Предрассветные миражи

Глава 22

Сказать, что я ничего не понимаю, значит солгать. Все я понимаю. Но сказать, что я знала, что так оно все и обернется, тоже будет неправдой. Не думала я, что у Андрюхи кишка окажется не тонка и что решится он на такое. Сбежал! Ну надо же, после стольких лет подкаблучничества и потакания своей жене он смог-таки оторваться! Я всегда считала своего братца-близнеца, как бы помягче сказать, немного слабовольным. И хотя в нашей семье я всегда была неудавшимся экземпляром, не оправдавшим надежд предков, а он — звездой-гением, я все равно всегда подозревала, что «звездит» он больше от того, что от него этого ожидают, что ли, или потому, что внушили ему так с раннего детства. Не знаю. Я-то еще лет с двенадцати заявила папочке и мамочке, чтобы не давили на меня, а дали своевольному цветку расти так, как хочется. Во как! Так и заявила. Со мной конечно же не сразу согласились. Точнее и честнее будет сказать, поначалу совсем не согласились. Да, воевали не на жизнь, а на смерть! Скандалы, истерики, уходы из дому… Через все прошли, пока родичи не смирились с мыслью, что впихнуть меня в стандартные рамки не получится.

Ради справедливости надо отметить, что Андрюха всегда был на моей стороне. Мне-то он пытался внушить, на правах старшего брата, что у меня просто временно крыша поехала и что все это пройдет, но родителям за моей спиной говорил (а я подслушивала), чтобы не дергали меня понапрасну, что творческая я, мол, натура, надо помочь мне в этом направлении развиваться.

— Ну почему в одной семье один ребенок нормальный, а второй… — вздыхала мама.

— А второй с прибабахами, да? — уточняла я, не сомневаясь, кого причисляют к нормальной категории.

— Не знаю с чем, но к добру, боюсь, это не приведет, — многозначительно заключила мама, глядя в мои упрямые глаза.

— Ну и пусть. Зато я буду счастлива!

— Что ты хочешь сказать, что брату твоему это не грозит?

— Не знаю. Откуда мне знать, что для него значит быть счастливым? Может, сидеть в душном кабинете целыми днями и строчить бумажки для шефа и есть предел его мечтаний, откуда мне знать? Если так, то тогда он точно будет счастлив. О да! — добавила я, сделав паузу и нарисовав перед собой картинку, на которой Андрей сидел, склонившись над бумажками. — Тогда он, несомненно, будет счастлив. Но если не это его мечта, тогда его несчастье будет на вашей совести!

Звучало патетично, согласна, но именно так я и думала. Какое-то шестое чувство или просто сестринская солидарность подсказывали мне, что не уживется Андрей в готовящихся для него рамках.

— А почему это ты считаешь, что мы делаем его несчастным?

Ах, мама! Не хотела ты видеть очевидного. Родительское тщеславие затуманило вам с отцом глаза. Хорошо хоть, что я на вашу удочку изначально не попалась.

— Да потому, мама, что вы хотите сделать его стандартным человечком, а он способен на гораздо большее.

— Ты смешиваешь понятия «стандартизация» и «благоразумие». Это не одно и то же. Почему добиваться чего-то в жизни, учиться, делать карьеру — для тебя плохо? Просто ты свою лень этим прикрываешь.

Замечание про лень я пропустила мимо ушей, дабы не начинать давний и горячий спор. Мама любила передвигать стрелки на меня, особенно в тех случаях, когда не знала, что ответить.

— Вот что интересно, — озвучила я свои размышления, — почему практически во всех романах героини, интересные героини, я имею в виду, всегда отличаются неблагоразумием, неправильными поступками, кривой линией жизни, порочностью даже порой. И все знают, что именно такие женщины, да и мужчины, интересны, именно таких любят, такие добиваются в жизни чего-то экстраординарного. Так?

Мама молчала, ожидая продолжения моего выступления.

— И почему тогда, — вдохновенно распалялась я, — родители усиленно воспитывают в своих чадах серость, благоразумие, стандартность, запихивают их в рамки, делают из них фрагмент толпы, а не личность. Почему, скажи?

— Потому что если дать вам, бестолковым, полную волю, вы миллион раз упадете и разобьете себе голову там, где нам, взрослым и умудренным опытом, уже известно, что надо поостеречься. Вот станешь матерью, поймешь, о чем я. Только дураки учатся на своих ошибках…

— А умные учатся на чужих, — закончила я миллион раз слышанную фразу.

— Ай, сейчас тебе бесполезно об этом говорить. В одно ухо влетает, в другое вылетает. — Мама махнула рукой с тем же выражением лица, с каким смотрела на неудавшийся пирог.

Я вздохнула. Спорить с мамой было бесполезно. И как бы я ее ни любила, характеры у нас как были несовместимы изначально, так и остались по сей день. Правда, это не мешает нам общаться и поддерживать хорошие взаимоотношения. Благодаря ее усилиям, конечно. Если бы это зависело только от меня, у меня никогда бы не хватило терпения и мудрости вовремя тушить пламя наших разногласий. Частенько буфером выступал Андрей. Если он видел, что обстановка накаляется до неразумных пределов, сразу же вставал между нами. Ему удавалось и меня смягчить, и родителей уломать не давить на меня слишком сильно. Почему он это делал? Не знаю. Возможно, потому что подспудно он соглашался со мной. Я всегда подозревала о наличии в его душе секретных лабиринтов, где он прячет мечты о невероятных приключениях, поисках кладов, раскопках, мечты о мирах, которые он еще не видел.

Он всегда увлекался географией и историей. Я, интересующаяся больше окружающей меня реальностью, не совсем понимала, что может быть такого интересного в событиях, заросших плесенью. Или в теориях, существование которых никем не доказано. Андрей, похоже, загорался только от одной мысли, что он смог бы отыскать, распознать, доказать какую-нибудь из этих ветхих идей о существовании неизведанного. Впрочем, с возрастом и благодаря усилиям родителей Андрюха запрятал эти помыслы далеко-далеко, ударившись в учебу, карьеру, поставив перед собой цель — стать известным дипломатом.

Люблю я его, братца своего. Несмотря на то что я всегда была черной овцой в семье, а он — белой, я его никогда не ревновала к родителям. Да и как его можно было ревновать, если для меня он делал все, о чем бы я его ни попросила. Даже прикрывал, когда я, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, сбегала с друзьями в кино. Папочка наш никогда не бедствовал, а потом и вовсе разбогател. Меня это почему-то совершенно не тронуло. Наоборот, повинуясь духу противоречия, я наотрез отказалась переходить в более престижную школу, одевалась нарочито небрежно, а когда встал вопрос о поступлении в институт, вообще сбежала из дому, рассорившись в пух и прах с родителями на почве того, что не хотела ни за что никуда поступать. Вернули меня, голубку, быстро, но зато обещали оставить меня в покое. Опять-таки благодаря Андрюхе. Не знаю, как именно все утряслось, но знаю, что он им даже пригрозил тоже бросить учебу, если меня не вернут домой. Вряд ли бросил бы, конечно, но угроза возымела свое действие.

— Собирайся, поехали. — Я тогда пятый день сидела у подруги, к полному неудовольствию ее родителей, и Андрей в качестве посланника приехал забирать меня.

— Не поеду, — забившись в угол кровати, пробурчала я.

— Дурная ты, Женька. Ну что ты все на рожон лезешь? Разве нельзя все уладить спокойно, без истерик и ультиматумов?

— Я пыталась. А они, они… — Я всхлипнула. По правде говоря, мне тогда уже и самой надоело мозолить глаза чужим людям, но ни денег, ни одежды у меня не было, и податься никуда больше я не могла. А вернуться упрямство не позволяло.

— Ну что — они? Чего ревешь-то? Пойдем, а там уже разберемся. — Андрей обнял меня за плечи, и мне в момент стало спокойно и хорошо. Ему я верила.

— Я вернусь, а они опять меня на какую-нибудь филологию-политэкономию уговаривать начнут. А я даже слышать не хочу!

— Не начнут.

— Начнут!

— Нет. Я же сказал, значит, не начнут. Разве я тебя обманывал когда-нибудь?

Это было правдой. Не обманывал. И я поплелась к машине, где сидели отец с матерью. Мы хмуро взглянули друг на друга и поехали домой. Это уже потом я узнала, как Андрей добился успехов на этих знаменательных переговорах.

Что бы ни говорили, но близнецов связывает нечто большее, чем кровные узы. Вот взять нас с братом — не похожи ни капли друг на друга. Я — огненно-рыжая, веснушчатая пигалица с темно-карими глазами, он — высокий голубоглазый шатен, прямо герой кинофильмов. А уж характеры… Впрочем, тут я, пожалуй, не совсем права. В душе у нас много общего. Просто я никогда не скрывала, чего хочу, а он — зачем-то прятал свое сокровенное, подделывался под чьи-то стандарты. Даже когда женился. Вернее, с женитьбой все это обострилось еще больше. Попадись ему другая жена, может, все по-другому сложилось бы изначально. А тут — Кира. Я когда ее первый раз увидела со злосчастным флаконом «Шанель № 5», сразу поняла — эта девица из высшего общества никогда Андрюху не отпустит. Для нее он — что для скульптора благодарная глина. Лепи что хочу. Тем более и родичи наши друг в друге души не чаяли. И детки, Кира с Андреем то бишь, прямо-таки идеально подходили друг другу. Пока все вокруг пели им дифирамбы и умиленно всплескивали ручками, я угрюмо помалкивала. Вернее, пыталась поначалу открыть всем глаза, вывести ее на чистую воду, пока не поздно, но мама говорила, что я просто ревную.

— Это нормально, Женя. Просто в тебе говорят собственнические чувства. И тебе кажется, что у тебя отнимают твою половинку.

— Ничего такого мне не кажется, — возмутилась я. — Что мне действительно кажется, так это то, что ваша обожаемая Кира запихнет Андрея под каблук, и сидеть ему там всю свою оставшуюся жизнь. В гроб загонит и на крышке спляшет, только бы своего добиться.

— Ну это ты от вредности так говоришь, — засмеялась мама. — Никто его к ней не тянет. Насколько я знаю, это он сейчас ее уговаривает замуж выйти, а она все оттягивает, хочет институт закончить.

— Угу, умница-разумница прямо, — угрюмо кивнула я. — Знаем мы эти игры в кошки-мышки.

— И откуда же, интересно, вы, мадемуазель, знаете? Что-то я не видела, чтобы ты в такие игры играла и, что самое главное, чтобы тебе с твоей тактикой пришлось много выигрывать.

Язвительная стрела вылетела и попала в цель. Намек мамы был прозрачен, как ключевая вода. Играть в женские игры коварных обольстительниц мне никогда не удавалось, да и не хотелось. Всегда презирала финтифлюшек, чьи шитые белыми нитками ухищрения бросались в глаза даже слепому, но почему-то упорно не замечались мужчинами. Правда, справедливости ради надо сказать, что мои прямые, искренние отношения с мужчинами до сих пор заканчивались полным провалом. То, что я называла искренностью, мужчины почему-то принимали за разновидность умалишенности, то, что я ненавидела всякие ужимки и пустой флирт, делало меня похожей на вечного подростка. А им, мужчинам, видишь ли, подавай женщину зрелую, опытную и при этом невинную одновременно. Может, я, конечно, утрирую, и просто мне на пути попадались не те образчики, но мои романы длились обычно не дольше нескольких месяцев. Пока я не встретила… Впрочем, это другая история, и случилась она гораздо позже того времени, о котором я только что говорила.

А о чем я говорила? Ах да, о том, как Кира женила на себе Андрюху. Никто этого, кроме меня, не заметил. Всем показалось, что Андрей просто без ума от невесты и только и ждет момента, когда она закончит свой институт и они побегут под венец. Но меня-то, глазастую, не проведешь. К тому времени я уже занялась Делом Своей Жизни и частенько наведывалась в Москву. Кира с Андреем иногда приглашали меня с собой куда-нибудь провести вечерок. Кира была само очарование. Особенно поначалу. Все пыталась растопить мою неприязнь. Она осыпала меня комплиментами, Андрея купала в своем внимании и заботе, думая, наивная, что я как сестра растаю от такого ее отношения и непременно воспылаю любовью к будущей невестке. Меня же, напротив, все это только лишь отталкивало. Я, помнится, даже решила как-то завести с Андрюхой разговор. По душам, так сказать.

Случилось это в один из моих наездов в Москву, в самый разгар их романа. Неумолимо приближалась свадьба, и Андрей попросил меня помочь с выбором кольца для Киры. Мы долго бродили по ювелирным магазинам, пока не решили остановиться на одном из вариантов из каталога и сделать кольцо на заказ. После этого я свалилась без сил в ближайшей кафешке и потребовала кофе с корицей в качестве компенсации.

— Слушай, Андрюха, а ты не боишься, что Кире кольцо может не понравиться? — выпалила я, с наслаждением вытянув под столом ноги.

— Почему ты так думаешь? Я же тебя поэтому и попросил помочь, чтобы ты по-женски оценила.

— Но это же мой взгляд, понимаешь, а не ее, а носить кольцо ей придется. Всю жизнь.

— Я думал над этим. И даже предложил ей выбрать самой. Но она сказала, что, во-первых, подарок должен быть сюрпризом, во-вторых, это плохая примета — надевать невесте кольцо до церемонии, а в-третьих — она полностью доверяет моему вкусу.

Взглянув на мое вытянутое лицо, он добавил с улыбкой:

— В этом вся Кира, ты же знаешь.

— Это-то меня и волнует.

— Почему волнует?

— Потому что это ненормально. Не иметь своего мнения. Или не придавать ему значения. Это неестественно.

Андрей рассмеялся. Подперев рукой подбородок, он посмотрел на меня долгим взглядом, таким родным и любимым. Как будто в детство вернулись.

— Жека, не волнуйся. Это же все мелочи. Все люди разные. Не все же такие революционерки, как ты. Вот встретишь свою любовь, и тебе тоже будет абсолютно все равно, какое кольцо он тебе подарит. Ты будешь знать, что полностью доверяешь его мнению и вкусу. Так и у нас с Кирой. Я бы тоже доверил ей такой выбор.

— Знаешь что, тут есть разница между тобой и ею. Ты бы доверил, потому что тебе, в общем-то, действительно все равно, ты мужчина, к тому же не пижон, а она — женщина, ей не может быть безразлично, но она делает вид, что готова согласиться с любым твоим решением. Ей важно внушить тебе эту иллюзию покорности и доверия.

— Ты утрируешь.

— Может быть. Просто не хочу, чтобы однажды ты проснулся в ужасе от того, что многое из того, что ты принимал за чистую монету, оказалось иллюзией.

На его лицо набежала тень, и мне стало жаль Андрюху. В конце концов, мой брат женится, он счастлив. Кого интересуют мои страхи? Он все равно никогда не прислушается к моему мнению, но испортить наши отношения я вполне смогу. Ночная кукушка всегда дневную перекукует. Тут не поспоришь. И потом, подумала я тогда, а вдруг мама права и моя теория — это просто сестринские страхи за брата, что-то вроде ревности, когда ни одна женщина на свете не кажется мне достаточно достойной для него. И я оставила Андрея в покое. Тем более в тот момент Дело Моей Жизни набирало головокружительные обороты, и я полностью окунулась в его вихри.

Глава 23

К Делу Моей Жизни я шла несколько лет. После окончания школы попросила родителей дать мне год на раздумья, чтобы решить, чем мне стоит заниматься дальше, плюс к этому у меня хватило наглости попросить их снять для меня отдельную квартиру. Маленькую, простенькую, но отдельную. Родители к тому времени так устали от моих выкидонов, что согласились. Отец даже выделил мне что-то типа месячного содержания, которого вполне хватало на пропитание и даже кое-какие развлечения. Первым моим настоящим заработком стал заказ на фотографирование свадьбы Машки, моей подруги. Фотографией я занималась довольно давно, но никогда не думала, что это может принести мне какие-то деньги. А тут у них прямо в день свадьбы случился облом с фотографом, и Машка, вся в слезах, позвонила мне с просьбой выручить и запечатлеть союз юных сердец.

Для меня это не составило труда, и я даже и не думала об оплате, когда вручила молодым альбом с фотографиями и назвала сумму, до копейки равную расходам на материалы.

— А за работу? — промурлыкала Машка, восхищенно разглядывая альбом, который я оформила по своему вкусу.

— За какую работу? — оторопела я. — Мы же подруги, Машка, ты что, сбрендила?

— Сбрендила, не сбрендила, но я не халявщица, — гордо заявила Машка и вытащила пачку денег. — Все равно это было для фотографа отложено, так что бери и не смей возмущаться.

Возмущаться я все равно пыталась, но недолго. Оглядев семейное гнездышко Машки, я решила, что от этой суммы их семья на голодный паек не сядет. С этого именно момента я вдруг осознала, что мое увлечение, мое хобби, всегда считавшееся моей блажью-от-нечего-делать, может приносить доходы. Какое-то время, долгое очень время, надо признать, я именно так и зарабатывала, фотографируя разные семейные празднества. По ходу дела прошла специальные курсы, поднабравшись кое-каких профессиональных навыков, получила работу внештатного фотографа сначала в одном журнале, потом в другом. Дальше — больше.

Со временем я стала фотографировать не только то, что было нужно редакции, но и то, что мне самой было интересно. Что цепляло мой взгляд. Задевало душу. Западало в сердце. Женщина, склонившаяся над первенцем. Ребенок, с ужасом и безмерной жалостью к самому себе разглядывающий каплю крови на своем пальце. Монахиня, завороженно смотрящая на церковные колокола. Голодные глаза. Счастливые улыбки. Тоска. Изумление. Наивность. Рождение. Смерть. Вскоре у меня набралась целая коллекция подобных снимков. Я стала предлагать их тематическим журналам. Электронным сайтам. Их стали покупать. Я организовала свою первую выставку. Это оказалось делом нелегким, но я сделала это. Помогли друзья, к тому времени у меня уже был неплохой заработок и довольно широкий круг знакомств. Нашлись даже спонсоры, которые помогли арендовать холл в небольшом театре и подготовить работы коллекции.

Андрюха тоже оказался полезным. Собрал для меня адреса всех иностранных представительств, по которым я разослала приглашения. Но главной неожиданностью стал для меня организованный без моего ведома пиар. За пару дней до выставки, когда я подсчитывала, сколько людей придут посмотреть работы неизвестного широкой публике фотографа, я вдруг наткнулась на рекламное объявление в газете:

«Восходящая звезда фотоискусства Евгения Ладынина впервые выставляет авторские работы на обозрение широкой публике. Евгения давно известна своими работами в профессиональном кругу, а теперь и у вас появилась возможность оценить ее талант и неординарность. Подробности о выставке и некоторые из работ госпожи Ладыниной можно посмотреть на сайте www.evgeniya.ladinina.art.ru».

Пока я ошарашенно смотрела на это объявление, мне позвонила подруга и спросила, видела ли я баннеры, развешанные в центре Питера, с рекламой моей выставки. Нет, баннеры я не видела. Но, помчавшись в центр, я увидела не только размашистые рекламные баннеры, но и маленькие афиши, развешанные по стенам, заборам, повсюду. Последней каплей для меня стало сообщение в «Новостях» на ту же тему. Мои лихорадочные старания выяснить, кто же сей благодетель, ни привели ни к какому результату. На следующий день моя голова была так забита предстоящей выставкой, что я бросила свое расследование, просто приняв как факт, что есть еще добрые феи на земле, не желающие раскрывать анонимность. На всякий случай я попросила заказать побольше выпивки для гостей, так как результат подобной рекламной кампании мог оказаться двояким — привлечь огромную толпу любопытствующих или не привлечь никого (за два дня люди, как правило, подобные культурные походы не планируют).

Сработал все-таки первый вариант. Маленький холл театра с трудом вмещал в себя посетителей. Я расхаживала туда-сюда, гордая и изумленная тем, что происходит. Моя авторская выставка! Я — состоявшийся фотохудожник! И люди, совершенно незнакомые мне люди, пришли на мою выставку, они смотрят на мои работы, они хвалят их, то, что зацепило мой взгляд, задело и других. В какой-то момент я заметила родителей, стоящих в уголке. Я, конечно, пригласила отца с матерью на выставку, но не особо надеялась на их приход. Мама по-прежнему несколько скептически относилась к моему, как она считала, увлечению. Как профессию это занятие они до сих пор не воспринимали.

— Поздравляю.

Тихий голос и мягкое объятие. Андрюха! Рядом маячила и Кира в шикарном наряде.

— Ты… вы все смогли приехать! Вот здорово!

— Как я мог не приехать на первую авторскую выставку моей сестры!

— И как тебе?

— Отлично. Ты — молоток. Действительно отлично. Захватывает дыхание.

Кира энергично поддакивала, и я на волне эмоций обняла даже ее.

— Видели, даже маман с папан пришли…

Андрей внимательно посмотрел на меня, как будто оценивая: я полная дура или это просто от неведения.

— Ты что, до сих пор не знаешь?

— Не знаю что?

— Что папа организовал всю эту рекламную шумиху?

У меня, признаться, подкосились колени. Если бы не Андрей, я бы точно свалилась.

— Но… мне никто не сказал. Откуда… Почему…

Я запиналась, как студентка, вытянувшая билет с вопросом, который никогда в глаза не видела.

— Пойдем.

Андрей потянул меня за руку, подвел к родителям. Когда они поздравили меня, я расплакалась. К черту макияж! Разве может быть что-либо важнее и трогательнее, чем признание родителей, которые никогда не верили в тебя?

— Надеюсь, я не опоздал с рекламой?

— Папа, ты… ты самый лучший! — рыдала я в его объятиях.

Немного успокоившись, я осмелилась спросить:

— Ну как вам, нравится?

Я смотрела на маму, так как знала, что она в жизни не прикинется довольной, если ей не нравится.

— Я думаю, что мои усилия заставить тебя как можно больше читать и просматривать все эти огромные художественные альбомы вместо комиксов не пропали даром. Вот взгляни, например, на ракурс на центральной фотографии. Разве ты сможешь отрицать влияние экспрессионистов? Свет, мягкие линии, поворот головы…

Я облегченно улыбнулась. Если маман сравнивает меня с кем-то знаменитым и признанным, это лучшая оценка.

Выставка прошла «на ура». В прессе появились хорошие отзывы, даже от тех, кто обычно не льстит по пустякам. Конечно, я не питала иллюзий, что первый успех — это навсегда. Новичку всегда дают фору. И хвалебные рецензии — они всегда идут с учетом, что автор «начинающий». Кто-то не преминул отметить участие в проекте богатого папочки и использование мною дружеских связей в профессиональной среде. Это все правда, я и не отрицала. Мир, в конце концов, держится на знакомстве с нужными людьми. Где-то больше, где-то меньше, но в итоге чаще всего именно это играет решающую роль в продвижении какого-либо проекта. Но это не все. Можно получить помощь при старте, можно заручиться поддержкой при первых шагах, но дальше — дальше все равно все будет зависеть от самого человека, его идей, его перспективности. Вы можете устроить на работу своего племянника, вы можете заплатить за рекламу фильма начинающего кинорежиссера, получить подпись на выделение гранта на научный проект, но будущее вашего протеже от вас как от патрона не зависит. Если ваш племянник — бездарь, он так никогда никем и не станет, на второй фильм совершенно ординарного режиссера публика уже не повалит валом, научный проект с несостоятельной идеей «съест» все деньги и на этом закроется, так и не подарив миру гениальных изобретений.

Я все это прекрасно понимала. И знала, что работать мне теперь придется с утроенными силами. Так как то, что прощается начинающему, не простится заявившему во всеуслышание о своем профессионализме.

В тот вечер я отменила вечеринку с друзьями, и мы отметили мой праздник в семейном кругу. Кира, как всегда, была предельно мила и приветлива. Пока они с мамой крутились на кухне, мы с Андрюхой вышли на балкон. Я — закурить, он — составить компанию.

— Ты счастлива?

Вопрос прозвучал совершенно естественно для такой ситуации, но что-то в его тоне насторожило меня.

— Сегодня — особенно. — Я выпустила дым и повернулась к нему. Взгляд его мне не понравился. — Почему ты спросил? У тебя что-то не так?

— Нет, все нормально.

— Не крути мозги. Я знаю, как ты выглядишь, когда у тебя все нормально. Что случилось?

— Да ничего не случилось. Просто…

Он замолчал. Я выждала несколько минут, но он так и не продолжил фразу.

— Просто — что?

— Не знаю, как сказать. Вот я вижу, ощущаю, как ты счастлива сегодня. И немного завидую тебе. Ты делаешь то, что хочешь, и при этом добилась в этом успеха. Совместила невозможное, можно сказать.

— Ну почему невозможное?

Я говорила тихо. Я все прекрасно понимала. Я вдруг увидела во взгляде брата всю ту наносную шелуху, которой он ежедневно прикрывался. Эта шелуха навязанного успеха лежала на его плечах огромным грузом, но он не мог, не знал, как избавиться от нее.

— Все возможно, Андрюш. Просто не надо сидеть сложа руки. Надо рваться к своей мечте.

— Понимаешь, а я не знаю своей мечты.

— Как это? У каждого человека есть мечта. У ребенка, у старика, у любого.

— А у меня нет.

Он сгорбился и облокотился на перила балкона. Смотрел в темноту и морщил лоб. Мне стало безумно жаль его.

— Послушай, но ты ведь работаешь там, где всегда хотел работать, воплощаешь те идеи, которые вынашивал в голове долгое время, ты ведь получил желанную должность…

— Ты считаешь, это то, что мне нужно?

— Не знаю. А ты?

— И я не знаю, — вздохнул мой близнец. — В этом-то и загвоздка. Иногда я просыпаюсь утром и думаю: «Вот бы не ходить сегодня на работу!» И ведь не могу объяснить почему. Дел по горло, все важные и интересные. Я разбираюсь в том, что делаю, я расту. Не знаю. Не знаю, в чем дело. Но до сегодняшнего дня я ни разу не ощущал себя так, как ты ощущаешь себя сегодня. Кто бы мог подумать, да?

— Подумать что?

— Что я буду тебе завидовать.

Я кивнула. Вот уж правду говорит. В дверях показалась Кира.

— Стол накрыт! Вы идете?

Я инстинктивно загородила Андрея собою, чтобы скрыть выражение его лица от жены и дать ему время прийти в себя.

— И что вы там напридумывали? — весело защебетала я, уводя Киру с балкона. — Я и так уже пьяна, а вы меня совсем решили споить, чтобы я забыла такой триумфальный вечер напрочь?

— Нет, мы продолжим его шампанским, как и начали. — Папа уже держал наготове холодную бутылку шампанского, слегка наклонив ее. — Андрей, ты идешь?

— Уже здесь!

Как я и ожидала, от былого его выражения на лице не осталось и следа. Передо мной находился прежний уверенный в себе молодой мужчина, нежно обнимающий красавицу жену и готовый ответить на любые вопросы. Тени неизвестно откуда взявшихся сомнений исчезли. Словно это не он только что разговаривал со мной на балконе.

Они уехали на следующий день. Обратно в Москву. По телефону его голос звучал бодро и радостно. Но у меня в голове тот семейный вечер почему-то крутился еще долго. И даже не проблеск неожиданного откровения, а отдельные фразы из разговоров. Кира вдохновенно рассказывала о работе Андрюхи, мама с восторгом ее слушала. Андрей гордо поглядывал на жену, лишь изредка вставляя пояснения. Мы много смеялись, это был один из редких, по-настоящему семейных, вечеров в нашем доме. Без ссор и выяснения отношений между мной и мамой. Правда, после отъезда Андрея и жены на следующий день мы с маман все же перекинулись парой слов по их адресу. Она, как всегда, выражала восхищение. И ведь нашла кому говорить — мне! Зная мое отношение к Кире.

— Не знаю даже, как благодарить Бога за такую сноху!

— Ты думаешь, тебе надо его благодарить?

— Ты в своем репертуаре. Можешь сделать вид, что я говорю не тебе, а просто в воздух.

— Но я не воздух. Я стою рядом с тобой и недоумеваю, за что ты хочешь Бога благодарить?

— Ты не можешь не признать, как Андрею повезло с женой. Посмотри, как она его обхаживает. И какая они вообще пара. Она и умница под стать ему, и так его поддерживает в его нелегкой работе.

— Лично меня это настораживает.

— Что, ее интеллект?

— Не совсем. Знаешь, мудрые правители никогда не держали рядом с собой слишком умных и сильных советников. Потому что они всегда рисковали попасть под их влияние и даже не заметить этого.

— И что?

— А то, что у меня сложилось впечатление, что Кира полностью растворила в себе Андрея. Он уже не знает, где он, а где она, где его идеи, а где ее, где проходит грань его личной свободы и начинается семейная общность.

— Это называется семейной идиллией, дурочка. Просто ты еще до этого не дожила и не понимаешь, какое это счастье — быть единым целым с кем-то.

Я покачала головой, сильно сомневаясь, что я бы желала такого вот счастья. Одна моя знакомая как-то размышляла о том, что есть два типа отношений в семье: «я+я» и «мы». Понятно, что в первом варианте у каждого есть своя жизнь, свои интересы, они могут заниматься совершенно различными делами, ездить в отпуск по отдельности, но при этом сохранять нежные чувства по отношению друг к другу. Во втором же варианте, я бы сказала классическом, муж с женой воспринимаются как одно и не представляют себе, по крайней мере изначально, свой досуг, да и жизнь вообще, без второй половинки.

Я никогда не хотела отношений «мы», я всегда предпочитала отношения «я+я». И чем старше я становлюсь, тем больше я убеждаюсь в том, что для меня возможен только такой вариант. Я не могу позволить себе потеряться в «мы». И не смогла бы любить и уважать мужчину, отказавшегося от самого себя ради меня. Возможно, я утрирую, и мама права. Возможно, я еще захочу таких отношений. В будущем. Но на данный момент мне было нестерпимо жаль любимого брата. При всех внешних атрибутах успеха в его жизни, я ощущала, как яблоко начинает гнить изнутри. И этот процесс не мог не дойти до поверхности в один прекрасный день. Неужели Кира не видела всего этого? Неужели она, при ее уме и проницательности, не могла понять, что она и родители перегибают палку? Что надо дать Андрею остановиться, вздохнуть и оглядеться?

Андрей как-то сказал, что его умнице жене самой впору вступать на дипломатическую стезю. Я с ним абсолютно согласна. Она просто создана для этого. Она бы в этих лабиринтах бюрократии, политики, протокола и искусственных улыбок чувствовала себя как рыба в воде. И если Андрей замедлял ход, она упорно подталкивала его в нужном направлении. И он шел дальше, набирал обороты под аплодисменты друзей и родни. Да, Кира — достойная дочь своих родителей. Андрей гордился ею. Как и все вокруг. Но гордиться и любить… Наверное, это не всегда одно и то же.

Глава 24

Я не люблю легенду о Пигмалионе и Галатее. Я считаю, это унизительно — быть вылепленной кем-то по своему усмотрению, а потом ожить и существовать только для своего творца. Это лишает тебя всякой свободы выбора. Тебя уже сотворили, запрограммировали, каждую твою черточку продумали, тебе даже придали нужное выражение лица. Я часто задумывалась, а если бы у меня была такая возможность, воспользовалась бы я ею? Точно знаю, что нет, хоть соблазн и велик. Это лишило бы меня таинства познания своего любимого. Это ощущение, когда знаешь, что вы неразрывно связаны в жизни и у вас много общего, но при этом каждое утро разглядываешь дорогие черты, находя в них что-то новое, прислушиваешься к его дыханию, и не знаешь, даже не догадываешься, какие сны он сейчас видит, какие мысли бродят в его голове. И каждое мгновение наполняется не просто радостью сосуществования, но и щемящим восторгом преодоления очередного миллиметра его души, прочтения новой страницы, и хочется, чтобы книга эта никогда не кончалась.

Конечно, это все романтика и сахарный сироп. В реальности восторгом наполняется вовсе не каждое мгновение, а через одно. В лучшем случае. Открытия оказываются далеко не всегда приятными, а заглянуть в его мысли жуть как хочется, особенно когда подозреваешь, что они не о тебе. Но все равно, жить, ежедневно познавая друг друга, куда приятнее, чем добраться до грани, когда все в партнере предсказуемо, ожидаемо, скучно, прозрачно.

К чему я все это? Из меня никто никогда даже не пытался лепить что-либо. Видимо, сразу видели, что дело гиблое и только себе во вред. А вот за Андрюху мне было вдвойне обидно. Во-первых, мужик. Во-вторых, мой горячо любимый брат. И когда я видела, как он потихоньку превращается в отражение своей жены, ее фразами разговаривает, ее мыслями сыплет, как своими, как они неотрывно смотрят друг на друга, голубки, но при этом у него во взгляде — щенячья преданность, а у нее — восторг, смешанный с самодовольством, меня откровенно коробило. Мне бы радоваться, что они сливаются в одно, а я ногти от злости грызла. По мне, так они не сливались в одно целое, а он, мой брат, вливался в нее. А это разные вещи. Хотя… Может, я и утрировала. Кира, в общем-то, была неплохой женщиной. Только вот ее болезненное какое-то отношение к жизни, к тому, что все должно быть правильно, как полагается, меня не то чтобы раздражало, но никак не совпадало с моими внутренними убеждениями. И я была твердо уверена, что и Андрей был не таким, что он просто поддавался ее влиянию. Только в разговорах со мной он преображался, становился прежним.

— Женька, представь, я еду! — сообщил он перед той поездкой.

— Куда? На Луну?

— Почти. В Папуа — Новую Гвинею.

Я чуть со стула не упала.

— Что ты там забыл?

— Дела. Но это все ерунда. Представь, я увижу настоящий тропический остров, папуасов, Коралловое море, подводный мир. Завидуешь?

Я завидовала. Такая возможность попасть на край света, да еще и за служебные денежки, не каждый день выпадает.

— А мне сможешь визу сделать? — загорелась я. — Давай вместе, я там целую коллекцию фотографий отщелкаю!

Андрюха сразу поскучнел:

— Нет, Жека. Я же еще не такой крутой. Вряд ли смогу так быстро тебе все организовать. Может, в следующий раз…

— Да ладно, я понимаю.

Я похлопала его по плечу. Я все понимала. Просто вырвалось. От мгновенного желания поехать с ним и увидеть все своими глазами.

— Что Кира говорит?

— Довольна. Видит в этом хороший знак для карьеры.

— А больше она ничего в этом не видит?

— Не язви. Она же обо мне заботится. А для меня карьера — дело не последнее. Вот она и болеет за меня.

— По-моему, это ты болеешь ее мыслями, а не она за тебя.

— Жека, не начинай…

— Молчу.

И я послушно замолчала. Знала, что Андрей никому не позволяет осуждать Киру. О чем он думал, я не пыталась даже угадать. И не копалась, зачем человеку в душу лезть? Но своих мыслей не скрывала, хотя всегда умолкала при первой же его просьбе. Любовь ли это, или гипнотическая привязанность, не мое это дело лезть в семью брата, даже если я лично в такой семье и минуты не смогла бы прожить.

Из поездки этой Андрюха приехал, как будто его подменили. В первый день вообще разговаривать не захотел, Кира сказала, что вроде он болен или типа того. Ну, я примчалась как угорелая. Даже когда Андрюха болен, со мной он находит силы разговаривать. Что-то тут было не так. Домой к ним я заходить не стала, вытащила его из дому под предлогом семейного консилиума. Кира все отговаривала, плохо ему, слаб, но я-то тоже упертая.

Словом, братца своего я не узнала. Небритый, помятый, глаза потухшие, утонули в синеве кругов. Похудел. Молчит. Мы приехали на квартиру к моему другу, он там не жил и ключи мне отдал, чтобы было где в Москве останавливаться. Мы молча поднялись, но, изолировавшись дверью от внешнего мира, я тут же принялась за допрос.

— Что? — Я тряхнула его за плечи, заставляя сконцентрировать взгляд на мне. — Ты что, на наркоту подсел?

Мотнул головой. Искренне мотнул, я поверила сразу.

— Тогда что? Ну говори! Что случилось? Убили кого-то?

Молчит. Уперся глазами в пол, обездвиженный какой-то. Мне стало страшно. Таким я его не видела. Что могло его так потрясти, я понятия не имела. Андрюха не был истеричной личностью, что перевернуло его душу до такой степени?

Я встала, налила виски. Протянула ему бокал. Он не двинулся. Я буквально влила ему виски в рот и отошла. Ждать эффекта. Минуты через две Андрей наконец поднял глаза.

— Я не хочу больше этим заниматься.

Уже легче. Заговорил.

— Чем?

— Политикой. Дипломатией фиговой. Я не хочу больше даже близко подходить.

— Ты с ума сошел? С чего вдруг? Что стряслось?

— Они заставили меня бросить ее там. Бросить, как кость на растерзание собакам.

— Кого? Кристину?

О Кристине я к тому времени немного знала из того, что брат рассказал до отъезда и потом писал по электронной почте. Знала я совсем мало, но по письмам поняла, что девица, должно быть, неординарная. Ординарные в такие истории не вляпываются.

— Я уже все уладил, понимаешь, со всеми договорился, она должна была выехать вместе со мной, а потом вдруг…

Он опять уронил голову на руки.

— Что вдруг? Ее не выпустили? Власти?

— Если бы… Нет, наши сволочи постарались. «Андрей, ситуация коренным образом изменилась, и ты должен принять позицию нейтралитета, невмешательства», — скопировал Андрей голос начальника.

— И ты уехал?

— Не сразу. Пытался сделать что-нибудь. Выждать. Оставить ее там означало позволить местным властям бросить ее в тюрягу. Видела бы ты их тюрьмы… Попасть туда — все равно что купить билет в никуда.

— А потом?

— Потом… Потом меня заверили, что все будет хорошо. Что Кристаллинских никто не тронет и все такое, но моя миссия окончена, и мне надо выезжать. Я пытался обговорить решение, пытался… Пытался… Бесполезно. Кто я? Мелкая сошка! Я ничего не могу. И так будет всегда, понимаешь, Жека? Так будет всегда! Я — никто, ничто, пустота, я — ноль!

У меня сжалось сердце. На Андрея невозможно было смотреть без слез. Человеку, видевшему себя десяткой, вдруг указали на место, продемонстрировали, что единичку можно так же легко отнять, как и подарить. При этом я прекрасно понимала, что тут Андрюхой движет не тщеславие. Его оскорбило не то, что его щелкнули по носу и обошлись как с мелкой сошкой без права на свое мнение. Если бы дело не касалось человеческой судьбы, вряд ли бы он принял ситуацию так близко к сердцу.

— Чем опытнее ты будешь, тем легче тебе будет лавировать в таком положении, — сделала я попытку сгладить остроту его переживаний.

— Возможно. Но зачем? Зачем, Жека? Сейчас она, скорее всего, сидит в камере с двадцатью туберкулезницами, и никому до нее нет дела! А я сижу здесь и пью с тобой виски. И как мне после этого выходить на работу? Смотреть людям в глаза?

— Но почему ты так уверен, что она в тюрьме?

— Потому что она дура, потому что она идиотка, она не умеет держать рот на замке, она лезет туда, куда не надо, она ненормальная. Но я мог ее вытащить из всего этого, мог, но мне приказали не вмешиваться!

— А ее муж? У нее ведь там и муж есть? Неужели он ничего не может сделать?

— Может. Вернее, мог бы, если бы все было не на таком высоком уровне. И я ничего при этом не понимаю. Мне даже не потрудились объяснить, что происходит. Почему ветер вдруг подул в другую сторону, что случилось, я ничего не знаю. Я же говорю — я пустота. Перед тобой сидит кусок пустоты. А перед глазами этого куска стоят глаза брошенной им жертвы,

Я зашагала по комнате. Утешить брата мне хотелось, но не получалось. Любые слова оказались бы фальшивыми. Уговаривать его на все забить и забыть я бы не смогла. Потому что и сама чувствовала, что это нереально.

И так я кружила по комнате, размышляя, что конкретно я сейчас смогу сделать, чтобы облегчить его состояние. И в голове моей родилась идея. Дурацкая, непорядочная, несвойственная мне, но способная помочь брату.

— Андрюха, вот что. Поехали домой, я тебя там оставлю, а потом выясню для тебя кое-что.

— Что ты хочешь выяснить? — Он безучастно следил за моими передвижениями.

— Что там за кулисами творится. Что смогу, то и выясню.

— Как ты сможешь что-либо выяснить? Если даже мне ничего не сказали, то тебе и подавно никто не расскажет подноготную.

— Возможно. Но могут и рассказать. Я же не официальным путем пойду, как ты. Давай, поехали, время не терпит.

Я оставила его дома страдать, а сама поехала к одному своему знакомому. Тут я могла бы сказать, что вообще-то такими делами не занимаюсь, это не мой стиль и так далее, но не буду. Мой стиль, не мой, какая разница, если я это сделала в итоге? В общем, был у меня случайно отщелканный компроматик на одного дядечку из сильных мира сего. Когда я снимала, я и не думала, что это компроматом окажется, это уж потом выяснилось. Я-то просто сняла его в одной компании, он и не знал, что у меня эти снимки сохранились, и думал, что я из «своих». А потом услышала, что он какой-то документ в правительстве продвинул об освобождении от налогов компании, с начальством которой он красовался на снимке как раз незадолго до подписания документа, и в весьма неформальной милой обстановке. Если бы в прессу попали эти снимки с датой съемки, то уважаемому представителю сильных мира сего пришлось бы объясняться, что да почему. Дело и так было скользким и привлекло внимание прессы и общества. И я все не знала, что мне с этими снимками делать. Продать их прессе — деньги хорошие, но потом спать не смогу спокойно. Предложить их ему — может попросту убрать меня как назойливую муху. И я приняла простое и мудрое, хотя и совсем непатриотичное решение. Я просто отдала ему негативы и снимки. Просто так. Он оценил мой поступок, хотя и долго не верил в мою бескорыстность (ага, бескорыстность, за шкуру свою я испугалась, вот что!), и сказал, что передо мной в долгу. За мной — просьба в любое время суток. И тут — такой случай. Для него выяснить информацию для Андрея — раз плюнуть. И ничего не будет стоить. Не люблю просить, но здесь соблазн оказался слишком велик

Поехала я к этому гражданину с просьбой. Дура, конечно, самонадеянная, а вдруг бы ему это не понравилось? Но все обошлось. Дядечка оказался понятливый и не стал ломаться. Понял, что мне лишнего не надо и вообще мало что надо. Я тогда подумала: «Ну, выполнит он свое обещание — хорошо, нет — зато жива осталась». Дядечка обещание выполнил. На следующий день мне рассказали, что к чему, я в свою очередь передала информацию Андрюхе.

История оказалась на самом деле с запашком. Андрюхе было из-за чего переживать, но в конце концов все обошлось. Кристина (ох уж эта Кристина!) оказалась той самой картой, которую решили на тот момент разыграть одновременно наши, австралийцы и папуасы. То, что она там вмешалась в распределение и использование донорских денег, — это все ерунда. Власти Папуа и так знали, что она слишком мелкая сошка, чтобы помешать им. Просто припугнуть хотели. Но в тот момент наши вдруг пошли на сближение с Австралией, а папуасам это не надо было. Австралийцы всегда в их глазах будут поработителями, и все, что хорошо им, плохо папуасам, и наоборот.

Кристину решили попугать тюремным заключением. Ладынина послали как раз решить этот вопрос и вывезти Кристину, чтобы не было лишнего козыря у папуасов во время переговоров на Зеленом континенте. Но когда он уже все уладил (хотя на самом деле ему просто пошли навстречу, зная, что Папуа тоже невыгодно упираться в данном вопросе), австралийцы вдруг попросили наших отойти в сторону. Они хотели спровоцировать папуасов на нелицеприятные действия и даже подкидывали Кристине всякие данные, чтобы она все больше и больше раздражала власти и нарывалась на неприятности. Им необходимо было ее руками обнародовать компромат на местных политиков, чтобы был рычаг политического давления. Как раз в то время шел вопрос о коррупции в ПНГ и необходимости введения австралийских наблюдателей в штат папуасских властей. Андрея оттуда решили убрать, чтобы не мешался. Элементарно. А что будет дальше — никого не волновало. Если бы даже Кристину арестовали, это было бы только на руку австралийцам, и те, в знак благодарности за благоприятно сложившуюся ситуацию, пошли бы, в свою очередь, на уступки большому русскому брату в других вопросах.

Однако папуасские власти оказались не дураками и после отъезда Андрея быстренько замяли всю историю и выдворили Кристину из страны чуть ли не следующим рейсом. От греха подальше. Андрей об этом не знал. Когда услышал по телефону, что есть новости, примчался как угорелый. Жене сказал, что на работу. Дожили, на встречу с сестрой приходит, как на свидание с любовницей. Пришел, доведенный до точки. Кожа да кости и синие круги на все лицо. Даже глаза обесцветились. Но я уж его взбодрила! Он, конечно, разозлился за роль шута, которую ему уготовили, но, с другой стороны, радость его за Кристину была столь очевидной, что он буквально на глазах пришел в себя и воспрял духом.

— А ну их, придурков, да, Жень? Пусть себе играют в свои игры и дальше. И я впредь умнее буду. Ты права — наступит день, когда я буду другими крутить-вертеть, как захочу.

В этом я сильно сомневалась, но вслух не стала его разочаровывать.

— Кристина твоя сейчас где-то в Сингапуре околачивается.

— С мужем?

— Вроде бы. Про мужа я особо не интересовалась.

— Молодцы. Надеюсь, у нее ума хватит не высовываться больше.

Он так и светился. Далась ему эта Кристина. Или просто ответственность за нее чувствовал? Переживал, что бросил? Я знаю это ощущение, когда не поможешь где-то, где мог помочь, и потом у тебя перед глазами эта картина еще долго будет стоять, не давая заснуть. У меня самой был такой случай. Лет восемнадцать мне было, ехала в трамвае, за окнами — снег, пурга настоящая. В трамвай зашли три девчонки, лет по десять, короткие юбчонки, худенькие ножки в тонюсеньких колготках… В общем, даже от их вида холодно становилось. Тут грозная кондукторша билеты стала проверять, до них дошла, а билетов у девчонок-то и нет. И денег на них нет. У меня деньги с собой были. Это ведь не бог весть какая сумма — заплатить за три билета. Но почему-то я не решилась предложить. Вот до сих пор не знаю, почему не решилась. Слова во рту буквально застряли. Девчонок в тонюсеньких колготках выпроводили из трамвая. Мерзнуть. Пассажиры, и я в том числе, молча смотрели в окно на жмущихся друг к другу школьниц под снегопадом. И никто ничего не сделал. Возможно, каждый, как и я, не решился. Не знаю. Тем не менее история это мучает меня до сих пор. И девчонки на трамвайной остановке снятся. И чувство вины не отпускает. Прямо как в «Молчании ягнят». Ужасно неприятно.　

А теперь Андрея чувство вины не будет терзать. Потому что все хорошо закончилось.　

— Теперь расслабился?　

Мы сидели с ним в кафе, где я и выложила ему всю историю.　

— Наверное, да.　

— Значит, дело не в куске пустоты?　

Кто меня за язык тянул? Знаю ведь, что нечестно такие вопросы задавать. Он улыбнулся. За что я братца своего люблю, так это за то, что может на себя с иронией взглянуть. Плохо только, что лишь со мной он может себе позволить быть самим собой. Это тяжело — так жить. Как на сцене двадцать четыре часа в сутки.　

— Знаешь, кусок пустоты — это тоже сложное понятие. Ведь если есть кусок, значит, есть и целое. А никто не может откреститься от того, что он — фрагмент чего-то целого. Пусть даже пустоты. Я ничем не отличаюсь от других.　

Я не могла не согласиться. Действительно, самонадеянны те, кто считает себя чем-то более значительным, чем кусочек чего-то более крупного. Хотя иногда просто очень хочется верить, что именно твой фрагмент — самый яркий и запоминающийся, что это не просто фон, а ведущий элемент, создающий настроение всей картины.　

Андрей вернулся к своей работе. Но моя невидимая пуповина с братом сигнализировала, что в душе его по-прежнему творится кавардак. Он вдруг впадал то в неудержимое веселье, то в депрессию. Начал отпускать шуточки про своих сослуживцев и даже, к неудовольствию Киры, начальство, чего раньше никогда себе не позволял. А когда мы с ним оставались вдвоем, так он вообще высмеивал всех и вся вокруг, не было ни одной вещи, на которую не обрушился бы его скептицизм. Лично меня все это тревожило, так как причины для столь разительной перемены в нем я не видела. Тем более он готовился к отъезду, с чего ему вдруг менять свои взгляды на жизнь и превращаться из оптимиста в скептика? Явно не от хорошей жизни.　

Я к тому времени вынашивала новую идею. После рассказов Андрюхи о тропиках я загорелась желанием снять серию о жизни на каком-нибудь тропическом острове. Просмотрела разные существующие коллекции, убедилась, что ниша эта огромная, в ней всем места хватит. Захотелось создать параллели. Снять жизнь людей на другом конце земли, потом — в какой-нибудь нашей глухой деревне. Найти общее. А общее можно найти всегда. Люди — они везде люди. Даже при совершенно разной культуре, разном цвете кожи, разных исходных данных между людьми можно найти много похожего. Несколько недель я вынашивала эту идею, пока голова моя не разбухла от мыслей. Я уломала начальство одного журнала включить меня в группу, снимающую летнюю модную коллекцию в Таиланде. Выполнив свою работу, я дальше с группой не поехала, а решила начать претворять свой план в действие. Эта поездка дала мне намного больше, чем я ожидала.

Глава 25

Признаться, поначалу я думала, что Таиланд — не самый показательный пример бедности, но в итоге убедилась в обратном. Стоило мне только немного отъехать от Бангкока, и я увидела все, что хотела. Смешение богатства и нищеты, самобытную культуру, людей с выразительными лицами, копошащихся в своих лачугах, погруженных в каждодневную рутину. Рыбаки, фермеры, многодетные мамаши, дети, не знающие о существовании другой жизни, полная самодостаточность и никакой надежды на помощь извне…

Первый день моего самостоятельного пребывания в Бангкоке поразил меня поведением таксистов. Таксисты в Бангкоке — удивительнейший народ. Ссылаясь на незнание английского и считая всех туристов простодушными глупцами, они обслуживают их очень своеобразно. Если они не знают того места, в которое ты просишь их довезти тебя, они ни за что об этом не скажут прямо, привезут тебя куда-то примерно в названный район, ткнут пальцем в любое первое попавшееся здание и уверенно скажут — здесь! Ты преспокойно расплачиваешься и выходишь под проливной дождь, таксист сматывается, и тут ты обнаруживаешь, что здание это вовсе не то, что нужно, а до нужного еще топать и топать, а лучше поймать другое такси и доехать. Попавшись на этом трижды за один день, я решила, что пускаться в путешествие по стране одной — не самая лучшая идея. Мысль остаться в незнакомом месте в какой-нибудь провинции меня не вдохновляла. Через знакомых я вышла на одну девушку, которая и стала моим гидом. Лоя, местная журналистка, оказала мне просто неоценимую услугу тем, что возила меня не по туристическим местам, где ничего, кроме искусственного глянца и позолоты, не увидишь, а по закоулкам настоящей тайской жизни.

Наше путешествие длилось около недели, и за это время я успела наснимать большое количество кадров и с нетерпением ждала, когда же я проявлю их и увижу на бумаге то, что видела своими глазами. Коллекция должна была получиться изумительной. Мы планировали побыть в Бангкоке еще один день и возвращаться, билеты на обратный рейс уже были куплены. Лоя предложила мне заглянуть еще в одно небезынтересное место.

— Тебе понравится, поверь мне. Там тоже можно отснять много кадров.

— А чем это место отличается от того, что мы уже увидели? — неуверенно спросила я. По правде говоря, я уже достаточно устала и была переполнена впечатлениями. Мне казалось, что снято уже достаточно.

— Это люди Красных Кхмеров из Камбоджи. Их поселение.

— Давно они там живут?

— Давно? — Лоя горько усмехнулась. — Это беженцы. Лагерь беженцев. Бежали лет пять назад, когда камбоджийские войска прижали повстанцев из красных Кхмеров. Женщины и дети ринулись сюда. Думали, что бегут к своей дальней родне, ведь корни их здесь, на тайской земле. А родня встретила их весьма прохладно. Большую часть беженцев уже вернули назад, депортировали, часть людей все еще находится вдоль границы с Камбоджей, а часть — мигрировали сюда, ближе к Бангкоку, думали, что здесь их не станут трогать, не так быстро вернут назад, как с границы. Ютятся в хибарках в тесном лагере, ожидая депортации. Ни гражданства, ни прав, ничего.

Посещение лагеря беженцев не входило в мои планы. Вряд ли я найду что-то общее между жизнью беженцев из Камбоджи и жителями наших деревень. Но отказать Лое казалось невежливым.

Лоя писала книгу. Нечто социальное, проблемное. Я знала, что у нее уже готова львиная доля текста и, видимо, осмотр лагеря беженцев был нужен ей для получения дополнительного материала.

Сделав значительный крюк и отклонившись от нашего маршрута, мы прибыли в лагерь лаосских беженцев часам к четырем вечера. Зрелище оказалось ужасающим. Я была не готова к подобным фоторепортажам. Для этого надо иметь особую силу воли, обладать сильным духом и умением взглянуть на ситуацию без эмоций. У меня же эмоции хлестали через край. Нищета, грязь, орущие дети, озлобленные лица мужчин, уставшие и смирившиеся глаза женщин. Возле одной из палаток я заметила белую женщину, явно иностранку, с волнистыми каштановыми волосами, одетую в цветастый балахон. Она сидела за столом и раздавала пластиковые бутылочки с таблетками. Она почти не говорила, изъяснялась жестами и улыбками. За бутылочками выстроилась большая очередь женщин с детьми на руках. Дети отмахивались от назойливой мошкары, женщины старались прикрыть головы самых маленьких платками.

— Кто это? — Я была удивлена, увидев здесь белую женщину.

— Наверное, миссионерка какая-нибудь, — отозвалась Лоя, прикрыв глаза от солнца ладонью. — Их много колесит по стране. Помогают, кто чем может. Разворачивают госпитали. Раздают лекарства, еду. Хотите с ней поговорить?

Я кивнула. Было бы интересно узнать, что она здесь делает. Мы постояли в сторонке, дожидаясь, пока она закончит. Когда женщина встала из-за стола, я увидела, что она беременна. «Вот ненормальная, — подумала я. — Чтобы приехать сюда беременной, надо быть сумасшедшей».

Лоя подошла к ней и объяснила, зачем мы здесь.

— Репортер из России, — повторила она несколько раз, видимо рассчитывая произвести впечатление. — Снимает фоторепортаж о жизни тайцев.

Женщина почему-то рассмеялась. Мне понравился ее смех — открытый, заливистый. В ее облике не чувствовалось усталости, несмотря на ее положение. Я не слышала, что она ответила Лое, но когда они приблизились ко мне, то смеялись уже обе.

— Кристина, — протянула руку улыбчивая шатенка. — Ваша соотечественница.

Я невежливо уставилась на новую знакомую, не произнося не слова.

— Удивлены? Я тоже.

Кристина продолжала улыбаться и с любопытством разглядывала меня.

— Вы фоторепортер?

— Да, простите, пожалуйста, я — Евгения, Женя. Снимаю для фотоальбома, — затараторила я на русском, к неудовольствию Лои.

Кристина, однако, продолжала на английском, чем спасла неловкое положение.

— Нечасто в этих краях встретишь наших. Я здесь уже полгода, и ни разу никто из русских туристов сюда не заглядывал. Впрочем, зрелище, надо признать, не самое приятное. Иностранцы сюда заглядывают только по работе.

— А вы сами?

— Тоже работаю. Волонтером при одном госпитале американских миссионеров. Религия меня мало интересует, но они поставляют медикаменты и пищевые добавки для этих несчастных. По большому счету, эти люди ведь никому не нужны, понимаете? — Кристина прищурилась, пристально вглядываясь в мое лицо. Ей было важно, какого рода интерес я испытываю. Видимо, празднолюбопытствующих журналистов она навидалась в своей жизни. — Правительство обеих стран старательно закрывает глаза на их проблемы. Тайцам они словно бельмо на глазу, лишь бы поскорее убрались, в Камбодже они тоже не нужны. Хорошо хоть кто-то выделяет деньги.

Она так просто говорила об этом, словно занималась тут вышиванием крестиком. Я невольно взглянула на ее живот. Отчаянная мамаша.

— Да, это не прибавляет удобств, — заметила мой взгляд Кристина. — Но и хлопот пока особых не доставляет. Жарко вот только, — вздохнула она, утирая капельки пота на лице. — Я закончила на сегодня, хотите, проведу вас по лагерю, познакомлю с интересными людьми?

Я заколебалась. Времени у нас было в обрез, но поговорить с Кристиной хотелось ужасно. В итоге я согласилась, и Лоя, довольная тем, как все складывается, радостно засеменила рядом с нами, задавая бесконечные вопросы и делая пометки у себя в блокноте.

Кристину здесь знали хорошо, и, несомненно, она успела завоевать уважение у поселенцев лагеря. При виде нее люди оживлялись, отвечали на приветствия, некоторые даже улыбались в камеру. Улыбки эти вызывали у меня восхищение и уважение — на фоне явных страданий и неудобств у этих людей еще сохранились силы на искренние улыбки и свет в глазах! Хотя большинство беженцев имели апатичный и мрачный вид. У них не было никакого просвета в настоящем, никакой надежды на лучшее будущее. Чужие и среди своих, и среди чужих. Одинокая кучка людей, волею войны превратившаяся в бродячее племя.

Когда Лоя удовлетворила свое любопытство, мы стали собираться. Темнело, я устала и мечтала только о том, как бы добраться до приличной комнаты в каком-нибудь отеле, искупаться и уснуть. Но Кристина стала нас уговаривать:

— Куда вы сейчас поедете? В ночь? Устанете еще больше. Переночуйте здесь, у нас недалеко есть небольшое поселение, деревня, там можно снять комнату и завтраком накормят за гроши. А завтра двинетесь в путь. Я тоже там живу, здесь, в лагере, спать тяжело.

Лоя, увидевшая в этом предложении дополнительную возможность пополнить свой материал, тут же встала на сторону Кристины. Двое против одной — я не устояла. Кристина пошла с нами, чтобы помочь нам устроиться. Через час мы уже сидели в традиционном тайском доме с остроконечной крышей, довольно чистом, и с очень радушными хозяевами. Дом, как и большинство домов в округе, стоял на сваях, таким образом, пол жилой комнаты возвышался над землей, и ветер продувал комнату изо всех щелей.

Ужинали мы вместе. Лоя как пулемет сыпала вопросами, Кристина охотно отвечала, я откровенно зевала и клевала носом, готовая упасть и уснуть прямо за низеньким столом, вокруг которого мы сидели на циновках. Вдруг я услышала нечто, что заставило меня встрепенуться. Сон сняло как рукой.

— Муж мой сейчас в Москве по каким-то делам, а я пока тут. Но, наверное, рожать поеду домой. Родные стены помогают. Хотя раньше, когда мы работали в Папуа — Новой Гвинее, я бы, наверное, не помчалась домой ради этого. Как-то все казалось проще…

— Ты раньше работала в Папуа? — я чуть не закричала, подскочив от неожиданности.

— Да, а что?

Обе посмотрели на меня как на сумасшедшую.

— Почему тебя это так удивляет? — Кристина не могла понять, в чем дело.

— А когда ты оттуда уехала?

— Месяцев шесть-семь назад.

Все сходилось! Это она. Кристина Кристаллинская. Другой такой быть не могло. И как я теперь ей все расскажу? И стоит ли? Насколько я понимаю, Андрей оставил ее там не в самой удачной ситуации.

— Так почему тебя это так удивило? — Тон Кристины изменился. Появились тревожные нотки. Она тоже что-то заподозрила.

— Понимаешь, у нас с тобой, возможно, есть общие знакомые.

— Неужели? В ПНГ?

— Да нет, в Москве.

— Я там сто лет не была. Только собираюсь. И кто же меня знает из твоих друзей?

— Ну, возможно, — я никак не решалась произнести имя брата, — может, я и ошибаюсь…

— Так кто?

— Андрей Ладынин, — выпалила я, и мне сразу стало легче. На секунду. Потому что в следующую секунду я увидела такую бурю чувств на лице собеседницы, что меня словно обдало волной самых сильных эмоций.

Радость, гнев, смущение, изумление, боль, недоверие — все это промелькнуло и исчезло. Через пару мгновений лицо Кристины не выражало ничего, кроме вежливого любопытства.

— Ты знакома с Ан… с Ладыниным?

— Да, это мой брат.

— Брат? — тут она опять изумилась. — Родной?

— Да. Близнец.

— Но вы совсем не похожи…

— Не похожи. Можно даже сказать — противоположности.

Честно говоря, я не знала, что мне делать. То ли спрятать голову в песок, как страус, то ли идти в разведку боем и выяснить все то, что мучило меня с тех пор, как Андрей вернулся из той злосчастной поездки.

— Да, мы знакомы, — протянула она осторожно. — Как он поживает?

Было очевидно, что Кристине разговаривать на тему Андрея тоже нелегко. Она никак не могла подобрать верный тон.

— Спасибо, нормально. Работает, как всегда. Вероятно, скоро в Австралию поедет в посольстве работать.

Она усмехнулась и прикрыла губы скрещенными ладонями. Задумалась. В ее глазах промелькнули тени неведомых мне воспоминаний. Что она видела? Лоя, поняв, что мы переключились на не интересующую ее тему, пожелала нам спокойной ночи и ушла спать. Мы сидели друг напротив друга в тусклом свете крошечной масляной лампы, заполненной кокосовым маслом, резкий сладкий запах которого щекотал мне ноздри.

— Кристина, я, честно говоря, даже не знаю, как нам продолжать эту тему, но у меня есть предложение. Я постараюсь быть с тобой откровенной. Ты — как захочешь. Я знаю кое-что об этой поездке брата и о некоторых моментах осведомлена даже больше, чем он сам, когда приехал. Когда оставил тебя там.

— Оставил меня? — Она как-то грустно взглянула на меня. — Он меня не оставлял. Я сама осталась. А его постаралась выпроводить.

Я опять уставилась на нее, как и раньше, когда услышала, что она была в Папуа.

— Ты удивлена? — Она мягко улыбнулась. — Это он тебе сказал, что оставил меня там? И почему же, по его словам, он меня там оставил?

— Был приказ сверху. Мы потом выяснили, что к чему. Тебя разыграли, как карту.

Я рассказала ей все, что знала. Она слушала, жуя кусочки сушеного манго. Мы давно уже переместились на циновку на полу моей спальни. Там было прохладнее, продувало со всех сторон, и сетки на окнах спасали от мошкары.

— Это меня не удивляет. Я так и думала, впрочем. Глеб тоже говорил что-то подобное. У нас там столько друзей, что все тайное очень быстро становится явным. Австралийцы думают, что умело играют в свои закулисные игры, и не догадываются, что кулисы-то весьма прозрачные и все видно.

— Тогда почему ты не уехала сразу? Ждала неприятностей?

— Потому что у меня там было неоконченное дело.

— А теперь ты его окончила?

— Нет. Лишь какую-то часть.

— А Андрей? Почему ты говоришь, что выпроводила его? Разве это не было решением руководства?

— Да, решение руководства. Боже, как он переживал, бедный, думал, что это что-то решает. Он слишком сильно увлекся происходящим там. Еще немного, и он бы вообще оттуда не уехал. Ты бы желала своему брату такой судьбы? Вряд ли. Его ждала жена, работа, карьера. Я выпихнула его оттуда, пока надуманный мир его идеалов не рухнул окончательно.

Слышать все это было странно. В голове не увязывалось. Если это так, то зачем ей надо было заботиться о его мире, если она сама была в опасности?

— Но ведь ты рисковала…

— И да и нет. В Папуа многое решается не так, как принято в цивилизованном мире. Они не стали бы держать меня в тюрьме. Им это не надо было. В любом случае меня бы выпроводили оттуда. Так и получилось.

— А почему ты не едешь домой? К мужу? Почему сидишь здесь?

— Не знаю. Я привыкла делать то, что хочется, а не то, что надо. Такова моя дурацкая натура.

Она улыбнулась широко и обаятельно. Я ведь тоже всегда так о себе говорила, но не настолько же! Я восхищенно смотрела на эту непонятную женщину, полную противоречий и тайн, непостижимых для моего разума. И я еще считала себя экстремалкой? Да по сравнению с такими людьми я — божий одуванчик! Только говорю и ничего толкового не делаю. Почему-то мне стало жаль Андрюху. По-моему, он и сам не понял, во что вляпался. Мне захотелось защитить его, словно маленького.

— Андрей пытался помочь тебе всеми силами. Он очень переживал…

— Знаю. Я тоже. Но что было, то было.

Кристина потерла сонные глаза и потянулась. Она не выглядела ни злой, ни раздраженной, ни обиженной. Андрей все время считал, что бросил ее в беде, а она, похоже, имеет совершенно другой взгляд на произошедшее. И ни за что не хочет выдавать истинной картины.

— Давай спать. Завтра не проснемся, а тут встают рано, не поваляешься до обеда!

Что мне оставалось делать? Идти спать. Хотя мое женское любопытство хлестало через край, по лицу Кристины я поняла, что дальше она мне шагнуть не позволит. Она очертила границу, перешагнуть которую мне не разрешали.

Я умылась в самодельном умывальнике и свернулась калачиком на расстеленном на полу коврике. Подушка была жесткая, но я даже не заметила этого. Мысли вертелись беспорядочным вихрем, унося меня на тропический остров, на котором я никогда не была. Лица Кристины и Андрея возникали то вместе, то поочередно. Ее влажные, чувственные глаза смотрели на меня с усмешкой; так смотрит умудренный опытом мастер на несмышленого ученика. Лицо Андрея выражало отчаяние. Что произошло между этими двумя за такой короткий промежуток времени? Что Кристина сотворила с моим братом такого, что перевернуло его жизнь с ног на голову? Женщины обычно бывают довольно ревнивы и скептичны в отношении друг к другу, особенно когда дело касается чьей-то оригинальности. Я всегда гордилась своей непохожестью на членов нашей семьи, своим статусом «белой вороны». Но тут я не могла не признать, что встретилась с женщиной, до неординарности которой мне далеко. Не то чтобы я хотела быть на нее похожей, но я вполне отчетливо тогда поняла, что не события в Порту Морсби, не решения начальства, а именно она, Кристина Кристаллинская, женщина с сердцем вольной птицы, послужила причиной переворота в душе моего брата.

Глава 26

Я уезжала из Таиланда совершенно озадаченная. Переполненная впечатлениями и спутанными мыслями. Почему-то мне казалось, что я не смогу заговорить об этом с Андреем. Если он не рассказал мне всего, значит, для него это до сих пор тяжело. Значит, рана в его сердце все еще свежа и может закровоточить даже при легком прикосновении. Кристина не выходила у меня из головы. Почему ее муж не рядом с ней в такой непростой период, а где-то далеко в Москве? Почему она не едет домой? Зачем ей надо сидеть в Богом забытом лагере беженцев, когда она могла бы хоть немного передохнуть от своей кочевой жизни дома, в уютной квартире? Какой след оставил Андрей в ее душе, если вообще оставил? Или он просто стал для нее мимолетным приключением? Вопросы, вопросы, вопросы… Я летела домой, и не отщелканные мной кадры занимали меня больше всего, а эти вопросы без ответов.

Я долго не говорила Андрею об этой встрече. Меня останавливало его кажущееся внешнее спокойствие. Я подумала тогда, если он вернулся в свою жизненную колею, если у него все наладилось, успокоилось в душе и на сердце, зачем мне ворошить его прошлое? Чуть позже он даже обрадовал меня новостью, что Кира созрела для ребенка и что они планируют расширение семьи в скорейшем будущем.

Мне, по правде говоря, было не совсем ясно, почему надо так уж непосредственно связывать «делание ребенка» и назначения.

— А тебе не кажется, что ваша с Кирой жизнь чересчур подчинена ожиданию твоего назначения? — не удержалась я все же от комментария. — Сколько живете вместе, только и ждете то одного назначения, то другого, боитесь сделать неправильный шаг, лишь бы не сорвалось, боитесь распланировать свою жизнь не так, как полагается, и ждете, ждете. Не надоело тебе?

— Зачем ты это говоришь? Хочешь, чтобы я все бросил? И что я буду делать? Я же больше ничего не умею, кроме того, чем занимаюсь. Я же не умею жить по-другому, понимаешь?

— А ты пробовал?

— А я и не хочу пробовать. Пусть другие пробуют. А я доволен своей жизнью, своим местом в этой жизни, своей семьей. Вот ты делаешь то, что умеешь делать ты, а я делаю то, что умею я. Такие люди, как я, тоже нужны обществу. Кто-то же должен делать эту работу.

Я не стала ему тогда возражать. И потом, в его рассуждениях настолько отчетливо пробивались Кирины нотки, что спорить было просто бессмысленно.

После того нашего разговора он ушел не в лучшем настроении, и я прикусила язык. Ну чего я, действительно, мучаю его, если ничего от этого не изменится? Я хвалила себя, как гордый ребенок, за свое молчание о Кристине. Но меня сгубило полное отсутствие хитроумия в моей простой башке. Как-то Андрей приехал в Питер и решил зайти ко мне на квартиру. Я в тот период как раз активно работала над циклом фотографий об общности народов, и повсюду по комнате были разбросаны фотоснимки, сделанные в Таиланде в том числе. Думаете, хоть что-нибудь зашевелилось в моей голове, когда Андрей стал рассматривать мою рабочую коллекцию? Нисколечко. Я абсолютно спокойно удалилась на кухню варить кофе, ожидая похвалы и дельных мыслей от братца. Когда я вошла обратно в комнату, где оставила его, я решила, что ему плохо. Сердечный приступ или еще что-нибудь в этом роде. Он сидел белый как полотно, вцепившись в ручки кресла. Взгляд его застыл на одной точке. Пока я лихорадочно размышляла, то ли вызывать «скорую», то ли искать в домашней аптечке корвалол, глаза мои проследили траекторию его взгляда, и сердце упало куда-то в область желудка. Ну конечно же! Идиотка, совершенно не подумала о фотографиях Кристины! Все, объясняйся теперь до конца жизни.

— Андрей, Адрюш, ты прости меня, а? Андрюха! — Я теребила его за руку, как провинившаяся школьница. — Ну не знала я, как тебе рассказать. Я и сама была ошарашена нашей с ней встречей.

Он не шевелился. Как сидел замороженный, так и не шелохнулся.

— Андрюха, ты что, до сих пор на нее спокойно смотреть не можешь, да? Что, так больно? Ну ты выскажись, освободись от этого груза, зачем ты носишь его на сердце?

Бледность постепенно исчезала с его лица, что свидетельствовало о том, что он приходит в себя. Только бы не замкнулся.

— Ну давай, выкладывай все, как было.

Я радостно затараторила о том, как попала в лагерь беженцев и все прочее, только детали нашего разговора не стала выкладывать. Слишком уже мои сведения разнились с версией Андрея, и, не зная тому причин, я не торопилась обсуждать их.

— Она ждет ребенка, — зачем-то добавила я.

— Я заметил.

— Муж тогда находился в Москве. Она должна была к нему ближе к родам приехать. Кстати, получается, что вот-вот приедет, если уже не…

— Она тебе не обещала позвонить?

— Мне? А мне почему?

— Ну вы же теперь подружки.

— Да какие мы подружки, так, встретились случайно. Но телефон ее московский у меня есть. Дать?

— Нет, — отрезал он поспешно, слишком даже поспешно. — Меня с ней ничего не связывает. Мало ли с кем мне по работе приходится сталкиваться.

«Ага, — думала я, — ври больше».

— Ты мне ничего не хочешь рассказать? — вкрадчиво протянула я.

— Что ты имеешь в виду? Что она тебе сказала?

— Ничего такого. Но я слишком хорошо знаю тебя.

— Знаешь — и прекрасно. Держи свои знания при себе.

Голос его звучал резко и даже агрессивно. Надо же, как злится. Задет, не скроешь. Что его так задело — воспоминания, то, что я скрыла от него нашу встречу, или еще что-то?

— Если позвонит, предай ей мои пожелания счастья их семье.

— Именно семье?

— Да, а почему нет? Ее муж, Глеб, очень хороший человек, и я ему желаю счастья не меньше, чем ей.

Как будто с дипломатической трибуны вещает. Когда он в таком состоянии, разговор у нас с ним заходит в тупик. Это мамины уши обычно радостно внимают его отполированным речам, но не мои. Я люблю разговаривать с сердцем.

…Когда именно Кристина появилась в Москве, я не знаю. Но услышали о ней вскоре все мы. Под «все мы» я понимаю всю нашу семью, семью Киры и всех коллег Андрея. В Москве Кристина родила не только своего сына, но и статью-бомбу. Бомба разорвалась сразу же, как только вышла в свет. Причем Кристина умудрилась пристроить ее не только в нашу «Независимую газету», но и в «Аустралиан Ньюс». То есть взрыв получился двойной. Я прочла статью с чувством зависти и восхищения. Сразу же угадывались Кристинины нотки, словно я читала не сухой текст, а слушала ее саму. Так же, как и в жизни, она с болью, эмоционально рассказывала о том, как страдает недополучивший предназначенную для него помощь народ Папуа — Новой Гвинеи, как нагревают на этом руки нечистоплотные политики, причем не только в ПНГ, но и в Австралии. Как австралийцы, давшие независимость ПНГ, до сих пор фактически не отпускают ее, используя ее земли, природные богатства, контролируя ее повсеместно, не давая истинной свободы. Ко всему прочему, Кристина выяснила каким-то образом про этот злосчастный мандат от Совета Безопасности ООН на ввод австралийских войск в ПНГ. По словам Кристины, получить мандат этот было бы крайне сложно, если бы они не заручились поддержкой союзников. При чем их поддержали не только давние союзники, такие как США и Великобритания, но и Россия тоже согласилась не накладывать вето. Кристина выяснила, что за этим стоят обещанные Австралией инвестиции в российский нефтяной бизнес. Внушительные инвестиции на весьма льготных условиях.

Даже такому далекому от политики человеку, как я, было ясно, что такой информацией обладает лишь очень узкий круг людей. Разве что это утка, но, зная Кристину, я не сомневалась в правдивости сведений. Чего я не могла предположить в тот момент, так это того, как эта статья аукнется Андрюхе. Кто же мог подумать, что его обвинят в выдаче секретной информации Кристине? Да еще и перед самым его назначением вице-консулом. Все засуетились, забегали, старались что-то предпринять. А что тут предпримешь? Дело ясное — либо надо найти истинного информатора, либо Андрею за все придется отвечать.

И я опять пошла к ним и увидела картину маслом: «Андрюха в депрессии». Только на этот раз депрессия эта была другого рода.

— Женька, если ты явилась уговаривать меня бороться за мое назначение, то напрасно.

— Для начала — привет. Кофейку не предложишь?

— Свари себе сама. Ты знаешь, где что лежит.

— А где Кира?

— Ушла куда-то. Разводит самодеятельную помощь.

— Слушай, а тебе не кажется, что с ней творится что-то странное?

— В каком смысле?

— Ну, она очень изменилась в последнее время. Потеряла свою былую уверенность. Словно ее что-то гложет. Даже взгляд у нее изменился. Не замечал?

— Не знаю. Она предпочитает не говорить о своих личных переживаниях. А почему ты вдруг спрашиваешь?

— Я ее видела недавно.

— Ты? Она и тебя задействовала?

— Знаешь, при всей моей нелюбви к твоей жене, я не могу не оценить ее стараний тебе помочь.

— Все стараются, ага, я даже готов в ножки кинуться.

— Не юродствуй.

— А меня никто не хочет спросить?

— Почему — никто? Я вот хочу. Поэтому и пришла.

— Что?

— Спрашиваю!

— А ну вас всех…

Я присела рядом. Кофе пить расхотелось. Я взяла со стола вазу с орешками и стала их грызть.

— Слушай, Андрюха, — начала я неуверенно, разгрызая орешки, — я тебе сейчас одну вещь скажу, только ты меня не убивай.

Он молча взглянул на меня, всем видом показывая, что его уже ничем не удивишь.

— Я дала телефон Кристины.

— Кому?

— Кире.

Он вскочил с дивана как ошпаренный.

— Кире? Зачем?

— А что ты так перепугался? Успокойся, сядь!

Взволнованный вид брата, признаться, перепугал меня.

— Пусть Кира поговорит с ней. Кристина женщина взрослая, разумная, если она не захочет помочь, то никто, даже такой танк, как Кира, не убедит ее сделать это. А если захочет, то поможет.

— Да не нужна мне ее помощь! Не нужна!

— Чья? Кирина или Кристины?

— Ничья не нужна. Почему вы все лезете в мою жизнь? А? Даже ты, Женька, и то умудрилась. Не хочу я, чтобы Кристину кто-либо просил об одолжении.

— Это потому что ты не смог ей помочь тогда, да, Андрюш? Или есть другая причина? — проговорила я уже тише.

— Это не имеет значения. Неужели ты не понимаешь, что, если бы я захотел, я бы давно нашел Кристину и поговорил с ней. Тем более я даже догадываюсь, кто на самом деле снабдил ее информацией и кто вообще за этим стоит. Она, дурочка, даже не поняла, что ее снова использовали, как против австралийцев, так и против России. Мне даже не надо с ней разговаривать, чтобы разложить все по полочкам. Она не понимает, в какую передрягу влезла.

— Если ты такой умный и все знаешь, почему молчишь? Почему даешь втаптывать себя в грязь?

— Грязь не то, во что меня втаптывают, а то, что они творят. То, что она написала, — чистая правда. И мне лично от этой правды становится противно. Я сомневаюсь, что хочу вернуться в эту грязь, быть причастным к этому.

— Но без помощи Кристины тебе не выкрутиться из этой путаницы. Хочешь уходить с работы — уходи. Но уходить надо чистым, а не оплеванным. Разве я не права?

— Ты тоже не все знаешь. Если сейчас я расскажу Кристине, что на самом деле происходит, она вновь ринется на абордаж и начнет бороться уже за новую правду. А это небезопасно для нее. Здесь она так легко, как в Папуа, не отделается.

Андрей вздохнул. Перестал ходить по комнате и плюхнулся в кресло. Я видела, что в нем идет внутренняя борьба. Мне было не совсем ясно, что с чем борется в моем брате и почему. На мой взгляд, все было предельно ясно. Либо увольняться, либо оставаться. Но и в том и в другом случае не дать себя в обиду.

— Женька, не лезь ты в это дело, хорошо?

Глядя в полные мольбы глаза брата, я соврала. Я сказала «хорошо», хотя не была уверена в том, что останусь в стороне.

— И что ты собираешься делать? Сидеть дома и ждать приказа о своем увольнении вместе с обвинением в разглашении государственной тайны?

— Что-нибудь придумаю. Если все станет совсем худо, тогда и буду действовать.

— Что ты называешь «совсем худо»?

— Следствие, например. А увольнение и выговор — это ерунда. Я бы даже сказал, что выговор — это небольшая плата за возможность вырваться из этого болота раз и навсегда.

Он замолчал. Его лицо вдруг стало таким же, как в детстве, мечтательным, задумчивым.

— А помнишь, Женька, как мы с тобой изучали огромный географический атлас с фотографиями, который нам отец подарил? Помнишь, валялись на ковре в моей комнате и мечтали побывать во всех концах света? Я надевал папину ковбойскую шляпу и представлял, что мы осваиваем африканское сафари, ты и я, помнишь?

Я кивнула. Воспоминания детства — опасная штука. Они накатывают, настигая тебя своей теплой волной, окутывая запахами маминого пирога с корицей, ощущением мягкого пледа на кровати. С воспоминаниями о пледе приходит и вкус леденцов, запрятанных под подушку, и фонарик под одеялом, чтобы читать, когда все спят и ты притворяешься тоже спящей… Когда воспоминания детства набрасывают пелену на глаза, забываешь все ссоры, все негативное, что когда-то омрачало детство, и сердце сжимается, сожалея о том прошлом, которое существует уже только в памяти. Почему Андрей вспомнил об этом? Почему сейчас? К прошлому возвращаешься чаще всего тогда, когда недоволен настоящим и подсознанием ищешь, где же ты сделал неверный шаг, откуда начались просчеты, когда ступил не на тот путь, на ложную тропу, приведшую в конце концов в совсем ненужное направление. Значит, Андрей, оказавшийся на пороге вынужденной перемены судьбы, ощутил, что совсем даже не против этой перемены, пусть даже таким болезненным образом.

— Побываешь еще везде, поверь мне, Андрюха.

Я положила руку на его макушку и поцеловала в лоб. Нет хуже состояния, когда сожалеешь о несделанном. Правильно говорят — лучше сделать и сожалеть, чем не сделать и сожалеть.

Я ушла, оставив его погруженным в свои раздумья. Пусть ищет. Ищет себя в себе. Тут я не помощник.

Глава 27

На раздумья у меня ушло около недели, но с Кристиной я все же встретилась, решив выяснить все из первых рук. Тем более Кире так и не удалось встретиться с самой Кристиной, насколько я поняла, она общалась только с ее мужем.

Разыскать ее оказалось несложно. Как только она узнала, кто звонит, сразу же подошла к телефону и пригласила в гости. Квартира Кристаллинских являла собой образец филиала «Клуба путешественников» Одну из трех комнат хозяева полностью отвели под выставку собранных по всему свету сувениров, предметов искусства, оружия, сумок, костюмов, ракушек. Разукрашенные маски из дерева и глины всех размеров, ожерелья из ракушек и крокодильих зубов, копья, сумки, расшитые свинячьими хвостиками, картины с райскими птицами, водопадами и папуасами в причудливых нарядах, глиняные горшки с незатейливым рисунком — глаза разбегались. С меланезийским артефактом резко контрастировали изделия народного творчества из Юго-Восточной Азии — шелковые сумочки и шарфы, позолоченные скульптурки Будды, посуда с тончайшим узором всех цветов радуги, головные уборы, ожерелья из разноцветных камней и металла навевали воспоминания о моей поездке в Таиланд. Кроме этого посередине комнаты красовался деревянный стол, края и ножки которого были инкрустированы фигурками, изображающими сцены из жизни папуасов, а по углам комнаты возвышались статуи папуасских богов из дерева. Статуи были весьма внушительных размеров и наводили на непривыкшего человека, такого, как я, например, ужас.

Остальные комнаты хоть и содержали в себе элементы обычного быта, также являлись филиалами выставки.

— Это все Глеб, — улыбалась Кристина, видя мой раскрытый от любопытства рот. Она светилась гордостью за мужа. — Столько объездил, уже все не вмещается в нашу квартиру. Я говорю, что скоро придется покупать отдельное помещение специально для его коллекции. Неугомонная душа…

Кристина выглядела точно так же, как и тогда, когда я встретила ее в лагере беженцев. Только без живота. Стройная, невысокая, с распущенными волосами, слегка заколотыми невидимками, она казалось хрупкой и сильной одновременно. Сила угадывалась в глазах, но все остальное в облике отдавало мягкой незащищенной женственностью. Несмотря на синяки под глазами от недосыпа, она держалась бодро. Ребенка я не увидела, он гулял с няней. С фотографий мне улыбался беззубой улыбкой щекастенький карапуз с редкими светлыми волосами и карими, как у матери, глазами.

— Как зовут сына?

— Глеб.

Кристина с любовью посмотрела на фотографию ребенка.

— Наверное, души в нем не чаешь?

— Не то слово. Веришь, я даже не планировала этого ребенка. Думала, пока не время. Да и при моем образе жизни с ребенком тяжело. Но у меня вечно все так получается — незапланированно. Так и с Глебом. Получилось — и все.

— И ты сразу решила, что будешь рожать?

— Ну-у… — она замялась. — Нет, не сразу. Были сомнения. Но недолго. Я слишком люблю его отца, поэтому не могла не дать этому ребенку появиться на свет. Да и возраст у меня… Биочасики тикают. Все один к одному. Раз послал Бог мне этого ребенка, значит, есть в этом смысл. А уж когда родила и увидела эту кроху — сразу все сомнения исчезли без следа. Разве можно не любить такого карапуза?

— Невозможно, — согласилась я.

— Слушай, а что там случилось у Андрея?

Кристина облегчила мне задачу, сама начав разговор. Весть о неприятностях у Андрея дошла до нее конечно же от Киры через Глеба. Я рассказала ей то, что знала.

— Только не думай, что я имею что-то против твоей статьи, — поспешила добавить я. Было бы очень неприятно, если бы Кристина заподозрила меня в этом. — Скажу честно, я даже позавидовала тебе. Статья вышла классной, прими поздравления.

— Спасибо, — смущенно улыбнулась Кристина. — Только вот не думала я, что все так обернется. Это, конечно, мое упущение. Я так увлеклась общей идеей и горячей информацией, что позабыла о месте работы Андрея.

— Знаешь, мне ведь наплевать на его карьеру, для меня важнее, счастлив ли он. Не хотелось бы видеть имя брата втоптанным в грязь.

— Мне бы тоже не хотелось.

Она задумалась, теребя большую перламутровую пуговицу на обтягивающей кофточке.

— Жень, я уже начала выяснять кое-что… Статью, как ты понимаешь, я уже не смогу аннулировать, но Андрею помочь попытаюсь. Я ни в коем случае не хотела портить ему жизнь. Веришь?

Я кивнула. Кристина казалась расстроенной и растерянной. Как ребенок, не рассчитавший свои действия и огорченный причиненным им вредом. Обсуждать, в общем-то, больше было нечего, и я засобиралась.

Провожая меня, Кристина вдруг спросила, что собой представляет Кира.

— Ты о жене Андрея? — спросила я зачем-то, хотя и так все было ясно.

Она кивнула, несколько смущенно глядя мне в глаза.

— Нормальная женщина, немного чересчур рассудительная, а так вроде ничего.

— Она способна причинить человеку боль?

— Почему ты спрашиваешь? Ты об Андрее говоришь? Его она вряд ли обидит. Скорее, не даст в обиду.

— Нет, не о нем. Так способна или нет?

Я растерялась. Откуда мне знать? Киру я недолюбливала, но такие тонкости ее натуры были мне неведомы. Я как-то не задумывалась об этом никогда. Способна ли она причинить боль? По крайней мере, по отношению к Андрею она никогда не проявляла жестокости.

— Я не знаю, Кристина, — пожала я плечами. — Мы, честно говоря, не так уж близки. А почему тебя это волнует?

И тут меня осенило:

— Глеб?

Она не ответила. Значит, Глеб. Неужели она ревнует?

— Ты думаешь, что твой муж…

— Ничего я не думаю. Ладно, забудь, ерунда все это.

Ничего себе — ерунда! Я всю обратную дорогу только об этом и думала. Неужели Кира закрутила роман с Кристаллинским? Вот это номер! Глеба я к тому времени ни разу не видела, но знала, что он намного старше Кристины. В голове не укладывалось, что моя невестка способна на это. Нет, быть такого не могло. Разве что ради того, чтобы вытянуть из Глеба информацию или чтобы заставить его повлиять на Кристину. Эта версия казалась более правдоподобной. Поверить в трезвость ума Киры было куда легче, чем в то, что она смогла бы увлечься чужим мужем. Это я вечно умудрялась влюбляться в тех, кто уже был занят. Но я-то, понятное дело, на штамп в паспорте не смотрю, когда влюбляюсь, а Кира, она не из таких. И тут дело даже не в порядочности — ведь сердцу не прикажешь, и к порядочности это не имеет никакого отношения. Тут дело в том, что ее сердце и ум могли бы возглавить общество по борьбе с алкоголизмом, настолько вечно трезвыми и неспособными на страстное опьянение они казались. Возможно, я не права и говорю все это от предвзятого к ней отношения. Ведь влюбилась же она в Андрюху. Каким бы правильным и плановым ни казался их брак, отрицать, что Кира любит Андрея, у меня бы язык не повернулся.

В аспекте вечной трезвости я Кирой даже восхищалась. Уметь сказать себе вовремя «стоп» — это тоже талант. А послушаться этого самого «стоп» — талант еще больший. Я подобным талантом не обладала. В совсем юные годы я совершенно не умела говорить себе «стоп», даже и не пыталась. И шла напролом, не задумываясь о последствиях. Как же — чувства, страсть, эмоции, захлестывающие с головой, любовь с первого взгляда, от которой перехватывает дыхание. Как можно сказать этому «стоп»? Потом накопился опыт боли. Боль от того, что тебя не так поняли, от того, что тебя бросили, от того, что не ответили на твой порыв, от того, что просто-напросто объект страсти умел сказать себе «стоп», и это шло вразрез с моим неуправляемым цунами. Когда боли накопилось предостаточно, я наконец поняла, что надо научиться говорить себе «стоп». И что вы думаете? Я весьма преуспела. Почувствовав, как бьется мое сердечко при виде какого-нибудь представителя мужского пола, я давала себе время на оценку ситуации — здесь горит зеленый свет или красный. Но, научившись говорить себе «стоп», я так и не научилась слушаться этого сигнала. Скоростная машина моих чувств приостанавливалась перед огромным шлагбаумом и даже давала задний ход, но лишь для того, чтобы разогнаться и врезаться в этот шлагбаум с глупой, неугасаемой надеждой проскочить сквозь него.

Как раз недавно я сильно расшибла себе лоб при подобной попытке проскочить преграду. Причем до сих пор я кружу вокруг шлагбаума, не удовлетворившись полученным уроком и надеясь неизвестно на что. Впрочем, это и неудивительно. У меня все в жизни происходит шиворот-навыворот. Я уже и не удивляюсь. А вот Кириному поступку удивилась — уж больно не похоже на нее это было.

…Андрею я ничего о Кире и Глебе не сказала. Не мое это дело, да ведь я и сама не до конца знала, что происходит.

После моего визита к Кристине дела сдвинулись с мертвой точки. Ее единственная статья заставила зашевелиться довольно большое количество людей. Прежде всего Кристина и Глеб подняли на ноги всех своих знакомых в Папуа и выяснили-таки, каким образом Кристине в руки попала информация о переговорах России и Австралии. Оказалось, ее информатор, Даниель, приезжал отдыхать в клуб аквалангистов, которым владел Глеб, не просто так, а по заданию господина Ливанова, имеющего самую непосредственную заинтересованность в срыве переговоров, чтобы не допустить потока инвестиций в Россию и расчистить себе поле деятельности, убрав конкурента Бельченко. Пьяный дебош и якобы случайно обнародованная Даниелем информация о хитрых русских, использующих свое положение в Совете Безопасности ООН, — все это был спектакль, разыгранный специально для Кристины.

Насчет инвестиций Кристина проверить не могла, но вот разговоры о том, что очень скоро австралийцы получат право вводить свои войска для контроля над ситуацией в некоторые островные государства Тихоокеании, шли уже давно, и она слышала это не раз и из разных источников. Все сходилось. Она решила поделиться этой версией с одним знакомым чиновником в правительстве Папуа. Чиновник проверил ее через свои каналы и сказал Кристине, что все указывает на то, что информация не ложная.

Ливанов все продумал, прежде чем решился использовать Кристаллинскую. Знал он и об ее конфликте с властями, и о ее расследовании по поводу гуманитарной помощи, знал, что именно она заинтересуется подобной информацией и решится опубликовать ее.

Кристина была в ярости. Я ее понимала. К тому же под удар в итоге подставили Андрея. Ее первым порывом было желание тут же написать всю правду — как и что произошло, кто истинные участники закулисной игры двух государств. Как выяснилось, на этом этапе она решила-таки встретиться с Андреем. Выяснилось это от самого Андрея. Он явился ко мне прямо в фотостудию и с порога заявил:

— Мне нужна твоя помощь. Кристина не хочет меня слушать.

— Чем она на этот раз провинилась?

Я уселась на ступени студии, обтянутые черной материей, и оказалась в тени, а Андрей так и остался стоять в центре комнаты, освещенный ярким лучом света. Измученный, бледный вид, усталые глаза.

— Знаешь, Женька, я ведь тебе говорил, что знаю, кто стоит за этой историей.

— Говорил, — кивнула я, затягиваясь сигаретой.

— И говорил, что Кристине нечего совать туда свой нос.

— Угу.

А про себя я подумала, что только наивный может полагать, что Кристина не засунет свой нос туда, куда ей не велят его совать.

— Она все-таки сделала это. И теперь опять заварится каша, и, если я не смогу ее остановить, она нарвется на крупные неприятности. Намного более крупные, чём в Папуа. В России с такими любопытными быстро справляются.

Все это я уже знала. То, что Кристина выяснила насчет роли Бельченко и Ливанова, она мне успела рассказать. Рассказала и о том, что виделась с Андреем. Только, по ее словам, он струсил и не хочет шумихи, не хочет конфликта с властями, даже если это сыграет ему на руку.

— Но ведь ее статья будет тебе на руку? — сказала я.

— И ты туда же! Вы что все, сговорились? Не понимаете, что происходит? Ведь ясное дело, что в МИДе знали обо всем с самого начала, им удобно сделать меня виноватым, все эти возмущения об утечке информации — фарс чистой воды. Конечно, они не ожидали, что Ливанов так использует Кристину, но не знать, откуда ноги растут, они не могли.

— Чего же они ждали от тебя?

— Молчания и послушания. Поэтому я особо и не испугался. Ничего плохого они бы мне не сделали, просто попеняли бы, попугали, но потом закрыли на все глаза. А теперь Кристина со своим правдолюбием собирается писать очередную статью!

— Ну и пусть пишет. Тебе-то что? На этот раз тебя ни в чем не обвинят.

— Женя, ты тормозишь или притворяешься?

— Торможу, конечно, — с готовностью ответила я. На Андрюху я никогда не обижалась.

— Бельченко и заинтересованные власти сожрут Кристину с потрохами. Неужели не понятно? Никто не даст ей выложить всю правду в прессе.

— А может, ты преувеличиваешь?

— Да они уже на нее выходили. Уже!

— А что Кристина?

— Рвется в бой. Говорит, она — не я, на полпути не будет останавливаться. И меня якобы хочет защитить

— А мне она сказала, что повременит, если они не будут трогать тебя.

— Что? Значит, ты обо всем знаешь?

Тут он вскипел:

— И чего ради я тут распинаюсь? Дурака из меня делаешь? Не могла сразу сказать?

— Ну, Андрюха, успокойся. Тебе же надо выговориться!

— И что еще она тебе сказала? Небось, что я трус и подонок, а она — благородная дева, борец за справедливость, спасающая утопающего идиота?

— Ну, положим, дева из нее с ребенком-то уже никакая, но в остальном…

— Женя!

— Шучу, шучу. Остынь. В общем, она сказала, что не будет ничего писать. Но торг идет на твою судьбу. За ее молчание она потребовала твою безопасность.

Андрей уселся прямо на пол студии.

— Значит, они уже вышли на нее. Опять я опоздал, — пробормотал он.

— Они вышли бы на нее в любом случае, и ты это понимаешь. Так что не вини себя.

— Она в опасности. От нее так просто не отстанут.

Андрей недооценивал Кристину. Всегда рассуждая о ней как о безголовой журналистке, он не видел ее силы. Сила эта проходила стальным стержнем сквозь все ее поступки. В те дни мне довелось довольно много общаться с Кристиной, и я поражалась ее отношению к жизни. Стремясь взять от жизни максимум, она при этом никогда не позволяла себе переступать ради этого через чьи-то головы. Узнав, что ее статья может нанести вред Андрею, она ринулась искать и нашла истинных виновников. Ее пытались запугать. Я не стала рассказывать этого Андрюхе, не то бы он точно дров наломал. Но она предусмотрела и это. Отправила весь имеющийся материал знакомому адвокату в Швейцарию. В случае если с Кристиной или членами ее семьи что-то случилось бы, адвокат должен передать материалы в прессу. Так что Кристина постаралась обезопасить себя.

Мой брат, как всегда, не удосужился поговорить ни с ней, ни со своим начальством как следует, а сделал собственные выводы, имеющие весьма сомнительное отношение к реальности. Правда, он попытался еще надавить на Кристину, чтобы она впредь подальше держалась от всей этой истории, но получил такой твердый и мощный отпор, что больше на эту тему не заговаривал. Он заявил мне, что, раз Кристина такая упрямая, пусть делает что хочет. Больше он ее, мол, вытаскивать из передряг не собирается…

Глава 28

После того как Андрей заявил, что видеть больше «эту ненормальную Кристину» не желает, он словно избавился от мешающего ему в жизни груза. Он даже стал ходить на работу, покончив со своими бесконечными больничными и идеями подать заявление об увольнении. Не скажу, что мне нравилось это нынешнее его состояние, но действие для него оказалось явно полезнее бездействия. Разочек он, правда, сорвался. Случилось это на одной из моих вечеринок. Я пригласила несколько друзей и Андрея с Кирой в клуб.

Смотреть на них было весьма интересно. Между ними не было неприятия или ссор, нет, что-то другое невидимой стеной стояло между ними. Причем казалось, что стена эта имеет разный окрас с каждой стороны. В том смысле, что причина отдаления у каждого была своя. Кира, задумчивая, как никогда, молчаливая, рассеянно слушала наши разговоры, пила вино бокал за бокалом, иногда клала Андрею голову на плечо, но мыслями витала явно где-то далеко. Андрей выглядел гораздо собраннее жены, но в движениях его угадывалась некая резкость, несвойственная ему, и даже его комментарии к репликам моих друзей выдавали внутреннюю нервозность. Когда двоих людей объединяет общая проблема или неприятность, эти люди бывают отчуждены от остальных, «непонимающих» их беды, но при этом явственно связаны друг с другом. Взгляды, жесты, соприкосновения как бы сигнализируют: «Я здесь, я с тобой, я понимаю, я чувствую то же, что и ты». Раньше я наблюдала такое между Кирой и Андреем, но в тот вечер они были далеки друг от друга и, самое главное, похоже, даже не замечали этого.

Есть ли универсальные признаки, позволяющие партнеру заметить, что его вторая половина влюбилась или даже просто увлеклась другим человеком? По странной прихоти судьбы, озарение это обычно приходит тогда, когда уже поздно, когда об этом знают все вокруг кроме того, кто должен был бы узнать самым первым. Возьмем, к примеру, Киру — умная, внимательная, все подмечающая женщина, хозяйка судьбы, можно сказать. Почему такая женщина не видит тревожных признаков? Однажды, когда я сама обожглась на собственной невнимательности, я решила провести небольшое расследование и расспросить своих знакомых, как, по их мнению, выглядят эти первые влюбленности и почему их так часто не замечают? Ответы звучали самые разные. Одна знакомая, Диана, привела мне целый набор признаков изменяющего джентльмена: сразу по приходу домой бежит в ванную смывать запахи другой женщины или, наоборот, купается у нее, у любовницы, а домой приходит с запахом чужого мыла на теле. Еще бриться начинает чаще обычного, рубашки и белье нижнее меняет в два раза чаще, и такой вдруг становится внимательный к своему гардеробу, обновки покупает в таком большом количестве, что диву даешься — с чего бы это? А еще поправляться вдруг начинает — кушать-то приходится на два дома. Или, как задержка на работе, так сытый приходит — с коллегами, мол, поужинал. Ага, поужинал. Никогда раньше не ужинал, а теперь вдруг каждый второй вечер. И подарки — подарками жену задаривает, вину заглаживает.

Вот оно как! Одна из подруг на это заметила, что в таком случае верный муж выглядит весьма неаппетитно — не купается, не бреется, ходит в грязном старом белье, вечно голодный и никогда не дарит подарки! Мне все эти признаки показались больше «инструкцией к выявлению наличия любовницы», а не симптомами влюбленного мужчины. Ведь это не одно и то же, хотя и частенько взаимосвязано.

Впрочем, в целом меня эти ответы не устроили. В конце концов, влюбиться — не всегда значит регулярно посещать объект своей влюбленности, и о чувствах можно догадаться не только по чисто бытовым, приземленным признакам. Ведь могут же некоторые поправляться, быть опрятными и делать подарки жене и без «левой» связи! А как же блеск в глазах, приподнятое или, наоборот, упадническое настроение, его резкие перепады, мурлыканье музыки под нос, летящая походка, наполеоновские планы? «А это юношеская романтика, — ответили мне, — не имеющая ничего общего с чувствами зрелого мужчины, обремененного семьей».

Даже не знаю, что и сказать. Странно все это. Ну, допустим даже, что никаких таких романтичных признаков нет, но ведь те самые «бытовые» остаются! Куда смотрят женщины? В результате моего опроса оказалось, смотрят кто куда. Одним просто комфортно быть при муже со всеми вытекающими отсюда последствиями, и поэтому им невыгодно замечать в его поведении ничего экстраординарного. Они видят то, что хотят видеть, и чаще всего по этой причине упорно не замечают, как муж тихо, но верно уплывает из семейного гнездышка. У других у самих рыльце в пушку, и эти представительницы слишком заняты своими любовными заботами, а если и замечают что-либо странное в супруге, то боятся даже спросить — а вдруг их самих начнут уличать? Ах да, есть еще одна категория, самая, на мой взгляд, распространенная. Это пары, утонувшие в набившей оскомину бытовухе. По этому поводу более всего мне понравился ответ одной знакомой женщины, давно живущей в браке и смотрящей на жизнь с мудрым спокойствием гуру.

«Как заметить измену? — улыбнулась она мне с грустной снисходительностью. — Так для этого надо иметь желание приглядываться! А в бытовухе, в монотонности «дом-работа-дети-дом-работа-дети-дом-Новый год-работа-дети» есть одно желание: отдохнуть и выспаться. И хорошо, если муж даже секса не требует, и так голова болит. Бытовуха все на свете убивает. Муж становится больше придатком к дому — починить, прибить, закрутить, — источником денег, а также социальной функцией. А больше и не нужно вроде ничего. Общаться неинтересно, да и времени нет. Разговоры сводятся к минимуму, и только по насущным вопросам, а понятие «романтика» отныне существует только в женских романах и в воспоминаниях давней юности. Где уж тут заметить блеск в глазах, смену настроения, мечтательную улыбку… Запах чужих духов, длительные задержки на работе — это бы, возможно, еще заметила. И то вопрос. А вот командировки на два-три дня вызывают только облегчение — готовить на один рот меньше надо. Правда, — добавила она, — зачастую и мужчина в подобного рода семьях никуда не уходит. Он устает ничуть не меньше. Футбола по телику ему вполне хватает в качестве острых ощущений».

Из чего я заключила, что за своего мужа она не боится.

Что же Кира? Быт их с Андреем еще вроде бы не заел, детей не успели завести. Кира не из тех женщин, что смотрят на измены мужа сквозь пальцы, считая это «чистой физиологией». Что же остается? Чувство комфорта быть при муже и занятость собственными переживаниями? Отчасти. Но скорее, тут главную роль сыграла непоколебимая вера Киры в себя. Она настолько твердо была уверена в том, что Андрей — ее неотъемлемая часть, а она — его, настолько верила, что они созданы друг для друга и Андрей без нее не мыслит и не будет мыслить своей жизни, что и допустить не могла самой возможности существования другой женщины в жизни Андрея. Он не давал ей повода обвинить его в измене. Он не жил на два дома, не спал в двух постелях. Но ведь он изменился, и изменился сильно. Я, видевшая его лишь изредка, замечала перемены, усугубляющиеся в нем со временем, а она, будучи ежедневно рядом с ним, переживая за него, делая все возможное и невозможное ради его (и своего) благополучия, ничего не видела. Как нерадивый садовник, пропустивший первые признаки болезни дерева и потерявший весь урожай, Кира упустила момент. Задолго до той ночи, когда Андрей исчез.

В тот вечер, когда я устроила вечеринку, моего брата, как я уже говорила, прорвало. Кира ушла пораньше, после звонка на мобильный, сославшись на то, что мама плохо себя чувствует. Еще одна странность — раньше она бы ни за что не оставила Андрея даже ради мамы, как минимум, упросила бы его ехать с собой. Да он бы и сам вызвался поехать. Ну да ладно. Остался он один. Принялся тихо напиваться. Я не мешала, хотя видела, что братец мой приближается к состоянию нестояния. Мои друзья тоже не обращали внимания, они у меня вообще весьма демократичные. Что скажешь — творческие натуры! Опрокинув очередную порцию «ершика», Андрюха вдруг громко выпалил:

— Жень, а ведь я соврал тебе.

Все замолчали и уставились на него. Я тоже молча ждала продолжения. Эффект глухого телефона я предполагала, и потому боялась своими вопросами заложить других участников шоу. Если Андрей предполагал, что я не знаю о его так называемой лжи, то это было слишком наивно с его стороны.

— Не такой уж я сильный, как хорохорюсь.

— Что ты еще натворил?

— Я ведь знал о приезде Кристины давно, узнал сразу же, как она прибыла.

— И?

— И ничего. Лучше бы я вообще не знал, что она приехала. Она здесь, рядом, а я даже дотронуться до нее не могу, понимаешь? Мне было намного легче, когда она была далеко, хотя бы в моем сознании, так далеко от меня, что и пытаться добраться не стоило. А когда она приехала, начался ад. Я совершенно потерял голову. И ничего не мог с собой поделать. Я пытался связаться, но она не хотела ни видеть меня, ни даже разговаривать. Я понимаю — семья, муж, ребенок. Безумие какое-то. Женька, это безумие, оно продолжается, оно, как снежный ком, вот-вот поглотит меня полностью, а я не знаю, что делать. И я так виноват перед Кирой.

— А перед ней-то чем?

— Да хотя бы тем, что так страдаю из-за другой женщины. Это ведь измена, как ни крути.

— Тогда мы все регулярно изменяем своим подружкам, — философски заметил Данька, художник, с которым мы работали над очередным фотоколлажем.

Я же молчала, потому что, как всегда, старалась не сказать лишнего и не вмешиваться не в свои дела. Ну и наворочали они с Кирой дел. Если не заглядывать каждому глубоко в душу, то со стороны выходит следующая картина: Кристинин муж любит Киру, Кира любит Андрея, Андрей любит Кристину, А Кристина… А Кристина играет роль темной лошадки, из-за которой вся ситуация выглядит совершенным безумием. Андрей прав. Это безумие. Но я ничего не скажу. Даже если что-то и знаю. И как так оказалось, что я стала поверенной всех тайн? Мне это надо? Я никого не просила рассказывать мне, поверять свои тайны, но вот ведь угораздило же оказаться между ними всеми… Теперь молчи и мучайся от переполняющей голову информации.

— Может, тебе не стоит так уж мучаться, а, Андрюха?

— А что ты предлагаешь? Женька, что ты предлагаешь? Переболеть и забыть?

Этого я предложить не могла. Я привыкла советовать людям то, во что сама верила. А в рецепт «переболеть и забыть» я не верила. Не мое это. Другие люди так и живут, да, и все у них хорошо. И перебаливается, и забывается. Некоторые даже умудряются по новой заболеть и вновь забыть потом. Вон, Кира, например. Она так и думает, что этот рецепт универсален для всех. Думает, что Глеб так же сможет — переболеть и забыть. Правда, она ведь тоже не знает всего… О господи! Ну почему и здесь она не знает того самого главного, единственно важного? Разве она стоит того, чтобы оберегать ее от этого?

Я не Бог и не судья людям. И не хочу давать оценку тому, что произошло между Кирой и Глебом. В конце концов, я даже чувствовала себя отчасти виноватой, потому что именно я дала Кире телефон Кристаллинских. Она убедила меня в своих благих намерениях. Ради Андрея. Его надо спасать. Он твой брат. Я и попалась на эту удочку, хотя сердцем чуяла, что Андрей и сам разберется.

Вообще, театр абсурда. Ведь в это же самое время, пока мой брат и, можно сказать, подруга занимались спасением друг друга, в это же самое время их спасали другие действующие лица — Кира и Глеб. Андрей, кстати, обвинял Киру в том, что Кристина в итоге докопалась до истины. Якобы если бы Кира не нашла Глеба, то и Кристина бы не стала докапываться до правды. Таким образом, виновата была и я в том, что дала телефон Кристаллинских Кире. В общем, как и было сказано, — абсурд на абсурде.

Глава 29

Трубите в трубы, бейте в барабаны — Андрей с Кирой едут в Австралию! Новость эта облетела всех родственников и друзей со скоростью света. Опять начались отмечаловки — то там, то тут, каждый старался отметиться и пригласить семью новоявленного вице-консула Ладынина к себе в гости. Авось пригодятся в будущем, кто знает! Я, конечно, тоже попадала в число приглашенных как сестра блестящего молодого человека, но, так как меня от подобных мероприятий временами поташнивает, я ловко (а порой и топорно) увертывалась. И потом — триумф этот был какой-то… с двойным дном, что ли. Я никак не могла объяснить себе, почему мне все это кажется нескончаемым фарсом. Ведь Андрей получил желаемое назначение, они с Кирой упивались новым счастливым поворотом и ясным небом над головой их семьи, мне бы тоже радоваться за них и желать многих лет жизни и кучу ребятишек, рожденных на Зеленом континенте, как они и планировали.

Настораживала меня несколько неестественная радость Андрюхи. Он прямо-таки сиял как медный таз. Ну не могли, не могли все его переживания недавних дней, да какой там дней — месяцев! — пройти бесследно. Не могло назначение настолько осчастливить и окрылить моего брата. Неужели все-таки эта работа и была его единственной мечтой? Неужели я так плохо знала его? Кирино счастье при этом меня не удивляло нисколько, она стремилась к этому и сделала все, что было в ее силах, для достижения цели. Но для Андрея ведь все было не так однозначно. Странным образом, когда речь заходила об их планах, Андрюха отмалчивался, старался особо не распространяться. Кира намного больше распиналась о том, что они берут с собой, что не берут, где будут жить, куда планируют съездить, будучи там, в Австралии. «Конечно, зарплата вице-консула не такая уж и большая, учитывая расходы, — говорила она с уверенностью человека, владеющего ситуацией, — но, думаю, при разумной экономии мы сможем съездить в Новую Зеландию и на Фиджи. Грех не посмотреть такую красоту, когда это рядом». «Грех не посмотреть!» — понимающе кивали благодарные слушатели. Андрей только улыбался.

У меня есть верный способ проверить, притворяется ли Андрей, что у него хорошее настроение (а этим искусством мой братец овладел в совершенстве еще с детства!), или нет. Стоило мне только пошутить над ним, задев какой-нибудь давний комплекс, как тут же становилось ясно, что почем. На этот раз свою стрелу я пустила в его родимое пятно. Дело в том, что, несмотря на абсолютную непохожесть, есть у нас все же с Андрюхой одна общая примета. И у него и у меня сзади на шее, прямо по центру, там, где волосы образуют своеобразную «косичку», есть родимое пятно в форме бабочки. Оно не очень яркое, но довольно заметное на нашей светлой коже. Папа всегда подшучивал над нами, говорил, что это наше наследство. Якобы у дедушки по папиной линии тоже было точно такое же. Я чаще носила не настолько короткие стрижки, чтобы это пятно было заметно. Но всякий раз парикмахер не обделял вниманием мою «бабочку», приговаривая, как она эксклюзивна. И если лет до двадцати я ужасно стеснялась этого пятна и старалась скрыть его волосами, в конце концов я купилась на слова своего парикмахера и решила сделать на спине, чуть ниже талии, в области копчика, татуировку в виде бабочки точно такого же размера и схожих очертаний. Скажу вам не таясь, что на моих мужчин это всегда производит сногсшибательное действие. Если есть повод надеть платье с открытой спиной, брюки с низкой талией или купальник, будьте уверены, что мои волосы зачесаны наверх, и «вид сзади» рассчитан на внимательный взгляд понимающего художника.

К чему я все это говорю? Ах да, к тому, что я сумела использовать нашу фамильную, так сказать, отметку, чтобы подчеркнуть оригинальность своего внешнего вида. Андрей же ничего с этим поделать не мог, стрижки носил всегда аккуратно коротко выстриженные, тем более на работу, и потому бабочка его цвета молочного шоколада всегда привлекала взгляды и вызывала шутки разного рода. С годами он научился парировать непрошеный юмор, но я знала, что в душе он никогда не переставал мучительно краснеть и желать когда-нибудь навсегда избавиться от этого. Именно этот его комплекс я коварно использовала, заявив при всех, что отныне коллекционеры бабочек в Австралии смогут пополнить свои альбомы фотографиями нового вида, мигрировавшего на их континент. На удивленные вопросы гостей, что же это за вид, я торжественно указала на Андрея: «Спросите у него!» Кира порозовела. Она тоже знала об этой «ахиллесовой пяте» Андрея. Она злобно посмотрела на меня, осмелившуюся так бестактно ткнуть ее мужа в слабое место.

— Это у Жени такой своеобразный юмор, — поспешила она замять тему. — Возможно, она предлагает сама создать коллекцию фотографий?

Я никак не прокомментировала ее слова, наблюдая за Андреем.

— Нет-нет, она имеет в виду другое, — засмеялся Андрей. — Сейчас покажу.

К моему изумлению, он встал, развернулся к гостям спиной и указал на свой знак шоколадной бабочки.

— Женька, ты тоже показывай, раз уж завела разговор!

Ну, мне-то что стоит, я показала и настоящую бабочку, и ее двойника-тату. Началось бурное и веселое обсуждение наших отметин, которое позволило мне скрыть величайшее удивление поведением Андрея.

Убедившись в естественности его хорошего расположения духа, я, однако, никак не могла заставить себя искренне присоединиться к общему веселью. Ведь в тот момент меня распирало от новостей о Кристине и Глебе. Мне стоило титанических усилий не выдать доверенную мне тайну, но довольно легко было понять, что за весельем Андрея стоит нечто большее, чем долгожданное назначение. Он не заставил меня томиться. Чуть позже, где-то дней за десять до их предполагаемого отъезда, он показал мне документы, из которых следовало, что он принят на работу преподавателем в колледж в Судане.

— Женька, теперь ты понимаешь, чему я радуюсь?

— Не совсем, — хлопала я глазами.

— Я стал искать через Интернет, как я могу поехать куда-нибудь в страну третьего мира, поработать там, но так, чтобы иметь возможность быть независимым и посмотреть мир, попутешествовать, заодно быть чем-то полезным конкретным людям.

— А как ты сможешь путешествовать, будучи преподавателем?

— Так там же можно объездить континент без особых затрат. А работа такая, что не привязывает меня к месту. Прочитал курс — свободен на какое-то время, потом опять можно вернуться. Деньги, конечно, небольшие, но их вполне хватит на прожиточный минимум.

— Ничего не понимаю. А Австралия, посольство, Кира?

— Я никак не решусь ей сказать. Она не поймет и не согласится. Я хочу получить на руки все документы и только потом скажу ей. Чтобы уже не было пути назад. А то она еще может заблокировать мои визы, с нее станется. Знаешь же, какая она активистка, особенно если это касается ее благополучия. И вообще, она какая-то странная в последнее время. Я не понимаю, что с ней творится, и не хочу встревать.

Я во все глаза смотрела на Андрея. Таким спокойным тоном он говорит о том, что обманывает свою жену, собирается уехать на край света, притом один, что переворачивает свою жизнь с ног на голову и при этом не испытывает ни капельки сожаления и чувства вины! Даже я бы на такое не решилась! Я ущипнула себя: может, я сплю? Нет, не спала. Вот он стоит передо мной, реальный, сияющий Андрюха, и мечтательно говорит о своем путешествии по Африке. А где-то тем временем его жена собирает чемоданы и судачит по телефону с подругами о прелестях дипломатической жизни. А еще где-то в это же время Кристина разбирает чемоданы вдали от Москвы, тоже готовая начать новую жизнь. И, как всегда, все трое строят свои планы, не поговорив друг с другом нормально, по душам. И вновь глухой телефон. Что это принесет? Разбитые судьбы? Потерянное время? Шрамы на сердце? И тут стою я, Женя Ладынина, несущая, словно беременная женщина под сердцем, информацию, которая, по справедливости, мне не принадлежит. Она ничего не может изменить в моей судьбе. Она не моя. И я должна отпустить ее, передать в руки законному владельцу. И в который раз вздохнув: «Была не была!» и нервно пригладив волосы, я усаживаюсь перед своим братом, беру его за руки и начинаю рассказывать. Рассказывать о Глебе.

Глеб… Сам того не подозревая, он стал чуть ли не ключевой фигурой во всей этой истории. Обожающий жизнь, приключения, энергичный и на редкость порядочный. Этот мужественный человек никому не желал зла. Я мало сталкивалась с ним, знала в основном от Кристины, как он страдал. На закате жизни все воспринимается по-другому. И краски вокруг, и поступки, и чувства. Глеб на закате своей жизни полюбил. Когда я говорю о закате, я не имею в виду возраст. Что такое пятьдесят — шестьдесят лет? Да ничего! Это кажется старостью только пятнадцатилетним юнцам. Для Глеба с его энергией этот возраст мог бы стать серединой жизни. Но никак не концом. Однако я все же говорю о закате. Потому что вот уже три года, как Глеб знал, что у него рак. Обнаружили это еще во время его пребывания в Папуа — Новой Гвинее. Обнаружили рак кишечника в такой стадии, что даже операция не давала больших шансов. Хирурги предложили все же попробовать операцию, которая, может быть, отдалила бы страшный исход, взамен предоставив возможность прожить несколько лет в полуинвалидном состоянии. Глеб отказался. Решил, что пусть проживет меньше, но более или менее нормальной жизнью.

Кристина рассказывала, как он лечился всевозможными народными средствами, травами, какими-то специальными соками, которые папуасы предлагали ему. Что входило в состав этих соков, они не знали, но каким-то образом благодаря им Глеб продержался в хорошем состоянии довольно долгое время. Пока они не приехали в Москву, Глеба редко беспокоили симптомы его болезни. У него даже зародилась надежда, что рак отступил. В Москве он вновь обследовался и выяснил, что рак не только не отступил, но и дал метастазы в другие органы. Он как будто был начинен бомбой с часовым механизмом, и часики тикали, приближая взрыв. В общем-то, он был даже счастлив. Ведь ему не пришлось мучаться годами от боли. Боль пришла лишь незадолго до смерти. Он ждал смерть спокойно, с мужеством человека, готового все принять. Некоторые друзья знали о его болезни, он дал им возможность попрощаться с ним. И вот тут-то, в момент, когда он четко знал, что доживает последние месяцы, а может, и недели, он встретил Киру.

Это была любовь-нежность, любовь-любование, любовь-забота. Глеб и не собирался как-то влиять на Кристину и вообще вмешиваться в эту историю со статьей. Всем рулила сама Кристина, он лишь сообщал нужную ей информацию. Он бы никогда не стал давить на Кристину, заставляя ее делать что-то против ее воли. В этом Кира глубоко заблуждалась. Кристина послала его на встречу с Кирой, рассудив, что при ее отношениях с Андреем лучше ей самой держаться подальше от их семьи. Не знала она, что выйдет из этой встречи. Что меня всегда удивляло, так это то, как спокойно Кристина мне обо всем рассказывала. Словно даже радовалась за мужа, что он нашел себе счастье в конце жизни. У меня никогда не хватало духу спросить, отчего она так равнодушно относится к его увлечению. Правда, однажды она обронила, что Глеб сделал для нее столько хорошего и был всегда настолько добр к ней, что она может только радоваться за светлые моменты в его жизни. Лишь позже я поняла истинный смысл сказанного.

Кристину всегда очень волновало то, что Кира, возможно, лишь использует Глеба в своих целях. Не знаю, не могу сказать, ведь чужая душа, как известно, потемки. И до сих пор не понимаю, зачем Кира допустила этот роман. То ли действительно сама увлеклась, то ли настолько хладнокровно и расчетливо разыграла партию… Надеюсь все же, что первое, не до такой же степени Кира была расчетливой и холодной. Она казалась Глебу стойким оловянным солдатиком. Он по-доброму подсмеивался над ее вечным стремлением действовать, идти на таран, не отступать, добиваться своего, завоевывать, побеждать. Его не раздражали в ней даже ее перфекционизм и чрезмерная трезвость ума. Он мечтал, что когда-нибудь сможет показать ей, как прекрасно иногда жить без ежедневной рутины и ежеминутного расписания. Не успел.

Он взял с Кристины слово, что она не расскажет никому из нас о его болезни. Не хотел, чтобы его жалели. Не хотел выглядеть в глазах Киры умирающим больным. На что он надеялся? И мог ли вообще надеяться на что-то со стороны Киры? Подавала ли она ему надежду? Никто этого, кроме них двоих, не знает. Как и большинство безнадежно больных, он наивно надеялся, что проживет дольше, чем предсказывали врачи. Что бессимптомный период, когда болезнь словно спит, но в то же время молча разъедает человека изнутри, продлится долго, давая ему время насладиться жизнью. А может, он знал, что конец близок, и поэтому так свободно отдался своему чувству, раскрыл себя для совершенно безнадежной, бессмысленной любви. Хотя можно ли вообще назвать любовь бессмысленной? В каком-то роде любая любовь не имеет смысла. Это просто любовь, она приходит и уходит, делает человека счастливым или несчастным, берет в свои руки контроль над его мыслями, сердцем, поступками. Было бы намного спокойнее жить без любви, руководствуясь лишь симпатиями. Симпатии — они безобидны, они управляемы, от них не теряешь голову. Чего не скажешь о любви.

Глеб раскрыл себя для любви и поплыл на ее волнах, а Кира не сделала ничего, чтобы остановить его. Когда я как-то сказала об этом Кристине, она ответила, что, может, это и к лучшему. Даже если Кира не питала ответных чувств, если бы она оттолкнула Глеба, это могло бы стать для него настоящей трагедией. А так он сохранил улыбку на губах до последнего дня, хотя и не позволил себе увидеть ее на прощание.

Глеб слег в больницу практически сразу после того, как история со статьей разрешилась. На Кристину тогда не раз выходили заинтересованные лица, которые предупреждали о последствиях ее неразумного поведения. Слава богу, до реальных неприятностей не дошло. Кристина согласилась, что больше не будет вмешиваться в это дело, в основном из-за Андрея, а также из-за того, что разборки бизнесменов между собой ее не интересовали. Как раз тогда Глеб сообщил Кире, что все в порядке, и сказал, что уезжает. Он чувствовал себя неважно и знал, что вскоре может уже не встать с постели. Кристина предлагала все продать и поехать за рубеж, чтобы попробовать прооперироваться там, но Глеб наотрез отказался.

— Если бы я и согласился сейчас потратить все деньги, то только для того, чтобы попасть в какое-нибудь древнее индейское племя или отдаленный буддийский монастырь. — говорил он. — Там бы еще меня, возможно, вылечили. И то при условии, если бы я верил в чудо. А я, увы, в чудеса уже не верю.

Он увял так быстро, что в это невозможно было поверить. Как раз тогда, когда я сообщила Кристине о назначении Андрея, она сообщила мне о его болезни. Я еще удивилась, почему это она так равнодушно отреагировала на новость о моем брате.

— Ты все еще считаешь, что ему не стоит продолжать заниматься политикой? Я уже бросила это бесполезное занятие, думать за него, — пыталась я разрядить атмосферу тоски, которая окружала ее. — И тебе советую. Займись своим ребенком и мужем, вы ведь вечные странники, поезжайте куда-нибудь. Хотя, я слышала, что Глеб один собирается в Тибет? Это правда?

— Хочешь, я покажу тебе, где находится его Тибет?

— Не поняла…

— Поехали, я как раз туда.

— Прямо сейчас?

— Да, это намного ближе, чем тебе кажется.

При этом она ничуть не шутила. Напротив, она чуть не плакала. Мы поехали на ее машине, и всю дорогу она молчала. Я пыталась еще шутить, задавать вопросы, но, видя, что она не настроена разговаривать, тоже замолчала, вжавшись в автомобильное кресло в предчувствии чего-то неотвратимого. Мы выехали за город и ехали еще где-то около получаса, пока не подъехали к опрятному двухэтажному зданию. Я безрезультатно пыталась найти надпись над входом, но ее не было. По внутреннему устройству я догадалась, что это что-то вроде частной клиники — комнатки-палаты вдоль коридора, отдельная комната, где несколько человек играли в шахматы и читали книги. Позади здания находился уютный сад со скамейками, так что пациенты могли отдыхать на свежем воздухе. Люди в белых халатах сновали по помещению.

— Это что-то типа санатория? — спросила я, когда мы остановились на пороге здания у выхода в сад.

— А тебя ничего не настораживает в пациентах? — Кристина прищурилась, высматривая кого-то среди гуляющих.

Я пригляделась повнимательнее. На просто оздоравливающихся пациентов они не были похожи. К тому же многие из них, даже женщины, носили на голове либо банданы, либо шапочки, из-под которых не выбивалось ни единого волоса. Даже немедик знает, что такой эффект дает химиотерапия. Мне стало плохо до черных мушек перед глазами.

— Они все больны раком?

— Угадала. Но не просто больны. Они все безнадежно больны. Это так называемый хоспис — прибежище для умирающих от рака. За ними здесь надлежащий уход, спокойная обстановка, психотерапия, духовные беседы. Все, что хочешь, — на выбор. Они все знают о своем диагнозе и хотят прожить последние дни в мире и спокойствии.

— Но почему тогда не дома?

— Здесь уход, который дома дать невозможно, если только не наймешь специальную медсестру. У нас маленький ребенок в доме, и он выбрал это место, потому что… — Она сделала паузу, собираясь с духом. — Потому что считает, что малышу не стоит видеть смерть так близко.

Я замерла. Человек противится плохим новостям. Я до последнего не понимала, зачем Кристина привезла меня в это место. Казалось бы, могла и догадаться, но нет, не хотела. Место, куда люди приходят умирать. Представляете себе, вы стоите и смотрите на людей, которые знают, что обречены. Передать это ощущение невозможно. Жалость к одному человеку может перевернуть ваше сердце и захлестнуть щиплющей волной глаза, а тут — десятки людей… И вот они смотрят тебе в глаза, смотрят понимающе, так как привыкли к жалости и уже знают, как с ней справляться. Возникает ощущение, что они мудрее тебя в тысячи раз, словно они уже коснулись той вселенской мудрости, которой тебе так не хватает.

— Вот он. — Кристина кивнула в сторону человека, сидящего в кресле-каталке.

Мы подошли к нему. Глеб поднял на нас усталые глаза, лицо его просветлилось при виде Кристины и выразило тревогу при виде меня.

— Не волнуйся, она никому не расскажет, — заверила его Кристина, целуя в лоб.

— Вы обещаете? — Его выражение сменилось на доверчиво-детское.

— Конечно.

В тот день мы пробыли там недолго, Кристина сказала, что он быстро устает. Она рассказывала о сыне, его проделках, Глеб завороженно слушал и даже пытался улыбнуться. Однако было видно, что улыбка дается ему с большим трудом. Я сидела в сторонке, не зная, куда себя деть. Ужасно не хотелось расплакаться у него на глазах. Это было бы нечестно по отношению к этому мужественному человеку. Потом он повернулся ко мне:

— А как ваш брат? Надеюсь, у него все хорошо?

— Да, спасибо.

— Его назначили-таки вице-консулом, — добавила Кристина.

— Молодец. Ведь он этого хотел?

— Пожалуй, — пожала я плечами.

— Значит, они скоро уедут?

— Да, где-то через месяц.

Глеб взглянул на Кристину. Она отвернулась, будто бы разглядывая девушку, разносившую чай на подносе. Он хотел было ее о чем-то спросить, но потом передумал.

— Значит, уезжают, — медленно повторил он. — Это к лучшему для всех.

Кристина прикусила нижнюю губу. Вытащила сигарету.

— Здесь можно курить?

— Лучше не надо, — мягко отвел он сигарету от ее рта. — Ты в порядке?

— Все нормально.

— Кристина тоже хочет уехать, но ждет меня. — Это адресовалось мне. — Хотя я считаю, что ей незачем сторожить меня здесь. А вдруг я проживу еще миллион лет?

— А вдруг нет? — спокойно ответила она.

Я поняла, что для них вопрос смерти давно уже перестал быть чем-то вроде табу. Они приняли этот факт и живут с ним немалое время. Они не боятся обсуждать смерть. Они говорят о ней, как о каком-то путешествии, к которому готовится Глеб.

— Кто знает… — Он посмотрел вдаль, поверх деревьев. — Я не тороплюсь, но и не сопротивляюсь. Уже не сопротивляюсь…

— Она счастлива? — спросил он меня.

У меня мороз по коже пошел.

— Думаю, да.

— Это хорошо. Это самое главное.

Он устало закрыл глаза. Прошло минут десять, а мы все сидели рядом с ним и молчали. Я подумала, что он уснул.

— Нам уйти? — тихо спросила Кристина.

Он кивнул, так и не открыв глаза.

— Я приеду завтра. — Она поцеловала его в лоб, и мы ушли.

Меня била мелкая дрожь. Даже не могу описать состояние, в которое я впала. Никогда не считала себя слабонервной, но к такому я оказалась не готова. Кристина, как только вышли из хосписа, жадно затянулась сигаретой.

— Никто не догадывался. Не считая врачей, знали только я и пара близких друзей.

Она рассказала мне всю предысторию. Как бы она ни храбрилась и ни старалась убедить меня и себя, что воспринимает это философски, было видно, что ей очень тяжело.

— Так ты живешь с этим уже не первый год?

— Да. Но Глеб… Он такой удивительный человек. Он умеет заставить тебя забыть, заставить поверить, что все уже хорошо, что он чуть ли не на поправку пошел, что опасность миновала. Я до последнего верила, что ему уже ничего не грозит. Пока не увидела, как он упал, ослабев от внутреннего кровотечения… Дома… Хорошо, что я была рядом и вызвала «скорую».

— Почему он не хочет никому говорить?

— Потому что он такой. Не хочет, чтобы другие тоже испытали боль. Прости, что я тебя привела сюда. Просто… — Из глаз ее потекли крупные слезы, и она даже не утирала их. — Просто мне надо было кому-то рассказать, я больше не могла делать вид, что все хорошо. Я устала. От всего. Я так устала…

Я тоже расплакалась и обняла ее. Так мы и стояли у машины, рыдая как белуги. Думаю, она плакала не только из-за Глеба. А я плакала за них всех, не понимая, почему так странно и несправедливо устроена жизнь.

Глава 30

Через пару дней Кристина позвонила мне:

— Женька, прости, что опять втягиваю тебя, но Глеб попросил тебя приехать Ты сможешь?

Ну конечно я могла. Кристина заехала за мной, очень молчаливая и бледная. По дороге она сказала, что ему становится все хуже и хуже и что осталось совсем недолго.

— Может, оно и к лучшему, — сказала она. — Сколько же можно мучаться? Его и так Бог миловал — он не страдал годами, как многие с его диагнозом. Несколько недель — это не так много по сравнению с бесконечными месяцами.

Я даже кивнуть не смогла. Страдание — это страдание. Невозможно сказать, как и сколько лучше страдать, все равно это ужасно.

Глеб ждал меня в том же саду. Уже вовсю осыпались листья, хотя осень только-только вступала в свои права. Кристина оставила нас вдвоем, видимо, он попросил ее об этом заранее.

— Простите, Женя, что я потревожил вас.

— Нисколько. Даже не вздумайте извиняться.

— У меня к вам просьба. Очень личная.

Он протянул мне плетеную корзинку в виде шкатулки с крышечкой. Все это время она лежала у него на коленях, и он нежно поглаживал ее, словно одна мысль о ее будущей хозяйке наводила его на приятные мысли.

— Это для Киры. Небольшой сувенир. Передадите?

Я кивнула, протянув руку.

— Скажите, что я оставил его перед отъездом. Я не хочу, чтобы она подумала, что я не попрощался с ней.

— Но почему бы вам…

— Нет, нет! — предостерегающе воскликнул он. — Я не буду делать это сам. Я не имею права тревожить ее. Зачем? Она так любит свою жизнь. У нее все впереди. Она как парус, туго натянутый ветром, мчит свою лодку вперед. Какое право я имею ее останавливать? Я просто прохожий в ее жизни. Случайный прохожий, испивший из колодца ее энергии и жизнелюбия. Хотел бы я оказаться в ее лодке и умчаться за горизонт…

Глеб смотрел не на меня, а в невидимую точку вдали. Он разговаривал сам с собой.

— Я бы так много хотел ей сказать… И у меня есть что сказать. Но я не имею права. Она не должна страдать. Я не хочу, чтобы она страдала.

Теперь он уже смотрел на меня, вспомнив о моем существовании.

— Там, в шкатулке, очень важная для нее бумага. Скажите ей, что я нашел это для нее. Что это и есть настоящая правда. Пусть больше не переживает понапрасну. Ей надо увидеть эти бумаги как можно раньше. — Он вздохнул. — Позже, когда она узнает, где я, она поймет, что это было моим прощанием. Только, пожалуйста, не говорите ей о смерти. Дайте ей время подзабыть меня, хорошо? Тогда ей уже не будет так больно. Она ведь вряд ли узнает обо всем сразу, как вы думаете?

— Если уедет, то вряд ли, — пробормотала я. Боже, о чем мы говорим? Обсуждаем его смерть и сроки оповещения! Трагическое безумие.

— И еще одно, Кристина. Моя милая девочка. Позаботьтесь о ней. Она храбрится, но на самом деле ей очень тяжело. Ей нужна поддержка. Вы понимаете ее, она верит вам. Поддержите ее, хорошо? Особенно в первое время. Не дайте ей… Не дайте ей сломать свою жизнь.

Я молча кивнула, говорить уже просто не могла из-за комка в горле. Я не совсем поняла его последние слова, но в данный момент это казалось неважным. Хотелось лишь одного — успокоить Глеба, дать ему любые обещания, лишь бы он не волновался, лишь бы почувствовал умиротворение.

— Ну все. Я устал. Идите, Женя. Спасибо.

Я подозвала Кристину. Пока она подошла, он уже уронил голову на грудь и вновь погрузился в сон. Морщины изрезали черными тенями исхудалое лицо. Грудь мерно поднималась и опускалась, лицо было спокойным, только глазные яблоки двигались под закрытыми веками, просматривая неведомые нам сны.

— Это действие наркотиков. Ничем другим боль уже не снимешь, — пояснила она. — Пойдем, нам пора.

В машине она спросила меня:

— Ты ведь выполнишь его просьбу?

— Насчет Киры?

— А он тебя еще о чем-то просил?

Я молчала.

— Обо мне что-то говорил? Не слушай, — махнула она рукой, — я справлюсь сама.

— Кристина, а можно спросить? Почему…

— Не спрашивай ни о чем. Не сейчас. — Ее лицо окаменело, как у человека, всеми силами пытавшегося не расплакаться. Ей это удалось, но было видно — одно мое слово, и она разрыдается. Я замолчала.

Мне казалось непостижимым все происходящее. Глеб умирал и перед лицом смерти думал о Кире. Кристина привезла меня, зная об этом, и еще просит выполнить его просьбу. Что это? Такая странная любовь? Мне показалось, что и Глеб знал о ее чувствах к Андрею и тоже реагировал спокойно. Семья со свободными отношениями? Ну, допустим. Но одно дело закрывать глаза на внесемейные отношения, другое — потакать им. Ведь совершенно очевидно, что эти Кристаллинские дорожат друг другом и между ними какая-то особая, необъяснимая, но крепкая связь. Да и ребенок… Разве не она сама говорила мне о своей любви к отцу ребенка? И при этом Кристина смотрела на любовь Глеба к Кире, как на удачную игрушку, лучик света, нечаянную радость для него. Если что ее и беспокоило, так это то, что Кира, возможно, недостойна его любви. Может, приближение смерти делает людей другими и заставляет их ценить то, что в обычном состоянии не принимается в расчет? Я представила себя на месте Кристины. Нет, я бы так не смогла. При всем моем уважении к ней и Глебу, я так и не могла понять их тайны.

Просьбу его я выполнила. Отдала Кире шкатулку с бумагами, сказала, что Глеб оставил перед отъездом. Тогда я впервые увидела Киру разрыдавшейся. Она открыла шкатулку и прочла вложенные туда бумаги. То, что передал ей Глеб, являло собой копию свидетельства о смерти Доронина Антона Викторовича, пятнадцати месяцев от роду. Причиной смерти был назван какой-то сложный порок сердца, приведший к недостатку кислорода в организме. Судя по дате, случилось это двадцать шесть лет назад. Судя по фамилии, ребенок был Кириным братом, о котором никто из нас никогда не слышал. Я не знаю, что за трагедия скрывалась за всем этим и почему Глеб решил оставить в качестве прощального подарка именно эти бумаги. Я не знаю и не стала даже выяснять. Кира лишь сказала, что это касается ее умершего братишки, о котором она узнала недавно.

— Женя, я могу тебя попросить не рассказывать об этом никому?

— Конечно.

— Я сама расскажу об этом Андрею, хорошо?

Я кивнула. Больше она не стала ничего объяснять, а я, видя ее потрясение, не решилась спросить.

Глеба я больше не увидела. Он умер через два дня после нашей последней встречи. Оказалось, что он попросил Кристину не устраивать никаких пышных похорон, сообщить лишь тем нескольким близким друзьям, которые знали о его болезни. Он просил также кремировать его и развеять прах либо над морем, либо в горах. Кристина выполнила все в точности, как он просил, кроме того, что урна с его прахом все еще стояла нетронутая.

— Когда доберусь до океана или гор, тогда и развею. Сделаю это сама, не хочу, чтобы последнее «прощай» он услышал от других.

Как-то между прочим она упомянула о том, что Андрей тоже знал о болезни Глеба.

— Если будет спрашивать, соври что-нибудь, ладно? — попросила она меня. — Я сдуру поделилась с ним, он обещал молчать о его болезни, но о смерти может Кире проболтаться, а Глеб просил этого не делать.

Я не думала, что Андрюха расскажет Кире, если его попросить молчать. С другой стороны, как объяснишь ему просьбу Глеба? Можно только осложнить все еще больше. Но Андрей и не спрашивал меня ни о чем. Он вообще абстрагировался от всего происходящего, ушел в свои мысли, о Кристине не заговаривал. Видимо, как раз тогда он, втайне от всех, занимался поисками работы в Африке.

После смерти Глеба я, чувствуя себя как бы причастной к горю Кристины, старалась навещать ее почаще. Она не противилась моим визитам, но и не особенно зазывала к себе. Она впала в состояние горестного транса, совсем сникла, расклеилась, словно потеряла опору, стержень, удерживающий ее в нормальном состоянии. Придешь к ней домой — вроде бы она все делает, как обычно. Варит кофе, возится с ребенком, переставляет что-то на полках, задает вопросы, но тебя при этом не покидает ощущение, что перед тобой не Кристина, а некое заведенное механическое существо. Боль ее была физически ощутима. Казалось, что клейкая субстанция боли обволокла не только ее, но и распространилась вокруг, по всему дому, и любой находящийся поблизости увязал в ней.

Я все время спрашивала себя: «Неужели Кристина настолько любила своего мужа? Что же тогда Андрей? Казалось бы, теперь она может пересмотреть все в своей жизни. И не только в своей. Но она не собиралась этого делать. Глеб был прав в своем предвидении — она очень тяжело переносила его уход.

В одно прекрасное утро я все-таки завела разговор о том, что Андрей и Кира уезжают совсем скоро. Она улыбнулась и сообщила мне, что тоже уезжает из Москвы.

— Как? И ты? Тоже в Австралию? — ляпнула я. На безумную долю секунды я поверила в то, что она решила бороться за него.

— Нет-нет, совершенно не туда. Жень, ты же меня знаешь, я не собираюсь никому причинять боль.

— Откуда ты знаешь, что твой отъезд решит все проблемы?

— А я и не знаю ничего. Просто решила уехать. Я стала задыхаться здесь. И потом, воспоминания… И бездействие. Я так не могу. Дни проходят, и они пусты. Я хочу забрать Глеба и… Может, это ненадолго. Я ведь всегда возвращаюсь. Как птичка, летающая по свету, но неизменно возвращающаяся в родное гнездо.

— Все равно я не понимаю. Я вообще не понимаю ни тебя, ни того, что произошло. Ты совершенно расклеилась после смерти Глеба, ты должна взять себя в руки, собраться. Он не одобрил бы такого состояния, ведь правда? Возьми себя в руки. Куда тебе нестись сейчас сломя голову? От чего бежать? От себя? Может, тебе лучше найти силы начать новую жизнь здесь? Хотя бы ради ребенка, ведь ему и так трудно будет без отца. Я уверена, Глеб сделал бы все ради сына.

Увидев, что она не возражает, я решила, что нашла ее слабое место, на которое можно надавить. Я решила осторожно продвигаться дальше.

— Не мое, конечно, дело, но вы с ним продолжали иллюзию семьи ради сына, да? Извини, но иначе я не могу объяснить существование в вашей жизни Киры и Андрея.

Она подняла на меня глаза. Они были полны слез.

— Ой, прости, — я кинулась к ней, — я сделала тебе больно, да? Ну язык у меня такой дурной, как и я сама, ну прости, а?

Она махнула рукой. Завсхлипывала, все старалась сдержаться, но сил удержать слезы не хватало. Я подала ей салфетку. Она громко высморкалась, скомкав мокрую салфетку в кулаке.

— Я сейчас. — Она выскользнула в ванную. Минут через десять появилась. Глаза уже сухие, но все еще красные и опухшие. Волосы зачесаны назад, только несколько влажных от умывания темных прядей прилипли к вискам

— Я, наверное, пойду. — Я встала. Я чувствовала себя жутко неудобно, словно заглянула в чужом доме туда, куда не следовало, и разбила ценную вещь.

— Ты права.

Кристина уселась на пол, скрестив под себя по-турецки ноги.

— Мы жили вместе ради Глебушки. Но не только. Мы вообще не были мужем и женой.

Каково заявление, а? Я просто сползла по стеночке

— Это был фиктивный брак. С самого начала. Мы знакомы сто лет и всегда были хорошими друзьями. Когда Глеб открыл небольшой бизнес в Папуа, я решила воспользоваться возможностью и навестить его там. Приехала по туристической визе и осталась. Поначалу наслаждалась обычными развлечениями туриста: подводное плавание, фестивали, поездки по провинциям. Потом меня попросили помочь одной небольшой организации, работающей с сиротами. Я втянулась, решила остаться на более долгий срок. Но они не смогли мне сделать рабочую визу. В ПНГ люди в правительстве меняются со скоростью света, и на тот момент человек, отвечающий за выдачу рабочей визы, как раз был новеньким и рвался ввести новые реформы. В общем, препон было столько, что преодолеть их казалось невозможным. И тогда я уговорила Глеба расписаться со мной. Ну просто так, для проформы, чтобы получить долгосрочную визу. Супругам визы давали без проволочек. Он согласился. Все шутил, что жениться в ближайшее время ни на ком не собирается и потому до пятницы совершенно свободен. Так мы и поженились.

Кристина заулыбалась своим воспоминаниям.

— Было забавно. Какое-то время мы даже играли свои роли для публики, а потом… Потом он занялся своим бизнесом, у меня было немного денег, и я тоже вложилась туда, чтобы иметь дивиденды и жить на них. А все свободное время отдавала разным разностям. Писала статьи для журналов. Потом втянулась в эту последнюю историю. Андрей приехал. Ну и на этом, собственно, идиллия и закончилась.

Разводиться, как я поняла, они с Глебом не собирались, так как штамп в паспорте никому из них не мешал.

— Да и в любом случае я бы не бросила Глеба в таком состоянии. Хоть он и гнал меня от себя, я бы не смогла… Это было бы предательством. Ты ведь понимаешь? Глеб сказал, что даст свою фамилию ребенку, если только я не решусь рассказать настоящему отцу. А таких намерений у меня нет и не будет, — добавила она помолчав.

— У нас и раньше были всякие увлечения, — продолжила она после паузы, во время которой я складывала в уме кусочки разбитого блюдца, — и у него, и у меня, но до желания создать семью не доходило. Даже смешно выходило — наш брак как бы служил тестом на прочность чувств у других. Если штампик не мешал, значит, чувство серьезное, если же отпугивал — то и не надо.

— И часто не мешал? — поинтересовалась я.

— Как видишь, я пока от него не избавилась. Смельчаков вытащить принцессу из замка фиктивного брака пока не нашлось.

— Хочешь сказать, мне должно быть стыдно за моего братца?

— Ничего подобного. Гордись!

— Чем?

— Он ведь сохранил свою семью.

— Спорное утверждение.

— Не вмешивайся, Женька. Не мути ему мысли. Он только-только успокоился…

— Да откуда тебе знать? Ты же не заглядывала ему в душу? Это ты мутишь ему мысли. Скрыть от него все это… Ты не оставила ему шанса!

— Не обманывай себя. Шанс у него был всегда. Он не захотел им воспользоваться. Как, впрочем, и я. Значит, не судьба. Мы попортили друг другу нервы, взбаламутили давно устроенную жизнь, хотя не имели на это никакого права.

— Но ведь между вами все же что-то было, ты не можешь этого отрицать. Андрей — не просто прохожий в твоей жизни.

Кристина избегала моего взгляда. Отвернулась, на лице застыло упрямое выражение.

— Прохожий… Знаешь, поначалу я приняла его за обычного бюрократа, из тех, которым все по барабану на самом деле. А я таких терпеть не могу. Но потом… Он не такой. Он просто спрятался внутри себя. Я все не понимала, что меня так притягивает к нему. Ругала себя на чем свет стоит. И женат, и совсем не мой тип, и меня не понимает. Казалось бы, ну что мне от него надо? Так ведь нет — я все возвращалась и возвращалась к нему, все дергала его зачем-то, хотела заставить взглянуть на мир моими глазами. Врастала в него невидимыми веточками все глубже и глубже… А потом поняла — он такой же, как я, он чувствует и видит, как я, просто наносная шелуха скрывает это. Но еще я поняла, что он так же врастает в меня, как и я в него. А я не хотела разрушать его жизнь. Я не имела на это права. Я отпустила его. Отпустила, но, как видишь, не вырвала с корнем.

— А тебе не приходило в голову, что он тоже не вырвал тебя с корнем?

— Женька, Женька… Я ничего не могу сделать. Я могу распоряжаться лишь своей жизнью. И давай не будем обсуждать эту тему. Мне… — Она приложила ладонь к дрожащим губам. — Мне тяжело об этом говорить.

— У меня такое ощущение, что это не ты говоришь.

Кристина усмехнулась.

— Может, я изменилась? Смерть близких, знаешь ли, меняет людей. Я никогда раньше не сталкивалась со смертью так близко. Родителей я потеряла так рано, что и не помню ничего. С детства моей семьей была семья Глеба. Теперь ты понимаешь, что он значил для меня? Больше, чем любимый мужчина, больше, чем я сама.

— У тебя еще есть ребенок…

— Да, есть… Женька, — вдруг встрепенулась она, — я тут тебе столько наболтала, ты все это мимо себя пропусти, ладно?

— Как это? Такое — и мимо себя?

— Ну, я имею в виду, дальше этой комнаты никуда не неси. Моя жизнь — это моя жизнь. Я ни от кого не завишу, слава богу, могу сама о себе позаботиться. Я хочу начать все заново, как делала это уже не раз. И не хочу, чтобы непрошеные гости бередили мою душу. Ты понимаешь, о чем я?

— Но это несправедливо, — слабо попыталась я протестовать.

— Я тебя люблю, Женька, но не бери на себя больше, чем ты можешь осилить. Разве тебе судить, что справедливо, а что нет?

— А кому?

Кристина вздохнула, пожав плечами.

— Не знаю. Судьба сама все разрешит, если захочет.

— Не похожа ты на пассивную фаталистку, уж прости меня. Да и я не из той породы.

— Иногда это очень полезно. И давай на этом закончим. Тебе еще не пора? А то мне надо сынуле подгузники купить.

Вскоре Кристина с сыном уехала. Куда, не сказала, лишь оставила электронный адрес. Я даже не знала, в России она или за ее пределами. Пташка выпорхнула из клетки, оставив после себя клубок спутанных проблем.

Пока я размышляла, где бы найти врача, выкидывающего из памяти только определенные моменты, Андрей собрался в Судан. То, ради чего Кристина пыталась скрыться от Андрея, и без нее потерпело крах, рассыпалось на несклеиваемые кусочки. Обещание хранить молчание, данное Кристине, потеряло свой смысл.

Глава 31

В тот день я ночевала у родителей. Мама уговорила помочь ей с очередной партией маринованных овощей. Я терпеть не могла эту работу, как и вообще домоводство в целом, но обожала мамины маринованные огурчики, помидоры и патиссоны, которые за многие годы выдержали жесточайшую конкуренцию с магазинными и заказными, сделанными так называемыми маринадными профессионалами на дому. И так как я в итоге потребляла большую часть заготовленных овощей, то отвертеться от участия в этой «операции» мне было невозможно.

Помню, как мама вошла на кухню, бледная, с глазами, полными недоумения, слез, вопросов. Когда я услышала о том, что Андрей исчез, я прислонилась к стеночке на нашей семейной кухне и пару минут не могла вымолвить ни слова. Мама спросила меня, знаю ли я, где он. Я сказала, что нет. Это было правдой. Я не знала точно географического местонахождения своего брата. Я закрыла глаза. Я не знала, куда он отправился, но я могла себе это представить.

Я видела машину, за рулем которой сидел Андрей. Он мчался на бешеной скорости, открыв окна. Он любил скорость и любил ветер, свистящий в ушах при быстрой езде. Когда нам было по восемнадцать — двадцать лет, иногда он брал меня за город и разгонялся, насколько позволяла его подержанная «Тойота». Когда окна закрыты, скорости не ощущаешь. Плавно скользишь по гладкому асфальту скоростной автотрассы, не вглядываясь в пролетающие мимо столбы, машины, пейзажи, полностью отдаваясь ощущению невесомости в замкнутом пространстве. Как только опускаешь стекла и впускаешь жадный ветер в кабину, он приносит с собой чувство полета и свободы. То, что всю жизнь подспудно искал Андрей.

Я вижу, как он мчится на машине по автотрассе, сворачивает, следуя указателям. Вскоре дорога становится менее ровной, появляются ямы, кочки, приходится снизить скорость, но он все равно спешит. Он спешит добраться до дома, адрес которого выцарапал через десятые руки у неизвестных ему людей. Он нашел доводы, он сумел убедить, что имеет право его знать. Он едет уверенно — он знает, где искать.

Через какое-то время его машина с визгом притормаживает у небольшого домика. Домик прост и опрятен. А может быть, это квартира в душной многоэтажке или палатка в отдаленном палаточном городке. Не знаю почему, но мое воображение рисует мне домик — домик в лучах солнца звучит романтичнее. Я вижу, как в дверях появляется молодая женщина, прикрывающая от солнца глаза. Ее волосы собраны в высокий пучок, но часть волос выбилась из плена и развевается солнечными прядями. Глаза, поначалу тревожно разглядывающие машину, непрошеным гостем возникшую в этом тихом уголке, постепенно теплеют. Взгляд смягчается, губы расплываются в улыбке. Недоверие сменяется нежностью, янтарные искры зрачков смешиваются с солнечными бликами на влажных ресницах.

За ее спиной показывается русая головка малыша. Светловолосый карапуз шустро подползает к матери и, усевшись на пол прямо на крыльце, тянет к ней руки. Она поднимает его, что-то ласково шепча на ушко. Малыш заливается смехом, кидает пытливый взгляд на Андрея, все еще стоящего у машины, и, засмущавшись, прячет лицо на мамином плече. Солнце играет в его волосах, еще не узнавших прикосновение ножниц. Они вьются свободными кудрями, светлые и по-детски редкие, настолько, что на шее, прямо по центру, просвечивает еле заметная бабочка цвета молочного шоколада.