Повседневная жизнь колдунов и знахарей в России XVIII-XIX веков

В русских народных представлениях о черте и о ведьмах, в отличие от существовавших в Европе, нет ничего таинственного. Черт представляется существом более комичным, чем грозным, более добродушным, чем злобным.

Колдуны и ведьмы, по представлениям русского человека, — обыкновенные люди, живут среди людей, всем в деревне известны, и деревенские жители входят с ними в постоянные сношения и даже обращаются к ним за помощью и советом во всех трудных случаях жизни.

Первые обладают таинственной силой ведовства от природы; вторые учатся этой силе от первых или непосредственно от черта, отдавая ему взамен свою душу; а третьи — по незнанию или глупости принимают «ведовское знание», когда колдун или ведьма умирают.

Для невольных колдуна и ведьмы возможны спасение и покаяние, их отчитывают священники и отмаливают в монастырях. Для вольных же колдунов и колдуний, по мнению русского народа, нет ни того ни другого.

Самыми злыми и опасными оказываются «ученые» ведьмы и колдуны. Противостоять им могут ведьмаки природные, к которым люди обращаются за помощью, чтобы исправить зло, нанесенное учеными ведьмами.

Вот один из множества рассказов, записанных этнографами в XIX веке, о силе колдуна, могущего помочь человеку.

«Уворовали у нас деньги, — рассказал крестьянин из Саранского уезда Пензенской губернии, который на всю жизнь запомнил, как ходил с отцом к местному чародею, — пятнадцать целковых у отца из полушубка вынули. Ступай, говорят, в Танеевку к колдуну: он тебе и вора укажет, и наговорит на воду али на церковные свечи, а не то так и корней наговоренных даст. Сам к тебе вор потом придет и добро ваше принесет. Приезжаем. Колдун сидит в избе, а около него баба с парнишкой — значит, лечить привела. Помолились мы Богу, говорим: «Здорово живете!» А он на нас, как пугливая лошадь, покосился и слова не молвил, а только рукой на лавку показал: садитесь, мол! Мы сели. Глянь, промеж ног у него стеклянный горшок стоит с водой. Он глядит в горшок и говорит невесть что. Потом плюнул, сначала вперед, потом назад и опять начал бормотать по-своему. Потом плюнул направо, потом налево, на нас (чуть отцу в харю не попал), и начало его корчить да передергивать. А вода та в горшке так и ходит, так и плещет, а ему харю-то так и косит. Меня дрожь берет. Потом как вскочит, хвать у бабы мальчишку, да и ну его пихать в горшок-то! Потом отдал бабе и в бутылку воды налил: велел двенадцать зорь умывать и пить давать, а потом велел бабе уходить.

— Ну, — говорит нам, — и вы пришли. Знаю, знаю, я вас ждал. Говори, как дело было.

— Я так и ахнул: угадал нечистый! Тятька говорит: так и так, а он опять:

— Знаю, знаю! С вами хлопот много!

Отец его просит, а он все ломается, потом говорит:

— Ну ладно, разыщем, только не скупись.

Отец вынул из кармана полуштоф и поставил на стол. Колдун взял, глотнул прямо из горла раза три, а отцу и говорит:

— Тебе нельзя! — и унес вино в чулан. Выходит из чулана, сел за стол и отца посадил.

Начал в карты гадать. Долго гадал и все мурлыкал, потом сдвинул карты вместе и говорит:

— Взял твои деньги парень белый (а кто в наших деревнях и по волосам, и по лицу не белый?).

Потом встал из-за стола и пошел в чулан. Выносит оттуда котел. Поставил его посередь избы, налил воды, вымыл руки и опять ушел в чулан. Несет оттуда две церковные (восковые) свечи; взял отца за рукав и пошел на двор. Я за ними. Привел под сарай, поставил позади себя, перегнулся вперед и свечи как-то перекрутил, перевернул. Одну дал отцу, одну у себя оставил и стал чего-то бормотать. Потом взял у отца свечу, сложил обе вместе, взял за концы руками, посреди уцепил зубами и как перекосится — я чуть не убежал! Гляжу на тятьку — на нем лица нет. А колдун тем временем ну шипеть, ну реветь, зубами, как волк, скрежещет. А рыло-то страшное. Глаза кровью налились, и ну кричать: «Согни его судорогой, вверх тормашками, вверх ногами! Переверни его на запад, на восток, расшиби его на семьсот семьдесят семь кусочков! Вытяни у него жилу живота, растяни его на тридцать три сажени!» И еще чего-то много говорил. Затем пошли в избу, а он свечи те в зубах несет. Остановил отца у порога, а сам-то головой в печь — только ноги одни остались, и ну мычать там, как корова ревет. Потом вылез, дал отцу свечи и говорит:

— Как подъедешь к дому, подойди к воротному столбу, зажги свечу и попали столб, а потом принеси в избу и прилепи к косяку: пускай до половины сгорит. И как догорит, то смотри, не потуши просто, а то худо будет, а возьми большим и четвертым (безымянным) пальцем и потуши: другими пальцами не бери, а то сожжешь совсем, и пальцы отпадут.

И так он велел сжечь свечи в три раза. Приехали мы с отцом домой и сделали, как велел колдун. А дён через пять приходит к нам Митька — грох отцу в ноги: так и так, моя вина! И денег пять целковых отдал, а за десять шубу оставил, говорит: «Сил моих нету, тоска одолела. Я знаю — это всё танеевский колдун наделал»».

Колдун мог также определить вора, и погадав на… угре. Клал угря на горячие уголья и по прыжкам и движениям угадывал, где скрыта пропажа. Русские крестьяне считали угря «непозволенным яством». Одна только крайность заставляла мужика покуситься на эту рыбу, но и то с условием: обойди наперед семь городов, и если не сыщешь никакой еды, тогда можно есть угря, не касаясь головы и хвоста. Русский народ считал угря водяным змеем, хитрым и злобным, за грехи лишенным способности жалить людей и зверей.

Колдун, по словам С. Максимова, «напоминает старый дуб. Вспомните обсыпанную снегом фигуру чародея, которая стоит на переднем плане нашего жанриста (В. М. Максимова)».

Колдуны большей частью представлялись крестьянину старыми людьми с длинными седыми волосами и нечесаными бородами, с длинными нестрижеными ногтями.

В большинстве случаев они были людьми без родни и холостыми (в отличие от ведьм, у которых были семьи), но при этом у них всегда были любовницы, с которыми чародеи обращались очень плохо и часто их меняли. Хмурые и малоразговорчивые, они ходили всегда насупившись и смотрели исподлобья.

Жили колдуны в маленьких и плохоньких избах в одно окошко и из дома выходили только вечером. И летом, и зимой бывали они одеты в один и тот же овчинный полушубок, подпоясанный кушаком.

А вот образ ведьмы по представлениям народной фантазии: пожилая женщина, чаще старуха, высокая, костлявая, часто сгорбленная, с растрепанными и выбившимися из-под платка волосами, с сердитым выражением глаз, которые чаще всего серого цвета. Она всегда смотрит косо из-под насупленных бровей и никогда не взглянет прямо в глаза другому человеку. У нее большой рот с тонкими поджатыми губами, острый и выдающийся вперед подбородок, длинные руки. У прирожденной ведьмы всегда небольшой хвост и черная полоска вдоль спины от затылка до плеча.

Иногда народу ведьмы представлялись в виде молодых красоток, которые могли увлечь мужчину. У них могли быть глаза разного цвета или два зрачка в одном глазу.

Как правило, ведьмам сопутствовали черный кот[3] и черный петух, которые в фольклоре многих народов связываются с нечистой силой. Петух играл в язычестве роль «представителя грозового племени жертвенного огня» (А. Н. Афанасьев), был непременным спутником пророчиц и вещунов.

В старину осужденных на смерть ведьм зарывали в землю с петухом, кошкой и змеей. По мнению русского народа, когти черной кошки, волчье сердце и кожа змеи были непременными компонентами их волшебных зелий.

По народным верованиям, ведьмы (и у нас, как на Западе, колдовством занимались преимущественно женщины) способны причинять людям всякое зло.

Они доят по ночам чужих коров, причем выдаивают их до крови и тем портят их.

Они «скрадывают» с неба дождь и росу, которые уносят в завязанных сосудах с собою и хранят в своих домах, чем причиняют засуху, или, наоборот, вызывают дождь, град, чем уничтожают посевы и «производят голод».

Также они делают «закрутки», или «заломы», на нивах, которые они «закручивают» с целью причинить смерть хозяину нивы или чтобы перетянуть к себе чужое хлебное зерно. Им также приписываются моровое поветрие и падежи скота.

Ведьмы умеют превращаться в разных животных и в различные неодушевленные предметы.

Они сосут кровь у людей, в особенности у парней и девушек, и тем причиняют им смерть.

Когда ведьма собирает росу, доит чужих коров или делает в полях заломы, она всегда бывает в белой сорочке и с распущенными волосами.

Летом поселяне умели отыскивать ведьм, которые тщательно скрывали свою «деятельность», по особым желтым кругам на полях. Если, кроме того, на поле ломалось много кос, а круги стали появляться недавно, с тех пор, как поле обрело нового владельца, то сомнений не оставалось — в семье, владевшей наделом, был колдун или ведьма. На самом же деле круги на поле появлялись от медвяных — вредных — рос, а вовсе не от плясок на траве или всходах ведьм.

Как считалось, медвяные росы появлялись с 7 июня. Эти росы — сладкие выделения тлей и червей, питающихся соками растений. «Медовая роса ржавами ведает, сладко стелется да больно выедает», — говорили в народе.

Заболеет ли скотина, крестьяне говорят: «Верно, напали на медвяную росу». Заблекнут ли на сухом дереве листья, считают, что завелась медвяная роса. Заболеет ли ребенок, думают, что он бегал по медвяной росе. От медвяной росы избавить может только хороший знахарь.

Считалось, что если колдун или ведьма наслали медвяную росу, то скоро на скот нападет мор. Однако с падежом скота на Руси умели бороться. И вот какими способами.

В мор «вытирают» из дерева огонь и раздают на всю деревню. Если через костры, зажженные от такого огня, прогнать скотину, мор остановится.

Если в полночь украсть заставку с водяной мельницы и зарыть в воротах своего дома, то падеж скота не дойдет до него.

От падежа павшую скотину надо закопать под воротами вверх ногами.

Но вернемся к ведьмам.

Между ними, по народным понятиям, есть чаровницы, которые разным зельем и приговорами причиняют людям зло, вмешиваясь в частные дела человека, расстраивая семейное счастье, отнимая любовь или, напротив, заставляя влюбиться в нелюбимую особу, расстраивая здоровье, причиняя смерть и т. д. Но чаровницы могут также действовать на пользу человека, давать во всем удачу, успех, освобождать своими чарами от угрожающих опасностей и т. д.

При помощи зеленого прутика, палки или плети («кнута-самобоя») ведьма превращает людей в животных. То же она проделывает, набрасывая на человека звериную шкуру или подпоясывая его нашептанным поясом из мочала. Человек получает прежний облик только тогда, когда пояс изотрется.

Ведьма может оседлать человека и носиться на нем, пока тот не выдохнется и не упадет.

Способность ведьм к превращениям, по народным рассказам, безгранична. Ведьма может принять вид иглы и копны сена, мухи и лошади, медленно ползущего бревна и быстро несущегося вихря. По некоторым верованиям, превращениям подвергается не тело ведьмы, а душа ее, тело же ее остается дома бездыханным в то время, когда блуждающая душа меняет свой образ, являясь людям в разных видах.

Так, в одной из быличек рассказывается, как однажды солдат переворотил тело ведьмы, ушедшей на свой промысел, головой туда, где лежали ноги. Когда душа ее вернулась с ночных похождений, она начала летать вокруг да около, «то курвою, то гуською, то мухою, то пчелою», чтобы как-нибудь попасть в свою телесную оболочку, однако не могла войти в нее, пока тело не было приведено в то положение, в каком его оставила душа, когда ушла странствовать.

Ведьмы прибегают к превращениям, чтобы отводить глаза, морочить людей. Их не так-то просто распознать. Но если ведьма поймана — беда ей.

Этнограф П. Иванов приводит рассказ о ведьме из Купянска, жившей там во второй половине XIX века. Это была старуха с совершенно обезображенным шрамами лицом, про которую рассказывали, что она ведьма и что с ней был следующий случай.

Поздно вечером вез крестьянин по Колонтаевской улице на мельницу рожь в мешках, видит — бежит за санями большущая крыса да все старается вспрыгнуть на мешки. Сколько не отгонял ее мужик от саней, не мог прогнать, так вместе с крысой и доехал до мельницы. Рассказал здесь мельнику о чудной крысе, а тот ему и говорит: «Знаю я, что это за крыса! Надоела она мне хуже горькой редьки. Постой, не будет больше таскаться сюда». Взял да поймал эту крысу. Внес ее в сукновальню, бросил в ступу и приказал ударить пестом три раза, а потом выбросить за ворота. Наутро нашли около ворот женщину, всю окровавленную, со страшно изуродованным лицом и перебитой рукой. Это и была старуха со шрамами на лице.

Вера в оборотней была очень распространена[4] Существует масса народных рассказов о превращениях в собак, кошек, свиней. Вот один из них:

«У одного человека была мать ведьма. И вот как-то раз стащила она с неба месяц, чтобы не видно было ее черных дел, а сама превратилась в собаку.

А сын-то ее вышел как раз из избы и глядь: чужая зверюга по двору ходит. Он и стал ее прочь гнать, кричать: «Пошла, пошла, поганая!» А собака стоит и никуда не уходит. Разозлился тогда мужик, схватил топор — и отрубил животине лапу. Пошел спать. А утром проснулся и видит: на печи мать лежит с отрубленной рукой да стонет. Понял он тогда, какая собака у него по двору бегала, да поздно было».

Очень часто ведьма принимает вид клубка, и это еще опаснее, чем если она принимает вид собаки. Клубок, под видом которого скрывается ведьма, катится обыкновенно, пересекая путь пешеходу, попадая ему под ноги и нанося удары в различные части тела.

В одной из быличек рассказывается, что у одних людей доила ведьма корову. Пошли они к знахарю, просить их горю пособить, посулили ему за это кусок полотна. Знахарь пришел вечером, нашел в загороде в плетне дырку и сел около нее. Как стемнело, видит — лезет в дырку что-то, он и схватил, а оно обратилось в клубок. Знахарь отнес этот клубок к себе домой и прибил его к стене гвоздем. Наутро смотрит — висит не клубок, а женщина за губу прибитая. Стала она просить знахаря отпустить ее и пообещала никогда уже не ходить доить чужих коров, а ему предложила три куска полотна. Он отпустил ведьму и получил от нее три куска полотна да от хозяев коровы еще один кусок.

В 1864 году в Старобельском уезде Харьковской губернии в селе Белявке, принадлежавшем помещику Штенгеру, в волостное правление явился крестьянин той же волости и принес жалобу, что соседка его, будучи во вражде с ним, испортила его корову, которая чрез это и околела. Кроме того, он сказал, что соседка его — ведьма и что он просит правосудия волостного правления.

Жалоба крестьянина была выслушана волостным старшиной и присутствовавшими с ним в правлении стариками. Чтобы не впасть в ошибочное решение столь трудного обстоятельства, старшина и все сборище, после долгого обсуждения дела, пришли к решению, что необходимы доказательства более ясные для обличения вины подозреваемой преступницы, и предложили жалующемуся крестьянину отыскать знахаря, который один только может обнаружить виновного.

На расстоянии четырех верст от села Белявки, в селе Варваровке, принадлежавшем графине Клейст-Мос, отыскан был знахарь и привезен в белявское волостное правление. При всем честном народе знахарь был спрошен, кто извел корову крестьянина. Ведун подтвердил обвинение хозяина коровы и удостоверил, что соседка его действительно ведьма. После этого крестьяне схватили бедную женщину, подвергли ее исследованию, не имеется ли у нее хвост; избили ее и присудили уплатить виру за погибшую корову. Также семья ее подверглась преследованию: не было ни ей, ни мужу, ни детям житья в селении, их встречали бранью, укорами в колдовстве и провожали свистом.

Беззащитная семья вытерпела много бед, пока не обратилась к мировому посреднику, в результате чего это дело стало известно.

Ведьма, как мы уже говорили, может превращаться в разные неодушевленные предметы — в иголку, яблоко, копну сена.

Еще в одной быличке рассказывается, как однажды ведьма превратилась в копну сена, передвинулась через дорогу, приблизилась к стоявшей тут корове и стала ее доить. Корова, заметив, что около нее сено, стала щипать и есть. Выдоивши корову, копна сена поползла назад домой. На следующий день утром встали дети и видят, что у матери вырваны на голове все волосы — это корова ей ночью повыщипала волосы. Корова наутро издохла.

Хозяйка коровы пришла в хату к ведьме и видит, что та варит кашу с молоком. Она ее спрашивает: «Где ты взяла молоко, у тебя ведь нет коровы?» Ведьма ответила, что купила. Тогда хозяйка, придя домой, содрала с коровы шкуру, разрезала живот и нашла там волосы ведьмы.

Крестьяне всяческими способами пытались узнать, кто портит скотину и наводит беду на их дома.

Так, в 46-м номере журнала «Неделя» за 1875 год была помещена статья, в которой рассказывается, что крестьяне одного села в Полесье по совету стариков и старосты задумали испытывать ведьм водой и просили помещика, чтобы он позволил искупать баб в его пруде. Помещик им отказал.

Тогда крестьяне порешили осмотреть женщин и пригласили к «сотрудничеству» повивальную бабку, думая, что та женщина, у которой окажется хвост, и есть ведьма.

Староста и сотские приказали мужьям гнать баб в корчму, и мужьям не оставалось ничего другого, как исполнить приказ.

В корчме сидела повитуха и осматривала «пригнанных» баб по очереди. Выпуская очередную «пациентку» на улицу, знахарка кричала стоявшему караулу (староста с сотским): «Пропустить, не ведьма!»

В результате «осмотра» было выявлено три ведьмы. Несчастных посадили под арест и написали донесение становому. Письмоводитель станового напугал толпу, уверив, что по закону ведьм нужно жечь. Дело окончилось взяткой с мужиков.

В «Киевлянине» за 1877 год рассказывается еще об одном случае обнаружения ведьмы.

Крестьяне села Рябухи Дмитровской волости заподозрили в чародействе жительницу этого села, крестьянку Акулину Чумаченкову.

Вследствие этого 23 августа 1877 года по приглашению старосты, сотского и волостного писаря крестьяне собрались на сход и потребовали Чумаченкову для допроса.

Так как она не сознавалась, то судьи при каждом задаваемом ей вопросе подвергали ее следующей пытке. Привязав веревку за большой палец одной ноги, привешивали обвиняемую к потолку, и она, вися вниз головою, в конце концов призналась в том, что она занимается чародейством и «испортила» казака села Демения Педько. При этом она оговорила в соучастии еще одну женщину, Варвару Чузенкову.

Дело было передано судебному следователю.

В 1885 году летом в деревне Пересадовке Херсонской губернии был случай расправы крестьян с тремя бабами, которых они сочли за колдуний, «держащих дождь и производящих засуху». Женщин этих насильно топили в реке, и они избежали печального конца только потому, что указали разъярившимся крестьянам место, где будто бы спрятали дождь. Староста с понятыми вошел в избу одной из колдуний и там, по ее указанию, нашел в печной трубе замазанными два напильника и один замок. Волнение улеглось, хотя дождя все-таки не было.

Оборотни

Существует также масса рассказов о волкулаках, то есть оборотнях, принимающих образ волка.[5] Это или колдун, принимающий звериный образ, или простой человек, чарами колдовства превращенный в волка.

В последнем случае волкулаки представляются существами незловредными, а страждущими, несчастными, заслуживающими полного сострадания. Они живут в берлогах, рыскают по лесам, воют по-волчьи, но сохраняют человеческий облик.

Наоборот, колдуны, принимающие образ волка, очень опасны: они наводят голод, высасывают кровь из людей и скота, причиняют смерть.

Большей частью волкулаки — это мертвецы, которые при жизни занимались колдовством и умерли без покаяния; после смерти в их тело входит дьявольский дух, одушевляет его и вынуждает под различными образами причинять всевозможные несчастья человеку.

Чтобы обернуться волком или другим животным, надо пойти в лес, найти пень гладко срубленного дерева, воткнуть в него нож и, произнося заклинание, перекувырнуться через пень. Если кто-нибудь вынет нож из пня, то оборотень навсегда останется в шкуре животного. Если нож остается воткнутым в пень, то оборотень может в любой момент прибежать к нему, перекувырнуться через пень и вернуть себе человеческий облик.

Ученые указывали, что вера в оборотничество в древнем обществе связана с представлением о мире как арене вечной метаморфозы превращения одной формы в другую, как едином пространстве, где сущности и существа взаимосвязаны.

Согласно архаическим верованиям, смерть не являла собой конец человеческого существования, а была скорее переходом в «другую» жизнь. В этой «новой жизни» умершие были связаны с высшими силами земного, небесного и подземного миров и обладали способностью воздействовать на природу и мир людей. Переход человека, его души из мира живых в мир мертвых необходимо было совершить по особым правилам, и любые изменения в обряде могли нарушить и без того хрупкий баланс «мира живых» с «миром мертвых» и привести к неблагоприятным для всего общества последствиям.

Народная фантазия яркими красками рисует образ волкулака: желтоватое, изрытое глубокими морщинами лицо, всклокоченные, стоящие дыбом волосы, красные налитые кровью глаза; покрытые кровью до локтей руки, железные зубы, черные как смоль усы и отвисшая кожа на теле — вот внешний вид волкулака.

Упыри

В народе верили, что умершие ведьмы могут оставлять могилы и являться среди людей. В особенности была распространена вера в упырей, то есть умерших ведьмачей, или ведьмунов.

Упыри — ходячие мертвецы — встают из могил по ночам, ходят в разных видах, пьют кровь из детей, вступают в связь с девками и женами.[6]

Афанасьев определял упырей как злобных блуждающих мертвецов, которые при жизни своей были колдунами, волкулаками и вообще людьми, отверженными Церковью, каковы: самоубийцы, опойцы, еретики, богоотступники и проклятые родителями. Упыри и упы-рицы бывают виновниками чумы и других эпидемических болезней, засухи, неурожаев и вообще всяких общественных бедствий.

Вот один рассказ об упыре:

«В одном селе жили два кума-ведьмача; один из них умер и был по общепринятому порядку похоронен, как обыкновенно хоронят крестьян. Через несколько дней после похорон оставшийся в живых ведьмач вспомнил о своем умершем куме и сказал: дай пойду проведаю кума. Сказано — сделано.

Придя на кладбище, он отыскал могилу кума, наклонился над нею и крикнул в отверстие, которое было в могиле:

— Здоров, кум!

— Здоров! — отвечал ему из могилы голос.

— Я тебя, кум, пришел проведать.

— Спасибо, кум!

Долго переговаривались они; между тем наступили сумерки, стемнело, в хатах зажглись огни. Выходит из могилы ведьмач и предлагает своему куму отправиться вместе в деревню, как только заснут люди.

Долго ходили они по деревне, отыскивая такую хату, где бы окна не были на ночь осенены крестным знамением. Наконец нашлась хата, хозяйка которой забыла перед сном перекрестить окна, в эту хату они и вошли. Мертвый пошел в кладовую, принес оттуда хлеба и меду, сел за стол, они и поужинали. Все хозяева хаты спали крепким сном и, конечно, не видели и не слышали, что делается у них в доме.

Между тем упырь заметил, что в люльке лежит грудной ребенок, поэтому, когда, поужинав, они вышли из хаты и прошли улицу до конца, он сказал своему товарищу:

— Эх, кум, что мы сделали: мы забыли в хате погасить свечу! Побудь тут, я пойду погасить.

Воротился мертвец в хату, а живой, догадываясь, зачем он воротился, пошел вслед за ним, подошел к окну и видит: кум наклонился над колыбелью и сосет из младенца кровь.

Потом вышел мертвец из хаты, подошел к куму и сказал:

— А теперь, кум, отведи меня на могилу

— Нет, кум, я не хочу туда идти с тобою.

— Чего?

— Боюся.

— Не бойся, кум, я тебе не злодей, пойдем, брат, ты взял меня из фоба, ты и отведи.

Делать нечего: пришлось живому куму идти с мертвым до могилы. Пришли к могиле, мертвый и говорит:

— Пойдем же со мною в могилу, мне все будет веселее!

Схватил кума за полу да и тянет за собою в могилу. Но кум был настороже: отполосовал ножом часть полы, а тут, к счастью, запели петухи, и кум-мертвец скрылся в могилу.

Тогда живой кум побежал в деревню, собрал народ и рассказал все, что в эту ночь с ним случилось. Пошли на кладбище, разрыли могилу, вынули гроб, видят, что мертвый лежит лицом вниз, взяли осиновый кол и забили ему в затылок.

Когда вбивали кол, мертвец проговорил: «Эх, кум, кум! Не дал ты мне на свете пожить!»»

Расправы над ведьмами и колдунами

Надо сказать, что русский человек терпел колдуна и был к нему снисходителен до поры до времени. Внешнее почтение к колдунам часто сменялось лютой ненавистью, когда в селе думали, что именно чародей причинил жителям несчастье и навел на них порчу. В таком случае толпа разгневанных крестьян могла не только избить до полусмерти ведьмака, но и даже убить его. Причем случались подобные расправы даже в совсем недавнее (по меркам истории) время.

Так, в «Новом времени» (1895. № 7036) рассказывается о следующем факте народной расправы с колдуньей, имевшем место 25 сентября 1895 года в Москве в самом центре города — на Никольской улице:

«Одна из наиболее чтимых московских святынь — часовня Святого Пантелеймона на Никольской. В ней и около нее всегда толпа. По ночам часовня заперта, но ранним утром, далеко до рассвета, в ней служится молебен; затем чудотворная икона вывозится в город для служения молебнов в частных домах. Тогда в часовню собирается особенно много народа — все больше мещан и крестьян. Так было и в ночь 25 сентября. Часовня еще не была отперта, а около нее уже толпилось человек триста. Между ними находились крестьянский мальчик Василий Алексеев и какая-то простая женщина, одержимая припадками — не то истерического, не то эпилептического свойства. Возле этой пары стояла крестьянка Наталья Новикова; она разговорилась с мальчиком и подарила ему яблоко… Мальчик куснул яблоко, и надо же быть такому несчастью, чтобы как раз вслед за тем с ним сделался истерический припадок. На крик Алексеева прибежал с ближайшего поста городовой и отвез больного в приемный покой. Толпа, конечно, всполошилась:

— Отчего был крик? В чем дело?

Наталья Новикова и женщина, сопровождавшая Алексеева, вероятно, успели тем временем повздорить, потому что вторая из них принялась объяснять народу происшедший случай таким ехидным образом:

— Мальчика испортила вот эта баба. Дала ему яблока, а яблоко-то было наговорное. Едва он закусил яблоко — как закричит! и почал выкликать…

Суеверная сплетка быстро обошла толпу и подчинила ее себе. На Новикову глядят со страхом и ненавистью. Слышны голоса:

— Ведьма!

— Мальца заколдовала!

— Пришибить — и греха не будет…

На Новикову начинают нажимать; она струсила и решила лучше уйти подальше от греха: народ — зверь, с ним не сговоришь. Пока она пробиралась к Проломным воротам, толпа рычала, но не кусалась; со всех сторон ругательства, отовсюду свирепые взгляды, но ни у кого не хватает мужества перейти от угроз к действию… В это время кто-то громко и отчаянно крикнул:

— Братцы… бей колдунью!

И в ту же минуту Новикова была сбита с ног и десятки рук принялись молотить по ней кулаками… Молотили с яростью, слепо, не жалея, насмерть… И, не случись на Никольской в ту пору опозднившегося прохожего, чиновника Л. Б. Неймана, Новиковой не подняться бы живой из-под града ударов. Господин Нейман бросился в толпу:

— Что вы делаете?! С ума сошли?!

— Бей колдунью!

— Этот — что тут еще?!

— Вишь, заступается…

— Заступается? Видно, сам из таких… бей и его!

— Уйди, барин! Не место тебе здесь… Наше дело, не господское…

— Бей! бей! бей!..

Господин Нейман, обороняясь, как мог, протискался, однако, к Китайскому проезду, где подоспел к нему городовой, чтобы принять полуживую Новикову: она оказалась страшно обезображенной, защитника ее тоже, выражаясь московским жаргоном, отделали под орех…

И над сценой этой средневековой расправы ярко сиял электрический фонарь великолепной аптеки Феррейна, и повезли изувеченную Новикову в больницу мимо великолепного Политехнического музея, в аудитории которого еженедельно возвещается почтеннейшей публике то о новом способе управлять воздухоплаванием, то о таинствах гипнотизма, то о последних чудесах эдисоновой электротехники. И когда привезли Новикову в больницу, то, вероятно, по телефону, этому чудесному изобретению конца XIX века, дали знать в дом обер-полицмейстера, что вот-де в приемном покое такого-то полицейского дома лежит женщина, избитая в конце века XIX по всем правилам начала века XVI…

А вот еще один случай народной расправы с колдуном-упырем, взятый из «Киевской старины» (1890. Т. XXVIII). Случилось это во время ужасной чумы в 1770 году в селе Войтовке. Какие ни принимались меры — ничего не помогало, люди продолжали умирать. И крестьяне тогда решили, что по селу что-то ходит, отворяет окна и «надыхуе» чрез них в хаты, отчего народу мрет больше, чем бы мерло без этого.

Поскольку объяснение моровому поветрию было найдено — теперь оставалось только найти конкретного виновника народного бедствия. И вскоре на сельском сходе было заявлено некоторыми из присутствовавших, что они видели ходящего по селу упыря, что на упыря этого с остервенением нападали собаки, а скот при виде его стремительно убегал. Якобы даже видели, во что был одет упырь: он был в белой рубахе и синих суконных штанах, от колен замотанных белым сукном.

А в таком одеянии, как всем было известно, ходил обыкновенно приходский войтовский поп, отец Василий. Тогда у всех явилось подозрение, что ходит по селу по ночам не кто иной, как поп. Обратились с вопросом об этом к самому батюшке, но он категорически отрицал возводимое на него обвинение. Тогда спросили попадью, ходит ли батюшка ночью по селу, и она тотчас заявила, что ходит и что у него бывает по ночам его уже умершая сестра вместе с другими мертвецами, причем все они толкутся с шумом по комнате и «клацают ртами, как будто что едят».

Тогда мужики устроили очную ставку попадьи с попом, ее мужем, требуя, чтобы она сказанное ею повторила в его присутствии. Она повторила, добавив: «Не запирайся, попе, бо сама правда, що ты ходишь по селу в ночи». Это подтвердила и попова кухарка. После этого участь попа была решена.

Тринадцать человек, выбранные сходом, сперва пошли и выкопали на кладбище яму, а затем явились к попу и в то время, как он вышел из приходского дома, кинулись на него и стали бить кольями. Избив его до полусмерти, достали носилки, положили его на них и отнесли к выкопанной яме. Там, пробив его осиновым колом от плеча к плечу «навылет», бросили в яму и, не слушая мольбы попа, заживо закидали его землей.

Поветрие после этого, по показаниям участвовавших в убийстве, затихло, хотя и не совсем. На суд попал только один участник убийства, 26-летний крестьянин села Войтовки Деско Ковбасюк, остальные умерли от поветрия. Кодненская военно-судная комиссия отпустила его без наказания.

В той же «Киевской старине» рассказывается и о другом случае, имевшем место 6 июля 1727 года в городе Решетиловке Полтавской губернии.

Именно в этот день в городок явился некий Таврило Мовчаненко, уроженец села Стасовец, и объявил себя упырем. Он объяснил жителям, что дождя в Решетиловке, страдавшей от засухи, нет потому, что там много ведьм. Народ привел его в ратушу и потребовал от сотника, чтобы тот всякого или всякую, кого упырь объявит ведьминским отродьем, велел топить в воде.

Хотя сотник и не разрешил топить ведьм, но, «невозмогши народ уняти» и «уступая принуждению» толпы, велел при всем народе допросить упыря. На этом допросе упырь показал: родом он из села Стасовец, волшебству учился в Зенькове у Ивана Голи-Постолы, живущего близ Гордня Тягни-шкуры. Наука волшебства состояла в мазанье под плечами «неким зельем». В Зенькове он находился три года и знает там трех ведьм, с которыми вместе волшебствовал. В Решетиловке он указал на четырех ведьм.

Показания упыря произвели сильное волнение в народе, и сотник, боясь бунта и угроз, что его самого убьют, если он не даст приказа утопить указанных ведьм, донес обо всем происходящем полтавскому наказному полковнику.

Для унятия бунта была выслана из Полтавы помощь. Упырь и четыре решетиловские жительницы, объявленные им ведьмами, были доставлены в Полтаву для допроса.

При допросе Мовчаненко назвал себя волшебником и на очной ставке с Марией Пещанской, Марией Пустоваровой, Мотрей Гуринкой и вдовой Ефимией Сорочихой показал, что все они ведьмы, что Пустоварова ночью, сделав его конем, ездила на нем и погоняла его коленом, что Иван Голи-Постолы, зеньков-ский житель, природный колдун, передал ему свое знание, и с того времени ведьмы ездят на нем в Киев на Лысую гору.

Обвиняемые ведьмы показали, что ничего про то не ведают. Когда же упырь был спрошен вновь — на этот раз под «батожным боем», — то сознался, что «в безумии опорочил» этих жен и что в «новомесяч припадает ему в голове замешанье», вследствие которого три раза он был близок к смерти.

Полтавский полковой суд, узнавши «явную его, Мовчаненко, плутню и обману», приговорил опороченных жен освободить «с под караулу и отпустить их в домы их по-прежнему, о чем, всему урадово-решетиловскому товариству и посполитству и кому того ведати надлежит объявить дабы всяк, ведая о таковом вымышленного обманщика и неполного ума человека потворе, впредь оному и подобным ему лживцам весьма не доверял».

Наведение порчи и защита от нее

Хотя в настоящее время роли колдунов и знахарей в народном сознании нередко смешиваются,[7] но, по первоначальному смыслу и значению слов, меэвду ними существует громадная разница: колдуны действуют с помощью дьявольской силы, знахари же — это «знатки», знающие люди, и роль их, в подавляющем большинстве случаев, чисто лечебная.

По стародавнему сказанию, первый знахарь первоначально обладал знанием только одних «добрых» трав, посеянных Богом на пользу человеку Знахарь этот различал шелест и говор трав, был наделен способностью слышать шепот матери-земли, и все тайны природы были для него открыты. Он жил, как праведник, счастливый и своим волшебным знанием, и тем добром, которое он приносил людям. Но, сделавшись стариком, под влиянием соблазнов дьявола, захотел вернуть себе молодость и тогда-то узнал «злые» травы. Узнав их, стал оказывать не одну помогу людям, но творить и пагубу. Таким-то образом пошли по белу свету знахари, передавая от поколения в поколение те чудесные знания и «вещие» слова, которыми владел первый знахарь на Руси.

Именно знахари могли спасти человека от порчи, дав ему амулет — оберег в виде какого-нибудь предмета или корня растения, который предписывалось всегда носить с собой.

Так, в качестве оберега использовали веточки бузины, кустарника, который, как считалось, не только продлевает жизнь, но и дарует способность угадывать будущее. Но бузину относили также и к нечистым растениям. Она знаменовала собой несчастье и смерть, что соответствует дуалистическому характеру мифологических воззрений.

Другим, не менее сильным оберегом была рябина, которая обладала силой защищать от несчастий и бед, недаром ее всегда сажали в палисадниках перед домом. Она защищала от сглаза. Ветка рябины помогала найти путь к дому из леса, а если положить ее возле себя ночью в лесу, то леший к такому человеку подступиться не сможет.

Девушки в красных сарафанах 25 мая (нового стиля) приходили к рябине и просили ее уберечь дома от пожаров, поскольку считалось, что если в этот день утро «в красном кафтане» (ясная заря), то летом будет много пожаров.

Для защиты поля от порчи рекомендовалось сделать из рябины посошок и обойти вокруг нивы. И «ржа того жита не съест».

Если воткнуть в дверь дома рябиновые ветки, то колдуны и ведьмы войти в него не смогут. А если положить в карманы рябиновые листья да ягоды, то и порча никакая не страшна.

Иногда в роли амулетов выступали травы. Пучки трав развешивали в доме, над порогом, на стенах, для защиты не только от болезней, но и от огня, молнии, непогоды (зверобой, к примеру, отгонял тучи с градом), вешали в скотном сарае, клали в колыбель младенцу и себе под изголовье, носили на шее в ладанке.

Амулеты и «магические предметы», имеющие характер амулетов, известны всем архаическим культурам. Наделение некоторых материальных предметов, включая мощи святых и предметы религиозного культа, особыми свойствами, а именно способностью, как считают их почитатели, к самостоятельным действиям этнографы объясняют свойственной этим культурам принципиальной двойственностью вещей, функционирующих то как обычные вещи, то как знаки. Такими вещами — знаками с максимальным «семиотическим статусом», по определению А К. Байбурина, — и являются амулеты, предназначение которых заключается в том, чтобы предохранять своих владельцев от болезней, вредоносного колдовства и оружия врагов, словом, от любых жизненных невзгод, а также обеспечивать им удачу во всех делах.

Амулеты носили не только на шее, но и привязанными к поясу, к руке, к ноге, к голове.

«Для амулета, как и всякого ритуального предмета с пространным символическим значением, — пишет Ю. Е. Арнаутова, — важную роль играют не только его форма и нанесенные на нем знаки, но и материал, из которого его изготовили, символика цвета, числа. Три листика подорожника, перевязанные красной нитью, носили, например, на шее, чтобы предохранить себя от головной боли, а для избавления от нее надевали на голову магические (льняные) повязки или железные обручи (лат. capitis ligaturae), возможно, с какими-нибудь знаками на них; чтобы предохранить себя от наговоров, в мешочек зашивали три камешка из желудка ласточки и т. п. Число три, нить красного Цвета, камешки, найденные в необычном месте, редкий некогда металл — как видим, то, что в первую очередь отличает фетиш от других предметов и наделяет его особым значением, это его уникальность.

Когда-то, еще в эпоху неолита, редкому тогда железу, вероятно, приписывались магические апотропеические свойства, оно отгоняло всякую нечисть и беды, но кто помнил об этом по прошествии стольких веков?

Объяснение обряда было давно утеряно, но принцип выбора материала амулета сохранился: материал должен входить в ту часть универсальной классификации окружающих человека явлений, которая соотносится с парадигмой положительных значений. Последняя, в свою очередь, является результатом диалога человека с природой и продолжением исходной классификации, заданной мифом и ритуалом творения. Поэтому, например, в целительной магии используется живое дерево, молодые побеги, а во вредоносной — мертвое, сухое… Олений рог символизировал жизненную, вегетативную силу, медвежьи зубы — физическую силу у мужчин или плодородие у женщин.

Еще П. Г. Богатырев заметил, что в народной обрядовой практике существуют предметы, которые, по поверью, изначально обладают «независимой» магической силой, «исходящей» из их материала — вода, чеснок, хлеб, железо, или обусловленной их формой, цветом[8]

Как и в случае с травами, эта «независимая» магическая сила не всегда приписывается предмету потому, что он употребляется при мотивированном магическом действии, скорее наоборот, сначала предмет награждается этой силой, а затем уже пытаются ее объяснить. Обычно такие объяснения, как заметил еще К. Леви-Строс, почти всегда вторичны и представляют собой подведение рациональной основы под бессознательные коллективные представления[9] В современных исследованиях эта «независимая» магическая сила обычно трактуется как семантика или символика вещей, и в этом случае она утрачивает свой мистический, сверхъестественный характер, а объясняется действием сложных семантических механизмов[10]

Логика символического значения такова, что действие или предмет имеют его сами по себе, иными словами, наделяются им «автоматически», причем сами носители культуры — изготовители амулетов — об этом, разумеется, вряд ли задумываются.

С другой стороны, многие предметы, имеющие характер амулетов или снадобий, нуждаются в том, чтобы скрытая в них, по мнению носителей культуры, магическая сила была высвобождена или, если предметы таковой силой не обладают, необходимо вложить их в нее, что и происходит в процессе соответствующих ритуалов. Для этого, например, амулеты, травы, оружие и т. п. «наговаривают», то есть читают над ними соответствующие заклинания».

Во многих местах большой славой от порчи, в особенности при повальных болезнях, когда порчу пускают по ветру, пользуются лук, соль, чеснок и редька. Русский народ верил, что соль и редька имеют способность выедать все слова, написанные на бумаге, а запаха лука и чеснока будто бы не любит нечистая сила. Носили чеснок и лук в таких случаях обыкновенно на нательном кресте.

Противостоять чародеям и их чарам при помощи амулетов и заговоров могли знахари. Обереги знахари делали в виде наузов, узлов, навязок, а потому получили прозвище «наузников» и «узольников». Наузы представляли собой различные «привязки», надеваемые на шею.

Как мы уже знаем, колдуны и ведьмы из ненависти или злобы к заболевшему, по просьбе других, за деньги, а то и просто так могли причинять самые разнообразные болезни: вогнать в человека бесов, произвести сумасшествие и кликушество, нагнать «вопль», отнять силу, иссушить до кости, вызвать икоту, тоску, параличи, родимчик, падучую болезнь и половое бессилие.

Они же иногда являлись виновниками эпидемий и лихорадки, вызывали пьянство у мужчин, производили «затворение кровей» у женщин, отнимали у них молоко и напускали «безвременное» (неправильная менструация).

Колдуны могли также наводить на человека глухоту, куриную слепоту и отнимать аппетит.

Иногда они производили совершенно непонятные болезни: напускали на мужчин «бабью муку», «надевали хомут»[11] и даже ухитрялись проделывать, преимущественно над бабами, такие непостижимые вещи, что у них, без всякой видимой причины, начинало пучить живот. Но чаще всего колдуны славились тем, что они могли присаживать килы[12]

Все это — различные виды порчи, которую насылают ведьмы и колдуны.

Порча, в виде той или другой из этих болезней, бывает, по мнению народа, двоякая: временная, на несколько лет, от которой можно и выздороветь, или же навеки, до смерти — такая порча неизлечима.

Но и в случаях излечимой порчи ничего не мог сделать ни земский врач, ни фельдшер: «порченых» мог вылечить только знахарь или колдун, но не тот, который испортил, а другой, часто более сильный. Только они, нашептывая и «пытая от кил», могли снять и килу, и всякий другой «насад».

Порча, по мнению русского народа, чаще всего пускается по ветру, по воде, примешивается к пище и питью, а иногда достигается и путем заклинаний. Таким образом, одна из них имеет случайный характер и является более общей, другая же — индивидуальной: порча в виде заклятия и данная в пище и питье неизменно входит в того, кому «дано», а пущенная по ветру и по воде — на кого попадет. Вероятно, на основании такой случайности про порченых и говорили иногда, что они «вбрели».

«Идешь себе, — объясняли крестьяне такой случайный вид порчи, — и вдруг тебе лицо раздует, во какое».

«Колдун зайдет на ветер, — старались объяснить порчу другие, — так, чтобы ты стоял под ветром, и пустит на тебя ее с этим ветром».

«Увидит колдун проходящего мужика, дунет на него — и готово», — еще проще поясняли такую порчу третьи.

При посредстве одного из таких удивительных способов присаживается и кила.

«На вечерней заре выходит колдун на перекресток, делает из теплого навоза крест, обводит его крутом чертой и посыпает каким-то порошком, что-то нашептывая. Оставшуюся часть порошка кидает по ветру, и если хотя одна крупинка этого порошка попадает на человека, то у него через три дня непременно появится кила»[13]

Иногда порчу напускали по воде, но часто крестьяне были даже не в состоянии объяснить, как это делалось. «Заметит колдун, — говорил про такую порчу мужик, — что ты хочешь, примером, купаться, и пустит это свое колдовство по воде».

Несколько более «понятной» является индивидуальная порча. Здесь снадобья и напитки подмешивались к хлебу, кушаньям, квасу, пиву, водке, чаю.

Славой производить порчу пользовались в русском народе большие белые черви, которые заводятся в бочке из-под вина. Достав червей и подойдя к кабаку, пускали их ползти по земле. Тот червяк, который поползет к кабаку, и есть обладатель вредоносных свойств. Стоит его взять, высушить, перетереть в порошок, подсыпать кому-нибудь в кушанье или питье — и человек этот будет пить запоем. Подобными же свойствами обладает и земляной паук. Если его, поймав, высушить и, превратив в порошок, запечь в хлеб и дать кому-нибудь поесть, то тот в три года исчахнет.

Народная фантазия питалась многочисленными и самыми разнообразными рассказами, где такая порча и способы ее получения изображались во всевозможных видах. В одном случае рассказывали, как женщину испортили на лапше и как она, поев лапши, сейчас же «стала кричать на голоса», то есть стала кликушей, а другую, которой знахарка дала съесть вареное яйцо, «сейчас же стало свертывать в клубок, и какая-то невидимая сила начала поднимать ее так легко вверх, как мячик резиновый подпрыгивает».

«В квасу дали, родимый, — простодушно объясняла больная свою болезнь, — так и услышала, как по животу пошло, а перекреститься-то, как стала пить, и не перекрестилась: вот ён, супостат-то, и вошел в нутро».

«Прихожу к бабке, — рассказывала другая женщина, — она как поглядела в воду, так все и узнала, у тебя, говорит, несчастье случилось, ты сама больна, да и муж твой нездоров: вам «поддали» в еде. А перед этим у нас кто-то проткнул кашу в чугуне, должно, соседка по сердцам подделала. Мы всю эту кашу с хозяином и поели. На него напала тоска, хоть со двора долой иди, ничего не мило, а меня лихорадка затрепала совсем».

В случае невозможности испортить человека на пище и питье колдуны, по мнению крестьян, ухитрялись «наколдовать у одежи».

«Измучила меня лихоманка совсем, — жаловалась земскому врачу женщина, — с тех пор, как у меня вырезали крест на шубе. Трепет каждый день, да и все. Была и у фельдшера, и у доктора, никакой помочи нет».

«А рубахи у них с мужем разрезали и подушку, вот и заболела, — крайне просто объясняла баба источник происхождения болезни у другой больной. — Вырезано, значит, было с умыслом: она в те ж поры и заболела. А сделать то мог только недобрый человек — сноха девернина, злющая-презлющая баба… И бабка так рассказывала — над ими исделано, говорит: ему-то немного попало, ну а ей, значит, вовсю».

Существуют и многие другие способы порчи. С этой целью бросаются на дороге различные заговоренные предметы: стоит поднять такой предмет — и человекуже испорчен. Верили также, что колдуны кидают под ноги намеченного человека какие-то небольшие шарики, скатанные из овечьей шерсти, с примесью кошачьих и человеческих волос. Могли ведьмы навести порчу, и замазав в печную трубу волосы намеченной жертвы или зашив их с перьями птиц в подушки, а также подкидывая в печь, подкладывая под стену в хате или зарывая под ворота.

Излечить от порчи можно было заговорами, и в русском народе их бытовало великое множество, вот только произнести их правильно мог не всякий, а только знахарь. О знахарях-шептунах мы будем рассказывать в посвященной им главе, а здесь приведем лишь один из многих заговоров против порчи:

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, аминь. Стану я, раб Божий (имярек), благословясь, пойду перекрестясь из избы во двери, из двора в ворота, в чистое поле, в восточную сторону, под красное солнце, под млад месяц, под частыя звезды, под утреннюю зарю; взойду я на святую Сионскую гору, на святой Сионской горе Латырь камень; на Латыре камне стоит соборная апостольская церковь, в церкве соборной злат престол, на золоте престоле Михаил архангел туги луки натягает, живущия стрелы направляет, вышибает, выбивает из раба Божия (имярек) все притчища и урочища, худобища и меречища, щепоты и ломоты, натужища из белого тела, из горячей крови, из осьми жил, из осьми суставов, из осьми недугов, родимыя, напущенныя от мужика, от волхуна, от кария, от чорныя, от черешныя, от бабы самокрутки, от девки простоволоски, от еретиков, от клеветников, от еретниц, от клеветниц, от чистых и от нечистых, от женатых и неженатых, от глухих, от слепых, от красных, от черных, от всякого роду Русских и не Русских, от семидесяти языков. Святый Христов Михаиле вышибает, выбивает живучею стрелой из раба Божия (имярек), из мягких губ, из белых зуб, из белыя груди, из ретивого сердца, из черныя печени, из горячей крови грыжныя жолуничища и отравища разсыпныя, напускныя, родимыя, от пития, от ествы, от вихоря, от ветру, от своих дум нечистых. Как зоря Амтимария исходила и потухала, тако же в раба Божия (имярек) всякие недуги напущенные и родимые исходили бы и потухали; как из булату, из синева укладу огнь каменем выбивает, так же бы из раба Божия (имярек) все недуги и порчи вышибало и выбивало бы; как щука-белуга с моря пену хватает и пожирает, тако же бы с раба Божия (имярек) все недужища, щепотища и ломотища, родимые и напускные, пожирало и поедало; как Латырю каменю из синева моря не выплавывать, тако же в раба Божия (имярек) всякой скорби не бывать, в осьми суставах не бывати и не болети. Запру я этот заговор тридевяти-тремя замками, тридевяти-тремя ключами, во имя Отца и Сына и Святого Духа и ныне, и присно, и во веки веков, аминь».

Одним из видом порчи считалась в русском народе икота. Ее именовали еще напускной болезнью. Причиной икоты был заговор колдуна или злого духа. Одной из разновидностей икоты была «немуха», лишающая человека дара речи. От нее лечили знахари особым заговором:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Стану я, раб Божий (имярек), благословясь, умоюсь медовой росой, солнышком зноем обсушусь, помолюсь Царю Небесному, Матери Пресвятой Богородице: Христа породила и во пелены пеленала, от Жидов сохраняла и соблюдала; так же меня, раба Божия (имярек), закрой и защити шелковыми пеленами, шелковыми поясами, своим Святым Духом от злого от колдуна, от колдуньи и от всякого зла лиха человека, от злыя крови, от злыя думы, от злого помышления. Еще покорюсь я, раб Божий (имярек), Илие пророку: свет ты, Илья пророк, огненна карета и огненна колесница, туго ты тянешь, метко стреляешь, врага и супостата убиваешь и огнем опаляешь, чтобы меня, раба Божия (имярек), не испорчивать, не наколдовывать ни колдунье, ни злому и лихому человеку, ни злой крови и думе злой, помышлению, встречному и постижному, и на питие и на еже в пиру, в беседе, во всякой смертной потехе. Еще покорюсь и помолюсь Спасу сохранителю: и ты соблюди, спаси, всемилостивый Никола Можайский, Изосим и Савватий Соловецкие чудотворцы, Тихон преподобный. Иоанн Креститель, Иоанн друг, Иоанн зачатие Христово, Иоанн Златоуст, Иоанн Постник и вся сила небесная, поставьте железный тын около меня, раба Божия (имярек), от земли и до небеси, от веку и до веку, чтобы меня, раба Божия (имярек), не испорчивать, не исколдовывать, не взглядывать и не видеть, и не слышать при пиру, при беседе, во всякой потехе и во веки по веки, отныне и до веку, аминь, аминь, аминь, во веки аминь».

Кроме того, крестьяне считали, что если от икоты больной умрет, то болезнь не исчезнет вместе с ним, а перейдет на кого-то из родных или близких покойного, не в добрый час помянувшего черта в присутствии умирающего.

Если человек икнул, следует сказать: «Добром — так вспомни, а злом — так полно!» Чтобы прекратить икоту, надо трижды прочитать «Богородицу».

Согласно старинным лечебникам, еще одним видом порчи была куриная слепота — именуемая в медицине ночной слепотой (Hemeralopium). Эту болезнь колдуны напускали, как верили в деревнях, соскабливая грязь с ножа, которым зарезали старую курицу, и, заговорив ее на определенного человека, пускали по ветру. Для излечения куриной слепоты смотрели в дырочку доски, где выпал сучок, или сидели над паром вареной печени и ели ее.

Порча, наводимая ведьмаками, по мнению русского народа, — часто не что иное, как посланный ими бес. Очень часто встречаются в записях этнографов рассказы о вхождении такого «беса порчи» в человека и его пребывании в нем в виде тех или других животных.

«Как стала матушка кончаться, — рассказывала про один такой случай крестьянка Мещовского уезда Калужской губернии, — раздуло в животе у ней, незнамо как, глаза выкатились, стали большие, большие. Поднялась рвота — черная-пречерная, и выблевала она червяка черного, лохматого, с четверть длины и в палец толщиной. Не успели мы опомниться, а он уполз под печку, и матушка кончилась. Это бес-то, который сидел в ней и мучил, и вышел червяком. Оттого покойница при жизни не могла стоять в церкви, не подходила сама к священнику, и причащать ее подводили насильно: это бесу-то не любо было».

«Моего мужа, — рассказывала одна вдова земскому врачу, — испортила невестка. Когда он собрался ехать к венцу, она выхватила помело из-под печки, выскочила на улицу, бросила его под поезд и крикнула: «Штоб вам ни пути, ни дороги, черт под ноги!»

С тех пор и заболел, и вскорости же помер. Перед смертью он стал кричать по-телячьи, все харкать и говорил, что что-то в глотку ему подступает, почес душит. Раз мы собирались завтракать, а он захотел приподняться и облегнулся об стол. Чтобы помягче было, я ему под руки завеску подложила и только что отошла в сторону, он как харкнет на всю избу и выхаркнул лягушку. Все видели, лягушка, как ошметок, большая, ускакнула под печку и пропала. После того он положил голову на стол, раз дохнул и помер».

«Меня с хозяйкой, — говорил больной из Орловской губернии, — в свадьбу испортили: бабка тогда узнала, что на вине нам сделано было. Сперва на меня тоска навалилась, бывало, до того проймет, что прошу мать зарезать меня, а пуще тоски боль в брюхе меня доймала, особливо на полном месяце. Известно, что нечистая сила ежели есть в человеке, то на исходе месяца и она исходит, а на молоду да на полном месяце и нечистая сила прибывает в человеке и пуще начинает мучить. У меня в брюхе жила нечистая сила мышью: как зачнет, бывало, она ползать там по кишкам, живот и станет дуться, того гляди, лопнет. Я уж и гашник, и пояс распущу, да без памяти по избе катаюсь. А тоска во какая бывала: чисто перед смертью. А как зачнет к глотке подползать, так и чую, как в шерсти ворочается, тут во, — показывал рассказчик на горло. — Кабы не один человек, давно бы меня эта нечисть доконала. Присоветовал он мне коренья пить, от порчи девять их, а самый главный Адамова голова прозывается, потому что он прям, как голова человечья, и образину имеет такую, даже борода есть. Этот корень надыть было напослед всего пить, и дюже тяжело мне сделалось: ни пить, ни есть, а гадина в брюхе еще злее лазить стала. Мать и жена так и думали, что я кончаюсь, и за попом послали, причастить меня. Тут с обеда зачал я блевать и как раз, как попу приехать, еще пуще натошновал и выблевал мышь, мышь как есть, в шерсти, и сразу мне легостно стало».

Любопытны те виды порчи, которые вызываются при посредстве так называемых заломов и вынимания следа.

Залом — это завязанный в узел и предварительно запутанный или закрученный пучок колосьев какого-либо еще несжатого хлеба, чаще всего ржи. Иногда он обвязывается лошадиными или женскими волосами, обсыпается углем, золой из печи, землей с кладбища.

Вот как, по рассказам одного крестьянина, производила заломы знахарка из села Ильинского Новоладожского уезда Санкт-Петербургской губернии:

«На вечерней заре она приходит в поле, выбирает нужную ей полосу, становится лицом на запад, наклоняет, с заклинаниями, пучок колосьев к земле, закручивает, перевязывает суровой ниткой и посыпает его взятой с могилы самоубийцы землей. Чтобы молитвы и благочестие семьи, которой принадлежит полоса, не ослабили силы заклинаний, она становится ногами на образ, обращенный лицом вверх».

Русский народ верил, что всякий, кто срежет такой залом, скоро умрет или получит лихую и продолжительную болезнь: у него отнимаются ноги или сохнет рука. От залома же часто появляются особенные раны, в которых заводится тонкий узкий червяк в виде волоса. Этот червяк имеет способность постоянно разъедать рану, не давая ей поджить.

Порча с места залома сообщается всей заломной полосе. Вот почему хлеба с таких полос крестьяне не ели, а продавали его. Для нейтрализации силы заломов обыкновенно приглашался знахарь,[14] а иногда священник, служился молебен и «поднимались» иконы. Эта вера в существование заломов и их отдельных видов иногда была удивительно непоколебимой и сильной.

Другой таинственный и загадочный способ производить порчу заключается в вынимании следа.

«Идешь ты утром, разувши, а твои следы видны на земле. Колдун возьмет да и вынет этот след: вот и испорчен человек», — говорили в народе. Над землей, вынутой из очертаний следа, производились определенные операции, и испорченный таким способом человек обыкновенно сох или заболевал водянкой.

Тот колдун, который причинил порчу, снять ее уже не в силах. Надо искать другого колдуна, хотя бы и «слабенького». И наоборот: если свой колдун успел обезопасить от всяких чар, то чужой уж ничего плохого не сделает.

Именно поэтому всегда старались пригласить колдуна на свадьбу, чтобы обезопасить всю семью и гостей от свадебной порчи.

Колдун на свадьбе

Особенно часто портили молодых. В виде предохранительной меры против такой порчи существовал обычай подпоясывать жениха сетями и обкалывать подол платья невесты иголками и булавками. В некоторых местах молодых провожал из церкви до дому священник с крестом в руке, причем молодые шли в венцах.

Но распорядителем на свадьбе по сути дела становился колдун.

Его необходимо было встретить со всеми возможными почестями еще в дверях[15] избы и непременно с чаркой водки. Вторую чарку чародей просил сам и только затем приступал к осмотру дома и двора. Он брал из рук хозяина хлеб и разламывал его на кусочки, посыпал их крупной солью и разбрасывал по всей усадьбе. Плюнув три раза на восток, он входил в избу, осматривал весь дом, дул и плевал в углы, а затем в одном из них сыпал рожь, в другом — траву, а в остальных двух — золу: рожь и золу — против порчи, а траву — на здоровье молодых. Обязательно осматривал чародей и печь — нет ли там опасного порошка на загнетке с углями, потому что, по рассказам крестьян, бывали случаи, когда от смрада и зловония этих зелий у всех гостей и молодых кружилась голова, и поезжане даже покидали избу, а свадьбу приходилось откладывать.

Затем колдун вновь выходил во двор и смотрел, нет ли под хомутом у предназначенных в свадебный поезд лошадей репьев, а затем обводил их трижды вокруг двора.

Вернувшись в дом, чародей обсыпал молодых рожью и заставлял перейти через разостланный под ноги черный полушубок.

Колдун отправлялся в церковь вместе со всеми и на каждом перекрестке и под каждыми воротами (которые считаются самым опасным местом по дороге к венчанию) произносил заговоры и заклинания.

Обратно из церкви домой, по приказу колдуна, возвращались другой дорогой.

С. Максимов приводит рассказы крестьян о том, как целые свадебные поезда лихие люди оборачивали в волков, о том, как один неприглашенный колдун высунул в окно своей избушки голову и крикнул ехавшей мимо свадьбе: «Дорога в лес!» — а колдун приглашенный успел ответить: «Дорога в поле!» — и у неприглашенного чародея выросли на голове такие рога, что он не мог высвободить головы из окна, и спас его на обратном пути из церкви соперник, сняв чары.

Когда молодые после венчания возвращались в дом жениха, знахарь-чародей забегал вперед и клал на пороге избы прикрыш-траву (горец). Знавшая об этом невеста перепрыгивала через ядовитую траву — и наговоренные беды обрушивались на того, кто насылал порчу. А вот если, паче чаяния, молодая наступала на горец, то беды и несчастья обрушивались на нее и ее семью.

Порча молодых производилась, большей частью, во время свадебного столованья, на различных кушаньях и напитках, но существовали для этой цели и некоторые специальные приемы.

Можно было испортить молодого и сделать его неспособным к отправлению супружеских обязанностей, воткнув булавку в то место, где он, выйдя во двор, в первую брачную ночь справит свою естественную надобность.

Павел Якушкин, известный фольклорист, писал о порче жениха следующее:

«Деревенские колдуны по злобе или по другим каким причинам делают у молодого impotentiam veris. Я слышал, что недалеко от Сабурова в Малоархангельском уезде живет такой колдун. Я его призвал к себе и торговал у него этот секрет; он сперва не хотел мне его открыть, но, наконец, когда выпил водки и увидел деньги, открыл мне всю подноготную. Эту болезнь делают двояким образом.

Берут нитку из покрывала мертвеца, влагают ее в иглу, которую и вдевают в подол рубашки известной женщины: пока эта игла не вынута, то мужчине ничего нельзя с нею сделать; ежели же ее найдут, то не вынимают, а раздирают рубашку, а лоскутья жгут.

При восходе солнечном отрезывают от церковного колокола конец веревки, берут часть этого конца, завязывают три узла при следующем заговоре: «Как висит колокол, так виси у раба NN сором на рабу NN отныне до веку. Аминь» После этого заклинания кладут эту веревку под порог или на то место, где должен пройти тот человек, которому это делают.

Вместо веревки лучше брать часть мохра от церковного паникадила, на одной нитке которой завязывают три узла при следующем заговоре: «Как висит мохор, так виси у раба NN сором на рабу NN отныне до веку. Аминь». Нитку эту кладут под порог.

Делать эту болезнь легко, а лечить и того легче. Надо на утренней заре сходить за водой на колодезь самому больному и на возвратном пути не оглядываться и не останавливаться, что бы ни почудилось. Потом эту воду выливают в складни, и больной переливает воду через тележную ось из одного складня в другой. Между тем колдун читает три раза: «Как стоит стержень, так стой у раба NN сором на рабу NN отныне до веку. Аминь» После этого воду должно вылить на восточную сторону какого-нибудь строения, и болезнь должна непременно пройти».

Рассказывают, что в одном случае невеста едва не была испорчена тем, что какой-то худой человек бросил на нее дубовый листок. Она спаслась только тем, что этот листок вовремя сняла ее сестра. Зато у последней заболела рука и через некоторое время она умерла.

В другом случае свекровь испортила молодую на сорочьем сердце. Изловив сороку, убив ее, вынув сердце и настояв его на водке, она дала выпить настой невестке, и та потеряла способность говорить и стала издавать лишь нечленораздельные звуки: «защекотала сорокой».

Результатом свадебной порчи, кроме полового бессилия, являлись бесплодие, кликушество, «припадки», а также физическое отвращение молодых друг к другу. «Отворожили друг от друга» — так определялся обыкновенно этот вид порчи. В противоположность половому бессилию бывала иногда и обратного рода порча — прианизм.

Но такая порча, разумеется, случалась редко, наиболее же часто она выражалась в форме «нестоихи», «невстаючки». Испробовав все деревенские, по преимуществу, знахарские средства, как к последней надежде, обращались в этих случаях к медицинской помощи.

«Сына по осени женила, — жаловалась крестьянка фельдшеру, — да над ним порчу сделали, и молодица-то и по сю пору девкой ходит. Ну, вестимо, дело молодое, кровь-то ходит, охота берет, а ему невмоготу. Да и соседки-молодицы разговоры поведут с ней на счет этого, а ей и ответ нельзя дать: еще ничего не было. Нет ли средствия? Говорят, капли какие-то бывают».

Сглаз, испуг, озык и дурное слово

Народное представление о различных видах и способах порчи было бы неполно, если бы мы не упомянули о том, что ее возникновение приписывается иногда прикосновению и взгляду.

В некоторых местах России считали, что худые люди портят главным образом через прикосновение или при ударе рукой. Даже дружеское прикосновение чародеев является в некоторых случаях источником порчи.

Подобное же значение приписывается часто и взгляду. По мнению некоторых крестьян, есть такие колдуны, которые одним взглядом могут иссушить человека или свести его с ума. «Стоит только колдуну взглянуть на человека, и последний тотчас же почувствует себя дурно» — так думали крестьяне. В некоторых местах эта способность производить порчу и вред взглядом приписывается особенной разновидности колдунов, так называемым «виритникам».

Виритник имел такой ядовитый взгляд, что, если задумает кого-нибудь сглазить, может в одну минуту сглазить так, что несчастный «в один час отправится на тот свет», если только не примет энергичных мер к разрушению взгляда виритника, который поэтому внушал гораздо больше страха, чем самый сильный колдун или ведьма. Последних можно было в сердцах и побить, виритника же никогда: его взгляд пресекал подобные попытки. В таких случаях он, отойдя на три шага, устремлял такой ужасный взгляд на противников, что те тотчас же начинали кричать: «Прости нас! Не будем тебя бить, только вынь свой яд». В эту минуту они чувствовали ломоту во всем теле, у них начинала кружиться голова, появлялась боль в сердце, а руки каменели так, что не только бить злодея, но и кверху их поднять было нельзя.

По народному мнению, если виритник рассердится на целую деревню и пожелает ее извести, то может в течение одного месяца истребить всю, со всем скотом и всей живущей в ней тварью. Даже птицы, которые в это время будут пролетать через деревню, и те попадают на землю мертвыми: вот какова сила ядовитого взгляда виритника.

Весьма интересно, что такое же свойство во многих местах приписывали глазу святого Кассиана (29 февраля)[16] Если он взглянет на людей — начинается мор, на скотину — появляется падеж, на хлеба — они пропадают.

При сглазе порча происходит не по злой воле человека, а от врожденной способности известного лица причинять вред всему, на что бы он ни посмотрел, даже без какой-либо предвзятой мысли: таково печальное и непонятное свойство некоторых людей. Хотя в прямом смысле и это есть порча, но в таких случаях уже не говорят — «испортили», а говорят лишь — «сглазили» или «приключилось» с глазу.

То, что в русской традиции называется одним словом «сглаз», подразумевает наличие двух разных типов представлений — веру в силу взгляда, так называемый «черный», «карий», «дурной» глаз, «недобрый» взгляд, и веру в силу не к месту сказанного слова — «оговор».

Вера в «дурной» глаз, который мог стать причиной неудачи, болезни, смерти, — древнего происхождения и известна многим народам, она имеет ту же природу, что и вера в колдовство. За ней стоит характерная для устной культуры установка на предполагаемую реальность независимого воздействия таких нематериальных субстанций, как слово, мысль, взгляд, желание.

«Дурным» глазом, как верили, обладают люди, которые связаны с представителями «внешнего», враждебного, мира, открывают доступ нечистой силе в мир людей. Поэтому, помимо колдунов, сглазить могли бездетные женщины и женщины в период менструации, люди с врожденными уродствами, а также те, кто запятнал себя позорными поступками. Завистливый взгляд тоже считался опасным, ибо зависть всегда сопутствует дурным поступкам и делает человека опасным для всех, кто вступает с ним в контакт.

Иногда сглазу приписывалось лишь легкое недомогание — головная боль, соединенная с зевотой, а иногда все болезни внезапные, особенно сопровождающиеся тяжелым общим чувством и жаром.

Сглаз же был причиной параличей и других «непонятных» заболеваний. Особенной восприимчивостью к сглазу отличались дети, имеющие способность заболевать не только от порицания, но даже от похвалы, после того как ими любовались. Ввиду той опасности, которую представляет для детей сглаз, их даже и в наши дни часто избегают показывать посторонним, незнакомым людям. Недобрыми глазами чаще всего считались черные, большие, блестящие и глубоко посаженные.

Такое же значение, как и недоброму взгляду, придавалось действию дурных или сказанных «не в час» слов и смеха.

Действующая в этих случаях причина называлась в некоторых местах «обурочением», или «изурачением», а происходящие от этой причины болезни определялись словом «уроки». Если сделается у кого-нибудь лихорадка, заболит голова или заноет нога, крестьяне говорили, что это больного «взяли уроки», или его кто-нибудь «обурочил».

К урокам же относили крестьяне и тошноту и тяжесть в области желудка и говорили в этом случае: «Должно быть, изурочили».

Особенно неблагоприятные последствия имелислова, сказанные в худой час. У каждого человека в течение суток есть свой худой час. Этот час всякий может подметить, если будет внимательно следить за своей жизнью: все несчастья и неприятности случаются с человеком в этот определенный час.

Болезни, происходящие от оговора, иногда носили специальное название — «озык». От озыка происходили многие внутренние и нервные болезни. По мнению народа, находящийся в озыке, собственно, ничем не болен, однако недомогает, но только потому, что его «озыкнули», то есть признали больным другие люди, а ему подумалось, что он и в самом деле болен: вот «от думы» ему и приключилось.

От сглаза и оговора может пропасть молоко у женщин после родов, приключиться всякая другая болезнь и кончиться даже смертью больного.

Одной из довольно частых причин заболеваний считался в деревне также испуг.

Словами «заболел с испугу, испужан, измегиан» всего чаще определялось происхождение таких страданий, которые относятся к идиотизму, умопомешательству, истерии, эпилепсии и кликушеству.

Была еще загадочная деревенская болезнь «притка». К притке относили все то, что случалось с человеком внезапно. Если кто оступится и захромает — это притка, если сделается удар и отнимется рука, нога или язык — это тоже притка.

Помимо порчи, болезнь, по мнению русского народа, можно иногда получить через передачу ее кем-нибудь другим, через «подброс» и «относ». Таким образом передавались, например, бородавки, насморк, лихорадка. Эта передача совершается или через какие-нибудь наговоренные предметы, которые бросаются на дороге или меже, или через платье, снятое с больного и где-нибудь оставленное. Во всех этих случаях болезнь переходит на того, кто поднимет или возьмет эти предметы.

Под «относом» также понимали обряд отведения от семьи и скота какой-нибудь болезни или другой напасти. Этот обряд не является вредоносным по своему прямому назначению, так как исполняющие его стремятся отвести беду от своего скота или от человека. Однако «относ» имеет свою опасную сторону — всякий, кому первому на пути попадется наговоренный предмет, будет «испорчен».

Вот почему поднять какую-нибудь вещь на меже или на перекрестке крестьяне всегда опасались. Поднявший должен был отнести вещь на прежнее место и там три раза плюнуть на сторону. За несоблюдение необходимой осторожности в таких случаях можно было жестоко поплатиться.

Наводили ведьмы и колдуны порчу на домашний скот и птицу. От этой напасти русский народ предохранялся при помощи особого оберега — «куриного, или куричьего, бога». Это был камень с естественным отверстием, который подвешивали в курятнике или в конюшне для охраны кур и лошадей. В XIX веке камень стали заменять горлышком разбитого кувшина или носком подойника. Кроме того, в роли «куриного бога» выступал истоптанный лапоть, который перекидывали через нашест с курами.

Защита от колдунов

Против чародейской силы колдунов народная практика выработала свои меры.

При свидании с колдуном, чтобы он не мог причинить вреда, нужно упереться безымянным пальцем о сучок, где бы он ни был, а при споре или ссоре с колдуном следует плюнуть ему в лицо и смотреть в глаза: тогда он на время лишается своей силы.

Теряет он эту силу и в том случае, если «вышибить» из него кровь. При этом необходимо пользоваться осиновой или вязовой палкой, а если нужно совсем убить колдуна, то этого ничем другим нельзя сделать, как только осью из летней повозки. Чтобы пустить колдуну кровь, крестьяне считали необходимым «бить его по носу, разбить ему губы или зубы», а в более легких случаях — ударить его наотмашь и сказать: «Чур меня».

Для обезвреживания колдуна в некоторых местностях поили его чистым дегтем, смешанным с лошадиными испражнениями, и прокалывали левое ухо, но иногда пользовались и более невинными средствами.

Хорошо, оказывается, пробить тень колдуна осиновым колом или пользоваться палкой с прижженным концом. Такой палкой, при встрече с колдуном, следует сделать круг на земле и встать на его середине: тогда колдун ничего не может сделать.

Если же колдун или ведьма встают из могилы, то им в спину или в сердце надо вбить осиновый кол или порезать пятки и подколенные жилы.

Собственно, о «мерах по борьбе с ведьмами» в народе существует много рассказов, сказок и быличек, одной из которых — «Солдат и ведьма» — мы и закончим эту главу:

«Жил-был солдат, служил Богу и великому государю пятнадцать годов, ни разу не видался со своими родителями. На ту пору вышел от царя приказ отпускать рядовых для свидания со своими сродственниками по двадцати пяти человек с роты; заодно с другими отпросился и наш солдат и отправился домой на побывку в Киевскую губернию.

Долго ли, коротко ли — пришел он в Киев, побывал в Лавре, Богу помолился, святым мощам поклонился и пошел на родину в ближний уездный город. Шел-шел, вдруг попадается ему навстречу красная девица, из того же уездного города дочь купеческая, собой знатная красавица. Известное дело: коли завидит солдат пригожую девку, ни за что не пройдет просто, а чем-нибудь да зацепит.

Так и этот солдат: поравнялся с купеческой дочерью и говорит ей в шутку:

— Эх, хороша девушка, да не объезжена!

Отвечает красная девица:

— Бог знает, служивый, кто кого объездит: либо ты меня, либо я тебя! — Засмеялась и пошла своей дорогой.

Вот приходит солдат домой, поздоровался с родными и крепко обрадовался, что всех их застал в добром здоровье. Был у него старый дедушка, белый как лунь, лет сто с хвостиком прожил.

Стал ему солдат рассказывать:

— Шел я, дедушка, домой, и попалась мне навстречу знатная девица; я — грешный человек — так и так посмеялся над ней, а она мне сказала: «Бог знает, служивый: либо ты меня объездишь, либо я тебя!»

— Ах, батюшки! Что ж ты наделал! Ведь это дочь нашего купца — страшная ведьма! Не одного молодца свела она с белого свету!

— Ну, я и сам не робкого десятку! Меня не скоро напугаешь; еще поглядим, что Бог даст!

— Нет, внучек, — говорит дед, — если не станешь меня слушать, тебе завтра живому не быть.

— Вот еще беда! Да такая беда, что ты этакой страсти и на службе не видывал… Что ж мне делать, дедушка?

А вот что. Приготовь узду да возьми толстое осиновое полено и сиди в избе — никуда не ходи; ночью она прибежит сюда и если успеет прежде тебя сказать: «Стой, мой конь!» — в ту ж минуту оборотишься ты жеребцом; она сядет на тебя верхом и до тех пор будет гонять, пока не заездит тебя до смерти. А если ты успеешь наперед сказать: «Тпрру! Стой, моя кляча!» — то она сама сделается кобылою, тогда зануздай ее и садись верхом. Она понесет тебя по горам, по долам, а ты знай свое — бей ее осиновым поленом в голову, и до тех пор бей, пока не убьешь до смерти!

Не чаял солдат такой службы, а нечего делать — послушался деда: приготовил узду и осиновое полено, сел в углу и дожидается, что-то будет.

В глухую полночь скрипнула дверь в сенях и послышались шаги — идет ведьма; только отворила дверь в избу, он тотчас и вымолвил: «Тпрру! Стой, моя кляча!» Ведьма оборотилась кобылою; солдат зануздал ее, вывел на двор и вскочил верхом. Понесла его кобыла по горам, по долам, по оврагам и все норовит, как бы сбить седока долой; да нет! Солдат твердо сидит да то и дело по голове ее осиновым поленом осаживает; до тех пор угощал ее поленом, покудова с ног сбил, а после накинулся на лежачую, хватил еще разов пять и убил ее до смерти.

Стало светать, он домой пришел.

— Ну, внук, как твое дело? — спрашивает старик.

— Слава Богу, дедушка, убил ее до смерти.

— Ладно! Теперь ложись спать.

Солдат лег и заснул крепким сном.

Вечером будит его старик.

— Вставай, внучек!

Он встал.

— Ну как-же теперь-то? Ведь купеческая дочь померла, так отец ее за тобой приедет — станет звать тебя к себе Псалтырь читать над покойницей.

— Что ж, дедушка, идти али нет?

— Пойдешь — жив не будешь, и не пойдешь— жив не будешь! Однако лучше иди…

— А коли что случится, куда я денусь?

— Слушай, внучек! Когда пойдешь к купцу, будет он тебя вином потчевать — ты не пей много, выпей сколько надобно. После того поведет тебя купец в ту комнату, где дочь его во гробу лежит, и запрет тебя на замок; будешь ты Псалтырь читать с вечера до полуночи, а в самую полночь вдруг дунет сильный ветер, гробница заколыхается, крышка долой упадет… Вот как эта страсть начнется, ты скорей полезай на печь, забейся в угол и твори потихоньку молитвы; там она тебя не найдет!

Через полчаса приезжает купец и просит солдата:

— Ах, служивый! Ведь у меня дочка померла, почитай над нею Псалтырь.

Солдат взял Псалтырь и поехал в купеческий дом. Купец тому радехонек, сейчас его за стол посадил и давай вином поить. Солдат выпил, сколько ему надобно, а больше не пьет, отказывается.

Купец взял его за руку, повел в ту комнату, где мертвая лежала. «Ну, — говорит, — читай Псалтырь! Сам вышел вон, а двери на замок запер.

Нечего делать, принялся солдат за Псалтырь, читал-читал, вдруг в самую полночь дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой слетела; солдат поскорей на печь, забился в угол, оградил себя крестом и давай шептать молитвы.

Ведьма выскочила из фоба и начала во все стороны кидаться — то туда, то сюда! Набежало к ней нечистых видимо-невидимо — полна изба!

— Что ты ищешь?

— Солдата: вот сейчас читал да пропал!

Черти бросились в розыски; искали, искали, все закоулки обшарили, стали на печь заглядывать… тут на солдатское счастье петухи закричали. В один миг все черти пропали, а ведьма зря на полу растянулась.

Солдат слез с печи, положил ее в гроб, накрыл как следует крышкою и опять за Псалтырь.

На рассвете приходит хозяин, отворил двери:

— Здравствуй, служивый!

— Здравия желаю, господин купец!

— Благополучно ли ночь провел?

— Слава Богу!

— Вот тебе пятьдесят рублев; приходи, друг, еще ночку почитай!

— Хорошо, приду!

Воротился солдат домой, лег на лавку и спал до вечера; проснулся и говорит:

— Дедушка! Купец велел приходить другую ночь Псалтырь почитать; идти али нет?

— Пойдешь — жив не будешь, и не пойдешь — то же самое! Однако лучше иди: вина много не пей — выпей сколько надобно; а как ветер дунет, гробница заколыхается — тотчас в печь полезай! Там тебя никто не найдет!

Солдат собрался и пошел к купцу: тот его посадил за стол и давай вином поить; после повел к покойнице и запер дверь на замок.

Солдат читал-читал, читал-читал; наступила полночь — дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой упала; он поскорей в печь… Ведьма вскочила и начала метаться; набежало к ней нечистых — полна изба!

— Что ты ищешь?

— Да вот сейчас читал да с глаз пропал! Найти не могу…

Черти бросились на печь.

— Вот, — говорят, — то место, где он вчера сидел!

— Место тут, да его нету!

Туда-сюда… вдруг петухи запели — нечистые сгинули, ведьма на пол повалилась.

Солдат отдохнул немного, вылез из печи, положил купеческую дочь в гроб и стал Псалтырь читать. Смотрит — уж светает, хозяин идет:

— Здравствуй, служивый!

— Здравия желаю, господин купец!

— Благополучно ли ночь прошла?

— Слава Богу!

— Ну пойдем!

Вывел его из той комнаты, дал сто рублев денег и говорит:

— Приходи, пожалуйста, почитай и третью ночь; я тебя не обижу.

— Хорошо, приду!

Воротился солдат домой.

— Ну, внучек, что Бог дал?

— Ничего, дедушка! Купец велел еще приходить. Идти али нет?

— Пойдешь — жив не будешь, и не пойдешь — жив не будешь! Однако лучше иди.

— А коли что случится, куда мне спрятаться?

— Вот что, внучек: купи-ка себе сковороду и схорони так, чтобы купец не видал; а как придешь к купцу, станет он тебя вином дюже неволить; ты смотри много не пей, выпей, сколько снести можешь. В полночь, как только зашумит ветер да гробница заколыхается, ты в ту ж минуту полезай на печной столб и накройся сковородою; там тебя никто не сыщет!

Солдат выспался, купил себе сковороду, спрятал ее под шинель и к вечеру пошел на купеческий двор. Купец посадил его за стол и давай вином поить; всячески его просит, улещает.

— Нет, — говорит солдат, — будет, я свое выпил, больше не стану.

— Ну, когда не хочешь пить, так ступай Псалтырь читать.

Привел его купец к мертвой дочери, оставил одного и запер двери. Солдат читал-читал, читал-читал — наступила полночь, дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой упала. Солдат влез на столб, накрылся сковородой, оградился крестом и ждет — что-то будет? Ведьма вскочила, начала всюду метаться; набежало к ней нечистых видимо-невидимо — полна изба! Бросились искать солдата, заглянули в печь.

— Вот, — говорят, — место, где он вчера сидел!

— Место цело, да его нет!

Туда-сюда — нигде не видать! Вот лезет через порог самый старый черт:

— Что вы ищете?

Солдата; сейчас читал да с глаз пропал!

— Эх вы, слепые! А это кто на столбе сидит?

У солдата так сердце и ёкнуло, чуть-чуть наземь не упал!

— И то он, — закричали черти, — только как с ним быть? Ведь его достать нельзя!

— Вот нельзя! Бегите-ка раздобудьте огарок, который не благословясь зажжен был.

Вмиг притащили черти огарок, разложили костер у самого столба и запалили. Высоко ударило пламя, жарко солдату стало — то ту, то другую ногу под себя поджимает. «Ну, — думает, — смерть моя пришла!»

Вдруг на его счастье петухи запели — черти сгинули, ведьма на пол повалилась, солдат соскочил с печного столба и давай огонь тушить. Погасил, убрал все как следует, купеческую дочь в фоб положил, крышкою накрыл и принялся Псалтырь читать.

На рассвете приходит купец, прислушивается — жив ли солдат али нет? Услыхал его голос, отворил дверь и говорит:

— Здравствуй, служивый!

— Здравия желаю, господин купец!

— Благополучно ли ночь провел?

— Слава Богу, ничего худого не видал!

Купец дал ему полтораста рублев и говорит:

— Много ты потрудился, служивый! Потрудись еще, приходи сегодня ночью да свези мою дочку на кладбище.

— Хорошо, приду! — сказал солдат и бегом домой.

— Ну, внук, что Бог дал? — спрашивает его дед.

— Слава Богу, дедушка, уцелел! Купец просил прийти к нему ночью, отвезти его дочь на кладбище. Идти али нет?

— Пойдешь — жив не будешь, и не пойдешь — жив не будешь! Однако надо идти; лучше будет.

— Что же мне делать? Научи.

— А вот что! Как придешь к купцу, у него всё будет приготовлено. В десять часов станут с покойницей сродственники прощаться, а после набьют на гроб три железных обруча, поставят его на дроги, в одиннадцать часов велят тебе на кладбище везти. Ты гроб вези, а сам в оба гляди: лопнет один обруч — не бойся, смело сиди; лопнет другой — ты все сиди; а как третий лопнет — сейчас скачи через лошадь да скрозь дугу и беги задом. Сделаешь так, ничего тебе не будет!

Солдат лег спать, проспал до вечера и отправился к купцу. В десять часов стали с покойницей сродственники прощаться; потом начали железные обручи нагонять; нагнали обручи, поставили гроб на дроги: 'Теперь поезжай, служивый, с Богом!»

Солдат сел на дроги и поехал; сначала вез тихо, а как с глаз уехал, припустил что есть духу. Скачет, а сам все на гроб поглядывает. Лопнул один обруч, за ним другой — ведьма зубами скрипит.

— Постой, — кричит, — не уйдешь! Сейчас тебя съем!

— Нет, голубушка! Солдат — человек казенный, их есть не дозволено.

Вот лопнул и последний обруч — солдат через лошадь да сквозь дугу и побежал задом. Ведьма выскочила из фоба и кинулась догонять; напала на солдатский след и по тому следу повернула к лошади, обежала ее кругом, видит, что нет солдата, и опять в погоню. Бежала-бежала, на след напала и опять повернула к лошади… Совсем с толку сбилась, разов десять назад ворочалась.

Вдруг петухи запели, ведьма так и растянулась на дороге!

Солдат поднял ее, положил в фоб, заколотил крышку и повез на кладбище; привез, свалил гроб в могилу, закидал землею и воротился к купцу.

— Все, — говорит, — сделал, бери свою лошадь.

Купец увидел солдата и глаза выпучил:

— Ну, служивый, я много знаю. Об дочери моей и говорить нечего — больно хитра была. А ты, верно, и больше нашего знаешь!

— Что ж, господин купец, заплати за работу.

Купец вынул ему двести рублей.

Солдат взял, поблагодарил его и пошел угощать свою родню».

Пространство жизни человека отмечено тремя основными вехами — рождением, созданием семьи и смертью.

Помимо этого, в древности жизнь крестьянина была буквально расписана по дням — ибо только в строго регламентированном обществе индивид мог выжить в те суровые времена.

Не избежали подобного «программирования» и колдуны с ведьмами.

Рождение