Преступление

Глава 10 И. Коссмейер

Я обогнул стол и встал прямо перед миссис Тэлберт. Свесил руки наподобие кенгуру, опустил скорбно уголки рта и стал тереть веки. И это было очень на нее похоже, если можно так выразиться.

— Вот так вы выглядите, миссис Тэлберт, — сказал я. — А вот какие вы издаете звуки.

И я стал подвывать и верещать, перемежая стоны словами «правда», «действительно», «ну понимаете», «я не могу это выдержать» и все в таком духе. Она была в шоке, не зная, плакать ей или смеяться.

— Ну, знаете! — начала она. — Я…

— Вот пожалуйста, — усмехнулся я.

Она вдруг покраснела и внезапно рассмеялась. Тэлберт метнул на нее испуганный взгляд. Кажется, он не слышал ее смеха годами. Трудно представить, чтобы он отпустил какую-нибудь шутку — разве что под страхом смерти.

— Так-то лучше, — продолжил я. — И не стыдно вам, миссис Тэлберт? Молодая хорошенькая женщина мечется, словно безголовая курица. Кудахчет и бормочет про все, что знает, и вдесятеро больше про то, о чем не имеет понятия. Право, не будь вы такой славной, я бы вас перегнул через колено да и отшлепал.

Она вспыхнула и хихикнула:

— Ну, мистер Коссмейер! Это ужас, что вы…

— Ладно, ладно. Теперь вы будете хорошей девочкой. Никакой ни с кем трепотни. Никаких гадостей о ком бы то ни было. Нам надо завоевывать друзей, как можно больше, понятно? Мы должны действовать быстро и тайно. Если вам захочется поговорить — приходите ко мне. Мы дадим вашему супругу снотворное и займемся любовью.

Она жеманно запротестовала:

— Мистер Коссмейер, вы просто ужасный!

— Вот вы еще увидите, какой я ужасный, если станете мне мешать. Теперь скройтесь с глаз долой на время, пока я немножко поговорю с вашим мужем. Идите поболтайте с моей секретаршей. Скажите ей, что я приказал выдать вам самый большой стакан кока-колы, а не то я больше не стану сажать ее к себе на колени.

Она вышла, хихикая и краснея, и вправду вильнула мне задом. Я подтащил стул, на котором она сидела, поближе к Тэлберту.

— Так, ладно. Ей это было необходимо. Теперь шутки в сторону. Сколько вы можете добыть денег?

— Ну-у, — он заколебался, — а сколько вам требуется?

— Больше, чем я от вас могу получить. Так что просветите меня.

Он чувствовал себя неуютно — явно не привык так вести дела.

— Ну, не знаю, если в вы могли мне сказать…

— Вот что, мистер Тэлберт. Вы уже меня поставили в весьма невыгодное положение. Если бы вы не давали выход своим эмоциям и не теряли голову, а поступали правильно, вы бы не сидели тут, а ваш мальчик — там, где он сейчас.

— Я понимаю, — сказал он, — я не знаю, зачем я…

Я его прервал.

— Забудьте. Дело сделано, так что вернемся к нашему предмету. Все, что я прошу от своих клиентов, — это заплатить, сколько они могут. Вы мне называете сумму, и далее мы будем исходить из этого.

— Ну, так… скажем, тысяча долларов?

Я кивнул, твердо глядя на него:

— Хорошо, мистер Тэлберт. Теперь понятно, на что вы способны.

— А вы?.. — Он уставился в пол. — Мне бы не хотелось думать, что Боб не… что деньги…

— Они не важны, — отозвался я. — Я делаю за тысячу столько же, сколько сделал бы за десять тысяч. Или за сто. Я всегда стараюсь. И прошу того же от своих клиентов.

— У меня есть дом, — сказал он. — Довольно приличная недвижимость. Надеюсь, что…

— Мистер Тэлберт, у многих моих клиентов нет ничего, кроме костюма. А иным и позавтракать не на что.

— Я достану, сколько смогу. Все, что смогу, конечно, с радостью…

— Хорошо. Займитесь этим.

Он, казалось, несколько сник. Он, разумеется, ожидал благодарности! Я же обложил его со всех сторон и не был даже особенно обходителен. Я и хитрил с ним, и науськивал его в одно и то же время.

Вот так он все это и воспринимал, и кто бы мне объяснил, отчего меня это беспокоило, — ведь все мои клиенты воспринимали ситуацию совершенно так же. Довольно: они не осознают, что это такое. А просто — слишком много. То есть слишком много должны вам платить. И даже если не платят — все равно много. Вы же получаете бесплатную рекламу, так? А это стоило бы вам денежек. А я еще пытаюсь и из них что-то выжать!

— Ну вот, пока, кажется, все, — сказал я. — Если хотите двигаться дальше, займитесь финансами…

Он приподнялся, нахмурясь.

— Да, но что вы собираетесь предпринять, мистер Коссмейер?

Я пожал плечами:

— То, что потребуется, мистер Тэлберт.

— Ну, я… просто поинтересовался. Хотелось бы знать.

— Вот так. Все, что будет необходимо.

Я улыбнулся и кивнул ему. Он направился к двери в нерешительности. И потом задал этот старый-престарый вопрос, мямля и жуя слова, как это бывает почти всегда, все тот же древний вопрос. И я ответил:

— Мистер Тэлберт. Я думаю только об одном. Я не просто думаю, но и верю в это. Это мой профессиональный и моральный долг как юриста. Иначе я бы стал сообщником в лжесвидетельстве и оскорблении правосудия. У меня до сих пор не было виновных клиентов, мистер Тэлберт. По моему глубокому убеждению, они все не виновны.

Он смутился:

— Ну конечно, я не сомневался, что…

— Вот и не сомневайтесь дальше.

— Все будет хорошо, да? Он… его оправдают?

— Моих клиентов очень редко осуждают. Настоящие трудности возникают позже.

Он метнул на меня взгляд:

— Почему? Как же вы…

— Судьи не только в суде. Так что запасайтесь уверенностью. Ни в коем случае мальчику не показывайте, что вы в чем-то сомневаетесь.

— Все так запуталось-перепуталось, — пробормотал он рассеянно. — Я знаю, что он не мог такого сделать. Они его вынудили подписать признание. Ну, вы ведь тоже так считаете, мистер Коссмейер. Я понимаю, это может выглядеть смешно, но…

— Разумеется, вы совершенно правы, мистер Тэлберт.

Я пожал ему руку и выпроводил за дверь.

…Пару дней я переждал, прежде чем заглянуть к окружному прокурору. Хотел вначале позаботиться о некоторых других вещах, и заодно мне пришло в голову, что неплохо бы заставить его поволноваться. И, как оказалось, мой расчет оправдался: его беспокоило, что я не появляюсь. Я даже надеялся, что, может, он разволнуется настолько, что сам притащится ко мне. Но пока козыри были у него, и визита я не дождался.

— А, Косси, — он вскочил из-за стола при виде меня, — вот так приятная неожиданность! Садитесь, садитесь. Ну, как дела?

— А-а, — протянул я. — Ничего нового, Клинт. Все одно и то же.

— А что — я слышал, вашу кандидатуру выдвигают в федеральную комиссию? Я как раз собирался позвонить и спросить, не могу ли я чем-то посодействовать? Письмо написать или замолвить пару словечек в нужных местах. Мне думается, я пользуюсь некоторым влиянием и…

— Очень любезно с вашей стороны, Клинт. Но нет, ничего такого не требуется. Господи, да что мне делать на федеральном уровне! Я растеряюсь, ей-богу. Я даже не представляю, как там действовать.

— Ну-ну, я бы так не сказал.

— Вот кто им действительно нужен — это кто-то вроде вас, — продолжал я. — Достойный человек и с большим опытом общественной деятельности. Кстати, полагаю, вы знаете, что вашу кандидатуру тоже рассматривают?

Он был совершенно ошеломлен. Ну совершенно. Так он и выразился.

— Ну, Косси, не знаю даже, что и сказать. Не то чтобы, конечно, у меня совсем не было шансов, но…

— А почему бы и нет. Мне думается, у вас превосходные шансы. Если я, скажем, возьму самоотвод, окажу вам такую небольшую услугу, то отчего же…

— Да, но я не могу просить вас об этом. Я, разумеется, весьма признателен, однако…

— А вам и не надо просить. Просто я выполню свой гражданский долг. В конце концов, если вы готовы проиграть в финансовом отношении ради принятия такого назначения, я, естественно, поддержу вас повсюду.

— Ну, это очень мило с вашей стороны. — Он в задумчивости поглядел на свой стол, двигаясь туда-сюда в кресле на колесиках. Потом вздохнул, покачал головой и взглянул на меня. — Косси, — сказал он, — вы просто мерзавец.

— Я имел в виду только это, и ничего более. Никаких дополнительных условий.

— Я знаю. Вот это и делает вас таким сукиным сыном. Черт возьми, это непорядочно. Будь в вас хоть капелька гуманности, вы бы открыто предложили мне дать взятку.

Я рассмеялся, и он тоже. Довольно деланно, думаю. Потом предложил сигару, протянул мне спичку. Рука его дрожала, и он ее быстро спрятал.

— Ну, теперь о молодом Тэлберте, — начал он. — Полагаю, вы здесь представляете его интересы? Ну что ж, я хочу сделать все возможное, Косси. По-моему, мальчик более заслуживает жалости, нежели осуждения. Он совершил трагическую ошибку, очень серьезную, но я не могу рассматривать его в качестве преступника в обычном смысле слова. Я…

— И он ведь во всем признался, мы должны принять это во внимание, не так ли, Клинт?

Кресло под ним поскрипывало, он угрюмо посматривал на меня, сложив руки на животе. Ведь я его спародировал в точности. Он нахмурился и выпрямился.

— Все это грязные инсинуации, Косси. Вы что, хотите сказать, его конституционные права были нарушены?

— Нет, конечно. Мне трудно даже выговаривать столь сложные словосочетания. Я только говорю, что вы заморочили малому голову до полусмерти. Он теперь у вас и в убийстве Господа Бога признается.

— Ну, в этом-то случае виновников хватает.

Я посмеялся и признал его полную правоту. Потом вытащил сигару изо рта и стал ее исследовать. Черт бы его побрал, мерзавца. Он сам не понял, что сказал. Однако же сказал. Черт его дери, черт…

— Косси, — произнес он. — Все это такая гадость. Мне очень стыдно. Простите меня.

— Да вы что? Я вас просто подкалывал. Ничего такого вы не сказали. Слушать даже не хочу. Так вот…

— Косси, друг мой. Я…

— Я вам говорю, слушать не желаю! Понятно? Я… я… черт, и это вы называете сигарами? Их бы надо подавать с солониной.

— Ну ладно. Косси, — усмехнулся он. — Будет вам.

— Ну, вернемся к признанию, Клинт. Вот как я это расцениваю. Алиби у мальчика нет; известно, что у него были некие отношения с девочкой. Всего-то навсего, а газеты на него накинулись, вот чего я не могу понять, кстати…

— А, газеты, — отмахнулся он, — я, Косси, никогда на них не обращаю внимания.

— И одно это делает вас уникальным. Но так или иначе вы пришли к совершенно неверному заключению о виновности мальчика и решили, что будет, так сказать, справедливо подвигнуть его к признанию этой вины. И настойчиво добивались этого, покуда он не сломался. Вы, конечно, делаете свое дело, так как вы его понимаете, но…

— Косси, вы совсем не правы. Я с ним беседовал на протяжении некоторого времени, но без всякого принуждения. Он был волен как отстаивать свою невиновность, так и признать вину. Это его собственные показания, сделанные по собственной воле и его собственными словами.

— Вам так кажется. Вы же не можете делать свое дело не будучи убеждены в этом. Но послушайте моего совета, Клинт. Не выносите на суд эти признания. Иначе я вас разделаю под орех.

— Ну хорошо. Конечно, если вы хотите, чтобы с мальчиком обошлись как с закоренелым преступником…

— А вы-то на самом-то деле что думаете?

— Ну, Косси, конечно, я так не считаю. Он ваш клиент, и я никоим образом не должен оказывать на вас влияние. Но, полагаю, и вы и я могли бы поговорить с кем-то из судей — специалистов по делам малолетних, ну хоть со старухой Мигэн, и, думаю, она бы поделилась с нами весьма ценными соображениями и рекомендациями.

— Например?..

— Ну, — он пожевал губами, — скажем, исправительная школа? До достижения им совершеннолетия?

Я промычал что-то неопределенное.

— М-да. Может, вы и правы. Косси. Может, и так. Если мальчик не отвечает за содеянное, да и как, откровенно говоря, ребенок может отвечать, почему он обязательно подлежит наказанию? Он не преступник, он просто болен. И нуждается в хорошем лечении. Может быть, стоит поместить его в лечебницу, — несомненно, краткое пребывание там — скажем, в пределах, ну, года или полутора — полностью поставит его на ноги и вернет обществу. Или даже месяцев за девять. Думаю, могу гарантировать максимум девять месяцев. Полагаю, я смогу доказать суду — все это в основном вопрос времени и отдыха, и…

— Не-ет. Не годится.

— Ну так скажите сами. Вы-то что предлагаете, Косси?

— Полное оправдание. Безоговорочное. Мальчишка разволновался, выдохся. Он не осознавал, что говорит.

— Чепуха. Да вы что!

— Вот именно. И кстати, Клинт, для него это не больно здорово. Все это очень мерзко и для него, и для его родителей. Даже если он сию минуту отсюда выйдет, это для него будет крайне болезненно. Ему предстоит страдать всю оставшуюся жизнь. Подумайте об этом, Клинт! Подумайте, каково ему будет в школе, и после, когда он станет искать работу, или когда встретит хорошую девушку и захочет жениться… Вы пожелаете своим детям водиться с парнем, заподозренным в убийстве и насилии? Вы захотите ему платить зарплату? Вы захотите иметь такого зятя? Вам самому охота иметь дело с таким? И не говорите мне, что люди все забудут. Да, забудут — только то, что его признали невиновным. Как говорится: слова кончились, а мелодия еще длится. И все назойливее и страшнее всю его оставшуюся жизнь.

— Вон как вы заговорили. Я готов с вами поспорить. Но имейте в виду, — он сделал указующий жест, — я еще не пришел к окончательному решению. Укажите мне нечто такое, что заставляет меня усомниться в его виновности, и я с удовольствием приму это к сведению. Я прислушаюсь к вашему мнению, Косси. Я тоже буду рад, если он окажется невиновен. Но, черт возьми, не могу же я…

— Отпустите его, Клинт. И без того все будет довольно паршиво.

— Да? Чтобы на мне осталось нераскрытое убийство? Или у нас нет ни тени сомнения, что он чист? И не станет ли ему потом только хуже?

— Слушайте, Клинт. Сколько таких сексуальных убийц сбежало? Они ничем не отличаются от остальных, не составляют никакой особой группы или класса. Они выглядят как вы и я или любой другой, и они и есть и вы, и я, и любой другой. Бакалейщик на углу и продавец из магазина, судебный пристав или большой босс, певец из хора и министр, чемпион и газонокосильщик…

— Косси. Вы, должно быть, меня неверно поняли. Я не говорил ничего о том, что вы пытаетесь оправдать виновн… э… подозреваемого. Этого я вовсе не говорил.

— Разве не туда вы клоните?

— Вовсе нет. У нас есть улики. Я просто указал, что, не обладая никаким существенным, конкретным доказательством его невиновности, не могу отвести от него подозрения — мои руки связаны. Вы же видите, Косси. По совести говоря, вы не можете требовать от меня прекращения дела. Это будет нечестно по отношению к мальчику.

Он потянулся за сигарой, взглядом предложив и мне. Я покачал отрицательно головой:

— Клинт, я добьюсь его освобождения. У вас ни черта нет, кроме его признания, а его я разнесу в клочья.

Он рассмеялся:

— Ну, Косси. Я тогда пропал. Все же не думаю, что его освободят.

— Отпустите его, Клинт. Я знаю, что вы бы этого хотели.

— Не могу, Косси. Это немыслимо.

— Отпустите. Подчистую. И это-то плохо, но все-таки терпимо.

— Ну не могу. Понимаете? Не могу!

На самом-то деле иного я и не ожидал. Только надеялся. Его позиция была не слишком сильна, но все же посильнее моей, а теперь, когда газеты подняли шум, привлекли внимание…

Нет, на такое он не способен.

Я взялся за свой портфель и поднялся.

— Ладно, Клинт. Пока вроде все. Теперь могу я потолковать с мальчишкой?..

— Конечно, конечно, — он нажал кнопку звонка, — я прикажу надзирателю, чтобы вас не беспокоили. Вы, кстати, посмотрите — мы все сделали, чтобы облегчить ему пребывание здесь.

— Не сомневаюсь. Да, насчет назначения, Клинт. У меня и вправду нет на сей счет никаких намерений. Жаль только, я раньше этим не занялся.

— Косси, я… даже не знаю, что сказать. Не знаю, как вас благодарить.

— Отлично! Благодарность? Даже и не думайте!

— Не пообедать ли нам как-нибудь? Я вам позвоню.

— Давайте лучше я вам позвоню. Знаете, как бывает. Никогда не знаешь, что там стрясется в самый последний момент.

— Как насчет воскресенья? Вы же не заняты в воскресенье. Приезжайте к нам на обед и побудьте до вечера. Давно мы с вами хорошенько не болтали.

— Спасибо. С удовольствием. Но, может, как-нибудь попозже? Я буду очень занят в ближайшие недели.

Его улыбка погасла. Он отвернулся и уставился в окно; спина его была очень выразительна. Он думал о том своем замечании — о «христопродавцах».

— Вы никогда этого не забудете, да? Не сможете забыть.

— Что забыть?

— Не знаю, почему я это сказал, Косси. Вы же знаете, я не антисемит. Все на свете бы отдал, только бы не говорить этого. Понимаю, извиняться бесполезно, но…

— Извиняться? За что? Что вы имеете в виду? Я ничего не слышал, Клинт.