Позади вас – море

Хештег Рания Махфуз

Впервые она увидела этот хештег в «Твиттере» утром во вторник. А вечером он попался ей в «Инстаграме»[16]. #Justice4Rasha. Рания не знала, ни кто такая Раша, ни почему ей требуется правосудие, так только, удивилась, почему столько ее друзей это перепостило. Однако всерьез разобраться времени не было, в то утро ее беспокоила собственная проблема.

Даже не проблема. По правде говоря, это был настоящий кризис. И, как обычно, решать все ей пришлось одной, без Юсефа.

Тем утром, когда по электронной почте пришло письмо, у нее и так уже все шло кувырком. В понедельник вечером Юсеф вернулся из поездки в Палестину. Она встретила его в аэропорту и отвезла домой, в машине молчала, мысленно сетуя, что краткий отдых от его переменчивых настроений закончился. Утром он встал и уехал на работу, она собрала Эдди в школу завтрак и учебники и присела выпить кофе и перевести дух.

Вот тогда, листая «Твиттер», она и заметила #Justice4Rasha. Но тут пришло ужасное письмо от директора. Дурацкая школа снова взялась за свое – действовала не с ней заодно, а против нее. Но в этот раз они не пытались перевести Эдди в другой класс или отобрать у него тьютора. В этот раз они угрожали оставить его на второй год. Ей пришло в голову, что бороться со школьной системой – все равно что стоять на берегу океана: ты из последних сил пытаешься удержаться на ногах, а он все тянет тебя к себе, пока ты не окажешься по колено в соленой воде. При этом холодные волны лупят со всей мочи, чтобы ты бросил все и отошел куда-нибудь, где будет теплее и безопаснее. Вот и школа тоже все делает, чтобы тебе не удалось устоять.

Сколько лет она потратила на сбор бумажек – школьных табелей, выписок из истории болезни, бланков с цифрами и аббревиатурами: 504, ИПО[17]. У нее уже никаких сил не осталось, и тем утром, столкнувшись с новой угрозой, Рания наконец признала: ей нужен адвокат.

Вот почему во вторник утром ей было не до «Твиттера». Она сидела на телефоне, обзванивала адвокатов, сравнивала расценки и листала последние публикации в группе «Родители особых детей» в «Фейсбуке»[18]. Три года назад, когда Эдди только поставили диагноз, эта группа ее просто спасла: там ей посоветовали провести сыну полное обследование, объяснили разницу между дислексией и дисграфией и научили, как рассказать тем, кто не в теме, что такое Аспергер. А самое главное, поведали, как общаться с учителями и директорами. Иногда она закрывала «Фейсбук», смотрела, как Эдди сидит за своим пластмассовым столиком, валяется на полу, раскрашивает картинки или катает по полу паровозики, и задавалась вопросом, как же так вышло, что этот прекрасный мальчик принес ей столько испытаний. А потом напоминала себе, что ему нужна мать-боец.

Юсеф в ее армию не вступил. Предоставил ей командовать на поле битвы. А сам вел себя как монарх: пожимал плечами, когда она побеждала, и винил ее за поражения. Когда он во вторник вечером пришел с работы, она рассказала ему новости. Разумеется, муж вспылил.

– Они не могут снова оставить его на второй год! Хотят, чтобы он в двадцать пять школу закончил?

«Я стою на берегу океана, – думала она, – пальцы стынут в ледяной воде, а пятки увязают в песке». Но ответить постаралась как можно спокойнее:

– Мне назначили встречу в пятницу до начала занятий.

Юсеф принялся разбирать чемодан.

– Если мы придем туда вместе…

– Меня две недели дома не было! Ты хоть представляешь, какой у меня завал на работе? Господи, разберись с этим сама!

Он швырнул одежду в корзину для грязного белья.

Она отстала от него, постаралась проявить понимание. Две недели назад ему позвонили из Палестины. Сообщили, что мать заболела, и он тут же улетел. Однако пока Юсеф у нее гостил, мать каким-то чудом выздоровела, и все же он, конечно, сильно устал. Она-то знала, как выматывают поездки домой. Ему пришлось навещать пожилых родственников, помогать им со всякими документами и даже съездить в Рамаллу на похороны двоюродной сестры.

Каждому из нас достается своя роль в спектакле судьбы, но иногда софит отворачивается от тебя и ты получаешь передышку. А бывает, он безжалостно светит в лицо и приходится из последних сил бормотать свой монолог. Ей уже доводилось сражаться: когда отец чуть не умер от рака, когда, спустя два года, у мамы едва не остановилось сердце. Она тогда отважно билась: искала врачей, возила больных на процедуры, заказывала лекарства, научилась делать уколы не хуже дипломированной медсестры, стала специалистом по радиационным препаратам.

– Ты наша скала, – восхищались родные.

Но ей эти слова больше комплиментом не казались. Наоборот, теперь ей в них слышалось пренебрежение. С Эдди она билась как рыба об лед, и никто не предлагал ей сходить куда-нибудь вместе пообедать. Никто не говорил: «Рания, расскажи, что ты чувствуешь»; «Рания, хабибти[19], присядь отдохни».

Вот о чем она думала в тот день, когда по соцсетям начал ходить хештег. В какой-то момент кузина из Сан-Франциско спросила, видела ли она его, но Рания не ответила. Она как раз разговаривала по «Зуму» с Самирой Авада, эсквайром. Та вот уже четырнадцать лет помогала людям бороться со школьной системой. Из списка адвокатов Рания выбрала ее за арабское имя.

– Против семей, которых представляю я, система бессильна, – объясняла адвокат резким хрипловатым голосом.

Рании легко было представить ее в суде, как она смотрит на судью через толстые очки в черной оправе, как бы говоря: «Посмей только пойти мне наперекор». Впрочем, в суде она наверно бывала редко. Если верить публикациям в «Фейсбуке», адвокаты по большей части заседали в кабинетах школьных директоров, ругаясь с учителями и администраторами.

– Я дружу с мамой Джонни Даваса, мы вместе состоим в группе «Родители особых детей», – рассказала Рания адвокату. – Она говорит, вы им очень помогли.

– Я не могу раскрывать подробности про случаи с другими детьми и другими семьями.

– О, конечно… Я и не собиралась спрашивать!

– Я даже не имею права подтвердить, что занималась их делом.

– Я не… Я не пыталась… Я просто…

– Вы не просили меня разглашать информацию.

– Точно. – Рания замялась. – Английский у меня оставляет желать лучшего. Может быть, вы говорите по-арабски?

– Говорю. – И Самира Авада, эсквайр, перешла на арабский. – Но вы не должны нанимать меня только потому, что я знаю арабский.

– Нет, что вы, – ответила Рания по-арабски.

Помолчав с минуту, они снова перешли на английский.

Встречу с директором назначили в пятницу утром. Самира Авада, эсквайр, сказала, что будет лучше, если придут оба родителя. А Рания пропищала в ответ:

– Мы попробуем. Муж только что вернулся из дальней поездки. У него много работы.

– Я стараюсь не ради вас и вашего мужа. Мой клиент – ребенок, его интересы я и отстаиваю, – отрезала Самира Авада и, помолчав, продолжила: – Советую вам прийти вместе с мужем.

Именно такой арабской женщиной Рания и хотела быть – сильной, решительной. Из тех, кто может не спрашивать мужа, а просто поставить перед фактом: «Ты должен пойти – и все». До того как стало понятно, что ей нужно постоянно находиться рядом с Эдди, она работала, руководила отделом в библиотеке. Тогда она не спрашивала, а раздавала указания, и сейчас ей отчего-то казалось, что она предала себя прежнюю.

С этим адвокатом, думала Рания, у нас точно все получится. Ее никто не напугает. Еще бы, с такими-то очками!

Закончив разговаривать, Рания встала, потянулась и пошла к дивану. Эдди спал, уткнувшись лицом в подушку. Она поудобнее устроила его и принесла из спальни клеенку. Аккуратно приподняла худенькое тельце сына и подоткнула клеенку ему под попу. Эдди вот-вот должно было исполниться семь, аварий за последние три месяца не случалось, а до этого их еще полгода не было, и все же лучше было не рисковать новой мебелью.

Рания занялась ужином. После двух недель в Палестине Юсеф, должно быть, устал от арабской еды. Тетушка, наверное, каждый вечер кормила его мансафом из баранины и другой тяжелой пищей. Рания решила запечь курицу, бросила варить пасту, включила разогреваться духовку. И тут зазвонил телефон.

Мама даже не поздоровалась.

– Йа хабибти, это правда?

– Мама? Привет! Что правда?

– Ты что, не видела хештег? Не читала все эти публикации?

Вечером она заговорила об этом с Юсефом.

– Хабиби, тут по «Твиттеру» ходит одна история…

Оторвавшись от ноутбука, он сурово глянул на нее.

– Про Рашу, твою двоюродную сестру. Это ведь она умерла, пока ты гостил у матери?

– Да, я же был на похоронах. Она погибла через день после того, как я прилетел.

– Ты сказал, она упала.

– Да.

– Но там хештег…

– Какой хештег?

Муж соцсетями не пользовался. Рания же зарегистрировалась в «Фейсбуке» и «Твиттере», когда работала в библиотеке, а после много общалась в группах для родителей особых детей.

Она рассказала про #Justice4Rasha, объяснила, что в Рамалле и Иерусалиме все требуют правосудия. И в Тель аль-Хилу тоже. Показала ему публикации. Бóльшая часть была на арабском, только последние две на английском. Юсефа бросило в пот, он стянул свитер. Весь интернет пестрел фотографиями Раши – последние снимки, на которых она сидела где-то с друзьями, были сделаны незадолго до ее смерти. Пока что история бурно обсуждалась только в соцсетях, но уже успела появиться и заметка в англоязычной иерусалимской газете.

А еще какая-то блогерка с ником Афина из Палестины опубликовала на своем сайте две статьи о случившемся на арабском.

Рания прочла их, пока Эдди спал. Блогерка в резкой форме требовала правосудия. «Необходимо провести расследование, – писала она. – Иначе получится, что жизни женщин ничего не стоят». Рания передала Юсефу телефон и наблюдала, как менялось в процессе чтения его лицо, пост она знала наизусть.

Афина из Палестины утверждала, что Раша ниоткуда не падала. Это родственники забили ее до смерти, проломили череп, а после сбросили тело с утеса. На голове погибшей, за левым ухом, обнаружили частицы камня, который лежал вовсе не на склоне холма, а во дворе ее дома. По словам Афины, семья просто сымитировала несчастный случай: брат привез тело убитой Раши на обрыв и сбросил вниз. Друзья Раши рассказывают, что она была благоразумной девушкой и никогда не гуляла одна. Да и что бы ей делать на пустынной дороге? Почему бы не отправиться на прогулку в центр? Как поступают все и как всегда поступала сама Раша?

– Мы не верим в версию семьи, – провозглашала Афина. – Мы обвиняем в убийстве родственников погибшей. Требуем #Justice4Rasha!

– Какая чушь, – бросил Юсеф, телефон в его руке дрожал.

– Там есть ссылка на видео.

– Какое видео? – рявкнул он.

Рания включила ролик, который сняла соседка из окна второго этажа своего дома. Вручила телефон мужу и вышла из комнаты.

Она уже дважды это прослушала. На экране появлялось трясущееся изображение окна в доме Раши. Рания сразу узнала и крыльцо в два лестничных пролета, и богатые металлические арабески. Она бывала тут пару раз, когда они с Юсефом после свадьбы навещали его родню. Принимали ее очень тепло, угощали кофе, шаем[20], арбузом, виноградом и пирогами. Рания просто не могла заставить себя в третий раз слушать несущиеся из окна сдавленные крики:

– Господь свидетель, я не виновата! Бабá, мама, пожалуйста!

Затем хриплое измученное:

– Ма-а-а-а-ма!

И шепот соседки:

– Какого черта они там творят?

– Пойду посмотрю, – ответил ей некто невидимый.

А она ему:

– Лучше в полицию позвоним. Ее отец чокнутый.

Нет, слушать это в третий раз она не собиралась. Просто сидела в спальне и рассеянно вытирала пыль с комода влажной салфеткой, пачки которых валялись по всему дому. Водила душистым лоскутком по флаконам духов, свадебному фото в золоченой рамке и шкатулке с драгоценностями, которые не носила с тех пор, как родился Эдди. Не считая обручального кольца из белого золота с бриллиантом, который теперь казался на руке неестественно большим. Это кольцо она ненавидела, потому что продала себя за него. Первое было простым. А это ей подарили, когда она согласилась остаться дома.

Юсеф вошел в спальню и швырнул телефон на кровать.

Она боялась задавать ему вопросы. И ненавидела себя за это. За то, что так нервничает рядом с мужем. Когда она такой стала?

– Она, черт возьми, упала с обрыва и разбилась. Разбилась! – выплюнул он. – Нам и без того нелегко приходится…

– Ладно.

Рания отвернулась к комоду и принялась снова и снова вытирать салфеткой блестящую поверхность.

– Эта блогерша нарочно раздувает скандал. А соседка – сука. Пойду позвоню дяде.

Муж вышел, а Рания все сидела и оттирала с комода несуществующее пятно.

Первая статья на английском появилась в онлайн-выпуске «Бритиш дейли» в тот день, когда Рания встречалась с Самирой Авада, Эсквайром. Ссылку ей кинула Мама, приписав: «Что говорит Юсеф?»

«Говорит, они врут».

«Иншалла[21]. Надеюсь, они не виноваты».

Рания сидела в элегантной приемной с оливковыми обоями и мебелью красного дерева.

Хештег #Justice4Rasha уже гулял по всему интернету в сопровождении селфи молоденькой девушки, сделанном в книжном магазине на территории кампуса. На снимке Раша весело улыбалась, такая милая – лицо сердечком, круглые щеки и прекрасные светло-карие глаза. Еще по соцсетям ходил портрет Раши, написанный каким-то художником. Здесь глаза у нее были больше, глубже и печальнее. Оставалось надеяться, что она не всю свою короткую жизнь была такой грустной.

Секретарь адвоката оторвалась от компьютера и пообещала Рании, что ее скоро позовут.

– Разговаривает по телефону с клиентом, – вежливо объяснила она.

Рания как раз начала было вставать, но на этих словах села обратно и поблагодарила.

Она никак не могла вспомнить, видела ли Рашу лично. Может быть, мельком, в Тель аль-Хилу, когда они с Юсефом только поженились. Тем летом, когда они, незадолго до ее беременности, ездили в Палестину. Специально собрались, чтобы познакомиться со всей его родней, которая не смогла прилететь в Штаты на свадьбу. Семью Раши она запомнила – коренастый муж, маленькая жена, много детей. Четверо? Пятеро? В статье писали, что братьев у Раши было четверо. Никого из детей Рания не помнила, но тогда, десять лет назад, они, должно быть, еще в младшие классы ходили. Раша, наверное, в тот день играла в саду с братьями или помогала матери нянчить младших.

Вот дядю она запомнила хорошо – это был изможденный сердитый мужчина, проклинавший влияние Запада.

– Вот и ты носишь американские джинсы и говоришь по американскому телефону, – заявил он Юсефу, недовольно качая головой.

Все в комнате незаметно закатили глаза. Рании он пожал руку и глянул на нее так, словно видел перед собой очередное юсефово колониальное приобретение.

Когда Ранию наконец вызвали к адвокату, она встала и, как ребенка, прижала к груди толстую папку. В ней помещалась вся ее жизнь, тщательно рассортированная и размеченная наклейками: «Медицинские заключения», «Отчеты учителей», «Закон о праве на бесплатное школьное образование», «Устав школы» и так далее.

Самира Авада, эсквайр, высокая грозная женщина, крепко взяла ее руку в свои.

– Давайте-ка посмотрим, что у вас здесь.

Разбирая бумаги, она задавала вопросы, время от времени просила найти тот или иной документ и, наконец, спросила:

– Вы хотите, чтобы он перешел в первый класс, так?

– Психолог считает, что он готов.

– А вы как считаете? Готов он? С социальной и эмоциональной точки зрения?

Да, Рания считала, что сын готов. Но доказательств у нее не было.

Зато вчера на детской площадке Эдди неловко подобрался к компании девчонок, лазавших по перекладинам. Сначала те не обращали на него внимания, но потом все же приняли в игру, и вскоре он уже вместе со всеми раскачивался на турнике. Рания строго следила, чтобы девочки не издевались над сыном, а просто играли с ним вместе (так все и было). Она всегда знала, что Эдди просто нужно предоставить больше возможностей. Больше контактов с детьми его возраста.

– Если вы настроены серьезно, я готова бороться.

– Как думаете, мы победим?

– Уалю? – оскорбленно ахнула Самира.

Рания рассмеялась – забавно было снова услышать это многозначное словечко. В данной ситуации его, наверное, можно было перевести как излюбленное американское: «Вы хоть понимаете, с кем имеете дело?»

Пока Рания сидела в кабинете, Самира позвонила в школу и поговорила с директором.

– Я представляю интересы Эдварда Махфуза и его родителей.

Встречу назначили на следующую неделю.

– Ваш муж придет?

– Я спрошу.

– Спросите, пожалуйста.

В последний раз они с Юсефом были счастливы в день, когда родился Эдди.

Странно, но поначалу ей даже нравился его угрюмый характер. Познакомились они в северной Виргинии на фестивале арабской культуры, из тех, где грохочет музыка, а на танцполе все танцуют дабке, извиваясь, как змеи. Рания, хоть и выросла в большой шумной семье, на таких мероприятиях всегда подпирала стену в уголке и лишь наблюдала за всеобщим весельем. Там ее и нашел Юсеф. И они вместе удрали от громкой музыки и танцев во двор выпить пива.

Его густые курчавые волосы постоянно падали на глаза, передние зубы слегка находили друг на друга. После свадьбы Юсеф признался ей, что ужасно этого стесняется, но в Рамалле у него не было возможности ходить к дантисту.

– Так сходи здесь, – убеждала она, но он только отмахивался.

Говорил, в Америке нельзя швыряться деньгами, нужно вкалывать и копить на будущее, еще и сердился, будто она предлагала какие-то глупости. Нужно всего лишь пореже улыбаться, и дело с концом.

Родителям Юсеф понравился; правда, бабá огорчался, что он не слишком разговорчив.

– Сидит тихо, как мышка. Ты ему скажи, надо быть пообщительнее.

– Просто он интроверт.

– Слишком уж он серьезный.

– Бабá, отстань от Юсефа. Он хороший парень.

– И одевается слишком серьезно. Всегда в темном.

– Теперь у него есть фиолетовая рубашка, – отшутилась она. – Я подарила на Рождество.

Когда родился Эдди, муж переменился. Стал еще мрачнее. Рания тогда решила уйти на полставки, чтобы проводить больше времени с ребенком, этим он и объяснял свое дурное настроение.

– Я просто беспокоюсь из-за денег.

– Зато мы отлично экономим на детском садике. Я бы всю зарплату за него отдавала.

– Знаю. Ты огромную работу делаешь. Невероятная мама, – постоянно повторял он.

Но как только стало ясно, что Эдди отстает в развитии, она перестала быть невероятной матерью.

– Ему уже пора буквы знать. А он даже карандаш правильно держать не умеет. Чем ты с ним целыми днями занимаешься?

И даже то, что Эдди официально поставили диагноз, не изменило его скептического отношения к ее материнским талантам.

– Теперь вся семья узнает, что мой сын… неполноценный, – с горечью бросил он, когда им объявили, что Эдди лучше еще на год остаться в детском саду.

В его устах это прозвучало как «неизлечимо больной». Юсеф вел себя так, будто судьба сыграла с ним злую шутку. Рания постоянно напоминала ему, что на самом деле Эдди очень умный, и пускай учиться ему будет сложнее, чем другим детям, но ничего невозможного в этом нет. Но это не помогало, от раздражения Юсеф раздувался, как воздушный шар, и вот она уже прыгала вокруг него на цыпочках, чтобы не разозлить еще больше. А однажды, вешая в шкаф его рубашки и скатывая разноцветные носки, вдруг подумала с ужасом: а что, если бы Эдди родился с серьезными отклонениями? С синдромом Дауна или ДЦП? Во что бы тогда превратился ее брак? Точного ответа на этот вопрос у нее не было, но отчего-то она не сомневалась, что осталась бы с бедой один на один.

На встречу в школе Юсеф не явился.

– Это очень настораживает, – заявила Самира Авада, эсквайр, сверля Ранию взглядом.

Она правда пыталась. Но как было объяснить Самире Авада, эсквайру, что муж не одобрил ее выбор адвоката?

– Знаю я ее… Развелась с мужем и теперь живет с каким-то американцем. Даже ребенка завели, а сами не женаты.

– Оу. – Рания замолчала, обдумывая новую информацию. Самира казалась такой сдержанной, даже закрытой, может, как раз потому, что Рания была арабкой. – Даже если так, какая разница? Адвокат она отличный.

– Мне она не нравится.

– Ты ее не знаешь, – рассердившись, отрезала Рания.

Да как он смеет сначала все на нее сваливать, а потом критиковать? Юсеф злобно зыркнул на нее, она же спокойно добавила:

– Раз уж этим делом занимаюсь я, просто доверься мне.

А что еще она могла сделать?

Утром он вообще заявил, что именно она несет всю ответственность за Эдди.

– Ты же сама работу бросила, даже на полставки, чтобы заниматься ребенком. Так что давай уж я буду решать внешние проблемы, а ты внутренние.

Рания знала, ее родители тоже так жили, но почему-то ей казалось, что у них все было устроено по-другому. Мама в своих деревянных башмаках готовила обед, развозила пятерых детей по школам и кружкам на старенькой колымаге, убирала в доме и одна ходила на родительские собрания. Бабá вставал до рассвета, заводил грузовичок и гнал в университетский кампус, где до десяти утра продавал сэндвичи с яйцом, с десяти до двух – хот-доги и стейки, а с двух до четырех – кофе и бублики. Потом он, совершенно разбитый, возвращался домой, а мама терпеливо и аккуратно собирала его заново – наливала чай, массировала виски, обнимала за плечи, пока он дремал в кресле перед ужином. Поев, бабá готов был играть в таулю и смотреть «Джеопарди». А в девять уже крепко спал в комнате с наглухо занавешенными окнами. Так было по будням. Но в субботу и воскресенье бабá принадлежал семье – вытирал пыль, пылесосил, подстригал газон, ходил вместе с мамой за продуктами. Закупались они в том же супермаркете, где отец брал мясо и хлеб для работы. По воскресеньям, даже в холодную погоду, мама потягивала кофе, бабá жарил на веранде стейки, а соседи смотрели на них из окон и качали головами. Да, в семье родителей тоже существовало разделение обязанностей, но без таких жестких рамок.

Учитель на встрече расписывал, как у Эдди «хромает социализация». Ранию от его речей охватывало отчаяние. Затем вмешалась директор и окончательно ее добила:

– Конечно, снова оставить Эдди в детском саду не самое лучшее решение. Вот почему нам кажется, что наша школа просто не подходит ребенку с такими особыми потребностями.

– Вы хотите его выгнать? – ахнула Рания.

Но Самира сжала ей руку, а затем обратилась к директору, прося объяснить, как это ограниченные ресурсы школы мешают педагогическому составу помочь Эдди добиться успеха. На что директор выложила на стол список других школ округа, «где потребности Эдди смогут удовлетворить лучше».

Рания в панике обернулась к адвокату.

Самира Авада, эсквайр, улыбалась.

Директор закончила свою речь, но Самира даже не шевельнулась, чтобы взять со стола список школ.

– Нам с вами обеим прекрасно известно, что ничего выдающегося Эдди не требуется. Только лишь то, на что он имеет право по закону, – холодно бросила она.

– На самом деле…

– Я не закончила.

Умей лед говорить, его голос звучал бы точно так же, как голос Самиры Авада, эсквайра, когда она хотела кого-то осадить.

Всех даже слегка передернуло.

– Видите ли, – продолжила Самира Авада, эсквайр, – у директора нет права решать, что, несмотря на горячее желание, он все же не в состоянии удовлетворить потребности одного из учеников. Как я понимаю, именно это вы сейчас и пытались нам сказать. Позвольте вам напомнить, что вы обязаны удовлетворить потребности любого ученика и помочь ему, цитирую, «добиться успеха в учебе». И я намерена проследить, чтобы вы выполнили свои обязанности.

Вот и все. На этом они стушевались.

Рания понимала, что ей еще не раз придется ходить на встречи, но в целом все было кончено. Ведь если они будут стоять на своем, объяснила Самира Авада, эсквайр, округу придется оплатить Эдди очень дорогостоящее обучение в частной школе, которая принимает учеников, испытывающих трудности в учебе.

Рания села в машину и откинулась на спинку сиденья. Потом развернулась и изо всех сил ударила кулаком по подголовнику пассажирского сиденья. Забирать Эдди из садика она ехала с широкой улыбкой на лице. Давно уже будущее не представлялось ей в таком розовом свете. Теперь ее сын перейдет в первый класс и получит все, что ему необходимо. Эдди по дороге домой пересказывал ей историю про гусениц, которую им читали в детском саду.

– У нас тоже есть гусеницы.

– Конечно, мы же часто с тобой видим их во дворе.

– На крыльце. И на моих качелях.

– Тебе они нравятся?

– Обожаю их. Хочу забрать одну домой.

– Хорошо, хабиби. Мы построим ей симпатичный домик.

Вечером в сети появились новые подробности. Афина из Палестины победно сообщила, что собирается выложить у себя в блоге видео, которое сняла еще одна соседка Раши. Хештег опять завирусился, разнося по всему миру новый кусочек этого пазла.

Рания смотрела новый ролик очень внимательно. В шестидесятичетырехсекундном видео, которое сняла женщина из дома напротив, было отлично видно, как братья вытаскивают Рашу из машины и волокут в дом. Девушка кричала, но брат закрыл ей рот рукой, а потом дверь за ними захлопнулась. За стеклом мелькнуло нечеткое лицо – какой-то мужчина задернул шторы. В доме снова закричали, но вскоре крик оборвался.

– Что они делают? – спросил голос за кадром.

– Господь, смилуйся над ней, – пробормотал другой.

В шесть позвонил бабá спросить, видела ли Рания ролик.

– Соседи говорят, будет эксгумация тела. Что сказал Юсеф?

– Он еще не приехал с работы. Сначала я сообщу ему хорошие новости про Эдди.

Когда Юсеф вернулся, Рания рассказала ему, как прошла встреча, он довольно кивнул. Но стоило ей показать ему видео, как его настроение изменилось.

– Что за черт? – начал он орать, даже не досмотрев ролик.

Рания никогда еще не видела, чтобы он настолько терял самообладание.

– Хабиби, возможно, они правда это сделали. Подумай об этом. Может, они что-то говорили?

– Не делали они ничего! Я их знаю. Я с этими людьми вырос. Твой брат мог бы так поступить? – разъярился он.

– Нет, конечно.

– А как бы ты реагировала, если бы кто-то сказал тебе, что он такое сделал? – Он вцепился в свои курчавые волосы и глянул на нее с отвращением. – Оставь меня в покое.

Рания ушла в каморку для стиральной машины. Муж едва обратил внимание на то, что они победили школьную систему, оживился только при виде ролика. Она в жизни не видела, чтобы он так подпрыгивал.

В машинке, уже пованивая плесенью, лежала одежда, которую Юсеф брал с собой в поездку. Наверное, он вытащил все из чемодана и сразу бросил стирать, а переложить в сушилку забыл. Рания стала вытаскивать белье, хотела проверить, придется ли перестирывать, и вдруг в ужасе уставилась на попавшую к ней в руки фиолетовую рубашку.

– О Господи… О Господи!

С бьющимся сердцем она выскочила из ванной. На лестнице пустилась бегом, вбежала в комнату Эдди, где мальчик, сидя на ковре, играл в лего. Юсеф, замерев в дверях, в шоке смотрел, как она забрасывает в сумку одежду, не выпуская из руки телефон.

– Попытаешься удержать меня, я позвоню 911.

– Какого хрена с тобой случилось?

– Стой, где стоишь! – рявкнула она.

Эдди расплакался. Она подхватила его на руки и бросилась прочь. Из машины в истерике позвонила родителям.

– Сдай к обочине! – велела мама. – Сейчас же сдай к обочине. С тобой ребенок!

Она свернула на парковку пиццерии на Хьюстон-стрит. И, задыхаясь, выговорила:

– Мужчина на видео. Тот, в окне. Посмотрите на мужчину в окне!

Юсеф звонил весь вечер и все утро, но к телефону подходил бабá.

– Она говорит, это ты. И теперь, посмотрев внимательнее, я тоже понимаю, что этот человек похож на тебя. – Пауза. – Может быть. Всему можно найти объяснение. Но сейчас они здесь. И останутся здесь, а ты будешь уважать мой дом и мои желания.

Существует закон, доказывал Юсеф бабá. Рания увезла его ребенка в другой штат.

– Сегодня будет эксгумация, – ответил бабá. – Беспокойся лучше о законах твоей родной страны на случай, если все, о чем говорят, окажется правдой.

Она боялась, что однажды ночью Юсеф может ворваться в дом, забрать Эдди, избить ее и родителей. Поэтому ее брат Мурад заявился к ним с дорожной сумкой и заявил, что поживет здесь, пока все не уляжется.

На третий день Рания позвонила в школу и объяснила, что по семейным обстоятельствам им пришлось уехать из города.

На четвертый день в соцсетях появились сообщения, что, по результатам аутопсии, Раша была беременна. А Афина из Палестины прямым текстом написала то, на что намекала уже пару недель: Рашу изнасиловал ее собственный дядя.

В тот день Юсеф захотел с ней поговорить. Она предупредила, что включает громкую связь.

– Они сказали, что им просто нужно с ней побеседовать. И что собраться должна вся семья. Вот почему мне позвонили. – Он помолчал. – Она всю неделю не являлась домой, пряталась у подруги. Может, догадывалась… Я… я так давно там не был. Не ожидал, что они в такой ярости. Не думал, что они хотят ее убить.

– Кто это сделал? – Рании стало дурно.

– Первым ее ударил Ваел. Кирпичом. Но они все… – Голос его задрожал и сорвался. – Они все били ее по очереди.

– Казнь устроили? – вмешался брат Рании. – Хочешь сказать, во всем доме не нашлось ни одного настоящего мужчины?

– Ты тоже ее бил? – спросила Рания.

– Нет! Клянусь!

– Но и остановить их не пытался.

– Пытался, но они так разозлились, особенно когда… – Он помолчал. – Когда она обвинила дядю. Тогда Ваел и вышел из себя.

– Может быть, она говорила правду.

– Дядя этого не делал! Я даже не могу Ваела винить. Представь, что кто-нибудь сказал бы такое про твоего отца. У нее был парень, – резко добавил он. – Наверное, подпортила себя и хотела избежать наказания.

– Не думаю, что моей дочери и внуку безопасно находиться рядом с тобой, – вмешался бабá. – Они останутся здесь.

На этом они повесили трубки.

За следующие несколько дней полиция Западного Берега арестовала братьев Раши, новость, наконец, попала в блоги и «Нью-Йорк таймс», а Рания поняла несколько вещей.

Во-первых, ее браку конец. Не станет она жить с человеком, который считает, что женщина может себя подпортить.

Во-вторых, мать Юсефа вовсе не болела. Его вызвали домой, чтобы он поучаствовал в убийстве или даже возглавил расправу.

В-третьих, он клялся, что и пальцем Рашу не трогал. Но ведь это он задернул занавески.

В-четвертых, она ему не верит.

– Нам придется еще немного пожить у вас, – сказала она родным.

– И найти адвоката, верно? – осторожно уточнил брат.

– Адвокат у меня уже есть. – Рания вдруг ощутила всю иронию ситуации.

– Адвокат по разводам?

– Нет. Но она подскажет, где найти нужного. И самого лучшего.

Она пошла в комнату для гостей, где Эдди смотрел телевизор. Сын показал ей банку, которую нашел у бабушки в кладовке.

– У них тут тоже есть гусеницы. Пойдем искать, – предложил он.

– Отличная идея. Сделаем в крышке дырочки и посадим ее в банку.

– Да. Ненадолго. А потом выпустим.