Прекрасный

Глава 3. Верочка

– Представляешь, я выиграла! – жаловалась Верочка, выруливая в левый ряд. – Выиграла, а теперь совершенно не понимаю, что мне с этим делать! Я, конечно, сто лет нигде не была и с радостью пошла бы, но куда я мелкого дену? А кстати, ты не могла бы сегодня с крестничком…

– Не могла бы! – гаркнула из автомобильных динамиков Танюха. – У меня пилатес сегодня! И йога! В гамаках!

– Ну да, конечно, – расстроенно кивнула Верочка, – я понимаю… везет тебе! Свободная женщина, дочь вырастила, делаешь, что хочешь.

– Да ладно тебе прибедняться, – Танюха, кажется, что-то жевала. – Живешь как у Христа за пазухой, не работаешь, Портнягин с тебя пылинки сдувает, а я все сама, все сама… а что ты там выиграла-то, я прослушала.

– Да блин мальчик этот, который вроде окончательный Эдвард Саншайн, как его… Убожин?

– Ну допустим, какая разница, и что?

– Ну и он у себя в канале билет на свой спектакль разыгрывал, и… вот, – грустно закончила Верочка.

– Мам, писать! – подал голос Эдвард Портнягин с детского кресла на заднем сидении.

– Потерпи, малыш, мы почти приехали, – озабоченно сказала Верочка, притормаживая на светофоре. – В общем, надо, наверное, написать ему и отказаться? Как неудобно-то.

– Да чего тут неудобного, – фыркнули динамики Танюхиным голосом. – Напиши – извините, мол, обстоятельства изменились, отдайте свой шикарный супер-пупер-приз какому-нибудь другому несчастному.

– Мам! Писать хочу! – Эдвард Портнягин сердито пнул синей «Куомой» водительское сиденье.

– Мы уже почти приехали, потерпи, милый… но в общем и целом все это ужасно, ужасно неловко, – вздохнула Верочка, – он ведь ребенок совсем, младше моего Андрюшки, кажется, или такой же, а я, психически неуравновешенная пожилая женщина, ему в личку написываю, сначала «хочу», потом «не хочу»…

– Во-первых, откуда бы ему знать, что ты пожилая, – авторитетно заявила Танюха, – наложением рук на аватарку? А во-вторых, смотреть какого-то Убожина я бы и бесплатно не пошла. Я еще могу понять, если бы тебя Воронов пригласил…

– А кстати, – снова вздохнула Верочка, – это, кажется, именно Воронов и пригласил.

– То есть? – насторожилась невидимая Танюха.

– Ну этот Убожин мне написал, что билет у администраторов, и им надо сказать, что его для меня оставил Воронов. Это же твой «Отелло» обожаемый, сколько раз ты его смотрела, пять или…

– Воронов?!! – заорала Танюха. За Верочкиной спиной тихонечко пискнул перепуганный Эдвард. – Воронов!!! Что же ты раньше не сказала!!!

– Да я говорила вроде, – принялась оправдываться Верочка, – ты просто прослу…

– Воронов!!! – из динамиков послышался грохот.

– Тань? – забеспокоилась Верочка. – Ты там жива?

– Жива! Упала просто! – отмахнулась невидимая Танюха. – Значит так! Идем вместе! Билетов уже нет наверняка, но есть у меня одна девочка специальная, у перекупов что хочешь достанет… так вот, встречаемся в шесть на Охотном, я там машину припаркую, а потом…

– Да не могу я! – Верочка всплеснула бы руками от отчаяния, если бы не держала руль. – У меня ребенок! И Портнягин вечером прилетает, надо борща…

– Тебя что, в доставке забанили? Закажи борщ, перелей в кастрюлю!

– Но его же встретить надо, покормить…

– Портнягин – святой человек! – строго сказала Танюха. – От него сияние исходит! Когда ты, Максом беременная, Андрюшку соседям кинула и на сходку своих умалишенных фанаток Жени Фишер умотала в лосинах и кружевах по Царицыну скакать, он тебе и слова не сказал! Я помню! А это театр! Академический! Приличное развлечение для приличной домохозяйки!

– Но ты же тоже не можешь? У тебя же гамаки и этот, как его, пилатес? – попыталась ухватиться за соломинку Верочка.

– В жопу пилатес, – решительно сказала Танюха, – и гамаки в ту же жопу! С йогой вместе! Тебе билет оставил сам Воронов! Во! Ро! Нов! Ты понимаешь, дурища?!!

– Тань, у меня ребенок в машине, – возмутилась Верочка, – ну какая жопа?

– Обыкновенная! – засмеялась Танюха. – Привет, Федечка! Жопу знаешь?

– Пливет, – обреченно отозвался с заднего сидения Эдвард Портнягин, – я Эдвалд. Зопу знаю. Дулисю тозе.

– Вот! – гордо сказала Танюха. – Вот оно, вот, отечественное дошкольное образование, лучшее в мире, между прочим! Устами младенца…

– Писать, писать, писать… – заканючила жертва лучшего в мире отечественного дошкольного образования.

– Он Эдвард, – бессильно сказала Верочка, осторожно поворачивая к автоматическим воротам подземного паркинга.

– Ничо не знаю, крестила я его Федечкой, – отрезала Танюха. – Я побежала кудри крутить. В шесть на Охотном. Не опаздывай.

– Ну куда же я его… – в динамиках раздались громкие гудки.

– Мам, я описался, – сообщил с заднего сидения Эдвард Портнягин.

Яростно костеря актера Убожина с его внезапным призом – про себя, разумеется, дабы еще больше не обогатить словарный запас воспитанника бывшей «Радуги» – Верочка кое-как припарковалась на своем месте, выгрузила ребенка, обмоченное детское кресло и поволокла свою тяжкую женскую ношу в сторону лифта. Подземный паркинг в их новостройке «комфорт-класса» (в домовом чатике его остроумно именовали «дискомфорт-классом»), несмотря на февраль, к незамутненной радости Эдварда был уже залит водой – а что же будет, когда наступит весна… Верочкино семейство жило здесь уже четыре года, и все это время тут постоянно что-нибудь трескалось, ломалось и отваливалось. Лифты ходили туда, куда им вздумается, двери заклинивало, а соседей было слышно так, словно стены в доме были сделаны из бумаги. Стоил этот «комфорт-класс» при этом, словно был виллой на Мальдивах, и выплачивать ипотеку за семейное гнездышко бедолаге Портнягину предстояло еще добрых лет двадцать. Впрочем, Верочке грех было жаловаться – прежде, когда они на птичьих правах ютились в двухкомнатной хрущевке у свекрови на голове, она и мечтать не могла, что будет когда-нибудь жить в собственной просторной квартире, пусть и у черта на куличках.

Они теснились у свекрови со дня свадьбы, и поэтому, как только Портнягину повезло устроиться на хорошую работу и получить свой первый приличный годовой бонус, они сразу же бросились покупать себе квартиру. Просторную трешку за МКАДом взяли «на котловане»: светлая, в два окна, угловая спальня для них с Портнягиным, по комнате каждому мальчику и небольшая, но уютная кухня для совместных вечерних посиделок – ну что еще нужно людям, прожившим столько лет вчетвером в крошечной комнатушке? Они ездили на стройку почти три года каждую неделю, высматривая из-за забора, как поднимаются одинаковые корпуса, даже в сумерках безошибочно находя свои будущие окна, они рисовали план расстановки мебели, успели миллион раз поссориться из-за цвета обоев и длины занавесок, они потихоньку покупали свои первые в жизни собственные ложки и вилки, стыдливо пряча их на антресоли, а потом… а потом оказалось, что Верочка на шестом месяце.

– Краси-и-и-во-о ты вошла в нашу грешную жизнь, – фальшиво выводил ошалевший от счастья Портнягин куда-то в Верочкин пупок. – Любочка, папина радость! – он почему-то был уверен, что это девочка. Свекровь молча крутила пальцем у виска, сыновья-подростки сердито хлопали дверьми, отказываясь обсуждать с горе-родителями дальнейшие перспективы совместного существования, заведующая женской консультацией поджимала губы и намекала на то, что, учитывая Верочкин возраст и неважные результаты скринингов, лучше было бы по-быстрому организовать искусственные роды и забыть об этом стыдном недоразумении. Верочка лежала на сохранении, глотая слезы, и, если бы не очередной том «Заката на рассвете», как по заказу вышедший за два месяца до родов, определенно сошла бы с ума.

Ключи от своего трехкомнатного рая они получали уже впятером. Тихое блаженство в собственной отдельной спальне, мальчики, комфортно живущие каждый в своей комнате, чинные семейные чаепития на нарядной кухне… красиво вошедший в их грешную жизнь Эдвард Портнягин сорвал все планы. Детская кроватка и комод отожрали добрую половину спальни, разномастные игрушки лежали ровным слоем по всей квартире, а передняя была забита колясками, санками и велосипедами. Никакого уюта Верочке больше не хотелось – она решительно не понимала, как ей справляться с разросшимся хозяйством. Если бы не Зуля, приходившая раз в неделю отмывать эти авгиевы конюшни, они через пару месяцев заросли бы мусором, словно герои дурацкого телешоу, Верочка была в этом уверена.

– Давай, давай, заходи, ребенок, – гремя ключами, нетерпеливо подталкивала она своего замешкавшегося отпрыска, – давай, только не топчись по полу, а то нам от Зули попадет.

Зуля внушала священный ужас всем членам Верочкиной семьи. Перед ее приходом Портнягин безропотно доставал из-под кровати носки и лично относил их в стирку, старшие мальчики спешно перетряхивали свои постели в поисках окурков и недоеденных чипсов, а Эдвард, сердито бурча, собирал свои игрушки по коробкам. Зуля смерчем проходилась по квартире, сметая все на своем пути, высказывала работодателям все, что она о них думает и уносилась дальше, оставляя после себя хоть какое-то сомнительное подобие порядка. Верочка молиться на нее была готова и каждый раз, переводя ей положенный гонорар, мысленно исполняла «Кто тебя создал такую».

– Явились, – мрачно констатировала Зуля, выглянув из кухни и обозрев мокрого ребенка и его всклокоченную мать.

– Мы описались, – виновато сказала Верочка. – Можно нам занять ванную на минуточку?

– Мошна, – великодушно разрешила хранительница Верочкиного очага.

«Минуточка» затянулась на добрые четверть часа. Верочка переодела сына, закинула в стирку мокрые вещи, кое-как отмыла кресло и, пристроив его сушиться, совсем было собралась прокрасться на оккупированную Зулей кухню, чтобы попытаться раздобыть еды, но тут ей позвонила Танюха.

– Ты отпросилась? – гаркнула лучшая подруга.

– Я?

– Так и знала, что нет! – загремела Танюха.

– Да я замоталась и…

– Я так и подумала! Отпрашивайся!

– Тань, ну кому я его…

– У тебя два лба взрослых! – бушевал ураган на другом конце провода. – Совершеннолетних! Могут они в кои-то веки принести пользу и присмотреть за младшим братом, а?

– Они? Ну я попробую, но…

– Свекрови звони! Бабушка она или где?!!

– Или где… – вздохнула Верочка.

– Короче, я билеты купила, себе и Варьке, и не спрашивай, во сколько они мне обошлись, – не слушая подругу, продолжала Танюха. – Напоминаю, встречаемся в шесть на Охотном. Не опаздывай, я кофе выпить хочу.

– Я попробую,– скорбно сказала Верочка и нажала «отбой».

С Танюхой они вместе учились с первого курса – та взяла под свое крыло приехавшую из тмутаракани растерянную провинциалку Верочку еще на вступительных экзаменах. Танюха, решившая поступать после техникума на дневное, была старше почти на три года, и потому считала себя особой пожившей и лучше всех разбиравшейся примерно во всем. Танюхино экспертное мнение, которое она никогда не держала при себе, было главным Верочкиным ориентиром во всем, начиная от выбора темы для курсовой и заканчивая выбором мужа – словом, Танюха, словно флагманский крейсер, вела Верочку в своем кильватере, страшно подумать, вот уже тридцать лет. Вместе они переживали заваленные зачеты и бесконечные пересдачи, влюблялись, разочаровывались и влюблялись снова, растили детей, ездили отдыхать, обсуждали судьбы мира и рецепты пирогов с капустой. Единственным, что до поры до временем мешало установлению меж ними полной и окончательной гармонии, было несгибаемое Танюхино мнение по поводу творчества Жени Фишер.

– Как там эта твоя хрень называется, напомни-ка? «Утро вечером»? «Дневная ночь»? «Полдник в обед», прастигоспади? – грохотала Танюха. – Столько нормальных книг в мире понаписано! Паоло Коэльо! Милорад Павич! Француз этот красивый, как его, Бегбедер! А наша Вера Павловна Портнягина тратит свою жизнь на постоянное перечитывание какого-то дерьма в кружавчиках!

Верочка не обижалась – обижаться на Танюху было бессмысленно, как и объяснять ей, что «Закат на рассвете» вовсе не дамский роман про веера и кринолины, а героическое фэнтези, вполне уважаемый и даже благородный жанр. Верочка до дыр зачитывала многочисленные тома этой бесконечной саги, бегала на встречи косплееров, яростно спорила о своих любимый героях на форумах в интернете, а Танюха ласково называла ее «моя психическая». Ситуация кардинальным образом изменилась незадолго до рождения Эдварда, в день, когда объявили, что роль герцога Миднайта в экранизации будет исполнять Юрий Воронов.

– Воронов!!! – Танюха, примчавшись в больницу к Верочке, орала так, что у соседки по палате едва не начались преждевременные роды. – Во! Ро! Нов!!! Нет, ну ты можешь себе представить – сам Воронов будет играть в этих твоих дурацких «Сумерках в зените»!!!

– В «Закате на рассвете», – смеялась Верочка, отбиваясь от налетевшей на нее с обьятиями подруги.

– Однохренственно! Воронов! Это же уму непостижимо! Воронов! А с какой книги этот твой «Вечерний полдень» надо начинать читать?

Дело было в том, что Танюха обожала Воронова с той же страстью, с какой Верочка любила книги Фишер. Юрий Воронов, по Танюхиному утверждению, был единственной любовью всей ее жизни. Впервые она увидела его лет двадцать назад, когда по Москве гремела какая-то авангардная постановка не то «Недоросля», не то «Горя от ума» – Верочка, в отличие от Танюхи, заядлой театралкой не была, и поэтому уже не могла вспомнить точно.

– В общем, херня какая-то, – возбужденно рассказывала ей на следующий день подруга. – Совсем Крупомолов из ума выжил, то дохлых мышей размером со слона по сцене разложит, то мусор со штанкетов свесит, не ходи, в общем.

– Я и не собиралась, – начала было Верочка, но Танюха, не обращая на Верочку никакого внимания, продолжала:

– Но вот этот мальчик, Воронов, это, конечно, просто нечто! Звезда! Жемчужина в навозной куче!

– Мальчик?

– Ну мальчик! Воронов! Юрочка! Он еще в том фильме снимался, у этого, как его… ну он там еще голым в снег с балкона прыгал, сам, без каскадеров, я читала!

Разумеется, Верочка не смотрела этого фильма, она вообще не любила отечественное кино, полагая его дешевой самодеятельностью, но Танюху было не остановить:

– Красив, как греческий бог! Талантлив, как сатана! Когда он на авансцену вышел и верхние пуговки на рубашке расстегивать начал, я чуть не кончила, реально!

– Ну я рада, что тебе понравилось…

– Понравилось?!! Ха!!! – орала Танюха. – Понравилось! Ты только представь: он такой выходит вперед, прожектор на него светит, за спиной темнота, а он – он, Вер, руку к воротнику подносит, и пуговицу расстегивает, так, знаешь, медленно-медленно, а я…

– Очень красиво, – вежливо соглашалась Верочка – расстегнутые пуговицы на каком-то мальчике, окруженном гигантскими дохлыми мышами, представлялись ей весьма сомнительным зрелищем.

В общем, так они и жили, каждая со своим увлечением, Танюха с Вороновым, Верочка с романами Жени Фишер, пока в один прекрасный день звезды не сошлись и кастинговое решение продюсеров грядущего сериала «Закат на рассвете» не примирило Танюху с Верочкиными любимыми книжками, а Верочку с Танюхиным любимым актером. В фандом Жени Фишер Танюха влилась как родная – мигом завела аккаунты на всех фанатских форумах, отчаянно сражалась с теми, кто смел писать «Воронов старый», «Воронов толстый» и «да он вообще не похож» и стала жарким почитателем Верочкиных фанфиков. Изредка, чтобы порадовать любимую подругу, вместо нежных эротических фантазий про юного Эдварда Верочка сочиняла разнузданное порно про сэра Эндрю Миднайта, неизменно определяя ему в партнерши какую-нибудь таинственную экстравагантную даму средних лет и выдающихся достоинств. Танюха растроганно благодарила Верочку, строчила огромные восторженные отзывы к каждой главе и лайкала очередной шедевр со всех своих аккаунтов.

Эх, Танюха, Танюха, – горестно вздохнула Верочка. Если бы не твоя дурацкая любовь к твоему дурацкому Воронову, можно было бы быстренько отказаться от приза и с чистой совестью улечься с телефоном на кровать, включив младшему что-нибудь из обыкновенно запрещенного для него аниме. И вообще, можно было бы даже попросту забить на этот дурацкий билет и удалиться из подписчиков актера Убожина, вместо того, чтобы мучительно придумывать, кому подарить на сегодняшний вечер юного Эдварда Портнягина.

– Андрюш! – крикнула она, выходя в коридор. – Андрюш, ты же дома?

– Уже почти нет! – раздался из-за закрытой двери сердитый голос старшего сына. – Я ухожу через полчаса!

– Андрюш, а ты не мог бы в виде исключения присмотреть за Эдвардом?

– Я, ухожу, через, полчаса, – взъерошенная голова старшего сына высунулась из-за двери – поганец явно только что встал с постели. – Какое из этих четырех слов ты не расслышала?

– Ну Андрюша, – попросила Верочка, – мне очень надо отойти по делам. – Посиди с ним, а? Только пока папа не вернется, а потом…

– Макса проси! – Андрюшина дверь громко захлопнулась.

– Макс? – на среднего надежды было еще меньше, чем на старшего, однако попробовать все-таки стоило.

– У меня репетитор! В пять! По русскому! Жи-ши пиши с буквой «и», мам! – немедленно заорал из-за своей двери бессовестный Макс.

– А потом, когда вернешься? – если найти кого-нибудь на то время, пока Макса не будет, то…

– А потом мы пробники решаем с мужиками в дискорде!

– Ну ты же можешь просто мультик ему включить? Он тихонечко посидит у нас в комнате, посмотрит, а ты решай свои пробники!

– Ага! – донеслось из-за двери. – А если он вместо мультиков возьмет и в окно вылезет? Шестнадцатый этаж, мам!

– Но…

– Я не хочу потерять любимого младшего братика только потому, что его безответственной матери вздумалось срочно свалить на ноготочки! – Максова дверь явно ее осуждала.

– Нет, ты не понял, я в театр…

– Тем более! – отрезала Максова дверь.

Верочка вздохнула. У нее оставался последний вариант. С тех пор, как они съехали в Бутово, мать Портнягина вроде бы стала ненавидеть ее чуть меньше, чем раньше, но любовь между ними совершенно точно была невозможна до тех пор, пока смерть (и Верочка всерьез опасалась, что это будет ее собственная смерть) не разлучит их.

– Что с Ванюшей? – умирающим голосом прошелестела старая змея вместо приветствия. – Он должен был приземлиться полчаса назад!

– Э-э-э… нет, он только полчаса назад вылетел, – промямлила Вера. – В Салехарде погода была нелетная. Тамара Терентьевна, я…

– А бедной покинутой матери об этом ты сказать, разумеется, не подумала? – драматически всхлипнула свекровь.

– Ну…

– У меня давление! Гипертонический криз! Ишемия сосудов головного мозга! Мне нельзя волноваться, но это никого не волнует, разумеется! – всхлипывания грозили вот-вот перейти в рыдания.

– Тамара Терентьевна, я хотела…

– Неужели тебе так трудно было позвонить и предупредить? Или хоть написать в этот ваш, как его, вацап? Квартира моя вам стала не нужна, и в матери сразу необходимость отпала? – свекровь шумно высморкалась и замолчала, очевидно, собираясь с силами.

– А я, Тамара Терентьевна, как раз хотела вас пригласить к нам, – воспользовалась благословенной паузой Верочка. – В гости. Прямо сегодня. Приехали бы к нам, и Ванечку бы встретили, и за Эдвардом приглядели бы, а то мне как раз отлучиться надо, по делам, а я…

– Какие у тебя могут быть дела, – простонала свекровь. – Дома сидишь на всем готовом, целыми днями отдыхаешь, ребенка тебе сад воспитывает, полы прислуга моет…

– Но у меня такая ситуация, понимаете, мне очень надо уехать!

– А старших детей ты настолько разбаловала, что с младшим братом посидеть ниже их достоинства? – едко поинтересовалась Тамара Терентьевна.

В словах свекрови была доля истины. В общем-то, мальчики и правда выросли окончательно и бесповоротно избалованными – но как же Верочка могла их не баловать? Ее собственное детство пришлось на скудные советские восьмидесятые: «Спокойной ночи, малыши» по вечерам, «В гостях у сказки» раз в неделю, мороженое два раза в месяц, новая игрушка раз в полгода… Каждый свободный вечер Верочка ходила на соседнюю улицу в военторг, где на втором этаже среди разномастных галантерейных товаров притулился отдел игрушек – обыкновенно его скудный ассортимент состоял из пластмассовых пирамидок и кубиков, пары грузовичков, плюшевых зайцев и с полдюжины кукол, одна прекраснее другой. Родители, считавшие, что детей нельзя баловать, дарили ей кукол только на день рождения – и поэтому Верочка обожала их молча, со стороны. Они были восхитительны, эти равнодушные роковые красавицы с пластмассовыми телами и резиновыми головами, закрывающимися глазами и волосами цвета маминых капроновых колготок. В своей голове она давала им имена, разговаривала с ними, поила чаем из воображаемого фарфорового сервиза, катала в воображаемой кукольной колясочке, бережно укладывала спать… всякий раз, когда какая-то из них исчезала с полки, отправившись к счастливой владелице, Верочка молча оплакивала ее, хороня на кукольном кладбище где-то в самом дальнем углу своего сердца, разбитого о родительскую принципиальность. Позже, уже подростком, читая «Отверженных», в маленькой Козетте, стоящей перед витриной магазина игрушек, она моментально узнала себя – несчастную крошку, которую совершенно точно никто не любил, ну просто никтошеньки! И вот поэтому ее собственные мальчики всегда получали все, что хотели: бесконечные машинки и пистолеты, конструкторы, велосипеды и ролики, игровые приставки, планшеты и смартфоны – на пороге заваленного разноцветным бесполезным барахлом «Детского мира» в Верочке моментально просыпалась Козетта, вооруженная мужней кредиткой. Андрюша и Максимка были очаровательными малышами, быстро научившимися трогательно выпрашивать всякую ненужную дрянь, и, пробивая на кассе очередной бластер или набор солдатиков, Верочка вздыхала лишь о том, что они не девочки – девочкам можно было бы покупать кукол на законных основаниях, а не проносить их домой тайком мимо бдительного ока свекрови.

– Они не избалованные, – попыталась возразить Верочка, – просто они правда заняты сегодня. У Максимки репетитор, а Андрюша…

– У меня давление поднялось, – не слушая ее, продолжила свекровь. – Ты совершенно точно решила довести меня до инсульта. Вспоминаешь обо мне только когда тебе с ребенком посидеть надо!

– Ну что вы такое говорите, Тамара Терентьевна, – ласково зажурчала Верочка. – Я же звонила вам позавчера, а на прошлой неделе мы…

– И куда же это ты собралась на ночь глядя? Ванечка прилетит, усталый, голодный, а ты…

– Да меня Таня в театр пригласила, – принялась сочинять Верочка (не рассказывать же свекрови про телеграм какого-то актера Убожина, ей богу), – у нее билет лишний образовался на сегодня, а я сто лет никуда не…

– В театр! – немедленно возмутилась свекровь, как-то уж очень подозрительно бодро для смертельно больной женщины. – В театр! Я бы еще могла понять – к зубному! Но театр, моя милая, это развлечение, в принципе недоступное немолодым легкомысленным женщинам, не умеющим держать в руках свое либидо!

Разговор пришлось сворачивать, пока Тамара Терентьевна не оседлала своего любимого конька – безответственность и бесстыдство невестки, посмевшей забеременеть в возрасте, когда приличные женщины уже готовятся нянчить внуков. Пожелав обожаемой свекрови скорейшего выздоровления, Верочка понуро побрела на кухню, оккупированную Зулей – ей надо было глотнуть чаю, собраться с духом и написать актеру Убожину, что она не сможет воспользоваться своим призом. А потом ее ждал пренеприятнейший разговор с Танюхой, и это, признаться, расстраивало ее куда больше, чем перспектива остаться сегодня без «Отелло».

– Што такой хмурый? – не поворачиваясь, поинтересовалась домывавшая посуду Зуля – у нее была редкая способность чувствовать Верочкино настроение спиной.

– Да вот, билет в театр предложили, а с Эдвардом посидеть некому, – вздохнула Верочка. – Иван Сергеевич будет дома не раньше восьми вечера, мальчики заняты оба, а Тамара Терентьевна…

– Писот рублей, – все так же, не поворачиваясь, буркнула дочь свободного Востока.

– Что? – не поняла Верочка.

– Писот рублей, – повторила та и, выдержав небольшую, но весьма эффектную паузу, уточнила: – са час. Буду смотреть са тфой маленький.

– Зуля, дорогая! – Верочка с трудом сдержалась, чтобы не кинуться своей спасительнице на шею. – Спасибо огромное! Вы просто не представляете, как вы меня выручили!

Следующий час она испуганной курицей металась по квартире, пытаясь собраться. Оказалось, что одежды, в которой прилично было бы пойти в театр, у нее не было – ее гардероб давно уже полностью состоял из удобных трикотажных костюмов в стиле «спорт-шик», кажется, окончательно вышедших из моды, но все еще популярных на бутовских детских площадках. С трудом отыскав в недрах шкафа черные джинсы и добеременную блузку, она кое-как нарисовала стрелки огрызком карандаша, завалявшегося за подкладкой старой сумки, и совсем уже было наладилась уходить, но тут заподозривший неладное Эдвард Портнягин учинил скандал и потребовал, чтобы мамочка взяла его с собой. Наврав ребенку, что она едет к зубному (надо же, и от свекрови иногда бывает польза) и вручив ему бренные останки карандаша в качестве моральной компенсации, Верочка попыталась на цыпочках выйти из комнаты, но в дверях нос к носу столкнулась с Зулей.

– Опять светок залила? – мрачно спросила та, по своей очаровательной привычке заходя в комнату без стука.

– Простите? – честно говоря, Верочка и в спокойном-то состоянии понимала ее через раз, а уж сейчас, путаясь в пуговицах столетней нарядной блузки, ставшей ощутимо тесной в груди…

– Светок, – Зуля осуждающе покачала головой, всем своим видом выражая разочарование Верочкиными умственными способностями, и ткнула пальцем в стоявшую на подоконнике орхидею. – Этот.

Верочка закатила глаза. Этот дурацкий цветок ей подарил Портнягин на прошлое Восьмое марта. Подарил и со значением сказал – сорт «Примавера»; поняв, что она не оценила аллегорию, пояснил – и прима, и Вера, и красивая, ну совсем как ты. Растение, усыпанное белыми, словно бы пластмассовыми цветами, простояло, не меняясь, пару месяцев, а потом в два дня облетело, усыпав свой подоконник жухлыми лепестками. Выбросить дареную почти-тезку было жалко, и Верочка прилежно поливала орхидею и, чертыхаясь, вытирала с ее мясистых листьев пыль, но капризная «Примавера» почему-то цвести больше не желала от слова «совсем».

– Я не залила, – Верочка предприняла жалкую попытку оправдаться, – я просто полила хорошенько, это же тропическое растение, оно же влагу любит…

– Хочешь штоп светощки – не поливай.

– Это еще почему?

– Такой светок – он не светет, если поливать. Сащем ему свести, если и так фсе хорошо?

– Странная логика, – пожала плечами Верочка.

– Это шизнь, – припечатала несгибаемая Зуля. – Не поливай. Светок подумает, што помирает, а ты потом поливать нащни, он и засветет.

– Надо попробовать, – Верочка с сомнением посмотрела на торчащий из горшка пучок листьев, окруженный жутковатыми белесыми корешками.

– Такой светок – он как баба, да? – Зуля презрительно оглядела всклокоченную хозяйку. – Ну, как шеншина. Если решит, што фсе, помирать пора, так пугается и светет напоследок.

– Да вы, Зуленька, философ, – грустно усмехнулась Верочка. Зуля фыркнула. В ее системе мироустройства бестолковая, напрочь лишенная деловой жилки хозяйка явно находилась где-то на одной ступеньке эволюции с улитками и устрицами – странное безмозглое существо, ни красоты, ни пользы, в общем, очень сильно на любителя.

Стремительно выбегая из дома, усаживаясь в такси, глядя сквозь исчерканные мокрым снегом стекла на вечерний город, Верочка с запоздалым сожалением думала, что зря, наверное, затеяла все это. В ее годы приличные женщины занимаются собой, ходят на фитнес, реализуются в профессии или творчестве – она же который год живет таким вот подыхающим цветком в пластиковом горшке, сочиняя идиотские, никому не нужные фанфики. Конечно, ей стоило хоть разок куда-то выбраться, только вот театр… признаться, она не очень любила театр, точнее, совсем его не любила. Странно одетые актеры ходят по сцене туда-сюда, трагически заламывают руки, громко произносят длинные скучные монологи – то ли дело кино! Красивые люди в красивых интерьерах, схватки и погони, безумная любовь, роковая страсть – на это хотелось тратить время, в отличие от унылых театральных постановок, к которым Танюха безуспешно пыталась пристрастить ее по молодости, а потом сдалась и махнула рукой. И дернул же ее черт принять участие в этом идиотском розыгрыше! Нет, ей надо было просто отказаться, сразу, и уж совершенно точно не следовало ничего говорить Танюхе, и платить Зуле какие-то совершенно кошмарные деньги за сомнительное удовольствие проторчать весь вечер в душном зале Академического, и влезать в старые шмотки, все еще пахнущие пылью, несмотря на вылитые на них полфлакона приличных духов, и тащиться по такой погоде по пробкам куда-то в самый центр… Сидела бы себе сейчас дома, ждала бы Портнягина, сочиняла бы продолжение «Страстного свидания», или, может быть, лучше начала бы что-то другое, например, про то, как юная невинная девушка, например, э-э-э, Гвендолен, собирается, например, на бал, еще не зная, что совсем скоро встретит там сэра Эдварда Саншайна, прекрасного, как грех… Впрочем, этим можно было заняться прямо в такси. Достав телефон, Верочка создала новую заметку и начала:

«Юная мисс Гвендолен Аштон с тоской глядела в окно на тоскливый лондонский смог. Ее взор был полон отчаяния, ведь сегодня ей предстояло дебютировать на балу в особняке герцога Миднайта, этого рокового неприступного красавца, слывшего таким нелюдимым и негостеприимным. Больше всего мисс Гвендолен хотела бы остаться сегодня дома, чтобы, надев кружевной пеньюар, при свете свечей прочесть очередную главу из нового модного романтического романа, но ее строгая опекунша, леди…» – как бы так поизящнее окрестить Танюху? Тания? Ну, такое себе. Трейси? Какое-то служаночное имя, ей богу… Тамзин? О! Отлично, пусть будет леди Тамзин. Итак, «ее строгая опекунша, леди Тамзин, и слышать об этом не хотела. И вот теперь, стоя в стареньком бальном платье своей покойной матушки в эркере Аштон-холла и глядя на стальные воды Темзы, которые величественно текли слева направо, чтобы через несколько миль слиться в страстном объятии с водами Ла-Манша, мисс Гвендолен предавалась горьким сожалениям о своей загубленной юности».

Что и говорить, мисс Гвендолен у нее вытанцовывалась преотличная. В компании этой славной девушки Верочка добралась до Охотного Ряда, спустилась в подземный торговый центр, взяла себе латте и провела восхитительные полчаса за столиком кофейни, со вкусом описывая страдания, которые причиняли мисс Аштон ее зависимое положение в целом и тирания леди Тамзин в частности. Она погрузилась в перипетии драматической судьбы своей героини так глубоко, что чуть не подпрыгнула от трубного голоса любимой подруги, внезапно прозвучавшего над самым ее ухом.

– Уфф, еле добрались, – прогремела Танюха, падая на соседний с Верочкой стул. – Медом им всем тут намазано, что ли! Здесь ни на одной парковке мест нет, так пришлось в Зарядье возвращаться, а оттуда пешком… Варвара, але! Вылези из телефона! Поздоровайся!

– Хай, тетьВер, – уныло сказала Танюхина дочь Варвара из-за материнской спины (ее, судя по всему, подобно юной мисс Гвендолен тоже тащили на сегодняшний долбаный бал на аркане).

– Здравствуй, Варенька, – ласково кивнула ей Верочка, – а чем это тебя мать нагрузила?

– Я хэзэ, – уныло ответила Варвара, сгружая на стол два больших бумажных свертка.

– Варвара! – рявкнула Танюха.

– Я не знаю, – уныло перевела Варвара. – Но оно не тяжелое. Тяжелое она сама приперла.

– Это цветы! – довольно сказала Танюха. – Хорошие! Лично выбирала, у нас там около рынка армянин палатку держит, так я ему строго-настрого велела, чтобы он…

– Цветы? – перебила ее Верочка. – Зачем это?

– Ну я же знала, что ты с пустыми руками придешь, – осуждающе покачала головой Танюха. – Поэтому позаботилась. Тебя ведь, между прочим, артист пригласил! А когда артист приглашает, принято с цветами приходить и дарить ему на поклонах!

– А тяжелое что? – спросила Верочка, чтобы сменить тему – идея при всем зале вручать букет какому-то незнакомому мальчику одного возраста с ее Андрюшкой казалась ей весьма неудачной.

– Так подарки же! – просияла Танюха, водружая на многострадальный столик два огромных нарядных пакета. – Вот это Убожину твоему, тут конфеты хорошие, две коробки, потом еще зефир в шоколаде, пастила, шоколадок сколько-то и…

– Зачем?!! – ужаснулась Верочка.

– … и тортик! Вафельный! – как ни в чем не бывало закончила Танюха. – Пусть ест! Бабы на форуме его фотки выкладывали – худющий, в чем только душа держится!

– Ну ты бы ему колбасы тогда купила! Или котлет нажарила! – и сама бы это все подарила, мысленно закончила Верочка.

– А это Воронову! Юрочке! Константиновичу! – не слушая подругу, продолжала басовито заливаться Танюха. – Тоже конфеты, с коньяком, еще бутылка коньяка отдельно и его портрет, сама вышивала! Вчера только из багетной мастерской забрала, ну как знала ведь!

Представив радость Юрия Воронова, которому в скором времени предстояло быть осчастливленным собственным портретом, вышитым крестиком (зная Танюху, легко можно было предположить, что на этом полотне он изображен с теми самыми расстегнутыми пуговками), Верочка кротко вздохнула – возражать подруге было бесполезно.

– Так, отдохнули – и хватит! – скомандовала Танюха. – Варвара, цветы! Вера, пакет для Убожина! Отсюда до театра еще пёхать и пёхать, а наверху, походу, опять метель!

Бредя за подругой, Верочка ужасно сожалела, что так и не решилась отказаться от этого сомнительного мероприятия. Танюхина Варвара, судя по страдальческому выражению ее личика, сожалела тоже. Единиственным счастливым человеком в их взмыленной троице, нагруженной дарами для служителей Мельпомены, разумеется, была Танюха.

– Ох и завидую я вам, девчонки! – гремела она на весь торговый центр. – В первый раз сегодня этот спектакль увидите!

– Во второй, – уныло поправила ее Варвара.

– Да что ты там видела, в тот раз! – Танюха потрясала вороновским пакетом, в котором что-то отчетливо плескалось и булькало. – Уткнулась в телефон свой, прастигоспади, на китайцев своих…

– Они корейцы, – уныло возразила Варвара, но ее, разумеется, никто не слушал.

– …здоровая ведь девица, восемнадцать лет, а одни узкоглазые на уме! Дорамы эти, БиТиЭсы всякие! А «Отелло» – это ведь Шекспир! Шекспир!!! Да ты хоть знаешь, сколько у этого спектакля «Золотых масок»?!!

Верочке было абсолютно все равно, сколько у этого спектакля масок и какие отношения связывают Отелло и Шекспира. Ну разумеется, она прекрасно знала ту историю – какой-то там мавр с какого-то перепугу задушил какую-то Дездемону из-за какого-то платка… сейчас все ее мысли занимала юная мисс Гвендолен, и она буквально била себя по рукам, чтобы не достать телефон и, уподобившись танюхиной Варваре, уткнуться в него, записывая теснившиеся у нее в голове строчки.

Ей почему-то всегда хотелось сочинять, когда делать этого было категорически нельзя – за рулем автомобиля, во время родительского собрания в детском саду, на юбилее обожаемой свекрови или вот сейчас, под возмущенный рокот любимой подруги. «Сидя в карете напротив леди Тамзин, мисс Гвендолен с отчаянием сокрушалась о том, как несправедливо обошлась с ней судьба», – думала Танюха, спотыкаясь о последнюю ступеньку эскалатора. «Глядя на свое отражение в мутном стекле, мисс Гвендолен видела лишь бледную израненную тень своей души, витавшей сейчас где-то очень далеко», – твердила она про себя, дежурно улыбаясь в зеркало фотобудки, куда затащила их Танюха, желавшая непременно запечатлеть этот волнительный момент. «Поднявшись по устланной персидскими коврами лестнице, мисс Гвендолен сбросила вытертое манто на руки лакею и поправила скромное колье, доставшееся ей в наследство от папеньки», – тихонечко бормотала она, стоя в очереди в гардероб с мокрой курткой в руках. Пытаясь пригладить волосы перед зеркалом, безжалостно отражавшим ее оплывшую фигуру, обтянутую дурацкой старой блузкой, она думала: «ее скромное платье, лучшее творение модного портного двадцатилетней давности, оттеняло аристократическую бледность ее лица, отблески старинной камеи играли на»…

– А какое у тебя место? – толкнула ее в бок нечуткая подруга.

– Партер, четвертый ряд, место восемнадцать.

– А у нас с Варькой второй, – похвасталась Танюха. – Первый вообще достать невозможно, его эти лахудры из вороновского фан-клуба выкупают весь заранее, вроде есть у них тут в администрации кто-то, так что второй это прямо отлично… знаешь что? Давай мы Варьку отправим на твое место, а ты со мной сядешь. Варвара! Ты же не против сидеть отдельно от меня?

– Ракета-бомба-петарда! – оживилась Варвара.

– Что? – удивилась Верочка.

– Ракета, бомба, петарда, – вежливо повторила Варвара. – В смысле – очень хорошо. Чем дальше от матери, тем…

– Варвара! – загремела Танюха. – Будешь там пыриться в телефон – отберу!

Верочка была уверена: более непохожих друг на друга людей, чем Танюха и ее дочь, матушка-земля не могла родить в принципе. Каким образом у гренадерши-Танюхи получился этот миниатюрный кудрявый эльф, было совершенно непонятно – Варя была абсолютно непохожа на обоих своих родителей. «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой», смеясь, цитировала Танюха, пытаясь погладить дочурку по пушистой макушке и вручить конфетку – дочурка вырывалась, не желая ни ласк, ни конфет, ни Пушкина. Дух нонконформизма витал над ее колыбелью, заставляя малютку спать днем и гулять ночью, ссориться с воспитательницами в детском саду, а в школе то и дело скатываться на двойки. В последнее время вечный Варин протест против материнского ига заключался в стремлении повсюду ходить в потрепанных мятых вещах явно с чужого (и, скорее всего, мужского) плеча и странной манере выражаться, до которой Верочкиным мальчикам, по счастью, было далеко.

– Минус вайб, – уныло сказала Варвара, убирая телефон в карман.

Фойе быстро заполнялось людьми. Нарядные пары с пластиковыми бокалами игристого в руках прогуливались, рассматривая висевшие на стенах портреты актеров, оживленно переговаривались, обмахивались программками, словно веерами. «Весь свет собрался сегодня в парадных залах особняка герцога Миднайта», думала Верочка. «Блистательные кавалеры и обольстительные дамы собрались, чтобы поприветствовать хозяина, который, по своему обыкновению, не спешил выйти к гостям, оставляя их томиться в предвкушении».

– Вон Воронов висит, вооон там, видишь? – восторженно трубила Танюха. – Он здесь почти не играет больше, а портрет все равно висит, не снимают!

«Восхищенная толпа собралась перед висевшим над камином портретом хозяина, написанным недавно придворным живописцем. Знатоки искусства восхищенно качали головами – столь искусно изобразил художник демоническую красоту герцога Эндрю Миднайта, слывшего самым красивым мужчиной королевства».

– Интересно, а Убожина твоего повесили уже? – подруга снова пихнула ее в бок, на этот раз как-то подозрительно игриво.

– Э-э-э…

– Не повесили, куда ему, – продолжила Танюха (вопрос, судя по всему, следовало считать риторическим). – Это же Академический, а он студент еще вроде. Не думаю, что его в труппу приняли, без образования-то.

– Ну может он там, где приглашенные актеры висят? – попыталась заступиться за неведомого Убожина Верочка. – Я видела, там такая стена была, мы мимо проходили, и…

– Надо говорить «артист», а не «актер», село ты неасфальтированное, – гаркнула нечуткая Танюха на все фойе. – Им в дипломе так и пишут, профессия – артист.

– Я думала, «артист» – это в цирке, – пожала плечами Верочка.

«– А где же портрет юного виконта Саншайна? – громко спросила леди Тамзин, обращаясь к мисс Гвендолен. – Я не знаю, миледи, – ответила та, присев в изящном реверансе. – Полагаю, этот достойный юноша в глазах своего зловещего опекуна еще не заслужил подобной чести. – Вы правы, дитя мое, – согласилась старая», нет, «пожилая», нет, пусть лучше будет «знатная дама», а то Танюха может обидеться.

– Пойдемте в зал, – продолжала Танюха, – второй звонок вроде был, а мы не у самого прохода сидим, так что нам еще жопами толкаться, такие ряды тут у них узкие, капец просто!

«Наконец, роскошные, позолоченные золотом двери распахнулись, и гости, выстроившись парами, устремились в элегантный бальный зал. Трепеща от волнующего предчувствия, юная мисс Гвендолен взволнованно шла навстречу судьбе, еще не зная, что через несколько минут ее ожидает встреча с прекрасным Эдвардом Саншайном… нет, то есть она, конечно, знала, что сегодня на балу будет присутствовать молодой воспитанник герцога Миднайта», поправилась Верочка, «но она не знала, насколько он прекрасен», вот, так лучше.

– Это постановка Миры Крамер, – уверенно вещала Танюха на весь партер. – Я видела ее Брехта в Художественном и совершенно идиотский спектакль по комиксам в Камерном, мне это вообще не зашло, но вот «Отелло» – это что-то с чем-то!

Какие-то тетки, кучковавшиеся между сценой и первым рядом, обернулись и с осуждением посмотрели на Танюху. Та, не понижая голоса, продолжила:

– О, а вон и вороновские лахудры в полном составе! Фан-клуб, епта! Они тут пересрались недавно, на две фракции разделились, одни справа теперь сидят, другие слева… Варвара! Варвара! А ну телефон убрала быстро!

– Мадам, нельзя ли потише? – вежливо осведомился сухонький старичок в розовом кашне, сидевший рядом с Верочкой.

– Нельзя ли! – отрезала Танюха. – Варвара!!! Телефон, я сказала!!!

К счастью для сгоравшей от стыда Верочки прозвучал третий звонок, а потом свет в зрительном зале погас, и занавес медленно разъехался в стороны. Открывшаяся сцена была абсолютно пуста, если не считать возвышавшейся посередине странной платформы, накрытой чем-то вроде огромной клетки, сплетенной из канатов и цепей. Откуда-то сверху медленно спускалась неоновая вывеска с надписью «Венеция».

– Аллегория рабства и внутренней несвободы, – громко шепнула Танюха. – Сценография Птицкого, прям огнище, да?

– Да, – уныло кивнула Верочка, чувствуя, как неумолимо превращается в Варвару.

«– Эту часть особняка перестраивали при отце нынешнего герцога, – сказала леди Тамзин, направив свой лорнет на сцену», ой, то есть нет, «на стену, – однако и сегодня мало какой дом может похвастаться таким изысканным убранством. Взгляните на эти драгоценные шпалеры, дитя мое, они из Венеции».

Зазвучала заунывная музыка, на сцену вышли какие-то люди, одетые в длинные белые балахоны и принялись плавно раскачиваться, делая странные пассы руками.

– Хореография Никоридзе, – Танюха толкнула Верочку в бок, – он постоянно для Крамер пластические номера ставит! Смотри, сейчас они раздеваться начнут по одному, вот сейчас, сейчас…

– Сударыня, – страдальчески шепнул старичок в кашне, – не могли бы вы…

– Цыц! – обернувшись к нему, строго сказала Танюха. – Вы в театре вообще-то, как вам не стыдно разговаривать!

Белые фигуры и правда начали разоблачаться, сбрасывая свои балахоны и оставаясь в одних лишь широких юбках в пол; все они оказались мужчинами, стройными и, наверное, молодыми – как следует разглядеть их, водивших какие-то странные хороводы в глубине сцены, Верочке было сложно даже со второго ряда.

«Не могу не одобрить эту нынешнюю восхитительную моду на длинные, э-э-э, манжеты, – сказала леди Тамзин графине Вудсворт. – Взгляните на этих юных джентльменов, как прелестно смотрится кружево на их молодых, м-м-м, руках».

Полуголые парни закружились вокруг платформы, а потом разошлись, явив публике рослого темноволосого мужчину, закутанного в черное одеяние.

– Во-о-о-ро-но-о-ов! – громко простонала Танюха.

«Хозяин дома», – думала Верочка, наблюдая за тем, как Воронов пробирается между цепями, легко спрыгивает с возвышения и молча плывет через сцену, окруженный своим странным эскортом, – «был ослепительно красивым мужчиной лет сорока на вид. Скорее всего, ему было даже больше, потому что еще ее матушка в свое время отдавала должное его демоническому обаянию. Не потрудившись одеться, как подобает джентльмену, он вышел к гостям в роскошном шелковом халате, фраппируя высшее общество своей небрежностью и раскованностью».

Мужики в юбках тем временем выстроились в ряд, и Воронов, элегантно волоча по полу подол своего черного одеяния, принялся важно расхаживать между ними. Все это было так похоже на танцы, которые Эдвард Портнягин и его коллеги по бывшей «Радуге» обыкновенно исполняли на утренниках, что Верочка еле сдержалась, чтобы не засмеяться в голос.

– А вон же он, твой Убожин, – возбужденно зашептала Танюха, – Вон тот, второй слева, кажется, смотри-смотри, я же говорила, тощий, как…

Потом она думала, что ей всего-то и нужно было тогда – закрыть глаза.

Закрыть глаза, или, быть может, лучше сразу встать и уйти – пробраться по своему ряду, повернувшись к сцене спиной, рассыпаясь на миллиарды суетливых «простите», выйти из зала, забрать в гардеробе так и не успевшую высохнуть куртку, спрятаться, свернуться зародышем в безопасном чреве такси, несущемся из центра Москвы куда-то за край Солнечной системы. Вернуться в свой привычный мир, к детям, к бедолаге Портнягину, оголодавшему в своем Салехарде без домашних борщей, к дурацкому цветку на подоконнике, к неуместным, глупым, стыдным фантазиям, которыми она окормляла таких же, как она, романтических старых дур. И потом, ей ведь действительно нравился тот, прежний мальчик, которого утвердили на роль Эдварда года три назад – широкоплечий, сероглазый, с открытым милым лицом, вызвавший в фандоме жаркие споры, достаточно ли он аристократичен для роли виконта Саншайна. Для себя она решила тогда, что – да, достаточно, у него ведь были такие чудесные светлые кудри и приятная располагающая улыбка, и она очень расстроилась, когда его заменили, и даже от огорчения написала на форуме поклонников книг Жени Фишер, что новый мальчик совершенно точно мискаст и бездарь, и как можно было взять на такую роль такое убожество, и кажется, потом она писала что-то еще, но сейчас все это было не важно, не важно, не важно – ведь юноша, стоявший на сцене вторым слева, был… он был…

Он был прекрасен.

Прекрасен, как грех. Как мечта, как первая любовь, как все куклы, что ей не купили в детстве. Как солнечный луч, золотым клинком взрезающий тяжелые февральские тучи, как подснежник, просыпающийся навстречу этому лучу где-то глубоко под сугробами, как теплый летний дождь, смывающий пыль с усталой листвы, как первый снег, врачующий безобразные земные раны. Верочка смотрела в его лицо – юное, сосредоточенное, нервное – и в каждой его черточке узнавала Эдварда, своего Эдварда, Эдварда, жившего в ее голове двадцать с лишним лет. Полуобнаженные мужчины двигались по сцене, менялись местами, перебрасывались сброшенными балахонами, взмывавшими над их головами огромными белыми птицами; что-то нараспев говорил красивый Воронов, ему что-то отвечали другие люди, наверняка тоже очень красивые – Верочка не понимала их и почти не замечала, не в силах оторвать глаз от юноши, стоявшего когда-то вторым слева. Единожды разглядев, она больше ни разу его не потеряла, ощущая исходившее от него незримое сияние даже тогда, когда он убегал за кулисы, и безошибочно находила его вновь, стоило лишь ему опять промелькнуть в толпе. Она молча просидела весь антракт, не в силах подняться с места, не слыша, что говорила ей довольная Танюха, а потом занавес поднялся, и его больше не было на сцене – но Верочка почему-то знала, что он придет справа, что сейчас он молча стоит где-то там, за сценой, и поэтому просто сидела и долго смотрела в мерцавшую его светом темноту, не отвлекаясь на глупые шекспировские страсти. Ее терпение было вознаграждено – в конце концов он вышел из правой кулисы, склонился почти до пола, поймал халат, сброшенный Вороновым ему на руки и, уходя, улыбнулся куда-то в пустоту так светло и печально, что у нее чуть не остановилось сердце. Потом Воронов, кажется, убивал какую-то полураздетую женщину, и делал это непростительно долго, а потом спектакль, кажется, закончился, и юноша вынес ему халат. Зрительный зал взорвался аплодисментами – она машинально смыкала тяжелые мокрые ладони вместе со всеми, завороженно глядя, как он медленно и плавно кланяется, до последнего мгновения не опуская вниз своего прекрасного лица.

– Чего застыла, пойдем! – нависшая над ней Танюха озабоченно ткнула ее букетом. – Хочу вперед лахудр этих успеть, а тебе вообще вон куда переться, твой-то совсем с краю стоит!