Предрассветные призраки пустыни

Конец пути

Светлая «Волга» с зашторенными окнами стремительно мчалась по улице Ашхабада. Впереди, рядом с шофером, сидел сержант госбезопасности с пистолетом на поясе. Сзади – двое мужчин в штатском. Один из них был смугл, лет пятидесяти пяти, горбоносый, с массивным подбородком… Другой – высокий, плечистый туркмен с заметной проседью в густых, слегка вьющихся волосах, с волевыми, умными глазами на скуластом, как говорят туркмены – цвета пшеницы лице, был в сером европейском костюме.

Вскоре последние дома остались позади, и машина, вырвавшись на загородное шоссе, увеличила скорость. За окнами мелькали сады в весеннем цвету, холмы, покрытые гигантским паласом изумрудного разнотравья, захлестнутые половодьем пламенеющих маков, проплывали мимо поля с безукоризненными строчками посевов, корпуса каких-то строек, чуть дальше аэродром, на который опускался тяжелый многомоторный самолет…

Горбоносый с отрешенным видом смотрел прямо перед собой, в спину сержанта-конвоира, лишь иногда отвечая на редкие вопросы человека в сером костюме.

Машина остановилась на окраине большого поселка, раскинувшегося у подножия Копетдага. Широкие бесконечные улицы, окаймленные чинарами и тополями, одним концом упирались в покатые холмы, переходящие в ноздреватые горы, другим – в бело-розовые острова садов, из-за которых чуть просвечивали желтые гряды песков, смыкавшиеся с безоблачным небом. Шофер выключил мотор у старого карагача, распростершего свои заскорузлые ветви над горной рекой, берущей начало неподалеку, в буйных кустах ежевики, будто охраняющей своими шипами хрустальные истоки родника. В тишине было слышно, как по серой гальке звенела вода. Шальной ветерок, изредка налетавший с гор, запутавшись в засохших ветках карагача, издавал дрожащие трели старого гопуза – туркменского инструмента, напоминающего губную гармошку.

Сержант вышел из машины первым. Он открыл заднюю дверцу и кивнул горбоносому. Тот нехотя выбрался из машины, оглядываясь по сторонам.

– Ты зачем привез меня сюда, Ашир, сын Тагана? – хрипло спросил он, обращаясь к человеку в сером костюме. В глазах горбоносого мелькнул испуг, тут же сменившийся равнодушием. – Я никогда не был здесь…

– Эти горы тебе незнакомы, Нуры! – Ашир Таганов усмехнулся.

– Горы, горы… – горбоносый сутулился. – Клянусь горой, и книгой, начертанной на свитке развернутом, и домом посещаемым, и кровлей вознесенной, и морем вздутым, поистине наказанье твое, господи, падет в тот день, когда небо заколеблется и горы двинутся…

– А пока горы на месте, – вставил Таганов.

Тоскливый взгляд арестованного заскользил по застывшей громаде гор, уходящих в поднебесье, задержался на шиферных крышах кирпичных домов и замер на моложавом, задумчивом лице Таганова, как бы говоря: «Ну чего ты от меня хочешь?» Они стояли рядом, но невидимая полоса отчуждения разделяла их… Они росли в этом ауле, от которого осталось одно название, ибо все дома в нем новые или перестроены; они шли разными дорогами – один стал сотрудником госбезопасности Советского государства, другой – пойман как шпион… Были в их жизни моменты, когда они встречались, виделись вблизи и издали – через прорезь винтовочного прицела. Сейчас на какое-то время каждый из них, глядя на крыши родного аула и разлапистые, заматеревшие карагачи, отдался своим воспоминаниям. Но скоро Ашир Таганов повернулся к арестованному.

– Я жду от тебя чистосердечного признания, Каракурт, – проговорил он.

Набычившись, Курреев глядел куда-то вдаль – казалось, он не слышал вопроса, заданного ему Тагановым.

– Скажи, Ашир, меня расстреляют? – он как бы нехотя разжал губы. – Скажи правду… Если я заговорю, быть может, укорочу себе жизнь. С коротким языком жизнь длиннее.

– Сев на верблюда, за седло не прячься. – Таганов посмотрел на Курреева сурово, так, что тот опустил голову. – Не могу ничего обещать. Все решит суд, советский суд, который учитывает чистосердечное признание.

– А ты не хочешь мне помочь? – голос Курреева глухо дребезжал. – Твое одно слово, Ашир, – и мне сохранят жизнь. Ты ведь никак генерал или полковник, с тобой посчитаются…

– Я уже сказал, – Таганов тоже любовался горами, со стороны могло показаться, что два приятеля беседуют о прекрасных видах, которые открылись их глазам.

– Хочу видеть мою Айгуль, моего сына, дочь, внуков, – вдруг страстно выдохнул Нуры. – Не откажи мне, Ашир?! Я расскажу, расскажу… Я расскажу о твоей сестре Джемал, о ее муже Черкезе, которых Мадер увез задолго до войны в Германию.

– Поздно спохватился, – рассмеялся Таганов. – Не могу тебе обещать встречу с Айгуль и детьми, надо сперва узнать, захотят ли они тебя видеть. Они не твои дети…

– А чьи? Мовляма? Твои?

– Не дури, Нуры! Они дети Советской республики, ты их бросил, не кормил, не учил, не воспитывал…

– Не запугивай меня, Ашир! Чего ты хочешь?

– Сперва вспомни, как ты после выучки в разведывательной школе нацистов дважды спускался в Каракумах на вражеском парашюте с немецким пистолетом и взрывчаткой…

– Джунаид-хан был подкуплен английской разведкой, – глухо проговорил Нуры. – Разве тебе это не известно? А я служил Джунаиду… Живя в Герате, хан владел многими домами, магазинами, караван-сараями, бесчисленными отарами овец… Его окружали толпы льстецов… Умер он стариком, оставил старшему сыну Эшши сказочное наследство. Джунаид вершил судьбами таких, как я…

– Эк, куда хватил! – поморщился Таганов, отступая на шаг от Курреева, как бы разглядывая его со стороны. – Ты переметнулся к фашистам, был сотрудником берлинского СД, штурмфюрером СС, награжден фашистскими крестами. По поручению отдела Н главного управления безопасности ездил в Испанию, Швейцарию – отвозил в банки документы нацистских бонз, тебя забрасывали в Югославию на выучку эсэсовским карателям, орудовавшим под видом партизанского отряда. Это ты не скроешь?

– Если тебе все известно, Ашир, то нечего спрашивать! – деланно засмеялся Нуры, лицо его просияло доверием. – Я был тем ишаком, которого учили писать и читать. Помнишь притчу об ишаке? Насреддин взялся обучить его грамоте за двадцать лет, не побоявшись ханской угрозы казнить учителя, если ишак не постигнет грамоту, но мудрый Насреддин смекнул, что за двадцать лет кто-нибудь да сдохнет – не ишак, так хан. А я был ишаком, который ничего не понимал в грамоте разведчиков, только делал вид, что учусь…

– Довольно, Нуры! – махнул рукой Таганов. – Вижу, ты не склонен отвечать на мои вопросы, я подожду… Сам усугубляешь свою вину перед родиной. Поехали назад…

Они сели в машину, и «Волга» понесла их по полированному асфальту обратно.

По утрам конвоир вводил Каракурта в кабинет Таганова, где на небольшом треножнике, приставленном к столу чекиста, арестованного ждал прикрытый салфеткой пузатый чайник с крепко заваренным зеленым чаем. Курреев кивком головы здоровался с Тагановым, привычно садился на стул, молча наливал в пиалу янтарный напиток и, сделав несколько шумных глотков, ждал разговора.

Ашир поправил по краям чистые листки бумаги, потер седоватые виски, не сводя пристального взгляда с Каракурта.

– Итак, советские войска громили Берлин. А вы, сотрудник абвера, в это время уже перебирались в Туркестанский национальный комитет… Так?

– Нет, – покачал головой Каракурт.

…Война закончилась разгромом гитлеровской Германии, но еще до ее поражения лагерь среднеазиатской эмиграции, лелеявший голубую мечту о «свободном» Туркестане, то бишь – без большевиков и без Советов, заметно поредел. Крысы, почуяв гибель фашистского корабля, бежали с него – кто сдавался англичанам, некоторые советским войскам… 2 мая 1945 года на совещании в Мариенбаде Вели Каюм-хан, президент так называемого Туркестанского национального комитета, приказал подчиненным переходить только на сторону американских войск, выполнять все их задания, какой бы характер они ни носили. Комитет пытался смыть с себя коричневый цвет и перекрашивался на американский манер… Каракурт сперва оказался в американском лагере перемещенных лиц, откуда его скоро вызволил все тот же «президент» Туркестанского комитета.

Куррееву предоставили отдельный кабинет в комитете, назначили приличную зарплату. Вели Каюм-хан в беседе с ним сказал, что жену и детей Нуры из аула Конгур большевики выслали в Сибирь, что советская разведка знает о работе Каракурта на фашистов, а потому в Советском Союзе ему грозит смертная казнь… Запугав Нуры, Каюм-хан продал его за звонкую монету американской разведке. «Неприметный служащий» Туркестанского комитета «делал» переводы статей с туркменского языка на английский, с английского на русский или немецкий, а между делом еще подглядывал за сослуживцами, сообщая о них американцам. От зоркого взгляда и чуткого уха Курреева не по себе становилось даже самому благодетелю Вели Каюм-хану. С помощью свидетельств Каракурта американцы отлично разобрались в деятельности хана, они увидели бесперспективность этого отщепенца, погрязшего в интрижках, заботившегося лишь о собственном кармане, а также о карьере. Чаша терпения Центрального разведывательного управления США переполнилась, когда там узнали, что секретная служба ФРГ во главе с Геленом уверенно запустила руку в хозяйство беглых туркестанцев, а после того, как из комитета сбежал казначей, ограбивший кассу, унесший с собой огромную сумму денег, выделенную комитету американцами, судьба конторы Вели Каюм-хана была окончательно решена – комитет разогнали… Разумеется, американцы позаботились о Каракурте, он служил в качестве специалиста по русским вопросам. Его статьи и доклады использовались комитетом радио «Свободная Европа», Институтом по изучению СССР, обосновавшимся в Мюнхене. В целях заработка Курреев рыскал по всей Западной Германии, бывал в Австрии, в Дании, в Западном Берлине, отыскивал в трущобах морально сломленных, опустившихся «азиатов», готовых за небольшую плату убить из-за угла «указанного типа», что значит – человека прогрессивных убеждений, – выступить в суде лжесвидетелем, прочитать перед микрофоном любую ложь… Холодная война вскоре потребовала «знатоков» Средней Азии и Казахстана, Туркестанский национальный комитет был возрожден как старый, давно забытый водевиль, возглавил его иной человек – не Вели Каюм-хан. Каракурт туда уже не возвратился, он выполнял иную миссию…

– Нам известно, Каракурт, что вы были в очень близких отношениях с Вели Каюм-ханом, – проговорил Таганов. – Предположительно, хан воспитал вашу родную дочь…

– О, – засмеялся Нуры, как видно, Ашир затронул очень сложную струну его воспоминаний. – Я этого не скрываю…

Однажды в Дюссельдорфе Нуры разыскала прилично одетая увядающая блондинка. Было видно, что она побывала у косметолога, искусно затушевав следы бурно проведенной молодости. Это была Маргарита, любовница Вели Каюм-хана. Самым близким она позволяла называть себя просто Рит… На страданиях военнопленных туркестанцев Рит и Вели Каюм-хан нажили немалое состояние. О Рит после войны писали как об изощренной садистке… Теперь неудавшаяся «мать Туркестана» (Вели Каюм-хан величал себя «отцом Туркестана») тяжело опустилась на стул перед Каракуртом. Она явно кокетничала. Дело в том, что после войны Рит родила дочь, и маленькая Лорхен очень походила на Курреева. Как-то Нуры, повидав девочку, воскликнул, что она как две капли воды похожа на него, напомнила ему дочь Гульшат, что осталась в Конгуре. С тех пор Лорхен выросла в красивую женщину, стала женой сына бывшего оберштурмфюрера Фюрста, возглавлявшего в войну службу гестапо в «Ост-мусульманской дивизии СС». Муж ее, процветающий бизнесмен Ральф, баловал жену деньгами, но она все-таки увлеклась неким американским миллионером Кларком и уехала с ним в «свадебное путешествие». Печальный скандал, который мог разразиться вокруг семейства, угрожал репутации госпожи Маргарит…

– Она твоя дочь, – чуть не плача, говорила Маргарит, – поезжай, привези ее. Я тебе заплачу…

Спустя неделю Каракурт доставил в дом Маргариты полузадушенную Лорхен. Молодая женщина последними словами проклинала грубого горбоносого похитителя с волосатыми руками, она не подозревала, что дикому обращению с собой обязана родному отцу.

– Занятно, Каракурт… Хотя это не самое важное из твоей биографии, что меня интересует, – улыбнулся Таганов, сжимая свои пальцы. – Как ты оказался на средиземноморском островке?

– Меня нашел какой-то американец и предложил туда поехать.

– Зачем?

– Он обещал, что там я могу жениться на единоверке и хорошо зарабатывать…

– И где ты работал?

– На радиостанции… «Поход за свободу» комитета «Свободная Европа». Там был огромный парк, запущенный, перерытый канавами, залитый водой…

– Что это была за радиостанция?

– Под вывеской ее орудовал шпионский центр ЦРУ, перехватывались чужие секреты…

– Много работало там народу?

– Переводчики, редакторы, инженеры, телетайписты, шифровальщики… Выуживали сведения о местонахождении заводов, нефтепромыслов, электростанций, аэродромов, воинских частей… Часть сведений переправлялась радиостанциям «Голос Америки» и «Свободная Европа».

– Кто работал на радиостанции?

– Русские, украинцы, поляки, болгары, албанцы, турки, арабы, те, кто по разным причинам эмигрировал из своих стран.

– Чем ты там занимался?

– Сперва меня проверили, умею ли стрелять. Я поразил мишень прекрасно. Из пистолета.

– Что дальше?

– Полковник Джеймс предупредил меня: тот, кто пришел сюда однажды, остается здесь навсегда; с радиостанции уходят лишь по их воле… Я стал боевиком… Как-то мне из окна показали смуглого мужчину средних лет с толстой самшитовой тростью. Он работал дешифровальщиком пятнадцать лет, но задумал убежать. Я выследил, что у дешифровальщика в трости вмонтирован острый автоматический штык. Тенью ходил за смуглым, пока однажды ночью полиция не подобрала его труп… Он закололся своим штыком…

Таганов хмыкнул. Нуры опустил голову.

– Утром радио сообщило, что агенты Москвы убили честного человека…

– А потом?

– Потом я завалил одну операцию… Неудачно стрелял, и раненый субъект, который должен был умереть, попал в больницу, он кое-что рассказал. Кстати, при погоне полицейский тоже прошил мне пулей плечо… Дело замяли, я был спешно послан в Канаду знакомиться с членами делегации советских республик, которая прибыла туда на международную выставку. Я имел деньги и фотоаппарат. – Каракурт вдруг оживился. – У меня была инструкция: «Хвастовство – это слабость, свойственная в большей или меньшей степени каждому человеку… ищите хвастунов. Они попадут в тщательно подготовленную ловушку…» Но там я сам попал в советскую ловушку…

– Продолжайте, продолжайте, – кивнул Таганов.

В канадском городе Курреев неожиданно встретился со своим односельчанином, молодым агрономом, который рассказывал ему о Конгуре, и Нуры забыл об инструкциях… Он, представлявший Конгур убогим, с жалкими карагачами и изнывающим от жары, вспоминал единственный колодец на такыре, мейдан, место сборищ старейшин, детские игры… А агроном вдруг обрисовал ему благоустроенный поселок с густой зеленью. Самое поразительное для Нуры было то, что его любимая Айгуль не выходила больше замуж, она воспитала сына, который окончил институт и стал инженером, выучила дочь, окончившую аспирантуру в Новосибирске, при отделении Академии наук. Гульшат живет в Москве, стала кандидатом наук. Сам не осознавая того, Нуры позволял молодому агроному вербовать себя в «агенты» Москвы. Он слушал и слушал туркмена. И, наверное, агроном еще долго говорил бы с Нуры, если бы у того не вырвалось признание, что он, Нуры, сын Курреева, предал Родину… Ошарашенный агроном, выскочив из-за стола, плюнул себе под ноги и ушел из номера гостиницы…

По просьбе Каракурта один турок написал в Конгур письмо и получил оттуда конверт с фотокарточкой от Айгуль. В селе еще жива была мать Нуры. Курреев долго разглядывал карточку со своим семейством. Айгуль была одета по-европейски – в платье, а Нуры помнил ее в яшмаке – платке молчания, с большим ведрообразным бориком на голове… Ему вспоминались минуты, когда он скакал на жеребце под свист пуль вместе с Эшши-баем и с отцом, оставляя беременную жену и сына…

После Канады, возвратившись на остров, Нуры искал дня и часа для побега. Однажды он вышел из парка в город, гуляя по улицам вечернего города, проходя мимо магазинов с яркими витринами, забылся и оказался на окраине. Не зная зачем, он шел и шел по равнине, представляя аул с предутренними петухами, с криком пастуха, с запахом хлеба… Потом Нуры вернулся и на безлюдной улице встретил приземистого толстяка – не то немца, не то австрийца. Однако тот заговорил с ним на английском.

– У вас не найдется огня? – спросил толстяк.

Нуры достал зажигалку. Незнакомец смачно затянулся, явно напрашиваясь на знакомство.

– Вы случайно не азиат?

Нуры приберег грубость, пожал неопределенно плечами. Но толстяк сказал:

– Вас интересует история сельджуков?

Это был пароль. Нуры насторожился. Прошло двадцать с лишним лет, как он расстался с подполковником Вилли Мадером, когда тот обменялся с Курреевым услышанным паролем. В ту пору Гитлер уже покончил с собой. Нуры вспомнил живописные Баварские Альпы, неподалеку от горного озера старинный замок средневековых рыцарей, где проныра Мадер собрал остатки агентов. «Придет время, и мы призовем вас!» Там Нуры заметил молодого немца в генеральском кителе и пенсне. То был будущий шеф федеральной разведки Западной Германии Рейнгард Гелен. С тех пор Курреев и хранил в памяти пароль гитлеровской разведки.

– Да, но меня больше влечет пора великих завоеваний султана Санджара, – отозвался Нуры незнакомцу.

– Мадер передал, что пора возвращаться… Он ждет тебя, Каракурт, – услышал Нуры срочный приказ.

Испугавшись такого оборота дела, Курреев возразил:

– Американцы добром не отпустят…

– Не твоя забота! – резко оборвал его толстяк. – Вылет завтра, самолетом Анкара – Мюнхен… Назовешься Супановым…

На другой день вечером Каракурт уже был в Мюнхене, отыскал парк на левом берегу реки Изара, покружил на всякий случай у зеркального озера, как бы любуясь белыми лебедями, и приблизился к серой двухэтажной постройке, похожей на казарму. Документ, который был передан ему еще в аэропорту связным Мадера, давал право на беспрепятственный вход в здание. Охранник в серой форме с нашитыми на груди буквами «Радио „Свободная Европа“» остановил Курреева:

– У вас в левом кармане оружие. Подайте сюда!

За вытаскиванием из кармана пистолета и застал Курреева долговязый Мадер.

– О, мой эфенди! Салам алейкум! – воскликнул он, сверкая на ходу стеклами очков.

Мадер шепнул Каракурту о встрече в саду картинной галереи Шака, на третьей скамейке южнее Швабского фонтана. Там должен был появиться человек. А сейчас Каракурт проследовал вместе с Мадером в просторный кабинет, уставленный массивными стальными шкафами. В углу у окна Нуры увидел лысого мужчину неопределенного возраста, который, сидя за массивным столом, попыхивал толстой сигарой. Он еле ответил на приветствие, словно торговец, приценивающийся к очередной партии товара. Это был американец Ричард Кук, заместитель директора радиостанции.

– Он тебе дал имена агентов, с которыми ты должен был поддерживать связь, спустившись на территорию Средней Азии? – вдруг перебил рассказ Курреева Ашир.

Смуглое, тяжелое лицо Каракурта странно просияло, словно бы какая-то догадка осенила этого запутавшегося в своей судьбе человека.

– Да, конечно… – твердые губы Нуры дрогнули в улыбке. И, не дожидаясь вопроса, Каракурт стал рассказывать дальше.

Альянс двух военных разведок – США и издыхающего гитлеровского абвера – возник двадцать с лишним лет назад. В самом начале апреля 1945 года Вилли Мадера, уже приготовившегося бежать в Испанию, спешно доставили в курортный отель Бад-Эльстера, что в Саксонии. Разведчик предстал перед грозными очами генерал-лейтенанта Гелена. «Нам известно, подполковник, что вы как специалист по Средней Азии знаете многих наших агентов – азиатов, заброшенных в Советский Союз». Генерал говорил тихо, едва шевеля губами: «Вам придется всех их вспомнить по памяти… Всех без исключения…» «Осмелюсь доложить, герр генерал, – вкрадчиво ответил Мадер. – На всю агентуру есть где-то картотека и даже… дубликаты…» – «Неужели, подполковник? Вы полагаете, что мы об этом не осведомлены?» – резко бросил Гелен и, поднявшись с места, подошел к Мадеру пружинистой походкой барса. Этот худощавый, среднего роста, но с телосложением легкоатлета человек выглядел аристократом. Генерал был элегантен, но под широким лбом, под лысеющим черепом бродили изысканно жестокие мысли. Мадер понимал, что он находится в цепких руках Гелена, однако лихорадочно соображал, как ему выжить… Если он сейчас назовет по памяти список среднеазиатских агентов, то Гелен тотчас может отделаться от него, выбросит на свалку… Нет, Мадер не такой уж простачок! Война фашистской Германией проиграна, дошлые шефы многих служб и подразделений абвера лихорадочно снимают фотокопии с докладов, отчетов, исследований о Советском Союзе в надежде подороже продать их американцам… Почему же Гелен спрашивает о среднеазиатской агентуре? Ему она неизвестна или известна неполностью?

– Мадер сумел вспомнить лишь немногих, – вкрадчиво сказал Каракурт.

– А тебе они известны все? – улыбнулся Таганов, пододвигая Нуры чайник. Тот тоже улыбнулся скрытой, одному ему понятной улыбкой, налил пиалу янтарного горячего отвара, откусил кусочек сахару.

– Мадер ответил Гелену: «В спешке трудно сосредоточиться», – продолжал рассказ Курреев. – Мне тоже нужно время, чтобы собраться с мыслями.

…Гелен окончил академию после прихода к власти Гитлера. Он случайно попался на глаза генералу Манштейну, будущему генерал-фельдмаршалу, стал его фаворитом. Вскоре тридцатичетырехлетний капитан Гелен был назначен помощником начальника фортификаций армейского корпуса, затем адъютантом начальника генерального штаба сухопутных войск Германии. Он участвовал в разработке пресловутого Плана Барбаросса – плана нападения на Советский Союз. В 1942 году подполковник Гелен, имевший весьма смутное представление о разведывательной службе, стал начальником ведущего отдела абвера «Иностранные армии Востока». Дальнейшая карьера Гелена хорошо известна. Летом 1944 года начальник отдела стал собирать все ценные материалы о Советском Союзе в отдельные папки и прятать их в Баварских Альпах – в горах, в озерах, каменоломнях. На секретных совещаниях своих сотрудников и агентов он призывал свертывать шпионскую деятельность, готовиться к «консервации», чтобы активизироваться после войны. Гелен глядел далеко вперед… Семьи его сотрудников получали похоронки, кого-то он снабдил фальшивыми документами, кого-то сдавал в плен американцам… Дело в том, что Гелен не спешил сдаваться американским властям: создав трехмесячный запас продовольствия, он укрывал свою команду в укромном уголке Баварии, неподалеку от озера Шпитдициг, там же пряча ящики с микрофильмами документов абвера. Однажды пастух, заметив в лесном домике гитлеровцев, сообщил о них командованию союзных войск. Геленовскую группу арестовали и доставили в расположение американской части. Сам он тоже угодил в лагерь военнопленных. Однако Гелен не ошибся в своих расчетах, он располагал такими сведениями, которые не могли не заинтриговать крупных американских разведчиков. Летом 1945 года американский генерал Зиберт привез Гелена с четырьмя его подручными в Вашингтон, где фашистский пройдоха предстал перед элитой разведки США.

«Если мне поручат создать секретную службу для американцев, то эта служба будет создана из немцев. Я должен иметь возможность сам подбирать себе сотрудников», – говорил Гелен.

– Наглость Гелена пришлась по душе американцам. И он получил такое поручение.

– Что ты хочешь сказать этим, Нуры Курреев? – возмутился Ашир. – Неужели мы без тебя не знаем карьеры Гелена?! Зачем ты все время отвлекаешься?

И опять Нуры улыбнулся в глубине коварной души, а на лице проглянула лишь угодливая маска.

– Я маленький человек, Ашир, – заговорил он торопливо. – Ты же помнишь меня с детства… Я всегда был непоследователен в поступках, я слабее тебя, но, как видишь, дожил до твоих лет.

– О чем с тобой говорили Мадер и Ричард Кук?

– О чем? Я прибыл в Мюнхен по распоряжению Мадера и Кука, то есть я хочу сказать, что на деньги разведывательной службы США.

– Мадер вызвал тебя со средиземноморского острова по приказу американца Кука? Так?

– Да… Они, немец и американец, не скрывали своих тесных контактов.

– Что же тебе сказал Кук?

– Он объяснил, что ловкие боевики с ножом, отравой и пистолетом выходят из моды… Нужно, мол, действовать по-другому, острым словом, взрывным фактом, ну там, клеветой или хитростью…

– Что он тебе предложил конкретно?

– Ехать в Туркмению для психологической войны…

– Еще конкретнее! – потребовал Таганов.

– Проникнуть в Туркмению, вжиться в обстановку, для начала завести знакомство в мире каких-нибудь хвастунов, скептиков, нигилистов, болтунов, у которых плохо держится за зубами государственная тайна, искать для знакомства богемствующих юнцов, из которых можно выкормить шпионов и предателей… Разумеется, их регистрировать, изучать…

– И все-таки тебя берегли и для каких-то других дел.

– Не знаю…

– Тебе дали имена и явочные квартиры… Чтобы ты связался с агентами, заброшенными в Среднюю Азию в войну и после войны?…

– Мне сказали, что связь по радио каждую пятницу, сеанс в последние пять минут каждого шестого часа, в любое время суток. Отсчет времени после двенадцати часов. Вот и все.

– Погоди, Каракурт! Ты же сказал, что в коридоре Мадер с тобой успел перекинуться словечком тайно от Кука. Он считал тебя не столько американским, сколько немецким шпионом.

– Да, – кивнул Нуры. – Это так. Но это оказалось ерундой.

– Какой ерундой?

К условленному времени Курреев пришел в тенистую аллею сада картинной галереи Шака. Он сидел на скамье, листал журнал. Устав ждать, Курреев забеспокоился, что никто не придет, как вдруг заметил чью-то фигуру и стал следить за ней. В это время какая-то молодая женщина приблизилась к нему, ее дорожная сумка была набита свертками, но по неосторожности женщина выронила ее, и свертки рассыпались. Нуры заторопился помочь ей, чтобы избавиться от непрошеной свидетельницы, ведь он следил за проходящим мимо человеком, тогда как женщина, нагнувшись, шепнула ему пароль и, услышав ответ, назвала адрес: «Гогенцоллернштрассе, станция по обслуживанию автомобилей, принадлежащая Отто Коссаку. Ровно к восьми часам вечера в воскресенье».

Со станции Курреева в сторону букового леса отвез на машине некий господин, высадил у небольшого трехэтажного дома в стиле модерн. В одной из комнат Каракурт встретился с Мадером. Тот выставил на стол бутылку бренди. В кабинете немецкого шпиона не было ни ковров, ни часов, ни картин. Над письменным столом висела лишь гипсовая копия посмертной маски Фридриха Великого.

– Я уважаю тебя, мой эфенди! – горячо зашептал Мадер, перегибаясь через стол. – И не забыл того смелого подвига, когда ты во Франкфурте-на-Майне прикончил американского офицера…

Каракурт вздрогнул. Это было правдой. По заданию Вилли Мадера на второй день после подписания акта о капитуляции Курреев убил американца…

– Плюнь на Кука! – хмелея, говорил Мадер. – Он мало верит в тебя. Человеку даны два уха и один язык, лучше молчать и слушать, чем плохо слушать и много говорить. Ты старый немецкий агент… Не пора ли нам работать не на янки, а на себя?

– А если я не соглашусь?

– Мой эфенди, – в голосе Мадера звучал металл. – Мы достаточно самостоятельны, чтобы избавиться от одного непослушного туркмена…

– Если я скажу обо всем американцам? Куку?

– Двойной игры они тебе не простят! – заключил Мадер. – По крайней мере усомнятся в твоей преданности.

Каракурту ничего не оставалось, как принять предложение Мадера. И он стал ждать от него задания…

– Ты будешь заброшен американской разведкой в Среднюю Азию, – продолжал Вилли Мадер. – Я назову тебе имена и пароли среднеазиатских агентов, разумеется, не для того, чтобы ты использовал их на пользу янки… Исключительно в целях содействия разведке ФРГ…

За несколько дней допроса, который вел Ашир Таганов, Каракурт уже привык к роли рассказчика, он старательно вспоминал множество существенных и малосущественных подробностей из своей жизни; Ашир вел допрос ровным, даже несколько меланхоличным голосом. Но за внешним спокойствием скрывалась упругая, как тетива, мысль. Опытный разведчик заданным будто невзначай вопросом заглядывал в тайники души допрашиваемого, вынуждал разговориться, толкал на объяснения сложных проблем, и тогда Каракурту неизбежно приходилось называть имена, даты, годы, подробности… Ашир понимал, что Нуры кое-что скрывает, прячет в тайниках памяти… Двусмысленные вопросы застигали Курреева врасплох, и он терялся либо слишком явно отказывался о чем-то сказать в открытую… Сейчас Таганов ждал, что Каракурт назовет имена среднеазиатских агентов, которые передал Каракурту Вилли Мадер. Однако Нуры продолжал рассказ уже о другом…

– Погоди, Нуры, – мягко остановил его Таганов. – Ты вспомни фамилии, что перечислил тебе Мадер…

Каракурт пожал плечами:

– Эти пароли и явки хорошо знают американцы, – он попытался увильнуть от ответа.

– Что ж, тогда изложи, как узнали американцы тайну Мадера, которую он доверил лишь одному тебе, – равнодушно заметил Таганов. Он смекнул, что Нуры точно рассчитал, чем может вызвать горячий интерес.

– Дело в том, что, выйдя из кабинета Мадера, я на второй же день был снова приглашен на встречу с Куком, – продолжал Нуры. – Он встретил меня злобно… Долго кричал, что я продался старому ослу Мадеру, топал ногами и обещал расстрелять… А потом включил магнитофон, который точно воспроизвел всю нашу беседу с Мадером в его кабинете. Я слышал даже звук плотно закрываемой двери, звон рюмок… Но американец, поиздевавшись надо мной, остыл, усадил меня в кресло и заговорил ровным голосом. «Тебе, Каракурт, показалось, что уже наступило время, когда ты можешь спеться с немцами против американцев? Ошибаешься!» Далее Кук строго приказал мне держать язык за зубами и преданно выполнять поручения Мадера, разумеется, ставя обо всем в известность самого Кука… На всякий случай Кук взял с меня письменное обязательство все секреты Федеральной разведывательной службы Западной Германии, которые будут мне известны, передавать американской разведке. Кук обещал платить больше, чем Мадер… Он заверил, что мне будет обеспечена беззаботная старость.

– Беззаботная старость? – усмехнулся Таганов. – Уж не имел ли он в виду пенсионное обеспечение в Туркмении? Ведь он посылал тебя в нашу республику…

– Я сильно виноват перед Родиной, – пробормотал Курреев. – За одного Мовляма меня можно расстрелять… Но ведь тогда я был молод…

– Да, да, – кивнул Таганов. – А имена среднеазиатских агентов и их пароли все-таки надо вспомнить, Нуры… Ты ведь еще их не назвал мне…

Каракурт уставился ожидающими глазами на Таганова:

– Ты же меня не торопишь, Ашир? Мадер не назвал эти имена даже Гелену… Он их так долго берег в памяти, чтобы передать мне… Я вспомню… Обязательно вспомню…