Повседневная жизнь королевских мушкетеров

Вместо послесловия

Пройдет еще несколько дней, и военная свита прекратит свое существование, а дело революции свершится до конца, ибо от нашей старой Франции останутся лишь обрывочные традиции, горькие воспоминания и перспектива монархии, неожиданно оторванной от ее древних корней. Отнюдь не такое будущее предвкушали наши сердца в счастливые дни возвращения, когда государь-отец после более чем двадцатилетнего отсутствия восстановил монархию на ее прежней основе, подтвердив ее Хартией, коей он облагодетельствовал благодарное отечество. О, тогда, гордые тем, что нас призвали возродить формирование, придавшее столь благородный блеск торжествующему великолепию века Людовика XIV, мы думали, что, поскольку реставрация трона сопровождается признанием нас самих, нам уготована доля от процветания, ожидающего августейшую династию королей. Однако именно тогда, когда королевская власть обрела достаточную силу, чтобы противостоять мятежникам и столетиям, когда нашим учреждениям гарантировано долгое и безопасное будущее, когда народное представительство старается окружить трон всем, что могло бы придать ему устойчивости, когда верные подданные надеются насладиться,

наконец, благодетельным отеческим правлением своих государей, именно тогда, стараниями одного министра, наследника великих людей и имени Ришелье, который создал часть красной свиты, эта самая красная свита, победно прошедшая через дни былой славы и недавние бедствия Франции, уходит в небытие: значит, во время изгнания она окружала беглого монарха блеском, достойным королевского величия, лишь затем, чтобы утратить сегодня все права, заслуженные своею преданностью.

Наверное, в 1814 году, когда, присвоив себе чужие воспоминания, потомок Генриха IV окружил себя нашими старыми отрядами, правительство опасалось явить армии зрелище этих блестящих рот, увековечивших иные трофеи, чем ее собственные; легко было предугадать, что, гордясь своими победами, она не признает братства по оружию, зародившегося не на полях Маренго и Аустерлица.

Но можно ли опасаться тягостного соперничества сегодня? Войска переформированы, они не имеют нашего опыта и еще не знавали побед, новые отряды смогут увидеть в нас лишь наследников истинно национальной славы, славы лучших дней Людовика XIV, и они приветствовали бы в нашем лице своих предшественников на пути верности и чести.

В то время как со всех сторон поднимаются новые стяги, призывая храбрецов следовать за белым султаном, вожди этих легионов, чей героизм, происходящий из чисто французской храбрости, уравнял их с римскими легионерами, не преминули бы явить воинам пример единственных боевых частей, еще оставшихся во Франции; они сказали бы: «Взгляните на эти доблестные роты! Они состоят чаще всего из ваших прежних товарищей времен опасностей и трудов, они остались непоколебимы в своей преданности лучшему из королей. Наверняка и вы тоже, как они, заслужили бы своею верностью славу своему отечеству, если бы, как они, имели счастье беспрестанно созерцать все добродетели государей, ниспосланных нам Провидением. Отныне, когда их пример, вкупе с предостережениями судьбы, научит вас не признавать иных знамен, кроме стягов ваших отцов, пусть лишь они указывают вам путь, ибо они всегда идут по пути чести».

Да, вот какие речи могли бы звучать в армии, и когда пробил бы час битвы, когда судьба Франции доверила бы ее древние лавры новым знаменосцам, мы увидали бы, что Победа, знакомая и с другими армиями, узнала бы эти великолепные части, на которые некогда своими руками возлагала свой венец под стенами Валансьена или на поле под Касселем. Пустые сожаления! В тот день, когда желанный король навсегда вернул себе скипетр своих отцов, рухнули все наши надежды, наша судьба и наше будущее. Этот день, когда сбылись мечты стольких людей и столько несчастных получили утешение, был отравлен горькими сожалениями только для самых ревностных защитников королевской власти; этот день, первый день счастья для Франции, оказался последним, когда нам было позволено, собравшись вокруг трона, получить награду за нашу верность; этот день, когда воссияло нежданное возрождение монархии, стал приговором последнему памятнику былого великолепия, еще остававшемуся у Франции. О вы, ставшие орудием губительной узурпации 20 марта[33], прежде чем превратиться в жертв, солдаты Ватерлоо, – нам не следовало разделять вашу судьбу: нас постигла та же участь.

Сможет ли завтра ответить на сегодняшние надежды! Сможет ли добродетельный монарх, оказавшийся достаточно силен духом, чтобы не склонить голову под ударами стольких невзгод, ни разу не вспомнить, что революция началась с упразднения королевской гвардии, подготавливая для Франции ужасное зрелище кровавых сцен! Сможет ли он найти вокруг себя столько преданности и любви, чтобы ни разу не пожалеть о военной свите, коей его заставили пожертвовать! И хотя мы смирились со своей судьбой, впервые в жизни нам тяжело повиноваться приказу. Нас объединяло все: те же чувства любви и уважения к достойным командирам, которых давал нам король, та же преданность августейшей крови Людовика Святого, та же любовь к нашим государям и – увы! – те же надежды и те же мечты! Если бы горечь, которой разлука наполнила наши сердца, проникла в сердце короля, он сохранил бы при себе самых ревностных защитников своей короны.

Каким бы ни выпал наш жизненный путь, нам останется, по меньшей мере, одно сладкое утешение: мы будем уверены, что в трудных обстоятельствах, в которые нас поставило Провидение, мы заслужили короля. Вся Франция дает нам в сем доказательство, и до последнего вздоха мы будем с гордостью вспоминать, что получили его из августейших уст принцессы, призванной стать всеобщей утешительницей[34]. Они навсегда запечатлены в нашем сердце – эти слова, которые подсказала вам самая трогательная доброта, вам, которую судьба явила свету как самую благородную жертву ее превратностей, вам, прошедшей через столько бурь, чтобы наконец обрести тихую пристань в еще более ярком ореоле славы. Достойная дочь Людовика XVI! Каждое из слов утешения, с которыми вы снизошли до нашей печали, вызывает в нас признательность; каждое из них – награда нам за наши жертвы и нашу преданность; каждое из них лишь усугубляет наше отчаяние, напоминая о том, что близок час, когда мы уже не сможем наслаждаться вашим августейшим присутствием, когда нам больше не будет позволено каждый день приносить к вашим ногам почтительное выражение нашей любви. Как памятен для всех французов день, в который вы родились дважды (день рождения Мадам стал днем ее освобождения): в первый раз – для жизни, чтобы позднее утешать Францию и вернуть ей все добродетели, коих она лишилась слишком рано, во второй – для свободы, чтобы поддержать старость и несчастье своей дочерней нежностью и героическим постоянством! И каким волнительным он был для нас, кто, единственные во Франции, не могли внести свой вклад в эту счастливую годовщину! Что я говорю, не только наша боль омрачала этот семейный праздник.

Августейший отец Марии Терезы, повторивший судьбу Генриха IV, не был чужд нашей печали, когда воскликнул: «Бедные красные!» И мы не смутились, угадав в глазах самого любимого из королей несколько драгоценных слезинок – трогательных доказательств самого нежного участия. Увы! Большому сердцу Людовика было пристойно растрогаться, как его деду при принесении в жертву его свиты, но когда Людовик XV плакал, давая герцогу де Ришелье согласие на разлуку, которая отзывалась в нем такой болью, наши предшественники не покидали своего короля навсегда! Они должны были показать себя достойными его и своей славы, они должны были вырвать победу у английских полков, им предстояло обессмертить поля Фонтенуа, утвердив во всех французских сердцах чувство национального превосходства. Но мы! Нас распускают, гонят, не позволив отметить наше возрождение ни единым подвигом, не дав нам новыми свершениями прославить наши имена, чтобы сохранить их в памяти потомков. Наши шпаги будут вложены в ножны, и мы ничего не добавим к лаврам, венчавшим роты королевской свиты.

Прощайте же, сверкающие шлемы, великолепные доспехи, которые некогда блистали во всех траншеях Европы, на всех полях сражений! Разящие молнии жандармов и легкой кавалерии, громовой голос мушкетеров – вас больше не увидят на войне, наша армия будет тщетно искать вас в своих рядах; вы больше не поведете за собой ее кипучую доблесть дорогой славы. Праздные трофеи нашей верности, вас передадут нашим детям в память и в поучение; вы станете напоминать им о великих испытаниях, через которые мы прошли; вы передадите им нашу любовь к крови наших королей; вы вмените им в обязанность подражать непоколебимой преданности их отцов; и, навеки обратившись в прах, вы еще будете полезны для священного алтаря и трона. А вы, возлюбленное семейство королей, примите последнее выражение нашей неизменной привязанности и нашей вечной скорби. Вы можете распустить наши роты, но не сможете их уничтожить. Помимо того, что в наших сердцах вечно живут славные свидетельства вашей августейшей благосклонности, наш дух навеки пребудет с вами; и если отечество окажется в опасности, вам даже не нужно будет топнуть ногой: мы тотчас явимся в наших алых одеждах; семейства храбрецов, распыленные сегодня, соберутся вновь, охваченные воодушевлением, всегда готовые воскреснуть, несмотря на вас и ради вас, едва лишь прогремит гроза.