Повесть «Отче наш» и другие рассказы

Азъ. Михаил

Поздневесеннее солнце, отслужив пару дней назад пасху, двигалось по стене приёмной наместника, медленно сползая с образа Архистратига Михаила и украдкой ощупывая бронзу стоящего рядом подсвечника. Рядом с подсвечником, на массивной дубовой скамье восседал такого же мощного вида послушник Михаил.

Михаил был высоким, широкоплечим битюгом, со слегка вьющимися выцветшими клубами волос, где обычно у людей бывает причёска. Строгие и прямые черты его гармонично продолжались в потёртых и заклееных лейкопластырем ладонях, размером с небольшую тарелку. Причеши его и отмой от живописных брызг раствора, он вполне бы сгодился на роль первого парня по которому сохнет полсела, но эта стезя была для него слишком лёгкой и его не интересовала. Так и не выбрав зазнобы, после школы он ушёл учиться на каменщика, чем немало озадачил своих родных, уже практически видевших его под началом своего дяди, замдиректора крупного агрохолдинга.

Будучи на производственной практике, получая объяснение мастера о связи КТУ и зарплаты, он так и не понял, почему стену клал он, а зарплату получил мастер. После чего его возражения были запротоколированы в милиции и сняты с пострадавшего мастера в поликлинике. Всё грозило перейти в неприятное русло, но тут Михаилу пришла повестка в военкомат. Мастер сказал, что так даже лучше и тут же забрал заявление.

Поскольку гражданская жизнь у Михаила не залаживалась, он, не думая особо, ушёл в армию. Там посмотрели на габариты и однозначно определили его в десант. Служба для него началась в учебке, где благодаря железной логике и опять таки природной силе он естественным путём стал командиром отделения. Служба нравилась Михаилу, поскольку всё было просто и понятно. На марш-бросках он, кроме «рации», тащил на себе ещё парочку военных; на его занятиях по строевой наряд по столовой придерживал посуду; а на занятиях по рукопашному бою пара к нему назначалась только прямым приказом. Это очень способствовало дисциплине в лагере, поскольку туда как правило назначали её злостных нарушителей.

Завершающий двухдневный марш-бросок в часть вылился в его личный бенефис, когда внезапно напавший ночью на расположение «условный противник» был сбит с ног Михаилом при помощи попавшегося под руку сухого бревна, поскольку патронов не выдали. Противник оказался заместителем командира соседней роты старшим лейтенантом Гвоздевым, который и продолжил «поход» в карете скорой помощи.

Служба в части в целом была несложной, но через пару месяцев приказом по части старший лейтенант Гвоздев был переведён в их роту и счастливая военная жизнь Михаила рассыпалась как карточный домик. Постоянные придирки и тумбочка дежурного стали верными спутниками молодого солдата. Михаил даже как-то пробовал поговорить со старлеем, но это закончилось для него десятью сутками «губы» и возвратом в рядовые. Дело опять могло принять неприятный оборот, но рота уходила на учения, и своенравного нарушителя дисциплины от греха подальше оставили нести караульную службу. Так, через день на ремень, он и дослужил срочную, после чего и был отпущен восвояси. Оставаться на контракт у него никакого желания не было и он вернулся домой.

Сохнущая половина села было приободрилась, но поняв, что клиент от этого ещё дальше, чем был раньше, сосредоточилась на более перспективных вариантах. А Михаил, после общения с роднёй, придя к простому и понятному выводу, что «все вот эти ваши забубоны никчему», решил пойти по округе поискать халтуру. В округе он нашёл объявление соседнего монастыря, разыскивавшего каменщиков для ремонта ограды, и пришёл наниматься.

Разговор с наместником настолько запал ему в душу, что, поковырявшись на стройке в растворе пару дней, он твёрдо решил взять послушание при монастыре и посмотреть что получится. Наместник знамо дело не возражал, поскольку послушникам зарплаты не положены, а послушание стало быть тоже самое — по кладке забора. Всё начиналось как всегда хорошо, но это было недолго. Братия, по доброте душевной, подсказывала Михаилу, как лучше нести послушание, но слова, выходившие из самого сердца их, до сердца Михаила не доходили, отскакивая от его гордыни. Первого советчика Михаил посадил на монастырский забор, откуда тот не очень удачно приземлился, второй весь день просидел в сыром и тёмном подвале, а третий благоразумно вовремя удрал. Братия к реакции нового послушника относилась философски, но наместника в известность всё-таки поставила. И сидел теперь Миша в приёмной и ждал своего часа на ковёр. И думал он думу долгую и тяжкую, почему же всё так в мире фиолетово, когда должно быть ровно и правильно.

Вѣди. Константин

Костя с детства знал, что он будет философом. Каким, где и когда его не интересовало. Он знал, что звёзды сложатся, или кто другой скинется на это дело, но быть ему Кантом, или по крайней мере Гегелем. Если денег не хватит, то придётся некоторое время побыть Диогеном, но это был крайний вариант. Всё благоволило этому устремлению, даже доктор в 6-м классе прописал ему очки, но одноклассники его с ними засмеяли, так что умное лицо пришлось отложить до поры. Дикари-с.

Куда поступать после школы Костя даже не думал, было ясно что только на философский факультет МГУ, но толи звёзды не сложились, толи одно из двух, только документы он подать не успел. Тяжесть утраты любимого дела была столь велика, что от расстройства он опоздал их подать во все остальные возможные филфаки, кроме одного, киевского. Киев — это Украина, но проживавшая там тётя обещала всё устроить за смешную толику, и Рубикон в виде Днепра был перейдён, а вернее перееден на скором поезде. Тётя три дня носила кому-то документы, уходя загадочно-улыбающейся, а приходя задумчиво-печальной. Каждый новый день она произносила что-то типа «а вот мы попробуем так!» и бесследно исчезала в прихожей. На третий день Костя потерял всякую надежду и начал думать, где же ему прятаться от армии, как торжествующая тётка разве что не на броневике въехала в свою двухкомнатную хрущёвку и торжественным тоном диктора программы «Время» объявила, что Константин Волошин таки допущен к экзаменам. Ой-вэй.

Нельзя сказать, что экзамены были простой формальностью, но поскольку были на русском, Константин с ними справился и подался жить в общагу. Украина — страна плодородная. Всю полноту этого философского понятия Константин ощутил уже в колхозе, сразу после зачисления в КНУ. Философов бросили на крыжовник, вручив по баночке на верёвочке и радостно сообщив дневную норму. Там же в селе Костя встретил свою первую любовь. Она работала на кухне и пополняла силы бойцов невидимого фронта с крыжовником. Столь благородная её миссия настолько глубоко тронула холодное сердце пылкого молодого философа, что в первую же ночь им была придумана поэтическая элегия в её честь. Пригласив предмет своей страсти на свидание, наш Ромео первым делом приступил к поэзии. Где-то в самый разгар чтения девушка седьмым чувством поняла, что ничего кроме виршей не планируется и покинула клуб молодых поэтов. Так, сердце нашего философа было разбито в первый раз. И далеко не в последний, поскольку Костя понял причину исключительно в качестве своих стихов. С возвращением в стольный град первый стольник был потрачен на книжном, куда Костя пришёл за вдохновением. А ещё он решил стать настоящим рыцарем и записался в секции стрельбы из лука и фехтования. К фехтованию у него не проявилось никаких талантов, зато тренер по луку вцепился в него как последнюю надежду, поскольку на первых же стрельбах Костя, не напрягаясь, выбил четыре «десятки» и «семёрку» на 4 часа.

Студенческая жизнь пошла своим чередом, и как только Костя всерьёз заинтересовался Лао-цзы, им серьёзно заинтересовалась его соседка по общаге. Соседкам по общаге вообще свойственно интересоваться теми, кто ими не интересуется. Предложение почитать Лао-цзы вместе было встречено всеобщим восторгом, который впрочем быстро рассеялся поле первых сорока минут занятия. Соседка очень быстро поняла, что Костя про Лао-цзы не наврал, а зря, а Костя понял, что Свете каждый шаг к китайской философии даётся через сто грамм. После третьего шага интерес Светы к Китаю погас окончательно и она вырубилась на банкетке. Вечер для Кости был испорчен.

Уже начиная что-то продозревать, Костя продал Пастернака и Петрарку и купил толстенный фолиант по женской психологии. Поскольку его написала тоже женщина, то чем больше он читал, тем дальше находился от общего понимания вопроса. Что-то простое и в тоже время неуловимое ускользало от его могучего философского ума, как бы играя с ним в прятки и издеваясь. Все дело в различной биоэнергетике, в очередной раз гениально решил он и записался на курсы медитации. Там он встретил Анжелу, необыкновенную девушку, сказочно красивую, невероятно умную и подозрительно приветливую. Анжела всякий раз разминалась в продольном шпагате, потом переходила к поперечному и заканчивала падмасаной. Когда она начинала говорить, невозможно было остановиться ее слушать, ее речь лилась как величавая река, игриво обходя повороты и делая акценты на значимых моментах. Она могла говорить решительно о чем угодно с одинаковой могучей силой убеждения. С ней хотелось быть рядом постояно, но это была и невыносимая мука одновремено. Рядом с ней Костя всякий раз чувствовал все свои несовершенства с пронзительной остротой, потому только поддакивал и кивал головой. Нужно ли добавлять, что Анжела очень скоро нашла себе более интересного собеседника, а Костя вошел штопором в творческий запой, из которого его вытащили вместе с общежитием, из которого его выселили, так как за всеми этими занятиями он совершено забыл про учебу и был трагически отчислен из университета.

После Анжелы, девушки его решительно не интересовали, по сравнению с ней они вызывали у него лишь вздох сочувствия, учеба как-то сразу поблекла и осталась в прошлой жизни. Поплакав на прощание с теткой и тренером по луку, Костя покинул Украину, подбирая в поезде причины своей жизненной неудачи для разговора с родителями.

Разговор этот обещал быть столь печальным для него, что с целью оттянуть его на подольше, он решил уйти послушником в монастырь, где он собирался подумать о жизни и найти объяснение своим неудачам. Наместник, выслушав Костины мотивы, не видел серьезных причин для побега от действительности и сомневался в эфективности такого послушания. Но потом решил, что трудник он будет или послушник, Бог все рассудит по справедливости, и со спокойным сердцем согласился.

Глаголь. Встреча

Наконец, дверь с медленным скрипом отворилась, и Михаил увидел выходящего щуплого, спотыкающегося о собственные ноги и не перестающего изливать благодарности, студента. То что это был студент, было понятно по его рваным на коленках джинсам, невероятно странным очкам и некой особой манере общаться с начальством.

Сияющее блаженной улыбкой существо, наконец, простилось с дверью и тихонечко присело на краешек лавки.

«Что та лисичка», — успел подумать Михаил и, взявшись за ручку двери, приоткрыл ее и пробасил в образовавшуюся щель.

— Можно?

— Можно-можно, — ответили за дверью и Миша шагнул в неизведанное, закрыв за собой дверь.

Хотя особой неизведанности он не ожидал и ставшее уже привычным противненькое нытье под ребром в такой ситуаци было ему хорошо знакомо.

— Что ж ты, Миша, моих монахов шшибаешь, хитро затянул наместник. Они ж тебе не кегли какие, чтобы их сшибать, — лукавый и в тоже время укоризненный взгляд сверлил, пытавшегося увернуться от этой бормашины, Михаила.

— Так они же сами и начали, — пытаясь найти зацепку, выдавил из себя Михаил.

— Что начали?

— Ну вот эти все свои советы.

— А это не советы Мишенька, да и не они их начали, — продолжал хитро улыбаться наместник.

Странный он какой-то, подумал Миша, вроде и ругает, а вроде и улыбается, чудной какой.

— А может это я их попросил за тобой приглядеть и где надо подсказать, — наместник продолжал мягко поддавливать.

— Ну, не знаю, не люблю я этого, — пробубнил в пол Миша.

— Чего, Мишенька, не любишь?

— Ну вот это, советы эти… — внимательно изучая рисунок на полу, продолжал бормотать Миша.

— Почему же, они давно уже здесь, многое знают-умеют, могут и подсказать, они же тебе не стену подсказывают как класть…

Миша перешел на тяжелое сопение.

— В общем, больше монахов не трогай. Привыкай все вопросы словом добрым решать, а не силушкой своей богатырской. Силушка тебе в других делах пригодится, а с братьями все вопросы вершить нужно по совести и без кулаков. Понятно тебе? — наместник уже широко и открыто улыбался, стараясь разглядеть Мишины глаза, потерявшиеся в русых напополам с бетоном прядях.

Миша сдавленно кивнул. Еще ни разу никто его так ласково не ругал. Странный комок подступил к горлу, говорить не было никакой возможности, приходилось только трясти низко опущеной головой.

Видя такую невозможность диалога, наместник понял, что пора заканчивать беседу.

— Ты видел в предбанике вьюношу, — перевел наместник тему.

— Видел, — наконец поднял глаза Миша.

— Так вот, это тебе напарник будет — на забор.

— Не… зачем, куда мне… не нужен мне напарник, — внезапно обрел дар речи Михаил.

— А тут уже я решаю, нужен или нет, — продолжая довольно улыбаться, заключил наместник.

— Отец Федор, батюшка, не нужен мне напарник, — жалостливо выглядывая из под бровей бубнил Миша.

— Эт почему же, позвольте поинтересоваться.

— Да он не сдюжит, у меня кирпичи по пять кило, он через два часа скиснет, — сказал первое что пришло в голову Миша.

— А вдруг не скиснет, почем ты знаешь…

— Да что я, не вижу что ли, он в жизни ничего тяжелее шариковой ручки не держал.

— Нельзя, нельзя, Мишенька, судить о людях только по их виду, а тем более здесь, в доме Божьем. Тут у людей такие качества просыпаются, о которых они и сами не подозревают. Потому как дух здесь особый, монастырский. Его своим подвигом монахи многие годы взращивали. Тут всякий человек другим становится. А ты такие вещи говоришь.

Миша опять засопел.

— Позови-ка его сюда, Мишенька…

Миша обречённо открыл дверь и вопросительно глянул на наместника.

— Костя его зовут, — подсказал тот.

Костя увидел, как высунувшаяся из двери вихрастая голова что-то буркнула невнятно, но имя своё он всё-таки разобрал. По открывшейся двери он понял, что его приглашают войти.

— Вот, познакомьтесь — Константин и Михаил, — радостно вышел из-за стола наместник, — прямо как Кирилл и Мефодий. И тут же, отвечая на повисший немой вопрос, добавил — это они когда монахами стали, нареклись Кириллом и Мефодием, а в миру были как раз Михаил и Константин, — батюшка радостно потирал бока рясы.

Добро. Звонок

Майское солнце уже готовилось к летнему зною и расправляло лучи, пробуя свои силы. Миша и Костя, пройдя по монастырскому двору, направлялись по алее в столовую… трапезную, как её здесь называли. Наместник о чём-то размышлял, глядя им вслед, как в кабинете зазвонил телефон. Подняв трубку и сказав задумчивое «алло», он тут же расплылся в улыбке:

— Здравствуйте, матушка, как ваши дела…

Дела на той стороне были не очень.

— Да всё слава Богу, отслужили Пасху, теперь вот разговляемся…

— Слышу что-то вы хотите мне рассказать, матушка, — заметил отец Фёдор обеспокоеную интонацию собеседницы.

— Да, вот, не знаю с чего начать-то, — созналась матушка.

— Да вы и начните-то с начала — чего тут знать-то, — пошутил наместник.

— Развалили мы стену второй раз уже, — начала повествование настоятельница.

— Как второй?

— Да вот так — уж больно несуразно да криво положили. Одно наказание мне с этими «мастерами», — с сильным нажимом на «мастеров», продолжила матушка.

— Что, как в первый раз что ли?

— Даже ещё хуже…

— Да уж, испытывает Вас Господь для чего-то.

— Видимо, не нравится Ему наша кладка, всё велит разобрать. Я вот думаю, может монахинь своих сподобить на это дело, чай сестрицы засиделись, только нет у нас навыка кирпичного. Совсем нет.

Наместник уже знал в чём дело и широко молча улыбался.

— Вот я и думаю, мож у вас кто знает кирпичное дело, — продолжала настоятельница, — что скажете, отец Фёдор?

— Да то и скажу, что только что с вашими каменщиками и разговаривал.

— С теми что нам стену клали?

— Да нет, с теми что у меня кладут, и к стене у меня вопросов нет, матушка. Никаких.

— Так что её спрашивать, она каменная, — пошутила матушка и добавила, — так может тогда Вы нам их одолжите?

— Как завтра-послезавтра закончат они угол, так и подумаю об этом. Только они не рабочие у нас, а послушники, нужно будет что-то придумать. Командировку им оформить, скит временный, послушание или ещё что.

— Уж подумайте, батюшка, пожалуйста, а мы уж помолимся и за вас и за них, чтобы думы у вас светлые были да радостные.

— Ну и слава Богу, матушка.

— Слава, слава, храни Вас Бог, батюшка, — настоятельница куда-то спешила и торопилась закончить разговор.

— И вы не хворайте, — отпустил её отец Фёдор и положил трубку.

Есть. Командировка

Полуденный зной, запах сирени и жужжание шмелей уже вплотную подобрались к соседней реке, оставляя прохладу лишь в самой воде да тени прибрежных ив. Угол, который нужно было закончить, к счастью находился по соседству с двухэтажным жилым монастырским корпусом и прятался от солнца под защитой его толстых стен. Михаил особо не торопился с кладкой, выдавая за день не более пяти-шести рядов. Кирпич подбирал тщательно, словно долго изучая его родословную и потом находил ему лишь подобающее положение. Костя с большим вниманием следил за этим процессом, радостно таская на осмотр всё новые и новые блоки.

— Вот смотрю я на тебя, Костя, и думаю, — внимательно рассматривая новый кирпич, начал Михаил.

И, не отрываясь от процесса, продолжил после небольшой мхатовской паузы, — что тебя привело сюда? На слове «сюда» кирпич занял своё место в кладке. А? — повернулся он и, наконец, взглянул на Костю. Костя стоял с новым кирпичём и думал как отвечать. Вопросом на вопрос вроде не к месту, по существу долго, отшутиться глупо.

— Не знаю, — сознался он.

— Вот и я не знаю, — взяв кирпич, Миша вновь углубился в его изучение.

— Сегодня уже закончим, — съезжая с темы, предположил Костя.

— Не исключено, — задумчиво отмеряя мастерком линию на кирпиче, отвечал Миша. Он поставил кирпич на торец лесовой балки и вдруг резко «хлоп!» по нему, и та часть, что была по правую сторону от линии, глухо упала вниз.

— Круто… восхищённо протянул Костя.

Насмешливо улыбаясь, Миша молча намазал раствором новоиспечённые полкирпича и аккуратно поставил в кладку.

«Михаила и Константина к наместнику!» — донеслось из-за угла корпуса. Через полминуты оттуда же показалась бородатая голова и спросила «Слышали?»

— Слышали-слышали, — ответил за двоих Миша, спрыгивая с козел.

Бородатая голова исчезла.

В кабинете у наместника, несмотря на отсутствие кондиционера, было прохладно. Северная сторона летом просто спасала. Толстые двухсотлетние стены летом сохраняли комфортую температуру, а открытое окно манило запахами полевых трав и близлежащих дубрав. Хорошо, когда монастырь за чертой города, — думал наместник, разглядывая две фигуры, приближавшиеся к нему через монастырский двор.

— Заходите-заходите, — не дожидаясь стука в дверь громко пригласил отец Фёдор.

— День добрый, здравствуйте, — по очереди поздоровались молодые люди.

— Здравствуйте-здравствуйте.

Эта монастырская привычка повторять слова пошла ещё от предыдущего наместника и так крепко въелась в повседневную жизнь, что только новые для монастыря люди это замечали, а братия уже считала такой говор естественным. В соседних монастырях даже шутили, что местные и службу по два раза читают и даже не замечают того.

— Как стена, когда закончите? — отец Фёдор указал отрокам широким жестом на пристенную лавку.

— Сегодня к вечеру, — усаживаясь, ответил Михаил. Костя только прошептал «спасибо» и снова принял блаженный вид.

— Вот и чудно, завтра будет вам новое задание, — загадочно начал отец Фёдор.

С утра поедите и поедете к соседям в Видеево, — там что-то непонятное с забором, не принимает Господь работу у местных каменщиков, уже два раза перекладывали и всё без толку. Видеево — женский монастырь, потому жить будете рядом, вас матушка определит куда. На всякий случай возьмёте свои одеяла.

Тут отец Фёдор, глядя на Михаила, вдруг остановился и как-то странно его осмотрел. Братия полушутя-полувсерьёз говорила, что когда он так смотрит, он читает мысли и, как ни странно, частенько это подтверждалось.

— Что-то ты Мишенька так задумался, — опять с хитрецой глянул наместник.

— А мы в гражданке поедем или как монахи? — Миша ещё не знал о способностях отца Фёдора читать мысли и спросил напрямую.

Наместник уже догадался, что задумал Михаил, и решительно настоял, что ехать нужно в рясах.

— Другой монастырь, а вы кто в чём, как шведы под Полтавой приедете, — отец Фёдор уже начинал волноваться, — вот вернётесь, тогда и снимите, — заключил он.

Михаил откровенно колебался выходить в мир в рясе и не знал как возразить. Костя выражал полную готовность ехать в чём угодно, хоть в архиерейской мантии. В конце концов, Михаил решил, что из монастыря вся дорога не видна, время снять рясу ещё найдётся, и не стал возражать.

— И ещё, я вам напишу бумагу на всякий случай, — сам от себя не ожидая такого, вдруг добавил отец Фёдор.

Продолжая удивляться, что он делает, отец Фёдор вытащил подарочную перьевую ручку из комода и написал на подвернувшейся желтоватой обёрточной бумаге: «Податели сего послушники Михаил и Константин направляются в Видеево для проведения строительных работ», подписался и отдал полусложенный лист Михаилу. Неловкую паузу прервал бас Михаила.

— Ну мы пойдём, стену докладывать…

— Да-да, идите, Бог вам в помощь, — пробормотал наместник, всё никак не прийдя себя.

Как только они вышли, он подошёл к зеркалу и задумчиво проводя рукой по оправе и как будто отвечая на внутренний вопрос тихо сказал, — странно… что-то будет. И снова вернулся к окну, в котором виднелись два удаляющихся силуэта.

Sѣло. Поход

В монастыре встают рано, Костя и Михаил вышли в как раз навстречу восходящему солнцу. Наместник вручил Мише карту и подробное расписание автобусов. Долго проверял, хорошо ли тот всё запомнил. До первого автобуса была ещё пара часов и ходоки не торопились — до города было рукой подать. Долго стоял отец Фёдор, глядя из под ладони им вслед. А как скрылись они за холмом, пошёл звонить в Видеево.

— Утро доброе матушка, отправил я их к Вам. Только неспокойно как-то мне. Чувствую, не сразу они к вам пойдут. Да, они люди взрослые, поводыри им не нужны. Понимаю, да. Да, вот как-то чувствуется. Ну, хорошо, как они объявятся, так позвоните. А телефон они не взяли, отказались. И мне странно. Молодёжь обычно без телефона не ходит, а тут «нет» говорят и всё. Кто знает, кто знает… Спаси и сохрани. И я помолюсь, всего доброго вам, матушка.

Михаил шёл молча и вспоминал армию. Как было замечательно в учебке. Такая же природа, вот по такой же пыльной грунтовке они бегали кроссы, а Михаил всегда кого-то тащил. Тяжело было, но весело. И главное, просто. Это как стену класть — берешь кирпич, примеряешься и находишь ему место. Потом другой и через какое-то время глядишь — уже ряд есть, потом второй, третий, потом обед и вечером любо дорого посмотреть. Ничего сложного, а красота. В жизни всё намного сложнее. Вот Костя, куда он, чего он — сам не знает. Идёт куда скажут и радуется. Может так и надо, а может и нет.

Наверное, все-таки нет. Точно нет. Мало ли кто что скажет. Свою голову надо иметь. И тут Михаила как кто-то остановил.

— Знаешь Костя, а я пойду дальше без рясы, — тихо но твёрдо сказал Михаил.

Костя испуганно глянул на снимающего одежду соседа.

— И знаешь, Костя, — ещё твёрже продолжил Михаил, — пойду-ка я в другую сторону.

— Назад? — оторопело спросил Константин.

— Вперед, — уже посмеиваясь над напарником продолжил Михаил.

— Куда вперёд?

Не говоря ни слова Миша достал карту и показал Косте.

— Куда вообще мы идём, вот сюда. А сейчас куда — в обратную сторону, потому что там автостанция. На ней мы должны сесть на автобус и вот так поехать в обратную сторону да ещё и с крюком влево. Потом пересесть вот здесь. А теперь смотри. Если мы идём сюда вот так, проходим старый город, проходим мимо речки и вот тут по просёлку идём, то приходим в тоже самое место и даже раньше. И не сидим на автостанции 2 часа, не ждём полтора часа второй автобус, а спокойно идём и дышим свежим воздухом. Костя молчал.

— Константин, где ты ещё найдёшь столько свежего воздуха? В Москве его давно нет, так что пошли дышать.

Костя стоял как вкопанный. Михаил сделал пару шагов в новом направлении и повернулся, — ну так решай, на автостанцию или напрямик. Я всё равно пойду, а ты тогда сам поедешь.

Этот аргумент был решающим. Самому Косте ехать не хотелось категорически. Глубоко вздохнув и перекрестившись, Костя поплёлся следом.

Как ни странно, в эту сторону идти было легче. Где-то через полчаса они вошли в такой ходкий ритм, что и дышалось хорошо и даже пелось. Миша что-то впереди насвистывал, Костя пытался уловить, что. Михаила было не узнать. Тихий да смирный в монастыре тут он просто расправил крылья и летел, уверенный в каждом делаемом им шаге. Костю это слегка настораживало, но энергия движения передалась и ему тоже, и он тоже, несмотря на рясу, шёл быстро. Они вошли в Старгород — это так громко называлось соседнее село — и пройдя его разве только без оркестра, свернули к роще. Карта не подвела и здесь. Прошли справа мост и вышли на просёлок. Утреннее солнце уже начинало припекать и обоим захотелось пить.

Сойдя пару метров с дороги, они остановились и начали искать в сумке воду.

Невдалеке спокойно текла речка, мост уже был так далеко, что казался игрушечным, стрекозы и шмели разрезали воздух то здесь то там и беззаботное щебетание птиц располагало к привалу. Вода из пластиковых бутылок пришлась очень кстати и пилась к превеликому удовольствию всех присутствующих. Копаясь в своей сумке, Костя вытащил футляр.

— Хош что-то покажу? — загадочно-благодушно начал он.

— Очки свои что ли? — продолжил посмеиваться Михаил.

— Не-е-ет… — продолжил свой загадочный тон Костя и открыл футляр.

Я до универа монеты собирал, так что насобирал порядочно, много советских, есть и редкие. Вот, смотри, есть рубль серебряный 1804 года — Костя достал из футляра большую потёртую монету. Он не в идеальном состоянии, но тыщ пять сейчас стоит, а то и все десять.

С этими словами Костя взял бутылку с водой, полил ею монету и начал её оттирать. Монета становилась всё светлее, всё чётче и через десять секунд была как новая. Костя сам удивился такому её возрождению и протянул её Михаилу. Михаил взял её орлом, перевернул и прочитал на обороте «Государственная российская монета рубль».

— Да-а-а… — подивился он, — оригинальное название.

В этот момент на солнце нашла туча, стало резко темно и подул свежий ветер.

— Кажется, мы с тобой попадём под дождь, — с тревогой глядя на быстро темнеющее небо, протянул Константин. Молодые люди быстренько собрались, Миша отдал Косте монету и они заторопились по просёлку. По карте до ближайшего села было ещё 5 километров, нельзя было терять ни минуты.

Между тем, заметно похолодало. Миша, не долго думая, снова одел рясу и стал похож на настоящего монаха. Костя снова еле бежал за ним, едва поспевая за тяжелыми и широкими его шагами. Дорога же пошла лесом и заметно сузилась. Широкие её колеи стали тоненькими, как следы лисы по первому снегу и сама дорога начала заметно вилять, как будто хватила лишку метров сто назад. Кроны деревьев над головами сомкнулись и друзья уже двигались по лесному тоннелю, изредка отводя руками поперечные ветви.

— Если так пойдёт, дорога скоро вообще пропадёт, — опять тревожно прокомментировал действительность Костя.

— Не боись, десант везде пройдёт, — всё также посмеиваясь, не оборачиваясь и не сбавляя хода, ответил Михаил.

Они шли уже минут тридцать по лесной дороге, как крупные капли дождя начали настукивать по листьям. Лесной тоннень, пугавший их вначале, теперь служил надёжным укрытием, принимая на себя все отзвуки приближавшегося ливня. Когда дождь уже настойчиво барабанил по соседним кронам, сверкнула первая молния. Она осветила весь лес, даже их укромное местечко над дорогой, и знатно громыхнула следом.

— Два километра, — машинально сказал Миша.

— Нам идти осталось? — тоскливо спросил Костя.

— Нет, молния была в двух километрах, — Миша не выключал своего снисходительно-улыбающегося «Бельмондо» ни на минуту.

— Это почти рядом, — не зная как на это реагировать, протянул Костя.

— Учитывая, что она сверху, так почти над нами, — заключил Ломоносов от десанта и отвёл последнюю ветку.

Просёлок вышел на поляну и дождь принял путников в свои объятья. Здесь колеи уже заметно развезло и ноги начали скользить. Пришлось пойти по траве, которая быстро намочила джинсы обоих по колено. Скорость от этого заметно снизилась, стало практически полностью темно и очень мокро. То и дело попадая в лужи, постоянно ворча и жалуясь про себя на жизнь, Костя брёл за могучей фигурой напарника. Михаила же такая ситуация нисколько не волновала, разве что Бельмондо уступил место роденовскому мыслителю. Вот так, задумчиво и не сбавляя шаг, Миша шёл уверенно вперёд, как вдруг почувствовал, что Кости рядом уже нет. Насколько было видно через дождь, вокруг была лишь серая унылость, без признаков блуждающих монахов.

— Вот жеж… — начал он, но вовремя осёкся и побрёл в обратную сторону в поисках напарника.

Костя сидел на придорожном пне и откровенно ревел. Его кроссовки хлюпали холодной водой, джинсы леденили ноги, ряса весила с пуд и уже не спасала от дождя, а аккуратно его впитывала. Его загнали в эту темень, воду и холодину, а он предупреждал и не хотел. Если бы его послушались, то он бы сейчас сидел в уютном сельском автобусе и слушал охи местных бабушек по поводу пенсий и газа. Дождь аккуратно и безопасно огибал бы его по кривым изгибам Пазика и мирно падал бы ещё на брежневский асфальт дороги, радостно находя в ней дыры. Сейчас же он легко находил дыры в одежде Кости и радостно щекотал его в мокрых носках.

Очередная молния осветила округу, и Миша наконец увидел поникшую фигуру сидельца в десяти метрах от дороги.

— Привет, случилось что? — просто пыша жаром борьбы, бодро спросил Миша подойдя вплотную.

Костя уже поднял голову и даже набрал воздуха побольше, чтобы высказать, наконец, всё, что он думал по этому поводу, как неведомая и невиданная сила подхватила его, бросила на Мишины плечи, играючись подцепила его сумку и поволокла и его и сумку в сторону замаячивших на горизонке огоньков. Дорога для Кости пошла ходко и мерно, но жутко неудобно. Долго так происходило или коротко, было неясно, и хотя Костя уже прилично отбил себе бока, но стоически молчал, понимая, что ехать легче чем идти.

Вдруг таже сила резко скинула его вниз и поставила на ноги.

Они стояли во дворе, огороженном жердями, в десяти метрах от мазанного саманного дома, из окон которого и прыгали в эту темень и мряку весёлые искры горевшей свечи.

— Похоже, гроза электричество у людей оборвала, — проснулся в Мише Шерлок Холмс и ободряюще хлопнул по спине еле стоявшего на ногах Костю, — видишь, не только ты тут страдаешь от апокалипсиса. Миша широкими шагами подошёл к двери и коротко постучал.

— Кто, — раздался старческий голос за дверью через какое-то время.

— Два послушника, бабушка, под дождь попали, нам бы отогреться да обсохнуть, — пробасил Миша.

— Какие такие послушники, — удивился голос.

— Местного монастыря, бабушка, идём в Видеевский монастырь по строительным делам.

— Какой такой видеевский, нету там монастыря, — продолжили удивляться за дверью.

— Как нет, а ну так идём строить, говорю же, — нашёлся Миша.

— Ладно, в дом я вас не пущу, нечего, а сеновал справа открытый, — идите туда до утра, там и разберёмся, поняли-то? — заключил голос за дверью.

— Да, бабушка, спасибо, — увидев справа сарай, ответил Михаил.

— И вас спаси Бог, — раздалось за дверью и послышались удаляющиеся шаркающие шаги.

Миша прошёл к сараю, приподнял и открыл дверцу на матерчатых петлях и, втащив туда, уже слабо соображающего и хлюпающего всем, Костю, закрыл за собой дверь. Сказав «спать!» и сделав широкий шаг, скидывая на ходу кроссовки, он повалился в приятный запах сена и тут же уснул. Костя всё таки нашёл в себе силы стащить с себя башмаки, рясу и, зарывшись поглубже в колючие стебли, через три минуты тоже уже перестал подавать признаки жизни, кроме ровного и глубокого сопения.

Земля. Утро

Утро 10 сентября 1804 года на хуторе Качеев Тамбовской губернии Темниковского уезда было солнечным и ясным. Воробьи мылись в лужах, кот щурился на солнце, куры деловито доедали выползших за ночь дождевых червяков. Подоенная довольная корова удалялась в сторону ближайшего луга. Шустрая девочка лет десяти в длинной рубахе чуть выше щиколоток пыталась разглядеть на сеновале, кого принесла вчерашняя буря. Торчащие из сена голые ноги 44 размера первого странника вызывали уважение к их потенциальному владельцу, а второго вообще не было видно, и лишь грязные лапти и мокрая чёрная рубаха, лежавшая рядом, намекали на невысокий статус хозяина. Лапти первого были ничем не чище, только больше.

Первые ноги зашевелились и девочка предусмотрительно юркнула за дверь, продолжая наблюдение. Из сена показалась русая лохматая голова и жуткими заспанными глазами начала шарить по интерьеру сарая. Затем оттуда извлеклись две руки и одна из них что есть силы бахнула по ближайшей куче соломы:

— Эй студент, вставай, похоже мы в каком-то музее заночевали.

Куча зашевелилась и оттуда показалась вторая голова, не менее лохматая, но уже принадлежащая брюнету. Она тоже дико вращала глазами поначалу, но потом опять провалилась в сено.

— Э..э..ээ… — произнесла первая и опять бахнула по соломе рукой, — не спать, солдат, подъём!

Некая помесь скрипа и стона раздалась оттуда и голова появилась снова. Нечеловеческих усилий для поддержания её в вертикальном положении хватило секунд на пять, после чего та снова скрылась в сене. Поняв что это бесполезно, первая посмотрела на дверь.

— А это кто у нас за дверью стоит? — медленно выползая из сена, фальшиво-удивлённо произнесла первая голова. Девочка напряглась, понимая, что её раскрыли.

— Гам! — вдруг выкрикнула первая голова и выбросила руку вперед, как бы пытаясь дотянуться до двери. Пронзительный детский визг и сверкающие голые пятки бросились через двор и скрылись в доме.

Весьма довольный собой, Михаил, скинув рясу и рубашку, босиком, в одних подвёрнутых на два оборота джинсах, вышел во двор. Немного поиграв мускулатурой, он подошёл к водосточной кадке и начал, самозабвенно фыркая, умываться. Когда вода спала с его лица и он открыл глаза, перед ним стояла всё та же девочка и протягивала перед собой холщовое небеленое полотенце.

— Как зовут, селянка, — браво спросил Миша.

— Маша, — ответила девочка.

— Хороша Маша, да не наша, — с улыбкой отдал полотенце Михаил.

— А Вы чьих будете, — любопытство Маши пересилило страх.

— Тутошние мы, монастырские, идём в Видеево забор класть, — подыгрывая её говору ответил Михаил.

— Чё-то не похожи вы на монахов, — засомневалась Маша.

— А мы и не монахи, мы послушники ещё. И послушание нам дали в Видеевском монастыре.

— А вот и нету там монастыря!

— А ты почём знаешь?

— Так я там была сто раз!

— Машка, — послышался из дома женский голос, — а ну хорош приставать к людям, иди в дом!

Длинными широкими демонстративными шагами Маша унесла полотенце в дом.

Вытирая руки тем же полотенцем, во двор вышла женщина, одетая в вышитую рубашку, заправленную в длинную синюю юбку.

— Вы не слушайте её, она взбалмошная, — щурясь на солнце и пытаясь из-под руки разглядеть гостя добавила она.

— Ничего я не взбалмошная! — донеслось из окна.

— Это она в отца такая, — продолжила женщина.

— А где сам хозяин-то? — поинтересовался для поддержания разговора Михаил.

— Где-где, — резко сникла женщина и со вздохом добавила — в бегах он.

Тут Михаил резко ощутил, что стоит полуголый посреди двора и как-то не совсем ловко ему стало.

— Пойду я, оденусь немного, — с виноватой улыбкой закончил он разговор и быстренько заскочил в сарай.

Когда он, уже одетый в рясу, выныривал из низкой двери сеновала во двор, его уже с большой керамической бутылкой молока встречала Маша. Сверху бутылки на газете лежал кусок ржаного хлеба.

— Вот-это вам, — бодро отрапортовала она.

— Спасибо, — не зная что лучше ответить, пробормотал Михаил. Ему уже начинало казаться странным это женское традиционное хозяйство, но самое интересное он увидел, когда заметил, что за газета была перед ним.

— А что это за газета, — осторожно поинтересовался он.

— А, это барин наш на самокрутки всем выдаёт, а у нас на хуторе курящих нету, вот и осталась.

Прямо на Михаила глядела шапка газеты «Московскія Вѣдомости» с огромным двуглавым орлом посредине. Был и год написан «1803 годъ».

— А какой год сегодня у нас, — уже нетвёрдым голосом решился спросить Михаил.

— Знамо какой, тыща осемьсот четвёртый от Рождества Христова, — бойко отрапортовала дивчина.

Миша так и сел на завалинку. Он сидел на завалинке и вчитывался в этот листок бумаги, пытаясь понять как и куда он попал. Может, он спит? Ущипнул. Вроде не спит. Это Костя ещё спит. А он Миша держит в руках крынку начала 19 века с такими же хлебом и газетой. Во сне читать нельзя. А эта газета прекрасно читается. Хоть и с ятями.

— Ну ладно, вы тут думайте, а я пойду, — услышал он где-то вдалеке детский голос.

— Да-да, — машинально ответил он.

Как так произошло, где они сейчас находятся, почему этот год и как возвращаться обратно, Миша не знал. Немного подумав, он понял, что раз тут есть Видеево, значит место тоже самое. Если есть монастырь, из которого они пришли, значит они перенеслись только во времени, а не в пространстве и карта приблизительно будет совпадать. А затащил их сюда тот рубль 1804 года, что показывал Костя. Армейская смекалка и привычка искать выход из любой ситуации заставляли голову напряжённо работать дальше. Как возвращаться? Очевидно тем же способом. И тут Миша принялся шарить по карманам в поисках мелочи.

В это время нетвёрдой походкой, низко кланяясь притолоке сарая, во двор вышел заспанный Костя. В карманах Миши нашлась куча денег, но все они были бумажные — мелочи не было. Он понимал, что если мелочь не найдётся, то назад дороги не будет, а будет через 8 лет война с Наполеоном, потом декабристы и так далее со всеми остановками.

Эти перспективы ему не казались особо привлекательными и он сходу спросил Костю:

— Деньги есть? Мелочь…

— Какая мелочь? — Костя спросонья не въехал в тему.

— Российская, 2013 года желательно.

— Что, прям сейчас?

— Да, прям сейчас.

Костя полез в карман и вытащил оттуда четыре монеты — 10 рублей, 2 рубля и два полтинника. Самый последний был 2011 года.

— Ничего, на крайний случай сойдёт, ещё даже лучше устроимся, — бормотал Миша.

— Ты о чём это, — так и не понимая сюжета притормаживал Костя.

— Да вот о чём, — Миша передал съестную композицию Косте. Костя со вчера ничего не ел и, ничего не подозревая, начал с удовольствием жевать ржаной хлеб.

— Ничего странного не замечаешь? — ехидничал Миша.

— Нет, очень вкусно, — еле ворочая языком ответил Костя.

— И газетку заодно почитай, — продолжал Михаил.

Костя посмотрел на газету, проглотил хлеб и начал читать «гарнизоннаго полку Подпоручикъ КолодкинЪ ПоручикомЪ и с мундиромъ, а за свыше 20-лътнюю службу сЪ опредѣленіем на инвалидное содержаніе».

— Какой-то старославянский трэш, — зарисовался крутым Костя.

— Так вот, Константин, теперь этот трэш — твоя действительность, — глядя прямо в глаза Косте, немного жёстко ответил Михаил.

— Как?

— А вот так, не надо было монеты мыть водой старинные в лесу. Мы с тобой в одна тыща осемьсот четвёртом году от Рождества Христова, — повторил говор девочки Миша, — так что давай теперь ототрём водой одну монету 2011 года и свалим обратно домой.

Настал черёд столбенеть Косте.

— С чего ты взял что мы в 1804 году?

— Просветили тут, пока ты спал.

— Да они тебя развели, как молодого, — Костя никогда не позволял себе ранее такой дерзости в разговорах с Мишей и сам удивился своей смелости.

Миша на это и ухом не повёл и, увидев Машу, жестом её подозвал, — Маш, подь суда, пожалста.

Маша радостно подскочила и спрятала руки за спину.

— Скажи ему, какой сегодня год, — торжествующе заявил Миша. Маша повторила слово в слово.

— Хорошо, а какой сейчас государь-император? — каверзно спросил Костя.

— Александр Павлович, император и самодержец всероссийский, — бодро отрапортовала девочка.

— А какой он по номеру?

— Какому номеру, нет у него номера никакого, — озадаченно удивилась Маша.

— А вот и есть! — он Александр Первый, — радостно «поймал» её Костя.

— Слышь ты, доктор Ватсон, — вмешался Миша, — откуда ей знать что он первый, если второго ещё не было.

— A ну да, — сконфузился Костя, — а с какого года он на царствовании?

— Три года где-то, — неуверенно ответила Маша.

— Больше, — донесся старческий голос из окна кухни, — они в марте осемьсот перваго года короновались, а сейчас уже сентябрь осемьсот четвёртаго. Три с полтиной года уже как правют.

Костя скис окончательно.

— Уотсон, — тихонько сказал он.

— Чего? — не понял Миша.

— Не Ватсон, а Уотсон, — так же тихо продолжил он.

— Слушай меня, умник, это Эмма Уотсон, а он Ватсон, понял? — уже начал выходить из себя Миша. — Давай сюда свой полтинник и пошли на сеновал.

Костя обречённо вздохнул, протянул Михаилу монету и побрёл за ним в сарай.

В сарае Миша достал рюкзак, оттуда новую пластиковую бутылку воды и, резко крутанув крышку, начал поливать водой полтинник. Ничего не произошло. Тогда он дал бутылку и монету Косте и заставил его сделать тоже самое. С тем же результатом. Всякий раз Миша выскакивал на улицу и смотрел, не изменилось ли что-нибудь. За этими событиями с живым интересом наблюдали все три жительницы дома. Когда ещё увидишь таких странных монахов. Будет о чём посудачить с соседями. Вдоволь набегавшись и поняв, что чуда не будет, Миша допил бутылку и уныло опустился на сено. Костя подобрал пустую пластиковую тару и молча, засунув её себе в рюкзак, сел рядом.

— Таки Уотсон, — как бы промеж чего проговорил он.

Миша набрал было воздуха, изобразил, как он сейчас что-то такое ответит… но передумал, выдохнул, махнул рукой и отвернулся. Костя же продолжал:

— Слушай, может не так всё и плохо. Давай походим, посмотрим, как люди живут, монахов люди не обидят, у нас местный рубль есть, на эти деньги месяц двоим жить можно, а пока мы походим и подберём себе, где и как будем обживаться.

Миша удручённо молчал и Костя добавил:

— Давай дойдём до Видеева, раз нас туда послали, положим там стенку, и, может, тогда ситуация поменяется.

При упоминании о Видееве и стенки Миша как-то ожил. Предложение почему-то однозначно его устроило. В жизни вновь появилась цель. В нём проснулся сержант ВДВ, он воспрял и чётким голосом скомандовал:

— Так, доедаем это всё, собираемся, и выход через десять минут. Вопросы?

— Нет вопросов! — так же чётко подыграл ему Костя.

Поделив хлеб и перелив часть молока в в пластиковую бутылку, они всё доели и допили, поблагодарив хозяев, попробовали расплатиться рублём. Те на них замахали руками, сказали что сроду таких денег не видали, что сдачи и в помине не будет и что с монахов вообще деньги брать грех.

— Лучше как дойдёте до Видеево, помолитесь за раб божьих Марию, Наталию и Евлампию, — заключила бабушка и перекрестила обоих. Те поясно поклонились, взяли свои чёрные рюкзаки и вышли на дорогу к Теньшушево. Отойдя метров сто, Костя обернулся и помахал женщинам рукой. Те ответили тем же.

— Штанишки мне их понравились, хорошие, плотные, качественная мануфактурка… Дай Бог им здоровья обоим, — задумчиво произнесла бабушка и пошла в дом.

Иже. Теньгушево

Село встретило их утренней деловитостью и суетой. Снующие туда и сюда коровы, куры, подводы и собаки создавали густой туман деятельности, который сразу захватил умы путников. Больше всего суетился Костя:

— Так, надо деньги поменять, еды какой купить и найти попутную подводу до Старова, чего ноги-то бить, — деловито осматривал он окрестности в поисках пользы.

Как обладатель серебрянного рубля, он чувствовал себя не меньше чем шах персидский, то и дело прицениваясь ко всему. Мишу это заметно раздражало, и он уже начал подумывать, а не заиметь ли ему собственные финансы. Прохожий, на вопрос где купить всяческой снеди (слово это Костя подслушал утром у хуторянок) указал им на Фёдорову лавку, до которой было «рукой подать». Пока они подавали к ней рукой, Костя чуть было не купил проходящего мимо гуся.

— Что ты с ним делать будешь, Паниковский, — остановил его вовремя Миша, — ты же ни готовить его, ни даже ощипать или опалить не сможешь.

— Опалить? — возможная рецептура приготовления гуся повергла Костю в смятение.

Подойдя к лавке, Миша решил в неё не заходить, а отправить туда Костю одного — так он ему надоел за утро своим мельтешением. Сев рядышком на лежащее возле стройки бревно, он наблюдал за работой каменщика. Мысленно отмечая ошибки, которые тот делает, а также ту небрежность, с которой он кладёт кирпич, Костя сделал вывод, что сам без работы тут не останется. Это его приободрило, и он продолжил наблюдать. Справедливости ради надо было отметить, что кирпич был дешёвый, несортовой, и, чтобы таким ровно ложить стену, требовалось особое умение. Судя по всему, каменщик им не обладал. Наоборот, он обладал далекослышным перегаром, и его слегка пошатывало. Да и кирпич он брал не выбирая, а первый попавшийся. В это время к стройке подошёл, судя по всему, хозяин. Вид свежесложенных первых 5–6 рядов от фундамента его настолько удручил, что он подозвал их автора и долго ему что-то выговаривал. Автор сначала просто стоял понурив голову, а потом начал что-то кричать, размахивать руками, бросил что-то оземь и решил уйти, потом вернулся, подобрал то, что бросил, и таки ушёл пошатываясь. Хозяин же остался в задумчивости оглядывать свежее творение разума человеческого.

Миша незаметно, насколько это было возможно при его габаритах, подошёл к нему и сочувственно сказал:

— День добрый, Бог в помощь.

— Добрый, да… божья помощь тут не помешает, — ответил тот, ещё разглядывая кладку и, повернувшись к Мише, удивился. — Отче! что вас к нам привело?

— Я пока не отче, — смутился Миша, — послушники мы, идём в Видеево стенку класть. Такое нам послушание дали.

— А ещё говорили, что монахи не массоны, — повеселел хозяин стройки, — шучу, шучу. Так может вы мне того… слегка подсобите, я в долгу не останусь.

— А что надо делать, мы просто не можем долго задерживаться.

— Да тут работы на день-полтора всего. Обложить нормально, в один кирпич, эту стену до угла справа и до забора с этой стороны.

— За день раствор нормально не высохнет, кладку поведёт, — высказал сомнение Миша.

Видя, что Бог ему наконец послал знающего человека, хозяин ещё больше обрадовался, — хорошо, два дня и вы свободны. За всю работу десять рублёв плачу, питание моё, ночевать в самом доме будете — там всё уже есть, только обложить осталось.

— Тут где-то тридцать рядов, — задумчиво сказал Миша, — по уму неделя работы. У нас столько времени нет.

Хозяин жалобно смотрел на Мишу. Миша понимал, что больше двух дней у них нет, но и помочь человеку хотелось. Он молча подошёл к лоханке с раствором, попробовал его на ощупь, повернулся к хозяину и выдал:

— Этот раствор надо вылить весь, нужна известь, яиц много, глина и рисовый или мучной жиденький вар. Ещё нужны доски сорок штук и шпагат. За два дня мы положим, но открывать кладку ещё неделю нельзя будет — будет сохнуть.

— Открывать?

— Да, она будет сохнуть под гнётом.

— Это как? — недоумевал хозяин.

— Увидите, — улыбнулся Миша и заметил, как довольный Костя вышел из лавки, — с вас раствор, доски и шпагат.

— Будет, — засуетился хозяин и, подозвав какого-то мальца, начал давать тому поручение.

Тем временем, Костя уже подошёл и начал взахлёб рассказывать:

— Ну, у меня две новости, она хорошая, а вторая ещё лучше! Первая, хлеб здесь по копейке кирпич! Я купил каждому по две буханки и молока ещё в пустые бутылки набрал. Вторая, когда владелец лавки увидел мой рубль, я сразу понял, что он на него запал. Тут оказывается за всё платят бумажками — ассигнациями, а серебро в три раза дороже. Так что он мне сдачи как с трёх рублей дал! Я теперь в три раза богаче!

— А третья новость, что мы пока никуда не идём, — оборвал его радость Миша.

— То есть?

— То есть надо человеку подсобить, вот, со стенкой, — Миша кивком головы указал на стройку.

— А как же…

— А так, сегодня начинаем, завтра продолжаем и заканчиваем, потом уже идём в Старов.

Костя открыл было рот, поднял руку в неопределённом жесте, потом её опустил и закрыл рот. Сел на бревно и философски уставился на улицу. Вся его деловитость улетучилась, как утренняя дымка на солнечном свете. Зато она пробудилась у хозяина стройки. Через полчаса все ингредиенты были в сборе, два мальца за толику малую разобрали кривую стенку и слили старый раствор в фундамент. Миша снял рюкзак, прочитал про себя «Отче наш» и принялся колдовать над раствором. Мальцы, косо посматривая на Костю, помогали с водой, лопатами кидали известь и лили вар из кадки. Костя посидел немного, вздохнул, тоже снял рюкзак, закатал рукава и подошёл к компании. Бригада была в сборе.

Замысел Миши был прост. Ещё служа в армии, он получил дембельский аккорд обложить кирпичём сарай на лётном поле. По уставу, деревянных конструкций на лётном поле не полагалось по правилам противопожарной ТБ, а сарай был щитовым быстросборным и… деревянным. Посему начальство, узнав о его дослужебных талантах, для выхода его на дембель… поручило обложить этот сарай кирпичём. Понятно, что без старшего лейтенанта Гвоздева тут не обошлось, но может оно и к лучшему было. На дембеле домой охота так, что людей поздним вечером отпускают и говорят, оставайтесь в последний раз в части переночевать, а они ночью бегут 40 км до ближайшей станции совершенно не замечая усталости. Так и Михаил, получив аккорд, решил сделать всё за два дня. Чтобы осуществить свой хитрый замысел, он придумал «прорывную технологию». Испросив фанеры с возвратом у прапорщика завсклада, Миша положил кирпич за два дня и, чтобы кладка на свежем растворе не поплыла, придавил её фанерой к стене сарая. К утру третьего дня Миша уже стоял у дежурного по части с докладом. Поскольку раствор схватывается за ночь, Миша рассчитал, что пока начальство соизволит пройти на объект, стена уже схватится и фанеру можно будет снимать. Это был первый и на то время единственный его компромисс с кладкой. Эксперимент удался на славу. Когда они с дежурным после обеда добрались до сарая, Миша эффектными ударами ног и рук повыбивал упоры из под фанеры, та попадала, и взору начальства предстала издевательски ровная стена. Даже Миша не ожидал такого результата. В итоге дембель он получил первым из всего своего призыва, а старший лейтенант Гвоздев на долгую память получил, что бы вы думали, гвозди… в каждом из четырёх колёс своей «четвёрки». Михаил к тому времени уже сидел в скором дембельском поезде.

Здесь Михаил решил повторить ту же технологию, только без гвоздей. Сейчас было проще, стена была только одна вместо четырёх, а их было четыре вместо одного. И что важно, старлей Гвоздев остался в прошлом, то есть будущем, то есть даже не поймёшь где, главное, что не здесь.

Работа шла споро, Мише явно это дело нравилось, и первые 14 рядов были положены до захода солнца. Взяв припасённые доски, Миша сотоварищи соорудили для кладки подпорки к бревенчатой стене дома и уже затемно разошлись. Мальцы, получив по четвертаку от хозяина, радостно дёрнули домой ужинать, а Миша с Костей прошли в дом.

Это был типичный купеческий дом, почти достроенный и пахнущий свежим лесом. Хозяин явно был не из богатеев, всё было скромненько, но по делу. Мебели ещё не было, зато повсюду валялся строительный мусор и кое-какой нехитрый инструмент. Хозяин на время стройки использовал дом как склад, и половина дома была забита какими-то тюками, мешками и кадками. С его слов, торговал он овсом и соленьями, которые возил вниз по Волге вплоть до Архангельска. Там покупал рыбу и икру и уже их вёз сюда. Продавал здесь, в уезде, и в Нижнем. Как раз послезавтра должен был идти его обоз в Старов.

— Вот на нём и поедете, — довольно потирая бока, закончил он и ушёл распорядиться за ужин и ночлег для гостей. Дом был с мезонином, и ужин с железными кроватями те же мальцы затащили на второй этаж. Сам хозяин спал на первом, поближе к товару.

Ужин был царский, хозяин не поскупился. К рыбе, ржаному хлебу и мёду прилагался целый фунт зернистой икры. Сотворя молитву, послушники радостно принялись за «хлеб насущный». Целый день без крошки во рту даром не проходит, и дары Каспия на пару с местными дарами природы пришлись очень кстати. Через час, прибравшись и спрятав в рюкзак остатки ужина, друзья загасили лампаду и улеглись спать.

— Слушай, а здесь очень даже жить можно, — мечтательно глядя в потолок, начал Костя.

Миша сам уже как минут пять об этом думал. Его мысли были сумбурны и непоследовательны, но сходились в одном: жизнь в России 19 века была намного проще и понятнее, чем в 21 веке. Народ был отзывчивее, щедрее, искреннее. Всё было по-другому.

Сегодня, когда он творил молитву перед стройкой, результат был такой, какого никогда не было ранее. Сколько раз он читал «Отче наш» в монастыре, это просто был ритуал. Сегодня же, где-то на середине текста, он вдруг ощутил, как огромная и, в тоже время, мягкая сила вошла в него и придала уверенность и лёгкость его действиям. А по окончании молитвы было состояние такой возвышенности, которого никогда не было раньше. Он с радостью прочитал молитву перед ужином и состояние повторилось. Что это, место такое особенное или вся действительность вокруг иная, или он уже сам изменился. Эти вопросы не давали ему покоя. Костя между тем продолжал.

— Вот подумай, нам за два дня работы дадут 10 рублей. За эти деньги можно купить двенадцать фунтов чёрной икры! Шесть кило! Дома на это дело пришлось бы полгода пахать. Вот скажи, как это можно?

— Ты со своей икрой уже все уши прожужал, ещё днём, — слегка раздражаясь оборвал его Миша. Ты вообще чувствуешь, что здесь место другое, всё по-другому, люди разговаривают спокойно, какое-то другое состояние… Чувствуешь?

Теперь была очередь замолчать Косте.

— Ну да, в магазине сдачу в три раза больше дали, не обманули, — после некоторой паузы попытался попасть в ответ Костя.

— Ясно, ничего ты не чувствуешь, — вздохнул Миша и скрипуче повернулся на другой бок.

— Ну конечно, куда уж нам… — хотел ещё что-то сказать Костя, но захлестнувшая его обида смыла с языка все слова и оставила немым. Полежав ещё пару минут молча, он нетерпеливо встал и подошёл к окну.

Внутри всё клокотало и совершенно не соответствовало тому великому спокойствию, что было за окном. В селе абсолютно не было огней и в кромешной темноте звёздное небо казалось намного ближе чем обычно. Оно обнимало его практически полностью и было совсем рядом. «А, может, Миша и прав, говоря, что тут всё по-другому» — думал Костя.

Какое-то глубокое, щемящее чувство, как бы прогрызая себе дорогу, давило на грудь и просилось наружу. Как будто что-то долго спало, почти заросло и теперь ему обязательно нужно было выйти. Уже практически чувствуя физическую боль, Костя заплакал. Это не были слёзы страдания, это были слёзы облегчения. События дня, эмоции, переживания накопились, и держать их в себе дальше было просто невозможно. Слёзы текли ручьём, сначала ему было стыдно за них, и он их тихонько смахивал, но потом бросил это дело и начал отчётливо шмыгать носом. Услышав эти звуки весеннего леса, Миша поднялся с кровати и тоже подошёл к окну. Костя сидел на подоконнике, его плечи периодически дёргались и он почти бесшумно ревел. Миша оторвал бумажное полотенце с рулона на табуретке, служившей им столом, и дал Косте. Тот закивал и начал громко сморкаться. Это не только не остановило процесс, но напротив, он, уже не скрываясь, рыдал. Миша положил его голову себе на плечо и начал потихоньку гладить, приговаривая: Ну вот и ты начал чувствовать, очень хорошо…

— Оно… оно, рядом, — сквозь всхлипы проговорил Костя. — Кто?

— Небо… Оно… я никогда его так близко не видел.

Миша одной рукой тихонечко открыл окно и понял о чем говорил Костя.

Когда живёшь в большом человеческом муравейнике, нет времени ни на что. Ты всегда занят очень важными и неотложными делами, суетой сует. Вселенная, необъятная и необъяснимая, всегда готовая к диалогу с тобой, так и остаётся непознанной, потому что ты просто о ней забыл. Будучи её неразрывной частью, ты её игнорируешь, оставляя на потом самое главное в своей жизни. Но она ждёт, она терпеливо ждёт, поскольку любит тебя и готова использовать даже самый минимальный шанс быть с тобой. Она никогда тебя не предаст, она будет всегда тебе верна и будет ждать столько, сколько нужно. Только прийди к ней и начни общаться. Она даст тебе всю себя без остатка, потому что в этом её счастье. Главное, чтобы ты выдержал это. Поначалу это нелегко. Потому что, в отличие от твоей фанерной жизни, она как раз настоящая. Но это того стоит, и один раз это познав, ты больше уже никогда не поведёшься на былые химеры и иллюзии. Ведь она всегда теперь будет с тобой, всегда теперь в тебе и ты навсегда в ней. Вы одно целое, ты — самый маленький во вселенной, просто песчинка… и она — огромная и мудрая. И когда это происходит в первый раз, просто хочется плакать. Это нормально. Костя плакал и в тоже время был неимоверно счастлив и благодарен этому окошку, этому мезонину, Мише и вообще всему на свете, за то что он теперь не один. Теперь есть он и она — вселенная. Вся его и он, принадлежащий ей без остатка.

Ѳита. День второй

Утреннее солнце, тихой сапой пробравшись через окошко мезонина, неторопливо плыло по стене комнаты. Вчерашний день, мощный, яркий и разнообразный ушёл уже в историю, и ему на смену шёл другой день, спокойный и радостный. Великие чувства и переживания нахлынут и отпустят, и на смену им всегда приходит напевная мелодия нового дня. Она величаво течёт и несёт вас к новым событиям и людям, как бы предлагая спеть эту песню вместе.

Около семи утра в дверь послышался стук и, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл довольный хозяин дома.

— Ну-с, господа монахи, как спалось, что виделось? — его бодрый голос работал лучше любого будильника, сразу заряжая энергией и пробуждая ото сна.

— На новом месте приснись котлета в тесте, — пошутил, поднимаясь, Миша, и все трое засмеялись.

— Будет, будет и котлета и тесто. Я, грешным делом, глянул краешком глаза вашу кладку утречком, очень недурственно, надо сказать. Ладно, одевайтесь, спускайтесь вниз, и там у входа рукомойник с полотенцем. А я пока о завтраке распоряжусь, — добавил он и, после небольшой паузы, спустился вниз.

Всякое утро можно отнести либо к таким, где вы тщательно выбираете ногу, с которой вставать, либо к таким, куда вы радостно окунаетесь со всей вашей энергией. Когда вас сегодня ждёт интересное увлекательное дело, обещающее быть успешным, вы не залёживаетесь в кровати.

Через пару минут после ухода хозяина дома, Миша и Костя, уже умытые и сияющие, осторожно ковыряли свою стенку на предмет «как она там». Видимо, оставшись довольными результатом, они прошли во двор, в котором уже вовсю дымил самовар. Они никогда раньше не видели настоящего самовара и с живостью начали вокруг него суетиться, пытаясь разобраться как он устроен. Мальчишка, самоварных дел мастер, с удивлением отвечал на чудные вопросы монахов, никогда не видевших самого обычного самовара. Прибор оказался простым в устройстве, управлении и закипании, и вскоре все его уже тащили на свежезастеленный рогожкой стол. Завтракать решили во дворе и Костя сбегал за остатками ужина. Проходя мимо вчерашнего окна, он остановился на секунду, чему-то улыбнулся, отстучал что-то быстрое на подоконнике и живо спустился во двор.

На этот раз хозяин расщедрился на сушку и яблочное варенье. Варенье было слегка кисловатым, но очень вкусным. Костя, измазав лицо в саже при исследовании самовара, начал баловаться, нацепив связку с сушками на шею и спрашивая, похож ли он на туземца племени мумбу-юмбу. Поначалу это повергло сопровождающего их мальчика в лёгкий шок, от которого, правда, он быстро оправился и сам начал шалить. Эти монахи ему начинали нравиться.

Быстро закончив завтрак и отнеся оставшуюся сушку наверх, все вышли на улицу, где их уже поджидал хозяин. Быстро решив оргвопросы, бригада вновь приступила к кладке стены. Сегодня помощник был один, второго мальчика не было, но этот первый успевал за двоих.

— А где сегодня твой напарник, — как-то мимоходом спросил его Миша.

— Так он сегодня у вас в монастыре, — огорошил тот ответом, — в церковно-приходской школе. К вечеру будет.

Не сговариваясь, Костя и Миша переглянулись, и работа пошла намного быстрее. Перспектива, что окажется, что никаких послушников никто никуда не посылал, и кто они такие, будет выяснять городовой, удвоила их энергию по кладке стены.

— Миш, может ещё всё образуется, — тихонько во время короткого перерыва спросил Костя.

— На Бога надейся, а сам не плошай — слышал такое? — допивая воду, также тихонько ответил Миша, — нужно до обеда положить стенку, подпереть как следует и дёргать, — закончил он заговорщицким тоном.

К обеду стенка была практически готова, и, довольный ходом дел, хозяин дома позвал всех к столу. К его великому удивлению, Миша с Костей отказались от обеда и продолжили стройку. Лишь наскоро перекусив, они принялись за опалубку. Миша объяснил это тем, что время поджимает и им некогда засиживаться.

— Так всё равно обоз завтра только пойдёт, оставались бы, отдохнули, — неуверенно предложил хозяин.

— На том свете отдохнём, — улыбнувшись, мрачненько сострил Миша и продолжил прибивать доску.

К трём часам пополудни всё было готово, но обнаружилась новая деталь. Миша с Костей уже стали небольшой местной достопримечательностью, и народ потихоньку ходил смотреть, как это монахи стену кладут. Закончив дело, они с удивлением нашли невдалеке целую толпу зевак, наблюдавших за их работой. Поскольку публичность не входила в их планы, они тихонько шмыгнули во двор и начали держать совет.

— Идти по дороге нельзя, — сразу сказал Миша.

— Почему? — искренне удивился Костя.

— Ты видел эту толпу? Они все увяжутся за нами.

— С чего ты взял? — продолжил удивляться Костя.

— Знаю. — коротко отрезал Миша и достал карту.

— Вот смотри, мы идём сюда, якобы купаться на речку, там берём вещи и переплываем её. Вся толпа остаётся, а мы идём дальше. Речка узкая, её переплыть легко, я собью сейчас из обрезков плотик, чтобы перевезти на них вещи и мы идём в Старов не по дороге здесь, а вот так напрямую через лес.

— Опять через лес! — захныкал Костя.

— Ну можешь сразу тогда идти в околоток, — съязвил ему в ответ Миша и ушёл на стройку за обрезками.

Костя вздохнул и поднялся в дом за вещами. В последний раз, окинув взглядом комнату, где они остановились, он подошёл к окну. Внизу Миша, держа какие-то доски, разговаривал с хозяином стройки. Взгляд Кости вдруг расслабился, и, глядя вдаль, Костя снова почувствовал, как какая-то великая сила входит в него. А с ней и уверенность, что всё будет хорошо и правильно. Это ощущение было приятно, Костя застыл на минуту, и чем больше он расслаблял взгляд, тем сильнее это происходило. Из этого состояния его вывели шаги на лестнице. Наведя резкость и собравшись, Костя встретился в дверях с Михаилом.

— Хозяин расплатился и дал ещё еды в дорогу, — деловито сообщил Миша и протянул ему ассигнацию, — вот твоя пятёрка.

Косте совсем не хотелось брать деньги в руки, и он сказал что заберёт её потом. Миша пожал плечами, спрятал пятёрку в карман и положил свёрток с едой в свой рюкзак.

Через пять минут, подпоясавшись и захватив плотик, послушники вышли на улицу. Попрощавшись с хозяином и его сорванцом, они тронулись в путь. Толпа на улице поредела до трёх зевак, да и те полуспали в тени дерева. Костя выразил надежду, что они их не заметят, но ошибся. Миша оказался прав, все трое увязались с ними на речку.

Речка была рядом и со стороны деревни к ней был пологий сход. В прибрежных кустах беглецы разделись и, положив вещи на доски, переплыли на другую сторону. Там операция переодевания повторилась с точностью до наоборот. Освежающая вода речки, сверху нагретая за день, снизу почти ледяная, добавила путникам сил, и они бодро зашагали по пойме к ближайшему лесу.

Ижєи. В лесу

Лес вначале был лиственный и светлый. Робкие березы, словно прячась от кого-то в своих кучках, перешли в сплошной березняк, который сменился потом осинами и липами. Кое-где встречались толстые стволы дубов, как будто размечавших между собой территорию. Друзья быстро нашли попутную дорогу и пошли по ней. Ещё по дороге к речке, чтобы хоть какая-то польза была от попутчиков, Миша выяснил, где через лес есть дорога к Старову. Судя по всему, они шли именно по ней.

Солнце клонилось к закату, скользя по макушкам деревьев. Дорога была отчётливо заметна, но не сильно хожена — трава росла прямо на колеях. Поначалу она цеплялась за ноги и слегка затрудняла ходьбу. Лес тем временем перешёл в сосновый и стало легче идти — иголки плотным слоем устилали землю, не давая расти траве, и шагалось быстрее. Огромные двадцатиметровые сосны вели путников вглубь леса, одновременно приглашая и показывая путь.

Лесная дорога располагает к размышлениям. Весёлые светлые берёзки наводят о мысли о чём-то приятном и радостном. Наверное, там хорошо знакомиться с девушками. Липы да осины приводят к мыслям суетным и недалёким. Очевидно, там нужно с этими девушками гулять. Дубы изгоняют эти мысли и приводят к думам о сущем. Думается, на первый раз с девушкой их лучше обойти. В еловом лесу, наверное, только богатырские симфонии № 6 писать. Самому, без девушек. Сосновый лес — лучшее место для приведения своей головы в порядок. И себе и девушке, после прогулок в березняке. Приблизительно так думал Костя, молча вышагивая за широкой Мишиной спиной.

Сосновый лес — действительно уникальное место. Высокие и стройные, сосны образуют единый купол, игольчатый и, как губка, собирающий энергию. Сосны накапливают эту энергию в стволах, как аккумуляторах, и, когда касаешься их рукой, они аж звенят, так эту энергию чувствуешь. Когда идёшь в сосновом лесу, то не тратишь энергию, а, наоборот, заряжаешься. Жить в сосновом лесу — вот секрет долголетия. Об этом думал Миша, отмеряя своими шагами их извилистый путь.

Дорога неожиданно свернула влево. Миша сверил это направление с картой и заходящим солнцем и сообщил: Старов на северо-восток отсюда. Эта дорога поворачивает практически строго на север. Либо мы продолжаем по ней идти, либо продолжаем идти на северо-восток. Мысль о том, что надо бросить вот эту удобную дорогу и пойти просто так по лесу, без особых ориентиров, повергла Костю в крайнюю тревогу.

— Послушай, Миш, — осторожно начал он, — здесь всё равно идти, кроме как к Старову, некуда. Если дорога поворачивает, значит так и нужно, значит, это и есть лучшая дорога.

Миша редко кого слушал. Но тут доводы были настолько убедительными, что он сказал только «Ну, хорошо…», и они пошли дальше.

Где-то на третий час похода солнце начало окончательно садиться. Так же, как вначале, это было невероятно красиво, точно также это стало невероятно жутко, когда солнце, наконец, спряталось за горизонт. Сумерки в лесу длятся очень недолго, и друзья быстро поняли, что ночевать придётся прямо здесь. Миша прекрасно осознавал, что в лесу начала 19 века полно всякой живности, и спать просто так на земле небезопасно. Тем более, что ночи в сентябре не подарок, и, даже несмотря на бабье лето, ночью будет холодно. Раз в лесу на голой земле оставаться нельзя, они принялись искать большое развесистое дерево. Последние лучи заходящего солнца выхватывали силуэты тех или иных деревьев, но подходящего так и не находилось. Неожиданно дорога вышла на большую поляну, посреди которой стоял огромных размеров дуб. Толщина его была такой, что даже если бы Костя и Миша вместе решили его обхватить, им бы ещё потребовался третий.

Друзья радостно заспешили к дереву, но оказалось, что достать до ближайшей ветки можно было лишь встав на плечи друг другу. Если Костя ещё мог сделать это на плечах Михаила, то Мише это было без шансов, учитывая сравнительную конституцию его и Кости. Мише нужна была для этого толстая жердь или бревно, как лестница. Искать её в наступившей кромешной темноте оказалось просто невозможно. Костя лезть наверх сам, без Миши, отказался из принципа, и ситуация повисла в воздухе.

— Что же твой десант не помогает на дерево взезь, — грустно улыбнулся Костя.

— Десант — это вниз, — нашёлся Миша, — а это — вверх, тут другие технологии.

Грустные и уставшие, они сели под деревом чтобы обсудить положение. Костя предложил читать молитву, пока решение придёт в голову, Миша сказал, что молитвы это хорошо, но хватит и одной, а бревно они будут искать по краям поляны, поскольку на самой поляне растёт только этот дуб и, следовательно, подходящего валежника тут нет. На том и порешили.

Прочтя троекратно «Отче наш», попрося после этого помощи с ночлегом, путешественники осторожно направились к краю поляны на восток от дуба. Пока они туда шли, на поляну полился слабый голубой свет, и стало чуть чуть виднее. Миша сразу понял, что это восходит луна и чем дальше, тем она будет ярче. Пока же она не вышла из-за макушек деревьев, свет шёл отражённый от облаков.

— Видишь, только попросили о помощи, и помогает, — чтобы как-то приободрить товарища, с улыбкой сказал он дрожащему от всякого шороха Косте.

Между тем Костя застыл как вкопанный.

— Миша, — шёпотом позвал он.

— Ну что ещё, — повернулся тот.

Костя медленно поднял руку, указывая куда-то влево. Миша всмотрелся в ту сторону. Невдалеке, в лесной тьме плясал огонёк. Он не горел ровно и ярко, но постоянно колебался, прыгая туда и сюда, то пропадая, то появляясь снова. Костя внезапно понял, что если они пойдут на этот огонёк, поляну с дубом они наверняка потеряют. Вторую такую они уже не найдут, что это за огонёк, неизвестно, и Костю вновь охватил ужас, с которым он и вцепился в своего спутника. Миша же отнёсся к этому филосовски:

— Не дрейфь, мы же попросили помощи, нам уже начали помогать, это продолжение. На всё воля чья?

Костя набрал в грудь побольше воздуха для смелости и выдохнул: «Пошли!» Пять минут, которые они пробирались к огоньку, показались им вечностью. Даже бодрившегося Мишу посещали всякие разные мысли, но он понимал, что «кто же если не он», и шёл вперёд. Костя же не шёл, а парил в воздухе, стараясь перелетать сверху всё, что широко перешагивал Миша. Когда до огонька оставалось буквально рукой подать, он внезапно погас. Миша остановился на полушаге, пытаясь сообразить свои дальнейшие действия, когда в него с разгона влетел Костя. Оба они, как в замедленной съемке, плавно свалились в сосновые иголки, как партизаны, не проронив при этом ни звука.

Звук раздался где-то впереди. Это был скрип несмазанной дверной петли и местность озарилась неярким жёлтым светом. Миша поднял голову и увидел старца с лампадкой, совсем как на картине. Ирреальность происходящего нарушил Костя, тоже увидивший старца и тихонько спросивший «Ты тоже его видишь?» Миша кивнул, добавил «я думаю, это наш единственный шанс на данный момент» и встал на ноги. Вряд ли старец их видел, с лампой в руках ночью видно метров на пять не больше. Зато старца было видно издалека, и уж тем более с тех 20 метров, в которых были Миша с Костей. Костя поднялся, и они робея подошли к старцу.

Азъ Ижєи. У старца

Старец стоял у избушки, которую друзья не сразу заметили.

— Христос воскресе, вот вы где! — радостно сказал старец, когда, наконец, их заметил.

— Воистину воскресе, — ответил Миша, подходя ближе.

— А я ж смотрю, нету да нету, а уж должны быть, дай думаю выйду гляну, может они где плутают по старой старовской дороге, а вы тут как тут! — не переставал радоваться старец.

— А мы на ваш огонёк и вышли, — осмелев, вышел Костя из-за Миши.

— Вот и чудно, милости просим, заходите в мою отшельничью избушку, — пригласил старец и вошёл первым.

От него исходило нечто такое доброе, приветливое, что Костя проникся совершенным доверием и проследовал за старцем. Теперь была Мишина очередь проявлять осторожность, но он также, пригнувшись, шагнул за порог.

В сторожке стоял волшебный запах сохнущих на стенах вязанок трав, грибов и солений. Как будто весь лес смог поместиться в такую маленькую избушку. У окна стоял дощатый стол, по обе стороны которого были две лавки. У стены стояла широкая кровать, устеленная сенником, а в углу стоял серьёзных размеров сундук. Вот и всё нехитрое убранство.

Старец утвердил лампу на столе и продолжил:

— Ожидал я вас, признаться, второй день уже. Да как же мне вас не ждать, когда должно быть милостиву к убогим и странным!

— Нас? — удивился Костя (Вас, вас…) — а откуда вы о нас знали?

— А я обо всех знаю, — хитро так улыбаясь продолжал старец.

— Фрол-то вас с ремонтом задержал, а так ещё вчера были бы. Но всему свое время, сверху-то виднее, — и он жестом показал на крышу избушки.

— Фрол? — продолжил удивляться Костя.

— А вы так и не раззнакомились? — радостно хлопнул себя по коленям старичок, — так, это кому вы стенку клали… Ладно, утро вечера мудренее, укладывайтесь тут на кровати, а я на сундучке прикорну. Я-то обычно на ночлег у себя не оставляю, чай не постоялый двор, но вы уж больно издалека пришли, потому укладывайтесь в избушке мя убогого, доброй ночи вам!

Миша с Костей пребывали слегка в странном, но очень приятном состоянии, когда совсем не хочется разговаривать. Миша так вообще молчал, а Костя выдавал по одному слову и сам удивлялся своей немногословности. Но поскольку усталость давала о себе знать, они достали свои одеяла, прочли «Отче наш» и улеглись. Всё что они успели услышать после этого, так старец начал «Богородица Дево, радуйся…», и они тут же провалились в глубокий и ровный сон.

Утро

Утром странники проснулись от странного стука. Он доносился из открытого окра сторожки и то начинался, то затихал. Костя услыхал его ещё во сне, думая, что это кто-то стучится в дверь. От этого он проснулся и продолжал слушать, пытаясь понять, кто и в какую дверь может стучать. Стук оказался топорно-дровяного происхождения. Выйдя во двор и потягиваясь, он увидел вчерашнего старца, ловко управлявшегося с колодой дров, и дымящийся котелок рядом.

— Утро доброе, — начал Костя, — а я думал вы нас ночью или в печь бросите или заколдуете в кого, — выдал он спросонья.

— Как не бросить, обязательно брошу, вот видишь уж котелок поставил, — поддержал шутку старец, — как в писании сказано, проидохом сквозь огнь и воду, и извел еси ны в покой.

— Не надо ны в покой, мы хорошие, хотите, мы вам все дрова переколем, — также смеясь предложил Костя.

— Ладно, вы умойтесь поначалу, ся в порядок приведите, а потом и поговорим про дела наши, — заключил старец и указал на кадку дождевой воды.

Тем временем из дверей показался распрямляющийся Михаил.

— Утро доброе, старче, — промолвил, наконец, Миша, закончив распрямление.

— Доброе, доброе, слава Богу, — отвечал тот.

— Может, вам с дровами подсобить, — начал было Миша.

— Ты лучше сопутнику свому подсоби — виш он с кадкой сладить не может, — указал он на Костю.

— Эт мы быстро, — направился к кадке Михаил, похрустывая со сна суставами.

Пока ребята умывались, старец оставил колку дров и подошёл к котелку. Рядом в туеске у него были травы, и, сняв котелок через рукав с огня, он начал колдовать над ними.

Устроив с умыванием возню, затем и небольшую битву полотенцами, молодёжь подтянулась к старцу слегка запыхавшимися.

— Вот глядите сюда, — начал тот, — что вы видите?

— Котелок с водой, — быстро дыша ответил Костя.

— А что в ём?

— Травы, — также быстро ответил Костя.

— Иван-чай, — добавил Миша.

— Молодец, Мишенька, а что ещё? — продолжал задавать вопросы старец.

Ребята замялись.

Вы не только на котелок смотрите, на пар тоже глядите, — продолжал старец.

Пар поднимался над котелком и играл в солнечном свете самыми невообразимыми цветами и формами. Эти цвета составляли узоры, тут же рассыпАлись, принимая самые причудливые формы и оттенки. Временами казалось, что они составляют какие-то фигуры или образы, но какие, разобрать было совершенно невозможно. Временами всё прекращалось, но, как закипает вода из небольшого пузырька, обрастая другими, так и здесь, огоньки возникали из ничего и вспыхивали всё новыми и новыми снопами искр. Ребята, как заворожённые, смотрели на эту игру, пытаясь разобрать, что тут происходит или какие образы появляются.

— Ну что, не разберёте с непривычки? — улыбаясь из бороды спросил старец.

Оба молча замотали головами.

— Ну ладно, это не страшно, — продолжал старец. Этот взвар не простой. Тут кроме иван-чая и других трав есть дух, который вы и узрели. Это он играет, балует на солнце. Потому как дух есмь любовь и радость. Тот кто взвар этот отведает, тот начнёт слышать ся самого. Да не того, что про девиц в березняке думает, — тут Костя пунцово порозовел, — а ся другого, внутреннего, который суть частица Бога.

С этими словами искры вновь вспыхнули и, осев, дали небольшое постоянное свечение.

— Идите, кружки свои принесите, чего стали? — старец жестом указал на сторожку.

Когда кружки появились у затухающего костра, старец продолжил.

— Всяко человече состоит из двух половин — одна половина земная, она по земле ходит. Вторая половина от Бога, она по небу летает, значит. Половины эти вместе и есть человече, что создан Богом по образу и подобию своему. Когда одна половина другую слушает и содействует, мир и покой душевный у человека и всякое ему в жизни способство. А как порознь эти половинки, как нет согласия, как не слышит одна другую, так всякий раздрай начинается у человека и всяческое уныние. А ещё пуще начинают бесы его крутить. И тогда нет ему покоя и рыщет он яко волк по лесу, да не может ничего найти. Тогда один путь ему — найти ся второго, половиннаго, абы к Духу святому припасть, исцелить ся алчущего и быти вместе с Духом яко одно целое. Так вот, дабы вы завсегда себя того вышнего всегда слышали, дабы всегда могли припасть к Духу святому и сотворён взвар этот. Мы все вместе его пить будем, ибо всем нам вышнего ся слышать надобно, бо то еси глас Божий.

С этими словами он выпрямился и продолжил: Повторяйте за мной. Ребята также выпрямились и подтянулись.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами Богородицы помилуй мя грешнаго, — произнёс старец молитву, которую повторили ребята.

Затем, старец налил всем из котелка золотистую дымящуюся жидкость, поддувая на которую и улыбаясь чему-то внутреннему, все и выпили.

У каждого сей ритуал вызвал различные чувства. Костя опять настолько расслабил зрение, что даже перестал различать предметы, а видел только лишь пятна цветные. Пятна эти слегка менялись, как бы переходя одно в другое, оторваться от этого было просто невозможно. Миша снова ощутил, как сам воздух, как всё вокруг пронизаны чем-то другим, чем у них в 21 веке. Вернее, здесь это особенно остро чувствуешь, как будто весь мир покоится в океане добра и любви. Именно это он и чувствовал вчера, перед сном. А сейчас более отчётливо и ясно. Что чувствовал старец было неизвестно, но некоторое время после этого он стоял с закрытыми глазами и чему-то улыбался из своей широкой бороды.

— Ну что, кто там дрова хотел колоть, — пробудил он всех от этого приятного оцепенения.

Взвар не только убрал чувство голода, бывшее ещё со вчерашнего вечера, но и придал таких сил, что Костя с Мишей не оставили дровам никаких шансов. Причём, делали они это радостно и с охотой, словно закрепляя на практике то, что услышали от старца. Старец постоянно подбадривал дровоколов, рассказывал притчи и отрывки из писания, да так увлекательно, что и у Кости и у Миши пробудилось яркое желание прочесть евангелие, хоть и писано оно было по-старославянски. Старец, как будто читая мысли их, заранее объяснял значение трудных слов и заковыристых для понимания мест. После чего всегда добавлял, что он, убогий пустынник, слова Божьего заменить не может, и потому читать и понимать писание нужно всегда самостоятельно. Когда пришло время обеда, толстых брёвен на распил уже не осталось, а жерди, старец сказал, он и сам осилит.

Поблагодарив трудников за хорошую работу, он пригласил всех к столу. Оказалось, пока лесные Гераклы работали, уже сотворилась картошка в мундирах, или как старец называл, «в мондерах». Зелёный лук, петрушка, солёные огурцы и четверть хлеба составили их лесное пиршество. Костя с Мишей тоже в долгу не остались и выложили теньгушевские разносолы.

Вѣди Ижєи. Трапеза

Усевшись за стол и сотворя молитву, Все радостно принялись за еду, а старец начал такой разговор:

— Вот скажи, Мишенька, как твои гвозди поживают?

— Какие гвозди, — перестал жевать Миша.

— Которые ты в колёса вставляешь, — старец хитро улыбался в бороду.

Мише же было не до смеха. Он отчетливо вспомнил, как перед дембелем оставил «подарок» своему бывшему командиру.

— И как ты братию с заборами да подвалами знакомишь, — продолжал старец, а Миша опять почувствовал, как слова ласковые, да от них мурашки по спине. Не зная что делать с «кашей» во рту, он жалобно посмотрел на старца.

— Да ты кушай, кушай, вам ещё, чай, путь неблизкий будет, а я пока тебе сказ расскажу.

Жил один человек, и была у него мечта. Хотел он, чтобы все на земле было просто. Чтобы люди были простые, чтобы жизнь была несложная и понятная, а всё ему какие-то приключения приходили. Никак он простой жизнью, которой мечтал, не мог зажить.

То одно ему приходится решать, то другое. И всё время сложности какие-то. И пришёл он как-то к старцу одному седовласому, и спрашивает, мол скажи старче. Почему хочу я жить просто, а живу ой как непросто.

А старец ему отвечает, просто — это от слова простить. Как сможешь простить того, кто тебе неприятное сделал, так и заживёшь просто. А как взыграет гордыня твоя, как взбрыкнёт тя, как лягнёт, так жди сложностей и прощай простая жизнь.

И задумался тогда человек этот и снову спросил старца. Ой ты мудрый старче, а как же мне теперь всё исправить, хоть и молод я, да уж больно много я непростых дел наделал, много обид совершил.

И отвечает ему старче — как совершал, так и развершай. Одно за одним. И как распрощаешься со всеми обидами, так и будет тебе твоя простая жизнь.

И ушёл тот человек в большой задумчивости и начал он тем людям, кого обидел, делать добрые дела — кому что сломал, починит, кому что испортил — исправит, кого словом недобрым помянул, поясно кланяется и прощения просит. И простили его люди и жизнь его стала ровной, понятной и простой.

Вот такая история, Мишенька.

Миша сидел в своих думах, монотонно жуя хлеб, и пристально смотрел на стол, как будто на выбеленной временем доске происходило что-то важное, что никак нельзя было пропустить.

— Ладно, вы тут доедайте, а я пойду с дровами довожусь, — засуетился старец и тихонько вышел из сторожки.

— Миш, ты чего, — Костя осторожно тронул Мишу за рукав. Миша продолжал рассматривать стол.

— Вот ему бы я гвозди в колёса никогда не вставил, — наконец изрёк Михаил и пронзительно посмотрел на Костю, — понимаешь, ты живёшь-живёшь и всю жизнь не можешь понять одной элементарной вещи, а тут приходишь к человеку и он за пять минут всё объясняет. Всё! Да так, что сидишь, как дурак, и не можешь понять, как же ты сам до этого не допёр.

В это время снаружи послышались резкие крики и гогот. Очень непохожие на плавную, ровную речь старца, они как-бы разрывали безмятежное спокойствие леса. Миша сразу что-то заподозрил и кинув Косте мимоходом «а ну погодь-ка…» вышел в сени. Его возврат был ошеломляющим. Как какая-та глыба, кусок чугуна или бетонный монолит ввалился обратно в избушку. Глаза его были предельно холодны, движения быстры и неуловимы.

— Так, остаёшься здесь, из избушки ни шагу. Услышишь крики — не высовывайся. Вопросы? — сталь казалась губкой по сравнению с его решимостью.

— Да… То есть, нет… — выдавил из себя Костя, слегка съезжая по стенке.

Оглядев быстро комнату и не найтя ничего подходящего, Миша бесшумно выскочил в сени. Из окна не было видно происходящего, поэтому Костя потихоньку высунулся из него и как куль вывалился на улицу.

На улице происходило необъяснимое. Старца, их мудрого и и убелённого сединами спасителя, шпыняли трое оборванного вида мужичка: один долговязый, другой в рыжей шапке, какой-то склизкий и маленький, и третий размером с полтора Михаила. Дылда заходил старцу потихоньку со стороны спины, мелкий вытанцовывал прямо перед ним, а бугай стоял в нескольких метрах правее и наблюдал чем закончится. Старец ещё держал в руках топор, но было видно, действовать им он не собирается.

Что там вытанцовывал рыжий было плохо слышно, но вдруг старец положил топор на землю и чётко выговорил «делайте что вам потребно». Лишь только топор оказался на земле, как долговязый проворно его схватил из-за спины старца и приблизился к тому вплотную.

Косте стало предельно ясно, что теперь уже их учителю требуется помощь.

В это время слева с каким-то неистовым диким криком «эээх…!» показалось бревно. Оно летело по направлению к рыжему и на всей скорости въехало ему где-то чуть повыше пояса. К концу бревна прилагался Михаил в тельняшке и с невероятно перекошенной физиономией. Полёт рыжего после знакомства с бревном сопроводился глухим шлепком его о землю и полной неподвижностью. Потратив всю кинетическую энергию на рыжего, Михаил замахнулся было на битюга, но быстро был пойман им за конец снаряда. Началось ожесточённое перетягивания бревна.

Пока шла эта олимпийская дисциплина, Костя начал незаметно пробираться в тыл долговязому. Наконец, битюг победил в перетягивании, но выхватив бревно, не удержался на ногах и, как в замедленном кино, начал заваливаться на спину. Пытаясь схватиться руками за что-либо, он выпустил падающее на него бревно и одновременно попытался приземлиться на руки. Его приземление на руки совпало с приземлением на него этой здоровенной дровеняки, ювелирно точно опустившейся ему прямо по центру головы. В целом, для него это было небольшой потерей, но его секундного замешательства было достаточно, чтобы молнией подскочил Михаил и повторил его бревном в тоже место. И даже тут в общем-то ничего непоправимого бы не случилось, но геракл от бандитов правой рукой попал в варившийся котелок, и невероятной силы звериный вопль окатил окрестности поляны. За воплем последовал звук ломающегося о его голову всё того же бревна и всё затихло.

Тяжело дыша и держа уполовиненный снаряд, Миша начал приближаться к оставшемуся лихоимцу. Тот, не будь дураком, схватил старца за шиворот и приставил топор обухом к его голове.

Изящная словесность, извергаемая им, в приблизительном переводе с татаро-монгольского означала, что Михаил должен положить бревно и идти очень далеко и долго с неясной целью. Бревно Миша положил, но идти отказался.

В тот момент, когда уже казалось, что ситуация патовая и развивается от плохой к худшей, вдруг, какая-то неведомая сила взвила вверх весьма весомое полено сзади головы долговязого и бесстрастно опустила его вниз. Правда, эта сила немного не рассчитала и опустила его сразу на две головы — бандита и старца, так что они оба свалились с ног. Миша метнулся к ним молнией, подхватил топор и ногой отключил долговязому «рубильник». Этой «неведомой силой» оказался Костя, тихонечко пробравшийся в тыл к неприятелю во время этого всеобщего праздника строительных материалов.

Когда все улеглись, Костя с Мишей подошли к старцу. Тот подавал признаки жизни, но вялые. Друзья перенесли его в сторожку, Костя сообразил ему компресс и старец открыл глаза.

Глаголь Ижєи. Прощение

— Други мой сердешные, где я? На каком свете? — тихонечко спросил отшельник. И узнав что на этом, немного расстроился, а потом обрадовался, хотел было вскочить, да не тут-то было. Ойкнув и сделав в воздухе круг рукой, улёгся обратно на постель. Оставив Костю глядеть старца, Миша вышел из сторожки собирать «урожай».

Через десять минут личный состав лихоимцев сидел привязанным к толстому стволу дуба, росшего на поляне, и тоже приходил в себя. Хуже всего приходилось битюгу. С раны на голове сочилась потихоньку кровь и Мише пришлось вспомнить армейские навыки перевязки раненых. Промыв ему голову и найдя на тропинке здоровенный подорожник, он прихватил его чистым полотенцем к голове бандюги и ситуация наладилась. Остальные двое насупившись из под бровей смотрели на действия Михаила, ожидая своей участи. Они было пробовали начать разговаривать, но разговор у Миши с ними был короткий. После чего те затихли.

Старец тем временем потихоньку отходил от взбучки. Он закомандовал Костей, какие травы брать, как варить, что приговаривать, но с кровати пока не вставал. Когда новое снадобье было готово, он рассказал Косте как охладить и велел вылить в три кружки. Подозвав Михаила, все трое вновь сотворили молитву и выпили взвар.

Взвар получился не особо вкусным, и отшельнику пришлось Мишу с Костей заставить выпить до дна. После этого он заявил, что уже здоров и вышел на поляну. Жестом оставив Мишу и Костю у избушки, он подошёл к лихоимцам.

Те уже пришли в себя и опасливо осматривали окрестности. От подошедшего старца все трое спрятали глаза и уставились в землю, лищь изредка бросая украдкой на него молнии взоров. Они долго о чём-то тихо разговаривали, в конце чего мелкий заплакал.

— Миша, развяжи их, — наконец повернулся отшельник к ребятам. Миша молча замотал головой. Он знал, что всё равно послушается старца, но развязывать не хотел.

— Мишенька, — опять начал ласковым голосом Старец, — Бог являет нам свое человеколюбие не только в тех случаях, когда мы добро делаем, но и тогда, когда мы грехами прогневляем Его. Как долготерпеливо сносит Он наши беззакония, и когда наказывает, как благоутробно наказывает! Они уже понесли наказание своей совестью за своё лихоимство и нам нет надобности их более задерживать. Не должно, Мишенька, судить никого, хотя бы собственными очами видел кого согрешающим или коснеющим в преступлении заповедей Божиих. Так что развяжи их и Бог с ними.

Не имея ничего сказать в ответ, насупившийся Михаил ножом разрезал им же «заботливо» завязанный сзади дуба двойной морской узел и распустил верёвку. Не решаясь встать на ноги, все трое лихоимцев тут же упали в ноги старцу и начали вымаливать у него прощение.

Каждого поочерёдно подняв и обняв, он сказал всем, что никакого зла на них не держит, и что каждый может идти своей дорогой. Только одно он у них испросил — потребовал каждого, чтобы тот отрёкся от кривой разбойничей дорожки и первым делом причастился и исповедался в храме. Все трое горячо пообещали и потихоньку удалились.

Досадливо глядя на их удаляющиеся фигуры, Михаил в сердцах бросил ветошь, что держал в руках, и молча ушёл в сторожку. Жестом и коротким словом остановив направившегося туда же Костю, он объяснил — пусть побудет сам пока…

Тем временем, к старцу вернулся его весёлый нрав.

— Ну что, Костя — долг платежом красен, — начал он загадочно улыбаясь. — Должен же я тебя отблагодарить, что ты мне поленом по макушке заехал? — веселые огоньки глаз уже вовсю сияли на его лице.

Костя начал что-то виновато объяснять, но старец его остановил.

— Давеча творил ты молитву «Отче наш». И что ты говорил после «и остави нам долги наши, как мы оставляем должникам нашим»? — он продолжал хитро улыбаться в бороду.

— Ну… и не введи нас во искушение и избави нас от лукавого, — нерешительно прочитал Константин.

— Во первых не «и избави», а «но избави» — так правильно, — продолжал старец, — а во вторых, читать можно ещё «И не введи нас в напасть, но избави нас от неприязни»…

— Как так, почему, — искренне и грубоко изумился Костя, — что нам, неправильно сказали? У нас в Евангелии от Матфея написано про искушение и лукавого…

— Всё правильно, — отвечал старец, — просто в самый первый перевод Евангелия перевели «напасть и неприязнь». А потом уже видно с латыни переводили, а там «ет не нос индукас ин тентационем, сед либера нос а мало».

— Кого мало? — не найдя ничего глупее, широко моргая глазми, переспросил Костя.

Нос — это «нас» на латыни, — уже немного посерьёзнел отшельник, — а «мало» — это «лихо». У вас что не давали латынь?

Костя виновато замотал головой.

— Ну да ладно. Так вот, когда переводили потом с латыни, то и перевели как «искушение» и «лукавого». «Тентационем» искушение оно и есть. А «мало» — это «лихо», его перевели как лукавого. Вот и получилось «не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого», как в латыни. А в первом греческом переводе «не введи нас в напасть, но избави нас от неприязни». И ты попробуй сотвори сначала один раз как тебя учили, послушай, как в тебе она откликнется, а потом сотвори более древнюю, греческую и тоже послушай ся. И какой вариант те больше подходит, такой и выберешь.

Вот так-то, — закончил старец и снова широко улыбнулся. Он аккуратно на листочке написал текст молитвы и передал Косте. Костя взял её, не отрывая от листочка глаз, как третьекурсница берёт телефон с новой смской от интересного знакомого, и пошёл на край поляны читать.

Добро Ижєи. Прощание

Тем временем, Михаил вышел из сторожки. Весь собраный, с рюкзаком и каменным лицом.

— Засиделись мы тут, — начал он свежезаготовленную речь, — и пора нам далее идти.

— Ну надо, так надо, — старец, на удивление, не стал возражать. Только я вам тут кой чего соображу с собой, вы не сразу смотрите, а как до Старова дойдёте, так и глянете. Его глаза, сияя бездонной голубизной, казалось, были вселенским источником ребячьего задора и простодушной хитрости. Он припрыжку удалился в избушку, то и дело оттуда охая и что-то приговаривая. — Ты чего, — ничего не понимая, подтянулся к Михаилу Костя, — вроде же не собирались так быстро уходить?

— А мы всё делаем чего не собирались и не делаем что собирались, — туманно заключил Михаил, обнаружив в себе Сократа, и добавил, — пора в Видеево идти, нечего здесь штаны просиживать.

— Ты забыл, Миша, роль философа уже занята, — грустно улыбаясь, пошутил Костя и пошёл в сторожку собираться. Он сразу заметил, что Миша злится на старца. Ещё когда они про «Отче наш» говорили, Костя параллельно чувствовал, что Миша в сторожке не просто так сидит. Но спорить с ним сейчас смысла не имело и, по примеру старца, он согласился с этим решением.

В дверях он встретил, выходящего с небольшим холщёвым мешочком, хозяина и обменявшись радостными «Христос воскресе!» — «Воистину!» скрылся в дверях.

— И тебя хочу отблагодарить, Мишенька, за наше чудесное спасение, — подошёл отшельник к Мише, — видно, мне вас Всевышний послал, Слава Ему Великая, что так всё хорошо разрешилось!

Миша, не зная как на это отвечать, пока помалкивал.

— Вот вам, тебе, Михаил, и Константину гостинец тут. Как придёте в Старов, так и откроете. А до этого — ни-ни, — старец снова растворил улыбку в бороде, — понял, Мишенька?

Миша молча кивнул и взял мешочек. Тем временем, из сторожки вышел Костя.

— Ну, присядем на дорожку, — разрешил образовавшуюся паузу старец, и все присели на лежащее на поляне обхватное бревно. Птицы вовсю старались, послеполуденное солнце тоже усиленно искало прорехи в осенней начинающей желтеть листве, белки умудрялись суетиться, бегая вниз головой по стволу соседнего дуба, где-то вдалеке надолго завелась кукушка. Лес радостно ловил последнее тепло бабьего лета, по поляне пролетел, в поисках своего мушиного счастья, очередной паук, как бы подводя черту под этим годом.

Михаил резко встал, и во время его глубокого вздоха поднялись остальные. Белки перестали ёрзать по дубу, уставившись, как по команде, на людей.

— Ну, давайте я вас до опушки провожу, — предложил старец, и они направились вниз, к светлой прогалине леса.

Они шли молча, внимательно смотря под ноги и думая каждый о своём. Константин так и не успел попробовать почитать разный «Отче наш», чтобы найти свою версию и, мерно отсчитывая шаги, в ритм творил один из вариантов. Миша пытался разобраться в своих мыслях, роившихся у него, как кристаллы в подгулявшей друзе. Они хаотично налезали друг на друга, каждая борясь за право донести до него свою единственную правду, полностью отрицающую других. Его попытки разобраться в этом процессе ни к чему не приводили, а его богатый опыт снова нудненько ныл под ребром. О чём думал старец сложно было сказать, он шёл последним и просто радостно и благодарно внимал окружающую его красоту. «Господи, как хорошо-то!» словно было написано на его сияющем улыбкой лице.

В какой-то момент он остановился и, выдержав паузу, вымолвил: Ну что, будем прощаться!

Миша с Костей тоже остановились. Старец вновь включил хитрого лиса и обратился к Косте: Костюшка, что-то шёл я шёл и слышал у тебя всё звон какой-то в суме твоей…

— Какой звон? — Ещё не понимая подвоха, удивился Костя.

— Да, вот, я тоже и не знаю какой? — старец был преисполнен «неподдельного» удивления.

Костя полез в рюкзак и достал металлическую кружку.

— И обо что же она билась? — продолжал играть роль старец. Горючими слезами плакал бы Станиславский, видя эту сцену.

Костя полез ещё раз и вытащил новёхонькие 10 рублей 2013 года. Он сто раз открывал-закрывал, просматривал этот рюкзак и готов был поклясться, что их никогда там не было. Но они были и оказались сейчас в его руке.

Станиславский просто зашёлся в рыданиях, когда старец изрёк: что-то они в крошках все, Костюшка… а ну плесни на них водичкой!

Тут Костя что-то начал подозревать. Он достал последнюю бутылку воды и исполнил. Старец уже ничего не говорил, просто посмотрел на Михаила. Михаил взял монету и прочёл «Десять рублей. Банк России». В тот же момент старец исчез. Вместе со Станиславским. Очевидно, пошли отмечать удачно сыгранную сцену.

— И куда нам теперь… — неуверенно оглядываясь по сторонам, спросил Костя.

— Не знаю куда ты, а я на автобус иду, — глядя куда-то вверх, ответил Миша.

Костя поднял глаза и, не веря им, уставился на перекрещивающиеся в небе самолётные трассы.

— Никогда бы не думал, что буду так радоваться химтрейлам, — всё-таки нашёлся он, что сказать, и смеясь, бросился к Михаилу. Сами не понимая, что на них нашло, они побросали рюкзаки и, как дети, начали бегать по поляне, размахивая руками и крича всё, что придёт на ум. Солнце, чтобы их не тревожить, смешливо спряталось за тучку.

Через четверть часа, влетев в Старов и найдя там автостанцию, они сели на предпоследний автобус до Видеева, и как блаженные, улыбались в нём всем присутствующим.

— Вот какие нынче монахи пошли, добрые да приветливые, — попали они под перекрёстное обсуждение вездеприсутствующих бабушек.

— А вот в наши времена не так всё было, — вторила ей вторая.

— Да, в наши времена другие были монахи, — повторила третья и они вновь перешли на привычные пенсии и газ.

Сидя в автобусе, Костя вспомнил про подарок старца и попросил Мишу достать мешочек. В мешочке лежал солидный пучок Иван-чая, что-то завёрнутое в бумажку и книжица «Отче наш». В книжице Костя нашёл надпись «Христосъ Воскресе!» и бородатый смайлик. На завёрнутой бумажке было написано «Какъ совершилъ, такъ и развершай!»

— На, это тебе, — сказал Костя Мише и передал бумажку. Миша развернул бумажку и увидел в ней их же серебряный рубль 1804 года. Немного подумав, он с вопросом «Я это возьму себе?» сунул его в карман джинс.

Эпилог

Ранним холодным ноябрьским утром в дверь капитана Гвоздева постучали. Красноречиво выражая справедливое недоумение этим фактом, весь заспанный, он увидел на пороге посыльного. «Нате, распишитесь» — дал тот ему ведомость. В армии постоянно надо за что-то расписываться, он уже к этому привык и не глядя расписался. Посыльный тут же исчез, а на пороге остались четыре новых зимних колеса 175/70 R13. Как раз те, что вчера смотрел в магазине, и не было денег купить.

На шине была наклеена полоска скотча с одним единственным словом «Аминь».