Правила игры

ПРИБЫТИЕ

В ущелье Крина мы попали только к вечеру. Автобус бесшумно остановился перед гостиницей – разомлевшие от жары и долгой тряски пассажиры начали выбираться из салона. Кто-то щелкал фотоаппаратом, но слишком лениво, скорее по привычке: туристы все-таки…

Большинство же просто стояло и, запрокинув головы, глазело на «Последнюю башню». Это массивное каменное сооружение когда-то было сторожевой башней, но с тех пор минуло уже несколько сотен лет. Нынче же важная стратегическая единица старого Ашэдгуна превратилась в не менее важную туристическую единицу Ашэдгуна нового. Верно сказал древний мудрец Исуур: «Время – великая сила, обладающая способностями лекаря и капризным характером ребенка». Годы превратили башню в место паломничества тех, чьи предки когда-то штурмовали ее стены. А что будет еще через пару сотен лет?..

От этих мыслей меня оторвал негромкий, но властный голос:

– Господа туристы, прошу вас подойти ко мне.

У подножия широкой каменной лестницы, ведущей наверх, стоял сухощавый старик, облаченный в серую хламиду и подпоясанный нарагом – поясом с метательными ножами. Светло-голубые глаза внимательно осмотрели каждого из прибывших, затем последовали шаг вперед и почтительный поклон.

– Гостиница «Последняя башня» рада приветствовать дорогих гостей. Я ваш повествователь, господа. Меня зовут Мугид, и именно мне предстоит познакомить вас с трагической историей четырех башен Крина.

Мы приблизились к старику и смотрели на него во все глаза. Вроде бы ничего особенного в нем не было. И тем не менее он – повествователь. Один из немногих людей, способных не только на словах, но и зрительно-акустическо-тактильными образами передать все, что произошло здесь четыре сотни лет назад. Талантом повествователя обладают считанные единицы, и все они добровольно соглашаются стать живым аттракционом. Странные люди… До сих пор неясно, например, как удается повествователям передавать эти самые образы, как они добиваются того, что внимающий испытывает эффект присутствия, откуда, наконец, они знают о том, что случилось сотни лет назад. Ученые давно уже потеряли надежду исследовать сей феномен и только махнули рукой: пускай живут, как хотят. И повествователей это, похоже, вполне устраивает.

– Впрочем, господа, – продолжал тем временем старик, – сегодня вы должны как следует отдохнуть, чтобы завтра мы могли всецело заняться повествованием. Прошу вас, следуйте за мной.

Он развернулся и стал подниматься по лестнице. Мы шли за ним, благоговейно притихшие и готовые погрузиться в романтическую атмосферу былого.

К сожалению, это «погружение» началось буквально с первых шагов. По непонятной причине хозяева «Башни» решили не тратиться на сооружение здесь лифта или другого подъемного устройства, и мы вынуждены были идти наверх пешком.

Впрочем, лучше так, чем подземными путями да в полной темноте, – подумалось мне. – Ведь когда-то даже этой лестницы не было, а все четыре башни, расположенные в ущелье, имели лишь два входа – по одному на каждую сторону, – и начинались они где-то аж в долине Ханха. Это потом уже в стене вырубили лестницу – когда Крина потеряло свое стратегическое значение.

Строители лестницы позаботились об усталых путниках: через равные промежутки ступеньки чередовались с небольшими площадками, на которых можно было остановиться и перевести дух. Мы честно останавливались и переводили.

Площадки, в отличие от самой лестницы, были оборудованы невысокими металлическими ограждениями. Я подошел к краю, прислонился к холодным прутьям заборчика и, перегнувшись, посмотрел вниз. Автобус, который привез нас сюда, уже почти выехал из ущелья, и можно было различить только его ярко-желтую крышу.

Солнце садилось, и в Крина стало темнее и прохладнее. В сумерках дно ущелья просматривалось плохо; там зашевелились тени, и казалось, это духи древних воинов пришли сюда, чтобы поприветствовать нас. Я поежился и взглянул на повествователя. Старик стоял в стороне от группы и смотрел туда же, куда и я минуту назад, – вниз. Его загорелое лицо в накатывающейся темноте выглядело совсем черным, только развевались на ветру седые пряди. Мугид словно забыл о том, где он и кто он: безжизненно повисли руки, и взгляд устремился в одну точку, наблюдая нечто, скрытое от нас, неповествователей. Потом старик вздрогнул и, извинившись, повел гостей дальше.

Теперь мы были даже рады продолжить восхождение, потому что на лестнице стало ощутимо холоднее. К тому же не знаю, как других, – меня смущал вид вечернего Крина. Было в нем нечто мистическое, древнее – вызывавшее из самых глубин памяти тот давний, детский, казалось, навсегда побежденный страх перед темнотой.

Оставшийся путь мы преодолели значительно быстрее, и вскоре Мугид распахнул перед нами высокие металлические створки, за которыми были тепло и свет. Мы вошли в большой гулкий зал, который освещали изготовленные в виде факелов лампы. Вообще интерьер гостиницы был стилизован под древнеашэдгунский: на стенах висели старинные гобелены, копии мечей и щитов, головы диких зверей и знамена.

К нам подошли несколько слуг, одетых в цветастые наряды, опять-таки соответствующего покроя.

– Сейчас вас отведут в комнаты, – объяснил старик. – Через час в Большом зале начнется ужин. Слуги к этому времени придут за вами, так что заблудиться в «Башне» вам не грозит. После ужина каждый будет предоставлен сам себе. Я бы советовал пораньше лечь спать, чтобы набраться сил для завтрашнего дня. Но, господа, это я оставляю на ваше усмотрение. Итак, встретимся через час.

Он поклонился и исчез в одной из неприметных дверец, рядом с гобеленом красно-бурых тонов, на котором была изображена охота вельмож. Стремительно несущиеся кони вперемешку с гончими настигали затравленного оленя. Тот откинул на спину изящные рога и бежал из последних сил, роняя на траву капли крови. Над лопаткой у зверя торчала стрела, еще одна нависла над ним, выпущенная азартным стрелком. Что-то кричал молодой принц, охаживая своего жеребца плеткой-девятихвосткой; пронзительно трубил загонщик, и вспугнутые шумом птицы вились над их головами.

Красиво вышито, хотя и излишне жестоко. Гобелен, разумеется, изготовили специально по заказу владельцев гостиницы – вряд ли он сохранился бы так хорошо, если б ему было несколько сотен лет. Я не удержался и прикоснулся рукой к оленю: мягкие шелковистые нити напоминали звериную шерсть. Я провел пальцами чуть выше, там, где виднелось древко стрелы с черно-алым оперением. Здесь нити были жестче и более упругие, словно я касался не гобелена, а настоящей стрелы.

Легкое покашливание за спиной вынудило меня обернуться. Мои спутники уже поднимались по широкой лестнице, прижавшейся изнутри к стенам башни. Из прибывших здесь остался лишь я один. Рядом стоял и ждал слуга. Он был из тех молодых людей, чье лицо, увидев, мгновением позже забываешь, – неприметная, ничем не выдающаяся на первый взгляд личность.

Слуга протянул руку к моей дорожной сумке, переброшенной через плечо:

– Позвольте, господин.

Я с облегчением отдал ее и последовал за своим провожатым.

Мы поднялись на четвертый этаж, вошли через арочный проем в кольцевой коридор и зашагали мимо ряда массивных каменных дверей. По пути слуга показал мне, где располагается туалет и ванная комната, и сообщил, что курить здесь принято только в специально отведенном помещении. Я ответил, что не курю, и он бесстрастно кивнул, ни на мгновение не сбившись с шага.

Наконец у одной из дверей слуга остановился, извлек из кармана громадный ключ и стал ворочать им в замочной скважине. Раздался скрежет, дверь отворилась, и мы вошли внутрь.

Здесь было тесновато, но ничего другого я, признаться, и не ожидал: все-таки мы находились в сторожевой башне, пускай и переделанной в гостиницу. (Тем более что и сама гостиница предназначалась лишь для тех, кто приезжал внимать повествователю.) Низкий потолок, маленькое узкое окошко. В комнате стояла вполне современная кровать, у окна – небольшие столик и тумбочка. У другой стены высился деревянный шкаф, тоже оформленный под старину. С потолка свисала трехрогая люстра с плафонами в виде свечей, а над кроватью привинтили массивный светильник – видимо, на тот случай, если жильцу вдруг захочется почитать ночью. Окно было закрыто стеклянной заглушкой, которая при желании легко снималась. Слуга показал мне, как это делается, пообещал вернуться через час, чтобы отвести в Большой зал, и ушел. Его шаги некоторое время отдавались приглушенным эхом, потом стихли, и все вокруг погрузилось в махрово-ворсистую тишину.

Когда через час слуга явился за мной, я был, как говорится, при полном параде. Запер дверь и последовал за слугой.

Мы вышли из кольцевого коридора на лестницу и спустились до второго этажа. Распахнулись высокие парадные двери, испещренные иероглифами древнеашэдгунского алфавита, и я оказался в Большом зале.

Если бы не длинный прямоугольный стол, я принял бы это помещение за одно из отделений исторического музея. Впрочем, создавалось впечатление, что вся «Башня» – один огромный музей. Здесь, например, была та его часть, в которой собрались экспонаты, так сказать, кулинарно-сервировочного направления. Расписные блюда с мастерски запеченной или зажаренной дичью, разнообразные салаты в древних фигурных салатницах, старинные вина в плетеных бутылях, горки ажурных пирожных и печенья… Да, жили когда-то люди! Часть гостей уже восседала за столом на высоких стульях с ножками в виде львиных лап. За столом же находился и наш повествователь. Он знаком попросил меня садиться, и я сел, оглядываясь по сторонам, как восторженный мальчишка.

– Удивительно, правда? – произнес у меня над ухом очаровательный голос.

Я повернулся, чтобы посмотреть на его обладательницу. Рядом со мной сидела девушка в красном вечернем платье, весьма и весьма облегающем. Чуть улыбаясь, она смотрела на меня и ждала ответа. Она ехала сюда вместе с нами, и я, конечно, обратил на нее внимание, но мы сидели далеко друг от друга, да и я был слишком занят

/мыслями о том, что предстоит сделать/

предвкушением повествования…

– Верно, – кивнул я ей. – Такое ощущение, словно мы перенеслись лет на четыреста назад.

Хм, банально. Мог бы придумать что-нибудь получше.

– Я не о том, – покачала она головой, озорно улыбнувшись. – Удивительно, как можно так заблуждаться. Ведь здесь намешано сразу несколько эпох, понимаете? Стулья эти – и рядом гобелены, мечи, копья – все из разных времен. Наверное, на простых обывателей это производит впечатление, но тем, кто в этом более-менее разбирается…

Она махнула изящной ручкой, обнаженной до весьма соблазнительного плечика, а я подумал, что вот, нежданно-негаданно попал в разряд простых обывателей. Обидно!

Девушка словно прочла мои мысли:

– Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Я постоянно забываю, что не все в этом мире – историки. Конечно, человеку, незнакомому с деталями тех эпох, трудно разобраться, что к чему. Не обижаетесь?

– Нет, – пробормотал я. – Не обижаюсь. Так вы историк?

– Да, – кивнула она, легким движением поправляя и без того идеальную прическу. Ее мягкие черные волосы были каким-то непостижимым образом подняты кверху и закреплены так, что напоминали одновременно распускающийся цветок и тонкую башню. К моему удивлению, все это сооружение держалось и не думало разваливаться. – Да, – повторила моя новая знакомая. – Я – историк. Вот, приехала воочию увидеть то, чем занимаюсь большую часть своей жизни.

– А я здесь с более прозаическими намерениями. Захотелось как-нибудь необычно провести отпуск. Согласитесь, довольно скучно валяться целыми днями на пляже. К тому же давно хотел испробовать на себе: что это такое – повествование.

– Мне тоже интересно, – призналась она. – Если честно, я даже немножко боюсь. И…

В это время в зал вошел еще один гость: высокий и необычайно подвижный парень лет этак двадцати – двадцати пяти. На шее у него висел массивный фотоаппарат со вспышкой, из многочисленных карманчиков кожаного жилета выглядывали блокнот; самопишущая ручка и еще какие-то вещицы. Увидев всех нас, парень тут же замер, навел объектив и ослепительно щелкнул.

– Простите, господа, – развел он руками. – Прошу меня великодушно простить. Поймите правильно, я журналист, и поэтому…

– Присаживайтесь, господин журналист, – сказал, поднимаясь, Мугид. – Присаживайтесь и не волнуйтесь, все понимают правильно. – Он дождался, пока парень сел, и продолжил: – Итак, господа, я имею честь приветствовать вас в гостинице «Последняя башня». Этот скромный ужин, надеюсь, позволит вам узнать поближе друг друга и проникнуться атмосферой нашего общего дома на ближайшие несколько дней. Вам предстоит познакомиться с величественной и трагичной историей ущелья Крина, с судьбой Пресветлого Талигхилла и многих других людей, оказавшихся в те роковые дни рядом с ним. Но все это завтра, господа, а сейчас прошу вас приступить к трапезе и попытаться расслабиться. Приятного аппетита, господа. – С этими словами старик сел и подал нам всем пример: стал накладывать на тарелку салат.

Мы тоже принялись за угощение; кто-то с громким хлопком распечатал бутыль вина, кто-то просил передать ему «во-он то блюдо, да-да, с печеньем в виде звезд». В общем, начался пир горой.

Я ухаживал за своей новой знакомой, не забывая, впрочем, и о собственном желудке. Хотя еще час назад мне совершенно не хотелось есть, вид (а главное – вкус) того, что было на столе, переубедили мой усталый организм. Девушка также по достоинству оценила «наш скромный ужин». При этом она оказалась неплохой собеседницей – мы не скучали.

Через пару часов гости стали расходиться. Карна (так ее звали) тоже встала и сказала, что пора, пожалуй, идти. Я вознамерился было проводить девушку до ее апартаментов, но за ней уже явился слуга, а мой рукав мгновением позже оказался в плену у того самого журналиста.

– Простите, – сказал журналист, – но не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Слушаю вас. – Наверное, это прозвучало неприязненно.

Я сел на свободный стул и присмотрелся повнимательнее к этому типу. Короткая стрижка, гладко выбритое и надушенное лицо, нежная, белая кожа на руках – одним словом, франт. И еще эта странная одежда, с карманчиками.

Он заметил мой неодобрительный взгляд и смущенно развел руками:

– Поймите…

– Понимаю, – кивнул я, – «профессия». Так в чем же дело?

– Скажите, что вы чувствовали, поднимаясь по этой лестнице? – Он цепко впился глазами в мое лицо, словно от того, как я отвечу, зависела его жизнь. Все-таки неприятный народ эти журналисты.

– Послушайте, я понимаю, что вам нужны какие-нибудь слова об ощущении дыхания веков и все такое, но в тот момент я просто шел наверх и думал, что устал и мне холодно. Вот и все.

– Разве? – спросил он, не переставая пялиться на меня во все глаза. – А мне показалось, вы все-таки что-то такое почувствовали. Когда смотрели вниз, а?..

– Скажите, милейший, а вы что-то почувствовали? – Я уже злился на самого себя за то, что ввязался в этот разговор. – Вам ведь положено подмечать такие вещи.

– Почувствовал, – сказал он неожиданно тихо и серьезно. – Потому и вас спрашиваю, что почувствовал. Это не связано с работой – с «профессией». Знаете, мне вдруг ужасно захотелось оказаться как можно дальше от этого ущелья. А еще больше мне захотелось этого; когда мы попали внутрь. Все это убранство – вам не кажется, что за ним кроется нечто… совсем другое?

– Не понимаю.

– Я тоже. – Он рассмеялся мелким истеричным смехом. Наверное, хватил лишку. Эти древние вина такие крепкие, что сам не разберешь, когда переходишь допустимые пределы. – Представьте, я – тоже. Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят с ума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?

– Кажется, вы представляете себе это чересчур живо, – холодно заметил я. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, – кивнул он. – Завтра свидимся. Я не ответил. Может же человек двумя-тремя фразами испортить все настроение!

Прежде чем лечь, я немного почитал, чтобы успокоиться. Разговор с журналистом встревожил меня, и прежде всего – из-за того, что он сказал в конце. О том, что можно сойти с ума, если вжиться в повествование. Я, разумеется, тоже слышал об этом, но не верил. А сегодня, кажется, поверил. Не слишком утешительно, если учесть, что завтра я буду внимать.

В номере было душно, непривычно тихо и светло от бледных лучей луны, проникавших сюда через маленькое окошко. Книга отвлекла меня от глупых мыслей, я выключил свет и лег на кровать, укутавшись в одеяла. Покрутился с боку на бок, сбросил одеяло, но духота все равно не давала заснуть.

Шлепая босыми ногами по стылым камням пола, я добрался до окна-бойницы и снял заглушку. При этом зацепил какой-то камешек, невесть откуда появившийся на подоконнике, – камешек упал наружу, и я невольно прислушался, ожидая стука. Прозвучал он, этот стук, позже, чем должен был бы по моим представлениям. Значительно позже. Я оставил окно открытым и снова забрался под одеяла.

Очень скоро мне пришлось пожалеть о своем поступке, так как в комнату вместе со свежим ночным воздухом проник протяжный мощный звук – это в ущелье выл ветер. Мрачная песнь, словно погребальный гимн, дрожала и переливалась, то затихая, то становясь невыносимо громкой. Некоторое время я завороженно вслушивался в эти звуки; мне казалось, что я различаю слова древней ашэдгунской речи: «Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом. За далекие звезды мертвых уносит огонь. В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом, не замечая, как жжет их пламя побед и погонь. Мертвых уносит огонь…»

Потом все пропало – я заснул.