Предан(н)ая (СИ)

Глава 41.

В больнице строгая медсестра вопросительно посмотрела на Юльку.

- А вы кто будете? В реанимацию можно только по одному. Посторонних не пускаем!

Юлька всхлипнула и снова залилась слезами, понимая, что ей придется ждать новости здесь, в холле для посетителей. И она не увидит Сергея Алексеевича. И не сможет ничего ему сказать.

Алексей Михайлович, склонился к медсестре и что-то прошептал ей на ухо, та заулыбалась и совсем другим тоном ответила:

- Ладно, проходите, - она махнула в сторону входа и добавила, - не забудьте халаты и бахилы надеть около реанимации. Они там слева от двери висят.

- Спасибо, - едва смогла прошептать Юлька сквозь слезы, и улыбнулась впервые с того момента, как узнала про аварию.

Реанимация была на пятом этаже, и пока они с Алексеем Михайловичем ехали наверх она смогла перестать рыдать и успокоиться. А все потому, что он просил не плакать при супруге, при маме Сергея Алексеевича, потому что она и так с трудом держится. И если Юлька расплачется при ней, то всей ее выдержки не хватит, чтобы не разрыдаться тоже.

Бледный, обритый и совершенно не похожий на себя брюнет лежал подключенный к мерно попискивающему аппарату. Это было страшно, но когда Алексей Михайлович вошел и первым делом счастливым шепотом спросил:

- Сняли? Дышит?

И тонкая хрупкая женщина возле кровати, счастливо улыбнувшись, закивала головой, и ответила шепотом:

- Да, Геночка сказал, что хоть немного, но стало лучше. Состояние все еще критическое, но шансов на благополучный исход больше. Операция прошла успешно.

Она посмотрела на Юльку, замершую возле входа:

- Проходи, - похлопала она по второму стулу рядом с собой, - присаживайся. Ты же Юля? Я — Анна Павловна, мама Сережи.

Юлька закивала, боясь, что вместе со словами из нее вырвутся и тщательно сдерживаемые рыдания, осторожно прошла и присела рядом. Сергея Алексеевича было невыносимо жалко. И так же невыносимо было осознавать, что все это произошло по ее вине.

Алексей Михайлович принес откуда-то еще одни стул и присел рядом с женой. Они о чем-то зашептались, а Юлька не отрываясь смотрела на брюнета. Такого странно беззащитного и трогательного. Она сама не заметила, как осторожно взяла его за руку. И теперь сидела и шептала про себя слова извинения.

Больничная тишина, запах лекарств и равномерное попискивание аппарата странно успокаивали. И через какое-то время Юлька задышала свободнее. Слезы пропали, глаза высохли, но нестерпимо захотелось узнать, от врачей хоть сто-нибудь о состоянии бестолкового брюнета. Ну вот почему он так сорвался? Знал же, что она бестолковая, перепуганная и потерявшая доверие ко всем дурочка. Как будто бы первый день ее знает. Подождал бы еще немного. И Юлька сама бы поняла, что он ей не безразличен. Без такого вот экстрима.

Врач пришел к вечеру. Юлька даже не заметила, как ранние зимние сумерки накрыли палату интенсивной терапии, она все так же сидела, держа в руках его руку и ждала, когда он придет в себя. Откуда появилась уверенность, что все будет хорошо, она не знала, но…

- Добрый вечер, - молодой врач пожал руку Алексею Михайловичу и приветственно кивнул Анне Павловне, - а это у нас тут кто?

Юлька сжалась, и отпустила руку брюнета, чувствуя, что сейчас этот строгий врач выгонит ее… Но Анна Павловна ответила:

- Это девочка нашего Сережи, Геночка. Пусть она тоже посидит рядом. Пожалуйста…

- Та самая, - удивленно приподнял бровь «Геночка», - ну ладно. Пусть сидит. Тебя же Юля зовут, да? Поговори с ним. Может быть он услышит тебя. Он к тебе очень привязан. Поговори.

- Хорошо, - хрипло ответила, покрасневшая от смущения Юлька. От долгого молчания голос пропал, и было трудно говорить нормально.

«Геночка» начал обсуждать с родителями состояние их сына, а Юлька молча слушала. Из их разговоров она поняла, что в аварии Сергею Алексеевичу проломило голову и осколки костей черепа попали в мозг. Операция по их извлечению прошла успешно, теперь же осталось только ждать и надеяться. Состояние брюнета все еще тяжелое, но уже не критичное. Теперь, если Бог даст, все будет хорошо.

Странно было слышать слова про Бога из уст врача, но Юлька его понимала. Она помнила, как совсем недавно так же говорили и про восстановление мамы. И Юлька вдруг подумала, что, если подлость Сергея Николаевича была платой за здоровье мамы, то она прошла бы все снова. Потому что жизнь и здоровье близких — это самое главное. Жизнь мамы… и этого несносного брюнета — тоже… потому что ей хочется, чтобы он приносил ей цветы, смотрел на нее так, как может только он, чтобы обнимал и целовал, как тогда… когда она не знала, что это он. Только сейчас Юлька хотела это видеть, чувствовать и знать, что это именно он — проклятый брюнет Сережа…

- Сережа, я такая дура… прости меня, пожалуйста. И возвращайся, ты мне очень нужен, - слова вдруг полились сами собой, и Юлька даже забыла, что рядом стоят его родители и врач «Геночка», которые слышат ее признание, лучше, чем сам Сережа.

Она не заметила, как зачастил писк прибора, отсчитывающего пульс, как напряглись родители Сережи и хотели кинуться к сыну, и как «Геночка» придержал их, схватив за предплечья…

Она говорила и говорила, изливая свою душу, признаваясь в своих чувствах, которые осознавала в тот же миг, когда начинала говорить о них. И с каждым словом, с каждым признанием, невероятная легкость наполняла ее сердце, она, казалось, снова возвращалась в тот мир, в котором, как и раньше, не было ни предательства, ни боли, ничего, кроме бесконечного и безоблачного счастья.

И рука брюнета в ее руке вдруг дрогнула, и Сережа открыл глаза.