Правдивые истории Джеймса Ти Хэнкса

Золото Боба Эджертона

Вот уж кем-кем, а дураком Боб себя не считал. Характер дурной, это верно, выпить любитель, так кто ж не любит. Поумнее всяких городских. И храбрее уж точно, недаром в чине капрала уволился, пусть и хромал теперь изрядно, после Нэшвилля. Может, не шибко везуч, однако ж три года с генералом Брэггом отшагал за родной Теннесси, и живой вернулся.

Много с тех пор воды утекло, и всякое бывало, и скот перегонял, и судебным исполнителем в Монтане успел послужить, и на железной дороге работал. Бывалым человеком его называли, Боба Эджертона. Да и вид он имел соответствующий. Потёртый, выцветший, руки мозолистые, поля у шляпы заломаны, усы топорщатся лихо. Только нынче дневал и ночевал он в денверском салуне, распивая виски в долг, перебиваясь мелкой работёнкой, да время от времени закладывая ростовщику то часы, то цепочку, а то и всё разом.

Вот и сейчас Боб сидел, пустую стопку в пальцах катал, да беспрерывно курил, заглушая голодное брюхо, пока не подсел к нему какой-то тип.

— Мистер Эджертон? — спросил он, усаживаясь напротив.

Вид у этого типа был щеголеватый, скользкий. Костюм-тройка, шляпа новая, выбрит гладко, запонки блестят, а когда шляпу снял — под ней волосы жидкие, сальные, едва лысину прикрывают. Да саквояжик свой на колени поставил, вцепился в него.

— Ну, я, ага, — хмыкнул Боб, и стопку на стол поставил. Наливай, дескать.

— Мне вас порекомендовали как надёжного человека, — произнёс тип. И вдруг спохватился, руку подал, — Меня зовут Гораций Портер.

По выговору — типичный янки, а если янки чего-то хочет — жди подвоха, это Боб давно усвоил. И руки в ответ не подал. Ну тот замялся, волосы свои жидкие пригладил, будто так и хотел.

— Я бы хотел нанять вас в сопровождающие, мистер Эджертон, — прямо заявил он.

— Сколько, — процедил Боб, всем видом пытаясь показать полное равнодушие.

— Три доллара в день плюс кормёжка, — заявил Портер.

И тут бы поторговаться, но брюхо у Боба предательски громко заурчало, да выдало этому янки, что не в том он положении, чтоб отказываться.

— Идёт, — процедил Боб.

— Я вижу, что вы честный малый, мистер Эджертон, и вопросов много не задаёте. Да и наслышаны мы о вас, да. Так что сразу скажу, идём в горы. Пока, я полагаю, на пару недель. А вы, мистер Эджертон, для надёжности. У вас есть оружие?

Боб молча распахнул пыльник и показал старый драгунский кольт на поясе.

— Дадим винтовку ещё.

Янки придвинулся ближе, распахнул саквояж. Блеснуло там, и глаза у этого янки так же, жёлтым блеснули, дьявольски.

— Вот вам двадцать долларов задатку, — Гораций достал из саквояжа тонкую пачку купюр и протянул Бобу. — Остальное по возвращении. Завтра на рассвете выходим. Здесь, пожалуй, и встретимся, возле салуна. Лошадь для вас тоже приведём. Рад был познакомиться, мистер Эджертон.

Боб двумя пальцами приподнял шляпу, мол, бывайте, мистер Портер, да деньги в карман сунул. Как раз с долгами рассчитаться, да часы выкупить. Ну, может, порохом да капсюлями затариться, Бог его знает, куда этот янки сунуться вздумал. Но за это пусть у Портера голова болит, а Бобово дело маленькое, знай себе сиди в седле, да грозный вид напускай.

На следующее утро Боб ещё до рассвета встал, собрался, у салуна встал. Издалека увидел, идут — янки, с ним парнишка, лошадей в поводу ведут, четырёх. Одна, стало быть, с поклажей. Поравнялись, Боб шляпу приподнял, кивнул.

— Доброе утро, мистер Эджертон.

— Доброе утро, сэр, — парнишка сказал.

Одеты они были уже по-походному, но янки всё равно щеголем смотрелся. Сапоги новые, блестят, хоть как в зеркало глядись. И парнишка ему под стать, одет хорошо, лицо румяное, под носом пушок, но скоро и борода расти начнёт.

— Мистер Эджертон, это мой сын, Вергилий.

— Ага, — взял у парнишки поводья, коня осмотрел, упряжь, по морде погладил.

Лошадка хоть и временно с ним, а всё равно внимания требует. Лошадей Боб уважал.

— Ну, джентльмены, с Богом, — улыбнулся Портер, в седло запрыгнул.

Парнишка тоже на коня залез, а Боб уже в седле был, только седельную кобуру поправил с винтовкой.

Как из города выехали — быстро пошли, на рысях. И всё в горы куда-то, но Боб и к горам привычный был, и к быстрым переходам, а вот малец, видно, устал быстро, но виду не подавал. Вслед за папашей ехал, будто прилип. А Боб сзади, замыкающим, и на парнишку глядел.

К обеду только остановились, аккурат возле ручья. Вергилия папаша сразу за водой послал, а сам взялся костёр разводить. И так бился, и этак, и поддувал, и от ветра закрывал, да только не вышло ничего у янки. Пришлось Бобу своё огниво достать. Молча подошёл, костёр разжёг, да давай дальше в седельной сумке копаться, а там уж и Вергилий с водой подоспел. Кашу варить янки тоже не умел, и тоже Бобу пришлось самому за дело взяться. Но он и не возражал, три доллара в день не всякий получает.

— Спасибо, мистер Эджертон, — янки сказал, а Боб только плечами пожал, будто и ответить нечего.

А сам приглядывался. Странный был этот янки, хоть и платил изрядно. Саквояж свой так из рук и не выпускал почти, а если и выпускал, то между ног себе ставил, или сверху на него садился, а ночью вместо подушки его использовал.

Дальше поехали медленней, Гораций всё в бинокль смотрел, будто искал чего. И ведь не на дорогу смотрел, а всё на склоны и долины. А Боб наоборот, на дороге всё внимание сосредоточил, а всё равно опасность проглядел.

Ехали они по тропе, янки впереди, за ним малец, потом лошадь вьючная, а Боб в хвосте. Кусты затрещали, на дорогу трое оборванцев выскочили с обрезами, в янки стволами тычут.

— День добрый, мистер! — один говорит.

— Тут дорога частная! — другой говорит.

А третий ничего сказать не успел, потому что Боб револьвер достал. Взвёл, пальнул. Взвёл, пальнул. Взвёл, пальнул. Замер, прислушался, пригляделся. Может, четвертый выскочит. Не выскочил, стало быть, можно и револьвер убрать. А янки только в саквояж вцепился обеими руками, и даже понять ничего не успел.

Боб спешился не торопясь, захромал к мертвецам, в лица посмотрел. Двоих знал — братья Кроуфорды, а третьего раньше не видел. Карманы обшарил, на обочину всех троих оттащил, Гораций с сыном глядели только. Тридцать центов всего нашёл, но и то — хлеб.

— Поедемте, мистер Портер, — хмыкнул он, снова забираясь в седло. — Нечего на них время терять.

— Не по-христиански… — пробормотал янки.

— В живого человека обрезом тыкать — тоже не по-христиански, — возразил Боб, и мертвецов оставили как есть.

На следующем привале, когда сели ужинать, янки со своим саквояжем к Бобу подсел, тот как раз револьвер снаряжал.

— Мистер Эджертон, я ведь вас так и не поблагодарил, — чуть смущаясь, сказал янки.

— Пустое, — отмахнулся Боб.

Подумаешь. Для того и наняли.

— Вы ведь нам жизни спасли! И мне, и Вергилию! — Портер не знал, что сказать, и только ручку саквояжа теребил.

Боб вдруг и сам засмущался, раскраснелся. Похвалу принимать он не умел и не любил. Вдруг вспомнил, как генерал Брэгг его и ещё трёх товарищей в капралы произвёл.

Гораций снова свой саквояжик открыл, Боб снова блеск увидал, краем глаза.

— Это вам, мистер Эджертон, от меня и моего сына, — янки протянул ему ещё одну пачку долларов.

— Не стоит, — попытался возразить Боб, но янки оказался настырным, и доллары сам в руку ему вложил.

— Храни вас Господь, мистер Эджертон, храни вас Господь.

Боб только пожал плечами, убрал деньги, не глядя, и продолжил возиться с револьвером. Кольт у него был старый, довоенный, и заряжался долго — порох, капсюль, пуля, всё раздельно, в отличие от новомодных «Миротворцев». Но как говорил его командир — чем меньше у тебя выстрелов, тем точнее ты будешь стрелять, и Боб всегда это правило помнил. В войну, бывало, какой-нибудь дурак за пару секунд все пули выпустит в белый свет, а зарядить уже не успевает. И всё. А Боб себя дураком не считал.

Следующим утром двинулись дальше. То поднимались в горы, то спускались в долины, янки всё в бинокль глядел, а парнишка в блокнот карандашом записывал. Боб в этих местах не бывал, а потому особенно насторожился, мало ли кто в такой глуши повстречается. Но кроме тех Кроуфордов больше никого и не встретили.

Наконец, встали лагерем у безымянной горы. Гораций сразу пошёл по склонам ходить, будто ищет чего, а Боб, как обычно, взялся костёр развести. Вергилия за хворостом послал, место для костра выбрал, присел с огнивом. Глядь, а песок-то под ногами поблёскивает. И мысль в голове вдруг стучит, будто молот паровой. Золото! Золото! Тут-то дважды два и сложилось, и саквояжик, и бинокль, и то, что деньгами янки сорил.

На приисках Боб не бывал раньше, но смекнул сразу — месторождение богатое. Раз уж и песок блестит, и янки по склону средь камней скачет, будто заведённый.

— Мистер Эджертон, я хворосту принёс, — парнишка словно вырвал его из сна.

— Ага, — протянул он.

Вечером все сидели у костра, пили кофе. Янки, как обычно, на саквояже, малец седло на землю бросил, а Боб так просто, на корточках.

— Вергилий, гляди, — восторженным шёпотом начал янки, выудил из кармана какой-то бледно-жёлтый камешек, протянул сыну.

— Что это, сэр? — малец взял, повертел в руках, протёр рукавом, но только испачкал одежду.

— Самородная сера! — мистер Портер улыбался как ребёнок.

Боб хмуро строгал деревяшку, да бросал стружку в костёр, проще говоря, бездельничал. Но всё равно за Портером исподлобья приглядывал, да только ещё больше хмурился.

— Какие образцы! Магнетит! — янки достал другой камешек, чёрный, зернистый. — Погляди только, какая структура! Университет будет в восторге!

И ни слова про золото. Не доверяет, шельма. А ведь наверняка нашёл.

— Мистер Эджертон! Мистер Эджертон! — Боб снова погрузился в раздумья, а янки бесцеремонно его прервал.

— Чего? — хмыкнул Боб.

— Я рад сообщить, что мы нашли всё, что искали, и завтра утром едем обратно в Денвер! — Гораций улыбался во весь рот, но Бобу было не до смеха.

Он чуял, что янки хочет его надуть. И даже знал, как именно.

— Хорошо, — ответил Боб.

Затем легли спать, янки положил под голову саквояж, малец — седло, а Бобу сон никак не шёл. Он грезил о золоте. И о том, что в Денвере снова останется ни с чем, а янки вернётся сюда и построит золотые прииски. И разбогатеет ещё больше, а Боб так и будет закладывать еврею-ростовщику часы и цепочку.

Боб встал, прошёлся, выпил ещё кофе, поворошил костёр. Земля вокруг так и блестела в мерцающем свете, а Портеры безмятежно спали, зная, что скоро будут сказочно богаты. Боб раздражённо сплюнул.

Янки всхрапнул, повернулся во сне, но чёртов саквояж так и не отпускал. Вот бы глянуть в него, хоть одним глазком. Там ведь золотая руда, быть может, прямо отсюда, и Портер уже не первый раз ездит так с каким-нибудь простофилей…

Боб подошёл к спящему, пригляделся. Нет, спит, как сурок. Боб присел рядом, потянулся к ручке саквояжа, остановился. Вдруг огляделся по сторонам, сам не понимая, отчего. Но вокруг всё так же блестел золотой песок, переливаясь в свете костра. Боб попытался высвободить ручку саквояжа из кулака янки, но тот проснулся, внезапно для обоих.

— Мистер Эдж… — успел только произнести янки, но Боб уже выхватил револьвер и двинул тяжёлой рукоятью прямо в висок.

Оглушить хотел, или припугнуть, но теперь сам с ужасом смотрел, как по небритой щеке струится чёрная кровь.

Высвободил саквояж из мёртвой руки, открыл. Внутри блестело.

Громыхнул выстрел, и Боб повернулся к мальцу. Тот, видать, проснулся, увидел всё, и решил его застрелить, но спросонья промахнулся. Ружьишко-то, вон, из стороны в сторону гуляет, он бы и по слону не попал.

— Дурак! — всхлипнул малец. — Это же…

Взвёл, пальнул. Не любил Боб, когда в него стреляют, пусть даже мальчишки. Вергилий повалился кулём, а Боб помахал рукой, разгоняя пороховой дым. Кольт вернулся в кобуру, а Боб вернулся к саквояжу.

В голове снова паровым молотом гремела мысль — золото! Золото! Кроме золота нашлись и бумажные доллары, и монеты, и какие-то документы. Камни тоже были, вроде тех, что янки сыну показывал. Боб решил забрать всё.

Мертвецов оттащил в кусты, дикие звери разберутся. А сам прыгнул на лошадь, и галопом поскакал в Денвер, несмотря на кромешную темень. Только и успел, что загасить костёр, да отпустить остальных лошадей.

Обратно добрался быстрее, за три дня всего. Только почти у самого Денвера встретил патруль маршалов, но те лишь спросили, кто таков, да уехали восвояси.

В городе время решил не тратить, сразу поехал к ростовщику. Гольдберг лишних вопросов не задаёт. Да только когда всё золото Гольдбергу на прилавок вывалил, а тот его на весах оценил, то только руками развёл.

— Двенадцать долларов за всё.

Боб сперва подумал, что ослышался, но Гольдберг явно был к такому готов.

— Двенадцать долларов. И четвертак за саквояж, — произнёс он, и глядел на Боба хитро-хитро.

— Мистер Гольдберг… — начал было Боб, но еврей его остановил жестом.

— Мистер Эджертон. Стреляйте лучше в того, кто продал вам этот мусор. Вас надули.

— Что?

— Я раньше в Калифорнии частенько такое видал, — пояснил Гольдберг. — Это всего лишь пирит. Его, простите, ещё называют золотом дураков. Вот, глядите.

Еврей взял один из кусков, взял с полки фарфоровое блюдце, чиркнул по донышку. Там остался свинцово-серый след, а не золотой. И только самородок всё так же дьявольски блестел, точно как тот песок.

— Двенадцать долларов и четвертак за саквояж, мистер Эджертон.

— Ну уж нет, — буркнул Боб и снова выхватил револьвер.

Взвёл, пальнул. Из кассы он забрал четыреста.

Законники прибыли быстро. Пятерых он застрелил, в том числе шерифа и помощника, а потом пришлось сдаться. Прорваться через целый город он бы вряд ли сумел.

Эту историю Боб Эджертон рассказал мне, когда мы сидели в денверской тюрьме, он за убийства, а я, Джеймс Ти Хэнкс, за мошенничество. На следующий день его повесили, а мне удалось доказать невиновность, выйти, и записать эту историю, и Бог мне судья, если хоть слово из неё я выдумал.