Преодоление

На земле

Часы показывали полночь.

Генерал Сохатый, стоя у окна, смотрел на большую воду залива и видел над ним, ниже сопок противоположного берега, беззвучно летящий гидросамолет ― памятник летчикам Севера.

Иван Анисимович верил часам, но за окном гостиницы не было видно ночи. Зачарованная солнцем полярного дня природа замерла в гипнотическом сне: недвижим прозрачный воздух, не колыхался на березках ни один листик, не летали птицы, не слышно ни малейшего звука. В открытое окно с улицы струилось тепло, не тревожа тюлевую штору, оно проникало в комнату, и его ласковое прикосновение Сохатый слышал на лице. От просветленности и тишины, от окружающей его успокоенности и тепла в груди Ивана Анисимовича разливалось что-то необъяснимо волнующее, и ему не верилось, что все это он видит и чувствует, находясь за Полярным кругом.

Из всеохватывающей тишины незаметно всплыл птичий месяц-май, и Сохатый мысленным взором увидел, как северная птица возвращается к своим гнездовьям: шум крыльев всю ночь мешает спать людям; дети, засыпая, видят летящую птицу и просыпаются от шума крыльев; на аэродромах с трудом выбирают время, чтобы поднять самолеты в воздух. Птица летит день и ночь, превращая тундру в птичьи острова. И тундра, как человек, живущий трудной жизнью, радуется осторожной ласке начинающегося короткого лета и птичьему крику, сочится влагой, плачет слезами речушек и ручьев, которые зимой не могут оживить никакие силы…

Время было ложиться спать, но сна не было ни в одном глазу, и Сохатый решает поехать к "Алеше", огромному монументу, возвышающемуся над городом.

Он позвонил дежурному, назвал себя и велел приготовить машину, но не выпускать из парка, пока он за ней не придет. Неслышными шагами, чтобы не тревожить спавших, Иван Анисимович вышел из летной гостиницы под светлое небо и вздохнул полной грудью. Остановившись на крыльце, он долго рассматривал растущие на каменистом косогоре низкорослые, искрученные зимними ветрами березы с ярко-зеленой, как будто только что вымытой листвой. В скрюченности стволов и ветвей, в полуобнаженных змееподобных корневищах увиделась ему их великая жизненная сила, успешно противостоящая жгучим морозам и зимней темноте. Сделав несколько глубоких вдохов, Иван Анисимович не услышал в груди воздуха, стерильная чистота лишила его вкуса и запаха. Наклонился к цветам, высаженным в длинном каменном корыте, запахов не было.

"Борьба за жизнь у берез, у цветов и травы, ― подумал он, ― видимо, столь изнуряющая, что источать ароматы жизни у них уже нет сил, а может быть, и нет самих ароматов, потому что нет на них излишних жизненных соков… Чем-то сродни людская жизнь и служба в этих краях: трудно привыкнуть, еще сложнее полюбить здешнюю суровость природы, научиться преодолевать бураны и полярную ночь, чтобы в конце концов полюбить их.

Конечно, не каждому человеку такое по силам, но ведь и березовое семечко здесь прорастает, наверное, одно из миллиона".

Глубоко задумавшись, Иван Анисимович пошел вроде бы в автопарк, но ноги сами повели его совсем другим маршрутом ― к бюстам Героев Советского Союза ― летчиков Северного флота.

"Здравствуйте, побратимы и товарищи мои". Сохатый сел на скамейку и в который уже раз стал не торопясь читать надписи: воинское звание, фамилия, имя; отчество, стараясь запомнить. Подумал, что можно было бы, наверное, обойтись и без упоминания воинского звания ― оно читается на погонах. Бюст и только фамилия, имя, отчество в ряду себе подобных в этом пантеоне под северным небом выглядели бы куда более значительно ― полнее выражая общую воинскую суть этих людей ― их молодость, беззаветное служение Родине, ненависть к врагу и презрение к смерти. Генерал многих из этого ряда знал лично, помнил, кто из них жив, а кто погиб, но не делал сейчас между ними различия, считая, что герои живут до тех пор, пока их помнят. А их помнили!…

Если деревья уходят корнями в землю, то портреты этих людей уходили в их прошлое, и Иван Анисимович смотрел в их прошлое, как в зеркало на самого себя. Он читал надписи вслух, не торопясь, а думал о войне: "На всех фронтах было трудно. Ни одному Золотая Звезда не досталась случайно. Каждый бой у любого из нас мог оказаться последним. Но вам, ребята, все же было труднее, чем многим". Сохатый представил себя на штурмовике над леденеющим морем далеко от земли, потом над метельной тундрой и ее летними болотами, над гранитными обрывами скал и непроходимой черной тайгой… Любая вынужденная посадка или прыжок с парашютом, думал он, пустячное ранение превращали здесь жизнь в призрачное понятие. Парашют, лодчонка и спасательный жилет, если успеешь их надуть в ледяной воде, да и вся одежда ― не для этого моря. И подтверждением тому судьба подполковника Сафонова утонул на глазах английского конвоя: не подошли, не подобрали союзнички… И все же вы летали, воевали беззаветно, самоотречение! ― Сохатый поднялся. ― Хорошо, что вас помнят! Это нужно не мертвым. Это нужно и очень важно для живых!…"

Теперь можно и к "Алеше".

Серпантин дороги, оставив ниже себя город, вывел автомобиль на сопку. Сохатый вышел из машины метров за пятьсот от макушки горы, чтобы, поднимаясь по тропе, вначале охватить взглядом весь памятник, а уж потом, подойдя ближе, понять частности. Винтовым нарезом тропы Иван Анисимович поднимался вверх. И по мере его восхождения "Алеша" немного как бы поворачивался и вырастал. Вначале была видна голова в каске, потом показались плечи, и наконец памятник открылся полностью.

― Здравствуй, Алеша! Как тебе тут, на вечном посту? Извини, что я нарушаю твой покой и гордое одиночество.

Нет, я ошибся, подумалось Ивану Анисимовичу. Ты никогда не бываешь одинок на своей сопке, прикрывающей город и порт от буйных северных ветров. Люди, живущие на этой земле, постоянно приходят к тебе и благодарят, как умеют. Приходят, приносят цветы, смотрят вместе с тобой в сиреневую даль, думая об отгремевших боях, о сегодняшнем дне и планах на будущее, гладят зенитные пушки, оставшиеся здесь еще с лихолетья. Сколько должно было дотронуться рук до стали их стволов, чтобы металл отполировать до блеска… Наверное, ты знаешь, но мне трудно представить, сколько людей благодарны тебе.

"Так или иначе, Алеша, но все мы, живущие, связаны с прошлой войной!… Война могла застать человека в пеленках, она могла застать его в утробе матери, но она все равно коснулась его ― все, происходящее в мире, не проходит мимо, а так или иначе проходит через человеческое сердце, через наши сердца.

Великая Отечественная вросла в нас, в нашу жизнь, жизнь наших отцов и матерей, жизни наших детей.

Ты, Алеша, не монумент. Ты ― вечный гражданин, солдат, соединяешь нас с прошлым не только своим присутствием. Перед тобой не только город и сопки, залив и пришедшие поклониться тебе люди. У ног твоих надгробная плита памяти о всех погибших на Кольской земле в Отечественную. Память, признательность и глубочайшая благодарность живых светятся здесь трепетным цветком вечного огня, который сейчас, в полном безветрии, в великолепии рассеянного в небе света горит, как негасимый факел истории".

Иван Анисимович прикрыл глаза, стараясь представить "Алешу" и вечный огонь в полярную ветреную ночь. В насквозь пронизывающей вьюге для живущих в городе, для приходящих и уходящих судов вечный огонь увиделся ему, как маяк, который не только светил, указывая путь, но и согревал надеждой каждого, встретившегося на жизненной дороге с препятствиями, породившими неуверенность, сомнения. В темной ночи вечный огонь виделся Сохатому олицетворением людской доблести, сломавшей хребет черному злу во имя справедливости и счастья живущих.

"Видя тебя, Алеша, в ночном небе, ― подумал Сохатый, ― многие, наверное, словно бы слышат твой грубоватый от мороза голос: "Люди! Помните!"

Иван Анисимович подходит совсем близко к памятнику и вновь убеждается, что война не забыта. На теплом мраморе надгробия лежат живые цветы. Цветы здешние и цветы южные. Особняком лежат нежные чайные розы. Но почему-то повязанные зеленой лентой.

"Я видел венки с лентами, Алеша. Сам приносил цветы на братские могилы и могилу Неизвестного солдата у Кремлевской стены, но роз с такой лентой мне еще не приходилось видеть… Извини, Алеша, я подниму букет и скажу тебе, что это такое".

Генерал нагнулся, взял цветы в руки и расправил ленту.

― Послушай, Алеша! Я прочитаю тебе: "Спасибо вам всем, Алеша! Мы любим! У нас свадьба!"

Сохатый положил розы обратно на плиту, поправил ленту, чтобы люди могли прочесть слова. Потом, сняв фуражку, совсем не по-военному постоял с непокрытой головой минуту скорби, заново разглядывая вечный огонь, непрерывно обновляющийся в своем горении, и думая при этом, что вот так же из одного начала исходит вечная новизна жизни.

"Мы, наверное, с тобой, солдат, одногодки? Это при" ходили твои влюбленные и благодарные дети поделиться своей счастливой радостью".

Простившись с Алешей и вечным огнем, Сохатый обошел торной тропкой макушку сопки, спустился затем на нижнюю террасу и остановился на ней. Осталось сейчас лишь одно желание ― стоять неподвижно и смотреть.

Северная сторона небосвода плавилась золотом. В золоте плыл ярко начищенный диск полуночного солнца, не слепящий глаз. Выше золото переплавлялось в светлую зелень и голубую бирюзу, которая на далеком юге наливалась бездонной ровной синью. Высоту неба я его нескончаемость подчеркивали покоящиеся в полной неподвижности невесомые лебединые перья редких облаков.

Наверное, невозможно передать словом и кистью видевшиеся отсюда сочетания цветов: воздух, небо в золоте, со своей зеленью, синевой и белыми облаками, были наполнены прозрачной розовой теплотой, которая не искажала чистоты красок, но присутствовала в них, согревая все кругом.

Розово-сиреневые сопки. В их развале кварталы плывущего в дымке города. Чуть правее парили неподвижные портальные краны. Их стрелы, как согнутые в локтях руки, будто приготовились взять что-то, но остановились в задумчивости, как бы не решаясь испортить всеобщую тишину лязгом своей работы… Чистое наваждение: нет тумана, кругом светло, а причалы порта, суда около них бестелесно растворялись в розовом, плывущем вдоль залива воздухе.

Иван Анисимович повернул голову немного вправо и увидел чудо: меж сиренево-розовых сопок, почему-то ниже их, оказалось небо с его голубизной и легкими облаками. Корабли кажутся там нереальными. Сознание подсказывает, что не могут такие громады оказаться в небе… И он, улыбнувшись, убеждает себя: "Ты видишь опрокинутое в воду небо. Суда не летят, а спокойно спят на глади вод залива".

Еще правее зеркальный язык залива, уходящий под золотое небо в северную даль, постепенно растворялся в розоватой прозрачности, размывавшей границу воды и сопок.

Молчит "Алеша". Автомат за плечом. Большие, натруженные работой и войной руки отдыхают, придерживая ремень оружия. Он задумчиво смотрит вдаль. Разглядывает далекие сопки, убегающие от него параллельными грядами все дальше и дальше. Что он там видит, в этой сиренево-розовой, теплой, уснувшей дали? Может быть, границу?…

Иван Анисимович смотрит туда же, куда и "Алеша", глядит на залив, на мягкие линии гор, уплывающих в дымку… Спокойствие природы, величественность открывающейся взору панорамы наполняют душу незнакомой, но явственно звучащей торжественной мелодией. Прислушиваясь к музыке тишины и света, он погружается мыслями в свою жизнь и через нее опять возвращается к "Алеше": думает о его родных и близких, о несбывшихся солдатских планах и мечтах, о неродившихся детях.

Для Сохатого сейчас "Алеша" ― и олицетворение, и одновременно просто человек. Кто были его друзья и товарищи? Где они? Раздумывая о друзьях, он вдруг вспоминает одного из них.

Там, ближе к океану, где у пирсов и на рейде стоят боевые корабли, установлен памятник матросу Отечественной. Матрос ― в бушлате и тельняшке изображен в атаке, в броске через годы. Легкая одежда и бескозырка не стесняют движений. Он повернулся грудью к морскому простору и готов хоть сейчас в бой… Неимоверно трудна его атака через всю жизнь. Не всякий выдержит ее напряжение. А он, пройдя войну без отдыха, и теперь не ищет легкой жизни… За его спиной город, амфитеатром поднимающийся на сопки.

Каждый час .у мемориала матросской славы из динамиков слышится грозный накат океанского прибоя и звучит ставшая почти народной песня "Прощайте, скалистые горы".

Священна память и безмерна народная благодарность человеку войны, отстоявшему свободу и подарившему людям мир на земле.

Пришедшие из прошлого и вросшие в сегодняшнее матрос и солдат не выпускают оружия из своих крепких рук. И оружие в их руках виделось Сохатому символическим завещанием, которое звучало строго и предупреждающе: "Смотрите! Мы добыли победу, но время смут еще не прошло. Будьте всегда начеку!" Да, великое прошлое вошло в сегодняшний день и прорастало в будущее.

Все флаги, приходящие в этот порт, видят издалека матросскую изготовку к бою и спокойную сосредоточенность солдата. И часто в знак истинного уважения к подвигу советских людей, в память жертв Великой Отечественной войны на флагштоке судна приспускается вымпел и в крутые откосы берегов Кольского залива ударяется торжественно-грустный голос корабельного ревуна.

Солдат и матрос внимательно смотрят на гостей.

Что же, для любого флота ― это хороший повод для раздумья: гостеприимный, радушный город, а рядом на рейде ― боевые корабли. На выходе из залива ― щупальца локаторов пограничной охраны и сторожевой корабль.

Пожалуйста, приходи и уходи, если с миром и по-хорошему.