Повседневная жизнь российского рок-музыканта

Глава 18 Информация. Трофейные пластинки, «рок на костях», рукописные журналы и дальше в будущее…

Рок-н-ролл — это всегда новость. Рок-н-ролл всегда находится в движении, он не в состоянии остановиться, замереть даже на минуту, потому что это движение прописано в самом его названии — «крутись-вертись». Если же он замрет, застынет, даже просто притормозит, прислонившись к красивой витрине, то это будет уже не рок-н-ролл, а «попса», как пренебрежительно рокеры называют все, что не крутится и не вертится.

Бывает, что музыка, не успев стать новостью, уже вписывается в установленный «формат», тогда это тоже — не рок-н-ролл, это — «попса». Рок-н-ролл жив только движением. Это же танец! Останови танцоров — и рок-н-ролл закончится. Что здесь непонятного?

Рок-н-ролл и начался с новости, с эксперимента, буквально со скандала, когда нью-йоркский диск-жокей Алан Фрид придумал новый вид музыки. А может, и не он придумал, а Чак Берри, переложивший фортепианный стиль буги-вуги для ритм-группы: партию правой руки — для гитары, левой — для контрабаса. А может, вовсе и не они были первыми, а Билл Хейли, спевший 12 апреля 1954 года на танцах в Медисон-сквер-гарден свой знаменитый «Рок вокруг часов». Интересно, что сам Хейли еще не знал, что это — рок-н-ролл: в программке концерта песня значилась как «быстрый фокстрот». О том, что это — настоящий рок-н-ролл, Хейли узнал от своих вдруг появившихся в несметном количестве фанов. Смотрите, как одновременно все может происходить: Алан Фрид, Чак Берри, Билл Хейли — они будто бы выхватили рок-н-ролл из воздуха, будто бы ветер задул и все понеслось.

Рок-н-ролл — это ветер перемен.

Более того, рок-н-ролл — это само время.

После того как зимой 1944/45 года войска Красной армии освободили Европу от фашистских оккупантов, в Москву, в Ленинград и другие большие города стали привозить так называемые «трофейные фильмы» и американские джазовые пластинки — это уже был настоящий рок-н-ролл, пусть даже формально он и назывался «джазом». Это был момент, а вернее — действие, с которого можно начать отсчет рок-н-ролла в России. Поэтому, разговаривая с музыкантами, я многим из них задавал вопрос о тех пластинках.

Маргарита Пушкина: «Мой отец штурмовал Берлин, но пластинок он оттуда не привез, а вот у моего дяди, который тоже брал Берлин, такие пластинки были. Там были все американские хиты тех лет».

Юрий Валов («Скифы»): «В моей семье не было таких пластинок, но мы жили в коммунальной квартире, и какие-то американские пластинки там были. Толстые, те, старые «колумбийские»… Я знаю — опять же из разговоров, — что привозили проекторы и фильмы и что был период после войны, примерно такого же свойства, как тогда, когда в начале 80-х в Москве появились первые видеомагнитофоны и начался бум видеофильмов. Я не застал этот период здесь, но по рассказам знаю, что это было очень похоже. А рассказывали мне об этом, кстати, ребята, с которыми мы в начале 70-х играли в «Голубых Гитарах». Мы — это Дюжиков, Дегтярев и я. Там, в «Голубых Гитарах», нас называли «хиппарями», а все остальные были «стилягами». Они как раз и застали все эти трофейные пластинки, и брюки-дудочки, и ботинки на толстой микропорке, конец 40-х и 50-е годы — это было их время».

Вот так у нас завертелся рок-н-ролл. Хотя в начале вертелись в основном пьесы оркестра Глена Миллера.

Но самым главным событием, после которого рок реально проник в толщи нашего народа, был Всемирный фестиваль молодежи и студентов, который состоялся в 1957 году в Москве. Тогда заявили о себе многие молодые музыканты, впоследствии ставшие звездами отечественного джаза, — Алексей Козлов, Георгий Гаранян, Алексей Зубов, Константин Бахолдин и другие.

Правда, Алексей Козлов в своей книге «Козел на саксе» утверждает, что все началось несколько раньше, и, конечно, он прав, потому что если бы ничего не было до фестиваля, то некому было бы выпрыгнуть и на самом фестивале. Просто до 1957 года эту музыку слушали еще в очень узком и далеком от народа кругу спортсменов, артистов, дипломатов, то есть в семьях людей, имевших возможность выезжать за границу. А после 1957 года и другие молодые ребята вкусили сладкого запретного пирога. Желая услышать джаз и другие музыкальные новинки, они стали ловить по своим радиоприемникам «Голос Америки» и «Свободу», и примерно к 1961 году уже считалось, что современный молодой человек обязательно должен знать, кто такие «Модерн Джаз Квартет», Диззи Гилеспи или Чарли Паркер. Конечно, уже тогда были люди, которые знали, кто такой Майлз Дэвис, но это были очень продвинутые люди. А имена Диззи Гиллеспи или Дэйва Брубека входили в обязательный минимум, и тебя просто в компанию не принимали, если ты их не знал.

И все же круг любителей джаза, а потом и рок-н-ролла, долгое время оставался элитарной тусовкой. Маргарита Пушкина рассказывала, что после раздольной музыкальной жизни в Венгрии ей безумно трудно было адаптироваться к советской школе и к советским условиям: «Я училась в 711-й школе на Кутузовском проспекте и как-то не замечала, чтобы там кто-то особенно слушал эту музыку. В основном слушали «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», на которых были записи разных танго да фокстротов».

И лишь тогда, когда появились так называемые пластинки «на ребрах», рок-музыка действительно приобрела размах — ведь на «ребрах» были уже и «The Beatles», и «Rolling Stones», и Чак Берри с Элвисом Пресли. «Ребята шуровали в основном в Военторге, — вспоминает Маргарита Пушкина, — втюхивали нам эти «ребра». А потом там же, на Калининском, открылся магазин «Мелодия». Вот там их можно было купить, и мы их покупали, причем часто нас надували: продавали совсем не то, а найти продавцов, чтобы морду набить, было почти невозможно. Потом это пошло как бы по спирали, и начали собираться кружки, ну, не то чтобы кружки, а компании по интересам. У меня с английского факультета был такой знакомый — Дискобол его звали — он занимался фарцой в тупике на станции метро «Киевская», и у него были все свежие пластинки, но это было уже позже. А до этого даже приезд «Червоных Гитар» был чудом! Любая группа из соцлагеря тогда воспринималась как сегодня «Rolling Stones» в Лужниках!»

«В Москве были совершенно замечательные места встреч — толкучки, — вспоминает известный социолог Андрей Игнатьев. — Были книжные и дисковые толкучки, куда приходили все. В то время на том месте перед Политехническим музеем, где сейчас лежит камень в память о жертвах политических репрессий, когда-то был большой блок зданий, и там находился магазин грампластинок, где была основная толкучка по продаже записей на «ребрах». Буги-вуги, первые записи Элвиса Пресли — они оттуда. Милиция боролась с этим рынком достаточно жестко, и в конце концов этот магазин закрыли, а на его месте сделали то ли авиакассы, то ли трансагентство. Потом эти здания вообще снесли, а перед Политехническим музеем сделали сквер.

Потом была толкучка в ГУМе, где тоже был отдел грампластинок. Была толкучка на Кировской (Мясницкой), потом, уже в довольно позднюю эпоху, была толкучка на Садовой, и еще была толкучка за городом, на станции Сходня. И толкучки — это такая сцена, куда все приходили время от времени».

Можно смело сказать, что примерно к 1964 году уже появилось все: и публика, и точки, где эти люди собираются, и даже некоторые из этих точек уже закрыты, как, например, кафе «Молодежное», бывшее недолгое время центром джаза и быстро ставшее воспоминанием. Уже есть рынок записей и некоторое сообщество, внутри которого эти записи функционируют. И первые люди, которые пытались это играть, тоже должны были появиться году в 1964-м. Теперь это уже вполне можно называть шоу-бизнесом — это точное и корректное название.

Тем не менее не было еще ни специализированных изданий, ни радио- или телепередач. Я помню, что на «Маяке» по утрам была программа, которая называлась «Опять двадцать пять». В ней звучало много хитов, и мои родители записывали все это на магнитофон. Шел 1969 год. Да вечерами по основному радиоканалу передавалась программа Виктора Татарского «Для вас, полуночники». Начиналась она часов в двенадцать ночи, и ее все ждали. Я тоже не ложился, хотя мне надо было рано вставать в школу. Но от общего объема радиовещания эти передачи составляли лишь маленький кусочек. Я уж не говорю о телевидении, где не было вообще ничего о нашем любимом роке! Поэтому информация о концертах долгое время была устной. Но уж с этим не было никаких проблем.

Алик Грановский вспоминает: «Я в детстве жил в самом центре, на Новокузнецкой, а все свободное время проводил на Тверской, можно сказать, что я — бывший хиппи! Тогда можно было прийти на «Стрит» и получить всю информацию о концертной жизни в Москве: где в четверг выступает «Машина», где в пятницу играет «Високосное Лето», а где, к примеру, в субботу — «Второе Дыхание». Только ни «Машина», ни «Високосное Лето» меня особо не интересовали, для меня супергруппой было «Второе Дыхание»!

Впервые на сейшн группы «Второе Дыхание» я попал в 1973 году, и мне очень понравился их басист Коля Ширяев. Бородатый, хайратый, когда он играл — бас-гитара у него была под самым подбородком. Он носил тогда маленькие очечки, которые все время поправлял жестом, как у Валерки из «Неуловимых мстителей». Левой рукой он играл на грифе своей бас-гитары, а правой поправлял очечки — музыка тем временем продолжалась.

Сейшн проходил в физкультурном зале физической школы, которая располагалась близ ВДНХ, сразу за памятником рабочему и колхознице. Зал был полон хиппи. Кто курил, кто занимался любовью. Люди висели на шведских стенках, а на сцене группа «Второе Дыхание» играла джаз-рок. Я просто обалдел! Ведь я первый раз попал на настоящий сейшн! И попал именно туда, куда надо было. Я не шел через «Машину Времени» или «Високосное Лето». Я попал сразу на серьезных людей. И когда я увидел Колю Ширяева, то сразу же захотел играть на безладовом басу, как он».

Вот и Гриня Безуглый, когда договорился с директором сельского клуба в Токареве, что недалеко от Лыткарино, устроить ночные сейшны с участием известных рок-команд, все билеты в первую очередь роздал тем хиппи, которые тусовались в Москве на улице Горького. И в один прекрасный день, к десяти часам вечера в деревню Токарево налетели, как саранча, хиппи и другие волосатые. Местные жители, разумеется, не понимали, что происходит, а им говорили, что это, мол, проводы лета. Так распространялись новости о концертах, и народу всегда набивалось — невозможно подойти! Рита Пушкина позже вспоминала, как тогда говорили, что центр города сместился в Деревню Токарево.

Лидер группы «Сокол», а в 70-е годы участник группы «Тролли» Юрий Ермаков рассказывает: «Я помню, как в 1973 году в Москву приезжал оркестр Джеймса Ласта. Он должен был играть во Дворце спорта в Лужниках, но только одна паршивенькая афишка размером с газету висела у самого Дворца спорта. И больше никакой рекламы, вообще ничего. Мне позвонил приятель и сообщил, что сегодня в Лужниках играет оркестр Джеймса Ласта. Я говорю: «Да иди ты! Не может такого быть!» — «Если не веришь, то поезжай — и сам все узнаешь». Я поехал — действительно все так, как он сказал. Я купил два билета и мы с женой пошли на концерт. Оркестр Джеймса Ласта давал два концерта, и если в первый день Дворец спорта был заполнен только на две трети, то на следующий день уже был переаншлаг. Вот эффект от одной паршивенькой рекламки! Москва жила по телефону. Кому было интересно, те всегда все знали. Конечно, в этом надо было мариноваться. Сейчас все иначе, но тогда была просто другая эпоха».

Надо сказать, в 70-х годах я особого дефицита с информацией не испытывал, все свежие записи появлялись у меня дома буквально через пару месяцев после выхода в свет в Англии. Причем в стоящую в стороне от торговых и информационных путей Пензу, где я жил в юности, все приходило в виниловом варианте. Первые пластинки у меня появились в 1976 году, своевременно пришли и Paul McCartney «Wings at the Speed of the Sound», и «Eagles» «Hotel California», и «Slade» «Nobody's a Fool», и Ian Gillan «Child In Time», и «Geordie» «Save the World», и «Sweet» «Off the Records», и «Nazareth» с труднопроизносимым для русского человека названием, а следом — «Boston», «Вопеу М», «Belle Epoque», «АВВА», «Smokie», Demis Roussos и десятки других записей. Что касается старых пластинок, то с ними действительно были проблемы: альбомы «The Beatles», например, мы в классе собирали по крупицам, причем что-то — «Beatles for Sale», например, — нам найти так и не удалось. Новые же записи появлялись у нас без задержек.

1977 год принес нам очередные альбомы «Queen», «Wings», «Boney M», «Uriah Неер», на совершеннолетие мне бабушка подарила магнитофонную катушку с записью архипопулярного тогда на пензенских дискотеках альбома группы «Earth, Wind and Fire» «All'n All» — с тех пор это одна из самых любимых моих пластинок.

Так было все 70-е и в начале 80-х. Трудности с музыкальной информацией начались, как ни странно, с приходом Горбачева, период с 1986 по 1989 год для меня покрыт туманом. То есть, конечно, основные вещи типа «Металлики» или Стинга доходили, но в 70-е можно было путешествовать по музыкальному пространству более полно и свободно.

И вообще, кто назвал 70-е годы «годами застоя»!? Говорят, не было колбасы… Чушь это все! В моей семье колбасу презирали! В моей семье принято было есть натуральное мясо, причем не обязательно говядину, но и лосятину, медвежатину, зайчатину. Перебои с мясом начались только в 80-х годах, в конце правления Брежнева. У меня такое ощущение, что кто-то специально создавал трудности с продуктами питания, стиральными порошками, спичками, сигаретами, чтобы людей таким образом подвести к перестройке. Толпясь в очередях, горожане быстро забыли об изобилии 70-х. Я же сквозь пелену времен явственно вижу, как мы с дедом где-то в конце 60-х идем в «офигительный» магазин с емким названием «Дон», где продавщица в белом кокошнике большой ложкой из огромной кадушки черпает красную икру и накладывает ее каждому, кто только пожелает, — и нам в том числе. И еще мы пьем сок, который нам наливают из стеклянных перевернутых конусов на выбор — яблочный, виноградный, сливовый, грушевый — под дюжину вариантов, но мы с дедом «даем крутого», выбирая томатный… Вспоминайте, вспоминайте, как все было на самом деле!

Еще говорят, что было мало литературы. Но ведь когда свободы были объявлены, тоже не появилось ничего уровня «Мастера и Маргариты» или поэмы «Москва — Петушки»…

Говорят, что не было кинематографа… Простите, не согласен. У нас как раз были и Штирлиц, и Иван Васильевич, меняющий профессию, и «Ирония судьбы», а вот на Западе действительно, кроме «Лихорадки в субботу вечером», которую нам так и не показали, все киношедевры почему-то приходятся на 60-е и 80-е годы.

Другое дело, что если западную музыку я в 70-е годы слушал в более-менее полном объеме, то отечественной музыки явно не хватало. У меня были собраны почти все записи «The Beatles», у меня в фонотеке хранились первые выпущенные на фирме «Мелодия» лицензии западных альбомов, но истинным героем класса был мой приятель, который где-то достал маленькую пластиночку «Веселых Ребят» с песней «Алешкина любовь» — вот такого ни у кого больше не было. Уровень его популярности я ощутил на себе, когда привез в свой город первые записи «Машины Времени», вот тогда и у меня дома появились делегации, и из соседних школ в том числе, чтобы послушать «День рождения», «Солнечный остров», «Марионеток», «Битву с дураками» и другие хиты Макаревича.

Но самый модный писк (или визг, или крик, или даже вой) 70-х принадлежит пластинке Давида Тухманова «По волне моей памяти», вышедшей в свет в 1975 году. В ней приняли участие многие известные рок-музыканты — Александр Барыкин, Мехрад Бади («Арсенал»), Александр Лерман (в то время уже эмигрировавший, поэтому вместо его фамилии на конверте значится «вокальная группа ансамбля «Добры Молодцы»») и другие. Я хорошо помню огромные очереди, которые возникали всякий раз, когда эту пластинку выбрасывали на прилавки музыкальных магазинов: сам стоял в таких очередях дважды, и оба раза мне ничего не досталось — в конце концов я просто переписал ее у приятеля, оказавшегося более удачливым. Еще я помню, как по весне уже 1976 года раскрылись окна и из каждого окна стала слышна эта пластинка. Бывало, идешь по улице, топаешь по весенним проталинам, а из всех окон Тухманов звучит — в основном песня «Из Вагантов» («На французской стороне…»). Получался настоящий эффект квадрофонии!

Рассказывают, что редкие пластинки можно было добывать на свалке фирмы «Мелодия» недалеко от Апрелевского завода. В основном там находили так называемые болгарские или польские «лицензии», которые, оказывается, печатались у нас же. Если отдел технического контроля вскрывал коробку и находил мельчайший брак, а это были, как правило, плохо зачищенные края, то вся коробка отправлялась на свалку и там становилась добычей любителей рока. Правда, пластинки были без конвертов и края приходилось зачищать рашпилем, но зато в фонотеки добавлялись виниловые «АББы», «Бони Эмы», «Демисы Руссосы», «Би Джизы» и, говорят, даже как бы польская «Ака-дака»…

В середине 70-х стали-таки и у нас выпускать лицензионные диски, правда, лимитированные по звуку и ритму: чтобы не быстрее бабушки Стрейзанд и не громче дедушки Клиффа. По чьему-то, видимо, недогляду выпустили альбом Пола Маккартни «Оркестр в движении», но в изуродованном виде: вместо заглавной «Band On The Run» стояла простецкая «Silly Love Songs» из другого альбома. Получился как бы сборник, за который можно было не платить автору. Ливерпульский миллионер Пол Маккартни, говорят, страшно ругался: ведь концепция альбома была незаслуженно нарушена! Я стоял за этой пластинкой полтора часа в магазине «Мелодия» на Калининском проспекте. Когда до кассы оставалось простоять меньше времени, чем я уже отстоял, мне удалось поближе разглядеть конверт. Обнаружив подмену, я в гневе отдал кому-то свой номерок и ушел из очереди. Впрочем, думаю, я был один такой принципиальный. Старшая сестра ругала меня потом: коли себе не стал брать, хоть ей купил бы!..

Толкучки, на которых можно было купить или обменять «фирменные» диски, просуществовали в Москве вплоть до перестройки. Самая известная по-прежнему находилась в ГУМе, рядом с отделом грампластинок, две другие — в магазинах «Мелодия» на Калининском и Ленинском проспектах. Народ слонялся там, усиленно делая вид, что никто здесь как бы ни при чем, а руки у всех были заняты сумками либо модными импортными полиэтиленовыми пакетами, очень удобными, поскольку идеально подходили под размер пластинки. Сами диски наружу практически не показывались, из рук в руки передавались написанные на небольших картонках списки того, что имелось с собой.

Тусоваться на толкучках было делом веселым, но довольно опасным, так как их постоянно шерстили менты. Я однажды чуть не попался, когда пытался в магазине на Ленинском проспекте выменять хоть что-то и уже приценился к Бобу Марли, как вдруг хозяин желанной пластинки исчез, а передо мной возник расплывшийся в улыбке сержант. «Что ж! Пройдемте!» — ласково сказал он мне. Но не тут-то было! Я достаю из широких штанин краснокожее корреспондентское удостоверение: «Я пишу статью для «Московского комсомольца» о толкучках!» При этих моих словах сержант, зло шепча: «Ч-черт! Чуть на журналиста не напоролись!» — стал пятиться к двери, увлекая за собой напарника, и так же стремглав исчез, как и появился.

Вообще милиция не имела права арестовывать тех, кто приходил на толкучку, поскольку продажа, а уж тем более обмен дисков, которые не продавались у нас в магазинах, а были в единичных экземплярах привезены из-за границы, не считались спекуляцией. Поэтому задержанные в тот же день отпускались по домам, но… их коллекции конфисковывались. Говорят, что те, кто работал в отделениях милиции, расположенных близ ГУМа, в начале Ленинского проспекта и на Новом Арбате, имели отличные фонотеки. Уже в годы перестройки я познакомился с одним человеком, имевшим великолепное собрание разных виниловых редкостей, — про него-то как раз и говорили, что он занимался коллекционировавшем конфискованных раритетов.

А тогда на Ленинском мне пришлось покинуть магазин вслед за милиционерами. Представьте себе, как это смотрелось со стороны: наряд милиции взял человека фактически «с поличным», он предъявил им какое-то красненькое удостоверение, увидев которое менты, подхватив полы шинелей, спешно покинули магазин… Я еще немного побродил по магазину, но куда бы я ни шел, люди расступались и передо мной образовывался пустой коридор, а счастливый обладатель Боба Марли постарался вообще ретироваться от греха подальше, поэтому, зайдя для вида в отдел классики, я пошел на выход…

В 70-е к нам с Запада пришла мода на дискотеки. У нас они приобрели свой неповторимый образ. Дискотека 70-х состояла из двух отделений. В первом не столько танцевали, сколько слушали музыку, а ведущий (слова «диджей» тогда еще не существовало) рассказывал о тех группах, которые заводил. Как правило, это был арт-рок или психоделик, но иногда звучали рок-обработки классики, архивные записи и, конечно, отечественная «продвинутая» музыка. На столах горели свечи, диапроектор мигал слайдами, а полумрак способствовал творческо-просветительскому процессу. Зато после небольшого перерыва начинались танцы, погромче врубался звук, поярче — цветомузыка, сделанная из обычных театральных софитов-«лягушек», а в баре начинали продавать алкогольные коктейли. (Во время первого отделения бар торговал только кофе с пирожными.)

Считается, что первые дискотеки в СССР появились в октябре 1976 года в Прибалтике, в университетах Таллина и Риги, — по крайней мере, так об этом написал Аркадий Петров в авторитетном для 70-х годов журнале «Клуб и художественная самодеятельность». Но в результате проведенных изысканий выяснилось, что первая дискотека появилась в подмосковной Дубне минимум на три-четыре месяца раньше. Ее организовали дубнинские музыканты Сергей Попов и Виталий Рыбаков на базе местного ДК «Октябрь».

Сергей Попов рассказывает: «В 1975 году мы провели первое заседание клуба любителей музыки «Мелодии и ритмы». Эту идею мы пробивали с боем, но в конце концов нам разрешили попробовать. Тогда мы стали собираться в холле ДК и на хорошей аппаратуре слушать диски. Сначала заседания проходили один раз в неделю. Это было что-то вроде просветительской деятельности. Мы читали лекции, на которые собиралось много молодежи, они слушали нас и ту музыку, которая была им практически недоступна. В абонементе нашего клуба с июня 1975 года по январь 1976-го были представлены такие темы: «Творчество Жанны Бичевской», «Польская группа СББ», «Локомотив ГТ» (Венгрия), «Джон Леннон», «Джими Хендрикс». А чтобы к нам не придирались, у нас были и «Песняры», и Чеслав Немен… Но, кстати, это тоже было очень интересно. А в 1976 году у нас прошла первая дискотека.

Потом о нашем клубе узнали в Москве, и к нам приехал Аркадий Петров. Стали мы приглашать хороших музыкантов. К нам приезжали и Назаров, и Макаревич, и «Аракс», и Дюжиков, потом — Лосев из группы «Цветы». Но при этом каждую программу нам приходилось пробивать, объяснять дирекции, о чем будем рассказывать и что обсуждать. То время было сложное, конечно, но интересное. По крайней мере мы работали на всю катушку!»

Сегодня можно с уверенностью сказать, что в той же Дубне начал издаваться первый самиздатовский подпольный рок-журнал. Его делали те же Сергей Попов и Виталик Рыбаков и их товарищи. Ребята вручную вклеивали вырезки из чешского журнала «Melodie» и из польского «Music Box». Виталий Рыбаков вспоминает: «Мы ходили по квартирам знакомых чехов и поляков и просили: «Переведите ради бога! Это очень важно для молодежных целей!» И нас поддерживали, причем очень многие. Я помню, журналов 20 вышло тогда, цветных, с неплохо переведенными статьями».

У меня тогда тоже была тетрадка, в которую я наклеивал вырезки из газет. В конце 70-х я жил в городе Пенза и работал фотокором в редакции местной молодежной газеты. На нашу редакцию выписывались десятки молодежных газет из других городов СССР — из Саратова, Тулы, Омска, Нижнего Новгорода, Волгограда. Почти в каждой из них были музыкальные страницы, довольно качественно рассказывающие о рок-музыке, прежде всего зарубежной. Особым спросом у нас в редакции пользовался, разумеется, «Московский комсомолец» и его «Звуковая дорожка», тогда еще вовсе не попсовая. Я, ничтоже сумняшеся и полностью убежденный в своей правоте, но, разумеется, в тайне от секретарши главного редактора, вырезал из этих газет все, что касалось рока, клеил заметочки в тетрадку, а потом нес информацию в массы — то есть давал переписывать оттуда новости руководителям нескольких городских дискотек, а те взамен записывали мне новинки музыки — «Chicago», «Scorpions», «Alan Parsons project» и многое другое, что тогда считалось новинками. Надо сказать, что моя тетрадка пользовалась большим успехом, а вместе с ней — и я сам.

Следом за журналом Сергея Попова рукописные рок-издания стали появляться по всей стране. Осенью 1977 года Борис Гребенщиков и его ближайшие друзья и коллеги — Майк Науменко, Юрий Ильченко, битломан Коля Васин и фотограф Наталья Васильева начали издавать ныне легендарный журнал «Рокси».

В 1981 году появился первый подобный журнал и в Москве. Он назывался «Зеркало» и вырос из недр студенческого клуба имени Рокуэлла Кента, существовавшего в стенах Московского инженерно-физического института. Именно здесь начал свою подпольно-журналистскую карьеру Артем Троицкий. Позже из «Зеркала» выросли журналы «Ухо», «Урлайт» и «Контркультура». Рядом лидер группы «ДК» Сергей Жариков делал журнал «Сморчок». В Питере Андрей Бурлака мастерил «РИО». В Таллине выходил «Про рок», в Свердловске — «Марока», в Новосибирске — «Тусовка», во Владивостоке — «ДВР»…

Причиной массового появления музыкального самиздата явилось почти полное отсутствие информации о том, что делается в родном рок-сообществе. В прессе и по радио стояла полная тишина и на счет новинок, которые были, и на счет хит-парадов, которые проводились, правда, среди своих. Редко-редко что-то писал «Московский комсомолец», но в основном про разных «Сябров». Единственным исключением стало заговорившее в 1980 году «Radio Moscow World Service». Тогда, в преддверии Олимпиады-80, все средства массовой информации, работавшие на внешний мир, пытались произвести на зарубежную аудиторию максимально хорошее впечатление, поэтому на волнах этой радиостанции звучало много советской рок-музыки. Правда, «Radio Moscow World Service» вещало на средних волнах, а поскольку в западном мире использовались короткие волны, то слушали его в основном отечественные любители рока. С появления в эфире этой радиостанции началась массовая популярность «Воскресенья». Когда музыканты этой группы записали «пленку», как тогда называли магнитоальбомы, встал вопрос, что с ней делать дальше. После недолгого раздумья решено было отнести запись на «Radio Moscow World Service». Сделав это, Романов и его друзья отправились отдыхать на море, в Пицунду, а вернулись они в Москву уже настоящими звездами рока.

В 1984 году, когда я еще был студентом факультета журналистики МГУ, я тоже начал делать настоящий рукописный самиздатовский журнал. Он получил название «Зомби» — «несуществующий журнал о несуществующей музыке». Правда, сначала я пошел в «Звуковую дорожку», но в ходе обстоятельного разговора с Дмитрием Шавыриным стало совершенно очевидно, что в «Московском комсомольце» того времени мои материалы о рок-андерграунде появиться не могут. И я решил, не надеясь ни на кого, все сделать самостоятельно.

Из того времени сейчас меня занимает иное: как и бывает в роке, с самиздатовскими журналами иногда происходили настоящие чудеса — иногда они имели свойства материализовываться самым невероятным образом, как это произошло в недрах журнала семейного типа «Уйхъ», созданного летом 1985 года Дмитрием Голубевым и участниками группы «Ларин Глэм». Пафос этого издания состоял в безостановочной полемике с несуществующим журналом «Грубульц» и в обличении «безобразных любимчиков и бездарных ставленников» «Грубульца», таких, как группы «Кожаный Шприц», «Замаринованные Гады», «Подонкин Стоунз», «Тупые», Кики Поцелуйвсех с группой патологических педерастов «Розовые Батончики» и т. д. Впоследствии Дмитрий Голубев и Авдотья Смирнова (ныне — известный кинокритик) сделали настоящий журнал «Грубульц», но самое интересное в другом: абсолютность названия виртуальной группы «Тупые», отражающего отношение к року любительниц сериалов вроде «Санта-Барбары», была настолько соблазнительна, что зимой 1986 года на подпольном ночном сейшне в Московском геолого-разведочном институте, в котором также участвовали Мефодий из «НИИ Косметики» и группа «Чук и Гек», состоялось рождение и первое выступление настоящей группы «Тупые», которую собрал Голубев.

Далее вся жизнь группы проходит в бреду бесконечных перфомансов. С самого начала концертной деятельности ее выступления содержали элементы театра абсурда и «неадекватного балета», деликатные осмысления некоторых религиозных культов и пародии на эстрадные шоу. По последней моде конца 80-х Голубев стремился приглашать для своего шоу как можно больше самых необычных артистов и в самых невероятных сочетаниях. В 1990 году на фестивале Московской рок-лаборатории в шоу «Тупых» приняли участие около пятидесяти человек, в том числе группа арфисток, театр пантомимы, детский хор, дрессировщики диких животных. К сожалению, несмотря на шумный успех, прожила эта группа недолго и в начале 90-х распалась. Но в конце 90-х студия «Союз» использовала старый хит Голубева «Русский ренессанс» в качестве саундтрека к фильму «ДМБ». Может, еще не все закончилось?

Мы тут смеемся, а ведь и играть рок, и издавать самодельные журналы в первой половине 80-х было делом опасным. Реально существовал «черный список» групп, в который входили так называемые «запрещенные рок-ансамбли». И например, группе «Рубиновая Атака» Владимира Рацкевича, чтобы выступать на публике, не раз приходилось менять название. За короткий период этот коллектив назывался и «Теннисом», и «Цитаделью», и просто «Рубинами», но каждое новое название в конце концов попадало в «черный список», и приходилось выдумывать что-то еще.

Я попытался найти того, кто отвечал за составление «черных списков», но выяснил, что этим веселым делом тогда занимались практически все чиновники Министерства культуры. Это было чем-то вроде спорта — кто первый услышал на дискотеке или по радио новую группу, тот и вносил ее в «черный список». Тогда Сергею Жарикову, лидеру группы «ДК» и редактору журнала «Сморчок», пришла в голову идея создания «информационного мусора»: ведь можно придумывать несуществующие андерграундные группы, раз власти хотят этого — пусть получат!

Как-то весной 1985 года сидели мы на кухне у Жарикова, кушали щи, сваренные его мамой, с нами был еще, кажется, Серега Фирсов, продюсер из Питера, и придумывали эти названия по принципу: чем стремней — тем лучше. Спустя несколько недель музыкальный критик Татьяна Диденко принесла мне для перевода статью из швейцарской франкоязычной газеты «Le Monde», которая называлась «Бардак под Кремлевской стеной». В ней я с удовольствием нашел названия кое-каких из придуманных нами тогда групп: «Менструальные Повязки», «Голубой Запор», «Розовые Двустволки» и прочую дребедень. Разумеется, вскоре все эти названия появились в «черных списках». Собственно говоря, этого мы и добивались. Нашей главной задачей было закупорить этим мусором официальные информационные каналы. В результате запретительные органы, как и ожидалось, стали гоняться за мифическими группами явно антисоветского толка. Реальные же музыканты с простенькими названиями типа «Альфа», «Центр» или «Мистер Твистер» смогли немного перевести дух…

Осень 1986 года стала для меня переломным моментом в жизни. Где-то я прослышал, что рок-лаборатория никак не может наладить выпуск своего журнала. Сначала надеялись на Артема Троицкого, но тот полностью погрузился в свою книгу «Back in the USSR» и не хотел отвлекаться на «мелочи». Тогда худсовет поручил редактирование журнала Васе Шумову. Но тот, хотя и считался исполнительным человеком, был в этом деле непрофессионалом, вот я и решился прийти в лабораторию и предложить свою помощь. Имея за плечами не только факультет журналистики МГУ и опыт газетной работы, но и редактирование андерграундного журнальчика «Зомби», коего я выпустил к тому моменту девять номеров, в своих возможностях я не сомневался. Тем более, я был лично и довольно давно знаком с Ольгой Опрятной, сменившей тогда на нелегком посту первого директора рок-лаборатории Булата Мусурманкулова. Ольга была близкой подругой моей сестры, нянчила мою племянницу — и я решился. В начале декабря меня представили худсовету, и так как многих я хорошо знал лично, да и меня почти все знали, то всё тут же и решилось. Так я стал главным редактором журнала Московской рок-лаборатории, и Вася Шумов торжественно передал мне пухлую папку с материалами.

Как я и ожидал, все в этой папке пребывало в ужасном состоянии. Кроме, разумеется, статьи Липницкого «Простые вещи», почитавшейся за идеологический пуп нового журнала. Но вокруг этого центра надо было навертеть фактуру.

Заветная папочка наполнилась новыми текстами довольно быстро. Еще со времен «Зомби» у меня лежала статья о «Бригаде С», где на примере этой группы я доказывал, что Питер — родина героев, а Москва — антигероев, и если бы вдруг столица с берегов Москвы-реки вдруг переехала на брега Невы, то все поменялось бы местами. Из Парижа от Никиты Алексеева, известного художника, дизайнера выступлений групп «Кабинет» и «Среднерусская Возвышенность» (а еще — брата барабанщика «Ва-банка» Сани Маликова), пришла рукопись, в которой речь шла, естественно, про «Ва-банкъ». В Париже Никита принял участие в издании журнала «А — Я», и потому его появление на страницах нашего журнала являлось крамолой даже в те времена. Недолго думая, мы произвели инверсию в имени автора, и он стал «Алексеем Никитиным», тем более что так звали «ва-банковского» басиста. Кинорежиссер с «Мосфильма» Саша Аксанов принес эссе о своем друге и нашем рок-герое Юрии Спиридонове. Я до сих пор считаю, что этот небольшой по объему текст является одним из лучших из всего написанного в нашей рок-журналистике.

Еще я написал биографию «Крематория» и как-то с изумлением узнал, что сами музыканты считают ее первым печатным текстом про их замечательную группу. Был пасмурный мартовский полдень, когда я приехал на «Речной вокзал» к Армену Григоряну, пару раз заблудившись по дороге и потому изрядно опоздав к назначенному сроку. Григорян и Троегубов терпеливо дожидались меня. По Москве уже тогда вовсю ходили слухи о скором распаде «Крематория», и в ходе интервью я напрямик спросил ребят об этом. Они в ответ лишь пожали плечами, и действительно — прошло еще много месяцев после той встречи, прежде чем дуэт распался, и мне кажется, что именно мой текст сцементировал тогда ансамбль. На самом же деле я считаю, что распад группы на «Крематорий» Григоряна и «Дым» Троегубова пошел на пользу им обоим: и «Крематорий» стал более динамичным и импульсивным, и «Дым» превратился в одну цельную метафору.

Итак, все было готово, но не хватало одной малости: не было названия журнала! Да, это самое трудное: придумать имя новому изданию! Дважды по этому поводу собирался худсовет рок-лаборатории, но никто ничего придумать не смог. У меня сохранился список, содержащий около полусотни названий, но все они либо банальны, либо неоправданно экстравагантны, и только правды жизни в них не просматривалось. Но одним весенним утром Ольга Опрятная пришла на работу и с порога заявила: «Я знаю, как будет называться журнал — «СДВИГ»: Свидетельство Длительной Выдержки И Героизма». Ее вариант был принят без обсуждений. А у меня появилось прозвище: Человек Со Сдвигом…

Рок-лаборатория не могла и не хотела выпускать журнал андеграундного типа, и поэтому его отдали читать в Московский горком комсомола. Больше месяца он гулял по чьим-то кабинетам, и каждый день в лабораторию звонили десятки людей и спрашивали: «Ну как там журнал? Что слышно?» — «Пока все тихо», — отвечала Опрятная, но в конце концов ей это надоело, и она возложила обязанности такого ответа на меня. «Пока тихо», — отвечал я.

В марте 1987 года нас наконец пригласили к секретарю по идеологии МГК ВЛКСМ Виктору Васильевичу Баженову. Он объявил, что горком согласен поддержать выпуск нового журнала, но с одним условием: статью Липницкого надо снять. Мы были готовы к чему-нибудь подобному и решили биться за эту статью, ведь «Простые вещи», по нашему мнению, являлись главным идеологическим центром первого «СДВИГа».

«Но ведь в вашем журнале много хороших статей, только уберите оттуда Липницкого — и можете печатать», — продолжал уговаривать редколлегию Баженов. «Объясните, что вас не устраивает», — уперлись мы. К всеобщему удивлению, первый пласт вопросов удалось снять достаточно легко: комсомольцев раздражали сленг и то, что Ленинград в статье именовался «Питером». Правомерность использования некоторых идиоматических выражений удалось им объяснить, а кое-что автор согласился исправить. Но некоторые вопросы казались непреодолимыми. Так, Баженов был категорически не согласен с вектором, который Липницкий протянул от первых революционеров к современному рок-сообществу. Переговоры заняли несколько недель. Мы были страшно злы на комсомольцев, ведь мы так хотели перемен, а три-четыре гада мешали нам жить!!!

Только несколько лет спустя я понял, насколько прав был Баженов: он хотел видеть Великую Россию, а Липницкий хотел великих потрясений. Несколько лет спустя, когда я тоже прочитал много умных книг, то понял, сколько путаницы было наверчено в статье Липницкого, да и вообще она была страшно скучная и по своим интонациям и словарному запасу напоминала «указивку» из Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС. Я понял, что рокеры никогда не имели никакой связи с революционерами. Да, они были скоморохами, но не переустроителями мира. Потому что только скоморошество (панк-рок, по-нашему) давало возможность выжить в том строю, который вожди уверенно и увлеченно вели к обрыву. Впрочем, что с этой статьей что-то не так, я понял уже после выхода журнала в свет: она не получила никаких откликов, ни от кого: ни от друзей, ни от врагов — ее просто проигнорировали. Тогда же мы все-таки договорились: Липницкий снимает третью главу, где он что-то написал про Чаадаева, и журнал может отправляться в типографию. Глава была изъята, чему Саша, кажется, был очень рад: как же! вот и его преследуют! Но… комсомольцы разрешения так и не дали.

Наступил июнь, а вместе с ним — время итоговых концертов рок-лаборатории: пора было отчитаться за все хорошее. Липницкий требовал, чтобы журнал появился на этих концертах в виде рукописи, он наезжал на меня, звонил каждый день, и это так мне надоело, что я твердо сказал: журнал выйдет в том виде, как журналу положено — с типографским набором, фотографиями и современным дизайном. Как это ни странно, Опрятная поддержала меня. Но на самом деле ни я, ни она просто не знали, что делать.

В конце лета неожиданно пришла в голову идея попробовать распечатать журнал на ксероксе тиражом хотя бы в сто экземпляров. В ЕНМЦ, где располагалась рок-лаборатория, стоял ксерокс японской фирмы «Ricoh», но копии, которые он делал, были серыми и полосатыми. Директор центра пообещал, что ежели мы сумеем его исправить, то он позволит нам втихаря сделать тираж. К сожалению, наши героические усилия к починке этого древнего агрегата не привели, поскольку, как это часто бывало в «совке», за границей закупили большую партию ксероксных аппаратов, при этом совершенно забыв подумать о том, что они иногда ломаются и нуждаются в ремонте. Короче говоря, в Москве просто не было комплектующих к этой марке ксерокса, не существовало и представительства этой фирмы.

Но однажды поздней осенью, когда вокруг бушевали переходящие в метель дожди, Опрятная зазвала меня в дальний уголок и строго конфиденциально, то есть шепотом в самое ухо, сообщила, что техник «Черного Обелиска» Андрей Денежкин нашел каких-то людей, готовых за некоторую сумму распечатать тираж! Значит, пора было клеить макет.

К тому времени вокруг «СДВИГа» объединилось немало людей, желавших, чтобы журнал наконец вышел в свет, — фотографы, художники, просто добровольные помощники. Так, например, Сергей Галямин, один из тех, кто устраивал в начале 80-х легендарные сейшны в ДК им. Курчатова, договорился делать набор в компьютерном центре курчатовского института, где он работал.

Дизайн журнала подготовил Дмитрий Щепин, ныне — главный художник издательского дома «Спид-Инфо». Я с удовольствием отмечаю, что многие дизайнерские приемы, которые активно использует это издательство, родились именно во время работы над нашим «СДВИГом». Мне в тот момент попал в руки журнал «Vogue», который в середине 80-х находился на пике своих творческих поисков, и мне очень хотелось, чтобы «СДВИГ» стал похож на это восхитительное издание. Казалось бы, в условиях самиздата такого качества добиться невозможно, но если очень хочется, то реально все! Мы на ходу придумывали новые технологии и то, что «фирмачи» делали с помощью компьютеров, создавали руками, ножницами и резиновым клеем.

В феврале 1988 года в «Горбушке» состоялся Второй Фестиваль Надежд, вызвавший колоссальный интерес у публики. Это естественно — каждому хочется присутствовать при рождении новых звезд. Билеты на все три концерта были раскуплены за три часа с начала продажи. С этого фестиваля начался танец Жени Осина и Инны Желанной, а также групп «Небо и Земля» и «Тупые». Главный приз получила группа «Электросудорожная Терапия», которую накануне первого дня фестиваля притащил Толик Крупнов. Он прибежал в «Лабу» с вытаращенными глазами и, яростно жестикулируя, доказывал администрации, что эту группу нужно обязательно поставить в концерты. Ну и что ж, что без прослушивания — зато группа крутая. Вкус в который уже раз не подвел Толика, и едва музыканты «Э.С.Т.» вышли на сцену «Горбушки» и Жан спел про Катюшу, как публика поняла, что именно этого она и ждала. Уж очень лихо выглядела эта черная троица на фоне традиционно благородных металлических всадников.

В эти же дни на свет вылупился и наш журнал. Главный редактор «СДВИГа» оказался в окружении поклонниц…

В июле того же года вышел второй номер нашего журнала — и опять на ксероксе. Здесь были опубликованы первая часть работы Андрея Игнатьева «Взыскующие исхода и их болельщики» — статья, признанная в мире как первая настоящая научно-социологическая статья о «металле», ее с пометкой «copyright by Sdvig» перепечатали серьезные изданий из Франции, Испании, Швеции, Швейцарии, США; первая глава из книги Артема Троицкого «Back in the USSR» и интервью с автором; рассказ о Втором Фестивале Надежд; очерк о группе «Нюанс»; рассказ о поездке «Ва-банка» в Финляндию. Тираж составил сто с небольшим экземпляров, и у меня дома до сих пор хранится списочек тех, кому достался журнал — и первый, и второй номера.

(В начале 2000 года на концерте в клубе «Вермель» я познакомился с новым питерским рок-героем Андреем Машинным, и он рассказал, что его жена написала по этим журналам кандидатскую диссертацию. Я не знал, что на это ответить, пробормотал лишь, что тоже не прочь написать какую-нибудь диссертацию, хотя бы и по своим же собственным старым журналам…)

Но тираж в сто экземпляров нас тогда уже не устраивал, ведь хотелось тысяч и тысяч. И мы снова пошли по инстанциям. Тем более что третий номер был уже готов. В него вошли продолжения книги Троицкого и статьи Игнатьева, веселый рассказ про приключения Жана Сагадеева и его «Электросудорожной Терапии», стихи поэтов из «Вежливого Отказа» Аркадия Семенова и Гора, но главное — статья Сергея Жарикова «Обретение имени», претендовавшая стать антитезой работе Липницкого «Простые вещи».

Уже тогда стало ясно, что питерская рок-революция потерпела поражение, и Жариков предлагал новое, почвенническое, направление для рок-движения. Основная мысль его статьи такова: рок — это не просто жанр или стиль, это — энергетическая ипостась Космоса. Эту энергию можно вывести из культа Диониса, и если взять за основу космогонистическую антиномию «Аполлон — Дионис», то получается, что рок — это некий тонус борьбы за освобождение, за правду «Мы все, — писал Жариков, — более или менее политики, так как в любом случае есть высшие цели свободы твоего народа, которые требуют жесткой политической борьбы. Но ТВОРЧЕСТВОМ! Константин Леонтьев боролся, боролся и Василий Розанов, и по-своему боролся уморивший его голодом нарком Луначарский. В чем же разница? Это борьба творцов и разрушителей!» Сегодня эти слова Жарикова не являются уже каким-либо откровением, но весной 1989 года вокруг статьи развернулась настоящая война, по ее поводу даже два раза собирался худсовет рок-лаборатории, на котором в конце концов было решено: печатать! Однако вначале статья Жарикова была опубликована в журнале «Молодая гвардия» (№ 1 за 1989 год) и только после этого вышла в «СДВИГе», но это случилось уже после того, как я ушел из рок-лаборатории.

А тогда, заручившись-таки письмом от МГК ВЛКСМ, Опрятная отправилась в Оружейный переулок, в Московский городской литотдел, туда, где ставили «литовки» на периодику. «Вы что! — замахали там руками, — для выпуска нового журнала надо специальное решение горкома партии!» Но уже шла перестройка, и, как ни странно, решение горкома партии было получено. «Да вы что! — закричали в ответ в ЛИТО. — Для издания нового журнала нужно решение ЦК КПСС!» Сели мы тогда и стали думать крепкую думу. И придумали: а не назвать ли нам наш журнал альманахом? Если для периодики нужно решение ЦК, то альманах — это как бы не периодика.

Опрятная срочно велела перенабрать все места, где говорилось, что «СДВИГ» — это журнал, и с переделанным макетом снова пошла на Оружейный. Вернулась оттуда красная и злая. Оказывается, на самом видном месте, на обложке, продолжала красоваться гордая надпись: «Журнал Московской городской творческой лаборатории рок-музыки». «Вы говорите, что хотите делать альманах, а вот ведь у вас написано, что это — журнал!» — ехидно заметила ей начальница с Оружейного. Ольга спустила на меня собак, несколько дней со мной не разговаривала, но я почему-то уверен, что если бы хотели пропустить наш журнал, то его бы пропустили, повелев исправить ошибку, а уж коли литовать не хотели, то нашли бы что-то еще, даже если бы я отследил все до единого упоминания о журнале. Что ж, таким образом «СДВИГ» полностью оправдывал свое название: свидетельство длительной выдержки и героизма.

И все же осень 1988 года была за нами. В конце ноября нам Бог послал печатника из типографии «Красная звезда», который брался пробить и отпечатать в типографии… еще не журнал, а только газету. «СДВИГ-газету»! Отложив в сторону журнал, редакционная команда взялась за новую работу. Решено было, что на одной стороне газеты будет размещен постер какой-то рок-группы, а на другой — новости, телеги, догоны и прочая информация из жизни рок-лаборатории и окрестностей. В обсуждении, кого поместить на первый постер, приняли участие все соратники. Я думал, что это вызовет жаркие споры, но Опрятная вдруг предложила начать с группы «Алиби», ведь это была не только популярная тогда группа, победившая, кстати, на самом большом конкурсе 80-х, на «Рок-панораме» в Лужниках, но и люди в ней играли заслуженные, как-никак Сергей Попов начинал делать рок-н-ролл еще в 60-х. Это предложение было встречено бурными и продолжительными, переходящими в овации, восторгами.

Дней через десять макет первого номера был готов. Мы гордо принесли его в «Лабу», но парень из типографии взял да и обломал кайф: и тут нужна «литовка». Повесили мы головы, пригорюнились: где ж ее взять, «литовку пыроклятую»?! И тогда концертный администратор рок-лаборатории Ефим Шапиро совершил геройский поступок: взял макет газеты и решительными шагами направился на Старую площадь в Главлит (инстанцию более высокую, нежели Мосгорлит): «Эх, была не была! В худшем случае — прогонят с глаз долой». Как это ни странно, но газету взяли почитать и попросили позвонить денька через три-четыре.

Как мы пережили эти несколько дней, уже не помню. Может, мы и не жили в эти дни, впав в спячку и затаившись. В назначенный день Ефим дрожащей рукой набрал номер Главлита. К всеобщему удивлению, цензор ответил, что имеет только одну претензию к нам, вернее, к заголовку: «Измените слово «газета» на что-то еще, чтобы это не ассоциировалось с периодикой, и можете выпускать…» Так появилась «СДВИГ-афиша». 26 декабря 1988 года вышел в свет ее первый номер. «СДВИГ-афиша» стала первой в стране рок-газетой, изданной типографским способом тиражом в десять тысяч экземпляров.

А буквально несколько дней спустя в Таллине вышла газета «333» («За Зеленым Забором») Николая Мейнерта. Так что и здесь хваленую Прибалтику мы пусть не намного, но обогнали.

В 1989 год я входил победителем. Вслед за первым номером вышел второй, с группой «Мафия» на постере, затем — третий, с Бутусовым… Реакция публики на наше издание была просто феноменальной, и к весне мы уже имели огромное количество подписчиков, «СДВИГ-афишу» читали по всей стране — от Калининграда до Певека, от Норильска до Ашхабада. Редакция уже не справлялась с объемом работ, поэтому приходилось думать о расширении состава, тем более что это стало возможно еще и потому, что афиша стала кормить всю рок-лабораторию. Вот тогда я и познакомился со своей будущей женой. Мы вывесили на журфаке МГУ объявления о поиске ответственного секретаря, и по ним приходило уже несколько человек, но я все не решался сделать выбор, будто ждал чего-то. И вот однажды распахнулась дверь и вошла… Она. И я сразу понял, что это — Она, та, которую я так долго искал. Интересно, что она мне потом рассказывала, что, открыв дверь и встретившись со мной глазами, ухватила промелькнувшую мысль, что «вот, мол, твой будущий муж». Еще интереснее, что она, только что получившая диплом филологического факультета МГУ, пришла не по объявлению — купив в киоске «Союзпечати» первый номер рок-лабораторской газеты, она подумала: «Вот где я хочу работать!» — и принялась за поиски рок-лаборатории. Ей пришлось вылавливать и вызванивать меня в течение двух недель — и все это время я «динамил» других претенденток на должность ответственного секретаря. Вот такая мистическая история: судьба — так это называется.

«Вы хотя бы объявление свое сняли!» — гневно сказала на прощание отринутая барышня с журфака…

Не так давно журналист Александр Кушнир выпустил капитальный труд — энциклопедию музыкального самиздата. Только, по-моему, он был не прав, остановившись исключительно на рукописных журналах. Эти издания — не более чем миф, они реально не влияли на умы любителей рока потому, что тираж их был минимальным. Мой «Зомби» выходил в одном (!) экземпляре, питерские «Рокси» и «РИО» — в шести-семи экземплярах: столько листов можно было заложить в пишущую машинку за один раз, при этом последняя, седьмая, копия фактически уже не читалась. «Сморчок» переснимался на фотопленку и продавался в целлулоидных свитках, с которых его еще надо было отпечатать на фотобумаге. (Поэтому, кстати, и страниц в «Сморчке» было 36 — по числу кадров в обычной черно-белой фотопленке.) Считалось, что эти журналы должны были передаваться из рук в руки: мол, прочитал — передай другому. Но реально они оседали в руках тех, кто понимал коллекционную ценность самиздата. У меня в архиве лежат уникальные самодельные рок-журналы из Ленинграда, Челябинска, Баку, Ростова-на-Дону, Киева, Калининграда, Архангельска и многих других городов нашей веселой рокерской родины, которые я, прочитав, не передал другому. То есть, конечно, все эти журналы формировали мировоззрение, но лишь тогда, когда рок-сообщество состояло из ограниченного количества участников в 50–100 человек. Мы же выпускали газету в десять тысяч экземпляров — и вот это было реальное влияние на умы.

Кушнир объясняет свою позицию тем, что якобы все типографские рок-издания подвергались цензуре. Не знаю, может, кто-то и подвергался принудительному редактированию, но пока я делал «СДВИГ-афишу», то ничего подобного не замечал. Да, у нас был редакционный совет, в который помимо директора рок-лаборатории Ольги Опрятной и меня, главного редактора, входили два ближайших Ольгиных помощника — Александр Агеев и Виктор Алисов (оба в недалеком прошлом — подпольные «писатели», то есть люди, которые занимались массовым тиражированием андерграундных альбомов от Галича до «Арии»), художник Дмитрий Щепин, а также известный социолог Андрей Игнатьев. Чуть позже в этот круг вошла и моя будущая жена, тогда — ответственный секретарь редакции. Мы время от времени собирались дома у Ольги и за чаем обсуждали очередной номер. Для нас издание «СДВИГ-афиши» было деланием в кастанедовском понимании этого процесса, мы играли, баловались, фантазировали и просто оттягивались, наполняя ее хохмами и телегами, отчего афишка была больше похожа на детский журнал «Веселые картинки», а не на традиционный рок-журнал. И уж тем более она не была похожа на сумрачные подпольные издания вроде какого-нибудь «Урлайта».

Самая знаменитая хохма «СДВИГ-афиши» была посвящена Брайану Ино. Рассказывая о том, что известный английский авангардный музыкант приехал в Москву, я написал, что он играет в группе «Talking Heads», когда на самом деле он играл в другой группе — «Roxy Music». Разумеется, мне указали на эту ошибку, непростительную для главного редактора музыкального издания. Что делать? Как выкручиваться из дурацкого положения? И я придумал: в следующем номере мы дали опровержение, в котором сообщили публике, что, конечно же, Брайан Ино никогда не играл в «Talking Heads», а на самом деле был одним из четырех Битлов, а после распада ливерпульской четверки собрал группу «Wings». Еще через номер мы снова поместили опровержение, написав, что спутали Брайана Ино с Полом Маккартни, когда на самом деле он пел в группе «АВВА», а потом перешел в «Kraftwerk»… После этого редакцию засыпали самыми невероятными биографиями Брайана Ино, часть писем удалось переслать с Петром Мамоновым в Англию, где Ино, ставший к тому времени продюсером «Звуков Му», с удивлением читал все эти «догоны».

Продолжая полемику, замечу, что Главлит, где нам ставили штамп «Разрешено к печати», ни разу не потребовал снять тот или иной материал. Хотя, как и было положено, к нам приставили персонального цензора, который курировал «СДВИГ-афишу». Звали его Юрий Максимович Отрешко — это был молодой человек, продвинутый, как сказали бы сегодня, сам неплохой литератор: его повесть о цензорском быте была в середине 90-х опубликована в журнале «Наш современник». В одном из номеров мы решили опубликовать текст Андрея Игнатьева, где он проводил параллель между усилением цензуры и увеличением объема классической музыки на телеэкране (до августовского путча, кстати, оставалось еще два с половиной года), так наш Максимыч, как ласково за глаза мы называли цензора, обиделся: «Ребята, да делайте, чего хотите, никого ваш рок сейчас не интересует!..» Однако и тогда он не потребовал снять текст…

Настоящим «золотым» временем для рок-журналистики был именно тот короткий период с 1989 по 1991 год. В 1989 году Маргарита Пушкина выпустила первый типографский рок-журнал «Рокада». (Рокада — это дорога, проложенная вдоль линии фронта, название журнала очень точно, на мой взгляд, отражает суть и роль музыкальной журналистики.) В Свердловске выходили «Перекати-поле» и «Рок-хроника», в Минске — «Сорока», в Смоленске — «Туесок», в Туле — «Иванов» (впрочем, редакция этой газеты фактически жила в Питере), известный музыкальный критик Николай Дмитриев выпускал журнал «Джаз», вежливо покинувший группу «Вежливый Отказ» поэт Аркадий Семенов — «Дикую дивизию», только что основанный Борисом Зосимовым «В12 энтерпрайсиз» — «Пилораму»… Именно тогда люди смогли сполна проявить свои профессиональные навыки, а идеи были опробованы среди широких масс любителей рок-музыки. Когда журнал выходит в экземплярах от одного до пяти — легко писать, что хочешь. Совсем иное дело — раскрутить издание, имеющее многотысячный тираж! А цензуры тогда уже не было вовсе, для того, чтобы делать свое дело, необходимы были только связи в типографиях — и этого достаточно.

Как ни странно, но летом 1989 году я ушел из «Лабы»: мы с Опрятной не поняли друг друга в вопросе о путях дальнейшего развития рок-лаборатории. Я хотел, чтобы лаборатория стала коммерческим предприятием, продюсировавшим известные группы. Но

Опрятная постоянно говорила, что до смерти устала решать финансовые вопросы с суперзвездами, кроме того, она, видимо, получила сверху «установку» черпануть андерграунд до дна, чем и стала заниматься. Но на дне уже оставались только самые что ни на есть панки, которые ни играть не умели, ни идей никаких новых не несли. Мне это стало неинтересно, и я ушел.

В мае 1990 года вместе с Ефимом Шапиро, вслед за мной покинувшим рок-лабораторию, мы открыли первый в СССР рок-магазин «Давай! Давай!». Его первое помещение находилось в подвальчике у метро «Красносельская». Помню, что в день открытия товаров было чуть-чуть: газетка «Дверь», которую я начал делать вместо «СДВИГ-афиши», газета «Перекати-поле», привезенная по бартеру из Свердловска, журнал «Джаз», который у нас так и остался невостребованным, семь самопальных напульсников, ушедших в течение первых пятнадцати минут, несколько разновидностей значков, в том числе один редкий — «Hard-rock-cafe», и несколько самодельных гитар, невесть откуда добытых Ефимом. Не густо, тем не менее об открытии рок-магазина написали все центральные издания. А к осени мы переехали на чердак близ метро «Колхозная» — этот маршрут с закрытыми глазами теперь способен пройти, наверное, каждый фан рок-музыки со всего пространства бывшего СССР.

Магазин существует и сегодня, только я уже не имею к нему никакого отношения, поскольку коммерции все-таки предпочел журналистику. В 1990 году я запустил в мир два номера журнала «Давай! Давай!» — каждый тиражом в десять тысяч экземпляров. В 1993–1994 годах я выпустил пять номеров журнала «Русский рок», потом делал газету «Дверь» («Дверь в рокенрол»). А десятилетку завершил газетой «Загубленное детство». Все это было чистейшей воды самиздатом: мы, то есть команда, собиравшаяся вокруг издания, сами писали статьи и делали фотографии, сами придумывали оформление, сами клеили макет, сами распространяли свои газеты и журналы. Вот только тираж мы делали не на ксероксе, а на настоящих типографских печатных машинах, поэтому «Давай! Давай!» выходил в количестве десять тысяч экземпляров, а «Русский рок» — пять-семь тысяч экземпляров. Правда, «Дверь» едва добирала до полутора тысяч, но тираж «Загубленного детства» вновь приблизился к идеальному. Но недавно мне сказали, что все мои журналы и газеты не могут быть причислены к самиздату, потому что они слишком добрые, «а настоящий самиздат должен быть в жесткой оппозиции ко всему и вся!». Но я — не акула пера, а в лучшем случае — дельфин, и свою главную задачу и задачу журналистики вообще вижу не в том, чтобы покусать всех вокруг, а в том, чтобы поддержать талантливых людей, помочь им. В любом случае я всегда старался делать хоть что-то, тогда как другие только плакали и жаловались на тяжелую жизнь…

Но на самом деле мы, начиная делать «СДВИГ-афишу», действительно видели будущее рок-сообщества совсем иначе. Все складывалось так хорошо, но 90-е годы оказались не самым лучшим временем для издания периодики: информационное пространство после августовской революции оказалось полностью порушенным. Зато в 90-х началось время музыкального радио! Первым на этой ниве стало детище Стаса Намина «Радио Эс-Эн-Си», заговорившее 4 января 1991 года. Почти весь первый день за микрофоном просидел сам Стас, но постепенно там собралась сильная команда диджеев. Следом заработали еще несколько стильных радиостанций — «Радио 101» с восхитительным Графом Хортицей, «Радио Престиж», «подсадившее» радиослушателей на джаз, «Радио Классика», ностальгировавшее по музыке ушедшей юности…

Нежданно-негаданно на радиостанции напал вирус под названием «Формат», безжалостно давивший музыку, которая не желала влезать в его рамки. В итоге радио превратилось в аппендикс шоу-бизнеса, без идей, без движения, без воздуха. Но под новый век и новое тысячелетие случилось знаковое событие: экс-гитарист «Арии» Сергей Маврин получил профессиональную премию «Лучший ведущий радиошоу», а его программа «Железный занавес», к 2000 году остававшаяся единственной радиопрограммой, посвященной рок-музыке, была соответственно признана лучшим радиошоу, а радио «Юность», на волнах которого и плывет «Железный занавес» — самой популярной радиостанцией. При этом радио «Юность» обошло своих конкурентов — «Наше радио» и «Хит-FM» — более чем на 20 процентов собранных голосов. Опрос проводился в сети Интернет. Очень хочется верить, любезный читатель, что это — симптом надвигающейся рок-революции…

Глава без нумерации

В 1986 году в журнале «Зомби» я опубликовал рассказ «Банда с Молдаванки» о судьбе одесского рок-музыканта Игоря Ганькевича. Его группа «Бастион» прошла нелегкий путь от малозаметной одесской рок-команды, игравшей на танцах, до группы — любимицы российских металлистов. В конце 80-х без участия «Бастиона» не обходился ни один более-менее крупный союзный фестиваль, группу хотели видеть во всех уголках нашей бескрайней страны. Но в августе 1990 года, вслед за известием о трагической смерти Виктора Цоя пришла весть о смерти Ганькевича.

Самый известный одесский рокер нашего времени работал в порту грузчиком. Однажды груз, который он взвалил себе на плечи, оказался слишком тяжел. Сердце Игоря не выдержало, и он умер, как умирают все одесские короли. Потому что каждый биндюжник там обязательно король, а каждый король — биндюжник…

К тому времени я не видел Ганю (так его называли друзья) уже больше года и с нетерпением ждал отпуска, чтобы приехать в Одессу и обнять милого друга, как постфактум пришло сообщение о его гибели. И обнимемся, значит, мы с ним теперь только Там. То есть не здесь.

Как память о друге я вставил тот старый текст в готовившийся к выходу новый номер альманаха «Давай! Давай!». Публикация этого рассказа вызвала настоящий эмоциональный взрыв среди поклонников группы «Бастион», редакция получила много писем, в том числе с вопросами. На один из них я отвечу, так как давно пора раскрыть одно зашифрованное в рассказе имя: Гусар — это бывший басист «Бастиона» Сергей Роговец. Мы, столичные гости, встретили его на Дерибасовской улице у входа в какую-то кафешку. Там стояли еще какие-то рокеры, но именно Роговец взялся провести нас по легендарным местам Одессы. Можно смело сказать, что именно этими его стараниями «Бастион» попал в Москву…

Банда с Молдаванки

Молдаванка — это одесский район. Раньше тут была самая окраина, ее заселяли биндюжники, бандиты, проститутки. Сейчас — это почти центр Одессы, и «на Мясоедовской все давно спокойно, там ходят граждане весьма достойно».

Мясоедовская — это молдаванская улица, на которой живет Игорь Ганькевич, гитарист и автор песен знаменитой одесской группы «Бастион». Здесь же неподалеку живут и другие участники команды. Поэтому их группу натурально называют «Бандой с Молдаванки». Впрочем, ансамбль имеет даже тройное название — «Бастион-Бенцион-Беня Крик» — в честь легендарного предводителя молдаванских молодцов Бени Крика.

Дом Бени тоже рядом, на Костецкой. Маленький по нынешним небоскребным временам, двухэтажный, — он цел. И в нем живут люди. Правда, улица называется сейчас по-другому, но нового названия никто не помнит, так как неприлично переименовывать улицы, о которых сложены легенды и поются песни.

Я знаю историю «Бастиона». Мне рассказал ее Гусар, басист группы и школьный приятель Ганькевича. Гусаром его прозвали за крутые усы, за волосы, просвечивающие сквозь рубашку, и постоянную готовность на любые авантюры. Это история о том, как «Бастион» бросил играть всякую дребедень и заиграл настоящий рок.

Случилось, что у Ганькевича заболел его маленький сын. Стояла терпкая одесская ночь. Гремели дискотеки, кофе лился на брюки и платья, танцующие женщины подставляли свои голодные тела огням светомузыки. Дежурные, оставшиеся в больнице, считали себя неудачниками. Хорошие врачи неудачниками себя не считают. Поэтому диагнозы ставили врачи так себе, и эти диагнозы противоречили друг другу. Мальчик умирал. Его мать лежала рядом без чувств. Тогда Ганя пошел бить больничные окна. Осколки разлетелись, как фейерверк над Ришельевской набережной, а Ганя все бил и бил стекла. И кричал, чтобы вызвали наконец хорошего врача…

Врача вызвали. И мальчика спасли. Но «Бастион», прежний «Бастион», умер. Иллюзорная патетика его песен развалилась, как древний истлевший дом. От одного прикосновения. А что осталось? Юмор! Едва не случившееся несчастье вывело Ганю на орбиту юмора.

Талантливому человеку несчастье может послужить толчком для перехода в иное качество. Некоторое время человек ходит сам не свой, но когда он возвращается в себя, оказывается, что с ним произошли многие изменения.

Вот и Ганя, тщательно осмотрев себя, нашел, что он сильно изменился. Несмотря на охватившее его удивление, он принимает эти перемены как должное, и новая программа «Бастиона» получает название «Ремонт слуховых аппаратов». Ганя слышит мириады новых звуков, видит необыкновенные вещи. Что он живет в рок-тусовке, что она не похожа на окружающее пространство, но что в ней все вместе: «Продам рояль — его не жаль, куплю гитару и педаль. И заиграю, как я понимаю…» Еще Ганя видит, что рок-тусовка возникла не на пустом месте, он находит нить, связующую времена: «Я старый, старый, старый добрый рокер, мой прадед был в «Гамбринусе» тапер…» Новый опыт и новые ощущения Гани постепенно превращаются в рассказы об одесских рок-музыкантах, о родных улочках, о традициях одесского рок-сообщества…

Вот такую историю рассказал мне Гусар. Солнце тем временем упало в море где-то за 16-й станцией Большого Фонтана. Неизвестно как сейчас называющаяся Костецкая погрузилась в сумеречную прохладу, и мы с Гусаром отправились пешком на Дерибасовскую выпить по чашечке кофе. Что-что, а кофе в Одессе отменный.