Пределы мира

ГЛАВА 5

— Твой сын Этеокл перешел персидскую границу в целости и сохранности, — сказал Александр, входя в комнату Барсины, — но один из моих солдат, что я послал охранять его, не вернулся.

— Мне очень жаль, — ответила Барсина. — Я знаю, как ты привязан к своим солдатам.

— Да, они для меня как сыновья. Но я заплатил эту цену ради твоего спокойствия. А как поживает младший?

— Он при мне. Он любит меня и, возможно, понимает. И потом, дети защищены самой природой: они все быстро и легко забывают.

— А ты? Как ты себя чувствуешь?

— Я очень благодарна тебе за то, что ты сделал, но моя жизнь теперь уже не та, что раньше. Женщина, имеющая детей, не может быть преданной возлюбленной: ее сердце всегда отчасти принадлежит другому чувству.

— Ты хочешь сказать, что больше не хочешь меня видеть?

Барсина в замешательстве склонила голову.

— Не мучай меня! Ты знаешь, что я хочу видеть тебя каждый день, каждое мгновение! Твое отсутствие и твоя холодность причиняют мне боль. Прошу тебя, оставь меня ненадолго в одиночестве, чтобы я пришла в себя. Я построю в глубине моего сердца маленькое убежище для воспоминаний, а потом… Потом я научусь любить тебя так, как ты хочешь.

Он встал, и она подошла к нему, обволакивая царя своей красотой и ароматом. Александр взял в ладони ее лицо и поцеловал.

— Не отчаивайся. Ты снова увидишь своего сына, и, возможно, когда-нибудь в не столь отдаленном будущем мы все сможем жить в мире.

Он погладил ее по лицу и вышел.

На лестнице Александру повстречался Селевк.

— Прибыл корабль от Антипатра со срочным сообщением. Вот оно.

Александр прочел:

— Надеюсь, от старика пришли хорошие известия, — сказал Селевк.

— Не совсем. Спартанцы выступили против нас и напали на наши гарнизоны. Надо бы напомнить афинянам об их обязательствах перед нами. Когда назначена аудиенция афинскому посольству?

— На сегодняшний вечер. Они уже вручили Евмену ноту, в которой просят возвращения афинских пленных, захваченных в битве при Гранике.

— Они не теряют времени. Но боюсь, останутся разочарованы. Что еще?

— Твой врач Филипп следит за беременностью жены Дария. Она вызывает у него сильную озабоченность, и он хочет, чтобы ты это знал.

— Понятно. Скажи афинянам, что я приму их по окончании спектакля, и попроси Барсину прийти в палаты к царице. Она может там пригодиться.

Спустившись по лестнице, Александр направился к Филиппу. Тот как раз выходил из своего жилища в сопровождении двоих помощников с полными лекарств руками.

— Как здоровье царицы? — спросил его Александр.

— Все так же. То есть плохо.

— Но что с ней?

— Насколько я могу понять, ребенок повернулся, и она не может родить его.

И врач продолжил свой путь в помещение, где разместились женщины Дария со своими придворными.

— И ты ничем не можешь ей помочь?

— Наверное, я бы мог кое-что сделать, но боюсь, что она никогда не позволит мужчине осмотреть себя. Я пытаюсь давать советы ее повитухе, однако все еще остаются большие сомнения. Это женщина из ее племени, опытная более в магических искусствах, чем в медицине.

— Погоди, сейчас придет Барсина, и, возможно, ей удастся убедить царицу.

— Надеюсь, — ответил Филипп, но по его взгляду было видно, что не очень-то он на это надеется.

Они пришли во дворец, где было отведено место для царского гинекея, и увидели уже прибывшую Барсину; она в беспокойстве ждала их у входа. Евнух встретил их и провел в атриум. С верхнего этажа доносились приглушенные стоны.

— Она не кричит, даже когда начинаются схватки, — заметил Филипп. — Ей не позволяет стыдливость.

Евнух почтительным знаком пригласил их следовать за собой и провел всех на верхний этаж, где им встретилась выходившая из комнаты повитуха.

— Будь моим толмачом, — сказал врач Барсине. — Нужно во что бы то ни стало убедить ее, понимаешь?

Барсина кивнула и вошла в апартаменты царицы. Евнух тем временем отвел Александра к порогу другой двери и постучал.

Дверь открыла персидская дама в богатых одеждах. Она сопроводила гостей сначала в прихожую, а потом в зал, где находилась царица-мать Сизигамбис. Та сидела у окна, положив на колени испещренный буквами папирусный свиток, и вполголоса бормотала что-то. Евнух дал Александру понять, что царица молится, и македонский владыка замер у двери в почтительном молчании. Но царица вскоре заметила его. Поднявшись, она направилась ему навстречу и радушно заговорила по-персидски. На лице ее читались озабоченность, тревога и даже страдание, но не подавленность.

— Царица-мать приветствует тебя, — перевел толмач, — и просит принять ее гостеприимство.

— Поблагодари ее от моего имени, но скажи, что я не хочу доставлять ей никакого беспокойства. Я пришел только для того, чтобы постараться помочь супруге Дария, которая сейчас испытывает затруднения. Мой врач, — продолжил Александр, глядя ей в глаза, — говорит, что, наверное, смог бы ей помочь, если бы она… если бы она, преодолев стыдливость, позволила ему нанести ей визит.

Сизигамбис задумалась, в свою очередь, с волнением посмотрев ему в глаза, и оба почувствовали, насколько силен язык их взглядов и насколько далеки они от формальных фраз перевода. В это мгновение тишины до них донесся ослабленный стон роженицы, в гордом одиночестве боровшейся со своим страданием. Царицу-мать как будто ранил этот приглушенный стон, и ее взор затуманился слезами.

— Не думаю, — сказала она, — что твой врач может помочь ей, даже если она позволит ему.

— Почему, Великая Царица-мать? Мой врач очень искусен и…

Александр прервался, поняв по ее взгляду, что ее мысли движутся в другом направлении.

— Насколько я понимаю, — снова заговорила Сизигамбис, — моя невестка не хочет рожать.

— Не понимаю, Великая Царица-мать. Мой врач Филипп утверждает, что ребенок мог оказаться в неправильном положении и не находит выход, и…

По изборожденным годами и страданиями щекам царицы медленно скатились две слезы, и так же медленно из уст, как приговор, донеслись слова:

— Моя невестка не хочет рожать царя-пленника, и никакой врач не в силах изменить ее решения. Она держит младенца в себе, чтобы умереть вместе с ним.

Александр молчал, в замешательстве опустив голову.

— Ты не виноват, мой мальчик, — продолжала Сизигамбис надтреснутым от волнения голосом. — Такова судьба: ты пришел на эту землю, чтобы разрушить державу, основанную Киром. Ты подобен ветру, который бурей пролетает над землей. А потом ветер уносится, и ничто после урагана не остается как раньше. Остаются лишь люди, привязанные к своим воспоминаниям, как муравьи, уцепившиеся за травинки во время свирепой бури.

В этот момент раздался более громкий крик, а потом из внутренних палат дворца донесся зловещий хор рыданий.

— Свершилось, — молвила Сизигамбис. — Последний Царь Царей умер, не успев родиться.

Вошли две служанки — они накрыли ей лицо и плечи черным покрывалом, чтобы она могла дать выход своему горю, не показывая этого другим.

Александр хотел было сказать что-то еще, но, взглянув на старую царицу, увидел, что она подобна статуе, образу богини ночи, и не решился произнести в ее присутствии ни слова. Он лишь коротко наклонил голову и, выйдя из зала, прошел по коридору. Повсюду слышались стенания женщин Дария. От умершей царицы вышел Филипп, он был бледен и безмолвен.

На следующий день Александр велел провести торжественный обряд погребения царицы с великой роскошью и всеми почестями, подобающими ее рангу, а затем возвести на ее могиле огромный курган, как принято в ее родном племени. Когда умершую опускали в землю, он не смог сдержать слезы при мысли о ее красоте и утонченности и о ребенке, так и не увидевшем солнечного света.

В тот же вечер евнух сбежал. Он скакал несколько дней и ночей, пока не добрался до персидских передовых постов у реки Тигр, а там попросил отвести его в лагерь царя Дария, который располагался дальше по реке. Отряд мидийских всадников сопроводил его на несколько парасангов [3] по пустыне, и на рассвете следующего дня его ввели пред очи Великого Царя.

Дарий в одежде простого солдата, в серых льняных штанах и куртке из шкуры антилопы, проводил военный совет со своими полководцами. Единственными знаками его царского достоинства была жесткая тиара да массивный золотой кинжал на боку — сверкающий акинак.

Евнух бросился на землю, лбом в пыль, и между рыданиями рассказал о том, что случилось в Тире: о долгих и тяжких муках царицы, о ее смерти и похоронах. Не умолчал он и о слезах Александра.

Дарий был глубоко поражен этим известием. Он велел евнуху следовать за собой во внутреннюю часть царского шатра.

— Прости меня, Великий Царь, что принес тебе столь печальную весть, прости меня… — сквозь слезы продолжал умолять его евнух.

— Не плачь, — утешил его Дарий. — Ты исполнил свой долг, и я благодарен тебе за это. Моя жена очень страдала?

— Страдала, великий государь, но переносила муки с достоинством и твердостью, достойными персидской царицы.

Дарий молча посмотрел на слугу. О переполнявших царя противоречивых чувствах можно было догадаться лишь по глубоким морщинам, прочертившим лоб, да по растерянному свету в глазах.

— Ты уверен, — спустя несколько мгновений прервал он молчание, — что Александр плакал?

— Да, мой государь. Он был достаточно близко, и я видел, как по его щекам катились слезы.

Дарий со вздохом опустился в кресло.

— Но в таком случае… В таком случае между ними что-то было: люди плачут, когда умирает любимый человек.

— Великий Царь, я не верю, что…

— Возможно, ребенок был его…

— Нет, нет! — запротестовал евнух.

— Молчи! — закричал Дарий. — Ты, кажется, смеешь мне возражать?

Евнух упал на колени, дрожа всем телом и снова безудержно заплакав:

— Великий Царь, прошу тебя, дозволь сказать!

— Ты и так сказал слишком много. Что еще хочешь ты добавить?

— Что Александр не прикасался к твоей супруге. Напротив, он окружил ее всяческой заботой и уважением и никогда не наносил ей визита, не испросив предварительно позволения, и непременно в присутствии ее придворных дам и подруг. И так же, если не еще более почтительно, относится он к твоей матери.

— Ты не лжешь мне?

— Ни за что на свете я не стал бы лгать тебе, Великий Царь. Все, что я сказал тебе, — истинная правда. Клянусь тебе именем Ахура-Мазды.

Дарий встал и, отбросив полог, закрывавший вход в шатер, возвел глаза к небу. Оно было безоблачным и сверкало звездами, а через весь небосвод нежным сиянием протянулся Млечный Путь. Лагерь светился тысячами костров.

— О Ахура-Мазда, владыка небесного огня, бог наш, — взмолился Великий Царь, — даруй мне победу, дай мне спасти державу моих предков. Обещаю тебе: в случае победы я отнесусь к моему противнику с милостью и уважением, ибо, не будь между нами войны, я бы от чистого сердца просил его о дружбе.

Евнух ушел, оставив царя наедине со своими мыслями. Удаляясь от царского шатра, он ясно услышал у ворот лагеря какой-то шум и остановился. Приближался отряд ассирийских всадников; они сопровождали очень красивого мальчика, внешность которого при ближайшем рассмотрении показалась евнуху знакомой. Не веря своим глазам, он подошел еще на несколько шагов. Тем временем маленький кортеж подъехал к царскому шатру, и, когда лицо мальчика осветили укрепленные у входа факелы, сомнений не осталось: это был Этеокл, сын Мемнона Родосского и Барсины!