Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита

Вместо предисловия

Вознамерившись как можно более полно и подробно рассказать о преподобном Варнаве Гефсиманском, начнем с некой вершины его служения, с 1904 года. Именно в том году исполнилось пятьдесят лет со дня вступления Василия Меркулова — в будущем всероссийски прославленного старца, основателя и строителя Иверской женской обители — в число братий Троице-Сергиевой Лавры.

В тот год духовные чада и почитатели отца Варнавы решили устроить ему юбилейные празднования. Приготовление к чествованию происходило в строгом секрете от самого виновника торжества, поскольку тем немногим лицам, кто был осведомлен о грядущей годовщине, старец строго запретил разглашать и обсуждать все, что было с этим связано. Но, по большому-то счету, с отклонением торжества батюшка немного запоздал. Высокопоставленные духовные чада старца, в частности будущий обер-прокурор Синода В. К. Саблер, обратились к митрополиту Московскому Владимиру и получили высочайшее благословение отпраздновать такую славную дату в жизни их дорогого аввы. Нижегородский епископ Назарий одобрил намерение провести торжества в Иверском монастыре — этом выстраданном детище иеромонаха Варнавы, теперь уже во всей своей красе поднявшемся среди глухого леса близ раскольничьего села Выкса в Ардатовском уезде. Оба владыки сообщили о своем согласии в самых милостивых выражениях. Московский митрополит, кроме одобрения, высказал в письме пожелание лично поздравить батюшку. Преосвященный Назарий искренне поблагодарил духовных чад за их сердечную отзывчивость и готовность утешить старца.

Хлопоты по устроению торжеств взяли на себя пятеро из числа особо близких старцу лиц. Кроме уже названного В. К. Саблера, юриста, выдающегося церковного деятеля, в группу «доверенных» вошли В. О. Лутковский. Н. А. Журавлев, В. Н. Львов, а также действительный статский советник А. Н. Столпаков. Именно Алексей Николаевич в приветственной речи к юбиляру извинялся перед всеми собравшимися, признаваясь, что они вынуждены были ограничиться самым тесным кружком, чтобы не смущать батюшку. «Мы отлично знали, что стоило лишь кликнуть клич, и отозвались бы на него не пять, а пятьсот раз по пять, если не более, православных почитателей нашего дорогого отца. Но мы знали также, что такое всенародное чествование не только не было бы батюшке приятно, оно было бы им бесповоротно отклонено».

Духовные дети отца Варнавы пожелали ознаменовать сей юбилей каким-либо «знаком памяти». По человеческой слабости, им хотелось как-то так устроить, чтобы при батюшке всегда пребывало молитвенное о них напоминание. Надо заметить, намерение почти не исполнимое, поскольку все знали, что ничего из того, что дарили старцу, у него никогда не оставалось: любое подношение он тут же кому-нибудь передавал. Пока господа раздумывали, как в таком случае лучше поступить, начальница сергиевопосадского Дома призрения Е. С. Кроткова посоветовала поднести отцу Варнаве наперсный крест, «без которого он не ступает шага и который будет всегда и везде на нем».

На том и порешили. Заказали ювелиру иноческий наперсный крест по древнему образцу, с византийским узором, еще более древнего вида — чеканную филигранную цепь. И всё это — из чистого золота. Во время чествования многие из присутствующих со своей стороны тоже пожелали поднести старцу дары любви и почтения — сребропозлащенные крест, Евангелие, Иверскую икону Пресвятой Богородицы, украшенный жемчугом и драгоценными камнями крест для жертвенника и, наконец, иерейский посох с рукоятью темного серебра и выгравированной на ней надписью. Такими «царскими» дарами батюшкины чада выражали свое пожелание, чтобы к их глубоко почитаемому старцу не прикасалось ничего поддельное, ненастоящее. Как сказал А. Н. Столпаков, «в этом нашем подношении ценны не злато и не труд художника, а ценна наша любовь к Вам, нашему дорогому отцу, батюшке и кормильцу сей обители, любовь всех Ваших духовных чад…»

Слегка склонив голову, маститый старец выслушивал эти слова любви и, казалось, едва мирился со своим положением. Он принимал приветствие с искренним сознанием своего недостоинства, а потому не совсем охотно. Батюшка поклонился поднесенному кресту, несколько раз тихо произнес: «Спаси вас Господи…» Хор монахинь и священнослужители пропели старцу «многая лета». Отслужили молебен о здравии владык, иеромонаха Варнавы и участников подношения… В завершение торжеств глубоко растроганный батюшка обратился ко всем, кто почтил его своим присутствием. Среди прочего старец сказал: «Вы говорите, что я пятьдесят лет прожил в монашестве. Но какая в этом моя заслуга? Господь призвал меня… Он же подавал и подает мне силы в борьбе со страстями… А сам я — ничто! Вы говорите, что я назидал вас своим словом. Но я никогда ничего не говорил от себя, а всегда — из слова Божия и отеческих писаний… Я не нахожу и не имею у себя никаких заслуг, вижу одни немощи. Только ваша любовь, дети мои возлюбленные, не замечает или не хочет видеть этих моих немощей… Благодарю Царицу Небесную, благодарю и вас всех, мои дорогие братия и чада о Господе, за все, в чем сказалась ваша любовь ко мне, недостойному ни любви, ни почтения, ни этих подношений… Молитесь обо мне…»

На протяжении многих лет среди батюшкиных почитателей были богатые купцы, промышленники, высшие должностные лица Петербурга, Москвы. К старцу-простецу за советом приезжали архиепископ Трифон (Туркестанов), Павел Иванович Плиханков, потомственный дворянин, оставивший блестящую карьеру военного ради монашеской келлии, будущий оптинский старец преподобный Варсонофий. У батюшки бывали духовный писатель С. Нилус, модный тогда философ Владимир Соловьев, известный адвокат Ф. Н. Плевако… Наконец, сам император Николай II.

Чем же привлекал смиренный скитский иеромонах всю эту сановную знать? Какие были в нем силы, чтобы утешать и пригревать простой люд, съезжавшийся со всех волостей и каждодневно тысячами толпившийся возле батюшкиной келийки «у Черниговской»? Что в нем было такого, чем он располагал к себе богатых жертвователей, и они отдавали огромные суммы на дела милосердия, вкладывали капиталы в строительство Иверской обители на пятьсот сестер, — обители, состоящей из нескольких храмов, жилых корпусов, гостиниц, водопровода, конного и скотного дворов, огородов, парников, пасеки и даже своего кирпичного завода?

Житие старца дает ответы на поставленные вопросы. Иеромонах Варнава, подвизавшийся в середине XIX — начале XX века в Гефсиманско-Черниговском скиту Троице-Сергиевой Лавры, и все, что с ним связано, подтверждает теперь уже забытую истину, что во все времена русские старцы — монахи-подвижники, люди святой жизни — пользовались непререкаемым авторитетом как духовидцы в самых разных сферах российской жизни, будь то церковная (в первую очередь), семейная, хозяйственная и даже государственная.

Гефсиманский батюшка, будучи умудренным от благодати Божией, стяжал такие духовные дарования, имел такую веру, что для него не существовало преград между миром видимым и невидимым, временем прошлым и будущим. Отсюда его прозорливость, способности советчика и наставника. Как писал уже упоминавшийся оптинский старец преподобный Варсонофий, «у нас кроме физических очей имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая… И от нас не скрыто ничего».

Что же касается отца Варнавы, то у него, по слову апостола Павла, была вера, любовью поспешествуема[1]. Именно любовь притягивала к нему самых разных людей. Велико было обаяние его личности, сформировавшейся в сокровенном иноческом делании.

«Он жил во славу Божию» — начертано на его надгробии в пещерном храме Черниговского скита. В жизнеописании отца Варнавы нам предстоит раскрыть, что же стоит за этими словами, по возможности полно показать особенности его характера, черты личности, те свойства и способности, необходимые духовнику в окормлении не только монастырских братий, но и каждой православной семьи, каждого верующего человека, словом, всё то, что составляет суть теперь уже редкостного явления — русского старчества.