Юрист

Глава 8

На первом этаже юридической школы Йельского университета есть небольшой студенческий бар. Стены по обеим сторонам его двери увешаны плакатами и бесчисленными объявлениями о сдаче квартир, возможности стажировки, об отдыхе в спортивных лагерях и приглашениями на работу pro bono. Выпускникам предлагают потратить первые два-три года работы на защиту интересов бездомных детей, заключенных, иммигрантов, активистов движения «зеленых», американцев, которые сидят в тюрьмах за рубежом, и иностранцев, сидящих в американских тюрьмах.

Педагогический состав школы известен своей преданностью идее бескорыстного служения обществу. Зачисление на первый курс часто зависит от того, насколько убедительно абитуриент докажет свою готовность посвятить хотя бы несколько лет святому делу помощи тем, кого судьба поставила в заведомо невыгодные условия. Первокурсники теряют голову от важности возложенной на них миссии и мнят себя столпами мироздания.

И большинство из них искренне разделяют идеи учителей. Около восьмидесяти процентов поступивших утверждают, что в стены школы их привело желание поддержать ближнего. Однако в какой-то момент (обычно к середине второго года обучения) в молодых умах происходит перемена. В кампусе все чаще появляются вербовщики из крупных юридических фирм с единственной задачей: определить круг кандидатов на вакантные места. Студентов соблазняют перспективой летней практики и хорошей прибавки к стипендии, десятью неделями беспечной жизни где-нибудь в Нью-Йорке, Вашингтоне или Сан-Франциско. Перед будущими выпускниками открывается перспектива завидной карьеры. На последнем курсе ситуация проясняется окончательно – как в Йеле, так и в других престижных юридических школах. Многие бывшие адепты беззаветного служения интересам маленького человека резко переключают скорость и погружаются в мечты о партнерстве в солидной фирме, клиентами которой являются могущественные корпорации. Однако не меньшее количество выпускников остаются верны высоким идеалам. Раскол очевиден, но он не принимает нецивилизованных форм.

Когда редактор «Юридического вестника Йельского университета» соглашается занять ничего в материальном плане не сулящую должность консультанта благотворительной организации, в глазах большинства однокурсников и почти всех профессоров он становится героем. Когда же он внезапно решает связать жизнь с Уолл-стрит, толпа восхищенных почитателей начинает быстро редеть.

Кайл чувствовал себя изгоем. Бывшие единомышленники смотрели на него теперь с явным недоверием. Баловни судьбы, готовившиеся войти в высшую лигу, были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на одумавшегося сокурсника. Взаимоотношения с Оливией свелись к чистой физиологии: молодые тела требовали секса, хотя бы раз в неделю. По словам подруги, Кайл здорово изменился: стал мрачнее, постоянно был погружен в свои мысли и делиться ими не хотел.

– Если бы ты только знала, – беззвучно шептал он. – Если бы ты знала…

Оливия с радостью приняла предложение о стажировке в Техасе: там ее ждали активисты движения за отмену смертной казни. Девушка вынашивала грандиозные планы перестройки всей исправительной системы. Теперь они с Кайлом редко виделись, но полностью контакт пока не потеряли.

Одним из самых любимых преподавателей Кайла был старый профессор-радикал, возглавлявший в шестидесятые годы минувшего века марши в поддержку или против чего-то. Профессор и сейчас считался в университете ярым борцом с любой несправедливостью. Услышав о ренегате, он явился к нему лично и потребовал объяснений. Поедая острые пирожки в мексиканском баре за пределами кампуса, оба проспорили более полутора часов. Кайл сидел с видом незаслуженно оскорбленного человека, но в глубине души сознавал, что профессор прав. Тот блистал красноречием, грохотал кулаком по столу, хлопал себя ладонями по бедрам – и все впустую. Напоследок, качнув головой, он бросил:

– Ты разочаровал меня, Маковой.

– Спасибо, – буркнул Кайл и, поднявшись, зашагал к кампусу.

С языка у него рвались проклятия – он ненавидел себя, Бенни Райта, Илейн Кенан, «Скалли энд Першинг». Да будь проклята эта жизнь! Но что еще – кроме проклятий – ему оставалось?

До неприличия быстро скомкав разговор с двумя приятелями, Кайл набрался мужества поехать домой.

Семейство Макэвой оказалось в Пенсильвании в конце XVIII века, вместе с тысячами других шотландских переселенцев. Несколько поколений Макэвоев обрабатывали землю, а затем решили искать лучшей жизни сначала в Виргинии, потом в обеих Каролинах и в конце концов даже на самом юге. По пути следования кто-то оседал, в том числе и дед Кайла, пресвитерианский священник, который умер еще до того, как Кайл появился на свет. Преподобный Патрик Макэвой был настоятелем трех храмов в Филадельфии, и лишь в 1960 году его перевели в Нью-Йорк. Его единственный сын Джон закончил в Нью-Йорке школу, а потом и колледж. Уцелев во Вьетнаме и получив диплом юриста, он возвратился домой.

В 1975-м Джон Макэвой бросил работу низкооплачиваемого клерка маленькой фирмы по торговле недвижимостью в Йорке. Перейдя на противоположную сторону главной улицы города, Маркет-стрит, он арендовал двухкомнатные «апартаменты» в здании бывшего склада, повесил над дверью скромную вывеску и оповестил сограждан о готовности представлять их интересы в суде. Законы, которые регулировали торговлю недвижимостью, ему смертельно наскучили. Джону требовались драма, острый конфликт, война. Жизнь в Йорке была безмятежной и предсказуемой, а отставной сержант морской пехоты рвался в бой.

Работал он много, упорно и отличался беспристрастностью и демократизмом. Клиенты запросто приходили к нему домой, неотложные вопросы он готов был выслушивать даже по воскресеньям, во второй половине дня. Ночным звонком Джон без страха поднимал из постели мэра, навещал клиентов в больнице или тюремной камере. Он называл себя «адвокатом улицы», защитником тех, кто трудился на крошечной фабрике, кого обидели или лишили законных прав, кто дерзнул скрыться от карающей руки правосудия. Интересы банков, страховых компаний, риелторских агентств Джона Макэвоя не волновали. Своим клиентам он не выписывал почасовые счета, иногда он вообще не требовал гонорара. Порой ему приносили корзинку свежих яиц, дрова, хороший кусок мяса для бифштекса или предлагали сделать мелкую работу по дому.

Офис постепенно рос, становился больше, занимал соседние комнаты, потом – целые этажи. В конце концов Джон выкупил весь склад. Приходили и уходили молодые юристы; мало кто задерживался дольше чем на три года: главу фирмы отличала крайняя требовательность к персоналу. К своим секретаршам Джон был намного снисходительнее. Одна из них, разошедшаяся с мужем Пэтти, после двух месяцев ухаживания стала его супругой и вскоре зачала ребенка.

Юридическая фирма Джона Л. Макэвоя не имела особой специализации и просто помогала самой малообеспеченной части городского населения. В нее мог заглянуть любой прохожий, не мороча себе голову предварительной договоренностью. Если Джон в этот момент бывал свободен, то вошедший усаживался напротив и начинал рассказ. Фирма вела дела по завещаниям и купчим на землю, по разводам, хулиганским выходкам подростков, по мелким кражам имущества и десяткам других бытовых проблем, без которых невозможна жизнь ни одного, даже самого маленького, городка в американской глубинке. Поток клиентов не иссякал, двери офиса открывались рано, а закрывались порой ближе к ночи, приемная никогда не пустовала. Неизменно большое количество клиентов, а также врожденная шотландская бережливость позволяли Макэвою не только сводить концы с концами, но и сравняться по уровню доходов с представителями среднего класса Йорка. Будь Джон более экономен, или более избирателен, или более жесток в оформлении своих счетов, он смог бы без особых усилий повысить эти доходы раза в два, стать достойным членом местного клуба. Но игру в гольф Джон не любил, как не любил и самых состоятельных жителей города. Куда важнее было другое: занятие юридической практикой он считал своим предназначением, а помощь менее удачливым своим согражданам – своим долгом.

В 1980 году Пэтти дала жизнь двум девочкам-близняшкам. Тремя годами позже родился Кайл. В раннем возрасте мальчик целые дни проводил в кабинете отца. После того как родители развелись, ярму совместной материнской и отцовской опеки смышленый ребенок предпочел тихую гавань папочкиного офиса. По возвращении из школы Кайл усаживался в маленькой комнатке на втором этаже, где и готовил домашнее задание. В десять лет он научился пользоваться ксероксом, варить кофе и правильно расставлять по стеллажам юридические справочники в отцовской библиотеке. За все это Джон платил сыну доллар в час. К пятнадцати годам паренек уже неплохо ориентировался в основах юриспруденции, мог вполне грамотно составить исковое заявление. На последнем году учебы в школе Кайл, если не был занят игрой в баскетбол, почти все время проводил рядом с отцом – либо в его кабинете, либо в зале суда.

В стенах отцовского офиса он чувствовал себя лучше, чем дома. Болтал с клиентами, которые ожидали, когда Макэвой-старший их примет, заводил легкий флирт с секретаршами и не скупился на советы сотрудникам. Остроумной шуткой Кайл мог запросто разрядить сгустившуюся вдруг атмосферу – отец любил иногда прикрикнуть на подчиненных. В Йорке его знал каждый адвокат, каждый судейский чиновник. Забавы ради Кайл выбирал минуту, когда городской судья оставался в кабинете один, клал ему на стол ходатайство от имени несуществующего бедолаги, приводил, если в том была необходимость, веские доводы и покидал здание с оформленным по всем правилам решением. Клерки вообще считали его членом адвокатской коллегии.

До поступления в университет Кайл еженедельно являлся в офис по вторникам: некий мистер Рэндольф Уикс взял за правило во второй половине дня доставлять Джону Макэвою провизию – весной и летом овощи и фрукты из собственного огорода, осенью и зимой свинину, птицу или дичь. Каждый вторник ровно в пять вечера мистер Уикс на протяжении десяти лет вносил таким образом плату за оказанные ему юридические услуги. Никто не знал ни суммы его счета, ни того, сколько уже было уплачено, однако Уикс все еще считал себя должником. Много лет спустя он объяснил Кайлу, что талантливый адвокат Макэвой-старший совершил однажды чудо и спас его непутевого отпрыска от тюремной камеры.

Кроме всего прочего, Кайл был доверенным лицом мисс Брайли, слегка повредившейся разумом, но совершенно безобидной старушки, которую в Йорке не пускала на свой порог уже ни одна адвокатская контора. Пожилая полоумная дама ковыляла по городским улицам, толкая перед собой детскую коляску, набитую пачками бумаг. По убеждению мисс Брайли, бумаги эти неопровержимо доказывали, что ее умерший в возрасте девяноста девяти лет отец (причем, как говорила старушка, умер он явно не своей смертью) был законным наследником владельца богатейших угольных копей на востоке Пенсильвании.

Ознакомившись с «документами», Кайл пришел к однозначному выводу: мисс Брайли еще в меньшей степени дееспособна, чем считают городские юристы. Но и это не помешало ему с бесконечным терпением выслушивать гневные филиппики пожилой дамы, горевшей желанием вывести на чистую воду «бездельников бюрократов». К тому времени Кайл зарабатывал уже целых четыре доллара в час, причем каждый цент был обильно полит его потом. Отец доверял сыну важнейшую задачу отсева из числа потенциальных клиентов тех, кто заставил бы фирму тратить время впустую.

Если не говорить об обычных для каждого юноши мечтаниях о карьере профессионального спортсмена, Кайл очень давно решил для себя, что станет юристом. Он еще не знал, как именно и где начнет практику, но, уезжая из Йорка в Дьюкесну, почти не сомневался: обратной дороги нет. Не сомневался в этом и Джон Макэвой, хотя в глубине души продолжал надеяться, что еще испытает гордость, когда фирма вдруг обретет звучное имя «Макэвой энд Макэвой». Джон всегда требовал от сына усердия и отличных оценок, потому его ничуть не удивляли успехи Кайла сначала в университете, а затем в юридической школе. Когда Кайл впервые отправился на собеседование в крупную фирму, у отца уже было четкое мнение по данному вопросу.

Позвонив домой, Кайл сообщил родителю, что прибудет в Йорк к вечеру пятницы. Отец и сын договорились поужинать вместе.

В половине шестого вечера подойдя к дверям офиса, Кайл увидел, что там кипит работа. По пятницам большинство юридических контор города закрывались раньше обычного: к шести часам их владельцы и сотрудники предпочитали наслаждаться в баре первой кружкой пива либо отправлялись в местный клуб. Джон Маковой оставался в своем кабинете допоздна: многие его клиенты получали зарплату в конце недели и заглядывали в офис, чтобы выписать скромный чек или поинтересоваться положением вещей. Последний раз Кайл был в Йорке на Рождество, около полутора месяцев назад, и сейчас удивился, видя, в каком запущенном состоянии отцовская контора. Ковровые дорожки в коридорах нуждались в срочной чистке – если не в замене, еще больше просели полки стеллажей. Поскольку Джон не расставался с сигаретой, курение в офисе было разрешено; под пожелтевшим потолком клубился густой сизый дым.

Когда на пороге внезапно возник Макэвой-младший, секретарша Сибил от испуга едва не выронила телефонную трубку. Кое-как положив ее на аппарат, женщина вскочила и с радостным воплем прижала Кайла к необъятной груди. Они расцеловались. Благодаря помощи Джона Макэвоя Сибил без особых потерь уже прошла через два развода, а теперь безропотно ждал своей очереди и ее нынешний супруг. Об этом Кайл узнал еще во время рождественских каникул. Сейчас в штате конторы числились три секретарши и два сотрудника. Пройдя из комнаты в комнату – сначала на первом этаже, затем на втором, – Кайл поприветствовал их всех. Подчиненные отца наводили порядок на столах и готовились разойтись по домам. Босс, если желал, мог торчать здесь до полуночи, но простых смертных в пятницу вечером ждали более приятные дела.

Кайл сидел в закутке, где была установлена кофеварка, медленно пил диетическую кока-колу и прислушивался к звучавшим в коридоре голосам. Уклад жизни в провинции поражал патриархальностью. Здесь, в Йорке, в фирме отца работали не сотрудники и клерки, а, скорее, друзья, люди, которым он мог доверять. Временами и тут воцарялась суета, однако контора никогда не походила на сумасшедший дом. Босс был отличным парнем, таким, кого любой сам выбрал бы себе в адвокаты. Клиентов знали не только по именам, но и в лицо. Коллеги на противоположной стороне улицы, все до единого, – добрые приятели. По сравнению с Нью-Йорком – совсем другой мир.

Уже не в первый раз Кайл задавался вопросом: почему он не рассказал все отцу? Все, до мельчайших подробностей? Об Илейн, о ее голословных обвинениях, о копах и их желании слепить дело? Пятью годами ранее Кайл был почти готов броситься к отцу за помощью, но момент оказался упущен, и Джон Маковой до сих пор пребывал в полном неведении относительно неприятного эпизода с его сыном. Никто из четверых – Кайл, Джой Бернардо, Алан Строк и Бакстер Тейт – не сказал ни слова родителям. Расследование заглохло еще до того, как у них появилась необходимость сделать это.

Если пойти на откровенность сейчас, то отец прежде всего спросит: «Почему ты молчал раньше?» Ответа у Кайла не было. А ведь дальше последуют и другие вопросы, не менее трудные. Старый законник умел выпытать у противной стороны все, что необходимо суду, – этого у него не отнять. Теперь сыну оставалось только надеяться на лучшее.

То, о чем Кайл намеревался поведать сейчас отцу, тоже было весьма непросто.

После того как контору покинул последний клиент, попрощалась и ушла Сибил, отец и сын удобно расположились во вращающихся креслах. Потек неспешный разговор о баскетболе, результатах чемпионата по хоккею. Затем перешли к семье, сначала вспомнили сестер-близняшек, за ними – Пэтти.

– Твоя мать знает, что ты в городе? – осведомился Джон.

– Еще нет. Позвоню завтра. У нее все в порядке?

– Никаких перемен. В полном.

Пэтти жила и работала в переоборудованной мастерской на окраине Йорка. В просторном помещении имелось множество окон, которые пропускали достаточно света, необходимого для воплощения на холсте фантазий художника. Аренду и коммунальные услуги оплачивал Джон, не считая ежемесячного чека на три тысячи долларов. Эта сумма была не алиментами, а просто его даром: он считал, что обязан помогать бывшей жене, поскольку сама Пэтти содержать себя не могла. Если за минувшие девятнадцать лет она и сумела продать какую-нибудь свою картину или скульптуру, то, кроме покупателя, об этом никто не знал.

– Я звоню ей каждый вторник, вечером, – сказал Кайл.

– Вот и умница.

Пэтти не нужен был ни компьютер, ни сотовый телефон. Как личность на редкость противоречивая, она была подвержена таким перепадам настроения, что даже у родственников глаза округлялись. В душе Джон все еще любил ее, потому и не хотел вступать в новый брак – хотя отказывать себе в женском обществе тоже не намеревался. Пэтти дважды завязывала романы, оба раза с друзьями-художниками, и оба закончились самым грустным образом. Джон приезжал к ней, помогал «собирать осколки». Их отношения были, мягко говоря, сложными.

– Как учеба? – поинтересовался отец.

– Почти спустился с горы. Через три месяца – выпуск.

– В это трудно поверить.

Судорожно сглотнув, Кайл с трудом выговорил:

– Насчет места работы я передумал. Пойду на Уолл-стрит, в «Скалли энд Першинг».

Макэвой-старший неторопливо закурил новую сигарету. Крепко сложенный, но без намека на полноту, в шестьдесят три года он все еще обладал густым ежиком волос, абсолютно седых. Шевелюра двадцатипятилетнего Кайла была намного реже.

Отец глубоко затянулся «Уинстоном», бросил на сына изучающий взгляд поверх тонкой круглой оправы очков.

– У тебя на это есть серьезная причина?

Подготовленный список доводов Кайл выучил наизусть, сознавая тем не менее, что все они прозвучат невыразительно и плоско.

– Юридическая деятельность pro bono видится мне бессмысленной тратой времени. Я в любом случае окажусь на Уолл-стрит, так почему не сразу?

– Не верю.

– Да, да, ясное дело. Потеря лица.

– Хуже. Ты продаешь себя. Ничто не заставляет тебя начать карьеру в этом корпоративном террариуме.

– Речь идет о высшей лиге, отец.

– В каком смысле «высшей»? В плане денег?

– В плане начала.

– Чушь! Я знаком с обычными судейскими крысами, которые за год зарабатывают в десять раз больше, чем партнер самой престижной фирмы в Нью-Йорке.

– Да, и на каждую такую удачливую крысу приходится тысяч пять ее голодающих коллег. По большому счету, в солидной фирме оклады намного выше.

– Ты возненавидишь первую же минуту своего пребывания в солидной фирме.

– Вовсе не обязательно.

– Сам убедишься. Ты вырос здесь, в окружении нормальных людей, здесь ведутся нормальные дела. В Нью-Йорке же тебе придется ждать порядочного клиента лет семь.

– Это великолепная фирма, отец. Одна из лучших.

Джон достал из нагрудного кармана авторучку.

– Позволь мне записать твои слова. Через год, когда я прочту их, тебе станет стыдно.

– Пиши. Я повторю: это великолепная фирма, одна из лучших.

Отец каллиграфическим почерком вывел на листе бумаги строку и твердо произнес:

– Ты возненавидишь эту фирму, ее юристов и дела, которые она ведет. Скорее всего ты будешь испытывать ненависть даже к ее секретаршам. Тебе опостылеет рутина, ты превратишься в поденщика, готового оплевать своих работодателей. Слушаю.

– Я не согласен.

– Отлично. – Перо авторучки вновь побежало по бумаге. Закурив очередную сигарету, Джон выпустил вверх огромный клуб дыма и отложил ручку. – Мне казалось, ты захочешь испытать себя и при этом помочь людям. Разве всего несколько недель назад ты говорил что-то другое?

– Но я передумал.

– Что ж, передумай опять. Еще не поздно.

– Нет.

– Почему? Что тебе мешает?

– Я просто не желаю торчать три года на пашне в Виргинии, пытаясь освоить испанский только для того, чтобы вникать потом в жалобы незаконных иммигрантов.

– Извини, но я думаю, это прекрасное начало для юриста. Не верю. Придумай что-нибудь другое.

Джон Макэвой стремительно крутнулся в кресле и встал. Такое Кайл видел уже не раз. В приступах раздражения отец предпочитал мерить шагами кабинет и яростно размахивать руками. Так он вел себя в зале суда. Подобного всплеска эмоций следовало ожидать.

– Помимо всего прочего, мне не мешало бы заработать.

– На что? На покупку новых игрушек? У тебя не будет времени тешиться ими.

– Я думал накопить…

– Да ну? Жизнь на Манхэттене так дешева, что ты быстро сколотишь состояние. – Джон расхаживал вдоль стены, от пола до потолка увешанной дипломами, сертификатами и памятными фотографиями. – Не верю и не собираюсь этому верить. – Щеки отца порозовели: сказывался шотландский темперамент.

Спокойнее, сказал себе Кайл, спокойнее. Неосторожно вырвавшееся резкое слово только обострит ситуацию. Бывали столкновения и пожестче. Не сегодня-завтра отец успокоится, выпустит пар, и можно будет возвращаться в Нью-Йорк.

– Значит, дело только в деньгах, так, Кайл? Я воспитывал тебя иначе.

– Я приехал не для того, чтобы выслушивать оскорбления, отец. Решение принято, и я прошу уважать его. Другой на твоем месте порадовался бы за сына.

Остановившись возле окна, Джон Маковой затушил в пепельнице сигарету и долго-долго смотрел на своего отпрыска, уже вполне взрослого, привлекательного двадцатипятилетнего мужчину с недюжинными способностями. Отцовский инстинкт подсказал: стоит чуть-чуть сдать назад. Решение принято, какой смысл бросаться словами? Еще немного, и он брякнет что-нибудь лишнее.

– Хорошо, малыш. Пусть будет по-твоему. Тебе виднее, как поступить. Но не забывай: я все-таки отец и имею полное право судить о твоих шагах – тех, что ты уже сделал, и тех, что пока только собираешься совершить. Для этого я и живу на белом свете. И если ты опять сваляешь дурака, помни: я первым сообщу тебе об этом.

– Я не сваляю дурака, папа.

– Не зарекайся.

– Пойдем поужинаем, а? Хочу есть.

– Мне потребуется глоток виски.

Они сели в машину и отправились в итальянский ресторанчик «У Виктора», куда, как помнил Кайл, отец заходил каждую пятницу вечером. Проглотив порцию виски, Макэвой-старший попросил еще мартини. Кайл довольствовался содовой с каплей лимонного сока. Оба заказали спагетти с мясными шариками, а после второго мартини сердце Джона начало оттаивать. Все-таки приятно сознавать, что твоего сына ждут не дождутся в самой крупной и влиятельной юридической фирме страны. Однако внезапная перемена планов никак не укладывалась в его голове.

«Если бы ты только знал, – мысленно повторял Кайл. – Если бы ты знал…»

Сказать отцу правду он не мог.