Позолоченное великолепие

Глава 8

Томасу потребовалось еще три года, прежде чем он смог уехать из Йорка в Лондон. Он ни разу не пожалел о том, что работал на хозяина, поскольку набирал опыт, выполняя особые заказы, что в жизни ему очень пригодится. Он проявил исключительные способности в инкрустации по дереву, представлявшей собой процесс наложения одного слоя фанеры на другой, после чего вырезались узоры или элементы орнамента сквозь два или больше слоев, чтобы можно было заменить один слой другим и создать картину из разноцветной древесины. Иногда древесину иссушали горячим песком, чтобы получить необходимый оттенок, в других случаях мебель в стиле «буль»[6] инкрустировали бирюзой, черепахой, золотом, серебром, бронзой и другими драгоценными и полудрагоценными металлами, что придавало ей дополнительный блеск. Томас стал столь опытным во всем, что ему позволяли заниматься позолотой и резьбой по мебели, которую он мастерил. Когда он по собственным чертежам сделал много мебели, клиенты Ричарда Вуда начали спрашивать Томаса по имени, что прибавило веса мастерской хозяина.

— Я видел бюро, которое ваш краснодеревщик Чиппендейл изготовил одному моему знакомому. Я хочу, чтобы для меня он сделал то же самое с подобной инкрустацией, но не из орехового дерева, а из древесины красных тропических пород. Понимаете, это более модная древесина.

Подобные заказы, сделанные барственным тоном, свойственным богачам с солидным положением в обществе, заставляли Вуда кланяться и расшаркиваться. В книге он помечал такие заказы инициалами Т.Ч., а пока Томас трудился на него, подобных записей накопилось великое множество.

Полагая, что накопленных нелегким трудом денег хватит для того, чтобы начать скромное дело в Лондоне, Томас известил хозяина о своем намерении уйти от него. Они расстались друзьями. Вуду было жаль отпускать его, но он давно понял, что Томас слишком целеустремлен и талантлив и однажды захочет стать сам себе хозяином. Они обещали не терять связь друг с другом и делиться клиентами при удобном случае.

Томас покинул Йорк жарким июньским утром. Убедившись, что его ящику с инструментами подыскали надежное место, он устроился снаружи в дилижансе, который ждал у постоялого двора «Черный лебедь» на улице Кони. Предметы из дуба, которые он смастерил для себя, привезут на фургоне после того, как он найдет себе жилище. Кучер натянул вожжи, большие колеса дилижанса с грохотом покатились в сторону арки и достигли моста, ведущего к Миклгейту. Томас оглянулся, прощаясь с городом, который так хорошо узнал, пока работал здесь. Он никогда не прервет связей с Йорком, так же, как не забудет, что в мастерской в Отли начал мастерить первую незатейливую мебель и выбрал себе путь, по которому будет следовать всю жизнь. Йорк стал ему родным, в этом городе его мастерство получило признание.

Путь из Йорка в Лондон занял четыре дня. Солнце безжалостно припекало во время всего путешествия. Томас большую часть времени сидел в рубашке и утолял жажду элем всякий раз, когда дилижанс останавливался, для того чтобы сменить лошадей. Колеса поднимали тучи пыли, однако твердая поверхность дорог позволяла ехать быстрей. Разбойники с большой дороги не потревожили их, хотя в то время они часто нападали на проходившие дилижансы. А вдоль дороги на виселицах качались закованные в цепи преступники.

Прибыв в Лондон утром в свой двадцать четвертый день рождения, Томас вышел из дилижанса у постоялого двора «Ангел». Все здесь казалось знакомо, ведь Томас привык к суматохе городской жизни. Когда сводники, лавочники и другие плуты пытались перехватить его при выходе из внутреннего дворика, ему пришло в голову, как это здорово, что он не бестолковый парень, только что покинувший родной дом, а сообразительный йоркширец, который якшался с людьми всех слоев общества и, как говорится, знает что к чему!

Тем не менее Лондон произвел на него то же впечатление, что и на большинство новичков. Томас с удовольствием смотрел на очертания города от вытянутого в длину Тауэра до купола собора Св. Павла. На реке происходило столь же оживленное движение, что и на улицах, где колесные средства перемещения и паланкины создавали нескончаемую вереницу цветов и фасонов. Позднее Томасу предстояло узнать город, его окрестности столь же хорошо, как он когда-то узнал родные места, но первым делом ему надо было найти мастерскую близ Длинного акра, считавшегося районом краснодеревщиков. После некоторых поисков он нашел одну мастерскую на бедной окраине этого района — она располагалась в убогом дворе среди множества узких улиц. Здесь вряд ли удастся привлечь клиентов, ибо местные жители были без гроша в кармане, через эти края богатый экипаж проезжал как можно скорее, а кучер всегда держал наготове хлыст да пистолет с взведенным курком. Но начать с другого места ему было не по карману, а со временем можно будет найти что-нибудь получше. Томас радовался тому, что наконец-то стал сам себе хозяином, мастером своего ремесла и никому не обязан. Каким бы трудным ни было начало, он больше никогда не станет наемным рабочим. Ощущение свободы пьянило.

Выбранное Томасом узкое здание, вклинившееся среди гораздо более высоких, раньше занимали производители мехов, а это означало, что в довольно просторном помещении на нижнем этаже найдется место для верстаков и очага, где можно развести хороший огонь, когда того потребует работа. На верхнем этаже располагались две небольшие комнаты для жилья с низкими балками, о которые Томас постоянно разбивал лоб, чуть не теряя сознание. Тогда он повесил два плаката, предупреждавших его об опасности. Томас обследовал чердак и приуныл — в потолке зияли дыры, но он скоро заделал их, после чего ни ветер, ни вода не проникали через них. Одна женщина из высокого дома на другой стороне двора за небольшую плату вымыла и привела в порядок его жилище. Тем временем Томас укрепил двери и ставни, чтобы сюда не нагрянули непрошеные гости, вставил новые задвижки и крепкий замок. И в довершение всего он нашел место для вывески, на которой было изображено кресло. Так он дал знать о природе своего ремесла. К утру этот знак исчез, его украли, видимо, чтобы растопить плиту. Тогда он нарисовал кресло на стене.

Наконец можно было отправиться на поиски работы. Томас положил в сумку несколько тщательно завернутых образцов своих произведений в виде миниатюрной мебели, сделанной по собственным чертежам, и более современные модели. Перебросив ремень сумки через плечо, он отправился завоевывать Лондон. День кончался, но он ничего не нашел. Томасу показалось, что он понял, почему так случилось. Он замечал ту же подозрительность в глазах каждого краснодеревщика, кто осмелился взглянуть на его миниатюры. Никто из них не поверил, что он мог сделать такую работу один, они считали, будто другие мастера причастны к сложной позолоте и резьбе, а его самого выгнали с работы. Что ж, завтра он поступит иначе. Томас возьмет с собой более простые работы, которые не счел нужным захватить в этот день.

Это был мудрый шаг. Он получил заказ на рамку для картины от встревоженного краснодеревщика, у которого заболела половина рабочих. Такое начало не сулило большого заработка, но Томас смастерил рамку и принес ее точно в срок. Резной узор оказался столь высокого качества, что краснодеревщик рассматривал его долго, не веря своим глазам. Затем он заказал Томасу пару стульев. После этого он поручил ему изготовить книжный шкаф с лакированными дверями. Из других мастерских начали поступать субдоговоры. Томас нанял шестерых хороших ремесленников и одного ученика. Он не отказывался ни от одного заказа и сам трудился не меньше своих работников, оставаясь в мастерской далеко за полночь, после того как уходили рабочие. Занимаясь облицовкой, которая представляла собой утомительный процесс при высокой температуре, он не жалел себя. В мастерской было невыносимо жарко, поскольку подвешенное на цепях перед печью обрабатываемое дерево требовало самой высокой температуры. Затем он вместе с учеником брался за цепи и перемещал разогретый кусок дерева к центральному верстаку, опуская его на приклеенную к столу фанеру. Пока дерево шипело на таявшем клее, Томас с работниками принимались за него и колотили до тех пор, пока между ним и фанерой не возникал полный контакт, причем здесь была важна каждая секунда, каждый точный удар по разогретому дереву. Наконец промокшие до нитки работники выпрямлялись, вытирали пот, лившийся со лбов. Случалось, ученик падал в обморок от напряжения, его приходилось приводить в чувство, выливая ему на лоб чашку воды. Когда обшитую фанерой поверхность впоследствии полировали до атласного блеска, Томас часто думал, что будущий владелец вряд ли догадается, сколько пота и сил потребовалось, чтобы изготовить этот книжный шкаф. Он не страшился ада. Там не могло быть хуже, чем в мастерской, где занимаются облицовкой.

У него почти не было ни свободных денег, ни свободного времени, но если и то и другое появлялось, Томас старался как можно полнее воспользоваться ими. В театрах оставалось много дешевых мест для тех, кто не ленился пробираться к ним, расталкивая всех локтями, развратные дома стали каждому по карману. Скромные пари принимались столь же быстро, что и крупные. Во время петушиных боев, травли медведей, кулачных поединков ставили по тысяче и больше гиней. Устраивались новые сражения, в которых женщины дрались, обнажив и груди, на ринге они скорее напоминали диких кошек, нежели бойцов. Дни, когда кого-то вешали, обычно превращались в общий праздник, толпы людей устремлялись к Тайберну, где царила атмосфера карнавала. В Йорке Томас был свидетелем того, как всего за пять минут вздернули зловещего разбойника Джона Палмера, известного как Дик Тэрпин. Хотя по своей природе Томас не был слабонервным, ему не хватало духа смотреть на подобные зрелища, поэтому он отдал предпочтение более веселым развлечениям. В его распоряжении находились парки, которых было более семидесяти, причем Ренли и Воксхолл были самыми лучшими. Он обычно гулял в последнем, куда вход стоил дешевле. Почти на каждой улице можно было найти ресторан. Таверн и кабаков было еще больше. Пивная на Боу-стрит отличалась от сотни других своей вывеской, на которой значилось: «Напиться допьяна можно за пенни, стать мертвецки пьяным — за два, зато солома ничего не стоит». Томас еще не напивался до столь беспомощного состояния, чтобы ему пришлось отсыпаться на бесплатной соломе во дворе пивной, однако несколько кружек пива в одной из бесчисленных таверн не причиняли никому особого вреда, и он радовался тому, что может избавиться от напряжения, накопившегося во время работы. Повсюду встречались также кофейни, ставшие местами, где можно поговорить, послушать беседу или присоединиться к ней, почитать имевшиеся там газеты, обменяться сплетнями или коммерческой информацией, заплатив за чашку этого ароматного напитка. Случилось так, что представители определенных профессий и ремесел собирались в излюбленных местах, таких как кофейня Ллойда на Ломбард-стрит, которая стала центром страхования морских перевозок. Кофейней для краснодеревщиков служила Старая скотобойня на улочке, названной в честь св. Мартина, причем другие тоже обосновались в этом районе. Как раз здесь Томас установил полезные связи, собрал всю необходимую информацию о рококо, все еще называемом многими ремесленниками стилем модерн, ибо он зародился во Франции. Он также узнавал последние новости по другим важным вопросам изготовления мебели. Томас стал получать все больше заказов на основе субподрядов.

Как раз в Старой скотобойне он и встретил Матиаса Дарли, преподавателя гравирования и черчения. Это был грубовато-добродушный, общительный, краснощекий мужчина, носивший старомодный завитой парик и одежду, отслужившую свое время, не из-за того, что он испытывал денежные затруднения, а просто потому, что ему было совершенно безразлично, как одеваться. Совсем другое дело искусство, музыка, книги и учеба — в них заключался единственный смысл его существования.

Томас, всегда стремившийся к совершенству в любом навыке, связанном с его ремеслом, просил у Дарли совета по ряду вопросов, касавшихся рисования и искусства черчения. Дарли, обладавший способностью разглядеть настоящий талант при первой встрече, взял его к себе учеником на короткое время. Томас приходил на занятия вечером после того, как заканчивал работу. Поскольку Томас уже усвоил основные знания, то полученные у Дарли сведения были похожи на заключительные штрихи, которые он сам наносил на изготовленную мебель. Его чертежи вскоре обрели профессиональный блеск, которого не хватало раньше, а это приносило ему огромное удовлетворение. Томас также почерпнул знания в гравировании у своего добродушного учителя, который ничего так не любил, как хорошую шутку, от которой смеялся до слез, а на руках появлялись синяки оттого, что, хохоча, он бил себя по бокам, по столу, хлопал Томаса по плечу. Подобное веселье было заразительным, и Томас, отличавшийся большой серьезностью, порой смеялся вместе с ним до коликов. Его дружба с Дарли не прекращалась еще долго после того, как закончились уроки.

Возвращаясь после одного из первых уроков, он застал врасплох непрошеного гостя, пытавшегося взломать дверь его мастерской. Этот человек бросился бежать и растворился в темноте. Вскоре Томас проснулся ночью, услышав, как пытаются открыть ставни. Он снова успел предотвратить кражу, но знал, что рано или поздно удача изменит ему. Томас решил эту задачу, взяв к себе голодную дворняжку, бегавшую кругом и выковыривавшую из помойки все, что можно было съесть. Томас умел подойти к животным, расположить их к себе; эту черту он унаследовал от матери. Вскоре собака, которую он назвал Панчем, стала его преданным компаньоном и грозно рычала, свирепо оскаливая острые зубы, если какой-то прохожий хоть на мгновение задерживался у мастерской. Непрошеные гости больше не беспокоили Томаса.

Для собственной защиты он носил на ремне дубинку, когда ночью выходил на улицу. По части преступлений его район был не хуже любого другого. Даже в более открытых частях города грабежи и насилие подстерегали на каждом шагу, разбойники останавливали дилижансы на Пэл-Мэле[7], грабили экипажи на Стрэнде[8]. Кругом творилось беззаконие.

Он пробыл в Лондоне уже почти год, когда одним теплым майским вечером, завершив работу, перешел на другую сторону реки и направился к Воксхоллу. В таких случаях он всегда наряжался в лучшую одежду. Томас любил носить темно-синее пальто из бархата, бриджи до колен вместе с рубинового цвета камзолом, новую треуголку и ботинки с пряжками. Он не выносил париков и не скрывал черные ненапудренные волосы, завязанные свежей лентой на затылке. Независимо от возраста, женщины все время поглядывали на него, но больше всего в те дни, когда он принаряжался во все лучшее и шел куда-нибудь развлечься.

Воксхолл занимал более двенадцати акров, посреди его деревьев и клумб, гротов, огражденных решетками дорожек, украшенных арок имелось множество заведений, где можно было повеселиться и поесть. Некоторые из них находились под открытым небом, другие располагались под крышами миниатюрных дворцов, сельского вида коттеджей или других замысловатых зданий. Кругом все освещали фонари, выкрашенные в цвета радуги, часто устраивались фейерверки, всегда с одной или другой стороны плыли звуки музыки. Одним из главных мест для развлечений стала огромная крытая ротонда, где сотни пар могли слушать концерты или танцевать, причем из соседних галерей зрители хорошо видели все, что происходило на сцене. В Воксхолле всегда было полно народу, здесь смешались все слои общества — принцы голубых кровей приводили с собой множество гостей, менее знаменитые люди получали дополнительное удовольствие, разглядывая все, что было достойно внимания. Это в Воксхолле Томас встретился с Сарой.

Сначала он не узнал ее. Его внимание привлекло изумительное существо с белой грудью, чуть прикрытой лифом, и в огромной шляпе такого изумрудно-зеленого цвета, как

ее живые глаза. Вдруг он услышал ее смех и на мгновение мысленно вернулся в библиотеку Ностелла, тут же воскресла его неприязнь к ней, от которой у него мурашки по телу пробежали. Сара находилась в компании двадцати мужчин и женщин в кричащей одежде, в броских украшениях. Все они казались поразительной толпой, сидевшей на террасе за длинным столом в заведении с минаретами.

Томас поднялся по ступеням террасы, желая убедиться, нет ли Изабеллы рядом с сестрой, но не удивился, не обнаружив ее. Снедаемый невольным любопытством, он сел за столик в тенистом углублении и заказал бокал вина. Минуло без малого пять лет с тех пор, как он бежал от Сары с такой позорной поспешностью. Он рассматривал ее со своего удачно выбранного места. Она сидела прямо под светом крашеных фонарей, на нее падал свет от свеч, стоявших на столе, слабо напоминая ему обстановку, которую он уже точно не мог вспомнить. Он заметил, что время и подчеркнуло, и обезобразило ее красоту. Девичий румянец исчез, прекрасные черты лица обрели чарующую женственность и являли само совершенство, не нуждавшееся в румянах и пудре, длинные ресницы могли обойтись без густого слоя сажи и масла, соблазнительные капризные губы были хороши без алой помады. Должно быть, Сара обрела ту веселую жизнь, к которой стремилась в тот вечер на ярмарке, но она, видно, не проходила бесследно, ибо в ее поведении чувствовалась твердость, не похожая на безжалостность ранней юности.

Сразу было видно, что она безумно влюблена в парня, сидевшего рядом с ней. Он был красив, словно Аполлон, и в свою очередь казался зачарованным ею. Он пил с ней вино из одного бокала, гладил лицо Сары согнутым пальцем, не отрывал от нее глаз, время от времени тыкался ей в ухо и шептал что-то, после чего она либо весело смеялась, либо игриво отталкивала его, будто его прелестное озорство заслуживало упрека. Они оба вели себя крайне нарочито, как и остальные члены этой бурной компании. Тут Томас догадался, кто эти люди. Актеры! Актеры и актрисы! Он узнал их по повадкам. В Йорке он видел довольно много пьес, которые показывали странствующие труппы актеров, и уже мог узнать этих людей, когда они были не на сцене. Когда этот народ считал, что за ним никто не наблюдает, то вел себя подобно самым обычным и серым людям, но как только догадывался, что оказался в центре внимания, то оживал, словно куклы, которых дергают за веревочки. Актеры смеялись, разговаривали, жестикулировали и выставляли себя в чуть неестественном свете, точно их выхватил невидимый свет рампы. Сара, ее Аполлон, все остальные хорошо знали, что на этой террасе являют собой ослепительную группу людей, к которой со всех сторон устремляются взгляды. Они не случайно выбрали места за наиболее освещенным столом. Томас подал знак официанту.

— В каком театре эти актеры и актрисы дают представления? — тихо поинтересовался он.

— Они не выступают ни в одном из лондонских театров, сэр. Они из странствующей труппы, нанятой на этот сезон показывать каждый вечер в гроте пьесы и веселые комедии. Кстати, они очень популярны. Представление состоится через час.

Томас решил посмотреть это представление. Он допил свой фужер и встал, собираясь выйти из-за стола. В то же мгновение актеры и актрисы начали отодвигать стулья, тоже готовясь уходить. Томас избегал смотреть в сторону Сары, пока шел к ступеням, ведущим вниз с террасы. Однако его заметили. Сзади раздались быстрые шаги.

— Ба! Я так и думала! Да это ведь столяр-краснодеревщик. Том, неужели ты уйдешь, не поговорив со мной?

Он уже почти спустился вниз, но остановился и вздохнул. Повернувшись к ней вполоборота, Томас через плечо посмотрел на Сару. Она стояла наверху лестницы, весело и насмешливо глядя на него.

— Сара, я именно так и хотел поступить.

— Как тебе не стыдно, Том! В жизни надо учиться прощать былое.

Она спустилась к нему, плавно двигаясь.

— Помнится, ты уже раньше говорила мне нечто подобное, и это плохо кончилось, — холодно ответил он.

Сара захихикала и ничуть не смутилась.

— Клянусь, сегодня вечером я не приготовила для тебя ни одного трюка. Будет тебе, Том. Будь паинькой, помня о прежних временах. — При этих словах она чуть не подавилась от смеха. — Я хотела сказать, чтобы ты был ласков ко мне ради старых времен, когда мы знали друг друга. — Сара казалась такой же необузданной и упрямой, как всегда. — Мне хочется узнать, что привело тебя в Лондон. В столице ты занимаешься своим ремеслом?

— Занимаюсь.

Она игриво ткнула его пальцем в грудь.

— Тебе ведь страшно хочется услышать обо всех моих приключениях после того, как меня выдворили из Ностелла?

— Нет, — резко ответил он.

Сара озорно наклонила свое безупречное лицо к нему.

— Почему же ты тогда все время смотрел на меня, пока сидел за столиком в углублении? — Ее удачная насмешка заставила его покраснеть от злости, он ушел бы, если бы она не поймала его за руку и всем весом не оперлась бы об него. — Том! Том! Только подумать, ты, как и прежде, злишься, когда тебя дразнят. Позволь мне хотя бы рассказать тебе об Изабелле.

Тут она поймала его. Он не знал, как поступить, и продолжал стоять. Остальные компаньоны Сары спустились по лестнице, она объяснила им, что встретила давнего знакомого и скоро догонит их. Аполлон резко взглянул на Томаса, в его божественных глазах с золотистыми ресницами мелькнуло недовольство и ревность. Он обратился лишь к Саре.

— Дорогая, не задерживайся слишком долго.

— Ни в коем случае, любимый, — ответила она, посылая ему вслед воздушный поцелуй, когда тот бросился догонять остальных. Затем она искоса взглянула на Томаса. — Ты проводишь меня до грота? Я там играю в постановке «Злая супруга». Как видишь, мое желание выступать на сцене осуществилось, оно проснулось во мне в тот вечер, когда мы были на ярмарке.

— Мне трудно представить, что появление в семье актрисы радует твоего зятя, — сухо заметил Томас, когда они спустились по лестнице и направились к гроту. Сара все еще держалась за его руку и страстно прижималась к нему. Казалось, будто она отчаянно пытается найти звено, связующее ее с прошлым, но это вряд ли было так, ибо желание рассказать об Изабелле могло означать лишь то, что сестры поддерживают связь. Ее следующие слова показали, что на этот счет он ошибается.

— Я не видела Натаниела и Изабеллу с того дня, как меня выдворили из Ностелла. Если я поставила его в неловкое положение, меня это не волнует, но я подумала об отце. Было бы неправильно запятнать его память своими театральными связями, поэтому я известна как Сара Лавдей. Мое настоящее имя почти никто не знает. Что же касается матери, то она отреклась от меня, когда я сбежала из заведения, куда меня заточил Натаниел, после того как я изменила ему с тобой. — Она заметила, как сдвигаются брови Томаса и взгляд становится сердитым, и нетерпеливо пожала плечами. — Да не смотри же ты на меня так, иначе ничего не услышишь от меня об Изабелле!

Ему казалось, что Саре в любой ситуации неизменно удается брать верх над ним.

— Хорошо, — скрипучим голосом произнес он, с трудом сглотнув. — Тогда продолжай.

— Это заведение называлось институтом для благородных юных леди, но в действительности оно ничем не отличалось от тюрьмы. Я несколько раз пыталась сбежать, но меня все время ловили. Тут в город явился полк солдат и их распределили на постой в семьях, как это всегда бывает. В сторожке у ворот оказалась свободная комната, но когда директриса стала возражать командиру по поводу того, что нельзя размещать грубых солдат в пределах женского заведения, он отправил туда одного сержанта, женатого человека, считая, что на него можно положиться. — На лице Сары появилась кошачья улыбка. — Однако сержант — это лишь мужчина в шинели пурпурного цвета. Я покинула это презренное заведение, одевшись в униформу юного барабанщика и привязав к спине узелок со своей одеждой, никто ни о чем не догадался.

Если бы он не испытывал столь сильной неприязни к Саре, то рассмеялся бы, представляя, как она в таком одеянии с важным видом выходит через ворота.

— Что случилось потом?

— Сержант пристроил меня среди маркитантов, всегда следующих за любым полком, и они спрятали меня прямо под носами тех, кто прочесывал сельские районы, разыскивая меня.

Когда полк ушел дальше, я тоже отправилась следом за ним, а к этому времени меня уже перестали искать. — Сара радостно откинула голову. — Мне стало так весело после всех этих месяцев заключения. Некоторые из женщин были старыми греховодницами, но многие оказались добрыми, веселыми, и никто не сокрушался по поводу того, что я говорила или делала. Сержант был добр ко мне, но когда мы прибыли в Девиз, что в графстве Уилтшир, к нему приехала жена и мне пришлось оставить его. Он плакал. Этот бедняга плакал. Он отдал мне все свои деньги, которых мне хватило, чтобы дилижансом отправиться в Йорк, а затем в имение Тренчей, где я намеревалась тайком от Натаниела повидаться с Изабеллой.

— Это было рискованно. Как-никак Тренч мог заметить тебя.

— Я соблюдала осторожность. Я пришла к слугам и сообщила, что раньше служила горничной у Изабеллы и явилась проведать бывшую хозяйку, но сестры не оказалось дома. Неделей раньше они с Натаниелом уехали в Лондон. Вдруг выяснилось, что я не знаю, как поступить и куда идти, поэтому я сказала, что беременна и больна и не могу идти. Домоправительница, наверно, понимала, что Изабелла никогда не выгнала бы меня, и, взяв на себя ответственность, позволила мне остаться на некоторое время. Находясь в этом доме, я узнала из разговоров слуг и из того, что увидела сама, как несчастна моя сестра с человеком, за которого вышла замуж ради матери и меня.

И Томас услышал все о том, на какую жертву пошла Изабелла, о бальзамированной фигуре прежней жены, присутствие которой приводило ее в такое уныние. Этот рассказ задел одну струну в его памяти; он вспомнил, как Изабелла однажды выразила желание жить в Ностелле вместе с восковыми обитателями кукольного домика, и даже не мог представить, что по странной прихоти судьбы ее легкомысленно выраженное желание станет зловещей действительностью. Неужели он предчувствовал что-то недоброе, когда тут же запретил ей даже думать об этом? Томас отпустил полную горести тираду в адрес Сары и ее бессердечного зятя.

— Должно быть, ты догадывалась о скверном характере этого человека, раз не захотела выходить за него замуж, и тем не менее не пожалела свою сестру. Хорошо еще, что ее там не оказалось. Если бы обнаружилось, что Изабелла помогает тебе, а так оно и случилось бы, то одному богу известно, какому наказанию подверг бы ее муж.

Сара вырвала руку, которой держалась за него.

— Знаю! Знаю! Но что же мне было делать?

Томас сердито взглянул на нее.

— Зачем было ехать к ней? Можно ведь было обратиться к матери.

Она сжала пальцы в кулаки.

— Я же говорила тебе! Она отреклась от меня. Когда я совершила первую попытку бегства, она написала, что Натаниел пригрозил лишить ее денежных средств, если я не останусь в том заведении в соответствии с условиями договора, заключенного между ними. Она написала, что я никогда не должна обращаться к ней за помощью.

Томас пренебрежительно взглянул на нее. Теперь настал его черед отпустить колкость.

— Подумать только! Никогда не слышал, чтобы мать и дочь были столь достойны друг друга!

Сара зло сверкнула глазами.

— Можешь смеяться сколько угодно. Если хочешь узнать всю правду, то я действительно была беременна, когда явилась в имение Тренчей. Разве я иначе могла бы сама справиться с этим? Я все время обходилась без помощи. Но я ведь не могла родить ребенка под забором, пусть даже прижила его от обычного сержанта!

Томас глубоко вздохнул.

— Ты хочешь сказать, что взвалила своего ребенка на Изабеллу?

Сара покачала головой.

— Я потеряла его, пока жила в имении Тренчей. — Сара не выдержала его сурового взгляда и отвела глаза. — У меня случился выкидыш. Все произошло к лучшему. Все равно я никогда не любила детей и возненавидела бы ребенка, который стал бы для меня тяжелым бременем.

Томас легко догадался, что она сделала аборт.

— Значит, ты после этого покинула имение Тренчей?

Сара снова улыбнулась.

— Я забрала несколько лучших платьев Изабеллы и оставила записку в ее шкатулке для драгоценностей, в которой объяснила, куда исчезли кольца и ценные безделушки, чтобы она, вернувшись, не подумала, что их стащили воры. Я тайком вынесла свою добычу, затем распрощалась с домоправительницей и слугами. Никто так и не догадался о том, что я не та, за кого выдаю себя. Только Изабелла узнала, что я там была.

— С тех пор ты слышала о ней что-нибудь?

— Нет. Она ведь не знала, где я нахожусь и что ее одежда и драгоценности принесли мне удачу. В постоялом дворе, где я остановилась на ночь, мне повстречался один джентльмен с театральными связями. Он дал мне столь необходимый шанс. Он устроил так, что я прошла обучение у пожилой актрисы, ушедшей на пенсию, которая в свое время прославилась на сцене. После этого я вступила в труппу актеров, затем в другую. Теперь я играю ведущие роли в паре с Себастианом Сэрле, с которым ты сегодня видел меня за столом.

— Однако ты должна рассказать мне об Изабелле, как обещала.

— Она еще не стала вдовой, — Сара зло уколола его, — если ты ожидал услышать именно это.

— Я знаю, — сердито ответил он. — В колонках газет, посвященных политике, время от времени появляется имя Тренча.

— У нее также нет любовников, — продолжила она тем же колючим тоном. — Пока я играю на сцене, разные слухи доходят до моих ушей. Ты удивишься, если узнаешь, что многие джентльмены заводят любовниц среди актрис или светских дам, у которых в свою очередь есть любовники среди актеров. Смотря по обстоятельствам. Могу заверить тебя, что Изабелла, видно, стала одной из самых блистательных хозяек в Лондоне, но она остается верной этому презренному Натаниелу, что уже скучно. Я слышала, что заключались пари на то, кому повезет там, где другие потерпели неудачу. — Сара заметила полный отвращения взгляд Томаса и хитро и весело улыбнулась. — Вижу, тебе не нравится, что доброе имя целомудренной Изабеллы обсуждается в компании развратников. Так сильно ты еще любишь ее? Только подумать, ведь ты и сейчас мог бы опередить всех и добиться у нее большего успеха, чем в Ностелле!

Томас не выдержал, ненависть взяла верх над ним. Он схватил Сару за горло и стал трясти ее.

— Больше ни слова об Изабелле! Надеюсь, мы с тобой никогда не встретимся!

Он отпустил ее, Сара начала ловить ртом воздух и закашлялась. Внезапная ссора между ними привлекла внимание людей, находившихся поблизости, и он ушел, решив не возвращаться сюда до тех пор, пока Сара будет играть в Воксхолле. Томас ненавидел ее и за то, что она постоянно вызывала в нем похоть, и за то, что она была мстительна.

На следующий день он выкроил час и отправился в Палату общин. Томас не знал, почему так поступил. Быть может, он надеялся увидеть Изабеллу в этом строгом месте. Огромный позолоченный скипетр сверкал на столе перед креслом спикера, это место напоминало часовню, но в царившем здесь шуме не ощущалось ничего священного, ведь как раз шли оживленные дебаты. Все члены палаты были в шляпах и снимали их, только когда вставали, чтобы высказаться. Они вскакивали с покрытых зеленым сукном скамеек, как только ловили взгляд спикера. Тренч тоже был здесь, он сидел, сложив руки на брюшке, опустив на грудь подбородок, который погрузился в складки льняного широкого галстука. Сначала Томасу показалось, что он уснул подобно другим коллегам — их склонила ко сну либо старость, либо вино, либо плотный обед. Кто-то растянулся на задней скамейке и храпел рядом с тем, кто-то ел апельсин, но оказалось, что муж Изабеллы внимательно прислушивался ко всему, что говорилось по поводу нынешней войны за австрийское наследство, шедшей на континенте и на открытом море против Испании и Франции. Когда наступил благоприятный момент, он встал, снял шляпу и гулким голосом, долетавшим до стропил и заглушавшим оскорбительные выкрики, раздававшиеся в адрес предыдущих ораторов, величественно заговорил о том, что под угрозой находится такая важная для жизни сфера, как торговля, при этом его лицо с багровым оттенком подрагивало от волнения. Сила его ораторского искусства была такова, что он увлек всех величием поставленной задачи, даже Томас в галерее проникся ощущением, что является частичкой охраняемой и руководимой богом нации. Когда Натаниел снова сел, все парламентарии наградили его одобрительными возгласами и аплодисментами, а многие запели гимн «Правь, Британия!», ставший популярным, как только вышел из-под пера композитора. Потребовалось некоторое время, пока спикеру удалось восстановить порядок. К этому времени Томас уже выходил через Вестминстерский холл. Он убедился в том, что муж Изабеллы занял прочное положение среди вигов и тори. Можно было без особого риска поставить на то, что Тренч однажды станет премьер-министром.

Томас больше не появлялся в Палате общин. Мимолетное желание увидеть Изабеллу снова испарилось, словно западающая в память мелодия, которая вспоминается на миг и снова забывается. Он был постоянно недоволен тем, что ему приходилось соглашаться на более низкие цены за свою мебель, чем продавец запросил и получил бы от клиентов. Однако Томас ничего не мог поделать с положением, в каком оказался, до тех пор, пока у него не появится достаточно денег, чтобы предпринять следующий шаг. Он постоянно изготовлял гробы для похоронного заведения, причем некоторые из них были изысканно украшены, что приносило неплохую прибыль. Томас изготовил несколько столиков и рамок для картин из сэкономленного дерева для того, чтобы продать их прямо в мастерской, но та находилась в сомнительном месте и перспективные клиенты обходили ее стороной.

Когда его небольшую мастерскую заваливали заказами, он в свою очередь нанимал позолотчиков, инкрустаторов и облицовщиков, выбирая самых лучших, ибо не смог бы допустить, чтобы с его именем была связана мебель, которая не соответствовала бы тому уровню, которого он сам достиг. Однако лучшие мастера требовали высокую оплату, и он часто не получал почти никакой прибыли от изготовленного предмета мебели. Томас лишь тешил себя тем, что создает себе высокую репутацию, как это было в Йорке, но не среди клиентов, а в кругах своих коллег-краснодеревщиков. Для них он изготовил несколько изысканных вещей.

Трудно проявлять терпение, когда амбиции не дают покоя, однако условия постепенно улучшались. Настало лето 1744 года и плавно перешло в осень. На следующий год Томас взял еще двух хороших работников и второго ученика, после того как переехал в Ковент-Гарден в более просторную мастерскую на той же улице, где находилась маленькая церквушка Св. Павла. Он оказался во владениях краснодеревщиков. Те, кто давал ему работу, приходили сюда и искренне восторгались его превосходными рисунками мебели и искусством чертежника. Его так часто просили начертить замыслы других краснодеревщиков, а также свои собственные, что он постепенно стал столь же профессиональным дизайнером, что и изготовителем мебели. Это было побочное занятие, которое приносило ему удовольствие, к тому же оно окупалось. Томас рисовал пером и чернилами серых и коричневых цветов или тушью. Своими чертежами он тонко угождал вкусам отдельных людей, предлагая выбор форм и украшений. Он рисовал один незамысловатый столбик кровати, а рядом другой с богатой резьбой. То же самое он делал с ножками столов, комодов, кресел, а также предлагал варианты других предметов мебели. В его голове начала зарождаться идея. Как выгодно было бы и с эстетической, и финансовой точек зрения создать книгу с изобретательными, красивыми и практичными рисунками не только для продажи, а также для архитекторов и, самое главное, для богатых людей, которые могли бы выбрать то, что им нужно. Ее также можно было использовать при планировании и отделке нового дома или домов, которые перестраиваются. Он мог бы включить в нее дизайны таких стилей, как современный готический, более тонкий рококо и в значительной мере китайский. Эти стили ценились высоко. Для осуществления этого блестящего замысла требовались деньги. Публикация книги с сотнями гравюр обойдется в огромную сумму. Однако этот проект осуществим, ибо ничего подобного раньше не было. Он не сомневался, что в случае успеха его имя будет у всех на устах. Чем больше Томас думал о такой книге, тем больше ему хотелось увидеть, как осуществится его мечта. Как только у него появлялось свободное время, он делал записки и наброски будущей книги.

Он не только много работал и наслаждался любой возможностью отдыха, но и внимательно интересовался делами страны. На континенте продолжалась затянувшаяся война с Францией. Торговля во всем Лондоне прервалась, когда к столице подступила опасность — стремительно приближался Добрый Принц Чарли во главе армии шотландцев. На улицах толпы устроили демонстрации ненависти ко всему, что связано с якобитами, не позволяя ремесленникам закрыть ставни, и Лондон всю ночь был ярко освещен, поскольку люди не гасили свет, дабы показать, что их симпатии на стороне толпы, но это скорее всего делалось для того, чтобы окна и имущество остались целы. Затем герцог Камберлендский дал кровавую битву при Куллодене, где сокрушил шотландский бунт и обратил в бегство молодого претендента на трон. Снова на улицы Лондона высыпали толпы, чтобы отметить победу, и, как обычно, причинили много вреда. Весенним утром 1746 года Томас занимался ремонтом разбитой ставни, когда в паре футов от того места, где он заколачивал гвозди, остановился сверкающий экипаж с кучером в ливрее и конюхами.

Из экипажа вышел джентльмен в парике, с треуголкой на голове и в пальто темно-красного цвета, отделанном золотистыми кружевами. Томас приветствовал его.

— Добрый день, сэр. Чем могу быть полезным?

Джентльмен смерил Томаса с ног до головы, приняв его за одного из работников.

— Я хочу говорить с мистером Чиппендейлом.

— Это я.

— Это вы! Боже мой! — Джентльмен поднял монокль и увеличил карий глаз, уставившийся на Томаса. — Мне понадобилось чертовски много времени, чтобы разыскать вас. Как это возмутительно! Почему вы не даете знать, где вас искать?

Томас стиснул зубы, видя такую дерзость, которая ему была хорошо известна по прошлым временам, но он лишь поклонился и провел джентльмена в мастерскую. Он лучше промолчит, дабы не потерять своего первого состоятельного клиента. А это был обещающий покупатель. Томас догадался об этом по тому, сколь внимательно он рассматривал через монокль предметы, которые находились в стадии завершения и стояли в разных местах мастерской. Он подумал, что этот ярко вырядившийся важный тип похож на редкую и экзотическую птицу, на мгновение угодившую в это место, и если удастся его накормить с руки, то вся остальная стая последует за ним.

— Сожалею о том, что причинил вам некоторые неудобства, сэр, — сказал Томас. — Если бы вы навели справки в «Старой скотобойне», вам бы подсказали, как меня найти.

— Как раз туда я в конце концов и направил своего человека. По адресу, которым меня снабдил ваш прежний хозяин Ричард Вуд, я понял, что вы находитесь в той части столицы, где обитают одни головорезы. Там на дверях опустевшей мастерской остался ваш знак.

Томас подумал, что ему повезло, раз этот джентльмен столь настойчиво искал его. Он также вспомнил, что писал Ричарду Вуду очень давно, но вскоре все прояснилось.

— Я — лорд Бэрлигтон.

Если бы он объявил себя самим королем Георгом II, Томас ликовал бы ничуть не меньше, но приобретенная в Йоркшире мудрость предостерегла его от этого. Лорд Бэрлингтон был аристократом-архитектором, который помимо красивых зданий проектировал великолепные залы для приемов в Йорке. Томас вспомнил заказ на стол для библиотеки, который он изготовил для него в мастерской Ричарда Вуда. Разумеется, в то время он не видел самого заказчика, но не забыл премию, которую получил вместе с зарплатой за эту работу.

— Вы оказали мне великую честь, милорд. Чем могу быть вам полезным?

— Мне нужен приставной стол, который поместился бы в углубление моего лондонского дома. У меня есть стол для библиотеки, изготовленный вами, он мне нравится. Так что мне в голову пришла мысль, что и мой новый заказ должны сделать вы.

Томас никогда не забудет, с какой гордостью он внес имя своего первого важного клиента в книгу заказов. Он отправился взглянуть на упомянутую комнату в доме Бэрлингтона на площади Пикадилли, чтобы осмотреть внутреннюю обстановку и измерить углубление, прежде чем сделать набросок, который потом покажет хозяину, и лишь получив его одобрение, приступит к работе. Белый потолок комнаты был изысканно украшен, однако стены и углубление оказались ярко-зеленого цвета, что никак не умалит великолепие приставного столика, который Томас уже представлял мысленным взором. Томас представил лорду Бэрлингтону законченный рисунок, а для усиления эффекта начертал большой фигурный подсвечник на стене над ним. Тот в данном случае принял форму овального зеркала с двойными ветками для свеч по каждую сторону и еще тремя у центрального основания, в котором будут отражаться языки пламени. Лорд Бэрлинтон увидел, сколь эффектно будет смотреться весь ансамбль и заказал приставной столик вместе с подсвечником.

Томас заключил подряд на изготовление подсвечника, за исключением рамы. Ее он вырезал сам в виде цветочной гирлянды, затем покрыл ее позолотой, и ту же позолоту нанес на орнамент бордюра приставного стола. Он трудился много часов и остался доволен тем, как выполнил заказ. С понятной гордостью Томас доставил все в дом лорда. Томас проследил за тем, как укрепили канделябр, пристроили стол в углубление — казалось, что он стоял здесь давно. Лорду Бэрлингтону сообщили, что все готово, и он пришел посмотреть.

— Боже мой, как великолепно! Какая красота!

Томас вернулся в мастерскую, не сомневаясь, что от отдельных состоятельных клиентов поступят новые заказы, как только они увидят этот ансамбль. Но ничего подобного не произошло. Томас второй раз послал лорду счет. Но когда оплата не поступила, он отправился в дом Бэрлингона и узнал, что тот уехал на север. Счет? Не волнуйтесь, его когда-нибудь оплатят, сообщила ему домоправительница. Вам не стоит беспокоиться.

Томас уже рассчитался с мастерами, которые изготовили зеркало для подсвечника, а также серебряные ветви, не говоря уже о том, что он заплатил за тропические породы древесины, атласное дерево и позолоченные листья, которые использовал для изготовления приставного стола. В его бюджете образовалась большая дыра. Сейчас он не мог выплатить крупные просроченные долги и радостно встречал скромных клиентов, приходивших к нему в мастерскую купить обычные предметы мебели, изготовленные про запас, и плативших ему звонкой монетой за свои скромные приобретения.

Затем однажды в его мастерскую неожиданно пришла какая-то леди, представившись миссис Доррингтон. Это была дама с острыми чертами лица и проницательными глазами, намеренная заключить выгодную сделку. Ища мебель, она случайно услышала через открытую дверь конторы в мастерской краснодеревщика на Стрэнде, как упомянули его имя. Дама тут же сообразила, что купленный ею предмет мебели, которым она особенно восхищалась, сделан не владельцем мастерской, а краснодеревщиком по имени Чиппендейл. Ей нужен был диван и восемь кресел в комплекте, для которых она доставит светло-голубой шелк, недавно приобретенный за рубежом. По ее язвительному тону Томас догадался, как она довольна тем, что он ничего не получит от нее за материал на обивку и не подозревала, как он рад, что ему не придется нести большие расходы. Томас догадался, что ей где-то сказали, сколько все может приблизительно стоить, и запросил больше. Посетительница захлопала глазами, ожидая, что придется выложить наполовину меньше, но Томас подумал, что она одна из тех, кто начнет презирать его, если цена окажется низкой, и станет хвастать перед знакомыми, если цена окажется высокой. А ему хотелось, чтобы миссис Доррингтон рассказывала о нем, если он выполнит ее заказ. Такая реклама будет лучше визитной карточки, ведь до сих пор его товар не очень хорошо расходился по оптовым точкам.

— Для краснодеревщика, чье имя никому не известно, вы очень дорого просите, — зло сказала она.

— Мадам, моя мебель говорит за меня.

В этом нет сомнения, подумала она, искоса взглянув на пару угловых комодов, сделанных из тюльпанного и атласного дерева с такой тонкой инкрустацией, будто это был рисунок, нанесенный кистью художника. Этот человек действительно владеет своим ремеслом. Желание любой ценой приобрести его работы боролось с врожденной скупостью. Желание победило.

— Я принимаю вашу цену, — наконец сказала она, хотя такая уступка далась ей нелегко, — однако я надеюсь получить за эту цену лучший диван и кресла во всем Лондоне.

— Мадам, они будут лучшими во всем королевстве.

Миссис Доррингтон убедилась, что он так говорит не ради красного словца и верит в свои способности. Ей это понравилось.

Хотя Томас получил некоторую подготовку в обивке во время учебы, он сам не пожелал заниматься этим и, когда каркасы дивана и кресел были готовы, он, как и прежде, нанял обивщика по имени Джеймс Ренни. Тот должен был заняться шелком и набивкой. У Ренни дело процветало, среди его рабочих было несколько женщин, и он славился отличными занавесками и обивкой. Томас также заказал у него два комплекта неупакованных покрывал из мебельного ситца для дивана и кресел, поскольку даже в самых богатых домах было принято покрывать драгоценный шелк или любую другую изящную обивку и показывать мебель во всей красе только при гостях.

— Мистер Чиппендейл, мы хорошо поработали, — сказал Ренни, когда, стоя рядом, они созерцали творение собственных рук. Не было сомнения, что их мастерство, как и навыки работников обеих мастерских сотворили чудо. Томас искусно увенчал изогнутую спинку дивана позолоченными фестонами. Овальные спинки кресел были украшены подобным же образом. Голубая обивка, туго натянутая, была гладка, точно летнее небо.

— Согласен, мистер Ренни, — ответил Томас и довольно кивнул.

Ренни из кисета наполнял табаком чашечку трубки с длинным черенком и оценивающе взглянул на Томаса.

— Вам не следует излишне скромничать и позволять другим краснодеревщикам торговать вашей мебелью и наживаться на этом. Вам лучше выполнять лишь заказы от самих клиентов, как в случае с этим диваном и креслами.

— Я стремлюсь к этому, — тут же ответил Томас, — но требуется много времени, чтобы создать себе имя и репутацию. Без этого о клиентах нечего и думать. Пока я здесь почти новичок, если принять во внимание, что некоторые краснодеревщики утверждались в Лондоне на протяжении двух, трех и более поколений. Если бы у меня были необходимые средства, я бы тут же обзавелся запасами самых лучших древесин, которые доступны, и переехал бы в более просторную и заметную мастерскую, где можно привлечь состоятельного заказчика. Разумеется, сейчас об этом и речи не может быть.

Ренни задумчиво попыхивал трубкой. Он был на несколько лет старше Томаса и подумал, что возраст позволяет ему дать совет, какому он в свое время последовал и добился удовлетворительных результатов. Такой совет позволил ему расширить свое обивочное предприятие, состоявшее из одного человека, и с выгодой вложить деньги в поставки и другие рискованные дела, которые не принесли ему богатства, но все же обеспечили спокойную жизнь, о какой ему при других обстоятельствах и мечтать не пришлось бы.

— Мистер Чиппендейл, вы не думали о том, чтобы жениться? Такому молодому и целеустремленному парню, как вы, легко найти невесту с определенным состоянием, которому вы могли бы найти хорошее применение. В Лондоне полно торговцев и процветающих ремесленников с дочерьми на выданье, да еще с неплохим приданым. А еще лучше жениться на миловидной вдове, умеющей хорошо заботиться об удобствах мужчины и отложившей на черный день сбережения, которые станут вашими, стоит только попросить. Что скажете? Моя жена охотно подыщет вам несколько подходящих кандидатур.

Томас улыбнулся и решительно покачал головой.

— Я еще не скоро собираюсь жениться, каковы бы ни были причины.

Томас сам отмахнулся от доброго совета. Понадобилось некоторое время, пока эта мысль не дала о себе знать. Томас осознал это, когда невольно стал оценивать дома, финансовые источники, а также внешний вид молодых женщин, которые встречались на его пути. Мысль о явной привлекательности брака по расчету занимала его больше, чем планы скромного расширения собственного предприятия. Томас понимал, что так может обрести средства, чтобы осуществить свою мечту — выпустить в свет книгу образцов. Книга сулила ему славу и богатство. И он уже трезво, практично и безо всяких сантиментов начал присматривать себе подходящую жену.