Повесть о любви ХЕРЕЯ и КАЛЛИРОИ

1

В то время как все уходили вместе с царем на войну против египтян, Херею никто никакого приказа не отдавал: подданным царя он ведь не был. Являлся он тогда в Вавилоне единственным свободным человеком. Херей радовался в надежде, что остается в городе и Каллироя. Ища встречи с женой, он на следующий же день подошел к дворцу, но когда он увидел, что дворец заперт и что у ворот стоит многочисленная охрана, он принялся кружить в своих поисках по всему городу, беспрерывно, как сумасшедший, спрашивая Полихарма, своего друга:

— Где же Каллироя? Что случилось с ней? Не могла же уйти и она в поход!

Не находя Каллирои, он стал разыскивать Дионисия, своего соперника. Когда же он подошел к его дому, то оттуда, как бы случайно, вышел навстречу ему какой-то человек и сказал ему то, что сказать ему был он подучен. Дело в том, что, желая заставить Херея потерять всякую надежду на брак с Каллироей и побудить его больше уже не дожидаться суда, придумал Дионисий следующую хитрость: уходя на войну, он оставил человека, который должен был объявить Херею, что персидский царь, которому необходимы были союзники, отправил Дионисия собирать войско против Египтянина и что, дабы Дионисий честно и ревностно выполнил возложенное на него поручение, он отдал ему Каллирою.

В это Херей сейчас же поверил: человек в несчастии легко поддается обману.

Разодрав на себе одежду и растрепав волосы, Херей наносил себе в грудь удары, сопровождая их восклицаниями:

— Пустынный для меня и предательский Вавилон, коварный гостеприимец! О как великолепен судья, развратитель чужой жены! Свадьба во время войны! А я-то готовил речь для суда, не сомневаясь, что выйдет у меня она правой! Вместо этого осужден я заочно, и победил меня Дионисий молча. Но победа его будет для него тщетной: не переживет Каллироя разлуки с живым Хереем, хотя Дионисию раньше и удалось ее обмануть моей мнимой смертью. Зачем, однако, я медлю? Зачем не закалываю я себя и не проливаю крови своей па дверь дома судьи? Пускай и персы узнают, и мидяне¹, как вершился царем здесь суд!

Видя невозможность подать утешение Херею в постигшем его несчастии и понимая, что Херею не уцелеть, Полихарм так сказал ему:

— Милый! Уговорами своими я в свое время мешал тебе умереть, теперь же я считаю твое решение правильным: сейчас я так далек от намерения помешать тебе в его осуществлении, что и сам я готов умереть вместе с тобой. Подумаем только о способе смерти, взвесим, какой окажется лучшим. Тот, который намечен тобою, хотя и послужит, конечно, некоторым укором царю и стыдом ему на будущее время, но не великим явится он ему наказанием по сравнению с тем, что мы от него потерпели. Между тем, раз уже мы решаемся умереть, наша смерть должна быть нами использована как месть тирану. Будет хорошо, если причиняемой ему нами обидой мы на деле заставим его раскаяться и если грядущим поколениям мы завещаем славную повесть о том, как двое эллинов, обиженных великим царем, и сами причинили ему за это обиду и умерли как мужчины.

— Но какую же обиду, — воскликнул Херей, — сможем мы, одинокие и бедные чужеземцы, причинить повелителю такого множества больших стран, обладающему той военной силой, какую мы с тобой видели? Его особа охраняется двойной стражей, и если нам даже и удастся убить кого-нибудь из его окружения или поджечь что-нибудь из того, что ему принадлежит, то и тогда никакого вреда для себя он от этого не ощутит.

— Твои слова, — ответил Полихарм, — были бы правильны, не будь войны. Ныне же, как мы слышим, Египет отпал, взята Финикия, а Сирия опустошается набегами. Царя встретит война даже прежде, чем он перейдет Евфрат. Мы с тобой, таким образом, не одни: союзников у нас столько, сколько их ведет за собой Египтянин, и ровно столько же у нас и оружия, столько же денег, столько же и триер. Чтобы отомстить за себя, воспользуемся мы чужой силой.

Слов еще он не докончил —

как Херей уже закричал:

— Поспешим! Едем! В войне справедливое взыщу я с судьи возмездие.

2

Наскоро снарядившись, они пустились догонять царя, делая вид, будто желают участвовать в его походе: они надеялись, что под таким предлогом они безопасно перейдут Евфрат. Войско застали они у реки и, вмешавшись в его тыловые части, последовали за ним дальше. Когда же прибыли они в Сирию, то перебежали к Египтянину. Часовые остановили их и стали расспрашивать, кто они такие, а вследствие того, что на них не было костюма послов, в них начали подозревать лазутчиков Тут попали бы они в очень опасное положение, если бы случайно не нашлось там одного грека, который понял их речь: они просили отвести их к царю, которому несут они с собой, говорили они, великую пользу. И Херей сказал царю, после того как их привели к нему:

— Мы греки, сиракузяне, из числа евпатридов². А вот это мой друг, из-за меня приехавший в Вавилон, куда приехал и я из-за своей жены, дочери Гермократа: слыхал, быть может, и ты о Гермократе, победившем афинян в морском сражении?

Египтянин в ответ утвердительно кивнул головой. Ибо не было такого народа, который бы не знал о поражении, понесенном в Сицилийскую войну афинянами.

— Мы жертвы насилия Артаксеркса. И они обо всем рассказали Египтянину.

— Отдавая самих себя тебе в руки, — говорили они ему, — мы вручаем тебе в нашем лице верных твоих друзей, которых побуждают быть мужественными две наиболее действенных к тому силы — жажда смерти и жажда мщения. Я бы уже и теперь был мертв под тяжестью своего несчастия, но я остался жить единственно для того, чтобы причинить горе своему врагу:

Но не без дела погибну, во прах я паду не без славы;

Нечто великое сделаю, что и потомки услышат.³

Услышав это, обрадовался Египтянин и, пожав руку Херею, сказал ему:

— Ко времени приходишь ты ко мне, юноша, и к моей, и к своей собственной выгоде!

Сейчас же приказал он выдать Херею и Полихарму оружие и отвести им палатку. Вскоре он сделал Херея своим застольным гостем, а затем и своим советником, подметив его храбрость и его благоразумие, а кроме того, и честность, так как, будучи и от природы хорошим, получил Херей и заботливое воспитание.

Главной побудительной причиной, заставившей Херея выделиться, было его стремление отличиться перед царем, выказав себя перед ним не ничтожеством, а человеком, заслуживающим уважения.

Сразу же и проявил он себя на одном крупном деле.

Все давалось Египтянину легко: с набега он овладел Келесирией⁴, и подчинилась ему и Финикия, за исключением Тира. Тирийцы — народ воинственный, не желающий терять своей славы, приобретенной ими их храбростью. Опасаются они и опозорить Геракла, важнейшего у них бога, которому едва ли не одному только и посвятили они свой город. Полагаются они и на надежные условия самой местности: город их лежит в море и соединен с землей узеньким перешейком, что делает его почти что островом. Тир напоминает собой корабль, бросивший у берега якорь и протянувший на землю сходни. Тирийцам поэтому нетрудно отгородить себя со всех сторон от войны: стоит им только закрыть ворота, и, окруженные морем, они для сухопутного войска становятся неприступны. А с моря от нападения триер защищены они прочными стенами, и как доступ в дом запирают двери, так доступ в Тир запирается его гаванями.

3

И вот, все кругом неприятелем было взято, а тирийцы одни относились к египтянам с презрением, продолжая хранить дружескую верность Персу. В досаде на это, Египтянин созвал совет и впервые тогда пригласил и Херея на заседание.

— Союзники! — так обратился к собравшимся Египтянин. — Союзники, ибо друзей своих не могу же я называть рабами! Вы видите безвыходность положения. Как корабль, захваченный противным ветром, задержаны в нашем быстром движении вперед и мы неподатливым Тиром. А спешит, как мы слышим, и царь. Итак, что же делать нам? Тира не можем мы ни взять, ни обойти. Как стена стоит перед нами он, загораживая собою от нас всю Азию, и я склоняюсь к решению уходить отсюда как можно скорее, прежде чем присоединятся к тирийцам персидские силы. Нам угрожает опасность быть захваченными на вражеской земле. Но укреплен Пелусий: там нестрашно нам нашествие ни тирийцев, ни мидян и никого другого на свете. Непроходимые лежат там пески, узка ведущая туда дорога, там наше море и благоволящий египтянам Нил.

Общее последовало после этой его речи настороженное молчание. Уныние охватило всех. Осмелился заговорить один лишь Херей:

— О царь! Ведь истинный царь наш ты, а не Перс, этот отвратительнейший на свете негодяй! Ты огорчил меня, помыслив на празднике победы об отступлении. По воле богов мы же побеждаем! И мы овладеем не только Тиром, но и Вавилоном. На войне много бывает трудностей, перед которыми не надо отчаиваться, а, приступая к которым, всегда надо иметь перед собой добрую надежду. А тирийцев этих, которые теперь смеются над нами, я голыми доставлю тебе в оковах. Если не веришь, то отступай, предварительно заколов меня в жертву, потому что, пока я жив, я участвовать в бегстве не стану. Если же ты непременно хочешь бежать, то оставь со мной немного людей, добровольно готовых остаться:

Мы с Полихармом останемся здесь и будем сражаться.

Ведь с богом пришли мы.⁵

Стало каждому стыдно не присоединиться к мнению Херея. А царь, изумившись его отваге, предоставил ему отобрать из войска столько людей себе, сколько будет ему угодно. И Херей отобрал, но не сразу: вмешавшись в ряды бойцов и приказав то же самое и Полихарму, начал он искать сперва, нет ли эллинов в войске, и действительно, нашлось их немало среди наемников. Из них-то Херей и отобрал для себя лакедемонян, коринфян и прочих пелопоннесцев. Нашел он и около двадцати сицилийцев. Образовав таким образом отряд численностью в триста человек, он выступил перед ним со следующего рода речью:

— Граждане эллины, — сказал он, — царь дал разрешение мне выбрать лучших в войске бойцов, и я выбрал вас. И сам я ведь эллин, сиракузянин, родом дориец. Но должны отличаться вы перед остальными не одним лишь благородством происхождения, но и доблестью: да не устрашится никто из вас того дела, на какое я призываю вас. Оно скажется для нас легкоисполнимым и не столько трудным по существу, сколько трудным по видимости. Греки при Фермопилах, в таком же точно числе, что и мы, противустали Ксерксу⁶. А тирийцев не пятьсот мириад⁷: они малочисленны и высказывают они бахвальство, основанное на зазнайстве, а не гордость, соединяемую с благоразумием. Пускай же они узнают, сколь отличны греки от финикиян. Что же меня касается, то я к командованию не стремлюсь и следовать готов за любым из вас, кто пожелал бы взять на себя начальство: встретит такой человек с моей стороны повиновение, так как я дорожу не личной своей, а нашей общей славой.

Все закричали:

— Ты и будь стратегом!

— Делаюсь, — сказал Херей, — вашим стратегом по вашему желанию: вами поручено мне начальство. Постараюсь же поступать во всем так, чтобы, выбрав меня, вам не пришлось в вашем ко мне благоволении и доверии раскаиваться. Но вы и в настоящее время стяжаете с божьей помощью славу и, заслужив внимание окружающих, будете самыми богатыми среди союзных войск и за доблесть свою сохраните за собой и в грядущем бессмертное имя: подобно тому как все воспевают воинов Мильтиада⁸ и отряд Леонида в триста бойцов, столь же благоговейно будут чтить и отряд Херея.

Он продолжал еще говорить, когда все закричали «веди» и бросились тут же к оружию.

4

Украсив их великолепнейшими доспехами, он подвел их строем к царскому шатру, и при виде их Египтянин изумился, вообразив, что перед ним другие, незнакомые ему бойцы, и обещал им большие награды.

— Мы верим в награды. Но имей наготове к бою другое войско, с которым, однако, ты к Тиру не приближайся раньше, чем мы им не овладеем и не позовем вас. поднявшись на его стены.

— Так да совершат боги, — сказал в ответ царь.

Херей подвел своих воинов к Тиру тесно сомкнутым строем, так что казалось, что их гораздо меньше: поистине

Щит со шитом, шишак с шишаком, человек с человеком.

Тесно смыкался.⁹

Неприятель сперва даже не замечал их. Когда же они приблизились, то, завидев их, люди, стоявшие на городских стенах, дали о них знать находившимся внутри города, будучи готовы принять их за что угодно, только не за врагов. Да и кто бы мог ожидать, что столь малочисленный отряд пойдет на могущественнейший город, подступить к которому не осмелилась даже вся целиком сила египтян? Когда же они подошли к стенам уже вплотную, их начали спрашивать, кто они такие и чего желают. И Херей ответил:

— Греческие наемники, не получившие своего жалования от Египтянина и им вдобавок едва не погубленные, мы пришли к вам, желая отомстить вместе с вами общему нашему врагу.

Слова эти были сообщены находившимся внутри города, и, открыв ворота, из города вышел стратег в сопровождении небольшого отряда. Он первым пал от руки Херея, бросившегося вслед затем и на остальных:

Начал рубить он кругом; поднялися ужасные стоны.¹⁰

Убивали один одного, другой другого: воины напоминали собою львов, напавших на беззащитное стадо. По всему городу раздавались вопли и стоны. Мало кто видел происходившее, но всех охватило смятение. Из ворот повалили наружу нестройные толпы народа, стремившиеся узреть случившееся. И это-то главным образом и погубило тириян. Люди, находившиеся внутри города, пытались из него выйти, а вышедшие за его стены поражались ударами мечей и копий и убегали обратно в город, в тесноте сталкиваясь с выходившими и тем легче подставляя себя под удары. Нельзя было даже закрыть ворот из-за трупов, кучами в них скопившихся.

Среди этой неописуемой сумятицы хладнокровие сохранил лишь один Херей. Силой прорвавшись в порота, он вскочил сам десятый на стену и с ее высоты стал подавать призывные знаки. Быстрее всякого слова явились египтяне, и Тир был взят.

Но в то время как взятие Тира праздновали все остальные, один Херей не приносил жертв и не надевал венка:¹¹ «На что же праздновать мне победу, раз ты, Каллироя, на это ликованье не смотришь? Никогда после той нашей брачной ночи не надену я больше венка! Если тебя нет в живых, то кощунственно для меня веселие, если же ты жива, то разве могу я и в такой даже день, как этот, предаваться праздничным радостям, возлежа за столом от тебя отдельно?».

А персидский царь, перейдя Евфрат, спешил встретиться с неприятелем как можно скорее, так как, узнав о взятии Тира, начал он страшиться и за Сидон, да и за всю Сирию, видя перед собой противника, равного ему по силам. Он решил поэтому двигаться дальше уже налегке, без громоздкой свиты, мешавшей быстроте передвижения, и, забрав с собой наиболее боеспособный состав своего войска, он воинов пожилого возраста вместе с казной, одеждами и царскими драгоценностями оставил при царице. Когда же, наполняя все на своем пути смятением и тревогой, война охватила города вплоть до Евфрата, тогда более надежным показалось царю тех, кого покидал он, переправить на остров Арад.

5

Арад — это остров, в тридцати стадиях от твердой земли, на котором стоит старинный храм Афродиты. Словно у себя дома, женщины жили там в полной безопасности. Каллироя, увидев статую Афродиты, приблизилась к ней и молча плакала перед ней сперва, слезами своими попрекая богиню. Наконец, она тихо проговорила:

— Вот и Арад, островок, взамен обширной Сицилии, и ни одного на нем нет мне близкого. Довольно, владычица! Долго ли еще будешь ты вести против меня войну? Если была у тебя вообще на меня обида, то ты уже выместила ее на мне, и если возмутила тебя злосчастная красота моя, то причиной стала она моей гибели. Только одного не хватало мне в моих бедствиях — испытаний войны, но вот и им подвергаюсь я, и перед лицом настоящих моих страданий милостивым кажется мне даже и Вавилон: был там поблизости от меня Херей. А теперь он, конечно, умер: не мог же он пережить моего отъезда! И нет у меня никого, у кого бы справиться мне о том, что с ним сталось. Окружают меня здесь все чужие, все варвары, люди, завидующие мне или меня ненавидящие. Те же, что меня любят, для меня еще хуже тех, кто меня ненавидит. Объяви же мне, владычица, жив ли Херей.

С этими словами отходила она от статуи, когда остановилась перед ней Родогуна, дочь Зопира, жена Мегабиза, принадлежавшая и по отцу, и по мужу к именитейшим людям Персии, та самая, которая при въезде Калли-рои в Вавилон встретила ее первая из персиянок.

А Египтянин, как только услышал, что готовый к бою на суше и на море царь находится близко, так сейчас же вызвал к себе Херея и сказал ему:

— До сих пор не успел я еще отблагодарить тебя за первую твою удачу: ведь это я от тебя получил Тир. Давай же, прошу я тебя, не будем пропускать мы в дальнейшем тех благ, какие для нас уже готовы и соучастником которых буду я делать тебя. Египта с меня достаточно: твоим владением будет Сирия. Размыслим, однако, о том, как нам поступить: война развертывается в обеих стихиях, и я тебе предоставляю решить, предпочтешь ли ты начальствовать над сухопутными силами или же над морскими. Думается мне, впрочем, что тебе привычнее море. Ведь в морском бою вы, сиракузяне, одержали победу даже и над афинянами, теперь же тебе предстоит состязаться с персами, которых победили афиняне¹². А по сравнению с сицилийскими египетские триеры, которые будут в твоем распоряжении, и более мощны, и более многочисленны. Возьми же на море пример с Гермократа, своего тестя!

Херей ответил:

— Приятно мне любое сражение, а защищая тебя, я в то же время принимаю на себя войну против царя, который мне так ненавистен. Только дай мне вместе с триерами и триста моих бойцов.

— Бери и их, — сказал Египтянин, — и еще других, сколько ты захочешь.

И тотчас же слово претворено было в дело: нужда заставляла спешить.

Египтянин пошел навстречу врагам во главе сухопутного войска, а Херей был назначен навархом¹³. В сухопутных частях это вызвало сперва некоторое уныние: досадовали, что Херей не с ними. И любили его уже, и добрые возлагали на его начальство надежды. Казалось, у большого тела вырвали глаз. Напротив, флот окрылился надеждами и исполнился гордостью при мысли о том, что его ведет лучший и мужественнейший начальник. Каждый мечтал о чем-то большом: и триерарх¹⁴, и рулевой, и матрос, и солдат одинаково стремился каждый оказаться в глазах Херея первым в усердии.

Сражение завязалось в один и тот же день и на суше, и на море. Долго, очень долго держалось против натиска мидян и персов пешее войско египтян, но потом уступило, подавленное численным превосходством, и персидская конница с царем во главе пошла в преследование. Египтянин старался спастись в Пелусий, а Перс хотел его перехватить. И быть может, и удалось бы Египтянину уйти, не соверши Дионисий изумительного дела. Блестяще сражавшийся и во время битвы и постоянно находившийся поблизости от царя, в стремлении быть на глазах у него, Дионисий первым заставил повернуть тыл находившиеся перед ним ряды, а затем, когда началось долгое, безостановочно продолжавшееся и днями и ночами отступление египтян, он, заметив, что царь этим недоволен, сказал ему:

— Не огорчайся, владыка. Я помешаю Египтянину убежать от нас, если ты дашь мне отборных всадников.

Царь согласился и предоставил ему отряд в пять тысяч человек отборной конницы. Получив этот отряд, Дионисий сделал с ним два перехода за один день и, неожиданно напав ночью на египтян, взял многих в плен, а еще больше перебил. Египтянин, когда брали его живым в плен, заколол себя, и его голову Дионисий привез царю. Увидев ее, царь сказал Дионисию:

— Вношу тебя в список благодетелей моего дома и делаю тебе самый для тебя дорогой подарок, к которому ты больше всего стремишься: отдаю тебе Каллирою в жены. Суд решила война. За доблесть свою стяжал ты себе лучшую победную награду.

6

Дионисий отвесил царю поклон и, в твердой уверен уверенности, что мужем Каллирои стал он теперь уже прочно, приравнял себя богу.

Так было на суше. А на море Херей одержал такую победу, после которой неприятельский флот бороться с ним больше и не пытался. Не принимая удара египетских триер и не вступая вообще с ними в бой, персидские суда обращались перед ними немедленно в бегство, иные же, выбросившиеся на берег, были взяты Хереем в плен вместе с людьми. Море наполнилось обломками индийских судов. Но персидский царь не знал о поражении своих в морской битве, а Херей не ведал о поражении египтян на суше, и оба считали каждый себя победителем как на суше, так и на море.

В тот же день, в который дал он морское сражение, Херей подвел свой флот к Араду и приказал кораблям сторожить остров, под страхом ответственности перед владыкой, плавая вокруг него.

На городскую площадь солдаты согнали евнухов, служанок и другой людской товар подешевле. Площадь была вместительна, но скопилось на острове такое огромное количество народа, что ночевали люди не только в стоях¹⁵, но и под открытым небом. Людей поважнее солдаты отвели в здание на площади, обычно служившее присутственным местом для властей. Женщины сидели там на полу вокруг царицы, не разводя огня и не прикасаясь к пище. Они были убеждены, что царь попал в плен, что дело персов погибло и что всюду победил Египтянин.

Спустившаяся на Арад ночь была и радостной, и тяжелой. Избавлению от войны и персидского рабства радовались египтяне, а пленные персы ожидали оков, плетей, глумления, смерти или, в лучшем случае, рабства. Статира плакала, положив свою голову на колени к Каллирое; образованная гречанка, Каллироя, хорошо знакомая с горем, умела лучше других успокаивать царицу.

И случилось следующее. Один египетский воин, которому поручена была охрана людей, находившихся в здании, узнав, что там же помещена и царица, и не посмев, в силу присущего каждому варвару благоговения перед царским званием, подойти к ней, остановился у запертой двери и сказал:

— Не беспокойся, владычица: наварх еще не знает, что здесь вместе с другими женщинами заключена и ты, ко когда он об этом узнает, то человеколюбиво он о тебе позаботится. Он ведь не только храбрый человек, но и добрый.¹⁶

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

он сделает тебя своей женой: он влюбчив.

Каллироя, услышав эти слова, громко разрыдалась и стала терзать свои волосы, восклицая:

— Теперь я по-настоящему пленница! Лучше меня убить, чем объявлять мне такие вещи! Не потерплю я брака: мечтаю о смерти я! Пусть колют меня, пусть жгут: я отсюда не сдвинусь! Умру я на этом месте. Если же, как ты говоришь, стратег человеколюбив, то пусть окажет он мне тогда милость: пусть он здесь же меня убьет.

Воин опять принялся повторять свои просьбы, но она не вставала, а, укрывшись с головой платком, продолжала перед ним лежать. Задумался египтянин, не зная, что ему делать. Применить силу он не решался, а уговорить был он не в состоянии. Поэтому он вернулся обратно к Херею и с грустью на лице подошел к нему.

— Ну, что еще? — спросил Херей при виде воина. — Крадут лучшую часть добычи? Ну, даром им это не пройдет!

— Ничего плохого не произошло, владыка, — ответил египтянин, — только женщина, которую я там нашел, словно стоящей в боевом строю под Платеями¹⁷, отказывается прийти, лежит на полу, просит смерти и хочет, чтобы принесли ей меч. Херей рассмеялся.

— Неумелый ты человек! — сказал он. — Ты что же? Не знаешь, как уговаривают женщин утешением, лаской, обещаниями, особенно когда покажется женщине, что в нее влюбились? А ты, чего доброго, начал применять к ней силу или стал ей грубить?

— Нет, владыка, — возразил египтянин, — все, что ты гозоришь, проделано мною — в усиленной, пожалуй, степени. Я даже ей на тебя наврал, уверяя ее, что ты возьмешь ее себе в жены. А она на это-то в особенности и вознегодовала.

— Как, должно быть, привлекателен я, как любят меня, если даже прежде чем увидеть меня, она с ненавистью от меня уже отвернулась! Гордость этой женщины походит, однако же, на благородство. Насилия к ней пусть не применяют: предоставьте ей вести себя, как ей угодно. Надлежит мне уважать целомудрие. Может быть, ведь и она оплакивает своего мужа.