Прабкино учение

РОЖДЕСТВО НА РУСИ

Прошли Святые Катерина с Анастасией, постояли в заиндевелых садах, посмотрели на вишневые ветки в гагачьем пуху и ушли, а девушки, на заре, надев рукавицы, валенки, тулупы, срезали ветки, где «Святая Катерина коснулась, иней опал, и пальцы видно» — принесли домой, поставили в кувшин с водой — к Рождеству расцветут, и — уже быстро покатила Мать Филиппова, под горку, все к Зимнему Колу. Вот прошел, в шапке, башлыке, борода в ледышках, Свят Микола, вслед за дровнями с Коськой, бородатым, мохнатым коньком. Прошел, на кресты покрестился, дворы благословил. За ним Святой Еремей, все бормоча, прошел, а кто спросит, каждому ответ: «Еремей, Еремей, про себя разумей!» — и пойдет дале. Там Мать Федора с Филипповкой встретились, вдвоем в сани сели, еще шибче покатили под горку, аж дух захватывает. Вышел во двор мужик, снег валенком помял, свежий! Пора браться за работу — Мать Зиму поважати.[16] Выбежали ребята в полушубках, валенки на босу ногу, пошли Зиме поважение делать, Бабу качать. Сладили Бабу, дали ей в руку веник длинный, чтоб «снег выметала!» Дали грабли в другую — «чтоб сугробы гребла!» — поставили у ног по снопу с лета, Первый и Последний с поля, коли[17] «Сваричу браду заплетали» и у ног площадку расчистили, зерен разных посыпали, пшена, гречки, жита, пшеницы, ячменя, овса, кукурузы. Стоит Баба, ухмыляется, фартуком повязана, коса у ног лежит, на голове шляпа соломенная, глаза из чернослива, нос морковный-красный, зубы зеленого гороха. А рядышком другую Бабу поставили, Масляну, в руке колесо, в другой — кнутик, чтоб скоро телегой ездить! И третью Бабу поставили, а третья вполовину меньше ростом, будто малыш какой, и в руке ее — пучок травы зеленой с весны засушенной, с цветами клевера, а в другой — свечка, в ночи зажечь можно, и на шее — на мочалке ожерельем — кусочки сала навешаны, синичкам угощенье. Стоят Бабы во дворе, за ними — телега, сбоку — копна сена, с другого — солома, к Нов-Году, Зиму прогонять.

Гомозятся у ног птички, голуби, куры, клюют зимнее угощение. А там, поодаль, другую кучу соломы нанесли, кабана зарезали, смалить стали, а после — четверо добрых мужиков сели, толочься[18] на нем стали, «чтоб сало отошло». Запахло в избах чесноком, колбасами, жареным. Стали к Рождеству готовиться. А тут сам Декабрь-Батюшка на тройке с колокольчиком пролетел, дуга зеленая, в красных розах, сани с Русалками по бокам — сама баба, а хвост будто рыбий. Летел, летел он, да за селом в овраг и сверзился. Побежали ребята на санках, «Декабря подымать». Крик, смех, пиво, брага, суряница, оладьи, пирожки с морковью на постном масле — дым коромыслом! На реке — черно от катальщиков, а у берега — сани с сеном, а на нем — бочка с суряницей, пей, православные, кто хочет, общество ставит! А она пенистая, бражная, с дрожжами, изюмом, в нос кислотой бьет! Хватишь корец, а в носу и защиплет.

Накануне Рождества вишни расцвели, что девушки с Катеринина дня в кувшине держали. Стоят веточки в цвету, листик зеленый, а цветочки на тонких ножках, будто прозрачные белеют! Чудо Рождественское! На дворе снег свежий выпал, сеном пахнет, в избах — кутьей, медом, взваром, а в кувшине цветы — весной дышут, нежные, тонкие, беленькие.

Старый Прад-Иван[19] на печи, девяносто лет почитай, сидит, ноги свешивши, смотрит: «А что, рано еще?» — «Рано, дедка! — Да, ты бы хоть пирожка съел!.. Обессилеешь». — «А на што? Сегодня — Свят вечер, поститься надо». — «Да ты стар уже поститься». — «В самый раз мне. На то и Прад-Иван!»

Засыпает Прадед старый, воды попивши. В третий раз подымается: «А что там? Звезды нету?» — «Есть!.. Есть!.. Звезда горит! — вбегает шустрый правнук. — Над токами зажглась!» — «Ну, слава Богу! — крестится Прад-Иван. — Рождество Твое, Христе, Боже наш!.. — ломающимся голосом поет он, слезает, одевается. Дают ему тулуп, валенки, шапку, рукавицы, поясом подпоясывают. Ведут Прад-Ивана на двор, собственными очами Звезду узреть хочет! Вот и назад пришли. Тяжело дышит он, опускается на лавицу, потом медленно раздевается, крестится: «Слава Тебе, Господи, удостоил нас, грешных, узрети Звезду Твою Вифлеемскую!.. Ваньке! Поди-ка, ветру нету?» — «Нету, Прадешка,[20] нету». — «Ну, пойди, возьми у Малого свечку, принеси сюда». Мальчишка — раз-раз, и уже обратно летит, несет свечку. «Не бегай так, а то, коли[21] свечу задуешь, Прадешка твой в лете помрет! — наставляет мать, молодая женщина. — Стерегись!» — «Ничего, мамка, сумею!» — отвечает тот, и вправду, возвращается сияющий: «Горит у Малого!» — «Дай Бог, чтоб и на тот год горело!» — отвечает отец, дюжий мужчина лет сорока. Прад-Иван подходит к окну и долго смотрит на крохотный, трепетный огонек у Малого, и шепчет слова давно забытой старины: «Милый наш Крышний, свете нам Вышний, дай нам весну пригожу, траву высоку, да рожь — колос от колоса, не слышно голоса!» И еще: «Се бо вам, батя, се бо вам, мати!» — и перекрестился.

«Ну, теперь пора и за стол! Хозяюшка, выноси коровай[22] медовый! — сказал хозяин. — Садись, Прад-Иван, на Красное Место». Деда подвели под руки к образам, усадили за стол, покрытый вышиванной[23] скатертью, на которой было сено, стояли три горшка, один с кутьей, только что из печи, другой с медом, и третий с взваром. Тут же стояла большая миска пирожков с картошкой и морковкой, и жареная рыба на тарелке.

С праздничной половины вышла хозяйка с большим короваем в руках, поклонилась иконам, Праду и мужу, а потом всем, и поставила на стол.

«Ну, все теперь в сени! Выходи! — скомандовал Прад-Иван. — Заходи, когда позову!» Когда все вышли, он истово перекрестил коровай дрожащей рукой трижды, прочел «Отче наш», перекрестил еще раз, прочел «Богородицу», еще раз и прочел «Достойно есть», потом «Рождество Твое, Христе, Боже наш», а затем с трудом опустился на пол, так что голова его пряталась за коровай, и позвал: «Заходи!» Все вошли. «Ну что, дети, видите Прада вашего?» — «Нет, не видим», — отвечали все хором. — «Ну дай Бог, чтоб и на будущий год не видели!» После этого все приблизились к столу и стали подходить с тарелкой к Праду, который раздавал каждому кутьи, меда и пирожков.

Тут все заняли свое место, и взвар разливала уже хозяйка.

Когда кончили кутью, перекрестившись, встали, Прад-Иван сказал: «Оденьте меня! Самый старший на дорогу, звать человека поесть с нами, а, младший, Ваня, забирай кутьи, взвара, пирожков, и снеси старухе Варваре! Она больная и бедная! Да не забудьте ей и коровая кусок отрезать».

Он вышел на улицу, но напрасно вглядывался в снежную даль; никого не было на дороге. Каждый в Святой Вечер был дома, с домашними. Прад-Иван глянул на сад в инее, на звезды в небе, перекрестил весь мир и вернулся назад.

«Слава в вышних Богу и на земле мир! — сказал он крестясь. — Ну, а теперь мне на печку пора». Ему помогли, и дед скоро заснул.

Тем временем под окнами зашумели ребята, пришедшие со звездой, и запели:

Прад-Иван проснулся, свесил голову с печи, сказал: «Дайте им орехов, леденцов и копеечку денег, как в старину мы давали!» Внук важно ответил: «Не бойся, Прадешка, мы старины не похулим!» А хозяйка поклонилась Деду и добавила: «На то и хозяйка в доме, чтоб старину хранить, детей любить, мужа ублажать, старых поважать!»

Дети гурьбой вошли в избу, заговорили, точно чистым горохом засыпали: «Хозяину с хозяюшкой слава! Дай Бог Свят-Вечера снова повидать, кутьи попробовать, урожая доброго видеть!» Родители благодарят детей за поздравление, дают им сухих фруктов, денег, и они снова убежали.

Все легли спать. Однако в полночь хозяин с хозяйкой встали и хозяин пошел проведать скотину, коней, овец. За ним пришли Три Брата, один в тулупе, вывернутом шерстью наружу, другой в черной шубе с колесом в руке, и третий, хоть и в шубе, но под шубой рубаха с красным поясом, и к рубахе цветущая ветка вишни приколота. Вошли они, прогудели: «А кто еще спит тут? А на дворе Полночь!» И тут первый достал из сумки, висевшей через плечо, полные пригоршни зерна и крестообразно бросая его в иконы, сказал: «На счастье! На здоровье! Дай Бог урожая!»

Хозяин с хозяйкой им поклонились, и тут первый дал им клок шерсти овечьей и пучок конопли: «Дня Бог прибавил на волосинку!» — сказал он. — «Слава Богу! Слава Богу!» — трижды произнесли хозяин с хозяйкой и поклонились пришедшим, потом хозяйка налила им по полному жбану крепкой браги-суряницы, по чарке водки и дала напиться взвара. Они поблагодарили, взяли копейку денег и ушли.

Тут хозяйка взяла на тарелку большой ком кутьи, полила медом, взяла взвара, рыбы, пирожков, кусок коровая и вышла в баню. Там, в предбаннике, поставила она Домовому-Батюшке, Род-Рожаницу Приношение, поставила жбан суряницы и вышла назад.

Праду-Ивану еще раз помогли одеться, выйти на двор, посмотреть на звезды, он их еще дважды торжественно перекрестил, покрестил стога, хлева, проверил, погашена ли свеча в колесе у Масляной Бабы, но та сама давно догорела, и вернулся, говоря про себя: «Прежде до трех раз на Звезду выходил, девяносто годов… Трудно!»

— Небось, дед, я за тебя схожу, — отозвался внук.

— Спасибо, внуче!.. Рад я… Все было, как в старовину!

— На то и хозяин в избе, чтоб старовина жила! — ответил тот, кланяясь в пояс.

Теперь уже все окончательно легли. Только и слышно было на дворе, как собачонки лаяли, да как прокричали первые петухи.

Тихо-тихо стало на деревне. А когда все заснули сном крепким, когда петухи смолкли, осторожно, оглядываясь, вышли из всех углов Домовики разные. Все они пошли к бане. Овинник приплелся в валенках и тулупчике, солома в бороде, глуховатый, а Погребник с морковкой в руке, все для порядка грызет, и Огородник пришел, и Конюшенный, и Коровник, а когда все в сборе были, и Горешный привалил весь в паутине, охаючи, в предбанник. За ним вошел мелкими шажками, быдто мальчишка годова- лый, Домовой-Хозяин, и тогда Овинник сказал: «Ну, все в сборе!»

— Дай Бог хозяину с хозяюшкой жить-поживать, добра наживать! — ответили все и принялись за угощение.

Овинник налил каждому по кружке суряницы, и обмочил каждый в пену свой сивый ус, а Домовой сказал:

— А что ж Отца Коляды нет?

— А они с Крышним пошли Волоса звать!

— А что ж не пришли они до нашей Вечери?

— А видно Ладу с Ладой встретили, про Яро говорят.

— А о чем говорят они?

— А что Христос народился, так пора и Зиме-Бабе долой брести!

— А чего ж Зиме-Бабе долой брести, коли снег везде, Мороз хрустит, в кустах греется?

— А как Волос дня на волос прибавил, а ночи убавил!

— Ну, дай Бог хозяину с хозяюшкой урожая хорошего!

— Дай Бог! — ответили хором Домовики, и выпили еще по жбанчику.

В ясном, звездном сияющем небе шел Месяц, глянул вниз, зеркальцем посветил, зайчика пустил в предбанник, домовиков поласкал, и пошел дальше. Тихо спало в снегах село. Нигде ни огонька было. Только снег искрился, иней сверкал, а сам Дед Мороз ходил в саду, украшал ветки снегом, обсыпал изморозью, чтоб блестело, чтоб люди радовались.

И в снегу, под сугробом глубоким, в постельке теплой проснулась былинка тоненькая, зеленая потянулась, выпрямилась и снова заснула. Почуяла и она, что ночи на волос убыло, что дня прибыло, и что на земле Христос родился!

А в коровнике, в яслях сияние ясное! То лежал Предвечный, и перед Ним на коленях Дева Мария, и рядом Иосиф стал, а в дверях три Короля были, три Мага, которые пришли тоже на Звезду.

Запели петухи еще раз. В небе ясном, среди звезд сияющих, поверх ветров летящих, выше дерев стоящих, выше облаков ходячих шло Небесное Воинство, потом раскрыло крылья и полетело над спящей землей, с песнею: «Слава в Вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение!» Гром их голосов был так чист, так хрустален, точно то были миллионы струн, тысячи арф и сотни органов.

Все это видел во сне Прад-Иван, детской душой своей, и, улыбаясь, лежал. Его душа встрепенулась. Ангел Божий отделился от Хора Небесного и влетел в избу, наполняя ее неизреченным светом. Он приблизился к Прад-Ивану, и неясно толкнул его, взял его душу на свои пресветлые руки и унес к Престолу Родившегося и Предвечного Бога.

Дед, улыбаясь, светлый, сияющий от прикосновения Ангела Божия, лежал, не дыша.