Повесть о Рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох

И дед и отец работали.

А чем он лучше других?

И маленький рыжий Мотэле

Работал

За двоих.

Чего хотел, не дали.

(Но мечты его с ним!)

Думал учиться в хедере[1],

А сделали —

Портным.

— Так что же?

Прикажете плакать?

Нет, так нет!

И он ставил десять заплаток

На один жилет.

И…

(Это, правда, давнее,

Но и о давнем

Не умолчишь)

По пятницам Мотэле давнэл[2],

А по субботам

Ел фиш[3].

Сколько домов пройдено,

Столько пройдено стран.

Каждый дом — своя родина,

Свой океан.

И под каждой слабенькой

крышей,

Как она ни слаба, —

Свое счастье,

Свои мыши,

Своя судьба…

И редко,

Очень редко —

Две мыши

На одну щель!

Вот Мотэле чинит жилетки,

А инспектор

Носит портфель.

И знает каждый по городу

Портняжью нужду одну.

А инспектор имеет

Хорошую бороду

И хорошую

Жену.

По-разному счастье курится,

По-разному —

У разных мест:

Мотэле мечтает о курице.

А инспектор

Курицу ест.

Счастье — оно игриво.

Жди и лови.

Вот: Мотэле любит Риву,

Но… у Ривы

Отец — раввин.

А раввин говорит часто

И всегда об одном:

— Ей надо

Большое счастье

И большой

Дом.

Так мало, что сердце воет,

Воет, как паровоз.

Если у Мотеле все, что большое,

Так это только

Нос.

— Ну, что же?

Прикажете плакать?

Нет, так нет!

И он ставил заплату

И на брюки

И на жилет.

…………

Да, под каждой слабенькой крышей,

Как она ни слаба, —

Свое счастье, свои мыши,

Своя

Судьба.

И сколько жизнь ни упряма,

Меньше, чем мало, — не дать.

И у Мотэле

Была мама,

Еврейская старая мать.

Как у всех, конечно, любима;

(Э-э-э… об этом не говорят!)

Она хорошо

Варила цимес

И хорошо

Рожала ребят.

И помнит он годового

И полугодовых…

Но Мотэле жил в Кишиневе,

Где много городовых,

Где много молебнов спето

о царской родовой,

Где жил… господин… инспектор

С красивой бородой…

Трудно сказать про омут,

А омут стоит

У рта:

Всего…

Два…

Погрома…

И Мотэле стал

Сирота.

— Так что же?

Прикажете плакать?!

Нет, так нет!!

И он ставил заплату

Вместо брюк

На жилет.

……

А дни кто-то вез и вез.

И в небе

Без толку

Висели пуговки звезд

И лунная

Ермолка.

И в сонной, скупой тиши

Мыши пугали скрипом.

И кто-то

Шил

Кому-то

Тахрихим[4].

Этот день был таким новым.

Молодым, как заря!

Первый раз тогда в Кишиневе

Пели не про царя!

Таких дней немного,

А как тот — один.

Тогда не пришел в синагогу

Господин

Раввин.

Брюки,

Жилетки,

Смейтесь!

Радуйтесь дню моему:

Гос-по-дин по-лиц-мейстер

Сел

В тюрьму!

Ведь это же очень и очень,

Боже ты мой!

Но почему не хохочет

Господин

Городовой?

Редкое, мудрое слово

Сказал сапожник Илья:

— Мотэле, тут не при чем

Егова,

А при чем — ты

И я.

………….

И дни затараторили,

Как торговка Мэд.

И евреи спорили:

«Да» или «нет»?

Так открыли многое

Мудрые слова.

Стала синагогою

Любая голова.

Прошлым мало в нынешнем:

Только вой да ной.

— «Нет» —

Инспектор вырешил.

— «Да» —

Сказал портной.

……..

А дни кто-то вез и вез.

И в небе

Без толку

Висели пуговки звезд

И лунная

Ермолка.

И в сонной, скупой тиши

Пес кроворотый лаял.

И кто-то

Крепко

Сшил

Тахрихим

Николаю!

Этот день был

Таким новым,

Молодым, как заря!

Первый раз тогда в Кишиневе

Пели

Не про царя!