Повесть о Жене Рудневой

НЕОБЫЧНОЕ ПОПОЛНЕНИЕ

Полк летел на Южный фронт. Звено за звеном проходило в небе, по зеленой земле скользили тени, ПО-2 равномерно и долго гудели в воздухе. Женщины, работавшие на полях, прикрыв ладонью глаза от света, смотрели на маленькие самолетики, не ведая, что летят бомбардировщики. Степь было видно далеко и вправо и влево, солнце еще не успело сжечь ее, не успело утвердить бурое единообразие, и всякий цветок пока еще был самим собой: красным, голубым или желтым.

— У нас в Лосинке, — заговорила Женя, — в мае я каждое воскресенье собирала большой букет, а мама всякий раз восхищалась, все не могла понять, где я нахожу столько разных цветов. Она в лес ходит редко, почти совсем не ходит и думает, что там только трава да деревья. Я больше всего люблю незабудки, особенно когда их много. Они в сырых местах растут, где-нибудь около болотца или просто в низине. Соберешь только одних незабудок, и так замечательно получается.

— Эй, штурман, возвращайся с земли на небо, взгляни, как там идут ведомые, — сказала в переговорное устройство Женя Крутова, которая командовала звеном.

— Все в порядке, здорово идут, — от удовольствия, которое доставлял ей полет, Женя засмеялась, в стеклах ее больших очков сверкнуло солнце. — Ты ощущаешь, что мы летим на фронт? Внизу так хорошо, так мирно, даже не верится, что война совсем близко. Правда?

— Отсюда до фронта 200—250 километров.

Через полтора часа один за другим легкие бипланы пошли на посадку. Сели на луг возле небольшого хутора. Летчики и штурманы попрыгали с плоскостей на землю и побежали к командирской машине, на которой летели Раскова и Бершанская. Обе летчицы стояли рядом и улыбались. По этим улыбкам девушки сразу поняли, что первый перелет прошел организованно.

— Ну, как себя чувствуете на пути к боевой славе? — спросила окруживших ее девушек Раскова.

— Здорово, товарищ майор!

— На большой!

— Летели, как на параде, правда?

— Подождите хвастать — это еще не самое трудное из того, что нам предстоит, — заметила Бершанская.

— Сегодня здесь переночуем, а завтра утром дальше, — объявила Раскова. — Передохните, скоро будем обедать.

— Да мы не устали, — хором возразили девушки.

Полет — вещь прекрасная, но после того, как просидишь почти неподвижно полтора часа в тесной штурманской кабине, так хорошо размять ноги, пройти по твердой земле, да еще среди цветов. А еще лучше лечь в эти цветы и тихо полежать, глядя в небо.

Полежать в траве и подумать Жене не удалось — из хутора набежали мальчишки и девчонки, принесли букеты сирени, окружили самолеты. Самые смелые полезли на плоскости, стали разглядывать и расспрашивать «тетенек-летчиц».

К Жене подбежала худенькая большеглазая девочка, присела рядом на корточки и молча протянула цветы.

«Вот умница. Только ведь я этого вовсе не заслужила», — улыбнулась Женя.

Она взяла букет, встала на колени, чтобы с девочкой быть одного роста, и растроганно поцеловала ее в щеку.

— Спасибо. Как тебя звать?

— Лена, — без смущения ответила девочка. — Вы на фронт летите? Там страшно.

— Ну, все-таки не очень.

— Очень, — убежденно сказала девочка. — Там папу убили.

Женя обняла девочку и крепко прижала к себе.

«Ох, и набросаю я на их проклятые головы! За все, за все и за эту девочку»…

На следующий день перед стартом были поставлены задачи летчицам, штурманы получили от Софьи Бурзаевой, штурмана полка, данные о силе и направлении ветра, заданы высота полета и курс. На картах от пункта к пункту проведена красная линия. Она проходит через Сталинград и упирается в конечную точку маршрута — поселок «Труд горняка». Раскова взмахнула рукой: «По самолетам!»; и снова ПО-2 уходят в небо.

До Сталинграда долетели вполне благополучно, приземлились, заполнили горючим бензобаки, пообедали. Здесь уже нет сомнений, что фронт близко — на аэродроме то и дело садятся боевые машины, люди торопятся, вокруг вырыты траншеи, противотанковые рвы, установлены «ежи».

И вот на последнем отрезке пути, когда казалось, что весь полет прошел благополучно, случилось происшествие, подорвавшее с самого начала репутацию женского полка. Неожиданно быстро оправдалось предостережение Бершанской: «Подождите хвастать…»

Экипажи шли четким строем, строго соблюдая равные интервалы, и благодушествовали, радуясь чистому небу и своему мастерству.

Женя Руднева напевала, плохо слыша себя за шумом мотора, и рассматривала карту. Когда она привстала, чтобы лучше разглядеть наземные ориентиры и посмотреть направо, то внезапно почувствовала во всем теле холодную слабость: наперерез курсу с запада неслись истребители. В долю секунды вспомнилось, что в прифронтовой полосе возможны встречи с вражескими самолетами:

— Женя, смотри!

— Думаешь, фашисты?

Сомнений не оставалось: соседнее звено рассыпалось и стало снижаться. Крутова покачала крыльями, предлагая ведомым повторить ее маневр, и пошла над степью на бреющем. На фоне желто-зеленой степи заметить камуфлированные машины было теперь трудно.

«Погибнуть, как те четверо, не долетев до фронта…»

Потом обе Жени признались друг другу, что у каждой мелькнула в тот момент эта мысль.

Истребители с воем унеслись вдаль, сделали боевой разворот и вновь устремились на беззащитные бипланы. Странно было только то, что ни один из них не стрелял.

— Психическая атака! Понимаешь? — крикнула в переговорное устройство Крутова. — А теперь держись — будут расстреливать.

И зло выругалась.

От волнения ни летчица, ни штурман не взглянули на опознавательные знаки истребителей.

Минут через пять из-за горизонта, с той же стороны, выскочила новая стайка истребителей. На этот раз Женя Руднева успела увидеть у них на фюзеляжах красные звезды.

— Ура! Наши! Прогнали гадов, — крикнула она. — Живем, Женечка, давай догонять своих.

— С боевым крещением тебя, штурман.

— И тебя.

Они поднялись выше, догнали свою эскадрилью, ведомые тоже вскоре пристроились сзади.

«Вот и я могла бы не долететь до фронта, — подумала Женя. — Было страшно. Пожалуй, «очень», как сказала девочка. Значит, я боюсь за свою жизнь? Сначала победить страх во что бы то ни стало!»

Но никаких вражеских самолетов не было. Это выяснилось на аэродроме. Под Сталинградом полк встретили истребители, выделенные для его прикрытия. Летчики, зная, что летят необстрелянные «птички», решили проверить их выдержку.

После их «атак» приземление было совсем не таким радостным, как в первый раз. Весть о случившемся разнеслась по всей воздушной армии генерала К. А. Вершинина, остряки получили благодатную пищу для новых шуток…

Поселок «Труд горняка» находится рядом с Краснодоном, в красивой, непохожей на заволжскую степь, местности: поля, перелески, овраги. После ровной пустынной степи, где взгляду не за что зацепиться, было приятно очутиться под деревьями, которые только что обзавелись ярко-зелеными листьями.

Женя сорвала три крепких листочка и, как когда-то в детстве, прилепила на нос и на щеки.

— Вон комполка идет, покажись ей, пусть полюбуется на штурмана, — смеясь сказала Женя Крутова.

— Мы в школе весной все лицо обклеивали листочками. На лоб, на щеки лепили и так бегали по двору. Очень уж здорово они пахнут. Я так люблю весну! Самое лучшее время. Весной, наверное, всюду хорошо, даже в пустыне. Я где-то читала, что весной пустыня тоже расцветает, появляются какие-то маленькие желтые и голубые цветы, цветет колючка и получается даже красиво. Да, «весна была весной даже в городе». Помнишь, как это у Толстого в «Воскресении». А тут: «весна была весной даже на фронте».

— Что-то не очень похоже, что мы долетели до фронта. Ничего не слышно.

— Затишье, должно быть, а вернее всего, дело в ветре. Ветер с востока, вот и не слыхать взрывов.

— Ох, и грамотный у меня штурман! Ладно, хватит лирики, давай маскировать машину.

Самолеты закатили под раскидистые деревья и поставили так, чтобы в любую минуту можно было запустить мотор, вырулить на взлетную площадку и подняться в воздух. Командиры эскадрилий проверили маскировку и остались довольны.

Когда в Энгельсе готовились к отлету на фронт, многие думали, что теперь придется жить в землянках, а может быть даже просто в окопах. Короче, внутренне девушки были готовы принять суровый военный быт. Но полк разместили в беленых, чистых хатах, кровати были застелены свежим бельем, на столах стояли в вазочках цветы. Хозяйки встретили своих постоялиц радушно, говорили по-южному быстро, старались чем возможно услужить необычным «солдатикам», таким красивым, молоденьким, но и, видать, серьезным: в ремнях, с сумками справа и слева, с большими пистолетами.

Обе Жени поселились вместе в совсем небольшой, низкой синевато-белой хатке. В комнате было прохладно, хорошо пахло травами. Над одной из кроватей висела картина, писанная, видимо, местным художником: над синими волнами идет девица в розовом, а за ней плывет белый лебедь, с очень крутой шеей.

— Ну, ты какую койку берешь? — спросила Женю Рудневу Крутова.

— Я тут лягу, а ты, как командир, ложись под картиной.

— Нет, картину уступаю тебе, ты у нас интеллигенция, смотри и наслаждайся.

— Ладно, принимаю твою жертву.

Женя Руднева села на кровать под картиной, стащила свои сапожищи и с удовольствием пошлепала маленькими ступнями по свежевымытому полу.

— До чего же хорошо. Так бы и ходила и в самолете так же летала бы. Знаешь, очень похоже на Бердянск. После войны я тебя обязательно повезу в Бердянск.

Скинув гимнастерки, босиком летчик и штурман вышли во двор, с удовольствием ощутили под ногами теплую землю. Умылись привычно по-солдатски; немного косящая одним глазом хозяйская дочка сосредоточенно и уважительно поливала им из ковша на тонкие незагоревшие под волосами шеи. Потом пообедали и всласть выспались. Но вечером близкая война снова напомнила о себе. Притихшие девушки внимательно слушали Евдокию Яковлевну Рачкевич и других политработников полка — Марию Рунт, Ольгу Фетисову, Ирину Дрягину, Ксению Карпунину. Оперативные сводки за последние дни были неутешительны. Тяжелые бои шли в Донбассе, вражеские войска оккупировали Крым, угроза нависла над Севастополем.

На следующий день утром 588-й полк выстроился на аэродроме, предстояло знакомство с командованием дивизии. Бершанская обошла строй, требовательным взглядом оглядела каждую, негромко приказала подравняться. Отошла в сторону и еще раз оглядела своих девчат: они ей понравились — отутюженные, затянутые, бодрые.

Командир дивизии полковник Дмитрий Дмитриевич Попов прилетел на самолете вместе с Расковой. Широким шагом подошел к шеренге, хмуро выслушал рапорт Бершанской, хмуро поздоровался, молча прошел вдоль строя, так же молча осмотрел самолеты, повернулся и пошел назад к своей машине. Раскова и Бершанская недоумевали: все как будто было в порядке, и новые машины, и подтянутый личный состав. Уже у самого самолета, нарочно громко, чтобы слышали девушки, Раскова, стараясь говорить весело, спросила:

— Ну что, товарищ полковник, берете женский полк?

Попов повернулся, чуточку помедлил и кивнул головой:

— Беру. Пришлю план дополнительной тренировки, — ступил на плоскость, солнце сверкнуло в начищенном голенище.

Этот смотр оставил у всех в душе неприятное чувство: понять не могли, что произошло, но видели, что радости прибывшее пополнение у командира дивизии не вызвало.

— Ничего, девочки, не вешать носы. Что ж, недоверие вполне понятно, — сказала Раскова, когда полковник улетел. — Ведь вы — первая женская летная часть, такого еще наша армия не знала. Надо, обязательно надо доказать, что наши женщины могут летать и бить фашистов не хуже «сильного пола». Докажем?

— Докажем! — не очень стройно и не очень уверенно прозвучало в ответ.

— Я верю, мои скромные «ночники», вы еще будете гвардейцами!

Все-таки тогда Расковой не очень-то поверили. Ясно же — утешает.

Позже, несколько месяцев спустя после первого знакомства с полком, командир дивизии признался Евдокии Давыдовне Бершанской:

— Сначала, когда из штаба армии мне сообщили, что дают легкобомбардировочный полк, я обрадовался. А потом узнаю — полк-то женский, целиком из одних женщин. Как это услышал, радость будто рукой сняло — ну и пополнение, лучше уж без него обойтись. Начнутся, думаю, «женские капризы», истерики, еще чего доброго. Приехал, посмотрел и совсем засомневался. Ну куда это годится: молоденькие девчонки, прямо дети некоторые, да еще на этих тихоходах учебных. Вот тебе и бомбардировщики, «ночники»! Что мне с ними делать? Погубит их сразу фашист, а ты отвечай.

Если учесть, что Попову было уже известно, как полк успел себя «зарекомендовать» — шарахнулся от собственных истребителей, — можно понять его реакцию при первом знакомстве. Да и в самом деле, никогда еще такого не было, чтобы женщины служили в бомбардировочной авиации, и к тому же без единого мужчины, без единого кадрового военного.

Прошло два дня, привыкли к белым хатам, к посиделкам в сумерках у какого-нибудь плетня; привыкли к своим постоялицам хозяйки, громко окликали их по имени от крыльца, иная с гордостью сообщала соседке, что ее Сима командир эскадрильи, на что соседка презрительно отвечала:

— Тю, большая персона! Моя так аж командир звена. В каждой петличке справа и слева по четыре красненьких уголка.

Через два дня провожали Раскову. На прощальном митинге всем было заметно, что Раскова волнуется. Она то опиралась руками о стол, то выпрямлялась, взявшись за ремень… Чувствовалось, что ее тревожила мысль о расставании с полком, который она так долго пестовала, что ей очень не хочется оставлять свой «замечательный народ». Глаза у нее блестели, щеки раскраснелись:

— Не скрою, мне не хотелось бы с вами расставаться, но меня ждет другой женский полк — дневных пикирующих бомбардировщиков, который готовится к отлету на фронт. Я назначена командиром этого полка. Вам, товарищи, предстоят большие дела! Держите высоко знамя своего полка, докажите, что умеете защищать Родину наравне с мужчинами, наравне с вашими братьями! Желаю вам боевой удачи!

На своего кумира девушки смотрели как всегда, с восторгом, и в мыслях была даже растерянность: «Сможем ли мы без нее?»

Раскову провожали до самолета. На прощанье она обняла Бершанскую, что-то ласково шепнула ей на ухо. Встала на крыло, энергично помахала рукой. Ей долго смотрели вслед, не расходились, пока ПО-2 был еще виден в небе. Не думали мы, что видим ее в последний раз…

Фашисты рвались к Дону — последней водной преграде на пути к Сталинграду и Кавказу. Ожесточенные бои шли в южной части Донецкого бассейна, на реке Миус, на подступах к Таганрогу. Вражеские дивизии устремились к переправе через Дон у станиц Константиновская, Раздорская, Мелеховская. Задача армии, в состав которой вошел полк, состояла в том, чтобы как можно дольше задержать фашистские войска, не дать им переправиться на левый берег Дона, обеспечить планомерный отход советских соединений на новые оборонительные рубежи.

— Прежде чем начинать ночные вылеты, нам нужно как следует узнать район боевых действий, — сказала Бершанская летчицам и штурманам, собравшимся в столовой поселка. — Необходимо тщательно изучить карту. Читать карту нужно уметь на память, уметь воспроизвести в уме весь район, все, что на ней есть: горы, возвышенности, реки, озера, населенные пункты, шоссейные и железные дороги, станции. Запомните все до мелочей, до мельчайших подробностей. Вам предстоит запомнить оперативные данные о переднем крае, запомнить пароль своего приводного маяка на данную ночь, то есть сколько оборотов и в какие промежутки времени он будет давать, чтобы не спутать его с другими маяками, расположенными в районе действия дивизии. Припомните снова технику бомбометания, потренируйтесь в расчетах, проверьте оборудование пилотской и штурманской кабин, бомбосбрасыватели. Готовиться будем серьезно. Видимо, завтра или послезавтра из дивизии прилетят опытные летчики, с которыми каждая из вас слетает за линию фронта, чтобы иметь представление о противнике.

Летчицы и штурманы уселись парами рассматривать и запоминать карты района боев. Техники и прибористы тихо копошились в машинах, зато шумели вооруженцы. Маленькие девчушки тренировались в подтягивании и подвешивании тяжеленных фугасных бомб, покрикивали друг на друга, упрекая в медлительности, громко вскрикивали, когда бомба оказывалась в критической позиции, угрожая шлепнуться на землю.

Опытные летчики из дивизии прибыли на другой день. Они оказались совсем молодыми парнями, но уже с орденами и медалями, что в значительной степени защитило их от девичьего ехидства. На первых порах они разговаривали с «птичками небесными» снисходительно, грубовато, но быстро позабыли о своем «превосходстве» и стали добросовестно учить новых коллег всему, что умели и знали сами. Вместе с ними девушки летали по маршрутам, приучались распознавать с воздуха укрепленные пункты противника, его огневые точки. Осваивали полеты в свете прожекторов, приемы выхода из лучей, из-под «зенитного обстрела».

Наступила очередь Жени Рудневой лететь к линии фронта. Как обычно, она забралась в свою штурманскую кабину, но впереди на этот раз сидела не ее Женечка, а незнакомый летчик. Ночь была светлая, лунная, и различить наземные объекты не составляло труда.

Летчик попался словоохотливый и, видимо, добродушный. Он занимал Женю рассказами о своей жизни на фронте, весело сообщил, как его дважды сбивали.

— Чувствуешь, какой боковик задул? Давай, штурман, учитывай-рассчитывай, — крикнул он в переговорную трубку. — А вот и линия. Прожигай землю взглядом и не дрейфь.

Внизу видна была черная линия траншей. Та же земля, наша советская земля, а хозяйничают на ней враги. Сильно пахнет гарью. «Вот и фронт, вот я и на фронте. Фронтовичка! Притаились, проклятые».

— Ну, как картина? Станцию различаешь — мы ее долбанули тут на днях, да, видать, еще придется. «Эх, раз, еще раз, еще много, много раз…»

«Этим уж теперь займемся мы», — подумала Женя. Летчик словно угадал ее мысли:

— Теперь это будет ваша работенка. Не знаю только, справитесь ли — все-таки бабы как-никак.

Женю его замечание неприятно резануло, но она никогда не могла ответить резко кому бы то ни было, даже если это было оправдано.

— Какая самонадеянность, — сказала она негромко; за шумом мотора летчик ее слов не расслышал. Весь обратный путь Женя молчала и думала, как неприятно встречать нетактичных людей, а еще хуже то, что сами эти люди о своей нетактичности не подозревают.

Перед началом боевых вылетов в полку прошло партийно-комсомольское собрание. Оно запомнилось всем особой торжественностью и значительностью. Выступали коротко, но убежденно и даже запальчиво. Это, наверное, потому, что на собрании присутствовал командир дивизии полковник Попов.

— Все, наверное, почувствовали на себе, с каким недоверием относятся к нам в дивизии, — сказала Женя Руднева. — Мы во что бы то ни стало должны, просто обязаны опровергнуть это мнение. Ни слез, ни «охов», ни «ахов» от нас здесь не дождутся.

— Правильно! — закричали с мест.

В резолюции записали:

Услышав текст этой резолюции, командир дивизии усмехнулся, изумленно мотнул головой:

— Ничего себе! Ну, а вообще-то так и надо.

12 июня 1942 года полку в первый раз предстояло показать, на что он способен…

Ночь без луны, без ветра, только звезды разнообразят темень. В природе тишина, тихо на аэродроме. Три машины заправлены еще днем, засветло подвешены бомбы. Женя Руднева стоит на летном поле среди подруг, ждет, когда выйдут с КП комдив, комполка, комиссар, комэски. Время от времени она поглядывает на небо, узнает знакомые созвездия, но они ее сейчас не занимают. Около темных самолетов помигивают, как сказочные болотные огоньки, карманные фонарики неутомимых техников. Полк ждет — предстоит первый боевой вылет.

На поле появляются командиры.

Бершанская летит первой, с ней штурман полка Софья Бурзаева.

— Прежде чем посылать на задание своих людей, я должна слетать за линию фронта сама, — сказала Евдокия Давыдовна, когда пришел приказ из дивизии.

Следом поднимутся в воздух еще два экипажа, командиры эскадрилий Серафима Амосова и Любовь Ольховская, с ними штурманы Лариса Розанова и Вера Тарасова. Пока только три самолета.

В темноте заметны лишь силуэты, по росту, по манерам можно догадаться, кто есть кто. Один силуэт, высокий, прямой, протягивает руку другому, поменьше. Слышен мужской голос:

— Ну что ж, товарищ Бершанская, желаю вам удачно открыть боевой счет полка. Желаю самого большого успеха.

— Спасибо, товарищ полковник.

— Ждем, будем очень ждать.

Силуэт Бершанской стал неразличим.

— Контакт!

— Есть контакт!

Трах-трах-трах. Два, три раза повернулся винт и закружился вовсю — ясно по звуку. Стронулась большая тень, сверкнул бортовой огонек, подрагивая, подпрыгивая, самолет двинулся, и уже ровный шум мотора слышен сверху.

С интервалами в пять минут вылетели комэски.

— А мы завтра, — шепнула Женя Крутова своему штурману и обняла ее за плечи. — Волнуешься?

— Да, за сутки вперед.

Молча стоявшие девушки постепенно разговорились, кое-кто прилег на траву.

— Ну, что, полуночницы, спать хочется?

— Запомни, мы «ночники» — можем летать всю ночь. Комдив услышит, решит, что только полночи можем работать. Опять нам минус.

— Виновата, исправлюсь, товарищ командир.

Полковник Попов ходит по полю взад и вперед, заложив руки за спину. Чувствуется: все происходящее для него необычно. Этих девчонок ему, честно говоря, порою становится жалко. Кажется, что вышли все сроки, и он то и дело поглядывает на светящийся циферблат часов.

Женя сидела на траве, вслушивалась в далекие звуки, пытаясь различить характерный рокот мотора ПО-2.

«Какая теплая ночь. Где-то в Москве мои. Как все это странно: среди ночи, далеко от дома, в двадцати километрах от фронта я сижу без мамы и без папы и дожидаюсь своего командира. Это я, которая по ночам спала, как сурок».

— Летит! — прозвучало радостно. Кто-то, у кого слух самый совершенный, услышал самолет первым. Разговоры прекратились. А шум все нарастал, приближался и вдруг сделался глуше.

— Пошла на посадку.

Дробно застучали шасси на сухой земле, обороты винта стали реже. Постреливая отработавшими газами, к линии предварительного старта медленно подрулил первый самолет.

Ждали молча, никто не кинулся навстречу, хотя и очень хотелось. Сдерживало присутствие командира дивизии, который остался стоять на месте, не шелохнулся.

Наконец послышались шаги, и снова возник знакомый силуэт. За Бершанской шла Соня Бурзаеза. Поравнявшись с Поповым, Евдокия Давыдовна вскинула руку к виску, доложила:

— Товарищ полковник, задание выполнено.

Попов протянул ей обе руки. По голосу можно было понять, что он улыбается.

— Поздравляю, от души поздравляю с первым боевым вылетом.

В сердце Жени ликование. Как это прекрасно — строгий и недоверчивый полковник так тепло поздравляет женщину, их командира! Жене очень захотелось захлопать в ладоши, как привыкла в школе и в университете, но вовремя сдержалась.

Бершанская рассказывала не спеша, видимо желая, чтобы каждое ее слово достигло ушей подчиненных.

Фашистские зенитчики обстреляли самолет. Маневрируя по курсу, Евдокия Давыдовна вывела свой ПО-2 к намеченной цели, к штабу врага, и отбомбилась на высоте около 600 метров. Следом за ней сбросил бомбы экипаж Амосовой. Обстрел усилился. На плоскостях появились дыры, их было видно в свете прожекторов, к счастью, ни один осколок не попал в мотор.

Снова возглас:

— Летит!

Вернулись Амосова и Розанова. У них тоже все в порядке, ждут третий экипаж.

И повторяется та ночь, 9 марта.

Ольховскую и Тарасову ждали долго, даже тогда, когда уже по всем расчетам у них должно было иссякнуть горючее. Стало светать, видны лица всех, кто стоит, сидит, лежит на летной площадке. Часто поглядывая на часы, без нужды поправляя сзади гимнастерку под поясом, шагает командир дивизии. Меркнет радость, которую доставили своим появлением два первых экипажа.

— Как ты думаешь, могли они где-нибудь сесть? — тихо спросила Женя Руднева свою летчицу, прижавшись к ее плечу.

— Могли, конечно.

— У наших?

— Хорошо бы.

Полковник останавливается возле Бершанской.

— Надо искать.

Самолеты, летавшие на поиски пропавшего экипажа, вернулись ни с чем…

Женя Руднева и Женя Крутова сидели в своей хатке на кроватях друг перед другом. Можно бы ложиться спать, но спать не хочется, на душе неспокойно.

— Мне все-таки кажется, что Люба и Вера найдутся, — сказала Женя Руднева.

— Эх, Женюра, ведь это война. Забыла разве — мы на фронте.

— Я думаю иногда, что будет с мамой, если я погибну, как она это перенесет — ведь я у нее одна. Вот если тебя кто-то любит или любил и ты тоже любила, то, наверное, и погибать легче. Или хотя бы если есть сын, ну, вообще, ребенок, как у Бершанской. Мне хотелось бы, чтобы дома сейчас у мамы росла моя дочь.

— А я за мальчишку.

— Вот про нас в дивизии говорят: «несерьезная авиация», а гибнут и здесь по-настоящему.

— Да брось ты, еще, может быть, дня через два они объявятся. Сама же говоришь, что не веришь в их смерть. А вообще-то запомни; на войне без потерь не бывает.

— Это справедливо, но не утешает.

— Потери в рядах противника — хорошее утешение.

Ни через два дня, ни через месяц Люба и Вера в части не появились. Спустя много лет после войны со слов местных жителей удалось восстановить, и то далеко не полную, картину происшедшего в ту ночь.

Люба Ольховская и Вера Тарасова выполнили задание, затем попали в плотный зенитный огонь. Осколками снаряда девушек тяжело ранило. Истекая кровью, Люба Ольховская посадила ПО-2, но выбраться из кабины ни она, ни Вера не смогли. Утром жители поселка «Красный луч» нашли их обеих мертвыми.

На следующий день после завтрака Женя присела на завалинку, положила на колени книгу и принялась за письмо родителям:

Днем стало известно, что в экипаже Крутова — Руднева произошли изменения: Женю Крутову назначили дежурной по части. У Жени Рудневой был такой обескураженный вид, когда она об этом узнала, что ее летчица тоже расстроилась.

— Женечка, да ты прямо сейчас заплачешь, — сказала Крутова.

— Как же я полечу без тебя? Ведь первый боевой, а мы врозь. Мы же с тобой единый экипаж, а тут…

— А мне, думаешь, хочется дежурить?

— Нет, это очень нехорошо, что в первый раз я лечу без тебя. Наделаю еще глупостей…

— Мы с тобой обязательно полетим завтра. Все будет замечательно. Ты же у нас умненькая-разумненькая, а Распопова хороший пилот…

Машина под номером семь на старте. Надо идти. Прежде чем сесть в кабину, Женя вынула из планшета тетрадь, вырвала листок и написала:

Сложила листок пополам, молча протянула парторгу полка Марии Рунт.

Подсвечивая фонариком, Женя заглянула под плоскости, проверила, как подвешены бомбы — четыре больших железных баклажана, начиненных взрывчаткой, притаились под крыльями. Обошла машину со всех сторон, провела рукой по фюзеляжу, по хвосту.

— Все в порядке, можешь не сомневаться, — сказала за ее спиной техник Саша Радько. — А мотор работает как часы.

— …с боем.

— Почему «с боем»? — недоуменно спросила Саша.

— «Бой» под плоскостями висит.

— Это точно.

Нина Распопова уже забралась в кабину. Женя быстро устроилась у нее за спиной. «Ну и теснота в моей штурманской светелке».

Во второй кабине, если штурман полностью снаряжен для боевого вылета, повернуться, трудно. На боку у штурмана тяжелый пистолет, с другой стороны висят планшет с картой района бомбометания и ветрочет. Когда садишься, все это тоже надо устроить рядом. К тому же в кабине в специальном кармане лежат ракетница и ракеты, их возят, чтобы подсвечивать землю в случае вынужденной посадки. Занимают место ручки управления (на ПО-2 управление дублированное) и трубка переговорного аппарата. И в довершение ко всему штурман берет с собой три САБа (светящаяся авиационная бомба), которыми перед бомбежкой освещает цель. В полете САБы приходится держать на коленях…

— Ну как, готова? — спросила Нина.

Женя пристегнулась привязным ремнем, поспешно ответила:

— Готова, трогай, Нинок… — И тотчас поправилась: — К полету готова, товарищ командир.

Самолет пошел. Подбросил несколько раз на выбоинах, зарокотал громче, рванулся в небо.

«И час настал…» — подумала Женя.

Восемь месяцев она ждала этого дня. Теперь надо бить и бить! Вспомнилось: счастье — это процесс достижения великой цели… Усмехнулась. «Цель» — крупный немецкий штаб — не так уж велика, но поразить ее — все-таки счастье.

Через 12 минут подошли к фронту. Фронт «работал» в полной темноте: то там, то здесь вспыхивали красно-белые всполохи разрывов, тянулись и обрывались светящиеся цепочки трассирующих пуль. Трассы сходились, пересекались, появлялись в новых местах — на запад и на восток, летели смертоносные светлячки. Тысячи людей противостояли внизу друг другу.

«Семерка» Распоповой — Рудневой пересекла линию фронта, что шла по реке Миус, незамеченной, дальше все земное укрылось во тьме — фашисты тщательно маскировались. Наземные ориентиры — поселки выделялись еле угадываемыми пятнами. Женя привстала и перегнулась через борт. Ничего не видно! Еще несколько секунд — только бы не сбиться, — мелькнула серая полоса на черном фоне.

— Ура! Вижу проселочную дорогу, — крикнула Женя.

Нина ее не услышала. По переговорной трубке Женя предупредила:

— Внимание! Нинок. Пересекли проселок, подходим.

Теперь до цели — шахта, где разместился фашистский штаб, — осталось три минуты. Это хорошо, что близко — у Нины устали руки. Вести самолет нелегко, так как вся тяжесть бомб передается на руль. Но в то же время «близко» означает, что вот-вот встанут в небе светлые столбы, начнут раскачиваться, потом ударят по самолету, и тут же начнется обстрел.

Они еще не дошли до цели, когда впереди вспыхнула ярко-белая точка и начали бить зенитки.

— Вера повесила САБ, видишь?

— Вижу, Ниночка. Держи курс на цель.

На земле взметнулось пламя, еще и еще раз… Передний экипаж отбомбился.

Осталась минута… Женя облизала губы — хочется пить и чуточку дрожат руки. Приготовила одну светящуюся бомбу, остальные сложила рядом, чтобы не мешали.

— Ну, держись, — произнесла Нина возбужденно. — Сейчас начнут нас искать.

— Боевой курс! — голос у Жени осекся, она откашлялась.

На земле услышали шум их мотора, начался обстрел. Но прожектора не зажигались.

Женя бросает САБ. Внизу, в белом свете, — крыши, черные тени от строений…

— Так, хорошо идем, хорошо, — Женя прицелилась, дернула вытяжные шарики бомбосбрасывателя, ПО-2 вздрогнул…

— За Родину! За Любу, за Веру!

Взрыв, взрыв, взрыв! Бьют зенитки — разрывы над головой, справа, слева. Ах, досада — бомбы легли рядом о целью. Женя высунулась за борт, смотрит. Надо было не все бомбы бросать разом, нужен еще один заход, да не с чем! Над головой хлопнуло, разорвался снаряд. Инстинктивно втянула голову в плечи, в груди на секунду острая тоска.

— Уходим, — говорит Нина.

— Промазала я.

— Ничего, другие добьют.

— А взрывы сильные, правда? Может, куда-нибудь все-таки попала.

Зенитки не затихают. Нина уходит от разрывов «змейкой», как учили в Энгельсе, но тогда этот маневр осваивали без зениток.

— Отверни вправо! — кричит Женя в переговорную трубку. — Еще, еще!

Что-то свистнуло (кажется, над головой) и улетело ввысь. Снова хлопнуло, совсем близко. Сильно пахнет пороховой кислятиной.

«Какие же мы тихоходные. Ну же, быстрее, быстрее, самолетик, миленький!»

А самолет несет их тем временем во весь опор, во всю свою 110-сильную мощь, но больше 130 километров в час он никак дать не может.

Мышцы и нервы напряжены. Теперь все зависит от умения летчицы. Рывок вправо, рывок влево. От резких поворотов в голове будто что-то сдвигается, немного тошнит. Женя молчит, поглядывает на разрывы, теперь они далеко от машины.

— Все, ушли, — облегченно говорит Нина.

— Все-таки мы их пуганули, правда? Это тоже важно. Они уже спать легли, а тут пожалуйста — сыплется с неба. А если так всю ночь, значит, не выспятся, соображать утром будут паршиво, наделают ошибок, какой-нибудь полк не туда зашлют, а наши его накроют. Вот и польза от нас. А прожекторов у них нет, наверное.

В душе ликование, Жене хочется говорить и говорить…

— Первый боевой, я тебя поздравляю, — сказала Нина. — Ну как тебе зенитный огонь? Погано, правда? — И нервно засмеялась.

— Очень противно, — призналась Женя. — А ты молодец — здорово от них уходила. У меня даже голова закружилась, прямо будто сотрясение мозга получила. Смотрю по сторонам и не соображу: где небо, где земля. Замечательную болтанку устроила.

— А сколько мы были под обстрелом?

— Минуты четыре, наверное. Казалось, очень долго. А тебе?

— Мне тоже. Вроде бы плоскости целы.

Возбуждение улеглось, и захотелось помолчать. Женя почувствовала усталость. Если бы можно было вытянуть ноги! Она сдвинула очки на лоб, потерла глаза. Как хорошо в тихой темноте. Таинственно, зеленовато светятся приборы. И вдруг ей представилось, как один из многочисленных осколков, пролетавший совсем недавно мимо самолета, ударил в борт кабины и вонзился ей в бок. Железо с зазубренными краями в беззащитное человеческое тело… Страшно придумано: железо против человека без лат, без кольчуги, какие носили в средние века. Оружие стало совершеннее, и человеку пришлось отказаться от личной брони. И все же он идет против железа, не боится его. На земле, когда бойцы поднимаются в атаку, враг стреляет почти в упор, а они идут. Им труднее, чем нам в небе. Значит, люди крепче железа? Не крепче, но иначе нельзя. Иначе… не будет ничего, ни дома, ни счастья, не будет Родины. Иначе будет рабство, унижение. Испугалась злых твердых осколков? Испугалась. Страшно, конечно, что люди карают друг друга железом, но только какие же они люди, те, кто начали эту войну? Мы им отвечаем тем же, по-другому мы не имеем права, обязаны бить еще сильнее. Где, интересно, воюют теперь мальчишки? Вот бы встретить здесь кого-нибудь из школы или университета! Они — военные с автоматами, и я тоже — с бомбой и пистолетом. А цель, однако, не достигнута, в немецкий штаб не попала. И если счастлива, то лишь потому, что избежала смерти. Но задача не в том, чтобы уцелеть, а в том, чтобы, уцелев, нанести урон врагу…

— Женя, где мы?

— Сейчас, Нинок, сейчас… Фронт перелетели, это точно, но где аэродром… По времени должен быть вот-вот. Ну и темень, ну и маскировочка!

— Ну как?

— Пока не знаю.

Пролетели еще минуту, но ничего не увидели.

— Ну вот, проскочили, — сказала Нина.

— Да, неважнецкий я штурман. Надо поворачивать.

Женя смотрит вниз. Глаза слезятся от ветра — очки она подняла на лоб, так виднее. Что-то мелькнуло, какая-то искорка, нет, это ей кажется.

— Ура! Наш маяк! Он, точно он! Видишь, Нина, видишь его?

Она, штурман, увидела приводной маяк первой — хоть какое-то утешение.

Сели хорошо, но, что заблудились на обратном пути, не давало покоя. По тому, как невесело звучал голос Распоповой, когда она докладывала о выполнении задания, Бершанская поняла: экипаж «семерки» переживает свою промашку.

— Молодцы, — сказала она по своему обыкновению негромко. — Вылет был успешный, и незачем убиваться. Мастерство, всякое, в том числе и летное, приходит с опытом. Поднакопите опыта и будете находить свой полк с закрытыми глазами, одним нюхом. А сейчас выше голову! Все в порядке. Живы и здоровы.

Жене после этого стало немного легче. Когда же к ней подошла Евдокия Яковлевна Рачкевич и обняла ее, неудача стала казаться не такой уж значительной. «Все-таки — я еще мамина дочка», — подумала Женя.

— Поздравляю тебя, деточка, — сказала Евдокия Яковлевна. — Подышала порохом? Волновалась?

— Волновалась, товарищ комиссар, но чувствовала себя хорошо. Вела ориентировку, следила за воздухом, а цель сразу узнала. Даже сама удивилась. Только промазала я. Так обидно!

— Для первого раза совсем неплохо. Им с земли в тебя попасть трудно, но и с неба точно ударить по цели тоже нелегко. А может, все же и попала куда-нибудь. Даже если в машину…

Женя сделала несколько шагов в сторону Бершанской, чтобы услышать рапорт только что приземлившегося экипажа, и в это время кто-то невидимый и неслышный обхватил ее сзади и «страшным» театральным шепотом проговорил:

— Попался, мой неверный штурман!

— Женечка!

— Пуганула какого-то слабонервного фрица и загордилась. Забыла, что я твой командир.

— Ты, Женюра, ты, только ты!

— Почему не докладываешь, как слетала? Зенитки здорово лупят?

— Мне показалось, что здорово, но бомбить можно, вполне можно. Хотя, конечно, страшновато. А назад шли — так хорошо было, и Сириус сегодня отлично виден, только опозорилась я…

— Самокритика — это вещь! Завтра будешь исправляться.

Следующие вылеты — теперь уже с Женей Круговой — были спокойнее: зенитки не стреляли и ориентировку она не теряла. Женя тщательно прицеливалась, и две сотни килограммов железа и взрывчатки летели вниз; два раза вспыхивали пожары — это был значительный успех. Возвращались в хорошем настроении. Летчица пела, а когда она замолкала, штурман читала ей в переговорную трубку стихи:

— Правда, здорово: «Хоры стройные светил»?

— Еще читай, читай дальше, — просила Женя Крутова, завороженная мелодией лермонтовского стиха.

— На земле почитаю, а то залетим куда-нибудь не туда.

…В ночь на 22 июня 1942 года Крутова и Руднева трижды вылетали бомбить фашистов. Дергая шарики бомбодержателя, Женя приговаривала:

— Вот вам, получайте! Год назад, как воры, подкрались к нам, — теперь держите, что заслужили…

Днем почтальон привез в полк полную сумку писем. На долю Жени Рудневой досталось шестнадцать. Никогда еще она не получала так много писем одновременно. Женя устроилась на крыльце столовой, рассортировала конверты по датам отправки и стала распечатывать по очереди.

— Обширная корреспонденция — сразу видно, что имеем дело с профессором, не то, что у меня, скромного сержанта, — притворно вздохнул рядом кто-то из подруг.

— Посмотрите, какое огромное письмище прислал мне мой папочка. — Женя приподняла за кончики большой лист, плотно исписанный с обеих сторон.

— Это тебе простыню прислали, а заодно решили кое-что написать на ней.

— Да нет, просто материальчик на сарафан папочка подкинул. Узнал, что у нас жарко, что паримся в гимнастерках, вот и достал мануфактуру из довоенного сундука.

— А туфли на французском каблучке тебе заодно, случаем, не прислали?

— Вы вот смеетесь, а мама в самом деле жалеет, что я не взяла с собой туфли, спрашивает, в чем я хожу, — улыбнулась Женя.

— Напиши: «В изящных сапожках 41-го размера с загнутыми вверх, по последней моде, носами».