Повествование о китобойце «Эссекс»

Глава II

Хотя прошло уже изрядно времени, я не могу вернуться к происшествиям, которые будут сейчас описаны, без чувства ужаса, смешанного с изумлением от почти невероятной судьбы, сохранившей меня и выживших товарищей моих от жуткой смерти. В своих раздумьях об этом я часто, даже по истечению времени, ловлю себя на том, что проливаю слезы благодарности за спасение наше, и благодарю Бога, чья помощь и защита вела нас через беспримерные страдания и муки и вернула в лоно семьи и друзей. Нельзя сказать, какие страдания и мучения способен вынести ум человека, в поисках способа спастись; какую боль или слабость способно выдержать его тело, пока он не испытает их; и когда, наконец, приходит избавление, когда мечта надежды исполняется, невыразимая благодарность овладевает душой, и слезы радости не дают вырваться словам. В школе страданий, лишений и отчаяния следует нам выучиться великим урокам всегдашней зависимости от всемогущего долготерпения и милости. Посреди безбрежного океана, ночью, когда сокрыт вид небес, и темная буря сошла на нас; только тогда готовы мы были воскликнуть: «Да смилуется над нами небо, ибо ничто не сможет спасти нас, кроме него». Но вернусь к изложению событий. — 20-го ноября (крейсируя на широте 0˚40’ S и долготе 119˚0’ W) мы увидели за подветренной скулой китовое стадо. Погода в это время стояла очень ясная, и около восьми часов утра впередсмотрящий издал крик «Фонтаны». Корабль немедленно устремился к ним. В полумиле от места, где они были замечены, мы спустили все лодки на воду, высадили людей и пустились в погоню. Корабль, тем временем, был приведен к ветру, грот-марсель в ожидании нас свернут. Я встал с гарпуном во втором боте; капитан предшествовал мне в первом. По прибытии к месту, где, они, по нашим вычислениям, находились, сначала ничего не было видно. Мы опустили весла в нетерпеливом ожидании, когда они появятся рядом. Наконец один из них поднялся и выпустил фонтан чуть впереди меня; я на полном ходу приблизился к нему и ударил; чуя в себе гарпун, он в агонии бросился к боту (который в это время оказался рядом с ним) и, нанеся жестокий удар хвостом, пробил отверстие посредине, у края воды. Я сразу же взял топорик и обрубил линь, чтобы отцепить бот от кита, который к тому времени с огромной скоростью удалялся. Потеряв гарпун и линь, мне удалось от него освободиться; вода быстро прибывала. Я наспех заткнул отверстие тремя-четырьмя бушлатами, приказал одному матросу продолжать вычерпывать, а остальным немедленно подтягиваться к кораблю; нам удалось сохранить бот и быстро достичь судна. Капитан и второй помощник в двух прочих ботах продолжали преследование и вскоре забили другого кита. Они были на изрядном расстоянии под ветром, я обрасопил грот-рей и двинулся в их направлении; пробитый бот тут же был поднят на борт, и, проверив отверстие, я понял, что мог бы, прибив кусок полотнища, приготовить его к новой погоне скорее, чем если бы опустил другой бот, оставшийся на корабле. Соответственно этому я перевернул его на корме и прибивал полотно, и тут заметил очень большого спермацетового кита, насколько я мог судить, примерно восьмидесяти пяти футов длиной; он появился из-под воды примерно в двадцати родах[10] от носа и спокойно лежал головой к кораблю. Он выпустил два или три фонтана, а потом исчез. Менее чем через две-три секунды он явился снова примерно на расстоянии корпуса корабля, и двинулся прямо на нас, со скоростью около трех узлов. Корабль в то время шел с примерно такой же скоростью. Его обличье и положение поначалу не внушили нам опасения; однако, наблюдая за движениями его, и видя его менее чем в корпусе от корабля, надвигающимся на нас с такой быстротой, я непроизвольно приказал юнге на штурвале крепко за него взяться; имея целью отвернуть и избежать кита. Едва эти слова слетели с уст моих, как он бросился на нас со всей скоростью и ударил по кораблю головой, прямо перед передними цепями; сотрясение было столь сильным и страшным, что мы все чуть не упали ничком. Корабль встал так неожиданно и резко, словно налетел на скалу, и несколько секунд дрожал как лист. Мы глядели друг на друга в изумлении совершенном, почти лишившись дара речи. Прошло несколько минут, пока мы смогли осознать это кошмарное бедствие; в течение какового времени он прошел под кораблем вдоль киля, задев его, поднялся с подветренной стороны, и минуту лежал на воде (видимо, оглушенный жестокостью удара); затем он вдруг тронулся в подветренном направлении. После краткого размышления, отойдя, в какой-то степени, от охватившего нас внезапного оцепенения, я заключил наверное, что он пробил в корабле дыру, и что необходимо заставить работать помпы. В соответствии с этим они и были приготовлены, но не проработали и минуты, как я заметил, что нос корабля медленно погружается в воду; тогда я приказал сигнализировать другим лодкам, и едва это было выполнено, как снова увидел кита, по-видимому, в конвульсиях, на поверхности воды, в сотне родов с подветренной стороны. Он был окутан морской пеной, поднятой его непрерывными жестокими ударами, и я отчетливо видел, как он смыкает челюсти, словно обезумев от гнева и ярости. Некоторое время он оставался в таком положении, а потом с огромной скоростью тронулся наперерез носовой части на ветер. К тому времени корабль изрядно осел в воде, и я считал его уж потерянным. Однако я приказал, чтобы помпы работали не переставая, и предпринял попытку собрать мысли мои. Я повернулся к лодкам, которых у нас на корабле было тогда две, с намерением отцепить их и приготовить все необходимое для высадки, если не останется ничего иного; и когда мое внимание было на минуту отвлечено этим, меня пробудил крик моряка на люке: «Вот он — он снова приближается». Я обернулся и увидел его примерно в сотне родов прямо впереди нас, плывущим, как видно, вдвое быстрее обычной своей скорости, и, как мне показалось в тот миг, с удесятеренной яростью и жаждой мщения в облике. Во всех направлениях от него разлетались буруны, и его курс к нам был отмечен белой пеной в род шириной, которую он производил непрерывными жестокими ударами хвоста; голова его была примерно наполовину высунута из воды, и так он и напал, и снова ударил судно. Когда я увидел, как он устремился к нам, у меня были надежды, что ловким движением немедленного отвода я смогу пересечь линию его приближения до того, как он доберется до нас, и, таким образом, избежать разрушения, неизбежного, как я знал, в случае, если ему удастся ударить нас снова. Я крикнул штурвальному: «Поворот!», но корабль не успел уйти больше, чем на пункт, как мы испытали второе потрясение. Я могу оценить скорость корабля в то время примерно в три узла, а кита примерно в шесть. Он ударил судно с наветренной стороны, прямо под кат-балкой, и совершенно разбил носовую часть. Он снова прошел под кораблем, ушел под ветер, и больше мы его не видели. Положение наше в этот момент легче вообразить, чем описать. Чувства наши были так потрясены, как, я уверен, никто не может достаточно понять, не будь он там: несчастье пало на нас, когда мы меньше всего думали о какой-нибудь беде; все наши не лишенные приятности ожидания определенных плодов от труда нашего были разрушены внезапным бедствием, самым таинственным и непреодолимым. Ни минуты, однако, нельзя было терять в попытках принять меры к крайней нужде, к которой, как стало ясно, мы пришли. Мы были более чем в тысяче миль от ближайшего берега, ни с чем, кроме легкого открытого бота в качестве источника безопасности для меня и товарищей. Я приказал матросам закончить качать и обеспечить себя, в то же время, схватив топорик, обрубил обнайтовку запасной лодки, которая лежала кверху дном на двух бревнах на шканцах, и, когда она пошла вниз, крикнул тем, кто там был, подхватить ее. Так они и сделали, и донесли ее на плечах своих до шкафута. Тем временем стюард дважды спустился в каюту и спас два гидранта, два атласа и чемоданчики капитана и мой; все это было поспешно брошено в бот, пока он лежал на палубе, вместе с двумя компасами, выхваченными мной из нактоуза. Он попытался спуститься снова; но к тому времени ворвалась вода, и он вернулся, не смогши достичь цели своей. К тому времени, как мы донесли бот до шкафута, корабль наполнился водой и погрузился до конца бимсов: быстро елико возможно мы столкнули бот в воду, все разом впрыгнули в него, и оттолкнулись от корабля. Едва мы отдалились на два лодочных корпуса от него, как он упал на наветренную сторону и погрузился в воду.

Тогда изумление и отчаяние полностью овладело нами. Мы размышляли над страшным положением, в которое попал корабль, и с ужасом думали о внезапном и невероятном бедствии, постигшем нас. Мы смотрели друг на друга, словно бы в надежде обрести утешение от обмена чувствами, однако все лица были отмечены бледностью отчаяния. Несколько минут никто из нас не произнес ни слова; казалось, все были окованы чарами ужаса; с самого первого нападения кита до погружения корабля нашего и отбытия на боте не прошло и десяти минут! Один бог знает, каким способом, каким образом нам удалось совершить все в такое короткое время; в обычных обстоятельствах такое же время, причем при участии всего экипажа, заняло бы только отнайтовать бот и доставить его до шкафута. Товарищи мои не сохранили ни единого предмета кроме тех, что были при них; но для меня то было источником бесконечного удовлетворения, если таковое могло быть испытано в ужасе мрачного положения нашего, что нам посчастливилось сохранить наши компасы, атласы и квадранты. После того, как ушло первое потрясение чувств моих, я с восторгом предполагал их возможными средствами спасения нашего; без них погрузилось бы во тьму и безнадежность все. Боже милостивый! Какая картина горя и страданий представилась моему воображению. Экипаж корабля, двадцать человеческих душ, спасся. Все, что осталось, чтобы провести эти двадцать жизней через бурные ужасы океана, возможно, на многие тысячи миль, — три легкие открытые лодки. Перспективы добыть провизию или воду из корабля для существования во все это время были тогда по меньшей мере сомнительны. Сколько долгих бессонных ночей, думал я, должно минуть? Сколько должно пройти утомительных голодных дней перед тем, как разумно станет ожидать хоть малейшего утоления страданий наших? Мы сидели в лодке нашей, в двух корпусах от останков корабля, в молчании совершенном, неподвижно глядя на них, погрузившись в мысли самые меланхолические, когда показались идущие к нам на веслах другие боты. Они только что поняли, что на нас пала какая-то беда, но о природе ее ни в коей мере не были осведомлены. Внезапное и таинственное исчезновение корабля было сначала замечено рулевым капитанского бота, и с объятыми ужасом лицом и голосом он вдруг возопил: «Боже мой! где корабль?» На этом движения их сразу же приостановились, и общий крик ужаса и отчаяния вырвался из уст каждого человека, в то время, как взгляды их тщетно искали его по всему океану. Немедленно поспешили они к нам. Бот капитана достиг нас первым. Он встал примерно в лодочном корпусе от нас, но не имел силы издать ни звука: он был настолько подавлен открывшимся ему зрелищем, что, бледный и безмолвный, сидел в своем боте. Я едва мог его узнать, таким он сделался изменившимся, напуганным и сломленным, угнетенным своими чувствами и ужасной действительностью, представшей перед ним. Вскоре он, однако, смог меня спросить: «Боже мой, мистер Чес, что случилось?» Я ответил: «Мы разбиты китом». Потом я кратко ему все рассказал. Поразмыслив несколько мгновений, он сказал, что мы должны обрубить мачты и попытаться достать из корабля что-нибудь из съестного. В соответствии с этим мы стали ломать головы, как спасти с обломков что-нибудь для нужд наших, и с этой целью стали грести и приблизились к ним. Мы принялись искать средства проникнуть в трюм; для этого мы развинтили талрепы и стали топориками своими обрубать мачты, так, чтобы корабль снова мог подняться и позволить нам вскрыть палубы его. Мы занимались этим примерно три четверти часа, поскольку у нас не было ни топоров, ни других инструментов, а лишь маленькие топорики при каждом боте. Когда мачт не стало, он поднялся примерно на две трети высоты над ровным килем. Пока мы работали над мачтами, капитан взял свой квадрант, отошел от судна и произвел вычисления. Мы оказались на широте 0˚40’ S и долготе 119˚ W. Потом мы стали прорубать отверстие в обшивке, прямо над двумя большими бочонками с хлебом, которые, к большому счастию, были меж палуб, под шкафутом, и в верхней части, когда корабль опрокинулся, так что мы весьма надеялись, что хлеб не промок. Все оказалось в соответствии с нашими желаниями, и из этих бочонков мы добыли шестьсот фунтов галет. Потом были вскрыты прочие части палубы, и мы без труда взяли столько пресной воды, сколько осмелились набрать в боты, так, что каждую снабдили примерно шестьюдесятью пятью галлонами; кроме того, из одного ящика мы достали мушкет, небольшую банку пороху, пару шпилек, два рашпиля, около двух футов шлюпочных гвоздей и несколько черепах. После полудня ветер превратился в крепкий бриз; взяв все, что нам попалось и могло быть вынесено, мы начали делать приготовления к ночной безопасности нашей. Лодочный линь был прикреплен к кораблю, а к другому его концу был причален один из ботов; примерно в пятидесяти фатомах[11] под ветром; потом к первому боту присоединили второй, примерно в восьми фатомах за кормой; и третий бот, на таком же расстоянии за кормой от второго. Ночь пришла, как только мы закончили наши действия; и что это была за ночь! Столь полна лихорадочным и смятенным беспокойством, что мы совсем не ведали отдыха. Крушение все стояло перед глазами моими. Никаким усилием не мог я изгнать из мыслей ужасы предыдущего дня: они преследовали меня всю ночь — длинную, как сама жизнь. Товарищи мои — некоторые из них были как женщины в период недомогания; они не представляли степени плачевности положения своего. Один или двое беззаботно спали, пока другие теряли ночь в бесполезных роптаниях. У меня имелся теперь полный досуг расследовать, с некоторой степенью хладнокровия, ужасные обстоятельства бедствия нашего. Явления вчерашнего дня сменяли друг друга в голове моей с такой быстротой, что лишь после многие часов суровых раздумий способен я был избавиться от мыслей о бедствии, как от дурного сна. Увы! Из этого сна нельзя было пробудиться; такой несомненной явью было, что мы существовали до вчерашнего дня как обычно, и в один краткий миг сделались отрезанными от надежд и ожиданий жизни! У меня нет слов, чтобы описать весь ужас положения нашего. Лить слезы было бес пользы совершенно, да к тому же не по-мужски; я не способен был предаться облегчению, которое они несли. Проведя часы в праздных печали и тоске, стал я раздумывать о сем случае, силясь понять, по какой необъяснимой судьбе или промыслу (каковых я поначалу не распознал) совершилось на нас это нападение, внезапное и самое смертоносное: да еще и животным, в сознательной жестокости никогда ранее не подозреваемым, чьи нечувствительность и безобидность вошли в поговорку. Все, казалось, подтверждало мой вывод, что действия его направляло все, что угодно, только не случайность; он произвел на нас два раздельных нападения с кратким перерывом, каждое из которых, будучи сделано лоб в лоб, тем самым складывая наши скорости, рассчитано было нанести нам наибольший ущерб; это были маневры, необходимые для достижения цели его. Облик его был страшен и выражал негодование и ярость. Он явился прямиком из стада, в которое мы только что вошли и в котором забили троих из товарищей его, словно бы охваченный местью за их страдания. Однако к тому можно указать, что обычный способ их сражения состоял всегда либо в многократных ударах хвостом, либо в лязганьи челюстями; о случаях же, подобных нашему, никогда не слыхивали даже старейшие и опытнейшие китоловы. К тому ж я поручился бы, что строение и сила китовой головы замечательно приспособлена для такого вида нападения; самая выступающая часть ее почти так же тверда и жестка, как железо; воистину, я не могу ее сравнить ни с чем, кроме как с внутренней стороной конского копыта, на котором не оставят ни малейшего отпечатка ни острога, ни гарпун. Глаза и уши его отодвинуты от передней части головы примерно на треть всей длины и при такой атаке не подвержены опасности ни в малейшей степени. Во всяком случае, все обстоятельства, взятые вместе, все, что произошло перед глазами моими и вызвало тогда в моей голове впечатление обдуманного и рассчитанного китом ущерба (многие из каковых впечатлений я не могу нынче припомнить), уверило меня, что я в своем мнении прав. Положительно, во всех отношениях это был доселе неслыханный случай, возможно, самый незаурядный в рыболовецких анналах.