Повесть о красном Дундиче

Случай в засаде

Не раз и не два за время боев под Царицыном попадали красные части в засады белых. И не раз и не два приходилось Дундичу выручать товарищей из беды.

Как-то в падине у хутора Кузнецы, что под И ловлей, на белую засаду наткнулась разведка полка. Узнав об этом от нарочного, Дундич распахнул окно и крикнул Шпитальному:

— Ваня, готовь Воронка!

— У него еще нога не зажила.

— Забыл, — извинился Дундич, вспомнив, что в ночной вылазке один из его верховых коней ранен в левое бедро. — Тогда давай Борьку, — приказал он.

Борьку ему подарил Самарин. Он заарканил его в степи, когда разморенный тихой ночью, обилием богарных трав, запрудной теплой водой конь прикорнул в ложбине. Тут и накрыл его волосяной удавочкой Петр. Накрыть накрыл и даже в полк приволок, а вот оседлать, как ни старался, не смог. И другие лихие конники не смогли.

Конь оказался не просто одичавшим, но, главное, озлобленным на людей в военной форме. Всякого желающего обуздать его неукротимый нрав плеткой, лозиной, шпорами он выкидывал из седла, делая немыслимую свечу, падая с разбегу на передние ноги, на грудь. За день вольтижировки дикарь в кровь порвал удилами черные большие губы, ободрал кожу с колен. Такого не то что за бутылку первача, за-ради бога куда-нибудь нужно спровадить сдыхать, решил Самарин, с ненавистью и восхищением разглядывая мятежную животину.

И, лишь завидев въезжающего на подворье Дундича, конь вдруг тревожно заржал и нетерпеливо потянулся к воротам. «У, чертяка! — незлобиво, хотя и досадливо сказал Петр. — Зараз признал хозяина. Дарю, чего уж», — и отпустил уздечку.

С тех пор прошло больше месяца, но и теперь, всякий раз, когда коновод выводил из стойла Борьку, тот косил малахитовым глазом, желая убедиться, что его седоком будет Дундич, и никто другой. За этот норовистый характер Иван окрестил коня Борькой в честь сердитого, как показалось ему в первую встречу, инспектора кавалерии.

Уже садясь в седло, Дундич приказал вестовому:

— Давай. Покажешь, где хутор.

Боец посмотрел, что едет всего-навсего десяток бойцов, и опасливо предупредил командира:

— Полк нужно подымать. Беляков там что саранчи.

— Я тебя не о том спрашиваю, — сердито перебил тот нарочного. — Я тебя пытаю: где кадеты?

С самого начала самостоятельной жизни Дундич верил в свою удачливую звезду и потому не интересовался, сколько перед ним врагов, будь то гимназисты, мстившие ему за красавицу Милицу, будь то полицейские наймиты на табачной фабрике, выдавшие его отцу, будь то, Наконец, кайзеровские солдаты… Бил он их всех и порознь и вместе. А чем лучше вся эта мировая контра? Только тем, что собралась в большую банду, отложив до удобного времени свои распри из-за чужих стран, а те, что помельче, — из-за лишнего аршина земли, лишней головы в отаре, стаде, табуне.

Вот и теперь без раздумий он вскочил в седло, чтобы поспешить на помощь бойцам своего полка, попавшим в беду.

А те уже и не чаяли уйти живыми. И вдруг услыхали громкое «Даешь!».

Белые сначала приняли отряд Дундича за своих: откуда в таком тылу, средь бела дня взяться красным? На эту оплошность и рассчитывал Иван. Не однажды он использовал внезапность, чтобы ошеломить врага. Неожиданность срабатывала точно, как часовой механизм.

Дундич с бойцами, выскочив из густого тальника, первым выстрелом вышиб из седла вахмистра. Охватив подковой резервное отделение белых, красные начали теснить их к крутояру. Но, увидев, что подмога окруженным буденовцам скорее символическая, белые не только ощетинились, но, поднатужившись, отбросили отряд обратно к талам.

Узнав в лихом рубаке красного дьявола, белые и на этот раз решили взять его живым в плен. Несколько всадников начали оттеснять Ивана от остальных. Лошади кадетов одна за другой выносили с поля боя сраженных седоков. Как всегда, Дундич действовал саблей и наганом. Он решил как можно больше врагов отвлечь на себя и тем самым дать возможность своим бойцам вырваться из кольца.

Дундич был уверен, что усмиренный им конь вынесет его из любой беды. Увлекшись схваткой с четверкой ловких, вертких и отчаянных кадетов, он не заметил, как красноармейцы начали уходить в заросли. Только услышав аппель трубача и отчаянные крики: «Дундич, сюда! Дундич, к нам!», понял, что отряд наконец вырвался. Дал шпоры Борьке, тот сделал ошеломляющий прыжок к тальниковым зарослям, точно понимая, что там спасение. Хлесткие ветки секли лицо, обжигали руки. Но Дундич не чувствовал боли. Душа его ликовала — выручил!

Вот наконец и лысый взлобок, а там, за ним, Дундич помнит, — приволье степи.

Поскакавшие за красным командиром белые скоро убедились, что вороного им не догнать.

— Стреляйте в лошадь, — приказал урядник.

За спиной Дундича часто захлопали винтовочные выстрелы. Всадник распластался на коне.

— Быстрее, Борька! Еще быстрее! — шептал он коню.

Казалось, беда миновала и на этот раз: всего несколько метров оставалось до густого боярышника. Но возле рваного края размоины вороной упал на передние ноги, перебросив через себя хозяина.

Быстро поднявшись, Дундич увидел в руке обломок сабли. Он швырнул его в прошлогодний бурьян, подскочил к коню, начал тормошить, просил встать, но все было тщетно. А когда Борька в последний раз с шумом вздохнул, Дундич застонал…

Из хутора к нему скакали белые, а из-за балки спешил к своему командиру Шпитальный. Стреляя из карабина, он подъехал к Дундичу, протянул ему руку и, когда тот очутился за спиной, дал шпоры Черкесу.

За балкой один боец передал командиру своего коня, другой — пику.

Дундич оглянулся, мгновенно оценил обстановку: белый эскадрон обложил их со всех сторон. Нужно собраться вместе, отстреливаться, пробиваться к дальнему бугру, за которым наверняка наши услышат выстрелы, помогут. Не ему лично, он и не из таких передряг выходил. А вот товарищи, особенно новобранцы не из казаков, которые и в седле-то сидят, как на коряге, — почему они должны погибать из-за нерасчетливой лихости своего командира? Значит, нужно дать им возможность оторваться от казаков, приняв удар на себя или… срочно слать нарочного в полк за подмогой.

Еще до встречи с Марией он, наверное, избрал, не колеблясь, первый вариант, но сегодня… Нет! Он решил помедлить послать человека в полк, а отряду занять круговую оборону.

— Князский, ко мне! — крикнул как можно зычнее Дундич, — Никола, скачи в полк! Остальные за мной. К тому бугру!

Отстреливаясь, отряд поскакал к невысокому, черному от полыни кургану. По по прошли и полпути, как один, самый зоркий, в бешеном восторге завопил:

— Наши-и-и!

И все вокруг, с еще большим азартом крича и отстреливаясь, повернули горячих коней навстречу врагу.

Из-за кургана, как штормовая волна, выкатилась кавалерия. Но почему она считалась нашей, сначала трудно было догадаться. И, лишь когда над всадниками затрепетало красное полотнище, все облегченно вздохнули. Преследователи не стали испытывать судьбу, повернули к зарослям краснотала, к хутору.

Через несколько минут бой уже метался по просторной улице хутора. А когда эскадрон Литунова, обойдя хутор, ворвался в улицу с противоположного конца, белью кинулись врассыпную, стали искать спасение в тесных переулках, в густой заросли левад, за сараюшками, за скирдами лугового сена.

Нагнав в переулке бородатого казака, Дундич приказал ему бросить шашку. Казак кинул ее в серые от шали лопухи и, пока Иван нагибался за оружием, дал шпоры коню, и тот, перепрыгнув через изгородь, унес его в леваду, поросшую вишенником и боярышником.

Дундич поднял шашку, взмахнул ею и крикнул вслед удиравшему:

— Спасибо за клинок! Но больше не попадайся!

И тут он увидел возле себя Стрепухова. Лицо командира было красным, взгляд горел, Дундич догадался, что ярость комполка вызвана не только схваткой с кадетами, но и его авантюрной вылазкой.

Так и оказалось. Стрепухов, схватив повод Дундичева коня, сказал, придыхая:

— И ты мне после боя на глаза не являйся!

Он хлестанул своего коня и снова ускакал на улицу, все еще гремящую, звенящую, ревущую…

Дундич хотел рвануться за командиром, которого ценил за толковые рассуждения, спокойный характер, за простоту. А теперь увидел в бою и еще больше зауважал. Это ж надо: поднял полк, оголил участок фронта и ради чего, кого? Ради мальчишеской выходки своего зама. Нет, мудро решил Дундич, сейчас я уйду от него в сторону, а после боя разберемся. Простит — никогда больше не подведу.

После боя Иван нашел место, где убили Борьку. Опустился перед конем на колени, нежно провел ладонью по холодному носу, губам и тихо сказал:

— Прощай, друже.

В это время тяжелая рука легла на его плечо. Он оглянулся. За ним стоял командир полка. Петр Яковлевич с укоризной поглядел в глаза своего зама и сказал:

— Безрассудство не храбрость. На его месте мог оказаться ты Понимаешь, голова — два уха?