Позывной «Крест»

Глава 3 Маалюля

– Красивая легенда, – вздохнула Светлана, – и вера, и сила, и бессилие, и любовь… даже любовь.

– Почему легенда? – удивился Виктор, немного обидевшись на то, что его рассказ сочли лишь сказкой.

Лавров и Соломина шли в монастырь Святой Равноапостольной Феклы через живописное ущелье, окруженное высоченными, казалось, упирающимися в небо горами, где были рассеяны гроты и скиты отшельников, которые когда-то здесь обитали. Тысячи лет человек приходил сюда для покаяния, молитвы и просто отдохнуть душой, путешествуя по родине христианства – Сирии…

– В летописях все не так, – отвечала Соломина Виктору.

– Ты, наверное, забываешь, что летописи тоже пишут люди, – с улыбкой сказал Лавров.

– В смысле? – удивилась девушка.

– Где уверенность, что какой-нибудь дядя, наделенный властью, не диктовал летописцу эту историю так, как выгодно ему? Сколько наша новейшая история претерпевала правок только за последние… ну, скажем, двадцать лет? По чьей вине? По вине политиканов, кричащих о справедливости и правде. А правда у них своя.

– Но ты же не думаешь, что святые старцы, создававшие летописи, лгали? – возмутилась спутница.

– Я не думаю, я знаю…

– И это мне говорит инок Ермолай из монастыря Иоанна Русского? – почти прокричала Светлана, отчего несколько сизых голубей, сидевших в горных нишах, взлетели со своих мест и с недовольным воркованием перебрались на другие пустоты между камнями.

– Сейчас я прежде всего журналист и следопыт. К тому же я здесь уже был, – спокойно ответил Виктор. – Поэтому настоятели, и твой, и мой, обратились ко мне, а не к кому-то другому.

Светлана долгим испытующим взглядом смотрела в глаза Лаврову. Безусловно, мужчина он сильный и смелый. Но кто же он на самом деле? Верить ему или остерегаться? Смешанные чувства – он все-таки оставался для нее загадкой. То он говорит как мирянин, то как монах. И вот опять…

– Смирись, сестра, – елейно протянул Виктор. – Пойдем, милая, и да поможет нам Бог…

Они прибыли в Маалюлю утром. Лавров – под видом бизнесмена, Светлана – в качестве его переводчицы с арабского и на арабский. В последние годы, путешествуя по любой воюющей стране, лучше не говорить, что ты журналист, и это, возможно, сохранит тебе жизнь.

Виктор помнил Маалюлю двенадцатилетней давности – маленькую, тихую, спокойную, изумительную в своей доисторической красоте. Да, тогда в начале нулевых, казалось, здесь остановилось время. Крохотные, будто игрушечные домики, скудная растительность, но при этом – потрясающая энергетика мира, не загаженная рекламными трюками предприимчивых воротил, навязчивым сервисом наглых торговцев. Никакой агрессии и злобы, никакого ощущения безысходности и полного краха. Именно здесь бо́льшая часть населения разговаривает на том самом арамейском, на языке Христа, поэтому и называют они свой город нежно – Маалюля, а не как принято – Маалула.

Но теперь война пришла и сюда.

Свежие развалины христианского монастыря Святых Сергия и Бахуса встретили Виктора и Светлану безлюдными кельями с расстрелянными фресками. В Сирии часто можно увидеть иконы, где надписи греческие, а текст Евангелия – на арабском. Такого сочетания роскошного орнамента и каллиграфии, наложенных на греческую иконопись, не найдешь даже на причудливых иконах Западной Украины. Виктор хранил все это в памяти еще с первого посещения Маалюли, когда снимал здесь эксклюзив. Но сегодня… резиденция епископов Евтихия и Маркиана, которые по крупицам создавали символ христианской веры, была практически полностью уничтожена. Величайшая реликвия мира, построенная в IV веке нашей эры, была утеряна безвозвратно.

«Изуверы… – желваки Виктора заходили, – варвары… твари… Слов не нахожу…» А вслух произнес:

– Так! В церкви матом не крыть!

Это было сказано настолько серьезно и твердо, что Соломина смутилась.

– Да я вообще не ругаюсь матом! Как можно… – начала оправдываться девушка.

– А я не тебе. Я себе…

Виктор давно заметил, что Светлана, в силу того, что воспитывалась достаточно строго, многие вещи воспринимала буквально. Для молодой, но взрослой женщины это было очень неестественно и достаточно забавно. Поэтому его ироничная натура постоянно требовала проверки этой забавной особенности. Девушка же училась жизни по-новому – мирской жизни с ее интеллектуальными лабиринтами, знакомилась с ироничной закваской собеседника.

Дверной проем заставил высокого Лаврова согнуться в три погибели. В такое место не получится зайти мимоходом, как в церковь с высокими дверями-воротами.

– Здесь была икона святых Сергия и Бахуса, – сказал, остановившись, Лавров, глядя на пустую потрескавшуюся стену при входе. – На конях. Сергий в розовой рубахе на рыжем коне и в зеленом плаще, Бахус – в красной рубахе и таком же красном плаще, на вороном жеребце…

– Откуда ты знаешь? – удивилась Светлана.

– Весь мир знает. И религиозный, и научный.

– Весь мир знает, а я не знаю, – фыркнула Соломина.

Лавров изобразил удивление:

– Скажите, уважаемая, вы давно с Марса?

– Заноза, – буркнула девушка.

Но Виктор уже шел дальше и вполголоса комментировал, чего не находил по памяти.

– Вот здесь раньше были иконостас и центральный алтарь. Иконостас создан иконописцем Михаилом с Крита специально для этой церкви в начале XIX века… – Виктор настолько увлекся, что стал активно жестикулировать. – Все святые на иконостасе были в шелковых одеждах с золотыми нитями. Такие тогда носили в Дамаске…

– Где-то я подобное видела, – стала припоминать Соломина.

Виктор опять удостоил спутницу ироничным взглядом, и она насторожилась.

– Картину «Юдифь» Густава Климта знаешь? – с неожиданной серьезностью спросил он.

– Точно! Отец Лука в монастыре показывал репродукцию, когда учили иконопись.

– Ну вот! – облегченно выдохнул Виктор. – Хоть что-то знаешь.

– Это ты типа дразнишься? – завелась Света.

– Нет, типа фигею с тебя, – в тон девушке ответил Виктор и опять ушел в глубины своей памяти.

Перед ним всплывал весь его документальный фильм, который тогда сразу же купили англичане для одного из спутниковых каналов. Виктор частично вспоминал свои стенд-апы[11] двенадцатилетней давности.

Алтарь был полукруглой формы, с бортиком высотой со спичечный коробок. Такая форма – наследие языческих алтарей. В полукруглых языческих алтарях посредине или сбоку всегда имелось отверстие, чтобы кровь жертв стекала вниз. У алтаря церкви Сергия и Бахуса тоже имелась треугольная выемка, куда в дохристианскую эпоху стекала кровь жертв богу Аполлону.

Алтарь слева был посвящен Богоматери. Его основание походило на колонну. Сень над алтарем поражала красотой. По ее углам были изображены четыре евангелиста со своими символами. На синем своде, заполненном золотыми небесными телами, с одной стороны был изображен Христос, напротив него – Богоматерь.

А вот тут находились иконы «Распятие» и «Тайная вечеря» шестнадцатого века. Необычно расположение Христа на «Тайной вечере». Он, следуя восточным традициям, как хозяин, стоял у двери или очага и прислуживал своим гостям-апостолам; форма стола, за которым они сидели, напоминала форму центрального алтаря церкви. Надписи на этой иконе были на арабском языке.

На другой иконе Иоанн Креститель – с ногой, положенной на ногу, указывающий левой рукой на арабскую вязь, – не мог не вызвать улыбки: уж больно его изображение напоминало картинки из «Тысячи и одной ночи». Слева от центра иконостаса висели две иконы XVII века – дар генерала Владислава Андерса, командующего польской армией, сформированной в СССР в 1941–1942 годах. Генерал два месяца лечился в Маалюле в 1943 году, был исцелен и прислал из социалистической Польши эти иконы…

Но нет больше алтаря, посвященного святым мученикам и Богоматери. От дивного некогда иконостаса остались лишь обломки…

– Откуда ты все это знаешь? – удивлялась Соломина.

– Энциклопию читал, – опять ушел в иронию Виктор, намеренно коверкая слово.

– Да ну тебя… – обиделась девушка.

Легкий шорох где-то за стеной полуразвалившегося храма насторожил Лаврова. Он замер, схватил Светлану за руку и приложил указательный палец к губам, давая понять, что нужно помолчать. Он явственно слышал звук шагов, и уже не было сомнения, что в развалинах монастыря за ними кто-то следит. Соломина легким кивком головы показала, что слышит то же, что и ее спутник.

– Не шевелись. Я мигом… – шепнул Лавров Светлане на ухо и, отпустив ее руку, бесшумно скользнул вдоль стены. Через дыру, проломанную снарядом, он увидел быстро передвигающуюся фигуру в черном.

Лавров, пронесший навыки разведчика через всю жизнь, даже при своих внушительных габаритах стремительно, но беззвучно последовал к выходу из храма. Черная фигура была быстрой, но Виктор в свои сорок с достаточным «хвостиком» лет превосходил шпиона в скорости. И все же он понял, что до выхода из монастыря догнать загадочную фигуру не успеет. Оставался последний шанс – огорошить беглеца. Виктор остановился и громко крикнул: «Стой!» Эффект от звука, который, наверное, слышали за пару кварталов отсюда, был невероятный.

В ту же секунду человек в черном остановился и обернулся. Это была женщина. Она резко взмахнула рукой. Интуиция разведчика спецназа сработала молниеносно. Виктор глубоко просел на правую ногу и ушел в сторону. Тонкий длинный кинжал, который в него метнула эта дама, ударился о кирпичную стену и разломился пополам.

– Ах ты ж б… бабушкина радость! – проворчал тот, кто еще вчера был иноком.

Не теряя времени, он взвился, на мгновение замер, а затем полетел вперед, будто ракета, у которой сработал маршевый двигатель. Десять метров до врага – не расстояние, когда обладаешь большой взрывной скоростью. Хорошему спецу ничего не стоит обогнать спринтера-рекордсмена и на первых двадцати метрах.

Виктор никогда не бил женщин, но в воюющей стране – или ты, или тебя. Он уже был рядом с метнувшей нож, но незнакомка обмякла и, обернувшись, упала на колени.

– Не убивайте меня, мистер! Прошу вас. Я ни в чем не виновата! – залепетала она на очень плохом английском.

– Отлично, – ответил Виктор, – а что, мне тебя поцеловать?

– Не убивайте меня, мистер! Прошу вас. Я ни в чем не виновата, – повторила женщина, и стало ясно, что английским она не владеет, просто выучила несколько фраз, как мантру, на всякий случай.

– Кто ты и зачем преследуешь нас? – спросила Светлана на арабском, подойдя к месту событий.

– Вы не террористы? – с надеждой спросила сирийка.

– Ты понимаешь, что чуть не убила его? – разозлилась Соломина и замахнулась было, но Виктор перехватил ее руку:

– Света, лучше переводи.

– Что вы здесь делаете? Почему хотели убить меня? – как можно спокойнее произнес Виктор.

– Я тут, чтобы поесть… найти поесть… Дети… голодают. Трое…

Женщина, видимо от переизбытка эмоций, плашмя упала на каменную дорожку храма и разрыдалась.

Виктор и Светлана подняли сирийку и отвели вглубь монастыря.

– Мы спокойно жили здесь, в Маалюле, в своих домах, со своими детьми и стариками, никого не трогали, – сквозь слезы тихо рассказывала «экстремистка», еще пять минут назад метнувшая нож в Лаврова.

Это была молодая женщина с живыми, черными, как маслины, глазами, в длинной до пят черной мужской рубашке и такой же черной куфии.

Беда случилась два месяца назад, когда восьмого сентября на рассвете в городок вошли боевики «Джебхат ан-Нусры»[12], но несчастная сирийка, которая жила возле монастыря Святых Сергия и Бахуса, переживала все, как будто это случилось вчера. Она была близка к истерике.

– Ну не плачь, не плачь, милая, – перевела слова Лаврова на арабский Светлана, обняв ее за плечо, и тут же добавила от себя: – Сейчас ничего не бойся. Мы рядом, мы сильные.

Женщина действительно как будто успокоилась, посмотрев сначала на Соломину, а затем на Лаврова. Они, скорее всего, были первыми, кто за эти два месяца пытался ее утешить.

– Как тебя зовут? – спросил Виктор.

– Ита Вахба, – шмыгая носом, ответила случайная собеседница.

В тени одного из близлежащих домов Виктор разливал из походного термоса горячий мате.

– Попробуй. Очень помогает… от слез, – предложил он женщине, отхлебнув из своего стаканчика. – Ты такого точно никогда не пила.

Весь багаж он, конечно, оставил в гостинице, но неизменная легкая заплечная сумка, которая видела, пожалуй, все континенты, содержала самое необходимое. В том числе и термос с горячим мате.

Взбодрившись после этого достаточно крепкого зеленого напитка, Ита взяла себя в руки и продолжила рассказ.

– Мы не можем понять, что произошло. Они врывались в наши дома, поджигали их, а также магазины, лавки. Все наше имущество они разграбили, все взяли. Стариков убивали, и женщин тоже, детей выгоняли на улицу. Они резали всех, кто попадался им на пути!

– И мусульман? – удивилась Соломина.

– И мусульман, и христиан.

– Мусульмане убивали мусульман? – недоверчиво переспросила Светлана.

– Боевики – не мусульмане. Они звери! Без роду и племени, – был ответ.

– Скажи, Ита, – перешел к главной теме Лавров, – ты, случайно, не знаешь, в этом монастыре служил протоирей Иеремей…

– Знаю. Хороший такой человек, большой, умный… Наверное, как ты, – отвесила неловкий комплимент Виктору Ита.

– Спасибо, Ита… Где Иеремей сейчас? – нетерпеливо спросил Лавров.

– Он был здесь, когда монастырь разрушили, помогал уезжать христианам. А потом куда делся – не знаю… Может, и нет его уже…

Да, так случилось, что все христиане, проживавшие в Маалюле, покинули свое жилье – ушли неизвестно куда. А как прекрасно играли оркестры в праздник Пасхи! И все православные шли в монастыри, за которыми словно бы присматривала статуя Христа, возвышающаяся над городом. «Совсем как в Рио-де-Жанейро, – думал Лавров тогда, в 2001 году. – Бережет своих детей…»

Теперь тот же Христос с тоской взирал на опустевшую Маалюлю, будто спрашивал: «Что же вы наделали, дети мои?»

Виктор и Светлана помогли сирийке, чем смогли, – купили пару банок мясной тушенки и крупу, после чего отпустили с миром, а сами направились в монастырь Святой Равноапостольной Феклы на другой конец города.

– Уж они точно должны знать, где настоятель, – с надеждой сказала Светлана.

– Все монахи разрушенного монастыря Святых Сергия и Бахуса, наверное, либо перебрались в Баб Тума – христианский квартал в Дамаске, либо вообще ушли в Ливан от греха подальше, – предположил Виктор, завернув в какой-то закоулок.

– Ты так хорошо Сирию знаешь, будто здесь рос, – похвалила его Светлана.

– Да-да, ты разве не знала? Я вырос в христианском квартале Борщаговки, – ответил журналист с нарочитой серьезностью.

– Борщаговка, Борщаговка, – бормотала Соломина, пытаясь вызвать из памяти незнакомое название. Потом не выдержала и взяла в руки навигатор.

Виктор встал за спиной у девушки, нависая над ней.

– Это тут недалеко, пешком – через Турцию, Болгарию, Румынию, Молдову и прямо в Киев. Всего пять тысяч четыреста километров.

– Да иди ты, – фыркнула девушка, спрятала навигатор и двинулась вперед.

– Сестре не должно говорить такие слова, – наставительным тоном произнес Лавров.

– Ты не монах! Ты Вельзевул! Змей-искуситель! – покраснела Светлана.

– Не греши в сердце своем, ибо сказано… – начал Виктор, словно на исповеди.

Соломина остановилась и пристально посмотрела в глаза Виктору. Да. Этот мужчина нравился ей, и она ничего не могла с этим поделать.

– Ты знаешь, кто ты? Ты – липовый инок!

– Да нет, сестра. Не липовый. Самый что ни на есть дубовый…

Девушка не выдержала и расхохоталась, и эхо ее звонкого смеха словно окатило близлежащие дома. Может быть, так молодая монахиня превращалась в любящую женщину, но она почти забыла, для чего сюда прибыла.

– Гора Каламун раздвинулась, образовав очень узкий проход, по которому Фекла выбралась к селению Маалюля. Святая так и осталась жить здесь неподалеку, в маленькой пещерке, вокруг которой со временем образовался монастырь ее имени, – так сказано в писаниях! – доказывала Светлана Виктору. – А ты мне тут про каких-то верблюдов рассказываешь!

– Послушай, Свет, – засмеялся Лавров, в очередной раз поддразнивая девушку, – а ты веришь в то, что сказала? Гора раздвинулась… Как такое может быть?

– Значит, тебе врать про Феклу можно, а мне нельзя? – снова вспылила Светлана и обернулась к Виктору.

– Ч-ш-ш, – вдруг произнес Лавров и покраснел, глядя куда-то за спину Соломиной.

– Молодые люди! У нас здесь не шумят.

За Светой стояла пожилая женщина, вся в черном; ее голова была плотно обвязана таким же черным апостольником – платком с вырезом для лица, ниспадающим на плечи и покрывающим равномерно грудь и спину. Она грозно смотрела на шумную парочку. Лавров и Соломина не заметили, как в своих спорах подошли к самому монастырю Святой Равноапостольной Феклы.

– Простите нас, матушка Пелагея, – обратился к ней Лавров, – но мы по делу Божьему, и люди совсем не лишние, не праздные. Просто молодые.

Виктор смотрел то на игуменью, то на статую Божьей Матери, возвышающуюся над монастырем прямо на скале и прошитую автоматной очередью.

– Лишних людей не бывает. Бывают длинные языки, – проворчала настоятельница монастыря. – Пойдемте, раз у вас ко мне дело…

В светлице пахло елеем, было тепло. Виктор и Светлана расположились на деревянных стульях напротив Пелагеи.

– Итак, инок Ермолай, вы утверждаете, что прибыли из далекого монастыря на Украине?

– В Украине, – поправил настоятельницу Виктор-Ермолай.

– И вам нужен протоирей Иеремей?

– Именно так, – смиренно ответил Виктор, в его глазах можно было прочитать боль и раскаяние всех грешников с начала новой эры.

Просить надо так, чтобы человеку, которого просят, стало неудобно перед просящим.

Однако Пелагею не так просто было сбить с толку.

– Где-то я вас видела, – заметила она, пристально глядя на Лаврова.

– Ну, мало ли похожих людей?

– Да, похожих, – будто осенило игуменью. – Вы похожи на одного журналиста…

Пелагея не ошиблась. Она имела на диво хорошую память. Виктор был в монастыре в начале нулевых, писал «синхроны» для своего очередного документального фильма и задавал многим монахиням каверзные вопросы.

«Каверзные вопросы для монахинь – это все равно что непристойные предложения. Особенно для молодых. Они сразу пугаются и отказываются общаться, – думал Лавров. – А память у матушки действительно хорошая. За эти годы сколько здесь народу перебывало?»

– Вы журналист? – еще раз спросила Пелагея.

– Был когда-то, но… неисповедимы пути Господни, – смиренно ответил Виктор-Ермолай.

– А какое у вас дело к настоятелю Иеремею?

Матушка Пелагея смотрела Виктору прямо в глаза. Ему впервые в жизни казалось, что он еще не успел подумать, как не проговориться, а она заранее знала его ответ и просто развлекалась с ним.

«Терпеть, инок! Чего расползся, как квашня? – сам на себя злился Виктор. – Чего дрожишь, как салабон, бача?» Казалось, нервы Виктора настолько обнажились, что с него слетела вся шелуха жизненного опыта. Он словно пришел на первое занятие в школу разведки – маленький, смешной, но с зашкаливающими амбициями. Ох и глаза были у этой настоятельницы!

– У нас к нему письмо от настоятеля Емельяна, – наконец нарушил молчание Виктор.

И это было чистой правдой. Емельян не мог отправить инока Ермолая к своему брату во Христе без послания.

«Ну давай же, раздупляйся, тетушка! – говорил внутри инока Ермолая Виктор Лавров. – Я тебя прошу, не прогони беса».

В тяжелые минуты психологической борьбы Виктор, по обыкновению, успокаивал себя ироничными, не всегда приятными для обывательского уха словами. А сейчас, когда в нем самом боролись двое – инок Ермолай и мирянин Виктор Лавров, – постоянно выигрывал то один, то другой.

«Накажет тебя Господь, грешник. Ох, накажет за мысли твои окаянные», – вздыхал инок Ермолай.

«Да отвали, дедушка. Сам же не рад будешь, если спалят…» – отвечал самому себе бывший афганец Виктор Лавров.

– Ну что ж, думаю, вам можно верить! – торжественно объявила Пелагея, хорошенько поразмыслив.

Светлана и Виктор облегченно вздохнули.

– Но где находится протоирей Иеремей сейчас, я не знаю, – добавила Пелагея.

«Ну вот, приплыли! – подумал Виктор. – Что ж ты мне мозги тут пудришь, матушка, мать твою так!»

И тут же прикусил язык, наказывая себя за такое кощунство. Все-таки время, проведенное в мужском монастыре, не прошло для него даром.

– Сейчас нам принесут трапезу, а затем я проведу вас по территории нашего монастыря, – тоном, не терпящим возражений, объявила матушка.

В Маалюле остались лишь мусульмане и сорок монахинь, присматривавших за воспитанницами своего приюта.

Девочки-сироты учились в монастыре Святой Феклы грамоте, осваивали в местной мастерской искусство церковной вышивки, бисероплетения. Во время нападения боевиков «Аль-Каиды» маленькие дети так же, как две тысячи лет назад, прятались в пещере, где молилась и укрывалась, прося избавления от напасти, святая Фекла.

Лавров шел вслед за Пелагеей, одновременно слушая ее и размышляя.

«Что это – профессия или призвание? Нет! Это состояние души! Высшая степень человеколюбия: рискуя выгореть, теряя душевные силы, изо дня в день нести свой тяжкий крест до глубокой старости. Сколько еще таких людей? И не обязательно в храме. Они живут, умудряясь не приносить с работы чужую боль, и при этом остаются людьми. Учителя в школах для детей с ограниченными возможностями, врачи психиатрических клиник, медсестры хосписов, христианские монахини в мусульманских странах…»

Миссионерский подвиг настоятельницы был отмечен золотым наперсным крестом от патриарха. Но она не возгордилась, а продолжила свое честное служение Богу и людям.

– Вот, что и требовалось доказать! – прервала размышления Лаврова Светлана, которая все это время была рядом.

– Что? – переспросил Виктор, отвлекаясь от мыслей о вечном.

Соломина и Лавров уже поняли, что матушка Пелагея на русском не знает ни слова, поэтому девушка говорила, ничего не опасаясь.

– Мужской монастырь опустел, а женский – нет. Мужики в кусты, а бабы остались! И так всегда! Вам бы только под юбку и в кусты…

– Сестра-а-а, – с укором перебил ее Виктор, изображая святошу, – ты же в Божьем храме. Как можно о постыдном-то?

Но поймав на себе острый взгляд настоятельницы, спутники утихомирились.

Вскоре удивительная чарующая энергетика древнего монастыря наполнила душу такими благостными ощущениями, что не думалось уже ни об иронии, ни о войне, ни о следах автоматной очереди на статуе Божьей Матери.

– Великое место! Намоленное веками место, – восторгалась Светлана.

– Да, – задумчиво подтвердил Виктор, – здесь я впервые услышал, как звучала молитва «Отче наш» из уст Иисуса.

– То есть как?

– Ну, в смысле не самого Иисуса, а на арамейском языке, – поправился Лавров. И тут же начал цитировать:

Слушала Светлана, может быть, не менее строптивая, чем сама святая Фекла. Внимательно слушала и Пелагея, полностью растворившись в древней магической формуле этих слов. Слушали монахини, спешившие по своим делам и невольно остановившиеся, увлеченные ораторским искусством украинского инока. Минута восторга, который ничем не скроешь, минута единения всех верующих, просящих Всевышнего и обращающих взоры к небесам.

– Амин! – не сговариваясь, хором повторили за Лавровым все, кто был рядом.

– Я думаю, что Господь не оставит нас, нашу Сирию, – после паузы произнесла игуменья.

В ее голосе было столько скорби, столько волнения за будущее родного города, что Светлана едва не расплакалась.

– В Маалюле жили апостолы, – продолжала Пелагея, начиная движение. Виктор со Светланой устремились за ней. – Именно поэтому Маалюлю не должны тронуть. То, что есть в Маалюле, свято. Все, кто приезжает по этой дороге, всегда видят Маалюлю. Если же едут по другой дороге, тоже видят Маалюлю…

– Матушка, вам плохо? – перебила настоятельницу Светлана, заметив, как та побледнела.

– Нет, дитя мое. Добрая молитва всегда во благо. – Пелагея опять вернулась к повествованию, чтобы завершить мысль. – Этот город – символ разных религий и разных конфессий. Здесь много мусульман. Нет никакой дискриминации. Мы никогда не делаем различий между мусульманами и христианами. Все здесь в добром здравии – все монахини, все, кто находится в нашем монастыре. Единственное, о чем мы мечтаем, чтобы прекратились взрывы за стенами нашего монастыря.

– Да, безусловно, так оно и будет, – поддержал настоятельницу Виктор.

– Вы знаете арамейский? – вдруг спросила украинца Пелагея.

– Нет, просто у меня хорошая память, – скромно ответил журналист.

– Зачем вы лукавите, инок Ермолай? – улыбнулась настоятельница. – Чтобы так читать молитву на арамейском, проживать каждое слово, пропускать через душу каждое ударение, его нужно знать. Не уметь изъясняться, а именно знать.

Виктор впервые не смог применить свое искусство прятать эмоции. Да, он выучил арамейский, чтобы общаться с древней реликвией, которую носил с собой, – с подголовным камнем Иешуа. Но в его планы не входило это раскрывать. И сейчас он был на грани провала…

– Я, наверное, просто хороший артист, – увильнул он.

– Ну что ж, как вам будет угодно, – ответила игуменья. – Благословляю вас на все ваши благие дела! Мне пора к детям.

Осенив Виктора и Светлану крестным знамением, настоятельница засеменила в свои апартаменты, давая понять, что разговор окончен.

«Непростая игуменья, – думал Виктор. – Почему она так допытывалась, зачем мы приехали? И сейчас… вцепилась в мой арамейский, как клещ. Она что-то знает. Она определенно что-то знает…»

– Зря обидел старушку, – с печалью сказала Виктору Светлана, глядя вслед уходящей Пелагее.

– Стару-у-ушку?.. Фигассе! Эта старушка еще нам с тобой сто очков в гору даст, – возмутился Виктор вполголоса.

Действительно, матушке Пелагее было не более шестидесяти, и на старушку она ну никак не тянула.

Да, на душе у Виктора скребли кошки. Расстались они как-то не очень… Лавров не мог подобрать слов, чтобы описать расставание с игуменьей, однако он приехал в Сирию с четко поставленной задачей – найти длань Иоанна Крестителя. Об этой миссии, как и о наличии у него другой реликвии – заветной плинфы, должно знать как можно меньше людей, и тут уже было не до пиетета.

Светлана словно читала его мысли. Подходя к священному источнику в глубине монастыря, девушка неожиданно спросила журналиста:

– А что это за черный камень, о котором ты рассказывал в легенде?

Да, надо сказать, Лавров дал маху. Излагая легенду о святой Фекле, он увлекся повествованием и проболтался.

«Черт дернул тебя о нем вспомнить, Витюша… Вот такой ты разведчик», – подумал он, а вслух сказал:

– Что?.. Какой камень?

– Ну, подголовный. Что это за камень?

– Да, – запнулся Лавров, – эту легенду я слышал от одного монаха. Он уже умер… Да и мало ли люди болтают. Смотри, смотри, источник!

Виктор оживился, переводя разговор на другую тему. Он ускорил шаг и подошел к небольшой арке у самой горы, откуда долгое время брали воду монахини и приходили испить и омыть ланиты гости.

– Ему две тысячи лет. Это тот самый родник, который разрушил гору и спас Феклу, – рассказывал Виктор, зачерпывая воду в большую латунную чашу на длинной цепочке и протягивая ее Соломиной. – Попробуй!

– Ты же не верил, что гора разошлась, – прищурив глаза, напомнила Светлана.

– Но вода-то действительно волшебная, – совершенно серьезно ответил журналист, глядя, как Светлана делает глоток из чаши.

Соломина непонимающе посмотрела на него.

– Вот видишь дерево? Это абрикос, который поливают этой водой. Ему восемьсот лет.

– Ско-о-о-лько?

Виктор не лгал. Абрикос действительно был старше многих дубов на нашей планете. Могучий ствол, весь в узлах, конечно, мешал расти кроне. Но дерево было отмечено в монастырских летописях еще до 1200 года.

На планете есть места, которые для современной цивилизации являются опорными точками, – мечеть Омейядов в Дамаске, где хранится голова Иоанна Предтечи, которого почитают и мусульмане, и христиане. Маалюля, где в женском монастыре хранятся мощи Святой Равноапостольной Феклы, и, конечно, монастырь в Цетине в Черногории, где до недавнего времени хранилась длань Иоанна Крестителя. Именно ее и предстояло вернуть христианской церкви. И Виктор ни на минуту не забывал об этом.

Маленький отель «Маалюля», в котором остановились Виктор и Светлана, особенно ничем не привлекал. Да и, честно говоря, было не до развлечений.

– Вы уж простите, но единственное развлечение на данный момент – моя негнущаяся нога! – весело констатировал хозяин гостиницы Аднан Насралла, смешно прыгая к клиентам по ступенькам со второго этажа.

С утра у стойки их семейного бизнеса дежурила его младшая сестра, поэтому Лавров и Соломина не успели познакомиться со столь колоритным местным жителем. Шестидесятилетний мужчина нисколько не унывал и размахивал негнущейся ногой очень смело.

Аднан был весьма приятным, позитивным человеком, поэтому его предложение отужинать на небольшой веранде путешественники, несмотря на усталость, встретили с энтузиазмом. Через какие-нибудь полчаса, освежившись и переодевшись, Лавров и Соломина вышли на веранду, где был накрыт стол.

Аднан бегло говорил по-английски. Это и неудивительно, ведь он прожил сорок два года в Вашингтоне, где владел рестораном «Маалюля». А в начале марта возвратился на родину, чтобы провести здесь остаток жизни.

– И вот, вернулся на свою голову! – заключил Аднан. – Была у меня мечта: заняться туристическим бизнесом в нашей Сирии. Я построил маленькую гостиницу и ветряную электростанцию для жителей Маалюли. И видите! Все пошло прахом… Электростанцию разнесли в клочья.

– А отель? – поинтересовался Виктор.

– А что отель? Вы – седьмые клиенты за два месяца. За это надо выпить! – показав белозубую улыбку, ответил Аднан и открыл бутылку джина.

На столе была отнюдь не арабская пища: паста, горячие свиные отбивные, салат с тунцом и еще, и еще… Глаза разбегались.

– До войны здесь было много и паломников, и туристов, – как бы объясняя совсем не мусульманское разнообразие на столе, сказал Насралла. – Это остатки моих запасов.

Специфический сорокаградусный «пожиратель бифштексов»[13] он разлил по фужерам, добавил дольки лайма…

– А как же Аллах? – провокационно спросил Виктор.

Аднан картинно посмотрел на небо, задумался и так же торжественно изрек:

– Сегодня пасмурно. Он не видит…

Мужчины выпили, а Светлана, посмотрев на это, поежилась.

– Пиво, вино? – вдруг опомнившись, спросил Аднан.

– Спасибо, мистер, – ответила девушка, – я лицо духовное. Не балуюсь…

…Шел третий час «небольшого» ужина. Аднан порядком захмелел и наконец излил душу:

– Тогда, два месяца назад, я услышал первый взрыв. Он снес арку на воротах города. А потом, спустя какое-то время, увидел людей в повязках, на которых было написано «Ан-Нусра». Они стреляли в возвышающиеся над храмами и монастырями кресты. Знаешь, Вик, я хоть и не сильно верую… Мой бог – деньги… Но все же уважаю людей любых религий. Все хотят жить.

– Это наша страна и наша земля! – вдруг вмешалась в разговор Антуанетта – младшая сестра Аднана, которая поднесла компании очередную порцию горячего.

Это была невысокая полная женщина, с виду ровесница Лаврова, в больших темных очках. Ее блестящие черные волосы были непокрыты и подстрижены по европейской моде.

– Мы здесь живем уже семь тысяч лет, поселились тут задолго до прихода Христа, – продолжила она. – И мы здесь останемся. Им не удастся нас уничтожить!

– Молчала бы уж! – вдруг вскрикнул пьяный Аднан. – Благодаря тебе и таким, как ты, моджахеды и пришли сюда! Кто выскакивал на балкон и орал: «Аллах акбар!», а? С детьми выходили! Славили их! А я тебе говорил, что никакого отношения они к Аллаху не имеют! Обычные бандиты!

Насралла до того разошелся, что бросил фужер на пол, и тот разлетелся вдребезги. Антуанетта вздрогнула и опустила глаза, продолжая рассказывать Лаврову и Светлане:

– Они убили мою лучшую подругу за то, что она спрятала у себя двух христиан. Отрезали головы и им, и ей…

– А что им сделал врач Уктам Фикрети? – продолжал Аднан, глядя, как Антуанетта, едва сдерживая слезы, собирает грязную посуду со стола. – Скольких детей он вылечил? И не смотрел, христиане они или мусульмане. А ему приставили пистолет к голове. Давай, говорят, отрекись от своей веры. Прими ислам!

– В Коране нет такой суры, чтобы с пистолетом в веру обращать, – заметил Виктор.

– Вот-вот! И я говорю, бандиты они, – подтвердил Насралла. – Они разъезжали по всему городу, кричали: «Христиане, не высовывайтесь из окон! Если хоть один выстрел будет сделан из окна, мы уничтожим всех, а не только того, кто открыл огонь! Если тут есть мусульмане, они должны держаться вместе, чтобы отделить их от христиан».

– Так что, они его убили, этого доктора? – взволнованно спросила Светлана.

– Он сошел с ума, – объявил Аднан, – а эти идиоты потом врача искали, когда понадобился. И не нашли. «Нет бога, кроме Аллаха!» – кричат они. Да нет в них ни бога, ни Аллаха. Никого!

Крепко выпивший Аднан уже совсем не был похож на человека, далекого от веры.

– У меня отец был христианин, мать – мусульманка, и сестра моя – мусульманка, и я хри… – Он осекся на полуслове, проглотив горечь, и после паузы поправился: – Мой бог – деньги, но я все равно не пойму: чего они добиваются? Чего хотят?

– Уничтожить все христианство на Ближнем Востоке, а не только в Сирии! Вот чего они хотят! – выпалила Светлана. – То же проделывал Буш в Ираке. Теми же методами. А сейчас Обама в Сирии… Столкнуть лбами две религии и понаблюдать, кто выиграет. А затем встать на сторону победившего.

Светлана почему-то тоже осеклась и посмотрела на Виктора. Тот молчал, но лицо его говорило само за себя.

– А что? Что? Я это в интернете прочитала. Перед выездом. Что-то не так? Чего смеешься?

– Да нет. Все так, – с иронией ответил Лавров. – Я просто представил тебя на трибуне парламента.

– А почему бы и нет?

Виктор залился смехом, чем опять вогнал Светлану в краску.

– Нет, ну представь себе предвыборную рекламу! Внимание! Внимание! Впервые на выборах женщина-попугай!

– Это я-то попугай?! – Соломина ущипнула журналиста за предплечье.

– Я не сплю, не сплю! – поддразнил ее Виктор.

– Это я-то попугай?! – наигранно-сердито зашипела Светлана и ущипнула Виктора за ухо.

– Недостойно, сестра! – снова с иронией произнес Виктор. – Уши на то, чтобы слушать, а не кушать…

Началась игривая потасовка. Аднан же к тому времени уронил голову на стол и захрапел.

– Я убью тебя, гад! – продолжала наносить игривые удары Светлана, а Виктор своими могучими руками ставил аккуратные, почти нежные блоки.

– А вдруг завтра война? Кто тебя защищать будет? – спрашивал он.

– Ничего, сама как-то разберусь. Я тебе дам попугая, старый развратник! – Светлана продолжала лупить Виктора ладошками, а он все больше вжимал голову в плечи.

Ее возмущенные возгласы разносились над спящим ночным городом. Завтра их ждал тяжелый день…

Виктор почувствовал состояние некоего «предлюбья» – когда женщина вот-вот станет твоей. Ох, как же он этого не хотел… И, конечно, лгал себе. Любой мужчина этого хочет. Спросите у дедушки, который ходит в парк общаться с бабушками. Пообщаться? Да вздор! Посмотрите, как блестят его глазки, когда мимо проезжает девушка на гироскутере… Не видите? Конечно! Для этого он и надел очки. Так что не будьте наивными, друзья. Неужели вы думаете, что Лаврову могла помешать какая-то война?

Как трудно помогать людям, когда нет времени, не знаешь, с чего начать, когда на это катастрофически не хватает средств, когда твоего душевного порыва не понимают безразличные люди… Как ни удивительно, но все это отговорки.

Тот, кто хочет помочь, всегда найдет на это время. Его желание само найдет путь к благотворительности. И это не обязательно вложение денег. Помоги словом, накорми, обогрей, поделись, может быть, последним и будь от этого счастлив. Не ищи понимания у черствых людей и, помогая, не звони об этом на всю округу. Тогда это будет действительно не пиар, а благотворительность.

Именно так и жила матушка Пелагея уже много лет, обращая молитвы к Господу, отдавая все силы служению и воспитанию сирот.

Слава храма Маар Такла, как его называли местные жители, или монастыря Святой Равноапостольной Феклы, разнеслась далеко за пределы Сирии. Он заслужил это не рекламой на каждом шагу, а благими делами.

Каждодневные занятия с детьми в приходской школе, молебен, обязательное прочтение Священного Писания, а также общение с прихожанами, представителями других церквей и монастырей, решение всех хозяйственных вопросов собственного прихода были не в тягость матушке Пелагее. В радость! При этом она спала не более четырех часов в сутки. И каждая из двенадцати монахинь ее монастыря, зная это, берегла покой своей настоятельницы и понапрасну не тревожила ее.

Но сегодня ночью кто-то легонько тронул за плечо спящую настоятельницу.

– Матушка… Матушка Пелагея, спаси вас Господи, проснитесь.

Будить игуменью решилась ее молодая помощница – монахиня Емилия. На ее открытом молодом лице отражалась явная тревога и даже испуг.

– Что случилось, сестра Емилия? Что с девочками? – сразу же спросила Пелагея, думая о сиротах.

– С девочками – все хорошо. Спят. К воротам монастыря приполз какой-то страшный человек. Он хочет видеть вас, матушка…

Тщедушный, израненный, весь окровавленный мужчина лет тридцати пластом лежал на лавке в монастырской светлице. Он был в полузабытьи. Его обступили послушницы. Губы их беззвучно шептали молитву. Сюда быстро вошли Пелагея и Емилия. Настоятельница подошла к умирающему и взяла его за черную от запекшейся крови руку.

– Кто ты? Как твое имя?

Он вдруг очнулся и повернул голову так, что игуменья увидела его лицо. Худое, изможденное, с безумными глазами. Черные гнилые зубы делали его облик еще более устрашающим.

– Шафьюиза?! – воскликнула пораженная Пелагея.

– Ма… Матушка Пелагея, – пролепетал раненый, – я… я…

И закашлялся.

– Шафьюиза, мальчик мой! Воды, дайте ему воды! – Пелагея, казалось, была в шоке от увиденного. – Что случилось?!

Окровавленный гость с трудом сделал несколько глотков и, тяжело дыша, продолжил:

– Не сбивайте меня, матушка. Я должен успеть сказать…

– Говори, говори, – попросила Пелагея и бросила взгляд на монахинь. – Откройте окна, ему нечем дышать.

– Они идут сюда… Моджахеды идут сюда. Едут целой колонной, – теряя силы, стал рассказывать мужчина.

Монахини пытались снять с него пропитанную кровью одежду.

– Рубаху рвите, не жалейте! Воду, скорее воду и аптечку. Ему надо обработать раны, – вполголоса командовала Емилия.

– Матушка, простите меня, я был с ними… Воевал. Долго терпел и притворялся… Но вчера услышал… Они хотят прийти именно сюда, в храм Маар Такла…

Две монахини быстро разрезали длинную рубаху Шафьюизы и разорвали ее. То, что они увидели, заставило Пелагею содрогнуться, а одна послушница упала в обморок. Сломанные ребра парня торчали наружу, будто их кто-то выгнул, живот был изрезан крупными осколками снаряда. Оставалось только догадываться, как он сумел доползти до монастыря живым.

– Шафьюиза, мальчик мой! Как же так? – По лицу Пелагеи катились слезы.

Мужественный парень только улыбнулся:

– В меня стреляли трижды, а мне удалось бежать. Но все решила мина. Главное, что я успел предупредить вас. А помните, как мы молились вместе?

Пелагея произносила слова молитвы вместе с мужчиной.

– Я умираю, матушка. Умираю с чистым сердцем, – грустно улыбнулся Шафьюиза, но вдруг его лицо опять стало сосредоточенным, он как будто что-то вспомнил. – Еще одно! Самое важное! Они хотят забрать длань… длань Иоанна Крестителя…

И это были последние слова подорвавшегося на мине беглеца.