Позабытые острова

2. Зацивилизованные до смерти

В том, что маркизцы не любят белых, нет ничего удивительного. У них есть для этого очень веские основания. Первое же знакомство островитян с представителями нашей западной цивилизации положило начало сплошной цепи бедствий. Кстати, произошло это знакомство как раз в бухте Ваитаху, где в конце 1595 года бросил якорь первооткрыватель Маркизских островов испанец Менданья.

Длинный ряд случайных обстоятельств привел к открытию архипелага, а началось все с инкской легенды. Несметные сокровища, золото и серебро, огромные земельные участки с тысячами рабов-индейцев, которые испанцы присвоили, покорив в 1530 году Перу, не удовлетворили завоевателей, они стали искать новые колонии. Особенно их влекли к себе обширные просторы Тихого океана. Испанцы, естественно, спрашивали себя, что скрывается за манящими горизонтами. Молодой офицер Сармиенто де Гамбоа не сомневался в том, что инки знают много важных секретов. Он стал расспрашивать наиболее сведущих, и ему рассказали удивительную историю об инке Тупаке Юпанки.

Этот могучий владыка жил во второй половине пятнадцатого века. Он вел войны с большинством соседних племен и расширил пределы инкского государства. В правление Тупака Юпанки оно занимало территорию нынешнего Перу и Эквадора, а также часть Чили и Боливии. Один из походов привел его в Тумбес (на севере Перу) как раз в то время, когда с запада по океану пришли на больших бальсовых плотах купцы. Они рассказали царю, что посетили богатые золотом острова Авачумби и Ниньячумби, лежащие далеко за морем. Тупак Юпанки тотчас решил снарядить флот из бальсовых плотов. Предание сообщает, что он вышел в океан с армией в количество двадцати тысяч человек, нашел острова и спустя год вернулся на материк. Его плоты были точным подобием тех, которыми местные жители пользовались для плаваний в прибрежных водах. (Много сот лет спустя такой же плот был сооружен для экспедиции «Кон-Тики»)..

Сармиенто де Гамбоа не менее инкского владыки горел жаждой открытий. Он предложил вице-королю Перу снарядить экспедицию на поиски островов. Вице-король тотчас одобрил план, но внес в него небольшую поправку. В случае успешного исхода экспедиция обещала стать очень выгодным предприятием. Зачем отдавать золото в чужие руки! И вице-король назначил начальником не Гамбоа, а своего племянника — Альваро де Менданья и Кастро. А поскольку Менданья не был моряком и не обладал качествами руководителя, ему в помощники дали Сармиенто де Гамбоа.

Если бы распоряжался Гамбоа, экспедиция, наверно, открыла бы немало полинезийских островов. А так корабли прошли между Маркизским архипелагом и островами Туамоту, не заметив их. Лишь на восьмидесятый день плавания была обнаружена земля — лесистый остров, населенный каннибалами и лишенный каких-либо сокровищ. Менданья поспешил вернуться в Перу, окрестив открытую им землю (иронически, на мой взгляд) Соломоновыми островами. В те времена было распространено мнение, что золотые копи царя Соломона расположены где-то в тех краях…

Казалось бы, Менданья должен был угомониться после неудачного плавания. Но он, напротив, проникся еще большим рвением. Правда, из-за множества осложнений и бюрократических препон на подготовку новой экспедиции ушло… 28 лет! Почему-то было очень трудно вербовать переселенцев для задуманной им колонии. И Менданья прибег к испытанному испанцами способу: велел солдатам произвести облаву в портовых кварталах Кальяо и арестовать там побольше девиц, забрал из тюрем примерно такое же количество заключенных и всех вместе погрузил на свои корабли. Чтобы все правила приличия были соблюдены, сопровождавшие экспедицию священники во время плавания обвенчали будущих поселенцев. И раз уж на борту все равно оказались женщины, Менданья и его офицеры захватили своих жен.

Легко попять, что при таком составе экспедиции ее члены не очень хорошо ладили между собой. К тому же им не хватало самого необходимого снаряжения, да и тесно было: триста семьдесят восемь мужчин, женщин и детей на четырех маленьких кораблях! И когда всего через шесть недель под вечер вдали показалась земля, все очень обрадовались. Участники экспедиции упали на колени и затянули «Те Deum»[13], благодаря господа за благополучное завершение плавания.

Утром испанцы осторожно подошли ближе к высокому скалистому острову. Множество лодок устремилось им навстречу из залива. В каждой было по двое островитян, еще несколько человек плыли рядом. Одного взгляда на светлокожих атлетов с европейскими чертами было достаточно, чтобы попять — это не Соломоновы острова, а иной, неизвестный ранее архипелаг. Может быть, здесь есть золото и другие сокровища? Тогда но надо плыть дальше!

Матросы и солдаты жестами пригласили индейцев (так испанцы упорно называли всех островитян Тихого океана) подняться на борт. Несколько человек решились, получили какие-то подарки, с любопытством огляделись и явно сочли увиденное потешным, так как разразились хохотом. Потом запели и пустились в пляс. Тогда поднялись и остальные.

Менданье не терпелось поскорее войти в гавань. Островитяне успели ему надоесть, и он велел им убираться. Но то ли они не могли поверить, что наскучили ему так скоро, то ли плохо понимали испанский язык — во всяком случае, «индейцы» не подчинились. Такого безобразия Менданья не мог стерпеть и приказал выстрелить из пушки. Гром выстрела напугал островитян, они попрыгали в море. А чтобы урок цивилизованного поведения лучше запечатлелся в их памяти, Менданья приказал мушкетерам проводить гостей огнем. Но порох отсырел, и, ко всеобщему неудовольствию, было убито всего шесть человек.

Итак, островитяне Менданье не понравились. А тут еще не удалось найти защищенной гавани. И корабли пошли на север, где были замечены другие острова. (Первый остров нарекли «Магдалиной», так как его открыли 22 июля[14]; он по сей день известен под своим полинезийским названием — Фату-Хива.)

Менданья проследовал мимо двух скалистых островов, которые окрестил Сан-Педро (Мохотани) и Доминика (Хива-Оа). Здесь тоже не было подходящей гавани. Четвертый остров открыли 24 июля и назвали Санта-Кристина; это и был Тахуата, знакомство с которым произвело на нас столь удручающее впечатление. На Тахуате Менданью встретили так же радушно, как на Фату-Хиве, но солдаты, «чтобы обезопасить себя» (как сообщает летописец), прямо начали с того, что убили семь человек из встречавших. Островитяне, конечно, поняли, что это была лишь мера предосторожности, чужестранцы им ничего дурного не желали. И когда испанцы на следующее утро сошли на берег, все жители долины собрались встретить их и даже принесли свежие фрукты. Так как руки матросов и солдат оказались заняты приношениями, офицер велел островитянам наполнить водой бочки, которые доставили на шлюпках.

Полинезийцы принялись маленькими кокосовыми мисочками черпать воду из ручья и носить в бочки, но у испанцев были какие-то странные, новомодные понятия о цене времени, они приказали катить бочки к источнику. Не оценив всей мудрости этого предложения, островитяне в ответ только улыбались. Солдаты но замедлили залпом мушкетов наказать их за наглость. Увы, после этого испанцам пришлось самим набирать воду.

На следующий день Менданья решил, что безопасность обеспечена, можно и самому сойти на берег. Местные жители как ни в чем не бывало встретили его дарами. Ясно: урок пошел на пользу. И целая процессия, возглавляемая Менданьей, — офицеры, священники, матросы, солдаты, поселенцы, женщины, дети — прошествовала за большим деревянным крестом на главную «площадь» деревни. Здесь они возблагодарили господа, охранившего их своею десницей. После богослужения крест водрузили на холме, и Менданья объявил архипелаг владением его католического величества Филиппа Второго. Чтобы местные жители прониклись сознанием того, какое счастье их ожидает, Менданья вручил нож и кусок материи островитянину, которого принял за вождя.

Одновременно продолжалось пополнение запасов воды, по, хотя испанцы еще раз доказали свою щедрость, даровав жителям деревни ножницы, работа шла туго. Матросам надоело одним возиться с бочками, они попросили солдат помочь; те ответили, что их дело не работать, а стрелять. И в подтверждение своих слов снова открыли огонь по островитянам. Когда стрельба кончилась, долина совершенно опустела, если не считать семидесяти мужчин, женщин и детей, которые остались лежать на земле — убитые или умирающие.

Впрочем, в конце концов уцелевшие полинезийцы вернулись в долину из своих укрытий в горах. Матросы и солдаты изменили свое обращение с ними. Во всяком случае, с женщинами. Последние ходили полуобнаженные и, по словам летописца, отличались «красивыми руками и ногами, чудными глазами, приятными лицами и тонкой талией; многие из них превосходили даже славящихся своей красотой женщин Лимы». Разумеется, этого оказалось более чем достаточно, чтобы несчастные, истосковавшиеся по дому матросы и солдаты стали добиваться расположения местных жительниц. Их ухаживания были приняты благосклонно: сила и красота друг друга стоят.

Конечно, любовная идиллия порой нарушалась мелкими недоразумениями, но в общем испанцы без затруднений удовлетворяли свои потребности в воде, фруктах и женщинах. Отсутствие серьезных столкновений объяснялось прежде всего тем, что полинезийцы не сопротивлялись, а покорно улепетывали в леса, как только солдаты затевали стрельбу. Почему они вообще в такой обстановке пускали в ход мушкеты? Это видно из рассказа участнике экспедиции о том, как солдат застрелил островитянина который пытался вместе со своим ребенком спастись вплавь. Солдат заявил в свое оправдание, что «дьявол все равно заберет тех, кому это предопределено». Автору этого рассказа кровопролитие, видно, надоело, он считал, что достаточно было выстрелом в воздух напугать полинезийца. Однако солдат тотчас возразил, что не мог «действовать иначе, чтобы не утратить славы хорошего, меткого стрелка». Преступлением это не считалось, законы христианской морали не распространялись на язычников.

Видимо, здесь-то и кроется главная причина бессмысленного избиения…

Не найдя ни драгоценных камней, ни золота, ни других сокровищ, Менданья уже через десять дней отправился дальше на запад, рассчитывая там с большим успехом осуществить свои колонизаторские вожделения. А в Ваитаху — он перекрестил долину, назвав ее Валье де Мадре де Диос (долина Божьей Матери) — испанцы на память о своем визите оставили сифилис и двести убитых…

В честь тогдашнего вице-короля Перу архипелаг назвали Лас Ислас Маркесас де Дон Гарсиа Хуртадо де Мендоса де Каньете. Не удивительно, что последующие мореплаватели и географы сократили столь длинное название и архипелаг стал именоваться просто Маркизским.

Летописец, повествующий об экспедиции Менданьи, не сообщает сведений о культуре и быте островитян. Он не знал языка, слишком мало времени провел на островах и вообще был нелюбопытен. Мы вынуждены обращаться к другим, более поздним источникам, чтобы представить себе, как складывалась до появления европейцев жизнь обитателей этих уединенных островов посреди величайшего на земле океана.

Население Маркизских островов — полинезийцы, относящиеся к той же группе, что обитатели Гавайского архипелага, Самоа, Таити и прочих островов восточной части Тихого океана. Покинув много сотен лет назад общую родину — легендарное Гаваики[15], — маркизцы оказались в изоляции и постепенно создали своеобразную культуру. У них появились отклонения в языке; когда европейцы открыли их острова, он отличался от гавайского и таитянского не меньше, чем шведский отличается от немецкого или голландского. Здесь, как и на других полинезийских островах, существовала развитая религия и сложная общественная организация[16], однако с присущими только маркизцам преданиями и обычаями, что во многом объясняется особенностями природных условий.

Прежде всего, племена были отделены друг от друга горными хребтами. Для многих долин море было единственным путем сообщения с соседями — единственным и не совсем благоприятным из-за могучего прибоя. Нет ничего удивительного в том, что постепенно каждая долина превратилась в маленькое обособленное государство со своим замкнутым обществом[17]. Роль природы станет особенно ясной, если сравнить Маркизские острова с Таити, который почти весь окаймлен широкой полосой равнины. Хотя обитатели разных частей Таити тоже некогда враждовали между собой, они могли передвигаться без затруднений и все таитяне ощущали известную общность. Ничего подобного не было на Маркизских островах, где любой человек из соседнего племени считался врагом.

Различие между языками полинезийских островов невелико, фонетические вариации подчиняются твердым и простым правилам, В отличие от германских языков изменяются согласные, гласные остаются. Немногочисленные полинезийские слова, вошедшие в шведский и другие европейские языки, принадлежат к разным наречиям. Так, «канака» — гавайское слово, а «табу» — тонганское: соответствующие маркизские формы — «эната» и «тапу».

Вражда усугублялась тем, что маркизцам приходилось вести тяжелую борьбу за существование. Плодородной земли не хватало, к тому же нередки были страшные засухи, которые порой длились несколько лет подряд. Случалось, гибли все растения, высыхали все реки. В каждой долине вымирала от голода немалая часть населения, и уцелевшим не скоро удавалось вновь наладить жизнь.

То и дело какое-нибудь племя выступало в поход на соседей и в жестоких битвах вытесняло или истребляло их. Кровавый и варварский характер этих войн легче всего представить себе, если вспомнить, что дрались врукопашную и оружием сражающимся служили деревянные дубинки, копья, пращи. Даже в мирную пору происходили стычки между отдельными представителями племен.

Частый голод, нехватка мяса и множество иных при чин породили жестокий каннибализм[18]. Для здешних жителей каннибализм был не только ритуальным действием, они считали человеческое мясо лакомством и буквально охотились на людей. Все члены рода были обязаны мстить за убитого; это, естественно, только разжигало межплеменную вражду. Тех, кто поклялся мстить, можно было узнать по наголо обритой голове. Первые путешественники, посетившие Маркизские острова, сообщают, что это была едва ли не самая распространенная «прическа»…

На Маркизских островах была распространена своеобразная полигамия: там у каждой женщины было несколько мужей[19]. Такая форма брака очень редка; она была вызвана, во-первых, избытком мужчин, во-вторых, тем, что между семьями происходило соревнование, требовавшее огромных усилий. На гористых Маркизских островах постройке дома всегда предшествовало сооружение каменной платформы. И вот постепенно стало делом престижа соорудить самую большую и красивую платформу. Естественно, для этого в хозяйстве требовалось много мужчин.

Не похоже, чтобы между мужчинами существовало ревнивое соперничество. Напротив, первый супруг, он же глава семейства, старался подыскать для своей жены возможно больше сомужей и хорошо ладил с ними. И так как только женское обаяние могло приманить мужчину в хозяйство, девушек тщательно обучали трудному искусству правиться мужчинам. Юные полинезийки присоединялись к группам молодежи, которые только и делали, что плясали, пели, играли и устраивали праздники любви. Лишь девушки, выявившие свои достоинства во время этих веселых непринужденных праздников, могли рассчитывать на хорошего жениха. Одностороннее воспитание и ограниченная роль женщины в браке приводили к тому, что она не уделяла большого внимания домашним делам. Плетение циновок, корзин и лубяной материи — вот почти и весь вклад тогдашней полинезийки в хозяйство.

Одной из многочисленных обязанностей мужчины было создание запасов на случай голода. Для этого из плодов хлебного дерева замешивали тесто и складывали в яму, выложенную банановыми листьями. Его как следует приминали ногами, пока не заполнялась вся яма. Дав тесту побродить, его накрывали большими листьями и засыпали землей. Так можно было хранить тесто годами. Даже в наши дни иногда случается находить хранилища такой давности, что уже никто не помнит, кому они принадлежат. А содержимое по-прежнему съедобно!

Тесто из плодов хлебного дерева приготовлялось в пищу по-разному. Чаще всего его вымешивали с водой и пекли в земляной печи, а затем добавляли свежих плодов и снова месили, разбавляя водой. Получалось попои, блюдо, по сей день очень распространенное на всех островах.

Материальная культура отличалась скудостью и бедностью. На простейшие работы уходило много времени и усилий. Впрочем, во всей Полинезии сложная религия, и социальная структура сочетались с примитивной материальной культурой: ни колеса, ни тканей, ни глиняной посуды, ни металла, ни тягла, ни зерновых. Разумеется, маркизцы отлично обходились своими лубяными одеяниями, деревянными коромыслами и мисками, земляными печами, каменным инструментом, фруктами, рыбой и овощами, — но затраты труда были очень велики.

Жизнь в старину на Маркизских островах мало походила на романтические представления о Полинезии, присущие многим из нас, и все-таки она была здоровее, радостнее, чем теперь. Я уверен, что, несмотря на голод и войны, островитяне чувствовали себя счастливыми.

Так думали и первые европейцы, которые посетили Маркизский архипелаг. После короткого и бурного визита Менданьи в 1595 году прошло почти двести лет, прежде чем следующий корабль добрался до этих островов. (Ничего удивительного: испанцы долго держали в тайне свое открытие, а когда раскрыли секрет, то координаты были указаны неверно.) На этот раз гостем был капитан Кук, он бросил якорь в заливе Ваитаху в 1774 году. Его приняли куда более сдержанно, — возможно, потому, что островитяне еще помнили испанцев; как и все полинезийцы, маркизцы в устных преданиях сохраняли память о важнейших событиях. Вероятно, остались и более наглядные следы в виде болезней. Во всяком случае, едва корабль стал на якорь, все женщины попрятались в горах. А мужчины держались так неприветливо, что Кук уже через пять дней отправился дальше.

В числе участников экспедиции Кука на борту «Резолюшн» был ботаник швед Андерс Спаррман. Он приводит несколько интересных эпизодов, скрасивших бедное событиями пребывание на Маркизах. В своей известной книге «Путешествие к мысу Доброй Надежды, Южному Полярному Кругу и вокруг света» он пишет: «Когда мы посетили местных жителей, произошел следующий забавный случай: нам предложили выпить сок свежего кокосового ореха (правда, взяв с нас в уплату один гвоздь), и мы сделали ото, добавив немного рома, чтобы напиток был более вкусным и освежающим. Остатки этого грога получил хозяин ореха, и он окунал в него свои пальцы, а затем мазал ими язык и нос себе и тем из присутствовавших тут же своих соотечественников, к кому особенно благоволил».

О местной гавани Спаррман говорит: «Когда я в последний раз должен был вместе с капитаном и господином Форстером вернуться со шлюпкой на корабль, прибой неожиданно усилился, и, хотя мы благополучно поместились в лодке, волны бросали ее во все стороны, грозя опрокинуть. Несколько раз шлюпку кидало на камни, каждую минуту нам грозила опасность утонуть. Лишь благодаря искусству гребцов мы после долгих усилий смогли вырваться из прибоя, оттуда, где океан разбивался вдребезги, обрушиваясь на утесы».

Последующие посетители тоже убедились, что Ваитаху — неудобная гавань. Но так как якорные стоянки на других известных островах архипелага были еще хуже, корабли и впредь шли к Тахуате. Разумеется, матросам очень скоро удалось выманить на берег женщин и убедить островитян, что ром лучше кокосового сока. Уже в 1791 году, когда французский торговец пушниной Маршан по пути к северо-западному побережью Америки зашел на Маркизские острова, команду очень приветливо встретили обнаженные женщины, которые подплыли к кораблю и поднялись на борт. То ли французы обладали особым обаянием, то ли они были щедрое, чем испанцы и англичане, — во всяком случае Маршану и его людям удалось завоевать доверие и сердца местных жителей.

Покинув Тахуату, Маршан, к своему удивлению, заметил на северо-западе высокие горы. Он направил туда корабль и открыл два больших гористых острова, не обнаруженных ни Менданьей, ни Куком. Француз сошел на берег одного из островов, который без ложной скромности назвал своим именем (ныне Уапу), и объявил его, а также соседний остров Бо (теперь Нукухива) владением его величества короля Людовика XVI. Впрочем, радость Маршана несколько поумерилась, когда он, вернувшись в цивилизованные края, узнал, во-первых, что за несколько месяцев до него те же самые острова открыл некий американец по фамилии Ингрехем, во-вторых, что новоявленный их властелин Людовик XVI недавно казнен.

Мало-помалу выяснилось, что северо-западная группа состоит не из двух, а из пяти островов: Нукухива, Уапу, Уа-Хука, Эиао и Хатуто. Лучшей гаванью был залив Таиохаэ на Нукухиве.

Новую гавань все чаще навещали корабли разных стран. Побывала здесь и русская экспедиция; один из участвовавших в ней ученых после десятидневного пребывания на острове написал труд, который озаглавил «Происхождение гражданской жизни и государственности острова Нукухива»[20]. А еще с конца восемнадцатого века здесь стала появляться новая категория европейцев — китобои. Острова им приглянулись: тут можно было запастись свежим провиантом, необходимым, чтобы противостоять цинге, да и, кроме того, женщины приветливо встречали путешественников. Людоедов моряки не боялись, так как были вооружены пушками и мушкетами.

Визиты китобоев привели к очень печальным последствиям. Многие капитаны, угрожая пушечным обстрелом или казнью заложников, заставляли островитян безвозмездно доставлять продукты. Но это еще полбеды. Хуже то, что они обманным путем пополняли команду местными жителями, а если новые матросы, раскусив обман, отказывались работать, то следовало жестокое лечение от строптивости: несколько человек швыряли за борт, после чего оставшиеся быстро исправлялись. Нужно ли добавлять, что немногие бедняги, которым удавалось вернуться на родину, были в чрезвычайно жалком состоянии, распространяли среди земляков страшные болезни и уж никак не облагораживающе действовали на них.

Появились на островах и беглые матросы, они научили островитян обращению с огнестрельным оружием. Усобицы становились все более кровавыми; многие из беглых возглавляли то или иное племя, мечтая стать местными царьками.

Китобои вмешивались в местные распри, когда считали это выгодным для себя. Наиболее варварское побоище связано с именем американского морского офицера Портера. Во время войны 1812–1813 годов между Великобританией и Соединенными Штатами Портер был капитаном корабля «Эссекс». После успешного налета на английские китобойные суда в южной части Тихого океана он зашел на Маркизские острова, чтобы запастись провиантом. Американцы обосновались в долине Таиохаэ. Уже через несколько недель здесь не стало мяса и овощей, тогда Портер дал знать соседним племенам, чтобы те немедленно доставили провизию, если не хотят поссориться с ним. Все подчинились, кроме жителей Таипи. Портер решил «отомстить за обиду» и послать карательную экспедицию.

Племена, населявшие Таиохаэ и Хапаа, обрадовались, что у них появился такой мощный союзник в борьбе против исконного врага, и присоединились к американцам. Объединенная армия насчитывала около пяти тысяч человек, но в первый день воины из Таипи отбили все атаки. Честь Портера была поставлена на карту. На следующий день он вернулся во главе своей армии, прихватив несколько пушек с кораблей. После долгого ожесточенного сражения удалось изгнать храбрых защитников Таипи из их долины. Портер потребовал четыреста свиней в качестве контрибуции, сверх того он и его союзники разорили плантации и сожгли все дома в долине. Не удивительно, что после этого случая племя таипи особенно подозрительно и враждебно относилось ко всем чужакам.

В старину здесь не знали алкоголя, единственным хмельным напитком была кава из кореньев: их разжевывали, затем смешанную со слюной кашицу ставили на несколько часов бродить, разбавляли водой и пили. Совсем невинным этот напиток нельзя назвать, но и большого вреда он не причинял. При неумеренном потреблении у «пьяниц» шелушилась кожа, наступало нервозное состояние, но эти симптомы быстро проходили. Теперь же маркизцы узнали ром и другие спиртные напитки; кава была забыта. А тут еще моряки научили их добывать алкоголь из пальмового сока, и всюду появились нехитрые самогонные аппараты. Распространилось пьянство. Одним из популярных предметов обмена стал, разумеется, табак. Курили все — мужчины, женщины, дети.

Не обошлось без проституции, которой прежде благодаря присущей полинезийцам свободе нравов на островах не знали. Когда женщины вплавь (лодки были для них табу) добирались до кораблей, они вовсе не рассчитывали на вознаграждение, щедрость матросов была для них неожиданностью. Но они быстро смекнули, что у европейцев свои воззрения, и требовать плату стало обычным. Мужчин-маркизцев это вполне удовлетворяло: они получали все необходимое, не отдавая ничего взамен и не работая.

Венерические болезни были занесены уже испанцами, а проституция превратила их в подлинное бедствие. Свирепствовали и другие инфекции. В ту пору у капитанов было заведено оставлять больных матросов в первом попавшемся порту. Это коснулось и Маркизских островов. Местные жители по неосмотрительности старались помочь больным и, конечно, сами заражались. Туберкулез, грипп, оспа и прочие болезни распространялись, как пожар в степи. Островитяне были лишены иммунитета, лекарств они не имели и гибли сотнями, тысячами.

Прошло всего несколько десятилетий, и положение стало катастрофическим. Целые долины вымирали, опустевшие дома разваливались, каменные платформы зарастали зеленью. Только на самых уединенных островах, совершенно лишенных удобных гаваней и бедных продовольствием, часть населения уцелела, но старый общественный уклад и здесь распался, жизненные силы народа были подорваны.

Миссионеры пытались спасти островитян от полного истребления, но их было очень мало, и они располагали весьма ограниченными возможностями; во всяком случае, вначале. Первыми миссионерами на Маркизских островах были англичане Крук и Харрис, высаженные в Ваитаху с корабля «Дафф» в 1797 году[21]. Вождь Тинаи любезно принял пасторов, предложил им поселиться в его доме. Чтобы проверить, сколь прочно благоволение вождя, капитан «Даффа» решил задержаться на некоторое время в бухте.

Островитян явно обрадовало дружелюбие и услужливость англичан, но их сильно смущало одно обстоятельство. Все прежние посетители столь рьяно стремились познакомиться с местными наядами, что маркизцы считали их несчастными обитателями стран, лишенных женского населения. Однако новые приезжие, облаченные в черное, совершенно не обращали внимания на женщин. В чем дело? Женщины Ваитаху были обижены, они так рассчитывали на щедрые дары. А супруга вождя сочла себя просто оскорбленной. Маркизский обычай требовал, чтобы глава семейства предоставлял каждому почетному гостю возможность разделить с ним благоволение своей жены. Но эти белые непочтительно отвергли бескорыстное предложение хозяина.

Через несколько дней вождь отправился вместе с Круком в одну из соседних долин, оставив жену дома в обществе Харриса. Госпожа Тинаи уже давно пыталась понять странное безразличие чужестранцев. Она подозревала, что это переодетые женщины. Теперь ей представился случай проверить свою догадку. Вместе с несколькими подругами опа среди ночи набросилась на ничего не подозревавшего Харриса. Бедняга в ужасе обратился в бегство. Каким-то образом он ухитрился захватить свои пожитки, но пока шлюпка с корабля шла за ним к берегу, островитяне успели его обобрать.

Харрис был сыт по горло и хотел немедленно плыть домой, в крайнем случае — на другие острова, жители которых не отличались бы столь варварскими правами и таким любопытством. Более упорный Крук принял смелое решение остаться. Лишь год спустя удалось кое-что узнать об его участи. Американский парусник, не нашедший удобной стоянки в Ваитаху, направился к Нукухиве. Только судно вышло из бухты, как его догнал на лодке с балансиром какой-то островитянин. Капитан, не обращая на него внимания, хотел уже отдать команду добавить еще паруса, но вдруг полинезиец окликнул его на безупречном английском языке. Представьте себе удивление команды, когда обнаженный островитянин поднялся на борт и назвался пастором Круком!

Как ни странно, Крук не собирался отказываться от своей миссионерской деятельности. Сколько его ни отговаривали, он настоял на том, чтобы продолжать свой труд на Нукухиве. Будь у него столь же бесстрашные и упорные товарищи, возможно, они вместе достигли бы своей цели, теперь же его усилия были обречены на провал. После еще одного года тщетных стараний добиться чего-либо на Нукухиве Крук сдался и вместе с одним молодым маркизцем сел на китобойное судно, направлявшееся в Лондон. В Англии маркизца Тимотити показывали за плату; деньги предназначались на дальнейшую миссионерскую работу. Увы, полинезиец умер, не успев сделать сколько-нибудь значительного вклада в обращение своих соотечественников.

Неугомонный Крук не оставлял своих намерений осчастливить миссиями Маркизские острова, но трудности были велики и многочисленны, так что ему удалось попасть туда только в 1825 году. На сей раз Крук захватил с собой двоих пасторов таитян, которых и оставил на островах. Другие протестантские миссионерские общества решили испытать тот же метод и разослали по островам священников гавайцев. Надеялись, что местным уроженцам, лучше знающим язык и нравы населения, легче будет добиться успеха. Получилось наоборот. К белым маркизцы по известным нам причинам относились с опаской. Иное дело свой брат полинезиец, который пошел на службу к чужакам, покорился им. Маркизцы относились к таким людям презрительно. И еще одно осложнение: пасторы полинезийцы, вступая в брак с местными женщинами, оказывались замешанными в родовых усобицах и теряли всякую самостоятельность. Мало-помалу большинство из них изменило христианской вере.

Пробовали посылать женатых миссионеров — американцев, надеясь, видимо, что белые женщины благотворно подействуют на нечестивцев. Очень скоро оказалось, однако, что Маркизские острова — неподходящее место для «цивилизованных» женщин. Вопреки всем ожиданиям островитяне относились к женам миссионеров без всякого почтения; один из пасторов пишет, что «даже самые черные чернила недостаточно черны для того, чтобы описать поведение маркизцев». Он же извиняется, что лишь приблизительно может передать оскорбительные выражения островитян — в английском языке нет слов, которые позволили бы их воспроизвести.

Появились и католические миссионеры, они очень энергично взялись за дело. Но уже через несколько лет островитяне сожгли их дома, и в дальнейшем миссионеры жили скорее на положении узников[22].

Двести пятьдесят лет спустя после открытия архипелага маркизцы, несмотря на полувековые усилия множества миссионеров, все еще относились совершенно равнодушно к христианству. Ни один островитянин не был обращен в «истинную веру». Ничего удивительного: корабли приносили им только болезни, лишения, смерть, и виновниками всех своих бед островитяне считали европейцев. Для маркизцев было все одно — что матрос, что миссионер; они считали и тех и других одинаково виновными.

И маркизцы, наверное, по сей день оставались бы язычниками, если бы не французская оккупация 1842 года. Подобно другим великим державам, Франция в ту пору расширяла свою сеть военно-морских баз. С экономической точки зрения Маркизские острова не представляли собой никакой ценности. Здесь не было ни металлов, ни других природных богатств, плодородной земли — крайне мало. Но для базы они вполне подходили.

Почему французам понадобилась база именно здесь, они вряд ли могли бы и сами объяснить; разве потому, что другие великие державы тоже создавали базы в Тихом океане. Зато как только был создан опорный пункт на Маркизских островах, возникла, естественно, потребность во вспомогательной базе: ведь до метрополии было очень далеко. Последовала оккупация островов Общества, которые тоже больше ни на что не годились. Затем наступила очередь островов Футуна и Валлис, а потом и Новой Каледонии. И в конечном итоге возникла цепь баз, которые взаимно поддерживали друг друга. Смысл всего этого предприятия оставался неясным. Но ведь в ту пору дальше следующего архипелага не видели, а при таком кругозоре все выглядело очень логичным и даже необходимым.

Впрочем, французский адмирал Дюпти-Туар, командующий эскадрой, которая оккупировала Маркизские острова, не сомневался в важности затеи и действовал со всем тщанием. Апрельским утром он приплыл в Ваитаху во главе девяти боевых и четырех вспомогательных судов — итого двести шестьдесят пушек и три тысячи человек. Он не случайно пришел сюда: несколькими годами раньше ему довелось высадить здесь на берег двух французских миссионеров, и теперь Дюпти-Туар рассчитывал на их помощь.

Адмирал прибыл как нельзя более кстати: незадолго перед тем местный вождь Иотете украл шлюпку с американского китобойца и теперь опасался возмездия. Миссионерам не стоило никакого труда уговорить его подняться на борт и приветствовать французского адмирала. Иотете встретили пушечным салютом, подарками, в его честь устроили фейерверк. Сразу видно: эти европейцы могущественнее каких-то жалких китобоев! И вождь на все их предложения говорил только «да».

Первого мая состоялось торжество приобщения острова к числу французских владений. В короне из позолоченного картона и в мантии из красного плюша вождь гордо участвовал в процедуре: чтение декларации, подъем флага, богослужение. Затем его пригласили на борт отобедать; играла музыка, подавались лучшие вина. И за все это его попросили всего-навсего нарисовать какие-то каракули на листе бумаги!

Оставив гарнизон в составе двухсот человек, Дюпти-Туар проследовал к другим островам. Его везде принимали очень радушно; получить «подписи» вождей на документе о переходе Маркизских островов в подчинение Франции не стоило никакого труда… Нукухива тоже был осчастливлен гарнизоном.

Разумеется, поддержка сильного французского флота в огромной мере укрепила позиции католических миссионеров; островитяне прониклись еще большим уважением к ним, когда очередной военный корабль доставил и со всеми почестями высадил на берег целый отряд монахов.

Маркизцы постепенно убедились, что могут надеяться на помощь и содействие католических миссионеров. Они пеклись об островитянах и во время эпидемий, доказав, что понимают во врачевании куда больше, чем их предшественники. Естественно, это произвело сильное впечатление на маркизцев[23].

Вскоре на архипелаг прибыл епископ. Желая подчинить себе островитян, он пустился на хитроумные маневры. Он помогал тем племенным вождям, которым отдал предпочтение, всяческими путями — браками, соглашениями и так далее — распространять свою власть. Епископ мечтал о едином для каждого острова вожде, посреднике между властями и населением. Но и на этом пути миссионеров подстерегали трудности и осложнения, о чем говорит случаи с нукухивцем Темоаной.

Темоана был сыном вождя; один англичанин миссионер взял его с собой в Лондон, чтобы дать ему образование. Но единственное, чему Темоана по-настоящему научился, — это пить. Лондон ему быстро наскучил. После многих лет бродячей жизни, побывав и поваренком и китобоем, он встретил другого миссионера протестанта, и тот убедил его отправиться на Маркизские острова в качестве своего помощника. Однако почти сразу после их прибытия на архипелаг туда пришли французы, и Темоана не растерялся: приняв католичество, перешел на их сторону. Французам удалось сделать его королем всего Нукухивы, но Темоана, увы, вел себя весьма непристойно: пил, дрался, за что не раз попадал в кутузку. Куда легче оказалось поладить с его вдовой. Она была совершенно глуха и знала по-французски лишь одно слово — «мерси»; большего от нее, собственно, и не требовалось. Ее провозгласили правительницей острова, и все были довольны.

После того как флот занял острова (сей акт вскоре был признан другими великими державами), построил несколько фортов и примитивных причалов, делать ему больше было нечего. База утвердилась, и, так как солдаты были нужны Дюпти-Туару в других местах, он вскоре снял гарнизоны с Маркизского архипелага. Больше они туда не возвращались.

Миссионеры оказались одни, в помощь им оставили лишь жандармов. Начались беспорядки, оргии. Островитяне крали, пили, убивали, им было наплевать на все проповеди и увещевания. Так называемые представители власти могли только вести учет преступлениям. Достаточно сказать, что в последующие двадцать пять лет жандармы зарегистрировали пятьсот нерасследованных убийств, совершенных пьяными маркизцами. Вероятно, еще большее число убийств осталось неизвестным. Так, в одной из долин, с населением четыреста человек, поселившийся там миссионер отметил за год сорок случаев насильственной смерти. Вот красноречивая выдержка из его дневника:

«В начале февраля Пеахи был смертельно ранен своим приятелем-пьяницей Мотууной. Тотчас началась потасовка. А когда буяны помирились, канаки отпраздновали это событие, обокрав мой дом. Несколько дней спустя Тоаи украл мою лодку. В начале марта Кохопу убили по пути в Нахое, его голову съели в Пуамау. Через несколько дней мне пришлось бежать из Нахое, так как канаки задумали убить меня. В апреле Тоуме среди ночи разгромил мой дом и украл все, что еще оставалось… В июне Моуипу перерезал глотку одной женщине, ему понадобилась ее голова для жертвоприношения в честь вождя, который упился до смерти. Вождь племени, к которому принадлежала убитая, объявил войну родичам убийцы и победил их. Дома побежденных и миссия были сожжены. Потом состоялась попойка, и после нее все канаки — мужчины, женщины и дети — словно обезумели».

Как ни безнадежно все выглядело, миссионеры, презрев опасности, не сдавались[24]. Напротив, они усилили свое «представительство», прислали даже монахинь, которые учредили школу-интернат. В наши дни обращение маркизцев завершено; потребовалось не меньше пятидесяти лет упорного труда, прежде чем наметились перемены в воззрениях островитян. Впрочем, если говорить начистоту, маркизцы не так уж преданы религии, они лишь механически пороняли показную сторону обрядов. Да и можно ли требовать от них, чтобы они поняли и проводили в жизнь возвышенные принципы христианства, если мы в Европе через 1950 с лишним лет после рождения Христа весьма далеки от этого.

Католические миссионеры, памятуя изречение «спеши медленно», уповают на грядущие поколения. Чрезмерный оптимизм, если принять во внимание, что через сто лет маркизцы могут вообще исчезнуть с лица земли…

В конце восемнадцатого века, во времена повторного открытия архипелага, его население составляло (приблизительно) пятьдесят — сто тысяч. А дальше оно изменялось следующим образом:

Потом цифра возросла примерно до трех тысяч, но только за счет одного острова, и нет никакой гарантии, что эпидемия или иные бедствия не вызовут ее сокращения.

Но даже если маркизцы как таковые выживут, будущее не сулит им ничего радостного. Усилия миссионеров привели к почти полному искоренению исконной культуры, нынешнее поколение знает о пей столько же, сколько мы, шведы, о поре викингов. В итоге маркизцы оказались между двух стульев. Они живут в своего рода культурном вакууме. Старые запреты утратили силу; что годилось для предков — нынче не годится. Старый общественный строй разрушен, а на смену не пришло ничего. Новая религия им чужда, новые нормы ими не признаны, духовную культуру Запада они не восприемлют. Жизнь утратила смысл и назначение, люди тоскуют, не зная, куда себя деть. Нам трудно представить себе все это, но маркизцев постигла национальная катастрофа куда более трагическая, чем известные Европе последствия насаждения «новых порядков»[25].

Французы и по сей день толком не знают, что делать, с Маркизскими островами. После того как флот ушел и гарнизоны были сняты, один губернатор (лет сто назад, когда гражданская воина в США сильно сократила производство хлопка и мировые цены на него заметно поднялись) попытался на самых крупных островах разбить хлопковые плантации. Для работы на них привезли китайских кули. Но война Севера против Юга кончилась, цены упали, плантации были заброшены, а кули остались, занялись коммерцией и способствовали распространению проказы и опиума.

Новая попытка найти применение этим владениям была сделана в начале нашего столетия, когда на Маркизских островах устроили колонию преступников. Из этого тоже ничего не вышло. С тех пор архипелаг предоставлен самому себе. Никому нет до него дела. Несколько миссионеров, управитель, два жандарма, врач и десяток плантаторов — вот и все белое население этих островов на сегодняшний день. Время географических открытий прошло. Китобои оперируют южнее, у них есть более удобные порты. Французским военно-морским силам, разумеется, нечего делать в Тихом океане. Переселенцы предпочитают другие колонии, где больше плодородной земли. Пассажирские суда здесь не появляются; у туристов нет ни желания, ни времени отправляться на край света. Да, мало островов в Полинезии так основательно забыто, как Маркизские…