Предания нашей улицы

44

Приближался рассвет. Кругом было тихо. Все живое на нашей улице находилось во власти сна. Даже футуввы, собаки и кошки и те угомонились. Тьма затаилась во всех углах, словно не желая уступать место утреннему свету. Среди полной тишины в одном из домов квартала Габаль осторожно отворилась дверь. Из нее выскользнули две тени и направились в сторону Большого дома. Обогнув его высокую стену, они свернули к пустыне. Двигались они бесшумно, время от времени оборачиваясь назад, чтобы убедиться, что за ними никто не идет. Вот они углубились в пустыню и, определяя свой путь по звездам, вскоре добрались до скалы Хинд, которая темной громадой возвышалась в предрассветных сумерках. Это были мужчина средних лет и молодая женщина на сносях. Каждый нес по узлу. У подножия скалы женщина в изнеможении вздохнула и сказала:

— Послушай, Шафеи, я устала!

Мужчина остановился и недовольно проговорил:

— Отдыхай, но не следует поддаваться усталости! Женщина поставила на землю свой узел и села на него, широко расставив ноги, чтобы передохнуть. Мужчина с минуту постоял, оглядываясь по сторонам, затем тоже устроился на своем узле. Потянуло свежим предрассветным ветерком, но женщина, погруженная в свои мысли, и не почувствовала его.

— Интересно, где мне придется рожать? — спросила она.

— Любое место лучше, чем наша проклятая улица, Абда! — гневно воскликнул Шафеи. Он окинул взглядом проступавшие из мрака очертания горы Мукаттам, протянувшейся с севера на юг, и продолжал: — Мы пойдем на рынок Мукаттам, куда ушел Габаль в трудное для него время. Я открою столярную мастерскую и буду работать, как работал на нашей улице. Ты же знаешь, руки у меня золотые и деньги на обзаведение имеются, а это уже неплохо!

Женщина накинула на голову и плечи платок и грустно сказала:

— Мы будем жить на чужбине, как сироты, а ведь мы из рода Габаль, истинных хозяев улицы!

Мужчина сплюнул с досадой и проворчал:

— Хозяева улицы! Да мы хуже рабов! Ушел Габаль, а с ним ушло и золотое время. Пришел Занфаль, будь он проклят! Какой он футувва, если вместо того, чтобы защищать, грабит нас и мстит тем, кто осмеливается жаловаться?

Абда не возражала. Она слишком хорошо помнила те горькие дни и печальные ночи. Но вдруг она осознала, что они на самом деле покинули свою улицу, и в памяти ее всплыли хорошие воспоминания.

— Если бы не злые люди, — мечтательно произнесла она, — лучше нашей улицы нет! Где еще ты найдешь такой дом, как дом нашего деда? А соседей, подобных нашим? Где еще ты услышишь истории об Адхаме и Габале, о скале Хинд? Да будут прокляты злодеи!

— Эти кичливые футуввы хуже всякой напасти! Их дубинки так и гуляют по головам, — горько отозвался Шафеи. И вспомнил, как однажды проклятый Занфаль схватил его за шиворот и толкнул так, что чуть не сломал ему ребра, а потом повалил на землю на глазах у всех людей. И только из-за того, что Шафеи заговорил об имении. Топнув ногой, мужчина продолжал: — Мерзкий преступник похитил дитя Сидхума, продавца мяса, и больше никто и никогда не слышал об этом ребенке. Негодяй не пожалел ребенка на первом месяце его жизни! А ты еще спрашиваешь, где ты родишь! Так вот, ты родишь среди людей, которые не убивают детей!

Абда вздохнула, словно желая смягчить смысл своих слов, и сказала:

— Если бы ты мог примириться с тем, с чем мирятся другие!

— В чем я провинился, Абда?! Я всего-навсего спросил: где Габаль и его время, куда исчезла справедливая сила? Почему род Габаль снова сделался несчастным и униженным? А Занфаль разгромил мою мастерскую и жестоко избил меня. Если бы не соседи, то и вовсе убил бы. Останься мы дома, он поступил бы с нашим ребенком так же, как и с ребенком Сидхума.

— Надо было немного потерпеть, — печально качая головой, проговорила Абда, — разве ты не слышал разговоров о том, что Габалауи обязательно выйдет из своего уединения, чтобы избавить внуков своих от унижения и гнета?

Шафеи вздохнул и насмешливо заметил:

— Я слышал эти разговоры, когда был еще мальчишкой. Однако наш дед так и не появился, зато управляющий имением присваивает себе все доходы, кроме той части, которую платит футуввам за охрану собственной персоны. А футувва рода Габаль Занфаль забирает себе долю всего рода. Можно подумать, что Габаля никогда и не было и что он не потребовал от своего друга Даабаса расквитаться собственным оком за око несчастного Каабильхи.

Женщина, едва различимая в темноте, замолчала, думая о том, что утро ей придется встречать уже среди чужих людей. Чужими будут и ее новые соседи. Их руки примут ее дитя. И расти ему суждено на чужбине, как ветке, отрубленной от родного ствола. А ведь ей было так мало нужно для счастья. Дома она готовила еду и носила ее мужу в мастерскую, а вечерами, сидя у окна, слушала звуки ребаба, на котором играл поэт дядюшка Гаввад. Что может быть слаще звуков ребаба и увлекательней рассказов о Габале! О том, как однажды ночью он встретил Габалауи и тот сказал ему: «Ничего не бойся!» — и обещал поддержку и победу. Габаль вернулся на улицу окрыленный. Что может быть лучше возвращения на родную улицу после долгой разлуки!

Шафеи посмотрел на небо и, увидев меркнущие звезды и светлую полосу над горой Мукаттам, напомнил:

— Надо идти! Мы должны быть на рынке до восхода солнца!

— Но я еще не отдохнула!

— Превозмоги усталость!

Как чудесна была бы жизнь, если бы не Занфаль! Жизнь, полная добрых дел, чистого воздуха, неба, усыпанного звездами, прекрасных чувств. Но, к сожалению, существуют и управляющий имением Игаб, и футуввы Байюми, Габер, Хандуса, Халед, Батыха и Занфаль. А ведь каждое жилище могло бы стать таким, как Большой дом, и вместо стонов в них звучали бы песни. Но бедняки мечтают о невозможном, как когда-то Адхам. А кто они такие? Их затылки и спины опухли от побоев и пинков. Их глаза засижены мухами, а в волосах кишат вши.

— Почему мы забыли Габалауи? Женщина пробормотала в ответ:

— Аллах знает!

Но мужчина воскликнул в бессильном гневе:

— О Габалауи!

И эхо отозвалось его голосом. Тогда он встал и сказал:

— Ну пошли, с Богом!

Абда поднялась. Он взял ее за руку, и они зашагали к югу, в сторону рынка Мукаттам.

45

Глаза Абды светились радостью.

— Вот и наша улица! — воскликнула она. — Вот мы и вернулись, слава Аллаху, господу миров! Дядюшка Шафеи, вытирая вспотевший лоб рукавом абы, с улыбкой подтвердил:

— И правда, что может быть приятнее возвращения домой! Рифаа слушал разговор своих родителей, и его красивое юное лицо выражало одновременно удивление и грусть.

— Но разве можно забыть рынок Мукаттам и его жителей? — спросил он.

В ответ мать улыбнулась ему, поправляя малайю, сползшую с ее уже тронутых сединой волос. Было ясно: мальчик тоскует по своим родным местам так же, как и они тосковали по родной улице, и, несмотря на родительскую ласку и заботу, ему нелегко будет без старых друзей.

— Хорошие вещи никогда не забываются, — проговорила Абда, — но эта улица — твоя настоящая родина, здесь живут твои родные, господа этой улицы. Ты полюбишь их, и они полюбят тебя. Может быть, после смерти Занфаля квартал Габаль станет самым лучшим местом на земле.

— Ханфас вряд ли будет лучше Занфаля, — усомнился Шафеи.

— Однако Ханфас не питает к тебе вражды.

— У футувв вражда возникает так же быстро, как грязь — после дождя.

Абда умоляюще проговорила:

— Не думай так, муаллим. Мы же вернулись, чтобы жить в мире. Ты откроешь лавку и будешь зарабатывать на жизнь. Не забывай, что и на Мукаттаме ты подчинялся власти футуввы: они ведь есть повсюду и всюду командуют людьми.

Семейство приближалось к своей улице. Впереди шел дядюшка Шафеи с мешком в руках, за ним Абда и Рифаа, каждый с большим узлом. Рифаа был очень привлекательным юношей, высоким и стройным, с ясным лицом. Он казался чужаком на земле, по которой ступал. Глаза его с любопытством смотрели на все вокруг, пока его внимание не привлек Большой дом, одиноко возвышавшийся в начале улицы, окруженный забором, из-за которого виднелись лишь кроны деревьев. Рифаа долго смотрел на дом, потом спросил:

— Это дом нашего деда? Абда радостно ответила:

— Да! Теперь ты наконец увидел то, о чем я тебе рассказывала. Там твой дед, владелец этих земель и всего, что на них. Все принадлежит ему и существует его милостью. Если бы он не уединился от мира, жизнь на улице была бы совсем иной!

А дядюшка Шафеи насмешливо добавил:

— Да! И от его имени управляющий Игаб грабит жителей улицы и натравливает на них футувв. Все время, пока они шли вдоль южной стены Большого дома, Рифаа не отводил глаз от его закрытых окон и дверей. Потом показался дом управляющего Игаба, у его распахнутых настежь ворот на скамье сидел бавваб. Напротив был расположен дом главного футуввы Бейюми. Перед входом в него стояла повозка, груженная мешками риса и корзинами фруктов, которые слуги заносили в дом. На улице резвились босоногие мальчишки, а их матери сидели на расстеленных циновках прямо на земле, перед домами, и, перебирая фасоль или нарезая мулухийю, обменивались новостями, шутками, временами перебранивались. Отовсюду слышались смех и громкие голоса.

Семья Шафеи вошла в квартал Габаль. Навстречу им попался слепой старик, который шел, палкой нащупывая себе дорогу. Шафеи опустил мешок и кинулся к нему с радостной улыбкой.

— Дядюшка Гаввад, поэт наш, здравствуй! Поэт остановился и прислушался. Затем, в растерянности покачав головой, сказал:

— Здравствуй! Голос-то мне знаком!

— Ты что, забыл своего друга плотника Шафеи! Лицо старика засияло от радости.

— Дядюшка Шафеи! Боже Всевышний! — воскликнул он.

Мужчины обнялись, привлекая внимание всех, кто находился поблизости. Двое мальчишек, дурачась, тоже стали обниматься и целовать друг друга. Не переставая трясти руку Шафеи, Гаввад сказал:

— Ваше отсутствие длилось двадцать лет, а то и больше. Быстро летит время! А как твоя жена?

— Хорошо, дядюшка Гаввад, — откликнулась Абда. — Да пошлет тебе Аллах здоровья! А это наш сын Рифаа. Ну-ка, поцелуй руку дяде Гавваду.

Рифаа охотно подошел к поэту, взял его руку и поцеловал, а тот похлопал юношу по плечу и, пробежав пальцами по его лицу, сказал:

— Поразительно, как он похож на деда!

Абда засияла от счастья, а Шафеи, смеясь, возразил:

— Если бы ты увидел, какой он тощий, ты не сказал бы этого!

— Нельзя быть похожим во всем. Габалауи неповторим. А чем занимается твой сын?

— Я обучил его плотничать. Но единственный ребенок в семье — всегда балованное дитя! Он мало времени проводит в моей мастерской, а все больше бродит где-нибудь в пустыне или в горах.

Поэт, улыбаясь, заметил:

— Да, мужчина остепеняется лишь после женитьбы. А где ты жил все это время, муаллим Шафеи?

— На Мукаттаме! Старик громко рассмеялся.

— Точно как Габаль! Только он вернулся оттуда укротителем змей, а ты плотником, как и уходил. Во всяком случае, теперь твой враг умер, хотя преемник его ничуть не лучше.

— Все они таковы! — вмешалась Абда. — А мы хотим лишь одного: мирной и спокойной жизни.

Жители квартала, прослышав о возвращении Шафеи, сбежались, бросив свои занятия, и радостно приветствовали его. Рифаа с любопытством озирался вокруг. Он убедился, что их встречают как родных, и на сердце у него полегчало, разлука с Мукаттамом уже не казалась столь тягостной.

Вдруг в окне дома, стоявшего первым в ряду домов квартала Габаль, он заметил девушку, которая с интересом разглядывала его. Но когда взгляды их встретились, она отвернулась, словно ей не было до него никакого дела. Один из мужчин, окруживших Шафеи, заметил эту немую сцену и сказал:

— Аиша, дочь Ханфаса. Бросивший на нее хоть один взгляд может дорого за это поплатиться.

Лицо Рифаа зарумянилось, а Абда сказала:

— Он у нас скромный юноша. Просто он впервые видит свою родную улицу.

В это время из дома, стоявшего первым в ряду, вышел мужчина, видом своим напоминавший быка. На нем была широкая, развевавшаяся при ходьбе галабея, а усатое лицо было испещрено шрамами. Послышался шепот:

— Ханфас! Ханфас!

Дядюшка Гаввад взял Шафеи за руку и повел его навстречу мужчине, говоря на ходу:

— Привет и уважение футувве квартала Габаль! Разреши представить тебе нашего брата муаллима Шафеи, плотника. Он вернулся на улицу после двадцатилетнего отсутствия.

Ханфас равнодушно взглянул на Шафеи, словно не замечая его протянутой руки. Потом с тем же равнодушным видом все же протянул свою руку, холодно бросив:

— Привет.

Рифаа смотрел на Ханфаса, едва сдерживая возмущение. Мать шепнула ему на ухо, чтобы он подошел поздороваться с футуввой. Рифаа против воли протянул тому руку, а Шафеи сказал:

— Мой сын Рифаа!

Ханфас смерил юношу недовольным и презрительным взглядом.

Презрение это, как поняли окружающие, было вызвано непривычным для нашей улицы деликатным обликом Рифаа. Небрежно пожав его руку, Ханфас обернулся к его отцу.

— Ты, наверное, пока отсутствовал, забыл все порядки на нашей улице?

Шафеи сразу понял, куда он метит, и сказал, пытаясь скрыть неловкость:

— Мы всегда готовы тебе услужить, муаллим!

— А почему ты бежал с нашей улицы? — подозрительно глядя на него, спросил футувва.

Шафеи медлил, стараясь найти подходящий ответ, а Ханфас вновь спросил:

— Ты бежал от Занфаля?

На помощь Шафеи поспешил поэт Гаввад:

— Он ни в чем не провинился.

— Если я рассержусь, — пригрозил Ханфас, — от меня не убежишь!

— Муаллим, ты увидишь, мы будем самыми примерными жителями улицы, — умоляющим голосом пообещала Абда.

Семья Шафеи в окружении друзей и родственников направилась к дому Наср, чтобы разместиться там в свободных комнатах, которые указал им Гаввад. В окне, выходящем во внутренний двор, стояла девушка вызывающей красоты. Глядясь в стекло, как в зеркало, она расчесывала волосы. Увидав вновь прибывших, девушка кокетливо спросила:

— Кто это выступает, как жених на свадьбе? Послышались смешки, и один из мужчин сказал:

— Твой новый сосед, Ясмина. Он будет жить в одном коридоре с тобой.

— Да увеличит Господь число мужчин! — смеясь, воскликнула девушка.

Она скользнула безразличным взглядом по Абде и с восхищением уставилась на Рифаа. А Рифаа, заметив девушку, удивился еще больше, чем когда увидел дочь Ханфаса Аишу. Он пошел за родителями к отведенному им жилью, находившемуся напротив двери Ясмины, и в этот миг все услышали, как Ясмина пропела:

— Как он красив, о мама!

46

Дядюшка Шафеи открыл у входа в дом Наср плотницкую мастерскую. По утрам Абда отправлялась за покупками, а Шафеи с сыном приходили сюда и садились на пороге, ожидая заказчиков. У них еще оставалось немного денег, которых должно было хватить на месяц или чуть больше, и Шафеи не тревожился о будущем. Как-то, глядя на крытый коридор, по обеим сторонам которого находились жилые помещения и который вел во внутренний двор, он сказал сыну:

— Это то самое место, где Габаль утопил наших врагов. Рифаа взглянул на него своими мечтательными глазами и улыбнулся, а отец продолжал:

— А вот здесь Адхам построил свою лачугу, в которой произошло много памятных событий. В ней Габалауи и благословил своего сына, и простил его.

Рифаа улыбался, глаза его стали еще более мечтательными. Все прекрасные предания родились на этом месте! Если бы не время, то наверняка сохранились бы следы ног Габалауи и Адхама и ветер донес бы их дыхание… А вот из этих окон лилась вода на головы футувв, которые барахтались в яме. И из окна Ясмины тоже лилась вода на головы врагов. Сегодня же изо всех окон выглядывают только лица, на которых написан страх. Время стерло все героическое. Сам Габаль стоял тогда во внутреннем дворе. Его окружали слабые люди, но он победил.

— Габаль победил, отец, но какова польза от этой победы? — очнувшись от своих дум, спросил Рифаа.

Шафеи тяжко вздохнул.

— Над этим лучше не задумываться. Ты видел Ханфаса?

В этот момент раздался громкий игривый голос:

— Эй, дядюшка! Плотник!

Отец и сын обменялись недовольными взглядами. Шафеи встал и, задрав голову, увидел высунувшуюся из окна Ясмину, длинные косы которой раскачивались из стороны в сторону.

— Ну, что тебе? — буркнул он.

Девушка все тем же шутливым тоном продолжала:

— Пришли ко мне своего сына, пусть он заберет стол в починку.

— Положись на волю Аллаха и иди, — сказал Шафеи сыну.

Рифаа увидел, что дверь жилища открыта в ожидании его. Он кашлянул, давая знать о своем приходе, и услышал голос, приглашавший его войти. Войдя, он увидел девушку в коричневой галабее с белой отделкой у ворота и на груди, с босыми ногами. Она смотрела на него молча, словно желая проверить, какое впечатление она произвела, но, заметив, что выражение его глаз не изменилось, указала на столик о трех ножках, стоявший в углу комнаты, и сказала:

— Четвертая ножка под диваном. Умоляю тебя, почини его и покрась заново.

— К твоим услугам, госпожа! — любезно ответил Рифаа.

— А сколько это будет стоить?

— Спроси у моего отца.

— А ты разве не знаешь цен?

— Цену назначает отец. Девушка не отводила от него взгляда.

— А кто будет чинить?

— Я. Но под руководством отца и с его помощью. Ясмина рассмеялась и сказала:

— Батыха, младший из футувв, моложе тебя, но он один может справиться с целой толпой, а ты не можешь самостоятельно починить ножку стола.

Рифаа, желая закончить на этом разговор, ответил:

— Главное, что стол твой будет лучше, чем сейчас. Достав из-под дивана четвертую ножку и взвалив стол на плечо, он направился к выходу, сказав на прощанье:

— Будь здорова!

Когда он принес стол в мастерскую и опустил на пол перед отцом, Шафеи, оглядывая его со всех сторон, недовольно проговорил:

— По правде сказать, я предпочел бы, чтобы первый заказ поступил из более чистого места. Рифаа с присущей ему наивностью откликнулся:

— Там совсем не грязно, отец. Но, как видно, эта девушка одинока.

— Нет ничего опаснее одинокой женщины!

— Но, может быть, она нуждается в добром совете?

— Наше дело плотничать, — усмехнулся Шафеи, — а не давать советы. Подай— ка мне клей!

Вечером Шафеи с сыном отправились в кофейню квартала Габаль. Слепой поэт Гаввад сидел на своей лавке, прихлебывая кофе. Хозяин кофейни Шалдам расположился неподалеку от входа. А центральное место занимал футувва Ханфас, окруженный толпой приспешников. Первым делом Шафеи и Рифаа подошли поздороваться с футуввой, а потом сели на свободные места рядом с Шалдамом. Шафеи попросил себе кальян, а для Рифаа — стакан ирфы с орехами. Воздух в кофейне был застойный. Под потолком клубились облака дыма от трубок. Пахло мятой, гвоздикой и подслащенным табаком. Лица посетителей с отяжелевшими веками и взъерошенными усами казались бледными. Время от времени слышался кашель, грубый смех, непристойные шутки. С улицы доносились голоса мальчишек, распевавших:

У входа в кофейню появилась кошка. Прошмыгнула под лавку, на которой сидел поэт, и оттуда раздались визг и мяуканье. Спустя некоторое время кошка выскочила на улицу, неся в зубах мышонка. Рифаа при виде этого зрелища с отвращением отставил свой стакан. Ханфас сплюнул и, обращаясь к Гавваду, крикнул:

— Когда же ты начнешь, старая развалина?

Гаввад улыбнулся, кивнул головой, взял в руки ребаб и ударил по струнам. Сначала он провозгласил здравицу в честь управляющего имением Игаба. Вторая здравица прозвучала в честь главного футуввы Байюми, третья — в честь футуввы Ханфаса, преемника Габаля. После этого поэт начал свой рассказ: «Однажды Адхам сидел в конторе имения, принимая арендаторов и записывая их имена в тетрадь. И услышал он голос, назвавший имя — Идрис аль-Габалауи. В испуге поднял Адхам голову и увидел перед собой своего брата…»

Все слушали с большим вниманием, а Рифаа жадно ловил каждое слово, восторгаясь и поэтом, и его историями. Сколько раз говорила ему мать: «Наша улица — улица преданий». И впрямь эти предания достойны восхищения. Они вознаградят его за все утраченные удовольствия рынка Мукаттама. Они успокоят его сердце, сжигаемое неведомым пламенем, столь же загадочным, как загадочен этот Большой дом с его наглухо закрытыми дверями и окнами, с его высоким забором, из-за которого виднеются лишь кроны смоковниц, пальм и тутовых деревьев. Эти живые деревья да предания — вот единственные доказательства существования Габалауи. А единственное доказательство того, что он, Рифаа, внук Габалауи, — его сходство с дедом, которое нащупали руки слепого поэта Гаввада.

Ночь надвигалась. Дядюшка Шафеи курил уже третью трубку. На улице смолкли голоса бродячих торговцев и крики мальчишек. Звучал только ребаб, да откуда— то издалека доносились удары тамбурина и вопли женщины, которую, видимо, колотил муж… А тем временем Идрис завлекал Адхама в западню, которая обернулась для несчастного изгнанием в пустыню вместе с плачущей Умеймой. И матери моей тоже пришлось покинуть улицу, когда она носила меня под сердцем. Проклятие на головы футувв, а также кошек, в зубах которых испускают дух мыши. Будь проклят каждый насмешливый взгляд, каждая холодная усмешка, любой, кто встречает своего вернувшегося издалека брата словами: «Уж если я рассержусь, от меня не убежишь!» Будь прокляты те, кто сеют и порождают льстецов и лицемеров. А у Адхама не осталось ничего, кроме пустыни. Вот поэт затянул песню, одну из тех, которые любил орать пьяный Идрис. Рифаа наклонился к уху отца, прошептал:

— Я хочу побывать и в других кофейнях.

— Но наша кофейня — лучшая из всех, — удивленно отозвался Шафеи.

— Я хочу послушать, что там рассказывают поэты.

— Те же самые истории, только звучат они по-другому. Их перешептывание дошло до слуха Шалдама, и он сказал Рифаа:

— Нет людей более лживых, чем жители нашей улицы. А самые лживые среди них — поэты. В следующее кофейне ты услышишь, что Габаль якобы называл себя сыном нашей улицы. Но это неправда. Он называл себя лишь сыном рода Хамдан.

— Поэт готов соврать что угодно, — заметил Шафеи, — лишь бы это понравилось его слушателям.

— Главное, чтобы понравилось футувве, — добавил Шалдам.

Отец с сыном покинули кофейню около полуночи. В кромешной тьме не видно было ни зги. Слышались какие-то голоса, но казалось, что исходят они из пустоты. Сигарета, горящая в чьей-то невидимой руке, походила на падающую звезду.

— Понравилось тебе предание? — спросил отец.

— Да, эти предания прекрасны! Шафеи, ласково смеясь, сказал:

— Дядюшка Гаввад полюбил тебя. Что он сказал тебе, когда отдыхал?

— Пригласил меня к себе в дом.

— Как быстро ты внушаешь людям любовь, хотя сам такой медлительный — до сих пор не освоил наше ремесло.

— Все еще впереди, мне всю жизнь предстоит плотничать. А сейчас я так хочу побывать во всех кофейнях!

Они добрались до своего дома, вошли в коридор и услышали, что из окон Ясмины несутся пьяные крики. Какой-то голос пел:

— А я-то думал, что она одинока! — удивленно сказал Рифаа отцу.

— Как мало ты еще знаешь жизнь! — ответил тот со вздохом.

Они медленно и осторожно стали подниматься по лестнице. И тут Рифаа сказал:

— Отец, я обязательно пойду домой к дядюшке Гавваду.

47

Рифаа постучал в дверь третьего дома в квартале Габаль, где жил поэт Гаввад. Со двора дома доносилась громкая брань, которой обменивались женщины, собравшиеся во дворе стирать и готовить пищу. Рифаа перегнулся через перила балкона, опоясывавшего дом с внутренней его стороны, и увидел, что главная перепалка завязалась между двумя женщинами. Одна находилась у таза с бельем, окруженная детьми, которые полоскали руки в мыльной пене. Другая, вызывающе подбоченясь и засучив рукава, стояла у двери, ведущей в коридор, и отвечала на ругательства еще более грязными ругательствами. Остальные женщины разделились на две партии и орали так, что брань эхом отскакивала от стен дома. Все увиденное и услышанное привело юношу в содрогание, и он поспешил пройти дальше к жилищу поэта Гаввада. Даже женщины! Даже кошки! А что же говорить о футуввах?! Каждая рука вооружена когтями, с каждого языка капает яд, а в сердцах — страх и злоба. Чистый воздух лишь в пустыне да в Большом доме, где владелец имения в полном одиночестве наслаждается миром и покоем! Дверь открылась, и в проеме показалось лицо слепого, улыбающееся всеми морщинами. Дядюшка Гаввад посторонился, давая пройти гостю.

— Добро пожаловать, сын моего брата, — приговаривал он.

Едва переступив порог, Рифаа почувствовал аромат курений, сладостный, как дыхание ангелов. Он последовал за стариком в маленькую квадратную комнатку, вдоль стен которой были разложены тюфяки, а середину пола покрывала цветная циновка. Решетчатые ставни на окнах были затворены, и в комнате царил полумрак. Посередине комнаты висел фонарь, а потолок вокруг него был расписан изображениями воробьев и голубей. Поэт уселся на тюфяк и усадил Рифаа рядом с собой.

— Мы уже приготовили кофе, — промолвил хозяин дома.

Он кликнул жену, и она появилась, неся поднос с кофейником и чашками.

— Вот, Умм Бахатырха, — сказал дядюшка Гаввад, — это Рифаа, сын Шафеи.

Женщина села на тюфяк по другую сторону от мужа и принялась разливать кофе по чашкам, ласково повторяя:

— Добро пожаловать, сынок, добро пожаловать.

Она выглядела лет на пятьдесят с небольшим. Это была прямая, крепкого сложения женщина с пронзительным взглядом, с татуировкой на подбородке. Указывая на гостя, дядюшка Гаввад сказал:

— Он слушал мои истории, они ему очень нравятся. Слушатель, подобный ему, вдохновляет поэта. Ведь все прочие, накурившись гашиша, скоро начинают дремать.

— Ему твои истории в новинку, а остальные слышали их много раз, — пошутила женщина.

Но поэта шутка рассердила.

— Это ифрит говорит твоим голосом! — воскликнул он. И, обращаясь к Рифаа, пояснил: — Жена моя занимается тем, что изгоняет ифритов из людей при помощи обряда зар.

Рифаа внимательно посмотрел на женщину. Она протянула ему чашку кофе, и глаза их встретились. Живя на Мукаттаме, как он радовался, заслышав стук трещоток, которыми сопровождается зар! Сердце его начинало биться в такт этим звукам. Он останавливался посреди дороги и заглядывал в окна, из которых вился дымок курящихся благовоний и виднелись головы танцующих.

— Что слышал ты о нашей улице, когда жил на чужбине? — спросил поэт.

— Мне много рассказывали о ней отец и мать. Но сердцем я был привязан к тому месту, где жил, и меня мало заботило имение и все, что его касается. Я лишь удивлялся тому, сколь много жертв было принесено ради него. И мне очень запали в душу слова матери о том, что ничего нет дороже любви и мира.

Печально качая головой, Гаввад спросил:

— Но как можно наслаждаться любовью и миром, живя среди бедности и под угрозой дубинок?!

Рифаа ничего не ответил. Не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что на одной из стен комнаты он вдруг заметил странную картину. Она была написана маслом прямо на стене, подобно тому как расписывают стены в кофейнях, и изображала мужчину огромного роста, а рядом с ним — казавшиеся игрушечными дома улицы.

— Кто это? — спросил юноша.

— Габалауи, — ответила Умм Бахатырха.

— Разве кто-нибудь его видел?

— Нет, — пояснил Гаввад, — из нашего поколения никто его не видел. Даже Габаль не смог разглядеть его в темноте, когда встретился с ним в пустыне. Но художник изобразил его таким, каким описывают его предания.

— Почему, спрашивается, он закрыл двери своего дома перед внуками? — вздохнул Рифаа.

— Говорят, он очень стар… Кто знает, каков он теперь! Но, клянусь Аллахом, если бы он открыл свои двери, ни один житель нашей улицы не остался бы в своем грязном доме.

— А ты не мог бы…

Но Умм Бахатырха не дала ему договорить:

— Не забивай себе голову мыслями о деде. Жители нашей улицы если заведут разговор о владельце имения, то уж непременно перейдут на само имение, а потом на них сыплются всякие беды.

Юноша растерянно покачал головой.

— Как же можно не интересоваться таким удивительным дедом?!

— Он ведь не интересуется нами, так не будем и мы вспоминать о нем!

Рифаа вновь посмотрел на картину и промолвил:

— Но ведь он встретил Габаля и говорил с ним!

— Да, но, когда Габаль умер, появился Занфаль, затем Ханфас… Как будто ничего и не было.

Гаввад рассмеялся и сказал жене:

— Наша улица нуждается в человеке, который освободил бы ее от футувв, как ты освобождаешь одержимых от ифритов.

— Тетушка, — улыбаясь, проговорил Рифаа, — эти фу-туввы и в самом деле сущие ифриты. Если бы ты видела, как Ханфас встретил моего отца!

— Мне нет до них дела! Мои ифриты совсем другие. Они подчиняются мне так же, как змеи подчинялись Габалю. И у меня припасены для них их любимые суданские курения, абиссинские амулеты и султанские песни.

— А откуда у тебя такая власть над ифритами? — серьезно спросил Рифаа.

Опасливо взглянув на Рифаа, женщина ответила:

— Это мое ремесло, подобно тому как столярное дело — ремесло твоего отца. Дар, ниспосланный мне Аллахом.

Рифаа одним глотком допил кофе и хотел еще что-то сказать, но с улицы послышался голос Шафеи:

— Эй, Рифаа! Эй, ленивый малый!

Рифаа поднялся и подошел к окну. Открыв его, он поискал глазами отца и крикнул ему:

— Разреши мне побыть здесь еще полчаса, отец! Шафеи с безнадежным видом пожал плечами и вернулся в свою мастерскую.

А когда Рифаа стал закрывать окно, он увидел Аишу на том же самом месте у окна, где он увидел ее впервые: она внимательно смотрела на него. Рифаа даже показалось, что она улыбается, словно желая что-то сказать ему. Поколебавшись мгновение, он закрыл окно и вернулся на свое место. Гаввад, рассмеявшись, спросил:

— Отец хочет сделать из тебя столяра, а сам-то ты чего хочешь?

— Я должен стать столяром, как мой отец, — подумав, ответил Рифаа, — но меня очень интересуют предания и все тайны ифритов. Расскажи мне о них, тетушка!

Женщина улыбнулась, словно выражая согласие чуть-чуть приоткрыть завесу над своими тайнами, и заговорила:

— У каждого человека есть ифрит, его господин, но не каждый ифрит злой и не каждого нужно изгонять.

— А как их можно различить?

— Это проявляется в поступках людей. Ты, например, хороший мальчик, и ифрит, твой господин, заслуживает лишь благодарности, чего нельзя сказать об ифритах Байюми, Ханфаса и Батыхи!

Рифаа наивно спросил:

— А ифрита Ясмины следует изгонять?

— Это вашей-то соседки? — засмеялась Умм Бахатырха. — Но всем мужчинам квартала Габаль она нравится такой, какова она есть!

— Я хочу узнать все, — серьезно сказал Рифаа, — не скрывайте от меня ничего!

— Кому же придет в голову скрывать что-нибудь от такого славного юноши? — ответил Гаввад.

— Хорошо, — согласилась Умм Бахатырха, — приходи ко мне в свободное время, но с условием, что ты не будешь сердить отца. Люди, конечно, начнут спрашивать, какое дело такому юноше, как ты, до ифритов? Но знай, что все болезни людей от ифритов.

Рифаа слушал, а сам все смотрел на изображение Габалауи.

48

Столярное дело — его ремесло и его будущность. Видно, никуда от этого не денешься. А если его душа не лежит к этому ремеслу, то к чему лежит его душа? Столярничать все же лучше, чем возить целый день ручную тележку или носить на плече тяжелую корзину. А заниматься тем, чем занимаются футуввы и разные жулики, — что может быть омерзительней?! Рассказы Умм Бахатырхи действовали на его воображение как ничто другое, за исключением разве портрета Габалауи, нарисованного на стене в доме поэта Гаввада. Рифаа уговаривал отца заказать такой же портрет на стену их дома или мастерской. Но Шафеи ответил, что у него нет лишних денег на подобные фантазии. Да и какой от них прок?! На это Рифаа пылко воскликнул, что ему так хочется лицезреть своего деда. Шафеи расхохотался и заявил, что лучше бы он почаще лицезрел верстак. «Ведь я не вечен, — сказал Шафеи. — Тебе следует готовиться к тому дню, когда ты сам будешь содержать свою мать, жену и детей». Однако Рифаа гораздо меньше задумывался над этими вещами, нежели над рассказами Умм Бахатырхи. Ему казалось чрезвычайно важным все, что она говорила об ифритах, и он размышлял над этим даже в те счастливые часы, когда обходил одну за другой все имевшиеся на улице кофейни. И даже предания, которые он слушал в кофейнях, не заслоняли собой впечатления от рассказов Умм Бахатырхи… У каждого человека свой ифрит, его господин. Каков господин, таков и его раб. Так учила эта женщина. Сколько вечеров провел он вместе с ней, слушая стук колотушек и наблюдая за совершением зара, с помощью которого усмиряли ифритов. В доме Умм Бахатырхи больные появлялись по— разному: один, вялый и обессиленный, приходил сам, другого приносили закованным в цепи, чтобы он своим буйством не натворил беды. Умм Бахатырха воскуривала благовония, на каждый случай особое. Колотушки всякий раз выбивали особый такт, тот, которого требовал ифрит. А потом происходило чудо исцеления. Значит, на каждого ифрита находилось лекарство. Но какое лекарство может подействовать на управляющего имением и его футувв?! Злодеи насмехаются над заром, а обряд этот, может быть, и создан-то специально для них. Но нет, ифрита можно одолеть курениями и трещотками, а единственное средство избавиться от футувв — убить их. И все же в борьбе со злыми ифритами помогают добро и красота. Ради этого он и хочет овладеть всеми тайнами зара! Он сказал об этом Умм Бахатырхе.

— Ты хочешь заработать много денег? — спросила она. Рифаа ответил: нет, деньги ему не нужны, он просто мечтает очистить улицу от зла. Женщина рассмеялась, заметив, что он первый человек, высказывающий такое желание. И что же подвигло его на это? Юноша убежденно пояснил, что самое мудрое в ремесле Умм Бахатырхи то, что зло она побеждает добром. И когда женщина стала посвящать Рифаа во все тайны обряда, он почувствовал себя счастливым.

От переполнявшей его радости Рифаа часто поднимался на крышу дома полюбоваться рождением утренней зари. Но больше, чем глядеть на звезды или слушать тишину и пение петухов, ему нравилось созерцать Большой дом. Он часами глядел на этот дом, скрытый деревьями, и вопрошал: «Где ты, Габалауи? Почему не покажешься, хотя бы на мгновение? Почему ни разу не вышел из своего дома? Не сказал ни одного слова? Разве не знаешь ты, что одного твоего слова достаточно, чтобы изменить всю жизнь на нашей улице? Или тебе нравится то, что на ней происходит?.. Как красивы деревья, что окружают твой дом! Я люблю их потому, что их любишь ты. И я смотрю на них, чтобы увидеть твой взгляд, запечатленный на их листьях». Но каждый раз, когда Рифаа делился подобными мыслями с отцом, он выслушивал в ответ упреки: «А твоя работа, лентяй? Другие юноши твоего возраста сбивают ноги в кровь в поисках заработка или же играют дубинками, заставляя трепетать всех жителей улицы!»

Однажды, когда вся семья была в сборе и только что отобедала, Абда с улыбкой обратилась к мужу:

— Скажи ему, муаллим.

Рифаа понял, что речь идет о нем, и взглянул вопросительно на отца, однако тот сказал жене:

— Сначала ты расскажи ему, в чем дело. Абда, любовно глядя на сына, поведала:

— Счастливая весть, Рифаа, у меня была госпожа Закийя, жена нашего футуввы Ханфаса! Я тоже посетила ее, как того требует обычай, и она встретила меня очень любезно и познакомила с дочерью Аишей. Девушка красива, как луна! Спустя несколько дней она вновь пришла ко мне, теперь уже с дочерью.

Поднося ко рту чашку кофе, Шафеи украдкой наблюдал за сыном, чтобы видеть, какое впечатление произвели на него слова матери. Потом покачал головой, понимая, как труден будет разговор с ним, и торжественным тоном произнес:

— Это огромная честь, которой не удостаивалась ни одна семья в квартале Габаль. Ты только подумай, жена и дочь Ханфаса приходят в наш дом!

Рифаа растерянно смотрел на мать, а она тем же тоном, что и отец, продолжала:

— А какой роскошный у них дом! Мягкие кресла, чудесные ковры, на всех окнах и дверях занавески!

Рифаа недовольно отозвался:

— Все это приобретено на деньги, отнятые у рода Габаль!

— Мы же договорились не касаться этой темы, — улыбнулся Шафеи.

А Абда серьезно проговорила:

— И не забывайте, что Ханфас — главный в роде Габаль, и дружбу его нельзя отвергать!

— Поздравляю тебя с этой дружбой! — не скрывая досады, воскликнул Рифаа.

Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами, и Абда сказала:

— А Аиша не зря приходила вместе с матерью. Чувствуя неладное, Рифаа спросил:

— Что это значит?

Шафеи засмеялся и безнадежно махнул рукой. Затем обратился к Абде:

— Надо бы рассказать ему, как мы с тобой поженились!

— Нет, не надо! — запротестовал Рифаа.

— Почему? Что ты стесняешься, как девица?

Абда умоляюще и в то же время стараясь убедить сына говорила:

— Ведь от тебя зависит вернуть роду Габаль управление имением. Если ты посватаешься, тебе не откажут, даже Ханфас даст свое согласие! Если бы жена его не была уверена в этом, она бы не решилась прийти к нам! Ты займешь такое высокое положение, что вся улица будет завидовать!

Отец, продолжая посмеиваться, подхватил:

— Как знать, может, когда-нибудь ты станешь управляющим имением или им станет один из твоих сыновей.

— И это говоришь ты, отец?! Ты забыл, почему ты бежал с этой улицы двадцать лет назад?

Шафеи в замешательстве заморгал глазами.

— Сегодня мы живем как все, и не стоит пренебрегать таким случаем, если он подворачивается.

Рифаа, словно говоря сам с собой, пробормотал:

— Как же я могу породниться с ифритом, когда цель моя изгнание ифритов?

Шафеи воскликнул в сердцах:

— Я никогда не мечтал сделать из тебя больше, чем плотника, но судьба тебе улыбнулась. Перед тобой открывается путь наверх, а ты хочешь занять место знахарки, изгоняющей ифритов. Какой стыд! Скажи, какая муха тебя укусила? Обещай, что ты женишься, и оставим шутки.

— Я не женюсь на ней, отец!

Словно не слыша этих слов, Шафеи решительно сказал:

— Я сам пойду к Ханфасу и попрошу для тебя руки Аишы.

— Не делай этого, отец! — горячо воскликнул Рифаа.

— Тогда объясни мне, что с тобой? Абда вступилась за сына:

— Не сердись на него, ты же знаешь, какой он чувствительный.

— Лучше бы не знал! Вся улица презирает нас за его чувствительность.

— Дай ему время подумать!

— Все его сверстники давно уже отцы, мужчины, прочно стоящие на ногах!

Шафеи гневно взглянул на сына и сердито спросил:

— Почему ты так побледнел? Ты же мужчина!

Рифаа вздохнул. Грудь его теснило, он был готов расплакаться. Почему отец так гневается на него? В такие минуты отчий дом кажется ему тюрьмой и ему хочется оказаться в другом месте, среди других людей. Охрипшим голосом он сказал:

— Не мучай меня, отец…

— Это ты мучаешь меня с тех пор, как родился! Рифаа склонил голову, желая спрятать лицо от глаз родителей, а Шафеи, стараясь обуздать свой гнев, как можно спокойнее спросил его:

— Ты боишься женитьбы? Скажи честно, что у тебя на душе? Или отправляйся к Умм Бахатырхе, она, вероятно, знает о тебе больше, чем мы.

— Нет! — воскликнул Рифаа. Затем неожиданно встал и вышел.

49

Дядюшка Шафеи спустился, чтобы открыть свою мастерскую, но вопреки ожиданиям не нашел там Рифаа. Он не стал искать его, сказав себе, что разумнее не показывать, будто он обеспокоен его отсутствием. Постепенно день прошел. Солнечные блики на полу мастерской, на куче опилок у ног Шафеи поблекли, а Рифаа все не появлялся. Наступил вечер. Шафеи закрыл мастерскую, чувствуя недовольство и тревогу. По своему обыкновению он отправился в кофейню Шалдама, уселся там на привычное место. Когда же увидел идущего в одиночестве поэта Гаввада, страшно удивился и спросил:

— А где же Рифаа?

Гаввад, направляясь к своей лавке, сказал:

— Я не видел его со вчерашнего дня.

— А я не видел его с тех пор, как он ушел из дома после обеда, — проговорил обеспокоенный Шафеи.

Гаввад удивленно вскинул седые брови и спросил, усаживаясь на лавку и кладя рядом с собой ребаб:

— Между вами что-нибудь произошло?

Шафеи не ответил. Он вдруг поднялся и вышел из кофейни. Шалдам, видя, как тревожит Шафеи отсутствие сына, заметил насмешливо:

— Таких нежностей на нашей улице не водилось с тех самых пор, когда Идрис построил свою лачугу на пустыре. В молодости я пропадал по нескольку дней, и никто обо мне не спрашивал. Когда же я возвращался, мой отец, да упокоит Аллах его душу, кричал: «Откуда ты взялся, сукин сын?»

Ханфас из глубины кофейни откликнулся на его слова:

— Значит, он не был уверен, что ты его сын! Все одобрительно засмеялись шутке футуввы.

Тем временем Шафеи вернулся домой и спросил Абду, приходил ли Рифаа. Встревоженная Абда в свою очередь спросила: разве его нет в мастерской? Когда же Шафеи рассказал, что сын не появлялся и в доме Гаввада, они забеспокоились уже всерьез.

— Куда же он делся? — воскликнула Абда.

В этот момент они услышали голос Ясмины, которая подзывала к окну торговца инжиром. Абда испуганно посмотрела на мужа, но он лишь с сомнением покачал головой и иронически усмехнулся. Однако Абда не отказалась от своего предположения.

— Девушка такого сорта как раз и может быть ключом к разгадке.

Движимый одним лишь отчаянием, Шафеи отправился к Ясмине. Он постучал в дверь, и открыла ему сама Ясмина. Узнав Шафеи, она в удивлении и с некоторым торжеством отпрянула назад.

— Ты? Вот уж не ожидала!

Шафеи опустил глаза, увидев ее прозрачную рубашку, и уныло спросил: — Рифаа у тебя? Ясмина еще больше удивилась:

— Рифаа?! Но почему?

Шафеи совсем растерялся, а она, указывая внутрь комнаты, сказала:

— Посмотри сам!

Он повернулся, собираясь уйти, а Ясмина с издевкой спросила:

— Что, твой сын стал сегодня совершеннолетним?

И добавила, обращаясь к кому-то, находившемуся в глубине комнаты:

— В наши дни за юношу боятся больше, чем за девушку. Абда поджидала мужа в коридоре и сразу же сказала:

— Пойдем вместе на Мукаттам!

— Покарай его Аллах! И это мне награда за целый день тяжелого труда! — сердито воскликнул Шафеи.

Они сели на повозку, запряженную ослом, отправляющуюся к рынку Мукаттам. Там они расспросили о Рифаа своих бывших соседей, знакомых, но так и не напали на его след. Конечно, ему и раньше случалось часами бродить по пустыне или забираться в горы, но никогда он не пропадал так надолго.

Они вернулись домой ни с чем, еще более озабоченные и напуганные. В квартале уже всем было известно об исчезновении Рифаа. В кофейне и в доме Ясмины подшучивали над страхами его родителей. Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад были, наверное, единственными, кто разделял тревогу Абды и Шафеи. Дядюшка Гаввад недоумевал: «Куда он мог запропаститься? Он ведь не какой— нибудь гуляка. Будь он таким, мы бы и не огорчались!» А подвыпивший футувва Батыха воскликнул: «Добрые люди! Не видели мальчика?» Как будто речь шла о заблудившемся ребенке. Улица смеялась, и мальчишки на каждом углу повторяли эти слова. Абда с горя заболела. Шафеи продолжал работать в мастерской с отрешенным видом, с красными от бессонницы глазами. Жена Ханфаса Закийя перестала навещать Абду, а встречая ее на улице, делала вид, что не узнает.

Однажды, когда Шафеи отпиливал кусок доски, он услышал голос Ясмины, возвращавшейся откуда-то домой:

— Дядюшка Шафеи, посмотри! — При этом она указывала в дальний конец улицы. Шафеи вышел из мастерской с пилой в руке и увидел своего сына, который в сильном смущении приближался к дому. Шафеи бросил пилу и кинулся навстречу Рифаа. Вглядываясь в лицо сына, он схватил его за руки и, не помня себя от радости, кричал:

— Рифаа! Где ты был? Разве ты не понимаешь, что значит для нас потерять тебя? Ты подумал о своей матери, которая чуть не умерла с горя?!

Юноша ничего не отвечал. Отцу бросилась в глаза его худоба, и он спросил:

— Ты что, болен?

Рифаа, запинаясь, проговорил:

— Нет. Разреши мне пройти к матери. Подошла Ясмина и тоже спросила:

— Где же ты был?

Но Рифаа даже не посмотрел в ее сторону. Его окружили мальчишки, и Шафеи поспешил увести сына домой. Вскоре пришли дядюшка Гаввад и Умм Бахатырха. Абда, увидев сына, поднялась с постели, прижала его к груди и еле слышно произнесла:

— Да простит тебя Аллах! Как же ты не подумал о своей матери?

Рифаа осторожно усадил ее на кровать, сел рядом и сказал:

— Прости меня!

Шафеи хмурился, но душа его радовалась возвращению сына, и он напоминал своим обликом тучу, которая скрывает светлый лик луны.

— Мы всегда желали тебе только счастья, — с упреком сказал он сыну.

— А ты подумал, что мы хотим заставить тебя жениться? — со слезами на глазах спросила Абда.

— Я устал, — грустно ответил Рифаа.

— Но где же ты был?

— Мне стало невмоготу, и я отправился в пустыню. Хотелось побыть одному.

Отец, ударив его ладонью по лбу, воскликнул:

— Разве разумные люди так поступают?!

— Оставьте его, — вмешалась Умм Бахатырха. — У меня есть опыт в подобных делах. Таким людям, как он, нельзя навязывать того, что им не по душе. Абда еще сильнее сжала руку сына.

— Его счастье для нас — главное в жизни, — промолвила она. — Но что суждено, того не миновать! Как же ты похудел, сынок!

А дядюшка Шафеи сердито спросил:

— Скажите, случалось ли что-нибудь подобное на нашей улице раньше?

— Мне всякое приходилось видывать, дядюшка Шафеи, уж поверь, — с упреком проговорила Умм Бахатырха, — Рифаа не похож на других.

— Мы стали притчей во языцех для всей улицы!

— На всей улице нет юноши, подобного ему!

— Это-то и приводит меня в отчаяние.

— Не гневи Аллаха, дядя. Ты сам не знаешь, что говоришь, и не понимаешь, что говорят тебе другие.

50

Работа в мастерской Шафеи вновь пошла своим чередом. У одного конца верстака Шафеи распиливал доску. У другого Рифаа, вооружившись молотком, забивал гвозди. Под верстаком уже накопилась груда опилок. Готовые оконные и дверные рамы стояли прислоненными к стене, а посреди мастерской были сложены, один на другой, ящики из отполированного некрашеного дерева. В воздухе стоял запах дерева. Визжала пила, стучал молоток, булькала вода в кальяне, который курили четверо клиентов, сидевших у порога и беседовавших между собой. Один из них, Хигази, сказал, обращаясь к Шафеи:

— Если мне понравится диван, который ты сейчас мастеришь, я закажу тебе мебель для приданого моей дочери.

Затем, продолжая прерванный разговор, вновь повернулся к своим собеседникам:

— Вот я вам и говорю, что, если бы Габаль сейчас воскрес и увидел, как мы живем, он бы лишился рассудка.

Все скорбно покачали головой и сделали по очередной затяжке, а могильщик Бархум спросил Шафеи:

— Почему ты не хочешь смастерить мне гроб? Я хорошо заплачу.

Шафеи прекратил пилить и со смехом ответил:

— Это невозможно, клянусь Аллахом! Если клиенты увидят в мастерской гроб, они все разбегутся.

Фархат поддержал его:

— Правда, правда. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти.

— Беда ваша в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — заметил Хигази, — поэтому-то над вами и властвуют Ханфас и Бейюми, а Игаб отнимает последний кусок хлеба.

— А ты, значит, не боишься смерти? Хигази сплюнул и сказал:

— Все мы грешны. Вот Габаль был сильным. И с помощью силы вернул нам наши права, которых мы лишились из-за трусости.

Вдруг Рифаа прекратил стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:

— Габаль хотел вернуть наши права добром. К силе он был вынужден прибегнуть, чтобы защитить себя.

Хигази насмешливо спросил:

— Скажи, сынок, ты можешь забить гвоздь без помощи силы?

Но Рифаа серьезно ответил:

— Человек же не дерево, муаллим!

Взглянул на отца и снова принялся за работу. А Хигази продолжал:

— Габаль был самым сильным из всех футувв нашей улицы, и он пробудил дух смелости в своих сородичах.

— Он хотел, чтобы они стали футуввами всей улицы, а не только своего квартала, — добавил Фархат.

— А сегодня они больше смахивают на мышей или на кроликов! Шафеи, вытирая тыльной стороной руки нос, спросил:

— Какой цвет ты предпочитаешь, муаллим Хигази?

— Мне нужен немаркий цвет, чтобы подольше не пачкался, — ответил Хигази и вновь обратился к друзьям: — А когда Даабас выбил глаз Каабильхе, Габаль ему самому выбил глаз. Так он при помощи насилия восстановил справедливость.

Тут Рифаа громко вздохнул и сказал:

— Насилие нам не поможет. И днем и ночью мы видим, как люди бьют и убивают друг друга. Даже женщины пускают в ход ногти, царапая друг дружку до крови. Но где же справедливость?! Что может быть отвратительнее всего этого?

Все замолчали. Потом Ханнура, который не произнес до этого ни одного слова, сказал:

— Этот маленький проповедник презирает нашу улицу. Он слишком нежен, и в этом виноват ты, муаллим Шафеи!

— Я?!

— Да! Ты его избаловал.

Хигази обернулся к Рифаа и сказал со смехом:

— Лучше бы ты занялся поисками невесты!

Все рассмеялись, Шафеи нахмурился, а Рифаа покраснел. Хигази же вновь вернулся к своей теме:

— Сила, только сила! Без нее не будет справедливости. Рифаа, не обращая внимания на красноречивые взгляды отца, упрямо проговорил:

— Наша улица больше нуждается в милосердии! Могильщик Бархум шутливо спросил:

— Ты хочешь, чтобы я лишился работы?!

Все снова расхохотались, да так, что закашлялись. Хигази со слезящимися от смеха глазами проговорил:

— Когда-то Габаль отправился к управляющему просить о справедливости и милосердии. А тот послал против него Заклата и его подручных. И если бы не палки — а вовсе не милосердие, — которые Габаль пустил в ход, то ему и его роду было бы несдобровать.

Дядюшка Шафеи предостерегающе шепнул:

— Эй вы! У стен есть уши! Если вас кто-нибудь услышит, не ждите пощады.

— Шафеи прав, — заметил Ханнура, — кто вы такие? Бесполезные гашишники. Если бы сейчас тут прошел Хан-фас, вы бы кланялись ему в пояс.

И, обернувшись к Рифаа, добавил:

— Не обижайся на нас, сынок. Тот, кто курит гашиш, теряет всякий стыд. А сам ты не пробовал курить?

— Он не любит этого, — ответил за сына Шафеи. — Если он сделает две затяжки, то либо задохнется, либо заснет.

А Фархат заметил:

— До чего же хорош этот парень! Некоторые считают его знахарем, потому что он водится с Умм Бахатырхой, а другие называют поэтом из-за его любви к историям и сказкам.

— А собрание курильщиков он ненавидит так же, как женитьбу, — рассмеялся Хигази.

Бархум кликнул мальчишку из кофейни, чтобы тот забрал кальян, затем все попрощались и разошлись. Дядюшка Шафеи отложил пилу и, укоризненно взглянув на сына, сказал:

— Не встревай ты в разговоры этих людей!

Рифаа обогнул верстак, взял отца за руку и отвел в дальний угол мастерской, где никто не мог их услышать. Он выглядел очень взволнованным, губы его были решительно сжаты, глаза горели странным огнем. Шафеи недоумевал, что происходит с сыном, а Рифаа неожиданно заявил:

— После сегодняшнего дня я больше не смогу молчать. Отец испугался. Что за наказание этот его дорогой сын!

То проводит долгие часы в доме Умм Бахатырхи, то пропадает в одиночестве у скалы Хинд, а стоило ему побыть какой-то час в мастерской, как он ввязался в спор.

— Ты что, устал?

Рифаа, внезапно успокоившись, ответил:

— Я не могу скрывать от тебя то, что у меня на душе.

— Что такое?

Рифаа подошел к отцу вплотную.

— Вчера, — начал он, — после того как около полуночи я покинул дом Гаввада, я вдруг почувствовал неодолимое желание пойти в пустыню. Устав от долгой ходьбы, я выбрал место возле выходящей в пустыню стены Большого дома и сел, прислонившись к ней спиной. Шафеи взглядом просил сына продолжать.

— Вдруг я услышал странный голос. Казалось, кто-то разговаривает сам с собой в темноте, и меня внезапно осенило, я понял, что это голос нашего деда Габалауи.

Шафеи впился взглядом в лицо сына и недоумевающее спросил:

— Голос Габалауи? Почему тебе так показалось?

— Мне не показалось, у меня есть доказательства. Как только я его услышал, я сразу же встал, повернулся лицом к дому и отступил на несколько шагов, пытаясь разглядеть говорившего, но, кроме темноты, ничего не увидел.

— Слава Аллаху!

— Потерпи, отец! Я услышал, как голос сказал: «Габаль выполнил свою миссию и заслужил добрую память. Но сейчас дела пошли хуже прежнего!»

Шафеи почувствовал, как сердце в его груди заколотилось, а лоб покрылся испариной. Дрожащим голосом он произнес:

— Многие сиживали на том же самом месте, у стены, но ничего не слышали.

— А я слышал, отец!

— Может, это кто-то бредил во сне? Рифаа решительно покачал головой.

— Голос доносился из дома.

— Откуда ты знаешь?

— Я крикнул: «Дедушка! Габаль умер, его сменили у власти другие. Протяни же нам руку!»

— О Аллах! А тебя никто не слышал? — взволнованно спросил Шафеи.

— Мой дед слышал меня. До меня донесся его голос: «Негоже юноше требовать помощи от старого деда. Любимый отпрыск тот, кто действует сам!» Тогда я спросил: «А что я, такой слабый, могу против футувв?»— Он ответил: «Слабый — это глупец, который не знает собственной силы, а я не люблю глупцов».

— Так ты думаешь, — с ужасом спросил Шафеи, — что разговаривал с самим Габалауи?

— Да. Клянусь Господом! Шафеи застонал, как от боли:

— Ох, не приведут к добру эти фантазии!

— Поверь мне, отец! Не сомневайся в моих словах.

— Как бы мне хотелось, чтобы сомнения мои оправдались, — промолвил Шафеи.

А Рифаа вдохновенно воскликнул:

— Теперь я знаю, чего он от меня хочет! Шафеи в отчаянии ударил себя по лбу.

— Разве он от тебя чего-то хочет?

— Да! Ведь я слаб, но не глуп, а любимый сын тот, кто действует!

Шафеи почудилось, что грудь его пилят пилой.

— Если ты начнешь действовать, то погибнешь сам и навлечешь гибель на нас!

— Они убивают только тех, кто посягает на имение, — с улыбкой ответил Рифаа.

— А ты не собираешься посягать на имение?

— Адхам мечтал о жизни светлой, полной музыки и песен. Также и Габаль. Он требовал своей доли доходов от имения, стремясь дать людям счастливую жизнь. Но все они были уверены, что счастливая жизнь возможна, только когда доходы от имения будут поделены между всеми поровну. Они думали, что если каждый получит свою долю, то это избавит его от необходимости трудиться в поте лица и даст возможность жить без забот и в достатке. Но к чему имение, если можно достичь такой жизни и без него? А это возможно, стоит только захотеть.

Вздохнув с облегчением, Шафеи спросил:

— Так сказал тебе твой дед?

— Он сказал, что не любит глупцов и что глупец тот, кто не знает собственной силы. Я вовсе не призываю бороться за имение, ведь имение — ничто, отец. Главное — это счастье полноценной жизни, а для этого надо очистить души от зла. Я не напрасно изучал обряд зар, которым изгоняют ифритов из людей. Быть может, я делал это по наитию свыше, быть может, именно воля Всевышнего толкнула меня на этот путь. Шафеи немного успокоился после пережитого им волнения, но он почувствовал такую усталость, что лег на кучу опилок, вытянув ноги, а голову прислонил к оконной раме, ждавшей своей очереди на починку. Уже с некоторой иронией в голосе он спросил сына:

— Почему же мы не зажили счастливой жизнью, когда среди нас появилась Умм Бахатырха, еще задолго до твоего рождения?

— Потому что она, — уверенно объяснил Рифаа, — ждет, когда больные придут к ней сами, а не ходит по домам.

Шафеи окинул взглядом мастерскую.

— Посмотри, как хорошо кормит нас наша работа! А что нас ожидает завтра, благодаря тебе?

— Завтра будет еще лучше! — радостно воскликнул Рифаа. — Ведь исцеление больных людей может не понравиться только ифритам!

Лучи заходящего солнца, отразившись в зеркале шкафа, который стоял неподалеку от двери, осветили всю мастерскую.

51

Тревога поселилась в доме Шафеи. Хотя он очень спокойно рассказал Абде о случившемся и она узнала лишь, что Рифаа слышал голос деда и после этого решил ходить по домам несчастных и изгонять ифритов из их душ, все-таки она очень обеспокоилась и без конца перебирала в уме возможные последствия. Рифаа не было дома. С дальнего конца улицы, не из квартала Габаль, доносился шум свадьбы: звуки бубнов, флейт и радостные возгласы. Абда решила взглянуть правде в глаза.

— Рифаа не лжет, — печально проговорила она. Но Шафеи не согласился с ней.

— У него слишком богатое воображение. Он принял фантазию за действительность.

— А как бы ты истолковал услышанное им?

— Откуда мне знать?

— Но одно несомненно — дед наш жив.

— Горе нам, если все это станет известно кому-либо, кроме нас!

— Мы будем молчать. Возблагодарим Аллаха за то, что нашего сына интересуют души людей, а не имение. Ведь если он никому не вредит, то и ему никто не причинит зла. — В голосе Абды звучала страстная надежда.

— На нашей улице слишком много таких, кому причиняют зло, хотя сами они никого не обидели, — заметил Шафеи.

Тут шум свадьбы был заглушен криком, поднявшимся в коридоре. Абда и Шафеи выглянули в окно и увидели, что в коридоре толпятся мужчины. В свете фонаря, который был у кого-то в руке, они различили лица Хигази, Бархума, Фархата, Ханнуры и других. Все они что-то говорили, кричали, и их голоса слились в общий гул. Кто-то выкрикнул громче всех: «На чашу весов поставлена честь рода Габаль, и мы никому не позволим замарать ее!»

Абда, дрожа всем телом, прошептала на ухо мужу:

— Тайна сына раскрыта!

Шафеи отошел от окна, тяжело вздыхая.

— Сердце мое не обмануло меня!

Не думая об опасности, он выбежал из комнаты. Абда последовала за ним. Пробиваясь сквозь толпу, Шафеи взывал:

— Рифаа! Где ты, Рифаа?

Но лицо его сына не появлялось в свете фонаря, и его голоса не было слышно в общем гуле. К Шафеи сквозь толпу пробился Хигази и, стараясь перекричать шум, спросил:

— Твой сын снова заблудился? А Фархат воскликнул:

— Подойди, послушай, что говорят люди, посмотри, как забавляются шутники позором рода Габаль.

Встревоженная Абда уговаривала собравшихся:

— Уповайте на Аллаха! Не надо ссориться. В ответ послышались гневные голоса:

— Эта женщина сумасшедшая! Она не знает, что такое честь!

Сердце Шафеи затрепетало от страха, и он спросил Хигази:

— Где мой сын?

Хигази пробрался к двери, выходящей на улицу, и громко позвал:

— Рифаа! Иди сюда, Рифаа, поговори со своим отцом! Шафеи, который думал, что его сын схвачен и валяется где-нибудь в углу коридора, еще больше растерялся. Когда Рифаа подошел к нему, Шафеи вцепился в него и потянул в ту сторону, где стояла Абда… Тут показался Шалдам с фонарем в руке, шедший впереди Ханфаса, который шагал следом с мрачным и злым видом. Все взгляды обратились к футувве, наступило молчание. Ханфас грубым голосом спросил:

— Что случилось?

Несколько голосов разом ответили ему:

— Ясмина опорочила нас!

— Пусть говорит тот, кто был свидетелем!

Вперед вышел извозчик Зейтуна. Встав перед Ханфасом, он сказал:

— Не так давно я увидел ее выходящей с черного хода из дома Бейюми. Я последовал за ней сюда и спросил, что она делала в доме футуввы. Она была пьяна. От нее пахло вином на весь коридор. Она убежала от меня и закрыла дверь. А теперь спросите себя, что может делать пьяная женщина в доме футуввы?

При этих словах Шафеи и Абда несколько успокоились. Зато Ханфас несказанно разъярился. Он понял, что его звание футуввы подвергается жестокому испытанию. Если он не накажет Ясмину, то потеряет уважение всего рода Габаль, а если он позволит разгневанным мужчинам расправиться с ней, то окажется в незавидном положении перед Бейюми, главным футуввой улицы. Что делать? Все мужчины рода Габаль покинули свои жилища и собрались во дворе и на улице перед домом Наср. Положение Ханфаса становилось все более затруднительным. Гневные выкрики не смолкали:

— Выгнать ее из квартала Габаль!

— Прежде чем выгнать, надо спустить с нее шкуру!

— Прикончить ее!

Из темноты за окном раздался испуганный крик Ясмины. Все смотрели на Ханфаса. В этот момент Рифаа громко спросил отца:

— Не достойней ли мужчинам изливать свой гнев на Бейюми?

Многие возмутились, услышав эти слова, в первую очередь Зейтуна.

— Она сама пошла к нему домой! — крикнул он. А кто-то напустился на Рифаа:

— Если ты не знаешь, что такое честь, лучше молчи! Отец взглядом приказал сыну умолкнуть, но Рифаа настойчиво продолжал:

— Бейюми сделал то, что все вы делаете! Зейтуна заорал как ужаленный:

— Она из рода Габаль и другим не принадлежит!

— Этот парень просто глуп и не имеет представления о чести, — добавил кто-то.

Шафеи стукнул сына, чтобы тот наконец замолчал, а Бархум воскликнул:

— Теперь слово за муаллимом!

Ханфас задыхался от злобы. Ясмина все кричала и звала на помощь. Разгневанные мужчины вперились взглядами в окно ее комнаты и готовы были в любую минуту ворваться к ней. Рифаа не мог больше выносить криков девушки, он выскользнул из рук отца и стал пробираться к двери Яс-мины, крича:

— Пощадите ее! Вы же видите, как она слаба и напугана!

— Баба! — обругал его Зейтуна.

Рифаа, не обращая внимания на уговоры отца, ответил Зейтуне:

— Да простит тебя Аллах! — и продолжал, обращаясь к остальным: — Пощадите ее. Лучше сделайте со мной все что хотите. Неужели мольбы о помощи не трогают ваши сердца?!

— Не слушайте этого идиота! — завопил Зейтуна. — Ханфас, наш муаллим, слово за тобой!

Вдруг Рифаа спросил:

— Вас удовлетворит, если я женюсь на ней?

В ответ раздались гневные или насмешливые возгласы:

— Нам важно, чтобы она была наказана, — заявил Зейтуна.

— Я сам ее накажу! — провозгласил Рифаа.

— Наказание должно исходить ото всех!

Ханфас быстро сообразил, что предложение Рифаа дает ему возможность выпутаться из затруднительного положения. И хотя оно ему не очень-то нравилось, ничего лучше он придумать не мог. Он еще больше нахмурился, скрывая свое бессилие, и сказал:

— Парень пообещал нам жениться на ней, так пусть женится!

Ослепленный яростью, Зейтуна вскричал:

— Трусость взяла верх над честью!

И тут же тяжелый кулак Ханфаса обрушился на его нос. Зейтуна пошатнулся, из носа ручьем полилась кровь. Все понимали, что то же ожидает любого, кто осмелится сказать слово поперек. Ханфас переводил взгляд с одного лица на другое, и в свете фонаря ясно был различим написанный на них страх. Поэтому никто из собравшихся не выразил сочувствия Зейтуне по поводу сломанного носа, а Фархат даже упрекнул его:

— Язык твой — враг твой!

— Если бы не ты, муаллим, — обратился Бархум к Хан-фасу, — мы бы не пришли ни к какому решению.

— Гнев твой страшен, футувва! — заметил Ханнура. Затем собравшиеся стали расходиться, и скоро в коридоре остались лишь Ханфас с Шалдамом и Рифаа с родителями. Шафеи подошел к Ханфасу попрощаться и протянул ему руку, но тот со злобой ударил его по руке тыльной стороной ладони, да так, что Шафеи вскрикнул от боли. К нему кинулись жена и сын, а Ханфас отправился восвояси, проклиная мужчин и женщин, и весь род Габаль, и самого Габаля. Дома Шафеи из-за сильной боли сначала даже не вспомнил, в какой переплет попал его сын. Он опустил руку в теплую воду, а Абда принялась ее массировать.

— Наверное, это Закийя настроила мужа против нас, — предположила она. Шафеи, морщась от боли, проговорил:

— Этот трус забыл, что именно наш глупый сын спас его от дубинки Бейюми.

Все свои надежды родители Рифаа связывали с сыном. Можно себе представить, сколь горьким было их разочарование! Женясь на Ясмине, Рифаа становился ничем. Свадьба еще не назначена, а семейство их уже стало предметом сплетен для всей улицы. Абда тайком лила слезы и чуть не ослепла. Шафеи ходил хмурый, как ненастный день. Но в присутствии Рифаа они скрывали свои чувства и не высказывали недовольства. Возможно, их недовольство смягчалось поведением Ясмины, которая сразу после сватовства прибежала в дом Шафеи, бросилась перед ним и его женой на колени, с плачем выражала им свою признательность и горячо заверяла, что она горько раскаивается в своем прошлом. Теперь, после того как юноша во всеуслышание заявил о своем намерении жениться, отказаться от свадьбы было нельзя. Шафеи и Абда покорились судьбе и смирились перед неизбежным. В их сердцах боролись два желания: справить свадьбу пышно, устроить, согласно обычаю, свадебное шествие, и другое желание — ограничиться празднованием дома, чтобы не подвергаться насмешкам со стороны членов рода Габаль, которые и так уже смеялись над предстоящим браком во всех кофейнях. Не в силах скрыть огорчения, Абда пожаловалась Шафеи:

— Как я мечтала увидеть свадьбу Рифаа, своего единственного сына! А теперь стыжусь ее.

— Ни один из членов рода Габаль не согласится участвовать в ней, — угрюмо сказал Шафеи.

— Лучше уж нам вернуться на Мукаттам, чем жить среди людей, которые нас не любят.

Рифаа сидел у окна, вытянув ноги и грея их на солнце.

— Мы не уйдем отсюда, мама! — сказал он.

— Лучше бы нам не возвращаться сюда! — воскликнул Шафеи. — А ты разве забыл, как грустил в день нашего возвращения?

— Сегодняшний день — не вчерашний, — улыбнулся Рифаа. — Если мы уйдем, то кто же избавит род Габаль от ифритов?

Плюнув, Шафеи воскликнул:

— Да пропади они пропадом со своими ифритами! Затем, помолчав немного, спросил:

— Ты сам приведешь в наш дом эту?.. Рифаа не дал ему договорить:

— Никого я в наш дом не приведу. Я сам уйду жить в другое место.

— Отец имеет в виду совсем не это, — поспешила вмешаться Абда.

— А я имею в виду именно это! Новый мой дом недалеко, и каждое утром мы сможем здороваться за руку из окна.

Несмотря на недовольство Шафеи, день свадьбы было решено отпраздновать, пусть и скромно. Коридор дома и двери двух жилищ были нарядно украшены. Пригласили певца и повара и всех самых близких друзей и знакомых. Но на приглашение откликнулись лишь дядюшка Гаввад, Умм Бахатырха, Хигази с семьей да несколько бедняков, которые рассчитывали на угощение. Рифаа был первым юношей, чья свадьба праздновалась без свадебной процессии. Собравшиеся перешли по коридору в дом невесты. Певец пел без вдохновения, так как было мало гостей. Во время застолья дядюшка Гаввад сказал слово, в котором восхвалял мужество Рифаа и его благородство, и сказал, что он умный и чистый юноша, но вынужден жить на улице, где в почете лишь жулики и дубинки.

В это время мальчишки, собравшиеся у дома, хором запели:

Пение они сопровождали гримасами и прыжками. Рифаа потупил взор, Шафеи побледнел, а дядюшка Хигази, разозленный, крикнул:

— Собаки! Собачьи дети!

Однако дядюшка Гаввад примирительно сказал:

— Да, на нашей улице много грязи, но и хорошее никогда не забывается. Сколько футувв на ней властвовали, а добром она вспоминает лишь Адхама и Габаля. Певец поспешил своим пением заглушить голоса разбуянившихся мальчишек. Свадьба продолжалась, но веселья не было. Наконец гости разошлись. Рифаа остался наедине с Ясминой. Девушка в свадебном наряде была чудом красоты. Хорош был и Рифаа в шелковой галабее, с пестрой повязкой на голове, в ярко— желтых сапогах. Они сидели на диване напротив украшенной розами кровати. В зеркале шкафа отражались стоявшие под кроватью кувшин с водой и таз. По— видимому, девушка ждала действий со стороны Рифаа или по крайней мере подготовки к действиям, но он сидел молча и глядел то на фонарь под потолком, то на цветную циновку на полу. Когда молчание слишком затянулось, Ясмина мягко сказала:

— Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Я обязана тебе жизнью.

Рифаа ласково посмотрел на нее и сказал тоном человека, который не желает снова возвращаться к этой теме:

— Все мы обязаны жизнью кому-то другому.

Как великодушен Рифаа! В тот день, когда он ее спас, он не хотел, чтобы она целовала ему руку. А сейчас не хочет вспоминать о добре, которое сделал. С его великодушием может сравниться только его терпение. Но о чем он думает? Может быть, он огорчен тем, что из-за своей доброты был вынужден жениться на такой, как она?

— Я не так плоха, как думают обо мне люди. Они любят и ненавидят меня за одно и то же.

— Я знаю это, — утешал девушку Рифаа, — на нашей улице часто ошибаются.

Ясмина вдруг разозлилась:

— Они постоянно хвастают тем, что их род идет от Адхама, и в то же время хвалятся своими грехами.

— Пока мы не освободимся от ифритов, нам не видать счастья. Ясмина не поняла, что он имеет в виду, но вдруг ощутила всю нелепость положения и рассмеялась.

— Какой странный разговор мы ведем в свадебную ночь!

Она гордо вскинула голову и, казалось, уже забыла о своей благодарности Рифаа. Сняв шаль, накинутую на плечи, она кокетливо глядела на мужа.

— Ты станешь счастливой — первой на нашей улице! — пообещал он.

— Правда? А у меня есть вино.

— Я выпил немного за столом, и с меня достаточно. Ясмина в растерянности замолчала, затем предложила:

— Еще у меня есть хороший гашиш.

— Я пробовал, но мне не нравится.

— А твой отец заядлый курильщик. Я видела однажды, как он выходил от Шалдама в таком состоянии, что вряд ли мог отличить день от ночи, — с удовлетворением сообщила Ясмина.

Рифаа улыбнулся, но ничего не ответил. Она же отвернулась от него и сделала вид, что сердится. Потом встала, прошлась до двери, повернулась, сделала несколько шагов и остановилась под фонарем. Сквозь ее тонкое платье просвечивало прекрасное тело. Она смотрела в его спокойные глаза, и отчаяние заполняло ее душу.

— Зачем ты спас меня? — спросила она.

— Я не выношу, когда кто-нибудь страдает.

— Поэтому ты и женился на мне? Только поэтому? — с вызовом спросила она.

— Не надо сердиться.

— Я думала, ты любишь меня.

— Я действительно тебя люблю, — искренне и просто ответил Рифаа.

— Правда? — удивилась Ясмина.

— Нет такого человека на нашей улице, которого бы я не любил.

Разочарованно вздохнув и глядя с подозрением на Рифаа, она сказала:

— Я поняла. Ты проживешь со мной несколько месяцев, а потом разведешься.

Глаза его расширились от удивления.

— Откуда у тебя такие мысли?

— Но я совсем растерялась. Чего же ты хочешь?

— Чтобы ты была по-настоящему счастлива.

— Я иногда бывала счастлива, пока не встретила тебя.

— Человек без достоинства не может быть счастлив. Ясмина невольно рассмеялась.

— Но мы не можем быть счастливы одним лишь достоинством.

— Еще никто из нашего квартала не знал настоящего счастья, — печально заметил он.

Ясмина, тяжело ступая, подошла к кровати и с поникшим видом села на краешек. Рифаа подошел к ней и нежно сказал:

— Ты, как и все жители нашего квартала, думаешь лишь о потерянном времени.

— Ты говоришь какими-то загадками, — недовольно откликнулась Ясмина.

— Они разрешатся сами собой, когда ты освободишься от своего ифрита.

— Я и так себе нравлюсь!

— То же самое говорят Ханфас и другие! — сокрушенно проговорил Рифаа.

Теряя терпение, она спросила:

— Мы так и будем беседовать до самого утра?

— Ложись и усни, пусть тебе приснится хороший сон. Девушка подвинулась и легла на спину, глядя то на свободное место возле себя, то в глаза Рифаа.

— Ложись поудобней. Я перейду на диван.

Ее разобрал смех, но она быстро справилась с собой и язвительно сказала:

— Боюсь, что завтра придет твоя мать предостеречь тебя от излишеств.

Она надеялась увидеть смущение на лице Рифаа, но тот по-прежнему смотрел чистыми, спокойными глазами.

— Я очень хочу освободить тебя от ифрита.

— Оставь женские дела женщинам! — гневно воскликнула она.

С этими словами она отвернулась к стене. Ей было одновременно и досадно, и тревожно. Рифаа подошел к фонарю, прикрутил фитиль и задул огонь. Комната погрузилась в темноту.

52

Сразу после свадьбы Рифаа решительно приступил к осуществлению своих планов. Он почти перестал бывать в мастерской, и, если бы не любовь и доброта отца, ему не на что было бы жить. Каждому встреченному на улице жителя квартала Габаль Рифаа приказывал довериться ему и согласиться, чтобы он освободил его от ифрита, обещая, что тогда он узнает настоящее счастье. Члены рода Габаль шептались между собой, что Рифаа, сын Шафеи, тронулся умом и ведет себя как настоящий сумасшедший. Некоторые вспоминали, что он и раньше отличался странностями. Другие объясняли его состояние женитьбой на такой женщине, как Ясмина. Разговоры эти велись всюду: в кофейнях, в домах, на улице, возле ручных тележек, в курильнях. А как была удивлена Умм Бахатырха, когда, склонившись к ее уху, Рифаа со своей обычной мягкостью предложил ей:

— Позволь мне освободить тебя от ифрита.

— Откуда ты взял, что мой ифрит злой? Так-то ты думаешь о женщине, которая полюбила тебя как сына?!

Рифаа серьезно ответил:

— Я предлагаю свои услуги только тем, кого люблю и уважаю. Ты очень добрая и славная, однако ты не свободна от алчности, которая заставляет тебя торговаться с больными. Если же ты освободишься от ифрита, то будешь делать добро бесплатно.

Умм Бахатырха долго смеялась, а успокоившись, сказала:

— Ты хочешь пустить меня по миру? Да простит тебя Аллах, Рифаа!

Эту историю с Умм Бахатырхой люди передавали из уст в уста, и при этом все смеялись над Рифаа. Даже его отец невесело усмехался. А Рифаа и ему сказал:

— Ты тоже нуждаешься во мне, отец. И будет правильно, если я начну с тебя.

Шафеи покачал скорбно головой, перебирая в руках гвозди, потом со вздохом произнес:

— О Господи, пошли мне терпения.

Рифаа пытался уговорить отца, но тот досадливо спросил:

— Тебе не достаточно, что мы стали по твоей милости притчей во языцех всего квартала?

Рифаа понуро отошел в угол мастерской, а Шафеи недоверчиво спросил:

— Это правда, что и своей жене ты предлагал то же, что и мне?

— К сожалению, она, как и ты, не хочет быть счастливой.

Придя в курильню Шалдама, которая находилась в лачуге, позади кофейни, Рифаа застал там самого Шалдама, Хигази, Бархума, Фархата, Ханнуру и Зейтуну, которые сидели вокруг жаровни. Они уставились на него с любопытством, а Шалдам сказал:

— Здравствуй, сын Шафеи! Интересно знать, убедила ли тебя женитьба в пользе курения?

Рифаа поставил на столик блюдо кунафы и сказал, усаживаясь:

— Я принес вам это в подарок! Шалдам, набивавший трубку, сказал:

— Благодарим за честь.

А Бархум насмешливо добавил:

— А теперь он предложит нам устроить зар, чтобы изгнать из нас ифритов!

Зейтуна, злобно глядя на Рифаа, воскликнул своим гнусавым голосом:

— Ифрита твоей жены зовут Бейюми, избавь ее от него, если можешь.

Мужчины растерялись от этих жестоких слов, на лицах их было написано смущение. Указывая на свой сломанный нос, Зейтуна сказал, оправдываясь:

— Из-за него мне разбили нос!

Сам Рифаа, казалось, не рассердился. Фархат, с сожалением глядя на него, стал его укорять.

— Твой отец — хороший человек и искусный плотник, а ты своим поведением навлекаешь на него неприятности, делаешь всеобщим посмешищем. Не успел он еще опомниться от твоей женитьбы, а ты уже бросил работу в мастерской и принялся освобождать людей от ифритов! Да излечит Аллах тебя самого!

— Я не болен, я просто желаю всем вам счастья. Зейтуна глубоко затянулся, сурово глядя на Рифаа, затем, выпустив густую струю дыма, спросил:

— А кто тебе сказал, что мы несчастны?

— Наш дед хотел для нас совсем другого.

— Оставь деда в покое, откуда ты взял, что он еще помнит о нас?

Зейтуна смотрел на Рифаа злобным взглядом, но Хигази толкнул его в бок и остерегающе сказал:

— Уважай компанию и не заводи ссору!

Желая переменить тему разговора, Хигази сделал знак своим друзьям, и они запели: «Лодка любимой плывет по воде, распустив паруса…»

Когда Рифаа уходил, некоторые провожали его сочувственными взглядами. Домой он вернулся грустным. Ясмина встретила его со спокойной улыбкой на лице. Первое время она тоже упрекала его за поведение, превратившее и его, и ее в посмешище всего квартала, но, поняв, что упреки ни к чему не ведут, смирилась и не только терпеливо выносила эту странную жизнь, но и относилась к Рифаа с нежностью и заботой.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошел Ханфас, футувва рода Габаль. Он даже не подумал извиниться за неожиданный приход. Рифаа встал, приветствуя его, но Ханфас положил ему на плечо свою тяжелую руку, похожую на собачью лапу, и безо всяких предисловий сказал:

— Что ты говорил об имении в курильне Шалдама?

Ясмина страшно перепугалась, но Рифаа остался спокоен, хотя и был похож в этот момент на маленькую птичку в когтях орла.

— Я сказал, что наш дед хочет счастья для всех нас. Ханфас с силой тряхнул его.

— А откуда ты это знаешь?

— Это следует из тех слов, которые он сказал Габалю. Рука Ханфаса до боли сжала плечо Рифаа.

— Он говорил Габалю об имении!

— Меня не заботит имение, — терпя боль, сказал Рифаа. — Счастье, которого я пока ни для кого не добился, не имеет отношения ни к имению, ни к вину, ни к гашишу. Об этом я и говорил повсюду в квартале Габаль. И все слышали мои слова.

— Твой отец тоже сначала был непокорным, но потом одумался. Смотри не повторяй его ошибок, не то я раздавлю тебя, как клопа.

Он с такой силой толкнул Рифаа, что тот упал на диван. Ханфас ушел. Ясмина поспешила к Рифаа и принялась массировать ему плечо. Голова Рифаа упала на грудь, и, словно в полузабытьи, он шептал:

— Я слышал голос деда…

Ясмина, глядя на него, с беспокойством спрашивала себя, неужели он в самом деле помешался? Раньше он не говорил таких слов. Ее охватила настоящая тревога.

Однажды, когда Рифаа шел по улице, дорогу ему преградила женщина, не принадлежавшая к роду Габаль. Она ласково поздоровалась с ним:

— Доброе утро, муаллим Рифаа.

Он удивился тому, с каким уважением она произнесла его имя и назвала муаллимом. — Чего ты хочешь?

— У меня болен сын, прошу, спаси его, — умоляюще произнесла женщина. Как и остальные члены рода Габаль, Рифаа презирал других жителей улицы, и ему показалось зазорным оказывать услугу чужой женщине: это могло усилить презрение к нему со стороны его родственников.

— Разве у вас нет своей знахарки?

— Есть. Но я очень бедна, — чуть не плача ответила женщина.

Сердце Рифаа смягчилось. Ему польстило то, что женщина обратилась именно к нему, тогда как от своих родных он видел лишь презрение и насмешки. Взглянув на нее, он решительно сказал:

— Я к твоим услугам.

53

Ясмина, высунувшись из окна, разглядывала представшее ее взору зрелище. Внизу, возле дома, играли мальчишки, торговка финиками расхваливала свой товар, а футувва Батыха, схватив за шиворот какого-то человека, бил его по лицу. Несчастный тщетно молил о пощаде. Рифаа, который сидел на диване и стриг ногти на ногах, спросил:

— Тебе нравится наш новый дом?

— Здесь прямо под нами улица, а там мы могли смотреть лишь на темный коридор.

— А мне жаль коридора. Ведь это священное место, в нем Габаль одержал победу над своими врагами. Но жить среди людей, которые смеются над нами на каждом шагу, стало невмоготу. Здесь мы живем среди добрых бедняков, а самый достойный тот, кто добр, а вовсе не тот, кто принадлежит к роду Габаль.

— Я возненавидела их, — с презрением сказала Ясмина, — с тех пор, как они решили выгнать меня с улицы.

— Почему же ты тогда хвастаешь соседям, что ты из рода Габаль? — улыбаясь спросил Рифаа.

Ясмина рассмеялась, показав жемчужные зубки, и гордо ответила:

— Чтобы они знали, что я выше их всех!

Рифаа положил ножницы на диван, спустил ноги на циновку и сказал:

— Ты станешь еще красивее и лучше, если преодолеешь свою гордыню. Род Габаль вовсе не лучше всех на нашей улице. Лучше всех те, кто добр. Я, как и ты, ошибался и придавал слишком большое значение роду Габаль. Однако счастья достоин лишь тот, кто искренне стремится к нему. Посмотри на этих добрых людей: как они привечают меня и как охотно исцеляются от ифритов!

— Но ты здесь единственный, кто исцеляет бесплатно!

— Если бы не я, кто помог бы этим беднякам? Они ценят помощь, но у них нет денег, а у меня не было друзей, пока я не познакомился с ними.

Ясмина, недовольная его ответом, прекратила спор, а Рифаа вздохнул:

— Эх, если бы ты доверилась мне, как они, я освободил бы тебя от того, что замутняет твою чистоту.

— Неужели ты считаешь меня такой плохой? — рассердилась Ясмина.

— Есть люди, которые, сами того не зная, обожают своего ифрита.

— Мне неприятен этот разговор!

— Разумеется! Ты же из рода Габаль! А из них ни один не захотел подвергнуться лечению, даже мой отец! — улыбаясь, ответил Рифаа.

Тут раздался стук в дверь. Оба поняли, что пришел новый проситель, и Рифаа поднялся встретить его.

Действительно, Рифаа никогда не был так счастлив, как в эти дни. В новом квартале его называли «муаллим Рифаа» и относились к нему с искренней любовью. Было известно, что он изгоняет ифритов и дарует здоровье и счастье, не беря за это никакой платы. Такое бескорыстие было здесь доселе неведомым, и поэтому бедняки любили его, как никого другого. Естественно, что Батыха, футувва этого квартала, невзлюбил Рифаа: с одной стороны, Батыхе не нравилось поведение Рифаа, с другой — Батыху злило то, что Рифаа был не в состоянии платить ему дань. Однако футувва не мог пока найти предлога, чтобы придраться к нему. Что же касается тех, кого Рифаа исцелил, то все они готовы были без конца пересказывать свои истории. Умм Давуд, например, раньше, когда с ней случался нервный припадок, кусала своего новорожденного младенца. Теперь же она — образец спокойствия и уравновешенности. А Суннара, который то и дело со всеми затевал распри, стал самым кротким и покладистым малым на свете. Карманный воришка Талаба искренне раскаялся и работает теперь подмастерьем у лудильщика. Авис женился, хотя раньше не мог и мечтать об этом.

Из числа исцеленных им людей Рифаа отличал четверых: Заки, Хусейна, Али и Керима. Он подружился с ними, и стали они ему как братья. Ни один из них раньше не знал ни дружбы, ни любви. Заки бродяжничал, Хусейн имел непреодолимое пристрастие к гашишу, Али намеревался пробиться в футуввы, а Керим был сводником. Теперь все они очистились сердцем и стали благородными людьми. Они собирались в пустыне, у скалы Хинд, где воздух был чист и дул свежий ветер, и вели дружеские и возвышенные беседы. На своего исцелителя они взирали с любовью и преданностью и все вместе мечтали о счастье, которое в один прекрасный день снизойдет на улицу, подобно благодатному дождю.

Однажды, когда они сидели на своем обычном месте и любовались алыми красками вечерней зари, догорающей в тихом небе, Рифаа спросил:

— Почему мы счастливы?

— Ты, ты — источник нашего счастья, — с воодушевлением ответил за всех Хусейн.

Рифаа благодарно улыбнулся и сказал:

— Мы счастливы потому, что освободились от ифритов и очистились от злобы, алчности, ненависти и других пороков, которые губят жителей нашей улицы.

Али, благоговейно внимавший каждому его слову, подтвердил:

— Да, мы счастливы, несмотря на то что мы бедны, слабы и не владеем ни имением, ни званием футувв.

Рифаа, с сожалением качая головой, промолвил:

— Как мучаются люди ради того, чтобы вернуть утраченное имение, и как они желают обладать силой! Давайте же вместе проклянем и имение, и футувв!

И все наперебой стали проклинать богатство и силу. Али подобрал камень и швырнул его в сторону горы, демонстрируя свой праведный гнев.

— С тех пор, — говорил Рифаа, — как поэты поведали о том, что Габалауи завещал Габалю превратить жилища его рода в дома, не уступающие красотой и величием Большому дому, люди возжелали для себя силы и мощи Габалауи и забыли о других его достоинствах. Поэтому-то Габалю и не удалось изменить их души тем, что он вернул им право на имение. Когда же он покинул этот мир, сильные вновь возалкали, а слабые озлобились. И все снова стали несчастными. Я же открою врата счастья, не прибегая ни к доходам от имения, ни к силе.

Керим приблизил лицо свое к лицу Рифаа и поцеловал его, а тот продолжал:

— Завтра же, когда сильные увидят счастье слабых, они поймут, что их сила и неправедное богатство — ничто!

Друзья откликались на его слова возгласами одобрения и восхищения. В это время ветерок донес из пустыни пение пастуха. На небе появилась первая звездочка. Рифаа, глядя в лица друзей, сказал:

— Но одному мне не справиться с исцелением всех жителей улицы. Пришло время и вам взяться за это дело, постичь тайны изгнания ифритов из душ людей.

Лица друзей засияли от радости, а Заки воскликнул:

— Это наша заветная мечта!

— Вы будете творцами счастья нашей улицы, — улыбнулся Рифаа.

Вернувшись в свой квартал, друзья увидели, что в одном из домов зажжены свадебные огни. Собравшиеся на свадьбу жители квартала заметили Рифаа и окружили его, желая пожать ему руку. Это увидел сидящий в кофейне Батыха и в раздражении вскочил со своего места. Ругаясь и раздавая пощечины направо и налево, он с наглым видом подошел к Рифаа и спросил:

— Ты кем себя считаешь, парень?

— Я друг бедняков, муаллим, — вежливо ответил Рифаа.

— В таком случае и веди себя как бедняк, а не как жених на свадьбе! Или ты забыл, что ты изгнан из своего квартала, что ты — муж Ясмины и знахарь?! Батыха в ярости плюнул.

Люди расступились, на некоторое время воцарилось молчание. Но веселый шум свадьбы скоро снова возобновился.

54

Главный футувва улицы Бейюми стоял у задней калитки своего сада, выходящей на пустырь. Было начало ночи. Бейюми прислушивался, поджидая кого— то. Когда раздался осторожный стук, он открыл калитку, и в сад проскользнула женщина. Закутанная в темную малайю, с закрытым лицом она походила на ночную птицу. Бейюми взял ее за руку и повел по дорожке в глубь сада, избегая приближаться к дому. Открыв дверь летнего павильона, он вошел туда, и женщина следом за ним. Бейюми зажег свечу и поставил ее на подоконник. Павильон выглядел заброшенным, диваны были составлены в один ряд. Лишь посередине находилось большое блюдо с кальяном и всем необходимым для курения, а вокруг него лежали мягкие тюфячки. Женщина сняла с себя малайю и покрывало с лица, и Бейюми с такой силой привлек ее к себе, что ей стало больно — взгляд ее молил о пощаде. Она осторожно высвободилась из объятий Бейюми, а он, рассмеявшись, уселся на один из тюфячков и принялся пальцами разгребать пепел в поисках горящего уголька. Женщина села рядом с ним, поцеловала его в ухо и сказала, указывая на жаровню:

— Я почти забыла этот запах.

Он снова принялся целовать ее, потом бросил кусочек гашиша в ее подол со словами:

— Этот сорт на нашей улице курят лишь управляющий и раб Аллаха, которого ты видишь перед собой.

Вдруг с улицы послышался шум борьбы, удары палок, звон стекла, топот бегущих ног, голоса женщин, затем лай собак. В глазах женщины отразилось беспокойство, но мужчина, не обращая внимания на шум, продолжал мельчить пальцами гашиш.

— Мне так трудно добираться сюда незамеченной! — воскликнула женщина. — Сначала дойти до Гамалийи, оттуда до Даррасы, а потом через пустыню к твоему дому!

Он склонился к ней совсем близко, так что ощутил запах се тела, и, не переставая крошить гашиш, пошутил:

— Я не против навестить тебя в твоем доме.

Если бы ты сделал это, — улыбнулась женщина, — никто не посмел бы тебе помешать. Сам Батыха посыпал бы гебе дорогу песком. Но потом они отыгрались бы на мне!

Гладя его жесткие усы, она игриво проговорила:

— Но ты тоже рискуешь, принимая меня в своем доме, ведь твоя жена может узнать об этом.

Бейюми оставил гашиш и обнял ее с такой силой, что она застонала и прошептала:

— О боже! Убереги нас от любви футувв!

Он отпустил ее, гордо вскинув голову и выпятил грудь, как индийский петух.

— Существует лишь один футувва, а остальные — молокососы.

Гладя его поросшую волосами грудь, женщина стала поддразнивать его:

— Ты футувва над людьми, но не надо мной. Он легонько ущипнул ее и ответил:

— А ты венец на голове футуввы! — Протянул руку к подносу и взял с него кувшин. — Отличное пиво!

— Но у него очень сильный запах, его может учуять мой дорогой муженек!

Он сделал несколько глотков прямо из кувшина и, утолив жажду, продолжал готовить кальян:

— Подумаешь муж! Я видел его несколько раз — он смахивает на сумасшедшего. Первый мужчина на нашей улице, занявшийся женским делом — совершением обряда зар.

Следя за тем, как Бейюми раскуривает трубку, женщина задумчиво проговорила:

— Я обязана ему жизнью, поэтому и терплю его. От него нет вреда, да и обмануть его ничего не стоит.

Он передал ей кальян, она сделала несколько жадных затяжек и выпустила густую струю дыма, закрыв глаза от удовольствия. Он в свою очередь затянулся несколько раз, говоря между затяжками:

— Брось его! Он играет тобой, как ребенок игрушкой. Женщина насмешливо пожала плечами.

— У моего мужа нет другой заботы в этом мире, кроме как избавлять бедняков от ифритов.

— А ты его еще ни от чего не избавила?

— Бедная я, бедная! Достаточно взглянуть на его лицо, и все станет ясно без слов.

— Неужели ни разу в месяц?

— Ни разу в год! Он не обращает внимания на жену, так как поглощен ифритами других людей!

— Чтоб его самого оседлали ифриты! Л какую выгоду от этого он имеет?

— Никакой! — Женщина растерянно покачала головой. — Если бы не его отец, мы бы давно умерли с голоду. Но он убежден в том, что его призвание — делать бедняков счастливыми, освобождая их от ифритов.

— А кто его призвал?

— Он утверждает, что именно этого желал для своих потомков владелец имения.

В узких глазах Бейюми появился интерес, он отложил трубку и спросил:

— Он сказал, что этого хотел владелец имения?

— Да…

— А как ему стало известно это желание?

Женщина насторожилась, испугавшись, что разговор этот может иметь неприятные последствия. Поэтому она объяснила уклончиво:

— Так он толкует предания о Габалауи, исполняемые поэтами.

Бейюми принялся набивать новую трубку.

— Собачья улица! — воскликнул он. — А квартал Габаль самый мерзкий! Из него вышел знаменитый шарлатан. А теперь они повторяют небылицы об имении и о десяти условиях, утверждая, будто владелец имения — их дед. Вчера этот негодяй Габаль обманом присвоил имение, а сегодня этот слабоумный толкует вкривь и вкось россказни поэтов! А завтра станет утверждать, что слышал это от самого Габалауи!

— У него нет других намерений, кроме как исцелить бедняков от ифритов, — заметила обеспокоенная Ясмина.

Футувва шутливо зарычал и сказал:

— Кто знает, может быть, и в имении сидит ифрит?! Затем громко, рискуя нарушить тайну свидания, крикнул:

— Владелец имения мертв! Или все равно что мертв! Так-то, сукины дети!

Ясмина перепугалась не на шутку и, чтобы напомнить ему, зачем она пришла, принялась потихоньку снимать с себя платье.

Угрюмое выражение постепенно сошло с лица Бейюми, и он уже не сводил с нее загоревшихся глаз.

55

Одетый в широкую абу, управляющий выглядел тщедушным. Забота была написана на его белом, круглом, преждевременно увядшем лице. Взгляд блеклых глаз, набрякшие веки и мешки под глазами говорили о том, что его ранняя старость — следствие неуемной погони за житейскими наслаждениями. На полном лице Бейюми никак не отражалось удовольствие, которое он втайне испытывал, наблюдая за беспокойством своего господина. Это беспокойство подтверждало важность известий, которые принес Бейюми, а следовательно, и важность услуг, которые он оказывает управляющему.

— Я сожалею, — говорил Бейюми, — что встревожил тебя этими известиями, но в столь важном деле я не могу поступать по своему усмотрению, не заручившись твоим согласием. А тут еще этот помешанный смутьян из рода Габаль, а ведь мы связаны обязательством не трогать никого из них без твоего позволения.

Управляющий Игаб спросил с мрачным видом:

— Он действительно утверждает, что общался с владельцем поместья?

— Я слышал об этом от многих. Все его пациенты в этом уверены, хотя и хранят строгую тайну.

— Похоже, что он сумасшедший, тогда как Габаль был шарлатаном. Однако эта грязная улица любит сумасшедших и обманщиков. Но чего еще хочет род Габаль после того, как они разграбили имение, не имея на это никакого права? Почему владелец поместья не встретился ни с кем другим? Почему он не встретился со мной, самым близким ему человеком? Он все время сидит взаперти, двери его дома открываются, только когда ему приносят необходимое. Его никто не видит, а сам он общается лишь со своей рабыней. Однако людям из рода Габаль почему-то легче легкого встретиться с ним или услышать его голос.

— Они не успокоятся, пока не завладеют всем поместьем, — со злостью проговорил Бейюми.

Лицо управляющего побелело от гнева. Он собрался было отдать приказ, но тут же спохватился:

— А он говорил что-нибудь об имении или ограничивается изгнанием ифритов?

— Габаль тоже занимался лишь изгнанием змей! — напомнил Бейюми и многозначительно спросил: — А какое отношение имеют ифриты к владельцу имения?

Игаб задумался, потом решительно заявил:

— Я не хочу, чтобы меня постигла та же участь, что и эфенди!

Бейюми собрал в своей курильне Габера, Хандусу, Хале-да и Батыху. Он сказал, что они обязаны найти средство вылечить Рифаа, сына плотника Шафеи, от безумия.

— Для этого ты и позвал нас, муаллим? — спросил Батыха.

Бейюми кивнул головой, а Батыха, ударив ладонью о ладонь, воскликнул:

— Ну и дела! Все футуввы улицы собираются ради существа, о котором неизвестно даже, какого оно пола.

— Он творит свои делишки у тебя под носом, — недовольно проговорил Бейюми, — а ты и не чувствуешь опасности. Ты, конечно, ничего не слышал о том, что он, по его утверждению, встречался с владельцем имения!

Глаза футувв загорелись злым огнем, а Батыха растерянно протянул:

— Вот негодяй! Что общего между ифритами и владельцем имения? Разве наш дед был знахарем?

Все засмеялись, но, заметив, что Бейюми еще больше нахмурился, смолкли, а главный футувва сказал:

— Ты глупец, Батыха! Футувва может пить и курить гашиш, но быть глупцом ему не подобает!

— Муаллим, — стал оправдываться Батыха, — на свадьбе Антары на меня напали с дубинками двадцать мужчин, кровь залила мне лицо и шею, но свою дубинку я из рук не выпустил!

Тут вмешался Хандуса.

— Пусть он уладит это дело, как хочет. А не сумеет, ему же хуже! Только не применяя насилия. Поднимать руку на помешанного недостойно футуввы!

Вся улица была погружена в сон, и ни один человек на ней не подозревал о разговорах, которые велись в курильне Бейюми. А на следующее утро, когда Рифаа вышел из дома, путь ему преградил Батыха.

— Доброе утро, муаллим Батыха! — поздоровался Рифаа. Батыха посмотрел на него злыми глазами и закричал:

— Для кого доброе, а для кого и нет, собачий сын! Возвращайся в свой дом и не смей выходить из него, а не то я разможжу тебе голову!

Рифаа, удивленный, спросил:

— Почему наш футувва гневается?

— Поворачивайся живо, — взревел Батыха, — ты разговариваешь с футуввой, а не с владельцем имения. Иди и не смей возражать!

С этими словами Батыха закатил ничего не понимающему Рифаа оплеуху, да такую, что тот отлетел к стене дома. Какая-то женщина, увидев это, громко закричала, а за ней заголосили и другие женщины, призывая на помощь Рифаа. В мгновение ока сбежались люди, и среди них Заки, Хусейн, Али и Керим. За ними появился дядюшка Шафеи. Пришел поэт Гаввад, прокладывая себе дорогу палкой. Вскоре вся улица заполнилась сторонниками Рифаа. Не ожидавший этого Батыха вновь ударил Рифаа по лицу, но тот даже не пытался увернуться. Люди, собравшиеся вокруг, подняли возмущенный крик. Одни упрашивали Батыху оставить Рифаа в покое, другие стали перечислять достоинства юноши. Большинство же недоумевало, в чем причина избиения. Послышались возгласы негодования. Батыха, распалившись, заорал:

— Вы что, забыли, кто я?!

Но люди собрались, движимые любовью к Рифаа и желанием защитить его, поэтому они отважились возражать Батыхе. Один мужчина, стоявший в первом ряду, сказал:

— Ты наш футувва и покровитель. Мы пришли лишь затем, чтобы просить тебя быть снисходительным к этому хорошему и доброму человеку.

Другой, стоявший в гуще толпы, на безопасном расстоянии от футуввы, крикнул:

— Мы подчиняемся тебе, футувва, но скажи, что сделал Рифаа?

Третий мужчина, стоявший в задних рядах и уверенный, что футувва до него не дотянется, прокричал:

— Рифаа невиновен, и горе тому, кто захочет причинить ему зло! Батыха, не в силах больше сдерживать гнев, взмахнул дубинкой.

— Эй вы, бабы! Ну, я вас проучу!

Вдруг женщины со всех сторон заголосили, как на похоронах. Рты, перекошенные гневом, исторгали угрозы и предостережения. У ног Батыхи упал камень. Все это показалось футувве кошмарным сном. Но ему легче было умереть, чем позвать на помощь еще кого-нибудь из футувв. Начни он драться, ему грозила бы гибель под градом камней, однако молчание и бездействие означали конец его власти. Камни продолжали падать то тут, то там, а Батыха стоял, вызывающе выпрямившись, а глаза его просто метали молнии. Ни с кем из футувв еще не приключалось ничего подобного. Внезапно Рифаа рванулся вперед и встал перед Батыхой, загородив его своим телом. Сделал рукой жест, призывая всех замолчать, и громко сказал:

— Наш футувва прав, я достоин порицания.

Люди глядели на него с недоверием, но никто не произнес ни слова.

— Расходитесь по домам, — продолжал Рифаа, — пока гнев его не обрушился на вас.

Все поняли, что Рифаа хочет спасти честь футуввы и избежать скандала. Они были в растерянности, не зная, как поступить, но все же стали медленно расходиться, и постепенно улица опустела.

56

После этого происшествия на улице стало неспокойно. Больше всего управляющий опасался, как бы жители, убедившись, что их сила в сплоченности, не перестали бояться футувв. Поэтому он считал необходимым расправиться с Рифаа и с теми, кто его поддерживает. Он решил обсудить с футуввой рода Габаль Ханфасом, как — лучше это сделать, не допустив взрыва возмущения на улице. А Бейюми управляющий сказал:

— Рифаа не так слаб, как ты думаешь. За ним стоят любящие его люди, которые спасли его, не убоявшись гнева футуввы. А что будет, если его поддержит вся улица? Тогда он отбросит в сторону свое нынешнее занятие и открыто заявит, что цель его — имение!

Бейюми излил свой гнев на Батыху. Изо всех сил тряся его за плечи, он рычал:

— Мы поручили тебе дело, а ты навлек позор на всех футувв!

Батыха, скрипя зубами от злости, обещал:

— Я избавлю вас от него, даже если придется его убить!

— Лучше, если бы ты сам навсегда исчез с нашей улицы, — угрюмо ответил Бейюми.

Он послал за Ханфасом, приглашая его для разговора.

Но когда Ханфас шел к дому Бейюми, дорогу ему преградил дядюшка Шафеи. Страшно напуганный последними событиями, он пытался уговорить сына вернуться в мастерскую и бросить занятие, от которого вместо доходов тот получал одни неприятности. Но все его уговоры были напрасны. Узнав, что Бейюми послал за Ханфасом, Шафеи поспешил перехватить его.

— Муаллим Ханфас, — обратился он к нему, — ты наш футувва и защитник. Они призвали тебя, чтобы ты помог им избавиться от Рифаа, но прошу тебя, не трогай его. Обещай им все, что они потребуют, только не трогай Рифаа. Прикажи, и я покину улицу вместе с Рифаа, чего бы мне ни стоило его убедить. Главное, не тронь его!

— Я лучше знаю, что мне делать и чего требуют интересы рода Габаль, — уклончиво ответил Ханфас. На самом же деле он стал бояться Рифаа с тех пор, как узнал о том, что приключилось с Батыхой. Он сказал себе, что именно он, а вовсе не управляющий и не Бейюми, должен остерегаться Рифаа.

Войдя в дом Бейюми, Ханфас застал хозяина в гостиной, и тот без околичностей объяснил, что пригласил к себе футувву рода Габаль с тем, чтобы обсудить, как быть с Рифаа.

— Отнесись к этому серьезно. События подтверждают, что он очень опасен.

Ханфас был с этим согласен, однако попросил:

— Только не надо расправляться с ним в моем присутствии.

— Но мы же мужчины, муаллим. И у нас общие интересы. Мы ни с кем не расправляемся у себя дома. Сейчас придет сюда этот парень, и я расспрошу его при тебе.

Явился Рифаа с ясным лицом, поприветствовал обоих мужчин и уселся на тюфячок, на который ему указал Бейюми, оказавшись как раз напротив футувв. Бейюми разглядывал его красивое, спокойное лицо, удивляясь тому, как мог этот тихий юноша стать причиной столь ужасных беспорядков.

— Почему ты покинул свой квартал и своих родных? — спросил он его.

— Никто из них не желал слушать меня, — просто ответил Рифаа.

— Чего же ты от них хотел?

— Я хотел освободить их от ифритов, которые мешают им быть счастливыми.

— Разве ты отвечаешь за счастье людей?

— Да, раз я в состоянии обеспечить им счастье. Лицо Бейюми нахмурилось.

— Я слышал, ты презираешь силу и могущество?

— Я хочу доказать им, что они неверно понимают счастье, а я могу дать его им.

— Значит, ты презираешь и тех, кто обладает силой и могуществом? вмешался в разговор Ханфас.

— Нет, муаллим, но я хочу убедить всех, что счастье не в силе и не в могуществе. — Рифаа говорил спокойно, словно не замечая злобного тона футуввы.

Пристально глядя на Рифаа, Бейюми продолжал расспрашивать его:

— Я слышал также, что ты позволяешь себе утверждать, будто того же хочет владелец поместья?

— Это они так говорят!

— А что говоришь ты?

Впервые немного помедлив, юноша ответил:

— Я говорю, как разумею.

Все беды происходят от слабого разумения, — с издевкой в голосе произнес Ханфас, а Бейюми, прищурив глаза, добавил:

— Однако они говорят, что ты пересказываешь им то, что слышал от самого Габалауи!

В глазах Рифаа отразилась нерешительность. Снова помедлив, он сказал:

— Я так толкую слова, сказанные им Адхаму и Габалю.

— Его слова Габалю не поддаются объяснению! — вскричал разъяренный Ханфас.

А Бейюми, которого душила злоба, подумал: «Все вы лгуны, а Габаль первый среди вас!» Вслух же он произнес:

— Ты утверждаешь, что слышал голос Габалауи и что тебе известна его воля. Но никто не имеет права говорить от имени Габалауи, кроме управляющего поместьем — его наследника. Если бы Габалауи хотел что-либо сообщить людям, он сделал бы это через управляющего, который отвечает за поместье и выполняет десять заповедей. А ты, безумец, как можешь ты осуждать силу, богатство и высокое положение, если все эти качества присущи самому Габалауи?

Лицо Рифаа исказилось от душевной муки.

— Я разговариваю не с Габалауи, а с жителями нашей улицы, которых мучают ифриты, — проговорил он.

— Ты просто бессильный и жалкий тип! — воскликнул Бейюми. — Поэтому ты и проклинаешь силу. Этим ты хочешь возвыситься в глазах жителей нашей улицы, а когда они окажутся в твоих руках, ты рассчитываешь с их помощью добиться и силы, и власти!

Широко раскрыв глаза от удивления, Рифаа ответил:

— У меня нет другой цели, кроме счастья жителей нашей улицы.

— Ты лжец! Ты внушаешь людям, что они больны, что все мы больны, что, кроме тебя, на улице нет здорового человека.

— Почему вы отворачиваетесь от счастья, которое у вас в руках?

— Сын презренной! Будь проклято счастье, которое приносят такие, как ты!

— Почему люди ненавидят меня, а я ни к кому не питаю ненависти?

— Тебе не удастся одурачить нас, как ты одурачил простаков с нашей улицы. Запомни, моим приказам не прекословят! И благодари Господа за то, что находишься в моем доме, иначе бы ты так просто не отделался!

Испытывая чувство отчаяния, Рифаа поднялся и, простившись с обоими, вышел, а Ханфас сказал:

— Оставь его мне!

— У этого сумасшедшего слишком много сторонников, а я не хочу побоища! — возразил Бейюми.

57

Из дома Бейюми Рифаа направился прямо к себе. Небо по-осеннему хмурилось, дул ветер. Люди толпились вокруг продавцов лимонов. Наступил сезон, когда маринуют овощи, и на улице было оживленно, как в праздник. Повсюду слышны были разговоры и смех, мальчишки затеяли драку, швыряя друг в друга комьями грязи. Люди приветливо здоровались с Рифаа, но случайно в него угодил комок глины. Отряхивая грязь с плеча и с головной повязки, он вошел в свой дом, где его ждали Заки, Али, Хусейн и Керим. Как всегда, они крепко обнялись, и Рифаа принялся рассказывать им и присоединившейся к мужчинам Ясмине о том, что произошло в доме Бейюми. Все с беспокойством и вниманием слушали его рассказ. Когда Рифаа закончил, все лица омрачились. Ясмина тревожно думала о том, чем закончится эта история и можно ли найти такой выход, чтобы не дать погибнуть этому доброму человеку и не навлечь несчастье на собственную голову. Рифаа сидел, в изнеможении прислонившись к стене. В глазах его друзей был написан немой вопрос. Ясмина сказала:

— Нельзя пренебрегать приказом Бейюми. Самый вспыльчивый из всех, Али, воскликнул:

— У Рифаа есть друзья, которые не испугались Батыху, и тот убрался с улицы.

— Бейюми не Батыха! — нахмурившись, возразила Ясмина. — Если вы бросите вызов ему, вам не поздоровится!

Хусейн повернулся к Рифаа.

— Сначала послушаем, что скажет учитель. Рифаа, не открывая глаз, проговорил:

— Оставьте мысли о драке. Тот, кто вознамерится сделать людей счастливыми, не может допустить кровопролития. При этих словах лицо Ясмины осветилось радостью. Ей совсем не хотелось стать вдовой. Она боялась, что неизбежные в этом случае толки и пересуды помешают ей встречаться с ее суровым возлюбленным.

— Побереги себя, — посоветовала она Рифаа.

— Мы не откажемся от нашего дела! — запротестовал Заки. — Лучше нам уйти с этой улицы.

Сердце Ясмины сжалось при мысли о том, что ей придется покинуть улицу и жить вдали от Бейюми.

— Тогда мы превратимся в безродных чужаков! — резко сказала она.

Все посмотрели на Рифаа, а он, медленно поднимая голову, промолвил:

— Я не хочу покидать нашу улицу.

Вдруг в дверь нетерпеливо постучали, и Ясмина пошла открывать. Собравшиеся услышали голоса дядюшки Шафеи и Абды, которые спрашивали о сыне. Рифаа поднялся и, подойдя к родителям, обнял их. Затем все снова сели. Лица родителей ясно говорили, что они принесли тревожные вести. Оба тяжело дышали от быстрой ходьбы. Отдышавшись, Шафеи сообщил:

— Сынок, Ханфас отступился от тебя, и жизнь твоя в опасности. Мои друзья видели, как подручные футувв окружили твой дом.

Абда вытерла покрасневшие от слез глаза.

— Не следовало нам возвращаться на эту улицу, где человеческая жизнь ничего не стоит, — вздохнула она.

— Не бойся, госпожа, — решительно произнес Али, — все жители квартала — наши друзья. Они любят нас.

А Рифаа горестно воскликнул:

— В чем наша вина?! За что грозит нам кара?

— Ты из квартала Габаль, — объяснил Шафеи, — а они ненавидят этот род. Сердце мое затрепетало от страха, когда с языка твоего сорвалось имя владельца поместья.

— Странно! С Габалем они боролись, так как он требовал вернуть его роду права на поместье, а на меня обрушились за то, что я равнодушен к нему.

— Говори что хочешь, — махнул рукой Шафеи, — ничего уже не изменишь. Если ты покинешь свой дом, ты погиб, но, если и останешься здесь, в безопасности не будешь.

Страх проник в сердце Керима, но усилием воли он подавил его и сказал Рифаа:

— Они караулят тебя снаружи. Но медлить нельзя, иначе они придут сюда. Надо по крышам перебраться в мой дом, а там мы подумаем, что делать дальше.

— А ночью вам надо бежать с улицы, — поддержал его Шафеи.

— А как же дело, начатое мною! — сокрушенно спросил Рифаа.

Слезы потекли из глаз Абды, она взмолилась:

— Поступай так, как тебе советуют, пожалей свою мать!

— Ты можешь продолжить свое дело и в другом месте, если захочешь, — сердито произнес Шафеи.

Тут Керим предложил:

— Давайте договоримся так: муаллим Шафеи с супругой побудут здесь еще немного и вернутся к себе, как обычно делают, навестив сына, а Ясмина пойдет в Гамалийю, будто бы за покупками, а на обратном пути незаметно зайдет в мой дом. Это ей будет легче, чем бегать по крышам.

Шафеи одобрил план, а Керим продолжал:

— Но нельзя терять ни минуты. Я сейчас же пойду осмотрю крыши! — И с этими словами вышел из комнаты.

Шафеи поднялся, держа сына за руку, а Абда велела Ясмине собрать узел с вещами, что та и принялась делать с тяжелым сердцем и с омраченной душой. Глядя на сына заплаканными глазами, Абда принялась целовать его, а Рифаа все раздумывал над тем, почему он очутился в таком положении. Он так любил людей и желал им счастья, а сам страдает от их ненависти. Неужели Габалауи допустит, чтобы он потерпел поражение?

Вернулся Керим и сказал Рифаа и его друзьям:

— Пошли!

— Мы разыщем тебя, где бы ты ни был, — проговорила сквозь слезы Абда.

— Ну, с богом, сынок! — сказал Шафеи, который тоже едва сдерживал слезы.

Рифаа обнял родителей и обернулся к Ясмине.

— Закутайся поплотнее в малайю и опусти чадру, чтобы никто тебя не узнал. — И, склонившись к самому ее уху, добавил: — Я не перенесу, если с тобой что-нибудь случится.

58

Закутанная во все черное, Ясмина вышла из дома. В ушах ее еще звучал голос Абды, которая сказала ей на прощание: «До свидания, доченька. Да защитит вас Господь! Рифаа не даст тебя в обиду, а я буду денно и нощно молиться за вас».

Сумерки уже сгустились, и в кофейнях стали зажигаться огни. Зажглись фонари и на ручных тележках, возле которых мальчишки играли в свои обычные игры. На мусорных кучах, как всегда в это время суток, дрались кошки с собаками. Ясмина шла к Гамалийе, и в ее пылающем страстью сердце не было места жалости. Она нисколько не колебалась, но ей было страшно, так как казалось, что все вокруг смотрят на нее. Она немного успокоилась, только когда, пройдя Даррасу, свернула в пустыню. Но полностью успокоилась лишь в доме Бейюми, в его объятиях. Когда она сняла чадру, Бейюми внимательно оглядел ее и спросил:

— Боишься?

— Да! — часто дыша, ответила Ясмина.

— Нет, ты не из трусливых. Ну-ка расскажи, в чем дело.

— Они пробрались по крышам в дом Керима, а на рассвете собираются покинуть улицу, — призналась Ясмина еле слышно.

Бейюми стукнул кулаком.

— На рассвете! Сукины дети!

— Они убедили его бежать. Почему бы тебе не дать ему уйти?

— Когда-то, — иронически усмехнулся Бейюми, — Габаль покинул улицу. А потом вернулся. Этих насекомых надо давить.

— Он не знает жизни, — растерянно произнесла Ясмина, — но и смерти не заслужил.

— На нашей улице хватает сумасшедших, — презрительно скривил губы Бейюми. Ясмина умоляюще взглянула на него и опустила глаза, прошептав, словно самой себе:

— Когда-то он спас меня от смерти. Бейюми грубо захохотал.

— А ты отдаешь его в руки смерти, и, таким образом, вы квиты, но начавший проигрывает!

Ясмина почувствовала острую боль в сердце.

— Я сделала это потому, что ты для меня дороже жизни! — с упреком сказала она.

— Без них нам будет легче дышать, — ответил мужчина, нежно гладя ее по щеке. — Если же придется трудно, тебе найдется место в этом доме.

Ясмина немного воспрянула духом:

— Если бы мне предложили поселиться в Большом доме, но без тебя, я бы не согласилась.

— Ты преданная девушка!

Ясмину задело слово «преданная», и вновь ею овладело беспокойство. Уж не издевается ли над ней этот человек?

Времени для разговоров не было, и она поднялась, чтобы идти. Бейюми проводил ее до задней калитки сада. Она отправилась в дом Керима, где ее уже ждали муж и его друзья. Сев рядом с Рифаа, Ясмина сказала:

— За нашим домом следят. Хорошо, что твоя мать оставила зажженным фонарь на окне. Бежать лучше всего на заре.

Заки, заметив, как печален Рифаа, промолвил:

— Ему тяжело покидать улицу. Но разве в других местах мало больных? Они ведь тоже нуждаются в исцелении.

— Когда болезнь затягивается, требуется больше лекарств, — заметил на это Рифаа.

С состраданием глядя на мужа, Ясмина думала о том, что убить его — значит совершить преступление. Сейчас она страстно желала обнаружить в нем хоть один недостаток, за который он заслуживал бы кары. И тут же вспоминала, что Рифаа единственный в мире человек, который был к ней добр, а наградой за доброту ему будет смерть. Одновременно она проклинала себя за эти мысли и твердила себе, что добро должен делать тот, к кому жизнь была добра. Она заметила, что Рифаа смотрит на нее, и сказала:

— Жизнь твоя дороже нашей проклятой улицы! Рифаа, улыбаясь, возразил:

— Это говорит твой язык, а в глазах твоих я вижу печаль. Ясмина вздрогнула. Горе мне, подумала она, если он способен читать мысли так же, как способен изгонять иф-ритов. И постаралась успокоить его.

— Это не печаль, а страх за тебя.

Тут Керим поднялся и вышел из комнаты, чтобы приготовить друзьям вечернюю трапезу. Через некоторое время он вернулся, неся таблийю. Все уселись вокруг нее. Ужин состоял из хлеба с сыром, простокваши, огурцов, редиски и кувшина пива. Керим разлил пиво по стаканам со словами:

— Этой ночью нам необходимо согреться и взбодриться. Все выпили, а Рифаа сказал:

— Алкоголь возбуждает ифритов, но придает бодрость тому, кто освободился от своего ифрита.

Он бросил взгляд на Ясмину, и она, поняв значение этого взгляда, откликнулась:

— Завтра ты освободишь меня от моего ифрита, если Аллаху будет угодно сохранить нам жизнь.

Лицо Рифаа засияло от радости, а друзья, поздравив его, снова принялись за еду. Их руки, разламывавшие лепешки, соприкасались поверх блюд с едой. Казалось, они забыли о подстерегавшей их смерти. Вдруг Рифаа заговорил:

— Владелец поместья желал, чтобы потомки его были подобны ему. Но они уподобились ифритам: они глупы, а он не любит глупцов. Так он мне сказал.

Керим с сожалением покачал головой, проглотил кусок и сказал:

— Если бы у меня была хоть частица его силы, все было бы именно так, как он желал.

— Если бы, если бы… Какой толк в этих «если бы». Надо действовать! горячо убеждал Али.

Рифаа тоже возвысил голос:

— Мы сделали немало. Мы беспощадно боролись с ифритами, и каждый раз, как мы изгоняли ифрита, его место занимала любовь. И все это мы делали бескорыстно.

— Если бы нам позволили продолжить наше дело, — печально произнес Заки, — наша улица наполнилась бы здоровьем, любовью и миром.

— А я удивлен, — протестующе воскликнул Али, — зачем мы решили бежать, когда у нас здесь столько друзей!

— Если ты еще не окончательно избавился от своего ифрита, — ответил на это Рифаа, — то не забывай, что наша цель — исцеление, а не убийство. Человеку лучше быть убитым, чем убивать. — Обернувшись к Ясмине, он вдруг спросил: — А ты почему ничего не ешь и не слушаешь?

Сердце Ясмины сжалось от страха, но она поборола его и сказала:

— Я удивляюсь вам, как можете вы так весело беседовать, словно находитесь на свадьбе!

— Завтра, когда ты освободишься от своего ифрита, и тебе станет весело.

Оглядев лица друзей, Рифаа продолжал:

— Некоторые из вас стыдятся быть миролюбивыми, ведь мы дети улицы, на которой уважают только силу. Но сила не только в том, чтобы держать людей в страхе. Бороться с ифритами во много раз труднее, чем нападать на слабых или состязаться в силе с футуввами.

— А награда за нашу доброту, — горько заметил Али, — тяжкое положение, в котором мы сегодня находимся.

— Борьба закончится совсем не так, как они предполагают, ведь мы гораздо сильнее, чем они думают. Мы перенесли борьбу с одной арены на другую. И здесь требуется больше мужества и силы, — уверенно заявил Рифаа.

Они продолжали ужин, обдумывая услышанное. Рифаа казался друзьям настолько же спокойным и уверенным в себе, насколько он выглядел хрупким и скромным. В минуту общего молчания до них донесся голос поэта из ближайшей кофейни. Поэт рассказывал: «Однажды пополудни усталый Адхам присел отдохнуть на улице аль-Ватавит и задремал. Его разбудил шум, и, открыв глаза, он увидел, как мальчишки разворовывают его тележку. Он угрожающе поднялся. Один из мальчишек заметил это и предупреждающе свистнул, толкнув тележку так, чтобы помешать Адхаму погнаться за ними. С тележки посыпались огурцы, а мальчишки, словно саранча, бросились врассыпную. Адхам сильно рассердился, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Он принялся подбирать испачканные в грязи огурцы. Гнев, не находивший выхода, все возрастал, и Адхам обратил горячую речь в сторону Большого дома: «Почему гнев твой немилосерден и жесток, как испепеляющий огонь? Почему собственная гордость дороже тебе родных сыновей? Как можешь ты наслаждаться спокойствием, зная, что нас топчут ногами, словно букашек? О могущественный, знакомы ли в твоем Большом доме прощение, мягкость, великодушие?!» С этими словами он ухватился за ручки тележки и стал толкать ее, удаляясь от проклятой улицы. Вдруг он услышал насмешливый голос: «Почем огурчики, дядя?» И увидел перед собой Идриса».

Неожиданно рассказ поэта заглушил истошный женский крик: «Люди добрые, ребенок пропал!»

59

Время шло, друзья продолжали беседовать, а Ясмину не оставляла мучительная тревога. Хусейну пришло в голову взглянуть, что делается на улице, но Керим удержал его, опасаясь, что его могут заметить и заподозрить неладное. Заки очень хотелось узнать, напали ли футуввы на дом Рифаа. А Рифаа успокаивал его тем, что с улицы не доносилось ничего, кроме звуков ребаба да криков мальчишек. Улица жила обычной жизнью, и ничто не предвещало того, что замышляется преступление. У Ясмины голова шла кругом от тревожных дум, и она вдруг испугалась, что глаза могут ее выдать. Ей было уже все равно, чем кончится дело, лишь бы прекратилась эта мука. Ей хотелось напиться до потери памяти и не видеть ничего вокруг. И еще она думала о том, что она не первая и не последняя женщина в жизни Бейюми и что вокруг мусорных куч всегда собираются бездомные собаки. Главное, чтобы скорее окончилось это мучение, неважно, каким образом. Постепенно шум улицы затих, смолкли голоса торговцев и мальчишек. Сейчас были слышны лишь звуки ребаба. Внезапно Ясмину охватила ненависть к этим людям, которые явились причиной ее мучений.

— Может быть, приготовить кальян? — спросил Керим. Но Рифаа решительно возразил:

— У нас должны быть ясные головы!

— Я подумал, что за трубкой легче скоротать время.

— Ты боишься больше, чем следует.

— По-моему, нет причин для страха, — попытался оправдаться Керим.

Пока и вправду все было спокойно, никто не напал на дом Рифаа. После полуночи смолкли и ребабы, поэты разошлись по домам. Было слышно, как хлопают закрывающиеся двери, как переговариваются запоздавшие прохожие, их смех и кашель. Наконец все окончательно стихло. Ожидание длилось до тех пор, пока не прокричал первый петух. Заки поднялся, выглянул в окно и сказал друзьям:

— На улице тихо и пусто, как в день изгнания Идриса.

— Пора в путь! — заметил Керим.

Ясмину снова охватил страх. Что будет с ней, если Бейюми опоздает или передумает? Друзья между тем поднялись, в руках у каждого было по узлу.

— Прощай, адская улица! — проговорил Хусейн и первым двинулся в путь. Рифаа пропустил вперед Ясмину и положил руку ей на плечо, словно боялся потерять ее во мраке. Следом шли Керим, Али и Заки. Один за другим они осторожно выбрались из квартиры и в полной тьме поднялись по лестнице на крышу, держась за перила. Снаружи им показалось светлее, хотя на небе не было ни звездочки. Луна была скрыта облаками, и пробивавшийся сквозь них лунный свет придавал всем предметам зыбкие очертания.

— Крыши домов почти вплотную прилегают одна к другой, — проговорил Али, — а госпоже мы поможем.

Когда все выбрались на крышу. Заки, шедший последним, почувствовал сзади какое-то движение и, обернувшись, увидел у чердачной двери четыре тени.

— Кто здесь? — воскликнул он в панике.

Все остановились как вкопанные… Послышался голос Бейюми:

— Остановитесь, мерзавцы!

Слева и справа от него находились Габер, Халед и Хандуса. Ясмина ахнула, вырвалась из рук Рифаа и побежала к двери. Никто из футувв не препятствовал ей. Али шепнул Рифаа:

— Тебя выдала эта женщина.

В мгновение ока беглецы были окружены. Бейюми внимательно оглядел их и спросил:

— Где же знахарка?

Затем схватил Рифаа железной хваткой за плечо и насме-шливо сказал:

— Куда это ты направляешься, друг ифритов?

— Вам не нравилось наше присутствие на этой улице и мы решили покинуть ее, — угрюмо ответил Рифаа.

Бейюми захохотал и обратился к Кериму:

— А ты с какой целью укрывал их в своем доме?

С трудом сглотнув слюну, Керим дрожащими губами ответил:

— Я ничего не знаю о том, что произошло между тобой и ими.

Бейюми ударил его по лицу. Керим упал, но быстро вскочил на ноги и перепрыгнул на крышу соседнего дома. За ним бросились Хусейн и Заки. Хандуса же обрушился на Али, ударил его в живот, и тот со стоном повалился на крышу. Габер и Халед бросились догонять беглецов, но Бейюми презрительно махнул рукой.

— Эти не опасны, никто из них и пикнуть не посмеет, иначе им несдобровать.

Рифаа, скорчившись от цепкой хватки Бейюми, до боли сдавившего ему плечо, проговорил:

— Они не сделали ничего предосудительного. Бейюми вместо ответа ударил его по лицу.

— Ну-ка, они тоже слышали голос Габалауи? — И, толкая его перед собой, добавил: — Иди вперед и не раскрывай рта.

Рифаа покорился судьбе. Спускаясь по темной лестнице, он слышал за собой тяжелые шаги и чувствовал, как его обволакивает густая пелена мрака, злобы и безнадежности. Он почти не думал ни о бежавших, ни о предавших. Его охватило столь глубокое отчаяние, что он позабыл даже о страхе. Ему казалось, что тьма навеки воцарилась в мире.

Тем временем они вышли на улицу и пересекли квартал, в котором благодаря Рифаа не осталось ни одного больного. Впереди шел Хандуса, направляясь к кварталу Габаль. Когда они проходили мимо дома Наср, все двери и окна которого были закрыты, Рифаа показалось, что он слышит дыхание родителей. Он задумался о них, и в ушах его прозвучали рыдания Абды. Но скоро он снова оказался во власти мрака, потерянности и грозившего ему зла. Квартал Габаль выглядел в темноте скопищем гигантских призраков. Как непрогляден мрак и как глубок сон! А звук шагов палачей и скрип их сандалий словно смех шайтанов, резвящихся в ночи. У стены Большого дома Хандуса повернул в сторону пустыни. Рифаа взглянул на дом, но его очертания сливались с темным небом. Из-за поворота стены показалась тень, и Хандуса окликнул:

— Муаллим Ханфас?

— Я!

Не сказав больше ни слова, Ханфас присоединился к ним. Глаза Рифаа по— прежнему были прикованы к Большому дому. Знает ли дед о том, что с ним случилось? Одно его слово может спасти его из лап мучителей, разрушить их козни. Он может возвысить голос, чтобы и они услышали его, подобно тому как слышал его Рифаа на этом самом месте. Габаль тоже подвергался опасности, но спасся и победил. Однако они миновали стены Большого дома, а Рифаа так ничего и не услышал, кроме топота ног и частого дыхания палачей за своей спиной. Они углубились в пустыню, и идти стало труднее, ноги вязли в песке. Рифаа почувствовал свое одиночество и вспомнил, что жена предала его, а друзья обратились в бегство. Он хотел еще раз оглянуться на Большой дом, но Бейюми с такой силой толкнул его, что он упал навзничь. А Бейюми, подняв дубинку, крикнул:

— Муаллим Ханфас!

Тот тоже взмахнул дубинкой и ответил:

— С тобой до конца, учитель! Рифаа в отчаянии спросил:

— Почему вы хотите убить меня?

Бейюми с силой ударил его по голове. Из груди Рифаа вырвался отчаянный крик: «Габалауи!» В следующий миг дубинка Ханфаса опустилась на его шею, за ней — дубинки других футувв. Затем наступила тишина, в которой слышен был лишь предсмертный хрип. А футуввы в темноте принялись руками раскапывать землю.

60

Убийцы покинули место расправы, направляясь в сторону улицы Габалауи, и вскоре растаяли в ночной тьме. Вдруг неподалеку возникли четыре тени, раздался приглушенный плач, причитания и кто-то воскликнул:

— Эх, вы, трусы! Схватили меня и заткнули рот, а он погиб беззащитным.

Другой голос ответил:

— Если бы мы не удержали тебя, мы погибли бы все, а его все равно не спасли бы.

— Трусы! Вы жалкие трусы! — не унимался Али. Керим плаксивым голосом проговорил:

— Не теряйте времени на разговоры. Нам предстоит нелегкая работа, и мы должны завершить ее до наступления утра.

Хусейн, подняв к небу полные слез глаза, отозвался печально:

— Скоро взойдет солнце, надо спешить. Заки тяжело вздохнул, говоря:

— Время быстротечно, как сон. В краткие минуты мы потеряли самое дорогое, что было у нас в жизни.

Али подошел к месту преступления, продолжая бормотать сквозь зубы:

— Трусы!

Остальные последовали за ним. Опустились на колени, образовав полукруг, и принялись ощупывать землю. Вдруг Керим как ужаленный вскрикнул:

— Здесь! — И, понюхав свою руку, добавил: — Его кровь!

— Его могила тут, где рыхлая земля, — заметил Заки. Друзья принялись руками разгребать песок. На свете не было никого несчастнее их. Ведь они потеряли самого дорого друга и оказались бессильными его спасти. Обезумев от горя, Керим пробормотал:

— Может быть, он еще жив?!

Али, не переставая копать, раздраженно откликнулся:

— Послушайте, что говорят трусы!

Их ноздри наполнились запахом земли и крови. Со стороны горы послышался лай.

— Осторожно, здесь его тело! — воскликнул Али.

Сердца мужчин громко застучали, руки задвигались медленнее. Взявшись за края одежды Рифаа, они осторожно стали поднимать его из песка, не в силах сдержать слезы. В это время из улиц и переулков донеслось пение петухов. Кто-то стал торопить других, но Али напомнил, что необходимо засыпать яму. Керим снял с себя галабею. Расстелил ее на песке, и они положили на нее тело Рифаа, Потом совместными усилиями забросали яму песком. Хусейн снял свою галабею и накрыл тело Рифаа. Друзья понесли тело к Баб ан-Наср. Небо над горой уже светлело. Роса, оседая на лбах мужчин, смешивалась с их слезами. Хусейн указывал им дорогу к кладбищу. Там они в полном молчании открыли склеп. Уже настолько рассвело, что можно было различить очертания накрытого галабеей, как саваном, тела Рифаа, испачканные в крови руки и покрасневшие от слез глаза его друзей. Они внесли тело в склеп и стояли вокруг него понурые и смиренные, крепко сжимая веки, чтобы сдержать застившие глаза слезы, которые мешали им последний раз лицезреть покойного друга. Керим сдавленным голосом проговорил:

— Твоя жизнь была коротким сном, но она очистила наши сердца и наполнила их любовью. Нам не могло прийти в голову, что ты покинешь нас так скоро, что будешь убит рукой жителя нашей неблагодарной улицы, той самой, которую ты любил и лечил и которая отблагодарила тебя тем, что убила воплощенные в тебе любовь, милосердие и исцеление. Она заслужила проклятие на вечные времена.

Заки, рыдая, воскликнул:

— Почему лучшие уходят, а преступники остаются?

— Если бы не любовь к тебе, запечатлевшаяся в наших сердцах, мы навсегда возненавидели бы людей, — проговорил Хусейн, а Али добавил:

— Мы не будем знать покоя, пока не искупим нашу трусость. Когда друзья покинули склеп, направляясь в пустыню, свет зари расцветил горизонт, подобно распустившейся алой розе.

61

Никто из друзей Рифаа больше не появлялся на улице Габалауи. Их близкие полагали, что они вместе с Рифаа тайно покинули улицу, спасаясь от мести футувв. А на самом деле они жили на краю пустыни, испытывая страшные душевные муки, терзаясь раскаянием и всеми силами стараясь превозмочь боль утраты. Гибель Рифаа была для них ужасней любой сердечной раны. И единственное, что оставалось им в жизни, — это надежда продолжить дело Рифаа и тем самым бросить вызов смерти и покарать убийц. Они не могли вернуться на улицу, но надеялись, что и за ее пределами смогут встречаться с ее жителями.

Однажды утром жилище Наср пробудилось от громкого плача Абды. Соседи сбежались, чтобы узнать, что случилось, и услышали, как она охрипшим голосом причитает:

— Мой сын Рифаа убит!

Лица людей омрачились, они обратили взгляды к Шафеи, и тот, утирая слезы, пояснил:

— Его убили футуввы где-то в пустыне.

— Убили моего сына, который в жизни пальцем никого не тронул! — продолжала стенать Абда.

— А знает ли об этом наш футувва Ханфас? — спросил кто-то из соседей.

— Он был среди убийц, — гневно проговорил Шафеи.

— Его предала Ясмина и указала Бейюми, где его найти! — сквозь слезы сказала Абда.

На лицах собравшихся отразилось негодование, а один из них высказал догадку:

— Вот почему она живет в доме Бейюми после того, как жена ушла от него!

Весть о гибели Рифаа быстро облетела весь квартал Га-баль. Ханфас, придя в дом Шафеи, закричал на него:

— Ты что, с ума сошел? Что ты сказал обо мне? Шафеи встал перед ним с видом человека, которому уже нечего терять, и ответил:

— Ты участвовал в его убийстве, хотя долг нашего футув-вы защищать нас!

Ханфас изобразил возмущение.

— Ты сумасшедший, Шафеи! — воскликнул он. — Ты сам не знаешь, что говоришь, но, клянусь, я научу тебя уму-разуму.

С этими словами он покинул дом Шафеи, делая вид, что кипит от гнева. А известие о смерти Рифаа тем временем дошло и до квартала, где Рифаа поселился после того, как покинул квартал Габаль. Оно повергло жителей квартала в смятение и горе. Они оплакивали смерть юноши и возмущались его убийцами. Чтобы их утихомирить, футуввы вооружились дубинками и ходили взад и вперед по улице, устрашая людей своим грозным видом. А через некоторое время распространилась еще одна новость: песок к западу от скалы Хинд пропитан кровью Рифаа. Шафеи и его близкие друзья отправились на поиски тела Рифаа. Они перекопали весь песок в этом месте, но так и не обнаружили никаких следов. Это вызвало новую волну негодования, люди терялись в догадках и ждали, что в скором времени на улице обязательно что-то произойдет. Многие приходили в квартал Рифаа, чтобы узнать у его жителей, что сделал Рифаа и за что он убит. Люди рода Габаль говорили:

— Рифаа убит, а Ясмина живет в доме Бейюми…

А футуввы однажды ночью отправились на то место, где они зарыли убитого Рифаа, и стали при свете фонаря раскапывать песок, но так и не отыскали тела.

— Может быть, его нашел Шафеи? — предположил Бейюми.

Но Ханфас возразил:

— Нет! Он тоже не нашел, так мне сказал мой соглядатай.

Бейюми топнул ногой и вскричал:

— Значит, это его друзья! Мы допустили ошибку, позволив им убежать. Теперь они будут тайно нам мстить!

Когда они возвращались на свою улицу, Ханфас сказал Бейюми:

— Пока Ясмина будет жить в твоем доме, муаллим, она будет доставлять нам много неприятностей.

— Лучше признайся, что ты самый слабый из футувв! — вспыхнул Бейюми.

Ханфас ушел, чувствуя себя оскорбленным.

Положение в кварталах Габаль и Рифаа все больше накалялось. Футуввы преследовали недовольных и установили настоящий террор, и теперь жители улицы старались не выходить из домов без крайней на то необходимости.

Однажды вечером, когда Бейюми сидел в кофейне Шалдама, родственники его жены проникли в его дом, чтобы расправиться с Ясминой. Она, почуяв опасность, бросилась бежать в чем была в пустыню и бежала в темноте как безумная, пока не убедилась, что ее преследователи отстали. Тогда она остановилась, тяжело и часто дыша, с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Так она стояла, пока не отдышалась. Оглянувшись назад, она никого не увидела, но ей было страшно возвращаться ночью на свою улицу. Тут она заметила впереди слабый свет, исходивший, возможно, из какой-то хижины, и поспешила туда, надеясь найти там приют до утра. Дорога оказалась неблизкой. Как она и ожидала, светились окна хижины. Ясмина подошла к двери и позвала хозяев. Неожиданно она очутилась лицом к лицу с закадычными друзьями ее мужа: Али, Заки, Хусейном и Керимом.

62

Ясмина словно приросла к земле. В страшном смятении она переводила взгляд с одного лица на другое и чувствовала себя как в кошмарном сне. Четверо мужчин представлялись ей стеной, вырастающей на пути человека, по пятам которого гонятся преследователи. Они смотрели на нее с презрением. Особенно тяжел был взгляд Али. Не помня себя от страха, Ясмина воскликнула:

— Я не виновата! Клянусь, не виновата. Я ведь была с вами, пока они не напали на нас, и убежала так же, как и вы!

Лица мужчин нахмурились, а Али сквозь зубы спросил:

— Кто тебе сказал, что мы убежали?

— Если бы вы не убежали, вас уже не было бы в живых, — дрожащим голосом ответила Ясмина. — Но я невиновна. Я не сделала ничего дурного.

— Ты убежала к своему покровителю Бейюми!

— Нет, нет! Позвольте мне уйти, я невиновна!

— Ты отправишься на тот свет! — вскричал Али. Ясмина рванулась бежать, но он опередил ее и схватил за руки с такой силой, что она взмолилась:

— Отпусти меня ради него, ведь он не одобрял убийств и убийц!

— Подожди, Али, — испугался Керим, — сначала надо хорошенько все обдумать.

Но Али уже держал женщину за горло и прикрикнул на Керима:

— Замолчи, трус!

Он изо всех сил сдавил горло Ясмины, давая выход бушевавшим в его груди гневу, боли и раскаянию. Напрасно она пыталась вырваться, разжимала его руки, пинала его ногами и бодала головой. Все ее усилия были тщетны. Наконец она выбилась из сил, глаза ее вылезли из орбит, из носа пошла кровь. А Али продолжал сдавливать ее горло, пока она не умолкла навеки. Тогда он отпустил безжизненное тело, рухнувшее к его ногам.

На следующий день труп Ясмины был найден возле дома Бейюми. Известие об этом распространилось по улице с быстротой пыли, поднимаемой хамсином.[22] Люди сбежались со всех сторон к дому футуввы. Поднялся невероятный шум, каждый высказывал свои предположения, но все старались скрыть свои истинные чувства. Дверь дома отворилась, и из нее выбежал Бейюми, похожий на разъяренного быка. Без разбора он принялся молотить своей дубинкой направо и налево, и собравшиеся в испуге разбежались по домам и кофейням. Бейюми остался один посреди опустевшей улицы, изрыгая проклятья и угрозы и сокрушая все, попавшееся под руку, своей дубинкой.

В тот же день дядюшка Шафеи и Абда покинули улицу, и, казалось, вместе с ними исчез последний след Рифаа.

Однако многие вещи постоянно напоминали о нем — жилище Шафеи в доме Наср, его столярная мастерская и жилище самого Рифаа в квартале, который теперь стали называть Домом исцеления, место его гибели у западного склона скалы Хинд. Но главное, остались его преданные друзья, продолжавшие начатое им дело. Они встречались со сторонниками Рифаа и обучали их науке исцеления больных и очищения человеческих душ от ифритов. Друзья были убеждены, что своими делами они возвращают Рифаа к жизни. Что же касается Али, то он не мог успокоиться, не расквитавшись с преступниками. Хусейн даже упрекал его:

— В тебе нет ничего от Рифаа! А Али с горячностью отвечал:

— Я знаю Рифаа лучше, чем вы. Всю свою короткую жизнь он провел в жестокой борьбе с ифритами.

— Ты хочешь стать футуввой, а их он ненавидел больше всего, — спорил Керим.

— Он был футуввой из футувв! — решительно утверждал Али. — Вас просто обманывала его внешняя кротость.

Каждый из них продолжал дело Рифаа так, как понимал его. Жители улицы рассказывали друг другу историю Рифаа, которую пока еще многие не знали. Говорили также о том, что его брошенное в пустыне тело подобрал сам Габалауи и предал земле в своем цветущем саду.

Напряжение на улице постепенно спадало, как вдруг неожиданно исчез футувва Хандуса, а на следующее утро его изуродованный труп был найден напротив дома управляющего Игаба. Все в доме Игаба, да и в доме Бейюми были потрясены случившимся. На улице вновь воцарился террор. Каждый, кто был связан или подозревался в связи с Рифаа или его друзьями, подвергался преследованиям. Их били дубинками по головам, пинали ногами в живот, оскорбляли, молотили кулаками по чем попало. Все, кто мог, убежали с улицы, а те, кто пренебрег опасностью, были убиты. Крик и плач стояли на улице, ее окутали мрачные потемки, запахло кровью. Но, сколь ни удивительно, это не остановило борцов. Однажды, когда футувва Халед выходил из дома Бейюми на рассвете, на него напали и убили. Месть футувв была жестокой. Но на исходе одной из ночей нашу улицу разбудил страшный пожар, охвативший дом футуввы Габера, в котором погибла вся его семья. Бейюми не выдержал:

— Этих бешеных, друзей Рифаа, развелось, как клопов! Но, клянусь Аллахом, я всех их перебью, куда бы они ни забились!

На улице стало известно, что ночью футуввы нападут на дома. Люди обезумели от страха. В знак протеста они вышли на улицу, вооружившись дубинками, стульями, крышками от кастрюль, ножами, камнями и даже деревянными башмаками. Тогда Бейюми решил атаковать первым. Он собрал подручных, и, подняв дубинки, они приготовились к нападению. В тот день на улице впервые появился Али, а с ним отважные бойцы, которые возглавили возмущенных жителей. Едва завидев приближающегося Бейю-ми, Али отдал приказ забросать его камнями, и на Бейюми и его подручных обрушился настоящий каменный град. Полилась кровь. Бейюми, как дикий зверь, бросился вперед, но камень угодил ему в голову, и он остановился, затем покачнулся и упал, истекая кровью. А подручные его разбежались кто куда. Толпы бунтующих сровняли с землей дом Бейюми. Их гневные крики и грохот разрушения донеслись до ушей управляющего Игаба, забившегося в самый дальний угол своего дома.

Бунт ширился. Доведенные до отчаяния люди расправлялись с футуввами и их приспешниками и разрушали их дома. Испуганный управляющий, почувствовав, что власть его пошатнулась, послал за Али. Тот явился на зов, а его друзья прекратили мстить футуввам и разорять их дома в ожидании исхода встречи. Улица притихла и успокоилась.

Встреча эта положила начало новой эпохе в истории улицы. Управляющий признал за жителями квартала Рифаа такие же права и привилегии, как и за жителями квартала Габаль. Али был назначен управлять выделенной рифаитам частью имения. Он считался теперь футуввой рифаитов. Он получал их долю доходов от имения и делил полученное между всеми по справедливости. В новый квартал вернулись все, кто ранее покинул улицу, в том числе Шафеи с Абдой, Заки, Хусейн и Керим. Перед Рифаа после его смерти стали преклоняться так, как никогда не преклонялись при жизни. Имя его было окружено любовью и благоговением, а его история была у всех на устах. Поэты распевали о нем в кофейнях, рассказывая о том, как Габалауи перенес его тело из пустыни и похоронил у себя в саду. Все рифаиты верили этой легенде и все почитали родителей Рифаа. Но в других вопросах они были не согласны друг с другом. Хусейн, Керим и Заки утверждали, что завет Рифаа заключается в том, чтобы исцелять больных и пренебрегать богатством и силой. Они и их сторонники так и поступали, а некоторые даже давали обет безбрачия, подражая своему учителю. Али же завладел всеми правами на поместье, женился и решил перестроить и обновить квартал Рифаа. Он не считал нужным отрекаться от богатства, но говорил, что истинное счастье возможно и без него. Он проповедовал борьбу со злом, порождаемым алчностью, во имя чего призывал делить все доходы по справедливости, а лишние средства расходовать на строительство и другие добрые дела. В этом он видел истинное благо.

Во всяком случае, люди радовались в ожидании счастья и воспринимали жизнь с надеждой. Уверенно говорили они о том, что сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня.

Но почему же бич нашей улицы забвение?!