Правители Франции XVII-XVIII века

Максимильен Робеспьер

Однажды Робеспьер сказал о себе: «Я не льстец, не повелитель, не трибун, не защитник народа; я — сам народ». Невольно вспоминается высокомерное утверждение Людовика XIV: «Государство — это я». Оба эти высказывания имели под собой определенную почву. Если «король-солнце» мог считать себя живым воплощением созданной им абсолютной монархии, то вождь якобинской диктатуры был вправе претендовать на то, чтобы выражать чаяния простого народа, к которому причислял и себя, хотя и без достаточных на то оснований.

Депутат Учредительного собрания и Национального конвента, член самопровозглашенной Парижской коммуны, фактический лидер (с июля 1793 года) Комитета общественного спасения, выполнявшего функции главного правительственного органа Французской республики, вождь якобинской диктатуры (июль 1793 года — июль 1794 года), изменившей лицо Франции, — таковы основные вехи короткой, но неоднозначно яркой политической биографии Максимильена Робеспьера. Тем не менее даже за столь мимолетный период пребывания у руля власти он успел обеспечить себе место среди тех, кто определял судьбу Франции.

Семейство Робеспьеров принадлежало к служилому дворянству — так называемому «дворянству мантии». В отличие от «дворянства шпаги», гордившегося древней родословной и военными подвигами предков, «дворяне мантии» имели не более двух-трех, а то и одного «благородного» предшественника, сумевшего выслужить (или купить) дворянство. Чаще всего это были «магистраты» — адвокаты Парижского или одного из провинциальных парламентов.

Когда и как Робеспьеры стали дворянами, историкам достоверно установить не удалось. Известно лишь, что это произошло где-то в конце XVII века, но сам будущий знаменитый революционер считал свое дворянство сомнительным и потому легко отказался от дворянского герба уже в начале революции. Правда, до этого он успел выгодно использовать сословные преимущества для получения образования и начала успешной карьеры.

Известно также, что Робеспьеры поколениями проживали в графстве Артуа, на севере Франции, и занимались юридическим оформлением сделок и завещаний. Где-то в 1720 году дед будущего якобинца (тоже Максимильен) обосновался в Аррасе — административном центре провинции (современный департамент Па-де-Кале).

Там, в Аррасе, 6 мая 1758 года в семье адвоката Высшего совета провинции Артуа Франсуа де Робеспьера и его супруги Жаклин-Маргерит (урожденной Карро, дочери пивовара) появился на свет первенец, которого назвали Максимильен. Вслед за ним у Робеспьеров родились еще трое детей — Шарлотта, Генриетта и Огюстен Бон (в семье его ласково называли Bonbon (Конфетка). Пятые роды 29-летней мадам де Робеспьер (1764 год) стали для нее последними. Она умерла, как и ее новорожденный ребенок.

Оставшись вдовцом, Франсуа де Робеспьер передоверил воспитание двоих сыновей их деду-пивовару, а дочерей — двум своим сестрам. Фактически он переложил всю ответственность за детей на родственников и с тех пор мало интересовался их жизнью.

Максимильен потерял мать и перестал общаться с отцом, когда ему было всего шесть лет. Отсутствие так необходимого для формирующейся личности ребенка родительского тепла, вероятно, определило душевную черствость и холодность будущего вождя террора, его эмоциональную глухоту, невосприимчивость к чужим страданиям. Правда, его младшая сестра Шарлотта, до конца дней искавшая понимания и даже оправдания деяний своего брата, говорит в воспоминаниях, что Максимильен слишком рано и всерьез взял на себя роль «главы семьи» и потому вынужден был быть крайне сдержанным и даже холодным в отношениях с людьми. Сам Робеспьер, много писавший на разные темы, не оставил никаких заметок о своем детстве и отрочестве, дав возможность будущим историкам строить всевозможные предположения о природе своих поступков, стоивших жизни многим тысячам людей.

В 1765 году дед устраивает семилетнего Максимильена в аррасский коллеж, который содержало общество ораторианцев[39]. Здесь он проучился до 1769 года. В возрасте одиннадцати лет, получив при активном содействии тетушек стипендию, он был отправлен в Париж, чтобы продолжить учебу в престижном коллеже Людовика Великого.

В столице за подростком первое время присматривал родственник Робеспьеров месье де Ла Рош, каноник капитула Нотр-Дам-де-Пари. Два года спустя каноник умер, и Максимильен остался без покровителя, имея весьма скромную стипендию. Среди учащихся он отличался мечтательной замкнутостью, ни с кем не дружил. В одном классе с ним учился Камилл Демулен. Впоследствии они подружатся, что не помешает Робеспьеру спустя двадцать лет отправить его на гильотину вместе с другим своим приятелем — Жоржем Дантоном.

В коллеже Максимильен получил классическое образование и обнаружил блестящие способности, особенно в латыни и древнегреческом. Именно его из всех учеников в 1775 году выбрали для зачитывания приветствия в адрес Людовика XVI, торжественно вернувшегося в Париж после коронации в Реймсе. Кто бы мог тогда подумать, что этот скромный семнадцатилетний юноша, вдохновенно декламировавший приветственную оду королю, через семнадцать лет станет столь же вдохновенно требовать для Людовика XVI смертной казни.

В 1780 году Робеспьер получает степень бакалавра на факультете права Парижского университета, а год спустя становится адвокатом Парижского парламента. Его отличная учеба была увенчана поощрительной премией в 600 ливров. Другой формой поощрения стало предоставление стипендии коллежа Людовика Великого его младшему брату Огюстену, который пошел по стопам Максимильена.

В начале осени 1781 года Робеспьер покидает Париж и возвращается в Аррас. К тому времени его семья понесла значительные утраты. Еще в 1775 году умерла бабушка по отцовской линии. В 1777 году ушел из жизни отец. Год спустя — дед по матери, оставивший старшему внуку небольшой капитал. А в 1780 году Максимильен потерял одну из сестер — Генриетту. С той поры он особенно сблизился с Шарлоттой, которая передала брату в распоряжение свою долю дедовского наследства. Позднее, после завершения учебы, к ним присоединится Огюстен. Втроем они будут воплощать пример дружных семейных отношений.

В ноябре 1781 года Робеспьер становится одним из пяти членов коллегии адвокатов Совета провинции Артуа, а в январе 1782 года — судьей местного епископального трибунала. Первые годы его адвокатской деятельности были связаны с участием в гражданских и уголовных процессах. Постепенно у него растет интерес к общественной и культурной жизни. В ноябре 1783 года мэтра Робеспьера избирают в Королевскую академию изящной словесности Арраса. Он принимает участие в различных академических конкурсах. Одна из его работ была отмечена Академией Меца медалью и премией в размере 400 ливров, а сама работа удостоилась рецензии на страницах «Mercure de France»[40]. В феврале 1786 года члены Королевской академии изящной словесности Арраса избирают Максимильена Робеспьера своим главой.

Еще в годы обучения в Париже Максимильен внимательно проштудировал труды Монтескье и Руссо. Взгляды последнего в наибольшей степени отвечали его собственным представлениям об устройстве общества. Некоторые биографы Робеспьера утверждают, что где-то между 1775 и 1778 годами ему даже удалось лично познакомиться с автором «Общественного договора». До конца дней он будет считать Руссо своим главным учителем.

В середине 1780-х годов Робеспьер активно выступает за равноправие полов и предлагает ввести совместное обучение мальчиков и девочек, но не находит понимания в аррасском обществе.

Он навсегда останется холостяком, хотя никогда не избегал любовных романов, что подтверждает в своих воспоминаниях его сестра Шарлотта.

Когда французское общество на исходе 1788 года было взбудоражено известием о предстоящем созыве Генеральных штатов, Робеспьер сразу же поставил перед собой цель — добиться избрания в депутаты. Он, к тому времени уже человек широко известный не только в Аррасе, но и во всей провинции, мог бы баллотироваться от своего сословия — дворянства, но предпочел избираться от третьего сословия, причем от самой бедной, но многочисленной его части — корпорации сапожников. Уже тогда Робеспьер считал себя защитником интересов простого народа — сапожников, булочников, ремесленников, мелких торговцев… В этом смысле задолго до 1793 года по своим убеждениям он стал демократом, хотя и не помышлял пока о республике.

Мобилизовав финансовые ресурсы родных и друзей, он выставляет свою кандидатуру и ведет энергичную агитацию среди сапожников Арраса, которые доверят ему составление своего «наказа» Генеральным штатам. Написанный им документ получил одобрение сначала сапожников, а затем и других городских профессиональных объединений. В конечном итоге 26 апреля 1789 года мэтр Робеспьер оказался в числе восьми депутатов, которым третье сословие провинции Артуа доверило представлять свои интересы. 1 мая 1789 года он отправился в Версаль, где 5 мая открылись Генеральные штаты.

По прибытии в Версаль провинциальный адвокат сразу же озаботился заведением полезных контактов. Среди его первых знакомых — Бертран Барер, адвокат из Аквитании, Жером Петион, тоже адвокат, но из Шартра, граф Шарль де Ламетт и скандально известный граф Оноре де Мирабо. Сам законченный циник, Мирабо охарактеризовал Робеспьера следующим образом: «Он далеко пойдет; он верит во все, что говорит».

Осмотревшись, Робеспьер обратил взор в сторону группы депутатов от Бретани, учредивших так называемый «Бретонский клуб», члены которого не скрывали своих симпатий к английской политической модели, где король лишь царствует, а страной управляет парламент. Идея конституционной монархии была близка и Робеспьеру, поспешившему вступить в этот клуб, скоро преобразованный — сначала в «Общество друзей конституции», а затем, после переезда короля и Учредительного собрания из Версаля в Париж (октябрь 1789 года), в «Клуб якобинцев». Такое название возникло по месту заседания клуба в доминиканском монастыре св. Якова.

Дебют Робеспьера в качестве парламентского оратора состоялся 18 мая 1789 года, но это выступление не произвело впечатления на депутатский корпус, где было немало блестящих ораторов. Робеспьера продолжали не замечать, хотя он брал слово почти ежедневно, выступая по самым разным вопросам (до конца 1789 года он поднимался на трибуну около шестидесяти раз).

Но однажды он все-таки обратил на себя внимание. 21 октября 1789 года Робеспьер поверг коллег-депутатов в изумление, выступив за отмену во Франции смертной казни. Никто и никогда еще публично не оспаривал у государства права на высшую меру наказания преступников. Разумеется, это предложение было отвергнуто, но примечательно то, что именно Робеспьер — будущий инициатор террора — предложил отменить смертную казнь.

С того дня Робеспьер начал приобретать известность, расширив ее другими своими предложениями — об отмене имущественного ценза и введении всеобщего избирательного права, ликвидации разделения граждан на «активных» и «пассивных», распространении гражданских прав на евреев, представителей «свободных профессий» и «цветного населения» колоний, отмене рабства в заморских владениях Франции и т. п.

Когда в сентябре 1789 года в Собрании обсуждался вопрос о форме королевского вето на решения законодательной власти, Робеспьер категорически выступил против любого — абсолютного или «приостанавливающего» — вето короля, показав себя приверженцем жесткого разделения властей. Именно он одним из первых в октябре 1789 года предложил формулу, которая войдет в первую конституцию Франции (1791): «Людовик, милостью Божией и волей нации, король французов».

Робеспьер был в числе авторов первой Декларации прав человека и гражданина, принятой Учредительным собранием 26 августа 1789 года. Его приверженность принципам Декларации порой доходила до аффекта, что дало основание Камиллу Демулену, знавшему Робеспьера со школьной скамьи, не без юмора однажды заметить, что он — это «живое воплощение Декларации прав».

Приняв самое активное участие в разработке конституции, Робеспьер 16 мая 1791 года инициировал предложение, по которому члены Учредительного собрания не имели права избираться в Законодательное собрание.

30 сентября 1791 года Учредительное собрание было распущено, а 1 октября в Париже открылась первая сессия нового парламента — Законодательного собрания, избранного вопреки пожеланиям Робеспьера исключительно «активными гражданами» на основе все той же цензовой системы.

Утратив депутатский статус, Робеспьер на время покинул Париж и отправился к себе на родину, заглянув и в соседнюю Фландрию. В поездку он взял с собой любимого пса, немецкого дога по кличке Брунт, который был для него неразлучным спутником жизни.

Робеспьера, к тому времени уже широко известного политика, с энтузиазмом встречали жители Арраса, Бетюна и Лилля. В Аррасе он провел несколько безмятежных дней с единственно близкими ему людьми — братом Огюстеном и сестрой Шарлоттой. Младший брат, во всем равнявшийся на Максимильена, к тому времени стал видной фигурой в их родном городе. Он возглавлял местное отделение Общества друзей конституции и был прокурором Аррасской коммуны.

В конце ноября 1791 года Робеспьер вернулся в Париж и сосредоточился на работе в «Клубе якобинцев», который он возглавил еще в мае 1790 года. К началу 1792 года первоначальный состав клуба, где прежде можно было встретить Мирабо, Лафайета, Байи, Барнава и других умеренных либералов, существенно изменился. Конституционные монархисты покинули «Клуб якобинцев» и основали собственный — «Клуб фельянов» (от одноименного названия бывшего монастыря, где они собирались). Преобладающее влияние в обновленном «Клубе якобинцев» приобрели сторонники Ж.-П. Бриссо, которых позднее назовут жирондистами (от названия департамента Жиронда, откуда были избраны некоторые депутаты Законодательного собрания).

Переломным моментом для окончательного преодоления Робеспьером прежних конституционно-монархических иллюзий стала попытка бегства королевской семьи за пределы Франции в июне 1791 года. «В Собрании меня обвиняют в том, что я республиканец, но я им не являюсь, — заявил Робеспьер, выступая с парламентской трибуны 22 июня. — Подобное обвинение делает мне честь, — продолжал он. — Но если бы кто-то назвал меня монархистом, это было бы оскорблением, так как тем более я им не являюсь… Ибо что такое существующая ныне Конституция Франции? Это республиканская монархия. Это и не монархия, и не республика. Это и то, и другое».

Робеспьер решительно отверг предложение Лафайета признать, что король не бежал, а был похищен. В Учредительном собрании он проголосовал против резолюции, оправдывавшей Людовика XVI. Более того, выступая 14 июля в Собрании, Робеспьер поставил вопрос о низложении короля, хотя пока и не требовал суда над ним.

После неудавшегося бегства короля Робеспьер становится неутомимым разоблачителем заговоров, которые мерещатся ему повсюду — не только в лагере роялистов, но и среди тех, кто называет себя сторонниками революции. Для Робеспьера «внутренний враг» куда опаснее, чем «враг внешний».

Именно поэтому он станет последовательным противником войны, на которой настаивали жирондисты в расчете распространить революцию на соседние страны. Робеспьер считал все это опасной авантюрой. Во-первых, страна к войне не готова, а высшее командование французской армии не внушает политического доверия; во-вторых, полагал он, нельзя «осчастливить» другие народы, принеся им революцию на штыках. Революции не устраиваются по заказу, они вызревают в недрах общества — таково было глубокое убеждение Робеспьера.

Одним из скрытых внутренних врагов он считал генерала Лафайета и неоднократно требовал его отстранения с поста командующего Северной армией. Настойчивое желание Робеспьера будет удовлетворено в августе 1792 года, когда Лафайета объявили изменником. Сменившего его на посту командующего армией генерала Дюмурье через год постигла та же участь. Стоило начаться войне, как в Вандее и некоторых других провинциях появились первые очаги крестьянско-роялистских волнений. Казалось, что Робеспьер прав, повсюду видя измену…

Ко всей прочей своей деятельности Робеспьер в сентябре 1791 года — апреле 1792 года был общественным обвинителем в уголовном суде Парижа, что расширило его популярность. Дистанцируясь от властей, выставляя себя чуть ли не единственным защитником простого народа, сам никогда не искавший материальных благ Робеспьер приобрел лестное прозвище Неподкупный.

Каким-то образом Робеспьер не оказался среди участников событий 10 августа 1792 года, когда восставшие парижане захватили Тюильри и положили конец королевской власти. Занявший пост министра юстиции Жорж Дантон, соратник Робеспьера по Якобинскому клубу, предложил Максимильену возглавить Революционный трибунал для суда над теми, кто пытался 10 августа защищать короля (прежде всего оставшихся в живых швейцарских гвардейцев), но Робеспьер отказался. По его мнению, к суду надо было привлечь более широкий круг роялистов и их пособников.

Крайнее напряжение в столице после ареста Людовика XVI и его семьи не спадало. Толпы возбужденных горожан, охваченных слухами об иностранном вторжении и внутреннем заговоре, повсюду искали врагов. Под прикрытием лозунга «Отечество в опасности!» кто-то ловко направил эту народную ярость на беззащитных узников парижских тюрем. Начиная со 2 сентября 1792 года на протяжении шести дней происходило массовое умерщвление несчастных, многие из которых не имели никакого отношения к контрреволюции. Жертвами безжалостной резни стали 1300 заключенных шести парижских тюрем. Поднявшаяся в Париже волна убийств дошла и до других городов Франции, хотя и существенно ослабла — в Версале, Mo, Орлеане и Реймсе было убито 200 человек.

Робеспьеру, всегда имевшему отвлеченно-идеалистическое представление о народе, подобные проявления жестокости были непонятны, и он предпочел не заметить их, дабы не обременять душу опасными сомнениями.

Сразу после событий 10 августа Робеспьер был введен в состав существенно обновленной Парижской коммуны, превратившейся в параллельный Законодательному собранию орган власти, но настроенный более радикально. Откровенное, зачастую грубое давление Коммуны на парламент, который коммунары постоянно шантажировали организацией новых народных восстаний, определило конфликтный характер отношений между этими двумя центрами власти. Впрочем, Законодательное собрание к тому времени уже шло к концу своего недолгого существования.

В связи с фактической ликвидацией в августе 1792 года монархии Франция должна была получить новую, теперь уже республиканскую конституцию. Разработать и принять ее должен был новый законодательный орган — однопалатный Национальный конвент, выборы в который проходили одновременно с «сентябрьскими убийствами», что не могло не отразиться на их итогах.

К середине сентября 1792 года подсчет результатов голосования был завершен. Оказалось, что из 750 избранных в новый парламент депутатов 194 были членами прежнего Законодательного собрания, а 89 ранее входили в Учредительное собрание.

Среди них был и Максимильен Робеспьер. В Париже, откуда он избирался в этот раз, он получил 333 голоса (из 525) — самый высокий результат. Ему удалось обойти даже бывшего мэра Парижа, своего недавнего соратника Жерома Петиона, переметнувшегося к жирондистам. Петион все же сумел избраться в Конвент, но не от столицы, а от департамента Эр-э-Луар. В Конвент от Парижа был избран и младший брат Робеспьера — Огюстен.

Преобладающее представительство в Конвенте (примерно 400 мест) получило так называемое «Болото» («Marais»). Это были депутаты-центристы с неопределенными политическими взглядами, постоянно колебавшиеся между левой и умеренной фракциями. Левая фракция (до 150 депутатов), неформальным лидером которой стал Робеспьер, получила название «Гора» («Montagne»), так как входившие в нее депутаты заняли верхние места в амфитеатре зала заседаний. Их стали называть «монтаньярами». Умеренные (до 170 депутатов) были представлены сторонниками Бриссо — жирондистами.

На первом же заседании Конвента, открывшегося 22 сентября 1792 года, Франция была провозглашена республикой. И монтаньяры, и жирондисты, и «болото» были едины — Франция никогда больше не будет монархией. Но на этом единство взглядов себя исчерпало.

Какой должна быть Французская республика? На каком фундаменте будет строиться ее здание?

С самого начала между монтаньярами и жирондистами в Конвенте разгорелась ожесточенная борьба, в которой Робеспьер и Бриссо стремились склонить каждый на свою сторону колеблющееся «болотное» большинство. Жирондистам это удавалось лучше, чем их политическим соперникам. По этой причине историки назвали избранный Конвент жирондистским.

Для Бриссо и его единомышленников принципиально важным был вопрос о надежных гарантиях для новых собственников. Для монтаньяров речь шла о другом — достижении политического и социально-экономического равенства, что пугало жирондистов.

Глубокие политические противоречия между двумя группами республиканцев были дополнительно окрашены взаимной личной неприязнью их лидеров. Бриссо и его сторонники усматривали в Робеспьере диктаторские наклонности. «Робеспьер, я тебя обвиняю! Я обвиняю тебя в стремлении к высшей власти!» — бросил в лицо лидеру монтаньяров депутат-жирондист Жан-Батист Луве, выступая 29 октября 1792 года в Конвенте. С этого момента обвинения в диктаторских помыслах Робеспьера станут лейтмотивом многих выступлений жирондистов с парламентской трибуны. Ему припомнили и его позицию против развязывания войны с «внешней контрреволюцией» (март-апрель 1792 года), и демонстративное безразличие, проявленное в день «народного гнева» (10 августа 1792 года). Жирондисты требовали создания комиссии по расследованию деятельности Робеспьера и попытались организовать судебное преследование его ближайшего сподвижника — Жан-Поля Марата, депутата Конвента, издававшего газету «Друг народа», которую они, надо признать, не без основания считали экстремистской.

Робеспьер, выступая в Конвенте 5 ноября, сумел отбить развернутую против него атаку и даже защитить Марата, публично лишь пожурив его за «крайности». В этот раз он попытался оправдать и «сентябрьскую резню». Народ, по его убеждению, учинил расправу над узниками из-за прямой угрозы иностранной интервенции и по причине бездействия Революционного трибунала, подолгу не рассматривавшего дела арестованных и даже выпустившего на свободу ряд очевидных преступников.

К ноябрю 1792 года Робеспьер уже не тот принципиальный противник смертной казни, каким он был в 1789 году. Теперь он признает ее целесообразность, но настаивает на законности применения. Только государство может казнить и миловать, считает Робеспьер, но если оно бездействует, то народ может присвоить это право себе, что и проявилось в сентябрьские дни 1792 года.

В ноябре 1792 года он стал одним из инициаторов судебного процесса над низложенным Людовиком XVI. Причем, явно опережая результаты расследования, заявил, что «король-изменник» достоин смертной казни. «Король должен умереть, чтобы жила Республика», — говорил он. Принцип «революционной целесообразности» был для него важнее, чем доказательство вины подсудимого на открытом процессе. При этом, как ни странно, он все еще продолжал считать смертную казнь «злом», но злом неизбежным, диктуемым в определенных обстоятельствах высшими государственными интересами. «Неужели вы хотели бы революции без революции?» — обращался он к депутатам.

К концу ноября 1792 года стало известно содержание «железного ящика», в котором Людовик XVI хранил личную переписку, дневниковые записи и другие документы. Сейф был перевезен из Версаля в Тюильри еще в октябре 1789 года, а после событий 10 августа 1792 года вскрыт. Хранившиеся в нем бумаги напрямую не свидетельствовали об измене короля, но из них можно было сделать вывод, что «гражданин Луи Капет» не только не разделял революционных идей, но был их убежденным противником и смотрел на свою роль в революции как насильно ему навязанную. Этого оказалось достаточно, чтобы начать судебное преследование низложенного короля, и Максимильен Робеспьер был среди самых активных сторонников предания его суду.

Здесь он также вступил в ожесточенную полемику с жирондистами, полагавшими, что вынесение предрешенного, как было ясно всем, смертного приговора Людовику XVI поднимет против революционной Франции всю Европу и потому содержит серьезную угрозу для революции. К тому же этот вопрос, по мнению Бриссо, нельзя было решать без консультаций с провинциями, со всем народом Франции.

Робеспьер употребил все свое возросшее влияние в Конвенте, чтобы суд над королем не был отложен. «Если король не будет осужден, республика подвергнется смертельной опасности!» — утверждал Робеспьер, выступая 3 декабря 1792 года в Конвенте. И он сумел убедить депутатов взять на себя роль судей в «деле Луи Капета».

После казни короля острые противоречия между монтаньярами и жирондистами разгорелись с новой силой. Одним из поводов стала обострившаяся в результате неурожая продовольственная проблема. Левые радикалы во главе с Жаком Ру — так называемые «бешеные» («enragés») — требовали законодательного ограничения цен на хлеб и другие продукты питания. Робеспьер поначалу был против этой меры, но потом увидел в «бешеных» союзников против жирондистов и пересмотрел свою позицию. 4 мая 1793 года монтаньяры содействовали принятию Конвентом «закона о максимуме», то есть об установлении цен на продовольствие и верхнего уровня заработной платы, против чего выступали жирондисты.

Жирондисты стремительно теряли почву под ногами. 18 мая они провели через Конвент решение о создании Чрезвычайной комиссии в составе двенадцати депутатов для раскрытия заговора, созревшего якобы в секциях Парижской коммуны, подверженных влиянию якобинцев. Комиссия начала свою деятельность с ареста наиболее активных противников жирондистов — Жака-Рене Эбера, Жана-Поля Марата и других.

Робеспьер поспешил обвинить в подготовке переворота самих жирондистов. Выступая 29 мая в Конвенте, он обвинил их в коррупции, в связях с генералами-изменниками (прежде всего с Дюмурье, который прямо заявил, что намерен свергнуть Конвент и восстановить конституционную монархию) и желании узурпировать власть. И призвал парижан к восстанию.

Призыв Неподкупного был услышан и подхвачен Коммуной. Уже через два дня Париж восстал. Под знаменами Национальной гвардии собрались около 80 тыс. горожан. Временным командующим парижской Национальной гвардии Коммуна назначила преданного Робеспьеру Франсуа Анрио. Национальная гвардия плотным кольцом окружила здание Конвента и расставила по его периметру пушки. 22 депутата-жирондиста были немедленно лишены своих мандатов и помещены под домашний арест. Та же судьба постигла двух министров-жирондистов — Клавьера и Лебрена.

«Спасителем Отечества» назовет Анрио освобожденный из тюрьмы Марат. Через месяц Анрио станет бригадным генералом, а в сентябре, с подачи Робеспьера, — дивизионным генералом. Близость Анрио к Робеспьеру не будет забыта противниками Неподкупного. Год спустя, 28 июля 1794 года, верный робеспьерист разделит участь своего кумира.

Результатом трехдневного восстания в Париже (31 мая — 2 июня 1793 года) стало изгнание депутатов-жирондистов из Конвента, политику которого с этого момента стали определять монтаньяры и их признанный лидер — Максимильен Робеспьер.

Первостепенной задачей очищенного от жирондистов Конвента Робеспьер считал разработку новой (третьей по счету) конституции Франции, и проект ее был подготовлен в считаные дни, а уже 24 июня 1793 года Конвент ее утвердил. Она провозглашала введение всеобщего избирательного права, свободу печати, выборность всей администрации. При этом было учтено пожелание Робеспьера об отсрочке вступления конституции в силу. На переходный период, по предложению того же Робеспьера, в стране с 10 октября 1793 года вводился временный режим революционного управления, впоследствии получивший название якобинской диктатуры.

Ее руководящие принципы и цели были сформулированы Робеспьером в двух его выступлениях — «О принципах революционного правительства» (25 декабря 1793 года) и «О принципах политической морали» (5 февраля 1794 года). Робеспьер открыто противопоставил два порядка — устаревший конституционный и перспективный революционный, связанный с неизбежными потрясениями и временным ограничением индивидуальных свобод. И все это — ради светлого будущего в соответствии с идеалами Руссо о справедливом обществе с равными возможностями и правами.

«Если в мирное время орудием народного правления является добродетель, — утверждал Робеспьер, — то во время революции орудием его является и добродетель, и террор одновременно: добродетель, без которой террор гибелен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор есть не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость; следовательно, он является проявлением добродетели, он — не столько особый принцип, сколько вывод из общего принципа демократии, применяемого отечеством в крайней нужде».

Робеспьер был искренне убежден, что террор совместим с демократией, что он ни в коем случае не противоречит демократическим принципам. «Демократия, — говорил он, выступая в Конвенте 5 февраля 1794 года, — это такое государство, где суверенный народ, руководимый им же самим созданными законами, делает сам все то, что возможно, и при помощи своих представителей — все то, что он не может делать сам…

Извне вас окружают все тираны; а внутри страны друзья тирании составляют заговоры; они будут составлять заговоры до тех пор, пока преступление может надеяться на успех. Нужно подавить внутренних и внешних врагов Республики или погибнуть вместе с нею; а в данном положении первым правилом вашей политики должно быть управление народом при помощи разума и врагами народа — при помощи террора».

Законодательный орган, каким по определению был Конвент, по инициативе Робеспьера и его единомышленников самовольно присвоил себе функции центральной исполнительной и даже судебной властей. Инструментами временного режима становились Комитет общественного спасения (создан в апреле 1793 года), Комитет общественной безопасности (существовал с октября 1792 года) и комиссары Конвента в департаментах и городах Франции. Оставаясь неформальным лидером Конвента, Робеспьер 27 июля 1793 года вступил в Комитет общественного спасения и стал его фактическим руководителем.

Уже первые декреты, принятые новой властью (10 июня и 17 июля 1793 года), привели к окончательному освобождению французской деревни от остатков старорежимного наследия. Крестьяне законодательно были освобождены от сеньориальных повинностей и получили в свое пользование общинные земли. В интересах наименее зажиточных слоев населения были пересмотрены условия продажи так называемых «национальных имуществ». В то же время «закон о всеобщем максимуме» (29 сентября 1793 года), устанавливающий цены на все предметы широкого потребления и верхний предел заработной платы, а также закон о смертной казни за спекуляцию вызвали недовольство сельскохозяйственных производителей, которых обязывали продавать свою продукцию по явно заниженным ценам. В ряде провинций и районов Франции начались крестьянские волнения.

Самое серьезное внимание Робеспьер и его единомышленники уделяли борьбе с внутренней и внешней контрреволюцией, заметно оживившейся после переворота в Париже, осуществленного в июне 1793 года монтаньярами. Значительная часть территории Франции контролировалась мятежниками-роялистами — Вандея, Лион, Бордо и другие районы. По периметру внешних границ сосредоточились армии антифранцузской коалиции, готовые к вторжению. Англичане оккупировали Тулон, испанцы и сардинцы угрожали с юга, пруссаки и австрийцы — с запада, откуда войска могли дойти до Парижа в течение одного дня.

13 июля 1793 года роялистка Шарлотта Корде убила Друга народа Марата. Это послужит сигналом к началу якобинского террора, жертвами которого станут не только (и даже не столько) очевидные контрреволюционеры, но и безвинные, зачастую сознательно оклеветанные или случайные люди. «Законодательная» база под террор будет подведена позднее, почти год спустя. Но фактически он начался с установлением якобинской диктатуры.

Главным идеологом и практиком террора был сам Неподкупный, не колебавшийся отправлять на гильотину не только явных «врагов народа», но и своих недавних соратников. Как убежденный «законник» Робеспьер старался не допускать внесудебных расправ, но запущенная им машина «революционного правосудия» буквально штамповала смертные приговоры, и все — во имя «высшей справедливости». За короткий период якобинской диктатуры (чуть более года) на гильотине погибли почти 17 тыс. «контрреволюционеров»; еще 25 тыс. «врагов народа» были расстреляны или убиты при оказании сопротивления; без малого 500 тыс. французов были брошены в тюрьмы по доносам и наветам, и около 100 тыс. не вышли оттуда живыми. Остальных от неминуемой смерти спасло лишь падение Робеспьера в конце июля 1794 года.

Кем в действительности были все эти «враги народа»? Об этом свидетельствует бесстрастная статистика: более 70 процентов казненных по приговорам революционных трибуналов составляли крестьяне, мелкие буржуа, ремесленники и рабочие; и лишь 29 процентов жертв террора принадлежали к привилегированным группам (аристократы, священнослужители) и состоятельным гражданам. В их числе оказались Мария-Антуанетта, гильотинированная 16 октября 1793 года на площади Революции, и принцесса Елизавета, сестра казненного Людовика XVI (погибла на эшафоте 10 мая 1794 года).

Так или иначе, но безжалостным террором якобинцам удалось запугать общество, одновременно вызвав в нем не только страх, но и скрытую ненависть, которая, накапливаясь, ожидала своего выхода.

Более очевидны были успехи в борьбе с внешним врагом. Якобинцы под руководством Робеспьера сумели мобилизовать все наличные силы для противодействия иностранным интервентам. Под знамена республики были призваны полмиллиона французов. Армия была реорганизована: в ее структуре появились смешанные «полубригады», сформированные из линейных и добровольческих батальонов. Якобинцам удалось в предельно короткие сроки наладить военное производство и существенно перевооружить армию, которая под руководством талантливых генералов и комиссаров Конвента — Журдана, Гоша, Моро, Карно, Сен-Жюста, Леба и других — к лету 1794 года сумела одержать ряд побед и отвести от Франции непосредственную внешнюю угрозу.

Чем дальше, тем больше Робеспьера беспокоила чрезмерная, как он полагал, активность его союзников и попутчиков справа и слева. Правые были представлены Жоржем Дантоном, Камиллом Демуленом и их единомышленниками, которые настаивали на прекращении террора, смягчении «закона о максимуме» и поисках примирения с антифранцузской коалицией. Крайне левые — «бешеные» во главе с Жаком Ру, эбертисты[41] и шометисты[42] требовали противоположного — расширения террора и «закона о максимуме», окончательной дехристианизации Франции и продолжения войны до полной победы и торжества революционных принципов во всей Европе. Заодно с эбертистами и шометистами действовали революционно настроенные секции Коммуны, пытавшиеся откровенно давить на Конвент и его якобинское руководство.

Со всем этим надо было что-то делать. Робеспьер решил вопрос привычным для него радикальным способом. По обвинению в государственной измене были арестованы и казнены — Эбер (24 марта 1794 года), Дантон и Демулен (5 апреля), Шометт (13 апреля) и ряд других лидеров, не согласных с его политикой. Арестованный еще в сентябре 1793 года Жак Ру 10 февраля 1794 года покончил с собой в тюрьме, не дожидаясь предопределенного смертного приговора.

Робеспьер сумел приструнить и зарвавшихся, как он считал, руководителей парижских секций. На основании декрета Конвента от 18 марта 1794 года он провел «зачистку» Коммуны от ультрареволюционеров, прежде бывших его верными союзниками. Впоследствии это ему аукнется. В день термидорианского переворота парижские секции не обнаружат достаточной готовности спасти Робеспьера и якобинский режим.

Высшее руководство страной окончательно сконцентрировалось в руках триумвирата: Максимильен Робеспьер — Луи-Антуан де Сен-Жюст — Жорж Кутон. Лидирующую роль в этом триумвирате единомышленников играл Робеспьер, который в июне 1794 года получил пост председателя Конвента. Теперь уже совершенно официально он сосредоточил в своих руках практически все три ветви власти, став диктатором. Тогда же Робеспьер принудил Конвент принять законопроект Кутона о распространении революционного террора на всю территорию Франции (печально известный закон от 22 прериаля / 10 июня 1794). Именно это решение превратит Робеспьера в одиозную фигуру не только Французской революции, но и всей национальной истории Франции.

Робеспьер всегда выступал против дехристианизации, насаждавшейся с 1791 года. В то же время он и не был привержен традиционной христианской религии, в которой его крестили и воспитали. Исповедуя идеи Просвещения в духе Руссо, Робеспьер вознамерился создать новую, если так можно сказать, атеистическую религию, которая могла бы стать идейной базой революции наряду с принципами равенства и справедливости. Он инициировал создание культа так называемого Верховного Существа (l’Étre suprême), призванного заменить Святую Троицу — Бога Отца, Сына и Святого Духа. При этом Робеспьер ссылался на упоминание о Верховном Существе еще в первой Декларации прав человека и гражданина (26 августа 1789 года).

В мае 1794 года Робеспьер провел через Конвент декрет, в котором утверждалось, что «французский народ признает существование Верховного Существа и бессмертие души». А 20 прериаля (8 июня 1794 года) он устроил на Марсовом поле праздник Верховного Существа, собравший почти весь Париж. По неслучайному совпадению этот день пришелся на праздник Святой Троицы.

Постановщиком праздника стал известный художник и не менее известный якобинец Жак-Луи Давид. Робеспьер, возглавивший торжества, в своей речи говорил о том, что этот день должен объединить всех французов. Это произвело впечатление даже на тех, кто не разделял его взгляды. Многие были введены в заблуждение относительно дальнейших намерений Неподкупного. Правда, принятый два дня спустя декрет о Великом терроре быстро рассеял возникшие было иллюзии.

Расширение террора, от которого не был застрахован ни один француз, было серьезнейшим просчетом Робеспьера и его единомышленников — Кутона и Сен-Жюста. С ослаблением внешней угрозы после побед революционных армий выявились глубокие разногласия в отношении экономической политики правительства Робеспьера, в особенности по вопросу о «всеобщем максимуме». Явные и скрытые противники Робеспьера в Конвенте, включая и многих монтаньяров, начали готовить смещение Неподкупного, который в это время обнаружил удивительную близорукость, а после триумфа на празднике Верховного Существа вообще впал в трудно объяснимую апатию. Несколько недель он не появлялся в Комитете общественного спасения и даже в Конвенте. Из летаргического состояния его не вывели даже две попытки покушения, предпринятые безработным Анри Ладмира и двадцатилетней парижанкой Сесиль Рено, вооруженной двумя ножами. Расследование показало, что это были террористы-одиночки. Разумеется, они были отправлены на гильотину.

26 июля (8 термидора по революционному календарю) Робеспьер неожиданно явился в Конвент и выступил с резкими обвинениями по адресу «врагов революции», не назвав, правда, их имен. Это прозвучало как явная угроза, побудив заговорщиков поспешить с переворотом.

Заговор объединил самые разные политические силы — от вчерашних «бешеных» и уцелевших эбертистов до дантонистов и представителей «болота». Оправданием для них стала идея «спасения Республики от тирана» и возвращение Конвенту его суверенных прав в управлении страной.

На завершающей стадии подготовки заговора кто-то распространил по городу провокационный слух: Робеспьер намеревается освободить из-под ареста в Консьержери пятнадцатилетнюю Марию-Терезию Шарлотту, дочь казненного Людовика XVI, чтобы (!) жениться на ней. Очевидная нелепость подобного слуха тем не менее на многих произвела впечатление. Против Неподкупного, превратившегося в «тирана», его противники умело обратили и бредовые заявления сумасшедшей старухи Катрин Тео, которая еще в середине июня объявила себя Девой Марией, а Робеспьера — своим сыном. Парижане хорошо помнили недавнее торжество на Марсовом поле, где Робеспьер публично поклонялся Верховному Существу. Уж не возомнил ли он себя сыном Творца? И не манипулирует ли сам Неподкупный безумной Катрин Тео?.. Все это не могло не настораживать «благоразумных» граждан, втайне мечтавших избавиться от «тирана».

27 июля (9 термидора) депутаты-заговорщики устроили в Конвенте обструкцию Робеспьеру и Сен-Жюсту, не дав им выступить с трибуны. Самые невероятные, зачастую взаимоисключающие обвинения посыпались на них как из рога изобилия. Эта словесная вакханалия могла бы продолжаться еще неопределенно долго, если бы один из депутатов (Луше), ничем себя прежде не проявивший, не предложил немедленно арестовать весь «триумвират» — Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона.

Под крики «Vive la République!» депутаты единогласно проголосовали за это предложение. Перед лицом столь редкого единодушия Робеспьер мрачно произнес: «Республика погибла. Настало царство разбойников». Робеспьер-младший заявил, что желает разделить участь старшего брата, после чего оба они были арестованы.

Казалось, что заговор успешно завершился. Но пока еще это было не так. Когда Робеспьера доставили в тюрьму Люксембург, ее опешивший начальник с испугу отказался его принять. Неподкупный и его брат поспешили этим воспользоваться и укрылись в Ратуше. Однако, оказавшись в безопасности, Робеспьер почему-то ничего не предпринял для организации сопротивления мятежникам. Он продолжал бездействовать, вызывая удивление своих сторонников.

Тем временем известие о событиях в Конвенте быстро распространилось по Парижу, вызвав всеобщее смятение. Коммуна и мэрия призвали парижан к восстанию. Термидорианский Конвент, со своей стороны, разослал директивы о соблюдении порядка и вызвал Национальную гвардию для своей защиты. Национальные гвардейцы были обескуражены арестом своего командира, генерала Анрио, и назначением нового — Поля Барраса, члена Конвента. Они еще не знали, что их новый командующий — активный участник заговора. Именно его решимость и определила конечную победу термидорианцев.

В конце дня во главе четырехтысячного отряда Баррас явился на Гревскую площадь и блокировал здание Ратуши, где находились Робеспьер и некоторые его соратники. Те, на кого еще мог надеяться Неподкупный, пребывали в растерянности. Парижские секции, совсем недавно униженные им, были дезориентированы и колебались. Собравшиеся на Гревской площади горожане, не видя никаких сигналов к действию, к вечеру постепенно стали расходиться.

С наступлением ночи Баррас дал команду на захват Ратуши, где в это время продолжались бесполезные дискуссии о «текущем моменте». Термидорианцы ворвались в зал заседаний и несколькими выстрелами прекратили дебаты. Одна из пуль попала Робеспьеру в челюсть. Огюстен, его младший брат, попытался покончить жизнь самоубийством, выбросившись из окна, но лишь сломал ногу и попал в руки мятежников. Преданный Робеспьеру депутат Леба, подумав, что его друг мертв, поспешил застрелиться. Кутона, страдавшего параличом обеих ног, столкнули в коляске вниз по лестнице. В ту же ночь был арестован и Сен-Жюст.

В середине следующего дня «триумвират», дополненный Огюстеном Робеспьером, был доставлен в Революционный трибунал. Прокурор Антуан Фукье-Тенвиль, понаторевший в упрощенном судопроизводстве, ограничился тем, что удостоверил личности подсудимых и сообщил им, что, будучи объявлены вне закона, они не имеют права ни на защиту, ни на обычный процесс. Затем бесстрастным голосом он зачитал им смертный приговор. Все происходило согласно процедуре, одобренной в свое время самим Робеспьером. Менее чем через год и Фукье-Тенвилю доведется заслушать аналогичный приговор и тоже умереть на гильотине.

В тот же день, 10 термидора II года Республики (28 июля 1794), в 18 часов 15 минут Робеспьер и его соратники (21 человек) на повозках были доставлены на площадь Революции. Робеспьеру пришлось пережить смерть почти всех своих друзей. Его казнили предпоследним. Перед самой казнью помощник палача сорвал повязку, которая поддерживала раздробленную челюсть, и Робеспьер вскрикнул от нестерпимой боли. Через мгновение лезвие гильотины прекратило его страдания.

…Когда палач привычным жестом поднял за волосы отрубленную голову Неподкупного и продемонстрировал ее собравшейся вокруг эшафота толпе, раздались дружные аплодисменты…

Год спустя, 28 июля 1795 года, термидорианский режим праздновал годовщину свержения Робеспьера. Как водится, услужливые деятели культуры приняли самое активное участие в художественном осмыслении государственных торжеств. Поэт Мари-Жозеф Шенье и композитор Этьен-Николя Меюль написали к этому событию «Гимн Девятого термидора», в котором были следующие строки: