Правила поедания устриц (СИ)

Знакомство

Правило первое: не иметь никаких дел с озабоченными уродами.

Шей Сильвермун пахнет морской гнилью. Это первое, о чем думает Рактер, когда видит будущую коллегу в своей мастерской.

Если переключить восприятие на цвет, электромагнитное излучение от гостьи выглядит как узор из разных оттенков изумрудного — словно волны под тяжелыми тучами в бурю: в толще воды прохладно мерцают серебряные искры.

В звуке Шей похожа на низкий мягкий аккорд, сквозь который пробиваются быстрые ноты из октавы выше: звонкий перестук, похожий на весеннюю капель в холодных родных краях Рактера, где, в отличие от Гонконга, бывает снег.

Но первым делом он чувствует именно ее запах. Не физический, а тот, что рисует ему мозг в попытке осмыслить на человеческий лад чужие ЭМ-волны. У Шей это странный влажный аромат, в котором определенно есть нотки чего-то протухшего.

Первое, что делает гостья — это растопыривает большой и указательный пальцы правой руки, словно заключив Рактера в некую рамку, прищуривается и рассматривает его очень внимательно.

— Именно такой, — со вздохом выносит она вердикт.

— Что?.. — переспрашивает он, подумав, что ослышался. Хотя учитывая количество техники, улучшающей его восприятие, ослышаться он, конечно, не мог.

— Именно такой, — терпеливо повторяет девушка, как будто это что-то разъясняет.

Потом широко улыбается — улыбка на загорелом лице белая, как рис, между передними зубами небольшая щель, — и уточняет:

— Мне сказали, что на моем корабле живет жуткий русский. Привет.

Ее кантонский так плох, что коренной гонконгец, пожалуй, ее просто бы не понял, зато «на моем корабле» она произносит с царственной небрежностью.

Рактер молча закуривает, с любопытством рассматривает ее в ответ — теперь уже в обычном, видимом человеку спектре, — она встречает его взгляд без капли смущения. Невысокая — для эльфа; огромные озера черных глаз, резкие южные черты (лицо он уже видел на видео) — итальянские, а может, греческие корни?.. Кожа смуглая, но тонкая — можно рассмотреть все голубоватые венки на предплечьях. На вид ей от силы лет четырнадцать. О настоящем ее возрасте Рактер информации не нашел: ей может быть сколько угодно от тех самых четырнадцати до — он быстро прикидывает в уме, сколько лет прошло с момента, когда по планете прокатилась волна Необъяснимых Генетических Проявлений и у матерей всего мира начали рождаться остроухие дети, — ну, скажем, до сорока с чем-то (представить такое сложно, она выглядит очень юной, но это же эльфийка).

Впрочем, его собственный возраст оставляет собеседнице не менее широкую область для догадок: отсутствие морщин в сочетании с сединой часто ставит людей в тупик. Наноботы в организме хранят его молодость не хуже эльфийских генов.

— “Именно такой” — значит жуткий? — спрашивает он, потому что ему кажется, что девушке хочется услышать этот вопрос.

— Нет, — отвечает гостья, не поясняя, однако, что же она имела в виду. — Это Гоббет считает вас жутким.

— Будьте так добры, передайте Гоббет, что самое жуткое, что я встречал на этом корабле — это содержимое кастрюли, которая вчера стояла на столе в ее комнате, когда я зашел туда занести кое-что.

Эльфийка фыркает:

— Ее так никто и не помыл, и теперь там…

С ее языка явно готово слететь какое-то остроумное продолжение фразы, но с тем, чтобы перевести его на чужой для нее язык, у нее трудности (поскольку она начала разговор на кантонском, на кастрюлю Рактер тоже пожаловался на кантонском, не желая упрощать ей жизнь). Она секунду медлит, хмурится и одновременно улыбается — в цветовом спектре это выглядит как радуга в дождь, — наконец досадливо щелкает языком и говорит:

— Вы — доктор Рактер. А меня зовут Шей Сильвермун. Давайте по-английски, а? Вы же знаете английский?

Он улыбается:

— Худо-бедно говорю, да. Так что там с кастрюлей? В ней зародился сверхразум?

Она дергает длинным ухом, ловя особенности произношения. Жалуется:

— Да. Именно это я и собиралась сказать. Вы украли мою шутку. И у вас акцент. Хотя, конечно, не такой скверный, как в фильмах про жутких русских… Наверное, потому, что долго жили в Берлине?

На слове “акцент” Шей Сильвермун делает жирное ударение. Похоже, тот простой факт, что на своем родном языке она говорит чище иностранца, кажется ей огромной победой; в эту секунду он готов допустить, что ей действительно четырнадцать. Вокруг ее рта две складочки — много говорит или часто улыбается, наверное, — но старше они ее не делают.

Конечно, тот факт, что она неплохо знакома с его биографией, Рактер тоже не оставляет без внимания, но это как раз то, чего он ожидал.

— Хотите сказать, половину акцента я взял из фильмов про жутких немцев? — шутит он.

Шей наклоняет голову к плечу, задумчиво трогает кончик своего носа, а затем с очень серьезным видом спрашивает:

— Что вы делаете сегодня вечером? Тут неподалеку есть один ресторан, где просто обалденные устрицы.

— Да, я в курсе, я живу на вашем корабле уже довольно долго. А сегодня вечером я, полагаю, буду работать с кое-какими чертежами, — приветливо говорит Рактер.

Она вскидывает брови, и удивление ее — удивление человека, непривычного к отказам — выглядит так же царственно-надменно, как и недавно брошенная фраза про корабль.

— Вы полностью проигнорировали суть вопроса. Я пригласила вас поесть устриц.

— Хорошо, давайте к сути. Возьму на себя смелость сэкономить мое и ваше время. В ресторан приглашают, чтобы завязать контакты рабочего либо романтического характера — у нас первый случай. Очевидно, вы осведомлены о моих навыках и опыте; я тоже о вас наслышан. И без всяких устриц могу сказать, что с удовольствием с вами поработаю.

— А почему, собственно, вы решили, — говорит Шей Сильвермун, не отрывая пальца от кончика носа, — что у нас не второй случай? Разве в двадцать первом веке девушка не может позвать мужчину в ресторан?

Ишь ты.

— Очень самонадеянно было бы полагать, что такая юная красивая девушка заинтересуется старым русским с железными ногами, — отвечает Рактер и запоздало осознает, что его слова больше похожи не на тактичный отказ, а на блеянье кокетливого педофила. Похоже, эльфийке в голову приходит именно эта мысль — она улыбается как-то криво, нехорошо. Говорит:

— Я старше, чем выгляжу. Точно не хотите? — и испытующе глядит на него из-под ресниц, соблазнительно (вероятно, это должно выглядеть так) склонив голову к плечу.

По ее разумению, затащить в постель малолетку, не сев в тюрьму — это невероятный успех, или что? Девушка, конечно, объективно очень привлекательна (эльфы — они почти все такие), но в Гонконге море красивых девчонок, более чем доступных, особенно если ты иностранец и у тебя есть хотя бы то невеликое количество денег, которое нужно, чтобы угостить их парой бокалов вина или стаканов виски.

— Ну, я тоже старше, чем выгляжу. Поверьте, я действительно стар, — говорит Рактер. — Быть может, я бы обрадовался вашему приглашению, когда был моложе и более… как бы это сказать… целым. Но секс уже давно, прямо скажем, лежит далеко вне сферы моих интересов.

Рактер подкрепляет эти слова ослепительной улыбкой. Эта итальянская Лолита любит прямоту — что ж, он тоже умеет быть прямым, как рельса.

Шей Сильвермун, к ее чести, не краснеет и не хихикает, лишь густые, словно углем нарисованные брови чуть приподнимаются. В цвете ее эмоции читаются лучше: канареечно-желтый всплеск удивления, тут же наливающийся густым рыжим любопытством (взгляд Шей цепляется за провода, отходящие от датаджека на шее Рактера, уходящие вниз и прячущиеся под рубашкой, и скользит ниже — по туловищу, бедрам, ногам — всему, что скрыто одеждой и представляет собой загадку). В век, когда можно реализовать с помощью магии либо имплантов самые причудливые сексуальные фантазии, его признание равносильно констатации факта, что он не в своем уме. И от эльфийки запоздало плещет грязно-серой волной настороженности: много ли человеческого вообще осталось в теле ее возможного коллеги? А как насчет души?.. (Именно в этот момент собеседники обычно бормочут: “Долбаные чоканутые риггеры”).

Но фоном ко всему этому в ЭМ-спектре Шей Сильвермун идет другая эмоция, в данном контексте весьма неожиданная: теплая лососево-розовая радость — облегчение?..

— Вы только что меня отшили, — с веселым удивлением констатирует она. — Господи боже. Вы отшили меня, да еще так гадко! Я хочу с вами работать.

Рактер на миг теряет нить разговора, потом вдруг приходит понимание: это было отнюдь не соблазнение — это было собеседование.

— Проверка на профессионализм?

Эльфийка кивает.

— Не хочу, чтобы коллеги ко мне приставали. Но, к сожалению, мало кто говорит “нет”.

— Понимаю. Должно быть, тяжело вести дела, когда выглядишь как красивая старшеклассница.

При этих его довольно банальных словах излучение от Шей вдруг дергается, как стрелка барометра: Рактер видит черный и колючий, как связка обсидиановых игл, проблеск каких-то скверных эмоций, — совершенно внезапный диссонанс, словно музыкант взял фальшивую ноту или художник разлил на холст не ту краску. Еще он отмечает, что ее кровоток слегка ускорился. Страх? Гнев? Стыд? На вид собеседница, однако, совершенно спокойна, и голос ее бодр:

— Иногда это даже на руку — быть красивой старшеклассницей, — говорит она, но отводит взгляд, и улыбка у нее опять какая-то кривая. — Но вообще, конечно, вы правы. У меня есть несколько правил насчет… устриц. И людей. И это одно из них: не иметь никаких дел с озабоченными уродами.

— Очень разумный подход. — Рактер улыбается, хищно и с приязнью. — Впрочем, есть много других разновидностей уродов. Вряд ли стоит безоглядно доверять всем, кто всего лишь нашел силы отказаться от устриц в ресторане.

Шей Сильвермун долго, задумчиво смотрит на него. Потом делает к нему шаг и, глядя снизу вверх, серьезно, точно делясь секретом, сообщает:

— Их я боюсь еще больше. Таких, как вы. Насчет них есть несколько других правил.

— И каковы же остальные?

Вместо ответа Шей Сильвермун спрашивает словно бы невпопад:

— У вас человеческий мозг? Или с этими всякими… процессорами и церебральными ускорителями?

— Позвольте спросить, зачем вам эта информация?

— Ну, я могла бы соврать, что раз мы будем работать в команде, мне надо знать про все ваши киберулучшения, особенно про нестандартные. Но на самом деле мне просто захотелось спросить что-нибудь неприлично личное, — говорит Шей с легким нескрываемым злорадством.

— Видите ли, это не вопрос интимности, — мягко, улыбаясь пустой акульей улыбкой, говорит Рактер, пряча недовольство. — Я редко рассказываю о своих модификациях коллегам, никто, однако, пока не жаловался. Это вопрос моей безопасности, моей жизни.

— Точнее и не скажешь: вопрос безопасности и жизни — но отнюдь не только вашей, — парирует Шей.

Рактер выдерживает небольшую паузу, глядя на девушку подчеркнуто холодно; но за две минуты этого странного разговора Шей Сильвермун успела зацепить его, загнав рыболовный крючок своей тайны прямо ему под нёбо, и он хочет говорить с ней еще. В перспективе — возможно, обсуждать с ней планы и даже обмениваться дурацкими шутками после успешных забегов, когда все остались живы. Возможно, он вовсе не отказался бы поесть с ней устриц в ресторане со всем вытекающим, когда был моложе и более целым. Но сейчас он преимущественно хочет узнать, кто же она. Не информацию, что он уже успел найти в Сети, нет. В Шей Сильвермун есть нечто от замка или от сейфа, нечто такое, чего он никогда не встречал у других, а Рактер любит редкости — и взламывать замки и сейфы тоже любит. Его посещает странная мысль: эта девушка особенная. И очень важно понять, что именно делает ее такой.

Так что Рактер решает поднять белый флаг мира:

— Когда-нибудь я расскажу вам про мозг, процессоры и прочее, если буду полностью вам доверять. А вы в обмен расскажете про свои правила устриц.

Шей кивает:

— Ладно. На вид сделка честная.

Если бы Рактер не читал ее ЭМ-излучение, он бы ни за что не понял, шутит она или нет — в уголках губ Шей почти все время прячется призрак улыбки. Сейчас, однако, она абсолютно серьезна.

Она стоит совсем близко. Шапка вьющихся черных волос на ее голове выглядит так, будто она не мыла и не расчесывала их с самого рождения. И Рактер снова вдыхает этот ее странный запах.

Шей пахнет холодом рыбьей чешуи и гальки на дне залива. Прохудившимися рыбацкими сетями. Шелковистыми зелеными водорослями, живущими на старых сваях набережной и деревянных бортах старых джонок. Влажным туманом, зыбким, как сон, который днем и ночью висит над гаванью Виктория, пряча солнце и луну, клочьями оседая на волосах и одежде.

Даже когда она уходит, этот запах еще остается на какое-то время в его мастерской.

Чуть позже сверху, с палубы корабля, доносятся голоса. Древняя камера под потолком там не работала никогда, сколько Рактер помнит этот корабль, но хриплый низкий голос ему хорошо знаком, и он без труда представляет следом лицо говорящей: грубоватое, хитрое и в то же время слегка детское, с выпирающими изо рта клыками. Гоббет, вздорная орчиха-магичка.

— Жуткий он, да? — жалуется орчиха. — Как все прошло? Вы договорились?

— Договорились, — отвечает голос Шей.

— Ну так рассказывай, — требует Гоббет. — Какую долю от гонораров он хочет? А сейфы взламывать умеет? А если окажется, что в здании есть охрана, он согласится участвовать в забеге?

— Думаю, — запнувшись, говорит Шей, — он не откажется. По берлинским сводкам похоже, что доктор Рактер хорошо обращается с оружием.

— “Думаю”? “Похоже”? — ехидно передразнивает ее Гоббет. — Мощно, Шей. Ты просто гений сделок. Вы вообще хоть что-то обсудили? Бабла он наверняка потребует столько, что у нас ни гроша не останется.

— Сколько бы ни потребовал, выбора-то у нас особо нет, Гоббет. Нам нужен специалист по безопасности. Или ты предлагаешь открывать замки пальцем?.. Про гонорар не знаю… слишком растерялась. Я ожидала увидеть нерда вроде Из0бель. А он…

— Он — что?

Шей молчит. Рактер сожалеет, что не видит в этот момент ее лицо. Думает: надо бы починить все неработающие камеры. На лицо Шей интересно смотреть, оно такое живое, переменчивое, как океан.

— О-о-ох! — восклицает Гоббет — должно быть, вцепившись в этот момент в узел из дредов на своей голове. — Этого я и боялась. Ты запала на него, подруга. Да? Да! Я тебя насквозь вижу. Теперь-то ясно, почему он согласился работать с нами так легко, даже не узнав, есть ли у нас чем заплатить ему…

Шей быстро говорит:

— Нет, Гоббет, ты все не так поняла. Я специально предложила ему сходить в ресторан, он отказался.

— Ты сама позвала его в ресторан? О-о-ох. Я и не думала, что все настолько скверно.

— Да нет же, это для проверки. И он ее прошел. Он не такой. Ничего ему от меня не нужно.

— Ну да, конечно, — недоверчиво бормочет орчиха. — Эти спесивые мудаки с киберначинкой таких, как мы, в грош не ставят. Что-то ему от тебя, видать, все-таки нужно. Может, решил, что несовершеннолетняя эльфийская подружка будет хорошим дополнением к дорогому пальто. Подруга, это Гонконг, тут никто ничего не дает тебе за просто так.

— Хватит уже. Я совершеннолетняя! И не все на свете думают только о том, с кем бы перепихнуться. Неужели в Гонконге настолько скучно?

— Шей, я с тобой серьезно сейчас говорю, — рявкает Гоббет, так громко, что Рактер услышал бы ее грозный рык даже не будучи подключенным к аудиосистемам корабля. — Я не против этого типа с электронными мозгами в нашей команде, но не вздумай залезть ему в штаны. Знаю, он смазливый, но крыша у него протекает не меньше палубы нашей дырявой калоши. Он тебе ноги во сне отпилит, и не говори потом, что я не предупреждала.

Рактер улыбается.

Гонконгом — вот чем она пахнет, думает он.