Позывной «Курсант» — 3

Глава 4 Я начинаю свои танцы с бубном

Следующие дни до выходного прошли как-то… Удивительно даже, но никак. Для начала нас перевели в большой дом. Это оказалось не так уж страшно. Оно, конечно, и раньше было не страшно. Это я так, образно выражаясь. Однако имелось определенное опасение. Кстати, небезосновательное. Получекисты могли чисто прикола ради нам гадить. Просто чтоб показать, где чье место. С их, естественно, точки зрения. Особенно некоторые из получекистов. Особенно один.

Но после случившегося с Ольгой Константиновной и после моей крайне увлекательной беседы с Шармазанашвили, я поймал себя на том, что единственные эмоции, которые у меня вызывают мысли о Цыганкове — смех. Причём смех не в хорошем смысле слова, а в том плане, что стоило мне вспомнить Витюшу, перед глазами моментально появлялось его надутое, недовольное лицо. Еще вспоминался страх, который я заметил во взгляде Цыганкова, когда швырнул его о дерево. Чертовски приятно…

Будет ли он продолжать свои попытки сделать мне плохо? Конечно, да. Натура у Витюши такая. Он как землеройка будет долбиться до смерти в одну и ту же точку. Слишком большое эго у товарища. Цыганков не в состоянии принять чье-либо превосходство, даже когда это объективно.

Но его потуги больше не волновали мой организм почему-то. Думаю, все дело в том, что у меня появилась цель. Хотя… Даже не так. У меня появилась Цель. С большой буквы. Я точно понял, что непременно, любой ценой должен не только закончить год обучения хорошо, но и сделать все, чтоб меня отправили в Берлин. Поэтому на фоне этой Великой Цели, намертво закрепившейся в моей башке, все остальное теперь казалось чем-то незначительным и совсем неважным.

Я, конечно, пребывал в легком шоке от самого себя. Потому что стремление впутаться в какую-то шпионскую аферу упорно не исчезало и даже наоборот, с каждым днем становилось все сильнее. Но… В конце концов решил, хрен с ним. Может, это и есть мой путь. Как там говорят про самураев? Тем более, после переезда количество свободного времени, которое можно потратить на душевные терзания или глубокие мыслительные процессы, резко сократилось.

Единственное, что немного немного смутило, всех детдомовцев расселили по разным комнатам. Будто специально, дабы мы растворились среди остальных курсантов. Два получекиста «разбавили» одним беспризорником. Или наоборот, к каждому беспризорнику добавили по два чекиста. Как посмотреть.

Мне, можно сказать, повезло. Я оказался в соседстве с нормальными парнями. Одного из которых, к тому же, знал по тренировкам Молодечного. Тот самый крепыш Владимир, хороший человек. Мое мнение о нем, кстати, было правильным. Он и правда душевный тип. Не знаю только, нужное ли это качество для разведчика. По мне — вряд ли.

Едва я переступил порог комнаты, крепыш вскочил из-за письменного стола и с улыбкой кинулся навстречу. Обрадовался мне, как родному.

— Давай, проходи, располагайся, — суетился Володя.

Со стороны могло показаться, что мы с ним едва ли не кровные братья. Честно говоря, такие именины сердца меня слегка напрягают. Я считаю, очень странно, когда чужой человек вдруг проникается к тебе огромной симпатией. Может, я вообще людей по ночам убиваю и в лесочке складываю. Чего он радуется то? Виделись всего несколько раз на тренировках.

— Смотри, Алексей, вот тумбочка, она твоя. И шкаф, смотри. Вот сюда можно вещи. А! Еще есть кипятильник! Это у нас традиция такая. Чайку вечером погонять. Мы всё думали, когда уже вы появитесь. Здорово, что ты к нам попал. Да? Сергей, скажи!

Второй сосед сильного восторга, как Володя, не демонстрировал, но в то же время смотрел на меня достаточно доброжелательно.

— Отлично, Алексей! Просто отлично! — не дожидаясь ответа товарища, Владимир подскочил ко мне ближе и похлопал меня по плечу.

Спасибо, хоть обниматься не кинулся. А то так бежал, так бежал… Я думал, точно неизбежны крепкие чекистские объятия товарищей по оружию. Они тут все, конечно, максимально невинные в помыслах, ни о какой толерантности слыхом не слыхивали, но я, как человек другого времени, не самого лучшего в плане моральных норм, сильно нервничаю, когда ко мне лезут обниматься мужики.

— Угу. Просто замечательно, — ответил я, хотя радости Владимира совершенно не разделял. Вернее, не видел причины для такого уж восторга.

По мне вообще можно было все оставить, как есть. С огромным удовольствием продолжал бы жить в бараке. Пусть там есть свои бытовые минусы, но зато все привычное, свое.

Единственный плюс нового места жительства — это наличие душевой. Потому что плескаться в ведре, как уточка, я уже задолбался. На улице стало слишком холодно, не май месяц так-то, и мы с детдомовцами делали это в бараке, что само собой было очень неудобно. Да и вода по-прежнему оставалась холодной. А тут — и кипяточек имеется, и все условия.

Несмотря на то, что детдомовцы теперь обитали отдельно друг от друга, график у нас все равно оставался особый. Во-первых, мы все так же по утрам бегали и периодически занимались боксом. Я даже не рассчитывал на такой бонус со стороны Шипко. На пробежку по-прежнему забирал нас он. Видимо, переезд детдомовцев в главный корпус ответственности с Панасыча не снял.

— Реутов, два раза в неделю будешь свои эти поскакушки устраивать… — бросил Шипко небрежно, когда мы утром после переезда выдвинулись скромным составом на физкультуру. Остальных курсантов это почему-то не касалось.

— Поскакушки? — переспросил я, потому что сначала даже не понял, о чем говорит воспитатель.

— Ну, да. Бокс твой, — коротко ответил Панасыч и ушел вперед. Мне оставалось только с удивлением смотреть ему в спину. То есть, историю с «джебом» можно считать завершенной?

Во-вторых, после завтрака сначала нас ждали занятия со всеми курсантами: иностранные языки, (немецкий, французский и английский, но нам сказали, это не предел), актерское мастерство, математика (хрен его знает, зачем), политическая и экономическая география (я называл данный предмет, привычными словами), а потом, когда получекисты, как белые люди, шли отдыхать, мы топали на встречу с Эммой Самуиловной. Она категорически утверждала, будто наш уровень подготовки по ее предмету остаётся ниже нулевой отметки.

Ольгу Константиновну в эти дни я больше не видел. Этикет в расписании не стоял. Не знаю, почему. Думаю, это временно, из-за всех произошедших событий.

Ну, и конечно, в столовой мы по-прежнему садились своей тесной компанией. Хотя почему-то разговаривать между собой стали гораздо меньше. Наверное, слишком сильно уставали.

Голова, если честно, пухла от огромного количества новой информации. Даже я с университетским образованием, имея опыт поглощения больших объёмов знаний, чувствовал себя некомфортно, а уж что происходило с мозгами других детдомовцев, даже представить страшно. Подкидыш вообще русские слова с английскими путать начал. Эмму Самуиловну это приводило в неистовый восторг, любит она, когда кто-то из нас выглядит идиотом, остальных же просто изрядно веселило.

Но самое интересное, после разговора с директором Школы, по той теме, которую мы с ним обсуждали, наступило полное затишье. Я его ни разу за все эти дни не встретил. Никто ни о чем меня не спрашивал. Никто не интересовался, какие вопросы Шармазанашвили мог со мной решать наедине. Даже Шипко проигнорировал данный факт. Единственный интересный момент — воспитатель иногда, думая, будто я этого не вижу, смотрел на меня исподлобья тяжёлым взглядом. Будто пытался дать какую-то оценку, понять, что в моей башке происходит. Но стоило мне резко повернуться к Панасычу лицом, он моментально отводил глаза.

Ну, и еще оставался один нюанс, вызывавший у меня волнение. Это — Бернес. Марк словно замкнулся в себе. Он и прежде не был таким уж балагуром, а сейчас так вообще превратился в мрачного молчуна. Это немного не укладывалось в образ возможной крысы. Ему по идее надо бы наоборот, трепаться языком, провоцировать откровенные разговоры, а потом нести информацию чекистам. Вряд ли возможно собирать сведения, если ты бесконечно недовольно сопишь и почти не общаешься с товарищами.

Поэтому я потихоньку начал присматриваться к остальным детдомовцам. Бернеса со счетов не скидывал, конечно, однако решил не зацикливаться. А мне непременно надо было понять, кто из пацанов стучит. Не ради торжества справедливости. Ради себя самого и своих планов.

Просто, после тщательного осмысления я пришел к выводу, если уж на полном серьёзе рассматривать работу резидента в Берлине с целью что-то изменить, то мне нужна команда. Если можно так выразиться. Мне нужны люди, которым я, буду доверять хотя бы на восемьдесят процентов. Ни один другой разведчик этого доверия от меня не получит. Потому что все они служат партии и Сталину. Вообще не думаю, будто кто-то из действующих резидентов решится на поступки, которые могут не понравится Центру.

А мне в той авантюре, которую я задумал, нужны люди, для которых в приоритете — Родина. Как бы пафосно это не звучало. Неважно, по какой причине. Ради любви, большой и огромной. Ради бабла, которого у меня пока нет и которое я пока не знаю, где взять. Вообще не суть. Просто я уверен на сто процентов, идейность — хорошо. Идейность, подкрепленная чем-то — это почти гарантия.

Ну, и что уж греха таить, детдомовцы не боятся испачкаться в грязи. Они из этой грязи только что нос высунули. У них понятия «хорошо» и «плохо» очень расплывчатые. Я не знаю, с какими ситуациями придется столкнуться, если у меня все выгорит. Но хотелось бы знать, что рядом есть парочка человек, которые не сдадут назад.

В общем, я решил, что мне нужна команда из своих. Из пацанов. Собственно говоря, именно так и думал с самого начала, как мы только поселились в Школе, но без конкретики. Сейчас же появилась конкретика. А значит, я непременно должен вычислить крысу.

Кстати, остальные детдомовцы состояния Бернеса не замечали. Думаю, все из-за той же усталости. Тем более мы все стали вести себя спокойнее. Не потому что вдруг, к примеру, Подкидыш разучился ныть. Или Лёнька перестал поучать. Сил просто не было. Вот и все.

Но выходного я ждал не только из-за возможности перевести дух. Естественно, в первую очередь, меня волновала встреча с Клячиным и Бекетов, который тоже должен объявиться. И в первом, и во втором случае я должен провести разведку боем. Вот к такому мнению пришел. С Клячиным осторожно пробью, что там за личные тёрки у него с боссом. Вернее, какую цель преследует Николай Николаевич. Может, там кровная вендетта. Хрен его знает. Может, Клячин хочет лично угробить товарища старшего майора госбезопасности.

С Бекетовым… С Бекетовым пока не знаю. Уверен, Шармазанашвили ждет от меня определенных действий. В его представлении, наверное, я, такой весь из себя лошара, прибегу к Игорю Ивановичу и сразу в лоб начну твердить о том, как важно, нужно и необходимо слить Ежова.

Возможно, настоящий Реутов так бы и поступил. Все-таки, современнику было бы реально важно повлиять на ситуацию. Типа, нарком, не оправдавший доверия партии, должен поплатиться за это. Но я ни черта не современник, я ни черта не Реутов. Мне вообще глубоко, искренне плевать на Ежова. Еще больше мне глубоко, искренне плевать на доверие партии. Соответственно, действовать я буду иначе. Без суеты. Разговор с Бекетовым состоится, конечно. Но пока не знаю, какой именно. Посмотрю по ситуации. Из всех этих паучьих игрищ мне нужно слепить свою стратегию. Ту, которая будет выгодна мне.

В любом случае, я с нетерпением ждал этого, прости Господи, шестого дня. Когда он наступил, с самого утра сидел, как на иголках. Нам задали столько много до хрена домашней работы, что даже пробежку Шипко отменил. Наверное, подразумевалось, будто мы с восходом солнца кинемся к тетрадям и начнем строчить без остановки.

— Реутов, на выход. Тебя у шлагбаума ожидают.

В комнату заглянул один из получекистов. Ему же принадлежала эта фраза. Я рысью вскочил со стула и рванул из спальни в коридор. Потом — на улицу.

Возле КПП ожидаемо прохаживался Клячин. У него, кстати, интересная манера. Он почти никогда не сидит в машине, если эта машина не двигается. Все время вышагивает рядом, нарезая круги.

— Дядя Коля! Счастье-то какое… — я, широко раскинув руки, направился к чекисту. При этом улыбался так, что скулы сводило.

Он остановился, посмотрел на меня хмуро, а затем, усмехнувшись, сказал:

— Нет, все-таки ты однозначно хочешь получить ремнем промеж лопаток… В морду бить тебя как-то уже не пристало. Ты ведь у нас теперь комсомолец…

— Вы в курсе? — я остановился рядом с Клячиным, с удивлением понимая, мне даже как-то радостно видеть его. Будто и правда с близким знакомым или родственником встретился.

— Ясное дело! Ну, ты даешь, Алексей, — Клячин рассмеялся. — Это же такое событие! Знал еще при нашей прошлой встрече. Просто не стал тебе ничего говорить. Ну, и как оно?

— Вы знаете… — я сделал умное лицо, а потом склонил голову набок, будто прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. — А! Да никак!

— Ну ты и фрукт, — Клячин погрозил мне пальцем. — Смотри, больше не говори такого вслух. Комсомол — это новая страница в твоей жизни.

— Угу… Только что-то этих страниц становится слишком до хрена. Задолбался их листать, — тихо пробормотал я себе под нос.

— Чего ты там лопочешь? — Клячин кивнул мне в сторону автомобиля. — Иди вон, лучше сядь.

Я послушно обошел «воронок» и забрался на пассажирское место. Николай Николаевич уселся за руль. Он, кстати, сегодня был в благодушном настроении. Это хорошо. Глядишь, и разговор у нас нормально сложится.

Я начал наводить мосты, едва мы тронулись с места. Вернее, хотел начать их наводить. Но не успел.

— Ты расскажи, рыцарь хренов, что у вас там опять с Цыганковым вышло? — опередил меня Клячин.

— Ну, Вы даете… — я покачал головой. — Когда только успеваете? Вам лично докладывают, что ли?

Николай Николаевич многозначительно хмыкнул.

— Ты, Алексей, постоянно лезешь в ситуации, которые твоего участия не требуют.

— Цыганков приставал к женщине. Что надо было делать? Пройти мимо?

— Ольга… Да… — Клячин покосился на меня с усмешкой. — Вот только есть ощущение, если бы Цыганков приставал к вашей поварихе, ты бы и бровью не повел…

— Если бы Цыганков приставал к нашей поварихе, она бы ему ногу сломала. Возможно, две, — раздражённо парировал я. Мне не очень хотелось говорить сейчас об этой ситуации.

— Слушай, я в чем-то тебя понимаю. Но… И ты пойми. Ольга не стоит твоей загубленной жизни. А поверь мне, жизнь точно будет загублена, если ты будешь ошиваться рядом с ней. Красивая женщина, да. Тебе она, наверное, вообще кажется королевой. Но в том и проблема. Там такая кровушка в жилах течет, что даже удивительно, почему дамочка до сих пор еще не уехала по назначению. Туда, где ей и место. К тому же супруг ее… Предатель он, Алексей. Враг. И она — враг. Просто лица своего истинного не показала покамест. Ее сейчас спасает лишь Школа. Товарищ Шармазанашвили решил, что учителя должны быть лучшие. Самые лучшие. Вот и выбрал Ольгу. Она вам не только этикет будет преподавать. Танцы там всякие, в языке практиковать. В общем, дамочка полезная, это, да. Но ты от нее держись подальше. Понял?

Клячин снова посмотрел в мою сторону, желая убедиться, произвела ли впечатление его речь. Естественно, не произвела. А то я без Николая Николаевича не разберусь, где мне ошиваться. Но пришлось сделать подходящее ситуации лицо, дабы чекист успокоился. Он прямо сильно разошелся из-за Ольги Константиновны.

— Вот и ладненько… — Клячин кивнул сам себе.

— У меня к Вам тоже разговор имеется… — сказал я.

Потом набрал воздуха в грудь и приготовился воплощать свои коварные замыслы.