Правый берег Егора Лисицы

Совещание-летучка

Утром в подвал заглянул Зыкин, тот самый, что направил ко мне эту растерянную гражданку – Веру, Шарф, кажется.

– Совещание у руководства.

Зыкин крутился у стола. Картинно стянул кепку над телом застреленного милиционера. Мы вышли, не дожидаясь его. Перед самой дверью кабинета начальника розыска Репин приосанился, вытащил из карманов руки и вытянул их строго по швам. Одернул пояс. Начальник был его кумиром. Он тоже пришел в народную милицию прямо с фронта. Новый отдел уголовного розыска народной милиции «не получил признания среди масс», а уж среди уголовников и подавно. Но авторитет его начальника среди подчиненных непререкаем. Даже замотанный дежурный тянется во фрунт, едва завидя его фигуру в дверях.

На совещании говорили о пожаре и перестрелке на пароходе «Советская республика». Я, как и все, знал о банде Ваньки Медика. За ней числился ряд преступлений. Крупное ограбление квартиры фальшивомонетчиков в Нахичевани, где взяли полмешка денег. Вооруженные налеты на постоялый двор по Таганрогскому проспекту. Молва рассказывала о главаре банды чуть не легенды. Якобы, удирая от погони на пролетке, он бросал в толпу на улице пачки дензнаков. Но на деле садист и убийца Медик действовал просто и безжалостно. Родился в семье мещанина, сначала был рассыльным в лавке, позже пробовал работать грузчиком на складе Доноблсоюза. Тяжелый труд быстро ему надоел. Искушений оказалось много. Впервые он убил в 19 лет, за кусок мыла. После скрывался на дачах в Нахичевани и на острове посреди Дона. Собрал вокруг себя разного сорта подонков. Из последних нападений – банда остановила в степи скорый поезд «Москва – Тифлис». Пассажиров дочиста обобрали и избили.

Ликвидировать банду пытались давно. Но подступиться к ней было крайне сложно. При малейшем подозрении главарь легко расправлялся и со своими. Звериным чутьем почуяв неладное, застрелил содержательницу столовой, где часто отдыхали бандиты, – Софию Гофман. Та была известна как ростовская «Сонька Золотая Ручка» (не та, что в Одессе). С большим трудом удалось взять показания у свидетеля, на глазах которого Медик убил его мать. Через пару дней труп свидетеля нашли в Софийской роще. Но сила точит и не такие крепкие камни! Когда недавно стало известно, что бандиты следят за инкассаторами Государственного банка, к тем тут же приставили четырех сотрудников Дон-УГРО. На пароходе завязалась перестрелка, вспыхнул пожар.

– Присоединяйтесь, товарищ доктор. Выскажитесь про стукача, точно ли его тело?

Я коротко отчитался, что, несомненно, фрагменты тела принадлежат осведомителю. В такие моменты я видел важность своей работы именно как судебного врача. И ее начинали понимать остальные.

– Хорошо. Есть небольшая зацепка. Ищем афериста Натана Херсонского. Он вроде как играл в карты в каком-то салоне. Так хвастал в портерной, что выиграл там карманные швейцарские часы и портсигар. По описанию похожи на вещи с ограблений банды Медика.

Перешли к другим делам. Список был привычным: ограблен склад готового платья, налет на частную квартиру, хозяева убиты. Самогон. Слушали – решили по возможности усилить охрану важных городских объектов, провести ряд целевых облав. Тоже ничего неожиданного, обыденно до зевоты.

Стоило бы пойти домой и поспать, но, кроме совещания, оставалось еще одно неизбежное зло – отчет. Уже при подходе к комнате машинисток слышен звук пишмашинок, как стук дождя по жести. Машинистки, пожалуй, самые опытные в народной милиции кадры. Их набирают из бывших служащих торговых компаний, портовых контор. Выделено им просторное помещение, высокое окно в нем до середины тщательно протерто, выше в пыли, скрученная портьера заткнута за карниз. Красный бархат растаскали на флаги, а тут цвет не подошел, уцелела. На стене надпись: «Будьте культурны, плюйте в урны!» На надпись, надо сказать, тоже плевали. Чисто только рядом со столом у самого окна. Это лучшее место, тут сидит машинистка Карелина Анна. Печатает десятью пальцам, успевая управляться с пометками и печатями. Руки красивые, сильные, сама грузная, рот обведен темной помадой. Соседний стол, на котором стоит потрепанная пишмашинка с криво сидящей кареткой, обычно занимают сотрудники угро. Там тыкает одним пальцем, шевеля губами, перечитывает протокол задержания агент Зыкин. Машинопись ему не дается. Бросает это дело, выматерившись, и натыкается на взгляд Карелиной, дернувшей каретку с угрожающим звоном.

– Я интересуюсь, что гражданка там. Нашла дочку свою?

Его лаковые штиблеты я видел на лестнице. Он привел эту женщину, родственницу пропавшей, Веру. «Дочка» – это, видимо, пропавшая Агнесса. А интерес его известен и прост – сильно охоч товарищ Зыкин до тех мероприятий, в которых возможно получить осязаемый куш, пристраивая за подношения дела потерпевших и их родственников.

– Того результата, на который вы надеетесь, все равно не будет. Денег не обещают.

– Да что же, я не про деньги. Зря вы так, доктор. Ниже моих принципов.

– Выше.

– Что?

– Не важно, как там наш задержанный?

– Это какой? Упырь-то? Тихо. Сидит и выпить не просит, – Зыкин устроился поудобнее на стуле и подергал пятку ботинка. Пояснил в ответ на мой взгляд: – Натирают, заразы.

С Зыкиным у меня странное сотрудничество. С ним вообще работать не любят. Ненадежный тип. Одновременно хитер и туповат, а может, хорошо прикидывается. Однако вот буквально накануне он без споров пошел со мной брать кладбищенского вора в трущобах стеклянного городка. Вот уж по-настоящему крепкий желудок. Кого угодно стало бы мутить от зрелища жилища психопата. Белые голые нелепые тела, которые тот воровал в морге, лежали в низкой сырой комнате среди тряпья и каких-то грязных склянок. Расстройство психики, мания влечения к мертвым телам, о которой в своих работах писал криминалист и психиатр немец фон Эбинг. Маниак оказался безвредным психбольным, просто несчастным помешаным и даже не дернулся. Повезло, Зыкин лишен воображения, только сплюнул и закурил, чтобы «вонь отбить», как он выразился. Практичный на зависть, как напарник он пришелся очень кстати. После этого частенько крутится в прозекторской, иногда помогая. Своим чутьем на выгоду он, кажется, унюхал какие-то профиты, другим не очевидные. «Навар» с родственников или дармовой спирт, который надеялся получать. Спирт мне на самом деле выделяют, для смывов при обнаружении следов пороха на руках и одежде, но, к огорчению Зыкина, строго по ведомости.

Брюнет, бритый до синевы, волосы он зализывает на манер жиголо, смазывая чем-то едким. В общем красивое, но рябоватое лицо и – отличная примета для арестантской карточки – маленькие сломанные уши. Любит со вкусом рассказывать, что в молодости он «упал на уголовное дно», но ему удалось «вырваться из его страшных объятий». По его словам, во время революции 1905 года он командовал десятком на баррикадах Темерника. Когда пыль, поднятая ветром свободы, немного осела, осмотрелся и пришел в милицию. Здесь открылся его необыкновенный талант к обыскам. Чутье у него феноменальное. А поднаторел он на самочинках – обысках и изъятиях имущества без всякой санкции. Зыкин мог стать персонажем популярного анекдота о том, как на внезапный ночной звонок в квартиру нэпмана некие голоса успокаивают его из-за двери: «Да вы не бойтесь: мы не с обыском – мы грабить пришли». От грабежа самочинка отличалась тем, что проводили ее все же представители власти, иногда предъявляя гражданам бумаги с печатями, кои давали понять, что изъятые ценности пойдут на благо Советского государства. В свою очередь, граждане давно виртуозно наловчились прятать ценности. Камни закладывали в каблуки туфель. Зашивали в детские игрушки. Кольца опускали на дно банки с помадой или чернильницы – заливали парафином для сохранности и сверху уж чернила. Жители одного из дворов как могли протестовали против засыпания хлорки в сортир, для дезинфекции – обнаружилось, что спустили на веревке в сортир деньги и письма… Сейчас, наконец, самочинки не поощряются. Зыкина это огорчает, но не смущает. На одном из происшествий он, не стесняясь других агентов и потерпевших, вынул из книжного шкафа потертые томики:

– А сколько они могут стоить – ты вот читаешь, знаешь?

Когда же в другой раз ко мне подошла заплаканная родственница самоубийцы и показала расписку от Зыкина об изъятии часов и кольца покойного, я не сдержался. Зыкин вяло отбрехивался, что изъял «по нужде, в интересах следствия», что-то плел о том, что «теперь не старый режим». В подъезде, прижав его к кованой решетке лифтовой шахты, я, стараясь четко выговаривать каждое слово, рассказал ему о некоторых анатомических подробностях, мгновенно позволяющих лишить человека здоровья при помощи такого пустяка, как вот этот химический карандаш. Черт его знает, чему он там поверил из сказанной мной чуши. Но, по счастью, на площадке кто-то начал вращать ключ в замочной скважине. Зыкин поднырнул мне под руку, толкнул плечом и юркнул на улицу. На другой день он вел себя как ни в чем не бывало и даже вполне по-дружески. Бывают же люди, плюй в глаза, скажет – роса.

Зыкин достает папиросы, угощает. Табак я узнал, он из вещей убитого милиционера. Подогнул пачку, пока крутился в морге. От папиросы я отказался. Подождал, пока Карелина отдала мне бумаги. Одна польза от этого проныры Зыкина все же была. Напомнил, что нужно бы сообщить Вере Леонтьевне Шарф, что ее родственницы Агнессы среди тел погибших нет. Но держурный сказал мне, что адрес ему не оставляли. Потом был выезд на ограбление магазина, потом еще что-то, и о фотографии в моем столе я почти забыл.