Правда против лжи. О Великой Отечественной войне

Глава 13. О патриотизме и космополитизме

В годы войны стало особенно ясно, что разгромить врага могут действенно помочь славные традиции русской армии, то лучшее, что есть в русском характере. 23.06.1941 г. Шолохов сказал на митинге в Вешенской: "Фашистским правителям, основательно позабывшим историю, стоило бы вспомнить о том, что в прошлом русский народ громил немецкие полчища, беспощадно пресекая их движение на восток, и что ключи от Берлина уже бывали в руках русских военачальников". 24 июня, обращаясь к уходящим на войну казакам, он выразил уверенность, что они продолжат "славные традиции предков" и будут бить врага так, как их "прадеды бивали Наполеона", как отцы их "громили кайзеровские войска". М. Шолохов, А. Толстой, Л. Леонов, А. Фадеев, А, Твардовский, Д Бедный, А. Ахматова, М. Исаковский, И. Эренбург, А. Прокофьев, А. Сурков, Н. Рыленков, К. Симонов и другие художники слова обращались тогда в своих произведениях к героическим страницам национальной истории, писали о России с восхищением и верой в ее могучие силы и возможности. В это очень опасное для Родины время они искали в русском характере «и находили именно те черты, которые говорили о стойкости, о выносливости русского человека, о его умении не отчаиваться ни при каких обстоятельствах» (К. Симонов). Гордость за людей, сумевших выстоять первую блокадную зиму в Ленинграде, привела Фадеева к заключению: «Мне кажется, есть на свете вещи, которые в силах вынести только русский человек» (Ленинград в дни блокады. 1944). Твардовский в поэме "Василий Теркин'' прославил великий подвиг святого и грешного русского чудо-человека, хорошо знавшего, что "Россию — мать-старуху, нам терять нельзя никак". Эренбург писал, что на фронте "мы защищаем нашу мать — Россию", что ее миссия «всегда мнилась лучшим сынам русского народа в утверждении братства, добра, всечеловеческих идеалов". О. Берггольц клялась: "Мы победим, клянусь тебе, Россия, от имени российских матерей". П. Коган со всей искренностью молодого человека восклицал: "Я патриот. Я воздух русский. Я землю русскую люблю". К. Симонов гордился тем, что на русской земле «умереть мне завещано, Что русская мать нас на свет родила, Что, в бой провожая нас, русская женщина По-русски три раза меня обняла». В стихотворении «Родина» А. Сурков писал; «Ты всех милее, всех дороже, русская Суглинистая, жесткая земля».

Национальный пафос отразился и в заглавиях произведений: «Русский характер», «Русские воины», «Русская сила», «Разгневанная Россия», «Откуда пошла русская земля» А, Толстого, «Слава России» А. Леонова, «Русской женщине» М. Исаковского, «Россия» А. Прокофьева, «Русские люди» К. Симонова, «Мы — русские» Вс Вишневского, «Иван Никулин — русский матрос» Л. Соловьева и др. В те годы были изданы сборники «Русские народные песни», «Русские поэты о Родине», брошюра Н. Пиксанова «Русская художественная литература о всенародной борьбе с Наполеоном», исследование В. Грекова «Борьба Руси за создание своего государства», Д. Лихачева «Оборона древнерусских городов», работы А. Еголина «Величие русской литературы», «Патриотизм Пушкина», «Некрасов и Родина» Когда смертельная угроза нависла над народами СССР, тогда уходило в сторону наносное и эгоистическое, отбрасывались счеты к людям, другой национальности, тогда сама трагическая атмосфера жизни заставляла вспомнить — с благоговением и надеждой — о русском народе и его истории. Слова надежды, связанные с выдающейся ролью России в войне, появились в статьях публицистов до выступлений Сталина 6 и 7.11.1941 г, где он говорил о «великой русской нации» и вспомнил о мужественном образе «наших великих предков».

Важную грань идеологической атмосферы военного времени характеризовало знаменательное решение, принятое 13.01.1944 г. исполкомом Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся: «Ввиду того, что прежние наименования некоторых улиц, проспектов, набережных и площадей Ленинграда тесно связаны с историей и характерными особенностями города и прочно вошли в обиход населения, в силу чего лучше обеспечивают нормальные внутригородские связи, Исполнительный комитет Ленинградского Совета депутатов трудящихся решает восстановить наименования» ряда улиц, проспектов, набережных и площадей города Существующие наименования «Проспект 25 Октября», «Улица 3 июля», «Проспект Красных командиров» и др. были заменены старыми названиями «Невский проспект», «Садовая улица», «Измайловский проспект», И т. д.

В основе государственного патриотизма лежит любовь к своему Отчеству, историческое право народа на сохранение своей национально-государственной самобытности. Фадеев в 1943 г. заметил, что тогда некоторые деятели недостаточно осознавали, почему заострялся «вопрос о национальной гордости русского народа», что среди известных кругов интеллигенции было «еще немало людей, понимающих интернационализм в пошло-космополитическом духе" (Мг.1994.№ 4. С.187). Это сильнее проявилось после войны. Кулиш рассуждал о романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба»: «Вслушаемся в разговоры защитников дома «шесть дробь один». Нет, не образы великих предков, о которых напомнил Сталин 6 ноября 1941 года, вдохновляли их» (Лг. 24.08.1988). Но если в романе не показаны важные черты нашего поведения во время войны, то это значит, что по нему нельзя верно судить об истинности мыслей и чувств русских людей того времени. Вспоминаю: летом 1943 г., преследуя врага, мы проходили через смоленскую деревню, оставшуюся не сожженной. Седой дед хрипловатым голосом благодарил нас за освобождение и со слезами на глазах кричал нам: «Говорил я бабам: «Придут наши сынки. Наполеон пришел в Москву, попил чаю, а потом едва ноги унес». Простые сельские жители черпали оптимизм тогда в русской истории, а Кулиш осуждал обращение к памяти о наших выдающихся предках. Он заметил, что в «Жизни и судьбе» опущен основной призыв речи Сталина: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Козьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Для Кулиша русские полководцы "- мифы и сусальные образы, он осудил обращение Сталина к национальным традициям: «Нельзя исключить, что утверждение русских военных традиций на примерах великих полководцев более доходчиво для масс народа. Однако это не меняет того, что такой постановкой вопроса принижались и изымались революционные, интернациональные традиции, сложившиеся в борьбе за социализм, прогресс й национальную независимость» (Вл. 1988. № 10. С.76). Получается: пусть нависла смертельная угроза нашему государству и народу, но все равно нельзя в борьбе с врагом опираться на героические подвиги русских людей.

Спустя полвека нашлись литераторы, которые заговорили о появившемся тогда государственном антисемитизме. В. Оскоцкий заявил, что антисемитские поветрия в пору действия романа Гроссмана "Жизнь и судьба" "начали обретать в обществе все более устойчивый, корректируемый и направляемый характер" (Там же. С.80) Но ни одного факта не привел. А Чащина писала: "Гроссман, безусловно, прав: не после войны, не в 46-м году и не в 49-м, а в разгар Великой Отечественной войны существовала уже…жесткая, стратегически выверенная борьба "с людьми без почвы, без роду, без племени". По ее словам, в апреле 1943 г. "гонения на «космополитов» уже было декларированы как государственная акция" (Нв.1990.№ 10. С182). Вот бы и привести эту декларацию! Но как это сделаешь, если ее не было? Пытаясь обмануть читателей, Чащина совершает сальто-мортале, утверждая: "В августе газета "Литература и искусство" опубликовала статью В. Ермилова "О традициях национальной гордости в русской литературе", С этого времени страшный механизм уничтожения "вредного слоя" общества начал набирать обороты". Но в этой статье ничего подобного нет. Она стала ответом на директиву о воспитании советского патриотизма на примерах героического прошлого русского народа, направленную в войска 25 мая 1943 г. главным политическим управлением Красной Армии. Надо потерять нормальную логику, чтобы приравнивать это к антисемитским поветриям.

А. Гербер с осуждением говорила, что во время войны «началась «чистка» в оркестрах Большою театра…"чистка" актеров" (СР.4.03.1995). Армии требовались солдаты, «чистились» многие учреждения, почему же нельзя было призывать в армию работников оркестров и артистов? Видимо, потому, что, по мысли Гербер, среди них было много «наших». В1943 г. заместителем художественного руководителя киностудии в Алма-Ате (в ней работали ленфильмовцы и мосфильмовцы) назначили И. Пырьева, на что Г. Раппорт отозвался: "До сих пор у нас были весьма культурные худруки, а это товарищ из другого класса-." М. Левин: "Студия от художества этого русского мужика охамеет". Военкомат объявил Вайнштоку о его разбронировании, и Волчек, Трауберг, Эрмлер и Левин бросились спасать его от призыва в армию и с помощью профессора Захаревича его признали "ограниченно годным". Они задались целью снять Пырьева с руководящей должности. Он писал тогда И. Большакову: "Снова на киностудии из группы Трауберга и Эрмлера поползли слухи, провоцирующие «антисемитизм». Да и сам Трауберг несколько раз в общественных местах говорил, что трудно стало жить евреям с русскими" (Дн.1993.№ 31). Задолго до войны сложилось то, о чем писала Л. Пырьева: "Клановость и групповые пристрастия, претензии на монопольное право представлять русский кинематограф и в то же время высокомерно-пренебрежительно отзываться о "русских мужиках", людях "из другого класса и общества" десятилетиями передавались как семейная традиция новым поколениям кинодеятелей".

В 1947 г. Твардовский опубликовал книгу "Родина и чужбина" (большая часть ее была создана в годы войны), в которой писал о своей малой родине: "Каждый километр пути, каждая деревушка, перелесок, речка — все это для человека, здесь родившегося и проведшего первые годы юности., свято особой, кровной святостью", С тем клочком земли, где он родился, "связано все лучшее, что есть в нем". Он скорбел, отмечая страшный урон, нанесенный фашистами родине: "Россия, Россия-страдалица, что с тобой делают!" Восхищаясь русским человеком, писатель связывал его поведение с нетленным опытом былых победных сражений за Россию: "Кажется, вся беспримерная сила, бодрость и выносливость русского воина на походе и в бою явились нынче в людях, неустанно преследующих врага на путях, отмеченных древней славой побед над захватчиками-иноземцами".

Твардовский показал раскулаченного старика, не по своей воле побывавшего на севере; оказавшись на оккупированной земле, он начал бороться с захватчиками, так объяснив мотивы своего поведения: "Она была своя, русская, строгая власть. Она надо мной была поставлена народом, а не Германией". Его сыновья стали уважаемыми людьми, а трое из них защищали родину. Секретарь правления Союза писателей Л. Субоцкий критиковал Твардовского за "идеалистическое изображение" отношений "кулака с советской властью", не желая понять, что в годы войны, когда решалась судьба родины, отчетливо выказала свою силу способность русских отбрасывать обиды на власть и все отдавать делу защиты своей страны.

Ярые интернационалисты били эту книгу за то, что в ней веет "дореволюционной и до-колхозной деревней, которая не имеет ничего общего с сознанием передовых советских людей" (Вл.1991.№ 9–10). Как легко, оказывается, можно разорвать традиции, забыть, откуда мы вышли. Н. Атаров не принял то глубинное, что шло из далеких веков, сказавшись в русском характере, ему не понравился национальный колорит в показанных Твардовским людях и картинах. Он упрекал его в том, что "он изобразил все в дедовских и прадедовских традициях, нетленных, сохраненных с давних дней, что "любимая земля" писателя "изображена так, как можно было изобразить в некрасовские времена". Л. Левин нашел "крестьянскую офаниченность" не только у Твардовского, но и в творчестве других авторов, которые "больше отмечали национальное, чем советское", когда "говорили о защите родины, патриотизме". Вспомнив стихотворение Симонова 'Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…", слова "все-таки Родина — не дом городской, где я празднично жил", он сказал: "Я прочел…эти строки, и меня сразу кольнуло: почему родина — это проселки, а не дом городской? Это ограниченное представление, что Россия — это просто Русь". Левин не заметил того, что эти проселки были "дедами пройдены" и не принял глубинные истоки русского патриотизма Настоящий патриот ощущает единство со своими предками, чувствует личную ответственность за судьбу своего народа, уважает его святыни и традиции.

Нападки на "Родину и чужбину" показывают, что космполитически настроенным критикам претил русский патриотизм, связанный с корневыми традициями, и потому Данин осудил книгу за то, что он не увидел в ней "не только тени коммунистического интернационализма, но чувствовал национальную ограниченность". Вспомнив стихи М. Светлова, в которых герои гражданской войны поет: "Я рад, что в огне мирового пожара мой маленький домик горит", он поучал: "Пусть и Твардовский этому радуется". Да, нас учили идти воевать, чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать, чтобы навести социальную справедливость в Китае, Корее, на Кубе, в Афганистане, а в это время приходила в запустение Россия.

Показательно, что Леонов не присоединился к обличителям Твардовского, хулителям русского патриотизма, заявив на заседании редколлегии «Литгазеты» 20.12.1947 г.: "Я не увидел тех пороков, которые здесь автору приписываются. На обсуждении в СП СССР белой вороной выглядел В. Архипов, сказавший: "Во время войны я вдруг почувствовал, что я русский. И это тогда, когда к русским приставляли двойную охрану, когда говорили: "Русских расстреливать, а других еще подождем". Это тогда, когда я прочел в статье Ильи Эренбурга, что сволочь немец менял двух непокоренных русских девушек на одну эстонку; тогда я почувствовал, что я русский. Это почувствовал и Твардовский, и об этом он сказал, и это неплохо. Немцы видели в русских своих главных врагов, и естественно, что нарастание национального момента не могло не сказаться в "Василии Теркине". В ответ ему бросили: "Вы систематически поддерживаете все реакционное". Значит, быть русским, сказать об этом — поступить непозволительно, проявить ретроградские позиции, И это обсуждение проходило не в США, не в Израиле, а в России, в Москве…

Огульная критика книги "Родина и чужбина" наводит на размышления, почему в 1949 г. началась борьба с космополитизмом. Нельзя оправдать преследования честных литераторов, но следует иметь в виду то, что было немало деятелей, которые придерживались космополитических позиций (когда интернационализм лишается патриотическою чувства, он превращается в космополитизм), пренебрежительно относились к русским писателям, не проявляя бережного отношения к их национальным чувствам. Утверждая, что «Сталин исподволь ассимилировал идейное наследие нацизма» (Лг.20.12.1996), Моров сослался на постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором несправедливо критикуются М. Зощенко и А. Ахматова, говорится, что советская литература должна «помочь государству правильно воспитать молодежь», но это не имеет никакого отношения к «наследию нацизма». В постановлении бичуется низкопоклонство перед «буржуазной культурой Запада». Справедливость и ценность этой критики доказывает нынешняя обстановка в России, когда низкопоклонство перед Западом достигло наивысшего взлета, а вмешательство США в нашу жизнь грозит ее государственной безопасности.

24 мая 1945 г. Сталин отметил, что русскому народу присущи ясный ум, стойкий характер и терпение, и подчеркнул его выдающуюся роль во время Отечественной войны. «Демократы» неоднократно осуждали эту речь за высказанные в ней добрые суждения о русской нации. Г. Старовойтова заявила, что антисемитизм «был государственным в советской империи, особенно после войны… когда победа в Великой Отечественной войне была целиком приписана только одному русскому народу как величайшему народу. Это было на праздновании, связанном с победой; Сталин произнес торжественную речь, провозгласил тост и особо выделил русский народ» (СР.23.09.1995). Азадовский и Егоров пишут: «Разгромленный на полях войны, фашизм побеждает в сфере идеологической… В 1949 г. нападки на «космополитов» приобретают антисемитский характер. Но безродными космополитами называли и А. Платонова и А. Веселовского» (98). Это подрывает мысль об антисемитском характере борьбы с космополитами. Кощунственно говорить о победе фашизма в идеологической сфере нашей страны для чего это делается? Вяч. Иванов посчитал Союз писателей РСФСР фашистской организацией. Ученого Л. Гумилева за труд «Древняя Русь и великая степь» назвали «научным обоснователем антисемитизма» (СР.29.01.1991). В 1992 г. на собраниях клуба «Московская трибуна» А. Нуйкин, В. Оскоцкий, И. Заславский кричали о русском антисемитизме и предстоящих еврейских погромах. Бакланов пугал погромами, «готовящимися по всей стране» (АР. 15.02.2002). Гербер говорила: «У всего населения войной выработан колоссальный иммунитет против фашизма поэтому по телевидению, во всех средствах информации надо объяснять, что наши оппоненты — фашисты» (Гл.6.02.1992). О «государственном антисемитизме» распинался 16.03.2002 г. на РТР Сванидзе. Б. Сарнов в книге «Наш советский новояз» (2002) пытался доказать наличие в России антисемитизма при помощи недостоверных слухов, эту ложь убедительно разоблачил Бушин в памфлете «Стайер» (Пр.№№ 80–85.2002).

Азадовский и Егоров нашли, «что к насаждению антисемитизма в нашей стране Сталин имел самое прямое отношение», и сослались на книгу: Пикер Г. «Застольные разговоры Гитлера» (1993), где приведен разговор Сталина с Риббентропом в 1939 г. «Совершенно не скрывая своего антисемитизма», он «признался собеседнику в том, что хотел бы избавиться от «еврейскою засилья» и ждет не дождется того времени, когда в СССР созреет «своя>> интеллигенция» (Нл.о.1999, № 36. С.98). Возможно, была бы некая справедливость в этом желании (если Сталин его высказал, что сомнительно) выдвигать русские кадры: в августе 1942 г. в докладной записке руководителя Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(6) Александрова говорилось, что «во многих учреждениях русского искусства русские люди оказались в нацменьшинстве», «руководящий состав целиком нерусский», «в Большом театре, в Московской государственной консерватории, Ленинградской государственной консерватории. Московской филармонии, в газетах «Правда», «Известия», «Вечерняя Москва», «Литература и искусство» во главе отделов литературы и искусства стоят нерусские». 24.03.1953 г. секретари Союза советских писателей Фадеев, Сурков и Симонов направили в ЦК КПСС письмо «О мерах секретариата Союза писателей по освобождению писательской организации от балласта», где говорилось: «Из 1102 членов московской писательской организации русских — 662 человека (60 %), евреев — 329 человек (29,8 %), украинцев ~ 23 человека, армян — 21 человек, других национальностей — 67 человек…Такой искусственно завышенный прием в Союз писателей лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие из них принимались не по литературным заслугам, а в результате сниженных требований, приятельских отношений, а в ряде случаев и в результате замаскированных проявлений националистической семейственности» (Нг.29.09.2000).

Л. Макаров обрушился на «молодогвардейского доктора» наук, который «ничуть не уступит Пуришкевичу», «ибо «дает понять, что недурно бы в высшие учебные заведения принимать и к определенным профессиям допускать в соответствии с тем процентом, какой тот или иной народ составляет в общей численности населения огромной страны» (Ск. 12.08.1989). Ему кажется, что в этом случае талантливые люди малых народов не смогут реализовать свои способности и не появятся новые Левитаны, Пастернаки, Гамзатовы, Кулиевы. Они ведь могут не попасть в «средневековую расистскую процентную норму». Я не ратую за введение такой нормы, но почему ее назвали расистской? Почему надо выступать против равных возможностей для всех без исключения национальностей? Почему думают, что у русских, украинцев, белорусов, оказавшихся в дискриминационном положении, меньше талантливых людей? С. Бацанов поведал о приеме на работу в США: «Претендент был симпатичным рыжим, голубоглазым ирландцем… Я проговорил с ним около часа, задал вопросы на знания и на соображения и сообщил шефу, что парень хороший, советую взять, «Не могу — сейчас у меня только латиноамериканская вакансия». «Не понимаю…» Дело в том, отвечает профессор Мейерс, что население Калифорнии состоит из белых, китайцев и латиноамериканцев примерно в одинаковой пропорции и в меньшей степени из афроамериканцев и индусов. Все они налогоплательщики на равных основаниях, и потому национальная структура любого государственного учреждения (полиции, университетов, правительственных учреждений) должна в точности соответствовать национальной структуре штата» (Пр. 10.01.2001).

В 1946 г. П. Капица писал Сталину, «…большое число крупнейших инженерных начинаний зарождалось у нас, мы сами почти никогда не умели их развивать… часто причина неиспользования новаторства в том, что мы обычно недооценивали свое и переоценивали иностранное». Он предлагал «верить в талант нашего инженера и ученого и уважать его», понять, что «творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других и на него можно смело положиться». По словам Кожинова, это стало одним из толчков к тому, что Сталин начал борьбу с низкопоклонством перед Западом: «'Это было необходимым и плодотворным делом», но борьба с космополитизмом приобрела в отдельных случаях «антиеврейский характер после того, что произошло в отношениях СССР с государством Израиль», в создании которого он сыграл немалую роль и который стал ориентироваться на США, а «огромная масса евреев не только восторженно встретила создание государства Израиль, а и после проявившейся проамериканской позиции продолжала приветствовать» его. Шла борьба с антипатриотическими силами, «опасность еврейского национализма стала особенно сильной». «А что касается реального гонения, которое выразилось прежде всего, конечно, в гибели деятелей Еврейского антифашистского комитета, то при этом как-то странно забывается, что как раз в 1949 году было огромное дело о русском национализме, и во главе него были поставлены фигуры не менее крупные, чем те, которые «проходили» по еврейским делам». Были уничтожены Н. Вознесенский, А. Кузнецов, П. Попков и другие видные общественные деятели. «По этому делу было репрессировано две тысячи человек — гораздо больше, чем по всему делу о космополитизме и еврейскому вопросу. А было это ведь одновременно. И погибло значительно больше людей». «Сталин ударил именно в обе стороны. Поэтому говорить — это сейчас прямо-таки стало аксиомой — о государственном антисемитизме по меньшей мере странно. Тогда можно говорить о государственном русофобстве» (СР. 14.12.1998).

З. Шейнис в «Провокации века» (1992), А. Ваксберг в «Нераскрытых тайнах» (1993) и другие фальсификаторы распространяли байку о том, что Сталин перед смертью хотел выселить всех евреев из Москвы в Сибирь. Дейч повторил — без доказательств — устаревшую ложь: «Идея переселения всех советских евреев в район дальнего (крайнего?) Севера у Сталина действительно была осуществить, правда, не успел: помер» (Мк. 31.07.2002). Однажды Дейч в письме в «НГ» спросил: «зачем я вру»? В его ответе была только часть правды: «Натура такая…По привычке. Клевещу даже». Он скрыл, что его ложь хорошо оплачивается. Н. Месяцев писал о том, как ему поручили расследовать дело арестованных врачей: «В присутствии министра государственной безопасности С. Игнатьева и секретаря ЦК А. Аристова Г. Маленков — тогда второе лицо после Сталина в государстве — мне сказал: «Центральный комитет партии путают, вводят в заблуждение. Товарищ Сталин просит, чтобы вы докопались до истины». Фактически по его инициативе все было подготовлено для их реабилитации, хотя он и «не дожил до освобождения врачей из-под стражи» (Кп.7.02.1992). Г. Костырченко в книге «В плену у красного фараона» (1994) назвал слухи о массовой депортации евреев абсолютной выдумкой. М. Батурский: «Нет ни одного убедительного документа о том, чего после «дела врачей» должна была последовать массовая высылка». Э. Финкелыптейн: «Для Сталина важно было уничтожить космополитизм.™ Космополитизм был на первом месте, а евреи — просто носителями этого космополитизма. В какой-то метре это было так. Это был народ, у которого были связи с заграницей. Я думаю, что правильный ответ, с моей точки зрения, заключается в том, что у Сталина, конечно, не было никаких особых антипатий к евреям» (СР.23.12.1995).

В 1943 г. И. Ферер, С. Михоэлс, Ш. Эпштейн поставили перед Молотовым вопрос о создании еврейской республики на территории Крыма или немцев Поволжья. Он сказал им: «Что касается Крыма, то пишите письмо, и мы его рассмотрим» (В плену у красного фараона С.34). 16.10.1952 г. Сталин, выступая на пленуме ЦК КПСС, посчитал грубой ошибкой Молотова предложение передать Крым евреям: «У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно?…А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий… Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому решению, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. „А ее окружают друзья, которым нельзя доверять». Примечание «Правды»: «Говоря о друзьях жены Молотова, П. С. Жемчужиной, Сталин имел в виду националистические еврейские круги, на которые большое влияние оказывала тогдашний посол Израиля в СССР Голда Меир» (13.01.2000).

Шолохов был убежден: "Надо воспитывать патриотизм с ползункового возраста. Тогда человек пронесет любовь к родине через всю жизнь…" Он ценил А. Толстого за то, что он, "верный сын разгневанной России, исполненный глубокой веры в свой народ…находил простые, задушевные слова, чтобы выразить свою любовь к советской отчизне, к ее людям, ко всему, что дорого сердцу русского человека". В 1978 г. Шолохов в письме Брежневу утверждал: "…чрезвычайно трудно, а часто невозможно устроить выставку русского художника патриотического направления, работающего в традициях русской реалистической школы…. Принижена роль русской культуры в историческом духовном процессе, отказывая ей в прогрессивности и творческой самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству… Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм…. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру". Он считал, что "становится очевидной необходимость еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении ее истории в печати, кино и телевидении, раскрытию ее прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства". Он возмущался тем, что о "России русские не имеют права громко говорить, только шепотом". Сходных позиций придерживался Леонов. Председатель КГБ Ю. Андропов в секретной записке сообщал ЦК КПСС 8.07.1973 г.: "Среди окружения видного писателя Л. Леонова стало известно, что в настоящее время он работает над рукописью автобиографического характера, охватывающей события периода коллективизации, голода 1933 года и репрессий 1937 года… Автор также выступает против проявляющихся, по его мнению, тенденций предать забвению понятия «русское», "русский народ", «Россия» (Вл.1994. Вып.5).

Эти тенденции наглядно проявились в «перестроечное» время. А Иванченко предложил изъять "из обращения самые крупные купюры — народ, Россия, Родина, патриотизм". М. Золотоносов заключил, что правильно поступают те писатели, которые не используют в своем творчестве термины «Россия», "Родина", «народ». А. Андрюшкин объяснял громадные достижения России советского периода тем, что в ней сильной оставалась интернациональная» общечеловеческая сторона социализма", "сам советский социализм бы, пожалуй, явлением, скорее, положительным, чем отрицательным — и именно поскольку отвергал российскую традиционность" (Лг.29.09.1993). Вывод однозначен: ничего хорошего нет в традиционных формах русской жизни. Для либеральных деятелей типа Е. Добренко космополитизм является "признаком социального здоровья нации, крепости ее демократических институтов, реального приоритета общечеловеческих ценностей над узконациональными" (Лг.6.11.1991).

"Литгазета" с удовлетворением сообщила, что "патриотизм надежно опорочен". "Комсомольская правда" объявила: "Патриотизм сегодня — это анахронизм". Режиссер О, Ефремов признал, что в театр «Современник» не допускались актеры «с душком патриотизма». Вообще-то либералы могут присвоить с похвалой звание «патриота», но лишь тому, кто участвует в разрушении России. П. Струве считал важным, чтобы немцы во время войны "взяли Москву, поскольку это может сокрушить сталинский режим", и показательно, что «демократы», в их числе и А Латынина, считают его "настоящим патриотом России" (Зн.1992.№ 1. С.199). Чтобы верно оценить такой «патриотизм», напомним, что перед наступлением на Москву Гитлер дал директиву: "Город должен быть окружен так, что ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были заполнены водой" (Нюрнбергский процесс, ТЛ. С.495). Американский публицист Б. Нилов писал: "Антикоммунизм, не ограниченный условием соблюдения государственных интересов России, есть замаскированное предательство и русофобия, которая позволяет облечь измену в тогу благородства. Беспредельный антикоммунизм — это большевизм, только вывернутый наизнанку, это все то же "а на Россию нам наплевать", это антикоммунизм, добровольно поставивший себя на службу Западу против России, а его носители, сознают они это или нет, суть враги России номер 1!

Газета «Известия» приравняла патриотов к фашистам Б. Васильев нашел, что «советский фашизм страшнее немецкою, значительно страшнее Вот в чем беда» (Лг. 11–17.09.2002). Где он его усмотрел? Многие депутаты Государственной думы заявили в письме Председателю правительства М. Касьянову. «26 сентября 2002 года по государственному телеканалу «Культура» в авторской программе Михаила Швыдкого «Культурная революция» обсуждалась тема «Русский фашизм страшнее немецкого»… Хотелось бы привлечь ваше внимание к тому, что указанная тема сформулирована не в форме вопроса, а в форме утверждения. Таким образом, член правительства РФ, министр культуры РФ г-н М. Швыдкой бездоказательно и оскорбительно утверждает, что в России существует «русский фашизм» и что «русский фашизм страшнее немецкого». Это утверждение растиражировано в газетных телепрограммах в десятках миллионов экземпляров. Вряд ли необходимо доказывать, что подобное утверждение имеет предельно оскорбительный характер по отношению к десяткам миллионов русских и кощунственный характер по отношению к десяткам миллионов наших соотечественников, павших в борьбе с немецким фашизмом в Великой Отечественной Войне» (Пр. М9109.2002). «Вече Твери» (9.12.2000) напечатало как принадлежащее А. Толстому выражение: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». На телеканале «Культура» Швыдкой устроил обсуждение темы «Патриотизм как последнее прибежище негодяев». Ю. Баранов заметил, что это выражение принадлежит английскому драматургу Бену Джонсону, а не Льву Николаевичу: этих «строк нет даже в полном собрании сочинений классика. А есть другие, очень похожие, но совершенно другие, а именно: «Последнее прибежище негодяя — патриотизм Джонсон» (П. С. С. Т.42. С332)…. Порядок слов в «ВТ» (и телеканале «Культура») изменен, а потому оказался совершенно искажен настоящий подлинный разоблачительный смысл предложения Джонсона, в котором утверждается, что последней перед окончательным разоблачением негодяя является патриотическая маскировка. Что мы и наблюдаем, кстати, в современной действительности». Кое-кто ухватился за слова Л Толстого "патриотизм — это рабство" и посчитал, что они раскрывают суть патриотизма и отношение к нему великого писателя. Но он под влиянием конкретной обстановки подчас высказывал парадоксальные мысли, не придавая им широкого обобщающего значения. Сила патриотического чувства Толстого сказалась во время его участия в обороне Севастополя, в его творчестве, в частности, в эпопее "Война и мир", в ряде его высказываний. Так, Александра Толстая вспомнила: "Шла война с Японией, Лев Николаевич очень близко к сердцу принимал наши военные поражения, и когда пришло известие о сдаче Порт-Артура, он воскликнул: "Надо было взорвать крепость! Как можно было сдаться!" (ЛР.26. 11.1993). В очерке «Севастополь в декабре 1954 года», говоря о героизме, мужестве, стойкости русских солдат, он подчеркнул, что истоки этого «есть чувство редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, — любовь к родине». Нет, не годится он в союзники космополитам!

Патриоты разной политической окраски любят разную Россию. Но именно она — первооснова их любви. Когда она перестает быть главной, тогда на первый план выступают политические взгляды, партийный патриотизм в этом случае может игнорировать насущные интересы Родины. Распутин заметил: «Когда требуется защита Отечества, в ополчение идут, не считаясь, кто монархист, кто анархист, а кто коммунист, а у нас партийные интересы оказываются сплошь и рядом выше России» (CP.08.02.2001). Это демонстрируют сейчас российские либералы, которые защиту своих классовых интересов, свое предательство камуфлируют лозунгами свободы и демократии, Сахаров считал, что «призыв к патриотизму — это уже совсем из арсенала официозной пропаганды», ему «ничто так не претило, как пробуждение русского самосознания» (Нм. 1998. № 9. С.66). Создалось положение, когда русским «запрещено заикаться не только о национальном возрождении», но даже — о «национальном самосознании», оно объявляется «опасной гидрой» (А. Солженицин). В США учрежден новый государственный праздник: каждый год 11 сентября будет отмечаться как «День патриота». Для американца не прослыть патриотом — означает многое потерять в праве на благополучную жизнь. Для российских либералов привлекательно поносить русский патриотизм. Для них стало аксиомой: родина там, где легче жить. И получается: если она богатая, ее следует любить и уважать, а из бедной надо ехать туда, где вкуснее сосиски — такие мысли вдалбливают нашим людям СМИ. Эмигрировавший как диссидент в 1973 г. в США В. Пруссаков отметил: «Я немало путешествовал, но нигде не видел таких патриотов Америки как в СССР». Сейчас их стало больше. Но верно писал В. Кожемякин в стихотворении "Старая вегла": "Когда ты родину теряешь, себя теряешь заодно" И далее: "Пускай стремится мир от века. И сладко пить, и вкусно есть, Нет выше права человека На совесть, родину и честь. Кто утверждает в мире братство, Родной земли не предает: Она и в бедности — богатство, Она и в слабости — оплот".

Предательство родной земли, собственного народа, своей культуры стало распространенным явлением. В большой беде из-за такого предательства великий, могучий русский язык — важнейший хранитель нашего национального духа и характера, без него не сохранятся русские как нация. Сколько иностранных названий используется руководителями разных фирм и магазинов, а когда столкнешься с радио и телевидением, то сразу видишь, как нещадно уродуют его, с каким неуемным старанием вталкивают в него чужеземные слова и тем самым распыляют нашу национальную душу.

Православная вера питает в нравственном смысле русскую жизнь, укрепляет чувство любви к родине. Причины рыхлости патриотического сознания русских Л. Бородин видит в том, что "поражен параличом главный нерв нашего исторического бытия, Православие, вера наша" (Мс. 1993.№ 1) У нас многие борются с православием путем распространения ереси. Католические миссионеры, проповедники из различных сект всячески стремятся ослабить влияние православной церкви на наше население. Старовойтова была недовольна тем, что "православная церковь тоже отнюдь не способствует мировому, широкому, космополитическому взгляду на вещи (СР.23.09.1995).

Важной частью борьбы за души людей является ведущееся сейчас массированное наступление против народно-патриотических основ русской литературы. Авторы "Нового литературного обозрения», выполняя заказ своих хозяев по их разрушению, третируют авторов патриотической направленности. Они пишут "о сервильности и трусости" Л. Леонова, бездоказательно утверждают: «Н. А. Грознова, известная тем, что не может внятно и грамотно писать по-русски…». А. Рейтблат не пытался опровергнуть приведенные мною факты, ответив «Ну, положим, насчет брани и оскорблений А. В. Огнёв перегнул палку — личность автора мы никогда не затрагиваем, а если А. В. Огнёв считает, что назвать книгу безнадежно слабой и привести в пользу этого аргумент — это оскорбление, то у него очень странные представления о литературной этике» (Нло.2000.№ 41). Не приводил никаких аргументов Рейтблат, у него на самом деле не все в порядке с этикой.

В 1994 г. Л. Шнейберг и И. Кондаков в "Высшей школе" выпустили пособие по литературе для поступающих в вузы под названием "От Горького до Солженицына", в нем есть главки о Бабеле, Замятине, Пастернаке, но нет о Шолохове, Леонове, Твардовском, Есенине, Исаковском. В учебнике «История русской литературы XX века (20–90 гг.)», вышедшем в 1998 г» под редакцией профессора С. Кормилова, советская литература представлена с антипатриотических позиций. Захваченный политической ненавистью, он считает возможным писать: «Косоглазый Ленин», «Сталин при всем его цинизме». Ничего положительного в их деятельности он не видит. В учебнике выражено согласие с глупой мыслью В. Ходасевича: «жить в СССР, не ставши подлецом невозможно». Отметив, что «советская и эмигрантская ветви русской литературы…достигли вершин в 20–30-е годы», Кормилов выдал после этого чудовищный перл: «Затем советскую литературу все больше губят тоталитаризм и «культурная революция». Т. е, обучение масс грамоте и воспитание новой советской интеллигенции (о чем на XVIII съезде партии говорил Сталин и вслед за ним Шолохов), проявившей такие же читательские вкусы и предпочтения, как у масс». Ему чужды культурные запросы «массы».

Кормилов пишет, что все советские писатели — жертвы «сталинской авторитарной системы». В его учебнике принижаются талантливые художники слова, которые опирались на лучшие традиции русской литературы и в своем творчестве показывали жизнь с народно-патриотических позиций. Вот и получается, что Исаковский создал лишь одно «великое стихотворение» — «Враги сожгли родную хату». Для нашего народа он сделал несравнимо больше, чем Мандельштам, Бродский. Даже писатель-либерал Б. Васильев определил, что Бродский — «поэт отнюдь не массовый…он не для всех, а только для очень рафинированных, людей, которых сегодня в России не осталось. Их просто единицы» (Лг.11.17.09.2002). Но ему в пособии выделена отдельная глава, чего не удостоились выдающиеся русские писатели Исаковский, Леонов, Федин, Фадеев, Распутин, Абрамов, Белов, Бондарев, Астафьев, Шукшин. Используя слухи, Кормилов издевательски писал об А. Толстом, обошел самое главное в его творчестве — глубокий патриотизм писателя, который был основой и стимулом его общественной и литературной деятельности, что особенно ярко проявилось в годы Великой Отечественной войны. Он бездоказательно оценил повесть «Падение Дайра» А Малышкина как «примитивизм», романы В. Пикуля назвал «псевдоисторическими», роман «Как закалялась сталь» Н. Островского отнес к «малохудожественным» произведениям, объявил современных русских классиков В. Белова и В. Распутина «бывшими» писателями.

Особенно ненавистен ему «исписавшийся Шолохов», которого он пытался уличить в нечестности, антисемитизме, представить человеком с темным прошлым. Он утверждал, что Шолохов «написал немало страниц, недостойных его дарования…говорил такое, что ложится пятном на его память». Кормилов обвинял его за то, что он «гневно бичевал осужденных «отщепенцев» и «клеветников» А. Синявского и Ю. Даниэля… Но Л. К. Чуковская в открытом письме к. нему напомнила о присущей русской литературе традиции заступничества Впервые за века ее существования писатель выразил «сожаление не о том, что вынесенный судьями приговор слишком суров, а о том, что он слишком мягок». На самом же деле Шолохов, осуждая этих литераторов, говорил, что было бы, если бы их судили в 20-е гг., и не призывал судить их более строго. Обращение за помощью к западу в борьбе с собственными правителями он относил к духовной власовщине, к предательству интересов своего государства Остро реагируя на подрывную работу диссидентов, Шолохов провидчески предугадывал те губительные беды, которые мы сейчас пожинаем. В 1983 г. Шолохов проницательно протестовал против попыток переписать историю, "разрушить связь времен, забыть о светлых традициях в жизни народа, порушить то доброе, героическое, что накоплено прадедами и отцами, завоевано ими в борьбе за лучшие народные идеалы». Кормилов одобрил статью В. Хабина «М. А. Шолохов» в «Очерках истории русской литературы XX века» (1995): в ней, мол, дан «наиболее современный взгляд на творчество Шолохова в целом». Кабин оказался в плену лживой версии о плагиате, поддержал тех, кто твердит об авторе и «соавторе» романа «Тихий Дон», Мне довелось опровергать это в журналах «Молодая гвардия» (1990.№ 5), «Наш современник» (1995.№ 5), «Русская провинция» (1998.№ 3), «Дон» (1997.№ 5.1999.№ 2), в монографии «Михаил Шолохов и наше время» (1996). Никаких возражений не последовала.

В 2000 г. на конференции в Великом Новгороде я критиковал ряд пособий по литературе, которые внедряли в сознание студентов нигилистическое отношение к России, снижали значение правдивых произведений об Отечественной войне, и отметил: раньше в МГУ издавали интересные работы о Шолохове, а теперь Кормилов, освещая его творчество, отличился замшелым антикоммунизмом и непрофессиональным подходом к литературе. Он слушал меня и не ответил на критику Впрочем, ответ был дан — позже. 14–15.11.2002 г. на филфаке МГУ состоялась научная конференция «Традиции русской классики XX века и современность». Я послал туда заявку на выступление «Тема Великой Отечественной войны в литературно-общественном контексте 1990–2000-х гг.». Меня не включили в число участников конференции, хотя я много лет сотрудничал с кафедрой советской литературы МГУ, был членом специализированного совета по защите диссертаций, не раз выступал на нем оппонентом, мои аспиранты там защищали диссертации. Этот мелкий факт отразил симптоматичный смысл: либералы воочию выявили свою антинародную сущность, нравственное и политическое банкротство, они вводят цензуру, у них нет аргументов, чтобы в очных схватках убедительно отвечать на критику их предвзятых оценок советской литературы.

В 2001 г. профессор В. В. Мусатов опубликовал в "Высшей школе" учебное пособие «История русской литературы первой половины XX века (советский период)». Он признавал, что «Тихий Дон» — эпохальное произведение, но творчество Шолохова не отнес к «мировой классике». Почему? Он все еще твердо не знает, кто же автор лучшей эпопеи XX века: «Сложность осмысления «Тихого Дона» состоит в том, что еще в 1928 г. появились слухи, будто роман был написан погибшим казачьим офицером, а Шолохов лишь воспользовался попавшей к нему случайно рукописью. Но после обращения в «Правду» в 1929 г. с протестующим письмом писателей А. Серафимовича, В. Ставского, В. Киршона, А. Фадеева и критика Л. Авербаха слухи прекратились». Шолохов передал тогда правлению РАПП планы и наброски, автографы первой, второй и три четверти третьей книги 'Тихого Дона". Была создана комиссия из названных авторов, они изучили черновики рукописи и сообщили в «Правде», что "никаких материалов, порочащих работу т. Шолохова, нет и не может быть", что писатели, работающие с ним не один год, "знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над 'Тихим Доном", материалы, которые он собирал и изучал, работая над романом, черновики его рукописей". Комиссия расценила как "злостную клевету" заявления о том, что 'Тихий Дон" "является якобы плагиатом с чужой рукописи". Один этот вывод позволяет не верить новым измышлениям. Но Мусатов напомнил: «И. Н. Медведева-Томашевская — (не только жена известного пушкиниста Б. В. Томашевского, но и прекрасный текстолог)» в 1974 г. издала в Париже книгу «Стремя «Тихого Дона», «где догадки об анонимном авторе приобрели вид текстологической проблемы». Она полагала, что «Шолохов не является автором романа» и исходила «из мысли о том, что автор — донской писатель Федор Дмитриевич Крюков». Американский ученый Г. Ермолаев обнаружил в опусе этого «прекрасного текстолога» «непомерное количество ошибок и неточностей», в течение своей работы над 'Тихим Доном" автор «не был как следует знаком ни с его текстом, ни с историческими событиями», его исследовательский подход «отличается не столько доскональным изучением текста и фактов, сколько игрой фантазии, недоказуемыми догадками и произвольными толкованиями, основанными нередко на ошибочных предпосылках" (Рл. 1991.№ 4. С.42). Мусатов прибегнул к помощи и Р. Медведева, который в книге «Кто написал Тихий Дон»? (Париж.1975) подверг сомнению «авторство Шолохова». Камня на камне не осталось от дилетантских работ Медведева после выступлений исследователей Шолохова в печати. Знаком ли с ними Мусатов? Он отметил, что «в полемику включилась шведско-норвежская группа исследователей, вступивших в защиту Лауреата Нобелевской премии…Их вывод был однозначен — все произведения Шолохова написаны одним и тем же автором». И после этою он так выразил свое отношение к авторству «Тихого Дона»: «В настоящее время накопилась целая литература в защиту обеих точек зрения, и окончательного вывода ждать видимо, придется еще долго. См.: Загадки и тайны Тихого Дона» (под ред. Г. Порфирьева). Самара 1995. Колодный Л. Кто написал «Тихий Дон». Хроника одного поиска М.1995». Называя антишолоховские опусы, он «забыл» о работах, разоблачающих их антинаучные «исследовательские» приемы и клеветнические выводы.

Он отнес к мировой классике прозу М Горького, А. Платонова, И. Бабеля, М Зощенко, поэзию А. Ахматовой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, Н. Клюева, С. Есенина, В. Маяковского, Н. Заболоцкого. А. Твардовский «забыт», неужели он значит меньше Мандельштама? А. Толстой, Л. Леонов и А. Фадеев в этот ряд тоже не попали, их творчество, выходит, уступает прозе Бабеля? Мусатов уверяет: «30-е годы стали испытанием для многих, кто блистательно вошел в литературу в 20-е. Именно в этот период не выдерживают искушения и, уступая государству, нравственно ломаются чрезвычайно одаренные писатели — Константин Федин, Леонид Леонов, Алексей Толстой, Александр Фадеев (этот ряд можно продолжить). Написанное ими в 30-е и последующие годы, прежде всего такие крупные произведения, как трилогия Федина («Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер») и А. Толстого («Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро»), роман Леонова «Русский лес», незавершенный замысел Фадеева «Черная металлургия», представляют собой грустное свидетельство насилия над собственным талантом». Но что бы ни писали мусатовы, которым претит патриотизм А. Толстого, «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро» остается русской советской классикой. Его шпыняют за то, что он писал о Сталине. О нем панегирически писали Пастернак и Мандельштам, но о них не пишут, что они сломались. Почему? Федину мстят за то, что он возглавлял Союз писателей СССР и выступил против публикации романа Пастернака «Доктор Живаго». Не понятно, на каком основании сделан вывод о том, что он сломался, что его трилогия — неудача. Еще труднее понять, когда в этом упрекают Леонова. В годы войны он весь свой великолепный талант отдал защите Родины, писал вдохновенные патриотические статьи, создал пьесу «Нашествие», вошедшую в золотой фонд советской драматургии. Либералы бездоказательно объявляют его «сервильным» потому, что предательство ими народных интересов он правдиво изобразил в первоклассном романе «Русский лес». Им глубоко чужд остро проявляющийся национально-русский характер его творчества.

Фадеев не «сломался» в 30-е годы, во время войны он написал ряд обжигающих душу статей и прекрасный роман «Молодая гвардия». Л. Бородин, живший в несогласии с советской властью и пострадавший от нее, писал: «Молодая гвардия» — это просто часть моей жизни. Впервые я прочитал о Краснодоне книгу двух журналистов «Сердца смелых», мне было всего шесть лет, я был тогда в детском доме. Нам читали книжку вслух, а потом я сам перечитывал. Когда вышла фадеевская «Молодая гвардия», я уже всё это знал. Тем более читал взахлёб и первый вариант, и поздний, исправленный. Конечно, то, что Фадееву Иосиф Виссарионович посоветовал, я воспринимал с иронией, но имена для меня так и остались на всю жизнь, как герои. Я и сейчас могу назвать половину из молодогвардейцев — до полусотни — по именам — У меня мечта была — попасть в музей Краснодона, но так и не довелось» (Дл. № 4.2002). Писатель Р. Эсенов поведал в 2001 г.: «Я был настолько увлечен произведениями Фурманова, Серафимовича, А. Толстого, Фадеева, Н. Островского, так самозабвенно жил помыслами легендарных героев их книг, что в пору отрочества мысленно упрекал отца, почему он…в 19 лет не стал бригадным комиссаром, скажем, как А. Фадеев…Читал «Молодую гвардию» и переработанной, то есть в новой редакции, в чем современная критика усматривает творческую трагедию художника. Позволю спросить: разве есть лучшее, более значительное произведение о том суровом времени? В советской литературе это, пожалуй, единственная книга о советской молодежи, доказавшей в лихолетье свою преданность идеалам революции, по зову сердца вставшей на защиту Родины. «Молодая гвардия» создана по велению жизни, по горячим следам событий, и ее историческая ценность в том, что она стала настольной книгой современников, не сомневаюсь, ее по достоинству оценят и грядущие поколения читателей».

Кременцов считает, что писатель не должен заниматься политикой, иначе пострадает творчество: «Справедливость этой мысли многократно подтвердилась судьбами многих писателей: А. Толстого и К. Федина, А. Суркова и Н. Тихонова, Б. Распутина и В. Белова, Ю. Бондарева и Е. Евтушенко и особенно А. Фадеева». Но вне политики не были А, Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович, Б. Васильев, Г. Бакланов, Г. Владимов? Почему они «забыты»? Не потому ли, что они участвовали в разрушении советского строя? Творчество незаурядно талантливого Фадеева пострадало «от политики», но «Разгром» и «Молодая гвардия» — советская классика Они проигнорированы в пособии. «Разгром» лишь называется в ряду других произведений, «Молодой гвардии» уделено 9 строк. Они чужды по своей идейно-эстетической направленности Кременцову, но хуже другое: он плохо изучил творчество Фадеева и делал выводы вопреки фактам. Он напрасно приписал его к писателям, которые в изображении большевиков создали «стереотип показывать их людьми громадного роста, обладающих большой физической силой и зычным голосом, не ведающими сомнений и человеческих слабостей, прямолинейными в мыслях и в поведении». В «Разгроме» большевик Левинсон показан физически слабым, говорившим «тихим голосом»: «Он был такой маленький, неказистый на вид — весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен». И не был он прямолинейным «в мыслях и поведении». Кременцов утверждает, что Фадеев во второй редакции «Молодой гвардии» «ввел образы партийных руководителей (Проценко, Аютикова, Баракова)». Но Проценко и Лютиков действовали и в первой редакции романа, другое дело, что они после его доработки заняли в нем более заметное место, наглядно раскрывая мысль о руководящей роли партии в борьбе юных героев против фашизма

Строительство государственной и хозяйственной жизни на основе либеральной идеологии загнали Россию в черную яму. Под воздействием очевидного кризиса «демократической» власти издательству «Высшая школа» и его авторам приходится отступать от позиций тотального умаления достижений советской литературы, В пособии Кременцова не зачеркнуты романы «Первые радости» и «Необыкновенное лето» Федина, «Русский лес» Леонова, поэзия Маяковского, роман Островского «Как закалялась сталь», отмечено, что «творчество Горького — золотой фонд русской культуры и истории», что «деятельность Толстого-публициста — настоящий подвиг» в годы Отечественной войны, тогда он написал ряд прекрасных публицистических статей и рассказов, помогающих нашим людям воевать. Утверждая (без убедительных мотивировок), что в трилогии Толстого «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро» «от книги к книге угасал талант писателя» Кременцов вместе с тем несколько отошел от безоговорочного отрицания ее весомых достоинств:

«Сегодня «стратегия» Толстого, старавшегося во что бы то ни стало доказать благородство и необходимость идеалов большевизма, выглядит анахронизмом. Но его многочисленные живые, впечатляющие эпизоды жизни любимых героев, созданные талантливым художником, искренне волнуют читатели, доставляют ему эстетическую радость». Здесь он очень просто разобрался с идеалами большевиков, припечатал им «анахронизм» — и дело с концом. В таком же духе пишет в своем пособии «Русская литература XX века» и Голубков: в «Разгроме» Фадеева «герои увлечены идеалами, которые они вовсе не осознают как утопические». Соответствуют ли такие выводы правде истории? Не об эту ли «утопию» споткнулся германский фашизм? Не она ли помогла превратить СССР в могучую державу?

Кременцов писал во введении: «многовековой опыт развития искусства доказал, что художественные произведения оцениваются независимо от идеологических соображений и места писателя в государственной иерархии». Но был ли он свободен от воздействия либеральной идеологии, когда писал о советской литературе: «В новых произведениях воспевались гордыня («Нам нет преград ни в море, ни на суше…»), самонадеянность («Мы не можем ждать милостей от природы), похвальба («Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»), жестокость («Если враг не сдается, его уничтожают» и особенно ложь, разрушавшие моральные устои личности и человека»? Если говорить о лжи, то в этом «демократы» побили все рекорды. Последнее дело — оценивать направленность литературы броской цитатой, выхваченной из конкретного общественного контекста Кременцов не приемлет оптимизм советских произведений, выходит, нашим писателям надо было не хвалить свою Родину, не воспитывать в читателях чувство патриотизма, а чернить ее, чем занимаются либералы.

В пособии отмечено, что в монографических главах рассказывается о «творчестве писателей, которые составляют гордость русской литературы и получили мировое признание». К ним отнесен Саша Соколов, о котором М. Л. Кременцова пишет. «Чтобы прочитать Соколова, необходимо забыть многое из того, что известно о романе, о литературе вообще. В противном случае не будет никакого другого впечатления, кроме недоумения». Это «недоумение» и остается после прочтения ее главы, в ней проблема «жизнь и литература» отошла в сторону, уступив место рассмотрению формалистических вывертов. И вот что поражает: Соколову уделена 21 страница текста, больше, чем Горькому, Маяковскому, Есенину, Ахматовой, Солженицыну. Не удостоились монографического анализа Фадеев, Исаковский, Абрамов, Шукшин, Бондарев, Белов, Астафьев. Неужели они значат меньше, чем заурядный Саша Соколов? Чем объяснить такую избирательность? Тем, что он стал эмигрантом «колбасной» волны? Не слишком ли наивно объяснение: «отсутствие тех или иных писательских фамилий не следует расценивать как попытку дискриминации»? Как же это надо оценить? Почему Д Самойлова наградили отдельной главой, а полностью забыты В. Луговской, В. Федоров, Е. Исаев, чьи успехи в поэзии отнюдь не менее значительны?

Либералы превозносят элитарное искусство, оторванное от народных запросов. Мусатов отнес к эпохальным произведениям «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама, но среди них нет лучшей русской поэмы XX века «Василий Теркин» Твардовского, великолепного стихотворения «Враги сожгли родную хату» Исаковского. В пособии под редакцией Кременцова М. Яковлев посчитал, что источником творчества Мандельштама «представляются мировая культура и стихия языка, или точнее, стихия живого языка — речи». Он привел запись А. Блока о нем: «Его стихи возникают из снов — очень своеобразных, лежащих в области искусства только». Яковлев заключил, что «поэзия конца 30-х годов завершила» творческий путь Мандельштама «единением с народом, но не в социально-политическом, а во вневременном, общечеловеческом плане». И потому «при всей парадоксальности утверждения можно смело назвать Мандельштама поэтом народным». Слишком смелая мысль. На самом деле его поэзия — "образец крайней "камерности"…"Вся она, так сказать, из ответов и отзвуков более искусства, чем жизни" (А. Твардовский), и нет смысла говорить о ее народности.

Кременцов бездоказательно утверждает: «От большинства же по-настоящему высоких образцов мировой и русской литературы советский читатель фактически был отлучен». В СССР до 1980 г. было издано 75 500 наименований книг зарубежных авторов, в 1980 г. — свыше 1500, из них более 800 названий художественной литературы. В нем, по данным ЮНЕСКО, выходило переводной литературы в 5 раз больше, чем в Англии, в два раза больше, чем в Японии, США и Франции. Указав, что «литературные течения модернизма…беспощадно преследовались и искоренялись», он заключил: «Трудно даже представить, какие невосполнимые потери в результате этою понесла русская литература XX века». Он не объяснил, в чем они заключались, видимо, в том, что советские писатели не заимствовали отмеченные им особенности модернистских произведении: в них «причины и следствия либо не обозначаются, либо меняются местами. Здесь размыты представления о времени и пространстве, нарушены привычные отношения автора и героя». Можно ли ожидать правдивого отражения жизни в подобном — оторванном от действительности — творчестве? Солженицын в книге «Россия в обвале» отметил: «…это направление умерло на наших глазах. Постмодернизм думал поразить нас своими открытиями, а его уже сейчас читать невозможно. За десять лет все отжило и кончилось. Но все это усиленно пропагандируется».

Увлекшись критикой советского строя, Кременцов «забыл» о его успехах в развитии нашей культуры и литературы. Во всей Российской империи в 1914 г. в 105 высших учебных заведениях учились 127 тысяч студентов, а в начале 80-х гг. только в РСФСР было 494 вуза с тремя миллионами студентов. Одна из международных организаций провела в 1991 г. тестирование с целью определить уровень образования в различных странах мира, и выяснилось, что Россия заняла среди них одно из первых мест и по всем показателям опередила США Культурная революция благотворно влияла на развитие нашей литературы. Зиновьев писал: «Советская литература, в особенности довоенная литература, частично литература военного времени и первых лет после войны — это великая литература… Беспрецедентная поэзия… Такой поэзии в мире нигде не было и не будет»… Не могу считать себя знатоком западной литературы, но слежу, кое-что почитывал и почитываю… Так вот, советская литература, литература так называемого застойного периода, все равно на порядок выше западной литературы, если брать в целом. (С. Р. 22.05.1993). Ф. Кузнецов отметил: «Советский Союз дал миру великую литературу, которая сопоставима в нашем веке лишь с литературой США. В Европе я не вижу подобных шедевров (Дл.6.01.2001). А. Михайлов, не избежавший искуса либерализма, считает «XX век в России дал великую литературу. С такими вершинами, которые не уступают вершинам девятнадцатого столетия» (Дл.15.01.2002). Советская власть добилась всеобщей грамотности населения, появился многомиллионный читатель, книги и журналы выпускались огромными тиражами. Американский писатель Н. Мейлер говорил советскому корреспонденту в 1987 г; «Когда я впервые приехал в вашу страну, я был просто потрясен тем, с какой любовью и даже страстью у вас относятся к литературе В этом большая разница между нашими странами…. Я бы хотел, чтобы у нас в Америке были такие же читатели, как у вас» (Аг. 23.02.1987). Кременцов пишет, что «перестройка, распад СССР, становление российской государственности оказали на литературу прямое, сильное и в основном благотворное воздействие». В чем оно проявилось? В американизации нашей культуры? В том, что в результате перехода к рыночным отношениям «решительной реорганизации подверглось издательское дело», которая разрушила превосходную советскую систему книгоиздания и распространения книг? Свободно стали использовать мат и порнографию в произведениях? Или то, что во многих из них господствует «чернуха», «т. е, изображение только низменного в человеческой жизни»? Солженицын говорил о глубоком кризисе современной русской литературы: «Меня массовый поток сегодняшней литературы коробит. В нем нет ответственности перед страной и нынешним состоянием народа» (Дл.22.05.2001). Либерал В. Пьецух жаловался: «Жутко переживаю, что круг моих читателей узок и что далеки от меня. Книжку напечатать — целая проблема Тиражи ничтожны…литература ныне в коме, и скоро все закончится летальным исходом» (Mk.15.04.2001).

Изменения в общественном мнении, настроении народа, кризис западнических идей привели к тому, что в последнее время власть имущие стали объявлять себя патриотами. 16.02.2001 г. правительство утвердило государственную программу «Патриотическое воспитание граждан Российской федерации на 2001–2005 годы», которая говорит о необходимости активно противодействовать «фактам искажения и фальсификации истории Отечества». В. Путин заявил, что, «утратив патриотизм, связанные с ним национальную гордость и достоинство, мы потеряем себя как народ, способность на великие свершения». «Демократы» приветствуют то, что он «перехватил многие близкие и понятные народы лозунги у оппозиции. Например, патриотизм и государственность — именно с этим многие годы выступали Зюганов и другие, особенно после расстрела Белого дома». К такому перехвату прибегла и часть компрадорской буржуазии, которую Запад использует как средство давления на российскую власть. Чтобы закамуфлировать свое предательство по отношению к России и завоевать избирателей, либералы прибегают к идее сильного государства и патриотической фразеологии.

Для либералов личное выше общественного, индивидуум выше коллектива, выгода выше правды. Их патриотизм, по трактовке А. Курчаткина, «в своей потаенной сути» «очень корыстное чувство», которое «перестало быть связанным с понятиями «государство» и «держава» (Из.16.04.1998). Но тот, кто не желает заботиться о благополучии Родины, не может поставить ее интересы выше своих личных — не патриот. Позднее Курчаткин разъяснил: патриотизм для многих «слово-камуфляж», включающее в себя «высокие слова о чести, достоинстве — и карманы, распухшие от стибренного чужого добра» (Рм.2000.№ 4312).

Конечно, есть своя правда в мысли А. Вассовича о том, что следует считать «вредным информационным фантомом расхожее утверждение, что западник априорно не может быть патриотом России». Действительно, рок-певца Игоря Талькова «зверски застрелили во время концерта», потому что «он был страшен созидателям «кайфо-балдежной» философии тем, что говорил с молодежью на понятном для нее языке рок-культуры, но при этом говорил о высоких- понятиях: о России, о патриотизме, о любви к Родине» (СР.30.11.2000). В этой любви певца к России скрывается противоречивая гамма отношений «языка рока» с национальными основами русской культуры, что требует специального разговора. К сожалению, многие не видят угрозы нашему национальному бытию в хлынувшей к нам из США массовой культуре, а этот зловонный поток прививает людям стандарт чужого образа жизни, отторгает их души от Родины. Когда Вассович, затронув вопрос о патриотизме западников, взял в пример трагическую судьбу Талькова и противопоставил ей «благополучную» жизнь писателей-почвенников, то об уязвимости его рассуждений говорит то, что безбедно живут радзинские и ему подобные западники, их финансируют денежные тузы и властные структуры, им дают премии, пособия, их привечают в СМИ. С их материальной обеспеченностью не идет ни в какое в сравнение «благополучие» писателей-почвенников.