками через двор, затем вверх по южной дороге, освещенной янтарными лампами, и, наконец, очутились на ровном, поросшем высокой травой пространстве. Это была вершина холма, откуда открывался вид на океан. Внизу, на расстоянии примерно в шестьсот футов, протянулись два песчаных пляжа, разделенные скалистой грядой. Янтарные светильники остались позади. Впереди не было ничего, кроме узкой грязной дороги, спускающейся с холма.

Эта точка обозрения имела то большое преимущество, что с высоты в неверном свете луны можно было разглядеть остальную часть острова. Строго направо, не далее, чем в трехстах ярдах, в свете прожекторов возвышалась громада генератора. Позади огороженного пространства виднелись неясные очертания длинного низкого строения, вероятно, того, которое Эмилио называл «бараками». А далеко внизу, как раз над песчаным пляжем, расположенным справа, белела бетонная посадочная площадка, на которой покоился большой военный вертолет — он был перекрашен в гражданские цвета, и на нем красовались мексиканские опознавательные знаки, но, без сомнения, это был американский военный вертолет.

— Пошли! — прошептал Эмилио. — И не говорите ни слова, потому что на этой стороне острова все слышно.

Мексиканец стал спускаться по темной, неосвещенной дороге. Это была лесная аллея, по которой ходили только днем. Размышляя над словами Эмилио, Кендрик понял, в чем дело. Шум ветра и прибоя сюда не доносился, вокруг царила тишина. Их голоса можно было бы ясно услышать на расстоянии в несколько акров.

Металлический «гараж», на который сослался Эмилио, действительно соответствовал такому названию, но это был самый большой из всех гаражей, которые Эван когда-либо видел, за исключением разве что тех, вычищенных до блеска, обитых войлоком сооружений непомерных размеров, в которых держали свои лимузины члены арабской королевской семьи. Этот, напротив, представлял собой безобразное нагромождение рифленого алюминия, где хранились несколько тракторов, различные приспособления для работы на газонах, пилы, машины для стрижки газонов, — все это для них не годилось, так как производило слишком много шума. Однако на стене и на полу они обнаружили более подходящие предметы. Здесь был целый ряд баллончиков с бензином, а повыше, на крюках и гвоздях, висели топоры и топорики, косы, проволочные кусачки с длинными рукоятками, мачете и складные садовые ножницы с резиновыми ручками — все то, что требовалось для отражения опасного наступления тропической растительности.

Решение пришло сразу, без размышлений и было очень простым. Нож для разделки мясных туш уступил место топорику и мачете — для него и Эмилио. Вдобавок они прихватили кусачки, бензиновый баллончик и садовые ножницы с длинной рукояткой. Все остальное, взятое из коттеджа, оставалось у них в карманах.

— Вертолет, — сказал Кендрик.

— Здесь есть тропинка, соединяющая северную и южную дороги, это пониже generador. Быстрее! Часовые сейчас уже на побережье и скоро пойдут обратно.

Они выбежали из гаража с инструментами, наскоро подвешенными к поясу, переброшенными через плечо и зажатыми в руках, и снова очутились на аллее. Эмилио бежал впереди. Они промчались через полосу высокой травы, окаймляющей вершину холма, и стали пробираться по узкой тропе, пересекающей его склон.

— Cigarillo! — прошептал мексиканец, оттаскивая Эвана назад, в тростниковые заросли.

На вершину холма устало взбирался часовой. Прыгающий огонек его сигареты проплыл футах в восьми от них, если не меньше.

— Пошли, — тихо скомандовал Эмилио, когда часовой достиг вершины.

Пригибаясь, они перебежали на северную дорогу; второй часовой не появлялся, поэтому они перешли на ходьбу и стали спускаться к бетонной посадочной площадке.

Огромная военная воздушная машина застыла подобно безмолвному чудищу, готовому ринуться в погоню за врагом, лишь только узрит его во мраке ночи. Тяжелые цепи, свисавшие с нее, были связаны в петли, наброшены на специальные выступы на площадке и накрепко зацементированы; никакие штормы не могли бы сорвать ее с места. Кендрик приблизился к машине, а Эмилио остался в траве у обочины следить, когда появится часовой, чтобы предупредить американца. Эван рассматривал вертолет с единственной мыслью: обезвредить его, и сделать это как можно тише, чтобы ни один громкий звук не нарушил тишину. Он не мог воспользоваться и фонарем; в темноте луч света сразу привлек бы внимание… Кабели. На крыше, под лопастями несущего винта и в хвостовой части. Ухватившись сперва за дверную ручку, а затем за оконную раму, он втиснулся в переднюю часть кабины для экипажа. Кусачки с длинными ручками торчали из карманов его брюк. Через несколько секунд он перелез через изогнутое переднее ветровое стекло на крышу фюзеляжа; осторожно, наощупь пробрался на четвереньках к основанию винта. Затем вытащил кусачки, встал на ноги и в течение нескольких минут отсоединил все кабели, которые смог разглядеть в темноте.

Раздался пронзительный, короткий посвист — сигнал Эмилио. На гребне холма появился часовой. До того, как он достигнет стоянки вертолета, оставались считанные минуты. Инженер Кендрик не был удовлетворен. Обезвредил ли он воздушное чудовище окончательно или только ранил его? Необходимо пробраться в хвостовую часть: там должно находиться дублирующее устройство. В этот технический век каждая машина, которая поднимается в воздух, имеет дублирующее устройство, и притом не одно — на случай аварии во время полета. Эван постарался быстрее перелезть через фюзеляж, но так, чтобы не утратить равновесие, не поскользнуться и не свалиться на белую бетонированную поверхность с высоты в двадцать футов. Добравшись до хвостовой части, он не смог ничего увидеть: все было заключено в металл… нет, не все! Широко расставив ноги и упираясь руками в возвышающийся над его головой хвост, он наклонился вперед, увидел два толстых, словно канаты, кабеля, отходившие от правого элерона, и яростно принялся за работу. Струйки пота стекали с его лица на сверкающую металлическую обшивку. Он ощущал, что кусачки делают свое дело, когда выскакивала очередная кабельная стренга. Внезапно в ночной тиши раздался громкий лязг, слишком громкий — устрашающий — треск. От правого элерона отвалилась целая секция, встав при этом в вертикальное положение. Он добился своего: дублирующее устройство было обезврежено.

Топот бегущих ног! Крики снизу: «Que cosa? Quedese!» У хвостовой части, внизу, на бетонной площадке стоял часовой. В правой руке он держал винтовку, нацеленную на Эвана, а левой тянулся к подвешенному на поясе радио, чтобы подать сигнал тревоги.

42

Этого нельзя допустить! Внезапно, словно потеряв над собой контроль и утратив всякое равновесие, Кендрик поднял руки и соскользнул с фюзеляжа, угодив кусачками прямо по пальцам часового. Тот закричал от боли, винтовка упала на землю. Тут же рядом с часовым оказался Эмилио, обрушив рукоятку топорика на его голову. Крик оборвался.

— Вы можете двигаться? — шепотом спросил Эвана мексиканец. — Нам нельзя здесь задерживаться! Быстрее! Сейчас прибежит другой часовой.

Лежа на бетонной площадке и скорчившись от боли, Эван кивнул головой и попытался встать на ноги. Наконец ему это удалось. Он поднял ружье и кусачки.

— Убери его отсюда, — сказал он и сразу же понял, что не было никакой необходимости отдавать распоряжение: Эмилио уже оттаскивал часового, который был без сознания, подальше от стоянки, в высокую траву. Прихрамывая, Кендрик последовал за ним. Его левая лодыжка и правое колено разрывались от боли.

— Я ошибся, — все еще шепотом вымолвил мексиканец, качая головой. — Теперь у нас только один шанс… Я видел, как вы шли. Мы ни за что не сможем добраться до доков и лодок раньше, чем другой часовой не поймет, что остался без companiero. — Эмилио указал на своего бесчувственного соотечественника. — В темноте я могу сойти за него и подойти поближе, прежде чем тот меня узнает.

— Он вначале тебя окликнет и спросит, в чем дело. Что ты скажешь?

— Скажу, что шагнул в траву по нужде и в спешке напоролся на большой острый камень. Я буду прихрамывать, как вы, и предложу ему взглянуть, как я сильно поранился.

— Ты сможешь с этим справиться?

— Молитесь Пресвятой Деве, чтобы смог. Иначе мы оба умрем. — Мексиканец поднялся и, перебросив ружье через плечо, взял его на ремень. — У меня к вам одна просьба, — прибавил он. — Этот guards — неплохой человек, и у него есть семья в Эль-Суазале, а в тех местах совсем нет работы. Свяжите ему руки и ноги и заткните рот его же собственной одеждой. Я не могу его убить.

— А ты знаешь, кто другой часовой? — спросил Эван.

— Нет.

— Предположим, что ты и его не сможешь убить?

— Ну так что же? Я крепкий рыбак из Эль-Дескандо, меня там часто нанимали на рыболовецкие суда. Я сам свяжу его или приведу сюда еще одного companiero для нас.

Но этой второй возможности не дано было осуществиться. Не успел Эмилио, прихрамывая, добраться до обочины грунтовой дороги, возле которой была расположена стоянка вертолета, как с южной стороны показался часовой. Он бегом спускался вниз. Когда они приблизились друг к другу, последовал короткий обмен репликами на испанском, и вслед за этим внезапно раздался мужской вопль. Он принадлежал явно не рыбаку из Эль-Дескандо. Вопль оборвался, и все стихло. Через несколько минут возвратился Эмилио.

— Не companiero, — сказал Кендрик, не задавая никаких вопросов.

— Этот поганый rata показал бы под присягой, что его родная мать — шлюха, если бы только policia как следует ему заплатила.

— Показал бы — в прошедшем времени?

— No comprendre.

— Он мертв?

— Мертв, сеньор. Лежит в траве. А у нас осталось менее получаса до того, как начнет светать.

— Тогда пойдем… твой друг связан.

— К доку? К лодкам?

— Пока нет, amigo. Нам еще предстоит кое-что совершить прежде, чем туда отправиться.

— Говорю вам, скоро будет светло!

— Если я все сделаю правильно, здесь станет очень светло, причем гораздо раньше, чем ты думаешь. Подними кусачки и возьми у меня баллончик с бензином. С меня хватит и того, что на мне.

Вслед за мексиканцем Эван взбирался вверх по узкой грунтовой дороге. Каждый шаг требовал от него мучительных усилий. Наконец они оказались перед громадным, огороженным со всех сторон генератором. Непрерывный низкий гул больно отдавался в ушах. Повсюду были развешаны надписи. «Peligro!» — «Опасно!», а на единственных воротах, через которые можно было попасть внутрь, висели два огромных плоских замка, отпиравшиеся, по-видимому, двумя ключами одновременно. В тусклом свете прожекторов Кендрик обошел, прихрамывая, всю ограду и, вручив Эмилио кусачки, отдал распоряжение:

— Начинай отсюда. Надеюсь, ты окажешься таким крепким, как говоришь. Это очень прочная ограда. Вырежь в ней отверстие в три фута. Этого будет достаточно.

— А вы, сеньор?

— Мне надо вначале осмотреться.

Он их нашел! Три железных диска, вделанные в цемент три огромных цистерны с топливом, и вдобавок где-то еще есть банк фотогальванических элементов, который, однако, больше его не интересует. Для того чтобы открыть такой диск, требовался специальный квадратный гаечный ключ. Верхние засовы были такой длины, что на каждый засов понадобилось бы по двое сильных мужчин. Но существовал и другой способ, он узнал о нем, когда работал с цистернами в пустынях Саудовской Аравии. Способ этот употреблялся только в случае крайней необходимости, если в караване грузовиков с топливом не обнаруживалось необходимого набора инструментов. Такое в пустынях было не в диковинку. Крышку каждого диска пересекало четырнадцать бороздок, которые не слишком отличались от смотровых отверстий, известных во многих американских городах, разве размеры их были поменьше. Медленно постукивая молотком против часовой стрелки, можно было ослабить резьбу настолько, чтобы пальцами коснуться болтов и отвинтить их.

Кендрик вернулся к Эмилио и генератору, от которого он уже начинал глохнуть. Мексиканец успел вырезать в ограде две параллельные вертикальные линии и приступил к нижней горизонтальной.

— Пойдем со мной, — прокричал Эван в ухо Эмилио. — Твой топорик с тобой?

— Si.

— И мой тоже.

Кендрик подвел мексиканца к первому железному диску и пояснил ему, как использовать посудные полотенца из электронного коттеджа для того, чтобы заглушить звуки от ударов рукояткой топора.

— Медленно, — выкрикнул он. — Иначе можно высечь искру, и все вокруг задымится, comprendre?

— No.

— Может, это и к лучшему. Полегче, говорю тебе. Не так сильно!.. Пошло!

— Теперь сильнее?

— Боже, ни в коем случае. Легче, amigo. Представь, что тебе надо расколоть бриллиант.

— Никогда не имел такого удовольствия.

— Может, еще будешь иметь, если только мы выберемся отсюда… Все! Готово! Теперь отвинти его до конца и так и оставь. Дай сюда твои полотенца.

— Для чего, сеньор?

— Я тебе объясню, когда смогу пролезть в ту дверцу, которую ты вырезаешь.

— На это потребуется время.

— У тебя есть еще около двух минут, amigo!

— Madré de Dios!

— Куда ты положил бензин? — Кендрик подошел поближе, чтобы его можно было слышать.

— Туда! — ответил мексиканец, указывая на место слева от «двери», которую он вырезал.

Эван принялся связывать полотенца. Завязав очередной узел, он с силой дергал за конец полотенца, чтобы убедиться, что связано крепко. Ощущая, что каждое резкое движение отдается болью во всем теле, он отвинтил канистру и смочил в бензине связку полотенец, тщательно выжимая каждое. Через несколько минут он держал в руках десятифутовый фитиль. С ноющим коленом и быстро распухающей лодыжкой он ползком вернулся назад, к цистерне с топливом, волоча за собой полотенца. Напрягшись изо всех сил, он приподнял железную крышку, засунул под нее конец фитиля длиной в три фута, а затем слегка сдвинул тяжелый диск, чтобы поток свежего воздуха мог свободно проходить в цистерну. Отступив назад, он стал по очереди прижимать каждое полотенце к земле, вываливая его в пыли, чтобы пламя не охватило мгновенно весь факел, а разгоралось медленно и постепенно.

Покончив с последним полотенцем, он встал, удивляясь про себя, что еще может стоять, и заковылял обратно к Эмилио. Мексиканец как раз подтаскивал к себе вырезанную им секцию тяжелой ограды, освобождая доступ к массивной блестящей машине, превращающей механическую энергию в электрическую.

— Этого достаточно, — сказал Кендрик, наклоняясь поближе к уху Эмилио. — А теперь слушай меня внимательно и, если чего-нибудь не поймешь, сразу же меня останови. Итак, с этого момента время у нас строго расписано — как только мы что-нибудь сделаем, сразу же приступим к другому. Comprendre?

— Si. Мы переходим на другое место.

— Что-то вроде этого. — Эван порылся в карманах своего измятого, перепачканного грязью пиджака и извлек оттуда фонарик. — Возьми, — продолжил он и указал головой на отверстие в ограде. — Я сейчас войду туда, и черт бы меня побрал, если я знаю, что буду делать. Эти штуковины сильно изменились с тех пор, как я их устанавливал, но если все пойдет как надо, я выведу их из строя. При этом может быть очень много шума и вспышек…

— Como?

— Вспышки похожи на молнии, а шум… ну, как очень громкие радиопомехи, понимаешь?

— Этого достаточно.

— Нет, недостаточно. Не подходи близко к изгороди и ни в коем случае не прикасайся к ней. При первом же треске отвернись и закрой глаза… Скорее всего сразу же погаснет все освещение, и тогда ты включишь фонарик и направишь его на отверстие в ограде. Договорились?

— Договорились.

— Как только я оттуда выберусь, переведи луч фонаря вот сюда. — Кендрик указал на последнее полотенце из связки, валяющееся на земле. — Не снимай ружье с плеча, а второе отдашь мне. И, кстати, у тебя есть кепка, которую ты снял с первого часового? Если есть, дай ее мне сейчас.

— Si. Вот она. — Эмилио вынул кепку из кармана и передал Эвану, который тут же нахлобучил ее на голову.

— Когда я выберусь из ограды, то чиркну спичкой и подожгу полотенца. И как только я это сделаю, мы немедленно должны убраться отсюда на ту сторону дороги, comprendre?

— Понимаю, сеньор. В траву по ту сторону дороги. Мы там укроемся.

— Да, мы там укроемся; мы будем пробираться в траве вверх по холму, а когда начнется всеобщая суматоха, мы к ним присоединимся!

— Como?

— Как внештатные сотрудники, — отшутился Кендрик, проверяя карманы своего пиджака и вытаскивая оттуда две консервные банки. Он переложил их в карманы брюк, а затем сорвал с плеч пиджак, а с шеи — галстук. — В темноте нас от них не отличишь, но мы будем пробираться на вершину холма, а затем — вниз, к докам. С ружьями и кольтом сорок пятого калибра.

— Я понял.

— Тогда приступаем, — объявил Эван и, неловко нагнувшись, поднял садовые ножницы с резиновыми ручками.

Он пролез в дыру, проделанную Эмилио, и встал на ноги, внимательно рассматривая гудящую смертельно опасную машину. Некоторые вещи не изменились, они никогда не меняются. Слева вверху, запертый в пятнадцатифутовый столб, покрытый смолой, находился главный трансформатор, от которого отходили в разных направлениях шунтированные провода, несущие главную электрическую нагрузку. Кабели были заключены в резиновую изоляционную трубку не менее двух дюймов в диаметре, чтобы предотвратить проникновение влаги — дождя и сырости, которые могли бы вызвать короткое замыкание. Напротив, на земле, на расстоянии десяти футов, на двух черных приземистых главных динамо бешено вращались зарешеченные пластинчатые аноды, приводимые в движение маховым колесом, помещенным на верху всей этой системы. Защищенные густой проволочной решеткой и охлаждаемые воздухом, имеющим к ним свободный доступ, они превращали один вид энергии в другой. В дальнейшем он их изучит, но не сейчас.

«А теперь за дело», — подумал он, направляясь влево и раздвигая складные садовые ножницы на полную длину. Дотянувшись в свете прожекторов до верхнего шунтированного кабеля, он захватил его челюстями с пилообразными зубьями и стал яростно орудовать ими подобно тому, как он орудовал кусачками в хвостовой части вертолета, пока профессиональный инстинкт не подсказал ему, что он добрался до первого слоя медной проволочной обмотки. Он осторожно прислонил металлический шест к изгороди и повернулся к первому из двух главных динамо.

Если бы вопрос был только в том, чтобы отключить электросистему острова, он бы просто продолжал надрезать изоляционную трубку, ухватившись за резиновые ручки ножниц, а затем, достигнув кабеля, воткнул бы металлические ножницы в металлическую ограду. Тогда произошло бы короткое замыкание и все электричество погасло бы. Однако ему предстояло совершить нечто большее; он понимал, что может случиться так, что ни ему, ни Эмилио не суждено будет остаться в живых, а поврежденный трансформатор смогут починить в считанные минуты. И поэтому ему следовало не просто повредить трансформатор, а вывести из строя всю систему. Он не мог знать, что сейчас происходит в Сан-Диего, он только мог дать Пэйтону возможность выиграть время, сделав весь механизм настолько непригодным, чтобы потребовался не просто ремонт, а замена. И тогда счет пойдет уже не на минуты, а на дни. Эту штаб-квартиру правительства внутри правительства надо было обезвредить, изолировать, лишить средств сообщения и возможностей к бегству. Трансформатор был его страховкой на случай крайне нежелательного варианта развития событий, но ему следовало учитывать возможность такого варианта и быть к нему готовым. Время теперь решало все!

Он приблизился к динамо и осторожно заглянул вовнутрь громадного, огражденного проволокой махового колеса. Густое проволочное заграждение служило препятствием для проникновения в гудящее нутро машины предметов различной величины и формы. Верхнюю и нижнюю сетку и заграждения разделяло расстояние величиной не более полудюйма. Именно такое пространство он и надеялся обнаружить — это давало ему возможность применить мачете. Секции всех генераторов, нуждающихся в притоке воздуха, имели вертикальные и горизонтальные отверстия крайне малых размеров; это было как раз то, что ему нужно. Через них он совершит задуманное или погибнет: малейший промах означал немедленную смерть на электрическом стуле; но если даже он не погибнет от высокого напряжения, то может ослепнуть от вспышек электричества, если не успеет вовремя отвернуться и крепко зажмурить глаза. Но если он сумеет все сделать как надо, то островной генератор надолго выйдет из строя.

Он вытащил из-за пояса мачете, чувствуя, как пот катится по его лицу, несмотря на ветер, вздымаемый маховым колесом, и осторожно приблизил клинок к щели между решетками… И тут же отдернул мачете назад: его руки дрожали, а этого нельзя было допустить ни в коем случае! Овладев собой, он повторил попытку, вложив лезвие на дюйм, два, три… наконец он сунул тяжелый клинок вовнутрь, резко отдернув руки прежде, чем произошел контакт, и тут же отпрянул назад, закрыв лицо руками.

От оглушительного взрыва чуть не лопнули его барабанные перепонки, и, несмотря на плотно закрытые глаза, он ощущал, что тьма наполнена белыми молниями. Маховое колесо не остановилось! Оно пережевывало примитивный металл мачете, извергая из себя электрические заряды, которые с бешеным шипением и треском падали внутрь ограды.

Прикрыв глаза рукой, Кендрик шаг за шагом осторожно продвигался к садовым ножницам, челюсти которых впились в изоляционную трубку трансформатора. Ухватившись за резиновые ручки, он в отчаянии принялся крутить трубку так и этак, пока сильный толчок не сбил его с ног. Он добрался до самого кабеля, и складные металлические ножницы упали на металлическую ограду. Весь генераторный комплекс обезумел, словно его электрические обитатели пришли в ярость от вторжения человека в его высшее устройство. Все освещение сразу погасло, но внутри огражденного, смертельно опасного пространства продолжали неистово метаться ослепительные зигзаги электрических молний. Пора было уходить!

Ползком, на животе, изо всех сил помогая себе руками и ногами, словно бегущий паук, он добрался до отверстия в изгороди, на которое ему указывал луч фонаря. Когда он поднялся на ноги, Эмилио сунул ему в руки ружье.

— Спички! — вскричал Эван, будучи не в состоянии достать свои собственные. Мексиканец отдал ему свою пригоршню и направил луч фонаря на крайнее полотенце. Кендрик подбежал, прихрамывая, к фитилю и, припав к земле, чиркнул полудюжиной спичек о камень. Пламя вспыхнуло не сразу, а начало свой смертельный путь медленно, как бы нехотя, слабым проблеском среди грязи.

— Скорее, — крикнул Эмилио, помогая Эвану встать на ноги и уводя его, но не обратно на грунтовую дорогу, а вниз, в высокую траву. — Многие уже повыскакивали из дома и скоро будут здесь! Pronto, сеньор!

Они нырнули в траву, в то время как толпа перепуганных, в большинстве своем вооруженных людей, крича друг на друга и прикрывая глаза руками, бежала по направлению к генератору, содрогаясь от оглушительных взрывов и ослепительных вспышек. Во время этого хаоса Кендрик и мексиканец пробирались в траве пониже охваченной ужасом толпы. Они уже поравнялись с дорогой, когда из длинного приземистого здания, из бараков, выплеснулся другой поток ошеломленных людей. Большинство из них было полуодето, многие только в подштанниках, а некоторые — и таких оказалось немало — выказывали всем своим видом явные признаки употребления чрезмерных доз алкоголя.

— Послушай, — прошептал Эван в ухо Эмилио. — Сейчас мы с ружьями выберемся на дорогу… выкрикивай что-нибудь по-испански, словно мы следуем чьим-то приказаниям. Давай!

— Fraenos agua! — взревел мексиканец, когда они оба выскочили из травы и присоединились к потрясенной вопящей толпе. — Agua!.. Fraenos agua!

Они пробились через массу возбужденных тел только для того, чтобы наткнуться на встречный поток из главного дома. Половина его обитателей с опаской двинулась по дороге, ведущей к умирающей, дымящейся, издающей шипение и треск машине, которая была главным источником энергии острова. Страшная темнота расстилалась вокруг. Безумные голоса, что-то выкрикивающие в смутном, неверном свете луны, только усиливали жуткое впечатление.

— Дорога! — крикнул Кендрик. — Нам надо попасть на главную дорогу, ведущую вниз, в док. Ради Бога, скорее! Каждую минуту может взорваться цистерна, и тогда вся эта толпа устремится к лодкам!

— Но тогда мы должны будем пройти через galería.

— Боже, ведь они будут торчать в каждом окне, на каждом балконе!

— Другого пути нет.

— Ну что ж, пошли!

Грунтовая дорога окончилась, сменившись узкой тропой, которая еще несколько минут назад была окаймлена двумя параллельными рядами янтарных куполообразных светильников. Они бегом спустились в осевший кирпичный дворик. Кендрика шатало от боли, и он с трудом удерживался на ногах. Они уже пересекали двор, направляясь к ступенькам, ведущим на главную дорогу, когда мощный луч прожектора выхватил их из темноты.

— Стоп! — раздался громовой голос. — Где это вы… Боже мой, это же вы!

Эван поднял глаза. Прямо над ним, на том самом балкончике, на котором он сам стоял не более часа тому назад, возвышалась огромная фигура яхтсмена. В руке у него было ружье, оно было поднято и нацелено на Эвана. Кендрик выстрелил одновременно с яхтсменом. Он почувствовал, как пуля обожгла его плечо, и свалился с ног, но продолжал стрелять, пока гигант не схватился за живот и не завопил во всю мощь своих легких.

— Это он! Это Кендрик! Остановите сукиного сына, остановите его! Он бежит к лодкам!

Кендрик прицелился получше и выстрелил в последний раз. Верзила схватился за горло и свалился через перила в кирпичный дворик. Глаза Эвана закрылись, сознание затуманилось.

— Нет, сеньор! Вы должны бежать! Вставайте! — Кендрик почувствовал, как кто-то тянет его за руку и больно бьет по щекам. — Вы пойдете со мной, иначе вы умрете. А с вами я не умру! Я оставил своих любимых людей в Эль-Дескандо.

— Что? — закричал Кендрик, лишь только туман стал рассеиваться.

Плечо его горело огнем, рубашка намокла от крови, но он поднялся и заковылял к ступенькам. Откуда-то из отдаленных уголков его памяти всплыло воспоминание о кольте, который он забрал у мафиози. Он вытащил его из заднего кармана брюк, порвав при этом ткань, потому что карман оказался слишком тесным для такого большого оружия.

— Я с тобой! — крикнул он Эмилио.

— Я знаю, — ответил мексиканец, замедляя шаг и озираясь вокруг. — Не иначе как Бог помог вам собраться с силами, сеньор… Вы ранены, а вокруг непроглядный мрак, дороги не видать. Мне придется включить фонарь.

Внезапно земля содрогнулась, словно от столкновения с огромным метеоритом. В большом доме на холме посыпались стекла, а в ночное небо взвился огненный столб. Цистерна с топливом для генератора взорвалась как раз в тот момент, когда беглецы вступили на дорогу. Кендрик шел пошатываясь, отчаянно пытаясь сосредоточиться на прыгающем впереди пятне от фонаря. Его колено и лодыжка разрывались от жгучей боли.

Выстрелы. Автоматная очередь! Пули засвистели вокруг них, вздымая столбики земли у их ног. Эмилио выключил фонарь и схватил Эвана за руку.

— Уже недалеко. Я знаю дорогу, и я вас не оставлю.

— Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, ты получишь самое большое рыбацкое судно во всем Эль-Дескандо!

— Нет, сеньор, я уведу свою семью в горы. Эти люди придут за мной, за моими ninos.

— А как насчет ранчо?

Неожиданно из-за быстро плывущих по небу облаков выглянула луна, осветив пристань, которая оказалась всего лишь в двухстах футах от них.

— Свершилось! — воскликнул Кендрик, выбегая на пристань.

— Сеньор? — выкрикнул мексиканец, потрясенный неожиданным оглушительным взрывом, клубами дыма и столбами пламени, вздымавшимися за домом на холме. — Этот остров уйдет на дно морское! Что происходит?

— Взорвалась вторая цистерна! Я не мог предсказать этого наверняка, я только надеялся!

Один-единственный выстрел. Из дока. Эмилио был ранен! Он согнулся вдвое, схватившись за бедро, на его брюках выступила кровь. Футах в пятидесяти от них из тени выступил человек с ружьем. Он поднес ко рту переговорное устройство. Эван пригнулся, чувствуя, как все его тело превратилось в сплошную рану, и поднял согнутую левую руку, чтобы положить на нее правую с кольтом. Он выстрелил дважды, и один или оба его выстрела достигли цели. Часовой пошатнулся, роняя винтовку и радио, упал на толстую деревянную обшивку, устилавшую пристань, и затих.

— Пойдем, amigo! — крикнул Кендрик, хватая Эмилио за плечо.

— Я не могу двинуться с места! Нога не слушается меня!

— Ну, я не собираюсь умирать вместе с тобой, ублюдок ты этакий! Меня тоже ожидают дорогие мне люди. Перестань валять дурака или сам плыви в Эль-Дескандо к своим ninos!

— Como? — в ярости вскричал мексиканец, изо всех сил пытаясь встать на ноги.

— Вот так-то лучше, разозлись как следует! Нам обоим есть отчего разозлиться. — Он обнял Эмилио за талию, подставил ему свое раненое плечо, и таким образом, еле передвигая ноги, оба они спустились в док, где царила непроглядная темень.

— Большая яхта справа! — вскричал Эван, радуясь тому, что луна спряталась за тучи. — Ты разбираешься в лодках, amigo?

— Я же рыбак!

— И как тебе эта? — спросил Кендрик, поворачивая Эмилио лицом к палубе и укладывая свой пистолет на планшир.

— На таких ловят не рыбу, a turistas.

— Да, это меняет дело…

— Мне приходилось управлять всякими лодками. Я могу попробовать… Но другие лодки, сеньор! Они нагонят нас, ведь они гораздо быстрее, чем эта красавица.

— А может какая-нибудь из них доплыть до материка?

— Они не могут преодолеть больших волн и сжигают слишком много топлива. Километров тридцать, сорок — и они вынуждены возвращаться. А эта как раз для нас.

— Дай мне твое sterno, — приказал Кендрик, услышав выкрики, доносившиеся с главной дороги. Мексиканец выхватил банку из своего правого кармана, в то время как Эван достал две своих и открыл их изогнутым ножом. — Открой свою, если можешь!

— Уже открыл. Вот она, сеньор. Я иду на мостик.

— А ты в состоянии это сделать?

— Придется… Эль-Дескандо.

— О Боже! А ключ! От машинного отделения!

— В таких частных доках обычно оставляют ключ на борту на случай шторма или сильного ветра, когда бывает необходимо отвести судно в другое укрытие…

— А если его там нет?

— Рыбакам часто приходится выходить в море с пьяными капитанами. Поэтому существуют специальные панели, которые можно открыть, и провода… Найдите концы, сеньор.

— Два ранчо, — бросил Эван вслед Эмилио, ковылявшему к трапу.

Кендрик повернулся, выхватил свой кольт из планшира и стал пальцами выковыривать твердое горючее из банки. Затем он обежал док, пригоршнями швыряя горючее на парусиновую обшивку каждого из огромных быстроходных катеров и напоследок запуская в каждый из них по опорожненной банке. Дойдя до последнего катера, он порылся в карманах и вытащил оттуда горсть охотничьих спичек. Скорчившись от боли, Эван принялся яростно чиркать ими о деревянные части дока, а затем бросать в размазанные по парусине комья горючего, пока пламя не охватило всю обшивку. По корпусу каждого из катеров он выпалил автоматной очередью, целясь поближе к ватерлинии. Мощное оружие пробило большие отверстия в легком металлическом сплаве, позволявшем этим судам развивать исключительно высокую скорость.

Эмилио сделал это! В тишине дока, над водной гладью разнесся рокот мотора… Крики! По крутой дороге с вершины холма от большого дома бегом спускались люди. Огненные вспышки за холмом слились в одно большое зарево.

— Сеньор! Быстро!.. Концы!

Канаты на пилонах! Кендрик подбежал к толстому столбу справа и стал сражаться с узлом; наконец он развязал его, и освобожденный канат соскользнул в воду. Шатаясь и с трудом удерживаясь на ногах, Эван подошел ко второму пилону и принялся с панической поспешностью дергать второй узел, пока не развязал и его.

— Остановите их! Убейте их! — раздался взбешенный голос Крэйтона Гринелла, главы правительства внутри правительства.

Люди, столпившиеся у входа в док, открыли огонь, пули засвистели вокруг. Эван выскочил на пирс, а затем на корму яхты. Эмилио повернул руль налево, и, на полной скорости обогнув бухту, яхта нырнула во тьму открытого моря.

Третий и последний взрыв колоссальной силы потряс остров. Плывущие в вышине ночного неба облака окрасились в желтый цвет. Тьму прорезали зигзаги белых и красных молний. Это взорвалась третья цистерна. Остров чудовищного правительства внутри правительства был изолирован и полностью лишен всяких средств сообщения и передвижения. И это совершили они!

— Сеньор! — донесся с перекидного мостика вскрик Эмилио.

— Что такое? — прокричал в ответ Кендрик, скатываясь по палубе и безуспешно пытаясь встать на неги. Тело его содрогалось от мучительной боли, из раны сочилась кровь, скапливаясь под рубашкой.

— Вам надо подойти сюда!

— Не могу!

— Вы должны подойти! Я ранен. В грудь!

— Ты же ранен в ногу!

— Нет!.. Еще раз, из дока. Я падаю, сеньор. Я не могу удержать руль!

— Держись!

Эван выдернул рубашку из брюк. Кровь хлынула на палубу, образуя на ней лужицы. Он дополз до лестницы и, призвав на помощь весь запас скрытых сил, о существовании которого раньше даже не подозревал, с трудом стал преодолевать ступеньку за ступенькой. Добравшись до верхней палубы, он взглянул на мексиканца. Руки Эмилио лежали на рулевом колесе, но его тело обмякло и осело под окном рубки. Кендрик ухватился за поручни и встал, едва удерживаясь на ногах. Пошатываясь, он приблизился к рулю, напуганный темнотой и сильной качкой. Эмилио свалился на пол, его рука соскочила с рулевого колеса.

— Что я могу сделать? — прокричал Эван.

— Радио, — с трудом выговорил мексиканец. — Я не капитан, я только тянул сети, но я слышал, как они переговаривались в плохую погоду… Есть специальный канал для urgencia, numero dieciseis.

— Какой номер?

— Шестнадцать!

— Где радио?

— Справа от руля. А выключатель налево.

— А как же мне их вызвать?

— Надо вынуть microfono и нажать кнопку. Скажите, что вы primero de mayo!

— Первое мая?

— Si!.. Madre de Dios… — Окончательно лишившись сил, Эмилио затих — то ли потерял сознание, то ли умер.

Кендрик взял в руки пластиковый микрофон, включил радио и попытался разглядеть цифровое табло под консолью. С трудом соображая, что надо делать, из-за боли и сильной качки, и едва различая в темноте цифры, он стал стучать по клавиатуре, пока не появилась цифра 16, а затем нажал кнопку.

— Говорит конгрессмен Эван Кендрик! — закричал он. — Кто-нибудь меня слышит? — Он отпустил кнопку.

— Береговая охрана Сан-Диего слушает, — последовал краткий ответ.

— Вы можете связать меня по телефону с отелем «Вестлэйк»? Это крайне необходимо!

— Каждый может говорить все, что угодно, сэр. Мы вам не телефонная станция.

— Повторяю: я — конгрессмен Эван Кендрик от Девятого округа Колорадо, и это очень срочно. Я нахожусь в море, где-то к западу или к югу от Тиджуаны!

— Это мексиканские воды…

— Позвоните в Белый Дом! Повторите то, что я вам сказал… Кендрик из Колорадо!

— Так вы тот самый парень, который отправился в Оман?

— Получите распоряжения из Белого Дома!

— Не выключайте радио, я сообщу ваши координаты для РДФ…

— У меня нет времени, и я не знаю, о чем вы говорите.

— Это радиопоиск…

— Ради Бога, береговая охрана, свяжите меня с «Вестлэйком» и получите распоряжения! Мне крайне необходимо связаться с этим отелем.

— Слушаю, командор Кендрик!

— Что-то да сработает, — пробормотал Кендрик, вслушиваясь в гудение и потрескивание, доносящиеся из микрофона, пока не раздался телефонный звонок. Это ответил коммутатор гостиницы.

— Пятьдесят первую комнату, пожалуйста! И побыстрее!

— Да? — послышался в трубке напряженный голос Калехлы.

— Это я! — прокричал Кендрик, нажимая кнопку и тут же ее отпуская.

— Ради Бога, где ты?

— Где-то в океане, но сейчас не это главное! У личного адвоката Ардис находится сейчас бухгалтерская книга, которая раскрывает все! Найдите его и заберите книгу!

— Да, конечно, я сейчас же свяжусь с Эм Джи. Но как же с тобой? Ты…

И тут вмешался другой голос, объявивший повелительный тоном:

— Говорит президент Соединенных Штатов. Отыщите это судно, отыщите этого человека, иначе все ваши ослы полетят на свалку!

Волны швыряли суденышко, словно щепку в разъяренном море. Эван не мог больше удерживать руль. Потеряв сознание, он свалился прямо на тело рыбака из Эль-Дескандо.

43

Вначале пришло ощущение стремительного раскачивания в невесомости и сильного ветра, бьющего в лицо, затем он почувствовал, как чьи-то руки подхватили его и, наконец, услышал оглушительный рев где-то вверху. Он открыл глаза и различил неясные фигуры, суетящиеся вокруг него и расстегивающие пряжки на его одежде… Затем в его руку впилась игла. Он попытался приподняться, но его удержали и уложили на какую-то плоскую, обитую войлоком площадку внутри огромной вибрирующей металлической клети.

— Полегче, конгрессмен, — воскликнул человек в белом морском кителе, который все время маячил перед глазами. — Я врач, а вы попали в хорошенькую переделку, и вас здорово поколошматили. Не мешайте мне исполнять мои обязанности, иначе сам президент выступит обвинителем, когда меня будут судить в трибунале.

Еще укол. Он больше не мог выносить боли.

— Где я?

— Логичный вопрос, — ответил офицер морской службы, впрыскивая содержимое шприца под кожу Кендрика на плече. — Вы попали в изрядную штормягу в девяноста милях от мексиканского побережья. Вы были прямо на пути в Китай, дружище, а море в этих широтах бурное.

— Вот оно! — Эван попытался повысить голос, но едва мог услышать самого себя.

— Что такое? — Врач склонился над ним, а его помощник тем временем держал наготове бутылочку с плазмой.

— Проход в Китай — вот как называется этот остров. Опечатайте его!

— Я врач, а не хранитель печати.

— Делайте, как я говорю!.. Передайте по радио в Сан-Диего, пусть пошлют самолеты, корабли! Пусть захватят всех до единого!

— Ну и ну! Я, конечно, не эксперт, но ведь это мексиканские воды…

— Черт бы вас побрал, позвоните в Белый Дом!.. Нет! Свяжитесь с человеком по фамилии Пэйтон из ЦРУ… Митчел Пэйтон, ЦРУ. Повторите ему то, что я вам сказал. Назовите имя Гринелла.

— Да, дело нешуточное, — сказал молодой врач, взглянув на своего третьего помощника, стоявшего у ложа Кендрика. — Вы слышали, что сказал конгрессмен, Энсайн. Подойдите к пилоту. Остров под названием «Проход в Китай» и человек в Лэнгли по фамилии Пэйтон. И еще какой-то Гринелл! Живее, парень, он из команды президента!.. А что, наверное, это похоже на то, что вы проделали у арабов?

— Как Эмилио? — спросил Эван, пропуская вопрос мимо ушей.

— Мекс?

— Мой друг… Человек, который спас мне жизнь.

— Он здесь, справа от вас; мы только что подняли его на борт.

— Как он?

— Хуже, чем вы, значительно хуже. В лучшем случае шестьдесят на сорок против него, конгрессмен. Мы летим в главный госпиталь на полной скорости.

Кендрик приподнялся на локте и взглянул на распростертую футах в двух позади доктора фигуру Эмилио. Он был без сознания. Рука мексиканца свесилась на палубу вертолета, а лицо пепельно-серого цвета напоминало посмертную маску.

— Дайте мне его руку, — приказал Эван. — Дайте ее мне.

— Да, сэр, — ответил врач, беря Эмилио за руку и протягивая ее Кендрику.

— Эль-Дескандо, — проревел Кендрик, крепко сжимая его руку. — Эль-Дескандо и твоя семья — твоя жена и твои ninos! Ты, проклятый сукин сын, не вздумай умирать! Ты, паршивый рыбачишка, соберись с силами!

— Como? — Голова мексиканца моталась взад и вперед, а Кендрик все крепче сжимал его руку.

— Вот так-то лучше, amigo. Вспомни, как мы разозлились! Мы и сейчас очень злы. Приди в себя, ублюдок, или я прикончу тебя самолично.

Эмилио повернул голову к Эвану и приоткрыл глаза. Губы его сложились в улыбку.

— Вы думаете, что смогли бы справиться с таким крепким рыбаком?

— А вот увидим!.. Ну ладно, может, и не смог бы. Но зато я подарю тебе большую ледку.

— Вы — loco, сеньор, — кашлянул Эмилио. — И все же… Эль-Дескандо.

— Три ранчо, — объявил Кендрик. Рука его свесилась вниз — доктор вновь вонзил в нее иглу.

По темным улицам Синвид Холлоу один за другим проскользнули три изысканных лимузина, направляясь к поместью на Чесапик Бей. Раньше в таких случаях их всегда было четыре, а в этот вечер — только три. Четвертый, отсутствующий, принадлежал компании, основанной Эриком Сандстромом, предателем Инвер Брасса.

Гости уселись за большим круглым столом. Перед каждым из них стояла бронзовая лампа. Все лампы на столе были зажжены, кроме одной, стоящей перед пятым, пустым стулом. Они отбрасывали на деревянную полированную поверхность стола четыре продолговатых пятна света. Пятая лампа была погашена. Это не означало воздаяния посмертных почестей, а лишь служило напоминанием о человеческом несовершенстве и бренности человеческого бытия в этом мире. В этот вечер не было слышно обычных смешков и подшучивания друг над другом — они помнили, что и они смертны, как и все прочие, несмотря на несметное богатство и огромное влияние.

— Итак, у вас есть факты, — начал Сэмюэль Уинтерс, чей профиль вырисовывался в потоке света. — А теперь я попрошу вас их прокомментировать.

— Должен сказать только одно, — твердо заявил Гидеон Логан, чья большая черноволосая голова пряталась в тени. — Мы не можем остановиться. Волки, спущенные с цепи, овладеют правительством и захватят все, что еще не сумели захватить.

— Нам нечего останавливать, Гид, — поправила его Маргарет Лоувел. — Бедняга Милош запустил все на полную катушку в Чикаго.

— Он не успел закончить, Маргарет, — вмешался Джекоб Мендель. Его изможденное лицо и фигура виднелись на своем обычном месте, в кресле возле Уинтерса. — Остается еще сам Кендрик. Он должен принять номинацию, будучи убежденным, что это его долг. Этот вопрос был поднят Эриком, и теперь я удивляюсь, почему он это сделал. Его, вероятно, следовало оставить в покое, так как он мог стать нашей ахиллесовой пятой.

— Сандстром, как всегда, был снедаем своим ненасытным любопытством. Тем самым любопытством, которое, когда оно коснулось космической технологии, заставило его предать нас. Но сказанное еще не дает ответа на вопрос Джекоба. Наш конгрессмен вполне может от нас ускользнуть.

— Я не уверена, что Милош считал эту проблему настолько серьезной, — задумчиво возразила адвокат Лоувел, подавшись вперед и прижав к правому виску длинные изящные пальцы. — Несущественно, говорил он это или нет, но он действительно предполагал в Кендрике столь высокие моральные качества, которые сейчас выглядят уже старомодными. Он ненавидел коррупцию и потому пошел в политику, чтобы заменить коррупционера.

— И он отправился в Оман, — добавил Гидеон Логан, — полагая, что его знания и опыт могут помочь делу, не ожидая награды лично для себя, — ведь мы уже проверили это.

— Вот почему мы на нем остановились, — промолвил Мендель, кивая головой. — Все совпадает. Незаурядный человек в совершенно заурядной роли политического кандидата. Но достаточно ли этого? Согласится ли он, даже если национальная почва будет должным образом подготовлена, что так хорошо удавалось Милошу?

— Мы исходили из предположения, что он откликнется на прямой и искренний призыв, — произнес Уинтерс ровным голосом. — Но верно ли это предположение?

— Думаю, что да, — ответила Маргарет Лоувел.

— Я тоже так думаю. — Логан кивнул головой и выдвинулся вперед, в освещенный круг, падающий от лампы на столе. — И все же Джекоб кое в чем прав. У нас нет полной уверенности, и если мы ошибаемся, то Болингер и его волки захватят власть уже в следующем январе.

— Предположим, что Кендрик столкнется с альтернативой, которую ему предложат ваши волки, с доказательством их продажности, их укоренившейся закулисной власти, которая пронизывает все вашингтонские структуры? — вопросил Уинтерс уже далеко не бесстрастным голосом. — Вы думаете, что при таких обстоятельствах он отзовется на наш призыв?

Огромный чернокожий предприниматель вновь отодвинулся в тень. Глаза его прищурились.

— Исходя из всего, что мы знаем… Я думаю, да.

— А вы, Маргарет?

— Я согласна с Гидом. Он — замечательный человек, и я полагаю, что он обладает политическим сознанием.

— Джекоб?

— Разумеется, Сэмюэль, но как все это осуществить? У нас нет ни документации, ни официальных отчетов, — великий Боже, мы сожгли все свои записи. На каком же основании он нам поверит? А ведь мы не можем себя обнаружить, в особенности учитывая то, что Варак погиб!

— У меня есть другой человек, который займет место Милоша. Человек, способный в случае необходимости убедить Эвана Кендрика, что ему говорят правду. Всю правду, если он ее еще не знает.

В изумлении все обратили свои взоры на Уинтерса.

— Черт возьми, что вы такое говорите, Сэм? — вскричала Маргарет Лоувел.

— Варак оставил распоряжения на случай своей смерти, и я дал ему слово вскрыть их, только если его убьют. Я сдержал слово, потому что, честно говоря, меня не слишком интересовало, что он хочет мне сообщить… Я вскрыл их вчера вечером после звонка Митчела Пэйтона.

— А как вы уладили дело с Пэйтоном? — неожиданно взволнованно спросила Лоувел.

— Мы встречаемся завтра. Вам нечего опасаться: он ни о ком из вас не знает. Мы либо достигнем соглашения, либо нет. Если нет, что ж, я прожил долгую и плодотворную жизнь — с моей стороны это не будет самопожертвованием.

— Простите, Сэмюэль, — нетерпеливо произнес Гидеон Логан, — но мы все в свое время приняли такое решение, иначе мы не сидели бы за этим столом. Так в чем же заключаются распоряжения Варака?

— Связаться с одним человеком, с помощью которого мы будем обладать полной официальной информацией. С человеком, который служил для Варака источником информации с самого начала. В свое время, шестнадцать месяцев назад, наш чех обнаружил несоответствие в записях Госдепартамента. Оплошность состояла в том, что Кендрик значился в списках прибывших в страну, но нигде не было зарегистрировано его отбытие. И уже тогда Варак знал, к кому обратиться. Он нашел не только добровольного, но и преданного информатора… Конечно, Милош незаменим, но в эпоху высших технологий наш новый координатор придется нам как нельзя более кстати. Он является одним из наиболее перспективных молодых людей среди должностных лиц в правительстве. Нет ни одного из сколько-нибудь значительных департаментов или агентств в Вашингтоне, которые не стремились бы воспользоваться его услугами, а частный сектор предлагает ему контракты, припасенные для бывших президентов и госсекретарей по меньшей мере вдвое его старше.

— Наверное, он чертовски сильный юрист или самый молодой официальный эксперт по иностранным делам, — вмешалась Маргарет Лоувел.

— Ни то, ни другое, — возразил седовласый представитель Инвер Брасса. — Он считается ведущим специалистом в области космической технологии в стране, а возможно, и во всем западном мире. К счастью для нас, он происходит из довольно богатой семьи и потому не поддался соблазну уйти в частную промышленность. Он, как и Милош Варак, был поглощен стремлением служить интересам нации… В сущности, он стал одним из нас, когда осознал свое призвание. — Уинтерс склонился над столом и нажал кнопку из слоновой кости. — Войдите, пожалуйста.

Тяжелая дверь необычной библиотеки распахнулась, и в проеме возникла фигура молодого человека, которому не было еще и тридцати. Что отличало его от большинства своих сверстников, так это замечательная наружность: казалось, он сошел с глянцевой обложки дорогого журнала мод для мужчин. При этом одежда его не бросалась в глаза: она не была сшита на заказ, но и не была куплена в дешевом магазине — он был одет скромно, но со вкусом. Поражали точеные черты его лица почти идеальной классической красоты.

— Ему надо забыть о компьютерах, — спокойно произнес Джекоб Мендель. — У меня есть друзья в агентстве Уильяма Морриса. Они будут ставить для него телесериалы.

— Проходите, пожалуйста, — прервал его Уинтерс, положив руку на плечо Менделю. — И будьте добры представиться.

Молодой человек уверенно, но без самонадеянности прошел к краю стола и остановился под черным цилиндром, который, когда его опускали вниз, превращался в экран. С минуту он постоял, глядя на пятна света на столе.

— Для меня особая честь присутствовать здесь, — учтиво промолвил он. — Мое имя — Джеральд Брайс. В настоящее время я возглавляю отдел в Госдепартаменте под названием ГКО.

— ГКО? — переспросил Мендель. — Это еще что такое?

— Глобальные компьютерные операции, сэр.

Калифорнийское солнце струилось через окна больничной палаты, когда Калехла, обвивавшая руками Эвана, неохотно разжала объятия. Откинувшись на спинку кровати, на которой он лежал, она улыбалась слабой вымученной улыбкой. Глаза ее блестели от непросохших слез, смуглое лицо побледнело.

— Добро пожаловать в страну жизни, — сказала она, схватив его за руку.

— Рад сюда вернуться, — прошептал Кендрик едва слышно, не сводя с нее взгляда. — Когда я открыл глаза, то не был уверен, ты это или… или они сыграли со мной очередную шутку.

— Шутку?

— Они забрали мою одежду… Я оказался в старых джинсах и куртке… потом снова в своем костюме — в моей голубой…

— В твоих «конгрессиональных шмотках», как ты их обычно называл, — мягко перебила его Калехла. — Мой дорогой, тебе надо обзавестись другим костюмом. То, что осталось от твоих брюк после того, как они их разрезали, уже не починит ни один портной.

— Экстравагантная девушка… Боже, если бы ты знала, как это чудесно — снова тебя увидеть. Я думал, что уже не увижу тебя никогда — это и привело меня в такую ярость.

— А как это чудесно — видеть тебя! Этот больничный ковер уже вытерт до дыр… Отдыхай, мы поговорим позже. Ты только что проснулся, а врачи утверждают…

— Нет… К черту врачей! Я хочу знать, что случилось дальше. Как Эмилио?

— Выздоравливает, хотя одно легкое пришлось удалить и у него раздроблено бедро. Он уже никогда не сможет нормально передвигаться, но он будет жить.

— Ему и не надо будет ходить, только сидеть в капитанском кресле.

— Что?

— Неважно… Остров. Он называется «Проход в Китай».

— Мы знаем, — решительно перебила Калехла. — Если уж ты такой упрямый, то разреши мне рассказать… То, что вы с Коралло натворили, просто невероятно…

— Коралло?.. Эмилио?..

— Да. Я видела снимки, — Боже мой, сплошное месиво! Огонь сожрал все, в особенности на восточной стороне острова. Дом, постройки, растительность, даже док, где взорвались остальные суда, — все сгорело. К тому времени, когда туда прибыла морская авиация и морские десантные войска, все там были перепуганы до смерти. Они собрались на западном берегу и приветствовали наших людей как освободителей.

— Значит, Гринелла схватили.

Калехла взглянула на Эвана и покачала головой.

— К сожалению, нет, дорогой.

— Как?.. — Кендрик стал приподниматься, скорчившись от боли в зашитом и перебинтованном плече.

И снова Рашад мягко удержала его, заставив опуститься на подушки.

— Он не мог сбежать! Они не обыскали все как следует.

— Им и не надо было этого делать. Мексиканцы все им рассказали.

— Что? Как?

— Прилетел гидросамолет и забрал патрона.

— Не понимаю. Все коммуникации были разрушены.

— Не все. О чем ты не знал — не мог знать, — так это о том, что у Гринелла в подвале главного дома были маленькие вспомогательные генераторы. Их энергии хватило на то, чтобы связаться с его людьми на аэродроме в Сан-Фелино, — мы узнали об этом от мексиканских властей — разумеется, не кто вылетел, а куда. Он может сбежать и даже исчезнуть, но он не может скрываться вечно; рано или поздно мы нападем на его след.

— Забавно, как сказал бы мой палач.

— Что?

— Неважно…

— Мне бы хотелось, чтобы ты перестал так говорить.

— Прости, больше не буду. А что же с адвокатом Ардис и с бухгалтерской книгой, о которой я тебе говорил?

— И снова мы близко к цели, но пока ее не достигли. Он снял где-то виллу на лето, но где — никто не знает. На всех его телефонах установлены мониторы. Рано или поздно он позвонит по одному из них, и тогда мы его обнаружим.

— Он может предположить, что вы напали на его след?

— Трудно сказать. Гринелл, добравшись до материка, мог из Сан-Фелино послать предостережение адвокату Ардис. Мы этого просто не знаем.

— А как Менни? — нерешительно спросил Эван. — Или у тебя опять не было времени…

— Напротив. У меня не было ничего, кроме времени, времени отчаяния, если говорить точнее. Я звонила в Денвер, в больницу, вчера вечером, но все дежурные сестры могли мне сообщить только то, что он… держится спокойно… И я заключила, что они чего-то недоговаривают…

— Разумеется, недоговаривают… — Кендрик прикрыл глаза и медленно покачал головой. — Он умирает, Калехла. Он умирает, и с этим ничего нельзя поделать.

— Мы все умираем. С каждым днем жить нам остается все меньше. Это малоутешительно, но Менни пошел девятый десяток, и приговор все еще не приведен в исполнение.

— Знаю, — сказал Кендрик, взглянув на ее переплетенные руки, а затем на ее лицо. — Ты — прекрасная леди, ведь правда?

— Не стану настаивать, но думаю, что выгляжу недурно. Да ты ведь и сам не Квазимодо.

— Да, только хожу, как он… Звучит не слишком скромно, но, мне кажется, наши дети будут очаровательными маленькими бастардами.

— Целиком согласна с первым твоим утверждением, но сильно сомневаюсь во втором.

— Ты понимаешь, что только что дала согласие выйти за меня замуж?

— Только попытайся от меня отделаться, и ты увидишь, как хорошо я смотрюсь с автоматом.

— Замечательно… О, миссис Джонс, вы уже видели мою жену с автоматом через плечо? Если кто-нибудь непрошеный вздумает явиться к вам, она влепит ему пулю между глаз.

— У меня есть еще первоклассный черный пояс на случай, если понадобится действовать без шума.

— Вот это да! Никто теперь не посмеет мной помыкать! Пусть только попробует, я сразу спущу ее с цепи!

— Гр-р-р, — зарычала Калехла, обнажая жемчужно-белые зубы. Затем, улыбнувшись, она обратила на него задумчивый, изучающий взгляд своих прекрасных темных глаз. Их выражение стало мягким и рассеянным. — Я действительно люблю тебя. Бог его знает, что мы, два неудачника, себе думаем, но нам надо попробовать.

— Не попробовать, — сказал Эван, протягивая ей правую руку. — А прожить жизнь, — добавил он.

Она склонилась к нему, и они поцеловались, прижавшись друг к другу, как двое людей, потерявших и вновь обретших друг друга. И тут зазвонил телефон.

— Проклятье! — воскликнула, вскакивая, Калехла.

— Это я такой неотразимый?

— Черт, нет, не ты. Я же запретила звонить сюда! — она схватила телефонную трубку и резко произнесла: — Да, и кто бы вы ни были, я требую объяснений. Как вам удалось дозвониться в эту комнату?

— Объяснения довольно просты, офицер Рашад, — послышался в трубке голос Митчела Пэйтона из Лэнгли, Виргиния. — Я отменил приказ своего подчиненного.

— Эм Джи, если бы вы только видели этого человека. Он выглядит, как Годзилла!

— Должен заметить, Эдриен, что для взрослой женщины, которая однажды в моем присутствии созналась, что ей уже за тридцать, у тебя слишком развязные привычки и манеры девочки-подростка… Кстати, я только что говорил с врачами. Эван нуждается в отдыхе, его нога должна быть на перевязи и в покое еще денек-другой, а рану на плече следует периодически осматривать. Но, если не считать этих незначительных неудобств, он может возвращаться на поля сражений.

— Вы нахал, дядюшка Митч! Он едва может говорить.

— Тогда почему ты с ним разговариваешь?

— Откуда вы узнали?

— Я не знал. Ты сама только что мне сказала… Может быть, дорогая, мы перейдем к реальности?

— А Эван что же, не реальность?

— Дай мне трубку, — сказал Эван, неловко отбирая ее у Калехлы. — Это я, Митч. Что происходит?

— Как ты, Эван?.. Впрочем, это глупый вопрос.

— Очень. Ответьте на мой.

— Адвокат Ардис Ванфландерен находится в своем загородном доме в горах близ Сан-Джасинто. Он позвонил в свой офис, чтобы узнать, нет ли для него сообщений, и мы зафиксировали местность. Туда послана группа, чтобы оценить обстановку. Они должны прибыть туда с минуты на минуту.

— Оценить? Что еще, черт возьми, там надо оценивать? Книга у него! Надо просто забрать ее! Она наверняка раскроет нам все их международные связи. Туда должен быть занесен каждый подпольный торговец оружием из любой страны мира, с которым они имели дело. Гринелл может сбежать и укрыться у любого из них. Захватите книгу!

— Ты забываешь о том, какое у Гринелла чувство самосохранения. Я полагаю, Калехла уже тебе рассказала.

— Да, его увез гидроплан. Ну и что?

— Он так же стремится завладеть книгой, как и мы, и, безусловно, уже успел связаться с человеком миссис Ванфландерен. Гринелл не станет рисковать сам, он пошлет кого-то другого, кому доверяет, чтобы вернуть книгу. Если он знает, что мы идем по следу и что за домом, возможно, установлено наблюдение, то, как ты полагаешь, какие распоряжения он даст своему доверенному курьеру, который в конце концов должен будет доставить книгу в Мексику?

— Если его задержат на границе или в аэропорту…

— Да, в нашем присутствии. Так что, по-твоему, он велит в этом случае сделать своему посланнику?

— Сжечь эту чертову штуку, — спокойно ответил Кендрик.

— Вот именно.

— Надеюсь, ваши люди окажутся на высоте.

— Два человека, один из них — наш лучший сотрудник. Его имя — Джинджербред; спроси о нем у своей приятельницы.

— Джинджербред?[16] Что за дурацкое прозвище?

— Потом, Эван, — прервал его Пэйтон. — Мне надо тебе кое-что сказать. Сегодня днем я вылетаю в Сан-Диего, а затем нам с тобой предстоит важный разговор. Надеюсь, ты будешь к нему готов, потому что это не терпит отлагательств.

— Я буду готов, но почему нам не поговорить сейчас?

— Потому что я пока не знаю, что сказать… Правда, я не уверен, что буду знать это потом, но кое-что все же прояснится. Видишь ли, мне предстоит встреча с очень влиятельным человеком, который весь этот год проявлял к тебе повышенный интерес.

Ощутив внезапную слабость, Кендрик закрыл глаза, упал на подушки и произнес слабым голосом:

— Он из группы или комитета, который называется… Инвер Брасс.

— Так ты знаешь?

— Одно лишь название. Я не имею понятия, кто они такие и что собой представляют. Мне известно только, что они резко изменили всю мою жизнь.

К внушительным, массивным воротам поместья на берегу Чесапикского залива подкатил седан желто-коричневого цвета с номерными знаками ЦРУ. Въехав в ворота, он проследовал дальше по подъездной аллее и остановился у гладких каменных ступенек, ведущих к главному входу. Задняя дверца машины распахнулась, и из нее вышел высокий мужчина в расстегнутом плаще, из-под которого виднелись измятые костюм и рубашка, свидетельствовавшие о том, что их не снимали по меньшей мере последние трое суток. Усталой походкой он направился вверх по ступенькам к величественной парадной двери, поеживаясь от холодного утреннего воздуха. Хмурое небо было сплошь затянуто тучами, обещавшими снег — снег на Рождество, подумал Пэйтон. Наступивший Сочельник был для директора Отдела специальных проектов обычным рабочим днем, и все же он страшился этого дня, его надвигающейся неизбежности. Он отдал бы несколько лет жизни, чтобы этот день не наступил вовсе. На протяжении всей своей долгой карьеры ему неоднократно приходилось делать такое, что вызывало у него обильное выделение желчи в желудок. Но никогда это не было связано с уничтожением добрых, высоконравственных людей. Сегодня утром он вынужден будет уничтожить такого человека. Он ненавидел себя за это, но у него не было альтернативы. Потому что существовало высшее добро и высшая мораль, нашедшие отражение в разумных законах нации порядочных людей. Нарушить эти законы — означало восстать против порядочности. Тяжкий груз ответственности лежал на его плечах. Он позвонил.

Горничная провела Пэйтона через огромную гостиную к другой величественной двери. Она отворила ее, и директор вошел в необычную библиотеку, стараясь вобрать в себя все, что поразило его взгляд. Громадная консоль, занимающая всю левую стену, с доспехами в виде телевизионных мониторов, цифровых приборов и проекционного оборудования; приспущенный серебристый экран на правой стене; в ближайшем от него углу — топящаяся франклиновская печь, прямо напротив — стрельчатые окна, а рядом с ними — большой круглый стол. Сэмюэль Уинтерс поднялся из кресла, стоявшего у стены, демонстрирующей сложнейшую технологию, и двинулся ему навстречу с протянутой рукой.

— Я вас заждался, Эм Джи, — вы мне позволите вас так называть? — вымолвил всемирно известный историк. — Насколько я помню, все называют вас Эм Джи.

— Разумеется, доктор Уинтерс.

Они обменялись рукопожатием, и семидесятилетний ученый взмахнул рукой, обводя ею комнату.

— Мне хотелось, чтобы вы все это увидели. Чтобы вы знали, что мы держим пальцы на пульсе планеты, не преследуя при этом личных целей. Вы должны понять это.

— Понимаю. А кто же остальные?

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Уинтерс, жестом указывая кресло напротив, на другом конце стола. — И обязательно снимите пальто. В моем возрасте все комнаты кажутся недостаточно теплыми.

— Если позволите, я останусь в пальто. Наша конференция долго не продлится.

— Вы уверены в этом?

— Уверен, — ответил Пэйтон, усаживаясь.

— Итак, — мягко, но выразительно произнес Уинтерс, подходя к своему креслу, — только незаурядный интеллект избирает собственную позицию, не ограничивая ее рамками дискуссии. А вы обладаете таким интеллектом, Эм Джи.

— Благодарю вас за щедрый, хотя и несколько снисходительный комплимент.

— Это звучит довольно враждебно, не так ли?

— Неудивительно, если вы присваиваете себе право решать за страну, кого ей следует избирать в высшие политические учреждения.

— Он — человек на все времена.

— Я не могу согласиться с вашим образом действий. Тот, кто выпускает на волю злую силу, чтобы с ее помощью достичь цели, не может предугадать последствий.

— Но другие всегда так делали. Они делают это и сейчас.

— Это вас не оправдывает. Разоблачите их, если можете, — а я уверен, что вы обладаете такой возможностью, — но не подражайте им.

— Софистика! Мы живем в диком мире, в политически ориентированном мире, где господствуют хищники.

— Но нам не нужно самим превращаться в хищников, чтобы с ними бороться… Разоблачение, а не подражание.

— Прежде чем удастся вымолвить хоть слово, прежде чем хотя бы немногие поймут, что случилось, дикое стадо, обратившись в паническое бегство, ринется на нас и растопчет. Они меняют правила игры, изменяют законы. Они неуязвимы.

— При всем моем почтении к вам, позвольте не согласиться.

— Взгляните на Третий Рейх!

— Взгляните на то, что с ним стало. Посмотрите на Раннимед и Магна Картд, посмотрите на тиранию французского двора Людовика, посмотрите на жестокости царей — ради Бога! На Филадельфию в 1784 году! Конституция, доктор! Люди чертовски быстро реагируют на беззаконие и угнетение!

— Скажите это гражданам Советского Союза.

— Шах и мат. Лучше вы попытайтесь объяснить свою позицию отказникам и диссидентам, благодаря которым мир с каждым днем узнает все больше о темных сторонах кремлевской политики. Они-то понимают, в чем здесь разница, доктор.

— Эксцессы! — вскричал Уинтерс. — Повсюду на этой несчастной обреченной планете происходят эксцессы. Они разорвут нас на части.

— Но разумные люди разоблачают эксцессы, а не прибегают к ним сами, впадая в истерику. Возможно, вы были правы по существу, но, прибегнув к эксцессам, вы нарушили законы — писаные и неписаные — и явились виновниками смерти ни в чем не повинных мужчин и женщин, потому что вы поставили себя выше законов страны. Вместо того чтобы сообщить стране все, что вы знаете, вы решили манипулировать ею.

— Таков ваш приговор?

— Да. Кто еще входит в Инвер Брасс?

— Вам знакомо это название?

— Я только что его произнес. Кто они?

— От меня вы этого никогда не узнаете.

— Мы найдем их… в конце концов. Но, может быть, вы удовлетворите мое любопытство и скажете, когда возникла эта организация? Впрочем, если не хотите, можете не отвечать.

— Нет, я хочу ответить, — возразил старый историк. Его худые руки, лежащие на столе, дрожали так сильно, что ему пришлось крепко их сжать, чтобы унять эту дрожь. — Инвер Брасс возникла несколько десятков лет тому назад из хаоса, когда нация, разрываемая на части, находилась на грани саморазрушения. Это был пик великой депрессии; страна пришла в состояние глубокого упадка, повсюду происходили вспышки насилия. Голодные люди не верили больше пустым лозунгам и еще более пустым обещаниям. Люди, способные плодотворно трудиться и утратившие гордость не по своей вине, были доведены до отчаяния и ярости… Инвер Брасс образовалась из маленькой группки людей, обладавших колоссальным богатством и влиянием. Они следовали советам, подобным тем, которые содержатся у Баруха, и уцелели в условиях экономического коллапса. Они стремились использовать все свои возможности для разработки практических путей выхода из кризиса, подавляя мятежи и насилия не только с помощью значительных вливаний капитала и поддержки наиболее пострадавших отраслей, но и благодаря незримому проведению через парламент таких законов, которые способствовали принятию спасительных мер. Мы следуем именно этой традиции.

— Вот как? — переспросил Пэйтон, холодно и изучающе глядя на старика.

— Именно так, — выразительно подтвердил Уинтерс. — Инвер Брасс… Что это означает?

— Это название болотистого озера в Хайленде, которое вы не отыщете ни на одной карте. Его дал организации первый ее представитель, янки шотландского происхождения. Он понимал, что группа должна действовать в условиях строгой секретности.

— То есть ни перед кем не отчитываясь?

— Я повторяю: мы не преследуем никаких личных целей!

— Тогда к чему секретность?

— Она необходима. Несмотря на то, что наши действия направлены исключительно на благо страны, они далеко не всегда приятны, а нередко в глазах многих вообще не имеют себе оправдания.

— Даже не имеют оправдания? — переспросил Пэйтон, не веря своим ушам.

— Я приведу пример, хотя и очень давний. В свое время наши непосредственные предшественники лицом к лицу столкнулись с правительственным тираном, который захотел изменить законы страны. С человеком по имени Джон Эдгар Гувер, гигантом, на старости лет превратившимся в одержимого, который перешел все мыслимые границы, шантажируя президентов и сенаторов — порядочных людей — своими грязными картотеками, где на каждого из них было заведено досье, переполненное сплетнями и инсинуациями. Инвер Брасс уничтожила его, прежде чем он успел поставить на колени исполнительную и законодательную власть страны. А затем явился молодой писатель по имени Питер Чанселор, которому почти удалось добраться до истины. Именно он со своей невероятной рукописью послужил причиной гибели Инвер Брасса, но не смог воспрепятствовать ее воскрешению.

— Боже мой! — тихо вымолвил директор Отдела специальных проектов. — Вы самолично решаете, что есть добро и что есть зло, и самолично выносите приговоры. Какая безграничная самонадеянность!

— Это несправедливо! Другого выхода не было! Вы неправы!

— Это правда. — Пэйтон встал, отодвинув кресло. — Мне нечего больше сказать, доктор Уинтерс. Я уезжаю.

— И что же вы намерены предпринять?

— То, что полагается. Составлю доклад президенту и генеральному прокурору, а также в комиссии Конгресса по надзору. Таков закон… Вы отстраняетесь от дел, доктор. И не надо меня провожать, я сам найду дорогу.

Пэйтон шагнул в холодное, хмурое утро. Он попытался глубоко вдохнуть свежий воздух и не смог. Скопилось столько усталости, столько печального и отвратительного — и как раз в Сочельник. Он уже дошел до ступенек и стал спускаться вниз, к автомобилю, когда внезапно грянул выстрел — выстрел из пистолета. Водитель, пригнувшись, выскочил из машины с оружием в руках.

Эм Джи медленно покачал головой, направляясь к задней дверце автомобиля. Он был совершенно измучен. Весь запас сил иссяк; истощение было полным. Но и спешно вылетать в Калифорнию теперь было ни к чему. С Инвер Брассом покончено, глава этой могущественной секретной организации умертвил сам себя. Без авторитета и положения Сэмюэля Уинтерса от нее останутся одни развалины, а обстоятельства его смерти повергнут остальных ее членов в состояние оцепенения… Эван Кендрик? Ему надо рассказать всю историю от начала до конца, а выводы пусть делает сам. Но с этим можно подождать — по крайней мере, еще денек. Когда шофер распахнул перед ним дверцу машины, ему хотелось только одного: поскорей добраться до дому, выпить чего-нибудь покрепче и уснуть.

— Мистер Пэйтон, — сказал водитель, — для вас получена радиограмма, код номер пять, сэр.

— В чем там дело?

— Просят срочно связаться с Сан-Джасинто.

— Возвращайтесь в Лэнгли, пожалуйста.

— Да, сэр.

— Ох, чтобы не забыть. Поздравляю вас с Рождеством.

— Спасибо, сэр.

44

— Мы будем заглядывать к нему по меньшей мере каждый час, мисс Рашад, — сказала медсестра, сидящая за стойкой, женщина средних лет. — На этот счет можете не волноваться… Да, вы знаете, что сегодня днем конгрессмену позвонил сам президент?

— Да, я при этом присутствовала. Кстати, о звонках. Никаких звонков в его палату быть не должно.

— Мы понимаем. Вот распоряжение; точно такое же получил каждый оператор, дежурящий на коммутаторе. Все звонки должны переадресовываться вам, в отель «Вестлэйк».

— Правильно. Благодарю вас.

— Какая жалость, не правда ли? Ведь сегодня Сочельник, и вместо того, чтобы распевать хоралы в кругу друзей, он лежит в госпитале, весь перебинтованный, а вы прикованы к гостиничному номеру.

— Должна вам признаться, сестра: уже одно то, что он жив и находится здесь, делает это Рождество самым счастливым из всех, которые мне доводилось праздновать.

— Знаю, дорогая. Я видела вас вместе.

— Присматривайте за ним. А я должна хоть немного поспать, чтобы он не испугался, когда увидит меня завтра утром.

— Он наш пациент номер один. А вы отдохните, молодая леди. Вы немного осунулись за эти дни, так полагают и врачи.

— Я выгляжу просто ужасно.

— Хотела бы я выглядеть так ужасно в мою лучшую пору.

— Вы очень добры, — промолвила Калехла, пожимая руку сестры. — Спокойной ночи. До завтра.

— Счастливого Рождества, дорогая.

— Оно действительно счастливое. Желаю и вам такого же.

Рашад прошла по светлому коридору к щиту, на котором был расположен пульт вызова лифтов, и нажала на кнопку. Ей хотелось поскорее лечь спать; если не считать кратких двадцати минут, когда ей удалось подремать вместе с Эваном, она не смыкала глаз вот уже двое суток. Сейчас она доберется до отеля, примет теплый душ, закажет в номер горячий ужин — и в постель. А утром она заглянет в один из тех магазинов, которые специально оставляют открытыми для рассеянных и забывчивых людей, не успевших сделать покупки вовремя. Там она выберет несколько безделушек в подарок своему… суженому? «Боже мой! — подумала она. — Моему жениху».

И все же забавно было наблюдать, как Рождество влияет на людей, делая их мягче и добрее, пробуждая лучшие черты человеческой натуры. Взять хотя бы сестру. Она была доброй и, вероятно, одинокой женщиной со слишком грузным телом и маленьким пухлым личиком, которое вряд ли поместили бы на поздравительных открытках. И все же эта женщина постаралась проявить сердечность и доброжелательность. Она сказала, что знает, как себя чувствует избранница конгрессмена, потому что видела их обоих вместе. Она не видела. Калехла помнила каждого, кто заходил в палату Эвана, но сестры среди них не было. Доброта… что бы там ни говорили, но во всем сказывалось действие Рождества. И ее суженый спасен. Дверцы лифта растворились, она зашла в кабину и поехала вниз, ощущая покой, теплоту и умиротворенность.

Кендрик открыл глаза, но не увидел ничего, кроме темноты. Что-то разбудило его… но что? Может, скрипнула дверь?.. Да, конечно же, дверь. Калехла сказала, что его будут проверять и перепроверять всю ночь. Интересно, куда, по ее мнению, он мог бы сбежать? На танцы? Он глубоко вздохнул и обессиленно опустился на подушку. Его энергия иссякла… Нет. Это не дверь. Его разбудило чье-то присутствие. В комнате кто-то был!

Медленно, с усилием оторвал он голову от подушки. Его взгляд отыскал в темноте белое пятно неясных очертаний. Оно не уменьшалось и не увеличивалось в размерах — просто кусок чего-то белого в ночном мраке.

— Кто это? — спросил он, сам едва слыша свой голос. — Кто здесь?

Молчание.

— Кто вы, черт побери? Что вам нужно?

Внезапно, словно в яростной атаке, белая масса ринулась вперед из темноты и бросилась прямо ему в лицо. Подушка. Он не мог дышать! Он попытался высвободить правую руку, оттолкнув чью-то другую, мускулистую руку, и уперся в лицо, в мягкое лицо, а затем ему под руку попались… женские волосы! Он крепко ухватил несколько прядей и дернул их изо всех своих сил, скатившись на правый край узкой больничной койки и стаскивая на пол напавшую на него хищницу. Оказавшись сверху, он выпустил волосы и принялся колотить ее по лицу. Плечо разрывалось от мучительной боли, швы разошлись, из-под бинтов сочилась кровь. Он попытался закричать, но крик застрял у него в горле. Грузная женщина вцепилась ему в шею, ее пальцы с острыми ногтями раздирали его кожу… потом она попыталась выцарапать ему глаза. Вывернувшись из ее объятий, он поднялся и прислонился к стенке. Боль стала невыносимой. Шатаясь, он направился было к двери, но она вновь набросилась на него, отшвырнув его к кровати. Его рука наткнулась на стоявший на столе графин с водой, он схватил его и обрушил ей на голову. Женщина остолбенела; он ринулся вперед, врезавшись правым плечом в ее грузное тело и с силой отбросив ее к стене, затем кинулся к двери и рывком ее распахнул. Белый стерильный холл утопал в тусклом сером свете. Только посередине коридора за стойкой дежурной сестры горела яркая лампа. Он вновь попытался закричать:

— Кто-нибудь… Помогите!..

Но вместо слов из его горла вырвались лишь какие-то нечленораздельные звуки. Он хромал, из-за распухшей лодыжки и поврежденной ноги он едва был в состоянии держаться на ногах. Куда все подевались? Ни души кругом… Никого нет за дежурной стойкой! Но вот в отдаленном конце коридора отворилась дверь, и из нее вышли две сестры. Он поднял правую руку и стал неистово ею размахивать, наконец обретя дар речи.

— Помогите!..

— Ох, Боже мой! — вскричала одна из женщин, и обе они побежали ему навстречу.

И одновременно Кендрик услыхал другой звук бегущих шагов, но в противоположном направлении. Резко обернувшись, он смог только беспомощно проследить взглядом, как из его палаты выскочила грузная, мускулистая медсестра и промчалась по холлу к двери, над которой виднелась надпись красными буквами: «Выход». Она с треском распахнула ее и исчезла.

— Срочно позови врача, — крикнула сестра, подбежавшая к нему первой. — Скорее. Он истекает кровью!

— Господи Иисусе! Тогда я сперва вызову эту девушку, Рашад, — сказала вторая сестра, направляясь к стойке. — Ей следует звонить именно в таких случаях.

— Нет! — вскрикнул Эван, задыхаясь, но уже совершенно отчетливо выговаривая слова. — Оставьте ее в покое!

— Но, конгрессмен…

— Пожалуйста, делайте, как я сказал. Не звоните ей! Она не спала двое или трое суток. Позовите врача и помогите мне добраться до моей палаты, вот и все.

— Тогда я позвоню врачу.

Сорок пять минут спустя Эван, со вновь зашитым плечом и очищенными лицом и шеей, сидел на кровати с телефоном на коленях и набирал по памяти номер телефона в Вашингтоне. Несмотря на сильные возражения, он запретил доктору и сестрам вызывать полицию или даже службу безопасности госпиталя. Было установлено, что никто на этаже не знал ничего о грузной женщине, кроме ее фамилии, без сомнения, ненастоящей. Вероятнее всего, она поступила сюда по подложным документам, которые в этот же день были пересланы из базового госпиталя в Пенсаколе, во Флориде. Старшие медицинские сестры всегда требовались в любом госпитале; никто не задал ей никаких вопросов при ее появлении, и никто не вздумал задержать ее во время ее поспешного бегства. И пока не прояснилась вся картина, лучше было не начинать официального расследования, возбуждая всевозможные толки в средствах массовой информации. Желательно было сохранить тайну следствия.

— Простите, что разбудил вас, Митч…

— Эван?

— …но вам лучше знать, что случилось. — Кендрик описал только что пережитый им слишком реальный кошмар, упомянув о своем решении ничего не сообщать ни гражданской, ни военной полиции.

— Может, я ошибаюсь, но я просчитал время, за которое она домчалась до выхода, и решил, что догнать ее очень мало шансов и еще меньше — обнаружить какие-то документы.

— Ты прав, — тотчас согласился Пэйтон. — Она была наемным орудием.

— Подушкой, — уточнил Эван.

— Подушка могла оказаться для тебя не менее опасной, чем пистолет, если бы ты вовремя не проснулся. Дело в том, что наемные убийцы все планируют заранее, включая несколько вариантов выходов на случай бегства с не меньшим числом переодеваний. Так что ты поступил правильно.

— Кто ее нанял, Митч?

— По-моему, это совершенно очевидно. Разумеется, Гринелл. С тех пор, как он сбежал с острова, он только тем и занят, что делает нам всякие гадости.

— О чем вы? Калехла ничего мне не говорила.

— Калехла, как ты ее называешь, ничего не знает. С тобой на руках у нее и без того достаточно стрессов. Как она пережила сегодняшнюю ночь?

— Ей никто ничего не сообщал. Я запретил ей звонить.

— Она будет в ярости.

— Она, по крайней мере, выспится. Так что же насчет Гринелла?

— Адвокат Ардис Ванфландерен мертв, а книгу нигде не удалось обнаружить. Люди Гринелла добрались до Сан-Джасинто раньше наших.

— Проклятье! — хрипло выкрикнул Кендрик. — Мы упустили такую возможность!

— На первый взгляд это так, но существует еще кое-что. Помнишь, как я тебе говорил, что все, что требуется от Гринелла, для того, чтобы узнать, что мы близко — это установить наблюдение за домом адвоката?

— Конечно.

— Так вот, Джинджербред его обнаружил.

— И что?

— Если они взяли книгу, к чему продолжать наблюдение? В самом деле, зачем этот риск?

— Заставьте наблюдателя рассказать! Накачайте его наркотиками, вы же делали это раньше!

— Джинджербред против.

— Почему?

— По двум причинам. Этот человек может оказаться простым соглядатаем, который понятия ни о чем не имеет, а кроме того, Джинджербред хочет установить за ним слежку.

— Вы хотите сказать, что Джинджербред обнаружил наблюдателя, но тот об этом не подозревает?

— Я же тебе говорил, что он молодец. Человек Гринелла не знает даже, что мы нашли мертвого адвоката. Он увидел только, как к дому подъехал грузовик, принадлежащий обществу озеленения, и два рабочих в комбинезонах принялись подстригать газоны.

— Но если это всего лишь простой соглядатай, то что же Джинджербред — Боже, что за идиотское прозвище — что он узнает, установив слежку?

— Я сказал, что он может оказаться простым соглядатаем, который знает лишь один телефон для связи, и это не даст нам ничего. Но может оказаться и наоборот. Если он рангом повыше, то приведет нас к остальным.

— Ради Бога, Митч, накачайте его наркотиками и все выясните!

— Ты не понял, Эван. По этому телефону надо звонить периодически, в определенное время. Нарушив расписание, мы сразу заставим Гринелла насторожиться.

— Все вы там с вашим Джинджербредом финтифлюшки с завитушками. Если он — имбирный пряник, то остальные — кексики с изюмчиком, — в отчаянии вымолвил вконец обессилевший Кендрик.

— Однако ты еще очень слаб… Я выставлю у твоей двери парочку патрулей из береговой охраны, а ты постарайся хорошенько отдохнуть.

— А как вы? Вы ведь сказали, что не можете вылететь сюда, и теперь я понимаю почему, Но сейчас вы все еще в своем учреждении, не так ли?

— Да, я жду новостей от Джинджербреда. Отсюда мне гораздо удобнее с ним связаться.

— А вы не хотите рассказать мне о том, что было вчера утром — о вашей встрече с этим типом из Инвер Брасса?

— Может, отложим до завтра? Это уже не к спеху. Без него нет Инвер Брасса.

— Без него?

— Он покончил с собой… Счастливого Рождества, конгрессмен.

Калехла Рашад выронила из рук пакеты.

— Что случилось? — закричала она, бросаясь к кровати.

— Наглядная иллюстрация к правительственной программе медицинской помощи, — ответил Эван. — Груда бинтов и повязок.

— Совсем не смешно!.. У твоей двери охрана, а внизу, у входа, когда я сказала, что иду тебя навестить, они так рассматривали мое удостоверение… Что произошло?

Он все рассказал ей, умолчав лишь о разошедшихся швах и крови на полу в коридоре.

— Митч одобрил мои действия.

— Он у меня получит! — заверещала Калехла. — Он должен был сразу же мне позвонить!

— Тогда ты бы не выглядела так очаровательно, как сейчас. Круги под глазами стали наполовину меньше. Ты спала.

— Двенадцать часов, — согласилась Калехла, присаживаясь на край кровати. — Эта добродушная, толстая медсестра? Не могу поверить!

— Мне бы пригодился в тот момент твой первоклассный черный пояс… Особенно некоторые приемы. Не так уж часто приходилось мне бороться, особенно с женщинами — за исключением разве что проституток, которые слишком высоко запрашивали.

— Не забывай мне напоминать, чтобы я за тебя расплачивалась… О Боже, Эван, я должна была настоять, чтобы тебе дали палату побольше, и остаться с тобой!.

— Не заходи в своей опеке слишком далеко, детка! Я все же мужчина, помни об этом!

— А ты помни о том, что если на нас так коварно нападают, то мне надо предоставить свободу действий. Договорились?

— Моя мужская гордость этого не вынесет… Будь моей гостьей, корми меня конфетами и пои шампанским, но не пытайся выбить из меня эту дурь.

— Только мужчина способен отпускать такие шуточки, — вымолвила Рашад, склоняясь над Эваном и целуя его. — И все же я люблю тебя, так что это моя проблема.

— Да уж, не моя. — Они вновь поцеловались, и, конечно же, зазвонил телефон. — Только без крика! — велел он. — Это, наверное, Митч.

Так и оказалось.

— Удача! — воскликнул Пэйтон. — Эван рассказал тебе? О Гринелле?

— Нет.

— Дай ему трубку, он потом тебе все объяснит.

— Почему вы не позвонили мне сегодня ночью или хотя бы утром?

— Дай ему трубку!

— Да, сэр.

— В чем дело, Митч?

— Нам нужна была удача — и она у нас в руках!

— Джинджербред?

— Как это ни странно, не он. Удача пришла с совершенно другой стороны. В таких делах часто надеешься на невероятное стечение обстоятельств, и иногда надежды эти оправдываются. На всякий случай мы послали своего человека в контору юриста миссис Ванфландерен с документами, дающими доступ к архиву покойной главы штата вице-президента. В отсутствие своего шефа секретарша не склонна была позволять кому бы то ни было рыться в архиве. Поэтому она позвонила в Сан-Джасинто. Зная, что ответа она не дождется, наш человек все те два часа, в течение которых она пыталась связаться с адвокатом, висел над ней, разыгрывая разгневанного вашингтонского чиновника с полномочиями Государственного совета безопасности. Она, по-видимому, искренне расстроилась: ведь в тот день он должен был присутствовать на совещании с очень важными клиентами… Сказалось ли здесь ее сильное огорчение или это была самозащита, мы не знаем, и для нас это не имеет значения, но она проговорилась. Она выпалила, что нашему человеку, наверное, нужны те конфиденциальные документы, которые она ксерокопировала, но он не сможет их получить, потому что они находятся в сейфе в банковском подвале.

— Bingo, — спокойно произнес Эван, внутренне ликуя.

— Безусловно. Она даже описала книгу… Наш хитроумный адвокат хотел, конечно, отослать ее Гринеллу и продолжать шантажировать его с помощью копии. Наблюдатель Гринелла находился в Сан-Джасинто из простого любопытства, не более, а книга будет у нас в руках через час.

— Возьмите ее, Митч, и хорошенько с ней поработайте! Там должен значиться человек по имени Хаменди, Абдель Хаменди.

— Торговец оружием, — утвердительно произнес Пэйтон. — Он изображен на фотографиях, висящих в апартаментах Ванфландерен — на снимках, сделанных в Лозанне и Амстердаме.

— Да, это тот самый. Он, разумеется, проходит у них под вымышленным именем, но вы проследите за перемещением денег, за их переводом в Женеву и в Цюрих. Обратите внимание на банк в Цюрихе.

— Естественно.

— И еще, Митч. Давайте очистим наш дом, насколько это в наших силах. Человек по имени Хаменди поставляет оружие всем мелким группам фанатиков, которые только может отыскать, и они убивают друг друга тем, что он им продает. Затем он обращается к другим убийцам, к тем, которые сидят в роскошных кабинетах в тысячедолларовых костюмах, и вовлекает их в свою сеть… Его продукция возрастает в десять раз, потом в двадцать, и все больше убийств, и все выше спрос, и все больше фанатиков… Его надо убрать, Митч. Давайте дадим этому измученному миру вздохнуть свободно — без его поставок.

— Таков приказ свыше, Эван.

— Дайте мне несколько недель, чтобы собраться с силами, и пошлите меня назад, в Оман.

— Что?

— Я собираюсь закупить самую большую партию оружия, о которой только мог мечтать Хаменди.

Прошло шестнадцать дней. Рождество осталось болезненным воспоминанием. Новый год встретили с опаской и настороженностью. На четвертый день Эван посетил Эмилио Коралло и вручил ему фотографию нового превосходного рыболовецкого судна вместе со свидетельством о владении, квитанцией о предварительной оплате курса лекций для получения капитанской лицензии, чековой книжкой и гарантией, что никто с острова под названием «Проход в Китай» никогда его не потревожит в Эль-Дескандо. Это было правдой. Никто из избранной братии тайного правительства, обосновавшегося на этом злополучном острове, не признал его своим. Наоборот, они затаились со своей армией юристов, а некоторые даже бежали из страны. Им было не до покалеченного рыбака из Эль-Дескандо. Они спасали свою жизнь и свое состояние.

На второй день волна, зародившаяся в Чикаго, прокатилась по всему Среднему Западу. Кампанию начали четыре независимые газеты с радиусом влияния в шестьдесят миль, выдвинувшие кандидатуру конгрессмена Эвана Кендрика на пост вице-президента. Через семьдесят два часа к ним присоединились еще три и вдобавок шесть телевизионных станций, владельцы которых были одновременно владельцами пяти из этих газет. Предложение получило поддержку, и голоса китов журналистики услышала вся страна. От Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, от Бисмарка до Хьюстона, от Бостона до Майами. Редакции «Таймс» и «Ньюсуик» созвали срочные совещания. Кендрик был переведен в изолированное крыло базового госпиталя, и его имя исчезло из списка пациентов. В Вашингтоне Энни О’Рейли и весь штат сотрудников в ответ на сотни телефонных звонков сообщали, что представителя штата Колорадо в данный момент нет в стране и, следовательно, он не может ничего прокомментировать.

На одиннадцатый день конгрессмен и его люди возвратились в Меса Верде, где, к своему изумлению, обнаружили Эммануэля Уэйнграсса с пристегнутой к боку маленькой кислородной подушкой на случай крайней необходимости, присматривающего за армией плотников, которые чинили дом. Менни ходил очень медленно и то и дело присаживался, но болезнь ничуть не уменьшила его вспыльчивости. Один-единственный раз он понизил голос — когда говорил с Калехлой — своей «новой любимой дочерью, которая стоит гораздо больше, чем бездельник, вечно ошивающийся около нее».

На пятнадцатый день Митчел Пэйтон в сотрудничестве с молодым компьютерным гением, которого он одолжил у Френка Свана, расшифровал коды в бухгалтерской книге Гринелла, этой библии тайного правительства. Работая ночь напролет у клавиатуры, Пэйтон с Джеральдом Брайсом составили доклад для президента Лэнгфорда Дженнингса, который точно указал им, сколько требуется печатных экземпляров.

До того, как диск был разрушен, с печатающего устройства сошла еще одна, лишняя копия доклада, но Эм Джи этого не заметил.

Один за другим скользили в ночи лимузины, но уже не по темным улицам в поместье Чесапик Бей, а прямо к южному портику Белого Дома. Караул, составленный из морских пехотинцев, сопровождал прибывших в Овальный кабинет президента Соединенных Штатов. Лэнгфорд Дженнингс сидел за письменным столом, положив ноги на свою любимую оттоманку, стоящую слева от кресла. Кивком головы приветствовал он каждого входящего — всех, кроме одного. Вице-президент Орсон Болингер был удостоен лишь презрительного взгляда. Перед письменным столом полукругом были расставлены кресла — прямо напротив восседающего за столом разгневанного человека. Словно необходимую часть антуража, каждый из прибывших держал в руках по малиновому конверту. Среди собравшихся были лидеры большинства и меньшинства обоих палат Конгресса, госсекретарь Соединенных Штатов и министр обороны, директора Центрального разведывательного управления и Управления национальной безопасности, члены Объединенного комитета начальников штабов, генеральный прокурор и Митчел Джарвис Пэйтон (специальные проекты, ЦРУ). Все расселись и ждали в глубоком молчании. Ожидание было недолгим.

— Мы сидим по уши в дерьме, — объявил президент Соединенных Штатов. — Будь я проклят, если знаю, как мы там оказались, но надеюсь сегодня вечером получить ответ на некоторые вопросы. В противном случае в этом городе найдется немало людей, которые не по своей воле проведут лет двадцать за решеткой. Я ясно выражаюсь?

Кое-кто кивнул головой, на лицах остальных появилось рассерженное или обиженное выражение, явно говорившее о несогласии со словами президента.

— Погодите! — продолжал Дженнингс, усмиряя недовольных. — Я хочу, чтобы были тщательно соблюдены основные условия. Каждый из вас получил и, предполагается, прочел доклад, подготовленный мистером Пэйтоном. Вы все принесли его с собой и, тоже предполагается, не сняли с него копий. Соответствует ли это утверждение истине? Прошу, отвечайте каждый по очереди, слева направо от меня, начиная с генерального прокурора.

Каждый из собравшихся в точности повторил слова и действия главы государственного правосудия. Каждый поднял конверт и объявил: «Никаких копий, господин президент!»

— Хорошо. — Дженнингс убрал ноги с оттоманки и наклонился вперед, опершись локтями о стол.

— Конверты пронумерованы, джентльмены, и их сделано ровно столько, сколько людей присутствует в этой комнате. Более того, вы их оставите здесь, когда уйдете. Все понятно? — Ответом послужили кивки головой и утвердительное бормотание. — Хорошо. Мне не надо говорить вам, что информация, содержащаяся на этих страницах, столь же ужасающа, сколь и невероятна. Сеть воров и убийц, человеческих отбросов, которые нанимали убийц и платили за услуги террористам. Массовая резня в Фейрфаксе, в Колорадо и, Боже мой, на Кипре, где человек, который один стоил пяти таких, как вы, был взорван со всей своей делегацией… Это литания ужаса; тайных сделок по всей стране, установления чрезмерно высоких цен для получения сверхприбылей, подкупа во всех влиятельных правительственных сферах, превращения государственной обороны в мошну для богатых. Это также литания жульничества, незаконных сделок с подпольными торговцами оружием по всему миру, обмана комитетов по контролю над вооружением; покупки лицензий на экспорт, переправки партии товаров по запрещенным маршрутам. Боже, это чертово месиво!.. И здесь среди вас нет ни одного, кто не был бы к этому причастен. А теперь я готов послушать ваши возражения.

— Господин президент…

— Господин президент…

— Я в армии вот уже тридцать лет, и никто ни разу не посмел…

— Я смею! — прервал Дженнингс. — И кто вы такой, черт побери, чтобы говорить мне, что я не смею? Кто следующий?

— Я, господин президент, — ответил министр обороны. — Если позволить себе прибегнуть к вашему языку, то я заявляю, что не знаю, на какое чертово месиво вы намекаете, и решительно возражаю против ваших инсинуаций.

— Намеки? Инсинуации? Протрите глаза, Мак, и посмотрите на цифры! Три миллиона долларов за танк, который, как установлено, стоит в производстве около полутора миллионов! Тридцать миллионов за истребитель, который был так перегружен пентагоновской начинкой, что не выдержал испытаний, и его пришлось возвратить назад, к конструкторам — вот вам еще десять миллионов за каждую машину! Не говоря уже о таких мелочах, как поломки и тому подобное!

— И все же в целом расходы не так уж велики, господин президент.

— Как сказал один из моих друзей, выступая по телевизору, объясните это бедняге, который еле сводит концы с концами. Может, вы занимаете не свое место, господин министр? Мы все время твердим стране, что советская экономика в руинах, что их технология отстает от нашей на много лет, и тем не менее каждый год, когда вы представляете на рассмотрение бюджет, вы утверждаете, что нам надо поскорее вылезать из дерьма, так как Россия превосходит нас экономически и технологически. Вы не находите, что здесь есть некоторое противоречие?

— Вы не понимаете всей сложности…

— А мне и не надо ее понимать. Я вижу, что это ни с чем не сообразно… А что же вы, вы, четыре наши славные опоры Палаты и Сената — члены моей партии и лояльная оппозиция? Вы так ни о чем и не подозревали?

— Вы слишком популярны, господин президент, — сказал лидер оппозиции. — В политическом отношении очень трудно вам противостоять.

— Даже если рыба протухла?

— Даже если она протухла, сэр.

— Тогда вам тоже следует убраться вон… А наша проницательная военная элита, наш олимпийский Объединенный комитет начальников штабов? Те, кто должен наблюдать за резервами? Или вы в своем величии так редко спускаетесь на землю, что уже позабыли, где находится Пентагон? Полковники, генералы, адмиралы, сомкнутым строем марширующие из Арлингтона прямо в ряды военных контрактеров и выжимающие из налогоплательщиков последние соки.

— Протестую! — вскричал председатель ОКШ. — Это не наша работа, господин президент, — проверять, чем занимается каждый офицер в частном секторе.

— Возможно и нет, но вы поощряете такие переходы, а это приводит тех, кто туда попадет, к убеждению, что им все дозволено. А что скажут наши супершпионы, ЦРУ и УНБ? Мистера Пэйтона это не касается, а если кому-то захочется отправить его в Сибирь, то в ближайшие пять лет ему придется иметь дело со мной, — так где же были вы? Оружие поставляется в Средиземноморье и Персидский залив и именно в те порты, в которые решением Конгресса и моим отправлять его запрещено. Вы что, не могли проследить за маршрутом? Кто же, черт побери, кем управляет?

— В ряде случаев, господин президент, — сказал директор Центрального разведывательного управления, — когда у нас были причины заинтересоваться определенными действиями, мы полагали, что они проводятся с вашего одобрения, так как они отражали ваши политические позиции. Мы были уверены, что там, где дело касается закона, вы предварительно посоветовались с генеральным прокурором, как это принято в таких случаях.

— Иными словами, вы просто закрыли на все глаза и решили: «Пусть Джо Блау хватает горшок с горячей картошкой». Очень похвально, и такое оправдание пригодится вам, чтобы сберечь своих ослов, но почему вы меня не предостерегли?

— Если говорить об УНБ, — вмешался директор Управления национальной безопасности, — то мы несколько раз беседовали с главой вашего штаба и вашим советником по национальной безопасности о некоторых не вполне обычных обстоятельствах, отчеты о которых попадали на наш стол. Ваш советник решительно заявил, что ему ничего не известно о том, что он назвал «злонамеренными выдумками», а мистер Дэнисон уверил нас, что все это — я дословно передаю его слова, господин президент, — «куча дерьма» и что такие слухи распускают «ультралиберальные подонки, предпринимающие против президента недостойные выпады». Таковы были его слова, сэр.

— Вы, наверное, заметили, — холодно произнес президент, — что ни того, ни другого здесь нет. Мой советник по национальной безопасности ушел на пенсию, а глава моего штаба сейчас в отпуске и занят личными делами. Я хочу сказать в защиту Герба Дэнисона, что он вполне может управлять крепким автократическим кораблем, но его курс не всегда точен… А теперь перейдем к главе нашего правосудия, к стражу нашей законности. Принимая во внимание то, что во всех перечисленных случаях были грубо нарушены или ловко обойдены законы, я могу только предположить, что три года назад вы вышли пообедать и до сих пор не вернулись. Над чем вы там надзираете, в вашей юстиции? Над игрой в бинго или другими развлечениями? Мы содержим несколько сотен юристов, чтобы они расследовали преступную антиправительственную деятельность, и тем не менее ни одно преступление, перечисленное в этом докладе, до сих пор не раскрыто. Почему?

— Это не в нашей компетенции, господин президент. Мы сосредоточены на…

— Что это еще за компетенция? Цены, установленные корпорациями, и вопиющее превышение стоимости — не в вашей компетенции? Что же тогда входит в эту пресловутую компетенцию? Впрочем, черт с вами. Давайте обратимся к моему высокочтимому деятельному помощнику — последнее, правда, уже не столь важно. Наш ворчащий, хнычущий инструмент весьма специфических интересов — большой человек в их кампусе. Ведь это все ваши парни, Орсон! Как вы могли до этого дойти?

— Господин президент, это не только мои люди, но и ваши! Они собирали деньги для вашей первой кампании. Они собрали на много миллионов больше, чем ваша оппозиция, по сути, обеспечив ваше избрание. Вы поддерживали их дело, их стремление к неограниченной экспансии в бизнесе и промышленности…

У Дженнингса на лбу проступили вены.

— Экспансии в разумных пределах, — поправил он, — но не манипулированной. Не коррумпированной благодаря связи с торговцами оружием по всей Европе и по всему Средиземноморью и, черт бы вас побрал, табачным сделкам, назначению грабительских цен и наемным террористам.

— Я знать ничего не знаю о подобных вещах, — воскликнул Болингер, вскакивая на ноги.

— Да, вероятно, вы не знали, господин вице-президент, так как вы слишком заметная и влиятельная фигура, чтобы они стали рисковать вами, посвящая во все детали. Но вы, конечно же, чуяли, что пахнет жареным. Просто вы не хотели знать, что такое там подгорает на этой кухне. Садитесь! — Болингер сел, и Дженнингс продолжал: — Но вы должны уяснить себе, Орсон. Вы не будете баллотироваться на пост. Ваша политическая карьера окончена. И если я когда-нибудь узнаю, что вы снова сунулись куда-то, кроме благотворительности… словом, я вам не советую.

— Господин президент, — поднялся председатель объединенных Штабов, — в свете всего вами сказанного и ваших слишком очевидных намерений я заявляю вам о своей немедленной отставке!

Вскочив с мест, его примеру тут же демонстративно последовало с полдюжины остальных. Лэнгфорд Дженнингс откинулся на спинку кресла и спокойно произнес ледяным тоном:

— О нет, пусть никто из вас не надеется отделаться так легко. Не будет никакой запоздалой расправы с администрацией в ночь на субботу, никакого бегства с корабля в горы. Вы все останетесь на своих местах, и, будьте уверены, мы вернемся на правительственный курс… Поймите, меня не слишком заботит, что подумают люди обо мне или о том доме, который я временно занимаю. Но меня глубоко волнует настоящее и будущее страны. Настолько глубоко, что этот предварительный доклад — предварительный, поскольку в общем плане он еще не закончен, — пока остается в исключительном распоряжении президента, и доступ к нему будет запрещен до тех пор, пока я не решу, что пришло время его опубликовать… а такое время обязательно настанет. Опубликовать его сейчас означало бы пошатнуть сильнейшую президентскую власть, которой нация обладала в течение последних сорока лет, и нанести тем самым непоправимый вред стране, но я повторяю, он будет опубликован… Разрешите мне кое-что вам объяснить. Когда мужчина — а я верю, что когда-то это будет и женщина, — вступает на этот пост, он обязательно думает о том, какое место займет в истории. Так вот, на ближайшие пять лет своей жизни я отказываюсь от всяких мыслей о бессмертии, ибо в течение этого срока будет опубликован завершенный доклад со всеми его ужасами… Но не раньше, чем будет исправлен любой вред, причиненный из-за моего недосмотра, и не будет воздано за каждое преступление. Если для этого понадобится работать день и ночь, то именно это вам и предстоит — всем, кроме моего льстивого притворщика, вице-президента, который постепенно незаметно исчезнет, а там, если ему будет угодно, может преспокойно пустить себе пулю в лоб… И в заключение, джентльмены, хочу вас предупредить. Если у кого-то из вас появится искушение спрыгнуть с этого прогнившего корабля, к созданию которого мы все так или иначе причастны, то будьте добры помнить, что я являюсь президентом Соединенных Штатов с неограниченными полномочиями. В самом широком смысле в их сферу входят также жизнь и смерть каждого из вас. Это только констатация факта, ничего более, но если кто-то воспримет такое заявление как угрозу, что же, это его личное дело. А теперь ступайте и хорошенько поразмыслите над тем, что я вам сказал. Пэйтон, вы остаетесь.

— Да, господин президент.

— Как вы думаете, Митч, они все поняли? — спросил Дженнингс, наливая себе и Пэйтону из бутылки, которую он достал из бара, спрятанного в левой стене Овального кабинета.

— Надо полагать, — ответил Пэйтон. — Если я немедленно не выпью этого виски, меня снова начнет трясти.

Президент оскалил зубы в своей знаменитой ухмылке и поднес Пэйтону бокал с виски к окну, у которого тот сидел.

— Неплохо для парня, который, по общему мнению, туп, как телеграфный столб, а?

— Это было необычное представление, сэр.

— Вот почему этот кабинет следует значительно уменьшить.

— Я не имел этого в виду, господин президент.

— Конечно, имели, и вы совершенно правы. Именно поэтому король, голый или в полном облачении, нуждается в сильном премьер-министре, который, в свою очередь, создает свою собственную королевскую семью — в данном случае из двух партий.

— Прошу прощения?

— Кендрик. Я хочу, чтобы он баллотировался.

— Боюсь, что вам трудно будет его убедить. По словам моей племянницы — я называю ее своей племянницей, хоть она мне вовсе не родня…

— Я все это знаю и знаю все о ней, — перебил Дженнингс. — Так что же она говорит?

— Что Эван прекрасно понимает, что произошло и что происходит, но пока еще ничего не решил. Его ближайший друг, Эммануэль Уэйнграсс, тяжело и, по-видимому, безнадежно болен.

— Это тоже мне известно. Вы упомянули об этом в своем докладе, не называя его по имени.

— Ох, простите, в последнее время мне никак не удается выспаться, и я постоянно что-то забываю… Во всяком случае, Кендрик настаивает на возвращении в Оман, и я не могу его отговорить. Он одержим идеей обезвредить торговца оружием Абделя Хаменди. Он совершенно справедливо полагает, что, продавая по меньшей мере восемнадцать процентов всех боеприпасов, которые в ходу на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, Хаменди тем самым губит его любимые арабские страны. В своем роде это современный Лоуренс, пытающийся спасти своих друзей от презрения международной общественности и окончательного забвения.

— Так что же конкретно намерен он совершить?

— Из того, что он мне рассказал, следует, что в основном это будет разоблачительная операция. Я думаю, что ему самому еще не все ясно, но цель уже поставлена. Она заключается в том, чтобы выставить Хаменди в его истинном свете, как человека, сеющего разрушение и смерть и наживающего на этом миллионы.

— А какое дело Хаменди до того, что подумают о нем его покупатели? Он ведь торговец оружием, а не евангелист.

— Ему будет до этого дело, когда половина из проданного им оружия станет непригодным, когда взрывчатка не будет взрываться, а ружья — стрелять.

— Боже милостивый, — прошептал президент, медленно поворачиваясь и возвращаясь к письменному столу. Он сел, поставив стакан на подставку, и в молчании уставился в стенку напротив. Наконец он повернулся в кресле и взглянул на Пэйтона, стоящего у окна. — Пусть он едет, Митч. Он никогда не простит ни вам, ни мне, если мы его остановим. Дайте ему все, что потребуется. Только бы он вернулся… Я хочу, чтобы он вернулся. Он нужен стране.

Клубы тумана проплывали над Персидским заливом и бахрейнской Тужжар-Роуд, образуя внизу, под уличными фонарями их перевернутые светящиеся подобия и закрывая ночное небо плотной пеленой. Ровно в четыре часа тридцать минут утра на пустынных улицах портовой части спящего города показался черный лимузин. Он остановился у стеклянных дверей здания, известного под названием Сахалхуддин, где шестнадцать месяцев назад в роскошных королевских апартаментах находилась резиденция человека-чудовища, который называл себя Махди. Два араба в широких ниспадающих одеяниях вышли из лимузина и направились к освещенному неоновыми огнями входу; лимузин не спеша поехал прочь. Мужчина, который был ростом повыше своего спутника, осторожно постучал в стеклянную дверь. Сидящий за столиком дежурный взглянул на часы у себя на запястье, вскочил из кресла и быстро подошел к двери. Он отворил ее и поклонился необычно ранним посетителям.

— Все готово, высокочтимые господа, — вымолвил он почти шепотом. — Наружную охрану отпустили пораньше, а утренняя смена прибудет в шесть часов.

— Нам хватит и половины этого времени, — сказал человек пониже ростом и помоложе, который явно был главным. — Вам хорошо заплатили, чтобы вы все как следует подготовили. Дверь наверху не заперта?

— Можете не сомневаться, высокочтимый сэр.

— Работает только один лифт? — спросил араб постарше и повыше ростом.

— Да, сэр.

— Наверху мы его запрем. — Мужчина ростом поменьше направился к лифтам, его спутник последовал за ним. — Если не ошибаюсь, — продолжал он в полный голос, — нам нужен последний лестничный пролет, не так ли?

— Совершенно верно, высокочтимый сэр. Вся сигнализация отключена, обстановка в комнате восстановлена в том виде, в каком она была раньше… до этого ужасного утра. И, кроме того, по вашему распоряжению туда доставлен предмет, который вам необходим. Мы нашли его в подвале. Надо сказать, сэр, что власти перевернули все в комнате вверх дном, и уже много месяцев она стоит опечатанной. Мы не можем этого понять, высокочтимый сэр.

— В этом нет никакой необходимости… Если только кто-нибудь захочет войти в здание или хотя бы приблизится к входной двери, дайте нам знать.

— Я буду зорко следить за входом, высокочтимый сэр.

— В этом случае немедленно звоните по телефону.

Оба посетителя подошли к лифту, и рослый подчиненный нажал кнопку. Дверцы немедленно раздвинулись. Они вошли в кабину, и дверцы сомкнулись.

— Что знает этот человек? — спросил невысокий араб, когда машина загудела и лифт тронулся вверх.

— Он просто делает, что ему велят, а это несложно… Но почему резиденцию Махди опечатали на много месяцев?

— Потому что они искали и дожидались таких, как мы.

— Они перевернули все в комнате вверх дном?.. — произнес подчиненный нерешительным, вопрошающим тоном.

— В отличие от нас, они не знали, где искать.

Лифт замедлил ход, затем остановился. Оба посетителя быстрым шагом направились к лестнице, ведущей к апартаментам Махди и бывшему «храму». Они подошли к двери его кабинета, и невысокий араб остановился, взявшись за ручку.

— Больше года ждал я этой минуты, — сказал он, глубоко вздохнув, — и вот теперь, когда она наступила, я весь дрожу.

Очутившись в огромной странной комнате, похожей на мечеть, с высоким куполообразным потолком, покрытым изумительно яркими мозаичными плитками, оба пришельца застыли в молчании, словно ощущая присутствие великого и ужасного духа. Массивная мебель темного полированного дерева походила здесь на древние статуи свирепых стражей, охраняющих внутреннюю гробницу могущественного фараона; громадных размеров письменный стол выглядел словно саркофаг почившего владыки. И в разительном контрасте со всей обстановкой в дальнем углу комнаты, у правой стены возвышались современные металлические строительные подмостки высотой в восемь футов, по перекладинам которых можно было взобраться к потолку. Высокий араб нарушил молчание:

— Быть может, в этом месте отдыхал Аллах — да свершится воля его.

— Ты совсем не знал Махди, мой наивный друг, — ответил ему его повелитель. — Спроси у Франджиани Мидаса… А впрочем, поторопись, мы теряем время. Передвинь подмостки туда, куда я укажу, и взберись наверх.

Подчиненный быстро подошел к приподнятой платформе и оглянулся на своего спутника.

— Влево, — скомандовал тот. — Как раз ко второму оконному проему.

— Я не понимаю вас, — сказал высокий араб, ступая на скользкую скобу и карабкаясь на вершину подмостков.

— Есть много такого, чего ты не понимаешь, и тебе это вовсе не обязательно… А теперь отсчитай слева от окна шесть плиток, а затем пять к верху.

— Сейчас… мне трудно до них дотянуться, а я ведь немалого роста.

— Махди был гораздо выше, гораздо представительнее, хотя и не без недостатков.

— Прошу прощения?

— Это неважно… Нажми по очереди на каждый из четырех углов плитки с самого краешка, а теперь изо всех сил надави ладонью на самый центр. Давай!

Мозаичная плитка буквально вывалилась наружу. Высокий араб едва успел подхватить ее, чтобы она не упала.

— Милостивый Аллах! — воскликнул он.

— Обычное всасывание, сбалансированное весом, — произнес стоящий внизу, не вдаваясь в уточнения. — Теперь засунь руку в нишу и вытащи бумаги; они должны быть сложены вместе. — Подчиненный сделал, как ему было сказано, и вытащил пачку листов, отпечатанных на компьютере и перевязанных двумя резиновыми лентами. — Брось их мне, — продолжал его повелитель, — и вставь плитку на место точно так же, как ты ее вынул, только вначале надави в центре.

Высокий араб неловко выполнил его указания, а затем спустился с подмостков на пол. Он подошел к своему повелителю, который развернул несколько листов и внимательно их изучал.

— Это и есть то сокровище, о котором вы говорили? — тихо спросил он.

— Большего сокровища ты не сыщешь от Персидского залива до западных берегов Средиземного моря, — ответил молодой человек, пробегая глазами бумаги. — Они казнили Махди, но не смогли уничтожить то, что он создал. Пришлось отступить, сократить расходы, но целостность была сохранена. Множество ветвей великого предприятия даже не было обнаружено. Они поникли, припали к земле, готовые в один прекрасный день распрямиться во весь рост.

— Все это сказали вам эти странного вида страницы? — Повелитель кивнул, продолжая читать. — О чем же, во имя Аллаха, они говорят?

Невысокий араб с любопытством взглянул на своего рослого компаньона.

— Почему бы и не сказать? — улыбаясь, произнес он. — В этих списках значится имя каждого мужчины, каждой женщины, каждой фирмы, компании или корпорации, каждого связного или проводника к террористам, с которыми имел в свое время дело Махди. Потребуются месяцы, а может, и годы, чтобы восстановить все связи, но это будет сделано. Ты видишь, они ждут. В конечном итоге Махди оказался прав: это наш мир. И мы никому его не отдадим.

— Можно сказать об этом другим, друг мой? — вскричал подчиненный. — Ведь можно, можно, не правда ли?

— Очень осторожно, — ответил молодой лидер. — Теперь не те времена, — загадочно добавил он. — Старое оружие уже не годится.

— Не скрою, я не могу вас понять.

— Повторяю, это необязательно.

— Откуда вы явились? — спросил в замешательстве подчиненный. — Нам сказали, что мы должны вам повиноваться, что вы знаете много такого, чего люди вроде меня не удостоены чести знать. Но как, откуда?

— За тысячу миль отсюда меня годами готовили к этой минуте… А теперь оставь меня. Побыстрей ступай вниз и скажи охраннику, чтобы он убрал подмостки в подвал. Потом выйди на улицу и останови машину, она сейчас подъедет. Водитель отвезет тебя домой; мы увидимся завтра. В то же время, в том же месте.

— Аллах и Махди да пребудут с вами, — произнес высокий араб, кланяясь. Он поспешно направился к выходу и затворил за собой дверь.

Молодой человек поглядел ему вслед, затем достал из-под своего одеяния маленькую рацию. Нажав кнопку, он заговорил.

— Он выйдет через две-три минуты. Посади его в машину и отвези к скалам на южном берегу. Убей его, сними с него одежду, а оружие выбрось в море.

— Будет исполнено, — ответил водитель лимузина, кружащий по улицам неподалеку.

Молодой лидер спрятал рацию в складках одежды, торжественным шагом пересек комнату и приблизился к громадному письменному столу из черного дерева. Он снял с головы свою готру и бросил ее на пол, а затем уселся в стоящее возле стола кресло, похожее на трон. Отперев нижний слева высокий и широкий ящик, он достал оттуда инкрустированный драгоценными камнями головной убор Махди, надел его себе на голову и тихо заговорил, обратив свой взор наверх, к мозаичному потолку.

— Благодарю тебя, Отец, — сказал наследник, обладатель докторской степени Чикагского университета в области вычислительной техники. — Велика честь и велика ответственность быть избранным среди всех твоих сыновей. Моя слабая белая мать никогда не поймет этого, но, как ты неустанно твердил мне, она была всего лишь сосудом… И все же, должен сказать тебе, Отец, многое теперь изменилось. Сейчас мы ставим перед собой далеко идущие цели. Мы будем использовать твои методы там, где это необходимо — убийство для нас не проблема, — но мы уже стремимся завладеть гораздо большей частью земного шара, чем ты мог когда-либо себе помыслить. Наши ячейки будут рассеяны по всей Европе и всему Средиземноморью, и мы будем сообщаться такими способами, каких ты не мог себе и представить, — тайно, при помощи спутников и полностью исключая перехват. Ты видишь, Отец, что мир не принадлежит более той или иной расе. Он принадлежит молодым, сильным и блистательным. То есть нам.

Новый Махди перестал шептать и перевел взгляд на письменный стол. Скоро то, что ему нужно, будет здесь. Сын великого Махди, еще более великий, чем он сам, будет продолжать шествие.

Мы должны быть бдительными! Везде и всюду!