Поздняя птица

III

Изба у старика была деревянная, небольшая. Ее сложили из дубовых бревен давно, еще в начале века. Нижние венцы из огромных стволов уже обтрухлявили и одной стороной вдавились в землю так, что вся изба покосилась. Но она еще была крепкая и стоять могла долго. Федор затормозил машину, протер капот и ветровое стекло. Ему очень нравилась новая машина, и он ее уважал, как уважают хорошего человека.

– Иди сюда! – крикнул старик, стоя у избы. – Иди, Федор!

Федор хлопнул калиткой, оглянулся на автомашину и полюбовался снова. Старик крикнул и замахал руками на кого-то. Федор оглянулся на старика, оглянулся раз, другой. Вдруг кто-то сильно ударил по ногам, так, что Федор рухнул на землю.

– Ах ты сволочь! – крикнул старик и бросился к Федору, который ничего не мог понять и, уже лежа на земле, увидел козла, боднувшего его. – Калган! – кричал старик на козла. – Ах ты гад! Ах ты сволочь! Уж я тебя, проклятый черт!

В избе было чисто, прохладно. Осторожно тикали часы; большой стол и русская печь загораживали почти всю избу. Федор огляделся, затем начал рассматривать фотографии на стене, в раме под стеклом, а старик подал на стол яйца, молоко, хлеб, соленые огурцы, сметану и соль.

– Ты с кем живешь? – спросил Федор.

– Один я живу.

– Давно?

– Уже не помню сколько.

– И детей, жены там, еще кого нет?

– Один я.

– Негусто. И никого не было? Все ясно и понятно, – тихо проговорил Федор.

В это время ко двору подкатил «бобик». Из него выскочил маленький человечек в грязной зеленой тенниске и быстро, оглядываясь по сторонам, засеменил к избе.

– Председатель наш, – сказал старик. – Шибко топочет. Сейчас нагонит жару.

Председатель вбежал в избу, влетел прямо, суетливо размахивая руками. Пот струйками тек по его лицу.

– Кто шофер? – спросил он, глядя на Федора. Федор дожевал яйцо, взял еще одно и стал медленно очищать скорлупу.

– Приезжаю, – сказал он как можно равнодушнее, – никто не встречает, а кругом такая тишь и благодать. Деликатненько так, спокойненько. Как на кладбище. Знаешь, есть такая песня? «А на кладбище все спокойненько…» Я думал, вам выручка не нужна. Засобирался рвать когти обратно.

– Значит, такое? – громко спросил председатель. – Значит, ты шофер! Ответственное дело, машина стоит на приколе, а шофер кушает яйца и спит.

– Кто спит? – тихо спросил Федор. – Кто это спит?

– Я с четырех бегаю. Я бухгалтеру сказал, чтобы он тебя встретил, дал маршрут, объяснил задание. Как же это ты здесь? Мигом лететь под зерно!

– Никто меня не встретил, – обиделся Федор, загораясь желанием говорить быстро, подхлестывать словами самого себя.

– Он тебя не встретил? – удивился председатель. – Он у меня талант, интеллигент, он у меня лучших людей отпугивает. Я скажу на собрании: или я, или он! Мне тебя рекомендовали как лучшего шофера, а он даже не встретил. Он тебе сказал, чтобы ты ему выкал? Ну, погоди, ну, поглядим, когда кончим уборку. Я поставлю жестокие условия: или – или!

– Он пожелал, чтобы я был образованным и выкал на коров, – спокойно сказал Федор.

– Я пятьдесят два года прожил на свете, а такого человека не встречал.

– Пятьдесят один, – поправил его старик.

– Разве? – удивился председатель. – Разве, Григорий Ксенофонтович?

– На николин день ты родился, Митрич. Точно тебе говорю. На это уж поверь.

Председатель ничего не ответил, а подошел к Федору.

Федор встал, выпрямился и оказался вдвое выше председателя, присвистнувшего от удивления.

– Пятьдесят три года живу, а такого человека встречаю впервые! – пришел в восторг председатель.

Федор направился к выходу, а за ним Митрич. На улице было жарко. Появившиеся на небе белые облака медленно плыли к югу.

– Куда прикажешь, пред? – спросил Федор, сидя уже в машине.

– За мной, – ответил председатель, сел в «бобик» и повел его в сторону правления. Проехали мимо правления, мимо стоящего невдалеке «бобика» и все так же спящего рядом с ним шофера, мимо поля с пшеницей, старой дворянской усадьбы на холме, заросшей и похожей больше на колок, чем на усадьбу. Вокруг разрушенной усадьбы, превращенной в птицеферму, бродили куры, а старуха птичница, повязав низко – на глаза – белый платок, неподвижно стояла на уклоне холма и глядела на машины.

Через десять минут приехали к полю, где шла косьба. Три самоходных комбайна шли один за одним.

– Ну, удачи тебе, – протянул ему руку председатель.

– Есть, пред, – ответил Федор, – будь спокоен.

И Федор сразу почувствовал себя на месте. Он знал, что нужно делать, поэтому не торопился, но работал споро.

– Эй ты, ключ с человечьей головой, натяни полотно! – кричал он водителю комбайна. – Не слышишь, что ли, бобину пробивает, орех зеленый – дуб ядреный! – кричал он другому комбайнеру.

Работали допоздна, пока у одного комбайна не полетел кардан. При свете фар чинили поломку. Подул ветер. Подсвеченная фарами, рыжим пламенем колыхалась под ветром пшеница. Федор уехал на ток, выгрузил пшеницу и только тогда подумал: как быть? Поехал в правление. Там никого не было. Походил по улице, думая найти избу старика, чтобы переночевать у него, но было темно, и к тому же ему расхотелось беспокоить его. Стал накрапывать дождичек. Вернулся на ток и лег спать в кабине.

Проснулся ночью, вышел из машины размять затекшие ноги. Светила полная луна. Ни ветра, ни облаков, будто не было дождя. Осмотрелся, присел на крыло. Казалось, нигде за многие километры нет никого, даже собаки не лаяли, что редко бывает. Федор пошел по улице. Его окликнули.

– Я за тобой иду, – сказал старик.

– Зачем? – удивился Федор, присел на корточки и поглядел на старика снизу вверх. – Я выспался. Теперь смотрю улицу. Хочу где-нибудь яблок сорвать, поесть надо.

– Ерунду ты говоришь. Я когда был молодой, здоровья не занимать тогда было, тоже ходил один.

Они пошли обратно по улице. У старика Федор поел, посмотрел еще раз на фотографии и вышел во двор.

– Я любил ходить, – старик сел рядом, – а быть один не любил, а теперь вот – один.

– Ясное дело, – сказал Федор. – Но почему так получилось?

– А, – махнул неопределенно рукой старик. – Мне уж восемьдесят с лишком, чего греха таить. Было так, а получилось вот как. Был я сильный тогда…

– Я сильнее сейчас, чем ты раньше был.

– Гей, как сказать, – оживился старик. – Я ведро рассолу выпивал.

– Ты? – удивился Федор, привстал и оглядел старика. – Ты? Врешь!

– Ей-богу, Федя. Как на исповеди говорю.

– Не верю. Врешь. Тащи мне ведро рассолу! Есть?

Старик оживился. Принес ведро рассолу.

– Ты как пил, кружками или сразу?

– Гей, Федя, вся деревня смотрела, как я пью. А пил я из ведра прямо.

Федор поставил ведро на табуретку, выдохнул и начал пить. Через полчаса выпил его и еще съел огурцы, оказавшиеся на дне ведра.

– Деликатненько мы вас за пояс, – проговорил Федор, пьянея от кислого рассола. – Я думаю, еще смогу выпить ведро. Тащи!

– Врешь, не выпьешь, – суетливо заходил старик вокруг Федора. – От зараза, от сильный черт! Но ты бы меня тогда не поборол. Ох, я был сильный тогда, ох, моя силенка, где ты? А плавать не умел. Чего не умел, того не умел. Боялся воды как черт ладана. А ты умеешь плавать?

– Подавай мне Тихий океан, переплыву одним духом. Я зараз туда и обратно!

– Ты русский человек! – пьянел старик от восторга, от слов Федора, от своих воспоминаний. – Ты настоящий русский человек. Тебе и мне на тарелку подавай хоть кита!

– А чего, съем и кита, – благодушно отвечал Федор, на самом деле веря, что вполне съест и кита.

Старик совсем опьянел от воспоминаний и все говорил и говорил, а Федора клонило ко сну.