Предел приближения

Девчонка

– Федор Викторович ушел, – крикнула мне соседка у подъезда. – Вчера хватилась. Тимур, вы не посмотрите у старой школы? Вам все по пути, – я кивнул.

Могла бы раньше зайти и посмотреть, ключ от стариковой квартиры у нее да у сестры. Но та и вовсе приезжает пару раз в месяц, на час-другой, будто не в одном городе. Или вконец надоел своими «фортелями», как она это зло прошептывает под нос, встречаясь с братом. Он еще и туг на ухо. Может и слышит, да все равно обнимает, одновременно пожимая руку – странные у них встречи – проводит в комнату, поит зеленым чаем с сухарями и грильяжем. Если тепло, ведет на детскую площадку, будто хвастается. Или нет, ведь сестра тотчас оставляет его, на новые пару-тройку недель.

Он сейчас один на пустом плацу перед школой – взлохмаченный, немного растерянный. Июль, каникулы, кроме него никого. Даже сторож куда-то делся. Обычно он отвозит Федора Викторовича назад, или кто-то из учителей. Тут о нем не сразу спохватываются, а путь до школы далек, если пешком, то около суток. Другой конец города.

Сегодня Федор Викторович не остался долго один. Девчушка, по виду почти школьница, подошла. Дети часто подходили к нему спрашивали, некоторые смеялись, он всегда улыбался в ответ, извиняясь, разводил руками. Его вели в школу, по дороге он что-то рассказывал. Он любил говорить, голос хоть и потрескался, но все равно теплый, приятный, я заслушивался; жаль, нынешние пацаны не застали.

– Вам помочь? А где вы живете? Как же так… – кажется, не встречала прежде. Старик снова улыбался, знал: подобное происходит не раз, и здесь могут помочь. Все остальное снова в плотном тумане. – Вы здесь знакомы с кем-то, хотите я позову? – даже мобильный достала.

– Спасибо, не надо, – произнес я, подходя. – Все в порядке, Федор Викторович, это Тимур Ишкаев из восьмого «В». – Девушка обернулась. Я будто на стену налетел.

В том самом восьмом я сошелся с Маринкой из параллельного. Столько лет вместе учились, встречались у друзей, ходили по музеям, а вот вдруг. Начали встречаться, ходили то на речку, то на задний двор школы. Сидели, обнявшись. Ни разу не целовались – за все три месяца. Обнимались, прижимаясь друг к другу и молчали.

Потом я ушел в техникум, а она… словом, разошлись. Тоже внезапно. Помню только, как с ней было хорошо, и все. Даже лица не помню, не помнил, вплоть до сегодняшней встречи. А ведь Марина, говорили, она уехала, даже не из города, вообще куда-то в Европу. Первый брак, скорый как выстрел, не сложился, а вот второй….

– Вы с ним знакомы? Слава богу, а то я… – не знал как себя вести. Взял под руку Федора Викторовича, повел за собой. – Я совсем не представляла, что делать.

И я не представлял. Наверное, ее дочь, до боли похожа. Значит, вернулась. Или не уезжала никуда. Столько слухов было. Про всех ходили слухи, кто где устроился, чем занимается, с кем живет. Противоречивые, все равно пересказывались, подхватывались, растаскивались.

Я остановился. Остановилась и она – тоже не зная, что делать. Какое-то время молча смотрели друг на друга.

– А что с ним случилось?

– Приступ амнезии. Федор Викторович историком здесь работал, лет тридцать, наверное, потом его выперли, какая-то скверная история. Заработал инфаркт и… словом, когда оклемался, у него начались провалы в памяти. После смерти жены, три года назад, вот такое и началось, – учитель покорно стоял рядом, слушал, иногда кивал головой. Каждый раз история оказывалась новой, сколько уж. Постепенно туман рассеивается, он вспоминает, сперва школу, потом учеников, жену, знакомых, всегда в одной последовательности. – Федор Викторович, вы меня помните? Тимур Ишкаев из восьмого «В».

Старик кивнул, как кивал на каждое мое слово. Девушка поежилась.

– И вы за ним приглядываете? – я смутился.

– Стараюсь. – никому он не нужен, ни сестре, ни соседке. Никого нет. Не то, что стакан воды поднести к одру. Вздрогнул, всегда представляю, что кончу вот так. Почему и боюсь старости. Сейчас особенно. Сорок лет, ржавая середина, как говорят. Хотя на мое работе мало рискует до нее дожить. – Вы удивительно похожи на мою однокашницу.

Девушка вспыхнула, не нашлась, что сказать.

– Просто удивительно, я как вас увидел, сразу ее вспоминал. Марина Сизарь, девичья фамилия, но я мы с ней в восьмом классе…

– Мою маму зовут Еленой, – и тут же почему-то: – Извините.

Отвернулась. Я кивнул и медленно повел старика учителя к автобусу.

– Вам не тяжело идти, может, присядем?

– Нет, благодарю сердечно, – наконец-то услышал знакомый голос. – Ноги еще ходят. Вот голова в тумане. Вы меня домой ведете, я правильно понимаю?

– Домой, Федор Викторович. Через час на месте будем. Тамара Евгеньевна, соседка ваша, обедом накормит.

– Вот спасибо ей. Знаете, молодой… простите, Тимур… я ведь и вправду проголодался. Неудобно сознавать, что так стесняю… у вас ведь дела, наверное…

– А мы на такси, быстро, – он снова заговорил о расходах, об отдаче, хлопотах; как зыбок человек – все вокруг осталось в памяти, а сам исчез. Какой там Тютчев.

– Тимур! – крикнула и осеклась. Мы обернулись. Это неловкое молчание, никак не решались сказать главного.

– Я когда увидела вашего соседа, очень переволновалась, знаете, со мной такое первый раз, – и еще дальше про встречу. Про его состояние здоровья, вспомнила, что у нее знакомая фармацевт. Только тогда, неловко, попросила номер телефона. Бледно-розовые ноготки застучали по серебристым кнопкам.

Ушла.

– Мне подумалось поначалу, будто это ваша родственница, Тимур, простите старика, что вмешиваюсь, – я стоял, провожая взглядом, смотря на одну, видя другую. – Но может будет удобнее, если я сам, без вашего стеснения…

Он всегда такой: тихий, спокойный, старающийся сделать все сам, и помогающий каждому. На его уроках мы, конечно, вольничали, но в меру. Знал, что его предмет отнюдь не первостепенный, проходной – и экзамена необязателен и в аттестате не посмотрят, – но все равно старался достучаться до каждого. Водил в походы, организовывал экскурсии, хлопотал о лагерях. Помогал, устраивал, разрешал. Чуть не единственная четверка у меня была по его предмету. Ну еще по физре, музыке и труду – а у кого иначе?

Ночью снилась Марина. Дурной сон: мы давно женаты, с вещами бежим вслед за толпой беженцев, стараемся перебраться через КПП на другую сторону, там хорошо, спокойно, там другая страна, куда обязательно нужно попасть. И тут меня хватают за руку – женщина, привидевшаяся как любовница, просит помощи в пересечении. Она с вещами не пройдет, может ты возьмешь ради старых отношений. Заговорил про жену, оглянулся. Не увидел Марины, – и тут сон смешался, вспыхнул, пропал.

По пути на работу заглянул к соседке, тоже ранняя пташка, спросить об учителе. Пока в тумане, но хоть поел, очень устал, заснул сразу, прямо у меня в кухне, и сейчас спит.

Поехал переговорить с ребятами, потом к шефу. Отчего она добрая, только когда неизбежное случается? И ухаживает все дни, пока в себя не придет, и врача вызывает чуть не через день, и в магазин бегает. А потом будто забывает. Да и я – тоже только спрашиваю, как и что. А потом вот езжу помогать. У меня денег достаточно на няньку, сестру, неважно, как это называется, соседка сама говорила, следует в собес подать заявление, за Федором Викторовичем закрепят приходящую сестру. И оба, поговорив, оставляем до следующего раза.

Ребята напортачили, пришлось исправлять, а вечером, созваниваться, объясняться. Шеф конечно, не в восторге, но главное сделано аккуратно, чисто, следов не осталось. Поблагодарил, но выручку срезал. Назавтра надо знакомиться с новым адресом и разрабатывать его – месяц минимум, адрес серьезный. Я запросил еще помощника, последующие дни пропадал на объекте. Выбрался только к началу следующей недели. Возвращаясь, в лифте встретился с мужем соседки, Федор Викторович чувствует себя получше, начал припоминать, в этот раз даже быстрее прежнего. Нас не узнает, но жену вспомнил, добрый знак. Может со временем совсем оклемается. Улыбнулся, показывая щербатый рот. Муж оптимист, ни во что не влезает, ничего не принимает близко, живет сегодняшним днем. Потому и счастлив.

Надо зайти, как дела освободят. Федор Викторович противоположность довольному пузану, встреченному в лифте, потому часто общаются – хоть и поговорить не о чем. Старику учителю не нравится этот дом, он не раз проговаривался, возвращаясь из тумана, устал от одиночества, от соседей. Наверное, поэтому и я, и соседка молча следим за его бегством, не делая попытки помешать. Ведь он, забывая себя, возвращается туда и тогда, где был нужен, любим, уважаем, без этого ему трудно. После смерти жены и подавно. Пойти некуда, только так и туда. Даже не помнит, как охаяв, выперли, и как пытаясь загладить, манили обратно. Поглядеть на стены, ничего не помня, улыбаясь беспамятству. Это уже определенное счастье.

Звонок. Неизвестный номер, я соединился не сразу.

– Тимур, это Лера, мы с вами… – могла не напоминать, сразу обожгло. – Простите, столько времени не решалась вас побеспокоить. Взяла телефон, а…. я насчет фармацевта для вашего учителя, я связалась на днях, – говорила долго, сбивчиво, как тогда, в конце нашей встречи. Неизреченная мысль билась, не в силах вырваться с уст. Но договорились о встрече следующим вечером. Оба пришли в тех же одеждах, будто иначе и не узнали б. Зашли в кафе.

– Сразу хотела сказать, но не решалась. Как вы помянули свою однокашницу.

– Вы действительно очень похожи с ней, если не верите…

– Нет, в том и дело, я… понимаете, я брошенка. Не знаю, как объяснить, не то, что мои родители… теперешние родители так уж попрекают меня, и… Я, как волнуюсь, все говорю и говорю, вы прерывайте, – она сделала попытку улыбнуться. Вышло очень схоже. – Вы как тогда сказали, мне вдруг захотелось встретиться с ней, поговорить. Сама не знаю, почему. Грех жаловаться, я в хороший вуз поступила, и… но раз вы знали мою маму, может вы найдете ее, ведь вам это не составит труда, остались телефоны, адреса, друзья…. Мне увидеться с ней хочется, не ругаться или еще что, просто. Все дни только и думаю о ней

Я кивнул. Лера облегчено улыбнулась, камень с души упал.

– Это не блажь какая, – зачем-то добавила она.

– Я понимаю, – что же в ней перевернулось от одного моего слова? Что вдруг так прорвало? Симпатичная девушка, наверное, есть поклонники, друзья, подруги. Неужели вот та давняя потеря так давит? Или еще что?

Зачем-то спросил год рождения – девяносто четвертый, я только пошел работать. Голодное время, крутился как мог, тогда все крутились. Торговал, перевозил, мастерил, помогал, был на подхвате. Нашему классу не слишком повезло, после выпуска каждый оказался сам за себя. Одного убили в те годы, двое спились, не дожив до тридцати.

Отцовство – какого это? Иной раз задавался подобный вопросом, но к ответу даже не подступал. Хоть спросить есть у кого. Но сам выбрал путь, не свернешь, да и притерся, не хочется. Еще работа не терпит забвения. Никого не терпит, как ревнивая жена. Разве любовницу – мое одиночество.

Я привык к ним, терплю одну, не выгоняю другую. Прежде даже нравилось, теперь просто живу. Как все: не жалуюсь, не ропщу, перебираясь изо дня в день. Это способствует уверенности и не отвлекает.

Мы еще говорили о чем-то, несущественном, неважном – главное уже сказано, я обещал, она ждет. Через час расстались, неловко пожав руки. Если б она была моей дочерью, как бы прощались тогда?

Вечером зашел к Федору Викторовичу. Старик заметно оправился, узнал. Вспомнил мою первую любовь, уж после техникума, жалел, что не осталась. «Она б тебя удержала». Я улыбался, не удержала, с нее и началось мое путешествие к нынешней опорной точке. Я всегда улыбался, когда говорил с ним. Как и он. Нравилось.

Просил еще заходить. Буду, конечно, как раньше, приходя, сравнивать. И его с вчерашним, и себя. Прежде восхищался, потом смеялся. Теперь жду. Каждый раз нового ухода и… мне хочется, чтоб он ушел именно так, в поиске давно ушедшего, на половине пути от себя к себе. Скорее всего, так уйду я, только безо всяких поисков, – не доеду до места назначения.

Сегодня спрашивал, как ему жилось с женой. Оба однолюбы, женаты первым браком. Жили душа в душу, любили, терпели, ссорились и прощали. Слушал, вспоминая Марину. Мог я хоть немного побыть с ней, – вместо ее первого, вместо моей первой. Нам было хорошо вместе, только ли оттого, что не понимали, что это? Или что-то чувствовали, о чем еще не догадывались и чего не понимали.

К чему эти вопросы. Все равно останусь прежним, бессемейным, – мне так удобней, проще. Попрощался, ушел к себе. Утром позвонила Лера. Спросила как дела, что нового. Я забыл, что мы перешли на «ты». Она рассмеялась. Снова попросила о встрече, вечерком или на выходных, как тебе удобней. Как только появятся свежие новости.

Поехал к шефу, адрес очень перспективный, но брать быка за рога не получается, все испробовали, не подкопаешься. Конечно, он разозлился. Потом отошел, попросил рассказать, что думаю. Никогда не самодурствует, за что уважаю. Предложил поймать на живца, да долго, месяца три-четыре, может, полгода уйдет, но того стоит. Обещал подумать.

Вечером позвонил последней знакомой, с которой что-то теплилось после школы. Спросил о Марине, да, история. Прям как у нас. Смех вышел натужным, видно, до сих пор не простила. Странно, что упорно продолжает общаться, будто чего-то ждет. В двадцать выскочила замуж, тут же разошлась, ребенка оставила в роддоме, еще и с родителями поцапалась, два года жила невесть где и как. Потом уже… А почему спрашиваешь? – как-то даже ревниво. Не про Леру же рассказывать, вспомнилось вот как в восьмом классе, она улыбнулась. Всегда бабником был, до седых волос дожил, а не унялся. И прок не нажил.

– Мне ж только сорок, – возмутился я, чуть улыбнувшись.

– А кому от этого легче? – мы помолчали. В новом браке Марина до сих пор, тебе-то зачем, прощения просить? Я неожиданно ухватился за эту ниточку.

– Дурак, – отрезала она и через пару минут отключилась. Можно было пойти в роддом и там все разузнать, в загс, в паспортный стол. Везде знакомые, той или иной степени зависимости или нужности. Пошел кружным путем. Будто намерено тянул с встречей.

Снова Лера. Новости? – двигаюсь, что-то нащупывается. Да, давай сегодня вечером.

Там же, в то же время. Сидели рядом, ничего не заказав, на веранде, говорила она, я молчал. О себе, о своих переживаниях, о том, что будет, когда увидит Марину. Еще не решила, как называть ее, если представится возможность. А ты как называл? Нет, Мариша плохо звучит, не думала, что ей нравилось. Мне бы не очень. Может не хотела возражать.

Может, не хотела, сердце неприятно стукнуло. В памяти только теплое пятно, без склок, без уточнений, одна фраза – мне было хорошо с ней. А ей? Наверное, ведь приходила, обнимала, обещая и следующий раз и еще. И так до самого моего ухода.

А почему ты ушел? Денежные проблемы, надо было работать, нет, Лера перебила, я о Марине, почему ушел?

Не знал, что ответить. Вот как-то разошлись. Не надоело, не устали, пошел в техникум, взялся за подсобную работу; она осталась в школе, не успевал бы на встречи… Во время летних каникул, мы договаривались поехать вместе, к ней на дачу. Никто не возражал, ничего не случилось. Рассказывать Лере не стал. Звонок, меня заторопили к шефу.

На прощание поцеловал руку, она кинулась на шею, крепко обняла, поцеловав в щеку, и убежала. Дурочка.

Взял такси и долго добирался по пробкам. Все равно не сосредотачивался – мысли блуждали, мутные, обрывочные. Шеф встряхнул и прямо потребовал показать, кого посылать в адрес. Назвал двоих, нет выбирай сам. Вот и выбрал.

Ночью не спалось, виделось странное: собаки попадающие под машины. Утром пришел к Федору Викторовичу, застал карету «скорой». Выходивший врач пожал плечами, сердце прихватило, погода меняется, а ваш сосед, да вы сами знаете. Не парализовало? – даже усмехнулся, иначе б забрали. Нет, и соседка и я не допустили бы. Больница в моей памяти – билет в один конец, туда ушли родители, родичи, приятели, нет, один из бывших друзей вернулся после черепно-мозговой, – но это другой человек.

В комнате Тамара Евгеньевна – суетилась, хлопотала, она неотложку и вызвала. Чего не врача? – не доверяю я им, специалисты только тут остались, сестра, светлой памяти, работала в бригаде. Да и что у нас за мурло терапевт, сами знаете. При этих словах Федор Викторович улыбнулся слабо. Пошевелился, попросил попить, слова ели шли, но улыбнулся.

– Все же стакан-то есть кому поднести, – соседка зашикала, я улыбнулся в ответ.

Днем вызвонила однокашница: нашла твою Марину, лови ссылку, любоваться. Долго не решался посмотреть. Потом тыкнул. Сперва подумал, ошиблась: Марина Кросс, замужем, двое детей, жительница Дрездена. Похудела до прозрачности, покрасилась в блондинку, тонкие губы, резкие складки в уголках. Конечно, четверть века прошло, но другой человек. Увеличил фото и долго вглядывался, пытаясь выискать знакомую в незнакомке. Что-то верно, осталось, но никак не удавалось углядеть.

Не выдержал, позвонил.

– А чем ты недоволен, ни даты рождения, ни города, ни даже школы не скрывает. И потом, она ведь ухаживает за собой, в отличие от некоторых. Тоже мне, герой-любовник из прошлого. По мне так очень привлекательная дама, мужики на такую вешаются.

– Уже повесился, – буркнул я, прерывая разговор. Стер сообщение со ссылкой, стер ссылку из истории. Самому себе мстил, вырезая, вычеркивая. Ночью она все же пришла. Та, другая, памятная. На вокзале покупали фрукты в дорогу, она долго выбирала безделушку, потом поехали домой. Высоченные дерева, метров по сорок, домики под ними в три-четыре этажа как игрушечные. Какой-то из них должен быть наш, Марина шла, чуть подотстав, будто предлагая мне угадать. Улыбалась. Я замедлял ход в растерянности, остановился.

Позвонил Гаяз. То, что я работаю на шефа девять лет и все еще жив и здоров, другим служит неким доказательством моего умения выкрутиться из любой ситуации. Особо из той, в которую они попали. Пришел, долго ругался, крутил пальцем у виска. Девушка лет восемнадцати-девятнадцати с приступом астмы, ну и кому такая невеста нужна в Махачкале? «Так что же, разбирать?», – растерянно пробормотал он. Я развел руками и вышел. По дороге позвонил Лере, начал рассказывать о Марине.

– Нет, погоди, не так, не так. Лучше лично, давай я подъеду, если тебе удобно. Или ты ко мне, лучше ты, давай.

Она снимала комнатку на окраине, в десяти минутах езды от старой школы. Вот так и вышла на Федора Викторовича. И на меня.

Обняла при встрече, целовала. Втащила в кухоньку, маленькую, грязную, захватила все свое и повела в комнату, с завесями, балдахином над софой и белоснежными обоями. Положила на колени ноутбук, связь то и дело рвалась, страница загрузилась с трудом. Лицо осветилось, едва Лера увидела фото.

– Ты прав, очень похожа. И выглядит на удивление.

– Она в Дрездене живет.

– Ну и что. Мы можем переписываться. Я не хочу свалиться ей как снег на голову. Я хочу…

– У нее двое детей, пацаны десяти и тринадцати лет.

– Я не к ним в гости, я на гостиницу накоплю. У меня работа есть. И потом… ведь ты же мне поможешь.

Снова прижалась. Я закрыл ноутбук, отложил его в сторону и закрыл завеси балдахина. Горячо шепталась, вздыхала, тихонько охала и вцепившись ногтями в спину, прижимала что есть силы. Потом лежала, бесстыдно скинув простынь, тихо улыбаясь, глядя в глаза, поглаживая жесткую щетину волос. Бисеринки пота на лбу и носу. Совсем девчонка.

Когда уходил, повторила: «Ты мне поможешь?», – кивнул. Совсем.

Заработался допоздна, ездил, проверял, устраивал – вроде мелочи, а закрутился совершенно. Ночь спал как убитый. С утра сходил к Гаязу, парень разбит случившимся; посидели, поговорили, вроде начал отходить. Поехал в роддом. Хорошо, когда все должны, времени на поднятие архива ушло от силы полчаса. Молоденькая секретутка бегала куда-то за справкой. Принесла квиток. Девочка, три пятьсот вес, пятьдесят три рост. Родилась, оставлена, удочерена – все в один год. Имени Марина не дала. Мне было хорошо с ней. Три месяца ровно. Ни разу больше. Думай, что угодно.

Вечером снова к Федору Викторовичу, теперь почти каждый день у него. Уже лучше. Ходит, медленно, но сам. Спросил, изменял когда-нибудь супруге, только плечами пожал, да зачем мне? А она? Старик улыбнулся, ничего не сказал. Был грех, простил, или не случилось греха. Зачем спрашивал, сам не понял, извинялся уже в лифте, исцарапанным стенам. Поехал к Лере.

Обрадовалась, на бумажку даже не глянула. Стала искать отдарок – в нижнем ящике шкафа, нарочно медля. Протянула – гель для душа.

– Значит, придется покупать душ, – процедура повторилась, гель для ванной.

– Только теперь с тебя, – произнесла, задохнувшись.

– Договорились, – занавеси балдахина задернула сама.

Нет, так нельзя, с самого начала нельзя. Она строила планы поехать в Краков, ты не против? – подруга рассказывала и показывала много удивительного. Зачем-то спросил о Дрездене, но ведь я всегда могу заехать по дороге, как договоримся. И я ведь с тобой поеду, может она тебя тоже помнит, и ей тоже было хорошо. Как со мной, правда ведь. Кивал, не понимая, зачем рассказал? Почему медлю. Ничего не обещал, не дарил, —сама поняла, все время в глаза смотрела. Только нет горячего камня, нет и не будет, а больше ни ей, ни себе не позволю. Не смогу. Надо рвать, с каждой минутой будет больнее.

Все равно долго целовал, прежде, чем сказать. Искал слова побольнее, ничего не нашел. Хлестнул по щекам уголовными статьями работы. Сникла, смолкла.

– Я все равно буду ждать.

Я покачал головой. Девчонка, глупая девчонка.

– Чего?

– Федора Викторовича. Ведь он когда-нибудь вернется, а я приведу. Или ты…

Бухнул дверью и долго стоял у лифта, привалившись к стене. Краков мелькал перед глазами, никак не уходил. Хоть бы он оставил в покое.