Повесть о юных чекистах

Часть первая ГДЕ ГНЕЗДО ВОРОНА?

— Есть, товарищ комбриг! Удержу!

— Есть, есть! Никак не привыкну к вашему моряцкому «есть!». Вот когда выполнишь, говори есть, а то…

Сухощавый, высокого роста командир в кителе морского офицера со споротыми погонами и нарукавными нашивками в ответ только улыбнулся.

— У нас на флоте не бывает так, чтоб полученное задание не выполнялось. Потому мы и говорим есть!

— Верю, верю! Товарищ Горлов, а все же, чтоб было поспокойнее, дам тебе в прикрытие человек двадцать из охраны штаба.

— Спасибо, товарищ комбриг! Вот только снарядов маловато, по десятку штук на ствол…

Комбриг развел руками:

— Тут я тебе ничем помочь не могу. Нет снарядов. Перейдем в наступление — будет достаточно. Отобьем у беляков. У них неподалеку большие склады.

Командир батареи вздохнул.

— Ты не вздыхай, — заметил комбриг. — Наступление во многом зависит от твоей батареи. Задержишь казаков у переправы на несколько часов — подоспеют наши полки. Пропустишь к бродам — пиши пропало! Будут они гнать нас до самого Царицына[1]. А ждать их надо к вечеру или к ночи.

Комбриг встал, прихрамывая обошел стол и протянул руку артиллеристу.

— Ну, пушкарь, ни пуха тебе, ни пера! — Он долго тряс руку командиру, потом обнял его и трижды поцеловал. — Иди! Если придется отходить, отходи перекатами. Два орудия отходят, третье стре… — он осекся и махнул рукой.

— Все ясно, товарищ комбриг! Батарея не подведет!

Трехпушечная батарея трехдюймовых орудий точно в назначенный срок заняла огневые позиции, неподалеку от места впадения Иловли в Дон. Под ее прицелом были два брода и дорога, ведущая с той стороны к переправам. Пушки окопали, замаскировали, лошадей увели в ближайший овраг. Командир батареи, сидя на станине одной из пушек, что-то записывал, изредка оглядывая в бинокль противоположный берег.

За дальними холмами садилось солнце, отбрасывая длинные тени на замершую степь. К командиру батареи подошел вразвалочку широкоплечий моряк с пышной русой бородой. В руках у него был пулемет «Шош»[2], на поясе висели несколько ручных гранат и тяжелый морской кольт в черной кобуре. Опустив пулемет на землю, моряк представился:

— Начальник охраны штаба бригады Бардин, привел бойцов для прикрытия батареи. Где нам располагаться?

Командир батареи улыбнулся. Уж очень смешно прозвучало слово располагаться, будто шла речь об отдыхе на берегу реки.

— Здравствуйте, товарищ Бардин! А позицию займете в-о-он там впереди, шагов за сто от воды. Только прежде придется отрыть ячейки для стрельбы стоя, а впереди, как можно ближе к бродам, посадите двух наблюдателей с ракетницами. Вдруг беляки полезут ночью. Ракетницы есть?

— Нет, товарищ комбат.

— Возьмете у старшины батареи.

— Есть взять ракетницы и ракеты у старшины, отрыть ячейки для стрельбы стоя и выставить наблюдателей! — четко, по-морскому повторил распоряжение моряк. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте! — комбат кивнул головой и продолжил свои записи.

Бардин взял пулемет и неторопливо направился к реке. Из-за холмов появилось человек двадцать бойцов, они выслушали его приказ и, рассыпавшись жидкой цепочкой, стали копать ячейки. До батареи донеслись покрикивания моряка:

— Не жалей, ребята, пота! Жалей свою голову! Рой глубже! Смотри, как зарылись пушкари! — Он стал прохаживаться вдоль будущих окопов, изредка покрикивая: — Глубже! Глубже! Землю бросай перед собой, а не по сторонам.

Когда солнце скрылось за холмами, Бардин пришел на батарею и доложил:

— Товарищ комбат! Ваше приказание выполнено.

— Окопались? — не отрываясь от бинокля, спросил Горлов.

— Заканчиваем! Двух человек с ракетницей посадим в ямы у самой воды. Будут сидеть до рассвета!

— Добро! — кивнул Горлов. — Люди накормлены?

— Пожевали немного…

— Всухомятку?

Бардин кивнул.

— Кто ж даст на двадцать человек кухню?

Артиллерист спрятал бинокль в футляр, встал.

— Скоро у нас будет готова каша. Пошлете своих бойцов! Посуда есть?

— Котелки, но не у всех…

— Ладно! Наши кашевары одолжат.

— Спасибо, товарищ комбат! — Бардин собрался уходить, но Горлов его остановил.

— Где служили?

— На Балтике! На минзаге[3] «Сметливый», дальномерщиком.

— У старшего лейтенанта Бодянского?

— У него! Вечная ему память! А вы откуда его знаете?

— Учились вместе в гардемаринских классах[4]. В один год кончили. Он ушел на минзаг, а я в крепостную артиллерию. Служил в Кронштадте, а потом на форту Ино.

— О-о! — воскликнул Бардин. — У меня на Ино было корешей — целый вагон. Все, кто остался живой, сейчас воюют по сухопутью…

— Вот и я, — улыбнулся артиллерист, — только и осталось флотского — китель да черная шинель…

Так состоялось короткое знакомство бывшего лейтенанта крепостной артиллерии Горлова Василия Сергеевича с бывшим дальномерщиком с минзага «Сметливый» Бардиным Кириллом Митрофановичем.

«Беляки» появились на рассвете. Над рекой стоял густой туман, укрывший реку и противоположный берег. Наблюдатели увидели казачий разъезд, когда он достиг середины брода. Взлетела ракета и тотчас захлопали винтовочные выстрелы из окопов прикрытия. Не отвечая, казаки повернули лошадей и скрылись в тумане. Когда солнце поднялось высоко и рассеялся туман, прилетел самолет с бело-сине-красными кругами на крыльях. На большой высоте он покружил над батареей, окопами прикрытия и улетел. Не прошло и получаса, как из-за горизонта стала бить белогвардейская батарея. Тяжелые снаряды падали с недолетом, но довольно точно против батареи. Два снаряда разорвались позади, в овраге, уничтожив полевую кухню и два артиллерийских уноса[5].

«В случае отхода одну пушку придется бросить», — подумал комбат, получив донесение о первых потерях.

На холмах противоположного берега замаячили всадники. Батарея молчала, умолкли и белогвардейские пушки. На дороге к бродам появился броневик, вокруг него и позади десятка три верховых.

— Первое орудие! По броневику! Гранатой на удар! Огонь! — скомандовал Горлов. Пушка ударила. Было хорошо видно, как поскакали обратно казаки. Броневик развернулся и быстро покатил назад, а на дороге остались лежать три лошади и два человека.

— Второе орудие! По броневику! Беглым! Огонь! — повторил команду Горлов.

Снаряд взрыл землю около броневика, еще две лошади забились на дороге. Броневик и конные скрылись за холмами. Батарея белых снова возобновила обстрел. Снаряды ложились все ближе и ближе. Осколками в расчете первой пушки были ранены двое. Один снаряд взорвался у второго орудия. Пушка перевернулась, от нее отлетело колесо. Весь расчет вышел из строя.

— Третье орудие на передки! Отходить на запасную позицию! — скомандовал Горлов.

Ездовые с уносами уже приближались к орудию, когда очередной снаряд разорвался около лошадей. Три были убиты. У четвертой перебиты ноги. Оба ездовых тяжело ранены.

— Вывозите на моих уносах! Живей, живей! — кричал Горлов. Еще один снаряд, разорвавшись на позиции батареи, разметал зарядный ящик подбитой пушки, осколки поранили двух человек у первого орудия и самого Горлова, после чего белогвардейцы перенесли огонь в сторону окопов прикрытия. На позиции осталось одно орудие, раненый командир и неполный расчет: наводчик и заряжающий. На короткое время наступило затишье. Горлов кое-как перевязал раненую руку, оставшиеся снаряды положили у самой станины. К пушке подбежал Бардин и доложил:

— У меня пять раненых, трое убитых, но держаться будем! У вас, я вижу, хуже. Чем помочь?

Горлов махнул здоровой рукой:

— Спасибо. Ничем! Расстреляю снаряды и подорву пушку, а вы тогда отводите своих людей к запасной позиции третьего орудия. Командиру скажете, чтоб зря снаряды не расходовал! Бить лишь по видимой цели! Если пушку не удастся вывезти — подорвать! У меня все!

Бардин не уходил.

— Разрешите, товарищ Горлов, остаться с вами! Негоже бросать командира в беде одного…

— До беды, товарищ Бардин, еще далеко! Пушка цела, снарядов восемь штук… Спасибо вам! Идите к бойцам. Там ваша помощь нужнее! Еще раз спасибо!..

Бардин молча пожал руку артиллеристу, окинул взглядом пушку, укрывшихся за ее щитом артиллеристов, покачал головой и побежал к окопам.

Батарея белых продолжала огонь. Снаряды рвались у берега, вблизи орудия и позади, там, где находилось третье орудие. Но вот холмы зачернели от всадников, а по дороге к переправе снова запылил броневик. Горлов рукой отстранил наводчика.

— Будешь подавать снаряды! — а сам припал глазом к панораме. Броневик подходил к берегу, до него не более пятисот шагов, еще немного и можно будет стрелять… Рядом с пушкой разорвался снаряд, замертво упал наводчик, осколками в обе ноги ранило Горлова. Превозмогая нестерпимую боль, он остался у орудия, поправил наводку. Сейчас броневик был не далее трехсот шагов, в самом центре перекрестия. Горлов рванул шнур. Броневик подскочил, завалился набок и запылал. Со стороны окопов закричали «ура!» и открыли частую стрельбу по переправе. Но это не остановило казачью лаву[6]. С гиканьем они неслись к бродам. У орудия остались заряжающий и истекающий кровью командир батареи.

— Заряжай на картечь! — громко подал команду Горлов. — Беглым! Огонь!

Он успел сделать еще три выстрела. Картечь с расстояния трехсот шагов разметала казачью лаву. На берегу и в речном потоке падали лошади, люди. До орудия доносились истошные крики, казаки повернули обратно. С того берега стал стрелять пулемет. Пули часто застучали по орудийному щиту. Горлов еще раз натянул шнур, но выстрелить не успел. Пуля ударила его в грудь, и он упал около станины. Смертельно раненный, он смутно слышал дружные ружейные залпы, перестук нескольких пулеметов и мощное «ура!». Кто-то подымает его голову. Едва слышно он стал шептать: «Петроград… Гребецкая… Костик… Всегда только прямо… Не бояться… Сынуля… Картечью… Сынок… Кос…» — и умолк.

Совсем близко шел бой. Гремели выстрелы, неслись крики, но Бардин, стоявший на коленях около умирающего командира, казалось, ничего не слыхал. Он вслушивался, стараясь не пропустить ни одного слова Горлова. Когда тот умолк, Бардин осторожно опустил его голову на пожухлую примятую траву, вынул из нагрудного кармана убитого документы, фотокарточку Горлова в кителе с офицерскими погонами, рядом с молодой женщиной, на коленях у нее мальчонка в матросском костюмчике.

«Семья», — подумал Бардин. Поднялся на ноги, снял бескозырку, тихо сказал: «Прощай, командир!» — и бросился вслед за переправляющимися красноармейцами.

Дорогой ценой заплатила батарея, но задание командования выполнила. Задержка казаков на несколько часов позволила наступающим полкам бригады своевременно выйти к Иловле и начать переправу на противоположный берег.

Было это на царицынском участке фронта осенью 1918 года, накануне первой годовщины Советской власти.

— Костю маленького не видели? — спрашивал, заглядывая в кабинеты, секретарь губернского ГПУ.

Кто-то из сотрудников видел его во дворе, а кто-то полчаса назад — на третьем этаже около архива. Здесь и нашел его секретарь. Б закутке между двумя шкафами, стоявшими в конце полутемного коридора, на дряхлом кресле спал худенький светловолосый подросток, с виду лет тринадцати. Был он одет в красноармейскую форму, босой. Рядом с креслом стояли сапоги. Чекист постоял, жалеючи вздохнул и тихо позвал:

— Костя! Проснись, Чиж! К начальнику! — и слегка потряс его за плечо. Мальчик не открывая глаз потянулся и буркнул:

— Подремать не дадут! Я ведь всю ночь… — он открыл глаза, зевнул. — Зачем зовет?

— Зачем! Зачем! Откуда мне знать? Ян Вольдемарович сам тебе скажет, а мне приказано: найти Костю маленького и немедля в кабинет. Надевай сапоги, да поживее! — торопил он мальчика.

Поискам и вызову Кости предшествовал разговор в кабинете начальника ГПУ.

За большим письменным столом сидели начальник ГПУ Ян Вольдемарович, его заместитель — пожилой, похожий на учителя Попов, начальник ОББ — отдела борьбы с бандитизмом — широкоплечий бородач, «гроза бандитов» Бардин и гость, курчавый, пышноволосый военный, с веселыми озорными глазами — чекист из соседнего города.

Приезжий просил по-соседски оказать помощь в одном, как он сказал, «тонком», деле, требующем опытного человека, осторожного, смелого и находчивого.

— А разве у вас таких нет? — удивленно спросил начальник. — Что-то не верится. Я ваших орлов знаю!

— В том-то и дело, что есть взрослые орлы, — усмехнулся приезжий чекист, — нужен малолетний орленок.

Под видом беспризорника, бежавшего из детдома, он должен будет прибыть в их город, стать «своим» среди мелких воришек и завести знакомство с преступными людьми. Только таким образом возможно проникнуть в окружение опасного бандита по кличке Ворон, разведать, где его логово, и обезвредить. Трудность заключается еще и в том, что известно о нем очень мало. Высок ростом, густая черная борода и усы. Носит кепку с большим козырьком, кожаные перчатки. Иногда бывает одет в штатский костюм, иногда во френч и галифе. Разыскать человека по таким приметам в городе с трехсоттысячным населением невозможно. Ворон очень осторожен, сам в преступлениях не участвует, а только руководит «работающими» на него малолетками.

Чекисты и работники уголовного розыска считали, что таких «работников» у Ворона не менее двух десятков. На счету этого «треста», как называли банду, были десятки ограблений, вооруженные налеты и несколько убийств. Дисциплина в банде суровая. Атаман отбирал награбленное себе и жестоко избивал в случае неповиновения или утайки ворованного. Задержанные малолетние преступники своего «наставника» не выдавали. Они заявляли, что не знают, кто он и где живет. Встречались с ним по ночам, каждый раз в новом месте, и всегда он закрывал лицо. При каждой встрече предупреждал: «Смотрите, что про меня пикнете — смерть! За семью замками найду!».

— Проникнуть в общество беспризорных, да еще стать там «своим» взрослому, если он не из уголовного мира… — тут приезжий чекист безнадежно махнул рукой, — легче влезть в бутылку.

По его словам, подходящий сотрудник у них был, но паренька хорошо знали в городе и появиться беспризорником он не мог.

— Вот если бы вы, — приезжий посмотрел на начальника ГПУ, — смогли направить к нам временно своего хлопца, того, что в прошлом году отличился… Может быть, и удалось зацепиться за какое-нибудь перышко Ворона. Большую бы нам помощь оказали! Помогите, товарищи! Вся надежда на вас!

Некоторое время в кабинете стояла тишина, потом начальник сказал:

— Что ж, помочь можно, — и, посмотрев на «грозу бандитов» Бардина, спросил: —Как ты на это смотришь, Кирилл?

Бардин поджал губы и неодобрительно покачал головой:

— Вы, Ян Вольдемарович, имеете в виду Костю маленького?

— А кого же еще? Не тебя же послать на такое дело? — пошутил начальник.

— Косте надо бы немного отдохнуть, совсем замотался парень, — недовольно заметил Бардин. — Зима, сами знаете, была напряженной, а тут опять в пекло. Да и забываем мы, что Косте только осенью исполнится шестнадцать лет.

— Дело рискованное… Приказать Косте не прикажешь, несовершеннолетний, — вступил в разговор заместитель председателя.

— Что говорить, — заметил приезжий, — дело, конечно, опасное, но мы постараемся вашего парня обезопасить, прикрыть…

Бардин усмехнулся, пожал плечами:

— Прикрыть, обезопасить! Не такой Костя парень, что даст себя опекать.

— И то верно, — согласился начальник и распорядился найти Костю маленького.

«Костя маленький» работал уже два года, выполняя серьезные, порой опасные задания наравне со взрослыми чекистами. А попал он на работу в ЧК так.

Зимним днем в двадцатом году Бардин привел в кабинет председателя ЧК заморенного подростка, выглядевшего по росту не старше десяти-одиннадцати лет, одетого в серую гимназическую шинель с прожженной полой и большие, разношенные валенки. Он растерянно топтался на месте, пытался улыбнуться и от смущения вертел в руках облезлую меховую шапку.

— Ян Вольдемарович, — обратился Бардин к предчека, — это мой земляк Костя Горлов, о котором я тебе говорил. Парень грамотный, только вот… ростом чуть не вышел.

Предчека через стол протянул руку Косте.

— Садись, Горлов, потолкуем!

Он задал Косте несколько вопросов, потом посмотрел на Бардина и чуть заметно кивнул головой на дверь. Кирилл Митрофанович попросил Костю выйти в коридор и подождать.

Когда за ним закрылась дверь, предчека недовольно заговорил:

— Смотрю на тебя, Кира, и дивлюсь. Вроде мужик умный, а предлагаешь… Как можно к нам на работу взять ребенка, да еще в твой отдел?

— А что, Ян Вольдемарович? Не вся же работа у нас на перестрелках с бандитами держится! А сколько писанины?

Чекисты долго разговаривали. Из-за двери до Кости доносились громкие, спорящие голоса, но слов было не разобрать. Наконец из кабинета предчека вышел Бардин и, отдуваясь, сказал:

— Охо-хо! Даже борода вспотела! Все уладилось, палка-махалка! Будешь, Костя, продолжать занятия в школе и понемногу втягиваться в работу нашего отдела. Пока, конечно, не в штате, ты же малолеток. Я и так приврал, сказал, что тебе пошел шестнадцатый. Будешь получать, как все, паек, обмундирование, а жить по-прежнему со мной… Добро?

Так Костя, прозванный маленьким, в отличие от Кости большого — коменданта ЧК и Кости толстого — начфина, стал работать в отделе по борьбе с бандитизмом. Еще звали его Чиж за маленький рост, веселый нрав и за то, что Костя всегда что-то насвистывал.

Познакомился с ним Бардин в Доме Советов, где на первом этаже жили несколько человек чекистов, а на третьем, в комнатке-мансарде, поселили Костю с матерью. Она была аптекарем санитарного поезда, прибывшего месяц назад из Петрограда и здесь расформированного. Мать стала работать в местной больнице, а Костя поступил в пятый класс трудовой школы.

Когда Бардин услыхал знакомую фамилию и узнал, что Костин отец убит в боях с белогвардейцами, поначалу подумал, что это совпадение, и решил при случае проверить. Встретив Костю на улице, он поздоровался и, назвав его земляком, спросил: где Горловы жили в Петрограде?

— На Гребецкой улице, — ответил мальчик.

— А кем был твой отец? — продолжал расспрашивать Бардин.

— Мой папа был артиллерист, командир батареи, — с гордостью сказал Костя и, опустив голову, тихо добавил: — Он погиб в восемнадцатом году, где-то на Волге…

У Бардина не было никаких сомнений, перед ним стоял сын героя-артиллериста. Он сдержал волнение и только, крепко пожав руку мальчику, сказал:

— Настоящий человек был твой отец! — решив, что сейчас не время рассказывать Косте о подвиге его отца.

Их встречи стали частыми. Бардин не был в Петрограде с 1917 года и очень интересовался «новостями», а Костя, как и все петроградские мальчишки, хорошо знал о городских событиях последних лет.

Он с увлечением рассказывал, как линкоры «Петропавловск» и «Андрей Первозванный» летом 1919 года огнем своих пушек подавили мятежные форты «Серая Лошадь» и «Красная Горка», а линкор «Севастополь» и несколько миноносцев, стоявшие в торговом порту и на Неве у села Рыбацкого, били по войскам Юденича и, что больше всего интересовало балтийца, какие «коробки» прикрывали подступы к невским мостам. Обычно они встречались и беседовали по вечерам, когда Бардин бывал дома. Костя приходил в его комнату, они вместе топили дымившую «буржуйку»[7] и варили на ней в солдатском котелке густую перловую кашу, носившую название «шрапнель».

Бардин называл такие вечера «посиделками».

Во время разговора Бардин часто говорил «палка-махалка». Он пользовался этим выражением в самых различных случаях, и как обращение, и как одобрение. Вот и сейчас, когда Кирилл Митрофанович обратился к Косте: «А знаешь, палка-махалка…» — Костя не дал ему договорить и задал вопрос:

— Что это такое палка-махалка?

— Палка-махалка? — переспросил Бардин. — Палка-махалка — это вешка на якоре. Ставят такую палку с тряпкой на верхнем конце для обозначения глубоких мест. Стоит вешка, волной и ветром покачивается. Случись вода спадет, она ложится. Когда-то моей заботой было следить, чтоб палки-махалки не лежали на воде. Подплывешь на тузике[8], укоротишь якорную веревку, и палка-махалка опять судам кланяется, верный путь указывает. Охо-хо! Давно это было, я поменьше тебя был…

И Кирилл Митрофанович рассказал Косте о своем детстве и юности.

Родился он в казачьей станице. Его родители были «иногородние», так называли казаки приезжих и ремесленников, проживавших в станицах. Мать он не помнил, она умерла, когда ему было четыре года. Учился Кирилл Митрофанович в станичной казачьей школе, куда «иногородних» не принимали. Попал туда в виде исключения. Его отец был механик, мастер на все руки, мог починить и жатку, и ружье, и швейную машину, а в случае чего и остановившиеся часы. Вот такие часы, да еще подарок самого царя, станичному атаману починил отец, и за это, как знак большой милости, приняли Бардина-младшего в школу.

Когда он заканчивал четвертый класс, отца насмерть забодал сорвавшийся с привязи бык. «Добрые люди» продали нехитрое имущество отца за двадцать три рубля. Две золотые десятки зашили мальчику в пояс штанов, а три рубля мелочью дали на руки и спровадили его из станицы на все четыре стороны искать счастья. Он направился к Азовскому морю. Хозяин рыбных промыслов «сжалился» над сиротой и взял на работу «за харч и ночлег»! А об оплате сказал: «Еще посмотрю, какой ты есть работник!»

— Дали мне тузик, два весла, показали, как действовать, чтоб палки-махалки всегда стояли прямо! — Кирилл Митрофанович усмехнулся. — С того и началась моя морская служба. Стал я трудиться на «благодетеля» без денег и без имени. Звали меня купчина и его приказчики: «Эй, палка-махалка!» И так привязалась, прилипла ко мне эта «палка-махалка», что уж я на свое имя не отзывался и так стал окликать других.

Отработал я на хозяина год, оборвался за это время, а когда обратился к нему за деньгами, он удивился и спросил: «Какие еще тебе деньги? А то, что ты наел, напил за год, разве не стоит денег? Уж и так я по доброте своей с тебя не требую! А коль у меня служить не нравится, то вот бог, а вот и порог!».

Тогда на своей шкуре я впервые испытал, что такое кулак-мироед. И стала у меня с тех пор к ним лютая ненависть. Что оставалось делать? Забрал я у хозяина свой школьный документ, попрощался с рыбаками и ушел. В укромном месте выпорол зашитые монеты, купил костюм, сапоги, добрался до Перекопа, а оттуда на оставшиеся деньги пароходом по Черному морю в Одессу. Устроился на грузовой пароход. Ходил он во французские порты. Такой был самотоп, что, бывало, как придем в Гавр, стоим чинимся месяц-другой. А мне на пользу, научился говорить и читать по-французски. Два года я прослужил юнгой и еще четыре матросом. Когда мне исполнилось двадцать лет, призвали на военную службу и как опытного матроса отправили служить в Кронштадт. Вскоре началась война, а за ней революция. Сошел я на берег с минного заградителя и с тех пор все воюю с разной нечистью. Поначалу работал в Петроградском Чека, был порученцем у Феликса Эдмундовича, потом в Московском — занимался разгромом всяких притонов и подпольных игорных домов. Прошлой весной с делегатами Десятого партсъезда ездил на ликвидацию Кронштадтского контрреволюционного мятежа. Возвратился в Москву, и вскоре меня с группой товарищей Феликс Эдмундович командировал на Украину для ликвидации бандитизма, — закончил свою биографию Кирилл Митрофанович.

О том, что за участие в ликвидации мятежа он получил орден Красного Знамени, Бардин умолчал. Но в Управлении об этом все знали, хоть он никогда не носил орден. Знали и подробности. За день до решающего штурма мятежной крепости он с тремя чекистами-комсомольцами пробрался в Кронштадт. Когда на следующую ночь прозвучали сигналы атаки, чекисты с тыла забросали гранатами два пулеметных каземата, мешавших своим огнем наступающей по льду пехоте.

— Ну вот, палка-махалка, теперь ты все обо мне знаешь, а последнее время я у тебя на виду. Давай доедай кашу и ступай спать!

Через несколько дней, на очередных «посиделках», Бардин неожиданно для Кости сказал:

— Знаешь, Костик, я ведь знал твоего отца… Был при его подвиге и гибели… — И он подробно рассказал мальчику о последнем, героическом бое его отца.

Мальчик нахмурился, крепко сжал губы. Долго молчал, а потом сказал дрогнувшим голосом:

— Папа по-другому не мог. Его отец, мой дедушка, командовал миноносцем и во время Цусимского боя не ушел с мостика, не спустил флаг, утонул вместе со своим кораблем… — И убежденно, по-взрослому добавил: —Я буду таким же, когда вырасту!

— Пойдешь на флот?

— Не знаю, Кирилл Митрофанович. Я еще не решил. Все равно, где бы я ни был… Спасибо вам, Кирилл Митрофанович, что вы рассказали мне про папу! — он протянул руку Бардину и, наверно чтоб скрыть слезы, вышел из комнаты.

Зимой Костя с матерью заболели сыпным тифом. Мать умерла, а Костя выздоровел. Бардин привез его из больницы в свою комнату и окружил братской заботой. Когда через несколько недель Костя окреп и стал ходить в школу, Бардин решил устроить его на работу, считая, что так мальчик будет меньше чувствовать свое сиротство.

До конца учебного года Костя аккуратно посещал школу, а в ЧК работал по вечерам не более двух-трех часов в день; поначалу он выполнял разные мелкие поручения Бардина и сотрудников, потом ему доверили дежурство у телефона и ведение несложных канцелярских дел. Мальчик был разбитной, смекалистый, правдивый. Постепенно ему стали поручать более серьезные задания. Здесь он проявил незаурядную находчивость и храбрость. Это особенно ценили чекисты. С тех пор прошло немногим более двух лет, и сейчас на его счету было несколько серьезных операций. Об одной из них, проведенной совместно с Бардиным в прошлом году, хорошо знали чекисты в соседних городах. Поэтому не было ничего удивительного в просьбе приезжего.

— Вызывали, товарищ начальник? — спросил Костя, открывая дверь.

— Вызывал, товарищ Горлов, — назвал его по фамилии начальник, тем самым подчеркивая серьезность вызова. — Садись!

Костя присел у стола.

— Хотим тебя, товарищ Горлов, командировать в помощь нашим соседям. Вот…

— Когда и куда ехать? — вскочил Костя.

— Сиди, сиди! Чего заволновался! Ты сначала послушай. — Лембер посмотрел на приезжего и подмигнул ему. Мол, видал какой? И, обращаясь к Косте, сказал: — Командировка не к тетке в гости на вареники с вишнями, а на серьезное, опасное дело. Может, тебе оно и не глянется?

— Я, товарищ начальник ГПУ, — обиженно сказал мальчик, — еще никогда не отказывался ни от какой операции или поручения и не говорил, нравится или не нравится!

Чекисты заулыбались, а Бардин кивнул головой:

— Правильно, Костя! Не было еще такого случая!

— Ну, ну, обиделись! — успокоил их начальник. — Вот познакомься с товарищем Найдичем, а зовут его…

— Лазарь Афанасьевич, — подсказал приезжий, — для друзей просто Лазарь, а то еще Рыжий Лазарь.

— Какой же ты рыжий? — удивился Бардин. — Чуб, как у цыгана…

— Усы, товарищ Бардин, растут у меня рыжие, вот ребята и прозвали… — Он встал, подошел к Косте и протянул руку. — Давай знакомиться, Горлов, не будем терять времени. Нам бы где-нибудь уединиться, побеседовать, а потом сразу за подготовку.

— За этим остановки не будет, — сказал Бардин и предложил: — Пойдемте к нам в отдел. Там сейчас свободна комната товарища Фоменко, он приедет дня через три. Если будут какие вопросы, стукните мне в стенку.

Найдич поблагодарил начальника за помощь.

— Думаю, дело у нас пойдет! — сказал он и вышел с Костей из кабинета.

Лазарь Найдич вместе с Бардиным стали готовить Костю в «беспризорники». Найдич подробно рассказал Косте то немногое, что было известно чекистам о Вороне.

— Судя по всему, — считал Найдич, — он из «бывших». Может, белогвардейский офицер, а может быть, из буржуйских сынков. Одевается чисто, ходит в перчатках и всегда надушен. Один шкет рассказывал, когда беспризорники ограбили на рынке какую-то старую барыню и принесли добычу, Ворон ни на что не обратил внимания, а схватил флакон с духами. Тому, кто принес духи, он оставил большую долю награбленного да еще добавил два серебряных полтинника[9].

Еще было известно, что Ворон носит бамбуковую тросточку со свинцовой начинкой. Ею он наказывает за любую провинность, а случалось, что ударом по голове убивал непокорного на глазах остальных членов «треста».

— Я тебя, Костя, не запугиваю, — говорил Найдич, — а предупреждаю. С Вороном шутки плохи. Если тебе удастся свести с ним знакомство, то ерепениться — хочу не хочу или не нравится, — об этом забудь! Такие номера с ним не пройдут! Возьмет свою палку и даст по голове…

— Авось обойдется без палки! — ответил Костя. — Я человек дисциплинированный. Прикажут, выполню! За что же меня бить? Да еще по голове.

Чекисты составили для Кости несколько «легенд»[10], но в конце концов остановились на том, что лучше всего ничего не менять в его настоящей биографии, а только добавить, что после смерти родителей в Петрограде он попал в один из детских домов, откуда прошлой осенью бежал и добрался до Харькова. Здесь он заболел тифом, а когда выздоровел и стал «добывать» пропитание, его забрала милиция, но он снова бежал, на этот раз из железнодорожного детского приемника. Его болезнь и лечение в больнице подтверждались изготовленной чекистами засаленной справкой на имя 14-летнего Константина Носова.

— Был ты Костя Горлов — теперь будешь Носов. Органы соседние, не перепутаешь! — пошутил Найдич.

Он привез очень подробный план своего города и заставил Костю тщательно его изучить. На этом плане были нанесены разведанные угрозыском воровские притоны, места, где скупали краденое и где ютились беспризорники. Там же были отмечены проходные дворы, и Костя «практиковался» в выборе маршрута на случай, если за ним будет погоня. Найдич указал ему способы и места, куда нужно доставлять донесения, обычные и срочные. На всю эту «науку» Костя потратил неделю, после чего его проэкзаменовали Бардин, Найдич и второй чекист, приехавший в помощь Найдичу. Оставалось только подобрать соответствующий костюм, чтоб привести Костю в «беспризорный» вид, и подумать, как доставить его на место. Обычно беспризорники путешествовали на крышах поездов, на буферах, а то и на подножках вагонов. Такое прибытие было бы наиболее правдоподобно, но способ опасен. Десятки беспризорников нашли свою смерть или получили тяжелые увечья под колесами вагонов. Против такой поездки категорически возражал Бардин.

— Опыта у парня нет. Замерзнет на ветру и сорвется. Или какой-нибудь проводник сбросит на ходу. Не будем же мы предупреждать: мол, на твоей крыше или в тамбуре, товарищ проводник, едет чекист на задание.

Найдич согласился и предложил другой план. Чекисты вместе с Костей обсудили несколько способов доставки его на вокзал и наконец остановились на одном, казавшемся наиболее удобным и скрытным.

Задолго до общей посадки, к мягкому вагону, прицепленному в хвосте состава, подошли Бардин, Найдич и второй приезжий чекист. Они несли большой, видимо, тяжелый брезентовый тюк и осторожно положили его на перрон около двери мягкого вагона. Бардин вошел в вагон. Через несколько минут проводник открыл задний тамбур и Найдич со своим помощником подняли тюк, внесли в последнее купе и тотчас закрыли дверь.

— Как ты там, беспризорник? Жив, не задохнулся? — спросил Бардин, присев на корточки около тюка.

— Душновато… — глухо донесся Костин голос.

— Так тебе и надо! Сам придумал упаковку, вот и терпи! — шутил Бардин, развязывая веревку.

Из тюка выкарабкался Костя. Он был неузнаваем. Голова подстрижена кое-как, местами торчат не захваченные машинкой волосы. Лицо и руки вымазаны сажей. На нем был надет рваный долгополый пиджак с подвернутыми до локтей рукавами и вместо пуговиц застегнутый до горла английскими булавками. На ногах брюки некогда серого цвета в масляных пятнах с синими заплатами на коленях, сильно обтрепанные снизу, покрывали бахромой ботинки, зашнурованные телефонным кабелем.

— Хорош! — сказал Бардин, оглядев Костю со всех сторон. — А головной убор где?

Костя вынул из кармана пиджака замызганный картузик с оборванным козырьком, аккуратно водрузил его на голову и, подбоченившись, стал высвистывать «Яблочко».

Бардин укоризненно покачал головой.

— Одно слово — чиж? Что с птицы взять. Давай, брат, прощаться! — Он обнял Костю. — Целоваться не буду, испачкаюсь. Да ты и не любишь.

В коридоре он сказал провожавшему его Найдичу:

— Береги парня, как своего сына!

За час до прибытия на место Найдич вывел Костю в тамбур и позвал заспанного проводника. Тот удивленно поахал, как мог беспризорник попасть в запертый тамбур, и предложил:

— Выкинуть надо эту шпану из вагона!

Найдич запретил ему даже думать об этом.

— Ничего ему не будет, поезд идет медленно. Умел вскочить на ходу, пусть и соскакивает! — ворчал проводник.

По прибытии поезда чекисты повели хныкающего Костю в детский приемник. На перроне Костя сел на землю и заревел во весь голос, привлекая к себе внимание неизвестно откуда появившихся нескольких беспризорников.

— Не пойду! Убейте — не пойду! — верещал Костя. — Дядечки граждане! Товарищи, отпустите! У меня на следующей станции тетя и дядя! Милые, голубчики, пустите! Век буду за вас бога молить!

Чекисты взяли его с двух сторон под руки и внесли в детский приемник. Здесь его вымыли, выдали чистое белье и вернули после дезинфекции одежду, сильно пропахнувшую карболкой. До конца дня он побыл один в отдельной комнате. Вечером пришел Найдич. Он сморщил нос и несколько раз вдохнул воздух.

— Перестарались дезинфекторы. Надушили твои туалеты. Теперь тебя по запаху беспризорники сразу признают своим, — пошутил он. — А теперь поговорим о деле. Работать начнешь завтра утром. Выйдешь на базар, потолкаешься среди покупателей. Замечай, где крутятся беспризорники. Постарайся не попадаться на глаза милиционерам.

Затем Найдич указал приметы «жертв», которые будут дежурить на базаре в ближайшие два-три дня. Костя не стал спрашивать, кто они такие. Он хорошо знал, что для проведения различных операций привлекаются самые неожиданные люди, зачастую даже не знающие, какую они играют роль.

— Оглядишься, — продолжал Найдич, — увидишь пожилую женщину. На ней будет надета соломенная шляпа с яркими цветами из материи. Ты смело подойдешь, возьмешь из корзины кошелек и, не торопясь, отходи. Постарайся взять кошелек так, чтоб увидел кто-нибудь из беспризорных. Это еще не все, — продолжал советовать Найдич. — Наряду со своей смелостью проявляй товарищество. Добыл деньги — угощай ребят! И не куском хлеба, а веди в столовую, корми сытным обедом. Корми на все деньги. Завтра утром убежишь. — Найдич показал, где будет открыто окно. — Ну, прощай!

После его ухода в комнату поселили еще одного подростка лет четырнадцати. Познакомились быстро. Парня звали Петька Сапог. Беспризорничал он уже более двух лет, бегал из детдомов в нескольких городах.

— И отсель убегу! — уверенно заявил он. — Зря ты так убивался, когда тебя взяли, — укорял он Костю.

— А ты откуда знаешь, что я убивался?

— Откуда? Видел утром, как тебя сняли с поезда, а ты выл на всю станцию.

Костя сказал, что тоже собирается бежать, и показал Петьке окно, через которое, наверно, можно будет уйти.

Рано утром они бежали и прямиком отправились на базар. Потолкавшись около часа, Костя увидел женщину в шляпе, украшенной цветами. Она переходила от ларька к ларьку, приценивалась, но ничего не покупала. В корзинке у нее лежал пучок лука, а поверх него большой кошелек. Костя подошел к ней вплотную, оглянулся по сторонам. Издали на него смотрел Петька Сапог.

— Бери скорей! — зашипела женщина.

Он спокойно взял кошелек, отправил его за борт пиджака и отошел, затерявшись в толпе. Через несколько шагов он увидел Петьку в обществе еще трех ребят и пригласил их закусить. Они купили белый каравай, колбасу, крутые яйца и молоко, а на оставшиеся деньги пачку папирос. После плотной закуски ребята решили отдохнуть там, где, по их словам, никто братву не трогает!

В огромном парке на одной из боковых аллей, скрытой густыми кустами, они застали еще нескольких оборванцев, благосклонно принявших от Кости угощение папиросами. Петька рассказал об удачливости «новенького», и ребята пожалели, что их не было поблизости.

Вечером новые знакомые привели Костю на ночлег. Это был уцелевший подвал обгоревшего двухэтажного дома. В подвале было тепло и сухо, на полу лежала солома, какие-то тряпки, кошмы. В одном из углов вокруг огарка свечи несколько беспризорников постарше азартно играли в карты. Оттуда неслась ругань, а изредка происходила потасовка, после чего игра продолжалась. Все улеглись на полу, тесно прижавшись друг к другу, как говорили ребята, «для сугрева».

И потянулись для Кости однообразные дни. Утром базар. Очередная «удача». Изредка перепадали и тумаки, случались и погони. Два раза его задерживали милиционеры, приводили в приемник. Вскоре приходил Найдич, давал советы, указывал приметы новой «жертвы». Костю мыли, меняли белье. Он отсыпался в спокойной обстановке, а через день-другой убегал. Среди жителей подвала Костя прослыл героем. Благодарные за щедрые угощения, жильцы подвала стали оказывать ему внимание: уступали лучшие места для ночлега, прикрывали во время дневной «работы» на базаре. Доверительно рассказывали о различных воровских делах. Но все его осторожные попытки узнать что-либо о Вороне, найти какую-нибудь ниточку кончались неудачей. Ребята молчали, хотя он знал, что некоторые из них работают «на хозяина».

В один из вечеров в нему подошел изредка ночевавший в подвале парень по кличке Гришка Рожа, прозванный так за лицо, густо покрытое оспинами. Он отозвал Костю в сторону и таинственно зашептал:

— Тебя хочет видеть один человек.

— Кто? — спросил Костя, почти наверняка зная, кто им интересуется.

Посланец сердито буркнул:

— Будешь много знать — скоро состаришься, а тогда и до смерти недалеко! Пойдем! — На улице он предупредил: — Ты того человека ни о чем не спрашивай. Отвечай — да или нет! Что прикажет — исполняй, а то…

Что может случиться, Костя уже знал. Они долго шли, сворачивали в какие-то улочки, перелезали через заборы и наконец очутились в саду, перед беседкой, густо заросшей зеленью.

— Стой здесь! Жди! — приказал провожатый и скрылся между деревьями. Через короткое время на садовой дорожке, подсвечивая себе под ноги фонариком, появился мужчина высокого роста. Он подошел ближе, махнул лучом света на дверь беседки и невнятно буркнул: «Заходи!».

Костя перешагнул порог. Вслед за ним, грубо оттолкнув его в глубь беседки, шагнул незнакомец. На Костю повеяло табаком, водочным перегаром и остро пахнувшими духами.

«По двум приметам, высокий рост и духи, — подумал Костя, — похоже, что это Ворон».

Незнакомец скользнул лучом по углам и грузно сел на какой-то ящик, затрещавший под его тяжестью.

— Ну? — грозно спросил он и, ожидая ответ, направил свет Косте в лицо. Потом еще более грозно повторил вопрос: —Ну! Кто такой? — Костя продолжал молчать. — Ты что, немой? — проревел хозяин беседки и выругался резким, похожим на воронье карканье голосом.

— Константин Носов, четырнадцати лет…

— На черта мне сдались твои годы и фамилия, — зло оборвал его незнакомец и погасил фонарик.

Косте стало страшно. Он сжался и приготовился бежать из беседки, когда на него посыпались вопросы вперемешку с руганью.

— Кто ты такой? Чем дышишь? Откуда появился?..

— Сейчас… Сейчас я урка[11], — дрожа и заикаясь, тихо произнес Костя. — А раньше я был…

— Гм! Урка! — оборвал его неизвестный. — Какой ты урка? Ты рваная сявка[12]. Вот ты кто! А кем был раньше?

— Раньше я был гимназистом…

— Гимназист, — повторил незнакомец, — скажи пожалуйста! Сявка со знанием латыни. Где же ты приобщался к классическому образованию?

— Учился во второй императора Александра Первого гимназии в городе Петрограде, — четко ответил Костя.

— В Петрограде? Во второй гимназии? — удивленно восклицал незнакомец, а потом стал задавать вопросы: на какой улице была гимназия, кто был директор, как звали «француза», чем занимался швейцар? Костя отвечал, а его собеседник приговаривал:

— Так, так! — В его произношении эти слова звучали: «Крак, крак!». Косте стало смешно, он приободрился и с легкостью ответил на вопрос: какое прозвище было у француза?

— Шарля Морисовича еще звали «Королевский язык», — улыбаясь, сказал он, — потому что все уроки начинал с заявления: «Дети, на французском языке говорят все коронованные особы!».

Незнакомец хмыкнул, помолчал.

— Да, было такое, — и уже спокойно, даже доброжелательно стал расспрашивать: кто родители, где жили в Петрограде, давно ли беспризорничает? — Костя отвечал не сбиваясь.

— Вот совпадение! Земляк! И я учился во второй. — Он вздохнул. — Потом война, революция… Все для меня полетело к черту. И папины дома, и автомобиль… Эх! Лучше бы меня нашла красноармейская пуля на фронте…

«Найдет, не беспокойся!» — подумал Костя и вдруг услыхал неожиданный вопрос:

— Знаешь, кто я? — Он включил фонарик и направил свет Косте в лицо.

— Откуда я могу вас знать? В городе я недавно, вас не встречал, а парень, что меня привел, сказал, «хочет видеть тебя один человек»…

— Так, так! — закаркал «земляк», погасил фонарик, щелкнул портсигаром, чиркнул спичку и закурил. На миг Костя увидел густую черную бороду и левую руку с обрубком мизинца.

«Еще одна примета», — успел подумать Костя.

— Ну, хватит о гимназии. Что было, то не вернется…

Незнакомец вздохнул, зажег фонарик и осветил Костю.

— Давай знакомиться. Я — Ворон. Меня не обманешь, ничего не утаишь! Ворон, как тебе известно, птица мудрая! — гордо объяснил бандит, будто он и впрямь был вороном.

— Очень приятно познакомиться, — вежливо ответил Костя и даже шаркнул ногой.

— Ты, гимназист, эти питерские штучки брось и позабудь! — зарычал Ворон, — а заодно пре-кра-ти шиковать! Подумаешь, богач! Зачем угощаешь шпану? Пришла тебе удача, принеси старшему. Отдай, а он тебя не забудет. Будешь сыт, пьян и нос в табаке! А то он, видишь ли, щед-рый, а ребятам только того и нужно. Перестали работать. — И внезапно закричал — Всю мою команду испортил! Чтоб этого больше не было! Что добудешь, принесешь мне!

— Ясно, господин… господин…

— Ворон! Ворон! Я для вас, сявок, только Ворон! Хозяин и судья! Мотай отсюда и помни: если что утаишь или наболтаешь чего не следует — изувечу, а то и прикончу! — Он сопроводил угрозу руганью.

— А где… где я вас найду? — заикаясь, робко спросил Костя.

— Не ищи. Все сдавай Роже! — И еще раз пригрозил: — Смотри у меня! Чуток сплутуешь — убью! Иди! — И, выходя за Костей из беседки, заорал — Гришка! Рожа! Отведешь этого сявку на хазу[13], и чтоб был молчок о свиданке.

Едва дождавшись утра, Костя отнес и положил в условленном месте спичечный коробок с двумя окурками. Это обозначало «нужно срочно увидеться».

Часа через полтора он и несколько беспризорных были задержаны на базаре и приведены в милицию. Сюда, как и всегда, явился Найдич. Один за другим к столу подходили ребята. Найдич задавал несколько вопросов, делал запись в лежавшей перед ним книге. Последним подошел Костя.

— Что с тобой делать, Носов? — спросил Найдич, просматривая какие-то бумаги. — Три побега. Чем ты живешь? Воруешь?

— Зачем это мне, гражданин комиссар? Я всегда могу заработать. — И под смешки беспризорников он стал насвистывать «Яблочко» и пританцовывать.

— Ну, ну! Ты это брось, Носов! — сердито бросил Найдич.

— Могу и бросить, гражданин комиссар! — с вызовом сказал Костя. — Я человек послушный. Сказал раз, и все…

— Эх! Носов, Носов! — вздохнул Найдич. — Видно, придется с тобой разговаривать в другом месте! — И распорядился отправить Носова в изолятор, а остальных ребят в детский дом.

— Как же, Лазарь Афанасьевич, не Ворон? — с жаром доказывал Костя пришедшему вечером в изолятор Найдичу. — Не мои догадки. Сам назвался…

— Мог и наврать, — охладил его пыл Найдич. — Цену себе набивал, я, мол, Ворон, а не какой-нибудь безвестный вор.

— Нет, Лазарь Афанасьевич, — горячился Костя. — Три приметы сходятся. Первая, — он стал загибать пальцы, — высокий рост, вторая — черная борода, третья — надушен, за версту пахнет…

— А лицо? — перебил его Найдич. — Лицо какое?

— Рожу его я не разглядел, темно и кепка была у него натянута до носа… — Костя замолчал, а про себя подумал: «Наверно, что-то упустил?».

— Высокий рост, духи… — Найдич усмехнулся. — Все эти приметы не первого сорта. По ним человека не узнаешь, а борода… Бороду можно приклеить любую…

— Есть, есть еще одна примета! — закричал Костя. — Чуть не забыл! На левой руке у него нет мизинца…

— Вот это уже примета, — обрадовался Найдич. — За такой палец уже можно ухватиться.

— Так пальца же нет! — с удивлением воскликнул Костя и рассмеялся.

— Ничего, ничего! — серьезно ответил Найдич. — Ухватим! Беспалая рука понадежнее бороды!

Найдич прошелся по комнате, что-то обдумывая, а Костя с волнением ждал, что он скажет.

— Ну что ж, — решил Найдич. — Будем считать, что ты познакомился с Вороном. Теперь все зависит от тебя, от твоей ловкости. Будешь хорошим добытчиком для Ворона, — значит, войдешь к нему в доверие. А уж коль войдешь… — Найдич взмахнул рукой, как будто ловил муху, — возможно, сможешь ухватиться не только за его мизинец, а и за всю лапу.

— А как же я убегу из изолятора? — вздохнул Костя и покосился на зарешеченное окно.

— Тебя завтра переведут в детдом. Оттуда убежишь и…

— Опять по карманам? — с горечью воскликнул Костя. — Может быть, как-нибудь по-другому?

— Опять! — подтвердил Найдич. — Что поделаешь, работа такая. Ты ведь не для себя воруешь. И обиды от твоих краж ни у кого нет. Так ведь? — Костя молча кивнул. — Сейчас нужно, чтобы ты приносил ему добычу пожирнее, что ему несколько скомканных бумажек?

— Так на него ведь работает десятка два пацанов, — возразил Костя. — Один несколько бумажек, другой несколько. Глядишь, и не так мало… — Найдич покачал головой.

— Не они его основные добытчики. Мелюзга! Они только разведчики, сигнальщики, а кстати, — заметил Найдич, — они, наверно, и за тобой следят.

— Ходят за мной два шкета.

— Вот видишь? Ты смотри в оба, уж больно чисто все у тебя получается. Как бы тебя Ворон не заподозрил.

— Чисто, чисто! — обиделся Костя. — Позавчера так наклали по шее, еле вырвался.

— А ты у кого тащил? — улыбнулся Найдич.

— У кого? У кого? — У той женщины, которую вы назвали Марья Ивановна! Только я полез в корзинку, как она подняла крик на весь базар. Какой-то дядька схватил меня и так дал, что до сих пор больно. Хорошо еще, что проходивший мимо матрос вступился, сказал, что не я тащил.

— Вот и подтверждение моего замечания. Ты подошел к Марье Ивановне и взял кошелек, как будто он лежал у тебя дома под подушкой. Ну, она и закричала, чтоб ты впредь был осторожнее. Понятно?

Костя не стал оправдываться, понимая, что, щегольнув своей лихостью, он совершил промах.

— А твой спаситель, моряк, — продолжал Найдич, — сотрудник уголовного розыска. Он тебя прикрывает. Узнаешь его? — Костя кивнул головой. — Добро! Если случится тебе встретиться с Вороном и тот матрос окажется поблизости — подай знак!

— Какой?

— Ну, хотя бы скинь свой картуз и левой рукой чеши голову. Так же поступай, если увидишь меня или моего помощника.

— Ясно, Лазарь Афанасьевич.

— Сейчас старайся водить компанию с ребятами постарше, — наставлял Костю чекист. — Видимо, они и совершают налеты. Через них, если не сможешь сам, доберешься и до адреса «хозяина».

Найдич указал Косте приметы «богатых жертву. Ими будут крестьяне, приезжавшие на базар два раза в неделю. На оглоблях повозок у них будут обрывки цветных лент. Костя должен подойти к подводе вплотную, предложить купить карандаши, а услышав, „какого они цвета“, спокойно взять узелок с большой суммой денег, который хозяин подвинет к самому краю телеги. Перед уходом Найдич протянул Косте два цветных карандаша.

— Возьми товар для продажи! Да, чуть не забыл! Тебе привет от Кирилла Митрофановича. Вчера он прислал большое письмо. Беспокоится о тебе.

Костя покраснел:

— Что я, маленький? Будете, Лазарь Афанасьевич, отвечать, напишите, жив, здоров, осторожен… Думаю, скоро увидимся…

Костя исправно сдавал свои „уловы“ Роже. Сдавал при свидетелях, пересчитывая деньги до одной копейки. Ребята его поругивали, мол, мог бы немного оставить и себе. Кушать-то надо!

А на следующий день Рожа передавал ему похвалу от „известного тебе человека“, хотя все ребята отлично знали, кому идут деньги и кто благодарит.

Потом Рожа исчез. За несколько дней у Кости накопились деньги и часы с серебряной цепочкой. Куда делся Рожа — никто не знал, а один беспризорник посочувствовал Косте:

— Убег из города Рожа и твои деньги унес. Будет тебе от „хозяина“. — Но вот вечером в подвал, где ночевал Костя, кто-то принес новость. Во время налета на квартиру богатого торговца по улице проходили два командира. Услыхав крики о помощи, они бросились к дому. Налетчики открыли стрельбу из окон. В перестрелке два бандита были ранены, один убит. Убили Гришку Рожу.

— Он был у „хозяина“ за самого главного над нами, — поведал Косте по секрету один из друзей Рожи.

„Все порушилось, — думал Костя, — кто теперь сведет меня с Вороном и сколько времени я еще буду лазить в чужие карманы? Что делать с деньгами и часами?“ Свои „базарные трофеи“ он носил при себе и все время опасался, что у него ночью их могут выкрасть свои же соседи по ночлегу или отнять взрослые ребята, те, что по вечерам играли в карты и пьянствовали. Никаких инструкций на такой случай у него не было. Утром он написал записку с вопросами: „Как быть дальше? Как налаживать связь с Вороном после смерти Рожи?“. Записку вложил в спичечный коробок, опустил в тайник для срочных донесений и, как обычно, отправился на базар.

Ответа на свою записку Костя не получил. Не приходил никто и от Ворона. Два дня Костя, к его большому удовольствию, уходил с базара без удачи. Два дня его кормили беспризорники, и Костя стал думать, что кончились его мучения. Он отправил вторую записку с вопросом: что делать? Ответа не было. „Значит, нужно ждать и продолжать работу“.

Прошел еще один день, он принес Косте большую воровскую „удачу“, а вместе с ней и ответ на его запросы, что делать?

На базаре он увидел подводу с пестрыми лоскутками на оглобле. Пожилой вислоусый дядька сидел на мешках с зерном и закусывал, макая белую булку в горшочек сметаны.

— Дядя! — обратился к нему Костя, — купите для ваших детей цветные карандаши! — Но вместо ответа „Какого они цвета?“ дядька спросил: „А сколько они стоят?“. Костя отошел, подумав со страхом: „Уж не ошибся ли я? Может, не так спросил?“. Он прошелся еще раз между рядами возов, разглядывая оглобли. Только на одной болтались цветные тряпочки. Когда Костя поравнялся с ней, его окликнул усатый хозяин.

— Эй! Хлопец! — И поманил его рукой.

Костя подошел вплотную к возу.

— Какого цвета твои карандаши? — спросил дядька. Костя облегченно вздохнул, а усач наклонился к нему и смущенно зашептал:

— Понимаешь, промашку дал, забыл спросить про цвет.

Костя достал два цветных карандаша и протянул их дядьке, а тот продолжал шептать:

— Приказано тебе, хлопче, работать как работал, а сейчас бери, — он протянул к борту телеги сверток величиной с небольшую книгу и громко сказал: — Не! Мне карандаши ни к чему! Детей у меня нет! Иди, хлопец, с богом!

Костя сунул узелок за пазуху, а дядька шепнул:

— Иди, иди, да оглядывайся! За тобой кто-то досматривает, как бы не отнял…

В узелке находилась большая сумма денег, она должна была заинтересовать Ворона. Но как дать ему знать о своих удачах?

Когда он уходил с базара, его догнал какой-то гражданин в замасленной спецовке и голосом, похожим на голос Ворона, от которого Костя вздрогнул и прижался к стене, приказал:

— Иди за мной!

Костя на миг заколебался: идти или отстать? Голос похож, но ростом этот человек показался ему ниже Ворона, борода не окладистая черная, а небольшая клинышком, русая.

„Пойду, — решил Костя, — может, его послал Ворон или это кто-нибудь от Найдича“.

Они пришли в знакомый уже парк, сели на скамейку.

— Ну, как дела, Носов? — прокаркал незнакомец. — Или не узнал? — Он провел беспалой рукой по усам, по бороде и уставился на Костю зелеными немигающими глазами. — Не узнал?

Костя смущенно пробормотал:

— Темно было… Борода не та…

— Не та, не та! — подтвердил Ворон и рассмеялся.

Костя вспомнил слова Найдича „бороду можно приклеить любую“. А вот отсутствие пальца… Сомнения Кости рассеялись. Перед ним сидел Ворон. Костя старался разглядеть его получше, запомнить все приметы на его лице и в то же время придал своему лицу удивление и почтение. Краем глаза он косил по сторонам: не покажется ли матрос или Найдич. Но в парке было безлюдно, лишь где-то на дальней аллее с криком играли дети.

— Как дела, земляк? — повторил вопрос Ворон.

— Дела, господин Ворон, идут…

— Тс-с, ду-би-на! — зашипел бандит. — Зови меня… Ну, Павел Иванович.

— Вы же сами приказали, — обиженно заметил Костя. — А дела хорошие.

Он достал часы, завернутые в тряпку, и деньги. Ворон повертел в руках часы, довольно хмыкнул и спрятал в карман, потом взял деньги и, не считая, отправил их вслед за часами.

— Молодец! Хвалю! Вот это тебе, только шпану не корми! — Он протянул Косте несколько серебряных монет. — Хватит?

— Хватит, Павел Иванович! Спасибо!

— Ладно, Носов! Пора заняться серьезным делом, а не то тебя опять загребут. Приходи сегодня вечером, часам к семи в… Впрочем, лучше жди меня на Советской площади, у газетной будки. И никому об этом ни слова. Понял? А сейчас сиди, пока я не уйду.

Первой мыслью у Кости было сейчас же отправить срочное донесение и указать место встречи, но из кустов вылезли несколько знакомых ребят. Отделаться от них Костя не мог, а когда он их накормил, было уже около трех часов. Все же Костя успел написать коротенькую записку: „В“ будет сегодня в семь на Советской площади» и опустил ее в тайник срочных донесений.

Сверившись с часами на витрине часового мастера, ровно в семь Костя был у газетной будки. Накрапывал теплый летний дождик. На площади никого не было. Изредка ее пересекала дребезжащая извозчичья пролетка и торопливо проходили одиночные пешеходы. Костя безуспешно пытался укрыться от усилившегося дождя. На противоположном конце площади появились двое пьяных. Распевая «Ночка темная», спотыкаясь и поддерживая друг друга, они прошли мимо. Время шло, а Ворон не появлялся. Не видно было и кого-нибудь из чекистов. Костя подумал: «Верно, не получили мое донесение». Он промок, озяб, стал дрожать. Раза два он бегал к витрине часовщика. Последний раз часы показывали без десяти минут девять. Костя потоптался у будки еще с полчаса и отправился к себе в подвал.

Уходя с площади, он увидел в подворотне дома уже знакомых ему пьяных. Сидя, прислонясь к стене, они мирно похрапывали.

«Устроились, черти! Сухо и не дует!» — подумал Костя, не предполагая, что это могли быть страховавшие его работники ГПУ или угрозыска.

В подвале было накурено, и, как всегда, шла карточная игра. Продрогшему Косте показалось здесь на редкость уютно. Не снимая с себя насквозь промокшую одежду, он зарылся в грязное тряпье и долго не мог согреться и уснуть. Сквозь дрему ему послышался голос Ворона. Он о чем-то вполголоса разговаривал с ребятами. Потом громко приказал: «Поднять его!»

Костю растолкали. Горели две свечи. На ящике, служившем столом для картежников, в мокром дождевом плаще, надвинув кепку на нос, так что видна была только окладистая черная борода, сидел Ворон. На коленях у него лежала бамбуковая тросточка. Левой рукой в перчатке он поглаживал бороду.

В подвале стояла напряженная тишина. Ребята столпились в дальнем углу. Костя, преодолевая дрожь, подошел и стал перед бандитом.

— Почему не был где приказано? — тихо, угрожающим голосом спросил Ворон. — Не ожидая ответа, закричал — Почему, спрашиваю? Па-ра-зит!

— Был вовремя, — стараясь не дрожать, ответил Костя. — Вас не было до половины десятого…

— А-а-а! Учить атамана, когда ему быть… — В воздухе свистнула бамбуковая трость.

Костя не успел чуть отвернуться и закрыть лицо руками. От страшной боли он упал на пол. Удар пришелся по плечу. «Сейчас убьет», — мелькнула у него мысль. Он сжался в комок и услыхал чей-то ребячий голос: «Не надо, хозяин!» — Что! Кто мне указывает? — завопил Ворон и ударил Костю еще раз по спине. От нестерпимой боли он на короткое время потерял сознание, а когда пришел в себя, смутно услыхал удары, ругань и ребячьи крики. Атаман наказывал непокорных, осмелившихся вступиться за товарища. Выкрикнув еще несколько ругательств и угроз, Ворон ушел. Костю обступили ребята, сняли с него одежду. Плечо распухло, он едва мог шевелить рукой. Хуже было со спиной. Трудно было повернуться и встать на ноги.

— Наверно, — высказал предположение один из ребят, — он тебе хребтюгу перебил. Надо бы тебя в больницу…

Костю напоили водой и приложили мокрые тряпки к спине.

— До утра не пройдет, — заявил «специалист», — отвезем в больницу. На извозчике, честь честью. Ты не сомневайся, мы тебя не бросим!

К утру боль немного утихла, и Костя наотрез отказался от больницы. Пять дней он пролежал в подвале. Пять дней беспризорники ухаживали за ним, проявляя трогательную заботливость. Ежедневно ему приносили горячую пищу, мазали плечо и спину какой-то мазью, купленной в аптеке. Пять дней, не получая от Кости донесений и не находя его на базаре, волновался Найдич, волновались за Костину судьбу и в уголовном розыске. Было принято решение в ближайшую ночь произвести проверку всех известных притонов, ночлежек, задержать как можно больше беспризорников и осторожно выпытать, где находится Носов.

Это решение опередил Костя. На шестой день он выполз из подвала. С трудом ковыляя, долго бродил по улицам, разыскивая пустой спичечный коробок и окурки, нужные ему для срочного вызова. Наконец все было найдено и опущено в тайник. Боль в спине усилилась, и он, отдыхая через каждые десять шагов, доплелся до базара. Через час его уже осматривал врач.

— Я, Лазарь Афанасьевич, даю вам слово комсомольца и чекиста, что этот гад от меня не уйдет, — заверил Костя Найдича, лежа в больничной палате. — Живого или мертвого я его добуду!

— Ты лежи, поправляйся, потом будем думать, как его взять. Теперь тебе уже не беспризорничать. Как ты объяснишь, что после больницы снова попал на улицу?

— Не на улицу, а в детдом, а оттуда…

— Опять побег! — воскликнул Найдич. — Ну, брат, Ворон не такой дурак. Никогда не поверит! Шутка сказать — пять побегов. Такое не у всякого рецидивиста бывает.

— А мне еще долго лежать?

— Сколько нужно, столько и полежишь! Ничего серьезного нет. Могло быть и хуже, если бы удар пришелся по позвоночнику.

Костя попросил ничего не сообщать о его неудаче Бардину. Найдич обещал, хотя уже отправил письмо с подробным описанием того, что случилось с Костей.

После выздоровления и «побега» из детского дома, на чем настоял Костя, он прибился к другой компании подростков и не заглядывал больше в подвал. Встречаясь на базаре с бывшими друзьями, он объяснял свое нежелание вернуться на старое жительство страхом перед Вороном.

«Не тронет он тебя больше! Поучил, чтоб ты ему не перечил, и все! — заверяли его ребята. — А не подошел он тогда к тебе, потому что по площади крутились двое лягавых. Он тобой доволен, а прибил… это у него так… ну, как злая собака. Ты ей ни к чему, а она все равно цапнет».

Уговоры на Костю не действовали, да и план у чекистов был сейчас другой. Костя должен был стать своим среди старших ребят, совершавших ограбление квартир, и, держась этой компании, выследить Ворона. Случайность разрушила этот план. В одном кинотеатре администратор пускал на последний сеанс беспризорных. Пускал на самый скверный ряд, перед экраном, да еще с уговором: «Сидеть на местах, не свистеть, когда обрывается лента, а главное, по карманам не лазить. Хоть одно нарушение, и пиши пропало! — предупреждал администратор. — Не видать вам тогда Гарри Пиля и Дугласа Фербенкса[14] как своих ушей!».

На одном таком сеансе, когда оборвалась лента и в зале зажегся свет, Костя увидел Ворона. Он сидел в боковой ложе, рядом с девушкой, лицо которой показалось Косте знакомым, и угощал ее конфетами. Никакой бороды у него не было. Костя пригнул голову и тут же подумал: «А чего мне от него прятаться? Может, это и не он, а кто-то на него похожий?». Но тотчас его сомнения рассеял Ворон. Заглушая свистки и возгласы недовольных зрителей, он громко, своим «вороньим» голосом закричал: «Безобразие! Сапожники! Гнать вон!».

Что-что, а уж голос Ворона Костя запомнил хорошо и ни с каким другим спутать не мог. До конца сеанса оставалось мало времени, чтоб успеть добежать до ГПУ, и Костя решил проследить, куда отправится бандит. Он вышел из зала и притаился за афишной тумбой на противоположной темной стороне улицы. Отсюда хорошо просматривался освещенный вход в кинотеатр.

Кончился сеанс. Через главный вход выпустили десяток другой зрителей, остальные ушли боковыми, запасными дверьми, выходившими на другую улицу. Видимо, этим путем ушел и Ворон со своей знакомой. Костя бросился на другую улицу, но на ней уже никого не было. Раздосадованный таким промахом, он медленно побрел на ночлег, стараясь вспомнить, где и когда он видел женщину, сидевшую рядом с бандитом. Вспомнил на следующее утро. Она работала в приемном покое больницы.

По Костиному донесению, за женщиной и ее квартирой установили наблюдение, но результатов никаких это не дало.

А «трест» продолжал свою деятельность. За последнюю неделю было совершено несколько дерзких ограблений. Костя доносил, что это дела подручных Ворона, и настойчиво просил свидания с Найдичем. Через одну из «жертв» ему дали адрес парикмахерской, приказали туда явиться завтра с утра и попросить какую-нибудь работу.

В маленькой парикмахерской, куда пришел Костя, никого не было. Сам парикмахер сидел в кресле для бритья и читал газету. Звонок дверного колокольчика оторвал его от чтения, и он спросил:

— Тебе чего? Стричься, бриться?

— Мне бы какую-нибудь работу, — робко попросил Костя. — Второй день не ел…

— Катя! Катя! — закричал парикмахер и снова взялся за газету, — дай мальчику ведро и тряпку, пусть вымоет пол, и смотри, чтоб он ничего не унес! Иди! — он указал на дверь, прикрытую занавеской.

В другой комнате, вместо Кати, его встретили Найдич и матрос из уголовного розыска.

Костя еще раз подробно рассказал о встрече в кино. Все было сделано «в аккурате», сказал матрос. Только они с Найдичем сомневались в том, что с Вороном была девушка из больницы.

— Девушка хорошая, из приличной семьи. Отец учитель, брат красный командир, — перечислял Найдич, — и вдруг знакомство с таким бандитом?

— Может, обознался? — спросил матрос. — Ты где сидел?

— Я в первом ряду, а они сидели в ложе.

— Далековато! — заметил Найдич, — правда, Ворон тебе помог, подал голос. — Матрос засомневался:

— Ты же говоришь, что не было у него бороды…

— А он безбородый, — уверенно сказал Найдич. — Костя видел его то с черной бородой лопатой, то с русой клинышком. Бороды он меняет, а вот голос не заменишь! Меня больше интересует, не ошибся ли Костя насчет девушки. Может, не она? Неужели ты смог ее разглядеть и запомнить? Когда тебя доставили в больницу, ты едва языком ворочал и глаз не открывал.

— Разглядел и запомнил! — настаивал Костя. — Она! У меня память на лица хорошая! А еще у нее серьги, каких никогда не видел, большие с висюльками.

— Серьги, сережки, висюльки, бирюльки! Маловато для опознания! Маловато! — заметил матрос. — Да и откуда у нее знакомство с бандюгой?

— Откуда мне знать? Поймаете Ворона — спросите! — сердито сказал Костя.

— А ты, парень, не ершись! Я дело говорю, — обиделся матрос.

— Ну, ну! Петухи, — успокоил их Найдич. — Когда Ворон знакомился с девушкой, наверняка не сказал, мол, я бандит. Мужик он, видно, обходительный, кино, конфеты… Чего ж ей не водить с таким знакомство? Ближе к делу! Надо устроить, чтоб Костя еще раз ее повидал. Давайте завтра к пяти часам дня сходим к приемному покою. Костя поболтается по улице, а когда девушка выйдет, пусть подойдет к ней. Чтоб лучше присмотреться, что-нибудь спросит. Если обознался, что ж, бывает. А если она, то и мы на нее полюбуемся.

— Я, товарищ Найдич, в это время завтра не могу. Занят! — заявил матрос. — Да мне, пожалуй, у больницы лучше глаза не мозолить. Может, еще придется там караулить Ворона…

— Ладно! — согласился Найдич. — Пойду сам! Бывай здоров, Костя! Отрабатывай себе на кусок хлеба! — он кивнул головой на веник и ушел вместе с матросом.

В назначенное время Костя стал прохаживаться около входа в больницу. По его расчетам, было уже пять часов, а Найдич все не показывался. Костя прошелся еще раз и внезапно около подъезда больницы столкнулся с Вороном. На этот раз у бандита была светлая бородка клинышком, и если бы Костя не видел его раньше с такой бородкой, то никак бы не узнал. Франтовато одетый, бандит держал в левой руке букет цветов, а правой небрежно помахивал тонкой щегольской тросточкой. От неожиданности Костя поначалу растерялся, а потом снял картуз и поздоровался. Бандит, даже не посмотрев в его сторону, чуть ускорил шаги и пошел дальше. Костя с картузом в руке остался стоять на месте.

«Что делать? Где Найдич? — одна за другой замелькали у него тревожные мысли. — Уйдет, как тогда?» А бандит тем временем удалялся по безлюдной улице все дальше и дальше. Костя вспомнил, что нужно подавать знаки, и стал чесать голову, оглядывая окна домов на противоположной стороне. «Авось Найдич откуда-нибудь смотрит», — подумал он и, продолжая чесать голову, бросился бежать за Вороном. Запыхавшись, Костя догнал бандита и снова поздоровался.

— Здравствуйте, Павел Иванович!

Ворон, не сбавляя шага, шепотом выругался и громко сказал:

— Отвяжись, босяк, а то позову милиционера!

Упоминание милиционера вызвало у Кости улыбку. «Позови, позови!» — подумал он, стараясь не отстать от яростно ругавшегося Ворона. Пройдя несколько шагов, бандит повернул голову к Косте и, показав ему трость, зашипел:

— Уби-рай-ся от-сю-да, па-ра-зит, по-ка цел! Отстань!

Костя не отставал. Он шел за бандитом, оглядываясь, и, не переставая, чесал голову. И вдруг далеко впереди Костя увидел идущего им навстречу Найдича с каким-то военным. Они оживленно разговаривали и, видимо, не замечали Костиных сигналов. Ворон резко остановился.

— Отстанешь от меня или хочешь получить? — Он замахнулся на Костю палкой, но Костя отскочил в сторону, а бандит больно хлестнул его по лицу букетом, бросил цветы на тротуар и метнулся к открытой калитке. Костя успел ухватить его за карман пиджака и во весь голос закричал:

— Сюда, сюда! Не уйдешь, Ворон! Никуда не уйдешь! Найдич, сюда! — Бандит рванулся, затрещала разрываемая материя.

В руке у Кости остался оторванный карман. От толчка он едва удержался на ногах, но снова бросился на бандита, стараясь схватить его и прижаться поближе, чтоб не попасть под удары трости.

— A-а, ля-га-вый! — шипел бандит. — Не взять тебе Ворона! Не взя-ть! — Он изловчился и ударил Костю палкой. Удар пришелся по недавно зажившему плечу. От невыносимой боли Костя закричал и разжал руки, но ногами обвил ногу Ворона. Бандит, волоча за собой Костю, втащил его во двор и, стараясь оторваться от него, бил по голове и спине. Кровь заливала Косте глаза, он чувствовал, что слабеет, но еще крепче сжимал ногу Ворона. От боли у него мутилось в голове. Он знал, что сейчас подоспеет Найдич и судьба бандита будет решена.

«Прикрыть голову… Вытерпеть несколько секунд!» — сам себе приказывал Костя.

Он внезапно вспомнил отца, его подвиг.

«Только удержать, удержать, как папа…» — успел подумать мальчик и, уже теряя сознание, из последних сил, рывком прижался к ноге Ворона и впился в нее зубами. Перед его глазами что-то ослепительно сверкнуло, грохнуло, и больше он ничего не слыхал…

В больничной палате у койки Найдича сидел Бардин.

— Как же вы, опытные люди, не уберегли парня? — укорял он Найдича. — Пустили на такое опасное дело, были рядом и не подоспели вовремя… Ах, как непростительно! — Найдич, желтый, осунувшийся, молчал. Да и что он мог сказать. Опоздали да и не ожидали, что Ворон может появиться днем около больницы… — Хорошо еще, что бандит не попал Косте в голову, — продолжал Бардин. — Стрелял-то он в упор.

Найдич болезненно улыбнулся:

— Костя так впился в его ногу, что тому было не разобрать, где собственные ноги, а где голова Кости. Вот он дважды и выстрелил по Костиным ногам, а потом стал палить в нас. Со второго выстрела попал в меня…

— Как твои дела? — спросил Бардин. Найдич снова попытался улыбнуться, но поморщился и застонал.

— Что мне сделается? Вынули пулю. Прошла чуть выше сердца. Вот она лежит на столике.

Бардин взял с блюдечка пулю, покатал ее в руках.

— Похоже, второй номер браунинга, — определил он систему.

— Нет! Не второй. У меня их скоро коллекция наберется. Две нагановских вынули еще в девятнадцатом, винтовочную — в прошлом году, а теперь эта…

И, вероятно подумав, что Бардин может заподозрить его в хвастовстве, прекратил разговор о себе, спросил:

— Ты у Кости был?

— Был. Он хотел что-то мне сказать, да не смог. Очень ослаб! Эх! — вздохнул Бардин. — Не детская это работа — ловить бандитов.

Чекисты помолчали.

Бардин поинтересовался:

— Ворона как взяли? Целым?

— Почти, Кирилл Митрофанович. Когда я вышел из строя, а бандит бросился бежать, его ранил в ногу мой напарник. Он упал и выронил пистолет. Тут его и взяли.

— Не зря Костя работал! — с гордостью за своего воспитанника сказал Бардин.

— Не зря! — подтвердил Найдич. — Нам крепко, Кирилл Митрофанович, с Костей повезло. Больница рядом, сразу на операционный стол.

— Хорошо везенье, — иронически заметил Бардин и стал прощаться. — Выздоравливай, «коллекционер», а я еще зайду к Косте, хоть посмотрю на него.

— Передай привет от меня, — попросил Найдич. — Скажи, что скоро нас поместят в одной палате. Врач обещал.

Свой отпуск Бардин провел, аккуратно, дважды в день, навещая Костю. А когда Костя стал самостоятельно ковылять по палате, выехал с ним домой.

Ехали они в мягком вагоне, но на этот раз Костя был без «брезентовой упаковки» и вез подарки чекистов. Свою давнишнюю мечту — кожаную куртку, сшитую по его мерке, и красивую кожаную фуражку с красной звездочкой.