Повествования разных времен

СКАЗАНИЕ О ТУЧКОВЫХ Рассказ

Расскажу то, что знаю о двух судьбах.

В списках декабристов нет имени Александра Тучкова, есть лишь племянник его Алексей. Но если бы не пал Александр Тучков в Бородинской битве… Как знать, быть может, и жена его Маргарита тоже, наряду с другими, отправилась бы вслед за близким человеком в далекую Сибирь?..

За год до славного дела на Неве, когда имя молодого князя Новгородского Александра Ярославича уже известно было за пределами его владений, прибыл в эти владения некто Михаил. И отдал в дружину княжескую сына своего Терентия. Летом 1240 года, сражаясь за Русь, витязь Терентий пал на берегах Невы. Праправнук Терентия Борис прозван был Тучко-Морозовым, а сыновья последнего значились уже как Тучковы…

Когда в начале прошлого столетия нависла над Россией зловещая тень в характерной треуголке, пятеро братьев Тучковых — сыновей инженер-генерала, начальствовавшего над пограничными крепостями, — сами стали генералами русской армии, и четверо из них приняли непосредственное участие в баталиях. И менее чем за три недели боев трое из них выбыли из строя: один был тяжело ранен и пленен, а двое пали на Бородинском поле. Узнав о судьбе сыновей своих, Тучкова-мать лишилась зрения. Врач-окулист установил свой диагноз: паралич глазного нерва. Уверял, что сие — излечимо. Но она от услуг его отказалась, заявив, что смотреть ей теперь уже не на кого…

Когда Александру Тучкову минуло одиннадцать, записали его штык-юнкером в знаменитый бомбардирский полк, созданный еще Петром Первым. Как и старшим своим сыновьям, генерал Тучков прочил младшему карьеру военного. Но, разумеется, маленький штык-юнкер на первых порах воспитывался в родительском доме. Год спустя Тучков-отец зачисляет двенадцатилетнего сына в свой штаб флигель-адъютантом. Через пять лет юноша становится капитаном 2-го бомбардирского батальона, затем проходит службу в различных артиллерийских частях: 6-й артиллерийский полк, 12-й артиллерийский полк, 1-й артбатальон… Вот он уже подполковник, через год — полковник, а всего-то ему двадцать два…

Успехи Александра радовали близких. Блестящие перспективы, головокружительная карьера — все это могло бы опьянить и не только молодую голову. Но голова Александра не вскружилась. И проявилось тут одно его свойство, не раз потом выручавшее в боях: не покоряться пассивно Фортуне, поступать по-своему, принимать решения быстрые, смелые, верные и от решений незамедлительно переходить к действиям.

Александр прерывает столь блистательно начатую военную карьеру. Он чувствует, понимает, что надо больше знать, больше видеть. Надо побывать в различных странах Европы, подняться повыше и взглянуть пошире. А вернуться к службе, если понадобится, никогда не поздно.

Не исключено, что немалую роль в принятии такого решения сыграла и несчастливая поначалу любовь, о которой скажу позднее. Но, думаю, не этот фактор был все же главным.

В начале третьей зимы девятнадцатого века молодой человек расстается с полковничьим мундиром и выезжает за границу. Педантичная Германия, всколыхнувшаяся Франция… всюду он стремился узнать побольше, узнать такое, чего не узнал бы, оставаясь в России. Ведь в мире столько любопытного, полезного, а жизнь у человека одна и долго ли продлится — неведомо, так ежели есть хоть какая-то возможность побольше интересного, нужного прочесть, услыхать, увидеть — пренебрегать такой возможностью негоже.

В Париже ему удалось попасть на заседание Трибуната. Как раз в тот день, когда консула Бонапарта избирали в императоры. Непроизвольно зарождались мысли, которым не хотелось давать воли — до того страшили своей непривычностью. Мысли о народе и его вождях, о сменяющих друг друга порядках либеральных и деспотических. Кем считать новоиспеченного императора? Узурпатором власти, не более? Или весьма способным в делах войны и политики наследником потрясшей не столь давно Европу Французской революции? Но до какого предела способен народ верить демократической демагогии своих вождей? Разве совместимы иные посулы корсиканца с тем, что сейчас происходит? В одном из двух — либо в посулах, либо в нынешней церемонии — явно наличествует ложь. Но тот, кто прав, не нуждается во лжи. И все его нововведения, столь встревожившие многих монархов и вызвавшие особую озабоченность российского двора, — все это не более как бумажные листья искусственной демократии, прикрученные ржавой проволокой к живому дереву общества.

В отличие от многих своих коллег-военных, Александр Тучков никогда размышлений на темы политические не страшился. Ибо от политики в конечном счете зависели судьбы Отчизны. И это было достаточной причиной, чтобы пытаться разобраться в происходившем.

Делясь впечатлением от посещения Трибуната, Александр писал родным:

Кто знает, какими путями продвигалась бы история, если бы в те нередкие моменты ее развития, когда стремление к безвластию неизбежно порождало единоличную деспотию, когда в борьбе за свободу народ обретал диктатора, — если бы в такие моменты, сколь бы мрачны и туманны они ни были, не гремел бы небоязненно хоть чей-нибудь голос… Кто знает, как без этих небоязненных голосов сложились бы судьбы народов? И знал ли молодой Александр Тучков, слушая небоязненный голос трибуна, что событие, свидетелем которого он оказался, в недалеком будущем окажет влияние и на его судьбу? Вероятно, всего предвидеть не мог, но — многим интересуясь и во многом ориентируясь — способен был не так уж мало предполагать.

Теперь оставим ненадолго Александра. Познакомимся с другим человеком.

В те давние времена детей в семьях бывало множество. А в этой семье было семеро — три мальчика и четыре девочки. Но более всего родители любили Маргариту — девочку роста выше среднего, стройную, с лицом не бог весть каким красивым. И скулы больно широки, и подбородок упрямо к губам подтянут, и нос горбатенький. Но у нее были очень выразительные желто-серые глаза под темными бровями. Маргарита любила музыку, многие пьесы она сама исполняла весьма недурно. Голос же у нее, когда пела, покорял всех. Бралась ли Маргарита за книгу — бывало, часами не оторвешь. А если нет книги в руках — егоза, непоседа, шалунья. И уж коли увлечется чем-либо, увещевать, отговаривать бесполезно. Чуяли родители, что такой она и останется в любом возрасте.

Когда минуло Маргарите шестнадцать, решено было, что пора ее «пристраивать». Хочешь не хочешь, а пришлось строптивой девчонке выезжать с маменькой в свет. Внешне — не придерешься, предлоги все благовидные, но развитым умом и неопытным сердцем девушка почувствовала: сватовством пахнет. И трепетала при одной лишь мысли, что приглянется какому-нибудь старому, но знатному, страшному, но богатому. Как в романах, которые читала. Что делать тогда? Смириться? Либо уж лучше… нет, страшно!.. И когда все чаще приглашал ее на танец и все чаще начал бывать у них в доме отменной выправки молодой кавалергард, и услышала Маргарита, что всюду говорят о нем одно лишь лестное, и увидела маменькино к нему особое расположение, — вздохнула с облегчением, решила: что ж, могло быть куда хуже… И сыграли свадьбу. Шумную. Хмельную. С многочисленной родней и обильным столом. Как положено. Маргарите все было непривычно, все в новинку. И не хотелось ничего загадывать, хотелось не думать, не тревожиться. Как будто лежишь на воде, раскинув руки, глядишь на звезды непонятные, и несет тебя неведомо куда…

Но брак этот не был счастливым. Кавалергард оказался человеком развратным и эгоистичным.

Маргарита перестала читать и музицировать, теперь не слышно было в доме ее пения. Смеяться же, казалось, никогда и не умела. И все думала, что самое лучшее теперь для нее — не жить больше. Умереть хотелось, и чем скорее — тем лучше. И, конечно, хорошо бы сделать это как-нибудь так, чтобы не слишком страшно, не слишком больно. И чтобы произошло это само собой, без ее участия, а то — грех…

Прогуливаясь однажды по аллее городского сада после визита к одной из весьма многочисленных своих приятельниц, мать Маргариты вдруг насторожилась. В дальнем конце аллеи она заприметила тонкую фигуру дочери. И рядом, на расстоянии непозволительно близком — незнакомого офицера, почти мальчика с виду.

Судя по всему, молодые люди также заметили, что они теперь не одни здесь. Видно было, как Маргарита устремилась было прочь, но офицер удержал ее и горячо доказывал что-то — вероятно, убеждал не унижать себя бегством, не скрываться, коль скоро их заприметили. Такое предположение вызвало у матери чувство уважения к таинственному спутнику дочери. Однако она, разумеется, тотчас подумала, как дурно может быть истолковано подобное поведение замужней женщины из приличной семьи.

Приблизившись, она увидела, что офицер этот отнюдь не богатырского сложения. И невольно сравнила его фигурку с атлетической комплекцией зятя-кавалергарда, явно в пользу последнего. Едва кивнув офицеру и обращаясь исключительно к дочери, строго спросила:

— Как такое понимать, душенька? Дома я вижу тебя с одним, здесь с другим, мне незнакомым…

Маргарита покраснела и смешалась. Офицер же молвил голосом почтительным, но твердым:

— Тот, кого вы наблюдаете дома, и тот, которого видите здесь, — лицо не одно и то же. Позвольте представиться. Полковник Тучков, Александр Алексеевич.

После чего, сославшись на дела служебные, он откланялся, оставив Маргариту наедине с матерью.

Выслушав от матери множество упреков, в которых упомянуты были и добрая репутация семьи, и честь женщины, и мнение света, и некоторые заповеди, а также мораль, нравственность, долг, обязанности и многое тому подобное, юная женщина ответила так же лаконично и твердо, как говорил только что полковник и как никогда прежде не смела она говорить с матерью:

— Он неравнодушен ко мне, однако относится вполне уважительно. Иной привязанности к жизни у меня сейчас нет.

Разводы в те времена были редкостью. Но привязанность к самой любимой из дочерей и опасение за дальнейшую ее судьбу оказались сильнее прирожденной гордыни и благоприобретенных предрассудков. Выслушав Маргариту, родители потребовали от зятя незамедлительного прекращения каких бы то ни было сношений и в дальнейшем какого бы то ни было напоминания о своей персоне. К тому времени, надо сказать, репутация кавалергарда в полку также изрядно пошатнулась из-за каких-то нечестных поступков.

Как только Александр Тучков узнал о благополучном разрешении бракоразводного дела, он без колебаний, без промедлений, по всей полагающейся форме посватался. Но… С такой же решимостью, с какой родители помогли дочери избавиться от кавалергарда, они потребовали от новоявленного жениха, чтобы он оставил в покое Маргариту и всю их семью.

— Горя и унижения мы перенесли более чем достаточно, — говорила ее мать. — Повторно ошибиться и вновь пережить подобное… Нет, это было бы свыше наших сил. Поймите нас правильно, любезный полковник. Вы еще молоды, перед вами, насколько мне известно, немало заманчивых перспектив. У вас есть время и возможность успокоиться, одуматься и построить свою судьбу без участия в ней Маргариты. Поверьте, полковник, что мы желаем вам одного лишь добра. И не гневайтесь.

Никакие слезы и мольбы Маргариты родительских сердец на сей раз не тронули.

Полковник Тучков считал соображения родителей Маргариты справедливыми, поскольку направлены они были, по его впечатлению, исключительно на благо дочери. Но и отказаться от столь внезапно возникшего чувства он не находил в себе силы, хотя успел, невзирая на возраст, заслужить репутацию человека весьма волевого. Его не покидало непривычное ощущение, возникшее еще при первой встрече с Маргаритой в доме приятеля-однополчанина. Едва увидев ее тогда, Александр Алексеевич ощутил внезапно, что женщина эта ему не чужда, что она таинственным образом связана с его судьбой и отныне так или иначе будет присутствовать во всей его жизни и оказывать на всю его жизнь постоянное влияние. Как он ни противился этому ощущению, оно — быть может, даже именно от такого сопротивления — не исчезало, а, наоборот, усиливалось.

Получив отказ, Александр Алексеевич старался занять себя полезным чтением нужных для службы и для общего развития книг. И немало преуспел в пополнении и без того весьма обширных своих знаний. Но одно другого не вытесняло. Он то и дело невольно оказывался в местах, где ранее встречался с Маргаритой, — и отвлечь его от воспоминаний уже ничто не могло.

Он предпринял путешествие за границу. Но ни расстояния, ни уходившие из жизни годы не освобождали от воспоминаний о единственной в его судьбе женщине. Его тянуло обратно в Россию. И все это, вместе взятое, теснейшим и сложнейшим образом переплетенное — Россия, Маргарита, — все это, вероятно, и было для него тем чувством Родины, которое так обостряется на чужбине.

Возвратился он с намерениями ясными и твердыми. Отнюдь ни на что не надеясь, а потому лишь, что не смог поступить никак иначе, он снова обратился к Маргарите и ее родителям с прежней просьбой. И не счел для себя унизительным, при всей своей немалой, всем Тучковым присущей гордости. Ибо смирить гордыню не для своей материальной выгоды, а ради любимого человека, — такое не зазорно.

На сей раз ее родители не устояли перед невиданным постоянством непонятного им военного, не устояли перед небывалой настойчивостью дочери. Уж так и быть, согласились…

Когда полковник Тучков собрался в первый свой поход, молодая жена решила сопровождать его. Александр Алексеевич, видно было, обрадовался такому проявлению верности, но пересиливало чувство тревоги за Маргариту. Однако она настояла на своем. С детства привыкшая к домашней роскоши и комфорту, теперь с изумившей всех легкостью, с этакой даже веселой беспечностью она переносила любые неудобства бивачной жизни.

Научилась держаться на лошади, не только амазонкой, но и по-мужски, в строевом седле. И порой, когда не было особой угрозы со стороны неприятеля, полковник разрешал ей сопровождать себя в конных рекогносцировках. Маргарита тщательно упрятывала косу под воинский головной убор, переодевалась денщиком и, уверенно придерживая натянутым поводом упрямую лошадь, следовала, не отставая, за Александром Алексеевичем.

Ее живость, веселый нрав, постоянно проявляющаяся доброта по-своему дополняли некоторую суровость и сдержанность полковника. Никогда не отказывала она в посильной помощи обращавшимся к ней с различными просьбами офицерам и солдатам, которые, в свою очередь, проявляли трогательную заботу, всемерно стараясь облегчить молодой женщине тяготы и неудобства походного быта.

Немало нищеты и горя народного насмотрелась Маргарита в походах. Ничего подобного ей доселе не только видеть, но и слышать о таком не доводилось. Печальные картины страдания человеческого неизменно пробуждали в ней стремление не только посочувствовать, но и помочь. Так, когда встречались на пути голодающие селения, она, сколько могла, наделяла крестьян хлебом и деньгами, всегда находя в этих своих стремлениях понимание и поддержку со стороны Александра Алексеевича.

Никогда прежде даже издали не наблюдавшая такого обилия крови, не видавшая ни изуродованных лиц, ни искалеченных тел, она находила в себе мужество и умение, неутомимо перевязывая раненых. Ухаживала за ними, исполняя все нелегкие обязанности сестры милосердия. Ни раны, ни стоны, ни мертвые уже не страшили ее в той мере, как это бывало с непривычки на первых порах.

Всего страшнее оказались для Маргариты часы бессильного ожидания во время сражений. Где-нибудь в расположенном поблизости от поля брани селе с ужасом прислушивалась она к оглушительным выстрелам и противоестественным крикам. Представляла себе Александра Алексеевича тяжело раненным либо убитым… Но вот умолкали звуки боя, прекращалась пальба, и слышался наконец приближающийся хор барабанов, спокойный, уверенный, возвещавший благополучное возвращение воинов. Не в силах более ждать в неведении, Маргарита выбегала на дорогу. И тотчас узнавала всадника, гарцующего впереди колонны. И не было больше затрудняющей дыхание тревоги, не было страха.

А вот как вел себя молодой полковник в первом своем бою. Это было у Гродно. Александра Алексеевича Тучкова 4-го послали во главе двух батальонов гренадер на подмогу атакованному неприятелем князю Щербатову. Стойкость и храбрость, проявленные молодым командиром, были отмечены командованием. В донесении говорилось, что полковник Тучков «под градом пуль и картечей» действовал смело и рассудительно, как на ученье. За этот бой Тучков 4-й был награжден орденом. Вторую боевую награду он вскоре получил, отличившись в жаркой схватке в составе авангарда под командованием Багратиона. К этому времени Тучков 4-й уже командовал Ревельским мушкетерским полком. Под умелым руководством нового своего командира ревельцы не раз выдерживали губительный огонь и натиск неприятеля. Особенно трудные, кровопролитные бои разгорелись в конце мая 1807 года у Анкендорфа. С рассвета до трех часов пополудни держался полковник Тучков со своими ревельцами. Сам Наполеон прибыл на поле боя, обеспокоенный безуспешностью своих атак. Русские полки, в том числе и Ревельский, яростной штыковой контратакой опрокинули неприятельский центр. Через три дня ревельцы, теперь уже находясь на правом крыле, в течение многих часов — до позднего вечера — удерживают свои позиции, невзирая на ощутимую многочисленность атакующих. Удерживают до того переломного момента, когда выдохлась и, обессилев, умолкла последняя неприятельская батарея. Эти выигранные часы позволили русским войскам организованно отступить, переправившись вплавь через водный рубеж. И, лишь получив соответствующий приказ, в полном порядке, не покидая на поле ни одного из своих раненых, последними отступили славные гренадеры Тучкова 4-го, награжденного за новый подвиг третьим орденом. Об этих боях Александр Алексеевич писал своему старшему брату Николаю:

Современники, боевые товарищи, неоднократно наблюдавшие молодого командира в деле, единодушно отмечали, что в самых критических ситуациях он оставался неизменно хладнокровным (внешне, во всяком случае), решения принимал быстро, распоряжения его отличались четкостью, продуманностью и, как правило, оказывались верными. Не раз видели его и с ружьем в руках, подающего пример даже бывалым воинам. В мирной же обстановке, по свидетельствам знавших его, это был воспитанный молодой человек весьма радующей глаз наружности, с душой благородной, чувствительной и возвышенной. Его нередко видели сидящим в задумчивости, во власти одному ему ведомых мечтаний. В такие минуты он, казалось, не замечал происходящего вокруг. Но стоило только кому-либо завести разговор о судьбах России, о нескончаемых войнах, выпавших на ее долю, — Александр Алексеевич, словно пробудившись, тотчас вступал в беседу, горячо отстаивая свои суждения. И в суждениях своих опирался на обширные знания.

Всего тридцать один год минул Тучкову 4-му, когда присвоили ему звание генерал-майора. Царствующий тезка его Александр I удостоил героя милостивым рескриптом, в котором говорилось:

Вежливо обращаясь к подданному, любезный монарх не писал «вы» с заглавной буквы, как это принято теперь между людьми благовоспитанными, зато без ложной скромности начинал с заглавных букв местоимения первого лица: «Меня», «Мою»… и т. д. В те времена подобное воспринималось как нечто закономерное и обсуждению не подлежащее и вряд ли кого-либо шокировало.

Через некоторое время мундир нашего героя украшается четвертым орденом — «В воздаяние отличного мужества и храбрости…». Его назначают командиром бригады в 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. Теперь под началом генерал-майора Тучкова 4-го — два полка: Мурманский и Ревельский. На смотру в мае 1812 года дивизия Коновницына, включая и бригаду Александра Алексеевича, была поставлена в пример всей армии…

Война!

Барклай вынужден был отступать к Витебску. Обстановка сложилась тяжелейшая. Тучков 4-й получает приказ: обеспечить сообщение с Бабиновичами, что имело для русской армии немалое значение. Для проведения этой трудной и ответственной операции в распоряжение молодого военачальника поступают не только два егерских полка, но также придаются двенадцать кавалерийских эскадронов, казачий полк да еще шесть орудий конной артиллерии. Безотказный Тучков 4-й, как всегда, вновь оправдывает надежды, успешно выполняет приказ и возвращается к своей бригаде под Витебск. И весь день находится со своими полками под губительным огнем неприятельской артиллерии, невероятным напряжением сил сдерживая сильнейший натиск Наполеона. Не успевают солдаты прийти в себя — снова сражение. На сей раз — под Смоленском. Здесь Тучков 4-й неколебимо стоит на защите Малаховских ворот, ни шагу назад не делая без приказа.

Впрочем, ход войны 1812 года описан достаточно. Сейчас речь идет лишь о том, что имеет прямое отношение к судьбам Александра Алексеевича и Маргариты.

Куда бы ни направляла военная судьба Александра Алексеевича, молодая подруга не оставляла его, мужественно делила с ним походные тяготы и заботы. В 1812 году он получил приказ выступить из Минской губернии к Смоленску. Дороги были скверные, полки двигались медленно, тяжело. Маргарита ехала в дорожной карете, придерживая мотающуюся от неимоверной тряски головку маленького сына. Однако то, что способны перенести взрослые, может оказаться чересчур непосильным для малыша, не умеющего еще ходить. К тому же чувствовалось приближение решительных баталий. И по настойчивому совету Александра Алексеевича решено было, что, проводив мужа до Смоленска, Маргарита уедет с сыном в Москву, к своим родителям, и там будет терпеливо дожидаться счастливого исхода войны.

Под Смоленском ночевали в душной избе, постелили на полу сено, спали одетыми. Наутро должны были расстаться. Надолго ли? Бог весть…

Дух в избе был тяжкий. Маргарита никак не могла уснуть. Наконец забылась. И привиделась ей не то бумага в раме, как будто картина выцветшая, не то стекло оконное — тоже в раме деревянной. И то ли по бумаге, то ли по стеклу потекли вдруг струйки алой крови (такого цвета кровь она видела, когда пуля порвала у одного солдата жилу под ухом…) — струйки, стекая, расположились рядами букв — написано было не по-русски. Она застонала жалобно, тонким детским голосом, затем вскрикнула, пробудилась, вскочила на ноги. А перед глазами алели все те же буквы. И не сразу растаяли…

Встревоженный Александр Алексеевич бросился к жене, обнял ее, бледную, дрожащую, ласково гладил растрепавшиеся волосы. Придя немного в себя, она рассказала ему свой сон.

— Просто твои нервы переутомились, — Александр Алексеевич говорил спокойно, ровно. — И в избе душно. Постарайся уснуть, все будет ладно. Спи, родная…

Его голос успокаивал, она перестала дрожать, снова легла, закрыла глаза. И тотчас снова увидела ту же рамку, те же кровоточащие нерусские слова… Снова вскочила, теперь уже не могла ни уснуть, ни избавиться от тревоги.

В ее семье после передавалось из поколения в поколение предание о вещем сне. Люди в ту пору были набожны и суеверны. И кто знает, что в том предании верно, а что невольно добавлено и смещено? Быть может, прав был Александр Алексеевич, полагавший, что сновидение ее — не более как плод нервного переутомления. Постоянная тревога за близкого человека, соприкосновение с кровавыми подробностями войны, да к тому же еще и усталость после тяжелого пути, и духота в избе — все это вполне может рассматриваться как предпосылка к «вещему» сновидению. А последовавшая вскоре гибель Александра Алексеевича может быть объяснена самой его профессией воина и жестокостью сражения, в котором не один он сложил голову. И вместе с тем кто может доказать, что не могло иметь места какое-либо предчувствие?

Хорошо известно про дело при Бородине 26 августа 1812 года. На старой Смоленской дороге, за деревней Утицей, стояла бригада Тучкова 4-го, входившая в состав 3-й дивизии Коновницына, в свою очередь состоявшей в корпусе, которым командовал старший брат Александра Алексеевича — Тучков 1-й. Когда в шесть часов утра огромные силы неприятеля обрушились на левое крыло войск Багратиона, затем были все же остановлены, но через час снова атаковали, — на подмогу поспешила дивизия Коновницына. Напряжение и ярость побоища у Семеновских флешей, казалось, достигли апогея, когда подошедшие полки 3-й дивизии с ошеломляющим боевым кличем атаковали и опрокинули врага.

Тучков 4-й действовал в центре, на средней флеши. И вдруг заметил, что один из его полков — Ревельский — не выдержал ядер и картечи, ослабил натиск и дрогнул. Пошатнулось знамя в руках раненого знаменосца. Еще немного — и контратака сорвется. И тогда уж неприятель наверняка получит возможность нанести новый, гибельный для наших войск удар. Привыкший быстро оценивать обстановку, принимать решения скорые и единственно верные, привыкший незамедлительно переходить от решений к их выполнению, молодой командир не потерял невосполнимого времени на сомнения и колебания. Выхватив у не успевшего опомниться, ошалевшего от боли знаменосца отполированное солдатскими ладонями древко, генерал-майор, не оглядываясь, устремился вперед, навстречу угадывавшимся в дыму неприятельским рядам. Уверенный, что ревельцы не подведут его. И ревельцы не подвели, последовали за своим генералом, за своим знаменем… Но, наращивая скорость движения вперед, наращивая громкость дружного боевого «ур-ра-а-а!», увидали ревельцы, что возглавлявший их любимый командир резко, с разбегу остановился, запрокинул голову, будто от удара в лицо, и вслед за тем упал навзничь, а вокруг него с грохотом и шипением вздыбилась от множества ядер почерневшая земля. И в то время как одни, подхватив знамя, продолжали стремление вперед, другие — их было меньше — столпились вокруг упавшего командира, прикрывая его от новых ядер собственными телами…

На другой день, находясь на биваке при городе Можайске, заместивший выбывшего из строя Тучкова 1-го генерал Коновницын писал своей жене:

Видел я одну старинную гравюру — портрет Тучкова 4-го. Но именно таким представлялся мне всегда Андрей Болконский.

Давайте рассуждать. Князь Андрей пал со знаменем в руках под Аустерлицем, а Тучков — под Бородином. Тучкова убило, а Болконский лишь на время почувствовал себя убитым, когда упал со знаменем. Кстати, смертельно ранен князь Андрей был в той же Бородинской битве. Но не это главное — главное в знамени, которое подхватил молодой командир, увлекая за собой солдат. А заменить место подвига и отсрочить смерть героя, не говоря уже о замене имени и придании образу собирательных черт, — на то воля писательская. Не так ли? В двухэтажном каменном здании гостиницы Спасо-Бородинского монастыря останавливался Лев Николаевич. Вряд ли миновали его рассказы о подвиге Тучкова 4-го. И быть может, сознательно либо даже подсознательно, писатель использовал сведения об Александре Тучкове, когда создавал своего Андрея Болконского. Правда, в том списке имен собственных, который приведен в Полном собрании сочинений Льва Толстого, изданном Академией наук, никакой Тучков не значится…

И еще. Изображенный в знаменитом стихотворении Лермонтова «Бородино» безымянный полковник очень многими чертами схож с генерал-майором Тучковым 4-м. «Рожден был хватом…» «Слуга царю — отец солдатам…» «Сражен булатом, он спит в земле сырой…» И — горячий его призыв… И — сверкающие глаза… Многое тут подходит. А то, что не генерал, а полковник, что не ядро, а булат… Да ведь речь-то о произведении поэтическом. Так что же из этого следует? Не спешите! Мало ли их было, подобных героев-командиров, павших в Бородинской битве? Сто шестьдесят шесть офицеров и шесть генералов… Почему же непременно Тучкова 4-го должен был избрать поэт прототипом своего полковника? Опять же, не спешите! Здесь любопытно вот что. В первом варианте стихотворения, называвшемся «Поле Бородина», полковник не упоминался. Там фигурировал некий «вождь», отнюдь не «сраженный булатом». Не исключено, что Багратион или сам Кутузов. И в его уста первоначально были вложены слова: «Ребята, не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, как наши братья умирали!» В окончательной редакции эти же слова произносит уже полковник. Но откуда он взялся вдруг? Насколько собирателен этот образ? Был ли у него прототип? Известно, что Лермонтов изучал материалы Бородинского сражения. И не исключено, что в их числе не раз находил упоминание имени Александра Тучкова 4-го. Можно предположить, что на впечатлительную натуру поэта подвиг молодого военачальника мог оказать немалое воздействие. И, как знать, не сказалось ли это на новом варианте стихотворения? Возможно ведь такое? Почему нет? Не докажешь. И не опровергнешь. Так или иначе, а подобные предположения, однажды навестив нас, не скоро оставляют в покое…

Что было дальше с Маргаритой? Благополучно добравшись с сыном до Москвы, она узнала, что родители покинули древнюю столицу и уехали в Костромскую губернию. Казалось бы, самым благоразумным для нее было бы следование туда же. Но, не желая чрезмерно отдаляться от мест, где находился муж, стремясь в наикратчайшие сроки получить от него известия, она решила остаться в наполовину опустевшей Москве. Сняла небольшую квартиру и поселилась там с сыном. Письма от Александра Алексеевича получала довольно часто. Написаны они были, судя по всему, второпях, но неизменно отличались ласковостью и спокойствием. После таких писем она и сама успокаивалась, насколько было возможно, и с нетерпением ждала новой весточки.

Потом писем долго не было…

Первого сентября был день именин Маргариты. Приехал отец из-под Костромы, явились немногие гости. Все только и говорили о состоявшемся на днях генеральном сражении при Бородине. Давно не получавшая от мужа вестей, Маргарита едва держалась. И когда неожиданно вырос на пороге еще один гость, в промокшем плаще, грязных сапогах, угрюмый, небритый, осунувшийся, весь пропахший конским потом и пороховым дымом, узнала она в нем своего брата, шепотом крикнула:

— Убит!!!

Отец и брат едва успели подхватить ее.

Временное отступление нашей армии да и собственное тяжелое состояние не позволили Маргарите отправиться тотчас на злосчастное Бородинское поле, чтобы отыскать тело супруга. Лишь в конце октября, когда неприятель вынужден был убраться восвояси, Маргарита, кое-как придя в себя, отправилась на Бородинское поле. Друг семьи генерал Коновницын прислал ей подробную карту местности. Инок Колоцкого монастыря вызвался сопровождать ее.

Десятки тысяч разлагающихся трупов жуткими темными холмами усеяли бранное поле и заражали окрестный воздух невыносимым смрадом. Возвращавшиеся из лесных укрытий к своим дотла разоренным жилищам крестьяне пытались было приняться за погребение павших, но это оказалось практически неисполнимым: слишком много потребовалось бы могильщиков. И земские власти, не видя иного выхода, распорядились трупы сжигать. Осеннее низкое небо над пламенем огромных костров. Сырой холодный ветер раздувал огонь, разносил по окрестностям густой зловонный дым. Медленно продвигались по зловещему полю две фигуры в черных одеждах — инок и молодая вдова. Да разве отыщешь здесь кого-либо из погибших, разве опознаешь останки, изуродованные до неузнаваемости? Разве может долго выдержать чувствительная женская натура эти ужасы?

На другой день повстречался им раненый солдат Ревельского полка. Как же было ему не узнать молодую супругу своего любимого командира? И он рассказал… От полка осталось немного — заново формировать придется. А о том, как погиб Александр Алексеевич… да, солдат был при этом. И он продолжал свой рассказ невеселым сорванным голосом. Сперва генерал лишился обеих рук. Упал. Подбежали к нему, подняли, понесли. Не прошли и десяти шагов — новое ядро оторвало ноги. Четвертовали, можно сказать… И еще одно ядро ударило в самую грудь…

Маргарита стойко выслушала все эти подробности.

Вскоре отыскался другой очевидец. Этот рассказывал несколько по-иному: раненного картечью командира положили на носилки, понесли — и тут прямым попаданием его разорвало на части, раскидало во все стороны, теперь не отыщешь…

Она выслушала и этот рассказ.

И продолжала поиски. Инок шел с факелом впереди, следуя ее указаниям. Осторожно обходили угадывавшиеся в полумраке тела в полуистлевших лохмотьях, оторванные конечности, отделенные от туловищ оскаленные головы. Завидя труп, лишенный конечностей, вдова, не показывая ни страха, ни отвращения, нагибалась и тщательно осматривала его. На одном нашла образок — вздрогнула: почудилось, что знакомый. Нет, только почудилось… Всю ночь бродили. Не нашли. Под утро она потеряла сознание.

Много дней она бредила в сильном жару. Солдаты ошиблись!.. Александр не убит, он — в плену!.. Нет, он бежал из плена, он бродит где-то здесь! Надобно встретить его!.. И среди ночи она бежала прочь от дома, бежала по свежевыпавшему снегу — встретить!.. Наконец поверила, смирилась. Решила посвятить жизнь воспитанию сына, ради него надо было взять себя в руки, заставить себя дышать, есть, спать.

Три года спустя Маргарита возвратилась под Бородино и поселилась в небольшом деревянном домике рядом с Багратионовыми флешами. И принялась за постройку памятника на месте гибели Александра Алексеевича — первого памятника на Бородинском поле. Порой не хватало средств, не могла рассчитаться за дрова, необходимые для обжигания кирпича, — находились отзывчивые люди, выручали… Прожила здесь вдова все оставшиеся дни свои. За доброту и скромность местные жители ее любили. Памяти единственного друга своего оставалась верна до конца.

В 1839 году вдова героя основала — в память о подвиге, близ исторического поля русской славы — женский Спасо-Бородинский монастырь, где, кстати, изобретен был и выпекался не черствеющий подолгу и потому удобный в дальнем странствии бородинский хлеб, неповторимого вкуса, популярный у нас и поныне.

Те, кто бывал на Бородинском поле, видели бледно-розовый гранитный обелиск — дань уважения гренадерам Муромского пехотного полка, сражавшимся в составе бригады, которой командовал генерал-майор Тучков 4-й. А рядом — часовня-мавзолей, с куполом, портиком, белыми колоннами, воздвигнутая силою великой женской верности на месте последнего подвига Александра Алексеевича…

Не правда ли, достойнейший пример? Пример верности Отчизне. Верности любимому человеку. И одно другому отнюдь не противопоставимо.

Да, Тучков 4-й не стал декабристом, не дожил. И Маргарита не разделила участи княгини Волконской. Но именно такие командиры выводили своих солдат на Сенатскую площадь. Именно такие подруги шли в ссылку вслед за декабристами. И если бы Александр Тучков не погиб в 1812-м, он, мне кажется, не остался бы в стороне от событий 1825-го. Право, так могло быть…