Премьера

Венок

«Быть знаменитым некрасиво…» – сказал поэт.

Склонность к тщеславию у меня обнаружилась очень рано, в самые нежные годы.

В приготовительном классе гимназии ставили спектакль. Люлик Портнягин, одетый в костюм Весны, весь в тюле, в лентах и в бумажных цветах, призывал к себе силы природы и в стихах говорил о пчелках, о лютиках и ландышах и о вешних водах. Гимназисты-приготовишки, мы пели хором гимн весне. Каждый декламировал какое-нибудь стихотворение. Самая маленькая роль – Птички – досталась мне. Текст был: «Вот и я!» Ни стихотворения, ни монолога, ни песенки. «Вот и я!» Я залился слезами и сказал, что мой отец оперный дирижер, мать певица, дедушка композитор и поэтому от ничтожной роли Птички я отказываюсь.

Отец не одобрил меня.

– Быть тщеславным нехорошо, – сказал он.

Потом дело уладилось – в Петрограде началась Февральская революция, свергли царя, шальная пуля ранила маму в плечо у трамвайной остановки, папа отнес в ломбард драгоценную булавку в виде двуглавого орла с золотой короной, осыпанной мелкими бриллиантами, подаренную за дирижирование «Тангейзера» в высочайшем присутствии, и уехал с антрепренером Аксариным в Харьков организовывать там оперный театр. Покровскую гимназию закрыли. Спектакль не состоялся. Но склонность к тщеславию так во мне и осталась.

…И вот через сорок семь лет после несостоявшегося гимназического спектакля я срочно должен был вылететь в Прагу на премьеру моей пьесы.

Как и полагается, за десять дней до первого января – день премьеры – я купил билет на самолет Москва – Прага. Скромно встретив Новый год в кругу семьи, договорившись с «Вечерней Москвой» о том, что по телефону сообщу им, как пражане проводят первый день января, и как прошла премьера, и какие новые спектакли выпускают театры Чехословакии, я в шесть утра двинулся на Шереметьевский. Очень волновался и подгонял таксиста, боялся опоздать – ведь вылет назначен на восемь.

– Вы на какой самолет? – спросила женщина в кассе. – На сегодняшний или на вчерашний?

– Почему на вчерашний?

– Потому что вчерашний самолет вылетел вовремя, но из-за непогоды вернулся обратно. И пассажиры встречали Новый год в аэропорту. А сегодняшний не полетит.

– Почему?

– Потому что продан только один билет. Ваш.

– Что же мне делать?

– Лететь на вчерашнем. Места есть, Тоня? – запросила она по телефону. – На вчерашний сколько билетов продано? Двенадцать? Ну вот, возьмешь еще тринадцатого с сегодняшнего рейса.

Тринадцатым был я.

Вылетели с опозданием на два часа.

Рядом со мной в самолете сидел молодой араб, который живет в Портсаиде, а учится в Москве, в Высшем техническом имени Баумана. Один брат у него вместе с отцом в Портсаиде, другой брат – в Берлине. А летит он в Прагу к дяде. Поговорив на смеси русского и французского языков и выяснив многие подробности о его разбросанной по всему миру семье, я стал рассказывать о Праге, где был год назад в качестве туриста.

Вот уже самолет стал терять высоту, мы шли на посадку. Внизу изогнулась река, через реку – мосты, островерхие крыши… Я объяснял арабу, что вот здесь соединяются две реки: Лаба и Влтава, Вот это Карлов мост, это – Градчаны…

В проходе, с микрофоном в руке, стала бортпроводница и объявила, что по метеорологическим условиям маршрут изменился. Мы садимся в Берлине.

Араб с отвращением посмотрел на меня.

Берлинский аэропорт был набит до отказа шведами, финнами, англичанами, африканцами… Над Европой бушевал циклон. Над Берлином было тихо.

Все кресла, все диваны, все места в ресторане были заняты разноязыкой, разноплеменной публикой.

В отличие от остальных пассажиров, у меня не было ни рублей, ни долларов, ни крон. Деньги я должен получить в Праге.

– Сейчас придет представитель Аэрофлота, вы обратитесь к нему, – сказала мне бортпроводница.

Но представитель пришел только тогда, когда вечером наш самолет взял курс на Прагу. Я погрозил ему кулаки из окошка, но он не видел. Араб уехал к берлинскому брату… И мне не с кем было поделиться моими познаниями в чехословацкой географии. Впрочем, может быть, мы подлетаем к Амстердаму? Нет, Прага!

В кресле на аэровокзале спал встречающий меня с утра администратор. Мы поехали прямо в театр, где уже начался спектакль. А я, усталый, голодный, улыбающийся, сидел в ложе и изо всех сил старался не уснуть. А потом меня вытолкнули на сцену. Я целовался с режиссером, жал руки актерам, нас фотографировали, и вдобавок на шею надели твердый венок из лавровых листьев с алыми лентами, на которых золотом было написано «Дорогому списывателю». Списыватель – это писатель. Я был на верху славы. Исполнилась мечта гимназиста-приготовишки. Жаль только, что никто из близких не видит моего триумфа. Покажу им фото. Я с лавровым венком на шее, с глупой физиономией – среди ангелов, чертей, балерин в пачках, рядом с самим Богом. Для этой минуты я жил и учился в Покровской гимназии, в строительной школе, в консерватории, в Пролеткульте, писал, воевал, страдал, женился, рождал детей… И вот… Зеленый лавровый венок, алые ленты, губная помада на щеках…

А потом с чемоданом, с венком, который несли мои новые друзья Ян, Иржи, Евжен и еще Иржи, мы проследовали на Вацлавскую площадь в отель «Амбассадор». Я наскоро оглядел приготовленный мне номер. Дал телеграмму в Москву и вышел на площадь, где меня уже ждали Ян, Иржи, Евжен и еще Иржи с венком.

– Эх, надо было бы отнести венок в номер! Ну ничего, на обратном пути.

И мы двинулись в ресторанчик-подвальчик, где уже сидели актеры и режиссер. Там я наконец поел. Мы выпили как следует, потом пошли в другой ресторанчик. На вешалке я забыл венок. Швейцар бросился за мной:

– Пан списыватель, вы забыли свой венок!

Я вернулся. Забыть венок в другом ресторане тоже не удалось. Метрдотель догнал меня и вручил его.

Потом мы, сильно шатаясь и напевая хором «Ой цветет калина в поле у ручья», шли по улице. Хлестал дождь, я несколько раз. желая подхватить выскальзывающий из рук венок, падал за ним в лужу… Наконец, расцеловавшись с друзьями у вертящейся двери «Амбассадора», я надел очень грязный и мокрый венок на шляпу и пытался незаметно проскользнуть мимо строгого швейцара в вертящуюся дверь. Но швейцар изловил меня и отправил в другую сторону вертящейся двери – на улицу. Тогда я снял венок с головы, засунул его под пальто и показал мою визитную карточку.

В номере я бросил грязный и мокрый венок на пол и стал наливать в ванну горячую воду, чтоб вымыться. Разделся догола и внезапно почувствовал угрызения совести. Они мне венок, от полноты чувств, а я… Поднял венок, положил его в ванну рядом с собой и стал чистить зубной щеткой, смывая грязь…

Зазвонил телефон. Долго, неумолчно… Вызывала международная.

Голый и мокрый, я спешил к телефону, но поскользнулся в мыле и стукнулся носом о край ванны. Пошла кровь. Лентой от венка я вытирал кровь и кричал:

– Алло! Слушаю!

– Это говорит Шевцов из «Вечерней Москвы». Как прошла премьера? Продиктуйте несколько строк. Передаю трубку стенографистке.

Вытирая лентой кровоточащий нос, я стал диктовать…

– С чувством большой радости…

Не помню, что я еще диктовал, но на следующий день заметка в газете появилась. А я, разделавшись с телефоном, вернулся в ванну и обнаружил, что все листы от венка отделились и плавают на поверхности воды…

На следующий день, проделав все необходимые визиты и купив в лавочке канцелярский клей, я аккуратно налепливал на каркас лавровые листы. Получилось плохо. Отвратительно. И кровь с ленты не смывалась.

Сердечно попрощавшись с театром, рассказав московские театральные новости, я пошел в отель, наскоро уложил чемодан и спустился вниз. В вестибюле меня догнала горничная и вручила мне венок. Я выбросил из чемодана купленные в подарок жене и дочери туфли и, попросив прислать их отдельно, вложил в чемодан венок. Ленты вылезали из чемодана и волочились по полу. Меня провожали Ян, Иржи, Евжен и еще Иржи…

Дома, торжественно открыв чемодан, я вынул венок. Он был страшен. Вдобавок клей и краска от лент перепачкали мои рубашки и косынку – подарок няне.

– Что это такое? – строго спросила жена.

Я объяснил. Сказал, что этот венок нужно повесить над моим письменным столом. Няня и жена заплакали. Венок в доме? Что тут, покойник?

Когда я вернулся после недолгой отлучки домой, венка уже не было… А туфли, которые я вынул тогда из чемодана, так и не дошли, потерялись в пути.

Ночью меня душили сны. Будто я на двух венках, как на велосипеде, мчусь куда-то вниз с горы. То вдруг венок превращался в смеющуюся рожу неведомого зверя. То вдруг становился нолем за поведение в школьном дневнике. То огромным бубликом, который я ем и неожиданно ломаю челюсть.

– Перестань скрежетать зубами! – толкнула меня в бок жена.

Я проснулся и до утра все думал, вспоминал…

Больше мне лавровых венков никто и никогда не подносил. А жалко…

Впрочем, тщеславным быть нехорошо. Это папа сказал много лет назад, когда я отказался от роли Птички.