Предсказанная

ГЛАВА 1. СТАРАЯ ДОБРАЯ ФЭНТЕЗИ

— Сначала все было так, как ты, наверное, знаешь. Я пришел в город, потому что меня пригласил туда магистрат. Точнее, один из его членов, владелец цирюльни. Тогда часто случалось, что цирюльники знались с… ну, скажем, нечистой силой. Точнее — с некоторыми из Полуночи.

— А настоящей нечистой силы, значит, нет? — спросила Анна.

— Если и есть ад, то мы, пожалуй, в нем, — невесело улыбнулся Флейтист. — О другом я не знаю, хотя меня сотни раз называли демоном или бесом. Что ж — я пришел в город, и мне поручили избавить его от полчищ крыс, что наводнили его. Крысы пришли из соседних селений, где свирепствовала чума. Вам будет трудно поверить, но тогда люди не знали, что крысы распространяют чуму. Считалось, что эпидемии насылают ведьмы или вызывают бесы, которых люди вдыхают, проглатывают с водой… Мы, конечно, знали, как все происходит на самом деле. Учили некоторых из Полудня — знахарей, травниц. Тех, кто хотел учиться и был готов поверить. Вера… вы опять едва ли поймете до конца, что значила тогда вера. Веру нужно было подкреплять. Чудесами, созданием и поддержанием образа. Мой образ требовал от меня взять с жителей тяжкую цену. Иначе они не поверили бы мне… в меня. И я не смог бы сделать то, что должен был.

Анна слушала, склонив голову набок, и так и держа на столешнице напряженные руки. В глазах у нее то возникало понимание, то вновь застывало недоверие.

— Я сказал, как требовал обычай — я возьму первое, что встретится мне на пути. И я действительно увел крыс, утопил их в ближайшем озере. Это было нетрудно. О Пестром Флейтисте рассказывали сказки, и когда они увидели меня воочию, мне не нужно было много слов и жестов, чтобы получить свой ресурс. Когда я возвращался, я был уверен, что встречу козу или теленка. Но мне встретился мальчик, сын того самого цирюльника. Родители заперли его, но он убежал. Мне не нужен был этот ребенок — что мне с ним делать? Но слово должно быть нерушимо, и я забрал бы его с собой. Довел бы до ближайшего монастыря и передал монахам, наверное. Случилось же иначе. Магистрат отказался исполнить свою клятву. Я чувствовал бы облегчение, наверное. Если бы не увидел на шее мальчика — он стоял рядом со мной на площади перед ратушей, — бубоны. Он был уже болен, у него начиналась лихорадка. Признаки болезни я увидел на лицах многих жителей… — Флейтист задумался, посмотрел вдаль, вспоминая. — Я заговорил с ними об этом, но они не поняли меня. Точнее, они решили, что я хочу забрать всех детей. И выгнали меня. Я устал, я был не в силах тягаться с толпой и священником. Я стоял перед толпой, которая не желала понять меня. Женщины плакали, проклиная меня. Проклятий я не боялся — и из них можно взять силу. Но перед непониманием я не мог сделать ничего. Позже умный человек сказал, что против глупости сами боги бороться бессильны. А я не был и богом.

Флейтист опять замолчал. Крупные пальцы с накоротко состриженными ногтями отбарабанили по столу короткую дробь. Флейтист вздохнул, собираясь с силами перед окончанием истории.

— Я вернулся в Гаммельн на рассвете. И увел с собой детей — тех, что не оставили на ночь в подвалах и погребах, тех, что смогли выбраться из домов. Они не хотели идти со мной. Но я заставил их своей музыкой. Я хотел увести их из города, спасти от эпидемии. Часть уже была больна — или явно, или еще скрыто, но я видел. Их я заставил вернуться по домам, чтобы они не погубили остальных. Всего со мной ушло сто двадцать шесть детей Гаммельна, возрастом от четырех до десяти. Те, что были старше, уже не слышали зова, а младшие не смогли прийти на площадь. И я повел их прочь от города. Старшие несли самых маленьких на руках. В этом была моя ошибка. Очень скоро, к полудню, они шли только на моей музыке. А мои силы иссякали. И к закату я понял, что не могу больше играть, не могу подчинять своей воле никого…

Еще одна пауза. На этот раз длинная. Пальцы тихонько оглаживали отверстия флейты. Все молчали, слушая рассказ — и Софья, которая слышала его не в первый раз, и Анна, которая заварила всю эту кашу. Серебряный молчал, и в молчании его мешались и осуждение — «стоило ли так надрываться ради людей».

— Я избавил их от своего заклятья, и велел идти вперед, по дороге. Сам я не мог уже сдвинуться с места. Но я опоздал с приказом. Нужно было отдавать его, пока еще у меня оставались силы. Дети не послушали меня. Они вернулись обратно. Среди них было двое бойких мальчишек, что запомнили дорогу, и они-то и повели остальных домой. Я уже не мог препятствовать им. Сил хватило лишь на то, чтобы найти себе укрытие. А дети… они вернулись в город. И умерли, почти все. Выжило лишь несколько малышей. А люди запомнили иное. Вот и вся сказочка, Анна. Надеюсь, я сумел сделать ее не страшной?

Анна вздрогнула, когда от размеренного повествования Флейтист перешел к вопросу.

— Нет, — сдавленным голосом сказала она. — Не сумел. Это я виновата, прости меня.

— Тебе не за что просить прощения, — ласково погладил ее по руке Флейтист. Ладонь была горячей, почти раскаленной, и Анна вздрогнула, но не посмела отдернуть руку. — Это мое прошлое, моя непредусмотрительность и моя ошибка. Я не забываю о ней, и не прячу истину за ложью, а боль за оправданием. Отзвук Гаммельна — в каждой моей мелодии. Это не фигура речи, это мое проклятье и расплата. Мои мелодии зовут за собой, но не в силах подчинить. Тебе не стоит бояться…

— Я не боюсь, — сказала Анна, а потом не удержалась и заплакала, спрятав лицо в ладони. Вадим обнял ее за плечи, повернул лицом к себе, ласково погладил по волосам. Впервые за много лет девушка плакала, не стыдясь слез. Сейчас они не были признаком слабости. Плакать было легко и приятно — она плакала не о себе, а о давно погибших из-за глупости родителей детях, о навеки несущем в себе эту боль Флейтисте, и немного — обо всем на свете, о том, что достойно слез. Потом кто-то осторожно оторвал ее руки от куртки Вадима, развернул. Сквозь пелену влаги Анна взглянула на Флейтиста. Он поднес к губам ее ладони, потом прикоснулся губами к заплаканным глазам.

— Спасибо?

— За что? — пролепетала Анна.

— За искренность, за слезы… и за понимание, — еле слышным шепотом ответил Флейтист.

Вадим стоял сзади, опустив ей руки на плечи. По напряжению пальцев она чувствовала, что любимый не понимает ровным счетом ничего из происходящего. Уже не в первый раз за вечер, приходилось признать. И хотелось вывернуться из-под его ладоней, встать с Флейтистом вдвоем и наедине. Если бы он предложил выйти, Анна согласилась бы. Спрашивать больше было не о чем, но — молча просить прощения, стоять рука об руку, чувствуя друг друга и понимая так, как было им дано…

Флейтист не предложил. Взгляд глаза в глаза, короткий полупоклон, и он ушел, взяв Софью за руку. Пора была ложиться спать. И Анна вдруг — с ужасом, с болью до шока — поняла, что не хочет оставаться наедине с Вадимом. Что-то между ними не складывалось. То ли слишком много было обиды, то ли и не было никакой любви, а только морок. Он был так похож на нее — как брат, как отражение; но не понимал. Анна не чувствовала его, как того, на кого можно опереться. Но не было сил сказать об этом вслух: не подобрались еще нужные слова и обоснования. Да и девушка не была уверена, что чувство ее окончательно, что оно не развеется к утру, как туман.

К ее облегчению, никаких занавесей или пологов, отделявших ниши от прохода, не было, и о занятиях любовью речь не шла. Она повернулась к Вадиму спиной, он обнял Анну за плечи, прижался всем телом. Сейчас это показалось лишним — под грубым и тяжелым шерстяным одеялом и так было жарко. Анна задремала на пару часов, но настоящий сон не приходил. Она проснулась, долго лежала, слушая ровное размеренное дыхание Вадима, потом осторожно выскользнула из-под его руки, вышла в залу. Неожиданно захотелось закурить, но пачка осталась у Софьи, а лазать по ее вещам Анна не хотела.

Горели лишь две лампы, и в потемках Анна пару раз оступилась, потом налетела на табурет и едва не упала. Ее подхватили — по бесшумным движениям и ледяным рукам Анна узнала Серебряного. Лишь на мгновение она почувствовала его прикосновение, но и этого хватило, чтобы понять, где стоит табурет и удержаться на ногах.

— Опять ты? — с тоской спросила она. — Гьял-лиэ, это становится традицией…

— Не худшая традиция, госпожа моя, — раздался вкрадчивый голос за спиной. — Если по ночам тебя мучает бессонница, и больше некому тебя развлечь, то я к твоим услугам.

— И к каким именно? — развязно спросила Анна, и тут же испугалась саму себя.

— К любым, — в голосе Серебряного прибавилось патоки и одновременно насмешки. — Каким пожелает моя госпожа. Могу рассказать тебе какую-нибудь историю или доставить удовольствие любым иным способом…

Анна не видела его — Гьял-лиэ так и стоял за спиной, вплотную, но не касаясь, но была уверена, что он подмигнул. Интонация так и требовала пошлой ухмылки и подмигивания. Ситуация и раздражала, и забавляла. Отчего-то она не боялась владетеля. Должно быть, потому что была накрепко уверена, что он не посмеет причинить ей ни малейшего вреда. Побоится Флейтиста.

— Я подумаю, — пообещала Анна. Прозвучало двусмысленно, как ей и хотелось. Она чувствовала себя необычно — королевой, хозяйкой ситуации. Над Серебряным можно было немного поизмываться, и кто бы ей сказал, что это несправедливо? Недавно он выпил из нее пару стаканов коктейля из крови с нервными клетками. Давил, пугал и подчинял себе. Теперь была ее очередь чуть поразвлечься.

Потом азарт чуть отступил, и стало грустно, пусто и одиноко. Фэйри в собеседники не годился. Не было в нем необходимой душевности — более всего он напоминал линейку с выщербинами: вроде и прямой, но ровную линию не прочертишь. А Анне нужно было поговорить с кем-нибудь. О смятении в душе, о непривычном каком-то унынии. И, наверное, о странном чувстве: что-то стучалось в сердце мягким, но настойчивым молоточком. Несколько раз за вечер ей казалось — слышит шепот на самой грани слуха. Неразборчивый, невнятный, словно шелест иллюзорного моря внутри раковины. Разумеется, рассказывать обо всем этом Гьял-лиэ не было никакого смысла. Единственный, кому она могла довериться — Флейтист — крепко спал, обняв жену.

— Не спится, — жалобно сказала она. — Ноги болят, жарко…

— Повернись, — предложил Серебряный.

Анна развернулась к нему, и холодные руки взяли ее ступню. Девушка вздрогнула всем телом, поежилась. Прикосновения снимали напряжение в натруженных ногах, заставляли мышцы расслабиться, но удовольствия не приносили.

— Почему у тебя руки, как у лягушки?

— Госпоже моей то жарко, то холодно, не спится ей, не дремлется, томит ее тоска неведомая, — нараспев произнес владетель.

— Колдуешь помаленьку? — недоверчиво поинтересовалась Анна. Пальцы передвинулись на икроножную мышцу, принялись больно нажимать и давить.

— Шучу, — признался Серебряный. — Разумеется, тебе не смешно. Руки же у меня такие всегда, это естественно для моей природы.

— Как ты думаешь, что будет завтра?

— Почему завтра? — Гьял-лиэ закончил с левой ногой и принялся за правую.

Волосы его щекотали Анне коленки, и было смешно, что он стоит перед ней на коленях, делая массаж, как товарищ по походу. Простота и естественность, с которой все делалось, почему-то не внушала доверия. Девушка была благодарна — боль постепенно уходила, ноги казались легкими и свободными. Но вместо скручивающей мышцы и сухожилия боли приходило недоверие. Анна была уверена, что Серебряный не может ничего делать просто так и бескорыстно. Только притворяется хорошим, чтобы затащить ее в очередную ловушку.

— Ну, может быть, прямо сейчас…

— Все может случиться, — поднял голову Гьял-лиэ. — И то, чего мы не желаем, и то, о чем даже не задумываемся…

— О чем это ты?

— Обо всем и ни о чем одновременно… — уклончиво ответил Серебряный, и Анна догадалась, что он просто выплетает словесные кружева, но думает об ином. О чем именно, ей знать не хотелось.

— У тебя случайно сигареты нет?

— Нет. А если бы и была — не дал бы.

— Это еще почему? — фыркнула Анна.

— Твоему спутнику это не понравилось бы.

— И что с того?

— Разве не его ты выбрала в супруги? — Гьял-лиэ поднялся с колен, встал перед Анной. Она видела только темный силуэт с несколькими металлическими бликами — заклепками на куртке.

— А при чем тут сигареты?

— Если бы я был твоим супругом, госпожа моя, я выполнял бы все твои тайные и явные желания, старался бы угодить тебе во всем и ничем не заслужить твоей неблагосклонности. И если бы тебе не нравилось хоть что-то из того, что я могу сделать, я забыл бы о том, что существует это… — ласковая напевная речь, только что-то колется внутри, словно под шелком притаилось битое стекло.

— Лирично, Гьял-лиэ. Я бы даже сказал — поэтично. Но я бы на твоем месте, Анна, не поверил ни единому слову. — Флейтист.

— Задолбали уже подкрадываться неслышно, — рассердилась Анна. — А ему я не верю, само собой.

— Я всего лишь рассказывал ей о том, почему не стоит курить, коль скоро это не по нраву ее супругу, — с невидимой улыбкой ответил Серебряный.

— Я слышал, — сказал Флейтист. — Идите спать оба, немедленно.

Анна огорчилась. Она так надеялась на то, что командир выгонит Серебряного, а с ней просидит хоть полчасика. Можно было бы поговорить, посоветоваться. Но их выставили обоих. Пришлось возвращаться в душную комнату и залезать под жесткое колючее одеяло. Вадим сладко спал, раскинувшись по постели. Анна его не разбудила, но даже сквозь крепкий сон он почувствовал ее появление, притянул к себе. Девушка развернулась так, чтобы видеть его лицо. В кромешной тьме почему-то оно было различимо, словно освещенное невидимой луной. Сейчас казалось, что ему всего лет двадцать. Мягкие расслабленные черты, полураскрытые пухлые губы, без обычной неловкой усмешки. Вадим, наверное, много лет носил ее на лице, и теперь это стало естественным выражением лица. Во сне же все было иначе…

Анна уже не понимала, почему еще час назад не хотела лежать с ним рядом. Это лицо было единственным любимым, очертания руки, отброшенной назад, ладонью вверх — той единственной формой ключа, который подходил к ней-замку. Нельзя было ни любить, ни желать кого-то еще. Попросту невозможно. Битком набитая нежностью и восхищением, Анна заснула.

Снилось ей что-то очень обыденное — ее кабинет в офисе, заставленный системными блоками и мониторами, звонки из серии «где на клавиатуре любая клавиша», бесконечная беготня вокруг принтеров, зажевавших бумагу, и закончившихся картриджей. Разговор по «аське» с приятелем из Штатов, нудные прения на форуме линуксоидов, визит начальства, использующего ее кабинет, как курилку, потому что до лестницы пройти еще целых полкоридора. Рабочий день сетевого администратора, начальника над всей техникой в фирме средней руки. Во сне она смотрела в окно, присев на край стола, и вдруг услышала вкрадчивый шепот над ухом.

— Впусти… — только одно слово, и сон кончился.

Анна открыла глаза, огляделась. Постель была пуста. Уходя, Вадим накрыл Анну одеялом, и, судя по тому, что она не успела запутаться в нем, случилось это недавно. Наступление утра почти ничего не изменило — в башне было все так же темно. В зале из-за ставней с трудом пробивался свет. На столе стояли остатки вчерашнего ужина. Вся компания, уже умытая и раскрасневшаяся после холодной воды (к Серебряному последнее не относилось), сидела здесь же. Анна порадовалась, что ее не стали будить — общество обществом, но утренний сон дороже.

Она перекусила — пара ломтей мяса на хлебе, вода. Сидр с утра пораньше пить не хотелось, после него тянуло валяться, а Флейтист говорил о вылазке наружу. Остаться внутри ей было бы обидно. Любопытство — основная движущая сила. Так что проснулась Анна как раз вовремя: не успела умыться, но успела позавтракать.

Во двор вышли все вместе. Анна выглянула из-за плеча Вадима и охнула. По горам прогулялся даже не смерч — скорее уж, извержение вулкана. Ни единой зеленой черточки — только черно-серые, бурые и коричневые потеки расплавленного камня. Словно срез яшмы. Отражая небесный свет, лава поблескивала, и было видно, что практически везде она гладкая, как стекло. И так — до самого горизонта. Слева, там где вчера еще высились пики гор, увенчанных снежными шапками, тоже торчали оплавленные огрызки.

— Если сесть и оттолкнуться, то вниз приедут только уши, — взлохмачивая волосы, сказала Софья.

Никто даже не улыбнулся, да она и не шутила. Действительно, склон напоминал ту самую наждачную бумагу из анекдота про кота. Скользкие участки перемежались склонами, усеянными мелкой крошкой, похожей на осколки бутылок, по которым потоптался слон.

— Всё как я и говорил, — повернулся к Флейтисту Вадим. Анна насторожила уши — было интересно, что и когда он говорил. — Нас загнали сюда и надежно заперли.

— Да, ты полностью прав, — кивнул тот. — Выбраться мы не сможем. По крайней мере трое из нас. А значит — никто никуда не пойдет. Я ожидал чего-то подобного. Что ж, мы встретимся с хозяевами крепости. Не думаю, что они заставят себя ждать. Пока же можно отдохнуть.

— Отдохнули уже, — расстроилась Анна.

Сидеть на месте и ждать невесть чего ей не хотелось. Лучше уж — вновь по горам, или пустыням, или чему угодно. Только не беспомощное тревожное ожидание неведомых хозяев, о которых Анна заранее думала плохо. Она тряхнула головой, как стреноженная лошадка. И, пытаясь хоть чем-то себя занять, отправилась изучать «конюшню».

Дверь подалась легко. Внутри было темно и необычно пахло. Анна принюхалась. Запах был похож на машинное масло, но почему-то с оттенком смолы или скипидара. Она открыла дверь пошире, сделала шаг внутрь. Помещение оказалось забито самыми разнообразными предметами, по большей части — металлическими. Чего здесь только не нашлось — и части доспехов, и антикварного вида оружие, целая куча менее понятных предметов, каждый второй украшен драгоценными камнями, чеканкой, гравировкой или эмалью. Все это богатство было покрыто тонким слоем желтоватой смазки — именно она и пахла. Помимо копий, пик, мечей и щитов, сваленных в кучу, в дальнем углу Анна обнаружила несколько деревянных ларей, окованных бронзой. Металл покрылся толстым слоем патины, и под ней почти незаметен был некогда выгравированный узор. Точнее, похоже было на надписи — непонятные закорючки, расположенные группами по пять-семь символов, отделялись друг от друга выпуклыми кружками.

Анна потянулась к защелке, стилизованной не то под льва, не то под очень сердитое на вид солнце, но в последний момент ее схватили за руку. Жестко, так, что хрустнуло внутри запястья. Она вскрикнула от неожиданности, резко дернулась, метя потенциальному противнику локтем в лицо. Не помогло — теперь ее удерживали за локоть и за запястье. Манжеты клетчатой рубашки принадлежали Флейтисту, и Анна расслабилась.

Как оказалось — напрасно.

Мужчина развернул ее к себе лицом, потом встряхнул за плечи. Легко, словно тряпичную куклу. Анна даже не решилась сопротивляться, хотя был соблазн пнуть его ногой в колено или повыше. Впрочем, она не сомневалась, что ничего не выйдет. Разве только хватка станет покрепче.

— Один раз я дал тебе убедиться, что опасности ты не чувствуешь. Мне казалось, что урок был наглядным. Второй раз тебя спас Серебряный.

Анна удивилась — откуда же Флейтист знал об инциденте на реке? Потом вспомнила, что он, кажется, не спал, а притворялся: уж больно легко и быстро проснулся тогда. Наверное, молча лежал и слушал, что происходит. И в любой момент был готов вмешаться. Пережитый страх уже почти стерся из памяти. Ну, подумаешь, окунулась с головой — а оказалось слишком глубоко. Ничего особенного не произошло, зачем так волноваться. С огненными змейками, конечно, было пострашнее — но тоже ведь все кончилось хорошо…

— Сколько еще уроков тебе нужно, чтобы понять, что нельзя совершать действия, последствия которых ты не в состоянии себе представить? — на этот раз Флейтист встряхнул ее так, что Анна клацнула зубами и едва не прикусила язык.

— Да это же просто старый сундук!..

— Ты в этом уверена? — Усмешка Флейтиста подсказывала, что уверенность эта — ложная, но гордость мешала девушке признаться, что она вообще ни о чем не думала. Только очень хотела заглянуть в сундук.

— Да.

— Хорошо, открывай, — отпустил ее плечи Флейтист.

Вот теперь-то прикасаться к защелке уже совсем не хотелось. Анна с опаской поводила руками над оскаленными челюстями льва. Замок открывался так, что верхняя и нижняя челюсти должны были разойтись. Казалось, что они, как в каком-то детском фильме, в любой момент могут зашевелиться и вцепиться в руку. Девушка вспомнила, как назывался фильм, вспомнила и способ, который применил главный герой к кровожадно книге с кусачей защелкой. Правда, лишнего тяжелого ботинка у нее не было, а разуваться не хотелось.

— Открывай, открывай, — приказал Флейтист, стоявший сбоку.

Анна осторожно взялась двумя пальцами за верхнюю челюсть, потянула. В следующее мгновение она уже летела на груду железа справа от себя, а между ней и Флейтистом просвистело что-то размером с капустный кочан, только багрово-красное и пышущее жаром. Штуковина пролетела через всю постройку и с грохотом врезалась в стену. Шума было — словно от пушечного ядра. Температура воздуха ощутимо повысилась — градусов на пять, не меньше.

— Ой, мамочки… Настоящий файрболл! — радостно пискнула девушка, выбираясь из-под кольчуг и кованых нагрудников. — Они и в самом деле бывают!

Флейтист оптимизма Анны не разделял — видимо, никогда не играл в компьютерные игры. Так что понять все счастье человека, долго читавшего в книгах про магов, смотревшего про них фильмы и гонявшего смешных персонажиков по оцифрованным пейзажам не мог. Ему явно недоступно было чувство, которое испытываешь, видя материальное проявление того, что казалось только вымыслом авторов с богатой фантазией. Какая же фэнтези без мага, прекрасной принцессы и файрболла? Магов уже было две штуки, в принцессы можно было записать себя, а вот и файрболл. Полный комплект для настоящего эскаписта. Анна рассмеялась — посмотреть на приключения под таким углом ей еще в голову не приходило.

— Что смешного? — скрестив руки на груди, поинтересовался Флейтист.

— Ой, — ухохатывалась Анна. — Погоди… ой, не могу, вот надо же, какая фигня, настоящий…

Флейтист схватил ее за руку и подволок к противоположной стене. Анна не упиралась, просто не могла идти от смеха. Ее буквально складывало пополам. Уже болели мышцы пресса, не хватало воздуха. Но смеяться она перестать была не в силах.

Командир положил ей руку на шею и заставил пригнуться к одному из нагрудников, точнее, тому, что от него осталось. Темное пятно окалины, оплавленный край, на котором застыли капли металла. Анна послюнила палец и коснулась одной из капель — зашипело. Она отдернула руку, вытирая слезы, выступившие от смеха.

— Ты хотела бы ощутить это на своем лице? — Флейтист уже буквально тыкал ее носом в остатки нагрудника, и сейчас она кожей чувствовала исходящий от него жар.

— Нет, — сквозь смех выдавила Анна. — Отстань, у меня истерика… сделай что-нибудь…

Рывок за шкирку — ноги оторвались от земли. Две хлесткие пощечины. Не больно, но так неожиданно, что Анна дернулась и замолчала. После этого ее осторожно поставили обратно.

— Ага, спасибо, помогло, — прижимая руки к пылающим щекам, сказала она.

— Продолжаем нашу увлекательную беседу, — как ни в чем не бывало, заговорил Флейтист. — Три — хорошее число. Как ты считаешь, Анна, тебе достаточно трех неприятностей за двое суток, чтобы начать думать перед действиями?

— Пожалуй, да, — кивнула девушка. — Я больше не буду лезть, куда ни попадя.

— Хотелось бы верить, что ты говоришь всерьез, — вздохнул Флейтист.

Он опять скрестил руки на груди, смотрел на Анну сверху вниз. Ей трудно было догадываться, о чем думают полуночники — что Флейтист, что Серебряный. У обоих были слишком непроницаемые глаза. Потом что-то толкнуло ее вперед, она сделала шаг и положила ладони на его плечи, чуть повыше локтей. Мужчина спокойно наблюдал, стоя неподвижно.

Сначала не было ничего, потом Анна прикрыла глаза и вдруг ощутила на плечах неимоверную тяжесть. Казалось, что за спиной — рюкзак, а в нем помещается вся компания, включая ее саму. И удобной ношей была лишь Софья, остальные толкались, пытались вырваться наружу, мешали друг другу и несущему. Самая непоседливая — сама Анна. Ответственность ощущалась как вбитый в позвоночник жесткий стержень, как оковы на руках, не позволяющие сбросить неудобный груз. Боль в груди, в плечах — страх за тех, кто так стремился найти на свою голову неприятностей. И затихающий уже колокол в висках: только что пережитая тревога, боязнь не успеть вовремя.

Анна убрала руки, потерла глаза, пытаясь стряхнуть чужие ощущения. Пережитое поразило ее куда больше, чем перспектива получить в лицо пресловутый файрболл. До этой минуты ей даже в голову не приходило, насколько для Флейтиста все серьезно. Надежный командир, опытный старший товарищ — все это она видела, и потому доверяла ему. Теперь она знала, как он устроен. Как говорили англичане — прошлась в его ботинках. Стыдно было до крайности. Она не хотела быть такой, какой увидела себя: прыткой безмозглой девочкой, самым тяжелым элементом груза. Анна робко подняла глаза, поймала взгляд собеседника. Теперь уже его лицо не казалось непроницаемым, а ход мысли непостижимым.

Нужно было извиняться, просить прощения, объяснять, что она вовсе не дура и не издевается нарочно, только слова теснились в горле тугим комом, путались, мешая друг другу. Стыд заткнул рот получше кляпа. Девушка хлопала глазами, надеясь, что по ее лицу понятно хоть что-то.

— Ты увидела, — спокойно кивнул Флейтист. — Теперь ты знаешь. Больше не будем говорить об этом.

— Да, — так же твердо и спокойно ответила Анна, вдруг набравшись сил и уверенности. — Больше не будет надо… Слушай, а где остальные? Они нас не слышат, что ли?

— Я делаю так, чтобы не слышали. Думаю, мы прекрасно поняли друг друга и без собрания с вынесением строгого порицания, — Флейтист улыбнулся, Анна оценила немного угловатую шутку, и тоже улыбнулась.

— А ты мог бы рассказать, почему ты такой?

— Какой именно? — с интересом склонил голову к плечу Флейтист. — Почему я так выгляжу? Что-то еще?

— Нет… почему ты такой ответственный за других? Вот — ну, тебе детей хотелось спасти, теперь нас вот себе на шею повесил… — бурно жестикулируя, принялась объяснять Анна. — Зачем тебе это все? Ну, оторвало бы мне голову — возни меньше…

— Некоторые считают, что мы рождаемся из ваших желаний и грез. Быть может, кому-то я нужен был именно таким… Мы еще менее властны над своей природой, чем подданные Полудня. Нам труднее меняться и мы не в силах изменить свою суть. Вот это — в моей сути. Я просто не могу быть иным. То, что ты зовешь ответственностью — не достоинство, как не достоинство твой цвет волос, хоть он и встречается редко.

— Ну, знаешь. Что же, достоинство только то, что делаешь через силу и через не могу? Я вот драться не могу. Мне трудно человека ударить, если без повода. Что, если я буду заниматься мордобоем — это достоинство?

— Едва ли, — улыбнулся Флейтист. — Не думаю, что ты преуспеешь, и даже не думаю, что стоит пробовать.

— Ну вот, о чем я и говорю. Одно дело — выпендриваться тем, что ноги длинные. А другое — делать что-то. Уже неважно, почему. Не можешь не делать или там просто нравится. Важно, что получается, понимаешь? Есть ли от этого польза. А если тратить меньше сил, делать то, что получается, то их больше на эту пользу остается!

— По-своему ты права, — признал Флейтист. — Впрочем, об этом можно спорить всю жизнь. И аргументы больше говорят о том, кто спорит, чем приближают к истине. Твоя позиция называется «прагматизм», и мне она понятна, но позволь мне остаться на своей.

— Не вопрос, — развела руками Анна. — Если тебе так удобно — так зачем я буду чинить не сломанное?

— Именно так, — кивнул собеседник. — Пойдем отсюда, не будем забывать, что мы здесь лишь гости. Мне бы не понравились гости, которые стали бы в мое отсутствие копаться в шкафах.

— Мы пленники… — насупилась девушка.

— Тем не менее, пойдем. Здесь могут быть и менее очевидные ловушки.

Анна вышла первой. Флейтист тщательно прикрыл дверь и задвинул в петли засов. Девушка поискала взглядом Вадима, ожидая, что он опять рассердится за то, что она провела столько времени наедине с другим мужчиной. Но любимый и единственный мирно сидел на краю моста. Заметив Анну, он приветливо помахал обоим рукой. За ночь явно что-то изменилось. Как к этому относиться, девушка пока что не представляла. То ли это добрый признак, то ли — первый вестник равнодушия. Озадачившись, Анна помахала в ответ, но к Вадиму не пошла. После двух эмоциональных встрясок хотелось перекусить, а потом отдохнуть в тишине и одиночестве.

С одиночеством вышли проблемы. У дверей ее поймал Серебряный, и, не говоря ни слова, пристроился за спиной. Впрочем, кое-какая польза от него была — огонек-подсветка помог не свалиться в колодец и отыскать в полутемной зале нужную еду. Плошки, видимо, загорались только когда собиралась вся компания. Но когда Анна соорудила себе пару бутербродов из остатков хлеба, мяса и соленого огурца и отправилась в свою комнату, владетель поперся следом. Это было уже откровенно лишним, и Анна попыталась его выгнать.

— Прости, но это распоряжение Флейтиста, — пожал плечами Гьял-лиэ.

— И что же он сказал?

— Не оставлять тебя в одиночестве.

— Ну, спасибо, блин, огромное! — надула губы Анна.

Бутерброды очень хотелось «зачитать» какой-нибудь книгой. Есть без источника знаний она не любила. Или в компании, под болтовню, или — что гораздо приятнее — в обнимку с книгой или журналом. Под вкусную пищу и скучные книги дочитывались с удовольствием, и какая-нибудь быстрорастворимая каша казалась вполне пригодной для употребления внутрь. Но ни одной книги не было. Вместо книг предстояло любоваться физиономией Серебряного, сидевшего на противоположном краю кровати.

— Расскажи что-нибудь, что ли… — с набитым ртом попросила Анна.

— Что ты хотела бы услышать? Сказку или реальную историю?

— Историю. Причем персонально твою. Откуда ты взялся на наши головы?

— Из полых холмов, — рассмеялся Гьял-лиэ. — Госпожа моя, нет ничего интересного в моей истории. Она длинна, но незатейлива.

— Рассказывай, — потребовала девушка.

— Я родился за три века до бога христиан, и моей родиной была вовсе не Британия. Сейчас та страна называется Швейцарией, а озеро, на берегах которого я впервые осознал себя — Ла-Тен. Через две сотни лет по вашему счету мне пришлось покинуть Галлию. Там было слишком тесно, пришли многие народы. Соперничать с богами римлян я был еще не в силах, слишком юн я был тогда… — Гьял-лиэ переплел пальцы, задумчиво уставился на них, вспоминая. — И тогда я ушел в Британию. Вместе с народом катувеллаунов, тогда они были сильнейшими. Но и они не устояли перед напором римлян, впрочем, это уже не было так важно. Племен, населявших те земли, было много, и не все имена сохранились в памяти людей, а потому — не будем и мы тревожить их покой. То были интересные времена. От побережий, некогда подвластных белгам, я ушел, когда первый сакс ступил на берега Темзы.

— Стоп, — вскинула руку Анна. — Белги — это кто?

— Галльские племена. Катувеллауны принадлежали к ним. Приютом мне стали зеленые холмы Эрина.

— Так ты не настоящий Туата-Де-Данан? — удивилась девушка.

Серебряный рассмеялся, лукаво посмотрел на Анну, потом развел руками.

— Понимаешь ли, Туата-Де-Данан тоже были пришельцами. У народа, который жил вокруг холма Балора, были свои боги, клан Фир Болг. Когда-то они были богами племен белгов. И мы пришли на смену им. Зеленые холмы пришлось завоевывать. Те, кто победил, и стали зваться Туата-Де-Данан. Я же примкнул к ним в самом начале. Так что я — самый настоящий потомок богини Дану, член клана. И — предатель тех, кто породил меня, — еще одна лукавая улыбка. — Битва при Маг Туирэд была поистине грандиозной. Нашим противникам некуда было отступать, да и нам тоже. Сзади нас теснили другие. Из клана Фир Болг уцелели лишь немногие, и им во владение был отдан Коннахт.

— Серебряный, радость моя, а давай поменьше имен и названий? У меня уже голова циркулем идет, когда я пытаюсь понять, кто на ком стоял…

— Что, прости? — Полуночник мгновенно «завис», и Анне показалось, что на лбу у него появилась надпись «приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто».

— Прошу тебя, рассказывай без подробностей.

— Хорошо. Итак, мы победили, но не стали уничтожать побежденных, ибо уважали их доблесть и отвагу. Позже заключались и расторгались союзы и браки, рождались новые боги. То были славные времена. Мы считали землю общей, хотя два клана не слились в один. Были и битвы, и клятвопреступления. Но мы вместе держали оборону против чужих богов. Так прошли долгие годы. Но оказалось, что истинная опасность была не в иных богах, а в смертных, подданных Полудня. Они называли себя гэлами, и были способны сражаться с нами на равных. Сыновья Мила убили многих. И еще многие навеки ушли… наверное, название Тир-на-Ог не слишком тебя запутает. Это страна вечной молодости. Не знаю, обрели ли ее ушедшие — никто не вернулся, чтобы рассказать об этом. О них больше не слышали, и никто не встречал их. Вот после тех войн и появились полые холмы, сиды. А уже по ним и обитателей стали называть Сидхе. И все же, победив нас, они оказались побежденными. Этот народ никогда не знал своих богов — в том и была причина их могущества, они не отличали Полдень и Полночь, считали всех равными себе. Мы стали их богами. И прошли сотни лет, прежде чем холмы начали пустеть, а Туата-Де-Данан — умирать в забвении. Нас сменяли другие — малый народец, например… Вот и все.

— Не, не все! — погрозила пальцем Анна. — Самое интересное — кой черт тебя занес в Москву?

— Обо мне забыли, — просто сказал Серебряный. — Многие сотни лет никто не упоминал моего имени. Его нет в списках летописей, обо мне не говорили в легендах. И я умирал… растворялся. И уже на грани бытия и небытия почувствовал, что могу найти новый источник сил. Он был здесь. Я смог взять над ним власть.

— То есть, ты тут главный по кельтам?

— В каком-то роде. Я не один, но старший и по годам, и по титулу. Здесь все иначе, гораздо больше жизни. Я взял себе новое имя. До того я был безымянным, точнее, утратившим имя.

— Это как?

— Если никто не называет нас по имени, имена теряют силу и забываются. Госпожа моя, ты счастлива, хоть и не знаешь о том. Твое имя всегда с тобой. Терять его — все равно, что терять память, но не сразу, а постепенно, словно она вытекает из вскрытых вен…

— Так поэтому ты… ну, развел войну против Флейтиста?

— Госпожа моя, мне солгать или промолчать?

— Ответить правду, — потребовала Анна. — Тоже мне, заговорщик!

— Хорошо, но чем ты заплатишь мне за правду?

— Я должна платить? — искренне удивилась девушка. — Ну, хорошо, я тебе тоже отвечу на один вопрос. Честно. Идет?

— Я согласен. Что ж… Ты почти верно угадала. Я узнал тот страх, который выжигает душу. Страх забвения. И теперь он стал частью меня. Это похоже на жажду. Говорят, после потери крови людей мучает жажда, им нужно пить. А мне нужна власть. Чтобы восстановить свои силы, чтобы быть уверенным в том, что никогда уже я не стану безымянным… Я не могу не делать этого. Я должен бороться.

До разговора с Флейтистом, Анна не поняла бы этого признания. Разозлилась и прочитала бы нотацию, наверное. О том, что не важно, что там можешь и не можешь, делай так, чтобы было правильно. «Делай, что должно — и будь, что будет». Но сейчас она гораздо лучше понимала и чувствовала полуночников. Они были такими, какими были, и не везде ее понятие о должном годилось для подданных Полуночи.

Анна неожиданно вспомнила свою мать. У нее в голове никогда не умещалось, что этика может быть разной, что нет каких-то единых канонов. Впрочем, при твердокаменных убеждениях на словах, на деле последовательностью она не отличалась. Вечно у нее было семь пятниц на неделе. За одно и то же она могла хвалить, ругать или вообще не обращать внимания. «Четверка» считалась то нормальной оценкой, то позором, признаком лени и небрежности. Невымытую тарелку мать могла со страдальческим вздохом переставить в раковину, а в другой раз — швырнуть на пол. Но говорила она совсем другое. «Человек не может быть разным в школе и дома! Правила одни для всех! Нет двух правд, есть только правда и ложь!». Ее бы познакомить с обитателями Полуночи, и послушать, что скажет…

— Теперь моя очередь спрашивать, — вывел ее из задумчивости Гьял-лиэ. — Готова?

Анна кивнула, склонила голову набок, приготовившись услышать какой-нибудь подлый вопрос. Отчего-то ей казалось, что на другие Серебряный не способен. И если уж он получил возможность влезть к ней в душу, то непременно сделает это так, что причинит боль. Нарочно. В отместку за настойчивость Анны, например. Или просто так. По натуре своей.

— Для чего ты играешь со мной — то показываешь, что я отвратителен тебе, то ищешь встречи?

Боли вопрос не причинил. Но ответить на него честно было почти невозможно. Слишком многое пришлось бы объяснять, а она и сама не понимала, почему так происходит. Нужно было заглянуть глубоко в себя, а Анна это умела очень плохо. Иногда, на грани сна и пробуждения, она могла впасть в подобие транса. Там думалось легко, а любые желания казались четкими и ясными. Сейчас же все мешало сосредоточиться. И не в последнюю очередь — нежелание проговаривать вслух то, что шарахалось по краю сознания. Можно было ошибиться, а потом убедить саму себя.

Ситуация вновь показалась Анне смешной и неправдоподобной. Сидеть непонятно где, в каком-то сказочном замке, на одной кровати с существом, появившимся на свет до нашей эры — и играть в вопросы и ответы. Все это годилось для сна или фильма, но как реальность — смущало. Ей казалось, что она мигнет или посильнее потрет глаза, и все кончится. Очнется в своем дворе или даже дома, на постели. И все растает без следа — и сказочный красавец напротив, и замок, и даже Вадим окажется только вымыслом, порождением подсознания. И через неделю все забудется — и горячие руки Флейтиста, и голос Софьи с едва уловимым акцентом, и запах сандала в воздухе. Не останется ничего. Только смутная тень тоски, да пара ярких картинок, уже лишенных смысла.

Может быть — к лучшему? В роли принцессы она чувствовала себя, как собака на заборе. И неудобно, и как слезть — неясно. Вот, заставила красавца-пакостника прыгать вокруг себя, хоть смейся, хоть плачь, но подействовали же сомнительные ее чары. Заинтересовался, спрашивает. Словно кто-то написал для Анны сценарий, в котором она могла получить все, чего так долго не хватало. Любовь, заботу, друзей, возможность чувствовать себя женщиной… Если это и вправду сон — пора обращаться к психологу. Следующий этап — возомнить себя заколдованной эльфийской королевой, изгнанной на Землю злыми врагами. Мечтать на сон грядущий о героях, ковриком стелющихся у ее ног.

Потом она вспомнила, что так и не ответила Серебряному.

— Я много лет жила одна. Знаешь, если даже случайные прикосновения вызывают зуд… если тошно подумать, что коснешься кого-то губами… одиночество кажется судьбой. Проклятие вот такое — никогда, ни с кем. И даже не ждешь никаких принцев на белом коне. Просто — кладут руку на плечо, пытаются поцеловать, и… почти обморок. Тошнит, плохо. А потом в одну ночь все меняется. Ты — другой. Тебя можно трогать. Ты не человек. А что ты… — Анна помялась, потом решила говорить начистоту. — Ты красивый, сам все знаешь. И от тебя не плохо. И хочется же… ну, есть Вадим, да. Он — мой, по-настоящему. Но есть и ты. Ты мне не нужен так. И все равно нужен. Законченное блядство, правда?

Серебряный плавно перетек по кровати, оказался головой у самых ее колен. «Ну вот», — подумала Анна. — «Теперь начнутся домогательства. А сама виновата, нечего было провоцировать». Но Гьял-лиэ только осторожно взял ее ладонь обеими руками.

— Нет, неправда, госпожа моя. Твоя жажда сродни моей — причина ее в неутоленном желании. И ты имеешь право быть собой. Делать ли — решать тебе, но чувствовать ты имеешь право. Только мертвые не чувствуют. И нельзя стыдиться чувств…

Владетель еще что-то хотел добавить, но вдруг осекся, прислушался, глядя в сторону и вниз.

— Госпожа моя, мы должны спуститься. Пожаловали хозяева, и Флейтист зовет нас. Прошу тебя, держись рядом со мной и не говори лишнего, и делай ничего.

— Не делай ничего, — поправила Анна окончательно впавшего в англицизмы Гьял-лиэ. Но он только отмахнулся, молча подал ей куртку и пошел рядом. Видимо, дело было действительно серьезным. Анна поежилась, чувствуя, как озноб пробирается от лопаток к груди, потом взяла Серебряного под руку. Так было надежнее. И еще — несмотря на современные туалеты, этот жест годился для старой доброй фэнтези. Дама под руку с рыцарем. То, что нужно.

ГЛАВА 2. НЕЗАДАЧЛИВЫЕ ХОЗЯЕВА

Вадим был готов увидеть кого угодно, хоть чудовище Ктулху из несколько лет назад прочитанной в поезде книги. Все, что он понял из рассказов и обрывков реплик обоих полуночников, наводило на простую идею: обитатели Безвременья своего облика не имеют. Да и все окружающее — тоже иллюзия, хоть об нее и можно разбить голову. Тщательно наведенная галлюцинация, видимо. Можно скатиться с оплавленного обрыва и убиться насмерть — но об мираж. Вадим вспоминал буддийскую концепцию мироздания, согласно которой весь зримый, ощущаемый, слышимый мир — лишь морок. Порождение несовершенного сознания.

Тому, чей нездравый разум породил окружающий пейзаж, Вадим бы сознание отключил. Несмотря на тотальную неприязнь к насилию, он с удовольствием опустил бы кулак промеж ушей головы, в которой зародились такие фантазии. И никакого привычного отвращения к применению силы не ощутил бы. Вспомнилась вдруг армия, где «дедушки» иногда развлекались, затачивая край пряжки ремня до остроты лезвия. От скуки Вадим тоже более-менее выучился пользоваться этим самодельным оружием. В настоящих драках ему, по счастью, участвовать не довелось. Служил он в полковом оркестре, «музыкальной роте», где нравы были помягче. Пару раз получал по физиономии от старших, но тем все и ограничилось. Пять лет музыкальной школы по классу гитары не прошли даром — в военкомате его сразу выделили среди прочих. Так что два года службы не оказались слишком тягостными, а потом было легко поступить в музыкальное училище.

Но — вокруг дрались, много и разнообразно. Пару приемов самообороны усвоил и Вадим. Впрочем, постоять за себя умел не слишком хорошо, оно и нечасто было нужно. В критических ситуациях он оказывался где-то сверху и сбоку от своего тела, равнодушным наблюдателем. Лицо заливала молочная бледность, и выражение на нем делалось такое странное, что хулиганье чаще шарахалось, плюнув на «психованного», чем продолжало наезжать. Владея собой полностью, ударить человека, особенно в лицо, он не мог. А вот то тело, на которое он смотрел со стороны, могло все, что угодно. Ткнуть напряженным пальцем в глаз, укусить за нос или ударить под ребра случайно оказавшейся в ладони ручкой, например. В тех редких драках, что были неизбежны, оно так и действовало. Потом очевидцы рассказывали, что страшно было даже не то, что он делал, а как. С ледяным нечеловеческим бесстрастием, экономно и расчетливо.

Постепенно он научился входить в это состояние намеренно. Достаточно было вызвать в себе определенное ощущение — белый свет, заливающий глаза, и в нем видна только фигура противника. И уйти — в сторону и вверх. При этом он мог еще что-то говорить, мог и вернуться к контролю, если ситуация не доходила до кризиса. Так вчера он готов был всерьез драться с Серебряным, но удержался, ибо нужды не возникло.

Когда явились хозяева, Вадим мирно сидел на бревнах, из которых был сложен мост. Вспоминал прошлое, перебирал в уме лица, ситуации, в которых приходилось применять силу. Ему казалось, что в любой момент понадобится делать это опять. Пружину в груди нужно было держать туго скрученной.

В центре двора из воздуха соткались две фигуры, и в первый момент музыкант даже не понял, на кого смотрит, и кто смотрит на него. Только вдруг повеяло ледяным парализующим ужасом. Вадим замер, не в силах ни подняться, ни позвать на помощь. А ведь еще ничего пока не случилось. Просто два человека в длинных пыльно-серых одеяниях стояли метрах в пяти перед ним. Близнецы. Совершенно одинаковые лица, фигуры. Даже волосы лежат одинаково. Серая кожа, пепельные волосы, асфальтового цвета губы. Ни единой яркой краски, серый цвет, и тот — блеклый, застиранный до неприятного оттенка.

С огромным трудом — каждое движение глазных мышц стоило фантастических усилий, — Вадим отвел взгляд. Но ужас не отпустил, напротив, стал более цепким. Зазубренный хоботок клеща впился в солнечное сплетение и начал выкачивать жизненную энергию. Сквозь туман слабости Вадим удивился — хорошо же начинался первый контакт! Потом его словно притянули поближе, рассмотрели, и небрежно отбросили на прежнее место. Комок тепла ударился в грудь и растекся по мышцам. Все, что у него невольно забрали, было возвращено. Кроме возможности двигаться.

Краем глаза Вадим увидел Флейтиста, стоявшего у дверей башни. Он предупреждающе вскинул ладонь, и жест был вполне ясен — «не делай ничего». Даже постарайся Вадим ослушаться, не вышло бы: двигаться он не мог. Так и сидел: руки на коленях, спина ссутулена, голова опущена. Неподалеку со злым выражением лица замерла Софья. Судя по бешеному напряжению губ и скул, она силилась избавиться от паралича. Парочка ненадолго повернулась к ней — симметричное движение, словно оба «пыльных человека» были сшиты невидимыми нитями. Потом оковы спали.

Вадим немедленно вскочил на ноги, но приближаться не стал. Помнил предупреждение Флейтиста. Больше всего его волновало, где сейчас Анна. С кем — он знал, с Серебряным. Но можно ли было ему доверять? Пришлось признать, что в любом случае — больше, чем себе. В загадочном и непонятном мире, где магия — реальная сила, у Серебряного было куда больше шансов принести пользу. Он хотя бы понимал, что за чудеса происходят вокруг и как с ними бороться. Вадим же до сих пор не мог избавиться от ощущения, что все происходящее — цирк с ловкими фокусниками.

Но парочка «близнецов» напротив на фокусников уже не походила. Впрочем, и тут о магии Вадим думать не стал. Когда-то он прочитал пару десятков книг о биоэнергетике, по бесконтактной терапии и даже сунулся в «Диагностику кармы». Оттуда его вынесло довольно быстро. А вот в менее мистических по духу текстах он нашел много интересного и знакомого по собственному опыту. Сейчас Вадим лихорадочно вспоминал защитные приемы при энергетической агрессии. Как назло, ничего полезного на ум не приходило. Только всяческая чушь. Впрочем, идея ответить на проецируемый страх агрессией показалась очень подходящей. Увы — не в данной ситуации.

На какое-то мгновение во дворе застыли все — и хозяева, и их пленники. Потом уже сделала пару шагов к Вадиму Софья, появились в дверях Анна и Серебряный. Но был миг полной неподвижности, он показался страшнее всего. Трудно бороться с пауком, если ты — муха, застрявшая в паутине. Здесь же еще хуже — не паутина, но янтарь чужой воли, чужой силы, а люди только мошки в нем. Игрушка или украшение в жестоких руках…

Потом Флейтист заговорил, и Вадим обратился в слух. Такого голоса у старшего музыкант еще не слышал. Предельно выверенные интонации и тембр. Четкая мелодия — словно пела флейта, но никакой флейте не под силу было соблюдать столь тонкий баланс между угрозой и мягкостью, предупреждением и изящной демонстрацией сил.

— Мы просим прощения за невольное вторжение. Другого укрытия мы найти не могли. И покинуть его не можем также. Благодарим за гостеприимство.

Серые ответили хором, и Вадим подумал, что это вообще одно существо, только почему-то в двух телах. Голоса были резкие, скрипучие, но и в них звучала бездна оттенков, свойственных речи опытных дипломатов.

— Рады предоставить убежище. Принимаем вашу благодарность. Надеемся на взаимопонимание в вопросах цены вашей безопасности.

Вадим никогда не был мастером ведения деловых переговоров, но и он понял, что — началось. Сейчас их с Анной будут разыгрывать, как лот на антикварном аукционе. Только вместо денег в ход пойдут намеки и угрозы, демонстрации силы и перспектив. Оставалось только надеяться, что Флейтист сможет перебить любую ставку хозяев.

— Взаимопонимание согревает сердца, — отделался округлой улыбкой Флейтист. — И оно воистину бесценно.

— Были бы рады видеть вас в качестве гостей еще долго. Обмен знаниями между нами желателен.

«Вот, значит, как?» — удивился Вадим. — «Мы думали, что нас будут пытать и шантажировать, а собираются — учить? Интересно, чему и как. И зачем им это нужно?». Следом пришло понимание: под маской обучения очень легко спровоцировать на любые нужные действия. Назвать их упражнениями и заставить совершить. Вадиму было интересно, согласится ли Флейтист на такое «милое» предложение. Худой мир лучше доброй ссоры, конечно — особенно если находишься на чужой территории. Но игра слишком опасна.

— Благодарим и за это предложение. И знания, открытые с чистыми помыслами, бесценны. — Судя по всему, Флейтист думал примерно о том же.

— Любое знание имеет цену, — проскрежетали близнецы после паузы. Видимо, то скрипели мозги, пытающиеся сосчитать все смыслы, вложенные Флейтистом в свою реплику.

— Есть цена, которую нет смысла платить, ибо знание, купленное такой ценой, уже не принесет плодов.

— Тот, кто думает о выгоде, стремясь к знанию, никогда не станет мудрым.

Вадим не подозревал, что парочка так быстро перейдет к банальным оскорблениям, замаскированным под философию. Это было удивительно. Видимо, в Безвременье риторика не была в почете. Им бы стоило поучиться у людей, способных часами болтать ни о чем — с умным видом и соблюдая строжайшую корректность.

— Любые ягоды можно есть, но некоторые — лишь один раз. Лишь неразумные дети тянут в рот яркий плод, не думая о дереве, на котором он вырос.

Анна улыбалась, прислушиваясь к перепалке. Она чинно держалась чуть позади Серебряного, а тот стоял, прислонившись к двери и старательно делал надменное лицо. Получалось отлично. «Говорите, говорите», — было написано на физиономии. — «Только не вздумайте переходить к действиям».

Парочка призадумалась. Явление в качестве мудрецов с фолиантом в руке и фигой в кармане торжественно провалилось. Далее, видимо, наступала очередь силовых действий. Вадим насторожился, прикидывая, что будет делать, если почувствует явную угрозу. Самым удобным вариантом было — удрать по мосту за крепостную стену. Флейтист эту идею одобрил бы. Однако ж показывать близнецам спину и пятки не хотелось, оставлять Анну — тем более.

Игнорируя предчувствия и прогнозы Вадима, продолжался бесплодный треп.

— Гостеприимство — долг хозяина, уважение к хозяину — долг гостя.

— Хоть нас трудно назвать гостями, ибо мы оказались здесь не по своему желанию, но мы чтим ваше гостеприимство и добрую волю, с которой оно оказано, — парировал Флейтист.

Вадим едва не захлопал в ладоши. Командир ухитрился и намекнуть на то, что на законы гостеприимства уповать не стоит, и на то, что хозяев замка он видал в гробу в белых тапочках. И при этом — витиеватая вежливость, в которой трудно найти зацепку для ссоры.

— Мы временно вынуждены вас покинуть. Наше скромное убежище в полном вашем распоряжении. Вернемся позже. Просим вас обдумать условия нашего союза.

— Прошу поведать о ваших пожеланиях, тогда нам будет над чем думать, — абстрактные «условия» сомнительного союза Флейтиста не устраивали. Он намеренно шел на конфронтацию.

— Ты предполагаешь, что ваше положение допускает выбор? — окрысилась парочка.

— Я уверен, что союзом называют добровольно заключенный договор. Если же вы считаете, что мы не гости, но пленники, то о каком союзе может идти речь?

— О том, который для одной стороны является свидетельством щедрости, а для другой — спасением.

— Во сколько же щедрость оценивает спасение?

— Во столько же, во сколько жизнь ценит себя.

Вот теперь вещи были названы своими именами. Им предлагалось заплатить за свою жизнь очень дорогую цену. Какую именно — Вадим еще не догадывался, хотя и предполагал, что ту, о которой говорил Флейтист. Но музыкант и не предполагал, что Флейтист вывернется так, как он это сделал.

— Значит, нам дано самим определить цену спасения наших жизней, — прозвучало отнюдь не как вопрос. — Мы услышали и благодарим. Более не смею задерживать почтенных хозяев.

Прекрасно было видно, как у близнецов одновременно вытянулись лица и сжались губы. Разумеется, ничего подобного они в виду не имели. Но велеречивая формулировка подвела, и теперь можно было либо бурно протестовать, либо признать, что первый раунд проигран. «Во сколько жизнь ценит себя» — ну, кто ж за язык-то тянул, усмехнулся Вадим. Скажи он — в свой левый кроссовок, и куда они денутся? Если покупатель согласен на любую цену, то это его проблемы. Разговаривай между собой люди, начались бы словопрения «я не то хотел сказать». Здесь же, как понял Вадим, это принято не было. Что сказано, то сказано. Разговор — та же дуэль, хоть и на словах.

Мигнув, парочка растворилась в воздухе. Вадим вздохнул с облегчением. Обошлось на первый раз.

— Пойдемте наверх, — позвал Флейтист.

Стол был вновь заполнен едой. Морить их голодом никто не собирался — и на том спасибо. Изучая содержимое горшков, мисок и судков, Вадим вдруг осознал интереснейшую вещь. Ел и пил он с попадания в Безвременье несколько раз и вдоволь. Но еще ни разу его не посетило желание справить нужду. Куда девались продукты метаболизма, ведомо было только хозяевам, но Вадим подозревал, что шанса спросить у них не представится. Может быть, еда была такой же иллюзией, как и все остальное. За одно он мог поручиться — голод и жажду пища утоляла отлично. А чем она была на самом деле, оставалось только догадываться. Чистой энергией, упакованной в оболочку привычных блюд? Версия не хуже прочих.

Еще он сообразил, что оба полуночника с аппетитом ели — минимум два раза в сутки, пили воду и сидр. И непохоже, что просто для развлечения. Отсюда прямо и недвусмысленно следовало, что разница в устройстве тел была не так велика, как намекал Серебряный. Им тоже нужно было питаться. Может быть, они отличались куда большей выносливостью, имели какие-то дополнительные ресурсы, но к нематериальным сущностям точно не относились. Архаичная или альтернативная ветвь человеческой расы, обладающая экстрасенсорными способностями? С утра Вадимом овладело то смутно-тревожное ощущение, в котором хотелось все разложить по простым и удобным полочкам. Впрочем, отключение электричества в центре Москвы ни на какую полочку пока не укладывалось. Иллюзия, очередная наведенная галлюцинация? Пожалуй, так все и было.

Что же такое тогда Безвременье, и где они на самом деле? Если объяснения полуночников рассматривать не как абсолютную истину, а как следствие свойственного им восприятия мира, то что происходит? Нельзя ли как-то выбраться из-под действия этого морока, гипноза или галлюциногена?

Размышления были прерваны на самом интересном месте.

— Итак, вы все видели, с кем нам предстоит иметь дело, — отодвинув тарелку, сказал Флейтист.

— Пакость редкая, — наморщила нос Анна.

— Вполне адекватное определение, — с улыбкой кивнул командир. — Признаться, второй раз я не хотел бы с ними встречаться.

— Почему? Все же нормально… вроде? — поинтересовался Вадим.

— Исключительно вроде Володи и на манер Кузьмы, — коротко посмеялась Софья. — А если не «вроде», а в натуре — то мы все в глубокой заднице со скользкими краями, красавчик.

— Нельзя ли поконкретнее? И покорректнее? — насупился Вадим. Любимая женщина Флейтиста его раздражала, и ничего с этим он сделать не мог.

— В следующий раз, — постучав ладонью по столу, сказал командир. — Теперь, пожалуйста, отвлекитесь от столь увлекательных препирательств и послушайте меня. Прямой конфликт с этой парочкой для нас нежелателен по многим причинам. В первую очередь потому, что силы неравны. И это неравенство — не в нашу пользу. Гьял-лиэ, согласен?

— Всецело.

— Следовательно, вариант «дождаться возвращения хозяев» мы оставляем в качестве запасного на случай неудачи. Сейчас я предлагаю вам подумать над иными вариантами. Есть ли они у нас?

— Какие тут могут быть варианты? Уйти же некуда… — пожала плечами Анна.

— Мне сие сомнительно, — ответил Серебряный.

— Что именно тебе сомнительно? Иные варианты? — уточнил Флейтист.

— Их отсутствие.

— Слушаю тебя.

Вадиму казалось, что эта парочка говорит вслух только из уважения к остальным присутствующим. Быстрые короткие реплики, судя по которым, оба полуночника понимали друг друга с полуслова, были только верхушкой айсберга. И еще казалось — человеческая речь для них неудобна. Слишком много слов приходится произносить, чтобы понять друг друга. Два эмигранта, встретившись, говорят на языке своей новой страны, хотя хотели бы перейти на родной…

— Эта крепость не закрыта. Она напоминает собой тонкий пакет, наполненный жидкостью. На его стенки можно надавливать, и он будет менять форму. Но у этого пакета есть отверстие. Оно может быть завязано узлом, но есть… — Объяснение сопровождалось быстрыми жестами, судя по которым, пресловутый «пакет» был похож на ежа-удавленника, подвешенного на веревочке.

— Спасибо, ценно. И где же этот узел?

— Предполагаю, что он совпадает с сердцем крепости…

— Не тяни резину, — посоветовала Софья. — Где это сердце и где этот долбанный выход?

— Если бы я знал, я бы уже поведал, дражайшая, — раздраженно ответил Серебряный.

— Или смылся… — покивала женщина. — Зависит от ситуации, правда, остроухий?

— Я?! Во-первых, у меня… — начал Гьял-лиэ, но его одновременно перебили — Анна смехом, и Флейтист — очередным ударом ладони по столу.

— Мы осведомлены о форме твоих ушей. Равно как и о том, что ты ничего подобного не сделал бы. Софья, милая, я тебя очень прошу… — тяжелые гулкие ноты разнеслись по зале, и Вадим поежился.

— Ну, прости, дорогой, — Софья ядовито улыбнулась Серебряному.

— Почему я обязан все это выслушивать непонятно от кого? — вскинулся Гьял-лиэ.

На этой реплике Анна поднялась из-за стола, встала, опершись на ладони. Уставилась на сидевших в ряд Флейтиста, Софью и Серебряного. Потом покосилась на Вадима, молча сидевшего с краю стола. Взгляд обдал музыканта кипятком, остальные тоже осеклись, внимательно глядя на девушку. Она демонстративно сняла со столешницы пустую тарелку, подняла и шваркнула об пол.

Хриплый обиженный треск. Черно-белые осколки разлетелись по полу.

— Следующую я разобью о голову того, кто будет слишком много болтать. Вы ведете себя, как в поганой комедии. Как сборище придурков! Может, через десять минут явятся эти уроды. Что вы тогда будете делать — вспоминать, кто кому какую гадость не успел ляпнуть?

— Спасибо, Анна, — кивнул Флейтист. — А теперь вернемся к тому, на чем отвлеклись. Гьял-лиэ, ты знаешь, что эта узловая точка есть, но не знаешь, где она. Так?

— Да.

— Ты считаешь, что она является выходом.

— Да.

— Это внутри башни?

— Нет.

— Куда мог бы вести этот выход?

— Не знаю. Не из Безвременья точно…

— Благодарю. Здесь только два сооружения, остальное — мертвый камень. Если не в башне, значит, в складе во дворе. Куда и предлагаю всем проследовать, — поднялся из-за стола Флейтист. — Отставать и разделяться запрещается. В том помещении ни к чему руками не прикасаться, особенно это касается тебя, Вадим, и тебя, милая.

«Анны, значит, не касается?» — удивился музыкант. — «Интересно, с каких пор и почему…»

В заваленном оружием каменном сарае отчетливо пахло свежей гарью. Еще — металлом, прогорклым жиром, пылью. Вадим оглядел небольшое помещение. Светлый шероховатый камень стен. Самые разнообразные средства обороны и нападения — кучами, в художественном беспорядке. Какая-то система, впрочем, наблюдалась: то, что лежало в дальнем углу, выглядело более пригодным. У входа валялся совсем уж мусор, да кое-где еще и покореженный. Вся эта подсобка музея совершенно не сочеталась у Вадима с понятием «сердце крепости».

Флейтист и Серебряный заинтересовались дальней стенкой, до середины заставленной тяжелыми сундуками. После странных пассов над сундуками начались разгрузочные работы. Они тоже сопровождались пассами, непонятными жестами, короткими командами на черт знает каком языке и хлопками в ладоши. Но результат того стоил — заколдованные сундуки отползали от стены сами. Медленно и со скрипом, но отползали. Поднимать их не пришлось.

Анна подобрала длинное копье с листовидным наконечником, и лениво ворошила им груду металлолома. На лице не было знакомого и понятного Вадиму выражения вечного любопытства, из чего можно было сделать несколько выводов.

— Ты уже тут была?

— Ага…

— С кем же это?

— С Флейтистом, а что?

— Просто интересно… Слушай, а тебе не кажется, что все это не взаправду? Что все это какой-то гипноз или вроде того?

Девушка потерла испачканные в желтоватой смазке руки о джинсы, потом с отвращением обнюхала ладони. Посмотрела на Вадима, на стены, на какой-то доспех у него под ногами. Пухлые четко очерченные губы несколько раз складывались в недобрую улыбку, словно Анна собиралась заговорить, но потом обрывала себя. Потом она переминалась с ноги на ногу, опираясь на копье — Афина-воительница, да и только.

Вся эта пантомима вызвала у Вадима смутное и тревожное ощущение подвоха. Что-то успело разладиться, а он даже не заметил. Что-то случилось. Важное, должно быть. Любимая девушка смотрит так, словно хочет сказать очень большую гадость, но стесняется — это Вадим понимал по ее лицу и жестам. Но почему и за что? Кто-то успел вмешаться в их отношения, Серебряный, например? У него было много шансов. Телохранитель на добровольной основе постоянно крутился рядом.

— Ну и что ты имеешь в виду?

— Ты можешь считать, что все это гипноз, сон, «матрица» или бред сумасшедшего.

— А ты?

— А за себя я как-нибудь сама разберусь, — засовывая руки в карманы куртки, зло ответила Анна.

— Да что я такого сделал-то? — обалдел Вадим.

— Ничего ты не сделал. В том и фигня…

— Стоп. А что должен был?

«Вот сейчас мне отольется приказ Флейтиста — ни во что не вмешиваться и не лезть грудью на амбразуру. Да, не очень-то хорошо я смотрюсь со стороны, надо думать. Как в школе дразнились: герой кверху дырой. И что теперь делать?!» — Вадим отчетливо ощущал, что земля уходит из-под ног: нарушить данное Флейтисту обещание он не мог, выглядеть трусом в глазах любимой-единственной не хотел.

— Хотя бы поддержать меня, когда все грызлись, а?

— У тебя и так все получилось. Чего ты хотела? Разбитой тарелки? — от сердца отлегло, но вместе с облегчением пришло раздражение.

Вот только его голоса в скандале и не хватало для полного бардака. Вадим считал, что лучше помолчать — да и Анне стоило бы посидеть тихо. Флейтист сам бы навел порядок. В его благодарности было куда больше сарказма, чем признательности. И ничего, кроме двух потерянных минут, сия миротворческая акция не принесла. Неужели Анне самой это не понятно?

— Да хоть чего-нибудь!

— Отлично, — Вадим уже здорово завелся. — Гопака сплясать? Или по потолку побегать? Чего еще изволит ваша милость?

— Уже ничего, — развернулась к нему спиной Анна.

Вадиму захотелось хорошенько встряхнуть ее за плечи. Так, чтобы вернуть хоть толику здравого смысла. А в идеале — такую Анну, с которой он познакомился. Нежную, умную, внимательную, но главное — надежную. Вовсе не этот клубок язвительности и обид. Выпрямленная до скрипа в лопатках спина под черной кожей дразнила, оскорбляла и никаких добрых мыслей не вызывала. На мгновение Вадиму показалось, что сейчас он отвесит ей подзатыльник, а потом еще и пару шлепков, как капризному ребенку. Впрочем, об этом лучше было не задумываться — Вадим вполне мог просчитать последствия.

— У тебя ничего не болит? — осторожно поинтересовался он. — Голова там, еще что-нибудь?

— Если под «еще что-нибудь» ты имеешь в виду, не начинаются ли у меня месячные, — не поворачиваясь, только прижимаясь лбом к копью, ответила Анна. — то пойди и убей себя об стену!

— Нет, этого я в виду не имел, — усмехнулся Вадим. — Хотя уже похоже на то. По всем признакам.

— Большой опыт? — мрачно поинтересовалась Анна.

— Два раза был женат, — честно ответил он.

— Понятно, почему «был»…

— То есть?!

— То есть не могу себе представить нормальную женщину, которая стала бы тебя терпеть!

Вадим едва не уселся на груду металла за спиной. Он ожидал, конечно, услышать какую-нибудь гадость — но не вот это же? Не что-то из лексикона неумной стервы, которых он повидал на своем веку пару десятков. Настолько это не вязалось со всем, что и как говорила и делала Анна, что Вадим только открыл рот и не смог его закрыть. Так и стоял, любуясь прямой спиной любимой женщины, и чувствуя, что, кажется, пропустил мастерский удар под дых. И от кого, спрашивается? От девушки, за которую он был готов удавиться или перебить всех врагов голыми руками…

— Спасибо, дорогая, — сказал он, подумав, и, уже не обращая на Анну никакого внимания, отправился туда, где Флейтист и Серебряный, кажется, обнаружили что-то интересное.

«Что-то интересное», судя по услышанным им обрывкам реплик, выглядело тем, что искали — но при этом к использованию пригодно не было. Подойдя поближе и осторожно отодвинув Софью, музыкант понял, в чем дело. На стене, которую раньше прикрывали сундуки, был нанесен узор. Стилизованные ветви деревьев, вьющиеся травы и цветы, среди них — угрожающие зигзагообразные линии. На этот рисунок и смотрели с интересом и недоумением все трое.

— И это все? — спросил Вадим.

— Да, красавчик, прикинь — одни кусты и никакой порнухи, — ответила Софья. Видимо, сегодня был День Женского Злоязычия, вот только Вадима об этом предупредить забыли.

Он горестно вздохнул, сделал шаг назад, потом еще один, отступил влево. Посмотрел на картину. Сделал полшага вправо. Выпрямил плечи. И нащупал-таки нужную точку! С выбранной им позиции рисунок на стене выглядел объемным. Точнее, не сам рисунок, а те части, которые были видны из-за голов и спин.

— Дама и господа! — позвал Вадим. — А не отошли бы вы немного в стороны?

На него оглянулись, и он увидел картинку во всей красе. Венок стеблей и листьев образовывал обрамление. Из него угрожающе торчали клинки и копья. Посредине был овальный проход. То место, куда он вел, Вадиму не понравилось. Темные силуэты гор, в несколько штрихов обозначенное низкое небо. Расплывчатые контуры не то колонн, не то истуканов. Но по крайней мере так в картинке обнаруживался хоть какой-то смысл.

Вадим сделал шаг вперед, и иллюзия пропала. Точка, с которой рисунок обретал перспективу, располагалась почти посредине постройки, на уровне его глаз. В этом смогли убедиться Флейтист и Гьял-лиэ, которым пришлось чуть пригнуться. Потом Софья вскарабкалась на твердый нагрудник и тоже увидела арку и проход. Анна от зрелища отказалась.

Флейтист вернулся к стене, постучал по ней, поковырял пальцем камень. Вадим подошел к нему. Рисунок был нанесен тонкой кистью, должно быть, минеральными красками — они не выцвели со временем. Преобладали два цвета — темно-зеленый и темно-серый. Этого было достаточно. Неизвестный живописец хорошо владел своим ремеслом. Где-то он нанес краску плотно, где-то — так, что через нее просвечивал камень, создавая множество оттенков.

Но ни Флейтист, ни Вадим не нашли никаких следов прохода. Обычная стена, сложенная из плотно пригнанных друг к другу каменных блоков. Надписи, подсказывающей, что нужно сказать, чтобы войти, Вадим не обнаружил.

— Ну что, Гэндальф, что будем делать? — спросил он.

— Не знаю, — честно ответил Флейтист. — Серебряный, нет ли у тебя идей?

— Центр не здесь, а… — и тишина.

— Что — а?! — сердито двинул бровями Флейтист.

Вадим обернулся, и понял, в чем состояло «а». Гьял-лиэ стоял у дверей и глядел во двор. Судя по выражению его лица, пожаловали хозяева замка. Владетель раскинул руки крестом, опираясь на створки двери, и вид имел — «no pasaran». Враг не пройдет, по-русски говоря.

— А к нам пришли, — объяснила очевидное Анна. — Поздравляю.

Судя по тону, это ее даже радовало — сбывалось мрачное пророчество о том, что хозяева придут, когда никто не будет готов. Вадим тихо удивился, потом вспомнил себя самого и любимое «а я вам говорил?» и расслабился. Ну, что поделать — похожи во всем, так во всем. В том числе и в самых, как выясняется, неприятных чертах характера. Оставалось только смириться и терпеть.

— Все ко мне, — скомандовал Флейтист. — Вадим, ты тоже. Гьял-лиэ, что там?

— Ищут нас, — негромко отозвался тот. — Уже нашли. Идут сюда.

Флейтист сделал три шага вперед, подопечные — за ним, держась за спиной, как и требовалось. Оказалось, что спина у командира широкая и за ней вполне помещаются все, кого он хотел там разместить. Вадим покосился на Софью. Уже не в первый раз он замечал эту интересную черточку — она могла язвить, спорить или хамить, вести себя вздорно, но как только дело доходило до неприятностей… Куда-то исчезала языкатая красотка, а ее место занимала хмурая, скупая в движениях женщина-офицер. И даже скорее просто офицер, чем женщина. Неважно, что вместо формы на ней были майка и джинсы. И эта одежда выглядела военной формой не хуже пятнистого камуфляжа.

Анна ничем подобным не отличалась. Вот и сейчас Софья аккуратно пододвинула ее к себе — без слов взяв под локоть. Какие-то двадцать сантиметров разницы, но совсем другая картина: теперь девушку прикрывала и спина Флейтиста, и стоявшая у стены «вешалка» с доспехом.

Далее грянуло.

Видимо, за стенами склада протрубил десяток архангелов. Оглушительные трубные скрежещущие звуки больно ударили по барабанным перепонкам. От громкого звука потемнело в глазах. Вадим подумал, что, вероятно, у него из ушей сейчас течет кровь. Проверять было некогда — одновременно случилась целая куча событий.

Флейтист сделал какой-то жест правой рукой, Софья толкнула Анну на пол, упала сверху, Вадима он левой выдернул за запястье и поставил рядом с собой. Яркая вспышка — стоявший в проеме Серебряный вдруг засиял, как прожектор в тысячу свечей. От этой вспышки вновь заболело в ушах, Вадим издал удививший его самого писк, потом его толкнули в спину и он оказался посредине между обоими полуночниками. Ослепленные глаза почти ничего не различали — только нестерпимый свет, который излучала фигура Гьял-лиэ. В этом свете музыканту показалось, что он стоит на круге черной прозрачной пустоты. Вадим попытался отступить — стоять на затвердевшем воздухе было страшно до тошноты, но Флейтист что-то крикнул.

Вадим обернулся на него — слов он не различал, но понял жест — «вниз!». «Куда именно?» — не понял он, потом сообразил. Но упругая пустота под ногами не желала его пропускать. Вадим топнул ногой, подпрыгнул — и провалился по пояс в открывшийся вдруг колодец.

— Вперед, вперед! — закричал над самым ухом Флейтист.

Под ногами оказались ступеньки, Вадим сделал несколько осторожных шагов, потом поскользнулся и покатился вниз кубарем. Ударился коленом о стену, на спине скатился со ступенек, больно затормозил ступнями о стену. Здесь царила тьма кромешная. Потом сверху на него свалились обе женщины.

Куча рук, ног и голов распуталась не сразу. За стеной, после ее ощупывания, обнаружился вход в туннель. Вадим сделал шаг вперед, и едва не упал вновь: ступеньки еще не кончились. Нога оказалась по колено в холодной затхлой воде. Следующий шаг Вадим делать не решился. За спиной вспыхнул огонек зажигалки, и пока он горел, тройка людей увидела, что туннель наполовину заполнен водой и тянется на многие метры вперед.

Потом — шипение Софьи, которая обожгла себе пальцы, и вновь тьма.

Наверху происходило нечто интересное. Громыхало, звякало, трубили трубы и били литавры. Иногда сквозь все это пробивались голоса обоих полуночников. Язык, на котором они кричали, а может, нецензурно бранились, Вадиму незнаком.

— Пойдем или подождем? — спросил он Софью.

В темноте было слышно неровное дыхание женщины. Вадим чувствовал ее волнение и сомнения. Вроде и нужно было уходить — но она не хотела оставлять мужа. К тому же, без Флейтиста отправляться в туннель смысла не имело. Догнали бы и вытащили. Но и здесь маячить было опасно.

Пока Софья думала, Вадим ощупывал стены, пытаясь сориентироваться. Высота туннеля чуть меньше двух метров: поднятые руки достают до потолка. Ширина — семь шагов. Судя по всему, он представлял собой половину цилиндра, рассеченного повдоль. На стенах отвратительная на ощупь скользкая слизь. Под ногами — той же слизью покрытые ступеньки. От ледяной воды сводило икры, но теперь хоть появилась возможность отдышаться и сориентироваться в ситуации.

— Постойте тут, — сказала наконец Софья. — Я выгляну и вернусь.

Вадим не решился с ней спорить — задавила бы авторитетом и сделала все едино по-своему. К тому же, он вполне оправданно подозревал, что Софья гораздо лучше понимает, что делать можно, а чего не стоит. Она поднялась по крутым ступеням лестницы. Музыкант уже достаточно привык к темноте, чтобы разбирать контуры кое-каких предметов. По крайней мере, очертания бедер Софьи, стоявшей на ступеньках, он различил. Женщина потопталась, подпрыгнула, потом вернулась.

— Что там творится? — спросила Анна.

— Крутые разборки… Мастерят препятствие.

— Ну-ну…

— Пойдемте, — сказала Софья. — Они нас догонят.

Шаг, еще шаг, Вадим по пояс зашел в воду. Наконец-то ступеньки кончились. Но пол был немногим лучше — скользкий, и при этом липкий, словно под водой разлили толстым слоем клей. С каждым шагом Вадим видел все меньше и меньше: в туннеле не было даже минимального источника света. Он шел вдоль стены, выставив вперед правую руку. Левой он держал руку Софьи, а та вела Анну. Так, медленно и замерзая в ледяной воде, они прошли шагов тридцать. Потом неподалеку заплескало, забулькало, в метре перед Вадимом возник огонек. Гьял-лиэ и Флейтист догнали их довольно быстро, построение изменилось. Теперь Флейтист шел впереди посреди туннеля, Вадим и Анна держались за ним, Софья и Серебряный замыкали.

— Быстрее, быстрее, — торопил командир.

Туннель оказался неожиданно длинным. Метров через двести Вадим устал считать шаги. В голове вертелись бессвязные мысли. В детстве он раз пять смотрел фильм «В зоне особого внимания», и ему все происходящее с героями очень нравилось. Лихие десантники, драки и марш-броски, темные туннели — ну чем не игра для настоящего мужчины? Теперь он сам оказался героем подобного боевика, и все происходящее уже не казалось увлекательным. Особенно — ледяная вода до пояса. В прежней «мирной» жизни Вадим в такую не полез бы ни за что. Ноги уже онемели, теперь очередь была за мышцами живота и поясницы. Именно в тот момент, когда Вадим понял, что еще пяток шагов — и он идти не сможет, обстановка оживилась.

Теперь света в туннеле хватало в избытке. И с температурой воды проблема тоже решилась — теперь она стала слишком уж горячей. Такой контраст ничего хорошего не принес. Вадим выпустил руку Анны и плюхнулся на колени, ушел под воду с головой. Заледеневшие мышцы в горячей воде выдали такой вопль колющей боли, что Вадим даже не мог опереться на руки и подняться. Мгновение ему казалось, что он захлебнется.

Он сжал губы, стараясь удержать воздух в груди. Попытался опереться на кулаки, но мышцы не держали нагрузки, и костяшки бессильно проскользнули по слизи на камне. От жара мутилось в голове. Потом его подняли на поверхность — больно, за волосы, но Вадим только потом прочувствовал, что едва не лишился скальпа. Сейчас главное было — вздохнуть, устоять на ногах.

— Вперед, — Флейтист заорал так, что у Вадима словно крылья на ногах выросли. Или ласты, что в данной ситуации было уместнее.

Он побежал — не оглядываясь, не глядя ни на кого, думая только об одном: не упасть больше. Второй раз его бы не вытащили. Вода нагревалась, хотя казалось уже, что дальше некуда. Бежать в воде было трудно: она сопротивлялась, упруго толкала его в грудь. Но плыть Вадим не решился: слишком неглубоко тут было, да и пловец он был весьма средний.

Наконец он добежал до чего-то и ударился об это грудью. Проклятый огонек куда-то подевался, и теперь непонятно было, что вокруг. Только почти кипящая вода, темнота и невнятный шум за спиной. Препятствие оказалось высотой по грудь и довольно длинное — рука противоположного края не достигла. Вадим подтянулся и полез на него. Анна и Софья уже стояли здесь, ему помогли забраться. Музыкант сразу же развернулся. Внизу в воде происходила вторая серия магического побоища.

Вспышки света, неразборчивые крики, шум и хаос — вот и все, что разобрал Вадим. Потом у самых ног оказалась голова Флейтиста. Вадим отпрыгнул, уступая ему место. Следом залез Серебряный. Мокрая и растрепанная парочка выглядела так неласково, что Вадим предпочел отойти. Если на нормальных людей горячая вода действовала вполне обычно — он видел в свете вновь возникшего огонька раскрасневшиеся щеки Софьи, то полуночники казались бледными, как смерть, и веяло от них морозом.

— Сейчас бабахнет, — предупредил Флейтист, толкая его в спину. — Отходите как можно дальше.

Вновь бег — уже не по воде, но по скользкому камню. Судя по гулкому эху, туннель расширился и стал выше. Вадим уже не видел стен и потолка, только огонек впереди. Потом сзади воистину бабахнуло. Точнее — БАБАХНУЛО. Вадима ударило в спину тугой ладонью, он споткнулся и пролетел пару метров, потом приземлился на четвереньки. По ощущению — здорово расцарапался.

В этот момент Вадим понял, что вновь оглох и ослеп. Остались только невнятные вопли разбитых коленок, ноющая шея и ощущение тошноты, подступающей к желудку. «Контузия», — подумал он, и с удовольствием отключился от реальности. Более его ничего не волновало. С первой минуты обморока начинались проблемы не Вадима, но окружающих.

Возвращение в реальность было неприятным. Сначала возникло отвратительное щекочущее чувство в носу, и Вадим сквозь блаженный туман забытья вспомнил, что у него существует нос. Потом оказалось, что нос прикреплен к голове, голова эта болит и кружится, голова расположена на плечах, плечи лежат на чем-то мягком, далее следуют спина, задница и ноги. Не все из этих открытий были приятными. Колени, например, болели, саднили содранные ладони, а в позвоночник пониже лопаток загнали гвоздь.

Колени, на которых покоилась голова Вадима, принадлежали Анне. Ей же принадлежали и две руки, которые ласково гладили его по лицу, стряхивая мелкую каменную крошку. Это было приятным открытием — Анна здесь, с ней ничего не случилось, к тому же она в хорошем настроении. Вадим поймал себя на том, что уже думает, в каком настроении любимая девушка и этот факт делается важным в мироощущении. От подобной идеи голова заболела вдвойне — он уже напрыгался вокруг настроений бывших жен, их гнева и милости.

— Очнулся, — сказала где-то поблизости Софья.

Вадим сделал над собой усилие и сел. Так голова кружилась меньше — пропало пьяное ощущение «вертолета».

— Что это было? — сказал он, обнаруживая, что слышит не очень хорошо, но все-таки слышит.

— Мы обрушили свод, — объяснил Флейтист. — Тебя задело взрывной волной.

— А вас? — удивился Вадим, точно зная, что оба полуночника остались позади него.

— Мы вас прикрывали, — протянул ему руку Серебряный, и Вадим, после короткого раздумья, эту руку принял.

— Теперь нас не догонят? — спросил музыкант.

— Не уверен, — пожал плечами Флейтист. — Но мы почти на границе их владений. Если поторопимся — успеем уйти отсюда.

Вадим задумался. К удивительным свойствам подданных Полуночи добавились термостойкость и взрывоустойчивость. Впрочем, ничто не мешало размышлять над этим по дороге. Гьял-лиэ запустил целую кучу огоньков, и теперь было видно, что вся компания идет по дну гигантской пещеры. Свод терялся в темноте. Вадим задирал голову, чтобы рассмотреть пейзаж. Казалось, что пещера имеет профиль сердечка. От одной покатой стены до другой было рукой подать, а по верху шел гребень сталактитов. Вадим предположил, что достаточно громко крикнуть или подпрыгнуть, чтобы несколько тонн острых каменных «сосулек» обрушились на голову. Это помогло ускорить шаг и забыть про то, что джинсы присохли к разбитым коленям и при каждом шаге больно дергают за содранную кожу.

Пещера все расширялась. Теперь уже понизу можно было идти втроем. Где-то гулко капала вода, шуршали летучие мыши — или просто у Вадима шумело в ушах. По дороге Флейтист кратко пересказывал основные перипетии великой битвы в сарае и грандиозного сражения в туннеле. Вадим прислушивался — было интересно и важно. Флейтист вымотался, и от этого его речь приобрела некоторую живость. Он уже не выражался языком официальных документов.

— Они сильны. И привели с собой целую свору тварей поменьше. Вам повезло — вы не увидели бесформенных. Отвратительное зрелище. Описывать не буду — не получится… это просто неизвестно что. Учитывая, что позировать они не стремились…

— А что они делали? — спросила Анна.

— Примерно то же, что и свора хорошо обученных псов, — сказал Серебряный. — Только они не кусаются… Загоняют, отвлекают внимание.

— Мы перебили большую часть своры, — продолжил Флейтист. — Это была славная драка. С хозяевами было посложнее, но мы сумели оторваться и отбить у них желание вступать в ближний бой. Потом обрушили проход. Эта парочка привязана к месту своего обитания и едва ли сможет появиться перед нами…

— Зато за спинами — уже, — ледяным голосом сказал Серебряный.

— Вперед! — в очередной раз скомандовал Флейтист.

Очередная гонка — последняя на этот раз. Уже через пару минут Вадим увидел впереди просвет, прибавил скорости. Последняя минута напоминала дурной голливудский фильм: за спиной Вадима рушились стены, падали сталагмиты, великое крушение пещеры настигало, а он бежал — но успевал же, успевал…

Воздух вырывался из груди клочьями пены, не осталось ничего, кроме тела, совершающего движения руками и ногами, потом почти под ногами оказалась споткнувшаяся Анна, Вадим успел схватить ее за руку и побежал дальше, не обращая внимания ни на что, кроме собственных пальцев, стискивающих ее запястье.

Он выбежал — и упал лицом в пепел и прах.

За спиной с неимоверным грохотом рухнула скала.

ГЛАВА 3. КЛАДБИЩЕ БОГОВ

Анна сидела на земле, прислонившись к подножию истукана, и лирически созерцала бывший выход из пещеры. По ее прикидкам количество обрушенной породы исчислялось килотоннами. Если парочка хозяев крепости имела материальную природу, то о них можно было уже забыть. Анна, впрочем, в этом не была уверена. Существам материальной природы, вроде нее самой, не было свойственно появляться из воздуха и так же исчезать.

После контрастных ванн, беготни, падений и взрывов за спиной шевелиться не хотелось. Вся компания расселась, разлеглась и развалилась прямо на земле. У самого выхода из пещеры стояла здоровущая «каменная баба». Вот у ее подножия и расположились, причем лицом к руинам. Смотреть за спину Анне не хотелось — и не интересовало сейчас, где оказалась, и больно поганый пейзаж она заметила в первый момент. Равнина, засыпанная толстым слоем пепла и праха. И так — до самого горизонта, только барханы и дюны.

— Куда нас занесло? — сквозь лень спросила она Серебряного, который сидел слева.

— Не имею желания уточнять, — вяло откликнулся он. — Позже, госпожа моя…

Анна повернула голову к Гьял-лиэ. Сейчас он выглядел совсем не так устрашающе, как недавно в туннеле. И даже был похож на человека — ну, немножко странные черты лица, слишком тонкие для мужчины. Необычный оттенок волос и кожи? Что ж, такое тоже встречается. Вот привычной уже ауры силы вокруг него не было.

Девушка лениво поднялась на колени, повернулась к Серебряному.

— Что с тобой?

— Устал, — пустым глухим голосом ответил владетель. — Здесь даже нечем восстановить силы…

— Я тебе могу чем-нибудь помочь?

— Нет, — коротко сказал Гьял-лиэ, и Анна обиделась, хоть и сама не поняла, на что.

Флейтист тоже смотрелся не ахти. Во-первых, он здорово изгваздался, что ему удивительно не шло. Анна могла представить себе предводителя каким угодно, только не чумазым. Сейчас же он был по уши в пепле, саже, грязи и совершенно непонятных субстанциях самых разных цветов. Руки выпачканы в густо-зеленом, на щеке серо-лиловая клякса, жилет порван и заляпан багрово-красным — Анна понадеялась, что не его собственной кровью.

Во-вторых, он был таким же блеклым и вымотанным, как и Серебряный. Сидел, молча обнимая Софью за плечи. Женщина тоже ничего не говорила. Анна вспомнила суматошный бег по пещере — они вытаскивали друг друга из воды, помогали карабкаться, тащили. Вадим оказался рядом только на последних метрах. Большую часть маршрута она прошла рядом с Софьей, и ей была обязана тем, что уцелела. Девушка очень хорошо это понимала — достаточно было вспомнить, как дважды уходила с головой под воду, и именно Софья выуживала ее в кромешной тьме.

В последнюю очередь Анна посмотрела на Вадима, который теперь положил голову ей на колени. Чумазая физиономия — отражение собственной, но это уже не радовало, да и ничто в нем уже не радовало. Сказка поманила тенью любви, и превратилась в горькую реальность. Неприятно было доверие, с которым Вадим улегся к ней на колени. Теперь сложно было его стряхнуть или попросить убраться куда-нибудь: не нашлось ни одной достойной причины. Раздражение не считалось.

Анна не знала, в чем тут дело. Вроде и поссорились-то из-за пустяка. Мелкая перебранка, которую легко забыть, особенно после беготни по пещере. Девушка и забыла — что сказала, что ей сказали. Дело было не в словах. Дело было в самом Вадиме. В человеке, отдыхавшем у нее на коленях. Человеке, с которым несколько часов назад она спала в одной постели.

Ощущение тяжести на коленях бесило. Словно схватили за горло и медленно душили. Анна поняла, что сейчас подпрыгнет или заорет. Она закрыла глаза и постаралась успокоиться. «Истерика после всего», — поставила она себе диагноз. На ее напряжение отреагировал Серебряный, как Анна в глубине души и надеялась.

— Тебе дурно, госпожа моя?

— Наверно, — кивнула Анна. — Задолбалась я…

— Гитара! — удивительно своевременно воскликнул Вадим. — Я забыл ее в зале.

— Вспомнила бабка, как девкой была, — улыбнулась через силу Софья. — Все, попрощайся с ней. Да и все равно бы бросить пришлось. Или утопил бы…

Анну высказывание «дорогого и любимого» сильно задело. Понятно, что каждый говорил о самом важном для себя. Только получалось, что гитара Вадима интересует куда больше, чем девушка. Даже и не удивительно — гитара, наверное, с ним лет пять, а Анна всего несколько дней. Ревновать бессмысленно, обижаться тоже. Место указано вполне четко. Остается только смириться с ситуацией.

Серебряный взял ее за руку. На холодные пальцы налип пепел, но сейчас прикосновение не казалось неприятным или бесцеремонным. Уместный дружеский жест. Обижаться на владетеля за все обстоятельства знакомства уже не хотелось. Только что он спасал ей жизнь, не жалея себя. Сволочь, конечно, та еще — ну что ж, она сама не подарок. Анна благодарно сжала узкую длинную ладонь, посмотрела на металлические ногтевые пластины. Острые, словно заточенные, края. Такими по лицу полоснуть — никакого ножа не нужно. Десяток лезвий всегда с собой…

Вадим всего этого не видел. Закрыв глаза и сделав скорбно-непроницаемое лицо, он оплакивал потерю. Анна его, конечно, жалела. Но не слишком, и даже с некоторым злорадством. Не скажи он свою фразу ровно в тот момент, когда девушка жаловалась на самочувствие — все было бы иначе. Однако ж, как сложилось, так и сложилось, машину времени, чтоб все переиграть, не завезли.

На засыпанной пеплом равнине царила жара. Пот выступил на коже липкой пленкой. Ни малейшего дуновения ветра, ни одной самой чахленькой струйки. Анна задумчиво посмотрела вверх и увидела солнце. Потом обернулась и увидела еще одно. Всего же их было четыре — блекло-желтых, не слишком горячих. Но четыре светила создавали безрадостную картину. Предметы, освещенные с четырех сторон, отбрасывали жалкие крестообразные тени, в которых нельзя было укрыться. Куда ни прячься, три солнца дотянутся лучами.

Анна сидела лицом к высокому отвесному обрыву. Чтобы понять, что это горный склон, нужно было задирать голову. Наверху начинались привычные очертания скал, а вот вся нижняя часть представляла из себя стену, похожую на кусок сыра с дырками-пещерами. Своды одной такой «дырки» недавно обвалились, но хватало других. Стена простиралась от одного края горизонта до другого. Два цвета — темно-серый и черный. Запах гари. Струйки дыма, вырывавшиеся из-под земли. Унылый жуткий пейзаж, отрада пироманьяка.

— Пить хочу, — пожаловалась она в пространство.

— Воды нет, — откликнулся Флейтист. — Мы потеряли все припасы.

— Замечательно… И бутылки тоже?

— Да, весь твой рюкзак. И не только его.

Анна только невнятно хмыкнула: говорить было нечего. Рюкзак еще полбеды. Сами остались живы — и то счастье. Сомнительное, конечно, при условии, что воды здесь не найдется. Но девушка надеялась, что как-нибудь этот вопрос решится. До сих пор так и получалось. Нужна вода — появлялся ручеек, нужна еда — ручеек превращался в полноводную реку с вкусной рыбой.

Впрочем, рано или поздно везение должно было закончиться. Анна предполагала, что этот момент настал именно сейчас. Думать об этом не хотелось, но приходилось. С каждой минутой пить хотелось все сильнее. Три солнца вытапливали из тела последнюю влагу, четвертое было пока что за каменным истуканом, но легче от этого не делалось.

В легких все еще скрипели и чесались отголоски недавнего кашля. Ощущение мерзостное — хотелось расцарапать себе грудь, чтобы добраться до легких, отжать их, как мокрую тряпку. Анна ежеминутно откашливалась. Два погружения в воду с головой и безумный бег даром не прошли. Собственный голос теперь звучал, как скрежет простуженной бензопилы.

Анна поднялась, посмотрела на свои джинсы. После валяния в пепле они были испорчены уже безнадежно. Там, где не въелась грязь от всех предыдущих приключений, последние чистые места изгадила жирная густая сажа, по щиколотку в которой она стояла. В ботинках все еще хлюпала вода — увы, пить ее было нельзя. Анна сняла обувь, попробовала босой ступней землю. Приятно: словно по мягкому нагретому ковру ступаешь.

— Я хочу посмотреть в ближайших пещерах, нет ли там ручья. Кто со мной?

— Гьял-лиэ, — ответил Флейтист.

— Айя… — владетель тоже поднялся, медленно и нехотя, занял свое любимое место: у Анны за левым плечом. — Пойдем…

До первой пещеры шли около километра, заглянули и тут же шарахнулись прочь. Изнутри несло сероводородом, так, что Анну едва не стошнило. На глазах выступили слезы. Шаг назад — и ни следа запаха. Феномен девушку заинтересовал, и она несколько раз сунулась в пещеру, зажав нос пальцами. Так и есть — запах начинался ровно от края стены.

В следующей не пахло ничем, в том числе и водой. Серебряный скептически оглядел свод, залепил вдаль мелким камушком. Стены дрогнули, метрах в пяти оторвался здоровенный сталактит. Острая каменная крошка скользнула по щекам Анны.

— И сюда мы не пойдем, — констатировал Гьял-лиэ.

Еще две пещеры — никакой явной опасности, но и никакой воды. И только в пятой, которую они решили осмотреть последней, и, если не повезет, то вернуться и пойти вправо, источник нашелся. Эта пещера была много крупнее прочих. Почти от самого входа начинались ответвления главного туннеля, каверны и мелкие ниши. Посредине, в углублении, тек довольно жалкий ручеек. Анна поискала взглядом его источник. Вода тонкой струйкой бежала по очередному сталактиту. Но эта конструкция казалась вполне устойчивой.

— Отойди-ка, — сказал Серебряный, и, когда Анна отошла шагов на пять, постучал ладонью по длинным каменным сосулькам. Потом ударил по ним со всей силы. — Все нормально, выдержит.

Анна сначала вымыла руки и лицо, удивившись, сколько же на нем сажи и песка. Потом напилась из ладоней, сложенных лодочкой. Больше ничего сделать было нельзя — даже для того, чтобы прополоскать волосы, струйка была слишком тонкой.

— Отвернись, — попросила Анна и стащила с себя майку.

Ткань не сразу пропиталась водой. Минут пять ушло на то, чтобы дважды достаточно увлажнить ее и отжать. Потом Анна обтерлась до пояса и оделась. Чуть-чуть полегчало. Мокрая ткань приятно холодила кожу, и, по крайней мере, не казалось, что от грязи чешется все тело. Скорее всего, это была только нервная реакция — всего час назад она принудительно искупалась в горячей ванной. Но если после всего пережитого кожа покрылась бы мокнущей коростой дерматита, Анна нисколько не удивилась бы. Правда, сейчас это оказалось бы совершенно не к месту. Ни таблеток, ни мазей при себе не было.

Серебряный честно стоял к Анне спиной. Если и пытался подсматривать, девушка этого не заметила. Да и сомнительно было, что владетель станет играть в игры пятиклассников, заглядывающих к девчонкам в раздевалку.

— Я все, — сообщила она.

Гьял-лиэ умылся, забавно, по-кошачьи действуя одной рукой, брезгливо оттер с щек буро-зеленые брызги, мокрыми пальцами причесался, старательно вытряхивая весь мусор, запутавшийся в прядях. Потом ловко заплел волосы в плотную косу, начинавшуюся от макушки, закрепил ее резинкой. Когда Анна училась в школе, такую прическу называли «колосок», и носили ее только девочки. Получилось довольно забавно. Пышная челка, кое-как прилепленная ко лбу при помощи воды. Открывшиеся очертания резких высоких скул. Высоко поставленные уши.

— Нравится? — спросил Серебряный, заметив, с каким вниманием его разглядывает Анна.

— Прикольно, — улыбнулась она.

— Тебе посоветовал бы сделать то же самое.

— Я не умею, — призналась Анна.

Ничего, кроме простого «хвоста» у нее сроду не получалось. Чтобы заплести косу, нужно было вертеться спиной к зеркалу и пытаться увидеть, насколько криво пошел процесс. И чаще всего он шел настолько криво, что Анна пугалась, распускала то, что успела заплести и по привычке завязывала волосы резинкой. Прически, укладки и средства для волос вызывали у нее отвращение. От лака волосы делались липкими и мерзкими на ощупь. Гель вызывал ощущение, что на голову вылили банку канцелярского клея.

— Позволишь, госпожа моя?

Анна помедлила. Парикмахеров она ненавидела. Голова считалась особой зоной, прикасаться к которой посторонним было запрещено. За поглаживание Анна могла отвесить оплеуху, за шутливое подергивание — едва не убивала на месте. Серебряный уже убедился в этом, хотя его Анна простила быстро. Но ходить с мусоросборником на голове не хотелось.

— Давай…

Все прошло быстро и весьма легко. Мокрые пальцы скользнули по спутанным прядям, несколько движений — и финальное движение, резинка накручивается на конец косы. Анна ощупала результат. Гладко убранные в «колосок» волосы, туго заплетенная от основания черепа косичка. Простая махровая резинка закручена с такой силой, что теперь ее случайно не потеряешь.

— Спасибо…

— Не стоит благодарности… — Ладонь скользит по влажной ткани от шеи к лопаткам, потом ниже. Острое, пугающее ощущение. Человек не может прикоснуться так, что между кожей и его пальцами пробегут мелкие колючие искры.

— Гьял-лиэ, не надо…

— Как скажешь, госпожа моя. — Рука убралась, и на месте, где она только что была, возникло холодное пятно пустоты.

— Слушай, а где мы оказались? Тут хуже, чем раньше.

— Хуже чем здесь, быть уже не может, — ответил Серебряный.

Анна вздрогнула. Сказано все это было без обычного пафоса, вообще без какого-то выражения. Простая констатация факта. В этом и был весь ужас ситуации. Девушка медленно развернулась, уставилась на Гьял-лиэ. Он криво улыбнулся, пожал плечами. Анна заглянула ему в глаза, всмотрелась и через пару ударов сердца зажмурилась. Усталость была лишь фоном. А в черных колодцах зрачков гулял зимний ветер, и имя ему было — обреченность. Отчаяние. Безнадежность.

— В чем дело?! Что с тобой творится?

— Я предчувствую, что не выберусь из этих земель, — после паузы ответил Гьял-лиэ.

— Да с какой стати-то? — Анна уже ничего не понимала.

— Это мне неведомо. Предчувствие — не знание обстоятельств. Но знание своей судьбы.

Девушка отвела глаза и задумалась. Легко и просто было решить, что Серебряный просто дурит ей голову. О приеме «смертельно болен и скоро умру» она слышала. Чаще, конечно, им пользовались глупые девочки. Рано или поздно ложь выплывала на поверхность, и ничего хорошего в результате не случалось. Разумеется, вся драма разыгрывалась с искренней верой и повестись на артистическую игру такой шантажистки было легко и просто. Но — здесь и сейчас… Серебряный на истерика не походил. Скорее уж добился бы своего силой или умелым ухаживанием. Может быть, и стоило отнестись к его словам всерьез. Только не хотелось.

— Гьял-лиэ, где мы?

— Об этом спроси у Флейтиста. Пора возвращаться.

— Но ты знаешь?

— Знаю, но не скажу, госпожа моя. Спроси у Флейтиста. Пойдем отсюда.

Вернулись обратно. Пока дошли до истукана, Анна вновь вспотела и захотела пить — словно и не ходили никуда. Идти было всего-то километра три, но по душной жаре казалось, что впятеро больше. Вадим и Софья спали, Флейтист лениво озирал окрестности. Серебряный описал найденную пещеру, Анна дождалась, пока он закончит, и опустилась на колени рядом с предводителем.

— Где мы оказались?

— На Кладбище Богов.

Анна открыла рот, чтобы что-то сказать, не нашла ни одного подходящего слова, так и застыла, глядя на Флейтиста. Что представляет из себя место, которое можно назвать «кладбищем богов», она догадалась. Хватило рассказа Серебряного о его печальной участи. Вот только она не знала, что умершие в забвении полуночники оказываются в Безвременье. Еще два кусочка мозаики сложились в элемент картинки.

— Отсюда действительно нельзя выбраться?

— Пока что я не могу об этом судить. И слишком устал, чтобы отправиться на разведку.

— Может, в пещеру перейдем? Там хоть не жарко.

— Чуть позже.

«Чуть позже» затянулось почти на два часа, по ощущению Анны. Пока проснулись Вадим и Софья, пока им рассказали новости о пещере, пока сообщество шумно обсуждало, имеет ли смысл вообще куда-то идти, девушка успела прогуляться вокруг истукана. Вся равнина, до самого горизонта, была уставлена монументами, больше схожими с оплавленными глыбами. В отдельных угадывались очертания людей или животных, другие вообще ни на что похожи не были. Никакой логики в их расположении не было — натыканы как попало, и группами по три-четыре штуки, и в одиночку.

Серо-черные дюны и барханы кое-где отливали багровым. Словно с неба пролилась кровь, но пепел не смог впитать ее, а солнце — высушить. Анна принюхалась. Действительно, с правой стороны, где виднелось ближнее кровавое пятно, пахло смертью и солью. Именно так — нагретая соль и привязчивая смерть.

И так — на сотню километров. Только огромная пустыня, монументы, багровые пятна и жестокие лучи четырех бледных светил. Больше ничего. Ни единой зеленой травинки, ни единой мелкой пустынной зверушки. Да и с настоящей пустыней это вселенское кладбище имело мало общего. Пустыня только кажется мертвой. Там много жизни — мелкие грызуны, змеи, птицы, насекомые. Под каждым камнем, под каждой корягой кишит жизнь. Здесь же не было ничего, кроме смерти.

Анна стояла, чувствуя себя крошечным муравьишкой, придавленным гигантской подошвой дымно-серого неба. Масштабы Кладбища внушали острое ощущение собственной незначительности и неполноценности. Кто она такая в мире, где гибнут даже боги, становясь памятниками самим себе, памятниками, которые никто никогда не увидит?

Легкое движение ветра вдоль щеки Анна приняла за галлюцинацию. Но ветерок проскользнул мимо и вернулся, пощекотал ухо. И прошелестел: «Впусти…».

Опять это слово, опять невнятное жужжание невидимых мошек над ухом. Анна вздрогнула, поежилась. Только что все было хорошо — и вот, началось опять. Нужно было рассказать обо всем Флейтисту. Но не сейчас же? Все уже поднялись и ждали только ее. Девушка пообещала себе сделать это немедленно, в первую же свободную минуту.

Потом было много мелких хлопот — умывались под чахлой струйкой, стекавшей со сталактита, выбирали уютную сухую пещеру. О еде Анна даже не заикалась — и так было ясно, что никакой пригодной в пищу зверушки здесь найти не удастся. Хорошо хоть, нашлись укрытие от солнца и вода. А когда выдалась свободная минута, девушка уже забыла, о чем хотела сказать. Только настроение безнадежно испортилось.

Флейтист ушел на разведку и забрал Вадима с собой. Это радовало. По дороге они дважды поцапались по мелочи. Первый раз — потому что девушке показалось, что Вадим не слишком доволен ее прогулкой с Серебряным. Она тихо отфыркалась — с кем сказано, с тем и пошла, извини, дорогой. Второй — из-за замечания о новой прическе.

— Тебе так не идет.

— Зато удобно…

— Ну, дело твое.

— Да уж не твое…

Так, слово за слово, тихо нашипев друг на друга, и добрались до пещеры. Анна сама не понимала, отчего же злится. Просто раздражало навязчивое внимание, какие-то мелкие замечания, которые девушка воспринимала непрошеными советами и нелестными оценками, злила спокойная уверенность в своем праве, с которым Вадим брал ее за руку или придерживал за локоть. И покорное терпение, с которым он реагировал на все ее капризы, тоже раздражало.

Несколько раз по дороге Анна замечала, что Софья прислушивается к их перебранкам, бросает короткие острые взгляды. Девушке казалось, что новообретенная подруга ей сочувствует. Хотелось поговорить с женщиной по душам, пооткровенничать в тихом углу, услышать какой-нибудь совет. Но сейчас для этого нужно было выгнать Гьял-лиэ, а его Анне было жалко. Замученный до крайности владетель неподвижно сидел у стены, глядя перед собой. После минутного колебания Анна решила, что он задремал с открытыми глазами и не будет подслушивать, пододвинулась к Софье вплотную.

— Слушай, ты сколько с Флейтистом живешь уже? — шепотом спросила она.

— Примерно пять лет, а что? Совета хочешь, да? — улыбнулась Софья.

— Ты опять мысли читаешь…

— Да у тебя на лице все написано. Ладно, спрашивай, что хотела.

— Я его видеть не могу, — призналась Анна. — Вот вроде все так здорово было, настоящий, единственный. А теперь хоть вешайся. Не могу-у… И сама не знаю, почему. Ну ничего ж такого, а?

— Ты сама его выбрала?

— Не-а…

— Так что ж теперь удивляешься, милая? Тебе подсунули того, с кем хлопот меньше, прекрасный да похожий, родной такой весь из себя. Копию твою, только в штанах.

— Ну, это ж здорово? Идеал, наверное?

— Что ж тебе таки не нравится? — женщина усмехнулась.

— Ничего не нравится…

— Вот тебе и весь идеал.

Анна не стала спрашивать, что ей делать. Софья ее здорово запутала. Лет десять подряд девушка мечтала встретить свое точное подобие. Такого, чтоб не нужно было ничего объяснять, понимать с трудом, путаться в словах и скрытых желаниях. Мечта исполнилась — и что же? Уже казалось, что мечты-то и вовсе не было. Так, какие-то непонятные ей самой идеи о том, как здорово было бы, если… Сейчас на роль мечты годился кто-нибудь вроде Флейтиста: сильный, надежный и умеющий все то, что сама она не умеет. Короче говоря — другой. Не настолько, чтобы быть чужим, но — чтобы можно было действовать вместе, не превращая дело в движение Тяни-Толкая по прямой в заданном направлении.

Было очень стыдно. Наверное, нужно было объяснить все это Вадиму — что ничего не получится, что сходство оказалось только приманкой, сыром в мышеловке обряда, затеянного Серебряным. Только девушка не представляла, как об это можно сказать вслух. Не хотела она ему делать больно. Отказать, решительно и бесповоротно — «ты больше не мой парень, асталависта, беби» — она не могла. Слишком хорошо представляла, что из этого выйдет: боль, отчаяние, недоумение…и все это ни за что. Не по вине, а по капризу — так получалось.

— Не мучайся, — сказала Софья. — Выберемся, разберетесь. Или разбежитесь. Как уж сложится…

— Не хочу ждать! — страстно зашептала Анна. — Не могу я делать вид, что все хорошо. И сказать не могу, и терпеть не могу. Ну, не знаю я, как это все… Не умею я, понимаешь? Не хочу, чтоб трогал, чтоб смотрел… не могу.

— Не время сейчас, девочка. Выбраться нам надо. Не можешь — ой, ну найди себе защитника, вон остроухий сидит, он ведь с радостью поможет…

— Хм. Он же это… шовинист. Люди отдельно, они отдельно?

— Трепло он, — цыкнула зубом Софья. — Ему просто повод нужен был, чтоб к Флейтисту прицепиться. А на тебя уже все глаза проглядел. И уши насторожил, мы о своем, о девичьем, а он слушает…

— Очередное ложное обвинение, — немедленно откликнулся Гьял-лиэ. — Не я вас слушаю, а мне вас слышно. Меня же ваши разговоры не касаются, ибо беседа двух женщин осмысленной быть не может.

— Удод, — сказала Анна, кинув в него мелким камушком. — Мужская шовинистическая свинья, как говорят в Америке.

Серебряный поймал камушек, подкинул и вновь поймал на ладонь. Морда у владетеля была лукавая и вполне бодрая. То ли отдохнул, то ли вдохновился подслушанным. Но кинуть обратно кусочек гранита не успел — вернулись разведчики.

— По пустыне идти невозможно, — сразу заявил Флейтист. — У нас нет емкостей для воды, а потому предприятие заранее обречено на неудачу. Мы попробовали забраться повыше, и, судя по всему, горы окружают Кладбище стеной. Подниматься на них без альпинистского снаряжения и навыка — верная гибель. Но есть и хорошая новость. Некоторые из обследованных пещер тянутся в глубь гор. В двух мы нашли источники воды. Имеет смысл попробовать пройти через туннели.

— А куда мы выйдем? — спросила Анна.

— Не имею ни малейшего понятия, — развел руками Флейтист. — Однако, и здесь дожидаться нечего. Сидя на месте, мы не найдем ничего. Вы отдохнули?

— Вполне, — кивнула Софья. — Можем идти, милый.

— Мы пойдем вдоль стены, делая привалы в пещерах. Если здесь есть ночь, то наутро свернем в ближайший пригодный туннель. Мне хотелось бы отойти подальше от того прохода, через который мы сюда попали, — пояснил предводитель.

Анна не поняла, зачем все это было нужно, но решила не спорить. Отойти так отойти, подальше — так подальше. Флейтист знал, что и зачем делает. Она повесила ботинки на шею, подвернула джинсы и отправилась в путь. Куртка мешала, в ней было жарко и неудобно, но снимать ее Флейтист запретил.

— У тебя светлая кожа, ты обгоришь очень быстро. Через пару часов не сможешь идти, — объяснил он. — Расстегни, чтобы не было так жарко.

Шли долго, сделали два привала. Вода — чтобы умыться и напиться, полить на голову. Пещерки — отдохнуть в тени и сырой прохладе. И вновь путь: по щиколотку в пепле, словно в дорогом персидском ковре. Анне было страшно любопытно, что же здесь такое погорело, что пространство оказалось усыпано мегатоннами однообразного жирного праха. На уголь он похож не был — гораздо мягче, на сигаретный пепел — тем более. Анна зачерпнула горсть. Крупинки размером с булавочную головку легко растирались в пальцах, пачкая их сажей.

Никакой ночи здесь не ожидалось. По ощущению Анны, шли уже часа три или четыре, а светила так и торчали на своих местах. Четыре проклятых прожектора. Девушка сделала глупость, о последствиях которой ее никто не предупредил — сразу после умывания выходила из пещеры, и теперь лицо горело, словно ошпаренное кипятком. Челка защищала только лоб и глаза, но все остальное — нос, щеки, подбородок покраснели, кожа натянулась, как пергамент. Софье с ее природным смугловатым цветом лица приходилось проще.

Темнота упала резко, как сумерки на экваторе. Анна подняла голову — нет, светила оставались на своих местах. Но слева, со стороны пустыни, надвигался смерч или торнадо. Анна никогда не знала, чем все эти грандиозные природные бедствия отличаются друг от друга. То, что она видела, больше всего напоминало гигантский вращающийся рожок с мороженым, покрытый сверху взбитыми сливками. Роль сливок играли тучи, роль рожка — черный конус поднятого ветром пепла, высотой до неба.

Двигалось явление природы очень быстро, но столь плавно и величественно, что Анне казалось — оно неподвижно. Это каменные истуканы вдруг забегали, засуетились при виде смерча. А он гордо возвышается над Кладбищем главным памятником забытым богам.

Потом Анна вскрикнула и зажала себе рот рукой. У смерча прорезалось лицо: оскаленная пасть с белой пеной на клыках и багрово-красные яростные глаза. Лицо это кривилось в тошнотворной злобной усмешке, не отрывая взгляда от девушки. Свист ветра — дикий хохот. Под этим взглядом Анна почувствовала себя мошкой, крошечной блохой на теле великана. Кто она такая — безмозглая девчонка, не способная разобраться с любовником, и имеет дерзость стоять перед лицом истинного властителя здешних мест?! Собственная наглость показалась смешной и противной. Мгновение ей владело желание упасть на колени, зарыться в черный прах и ничего не видеть и не слышать. Закрыть глаза, прикрыть голову руками, спрятаться…

Потом в груди кольнуло ущемленное достоинство. Анна гордо вскинула голову, с вызовом глядя в глаза демона. «Ну-ка, давай, пугай!» — мысленно сказала она. — «Давай, вперед! Колонна бессмысленная лупоглазая!». Страх чуть отступил, но остался — в бессильных руках, в подгибающихся коленях. Но этот же страх и заставлял стоять ровно, не отводя взгляда. Тело упиралось — ему хотелось бежать. На спине выступил холодный пот, кишки словно намотали на вертел. Анна заставила себя не шевелиться. Упрямо вздернутый подбородок, презрительная ухмылка на губах. Подходящая поза, чтобы встретить стихию, которая грозится тебя уничтожить.

Флейтист встал рядом, положил руку на плечо.

— Не бойся, Анна. Смотри — это только жадная и тупая сила. Она может растоптать, но не умеет договариваться. Она ничто перед тобой.

— Нифига себе — ничто, — повела плечами Анна. — Расплющит и не заметит…

— Не расплющит. Нас опять хотят куда-то загнать. Рискнешь остаться со мной здесь?

— Конечно!

Предложение было более чем лестным. Страх перед злобной стихией как рукой сняло. Ей, видимо, и сняло — той, что Флейтист прижимал ее к себе. Очень внушительная была рука, тяжелая и крепкая. Анна поудобнее устроилась, вписываясь плечом спутнику под мышку. Рост у него был для этого вполне подходящий — головы на полторы выше.

— Ничему не верь и ничего не бойся, — сказал он.

— И ничего не просить?

— «Никогда ни у кого ничего не просите…»

— «Особенно у тех, что сильнее вас», — закончила цитату Анна и рассмеялась — так складно вышло. — А жена ругаться не будет?

Флейтист ехидно хмыкнул, прикусил губу, глотая какой-то нелестный для Анны ответ. Потом отрицательно покачал головой.

— Более чем уверен, что никаких проблем ни у меня, ни у тебя не возникнет. Уж точно — не с Софьей и не из-за меня.

— Хорошо быть таким уверенным…

— Преимущество разумного выбора, — ответил на незаданный вопрос Флейтист. — Слушай. Оно уже совсем близко.

Предводитель вскинул левую руку ладонью вперед, и в полутьме четко обозначился мерцающий барьер. Теперь они с Флейтистом были прикрыты невидимым щитом. По краю его вспыхивали голубоватые огоньки. Пепел, поднятый ветром, налетал на щит и опадал вниз. Преграду нельзя было ощупать, проверить на прочность, но Анна верила в то, что этот барьер не сломить никому.

Верить в иное означало «не верить Флейтисту». Он сам предложил остаться. Значит, все рассчитал, и решил, что — можно. Он все время заставлял Анну быть осторожнее, пугал и тыкал носом в каждую ошибку, теперь же сам предложил остаться. Так стало быть полностью верил в то, что сможет защитить свою подопечную. Если он — мудрый, расчетливый — точно знал, что все кончится хорошо, Анна не собиралась волноваться.

— Смер-рр-ртные, — разобрала Анна низкий, почти на уровне инфразвука, рык.

— Пошлое начало, — фыркнула она. — Что ли мы книжек не читали, страшилок не смотрели?

— Мы смотрели и читали. Оно — нет. Как может, так и выражается.

— Покоритесь или уничтожу…

— Ну, допустим, покоримся, — звонко крикнула Анна, задрав голову. — И чего тебе надо?

— Дор-рогу…

— Отойти, что ли? — шепотом спросила Анна. Флейтист отрицательно покачал головой.

— Дай мне дор-рогу в свой мир-р… — глухой рокот.

— Неслабые у тебя запросы, дядя! — крикнула Анна. — Нам такие не нужны!

Страха уже никакого не было, только удивление — вот надо же, огромная штуковина, морда страшная, мощь невообразимая, и ума при этом вовсе нет. Что оно думает? Что Анна проникнется требованием до глубины души и сделает то, что просят? Только этого вот «чудовища вида ужасного» в мире Анны и не хватало для полного счастья. В придачу к эпидемиям, террористам, экологическим катастрофам и прочему дерьму, которого на Земле было в избытке. Девушке даже на мгновение не могло прийти в голову, что на подобное предложение можно согласиться. Да лучше пусть раздавит в лепешку… Смерть ни капли не страшила. Мгновение или два боли, дальше — либо небытие, либо что-нибудь интересное, доселе не виданное. Так чего бояться?

— Нагр-ражу… щедро… бессмер-ртие..

— Спасибо, не надо!

— Пр-роси… чего хочешшш…

«Свали куда подальше», — едва не сказала Анна, но вовремя прикусила язык. Могли и счесть за просьбу, а потом потребовать выполнения обязательств. Здесь, судя по недавнему препирательству Флейтиста с хозяевами башни, к словам относились серьезно.

— Ничего не хочу! И ничего не дам!

— Умр-рете все, — оскалилась громадная пасть, в которую можно было запихнуть типовую московскую пятиэтажку.

Стена пламени ударила в щит, на мгновение он стал темным и непрозрачным, и Анна увидела его целиком. Половинка яйца, накрывшая обоих куполом. Тонкая, словно целлофан, но удивительно прочная. Пламя — струя, которую выдохнул гигант, — стекло с него густыми струями. Пепел впитал «напалм» без следа. Анна покосилась на Флейтиста, тот чуть улыбался. «Ничего страшного», — поняла девушка.

— Значит, умрем! А ты так и останешься тут!

Сверху на них обрушилась груда пылающих булыжников. Девушка невольно втянула голову в шею, словно это могло защитить. Но купол вновь их спас. Флейтист ни на мгновение не изменился в лице. Защита держалась, и все было прекрасно. Анне очень хотелось показать торнадо язык или покрутить пальцем у виска. Страшно уже не было. Словно глупый детский аттракцион «комната страха». Пугают — а почему-то смешно.

— Смер-рр-тные… — разочарованный яростный рев.

— Сейчас у него кончится словарный запас, — предупредил Флейтист. — Или запас терпения…

Вихрь взвился до небес, хотя казалось, выше уже некуда. Жуткий вой, стена пепла ударила в прозрачный купол, который удерживал Флейтист. Багровые раскаленные угли скатились с купола. В лицо ударило жаром. «Будем отходить», — шепнул предводитель, но тут вдруг все прекратилось. Неожиданно посветлело, смерч опал, завившись кольцами, разошлись тучи. Там, где недавно нависал гигантский столб, теперь не было ничего. Анна опустила взгляд. Кольца смерча превратились в кольца тела гигантской черно-алой змеи. А вот торс у нее был условно-человеческим. Женская грудь, корона длинных волос из пламени, условно обозначенные на лице-маске глаза и рот. Длинные руки заканчивались когтистыми лапами.

Девушка прикинула размеры. Головой змеюка как раз достала бы до третьего этажа обычного жилого дома. Еще этаж — пряди пламени, вздыбленные и развеваемые невидимым ветром. Змеиное тело толщиной с хорошую водопроводную трубу. Все признаки гигантомании были налицо. Анну посетило большое, качественное deja vu. Где-то она все это уже видела. Если не в точности такое, то удивительно похожее.

— Иллюстрация Вальехо…

— Ты суровый критик, — улыбнулся Флейтист.

— Это у них отсутствие вкуса. Тотальное, причем.

— Вы бесстрашны, — раздался сладкий голосок. — Мы испытывали вас, ибо чтим героев, но презираем трусов. Сейчас же я вижу, что вы — достойные из достойных. Многие приходили на эти земли, но никто не был столь отважен.

— Спасибо, уважаемая! — ядовито ответила Анна. — Мы тоже безмерно счастливы, что вам понравилось, что нам понравилось ваше шоу.

Похоже, иронию или сарказм на этих землях не воспринимали в упор. Нарисованные кроваво-алым губы раздвинулись в широкой улыбке. Волосы взвились еще пуще, теперь казалось, что над головой у змеедевы невидимый колпак парикмахерской сушилки.

— Чего вы хотите в награду за храбрость?

— Именно в награду или в качестве аванса? — предпочла уточнить Анна.

— В награду, — повторила змеедева, помахивая роскошной погремушкой на хвосте.

— Ответа на вопрос!

— Слушаю тебя, — кольца скручивались и раскручивались, гигантская змея ни секунды не лежала спокойно. Шар на конце хвоста был сплетен из языков того же пламени, что и волосы хозяйки Кладбища. Внутри вертелся какой-то мелкий предмет, Анна не могла разглядеть его.

— Что у тебя в хвосте? — Анна готова была поклясться, что хотела спросить «Что вам от нас нужно?», но с языка сорвалась именно эта фраза. Что за наваждение?

Минутное замешательство, потом змеедева махнула кончиком хвоста, предмет взлетел в воздух и ударился о барьер. Что-то мелкое, круглое, кажется — золотое.

— Возьми, — сказал Флейтист, подвигая барьер на полметра вперед.

Анна сделала несколько шагов вперед, наклонилась и подобрала тяжелый золотой браслет. Крупные чешуйки наслаивались друг на друга, образуя зазубренные края. Каждая была украшена каплей багровой эмали — словно брызнули кровью. Анна поковыряла край одной из чешуек. Не золото. Слишком твердое и прочное.

— Это подарок, — сообщила хозяйка. — Я отпускаю вас, ибо вы заслужили это своей храбростью. А браслет послужит ключом от ворот Замка сотни ветров. Ворота вы найдете, пройдя еще немного в том же направлении.

— А зачем нам туда идти? — спросила Анна.

— Пути под горами ведут лишь вниз. Другого пути у вас нет, храбрецы. Не испугались меня — не испугаетесь и замка.

Взвихрился черный пепел, змеедева поднялась на хвосте гигантской коброй, встряхнула гривой пламени. Тонкие лапы раскинулись крестообразно. Когти засияли, словно яркие свечи.

— Там же вас ждет и предсказанная награда за смелость!

Пепел опал, вместе с ним рассыпалась и хозяйка Кладбища. Только золотистая полоса пробежала по барханам, и — словно не было ничего. Тишина, покой, палящий свет четырех светил. Никаких следов недавнего явления. Скажи Анне кто-нибудь, что она просто задремала и ей все это приснилось — она бы поверила. Больше всего явление хозяйки Кладбища народу походило на дурной сон, который снится на пляже, если забудешь надеть панамку. Именно это и раздражало. Хотелось чего-то настоящего. Нового, необычного, удивительного, а не сборной солянки из виданного и читанного.

Единственным настоящим за все время пребывания на Кладбище Богов оказались ее спутники. Серебряный, заплетавший ей волосы, Софья — теплый взгляд, проницательные замечания. Флейтист, вставший рядом в минуту страха и смятения. Они были — живыми, важными. А все монстры и пейзажи — ерундой, фоном, на котором проступали качества друзей.

— Не помню я никаких предсказаний, — мрачно сказала Анна. — Что мне с этой штукой делать? Выбросить?

— Нет, ни в коем случае. Насчет проходов в горах она не солгала. Так что придется найти замок.

— А в чем соврала?

— Про испытание и награду за смелость. Ей нужно было загнать нас к замку, и у нее это вполне получилось. Анна, ты держалась молодцом. Спасибо, — Флейтист на короткое мгновение прижал ее к себе, тут же отпустил.

— Да я так… поязвить всегда приятно, — смутилась девушка.

— Ты не сказала ничего лишнего. Пойдем, нас ждут и волнуются.

Вадим и Софья ждали у выхода из ближайшей пещеры. Гьял-лиэ прикрывал их таким же барьером, что и Флейтист — Анну. Большую часть переговоров они слышали, но Анна на всякий случай пересказала их заново. Не хотелось упускать возможность блеснуть остроумием, добавляя в пересказ шуточки и комментарии по поводу тупой стихии и сиропно-сладкой змеюки. Смеялся даже Серебряный. По ходу дела он отобрал у Анны браслет, внимательно рассмотрел, ощупал, едва на зуб не попробовал, и только после этого согласился вернуть.

И вновь не нашлось времени рассказать Флейтисту о взгляде в затылок, о шелесте «Впусти…» в ушах, о тягостном настроении и злобе на весь белый свет, которые приносил каждый шепоток. Анна вспомнила об этом только после того, как компания двинулась к обещанному замку. По дороге разговаривать не хотелось. Вадим все время держался рядом, а Флейтист шел за руку с женой, и получалось, что встрять неудобно. Тем более уж — поговорить так, чтоб не слышали остальные.

В любом случае перед началом разговора Анне хотелось разобраться самой. Кому мог бы принадлежать этот голос? Такое впечатление, что он ошибся адресом. Выбрал не тот объект. Может быть, спутал Анну с Серебряным или Флейтистом? Куда она могла его впустить? На Кладбище Богов? Нет, первый раз она услышала вкрадчивый голос, когда спала в башне. Еще до всякого Кладбища. О чем вообще могла идти речь? Кого впустить, куда впустить? Зачем?

Почему стоит только почувствовать шепоток, только услышать проклятое слово — и сразу хочется вцепиться кому-нибудь в глотку? Злые слова сами слетают с языка. Все кажется нестерпимым, раздражающим, омерзительным. Анне срочно нужно было рассказать об этом хоть кому-нибудь. Вадим отпадал. Софья? Сейчас и она была занята. Серебряный? Почему нет, в конце концов…

— Эй, а ты говорил — не выберешься, — Анна догнала владетеля и цапнула под руку. — Видишь, все кончилось…

— Я говорил не ровно об этом месте, но о владениях Безвременья.

— А кто говорил, что хуже Кладбища ничего быть не может?

— И поныне в этом убежден, — упрямо склонил голову Гьял-лиэ.

— Мы же сейчас отсюда уйдем…

— Замечательно, госпожа моя, — вежливо ответил Серебряный. — Это все, что ты хотела мне сказать?

Анна осеклась. Видимо, ее оптимизм пришелся не ко времени. Владетелю хотелось грустить и предаваться мрачным предчувствиям. Он был погружен в себя по самые уши. Проклиная свою деликатность, Анна молча прошла рядом с ним около километра. Серебряный не говорил ни слова, только смотрел под ноги и соизмерял шаги с шагами девушки. Получалось — шли и вместе, и порознь. Идти с ним было удобно: и скорость подходящая, и все движения сами собой получаются в такт. Только каждый все равно шел своим путем, и пути эти не переплетались.

Девушка осторожно отпустила его руку. Серебряный пропустил ее вперед, не говоря ни слова, пошел за спиной. У Анны возникло подозрение, что до ее душевных терзаний дела нет никому. Мысль была такой же мутной и злой, как все прочие, что навевал ветерок-попрошайка, но на этот раз казалась основательной. Не упавшей с неба, а родившейся у Анны в голове.

С этим нужно было что-то делать. Например, топнуть ногой и заставить себя слушать. Браслет на руке отозвался теплой волной согласия. Девушка вздрогнула, потом поднесла его к глазам. Багровые капельки изменили оттенок, стали более яркими.

— Ты меня понимаешь, игрушка? — спросила Анна.

Капельки подмигнули. Еще одна теплая волна от запястья к плечу.

— Хоть кто-то… — вздохнула девушка, и вдруг испугалась.

Подарок змеедевы, чужого существа, обитательницы Безвременья. Если эта вещь понимала ее и соглашалась с обиженными рассуждениями Анны, то куда же завели девушку эти рассуждения?! Захотелось швырнуть игрушку в песок, мешал только запрет Флейтиста. Но Анна на всякий случай сняла ее с руки и засунула в карман куртки.

ГЛАВА 4. ВИТРАЖИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

По душной жаре компания прошла еще добрый пяток километров, но ничего схожего с замком не увидела. Все те же скалы по правую руку, все те же оплавленные истуканы — по правую. Горячий пепел под ногами, плотное и низкое, словно нитрокраской по бетону намалеванное небо. Каменные фигуры пугали. Вадим косился на них и тут же отводил глаза. Только на первый взгляд они казались одинаковыми. На самом деле равняло оплавленные глыбы лишь одно: каждая была воплощением предельной боли, которую может пережить живое существо. В текучих очертаниях черного камня с трудом угадывались былые черты забытых богов. Крылья, звериные тела и лапы, человеческие лица или причудливые морды химер были различимы лишь боковым зрением. Стоило повернуть голову и взглянуть прямо, картинка размывалась, оставался оплавленный, изуродованный потеками камень.

Но как ни смотри — невозможно было не слышать, не чувствовать кожей отголоски последнего предсмертного крика, запечатленные в камне. Кладбище богов было уставлено обелисками, сделанными из самих покойников. В этом было нечто нестерпимое, чуждое человеческому разуму, чуждое этике и морали человека двадцать первого века. Даже казнимых преступников хоронили, даруя покой хотя бы после смерти. Здесь же все было иначе. И оттого каждый шаг по пеплу Кладбища отнимал у Вадима силы. На самом краю слуха, тоньше комариного писка и безнадежнее плача брошенного ребенка, звучал незатихающий горький стон. Не слышать его было невозможно — он, как песок пустыни, проникал внутрь.

Услышав о ключе от ворот, Вадим представил себе именно ворота. Примерно такие, как были в недавнем замке. Потом фантазия нарисовала ажурную решетку в арке; калитку в ограде. Ворота же оказались не похожи ни на что подобное. Посреди равнины торчал столбик, напоминавший срубленное на высоте колена человека каменное деревце. Пять каменных «корней», образуя пятиконечную звезду, расходились от него и пропадали в пепле, словно корни дерева в траве. Посредине «спила» было небольшое круглое углубление.

— Пришли, — сказал Флейтист.

Вадим недоверчиво покосился на него, потом подошел к камню вплотную, погладил ладонью шероховатую «кору». Он ожидал, что ствол окажется горячим: серо-черный камень, похожий на обсидиан, должен был нагреться под солнечным светом. Оказалось же — прохладный, чуть влажный на ощупь, словно на нем собралась тоненькая пленка конденсата. Вадим еще раз провел пальцами снизу вверх, недоуменно встряхнул головой. Казалось, что камень дрожал мелкой дрожью. Несильно, неравномерно — как вибрирует колонка компьютера при выведенных на максимум низких частотах.

Рядом оказался Серебряный, осторожным жестом смахнул ладонь Вадима с камня.

— Неразумно касаться источников чужой силы.

— Для меня это просто вибрирующий камень, — пожал плечами музыкант.

— И камень этот вибрирует просто потому, что это свойственно всем камням? — две черные полоски зрачков на серебристом фоне показались Вадиму прорезями прицела. В фокусе этого взгляда он чувствовал себя неуютно.

— Откуда я, блин, знаю, что свойственно здешним камням?! — получилось куда громче, чем Вадим хотел. На его голос оглянулись все.

— Не знаешь — не трогай, — коротко и без упрека бросил Флейтист, и Вадим успокоился так же быстро, как и разозлился. Но неприятный осадок остался: опять его стыдили, как школьника. Если бы это был командир — Вадим бы не огорчился, но Серебряный слишком уж умничал, слишком часто строил из себя всезнающего и всемогущего. Прыжки вокруг Анны, там, где дело не касалось ее безопасности, тоже казались то неуместными, то попросту хамскими.

Вадим отошел на пару шагов от камня, принялся отчищать джинсы от пепла и песка — нужно хоть чем-то было занять руки.

— Встаньте на линиях, — чуть позже сказал Флейтист. — Анна, когда все встанут, положи браслет в углубление.

Под линиями, как не сразу догадался Вадим, имелись в виду «корни» каменного пенька. Встав над одним из «корней», он ощутил все ту же вибрацию, но на этот раз более сильную. Теперь дрожь камня через подошвы кроссовок передавалась в ноги и позвоночник, неприятно щекотала в основании черепа. Стоять над линией было неприятно, и когда Анна сделала то, что от нее хотели, Вадим вздохнул с облегчением…

…на тот краткий миг, пока золото уже выскользнуло из пальцев Анны, но еще не улеглось на камне…

…потому что все, что происходило после этого, было в сотню раз страшнее и неприятнее.

Тьма упала наотмашь, четырьмя стенами колодца заключая Вадима в тесную клетку. Он невольно вскинул голову вверх, но крошечный квадратик неба казался недостижимым. Потом и этого маленького, с почтовую марку размером, серо-голубого клочка не стало. Клетка захлопнулась. Ускорение вдавило Вадима в затвердевший вдруг пепел. От стены до стены — рукой подать, клетка была размером с кабину лифта. Падал лифт этот в пропасть, или возносился к небесам, Вадим не знал. Может быть, само движение было лишь иллюзией, навеянной темнотой и ощущением близкой опасности.

Он упирался руками в податливые маслянистые стены, старался удержаться на ногах. Не так-то легко это было, пол под ногами ходил ходуном. В спину непонятно откуда дул ледяной ветер, пробирая до костей. В абсолютной тьме перед глазами шарахались яркие цветные пятна. Осмысленных узоров они не образовывали, а оттого было еще муторнее.

Болтанка прекратилась так же резко, как и началась. Передняя стенка кабины растворилась, и Вадим зажмурился: после темноты свет больно ударил по глазам. Мягкая ладонь толкнула его в спину, музыкант невольно сделал шаг вперед — вслепую, боясь споткнуться, но ноги ступили на ровный пол, застеленный чем-то мягким. Он открыл глаза.

Знакомая и обжитая за последние годы квартира в Южном Бутово. Раскладной диван вдоль одной стены, гора вещей вдоль другой — пара так и не разобранных после поездок рюкзаков, музыкальное оборудование, книги и диски. Привычный и родной, но сейчас, после долгого отсутствия — бросающийся в глаза бардак. Окна и полы давно нужно было вымыть, вещи разобрать, клавиатуру компьютера отчистить, пыль — вытереть. Вся куча признаков хорошенько запущенного жилья была налицо.

— Неужели все кончилось? — вслух сказал Вадим, оглядываясь.

За спиной не было ничего необычного — стена с наклеенным плакатом, дверь, ведущая в прихожую. На белой краске разбросаны были там и сям мелкие коричневые точки: дверь хорошенько засидели мухи. Первой мыслью было схватиться за тряпку и моющее средство, привести все в порядок. Потом захотелось пойти в кухню, поставить чайник и выпить чаю. Большую кружку — бульонную, полупрозрачного дымчатого стекла, вмещавшую добрых пол-литра.

Вадим хорошо знал это ощущение неузнавания — после каждых гастролей, после каждой отлучки он возвращался домой, и не чувствовал, что дома. Дома у него, по сути дела, и не было уже лет десять. Только череда съемных квартир. Может быть, и никогда не было — родительская квартира тоже родной не была. До возвращения из армии у него не было даже собственной комнаты, приходилось делить проходную девятиметровую клетушку с бабушкой. Потом бабушка умерла, но ничего не изменилось. Отец вроде бы хорошо зарабатывал, но ему никогда не приходило в голову потратить деньги на улучшение жилищных условий. Пять лет Вадим еще терпел полное отсутствие личной территории, потом снял первую квартиру — пополам с приятелем, с которым играл тогда в одной группе. Но было уже безнадежно поздно: он так и не выучился чувствовать себя хозяином своего жилья. Всегда оно было чужим и временным.

Даже когда он жил у Веры, второй жены — чувства дома не было. Это была не его с Верой квартира, а ее. Жена постоянно просила что-то сделать — прибить, повесить, починить, убрать, но ни одно действие, даже собственноручно сделанный косметический ремонт, не помогли почувствовать себя в дома. Та квартира ничем не отличалась от всех прочих, чужих, принадлежащих кому угодно.

Эта тоже была очередной времянкой, которую Вадим мог освободить в двадцать четыре часа, ни разу не пожалев о том. Но после каждого возвращения сирая убогость жилья заставляла чувствовать презрение к себе. Вроде бы он всегда считал себя аккуратным человеком — мог по два раза на дню выбрасывать мусор, чтобы не заводился даже самый легкий запах, вылизывал полы с энтузиазмом енота-полоскуна, мыл посуду после каждой еды. Не помогало. Себя он в порядке поддерживал — на квартиру умения и внимания не хватало. А в первую очередь не было никакого желания.

С этими мыслями Вадим уселся на подоконник в кухне, поставил чашку на колено. Одежду нужно было срочно снять и отправить в стирку, но полчаса еще можно было потерпеть. Слишком уж хотелось пить. После шатаний по пустыне в горле пересохло, и теперь каждый глоток был порцией живой воды. «Полутруп музыканта средних лет», как определил свое состояние Вадим, постепенно оживал. После чая — душ, потом, судя по тому, что на дворе примерно полдень — обед, потом сон. Как минимум до полуночи. Дальше выяснить, что там с концертом, если уж с репетицией сорвалось. И далее — по обычному маршруту будней.

Когда в чашке остался один глоток, Вадим вдруг резко соскочил с подоконника. Анна. Он ухитрился начисто забыть про нее. Чай, обед, концерт — какая ерунда по сравнению с тем, чего он, кажется, лишился. Ни адреса, ни телефона. Только очень плохо запомнившийся подъезд дома где-то в районе Пролетарской. И что теперь делать? Он попытался вспомнить ее фамилию. Кажется, девушка говорила же. Курникова? Нет, это теннисистка. Трубникова, кажется. Или не Трубникова, а как-то похоже. Даже по базе данных не найдешь без фамилии-то. Если только просмотреть по году рождения и похожим фамилиям? Но если телефон записан не на нее, а на бабушку или дядю какого-нибудь — то вообще без шансов…

— Господи, кошмар какой! — застонал Вадим. — Ну я и дятел…

Ни спать, ни есть уже не хотелось. Потребность найти Анну — срочно! немедленно! — отбила и сон, и аппетит. Но что делать и куда бежать? С чего начинать поиски? Где сейчас девушка? По логике — так у себя дома, так же, как и Вадим. Но где этот несчастный дом?!

Вадим начал вспоминать всех своих случайных знакомых. Среди них был один сотрудник милиции. Чисто теоретически он мог бы помочь. В районе Пролетарской, конечно, жила не одна незамужняя Анна двадцати пяти лет от роду. Но уж не сто и даже не пятьдесят. «Безвыходных положений нет», вспомнил он старый афоризм. Текущее положение тоже было вовсе не безвыходным. Первая паника уступила место спокойной уверенности, что все уладится. Всего один звонок, потом дождаться результата, обзвонить девушек, чьи адреса ему даст Сергей — и все будет в порядке. Вопрос пары суток.

Из комнаты донесся непонятный трескучий скрежет — словно рвали надвое лист жести. Ничего подобного там, за стенкой, не было и быть не могло. Вадим вздрогнул. Нужно было пойти и взглянуть своими глазами, но в первое мгновение не было сил сдвинуться с места. Все, что угодно человеческое — шаги, голоса — он понял бы. Например, залезли воры. На девятый этаж? Через окно, допустим. Это были воры, владеющие промышленным альпинизмом — может быть, бывает и такое. Все, что в границах здравого смысла, не пугало и не удивляло. Но этот металлический треск? Проводка сгорела? Не может того быть: и звук не тот, и запаха гари нет.

Нужно было преодолеть холодок в груди и сделать шаг. Первый шаг — второй уже легко, почти ничего не стоит. Сил не было. Пульсировал в ушах ток крови, пьяная легкость расплывалась по телу от солнечного сплетения. Еще мгновение — и пришло то легкое, ослепительно белое безразличие к себе и своей безопасности, которое всегда помогало в трудных ситуациях. Вадим прошел по коридору, остановился перед дверью — она была навешена так, что всегда закрывалась сама собой, — прислушался. Скрежет больше не повторялся. Зато из комнаты доносился глухой и тяжелый равномерный плеск.

Дверь нараспашку, шаг вперед. Ноги по щиколотку утонули в мелком влажном песке. Вадим стоял на берегу моря. Негромко ударившись о косяк, захлопнулась за спиной дверь — а через мгновение, которое понадобилось на разворот, и двери-то вовсе уже не было. Только холодное серо-зеленое северное море. Вадим стоял на самом краю небольшой косы. Далеко справа виднелся угрюмый сумрачный берег. На память о квартире осталась лишь чашка в руке. Вадим постучал по ней пальцем — вполне достоверное небьющееся стекло, не отличишь от настоящего. Потом посмотрел на покрытые пятнами джинсы и майку. Не успел переодеться, а теперь придется и дальше ходить в грязном.

Ничего еще не кончилось, Безвременье его не выпустило. Только поманило иллюзией, обмануло и показало истинное лицо. Все стало только хуже: теперь он был один. В окружающий пейзаж он уже не верил. Сейчас — берег моря, через пять минут будет лес или пустыня. Да, брызги воды на лице кажутся вполне правдоподобными. Скорее всего, в этом море можно и утопиться. Но все это — лишь наваждение, мираж или мара. Вадим не представлял, за какие грехи наказан этим местом, этой бесконечной сменой масок. Тупое отчаяние комом стояло в горле. Если ему позволят, то он увидит своих товарищей. Если же Безвременье решило сыграть с ним без свидетелей, то бессмысленно идти куда-то, делать что-то.

Именно бессмысленность любого действия и сводила с ума. Он готов был идти по пустыне и карабкаться по горам, бегать по подвалам по пояс в воде… Все, что угодно, лишь бы продолжать видеть перспективу. Флейтист обещал, что все выберутся. Пока он был рядом, Вадим верил ему. Сейчас же стало ясно, что обещания были ложью. По сравнению с силой Безвременья, заглотнувшего их, словно гигантская акула жертву, целиком, все человеческие потуги были смешными. Рвись, не рвись — ничего не изменится. Человеку не по силам сражаться с Безвременьем. Все равно, что пытаться вычерпать ладонями это море, расчистить берег от песка при помощи голых рук.

Стоять на зыбком влажном песке не хотелось. Вадим напоследок полюбовался морем. Тяжелые серо-стальные валы мерно шли к берегу, солидно выползали на песок, облизывали его шершавыми языками и прятались в морскую пасть. Даже пена на гребнях валов выглядела внушительно, словно была из бетона. Никакой эфемерности в ней не наблюдалось. Основательные волны, основательная пена. Такое же железобетонно тяжелое небо над головой — лишь чуть светлее, чем вода. Самодостаточная красота сугубо дикой природы, равнодушной к человеку. Вадим был лишним на этом берегу, словно заноза в чьем-то пальце. Свою чужеродность он ощущал всей кожей.

— Ну и нечего было тащить сюда… — буркнул он в пространство. Никто ему, разумеется, не ответил; голос растворился в рокоте волн, как кристаллик соли в бочке с водой.

До берега нужно было пройти пару километров. Вадим глядел то влево, то вправо — поступательное движение воды завораживало. Очень светлый мелкий песок шелестел под ногами. Куртку музыкант забыл в квартире-иллюзии, и теперь каждый порыв ветра обжигал кожу ледяными брызгами. Пейзаж здорово напоминал осеннюю Прибалтику. Вроде бы и не очень холодно, но в одной майке не погуляешь. Смысл у движения был один: не замерзнуть.

Должно быть, кто-то внимательно читал все его мысли, потому что Вадим вдруг споткнулся на ровном месте. Казалось, невидимая рука крепко схватила его за лодыжку и потянула вперед и вверх. Вадим плюхнулся носом в песок, рефлекторно зажмурился, а когда открыл глаза, пейзаж в который раз изменился.

На смену морю пришел милейший парк того сорта, что окружает усадьбы-музеи. Фонтаны, подстриженные кусты, аккуратно посыпанные мелким гравием дорожки, пышные клумбы с розами. Лабиринт живых изгородей. Надо всем этим великолепием — лазурное, неправдоподобно яркое южное небо. Запах, напомнивший детство, отдых в Сочи: магнолия, жасмин, нагретая галька. В двух шагах — изящная скамейка с металлическими ножками.

Вадим сел, куда ему предлагали, откинулся на спинку. За спиной росло неведомое южное дерево — может быть, платан, а может, и нет. Крупные овальные листья отбрасывали густую тень. Вадим посидел минут пять, отогреваясь после прогулки по косе, потом задумался.

Лет пять назад он был в Паланге, небольшом литовском городке на берегу Балтийского моря. В ноябре. С родителями в Сочи — в двенадцать или тринадцать лет. Получалось, что кто-то хорошенько перетряхнул его память и на основе воспоминаний создал пейзажи. Ничего принципиально нового Безвременье предложить ему не могло. Зато очень хорошо могло воплощать воспоминания. Это казалось удобным и даже привлекательным. Найти подходящий пейзаж из калейдоскопа времен и мест, отдохнуть… или остаться навсегда. Дом на берегу Черного моря — пусть не самого моря, но его идеального подобия. Почему нет?

«Идеальное — вот верное слово», подумал Вадим. В реальном сочинском парке были бы другие посетители, валялся бы мусор — обертки от мороженого, рваные воздушные шарики, окурки и прочая пакость. Здесь не было ни единого следа пребывания человека, и это радовало. Отсутствие людей было куда предпочтительнее случайной компании. Шумные туристы, с их детьми, фотовспышками и пивными банками, испортили бы весь отдых. Но никаких туристов не было и быть не могло — только огромный тихий парк, аромат магнолии, теплое ласковое солнце. Где-то за парком пряталось такое же теплое и ласковое море. Синее, почти черное, соленое. С упругими волнами, на которых так сладко качаться, прикрыв глаза.

Все это будет, нужно только встать со скамейки, пройти через парк и спуститься вниз по склону. Вадим знал, куда и сколько идти, помнил, как вьется тропинка, ведущая к воде. Это был парк из его детства. Добрый, солнечный и тихий. И за это Вадим был благодарен тому наблюдателю, который сумел раздобыть в его мозгах правильную картинку. Он давно знал, что никогда не заслужит Света, что придется хорошенько постараться, чтобы заслужить хотя бы Покой. А здесь и был Покой, тот самый, что некогда описал великий мудрый писатель.

И — только Вадим понял, что хочет остаться здесь навсегда, надежду у него отобрали, бесстрастно и безжалостно, как игрушку у ребенка. Тьма, ощущение падения спиной вперед. Лавка под ним растворилась, но на землю Вадим не упал. Мучительно долгое и муторное движение в темноте. Свист ветра в ушах. Леденеющая в предвкушении удара в жилах кровь. Но сильнее всего — разочарование и боль потери. Сказка Покоя поманила и исчезла.

Падение замедлилось, и в лужу ледяной воды Вадим свалился хоть и плашмя, но не ударившись. Изображение, по обыкновению, пришло чуть позже. Изображение, звук, обоняние и все прочие дары восприятия. После первого же вздоха Вадим встал на колени и выблевал то, что было в желудке — пол-литра чая с желчью и желудочным соком.

Воняло вокруг омерзительно. Тухлые яйца, гниющая пища, плесень и дерьмо — все худшие ароматы мира смешались в ядреный тошнотворный дух. Видимо, Вадим угодил на самую гадкую, грязную и свалку на свете. Горы мусора громоздились до небес. Повсюду хлюпало и чавкало. В углублении между двумя кучами завелось коричнево-бурое болотце. Поверхность его шла пузырями, ежеминутно выпуская наружу порцию газа. Газ вонял уже и вовсе неописуемо, вдобавок, от него слезились глаза и резало горло.

Очистки, объедки, рваные тряпки, мятые банки, использованные прокладки, обглоданные кости, вздувшиеся трупы крыс — вот что обнаружил Вадим, приглядевшись к составу ближайшего холма мусора. В результате его стошнило еще раз. Урок был вполне ясен и нагляден: для Безвременья он не гость, не товарищ, не партнер. Игрушка. Марионетка. Можно поманить самым радостным и тут же окунуть в самое омерзительное.

— Я понял, — сказал он вслух. — Зачем же так-то?

Видимо, ему не поверили, или решили, что он понял недостаточно хорошо. Не прочувствовал, так сказать. Из болотца поднялась слепая змеиная голова, похожая на взбесившийся пожарный гидрант. Бурая слизь стекала с нее крупными каплями. Следом за ней вынырнула еще одна безглазая голова на толстой шее. Вадим поднялся с колен и сделал пару шагов назад. Третий оказался роковым. Какая-то скользкая дрянь подвернулась под пятку, и он грохнулся с края мусорного холма…

Вадим еще успел заметить, как змеи скользнули к нему. В следующий момент его уже волновали не змеи, а как выбраться из очередного болота слизи, куда он ушел с головой. Густая и липкая дрянь мгновенно залила уши и нос. Очередной рвотный спазм подступил к горлу, но невозможно было открыть рот. Бурая пакость оказалась еще и едкой: кожа мгновенно начала зудеть и гореть так, словно Вадим ухнулся в кислоту.

Что-то держало его на дне болотца, не давая вынырнуть. Держало за майку. Уже задыхаясь и при этом давясь кислой слюной, Вадим чудом извернулся и скинул майку. Дальше быль проще — но, увы, лишь секунд на пять. Как только он высунул над поверхностью руки, его немедленно сцапали за кисть. Острые клыки с тошнотворным хрустом пропороли кожу и впились в надкостницу.

Вадим заорал, попытался вырвать руку, но вышло только хуже и больнее. Он открыл глаза, уже не думая, обожжет ли их слизь. Первая змеюка с наслаждением на безглазой морде держала в пасти его руку. Вторая, судя по угрожающему движению головы, примеривалась к горлу.

Он заорал повторно, но на этот раз уже не столько от боли, сколько от злости. Этому воплю мог бы позавидовать и Тарзан. Слов в нем не было, скорее, вариация на тему одного-единственного слога, по совместительству — нецензурного выражения. Но голосом такой громкости можно было бы убить стадо слонов без применения ружья. Первая змея с перепугу раскрыла рот, вторая и вовсе отшатнулась.

Музыкант прижал к груди прокушенную руку, покачался на полусогнутых ногах, издал еще один вопль, чуть потише, но все еще по-звериному дикий. Потом вдруг увидел себя со стороны — полуголого, грязного, похожего на обезьяну, орущего так, что шарахаются хищные твари. И засмеялся, мешая смех с кашлем. Змеям хватило, они метнулись прочь и укрылись за горой мусора.

— Что, суки? — через смех проорал Вадим. — Не нравится?! Твари гребаные…

За подражание иерихонской трубе пришлось заплатить немедленно — ноги подкосились, он рухнул на край болота, выкашливая легкие. Глаза резало: слизь все же попала в них. Кожу нестерпимо жгло. Больше всего хотелось, чтобы все происходящее оказалось сном, душным ночным кошмаром. Но на это рассчитывать не стоило. Значит, нужно было подниматься, идти куда-то, прочь от поганых змей, затаившихся поблизости, от вонючего болотца.

Вадим вскарабкался на холм. Обоняние притупилось, вонь уже не вызывала тошноты. Всевозможные дохлые кошки со вспоротыми животами и прочая пакость, по которой он шел, тоже уже не впечатляла. Чувствительность резко пропала, брезгливость не выдержала напора окружающей гадости и затаилась где-то в спинном мозге. Только вот с вершины мусорной кучи открывался вид на бесконечную, до самого горизонта свалку. Пестрая беспросветность убила Вадима наповал. В глубине души он надеялся, что Свалка конечна. Теперь же оставалось надеяться на милость неведомых наблюдателей, которые сжалятся и выкинут его в какое-нибудь менее отвратное место.

На этот раз никто не торопился. Вадим шел, то и дело рискуя подвернуть ногу или попасться на зуб какой-нибудь очередной змее. Потом садился на участок посуше и почище и ждал. Ни то, ни другое не оказывало никакого эффекта. За что его решили наказать этой свалкой, Вадим не представлял.

Свалка, должно быть, была не слишком обитаема. Вадим прошел уже пару километров, но больше на него никто не нападал. Все время быть настороже не получалось, чувство опасности покричало в уши и отпустило, сменившись тупым безразличием ко всему. Первое время Вадим еще пытался обращать внимание на движение, но быстро устал: слишком многое здесь падало, рушилось и соскальзывало само собой. Он постепенно начал расслабляться, и уже не так внимательно, как раньше, разглядывал окрестности. Через несколько минут пришлось за это поплатиться.

На первый писк под ногами Вадим не отреагировал, приняв его за очередной звук лопающегося мусора. Но когда что-то маленькое попыталось схватить его за ногу, но промахнулось и повисло на штанине, Вадим подпрыгнул очень высоко. Приземлился он уже на целое полчище белых крыс. Мелкие твари не в состоянии были прокусить джинсовую ткань, покрытую коркой уже подсохшей грязи, но очень старались. Самые прыткие немедленно попытались вскарабкаться по его штанам повыше, и Вадиму пришлось еще пару раз подпрыгнуть, чтобы стряхнуть с себя пакостную кусачую мелочь. Несколько штук он раздавил ногами, потом схватил гнутый железный штырь и принялся молотить белое верещащее месиво под ногами. Крысы не отступали, казалось, их делается только больше.

Вадим уже не паниковал. Он знал, что должен сделать две вещи: удержаться на ногах и улучить момент для прыжка повыше. Главной задачей было — не упасть. Тогда бы крысы вцепились ему в лицо, в глаза, и этим все могло закончиться раз и навсегда. Вадим не собирался погибать таким отвратительным образом. Он запрыгнул на уступ, образованный помятым крылом автомобиля, выпиравшим из груды мусора. Принялся ногами сталкивать вниз всякий хлам потяжелее. Крысы, вереща, подпрыгивали, но на то, чтобы подняться по куче с боков и взять Вадима в клещи, у них фантазии не хватило. После того, как на них свалилась пара пустых канистр, куча консервных банок и пяток кирпичей, крысиная стая отступила.

Человек стоял, прислушиваясь, и не торопился спускаться вниз. Цену невнимательности он усвоил очень хорошо. Смысл крысиного нашествия понял еще лучше. Ему хотели показать, что жизнь здесь будет непрестанным адом: ожидание опасности — опасность — короткая передышка и новая опасность. Очень скоро он сойдет с ума, начнет бросаться на каждый шорох, не сможет спать и сдохнет от нервного истощения. Чтобы ситуация изменилась, нужно было идти. Все равно куда. Двигаться, ожидая очередной смены пейзажа. Надеяться на лучшее, но готовиться к худшему — к новому нападению.

Рука нещадно болела. Музыкант внимательно разглядел рану. Две глубокие дырки со внешней стороны ладони, две — со внутренней. Кровь уже запеклась. Края ранок были окружены широкими розовыми кольцами, припухшими и зудящими. Вполне вероятно, болотные змеи были еще и ядовитыми. Вадим робко пошевелил пальцами и тут же поморщился от боли. Судя по ощущению, гнусная змеюка прокусила сухожилие.

— За что? — спросил он вслух. — Что я вам сделал-то?

Хлюпанье пузырей в болотцах и чваканье гадости под ногами было ему ответом.

— Знаете что, господа хозяева… — еще минут через десять продолжил Вадим. — Не знаю, чего именно вы хотите, но методы у вас тупые. Это еще вежливо говоря. А если невежливо, так получится только матом. Мне вполне очевидно, что просто убивать меня вы не хотите. Так не проще ли поговорить? А?

Собственный хриплый голос, разносящийся над свалкой, показался смешным. Не было никакой нужды говорить вслух. До сих пор невидимые и неведомые хозяева Безвременья реагировали и на мысли. Но раз начав разговаривать с окружающим пейзажем, остановиться было трудно.

— Вы, конечно, господа хозяева — или дамы, что не исключено, большие и могучие. Хм. «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» и далее по тексту, да. И я, как простой местный заключенный, имею вам сказать, что думаю. Хотя вам, наверное, наплевать. Но поскольку вы мне не затыкаете рот, то я, уж извините, поговорю. Я не представляю, чего вы от меня хотите. Вы, собственно, ни разу не взяли на себя труд сообщить мне об этом. Только кидаете туда-сюда, как игрушку. Мне кажется, это несправедливо. Смешно, правда? Козявка, с которой вы можете сделать все, что угодно, рассуждает о справедливости… Но, знаете ли, если я вам нужен… То какого лешего вы так со мной…

По крайней мере одного Вадим своим бессвязным монологом добился. Мир мигнул, и занесенную ногу Вадим поставил уже на пол собственной квартиры, а точнее — ее имитации. Путь замкнулся в кольцо. На этот раз музыкант не стал терять время даром. Бегом — в ванную, благо, сымитирована она была полностью, включая все, что нужно для мытья. Горячая вода, мочалка, шампунь и гель для душа через полчаса возымели нужный эффект: помойкой от Вадима больше не пахло. Уже за это можно было поблагодарить обитателей Безвременья — если бы не они же засунули Вадима на эту помойку.

Потом — так же бегом, пока квартира не сменилась какой-нибудь более отвратной декорацией, — Вадим отправился в комнату. Схватил с полки чистую одежду, натянул на себя. Во время мытья раны на руке размокли и теперь болели уже нестерпимо, отдаваясь в локте и плече. Но сначала нужно было одеться. На этом поприще Вадима поджидала пара гадких сюрпризов: оказалось, что застегивать облегающие джинсы и шнуровать ботинки одной левой рукой чертовски неудобно, а используя правую — очень больно.

Аптечка хранилась в кухне. Вадим рассыпал ее содержимое по столу, уставился на него. Ничего подходящего к случаю «укус помойной змеи», разумеется, не было. Пораздумав, он открыл флакончик с зеленкой — при помощи зубов и левой руки, в результате посадил на подбородок изумрудную кляксу. Намазывая зеленку вокруг ран, уронил ватную палочку и опрокинул флакончик, еле увернулся от брызг. Потом выпил две таблетки «Ампиокса» и на всякий случай — аспирин. Теоретически это должно было помочь от воспаления и температуры. От яда, конечно, не могло. Оставалось надеяться на милость хозяев.

Только после этого Вадим посмотрел в окно. Вместо квартала высоток на фоне леса он увидел уже знакомую по прежним странствиям пустыню Кладбища Богов. Этого и следовало ожидать: с нее начались все сольные приключения, ей и должны были закончиться. Правда, Вадим сильно сомневался, что его без проблем выпустят назад. Слишком уж просто это казалось, слишком бессмысленно — погонять по разным пейзажам, показать яркий витраж изменчивого мира Безвременья и отпустить.

— Ты прав, человек, — раздался за спиной женский голос.

Вадим вздрогнул и рассыпал коробочку ватных палочек.

Наружность гостьи, как и все предыдущее, была порождением его собственной памяти. Этакий микс из двух бывших жен. Короткая стрижка, пирсинг на ушах и бровях, длиннопалые тонкие руки принадлежали Вере, смуглое горбоносое лицо и очки без оправы — Ирине. Сумма впечатлений была убойная. Вадиму немедленно захотелось барышню придушить. Он прикусил губу и принялся собирать палочки в коробку.

— Слушаю вас внимательно, — буркнул он сквозь зубы.

— Мы показали тебе свои возможности. Твои страхи, твои мечты. Выбирай, где хочешь жить — у моря или в куче дерьма, — тонкие злые губы сложились в презрительную улыбку.

— Если выбирать, то, пожалуй, у моря, — дернул плечом Вадим. — Но зачем вам это надо?

— Это нужно тебе, человек.

— Оригинально…

— Мы можем просто убить тебя, и это будет самым простым решением, — сообщила женщина. — Ты — жалкая букашка, которую можно смахнуть небрежным движением руки.

— Простите, а как вас зовут?

— У меня нет имени.

— Милая барышня Нет Имени, — вздохнул Вадим. — Если бы вы хотели меня убить, то сделали бы это уже четыре раза. Достаточно было забросить меня на дно морское. Или уронить с высоты. Так что заканчивайте высокопарную трепотню и переходите к делу.

Гостья заметно озадачилась. Тонкие черные брови выпрямились в сердитую линию. Эту общую черту всех местных обитателей — если здесь вообще было много обитателей, а не одно и то же существо принимало разные обличья, — Вадим подметил уже давно. Выражались здесь пафосно и красноречиво, но краткие выжимки из речей заставляли думать, что интеллектуальное развитие обитателей Безвременья — примерно на уровне третьеклассника, обчитавшегося низкосортной литературы. Исключением были разве что близнецы в замке — и то пафос там можно было черпать ковшом экскаватора. «Сила есть — ума не надо», — желчно подумал Вадим. — «А точнее — ума не будет. Нет стимулов к его развитию».

— Мы можем дать тебе все.

— Потом отнять, потом снова дать — и так по кругу, — кивнул музыкант. — Спасибо, это я уже понял. Я только не понял, чего вам надо.

— Ты глуп и дерзок.

— Что выросло, то выросло, — зло и нагло ухмыльнулся Вадим. — Ближе к делу, барышня!

После всех приключений на помойке Вадим осознал, что в нем что-то непоправимо изменилось. Словно едкая грязь вытравила прежнюю неуверенность и робость. Ему показали самое мерзкое, что можно было добыть из его памяти и снов, и вдруг оказалось, что, пережив это испытание, он вынес оттуда не только рану на руке, но и новую уверенность в себе. Держалась она на злости и обиде, разумеется. Но эти эмоции, сами по себе не такие уж полезные, плотной броней окружили чувство собственного достоинства. Теперь ему было легко ударить, чтобы защитить себя. Ударить словом, ударить любым предметом. Больше не нужен был полутранс. Достаточно было понять, что его опять пытаются оскорбить и унизить.

— Считаешь себя героем? — осведомилась девица.

— Нет. Считаю себя человеком. И это человек сказал — «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Так что заканчивайте сеанс церебрального секса.

— Люди лживы, трусливы и предают друг друга. Вот тебя — предали.

Вадим знал, что нельзя вестись на подобные заявления, но все же не смог удержаться от вопроса. Он очень хорошо знал, что совершает ошибку, но не совершить ее не мог. Броня дала трещину. Слово «предательство» оказалось хорошим снарядом.

— Посмотри сам, — девица махнула рукой в сторону окна.

— Не буду, — покачал головой Вадим.

— Верное решение, — ядовито улыбнулась гостья. — Лучше остаться в неведении, чем увидеть, как тебе изменяют.

Проклиная себя за слабость, Вадим медленно развернулся. Теперь хорошо было видно, что каменный пень отсюда метрах в двухстах. И на этом расстоянии музыкант четко различил четыре фигуры. Двое, Софья и Флейтист, сидели. Двое — Анна и Серебряный — стояли. В обнимку. Целуясь.

— Не верю.

Взмах длинных пальцев, украшенных десятком серебряных колец. Картинка приблизилась, появился и звук.

Вздохи, чмоканье поцелуев. Возбужденное неровное дыхание Анны, хорошо знакомое Вадиму по ночи обряда.

— Как же я не хочу, чтобы он возвращался…

— Не бойся, госпожа моя. Я не отдам тебя никому.

— Правда?

— Конечно, Анна… он не стоит твоего огорчения.

— Он мне надоел… — пухлые губы складываются в хорошо знакомую капризную гримаску, потом скользят по шее Гьял-лиэ. — Он просто полный ноль…

Вадим зажмурился, стиснул кулаки. Боль в правой кисти обожгла, отрезвила — он осторожно разжал пальцы, потряс рукой в воздухе. Внутри было пусто и гулко, словно в высохшем колодце. Он не поверил, не поверил — нельзя было верить картинке, нельзя было считать ее правдой. Это была подделка, как и все вокруг.

— Убеждай себя, что это ложь, человек. Ты же слаб. Живи с закрытыми глазами. С открытыми ты умрешь. И не на коленях, а валяясь на земле. Тебе больно? О да, я вижу, тебе больно. Ты же не можешь вынести такого предательства. О тебе забыли при первой возможности…

— Замолчи! — заорал Вадим.

Тонкий злой голос девицы застрял в ушах. Застрял и в груди — занозой, лезвием финки, осиновым колом.

— Что ты чувствуешь, человек? — со злорадным интересом поинтересовалась гостья. — Что ты сейчас ощущаешь?

— Ничего! Абсолютно! — еще громче крикнул Вадим. — Мне наплевать! Меня это не касается!!!

А кол в груди ворочался, раздирая сердце на мелкие клочья, и нужно было кричать очень, очень громко — так, чтобы поверить собственным словам. Кричать или разбивать руки о подоконник, делать все, что угодно, лишь бы запихнуть боль подальше, убедить себя, что ее нет, вернуть себе трезвый холодный рассудок.

— Если ничего, так почему же ты плачешь?

— Я? — остолбенел Вадим. Потом провел пальцами по щекам — оказалось сыро. — Э… это просто непроизвольная реакция. Я не верю в ваши картинки.

— Не верь. Иди к ним, они расскажут тебе, что все это неправда. И будут смеяться тебе в спину.

— Замолчи.

— С какой стати, человек? Ты был дерзок — так вот твоя расплата. Смотри на настоящего себя, ничтожество, не нужное никому.

Вадим понял, что погорячился, считая обитателей Безвременья наивными детьми. Бить они умели — метко, прицельно, по всем болевым точкам. Именно этих слов — «ничтожество, не нужное никому» — Вадим боялся всю жизнь. И услышать их оказалось больно, слишком больно. Можно было яростным движением вытереть щеки, выпрямиться, заложить большие пальцы за ремень джинсов. Стоять гордо и красиво, не выдавая боли — так, как и положено настоящему мужчине. Сглотнуть, борясь с комком в горле. Выдвинуть подбородок, прищурить глаза так, что кожа на скулах натянулась, как пергамент. Все, что угодно можно было сделать — боли меньше не становилось.

— Ты выглядишь как женщина. Но ты не женщина, а тварь, — размеренно выговорил Вадим. — Уходи, пока я не убил тебя.

— Меня? — расхохоталась девица. — О, храбрый герой! Разве это я предала тебя? Как ты мудр, как справедлив, человек…

Вадим знал, что это — очередная провокация, но не мог не отреагировать. Действительно, с какой стати он перенес всю злость на девицу, когда она только показала ему, что происходит.

Или — совсем наоборот. Решила натравить его на спутников. Эффективный ход.

— Слушай, хватит, а? Я же знаю, чего ты хочешь.

— Неужели? Ты — и знаешь? Ты смешон.

— Хватит, я сказал, — рявкнул Вадим. — Я выслушал достаточно оскорблений. Хочешь говорить — говори. Или уходи.

— От тебя не потребуется ничего непосильного, человек. Просто будь собой. И ты получишь награду и встретишь предсказанную судьбу.

— Что это значит? Очередная болтовня?

— Отнюдь. Когда будешь выбирать — сумей отличить ложь от правды, и удержать то, что принадлежит тебе по праву. Оно совсем близко.

Вадим с подозрением посмотрел на гостью. Она почти слово в слово повторила ответ Судьи на вопрос о том, что значило слово «предсказанная», услышанное от цыганки. И вот, пожалуйста, очередной круг замкнулся. Два совета — по сути дела, один совет, только высказанный очень разными существами. Кажется, они стояли по разные стороны баррикады, эта девка и Судья. Но говорили об одном и том же.

— Хоть ты и ничтожество, тебя ждет высокая судьба. И я не желаю тебе зла, ибо тот, кто встанет между человеком и судьбой, погибнет, — добавила девица. — Это буду не я.

— Ничтожеству — и высокая судьба? — начиная недобро смеяться, переспросил Вадим. — Это с какой же стати?

— Ты выбран пророчеством, — сказала она, потом выдержала паузу, словно выбирая, что сказать, о чем промолчать. — Судьба эта была тебе предсказана, когда ты был еще ребенком. Ты не сумел стать достойным ее, но никто не в силах отказаться от своей судьбы.

— А если по-простому?

Девица вполне по-человечески вздохнула, подергала себя за ухо, потом потерла переносицу под носовыми упорами очков.

— Хорошо. Ты тупой урод. Но когда тебя выбирали, ты казался не тупым уродом, а очень даже клевым ребенком. Что выросло — то выросло, это точно. А теперь уж поздно что-то менять. Так ясно? Или ты совсем тупой?

— Для чего выбирали-то? — спросил Вадим, стараясь пропускать хамство мимо ушей.

— Рассказать не могу, но увидишь — сразу поймешь. Ты об этом всю жизнь мечтал. Все, хватит с тебя.

Исчезла она мгновенно. Просто растворилась в воздухе, мигнув напоследок, как изображение на мониторе компьютера. Вадим ошеломленно плюхнулся на табуретку и погрузился в глубокую рефлексию. Пожалуй, называя его тупым уродом, обитательница Безвременья сказала сущую правду. Только тупой урод совершил бы столько ошибок в коротком разговоре. Не стоило хамить, не стоило позволять провоцировать себя на эмоции. И уж тем более не стоило смотреть на все, что показывала девица в окошке. Вадим покосился туда — картинка со спутниками уже исчезла.

Его развели, как подростка, это было вполне очевидно. Внешность гостьи была выбрана умело. Уже одного этого было достаточно, чтобы спровоцировать Вадима на резкость, хамство и раздражение. Он повторил в уме реплики, прокрутил в голове эпизоды. Голос, жесты, выбор слов — все это напоминало обеих его бывших жен, точнее, было квинтэссенцией самого неприятного в обеих. Мелочь к мелочи: движение руки, выражение лица, тон голоса, и вот Вадим влез в ловушку по уши, при этом искренне полагая, что контролирует ситуацию. Дальнейшее было делом техники, и, надо сказать, обитательница Безвременья техникой этой владела великолепно. Впрочем, завидовать ей Вадим не собирался. Ему хватало того, что он причинял людям боль невольно, не замечая этого. Нарочно не хотелось. Даже врагам. Даже…

Кем считать теперь Анну, он не знал.

Увиденное было похоже на правду. Очень похоже, слишком похоже.

Увиденное могло быть ложью. Скорее всего, ложью оно и было.

Правда?

Ложь?

Нужно было выбрать что-то одно. Определиться раз и навсегда. Поверить или не поверить. Легче и приятнее было — не верить, и именно поэтому Вадим никак не мог принять решение.

И не было рядом друга — поделиться сомнениями, выговориться, услышать совет…

ГЛАВА 5. ПРЕДСКАЗАННАЯ

Анна висела над пропастью, уцепившись за каменный выступ. Запястья дрожали под тяжестью веса, вспотевшие ладони по миллиметру сдвигались к краю. Гладкий как стекло камень плохо годился для подобной акробатики, а скол больно врезался в пальцы. До падения оставались считанные мгновения. Девушка стиснула зубы и зажмурилась. Любой ценой — не смотреть вниз, туда, где мучительно далеко поблескивают острые зубцы скал. Все равно — смотри, не смотри, но через минуту или две они примут на себя ее тело. Должно быть, и больно не будет, просто не успеет. Хрустнут ребра, вминаясь внутрь, и все прекратится…

Но если думать об этом, то сердце уйдет в пятки, пальцы разожмутся и все случится еще раньше, чем должно быть. Анна попыталась подтянуться. Скала, на краю которой она висела, была слишком гладкой — не на что было опереться, а силы в руках не хватало. Каменное лезвие выступа еще глубже врезалось в пальцы, по ним потекло горячее и липкое, правая ладонь невольно разжалась. На левой девушка провисела лишь секунду, а потом рванулась вверх, и совершила роковую ошибку, попробовав сменить руки.

Падение казалось бесконечным. В глазах потемнело, разум сжался в вопящий от страха комочек, спрятавшийся где-то под желудком, дыхание остановилось — но она все летела вниз…

— Очнись, девочка, не время! — ударили ее по щеке.

Анна с трудом заставила себя разлепить глаза. Никакой пропасти, никакого падения: она лежала на земле, а перед ней на коленях стояла Софья.

— Привиделось что-то? — участливо спросила женщина.

Девушка кивнула, растирая скулу неловкими, до сих пор сведенными судорогой пальцами.

— Такая дрянь, — пожаловалась она. — В пропасть упала…

— Ну да, мне тоже… померещилось кое-что, — зло сказала женщина. — Вставай, мы тут одни, надо разбираться, что делать…

— Как одни? А остальные?

— Кто ж их знает, где их носит. И это весьма паршиво, Анна. Я б даже от остроухого не отказалась сейчас…

— В каком смысле?

— В любом, блин, — фыркнула Софья, пальцами распутывая волосы. — Он же у нас маг… хренов.

Анна села, с недоумением глядя на спутницу. Да, деликатностью в выражениях она не отличалась никогда, но теперешнего прорывающегося в мимике и движениях рук остервенения в ней тоже раньше не наблюдалось. Даже во время подъема по скалам и бега по туннелю. Сейчас же от каждого жеста Софьи разило плохо скрытой крайней тревогой.

Окружающее более всего напоминало головку хрустального сыра с ракурса маленькой мышки. Потом Анна вспомнила игрушку, которая была у нее в детстве — прозрачный пластиковый куб, трехмерный лабиринт, по которому нужно было катать маленький красный шарик — от верхнего уровня к нижнему и обратно. Сейчас на месте шарика оказались они с Софьей. Отполированный до блеска прозрачный пол позволял увидеть нижний этаж, и там было то же самое — ходы лабиринта. Стеклянные стены образовывали проходы, тупики и закоулки. Потолок был полом верхнего этажа. Судя по всему, женщины находились в центре одного из уровней. Повсюду, куда ни взгляни, были только радужно поблескивающие стены, острые грани углов и арки проходов.

— Куда пойдем? — спросила, поднимаясь на ноги, Анна. — Вверх, вниз?

— Не знаю. А хотелось бы знать, — буркнула Софья. — Потому что если пойдем не туда, то будем тут ползать долго…

— Ты их не видишь? И не чувствуешь? — с затаенной надеждой поинтересовалась девушка. — Совсем?

— Коли б чувствовала, так какие вопросы, дорогая…

— Тогда пойдем вниз, — решила Анна. — Все равно нам все равно.

— Хорошо сказано, — хмыкнула спутница. — Полюбила парня я, оказался… гармонист.

— Это ты к чему? У нас не гармонисты, у нас один гитарист и один флейтист, — Анна улыбнулась.

— Говорила мне мама — выходи, Софочка, замуж за бухгалтера, а я ее не слушала, — ответная улыбка, хулиганское подмигивание. — Ладно, подруга, прорвемся… Вниз, так вниз.

Самым удивительным в хрустальном лабиринте оказалась полная тишина. Пол, казавшийся стеклянным, гасил звуки шагов, словно заправский изоляционный материал. Даже голоса двух женщин распространялись лишь на метр. Стоило Анне замешкаться или обогнать Софью на пару шагов, как слышимость терялась начисто.

По дороге болтали обо всем на свете. Оказалось, что Софья знает уйму анекдотов, и русских, и израильских — во втором случае требовались пояснения, и они были смешнее самих анекдотов, потому что рассказчица изображала все в лицах. Стишки, каламбуры и подобия частушек здорово развеселили Анну, и она начала сама рассказывать всевозможные забавные истории и анекдоты. Больше всего почему-то Софье понравилось стихотворение про издевательство над мышью.

— Повтори, — потребовала она, отсмеявшись.

— Но идея хороша! — утирая с щек выступившие слезы, повторяла Софья. — Слушай, какая прелесть, это же просто про нас!

— Угу, похоже, — кивнула Анна. — Главное, оптимистично, правда?

Настроение вдруг испортилось, как часто бывало после слишком уж долгого смеха. Веселье спутницы уже казалось надуманным и неискренним. Анна поджала губы и пошла вперед, считая шаги, чтобы успокоиться. Софья тоже замолчала, видимо, задумалась о чем-то не слишком радостном. Сначала Анне казалось, что это ее взгляд сверлит ей спину чуть повыше лопаток, но, оглянувшись пару раз, она поняла, что — нет, Софья тут не при чем. Женщина больше смотрела себе под ноги и по сторонам, чем на Анну. Взгляд был — как у кошки на охоте, хищный и обманчиво спокойный.

— Тут еще кто-то есть, — негромко сказала девушка.

— Чувствую, — на мгновение опустила глаза Софья. — Чужой. Наблюдает. Уже давно.

— Неприятно…

— Ну а что делать-то… — вздохнула женщина. — Не на прогулке.

— А как ты думаешь, если что — Флейтист нас вытащит?

— Ты его где-нибудь поблизости видишь? Тогда не задавай глупых вопросов, — вновь разозлилась Софья.

Анна покосилась на нее через плечо, и поняла, что лучше всего было бы — промолчать. То ли женщина нервничала из-за разлуки с мужем, то ли волновалась за него, но любые упоминания спутников заставляли ее тяжело хмуриться и улыбаться так, что казалось — вот-вот вцепится ровными белыми зубами в горло. Однако идти по хрустальному лабиринту в молчании было за пределами возможностей Анны. Язык так и чесался.

— Расскажи что-нибудь, а?

— Ох, девочка, заткнись, пожалуйста! — прошипела Софья. — Не мешай. Я слушаю.

Что и зачем она слушает, Анна спрашивать не решилась. Вид у женщины был агрессивный и решительный — пожалуй, в ответ на следующий вопрос она отвесила бы увесистый подзатыльник. Проклятые коридоры все не кончались, а самое жуткое состояло в том, что Анна не могла бы поручиться, что они не ходят по кругу. На хрустале не оставалось следов, процарапать отметки было нечем, а уже минут через пять все проходы и повороты начали казаться совершенно одинаковыми. Вдобавок, хотелось пить.

Ощущение взгляда в спину не пропадало. Было на редкость противно и страшновато: ее видели, она не видела никого. Казалось, что невидимый наблюдатель давит на плечи, заставляет сутулиться и сгибаться все ниже и ниже. Потом к этому ощущению прибавилась противная металлическая горечь во рту и боль в желудке. Идти было все тяжелее, ноги путались — словно на Анну напялили огромную шубу длиной до самого пола. Перед глазами мелькали цветные пятна. Девушка ковыляла, с трудом переставляя ноги. Нужно было остановиться, признаться, что больше сил идти нет — но Анна уговаривала себя, что это просто усталость, что скоро все кончится, придет второе дыхание и все будет хорошо.

Как должно было выглядеть вожделенное «хорошо», она представляла себе очень четко. Еще сколько-то минут блужданий по радужному лабиринту — и навстречу выйдут Флейтист, Серебряный и Вадим. Тогда можно будет остановиться, сесть, да хоть бы и в обморок свалиться. Тогда все будет прекрасно, даже посреди проклятой хрустальной ловушки.

— Ты можешь все это прекратить в любой момент, — раздался голос над ухом.

Анна оглянулась на Софью, но та отгрызала заусенец и говорить явно не могла, к тому же вкрадчивый бесполый голос не мог принадлежать спутнице.

«Как?» — подумала она, будучи уверена, что ее услышат, и не ошиблась. Ответ она слышала ушами, но подозревала, что это лишь иллюзия: так просто привычнее для мозга. Видят глазами, слышат ушами. На самом же деле это было нечто вроде телепатии. Оказывается, и она существовала в Безвременье.

— Если хочешь, я помогу тебе. Только согласись…

«На что?»

— Помочь нам…

«Это как именно помочь-то?» — заинтересовалась Анна. — «Впустить в мир и все такое?»

— Не случится ничего дурного. Твой старший не знает об этом, он враждует с нами. Мы не враждуем ни с кем. Мы не можем враждовать со своими детьми…

«Что за новости?»

— Безвременье породило всех вас, и смертных, и бессмертных. Тебе никогда не расскажут об этом твои спутники. Это тайна, которую они хранят даже от своих, а дочери людей знать об этом не положено под страхом смерти. Но если доверишься, мы спасем тебя ото всех, и от них в том числе.

— Идите нафиг, — вслух сказала Анна, которой надоел льстивый сладкоречивый голос.

— С кем это ты беседуешь? — взяла ее под локоть Софья.

— Да так. То ли слуховые галлюцинации, то ли местные жители, — брезгливо поморщилась Анна и кратко пересказала суть беседы. — Такой вот нам секир-башка теперь устроят, поняла?

— Чушь собачья, — фыркнула спутница. — Большей брехни не слышала со времен программы «Время».

— А на самом деле как?

— Ох, ну совсем не так, — вздохнула Софья. — Представь себе ведро воды. Полупустое. Вот ты на него смотришь, что видишь?

— Воду, — сходу ответила Анна. Потом подумала. — Ведро… свое лицо в воде. Ну, на дне там что-нибудь.

— Да, правильно. Вот пленка поверхностного натяжения — это граница между Полуднем и Полуночью. Она такая, наполовину проницаемая. И отражает, и прозрачная. Кто что видит — кто то, что на дне, кто только себя. Поэтому мы их не замечаем обычно, только некоторые любопытные. Остальные так и видят — себя. А Безвременье — это не вода и не воздух, это уж скорее ведро. Только где это видано-слыхано, чтоб ведро порождало воду?

— Это какое-то бешеное ведро, так и лезет в наш мир, — пожала плечами Анна. — Или кривая аналогия.

— Ну, кривая, — Софья кивнула. — Флейтист рассказывал правильно. В общем, то же самое.

— Я помню… Так чего они хотят-то? Я не понимаю! — с отчаянием воскликнула девушка. — Помоги, впусти…

— Тебе не все равно, чего они хотят? Ты-то сама чего хочешь?

— Домой.

— Ну и все, — улыбнулась Софья. — Это бешеное ведро тебя домой не вернет, не надейся. Так что какие тут разговоры?

В ответе подруги Анна уловила что-то неприятное для себя, шероховатое и неправильное. Не хотелось подозревать Софью во лжи, но, кажется, искренность в ее последних репликах и не ночевала. Женщина умело скрывала что-то важное, говоря вполне правильные вещи, в которые верила, но нотки недоговоренности оставались. Однако, оснований, чтобы высказать все сомнения вслух, Анна так и не нашла. Просто хамить — а она прекрасно представляла, как прозвучат слова «По-моему, ты врешь или скрываешь что-то!» — не хотелось. От разговора остался неприятный осадок, и девушка задумалась о том, что это уже не первый такой случай. Казалось, что все вокруг нее, включая Вадима, знают нечто важное и тщательно это от Анны скрывают.

Все меньше хотелось хоть с кем-то из них разговаривать. Даже с Флейтистом, хоть тот и казался последней точкой опоры в спятившем с ума мире. Он тоже скрывал и не договаривал, и, может быть он — куда больше, чем все остальные. К тому же раздражала невозможность поговорить с ним наедине. Анна так устала ждать этого момента, что плюнула и смирилась с тем, что разговор не состоится никогда. Что самой придется выяснять, кто глазеет в спину, шепчет в уши и хочет непонятно чего. Самой — так самой, в конце концов. Не маленькая, не дурочка. Разберется как-нибудь, а много знающие товарищи пусть катятся к чертовой матери…

— Направо, — сказала вдруг Софья. — Кажется, я их слышу.

— Хорошо, — без особого энтузиазма согласилась Анна.

Она сделала несколько шагов, и только потом сообразила, что повернула не направо, а налево. Такое с ней случалось обычно не реже раза в день: Анна путала левую и правую руки, шла в противоположную от указанной стороны. Она смутно подозревала, что ей еще до рождения поставили мозги задом наперед, поэтому руки и перепутались. Обычно это не мешало, но вот сейчас показалось, что сделана слишком уж большая ошибка: Софьи за спиной она не увидела.

Сердце скакнуло в пятки, потом вернулось на положенное место и испуганно затрепыхалось.

Через стены было неплохо видно — но спутница пропала. Всего-то шагов десять, не больше, Анна прошла от развилки, но на всем обозримом пространстве силуэта Софьи обнаружено не было. Девушка вернулась к развилке, всмотрелась в играющий всеми оттенками радуги хрусталь, прошла в названную Софьей сторону, потом перешла на бег. Все тщетно. Она осталась в одиночестве посреди лабиринта Безвременья.

Осознав этот факт, Анна замерла, как вкопанная. Идти или бежать больше не хотелось. Со всех сторон ее окружали только закоулки полупрозрачной клетки, в которой не было ничего и никого. Представив себе смерть от жажды, Анна пожалела, что пропасть оказалась только видением, а не реальностью. Лучше уж было умереть быстро и чисто.

Если и существовало на свете такое чувство, как «воля к победе», то Анну оно покинуло полностью. Ей стало вдруг все равно. Даже просто идти было лениво и скучно. Девушка села, прислонившись к стене, прикрыла глаза. Усталость брала свое — очень хотелось спать, и уже все равно было, что вокруг, наверное, враги, что Софья где-то потерялась, а остальные спутники пропали еще раньше, когда она опустила браслет на алтарь и настала тьма.

Простое и незамысловатое отчаяние затопило душу до самых краев. Жаль только, что не было подушки и одеяла — накрыться с головой, поплакать всласть, а потом заснуть. Плакать иначе Анна не умела, да и вообще со слезами у нее были большие проблемы, чаще получалось злиться: на себя, на виноватого, на жизнь. Тогда трескались стаканы в руках, зависали компьютеры, а под ребрами слева поселялась ноющая боль невыплаканной обиды.

Вот и сейчас Анна злиться могла, а расслабиться — нет. Даже в настолько подавленном состоянии, даже уже начисто лишившись сил. Нет, не хватало какой-то малости, последней толики отчаяния, после которой уже можно делать все, что угодно: катать истерику, бить посуду, кричать и ругаться на всех подряд. Еще вполне действовали привычные для Анны рамки того, что она считала привычкой «держать себя в руках», а на самом деле было страхом перед собственной беспомощностью и ее последствиями. Всегда казалось, что если отпустить себя, то потом уже не соберешься никогда — не кончится депрессия, не прекратится истерика. Домик ее души стоял на некрепком фундаменте, но еще ни разу не был разрушен ни одним штормом.

— Благодарение судьбе, что хоть кого-то я повстречал здесь! — раздался в паре шагов прекрасно знакомый голос.

— Серебряный, — открыла глаза Анна. — А ты настоящий?

— Госпожа моя сомневается?

— Ну, мало ли…

— Разумное сомнение в этом порождении дикой фантазии, — улыбнулся владетель, садясь рядом с ней. — И все же смею тебя уверить, что я настоящий.

Что-то неприятно царапнуло слух Анны, и она слегка отодвинулась, покосилась на Серебряного, потом улыбнулась — ее поза описывалась фразой «что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня». Владетель принял улыбку за радость по поводу ее появления и подмигнул.

— Я рад, что нашел именно тебя.

— Это еще почему?

— Потому что теперь мы наконец-то можем остаться наедине.

— Сплю и вижу такое счастье, — фыркнула Анна. — Я предпочитаю найти всех наших. И поскорее.

— Госпожа моя куда-то спешит?

— Ага, подальше отсюда.

— Может быть, для начала поговорим?

— О чем еще?!

— О будущем, которое ожидает нас, когда мы выберемся из сих земель…

Анна еще больше насторожилась. Что-то здесь было не так. Что-то в словах Серебряного. Пожалуй, то, с какой интонацией он сказал «мы» — так, словно больше никого, кроме себя и Анны, в виду не имел. Девушка не поручилась бы, что хорошо знает путаную и противоречивую натуру Гьял-лиэ, но вот это «мы» здорово расходилось со всем, что он говорил и делал до сих пор. При всех своих недостатках Серебряный обладал умением работать в интересах команды, и был в этом честен. Почему, ради какой выгоды, Анна не знала — но вплоть до расставания у алтаря это было так.

— Ну и что это за будущее такое? — стараясь не выдавать всю неприязнь сразу, спросила она. Нужно было удерживать голос в рамках обычной ее интонации — слегка презрительной, слегка поддразнивающей.

— Я хотел бы видеть тебя госпожой в моих владениях, — церемонно сообщил Гьял-лиэ, прикасаясь к ее ладони. Анна опешила настолько, что не обратила внимание на очевидную неправильность происходящего.

— Ты головой ударился? Мы с тобой из разных рас, и вообще — ты же Флейтисту за это вендетту прямо устроил. Передумал типа?

— Я глубоко заблуждался, но ты сумела покорить мое сердце, — Серебряный поднес ее руку к губам.

Ладонь Гьял-лиэ была теплой. И губы — тоже.

Анна вырвала руку и вскочила на ноги.

— Я не знаю, откуда и зачем ты явился — но катись, откуда пришел! Подменыш хренов! Катись, я сказала! — заорала она, вскидывая руки перед грудью и занося ногу для удара.

— Кто не понимает добра, того принуждают силой, — проговорил, тоже поднимаясь, псевдо-Серебряный.

Несколько стремительных движений — и Анна оказалась прижата к стене. Поверх ее горла лежало предплечье подменыша, другой рукой он упирался ей в грудь.

— Ты хотела драться со мной? Дерись, — с издевательской улыбкой предложило существо Безвременья.

Анна попыталась ударить противника коленом в пах. Он даже не стал блокировать удар — позволил ей бить, и девушка со стоном прикусила губу, чтобы не закричать. Вместо мягкой плоти под одеждой был, наверное, камень или металл. В любом случае коленку она расшибла здорово — по голени потекли теплые струйки.

— Поняла теперь?

Девушка не ответила, прикидывая, как можно было бы вырваться. Резко уйти вниз, скользя спиной по стене? Безнадежно, потом не будет возможности встать на ноги и убежать. Только разозлит. А вот если…

Ладони ударили по ушам подменыша, большие пальцы были нацелены в глаза. Такой удар, наверное, впечатлил бы даже настоящего Серебряного, при всей его нечеловеческой неуязвимости: Анна вложилась в действие целиком. И — то же самое, что раньше. Руки ударились о то, что лишь казалось плотью, но было тверже стали, тверже хрусталя стен лабиринта. От боли в большом пальце правой руки на глазах выступили слезы. Анна взвыла, хоть и старалась не показать, насколько ей больно.

Предплечье, затянутое в кожу с заклепками, чуть сильнее надавило на горло — прямо на кадык. Девушка закашлялась. В висках пульсировала кровь, воздуха мучительно не хватало.

— А если я тебя ударю? Хочешь попробовать?

— Нет, — с трудом выдавила Анна.

— Умница, — кивнул подменыш. — Теперь слушай меня внимательно. Спасать тебя никто не придет, не надейся. А я тебя отпущу, когда договорю. На время. У тебя есть кое-что ценное…

Указательный палец скользнул по контуру лица Анны, остановился у подбородка. От омерзения она едва не плюнула подменышу в лицо. Сдержал ее только страх — девушка не сомневалась, что после этого он точно ее ударит. Но когда палец прогулялся по губам, она не выдержала и лязгнула зубами, пытаясь его укусить.

Расплата пришла мгновенно: основание ладони ударило Анну в подбородок так, что голова ударилась о стену. В глазах на мгновение потемнело, потом тьма осыпалась цветными искорками, остался только колокольный звон в ушах.

— Веди себя тихо, дурочка. Если хочешь остаться в живых. Ты, конечно, представляешь кое-какую ценность, но не настолько, чтобы выделываться… — В тихом голосе слышалось нечто нечеловеческое, неживое — то ли свист ветра, то ли шелест песка на морском берегу. — Я отпущу тебя. Ненадолго. Но успеешь увидеть кое-что интересное. После этого ты сама придешь ко мне, если у тебя достаточно ума. Если нет — я найду тебя.

Рука наконец-то убралась от лица Анны, но легче от этого не стало. Теперь подменыш, уже не слишком похожий на Гьял-лиэ: черты смазались, растеклись, — засунул руку ей под куртку. Девушка зажмурилась. Ей было нестерпимо дурно. В такие ситуации она еще никогда не попадала. Ее никогда не пытались изнасиловать, а нахалов, которые хотели облапать, можно было ударить или попросту вывернуться. Здесь же она была совершенно беспомощна: и бить бесполезно, и просить отпустить нет никакого смысла.

Жесткие горячие пальцы прогулялись по груди — к счастью, поверх футболки, от прикосновения к голой коже Анна, наверное, свалилась бы в обмороке. Потом подменыш больно и бесстыдно ущипнул ее за сосок.

— Не надо, — выговорила она, чувствуя, как краска заливает щеки. — Пожалуйста…

— Почти невинная дурочка, — усмехнулся ей в лицо подменыш. — Как тебя легко напугать. И ты еще пыталась со мной драться? Хотела сделать мне больно? А если я?

Он еще раз ущипнул Анну, на этот раз сильнее и резче, закручивая многострадальный сосок по спирали. Серо-туманные глаза смотрели на девушку в упор, и она поняла: дожидается крика, просьбы прекратить или слез. Это и остановило стон, который уже рвался с губ. «Не дождешься», — сказала она про себя. — «Хрен тебе…».

Анна зажмурилась и постаралась отключиться от всего, что с ней делал псевдо-Серебряный. Может быть, это был не самый лучший выход — но драться было бесполезно, а кормить его своей болью, страхом, унижением казалось нестерпимо противным. Ей удалось даже не чувствовать щипков и нагло гуляющей по торсу руки. Подменыш заметил ее уловку, еще раз ударил в подбородок, возвращая в реальность. Вновь — звездочки перед глазами, стон набата в голове…

— Отойди от нее! — резкий повелительный голос.

Флейтист, мгновенно опознала говорящего Анна. Сердце вспыхнуло радостью, рванулось прочь от груди. Бедный орган кровообращения — сегодня ему весь день доставалось по-крупному. «Так и до инфаркта недалеко», — мелькнула саркастическая мысль.

Далее мыслей не было — только полуобморочное удушье, когда подменыш, схватив за плечи, резко развернул ее и взял за горло сзади. Пальцы, обхватывая шею полукольцом, давили на артерии. Сквозь цветную туманную пелену перед глазами Анна увидела знакомую массивную фигуру Флейтиста. Он стоял не так уж и близко — шагах в пяти. Подменыш же был совсем рядом. Только сейчас Анна поняла, что он не дышит. Говорит, но не дышит. Почему-то это было страшнее, чем все предыдущее.

— Не вздумай делать глупости, — сказал подменыш, Анна не поняла — кому, ей или Флейтисту; может быть — обоим.

— Отпусти девушку, — чуть мягче сказал Флейтист. — Если ты не сделаешь ошибку, то я не накажу тебя.

Формулировка, выбранная командиром, вселила в Анну оптимизм. Пока еще ничем, кроме веры в его силу, не оправданный, может быть, преждевременный, но вдруг стало легко и почти не страшно, хоть и подгибались от недостатка кислорода ноги. Флейтист не стал бы выражаться так, если бы не был полностью уверен в победе.

— Ты не понял ситуацию, — прозвучал голос над головой. — Одно лишнее слово, и ей конец. Я отдам тебе ее — но не раньше, чем мы с ней договорим.

— Ситуацию не понял ты. — Короткая фраза упала, как топор палача.

Взлетела пронзительная нота — звук флейты, хотя Анна видела, что руки у спасителя свободны.

Свился из отголосков нот длинный упругий хлыст, серебряно-черный, как и невидимая флейта.

Прошло в миллиметре от щеки Анны, срезав прядь над ухом, тонкое острое лезвие то ли ножа, то ли кнута.

Непонятная сила обхватила девушку и швырнула вперед, под ноги Флейтисту. Пока она приземлялась и разворачивалась, все уже было кончено. Сдавленный крик боли ударил по ушам, но Анна не увидела ни подменыша, ни его тела. Мужчина поднял ее, обнял за плечи.

— С тобой все в порядке?

— Почти…

— Идти сможешь?

Анна оценила свои силы и отрицательно покачала головой. Непростительная опрометчивость — после двух ударов головой о стену о подобных телодвижениях стоило забыть накрепко. Тошнота подступила к горлу, ноги подкосились. Она вцепилась обеими руками в жилет Флейтиста и постаралась не сползти по нему вниз на землю. Ватные ноги двигались сами по себе, и, кажется, сгибались в коленях или вообще разъезжались. Анна их не чувствовала.

Через несколько минут она обнаружила себя лежащей вдоль стенки, головой на коленях у Флейтиста. Широкая горячая ладонь лежала у нее на лбу, и от нее по всему телу волнами бежало легкое пьянящее и щекотное тепло, похожее на пузырьки шампанского на языке.

— Теперь лучше? — Флейтист внимательно посмотрел ей в глаза.

— Да. Наверное…

— Что значит — наверное? Да или нет?

— Да. Нет. Не знаю, — заплетающимся языком выговорила Анна. — Ну, то есть — мне хорошо. Но я какая-то пьяная, уф…

— Незапланированный эффект, — со странной интонацией ответил Флейтист, и девушка не сразу догадалась, что он так шутит. — Мы нашли узловую точку этого замка, нужно идти туда.

— Вы — это ты и Серебряный?

— Я и Софья.

— А когда вы успели? — удивилась Анна. — Мы с ней вот совсем недавно потерялись…

Флейтист задумчиво потер бровь, потом пожал плечами.

— Это Безвременье, Анна. Не удивлюсь, если и принцип причинности здесь не соблюдается.

— Что это за принцип? — попыталась вспомнить девушка.

— Событие-причина предшествует по времени событию-следствию.

— Это как не соблюдается? — Анна опешила. — Как в кино про машину времени?

— Может быть, как в кино, может быть и еще сложнее — это все лишь мои догадки. Я вижу, тебе лучше. Вставай.

Анна покорно поднялась, хотя переходить в вертикальное положение не хотелось. Ей понадобилось несколько раз глубоко вздохнуть, опершись рукой на стену, чтобы голова перестала кружиться, а «хмель» чуть повыветрился. Зато перестала болеть голова, и силы вернулись — кажется, их стало больше, чем раньше. Давно девушка не чувствовала себя так хорошо, разве что в тот момент, когда пробовала предложенное Серебряным вино у костра.

— А Гьял-лиэ вы не встретили? А Вадима?

— Нет, но я уверен, что встретим. — По лицу Флейтиста пробежала неприятная тень. — Точнее, я на это очень надеюсь.

Каким чудом предводитель отряда отличал верный поворот от неверного, Анна так и не поняла, но двигался он очень деловито, не раздумывая на развилках. Девушка едва поспевала за ним. Вид широкой мускулистой спины наводил на самые приятные размышления, впрочем, здесь дело было не в наружности Флейтиста. Будь он и не таким основательным, Анна все равно чувствовала бы себя с ним защищенной. Неважно, как он выглядел, значение имело только то, чем он являлся: идеальным лидером, по меркам Анны. Нечто среднее между отцом и старшим братом. То, что он был еще и привлекательным мужчиной, девушка старалась не замечать — заглядываться на чужого мужа было не в ее правилах. И без того хватало причин для восхищения, вот влюбиться было бы лишним…

— Я хотела тебе кое-что рассказать, — в спину сказала Анна, и тут же добавила, опасаясь, что от нее отмахнутся или попросят отложить до лучших времен:

— Очень важное. Правда!

Флейтист оглянулся, смерил ее резким взглядом, потом лицо чуть смягчилось. Он притормозил на шаг, пошел рядом с Анной, положил руку ей на спину чуть пониже затылка. Почти не прикоснулся — девушка не поняла, зачем ему это нужно.

— Рассказывай.

— У меня тут странные глюки…

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Флейтист, замедлил шаг и повернул голову к Анне.

Девушка постаралась подробно рассказать о загадочном голосе и о сеансе переговоров с невидимым собеседником, потом описала суть бесед с подменышем. Слушая ее, предводитель потихоньку начинал морщиться, и когда Анна закончила, выглядел так, словно набил полный рот мелко нарезанным лаймом. Это было воистину удивительно — первый раз на обычно бесстрастном лице Флейтиста наблюдалось настолько отчетливое выражение.

— Ты не должна слушать этот голос. Ты не должна делать ничего из того, что тебе будут предлагать или тем паче заставлять, — резко сказал он.

— Понимаю, не дура, — огрызнулась Анна. — Только скажи мне, к чему это все?

— Не знаю и знать не хочу. Ты не должна ничего слушать.

Анна резко остановилась — спутник остановился тоже, словно налетел на невидимую преграду. Посредине радужного поблескивающего коридора они стояли лицом друг к другу, равно недовольные друг другом. Только девушке сейчас было наплевать на все чувства Флейтиста оптом, и на его гнев — в первую очередь. Он тоже ей врал. Он знал.

— Хочешь играть со мной втемную? И ты тоже?

— Анна, сейчас не время и не место.

— И никогда нет времени, никогда нет места! Вот врать — пожалуйста, все есть!

— Я все тебе объясню. Честно и подробно, обещаю. Но не сейчас.

— Обещаешь?

— Да, — веско сказал Флейтист. — Даю слово.

— Значит, есть что объяснять? Так?

— Да, так, — кивнул он. — И ты все услышишь, но немногим позже. Пойдем, прошу тебя.

— Куда ты так торопишься? К супруге? — спросила Анна. Она честно старалась успокоиться, но обида лезла изо всех щелей, особенно из голосовой.

Командир посмотрел куда-то за плечо Анне, потом уже на нее. Темные усталые глаза смотрели с затаенной болью и тем тревожным отчаянием, которое бывает у человека, который точно знает, что не успевает, но все же надеется переломить судьбу.

— Нет, к сожалению. Хотя и перед ней у меня есть обязательства… Довольно, Анна. Если ты не пойдешь добром, я буду вынужден применить к тебе силу. Ты выбрала дурное время для споров.

— А ты вообще настоящий? — подозрительно поинтересовалась девушка.

— Да, — на этом коротком слове препирательства прекратились — Флейтист взял ее за воротник куртки и потащил по коридору за собой.

Шагов через двадцать девушка усвоила, что сопротивление бесполезно и попросила ее отпустить. Флейтист разжал пальцы, и она пошла следом уже по своей воле. Было и обидно, и смутно приятно: тот, кому она доверяла свою судьбу, был упрямее и сильнее. Анна поймала себя на этой щенячьей подростковой мысли и устыдилась, впрочем, ненадолго. Ей важно было точно знать, что Флейтист не трепло и не слабак. К тому же проверкой на прочность она платила ему за ложь и сокрытие важного, касавшегося лично Анны.

Хрустальные коридоры стали шире, а потолок выше. Теперь от развилки до развилки было не меньше пятисот метров. Анна удивлялась, сколько же у нее сил — ей до сих пор не доводилось так много ходить столь быстрым шагом, но сейчас усталости она не чувствовала. Впереди виднелось что-то темное, пока еще девушка не могла разглядеть, что именно, но с каждым шагом идти хотелось все меньше и меньше.

— Нам точно туда надо? — спросила она наконец.

— Увы, — кивнул спутник.

Еще метров сто они прошли по вполне обычному коридору. От прежних его отличало только одно: отсутствие боковых ходов и поворотов. Потом Анна посмотрела наверх и заметила важное отличие: потолок уже не являлся полом следующего этажа. За хрусталем виднелся только темный камень. Коридор плавно превратился в туннель с полукруглым в сечении потолком. Конструкция почему-то напомнила Анне платформу станции метро «Волжская», где жили ее родители. Да и масштабы были сопоставимые.

Пока она глазела на потолок, под ногами произошло некое очередное бедствие. Фрагмент пола, на который они ступили одновременно с Флейтистом, вдруг возомнил себя льдиной и поплыл, увозя с собой обоих. Анна вскрикнула, потом вцепилась в локоть мужчины, посмотрела под ноги. «Льдина» светилась бледно-голубым светом, это и отличало ее от прочего пола. Невозможно было понять, как твердый материал, так похожий на хрусталь, плывет среди того же твердого материала, словно лодка по реке, мягко и плавно. Светящийся фрагмент пола был длиной метра в три и шириной — в два, не больше. Феномен потряс Анну до глубины души. Она пыталась разглядеть, что творится по краям их плиты, не возникают ли на прочем полу волны и бурунчики — но нет, ничего подобного не происходило. Стоять было вполне удобно, как на эскалаторе.

— Спецэффекты, елки-палки, — выдохнула она, отпуская руку Флейтиста, и, как оказалось, напрасно.

Плита затормозила резко и неожиданно, девушка упала вперед, на четвереньки, и почувствовала, как сияющий хрусталь прогибается под ладонями и коленями — плавится, словно лед в половодье. Подняться не получалось: она скользила на невидимой воде, чувствуя, что скоро уйдет с головой под «воду». Спас ее Флейтист — в который уже по счету раз. Он перепрыгнул с плиты на более устойчивый соседний фрагмент, протянул Анне руку и рывком перетащил ее к себе.

— Кошмар какой-то, — простонала девушка. — За что они все нас ненавидят?!

— Не ненавидят, просто пугают, — поправил Флейтист, разворачивая ее лицом к той темной фигуре, на которую Анне так противно было смотреть.

С лязгом упала хрустальная плита за стеной, отсекая их от туннеля. Воздух замерцал серебристым туманом, уплотнился и стал вязким — было тяжело дышать. Впереди была тонкая преграда, должно быть, стеклянная, судя по прозрачности. Анна рванулась к ней, спутник — следом, и, пробиваясь через густой, как клей, туман, они понимали, что не успевают, что еще мгновение, и завязнут… и все же успели оказаться у самого стекла.

Только не было в этом никакого смысла. Серебристый туман превратил обоих в бессильных мух, замурованных в янтаре. Можно было дышать, но нельзя было шевелиться. Впереди, за тонким стеклом, Анна увидела темный каменный постамент. На нем пульсировал сгусток радужной тьмы. Сначала девушке показалось, что это фигура сидящего карлика, потом она пригляделась и растерялась — ни на что это не было похоже, разве что на гигантскую черную грушу в радужных разводах. Груша то и дело меняла размеры, то оседала, то вытягивалась вверх, и тогда казалось, что «хвостик» размером с лыжу.

Постамент окружало кольцо свободного пространства радиусом метров в десять. К нему выходили пять туннелей, наполненных серебристым туманом. В том, что по левую руку, Анна разглядела Серебряного, приникшего к стеклу так же, как они с Флейтистом. Девушка на мгновение задумалась, пытаясь понять, что ей напоминает архитектурная композиция, и вдруг до нее дошло: тот алтарь, с которого началось путешествие по Замку. Та же пятиконечная звезда, тот же постамент в центре — только теперь он не был пуст, а размеры внушали уважение.

Анна искала Вадима и Софью. Флейтист, видимо, тоже ждал их — но нет, никого больше не было, три туннеля-ловушки были пусты. Невозможность пошевелиться угнетала. Пятно мрака на постаменте притягивало взгляд, но тут же и вызывало тошноту отвращения. Что это такое, Анна не могла понять. Еще никогда ей не становилось так паршиво при одном взгляде на нечто непонятное. В движении радужных разводов на штуковине было что-то притягательное, зовущее. Девушка почти поняла, о чем говорят узоры, в чем смысл проявлявшихся и исчезавших знаков — почти, но все же не поняла. Потом она покосилась на Флейтиста и в который раз удивилась.

Он старательно смотрел мимо. Видно было, насколько тяжело для него просто не смотреть на сгусток тьмы. Бледное лицо было предельно сосредоточено, на висках выступили крупные капли пота. Тяжело дыша, он пытался прикрыть глаза — но не получалось. Анна попробовала протянуть руку, коснуться его запястья. Не вышло. Клейкий туман позволял продвинуть ладонь лишь на пару-тройку сантиметров, а потом упруго отталкивал ее на прежнее место.

Потом Анна увидела Вадима.

Он шел по коридору, лежащему на вершине пятиконечной звезды, прямо и уверенно, туман не мешал ему. Следом, с трудом преодолевая вязкий туман, шла Софья. Она что-то кричала Вадиму вслед, но звуков не было. Пантомима — рассерженная женщина кричит в спину мужчине что-то, наверное, очень важное.

— Нашлись, — обрадовалась Анна. Флейтист не ответил.

Анна вновь посмотрела вперед. Отчетливую неправильность она заметила сразу: Софье туман мешал, Вадиму — нет. Женщина застряла там же, где и прочие, а вот Вадим шествовал к постаменту, твердым ровным шагом, расправив плечи и не слишком даже торопясь. Девушка прекрасно видела его лицо: бесстрастное и сосредоточенное. Смотрел музыкант только на тьму на постаменте.

— Сейчас он возьмет ее, и все… — простонал Флейтист.

— Кого — ее? — не поняла Анна, но следующий взгляд в сторону Вадима ей все объяснил.

То, что она сочла грушей, то, с определением формы чего у нее возникло столько проблем, было музыкальным инструментом. Гитарой, скорее всего. Может быть, лютней или банджо, а может быть, неким зародышем струнного инструмента, способным вырасти во что угодно.

Вдруг все стало ясно, или почти ясно. Черная гитара — ловушка, но не для всех, а только для музыкантов. Вот почему Анне, которая еле-еле могла изобразить три аккорда, почти не страшны были ее чары, а Флейтист отводил взгляд ценой диких усилий. В чем именно состоит ловушка, Анна не догадывалась, но «и все…», которое с трудом выговорил предводитель, в уточнениях не нуждалось.

Все или не все — ничего хорошего не случится. Только плохое, только непоправимое, необратимое…

Вадим шел к постаменту.

— Нет, не надо! Нет! — закричала Анна, но голос не проникал за стеклянный барьер. — Нет, нет!

Вадим ее не слышал, да и не видел он никого — шел, глядя на гитару.

Так идут к цели всей жизни, смакуя каждый из последних шагов.

Так идут на расстрел, не желая давать исполнителю почувствовать свой страх.

Так идут один раз в своей жизни, и Вадим, наверное, знал это — он не торопился, но и не медлил. Может быть, впервые он шел по-настоящему выпрямившись и гордо развернув плечи. Каждый шаг приближал его к мечте.

— Нет!!! — билась, заходясь криком, Анна, но туман надежно удерживал ее.

Вестником Апокалипсиса, черной птицей смерти, палачом и жертвой, рабом и властелином — Вадим шел, видя только инструмент на пьедестале, слыша только зов.

Анна откуда-то прекрасно знала, что всему знакомому ей миру осталось существовать считанные секунды. Что-то изменится, непоправимо, навсегда. Не будет ничего, или все останется на своих местах — неважно.

Нельзя было позволить Вадиму взять гитару — но что Анна могла сделать? Кричать? Ее не слышали, хотя она, не умолкая ни на мгновение, звала его и умоляла, заклинала остановиться. Даже пошевелиться возможности не было. Кто-то поставил идеальное шоу, заставив всех быть бессильными свидетелями триумфа Безвременья. Анна ненавидела безвестного режиссера, но ненависть ее ничего не меняла.

Вадиму оставался лишь шаг и одно движение руки.

Оковы серебристого тумана упали — но казалось, слишком поздно.

Шаг был уже сделан, и рука занесена над грифом.

Пока Анна понимала, что может двигаться, пока Флейтист рвался вперед, стряхивая оцепенение, пока Серебряный вскидывал руку…

Слишком рано упали оковы… режиссер ошибся.

Пальцы Софьи коснулись инструмента лишь на долю секунды раньше, но этого было достаточно.

Потом девушка так и не смогла вспомнить, когда и как Софья успела совершить этот нереальный — метров на десять — бросок вперед, как случилось, что она опередила Вадима.

Шальная радость захлестнула Анну — не удалось, Вадим не получил гитару, и она сколько-то мгновений еще не понимала, почему разрезает тишину крик Флейтиста, почему падает навзничь хрупкая женская фигурка, почему вскидывает руки, закрывая лицо, Гьял-лиэ…

Кто воет раненым зверем…

Кто изумленно вскрикивает, словно впервые очнувшись…

Звуки и движения слились воедино, в несколько статичных кадров, которые звучали в Анне, в самой глубине ее души.

Ошеломленное лицо, слепые глаза Вадима, держащего за гриф черную лакированную гитару с серебряными струнами — и фоном крик.

Черная комета с серебряным хвостом: летящий через зал и напарывающийся на вскинутую руку Флейтиста Гьял-лиэ — и фоном перелив потревоженных струн.

Черное и серебро…

Серебро и черное…

Потом все стало мучительно ясно: мертвенно-бледный, неживой уже профиль Софьи, вставшей между музыкантом и его судьбой; лишенный силы инструмент — теперь и навсегда просто гитара, в руке Вадима; прокушенная губа и две струйки темной крови — лицо Флейтиста, потерявшего любимую.

И наступила тишина, которую не нарушало уже ничто. Умолк Флейтист, затихли струны, остановился, не ударив, Гьял-лиэ.

Упав на колени, Анна снизу вверх смотрела на троих мужчин, стоявших над телом Софьи. Раскинутые тонкие руки казались бессильными и хрупкими, но Анне показалось, что в уголках губ мертвого лица прячется торжествующая лукавая улыбка.

Софья исполнила то, что сочла своим долгом.

Разрывая тишину на части, прозвучал голос Гьял-лиэ:

— Вот твоя предсказанная награда…