Повесть о любви ХЕРЕЯ и КАЛЛИРОИ

1

О том, как, предположив, что Каллироя отдана Дионисию, Херей перешел на сторону Египтянина, чтобы отметить царю, и как, будучи назначен навархом и одержав на море победу, он овладел Арадом, куда царь перевез и свою жену, и всю свою свиту, и Каллирою, рассказано в предыдущей книге.

Затевала Судьба не только странное, но и лютое дело: хотела она, чтобы Херей, не узнав, что в его руках находится Каллироя, и посадив чужих жен на свои триеры, покинул на острове одну лишь собственную, и покинул ее, оставив ее там не в невесты Дионису, как спящую Ариадну, а в добычу своим врагам. Но принято было некое мудрое решение Афродитой, так как уже собиралась она помириться с Хереем, в свое время жестоко ее прогневавшим своею злосчастной ревностью, когда, получив от нее прелестный дар, какого не получал от нее даже и сам Александр Парис,¹ он на эту милость ее к нему ответил ей оскорблением. Но так как ценой бесчисленнейших страданий, им в скитаниях с Запада на Восток пережитых, он хорошо оправдался перед Эротом, сжалилась над ним Афродита и пожелала вновь воссоединить прекрасную пару, которую некогда связала она ярмом, а потом и объездила, гоняя ее и по суше, и по морю. И думаю я, что и заключительная часть этой повести окажется приятной читателям, которых она освободит от мрачности тех событий, какие изложены в предшествующих ей частях. Речь в ней пойдет уже не о разбоях, порабощениях, тяжбах, сражениях, самоубийствах, войнах или пленениях, а о любви и о законных браках. Итак, расскажу о том, каким способом вскрыла богиня истину и как показала друг другу тех, кто находился друг о друге в неведении.

Был вечер, а на острове много еще оставалось пленных, и, чтобы распорядиться отплытием, Херей, усталый, поднялся с ложа.

Когда он проходил по площади, египетский воин сказал ему:

— Та женщина, которая не желает вставать с земли, решив покончить с собой, находится тут вот. Быть может, удастся тебе, владыка, заставить ее подняться с места. Зачем, в самом деле, терять тебе лучшую часть добычи?

Эти слова подхвачены были и Полихармом, стремившимся, если бы только оказалось это возможным, отвлечь Херея новой любовью от тоски его по Каллирое.

— Херей, — сказал он ему, — войдем.

Херей перешагнул порог и увидел лежащую на полу и накрывшуюся платком женщину, очертания тела которой и то, как она дышала, смутили душу его и привлекли сейчас же его внимание. Херей и узнал бы ее, конечно, не будь он так твердо уверен, что Дионисий отнял у него Каллирою. Приблизившись осторожно к лежавшей, он сказал ей:

— Ободрись, женщина! Кто бы ты ни была, мы не станем насиловать твоей воли: в мужья ты получишь того, кого ты желаешь.

Не успел он кончить, как Каллироя, узнавшая его голос, открыла свое лицо, и оба они одновременно вскрикнули:

— Херей!

— Каллироя!

Заключив друг друга в объятия, оба упали они, лишившись чувств. От неожиданности утратил способность речи сперва и Полихарм, и прошло много времени, пока он, наконец, воскликнул:

— Вставайте! Вы снова вместе; боги исполнили ваши молитвы. Не забывайте, однако, что вы не на родине у себя, а во вражеской стране и что надо сначала все хорошо наладить, чтобы больше уже никто вас не разлучил.

Громко кричал это им Полихарм, а они, будто погруженные в глубокий колодезь, едва слышали его голос, как бы доносившийся к ним откуда-то сверху. Не скоро пришли они в себя, а затем, увидев друг друга и поцеловавшись, вновь ослабели. То же повторилось с ними и во второй раз, и в третий, и всякий раз говорили они в один голос друг другу:

— Ты со мной, Каллироя, если только и вправду ты Каллироя, — если только ты и вправду Херей!

Побежала Молва о том, что наварх нашел свою жену, и не было ни одного солдата, который бы не бросил своей палатки, ни одного матроса, который бы не покинул своей триеры, ни одного привратника, который бы не оставил своего дома. Отовсюду сбегались люди н все говорили:

— Счастливая женщина: какого красавца она получила себе в мужья!

Но когда появилась перед ними Каллироя, то прекратились похвалы в честь Херея и взоры всех обращаться начали на Лее, будто перед ними только она одна. Гордо шла Каллироя в сопровождении Херея с одной стороны и Полихарма с другой. Их забрасывали цветами, возлагали на них венки, а под ноги им лили вина и благовония. То, что и на войне, и в мирное время бывает самым приятным, соединилось здесь вместе: торжество победы и свадьба.

Занятый постоянно, и днем, и ночью, делами, спать привык Херей на триере. Но тут он передал все дела Полихарму, а сам, даже не дождавшись наступления ночи, вошел в царскую опочивальню: в каждом городе отводится для великого царя лучший дом. В опочивальне стояла золоченая кровать, постланная тирской в вавилонских вышивках порфирой. И кто смог бы описать ту ночь, в которую столько было рассказов, столько было слез и столько поцелуев? Первой начала рассказывать Каллироя о том, как она ожила в могиле, как была увезена Фероном, как совершила плавание и как она была продана. До сих пор Херей, слушая, плакал. Но когда Каллироя дошла в своем повествовании до Милета, она смутилась и замолчала, а к Херею вернулась его природная ревность. Рассказ о ребенке, однако же, его успокоил. Впрочем, прежде чем дослушать все до конца, Херей задал Каллирое вопрос:

— Скажи мне, как ты попала на Арад? Где оставила ты Дионисия и что произошло у тебя с царем?

Каллироя тотчас же поклялась ему, что с Дионисием она после суда так и не виделась. Что же до царя, то хотя он в нее и влюбился, но общения у нее с ним не было и их отношения не дошли у них даже до поцелуя.

— Как я, значит, несправедлив и как вспыльчив я! — воскликнул Херей. — Как много ужасного причинил я царю, ни в чем перед тобой неповинному! Ведь это разлука с тобой вынудила меня сделаться перебежчиком. Я, впрочем, тебя не посрамил: и сушу, и море покрыл я своими победами.

И он подробно ей все рассказал, хвалясь перед ней своими удачами.

Когда же вдоволь наплакались они и наговорились, то обнявшись, они

Старым обычаем вместе легли на покойное ложе.²

2

Еще ночью приплыл к Араду важный египтянин и, высадившись из лодки, принялся нетерпеливо расспрашивать, где находится Херей. Когда его привели к Полихарму, он объявил, что никому, кроме Херея, он тайны своей сообщить не может и что дело, по которому он прибыл, не терпит отлагательства. Полихарм долго задерживал доступ к Херею, не желая тревожить того не вовремя. Но так как приехавший торопил, то Полихарм приотворил дверь в опочивальню и доложил о спехе, Херей же как добрый стратег сказал Полихарму:

— Зови! Проволочек война не допускает. Было еще темно, когда египтянин, как только его ввели, сказал, подойдя к кровати:

— Узнай, что персидский царь убил Египтянина и что, отправив одну часть войска в Египет для устройства тамошних дел, он другую ведет сюда и почти что здесь уже. Получив известие о взятии Арада, жалеет царь и свои богатства, полностью им тут оставленные, но особенно тревожится он за свою жену Статиру.

Услышав это, Херей вскочил с постели, но Каллироя схватила его, говоря ему:

— Куда ты спешишь, еще не обдумав дела? Ведь если ты предашь огласке случившееся, то все перестанут с тобой считаться и ты дашь толчок к великой против тебя войне. А попав в плен, окажемся мы в положении еще более тяжком, чем то, в каком находились мы раньше.

Херей быстро внял совету и из спальни вышел он, уже подготовив хитрость.

Он созвал народ и, держа египтянина за руку, объявил:

— Граждане! Мы и над сухопутным поиском царя одержали победу. Этот человек доставил нам добрую весть вместе с письмом от Египтянина: надлежит нам как можно скорее плыть туда, куда он приказывает. Снарядитесь же и взойдите все на суда.

Как только он это сказал, трубач заиграл повестку к посадке на триеры. Пленные вместе с добычей погружены были еще накануне, и, за исключением громоздких и ненужных вещей, ничего больше на острове не оставалось. Отвязывать начали причалы и поднимать якоря, и залив наполнился суетой и криками. Каждьй занят был каким-нибудь делом. Херей обходил триеры, тайно уславливаясь с триерархами держать направление к Кипру, ввиду необходимости овладеть этим островом, находившимся пока без охраны.

Благодаря попутному ветру, они подошли на следующий же день к Пафу³, в котором находится храм Афродиты. После того как корабли стали ка якорь в гавани, Херей, прежде чем спустить кого-нибудь с триер на берег, отправил вестников в город предложить его жителям мир и условия соглашения. Когда же те приняли его условия, он высадил все войско на остров и почтил подношениями Афродиту. Пригнав множество жертвенных животных, он устроил угощение войску, причем жрецы (они же являются там и предсказателями) объявили Херею, размышлявшему о предстоящем, что жертвы дали благоприятные знамения⁴. Тогда, набравшись мужества и созвав триерархов и тех из египтян, преданность которых ему была хорошо известна, он сказал им следующее:

— Граждане, соратники и друзья, товарищи великих удач! С вами и мир мне радостен, и не страшна война! Мы на опыте поняли, что мы овладели морем благодаря нашему единомыслию. Теперь же настал для нас тот тяжелый час, когда должны мы крепко подумать о будущем: узнайте же, что Египтянин убит в сражении, что на суше всюду господствует царь и что мы с вами находимся в самой гуще врагов. Итак, не советует ли кто уйти нам к царю и отдать ему себя в руки?

Сейчас же раздались крики о том, что лучше все, что угодно, другое, но только не это.

— Куда же, однако, направиться нам? Ведь нам все кругом нас враждебно, и даже на море нельзя больше нам полагаться, раз неприятель владеет сушей. А не можем же мы улететь на крыльях!

После наступившего вслед за тем молчания первым решился заговорить один лакедемонянин, родственник Брасида⁵, в силу сурово сложившихся для него обстоятельств бывший тогда изгнанником Спарты.

— Зачем ищем мы, куда нам бежать от царя? — сказал он. — У нас есть триеры и море, и как то, так и другое ведет нас в Сицилию и в Сиракузы, где не могут быть нам страшны не только персы, но и сами афиняне.

Все одобрили его речь, и один лишь Херей, ссылаясь ка дальность плавания, делал вид, будто он к мнению остальных не присоединяется: в действительности же он стремился проверить, твердо ли принимаемое ими решение. И, в ответ на их неотступные требования и их готовность сейчас же плыть, Херей сказал им:

— Граждане греки! Решение ваше прекрасно, и за ваше расположение ко мне и за вашу верность я благодарен вам. Если же боги помогут вам, то не допущу я того, чтобы пришлось вам потом раскаиваться. Что до египтян, то насильно заставлять их нам подчиняться не следует: их много, и у большинства есть жены и дети, оторваться от которых им было бы нелегко. Поспешите поэтому проникнуть в их толщу, и каждого из них в отдельности расспросить, дабы взять нам с собой только тех, кто плыть вместе с нами хочет.

3

Как приказал он, так и было поступлено. А Каллироя, взяв Херея за руку и отведя в сторону, спросила его:

— Что это ты надумал, Херей? Ты и Статиру везешь в Сиракузы, и красавицу Родогуну?

Херей покраснел.

— Везу, — сказал он, — я их не для себя, а тебе в прислужницы.

Каллироя вскрикнула:

— Да не допустят боги меня до такого безумия, чтобы держать у себя в рабынях царицу Азии! К тому же я связана с ней и узами гостеприимства. Уж если хочешь ты угодить мне, отошли Статиру к царю. Ведь это же она приняла меня под свою охрану и сберегла меня для тебя, точно жену родного брата.

— Нет ничего на свете, чего бы не сделал я, раз ты того желаешь, — сказал Херей, властительница ты и Статиры, и всей военной добычи, и моей, это прежде всего, души!

Обрадовалась Каллироя и поцеловала его. И сейчас же велела служителям вести ее к Статире. А Статира в это время вместе со знатнейшими персиянками находилась в корабельном трюме и ничего не знала о происшедшем. Не знала она и того, что Каллироя нашла Херея. Крепкой окружена была Статира охраной, и никому не разрешалось ни подходить к ней, ни видеть ее, ни сообщать ей о чем бы то ни было из того, что делалось. Когда под почетным конвоем триерархов Каллироя пришла на корабль, то все были изумлены ее появлением. Беспорядочно сбегались со всех сторон люди и шепотом говорили один другому: «На корабль явилась жена наварха!».

Глубокий и громкий вырвался из груди Статиры стон, и, разрыдавшись, сказала она:

— О, Судьба! Ты хранила меня нарочно к этому дню, чтобы мне, царице, дать узреть госпожу над собой! Это пришла, может быть, моя госпожа взглянуть, какую получила она рабыню.

С этими словами подняла она плач: постигла она тогда, что значит для свободнорожденного человека плен.

Но бог быстро все это изменил. Каллироя подбежала к Статире и обняла ее, говоря:

— Здравствуй, царица! Ты ведь царица, и царицей ты остаешься всегда; попала ты не в руки врагов, а в руки той, которая тебе мила и которую ты облагодетельствовала. Мой Херей — наварх, египетским же навархом сделал Херея его гнев на царя за слишком медленное мое к нему возвращение. Но теперь сердиться он перестал, с царем примирился и больше он вам уже не враг. Вставай же, дорогая моя, и в радости уезжай. Получи обратно и ты своего мужа: царь ведь жив, и к нему посылает тебя Херей. Встань и ты, Родогуна, первая моя среди персиянок подруга, и поезжай к своему мужу. Поезжайте и вы все, другие, сколько ни пожелает взять вас с собой царица, и не забывайте Каллирои.

Изумилась Статира, слыша такие речи, и не знала, верить ей им или не верить. Но, зная нрав Каллирои, не могла допустить она мысли, чтобы Каллироя, в обстановке великих несчастий, стала притворствовать.

Время заставляло, однако, спешить.

Находился в числе египтян некто Димитрий, знакомый царю философ, пожилого возраста человек, среди остальных египтян выделявшийся и образованием, и нравственными качествами. Его-то вызвал к себе Херей и сказал ему:

— Хотелось мне взять тебя с собой, приходится же мне возложить на тебя одно важное поручение: через тебя я великому царю посылаю царицу. Это и тебе придаст в его глазах особую ценность, и примирит его также с остальными египтянами.

И, сказав это, Херей назначил Димитрия стратегом триер, возвращаемых им обратно царю.

Всем хотелось сопутствовать Херею, все готовы были пожертвовать ради него и детьми, и отечеством, но Херей, ввиду предстоявшей ему переправы через Ионийское море, отобрал только двадцать самых больших и лучших триер и посадил на них весь наличный состав имевшихся у него греков, из числа же египтян и финикиян лишь тех, чья выносливость была ему известна. По доброй охоте взошло к нему на его корабли и немало кипрян. Остальных же всех Херей разослал по их домам, одарив каждого долей военной добычи, чтобы в радости возвращались они к своим близким, будучи им уважены. И никому и ни в чем не было у Херея отказа, кто бы о чем бы его ни просил.

Каллироя же поднесла Статире все ее царские уборы, но та отказалась принять их:

— Носи их сама себе в украшение, — сказала она Каллирое, — подходит царский наряд такому, как твое, телу. Ты должна это взять в утешение твоей матери и в подношение отечественным богам. А у меня нарядов осталось в Вавилоне еще больше этого. Да хранят же боги тебя, да пошлют они тебе благополучное плавание и да не разлучат они тебя больше никогда с Хереем! Во всем поступила ты со мной честно. Выказала ты благородный свой, достойный твоей красоты характер. Прекрасный залог был вручен мне в тебе царем.

4

Кто смог бы описать этот день, в который произошло столько разнообразных событий, когда люди молились и уговаривались, радовались и печалились, давали поручения друг другу и писали домой?

Писал и Херей следующее письмо царю:

«Ты собирался рассудить нашу тяжбу, а я ее уже выиграл перед лицом беспристрастнейшего судьи: ведь самым хорошим судьей по вопросу о том, на чьей стороне сила и на чьей слабость, служит война. Война вернула мне Каллирою, и получил жену от войны не только я, но и ты. Не подражаю, однако, тебе в твоей медлительности, а быстро, даже без твоей о том просьбы, отдаю тебе Ста-тиру чистой и продолжавшей и во время своего плена оставаться царицей. Впрочем, знай, что не я, а Каллироя посылает тебе этот подарок, в благодарность за который мы с ней просим тебя примириться с египтянами. Ведь больше, чем всем другим людям, терпеливость приличествует царю. А в египтянах этих получишь ты превосходных и преданных тебе солдат: вместо того чтобы следовать за мной в качестве друзей, они предпочли остаться с тобой».

Так написал Херей. Но и Каллироя сочла долгом своей признательности написать Дионисию. Лишь это одно совершила она втайне от Херея: зная ревнивый его характер, она и постаралась сделать это от него потихоньку. Взяв грамматидий⁶, вот что она начертала на нем.

«Каллироя шлет привет Дионисию, благодетелю своему: ведь это же ты избавил меня и от разбойников, и от рабства. Прошу тебя, не сердись на меня. Ведь душой своей я с тобой из-за нашего общего у нас сына, которого и выкормить, и воспитать достойным нас я и завещаю тебе. Мачехи ему брать не пробуй. Не только сын у тебя, но и дочь: довольно с тебя двух детей. Когда возмужает наш сын, соедини их обоих браком, а его пришли в Сиракузы, чтобы повидал он и своего деда, Плангона! Обнимаю тебя! Это я написала тебе собственной своей рукой. Будь здоров, милый Дионисий, и помни о своей Каллирое».

Запечатав письмо, Каллироя спрятала его у себя за пазухой и, когда, наконец, наступила пора отплывать и садиться всем на триеры, она подала руку Статире и сама проводила ее на корабль. Димитрий соорудил на корабле царский шатер, кругом покрыв его порфировой тканью в вавилонских золотых вышивках. Почтительно склонившись перед Статирой, Каллироя сказала ей:

— Будь здорова, Статира, помни меня и пиши мне в Сиракузы почаще: ведь для царя ничего нет трудного.⁷ А я перед греческими богами в родительском доме своем продолжать буду чувствовать к тебе признательность. Тебе поручаю я своего ребенка, который и тебе нравился. Считай его моим тебе залогом.

Так говоря, она залилась слезами, которые и остальных женщин заставили разрыдаться. А покидая корабль, Каллироя незаметно нагнулась к Статире и, покраснев, отдала ей письмо.

— Передай, — сказала она, — это письмо несчастному Дионисию, которого я тебе и царю вверяю: утешьте его. Боюсь, как бы из-за разлуки со мной не покончил он самоубийством.

Продолжали бы женщины еще долго и говорить, и плакать, и целоваться, если бы кормчие не подали знака к отплытию.

Прежде, однако же, чем взойти на свою триеру, преклонилась Каллироя перед Афродитой.

— Благодарение тебе, владычица, за все ныне происшедшее, — сказала она, — ты уже помирилась со мной. Дай же узреть мне и Сиракузы! Прекрасное лежит между ними и мною море, и жуткие ожидают меня пучины. Но не страшны они мне, если только ты будешь со мной во время моего плавания.

На суда Димитрия ни один египтянин не всходил, не попрощавшись сперва с Хереем и не поцеловав ему его головы и рук: такую всем внушил он к себе любовь, Этим судам позволил Херей выступать в открытое море первыми, и на далекое расстояние по воде слышались приветствия, чередовавшиеся с добрыми пожеланиями.

5

Плыли они, а великий царь, разбивший неприятельские силы, занят был отправкой человека в Египет с поручением прочно наладить тамошние дела, сам же он спешил на Арад к жене. И вот, когда, находясь между Хиосом⁸ и Тиром, он совершал благодарственное по случаю победы жертвоприношение Гераклу, получено было им сообщение: «Арад разграблен, пуст и все, что было на нем, увозится египетскими кораблями». Известие о гибели жены, естественно, причинило царю великое горе, а вместе с царем плакали и знатнейшие персы.

С виду о Статире мертвой, но в сердце собственном горе.⁹

кто о жене своей, кто о сестре, кто о дочери, каждый о ком-нибудь из своих близких.

Неведомо было, в какие же воды неприятель уплыл от Арада.

А на следующий день показались в море египетские суда, шедшие к берегу. Истина осталась скрытой, и люди смотрели на корабли, недоумевая. Особенно загадочным представлялось поднятое на корабле Димитрия царское знамя, поднимают которое только тогда, когда плывет на корабле царь. Оно внушало тревогу, заставляя подозревать, что это плывут враги. Сейчас же побежали докладывать Артаксерксу: «Пожалуй, окажется еще новый какой-нибудь египетский царь». Артаксеркс вскочил с трона и, поспешив к морю, начал подавать знак к началу сражения. Не было у него триер, но все свое сухопутное войско он поставил у гавани готовым к бою. Уже натягивались луки и пущены были бы в ход и копья, если бы Димитрий, поняв происходящее, не доложил о том царице. Статира выступила вперед из шатра и показалась народу, и тотчас же воины, отбросив оружие в сторону, поклонились ей. Царь не выдержал и, еще до того как канаты притянули корабль к пристани, прыгнул первым на его борт, обнял жену и воскликнул, заплакав слезами радости:

— Кто из богов вернул тебя мне, дорогая моя жена? И то и другое кажется невероятным: и утрата царицы, и встреча с ней. Но я покинул тебя на суше, обратно же получаю тебя из моря!

Статира ему ответила:

— Я подарок тебе от Каллирои.

Услышав это имя, царь ощутил как бы новый удар в старую рану, и, взглянув на Артаксата, езнуха, сказал ему:

— Веди меня к Каллирое! Я хочу выразить ей свою благодарность.

— Ты все от меня узнаешь, — объявила царю Статира.

И с этими словами они направились во дворец. Там, всем приказав удалиться, остаться же одному лишь евнуху, Статира рассказала о том, что было на Араде и что произошло на Кипре, и под конец передала царю письмо от Херея. Тысяча чувств наполняли царя, пока он его читал: и сердился он на плененье самых ему дорогих людей, и раскаивался, что послужил причиной, заставившей Херея перебежать к неприятелю¹⁰ ... что Каллирои больше ему уже не увидеть. Но сильнее всего говорило в нем чувство зависти. «Херей блаженствует: счастливее он меня»,— повторял он себе.

Когда же насытились они вдоволь рассказами, Статира заметила:

— Утешь Дионисия, царь. Ведь об этом просит тебя Каллироя.

Тогда обернувшись к евнуху, Артаксеркс сказал:

— Пусть придет Дионисий.

И, окрыленный надеждами, Дионисий быстро пришел. Ведь о том, что произошло с Хереем, он ровно ничего не знал и, полагая, что вместе с другими женщинами приехала и Каллироя, думал, что царь вызвал его для того, чтобы передать ему его жену в награду за его военную доблесть. Когда зошел Дионисий, царь поведал ему обо всех событиях с самого начала. И именно в это мгновение особенно и выказал Дионисий и ум свой, и свое тонкое воспитание. Ибо какой человек не дрогнул бы, если бы ударила у его ног молния? А Дионисий, услышав слова, бывшие для него тяжелее удара грома, сообщавшие ему о том, что Каллнрою увозит в Сиракузы Херей, сохранил тем не менее спокойствие: небезопасным показалось ему предаваться горю, раз была спасена царица.

— Если бы я мог, — сказал Артаксеркс, — я отдал бы тебе, Дионисий, и Каллирою: полностью проявил ты любовь ко мне и свою мне верность. Но так как это для меня невозможно, то я даю тебе в твое управление всю Ионию и вношу тебя в «список первых благодетелей царского дома».

Дионисий поклонился царю и, выразив ему благодарность, поспешил удалиться, чтобы дать волю своим слезам. А когда уходил он, Статира. тайком вручила ему письмо.

Вернувшись домой, Дионисий заперся у себя на ключ. Узнав руку Каллирои, он первым долгом поцеловал письмо, а затем, распечатав его, приложил его к своей груди, будто то была сама Каллироя. Долго прижимал он к себе письмо, будучи из-за слез не в силах приступить к его чтению. Наконец, наплакавшись, он начал его читать, поцеловав сперва имя Каллирои. Прочитав слова «Дионисию, благодетелю своему», он про себя подумал: «Увы, уже больше не мужу!». «Радоваться»: «да как же могу я радоваться, находясь в разлуке с тобой?». «Ты ведь мой благодетель»: «да что же я для тебя сделал такого особенного?». Но та часть письма, где она перед ним оправдывалась, доставила ему радость, и слова эти он несколько раз перечитал: в них она намекала ему, что покинула его против своей воли. Так легкомысленно чувство любви, и так нетрудно бывает Эроту убедить влюбленного, что и он любим.

Дионисий посмотрел на своего ребенка и,

его на руках покачавши, —¹¹

подумал: «когда-нибудь и ты, дитя, уедешь от меня к своей матери. Так, впрочем, она и сама велела. А я, виновник всего со мною случившегося, буду продолжать жить в одиночестве. Погубила меня моя напрасная ревность, да и ты погубил меня, Вавилон!».

Сказав это, начал он спешно собираться в обратную дорогу в Ионию, великое надеясь найти утешение в продолжительности пути, в деле управления многочисленными городами и в портретных изображениях Каллирои, бывших у него в Милете.

6

В то время как это происходило в Азии, доплыл до Сицилии благополучно Херей: все время находился он на корме и, располагая крупными кораблями, держался открытого моря,¹² из опасения вновь подпасть под удар сурового божества. Когда же показались Сиракузы, он велел триерархам разукрасить триеры и плыть общим строем. Была ясная, безветренная погода. В городе, как только заметили их, поднялись вопросы: «Откуда плывут эти триеры? Уж не из Аттики ли? Доложим, давай, Гермократу!» И тотчас же доложили ему: «Подумай, что предпринять. Не запереть ли нам гавани? А то не выплыть ли нам навстречу им в открытое море? Мы ведь не знаем, не следуют ли за ними еще большие силы и не видим ли мы перед собой лишь передовой отряд?»

Гермократ бросился с площади к морю и отправил навстречу кораблям гребное судно. Посланный на нем человек близко подошел к ним и стал их расспрашивать, кто они такие. Херей велел одному из египтян ответить:

— Мы купцы, плывем из Египта и везем груз, который сиракузян обрадует.

— Только все разом вместе вы не входите в гавань, — сказал им человек с гребного судна, — пока не убедимся мы сперва, что вы говорите правду: купеческих-то судов я не вижу, а вижу большие триеры, как будто возвращающиеся с войны, так что пускай большая часть кораблей останется в море, за пределами гавани, в гавань же войдет пусть только одна триера.

Так и сделали.

И вот, первой в гавань вошла триера Херея, на палубе которой был устроен шатер, кругом занавешанный вавилонскими тканями. Когда она остановилась у пристани, переполнилась народом вся гавань. Толпе вообще свойственно любопытство, а тут был у народа еще и особый повод сбегаться. Народ смотрел на шатер и думал, что не люди скрыты внутри его, а дорогие товары. Каждый высказывал свои предположения, будучи готов допустить что угодно, но только не то, что было в действительности: ведь никому же из них, убежденным в смерти Херея, не могла прийти в голову мысль, что это он вернулся, да еще окруженный такою роскошью. Родители Херея даже не выходили из дома, скорбел равным образом и Гермократ, хотя делами государственными он, правда, и занимался. Он и тогда незаметно стоял на пристани. Устремив глаза на шатер, все терялись в догадках, когда вдруг его занавеси раздернулись, и взорам людей предстали одетая в тирскую порфиру Каллироя, лежавшая на золотом ложе, и сидевший с ней рядом Херей в одежде стратега. Никакой гром никогда так не поражал слуха, никакая молния так не ослепляла глаз, никогда из груди чело века, нашедшего золотой клад, не вылетало такого громкого крика, какой вырвался тогда у толпы, нежданно увидевшей это неописуемое зрелище. Гермократ ринулся к шатру и, обняв свою дочь, воскликнул:

— Ты жива, дитя мое! Или я и теперь заблуждаюсь?

— Я жива, отец, жива теперь в самом деле, потому что живым вижу я перед собой тебя!

У всех от радости потекли слезы.

Подплывает между тем и Полихарм с прочими триерами: весь остальной флот с Кипра был доверен ему, так как у Херея ни на что другое, кроме Каллирои, времени не хватало. Гавань быстро заполнилась судами, являя собой тот самый вид, какой был у нее после аттического морского сражения: такие же, украшенные венками после битвы, под начальством сиракузского стратега, входили в гавань триеры, и такие же неслись с моря крики приветствия к людям, стоявшим на берегу, и обратно с берега к людям, находившимся в море, добрые возгласы, восхваления и взаимные, непрерывно раздававшиеся пожелания счастья. Принесли тем временем на носилках и Хереева отца, потерявшего сознание от внезапной радости. Стремившиеся поздравить Херея теснились вокруг него его товарищи по эфебии и по гимнасиям, а вокруг Каллирои женщины. Нашли и они, что Каллироя еще больше похорошела и что, посмотрев на нее, каждый теперь в самом деле скажет, что видит перед собой Афродиту, выходящую из вод морских. А Херей подошел к Гермократу и к стоявшему рядом с Гермократом своему отцу и сказал им:

— Примите богатства великого царя.

И сейчас же Херей приказал выгрузить бесчисленное количество серебра и золота, а затем он выставил сиракузянам на показ и слоновую кость, и янтарь, и одежды, и драгоценнейшие изделия из дерева, и кровать великого царя, и его обеденный стол, и евнухов его, и наложниц, так что теперь не аттической бедностью, как то было тогда, после сицилийской войны, наполнился город, а персидской военной добычей, и притом, что было всего удивительнее, переполнился он ею в дни мира.

7

«Идем в народное собрание», — разом завопила толпа: всем страстно хотелось и видеть обоих вернувшихся, и слышать их. И быстрее всякого слова наполнился театр и мужчинами, и женщинами. Когда же выступил перед собранием один только Херей, то и женщины все, и все мужчины закричали ему:

— Пригласи Каллирою!

Гермократ, который хотел и в этом угодить народу, вывел дочь свою перед собранием. И вот, обратив сперва свои взоры к небу, народ начал славить прежде всего богов, еще горячее благодаря их за этот день, чем за день победы, а затем то мужчины отдельно от женщин восхвалять принимались Херея, а женщины отдельно от мужчин Каллирою, то те и другие вместе воздавать начинали хвалу обоим, что последним было приятнее.

Каллирою, уставшую после плавания и волнений, тотчас же после ее приветствий отечеству увели из театра, но Херея народ задержал, желая услышать от него его повествование обо всем, что было с ним на чужбине. И Херей начал свой рассказ с последних событий, так как он не хотел причинять печали народу грустным своим сообщением о том, что произошло сперва. Народ, однако же, настаивал на своем:

— Мы ждем ответа!

— Начни с самого начала!

— Обо всем расскажи нам!

— Ничего не пропускай!

Херей стоял в нерешительности: о многом таком, что случилось с ним вопреки рассудку, говорить ему было совестно. Но Гермократ сказал ему:

— Не смущайся, сын мой, хотя бы пришлось тебе говорить и кое о чем для нас печальном или горьком: перед блестящим концом все это ведь бледнеет, недоговоренность же, вследствие именно замалчивания, влечет за собой подозрение в сокрытии чего-то более тяжелого. Речь твоя обращена к отечеству и к родителям, которые обоих вас одинаково любят. Что же, начальную часть твоей повести знает уже и город: сам ведь он заключил ваш брак. Все мы также знаем и о заговоре женихов, пробудившем в тебе твою ложную ревность, из-за которой ты и нанес жене своей злосчастный удар. Знаем мы и о том, как подумали мы, что она умерла, знаем, с какой роскошью была она погребена и как, привлеченный к суду за убийство, ты вынес сам себе смертный приговор, желая умереть вместе с женой, а народ тебя оправдал, усмотрев в совершившемся несчастный случай. Относительно же последующего было нам сообщено, что Ферон-разбойник, раскопавший ночью могилу, нашел в ней Каллирою живой и что, посадив ее в свою разбойничью лодку, куда сложил он и находившиеся при ней погребальные дары, он продал ее в Ионию, а что ты, отправившись на поиски своей жены, самое ее не нашел, но, встретив в море пиратское судно, ты всех остальных разбойников застал на нем скончавшимися от жажды и одного лишь Ферона привел в народное собрание живым и что тот после пытки был распят, народ же отправил за Каллироей триеру с посольством, вместе с которым, в качестве добровольца, выплыл, сопровождая тебя, и Полихарм, твой друг. Это мы знаем. Ты же нам расскажи о том, что случилось после этого твоего отсюда выезда.

И Херей, продолжив с этого места свое повествование, рассказывать начал так:

— Благополучно переплыв Ионийское море, прибыли мы в именье милетского гражданина по имени Дионисий, и богатством, и родом своим, и славой выдававшегося среди всех ионийцев. Это он за один талант купил Каллирою. Не пугайтесь: рабыней она не стала. Невольницу свою Дионисий немедленно же объявил своей госпожой, и к ней, благородной, он, влюбившись в нее, применить насилия не дерзнул, отослать же в Сиракузы ту, в кого он был влюблен, он оказался не в силах. Когда же Каллироя заметила, что она от меня беременна, то, стремясь сохранить для вас вашего гражданина, вынуждена была она выйти за Дионисия замуж и хитро обставила рождение ребенка с целью заставить Дионисия поверить, будто ребенка родила она от него, и дать ребенку надлежащее воспитание. Воспитывается ведь, сиракузяне, для вас богатый гражданин в Ми-лете, в доме важного человека, принадлежащего, как и он, греческому знаменитому роду. Не будем же по зависти мешать ему стать наследником громадного состояния.

8

— Об этом узнал я, разумеется, позже. Тогда же, причалив в той местности к берегу, я преисполнился добрых надежд, как только увидел там в храме изображение Каллирои. А ночью фригийские разбойники, предприняв набег на берег моря, сожгли наш корабль, перебили большую часть людей., меня же и Полихарма связали и продали в Карию.

При этих его словах народ разразился плачем, и Херей сказал:

— Разрешите мне о последующем умолчать, так как оно еще мрачнее предшествующего.

Но народ закричал ему:

— Говори все!

И Херей продолжал так:

— Явившийся рабом Митридата, правителя Карий, человек, который купил нас, приказал нам закованными вскапывать землю. Когда же некоторыми из числа кандальников был убит тюремщик, то Митридат велел всех нас распять. Меня повели на крест, но Полихарм, под угрозой пытки, произнес мое имя, и оно припомнилось Митридату, так как, будучи связан с Дионисием узами гостеприимства в Милете, он присутствовал там при погребении Херея: дело в том, что, услышав про триеру и про напавших на нее разбойников, Каллироя, думая, что и я погиб, соорудила мне роскошнейший погребальный холм. И вот, Митридат распорядился скорее снять меня, которому совсем близок тогда был конец, с креста и сделал меня одним из самых доверенных своих лиц. Споспешествуя возвращению мне Каллирои, он вынудил меня ей написать, но по нерадению слуги, которому поручено было письмо, последнее попало в руки самого Дионисия. В то, что я жив, Дионисий, однако же, не поверил, а подумал, что это, должно быть, коварно посягает на его жену Митридат. Немедленно послал он царю письменную жалобу, в которой он обвинил Митридата в обольстительстве, царь же эту жалобу принял и вызвал к себе всех на суд. Так мы отправились в Вавилон. Восхищаться Каллироей, которую он повез с собой, Дионисий заставил всю Азию, меня же доставил в Вавилон Митридат. Когда прибыли мы в Вавилон, то долго мы там перед царем судились. Митридата царь тотчас же оправдал, но разбор моего с Дионисием из-за жены спора царь отложил, передав Каллирою на это время царице Статире на ее о ней попечение. Представляете себе, сиракузские граждане, сколько раз я в разлуке с женой принимал решение умереть! Да я бы и умер, если бы только не спасал меня каждый раз Полихарм, вернейший на всем свете у меня друг. Ведь пылавший к Каллирое страстной любовью царь о суде и не помышлял. Но не склонил он ее к себе и бесчестия не причинил ей, а кстати случившееся отпадение от него Египта тяжелую вызвало войну, послужившую, впрочем, мне на великое благо. Царица увезла Каллирою с собой на войну, я же, получив ложное известие от одного человека, сказавшего мне, будто Каллироя отдана Дионисию, захотел отомстить царю, и, перебежав с этой целью к Египтянину, большие совершил подвиги; я самолично взял неприступный Тир и, будучи назначен на должность наварха, победил великого царя в морском сражении и завладел Арадом, куда царь укрыл и царицу, и те богатства, которые вы увидели. Смог бы я даже поставить Египтянина господином всей Азии, не будь он убит, сражаясь от меня отдельно. И, наконец, я великого царя сделал вашим другом, поднеся ему в дар его жену и отослав знатнейшим из персов их матерей, их сестер, их жен и их дочерей. К вам же сюда я сам привел и доблестнейших из греков, и добровольцев из числа египтян. Приплывет из Ионии и еще один, ваш же, отряд судов, и приведет его к вам внук Гермократа.

Добрые в ответ на эти слова раздались со всех сторон пожелания, Херей же, успокоив крики, сказал:

— Я и Каллироя — оба мы перед вами приносим благодарность другу нашему Полихарму, доказавшему нам и свое благоволение к нам, и истиннейшую свою по отношению к нам верность, и если согласны вы, давайте отдадим ему в жены мою сестру, в приданое же за ней получит он часть военной добычи.

На это народ ответил возгласами одобрения:

— Тебя, Полихарма, доброго гражданина и верного друга, благодарит народ. Осчастливил ты так отечество, как заслуживали того Гермократ и Херей.

После этого Херей внес новое предложение:

— Кроме того, прошу вас трем этим греческим сотням, храброму моему отряду, дать сиракузское гражданство. И опять закричал народ:

— Достойны они быть нашими согражданами! Проголосовать это предложение поднятием рук!

Постановление было записано, и, сейчас же заняв места в народном собрании, стали они частью его состава. Каждому из них Херей дал в подарок по таланту денег, египтянам же отвел Гермократ наделы для занятия земледелием.

А пока народ находился в театре, Каллироя, прежде чем войти к себе в дом, направилась в храм Афродиты. Там обхватила она ноги богини и, прижавшись лицом своим к ним, целовала их и так говорила, распустив свои волосы:

— Благодарение тебе, Афродита! Ты вновь дала мне узреть Херея в Сиракузах, где и девушкой увидела я его по твоей же воле. Не ропщу на тебя я за испытанные мною страдания, владычица: суждены мне были они судьбой. Умоляю тебя я: никогда меня больше не разлучай с Хе-реем, но даруй нам счастливо вместе жить и умереть обоим нам одновременно.

Столько написал я про Каллирою.