Повесть об отце

В глуши новгородских лесов

Май 1969 года. Я сижу в уютном читальном зале Центрального государственного архива литературы и искусства. Доносится приглушенный шум великой столицы. За окнами цветут деревья, и на моем столике благоухает черемуха, роняя белые лепестки «а старую рукопись «Странички жизни». Пожелтевшие листы, исписанные дорогим отцовским почерком, переносят меня в далекие годы.

Нищая деревенька Пята на берегу Шексны в пяти верстах от захолустного Череповца — теперь индустриального гиганта. Вросшие в землю полусгнившие избушки подслеповато глядят на единственную улицу. Позади — тощее деревенское поле. Вдали за рекой нескончаемой полосой темнеет казенный лес. Работают здесь не покладая рук. И все же многим уже с осени приходится прикупать хлеб. Кто имеет коровенку — и те оставляют ребятишек без молока: все уносят продавать господам.

В семье одного из таких малоземельных крестьян — Петра Михайловича Кулева — 11(24) апреля 1873 года родился первенец, названный Иваном[1]. Петр Кулев с семьей, вскоре разросшейся до семи человек, не мог прокормиться земледельческим трудом и, чтобы не умереть с голоду, выучился сапожному ремеслу, как и большинство однодеревенцев.

Ульяна Степановна — его жена, происходила из старообрядческой семьи. Вместе с богомольными стариками долгие часы проводила она в моленной. Нередко приводили сюда и мальчика, усаживали его на крашеную скамью и заставляли перебирать красивую маленькую лестовку. Но ребенка пугали полумрак и медные лики угодников, озаряемые отблесками восковых свечей.

Старообрядцы не уставали напоминать Ульяне о ее «грехе» (брак с православным), убеждали уйти в лесной скит и там молиться о прощении. В конце концов они довели молодую женщину до сумасшествия. Это было первым горем Иванова детства, оставившим в душе мальчика неизгладимый след ужаса и тоски.

О лечении в старой деревне не могло быть и речи. Ульяну держали под замком в чулане и выпускали только в моленную. Сын ее почти не видел. Как светлый луч, явилась она ему на пороге жизни, и воспоминание о ее голубых глазах, передавшихся Ивану, о нежном голосе и ласковых натруженных ладонях навсегда осталось в детском сердце. И чем дальше отодвигалось детство, тем дороже становилась память о матери…

Отец Ванюшки — человек незаурядный — днем шил сапоги, а ночами сидел за чертежами «вечного двигателя». Однако для серьезных занятий механикой нужны были знания, а он овладел лишь азами их, да и то «самоуком». Деревня тонула в темноте и нищете. Непросвещенный народ населял окрестные леса лешими, реки — русалками. В неопубликованном рассказе Малютина «Пустынька» поведана одна из местных легенд о встрече в лесу у ночного костра с уже умершим земляком Солиным. В другом — «Косточка-невидимка», помещенном в «Алтайском крае», описана деревенская быль: суеверный парень, желая обладать косточкой-невидимкой, ночью варит в банном котле совершенно черную кошку, однако его ожидает горькое разочарование.

Когда семья Петра Кулева переселилась в соседнюю деревню Угол, у Ванюшки появился приятель — Дмитрий Павлович Меньков («Павлыч»). Друзья убегали за околицу, собирали черемуху, купались, удили рыбу. С тех пор в сердце навсегда вошла любовь к природе. Тихие закаты, белые ночи с соловьиными трелями, казалось, обладали колдовской силой. Впоследствии Малютиным было написано немало стихотворений о природе — «Тишина», «В защиту леса», «Смерть сосны», «Сыплет солнце лучи золотые» и ряд других.

Ванюшка радовался, когда ходил с отцом рыбачить, засыпал его вопросами: есть ли у земли конец, можно ли дойти до него и как далеко идти. «Очень далеко», — отвечал Кулев. И, видя разочарование сына, старался утешить его историями из разных книг. Вскоре он купил церковнославянскую азбуку, сделал лапку-указку и начал обучать восьмилетнего сына чтению.

— Аз, буки, веди, глаголь, добро, — повторял ученик за учителем названия славянских букв, водя по букварю указкой.

Ни библиотек, ни книг в тогдашней деревне не было. Книги доходили сюда только случайно. Например, городские интеллигенты, которым крестьянки приносили продукты, иногда досылали их деревенским грамотеям. Порою собрания старинных сочинений обнаруживались в старообрядческих семьях. Однажды попало из города «Открытие Америки Христофором Колумбом», которое и для Ванюшки стало открытием совершенно нового мира. Удалось ознакомиться с путешествиями Ливингстона, Миклухо-Маклая, Пржевальского. Вместе с ними маленький читатель переносился то в непроходимые дебри реки Амазонки, то в Новую Гвинею, то в раскаленные пустыни Средней Азии. Особенный интерес вызывали биографии замечательных людей, они позволяли проследить развитие человеческой мысли, пути достижения цели, воспитывали мужество и волю.

В стремлении к науке Ванюшку поддерживал Павлыч. Этот собиратель книжной мудрости вечерами приходил сапожничать к Петру Кулеву и за работой без конца рассказывал о выдающихся путешественниках и ученых. Он выучил маленького друга писать, нарисовав буквы на листке грязной серой бумаги. Настоящим кладом для друзей оказались книги, выброшенные одним старообрядцем потому, что они были гражданской печати: номера «Современника», «Отечественных записок», «Русской мысли», хрестоматия по литературе Полевого с толкованиями, середина иллюстрированной «Естественной истории», старинная книга «Ядро Российской империи», какая-то «Механика». Возникла любовь к старинным книгам, как и к предметам древнего искусства.

Научившись читать в одну зиму, Ванюшка скоро в своих познаниях обогнал товарищей, ходивших в школу. Уже через год после овладения грамотой он приобщился к русской литературе. В деревню попадали не только размалеванные лубочные издания с рассказами о Бове-королевиче и Еруслане Лазаревиче, но и трехкопеечный «Хуторок» Кольцова, народные рассказы Толстого в издании «Посредник», произведения Успенского, Станюковича, Лескова.

В другой раз они с Павлычем читали накануне пасхи «Мертвые души» Гоголя. Поэма сначала испугала своей беспросветной грустью, а потом внушила твердую веру в скрытые силы народа.

Ванюшка совершенствовался в искусстве письма. Земляки — В. Монин и И. Штарев, служившие у разных торговцев, писали ему, прилагая марки и бумагу. Он отвечал длинными письмами. Неудержимо тянуло к книгам. Хотелось рисовать и чертить, хорошо выходили географические карты, скопированные из календарей. Завидно было глядеть на ребят, ходивших учиться. Ванюшке школу заменил подпол. Здесь, на сырой завалинке возле стены, он прятал книжки и крохотные листки бумаги для рисования и записей. А ночью потихоньку спускался, зажигал самодельную лампочку-коптилку, и начиналось чтение.

Позднее эти суровые годы запечатлелись в стихотворении «Сирота»:

Так проходило детство. И хотя оно было несладким, но казалось милым, заставляло сердце сжиматься тоской при воспоминании о нем.

Незаметно ребенок превратился в подростка. Однажды туманным февральским утром сын с отцом шли по укатанной, словно стеклянной дороге. Холодный ветер гулял по чистому полю. Гудели телеграфные столбы. Путь на заработки был долгим. Ночевали в крестьянских избах, поужинав редькой с квасом. Однако, придя в село Никольское, где по слухам сапожники пользовались почетом, заработали мало: свои захребетники эксплуатировали труд и талант мастеров.

Подошла юность. С согласия отца Ванюшка плавал на плотах по Шексне и Волге, недолго работал матросом на пароходе. Книга жизни все шире распахивалась перед молодым человеком. Пришлось на барках с дровами плавать до древнего города Ярославля. Наступил час, когда он окончательно оторвался от родительского крова, простился с отцом, которого уже более не увидел…