Предостережение

Начав глубокий поворот в своем развитии в 1985 году, наша страна оказалась в пропасти невиданного, жесточайшего кризиса, угрожающего параличом всего хозяйства, социальным взрывом.

Что же произошло с реформой, почему экономика начала сперва пикировать вниз, а потом и вовсе сорвалась в штопор? Об этом и пойдет речь. Но прежде всего необходимо обозначить бытующие в обществе две полярные точки зрения на причины происшедшего. Так называемые демократы, которым я немало уделял внимания в этой книге, утверждают, будто во всем повинна социалистическая система общественного устройства, не поддающаяся обновлению. Но существует и другое мнение: наряду с масштабностью и сложностью накопившихся проблем на край пропасти нас привели грубые ошибки лидеров перестройки, пошедших на поводу у этих самых радикалов и опрометчиво разрушивших плановое хозяйство, сложившиеся хозяйственные связи еще до того, как были созданы условия для перехода к экономическим методам управления.

В чем все-таки дело: в кризисе системы или же в промахах и ошибках лидеров перестройки? Не стану забегать вперед и давать ответ на этот важнейший вопрос априори, еще до того, как читатель ознакомится с событиями, происходившими в высшем эшелоне власти и непосредственно повлекшими за собой изменчивость, крайнюю непоследовательность экономической стратегии перестройки. Ясно лишь одно: не поставив точного диагноза, страна не сможет выбраться из кризиса.

Удачи и просчеты

Яне принадлежу к тем, кто считает перестройку ящиком Пандоры — средоточием всех зол и несчастий, но не согласен и с теми, кто утверждает, что беды, свалившиеся на страну, — неизбежный спутник обновления. Возможно, последнее утверждение было бы для меня сподручнее, учитывая, что я входил в состав политического руководства страны. Но правда дороже.

С радостью, но и с печалью по ушедшему вспоминаю, какой духовный подъем переживала страна в первые годы перестройки. Советские люди получили больше экономических и политических свобод. В обществе шел процесс создания гарантий от рецидивов беззакония и репрессий. Обновление всех сторон жизни, демократизация, гласность — эти важнейшие признаки общественного прогресса дополнялись быстрой экономической стабилизацией, бурным развитием социально-культурного комплекса. В обществе сохранялись спокойствие, социальная стабильность и сплоченность. Хотя до полного удовлетворения потребностей было еще далеко, люди жили верой в лучшее будущее. Воистину настало время больших надежд.

Хочу особо подчеркнуть одну очень важную, принципиальную особенность тех первых перестроечных лет: началось широкое экономическое экспериментирование, начались поиски наиболее оптимальных экономических рычагов управления народным хозяйством. Именно в то время на заводах внедрялись разные модели хозрасчета, начался переход на самофинансирование, шло освоение новых экономических нормативов.

Далеко не все эти эксперименты приносили полный успех. Некоторые из них давали лишь частичную отдачу, другие и вовсе входили в противоречие с реальной жизнью. Но важна сама тенденция: страна широким фронтом двинулась вперед, нащупывая не в кабинетах, а непосредственно в сфере производства новые пути, наиболее рациональные экономические варианты. Экспериментирование в локальных масштабах — без поспешных «коренных переворотов» сразу всей хозяйственной системы, — на мой взгляд, было важнейшим делом, предпосылкой грядущих успехов.

В те годы мы вообще начали во многом по-новому смотреть на привычные, за десятилетия сложившиеся стереотипы. Это, в частности, касалось и такого краеугольного принципа нашей экономики, как планирование.

Из истории хорошо известно, что система плановой экономики обладает большими преимуществами, позволяя сосредоточивать огромные силы и средства на решении важнейших, ключевых, общенациональных задач. Сразу оговорюсь, что система планирования, или крупномасштабных государственных программ, — вовсе не есть свойство, присущее исключительно социалистической экономике, о чем запальчиво твердят некоторые политики и экономисты разных рангов. Планирование подобных программ принято во всех развитых странах мира. В Соединенных Штатах Америки, например, одним из самых впечатляющих примеров такого рода служат государственные программы развития электронной промышленности, НАСА и СОИ — стратегической оборонной инициативы. Я уж не говорю о программах социального характера, по борьбе с наркобизнесом и так далее.

В истории нашей страны тоже немало достижений, блестяще доказывающих преимущества государственного планирования. Так было в период индустриализации в 30-е годы. Примером служат освоение космического пространства в 50—60-е годы, формирование западно-сибирского нефтегазового комплекса мирового значения в 60—70-е годы. Ни один разумный человек не может отрицать великой пользы планового воздействия на экономику. И попытки опорочить систему планирования, безусловно, носят весьма и весьма злокозненный характер. Скажу больше: плановая экономика, в крупных масштабах впервые апробированная в СССР, стала достижением общечеловеческого значения, этот принцип управления процессами развития используют ныне во всем мире. Так же, как, кстати говоря, и созданную у нас государственную систему социальной защиты трудящихся.

Однако командно-административные методы во многом извратили принципы плановой экономики. Сверху планировать стали не целевые программы, не главные направления развития, а буквально все и вся— вплоть до стопроцентного распределения ресурсов и заработной платы. Экономика оказалась стиснутой бесчисленными инструкциями, начала задыхаться.

После 1985 года это мы поняли очень быстро, наметив исправить создавшееся положение: освободить народное хозяйство от мелочной опеки центра, постепенно снизить долю государственного планирования до разумных пределов, а самому планированию вернуть его первозданную сущность, которая заключается в крупномасштабном маневрировании материальными, финансовыми и трудовыми ресурсами ради интересов общества в целом. Ведь, образно говоря, централизованное планирование в его истинном понимании можно уподобить творчеству архитектора, создающего проект здания. А уж какие использовать для сооружения механизмы и методы работ — это забота самих строителей.

Разумеется, при такой постановке вопроса централизованное планирование становится делом не узкотехническим, а тесно связанным с политическими решениями, принимаемыми руководством по поручению съездов Советов или правящей партии.

Но противники социализма объявили вышеназванные извращения планирования неизбежным атрибутом социалистического строя и поставили своей целью до основания разрушить плановую систему ради абсолютной экономической свободы, которой, разумеется, нет нигде в мире.

И еще об одном рухнувшем старом стереотипе хочется мне здесь сказать — о ложно понимавшейся социальной справедливости, которая на деле нередко оборачивалась примитивными уравнительными тенденциями, когда топорный, «тяп-ляпистый» работник получал почти такой же общественный «харч», что и лесковский умелец, способный подковать блоху.

Помню, мы особенно тщательно обсуждали этот вопрос на Политбюро в дни подготовки к XXVII съезду КПСС: какова сама суть понятия социальной справедливости? И коллективный ответ заметно отличался от прежнего уравнительного значения этого понятия. Да, суть социальной справедливости заключена в известной формуле — каждому по количеству и качеству труда. Однако такое определение является все же недостаточным. Его необходимо дополнить правом коллектива распоряжаться произведенной продукцией и доходами от собственности, если эта собственность заработана своим честным трудом.

Этот отход от прежних уравнительных тенденций был делом принципиальным, он тоже был обращен в завтрашний день, открывал простор для инициативных людей. Свершилось главное: высокий трудовой заработок был реабилитирован в глазах общества. Остальное — дело «техники»: предстояло разработать наиболее справедливые налоговые уложения и так далее.

И снова приходится с горечью говорить о том, что этот важный, принципиальный сдвиг, определявший общую стратегию перестройки, был попросту проигнорирован новыми политическими силами, вышедшими на общественную арену с целью захвата власти. Они ломились в распахнутые двери, приписывали Компартии старую трактовку социальной справедливости. А в противовес выдвигали под флагом дифференциации доходов, идею расслоения на бедных и богатых. Появились даже публикации о том, что, мол, в любой популяции, в том числе и в человеческой, активными являются всего лишь четыре процента особей, а остальные — только «биологическая масса», долженствующая обслуживать наиболее предприимчивых. И если этим четырем процентам станет совсем хорошо, то и остальным будет все-таки лучше.

Короче говоря, предлагалось вернуть в храм менял и фарисеев. И это социальная справедливость? То, чего хотел народ от перестройки? Идеологи такого рода изменений, постепенно вытеснивших первоначальную экономическую стратегию, в итоге привели страну к хозяйственному краху. Они не спросили у народа, желает ли он торжества менял и фарисеев.

Конечно, успех экономической реформы был невозможен без изменений отношений собственности и форм хозяйствования. Огосударствленная экономика сковывала инициативу людей, не позволяла задействовать в полную силу такой мощный рычаг роста производства, как интерес различных профессиональных групп и социальных слоев. Конечно, отношения собственности необходимо было менять!

И в полном соответствии с замыслом перестройки КПСС выдвинула лозунг о совершенствовании социалистических производственных отношений, разнообразии реализации форм социалистической собственности. Он предусматривал широкое развитие кооперативной, арендной, акционерной и других форм коллективной собственности. Читатели хорошо помнят, что этот лозунг не остался на бумаге, а быстро начал воплощаться в жизнь. Например, уже весной 1988 года был принят закон о кооперации. В данном случае я опять-таки не вдаюсь в оценку этого недостаточно продуманного закона и его последствий. Здесь важно установить другое — страна реально встала на путь разгосударствления экономики.

Однако и в вопросе разгосударствления собственности не обошлось без странных и загадочных «перерождений». Я уже писал о том, что в праворадикальных средствах массовой информации официально выдвинутый Горбачевым принцип о «разнообразии форм реализации социалистической собственности» трансформировался в призыв к «разнообразию форм собственности», а это в корне меняло саму политику. Поразительно, Генеральный секретарь ЦК КПСС, державший в ту пору в своих руках главные идеологические нити, ни разу не отреагировал на постепенное извращение выдвинутого партией лозунга разгосударствления. Ведь это уже была смена вех в развитии общества. Проблему разгосударствления во многом свели к приватизации, иными словами, к передаче средств производства в частную собственность;

При этом нередко ссылались на капиталистические страны. Между тем из всех стран Запада преуспевает лишь небольшая часть. Безусловно, это в значительной степени результат труда народов этих стран. Но нельзя не учитывать исторический фактор: целыми столетиями и по сей день капиталисты выкачивают сверхприбыли из слаборазвитых стран, используя дешевую рабочую силу и сырьевые ресурсы. Прибавьте сюда миллионы иностранных рабочих — изгоев общества, получающих низкую оплату труда и живущих в тяжелых условиях, не пользующихся многими правами и свободами.

Чтобы не ошибиться в оценке общественных явлений, нужно следовать принципу историзма. В отличие от ведущих стран капитала свое национальное богатство советские люди создавали только своим трудом. Только трудом Советский Союз был превращен из отсталой страны, где на обширных пространствах господствовали полудикость и дикость, в могучее индустриальное государство с развитой наукой и культурой. И все это в кратчайший срок и без ограбления других народов.

На Западе немало политиков, которые обуславливают экономическую помощь Советскому Союзу рядом требований, в том числе введением нерегулируемого рынка, частной собственности на средства производства. В одной из американских газет еще в 1990 году был поставлен вопрос: следует ли помогать Горбачеву? Прежде чем ответить на этот вопрос, замечает газета, следует его перефразировать: в каком деле ему помогать? Если под успехами перестройки понимать создание коммунистической системы, которая будет экономически эффективной и политически демократической, тогда ответ должен быть отрицательным. По мнению газеты, помощь надо направить на демонтаж существующей системы, создание частного сектора в экономике. Иными словами, речь идет о явно выраженном классовом характере западной политики.

В апреле 1991 г. в Москве состоялся «круглый стол» политиков и экономистов. «Комсомольская правда» и Русско-американский институт свели за одним столом людей с разными взглядами на процессы, протекающие в обществе, — Попова, Бакатина, Явлинского, Шаталина, пригласили и меня. Подробный отчет о той дискуссии был опубликован, и не буду к нему возвращаться. Небезынтересно рассказать об эпизоде, происшедшем после завершения «круглого стола». Один из американских бизнесменов в ответ на мое выступление, которое он оценил как ясное, четкое и без тумана, коего, говоря его словами, «было немало за „круглым столом“, сделал следующее заявление: у него много долларов, но он ни одного доллара не даст ни господину Лигачеву, ни Президенту Горбачеву до тех пор, пока в СССР не будет частной собственности. Как видно, ларчик открывается просто: хочешь получать займы, меняй общественный строй.

Лишь впоследствии стало ясно, что к провозглашению «священного принципа частной собственности» готовились заранее. Для этого сперва требовалось расшатать, разрушить плановое народное хозяйство. А эту задачу в свою очередь начали с пропагандистского удара по штабам — по центрам управления, выдвинув главной целью атаки административно-командную систему. Ручаюсь, никто толком не сможет объяснить, что это такое, в том числе сами изобретатели пропагандистского штампа. За минувшие десятилетия в нашей стране сложились административно-командные методы управления — это да! И от них действительно надлежало решительно отказываться, открывая простор для самостоятельности, инициативы. Но что такое административно-командная система?..

Впрочем, вскоре вопрос стал проясняться: речь, оказывается, шла об ударах по всему центральному — от Госплана до Вооруженных Сил. Все, что цементировало великую державу как государство, как единое целое, объявлялось командно-административной системой и подлежало слому. Под флагом отказа от командных методов на самом деле начался демонтаж государственных структур, принялись за разрушение хозяйственных связей, единого народнохозяйственного комплекса. Более того, экономисты-праворадикалы выдвинули идею дробления крупных производств и аграрных хозяйств на мелкие подразделения — якобы с целью создания лучших условий для хозяйственной самостоятельности.

Вспоминаю в этой связи свою беседу с американским банкиром из Айовы Джоном Кристаллом, между прочим, бывшим фермером, который начинал в Кун Рэпидсе у знаменитого Гарста. Встретились мы с ним в Москве в 1989 году, после того как Кристалл побывал в Полтавской области, в Подмосковье. Помню, только начали обмен мнениями, как гость из Айовы впрямую спросил меня:

— Господин Лигачев, вы занимаетесь аграрной политикой. Скажите, в СССР действительно решили уйти от колхозов и совхозов и заняться созданием мелких хозяйств?

Я ответил вопросом на вопрос:

— А вы как смотрите на эту проблему?

— Те, кто хочет расчленить крупные хозяйства на мелкие, видимо, не в порядке, — Кристалл сделал выразительный жест около своей головы. — Во всем мире, и у нас в Америке тоже, идет быстрый процесс концентрации, укрупнения фермерских хозяйств. Только крупные хозяйства могут по-настоящему использовать новые дорогостоящие достижения аграрной науки и техники,

Политики-«демократы» пошли дальше ученых-экономистов. Они не ограничились расчленением крупных производственных объединений с целью сокрушения созданного мощного экономического потенциала. Если в тяжелейших условиях гражданской войны, интервенции В.И.Ленин, большевики сумели сохранить завещанное предками единство многонационального Российского государства — в этом их историческая заслуга перед Отечеством-то, — нынешние ниспровергатели под флагом борьбы с «большевистской империей», во имя утверждения строя, основанного на частной собственности, безжалостно, варварски сокрушают государство дедов и пращуров, оставляют после себя обломки некогда великой державы. То, о чем столетиями лелеяли надежду недруги за рубежом, оказывается, можно сделать руками наших лжедемократов, националистов.

Мы вправе позаимствовать у зарубежья многое, очень многое — такие достижения капитализма, как высокие технологии, организация производства, инфраструктура рынка. Но только — не принцип безраздельного господства частной собственности! Потому что это коренной, основополагающий принцип, меняющий суть строя. И дело тут вовсе не в догмах. Идя по пути капитализации, страна неизбежно будет отброшена назад, ей придется заново пройти тот мучительный путь, каким долго двигались ныне развитые капиталистические страны и все еще продолжают идти страны третьего мира! Частная собственность не сближает людей, а разъединяет их, отчуждая производителя от средств производства.

Но есть другая дорога к прогрессу — через общественную собственность на средства производства. На нее мы вступили после Октябрьской революции. Всевозможные рассуждения о том, что это ошибка, беспочвенны. Существует непреложный факт: СССР стал второй державой мира! Да, народ перенес огромные трудности, но стране удалось создать громадный промышленный и научно-технический потенциал, — а разве многие поколения трудящихся капиталистических стран перенесли на своем пути к прогрессу меньше лишений? Но они, кстати—и теперь это признается во всем мире, — воспользовались такими достижениями социализма, как социальные гарантии, крупномасштабное планирование.

Я убежден: социализм — это столбовая дорога человечества к прогрессу.

Что такое социализм в моем понимании? Это общество, где отдается приоритет человеку и демократии. Правда, и другие политические организации декларируют гуманизм и демократизм. В таком случае важно, каковы основы общества подлинного социализма. Экономической основой социализма является общественная собственность на средства производства в многообразных формах, где человек становится совладельцем, где сочетание плана и рынка. Политической основой — демократические Советы всех ступеней. В нравственном отношении — это общество социалистических ценностей, вбирающее общечеловеческие ценности. В социальном плане — это общество социальной справедливости, свободное от эксплуатации, национального угнетения, общество, где нет безработицы, где каждый имеет право на труд.

На память приходит съезд французских коммунистов (декабрь 1987 года), на котором мне довелось присутствовать в качестве главы делегации КПСС. В своем выступлении я сообщил, что в ходе перестройки люди, высвобождаемые из аппарата управления, на предприятиях получат льготы и компенсации. Но особенно близко к сердцу были восприняты мои слова о том, что им гарантируется конституционное право на труд. Тысячи присутствоваших стоя приветствовали эти слова. Позже я поинтересовался у Ж.Марше, почему так горячо отнеслись делегаты к этой части моего выступления. Марше ответил: среди делегатов немало людей, которые на собственном опыте познали, что такое безработица, а еще больше таких, кто постоянно испытывает страх потерять работу. Теперь наши люди, имевшие при Советской власти конституционные гарантии от безработицы, сполна узнали прелести «капиталистического рая».

Завершая разговор об удачах и просчетах первых лет перестройки, я хотел бы коснуться двух важных вопросов, которые существенно повлияли на ход преобразований.

Первый из них связан с конверсией оборонной промышленности.

Разумеется, после апреля 1985 года перед нами встала задача сокращения военных расходов, без чего невозможно было реализовать крупные социальные программы. Экономика не в силах нормально дышать на протяжении десятилетий при военном бюджете, составлявшем 20 процентов национального дохода. Но в то же время надо понять, что возрастание военных расходов в минувшие десятилетия не было волюнтаристским актом, а продиктовано необходимостью добиться военно-стратегического паритета между СССР и США. Эта задача была успешно решена и существенно повлияла на судьбы мира.

Но после того как опасность ядерного столкновения значительно уменьшилась, началась конверсия оборонной промышленности. К середине 80-х годов примерно 40% мощностей комплекса (ВПК) использовались для выпуска сельхозмашин, радио-, телевизионной аппаратуры и другой гражданской продукции. Во второй половине 80-х годов, в период перестройки, были разработаны и запущены в реализацию две особо крупные конверсионные программы ВПК: производство современного оборудования для пищевой и легкой индустрии. С этой целью государство выделяло десятки миллиардов рублей (в ценах 1985 года).

К решению программ были привлечены научные и проектно-конструкторские организации, крупные заводы ВПК. В министерствах оборонной промышленности сформированы новые структурные подразделения, проведена специализация предприятий по производству определенных видов машин, технологических линий. В ЦК КПСС и в Совете Министров, в министерствах были определены отделы и конкретные липа, постоянно контролирующие выполнение намеченных программ. В Политбюро эта работа была поручена мне, Бакланову О.Д., Бирюковой А.Г., Строеву Е.С.

Руководящие работники министерств и ведущие конструкторы военной техники знакомились с производством оборудования для пищевой и легкой промышленности на всемирно известных фирмах ряда государств Запада. С целью контроля ЦК КПСС проводил всесоюзные и зональные совещания, ежегодно устраивались в Москве и в регионах страны выставки пищевого оборудования, производимого оборонщиками.

Нередко при встречах (коих у меня было много) с видными военными конструкторами последние постоянно отмечали, что производство современного оборудования для пищевой и легкой индустрии не менее сложно, чем изготовление военной техники. Для них это было целое открытие.

Словом, то была конверсия ВПК на деле. К сожалению, разрушительнные антисоциалистические силы помешали осуществлению первых планов конверсии ВПК.

Затем, с захватом власти лжедемократией, все это пошло под откос, наступил крах ВПК.

А второй вопрос заключается в том, что определенные силы принялись усиленно выталкивать из сферы экономики компартию, ЦК КПСС. Как теперь видно, это был один из шагов, направленных на ограничение КПСС, а затем и на ее запрещение.

Тут требуются пояснения. В течение десятилетий многие парторганы вмешивались в оперативную производственную деятельность, дело порой доходило до мелочной опеки. И не случайно уже давно (сразу же после Отечественной войны) возник вопрос о разделении партийных и хозяйственных функций. Под этим подразумевалось прекращение оперативного вмешательства парторганов в производство. Мелочной опеки хозяйственников со стороны парткомов становилось все меньше и меньше.

Однако на определенном этапе перестройки этот очень верный подход был заметно искажен. Речь пошла о том, чтобы вообще отстранить партию от выработки экономического курса, по сути дела «располитизировать» экономику. Но это невозможно! Справедливость ленинских слов о том, что экономика — это политика в концентрированном виде, подтверждена ходом мирового развития. Во всех странах мира партии, и не только находящиеся у власти политические партии, разрабатывают экономическую стратегию. У нас же разделение хозяйственных и партийных функций было доведено до абсурда. Партии приходилось отвечать перед народом за решения Генерального секретаря Горбачева, по которым он перестал советоваться с коммунистами!

Приведу лишь один пример. Длительное время КПСС была фактически отстранена от разработки и обсуждения программы перехода страны к рынку, хотя Верховный Совет, СССР в 1990 году дважды обсуждал эти проблемы. Исходя из этого, в мае 1990 года я направил записку в Политбюро ЦК с просьбой ознакомить членов ЦК, где предлагал рассмотреть меры правительства по переходу к рыночной экономике на Пленуме ЦК КПСС. В записке отмечалось, что «на Политбюро эти вопросы не обсуждались. Таким образом, политическое руководство страны оказалось в стороне от этих программ, которые волнуют все общество, затрагивают интересы каждого человека». Увы, моя записка была положена под сукно. И лишь в октябре 1990 года состоялся Пленум ЦК, на котором, что называется, задним числом рассматривался вопрос о переходе народного хозяйства к рынку. Такая судьба постигла и антикризисную программу.

Что это означает? Желание отстранить партию от выработки экономической политики, сделать ее заложницей ошибочных решений Президента?

Но природа, как известно, не терпит пустоты, а свято место пусто не бывает. Поскольку КПСС на определенном этапе была отстранена от выработки программы перехода к рынку, этим делом занялись уже демократы, выдвинувшие график «500 дней», ведущий к капитализации страны. Произошло нечто очень похожее на то, что случилось в период предвыборных кампаний, когда компартии связывали руки, а ее оппонентам предоставляли полную свободу действий, — об этом я уже писал.

Почему же это произошло? Кому это было выгодно?

Не так просто обстояло дело и с «бегством» партийных органов от хозяйственных вопросов — иного слова тут и не подберешь. Нужен был переходный период для передачи всех нитей управления в руки Советов, а на местах по команде из ЦК поступили иначе: просто отошли в сторону, бросив еще немощные Советы один на один с превеликим множеством сложных хозяйственных проблем.

Помнится, в шестидесятых годах мне довелось побывать в городе Горьком, на Сормовском заводе. Судостроительный завод в ту пору переживал реконструкцию, избавлялся от цехов дореволюционной постройки. Но как это делалось? Очень продуманно, по-своему символически: над старым строением, не трогая его, сооружали большой высокий новый корпус и лишь после завершения его крыши сносили прежнюю постройку, оказавшуюся внутри. Вот это была работа — с умом!

Аналогичный метод надо было использовать и при передаче властных функций от партийных органов к Советам.

А сколько вреда принес псевдодемократический принцип выборности хозяйственных руководителей? Ни в одной стране мира менеджеров не выбирают — только назначают! Но мы и тут оказались впереди планеты всей, продемонстрировав незрелость своей демократии. Много прекрасных руководителей было в тот период несправедливо отстранено от дел. Причем удар по ним наносили с двух сторон: под видом «народного волеизъявления» сводили счеты лодыри и пьяницы, а за строптивость убирали вышестоящие начальники. Кончилась эта кампания тем, что в закон о соцпредприятии были внесены коррективы.

И об одном поистине роковом решении, которое было принято на заседании Политбюро, обсуждавшем концепции плана, представленного правительством.

Но прежде чем рассказать о том памятном заседании Политбюро, считаю необходимым прояснить один из наиболее важных вопросов перестройки — аграрный вопрос.

Десятилетиями страна черпала из деревни людские ресурсы, обделяя ее средствами для социального, культурного и технического развития. Так было в период индустриализации. В годы Великой Отечественной войны деревня все положила на алтарь Отечества. Да и в последующие периоды промышленное развитие СССР в значительной мере осуществлялось за счет села. Иностранные займы мы не получали. Все создавали своим трудом. Грабежом колоний и зависимых стран не занимались. Были ошибки в самой аграрной политике.

Когда в 1988 году мне было поручено заниматься вопросами аграрной политики, я попытался сделать максимум возможного, чтобы покончить с порочной практикой обделения деревни средствами и ресурсами и поставить крестьянина в центр продовольственной проблемы.

Берясь за продовольственную проблему, я руководствовался тем, что аграрная политика партии — это не инструкция, как пахать, сеять и коров доить. И не партии этим делом заниматься. А вот учет интересов крестьянства, всех тружеников агропромышленного комплекса, укрепление экономических отношений города и деревни во имя обеспечения страны продовольственными ресурсами — это и есть аграрная политика КПСС. Аграрный сектор экономики — это более четверти национального дохода и основных производственных фондов. Это не только сельское хозяйство, но и машиностроение, строительство, хранение и переработка продукции, наука, переустройство села, люди, кадры. Агропром обеспечивал 70 процентов товарооборота. Словом, это был самый крупный народнохозяйственный комплекс.

Сразу же после утверждения меня в должности председателя аграрной комиссии ЦК вместе с секретарем ЦК, членом Политбюро В.П.Никоновым и заведующим аграрным отделом И.И.Скибой мы взялись за подготовку мартовского (1989 г.) Пленума ЦК. С докладом выступил М.С.Горбачев. Тот Пленум определил аграрную политику КПСС периода перестройки, ее цели, основные направления, принципы. Они включили в себя совершенствование экономических отношений в сельском хозяйстве, научно-технической прогресс, реконструкцию пищевой индустрии, сферы хранения продукции, социальное переустройство деревни. Крестьянин ставился в центр политики.

Накануне Пленума в течение двух дней в узком кругу партийного руководства обсуждались установки по аграрному вопросу. Шли острые дебаты, особенно по проблеме материально-технической оснащенности села. В них принимали участие Горбачев, Рыжков, Никонов, Воротников, Власов, Маслюков, Мураховский, вместе с ними и я. Споры были острые, мы, что называется, брали друг друга «за грудки». Руководители правительства и Госплана утверждали, что полное ресурсное обеспечение села не решит продовольственной проблемы. Мы с Никоновым, Воротниковым, Власовым настаивали отдать ресурсы крестьянину на том уровне, как это сложилось в других развитых странах. Пусть не сразу, но давайте существенно прибавим. Мы исходили из того, что на один процент прироста капиталовложений в сельское хозяйство приходится 0,4 — 0,6 процента прироста продукции, не более. Это подтверждает отечественная и мировая практика. А нам нужно увеличить производство в деревне на 25 — 30 процентов. Значит, прибавка ресурсов селу должна составлять 50 — 60 процентов.

В 80-е годы наш крестьянин был технически вооружен примерно так же, как американский фермер 50-х годов (сейчас намного хуже). Но из истории сельского хозяйства США известно, что в тот период фермеры получали урожай зерновых по 18 — 20 центнеров с гектара, а надои молока у них были по 2.800 килограммов от коровы. Иными словами, это наши показатели конца 80-х годов. Энерговооруженность нашего крестьянина была в 4 раза меньше, чем американского фермера. Вдобавок следует иметь в виду, что природно-биологический потенциал наших полей в 2,5 раза ниже, чем в США, а это означает, что для получения урожаев под стать американским надо иметь еще более высокую техническую оснащенность.

Об этом мне приходилось не раз напоминать на Пленуме ЦК, в Политбюро, на втором Съезде народных депутатов. Скажу прямо: предварительно с руководством на этот счет не советовался, ибо знал, что мои предложения о значительной прибавке ресурсов селу поддержки не получат. Верно и то, что открытой критике за это меня не подвергали, все ограничивалось умалчиванием. Этот прием вообще применялся довольно часто.

Но вопрос стоял ребром: или —или. Общество должно было найти дополнительные материальные ресурсы для развития агропромышленного комплекса, и прежде всего для его оснащения эффективной техникой, для создания селянам хороших социальных условий. Не зря говорят: если крестьянину плохо, то всему обществу хорошо быть не может.

Призыв демократов-разрушителей распустить колхозы, совхозы и раздать землю в частное владение, что, мол, через два-три года обеспечит достаток продовольствия, — это, как показало время, опасные иллюзии. Разор колхозов и совхозов — прямой путь к упадку. Что и произошло в период президентского правления Ельцина.

Такие прожекты я слыхал еще в 1987 году от С.И.Аллилуевой, дочери Сталина. Наша беседа — Политбюро поручило мне встретиться — состоялась по ее просьбе и была связана с намерениями Аллилуевой вместе с дочерью вновь выехать за границу. Я сообщил ей, что никаких препятствий на этот счет не существует, и, помнится, она была этому весьма удивлена, видимо, ожидала от партийного руководства каких-то «козней».

В конце беседы я спросил, какие у нее пожелания.

— Распустите колхозы, — ответила она. Как выяснилось из дальнейшего разговора, за всю свою жизнь она ни разу не была в колхозе. И в конце концов «разрешила» нам поступать по-своему, сказав: решайте сами вместе с колхозниками.

Мартовский Пленум ЦК 1989 года принял важные решения: он, как говорится, узаконил, уравнял в правах различные формы хозяйствования на земле, а также значительно расширил самостоятельность колхозов и совхозов. Минуло два года — для решения аграрных проблем срок незначительный. И все-таки именно в этот период колхозы и совхозы получили самый высокий урожай зерновых и удои молока. Впервые после выполнения госзаказа все зерно оставалось в распоряжении хозяйств.

Но на крестьянина в последующие годы обрушилась другая беда: «ножницы» в ценах на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, неэквивалентный обмен между городом и селом. Органы власти заняты разработкой всякого рода программ «возрождения села», а производство падает. На словах — приоритет в развитии агропромышленного комплекса, а на деле мы наблюдаем сокращение ресурсов для села.

Вспоминаю, как в детские годы (начало 30-х годов) приходилось выстаивать многочасовые очереди за хлебом. Обычно занимала очередь мать — еще затемно, в ночь. А мы с братом подменяли ее, чтобы днем, а то и к вечеру купить «кирпичик» хлеба. [2]2

И вот в конце 1991 г. перебои с хлебом в Москве и других городах напомнили мне о тех далеких сибирских годах. Правда, разница есть, и существенная. Тогда не хватало муки. На сей раз недоставало ответственности и компетентности у руководящих «демократов» Москвы. Трудно ожидать чего-либо другого от тех, кто проскочил многие ступени служебной лестницы — от завлаба до управления регионом, страной. В конце концов лжедемократы широко открыли Западу внутренний рынок России, приведя сельское хозяйство страны в упадок.

В этой главе хочу также коснуться одного вопроса, который в известной мере носит для меня личный характер, ибо в общественном мнении связан с моей фамилией.

Имею в виду антиалкогольную кампанию, начавшуюся в мае 1985 года.

Напомню о ее предыстории. В начале восьмидесятых годов в ЦК и правительство, в редакции газет и журналов усилился приток писем — в основном от жен и матерей, — в которых убитые горем женщины проклинали пьянство, уносившее жизни их сыновей и мужей, калечившее детей. Потребление алкоголя к тому времени достигло девяти литров в год на душу населения, в некоторых регионах — еще больше. Горькие женские исповеди невозможно было читать без содрогания. Нет, недаром говорят: сколько мужья выпили водки, столько их жены и дети пролили слез. Это был настоящий крик о помощи. Вдобавок били тревогу и многие ученые, предвидевшие опасность деградации генофонда нации.

Следует иметь в виду, что, например, в 1984 году доходы государства от продажи алкогольных напитков достигли 53 миллиардов рублей, увеличившись за двадцать лет в четыре раза. Казна собирала огромную, непомерную дань со своих граждан, и эти фискальные цели являлись государственной основой пьянства, на мой взгляд, крайне безнравственной, ибо доходы по сути дела достигались за счет ухудшения здоровья и материального положения людей.

Но так или иначе не обращать внимания на бесчисленные письма, на громкий стон народа было уже невозможно. И в 1984 году Политбюро ЦК КПСС образовало комиссию для разработки эффективных мер по преодолению пьянства и алкоголизма. Итогом ее работы и стали известные майские постановления и указ 1985 года.

Без отрезвления народа невозможно было вести общественные преобразования.

Я в состав той комиссии не входил и в подготовке ее документов не участвовал, однако активно подключился к делу. Тут слились воедино и мои должностные обязанности, и личная непримиримость к пьянству.

Видимо, нет нужды подробно рассказывать о событиях, связанных с антиалкогольной кампанией. Скажу только, что в центральные органы сразу же хлынул поток писем со словами благодарности — в миллионах семей вздохнули с облегчением. И не зря в отчетном докладе на XIX партийной конференции (1988 год) отмечалось: в стране «повысилась рождаемость и снизилась смертность, что в немалой степени связано с борьбой против пьянства и алкоголизма».

Дальнейшие события тоже известны. Наряду с положительными результатами антиалкогольная кампания принесла и немалые издержки: резкий всплеск самогоноварения, спекуляцию спиртными напитками. Становилось ясно, что наскоком, с ходу давний недуг одолеть не удастся. Нажим на запретительство, на административные меры без достаточного подкрепления воспитательными мерами, организации здорового отдыха не мог принести желаемых результатов. Вдобавок быстро нараставшие финансовые трудности подталкивали к тому, чтобы снова встать на путь увеличения производства водки. И в 1989 году государство от продажи алкогольных напитков выкачало из народного кармана уже 54 миллиарда рублей, что выше уровня 1984-го. А в 1991 году эта цифра оказалась еще выше. Все возвратилось на круги своя, пьянство сейчас полыхает по стране, собирая свой трагический урожай жертв и несчастий. В стране идет всеобщая алкоголизация населения.

Еще раз хочу повторить, что решение объявить войну пьянству было коллективным, формально я даже не принимал участия в разработке постановления. Однако это вовсе не означает, будто я хочу увильнуть в сторону. Мне приходилось активно участвовать в разработке практических мер по борьбе с пьянством, и вовсе не снимаю с себя ответственности за то, что они поначалу оказались чрезмерно жесткими, административными'. Видимо, тут невольно сработало нечто личное: как человек непьющий я психологически не был готов примириться с тем, что кто-то не может «завязать» с выпивкой, если резко ограничить возможности добывания спиртного. Показалось, что если приналечь, то погасить пьянство можно быстро.

Но прозрение пришло весьма быстро: борьба с пьянством — дело долговременное, постепенное. Это заставило менять тактику, переносить акценты с запретительства и кампанейщины на разъяснительную работу, рассчитанную на дальнюю перспективу. В этой эволюции — от директивности к разъяснительным методам — я ничего страшного не вижу, она естественна. И если уж вспоминать ту кампанию, то следует особо обратить внимание на то, что протесты против нее совпали по времени с обострением политической ситуации в обществе и были отнюдь не всеобщими (многие, а таких большинство, горой стояли за продолжение борьбы с пьянством и алкоголизмом), они исходили прежде всего от так называемых прорабов перестройки и правительства, которому легче было латать бюджет за счет продажи водки. Я вовсе не хочу сказать, что у них не было разумных доводов — были! Однако отчетливо прослеживался и политический прицел лжедемократов в «антиантиалкогольной» кампании. Пошли в ход упреки в разорении виноградников, а затем и в… расстройстве денежной системы.

Разумеется, ни то, ни другое не соответствует истинным фактам. И дело даже не в том, что ни лично я, ни КПСС в целом никогда не давали ни устных, ни письменных указаний по выкорчевке плантаций. Просто официальная «виноградная» статистика полностью опровергает утверждения об их сокращении. Как до, так и во время антиалкогольной кампании (1981 — 1985 гг. и 1985-1988 гг.) сбор винограда ежегодно составлял 5 — 6 млн. тонн в год.

Столь же нелепо винить антиалкогольную кампанию в расстройстве денежного обращения. Во-первых, она началась в мае 1985 года и в жестком режиме длилась менее двух лет, а в то время доходы населения еще не нарастали лавинообразно, о чем опять-таки свидетельствует статистика. Но главное — в другом непреложном и никем не отрицаемом факте: борьба с пьянством позволила поднять производительность труда, снизила прогулы и аварии, заметно уменьшила выплаты по бюллетеням — иными словами, дала ощутимый материальный эффект. А чем измерить тысячи спасенных жизней?..

Я вовсе не намерен посыпать голову пеплом. Речь идет о сбережении народного здоровья, о том, чтобы облегчить страдания десятков миллионов людей. Это святая цель, и даже неудачный опыт на пути к ее достижению тоже принесет пользу — избавит впредь от подобных ошибок. И уж если кто в действительности виноват перед народом, то именно те, кто в сугубо политических целях полностью похоронил борьбу с пьянством.

Почему, несмотря на шумную кампанию президента Ельцина по борьбе с преступностью, злостные нарушения правопорядка не уменьшаются, более того, постоянно увеличиваются? В значительной степени потому, что борьба с преступностью сегодня не связана с искоренением пьянства, которое стало первопричиной половины преступлений. Между тем общеизвестно, что снижение преступности, обеспечение покоя граждан стали острейшей проблемой нашего общества.

Надо было подправить первоначальные шаги антиалкогольной кампании, смягчить запретительства, усилить разъяснительную работу… Все можно простить, но только не злорадство в связи с неудачей очередной попытки одолеть застарелый народный недуг. Пьянство — наша беда. Тот, кто пытается и эту народную боль приспособить в своих политических целях, совершает преступление перед обществом.

Роковая ошибка

Как же получилось, что экономику довели до критического состояния? Почему мирового значения опыт планового ведения хозяйства отправили на свалку истории? Какое преступление!

Сейчас это объясняют политической нестабильностью, забастовками, межнациональной враждой. Да, это так. Но это пришло потом, позже.

Так с чего же начались распад экономики, расстройство потребительского рынка?

События развивались так.

Во второй половине 1987 года правительство СССР на основе общей концепции экономической перестройки подготовило свои предложения по плану на 1988 год. Предусматривался, в частности, перевод промышленности и аграрной сферы на новый хозяйственный механизм. При этом твердый план трансформировался в государственный заказ, полностью обеспеченный материальными и финансовыми ресурсами. Однако же вводилось и принципиальное новшество, недвусмысленно указывавшее на тенденцию развития народного хозяйства: госзаказ на 1988 год был снижен до 90—95 процентов от общего объема производства, а в некоторых отраслях — еще ниже. Таким образом, предприятия впервые получали официальное право по своему усмотрению распоряжаться некоторой долей произведенной продукции. Наступала новая пора договорных отношений.

Поскольку договорные отношения были принципиально новым делом, то переход к ним надо было проводить осмотрительно, осторожно. Еще не существовало свободной оптовой торговли для самообеспечения ресурсами — ведь система снабжения была настроена почти исключительно на централизованные поставки. Кроме того, надо было изучить, как будут складываться свободные, договорные цены — это тоже было принципиальным новшеством. Наконец, речь ведь шла о том, чтобы вне пределов госзаказа предприятия выпускали все, что считают нужным, исходя только из спроса. Но инструментов для изучения спроса практически не существовало. Короче говоря, экономика вступила в совершенно новую фазу, и правительство справедливо полагало, что этот процесс должен быть постепенным. По мере приобретения опыта в 1989 году предполагалось сделать следующий шаг: еще более снизить долю госзаказа. И так далее — до тех разумных пропорций, какие установит сама жизнь.

Вот такой был составлен проект государственного плана социально-экономического развития на 1988 год — на мой взгляд, в целом очень взвешенный, глубоко продуманный, с ясно намеченной стратегией дальнейших преобразований всей системы хозяйства. Он развивал сложившуюся в годы перестройки тактику экономического экспериментирования.

Вне всякого сомнения, это была верная тактика, учитывавшая реальные процессы, неизведанность новых путей экономики. Эту тактику разрабатывали люди, которые хорошо знали всю сложность и противоречивость экономического организма страны, знали психологию наших хозяйственников и их «экономические нравы».

Хочу напомнить, что к концу 1987 года политическая обстановка в стране была не такой, как в начале перестройки. Общество поделили на «прорабов перестройки» и на «силы торможения». Историческое прошлое было извращено, представало исключительно в грязных красках, что вносило сумятицу в умы миллионов людей.

Проект государственного плана был вынесен на обсуждение Политбюро ЦК КПСС в конце 1987 года. Как всегда бывало в таких случаях, на заседании присутствовали руководители Совета Министров и многие министры. Разумеется, план готовился не втайне, все документы были заранее разосланы для ознакомления членам Политбюро, секретарям ЦК КПСС. При таких обсуждениях в проект обычно вносилось немало поправок, поскольку каждый член политического руководства предварительно изучал его совместно с отделами ЦК, в необходимых случаях созванивался с министрами, иногда с республиками, областями, широко привлекались специалисты. В общем, поправки чаще всего отражали коллективное мнение, интересы государства, различных социальных и профессиональных групп.

Но никогда прежде не бывало, чтобы проект плана по существу отклонили в целом, чтобы неприемлемой признали саму концепцию плана!

Однако в тот раз случилось именно так.

Когда Николай Иванович Рыжков закончил свой доклад, атаку на план в целом предпринял Яковлев. Он с сарказмом говорил о командно-административной системе, требовал убыстрять темпы экономических преобразований, радикализовать экономическую реформу. А в заключение объявил представленный Советом Министров проект консервативным, тормозящим, не учитывающим требований жизни.

Как часто бывало на заседаниях Политбюро, Яковлеву активно вторил Медведев. Многие, наверное, хорошо помнят теоретические статьи Медведева в журнале «Коммунист», где он на рубеже восьмидесятых годов пламенно — другого слова и не подберешь! — отстаивал концепцию развитого социализма. Теперь Медведев без объяснений и покаяний диаметрально изменил точку зрения, поддерживал «прорабов перестройки». Но подходы-то к делу у него остались прежние! Медведев и Яковлев были далеки от практических нужд жизни, а потому и требования резко сократить долю госзаказа носили умозрительный характер, явно схематический и вызывали недоумение у присутствующих в зале заседаний министров.

На фоне пропагандистских баталий того времени было совсем нетрудно понять, к чему клонится дело. И сразу зазвучали голоса, призывавшие к осмотрительности, постепенности. Об этом говорили те члены Политбюро, секретари ЦК (Воротников, Зайков, Никонов, Слюньков, Лигачев) и министры, которым постоянно приходилось иметь дело с практическими вопросами хозяйствования, которые хорошо знали реальную жизнь и сложнейшие взаимосвязи в экономике.

Другую позицию занял Горбачев.

В тот раз он по-настоящему проявил свой характер! Нередко приходится слышать, что Горбачев — слабовольный человек. Нет, это не так. Это кажущееся впечатление. На сей раз он говорил энергично, напористо и безапелляционным тоном. В адрес проекта звучали упреки в консерватизме, в возврате к старому. Разумеется, Генеральный секретарь ссылался на зарубежный опыт, настаивал на том, что надо быстро менять экономические отношения, ибо этого требует перестройка, в противном случае — «народ не поймет», не простит медлительности. Тут же, как это часто бывало, напомнил, что времени на эксперименты нет. В общем, Горбачев откровенно, всей силой навалился на проект правительственного плана. В его словах порой звучали категоричные ноты, не оставлявшие возможности для иных решений. Прямые возражения в такой обстановке могли бы рассматриваться как недоверие Генсеку.

Да, в тот раз Горбачев в полной мере проявил свой характер! Видимо, он был абсолютно убежден в своей правоте, в том, что все экономические проблемы решатся, как только мы проведем радикальную реформу — чем быстрее, тем лучше! О том же говорил и Яковлев.

Впрочем, позволительно спросить: кто за кем повторял — Яковлев за Горбачевым или же наоборот? Вопрос отнюдь не риторический, он возникает по той причине, что в канун XXVIII съезда КПСС газета «Московские новости» опубликовала статью под названием «Добрый человек из Политбюро», где разработку всей перестроечной политики прямо приписала исключительно Яковлеву, заявив, что Горбачев лишь «озвучивает» его идеи.

На том заседании Политбюро мы по сути дела вели разговор о таких коренных проблемах политики обновления, как глубина и темпы общественных преобразований. На июньском Пленуме ЦК КПСС 1987 года речь действительно шла о радикальной экономической реформе. Однако в тот период слово «радикальная» воспринималось как синоним глубины преобразований и не вызывало возражений. Но на памятном заседании Политбюро в конце 1987 года оно было использовано в качестве своего рода «кнута» для резкого ускорения перехода к договорным отношениям. Но глубина преобразований и их темп суть вещи не равнозначные. Более того, из житейской да и политической практики известно: чем серьезнее принимаемые решения, тем более основательной подготовки они требуют, чтобы, поспешив, делу не навредить.

Но радикалы-разрушители спешили, очень спешили! Чтобы в полной мере представить обстановку, сложившуюся на том заседании Политбюро, необходимо напомнить, что происходило за стенами Кремля. То был звездный час антисоветчиков, радикалов! Раскрутив общественное мнение до высоких оборотов, они направили его против центральных органов управления, обвиняя их в консерватизме, в торможении, в стремлении к возврату в «эпоху застоя». Используя методы морального террора, праворадикальные антисоветские СМИ каждодневно вдалбливали в сознание народа, что на пути к новой жизни стоят только правительственные и министерские чиновники. Если устранить их — тут же и распахнутся врата земного рая.

Досыта накормить страну мешал, разумеется, исключительно Агропром — ликвидируй его, и магазинные полки просто рухнут от продуктового изобилия. Прежние управленческие структуры, которые действительно нуждались в реформировании и сами встали на этот путь, наметив постепенный, плавный переход народного хозяйства к договорным отношениям, в общественном мнении были превращены во врагов перестройки. Их не критиковали, нет, — их шельмовали, поносили.

Но мощная пропагандистская машина радикальных СМИ не только создала «в лице» министерств и ведомств образ врага перестройки, подлежащего немедленной ликвидации. Популистскими, неквалифицированными посулами она с непривычки буквально помутила сознание и некоторых опытных хозяйственников — прежде всего из числа директоров крупных заводов, занимавших монопольное положение в промышленности.

Они опрометчиво посчитали, что монопольное положение принесет им большой выигрыш при переходе на договорные отношения: спрос на продукцию велик, а цены они смогли бы устанавливать договорные (свободные), резко увеличив тем самым прибыль. Ведь телевидение в то время показывало первые аукционы, на которых грузовик «ЗИЛ», стоивший по госцене примерно 5 тысяч рублей, шел за 85 тысяч рублей! Директора не учли, что чрезмерно быстрый разрыв налаженных кооперационных связей прежде всего ударит именно по тем заводам, которые нуждаются в большом количестве комплектующих изделий. Кто из них мог в то время подумать, что первыми пострадают такие гиганты, как, скажем, Кировский завод? Но прошло совсем немного времени, и во дворе Кировского из-за отсутствия комплектующих деталей скопились сотни дефицитнейших тракторов…

Уже давно директора крупных производств буквально проклинают тог день и час, когда начали рваться хозяйственные связи со смежниками. Но в ту пору, в 1987 году, они были настроены иначе. Кстати, незадолго до памятного заседания Политбюро, о котором идет речь, в Москве состоялось совещание хозяйственников, и на нем многие авторитетные директора высказывались за то, чтобы поскорее основную часть продукции пустить через договорные отношения.

Правительству, всенародно упрекаемому в «консерватизме», было трудно противостоять сильному политическому нажиму. И в результате очень напряженных дебатов концепцию плана на 1988 год сочли неудовлетворительной, фактически отвергли.

Правительство отступило…

В сообщении о заседании Политбюро кратко, неясно говорилось о том, что Совету Министров СССР поручено доработать проект плана на 1988 год. Ни народ, ни общественность так и не узнали о драматических перипетиях того заседания Политбюро.

А между тем именно в то время и решилась в значительной степени судьба страны: именно тогда было неотвратимо предопределено ухудшение экономической ситуации, неизбежным стало расстройство финансов.

Возобладал радикальный, а вернее бы сказать, ультрарадикальный вариант: госзаказ по многим министерствам был снижен сразу на одну треть, а в некоторых отраслях — наполовину и более от общего объема производства.

Что же произошло? Фактически в плановую систему без правовой и экономической подготовки, без создания налоговой системы, рыночной инфраструктуры попытались вмонтировать договорные, по сути своей товарно-рыночные отношения. Надо иметь в виду, что в условиях жесткой монополизированной структуры народного хозяйства, когда нередко ту или иную продукцию производят только одно-два предприятия, договорные хозяйственные связи и являются товарно-рыночными, опирающимися в основном на закон спроса и предложения. При этом не были разработаны антимонопольные меры, не проводилось налоговое изъятие сверхприбыли. В результате пышным цветом стал расцветать групповой эгоизм, стали лопаться кооперационные связи, разбалансировалось снабжение…

Пользуясь свободными договорными ценами, многие предприятия, особенно машиностроительные, стали на первых порах «заколачивать» большие деньги, поистине сверхприбыль, но вовсе не за счет роста производства, а исключительно благодаря своему монопольному положению, буквально хватая за горло потребителей. Короче говоря, их доходы начали возрастать на нездоровой основе. Надо еще иметь в виду, что отнюдь не заработанная, а добытая с помощью монопольно высоких договорных цен прибыль в значительной мере пошла на оплату труда, что вызвало скачкообразный рост доходов населения. Если в семидесятых годах ежегодный прирост доходов составлял 8—10 миллиардов, а в последующие семь лет восьмидесятых годов по 12 — 15 миллиардов, то за 1988 год доходы выросли сразу более чем на 40 миллиардов рублей. Потребительский рынок был взорван.

Помню, спустя год после памятного заседания Политбюро, в канун 1989 года, я зашел в кабинет к Горбачеву, чтобы поздравить его с наступающим праздником. С грустью сказал при этом:

— Побыстрее бы, Михаил Сергеевич, уходил этот год…

— Что тебе в нем не нравится? — настороженно откликнулся Горбачев.

— А то, что резко возрос неудовлетворенный спрос. Ведь доходы населения выросли на сорок два миллиарда рублей, а прибавки товаров небольшие, такого прежде никогда не бывало. И это означает, что стране угрожает полное финансовое расстройство.

— Да-а, — неопределенно отозвался Михаил Сергеевич. Чувствовалось, что его тоже беспокоит складывающаяся ситуация. Настроение у Генерального секретаря было совсем-совсем не таким радужным, как за год до этого. Но разве могли мы в тот момент предположить, что в 1989 году доходы вырастут более чем на 60 миллиардов, а в 1990-м — на 100 миллиардов рублей? В итоге за три года, прошедших после упомянутого решения о «корректировке» правительственного плана, когда был отклонен разумный вариант и была сделана ставка на вариант ультрарадикальный, доходы населения выросли почти на 200 (!) миллиардов рублей, многократно превысив товарные возможности.

Это была настоящая катастрофа.

Что же произошло, что случилось с экономикой?

Если же присмотреться повнимательнее к процессам, начавшимся в хозяйственной жизни, то можно сказать следующее. «Договорная свобода», при которой предприятия получили право по своему усмотрению распоряжаться сразу значительной частью своей продукции, по сути дела являла собой стихию рыночных отношений. Будучи не подготовленной к этой внезапной «шоковой» процедуре, экономика моментально начала давать сбои. Всплеск группового эгоизма привел к тому, что повсюду принялись снимать с производства невыгодную продукцию, произошло стремительное вымывание дешевого ассортимента, машиностроители отказывались от мелкосерийных заказов.

Кроме того, за многие десятилетия в нашем народном хозяйстве, где высока доля гигантов индустрии, возникли очень сильные монопольные тенденции. Для плановой экономики они не страшны, поскольку кооперационные поставки жестко регулировались. Но едва промышленность «отпустили» на договорные связи, как монополисты буквально задушили потребителей ценами. Вдобавок многие заводы начали задыхаться от нехватки сырья.

Госзаказ был резко снижен в машиностроении и других обрабатывающих отраслях, а в базисных, особенно топливно-энергетической, он остался практически стопроцентным. Это поставило, в частности, угольщиков в очень невыгодные экономические условия — им многое приходилось покупать уже по договорным ценам, а продавали-то они уголек только по государственным. Это явилось одной из причин мощных шахтерских забастовок, впервые вспыхнувших уже летом 1989 года. Иными словами, радикализация плана на 1988 год создала предпосылки для серьезных политических потрясений. И в данном случае имею в виду не только шахтерские забастовки, но также развитие событий в прибалтийских республиках.

Прибалтийская промышленность, «сидящая» в конце производственной цепочки, ориентированная в основном на выпуск готовой продукции, продолжала исправно получать по государственным ценам сырье, однако половину изделий стала продавать по высоким договорным ценам. Если шахтеры оказались в явном проигрыше, то прибалты, наоборот, — в выигрыше. Они обрели возможность искать покупателей повыгоднее, что стало импульсом к разрыву давно налаженных связей с потребителями в других регионах страны, подтолкнуло «республиканский эгоизм», идею регионального хозрасчета.

Да, много, очень много бед принесло нашей стране волюнтаристское решение, принятое по настоянию радикалов под занавес 1987 года. До сих пор не могу забыть то бурное заседание Политбюро, на котором звучали напористые требования «отказаться от полумер» и быстро, максимум за два года, пройти путь к договорным отношениям в полном объеме. Это было роковое непонимание экономических процессов — политический авантюризм.

Конечно, ответственность за то решение лежит на всех членах политического руководства, в том числе и на мне. Сколько раз потом горько корил себя за то, что не поставил вопрос ребром, не пошел на открытый конфликт, не вынес «сор» из избы. Увы, упущенного не воротишь…

И все-таки главная вина — на тех, кто настаивал на отклонении концепции здравого правительственного проекта, кто требовал и добился радикализации реформ. Об этом необходимо сказать со всей откровенностью и ясностью.

Спустя три года Президент СССР издал указ, требовавший временно сохранить прежние договоры — до той поры, пока не будут отработаны рыночные механизмы. Увы, при этом Горбачев самокритично не сказал народу, что именно по его настоянию, более того, под его сильнейшим давлением экономика страны была расстроена.

Чрезмерно стремительное расширение товарно-рыночных отношений дезорганизовало плановую систему народного хозяйства, сорвало проведение экономической реформы в том виде, в каком она была задумана. При этом все беды, обрушившиеся на экономику, а в конечном счете на людей, ярые сторонники свободного рынка пытались свалить на социалистическую систему, требуя ее замены «новой моделью общественного устройства». Развалить экономику, дискредитировать социализм, чтобы потом заняться реставрацией капитализма! — таковы цель и тактика лжедемократов, антикоммунистов.

Причем лжедемократы и их представители в руководстве партии изобретали все новых и новых «противников» перестройки. Сначала это были командно-административная система, консерваторы, затем аппаратчики, далее антирыночники. Яковлев даже в январе 1991 года в интервью «Московской правде» утверждал, что реальность переворота «исходит от среднего управленческого звена, того коренного чиновника, который по сути дела и сегодня еще правит страной». Таким образом он снова выводил из-под удара себя, национал-сепаратистов, антикоммунистов, умалчивал о них как о противниках социалистического обновления и главных виновниках сложившейся бедственной ситуации.

Ну а тех, кто призывал к осмотрительности, постепенности, к более умеренному темпу преобразований, — тех именовали консерваторами. Это, кстати, особенно отчетливо проявилось на заседании Политбюро в декабре 1987 года, когда по сути дела была извращена первоначальная суть экономической перестройки.

Должен сказать, что в ту пору, в 1987 году, еще не было никаких разговоров о рынке, о приватизации, о частной собственности. Эти экономические категории появились в официальных документах значительно позднее — в 1990 году. На июньском Пленуме ЦК (1987 г.) не было, повторяю, и намека на рыночную модель хозяйствования.

Радикальная реформа экономики, отметил Горбачев в 1987 году, «впитала в себя все, что дали нам практический опыт за минувшие два года, научная мысль и уроки строительства социализма». Но прошло совсем немного времени, и была заявлена новая позиция, прямо противоположная: в ней уже не нашлось места централизованному планированию, но зато появилась частная собственность. Заявлен новый курс в политике: от плановой системы хозяйства к «системе свободного рынка», к свободному рыночному капитализму.

К чему он привел, хорошо известно. Но мне хотелось бы в этой связи рассказать о своей встрече с Николаем Ивановичем Рыжковым, которая состоялась в августе 1990 года у него в кабинете в Кремле. Я в то в время уже был не у дел, однако продолжал заниматься публицистикой, активно интересоваться ситуацией в экономике. Об этом и шла речь в нашей беседе.

Помню, Председатель Совета Министров СССР находился в состоянии большой тревоги. Положение в народном хозяйстве, говорил он, сложное, управляемость упала до низкой отметки. Дисциплина рухнула. Правительство с трудом удерживает народное хозяйство на плаву. В областях, республиках, где партийное руководство крепче, дела идут получше, — Рыжков сослался при этом на Саратовскую область, где накануне побывал.

Потом добавил:

— После XXVIII съезда партии Политбюро, как говорится, не чувствую (в это время Политбюро уже фактически не работало, оно было подменено Президентским советом). Перед отъездом Михаила Сергеевича в Крым на отдых задал я ему вопрос: как он оценивает обстановку в стране и какой он видит из нее выход? Горбачев мне ответил, что обстановка критическая, а выход из нее — в заключении нового Союзного договора… Идет разрушение Советского Союза, вот что трагично. Понимаете, Егор Кузьмич, мощные деструктивные силы ринулись в атаку на правительство, поставили задачу нас свалить. Только ответственность и тревога за Родину удерживает правительство и лично меня от ухода в отставку. Мы ведь понимаем: могут вместо нас прийти другие, которые потянут страну в другом направлении…

Я полностью поддержал точку зрения Рыжкова о том, что экономическую реформу надо проводить поэтапно, переход к планово-рыночной экономике должен быть постепенным.

То был трудный период для Предсовмина. Лжедемократы вели на него атаку за атакой, пытаясь свалить правительство Рыжкова, расчистить путь для нового авантюрного прожекта — для «500 дней».

На апрельском Пленуме ЦК 1985 года Рыжков и я были введены в состав Политбюро. Николая Ивановича назначили Председателем Совета Министров СССР, меня фактически избрали вторым секретарем ЦК. И именно против нас двоих была развязана наиболее яростная кампания. Сначала удалось убрать меня, а еще через полгода — Рыжкова.

Увы, Горбачев не вступился за своих ближайших соратников, с которыми начинал перестройку. Суть тут, разумеется, не в личных судьбах Рыжкова и Лигачева, — но пошло ли это на пользу делу? Что за этим стоит? Борьба за власть? За этим оказалась коренная переориентация перестроечного курса, в который уже не вписывались прежние единомышленники…

Великая страна, вздыбленная перестройкой, стала на грань самых трудных событий. Где же выход?