1: 21 декабря — 30 декабря

В классе Сары не было девочки, умнее Лоретты Барнс. «Рэп как поэзия, поэзия рэпа» — интересная тема. Однако Лоретта не согласилась.

— "Айс Ти" — вовсе не Аллен Гинсберг, — заявила она. — Нельзя даже сравнивать «Души на льду» с «Воплем». Они просто явления разного порядка, миссис Уэллес.

Лоретта училась на благотворительную стипендию и была единственной чернокожей на всем втором курсе. И единственная из всех заявила, что сейчас рэп не является поэзией.

— Назовите его виршами графоманов — и я соглашусь. Но поэзией? Что вы, миссис Уэллес. Если рэп — поэзия, то Майкл Джексон — просто Лучано Паваротти.

Остальные девочки рассмеялись.

Лоретта наслаждалась произведенным эффектом.

Ослепительная четырнадцатилетняя красавица с голливудской улыбкой и прической из множества косичек с вплетенными в них разноцветными стеклянными бусинками, она могла бы хоть сейчас стать фотомоделью, однако мечтала о карьере юриста. От одноклассниц Лоретта узнала, что муж миссис Уэллес работает в прокуратуре, и как-то раз спросила Сару, не требуется ли ее мужу хорошая помощница. Точить карандаши, выносить корзины с ненужными бумагами — что угодно, все лучше, чем ее нынешняя работа в «Макдональдсе». Сара ответила, что, насколько ей известно, в прокуратуру принимают только государственных служащих, что означает обязательную сдачу экзаменов и все такое прочее. Впрочем, она спросит мужа. Майкл подтвердил ее предположения.

— Передайте ему, что он только что отверг будущую звезду юриспруденции, — заявила Лоретта и озарила все вокруг своей бесподобной улыбкой.

Сара принялась развивать тему, напирая на то, что рэп может считаться поэзией протеста или, возможно, стихотворным комментарием, подобно стихам Леннона и Маккартни.

— Возьмем, например, «Элинор Ригби», — предложила она. — Что это, как не поэма протеста? Или элегия одиночеству? Или призыв к милосердию? И к тому же здесь отчетливо прослеживаются наблюдения за социальными явлениями, разве не так? Элинор прячет лицо в кувшине возле дверей. Отец Маккензи начинает службу, на которую никто не приходит.

Большая часть ее пятнадцатилетней аудитории слышала «Элинор Ригби», но мимоходом.

Многие из них воспринимали «Битлз» почти как некий квартет менестрелей елизаветинских времен.

В конце концов, Маккартни уже за пятьдесят — глубокий старик в глазах этих акселератов. Тем не менее Сара очертя голову бросилась вперед. Знай она заранее, что урок пойдет по такому руслу — кстати, не самый худший вариант, — она принесла бы из дому что-нибудь из своих собственных магнитофонных записей. Сейчас же она побеждала только потому, что Лоретта поддержала неожиданный поворот темы.

— Или что такое «Я — морж», — продолжала Сара, собравшись с духом, — как не протест против английской системы налогообложения. Иначе почему так отчетливо прослеживается там тема смерти? Все вы знаете выражение: «На свете есть две бесспорные вещи — смерть и налоги», не так ли?

Никто из них ничего подобного не знал. Самые умные дети Нью-Йорка, студенты Грир-Академи, и никто из них понятия не имеет ни о смерти, ни о налогах, ни — если уж на то пошло — о песне «Я — морж».

Никто, кроме Лоретты.

— Леннон, бесспорно, был настоящим поэтом, — согласилась она. — Только вы сравниваете Божий дар с яичницей, вот в чем беда.

— Простите, а кто такой Леннон? — спросила одна из девочек.

— Господи помилуй! — Лоретта возвела горе свои очаровательные карие глазки.

— Джон Леннон, — повторила Сара.

— Кажется, это его застрелил какой-то псих рядом с комплексом «Дакота», — напряглась другая девочка.

«Хорошая тема для будущего урока, — отметила про себя Сара. — Что остается в памяти об ушедших людях? Что будут помнить о Вуди Аллене — его разводы или его прекрасные фильмы? Кем в глазах потомков останется Оливер Норт — национальным героем или предателем священных постулатов демократии? И неужели Джона Леннона, после всего им сказанного и сделанного, вспомнят лишь как человека, которого застрелил какой-то псих рядом с квартирным комплексом в западной части Нью-Йорка?»

Зазвенел звонок.

— Черт! — воскликнула Сара и улыбнулась.

Каждый день в конце каждого урока она повторяла это восклицание. В нем слышалось абсолютно искреннее сожаление — она действительно ненавидела школьный звонок, означавший окончание занятий. Но кроме всего прочего это стало чем-то вроде ее фирменного знака.

Лоретта подошла к ней.

— А может, тут все дело в сострадании? — предположила девочка. — Их называют поэтами потому, что все они — черные.

— Хорошая мысль, — заметила Сара. — Обсудим ее на следующем уроке.

* * *

Майкл вечно становился на сторону дочери. О чем бы ни заходил спор, он неизменно поддерживал Молли. Вот и сегодня Саре казалось, что она достаточно ясно все объяснила за обедом. Нет никакого смысла наряжать рождественскую елку, раз они уезжают в Сент-Барт двадцать шестого. А сегодня уже двадцать первое. Даже если они успеют установить и убрать ее к завтрашнему вечеру.

— Кстати, — добавила Сара, — о елке длиннее шести футов и речи быть не может.

— Шесть футов! Мамочка, но это же огрызок какой-то!

Естественная реакция Молли.

Двенадцати лет от роду, ни на миг не сомневающейся в том, что имеет надежного адвоката в лице отца и что присяжные уже вынесли вердикт.

Они только что вышли из дому на улицу. Стрелки часов приближались к семи тридцати. Падал снег.

— Даже если мы ее уберем к завтрашнему вечеру, — продолжила Сара, — в субботу мы уедем и вернемся не раньше...

— Зато пока мы не уехали, можно порадоваться, — заметил Майкл, ухмыляясь, как подкупленный судья.

В оливково-зеленой куртке с поднятым капюшоном он казался могучим пришельцем из лесного края.

— Конечно, целых четыре дня, — парировала Сара. — А потом нас не будет дома до третьего. А к тому времени без воды...

— Мы можем оставить ключ коменданту.

— А я не хочу, чтобы он заходил к нам в наше отсутствие.

— Я дам ему десятку.

— Дай лучше мне, папа, — вмешалась Молли. — Я останусь дома и буду ее поливать.

— Не сомневаюсь, — ответил Майкл, а Молли захихикала.

— А кто повесит гирлянду? — спросила Сара.

Последняя зацепка. Торг по мелочам.

— Я, — вызвался Майкл.

— Но не длиннее восьми футов.

— Договорились, — отозвался Майкл, пожимая ей руку и подмигивая Молли.

Они шли, запорошенные медленно кружащимся снегом, разглядывая выставленные на продажу вдоль домов деревья, держась за руки и стараясь подстраиваться друг под друга, словно во время прогулки по студенческому городку колледжа. Майкл был на три дюйма выше жены, но, будучи длинноногой, она без труда поспевала за ним. Сегодня Сара надела облегающие джинсы, массивные ботинки и светло-голубую куртку, а на коротко постриженные светлые волосы натянула красную шерстяную шапочку. Молли носилась впереди в поисках подходящей елки и «делала стойку» на каждое дерево побольше.

— Мама! — В ее голоске звенел триумф первооткрывателя.

Сара неохотно подошла поближе.

Девочка стояла рядом с коротеньким толстеньким человечком в коричневых шерстяных перчатках, зеленой шапке с ушами, коричневых вельветовых брюках и насквозь промокших ботинках с высокими голенищами. За его спиной тоненькая гирлянда фонариков опоясывала деревья, выстроенные в ряд вдоль кирпичной стены здания между китайским ресторанчиком и прачечной. Затянутой в перчатку рукой, невидимой в гуще ветвей, он обхватил тонкую верхушку понравившейся Молли елки. Он жевал окурок потухшей сигары и вопросительно смотрел на Сару.

Девочка застыла перед неказистой гирляндой, чрезвычайно гордясь тем, что отыскала такое безукоризненное дерево — не выше пресловутых восьми футов, в густой и пушистой мантии сине-зеленых иголок. В слабом сиянии фонариков волосы Молли, свисающие на лоб небрежными прядями, вдруг приобрели оттенок благородного старого золота.

Перед ее личиком, кружась, опускались снежинки. В радостном предвкушении глаза девочки стали большими-пребольшими. Внезапный порыв ветра подхватил завиток светлых волос и, словно за шелковой занавеской, на миг скрыл бледно-голубые глаза. В них, сияющих и полных надежды, казалось, светилась вся чистота Рождества. При виде Молли, замершей рядом со своим долгожданным трофеем, со своим драгоценным сокровищем, молившей взглядом об одобрении и поддержке, Сара вдруг почувствовала, что никогда больше не увидит своего ребенка таким невинным.

— Симпатичная, — сказала она и крепко прижала к себе дочь.

* * *

Дома их уже ждало сообщение. Красный огонек автоответчика мигал, как глаз неведомого чудовища.

— Майкл, — произнес женский голос. — Говорит Джеки Диас. Ты не смог бы перезвонить мне сразу же? Я — в конторе.

Оба разом посмотрели на часы.

Без тринадцати семь.

Через несколько секунд металлический голос автоответчика объявил число и время звонка:

— Понедельник, двадцать первое декабря, восемнадцать часов тридцать одна минута.

— Кто такая Джеки Диас? — спросила Сара.

— Отдел по борьбе с наркотиками, южный Манхэттен.

— Пусть подождет, пока мы пообедаем, — заявила Сара.

— А если что-то важное? — возразил Майкл. Он уже снимал трубку телефона.

— Майкл, ну пожалуйста, — протянула она. — Я только-только собиралась...

— Секундное дело, — ответил он, роясь в записной книжке.

Сара поморщилась и направилась к холодильнику. Майкл набрал номер. На другом конце города телефон звонил, звонил, звонил...

— Отдел по борьбе с наркотиками.

— Детектива Диас, пожалуйста.

— А кто говорит?

— Помощник прокурора Уэллес.

— Минуточку.

Майкл ждал. Где-то в глубине комнаты Сара с шумом совала пластиковые тарелки в микроволновую печь. Молли добралась до телевизора и включила МТВ.

— Привет, Майкл. Извини, что заставила тебя ждать. Ты можешь приехать прямо сейчас?

— А в чем дело?

— Видишь ли, я задержала мелкого торговца наркотиками, некоего типа по имени Доминик Ди Нобили. Взяла при продаже шести унций кокаина. После двух часов допроса он почти что раскололся.

— Насчет чего?

— Речь идет об организованной преступности.

— Через полчаса буду у себя в офисе.

* * *

Слабый снег перешел в настоящую метель.

Если бы не слова «организованная преступность», никто бы даже под страхом смерти не прибыл сюда в такой вечер; совещание отложили бы по крайней мере до окончания снегопада. Однако детектив второго класса Жаклин Диас и заместитель начальника подразделения Майкл Уэллес собрались-таки в комнате номер 667, чтобы выслушать Доминика Ди Нобили.

Джеки, миниатюрная пуэрториканка по происхождению, родилась и выросла в Бруклине, а образование получила в полицейской академии «Джон Джен». Майкл дал бы ей года двадцать три — двадцать четыре. Она до сих пор не успела сменить синие джинсы и куртку с капюшоном, в которых выходила на задание. Майклу уже доводилось работать с ней раньше, когда она служила агентом Отдела борьбы с уличной преступностью. Ей нравилось работать с Майклом, и сейчас она позвонила ему, поскольку, видимо, уцепилась за что-то серьезное в области его нынешних интересов.

Ди Нобили сдрейфил сразу же, стоило ей только предъявить ему полицейский жетон и надеть наручники на него и на своего информатора, которого усадили в другую машину и увезли в неизвестном направлении. Хороших «подсадных уток» найти не так-то просто, стоило ли «палить» его задаром? С другой стороны, Ди Нобили четко светило от пятнадцати лет до пожизненного заключения за преступление первой категории. Не успела Джеки еще зачитать задержанному его права, как он уже принялся молить о пощаде и кричать, что теперь его убьют, что его надо отпустить, поскольку раньше он ничем подобным не занимался...

— Выходит, ты у нас девственник?

— Нет, правда. Прошу, выслушайте меня, иначе меня убьют, точно убьют!

— И кто же тебя убьет?

— Они все!

— Что весьма сузило круг подозреваемых, — с улыбкой прокомментировала Джеки. — А потом выяснилось вот что...

Выяснилось, что Ди Нобили, официант по профессии, питал неудержимую страсть к лошадиным бегам. Хуже того, он играл, и неизменно проигрывал, и наконец задолжал одному манхэттенскому ростовщику около пятнадцати тысяч, а недавно не смог внести еженедельный взнос в размере 750 долларов. В результате такой небрежности он заработал хорошую взбучку, о чем напоминали синяки под глазами и распухшая губа. Более того, ростовщик пригрозил убить должника, если тот не вернет ему все пятнадцать штук плюс двухнедельные проценты к рождественским праздникам, которые не сулили бедняге ничего хорошего.

— Здесь-то и начинается самое интересное, — продолжала Джеки. — Ди Нобили поделился проблемами со своей подружкой, у которой очень неплохие связи — понятно? А именно, по словам Ди Нобили, капо из Куинса, где живет наш герой. Семья Колотти — слышал о таких?

— Слышал, — отозвался Майкл.

— Я многозначительно хмыкнула, поскольку запахло жареным, хотя он, конечно же, мог нести какую угодно чушь, раз уж попался на продаже кокаина. Этот самый капо приходится даме двоюродным братом и владеет рестораном на Форест-Хиллс. Зовут его Джимми Анджелли, иначе — Джимми Ангел. Знакомая личность?

— Отчасти.

— Итак, она отводит Дома к кузену, Дом объясняет, что ну никак не может раздобыть пятнадцать тысяч плюс проценты к Рождеству. Причем он свято верит, что ростовщик намерен его прикончить. Мы-то с тобой знаем, что никто никогда не убивает своих должников, потому что тогда денежки уж точно пропадут. Но Дом не в курсе таких простых вещей и «писает в штаны», поскольку считает, что Рождество ему придется встречать в аду. Джимми Ангел терпеливо его слушает, потому что подружка Дома действительно приходится ему кузиной и он должен оказать хоть какое-то уважение брату своего отца. Он спрашивает у Дома имя ростовщика, и тот называет некоего Сальваторе Бонифацио, также известного как Па...

— Парикмахер Сэл, — подхватил Майкл. — Семья Фавиола из Манхэттена.

— Семья Фавиола, — кивнула Джеки, — которая и сейчас, после того как Энтони отправился на отдых, остается в хороших отношениях с семьей Колотти.

— По крайней мере, мы придерживаемся такого мнения, — подтвердил Майкл.

— И мы тоже. Территории поделены, никто никого по пустякам не убивает. Пока что.

— Пока что, — согласился Майкл.

— Так вот. Ради кузины Джимми Ангел соглашается встретиться со своим знакомым капо из семьи Фавиола и спросить его, может ли он, то есть капо, уговорить Парикмахера Сэла перестать наезжать на близкого друга любимой кузины Джимми. Капо обещает попытаться что-нибудь сделать... В общем, все это происходило вчера. Дом должен был внести очередной взнос в прошлую пятницу, тогда же его и пропустили через мясорубку. В субботу он прогулял работу, потому что выглядел так, словно только что выбрался из-под асфальтоукладчика, а в воскресенье побежал к подружке, которая отвела его к Джимми Ангелу, ну и так далее.

— Понятно.

— А сегодня утром капо семьи Фавиола...

— А его-то как зовут?

— Ди Нобили не знает.

— Ладно.

— ...звонит Джимми Ангелу и делает контрпредложение. Ну, сперва идет обычная трепотня насчет уважения: мол, тут дело в уважении, когда ты должен человеку деньги и не платишь, то тем самым демонстрируешь недостаточное уважение, и так далее, и тому подобное, а затем сообщает, если друг его кузины готов отработать долг, то они не прочь ему кое-что поручить. Если он справится, в будущем возможны и другие поручения, до тех пор, пока он полностью не отработает долг. Естественно, продолжает он, этот шаг надо рассматривать только как услугу семьи Фавиола семье Колотти, дань уважения, ну и так далее — все та же трепотня о чести и достоинстве.

— Кажется, я догадываюсь, — бросил Майкл.

— Твоя прозорливость приводит меня в восторг.

— Дом выступит в роли курьера и доставит по адресу шесть унций кокаина...

— ...и, ни о чем не подозревая, вляпается в ловушку, которую мы готовили несколько недель. Конечно, ни одна из семей не знала о существовании ловушки, не знают они и сейчас. Вот в чем прелесть ситуации! Раньше он всего-навсего был в долгу у ростовщика из семьи Фавиола. Теперь же над ним нависла угроза со стороны семьи Колотти. Он в ужасе, поверь мне, Майкл, — усмехнулась Джеки. — Сейчас он мать родную готов продать.

— Отличная работа, — усмехнулся Майкл. — Пойдем дожмем его.

* * *

В комнате не было ни видеокамеры, ни пишущей машинки, никто не стенографировал, не делал записей и не подсматривал сквозь зеркало на стене. Предстоял абсолютно конфиденциальный разговор.

Ди Нобили оказался коренастым мужиком в спортивной куртке, серых фланелевых слаксах и синем свитере. Коричневые мокасины. Начинающие редеть волосы. Лицо тщательно выбрито. Если бы не синяки и разбитая губа, Майкл скорее всего принял бы его за отца семейства из пригорода, в школьные годы увлекавшегося американским футболом. Впрочем, по словам Джеки, все его спортивные увлечения — за исключением неподтвержденных сведений об участии в нескольких драках — сводились к занятиям бодибилдингом во время шестилетней отсидки за какое-то второстепенное правонарушение. Из дела следовало, что ему тридцать девять лет — на три года больше, чем Майклу. Даже в случае минимального наказания ему светило выйти на свободу в возрасте пятидесяти четырех лет. Хотя срок его сейчас не беспокоил. Он боялся, что его убьют.

— Ты ведь понимаешь, что целиком в наших руках? — спросил Майкл.

— Понимаю.

— Мы поселим тебя далеко отсюда, спрячем тебя от тех людей, но за это ты должен будешь в точности выполнять все наши указания. Или рискуешь выбирать между нами в суде и ими на улице.

— Я готов сотрудничать.

— Хорошо. Прочти и подпиши.

— Что это?

— Отказ от предъявления обвинения, — пояснил Майкл и передал Ди Нобили бумагу следующего содержания:

ОТКАЗ ОТ НЕМЕДЛЕННОГО

ПРЕДЪЯВЛЕНИЯ ОБВИНЕНИЯ

Я, Доминик Ди Нобили, подтверждаю, что был арестован за нарушение пункта 220.43 Уголовного кодекса штата Нью-Йорк (преступная торговля запрещенными к продаже веществами первой степени).

Мне были зачитаны мои конституционные права детективом второго класса нью-йоркской городской полиции Жаклин Диас, и я в полном объеме понимаю свои права.

Мне также было сообщено о моем праве опротестовать немедленное предъявление обвинения...

— Никто мне ничего такого не сообщал, — вставил Ди Нобили.

— Зато сейчас сообщают, — отрезал Майкл.

...опротестовать немедленное предъявление обвинения, и я полностью понимаю это мое право.

Осознавая все свои права, я проявляю готовность к сотрудничеству с властями. Тем не менее я не получил никаких обещаний относительно...

— Кажется, вы что-то говорили о моем новом месте жительства.

— Только в том случае, если ты нас не надуешь, — пояснила Джеки. — А если начнешь крутить, у нас по-прежнему остаются «светлячки» как вещественное доказательство, и можно не сомневаться, что...

— Какие еще «светлячки»?

— Меченые купюры. Двадцать три штуки, что ты получил за наркоту.

— А-а-а.

— Если ты попытаешься нас кинуть, все договоренности отменяются.

— Я вас не кину.

— Отлично. Тогда подписывай.

— Сперва дочитаю до конца.

...моего сотрудничества.

В интересах наиболее эффективного сотрудничества с властями я согласен с задержкой в предъявлении мне обвинения. Я поступаю таким образом, зная, что имею право на отказ от немедленного предъявления обвинения, и считая, что незамедлительное предъявление обвинения отрицательно повлияет на возможность моего сотрудничества с властями.

— А это еще что значит?

— Что, если мы предъявим тебе обвинение, они поймут, что ты попался.

— А-а-а.

— И ты станешь для нас бесполезен.

— А-а-а-а.

— Ну так как? — спросил Майкл. — Подпишешь?

— Конечно, конечно, — заторопился Ди Нобили.

Он подписал бумагу и проставил число. Джеки расписалась как свидетель.

— Отлично, — произнес Майкл. — Так где ты взял наркотик?

— В мясной лавке на Бруклине.

— Кто его тебе передал?

— Парень по имени Арти. Я видел его впервые в жизни. Я должен был войти, назваться и попросить свиных отбивных. Он передал мне пакет, по виду такой, словно там действительно было мясо, — ну, из такой белой жесткой бумаги, знаете?

— Кто тебя учил, что говорить?

— Парикмахер Сэл. Кроме него, я никого там не знал.

— А Джимми Ангел? Его-то ты тоже знаешь, не так ли?

— Ни разу с ним не встречался. Он просто двоюродный брат моей подружки.

— А ее как зовут?

— Я не хотел бы ее сюда вмешивать.

— Послушай, — отчеканила Джеки. — По-моему, ты не до конца понял, что тебе тут говорили. Ты помогать нам собрался или в игрушки играть?

— Чего?

— Назови ему имя твоей подружки. Перед тобой сидит заместитель начальника Отдела по борьбе с организованной преступностью, и лучше не отнимать у него времени.

— Ее зовут Люси.

— А дальше?

— Анджелли. Она кузина Джимми.

— Сэл сказал тебе, где взять товар, верно?

— Ага.

— И куда его доставить?

— Ага. Он назвал имя — Анна Гарсия. Мы должны были встретиться в Китайском квартале, у входа в ресторанчик, что торгует навынос.

— Мой псевдоним, — улыбнулась Джеки. — Я пришла с телохранителем, бугаем фунтов под двести, на случай если наш приятель Дом вдруг решит стукнуть меня по голове и смыться с товаром.

— Угу, — мрачно подтвердил Дом.

— И что дальше? — спросил Майкл.

— Он сказал, что в обмен на кокаин я получу двадцать три куска.

— Сэл так сказал?

— Ага.

— Кому ты должен был отдать деньги?

— Сэлу.

— Где?

— В ресторане под названием «Ла Луна».

— Где он находится?

— На Пятьдесят восьмой улице.

— Вы раньше там с ним встречались?

— Ага. Там я ему проценты отдавал.

— Сколько он с тебя брал?

— Пять процентов в неделю.

— Круче, чем в «Чейз Манхэттене», — вставила Джеки.

— На какое время назначена встреча?

— Сегодняшняя?

— Да, сегодняшняя.

— Сразу же, как доберусь.

— То есть часов в шесть, — заметила Джеки. — Ты несколько задержался, Дом.

— Да, я несколько задержался, — согласился тот, и в глазах его снова появилось выражение безысходности.

— Я хочу, чтобы ты ему позвонил, — сказал Майкл. — У тебя есть его телефон?

— Ага.

Майкл пересек кабинет и достал из ящика шкафа телефонную трубку, купленную сотрудниками технического отдела в «Радиошеке», затем присоединил к ней дополнительные наушники и приказал:

— Скажешь ему, что все прошло как по маслу, но у тебя спустило колесо, пришлось его чинить и ты только что из мастерской. Все ясно?

— Нет, я идиот.

Майкл поднял голову:

— Уважаемый, может, ты хочешь, чтобы я сейчас отправился отсюда домой?

— Простите, — спохватился Ди Нобили.

— Будешь и дальше умничать, — предупредил Майкл, — я и минуты лишней здесь не задержусь. Дошло?

— Да-да, конечно.

— Ну и прекрасно.

Майкл подсоединил кабель к записывающему устройству.

— А если он поинтересуется, почему ты так долго чинил колесо, ответишь, что сегодня выходной и к тому же плохая погода.

— Он поверит? — спросила Джеки.

— Думаю, поверит, — ответил Ди Нобили.

— Ты уж постарайся, — посоветовал Майкл. — Скажи, что принесешь деньги сразу же, вот только в пути можешь подзадержаться — улицы не очищены от снега, пробки, в общем, неси что попало. Мне нужно еще несколько часов. — Он повернулся к Джеки. — Тогда мы успеем спрятать на нем микрофоны.

— Что вы имеете в виду — спрятать на мне микрофоны? — встрепенулся Ди Нобили.

— Он до сих пор ничего не понял, — покачала головой Джеки.

— Да, мы спрячем на тебе микрофоны, — повторил Майкл. — Есть какие-то возражения?

— Нет, сэр.

— Ну и отлично. Звони.

Ди Нобили извлек из бумажника клочок бумаги, заглянул в него и, держа записку в левой руке, правой набрал номер. Оборудование позволяло одновременно записывать и прослушивать разговор. Майкл и Джеки оба надели наушники. Телефон зазвонил раз, и два, и три...

— Ресторан «Ла Луна», — произнес в трубке мужской голос.

— Позовите Сэла, — попросил Ди Нобили.

— А кто говорит?

— Доминик Ди Нобили.

— Он вас знает?

— Знает.

— Подождите.

Майкл ободряюще кивнул. Он заметил, что Ди Нобили прошиб холодный пот.

— Алло.

Мужской голос. Неприветливый.

— Сэл?

— Да.

— Говорит Дом.

— Куда ты запропастился, Дом?

— Я в автомобильной мастерской на Кэнал-стрит. Мне только что заклеили проколотое колесо.

— Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Да, поздно, я знаю.

— Я жду твоего звонка с шести часов.

— Едва у меня спустило колесо, я начал искать телефон-автомат.

— Как все прошло?

— Отлично.

— Никаких проблем?

— Абсолютно никаких.

— И где ты сейчас?

— В гараже, где мне починили колесо. Остается только заплатить, и я выезжаю.

— Почему ты так долго возился с колесом?

— Сегодня же выходной. К тому же на улицах творится черт-те что. Опять же, я совсем не знаю этот поганый район, — импровизировал Дом. — Пока я нашел работающую мастерскую...

— Но теперь все в порядке?

— Да, я же говорил.

— Так когда ты доберешься? Я жду тебя уже целых два часа.

— Если хочешь, приеду прямо сейчас.

— Конечно, хочу.

— Но предупреждаю, Сэл, кругом сплошные пробки. Просто жуткий снегопад. Быстро может и не получиться при всем моем желании.

— Ты же на Кэнал, разве оттуда так далеко до Пятьдесят восьмой?

— Посмотрел бы ты, что здесь творится. Кругом море машин, и все...

— Мне наплевать...

— ...ползут, как черепахи. В жизни такого не видел.

— Тогда пересаживайся на собачью упряжку. Я буду ждать тебя здесь хоть до полуночи.

— Ну ладно, я просто предупредил.

— У меня на сегодняшний вечер больше ничего не запланировано, — отрезал Сэл и повесил трубку.

Ди Нобили покосился на Майкла.

— Отлично, — одобрил тот.

* * *

Стрелки часов уже приближались к десяти вечера, когда Ди Нобили вошел в ресторан «Ла Луна» на углу Пятьдесят восьмой улицы и Восьмой авеню. Под одеждой у него скрывались записывающее устройство и передатчик. На противоположной стороне улицы стояла пустая машина. Установленный в ней ретранслятор принимал сигнал от передатчика Ди Нобили и отправлял его, на гораздо более высоких частотах, Джеки и Майклу, которые сидели в неприметном седане в двух кварталах отсюда. Предстояло сделать две записи: одну — на устройстве Ди Нобили, другую — на магнитофоне в седане. Ди Нобили наказали не садиться рядом с проигрывателем или динамиком, а также не греметь посудой. По его словам, Сэл обычно вел деловые переговоры в тихом угловом кабинете недалеко от кухни. К тому же в такое время, в понедельник вечером, в ресторане не ожидалось большого наплыва посетителей. По крайней мере, они на это надеялись.

При покупке наркотиков у Ди Нобили Джеки пользовалась мечеными купюрами на сумму в двадцать три тысячи долларов, но сейчас предстояла совершенно иная операция, и те деньги могли потребоваться в суде, если информация Ди Нобили окажется бесполезной. Поэтому Майкл лично расписался еще за одну сумму, но имевшихся в наличии денег оказалось на пять тысяч меньше, чем требовалось. В ближайшие десять минут Дому как раз и предстояло объясниться с Парикмахером Сэлом по поводу недостачи. Потому они и тянули со встречей — чтобы придумать правдоподобную причину того, что курьер явился с восемнадцатью тысячами вместо положенных двадцати трех. По расчетам полицейских, нехватка денег в совокупности с объяснениями Дома послужит толчком к дальнейшему развитию событий.

Наушники они не надевали, чтобы не привлекать внимания прохожих, только отрегулировали уровень громкости приемозаписывающего устройства, установленного на полу машины. Со стороны они производили впечатление влюбленной парочки, не сводящей друг с друга глаз, и мало кто мог догадаться, что на самом деле видит двух полицейских, напряженно вслушивающихся в каждый звук. Медленно и бесшумно на машину падал снег, укутывая ее белоснежной шубой.

— Не очень-то ты торопился, — буркнул Сэл.

Сэл Бонифацио, обладатель грубого голоса, вспыльчивого характера и тяжелых кулаков. Парикмахер Сэл.

— Я же тебя предупреждал, — ответил Дом.

— Где деньги?

— Вот они.

Наступила тишина. Очевидно, Дом вытащил из кармана конверт и передал его Сэлу.

— Она проверяла порошок?

— Нет.

— Странно. Наверное, она нам доверяет, а?

Сэл рассмеялся. Дом присоединился к веселью. Бандитский юмор. Хороший повод для смеха.

— Как она выглядит?

— Кто?

— Телка. Анна Гарсия.

— Рыжая, симпатичная.

— Спасибо, Дом, — прошептала Джеки.

— Судя по твоим словам, неплохо бы пообщаться с ней поближе.

— Я тоже не прочь, — согласился Дом, и они опять рассмеялись.

— Похоже на собрание моего фан-клуба, — заметила Джеки.

— Значит, не проверяла? — уточнил Сэл.

— Она не предложила, и я тоже не стал высовываться.

— Разумно. Деньги пересчитал?

— Пересчитал.

— Тогда почему здесь только восемнадцать штук?

Майкл затаил дыхание.

— Ну... об этом-то я и хотел с тобой поговорить, — начал Дом.

— Слушаю.

— Видишь ли...

— Надеюсь, ты скажешь что-нибудь вразумительное, Доминик. Потому что если тебе не понравилось то, что случилось с тобой в пятницу, то ты еще не знаешь, каким я бываю, когда действительно рассержусь. Где остальные пять кусков?

— Видишь ли, по пути сюда...

— Ты добирался целых два часа, Доминик. Звонишь в восемь, приезжаешь в десять. Ты все делаешь с интервалом в два часа? Бабки получаешь в шесть, звонишь мне в восемь, являешься в десять, а пять штук неизвестно где? Куда ты дел деньги, Доминик?

— Я их проиграл.

— Ты их — что?

— Я...

— Ты покойник, Доминик.

— Послушай, Сэл, я...

— Нет, нет. Ты уже труп.

— Прошу тебя, Сэл. Я все объяс...

— Так вот какова твоя благодарность?! Значит, теперь я должен пойти к Фрэнки и рассказать ему, какой ты у нас игрок?

— Что за Фрэнки? — прошептал Майкл.

— Ты полагаешь, что можно просто так украсть деньги у...

— Я не крал их, Сэл. Я взял их взаймы.

— У кого, Доминик?

— У тебя. Временно.

— Доминик, ты уже должен мне пятнадцать кусков плюс проценты. В пятницу день платежа, и к тому сроку с тебя будет шестнадцать тысяч пятьсот. И у тебя хватает наглости сказать, что ты берешь у меня еще пять штук? И даже не спросив разрешения для начала?

— Я хотел сказать, как только увижу тебя. Вот видишь — я же говорю сейчас.

— Ты говоришь, что занял у меня еще пять тысяч, верно?

— Да.

— Идиот, ты не со мной в игрушки играешь. Ты поставил на кон деньги Фрэнки Палумбо!

— Отлично! — вырвалось у Майкла.

— Фрэнки делает одолжение этому придурку Анджелли из Куинса, чью уродину кузину ты трахаешь, или ты думаешь, об этом никто не знает? А между прочим, ты — женатый человек. А кстати, Анджелли в курсе, что он просил Фрэнки сделать одолжение женатому человеку, который трахает его кузину? И вот так-то ты благодаришь Фрэнки? Таково-то твое уважение к человеку, чью задницу тебе следовало бы целовать с утра и до вечера? Знаешь, что тебя теперь ждет? Сначала...

— Сэл...

— Сначала я лично вышибу из тебя дух за то, что ты поставил меня в идиотское положение перед Фрэнки, а затем передам тебя ему, и уж он-то сделает так, что тебе никогда в голову больше не придет воровать деньги у членов семьи Фавиола. Ты меня понимаешь, Доминик?

— Позволь мне снова поговорить с Джимми, прошу, — взмолился Доминик. — Позволь объяснить ему, что...

— Тебе не надо больше говорить с Джимми. Джимми сделал для тебя все, что мог. Но теперь это уже дело не семьи Колотти, а семьи Фавиола. Где твое уважение?

— Джимми может объяснить ему...

— И объяснять тут нечего. Ты спер пять тысяч у Фрэнки Палумбо после того, как он сделал тебе одолжение. Какие могут быть еще объяснения?

— Я думал, что беру в долг у тебя, Сэл.

— Ты хочешь сказать: ты думал, что крадешь у меня?

— Нет, нет. Я собирался платить тебе проценты, те же, что и прежде.

— Какие еще проценты? Козел вонючий, ты и сейчас-то не можешь выплачивать в срок, как же ты рассчитываешь платить еще за пять штук?

— Я думал, старая договоренность останется в силе.

— А меня ты спросил?

— Я собирался сказать тебе позже.

— Ты идиот, Доминик.

— Теперь я понимаю свою ошибку. Мне следовало сначала спросить тебя. Но я правда думал, что это твои деньги, Сэл. Я понятия не имел...

— Ну так вот, они — не мои.

— Я очень сожалею, что я так сильно подвел две семьи. Очень, Сэл.

— Раньше надо было думать.

— Я полагал, что беру деньги в долг.

— Придурок, — отрезал Сэл.

Майкл словно воочию видел, как он качает головой. Последовала долгая пауза. Джеки взглянула на Майкла. Он пожал плечами. Ожидание затягивалось.

— Скажу тебе всю правду, — нарушил молчание Сэл. — Это дело уже вне моего контроля, Дом. Ты действительно слишком далеко зашел на сей раз. Если я позвоню Фрэнки и расскажу ему, что произошло, он прикажет мне переломать тебе ноги и бросить в реку.

— Но может, когда будешь ему звонить, ты сможешь попросить его поговорить с...

— Я заранее знаю ответ. Он скажет: разбирайся сам и не приставай ко мне с такими пустяками.

— А может, Джимми согласится гарантировать заем...

— С какой стати?

— ...пока я его не отработаю.

— Каким образом ты собираешься отрабатывать? Что, снова отнести кокаин, получить за него деньги и потом пойти проиграть их? Ты так себе представляешь свою отработку, осел безмозглый?

— Он опять заводится, — заметила Джеки.

— Но можешь ты по крайней мере спросить? — взмолился Дом.

— Спросить о чем?

— Можно ли встретиться с Джимми и обсудить проблему.

— Он скажет: к чертям Джимми, и тебя к чертям тоже. Он уже пошел тебе навстречу, и вот какова твоя благодарность. Вот что он ответит, даю гарантию.

— Ну спроси его, Сэл. Пожалуйста.

— Значит, стрелка, да?

— Пожалуйста...

— Если я позвоню Фрэнки — я сказал «если», — он выставит свои условия, можешь быть уверен. Из-за тебя и так у обеих семей полно хлопот, а теперь ты еще предлагаешь забить стрелку, то есть свести вместе двух важных людей только затем, чтобы обсудить твою глупость. Однако ты нахал. И откуда ты знаешь, что Анджелли согласится гарантировать твой заем? С чего ты взял?..

— Я ничего не знаю. Моя знакомая попросит его.

— Та, кого ты трахаешь?

— Ну...

— Мне бы родиться дипломатом, — буркнул Сэл.

— Так ты позвонишь ему?

— Подожди здесь. Высунешь нос — уж лучше не останавливайся до самой Югославии.

Раздались звуки удаляющихся шагов. Теперь, когда разговор прекратился, до Майкла донесся обычный ресторанный шум — приглушенные голоса официантов и швейцаров, готовящихся к закрытию, звяканье столовых приборов, которые расставляли перед завтрашним нашествием посетителей, ток-шоу по радио. Они сидели и ждали, а снег все падал и падал.

— Ну так вот.

Снова голос Сэла, сперва издалека, затем, по мере приближения, громче и громче.

— Ты везунчик, Доминик. Он сказал, пусть Джимми ему позвонит, и они договорятся на после Рождества.

— Спасибо, — выдохнул Доминик.

— А пока все не решится, мой тебе совет: трахай его кузину так, чтобы дым шел, — бросил на прощание Сэл.

* * *

Полдень еще не наступил, но на пляже уже воцарилась непереносимая жара. Даже тень от полосатого зонтика не давала желанной прохлады, впрочем, Сара допускала, что дело тут не в погоде, а в рассказе ее сестры. Хите говорила, что в тот момент, когда ей открылась истина, она хотела убить своего мужа. На острове царили французские нравы, и женщины здесь ходили по пляжу без бюстгальтеров. Хите сидела с открытой грудью на полотенце под зонтиком и рассказывала, как ей хотелось врезать ему по морде молотком для отбивания мяса. Из-за того, что сестра сидела полуголая под взглядами прохожих, Сара чувствовала себя очень неловко. Сама она пока не набралась мужества избавиться от верхней части купальника. И возможно, никогда не наберется.

— Когда он спал, — горячилась Хите, — я умирала от желания взять молоток и расквасить ему физиономию.

— Ну, не преувеличивай, — протянула Сара.

— Честное слово. Размозжить ему голову, а затем убежать из дома и вообще из Штатов, исчезнуть в какой-нибудь из южных стран.

Пляж находился на южном берегу острова, в тихой бухточке вдали от многочисленных отелей, теснившихся на атлантическом побережье Сент-Барта. Дом их родителей располагался на небольшом, поросшем растительностью холме над пляжем. До соседнего жилья отсюда было не меньше километра, а до ближайшего хорошего отеля — двадцать минут езды. Молли ушла в дом прикорнуть. Иоланда, домоправительница родителей, вытирала пыль на деревянной веранде, с трех сторон опоясывавшей строение. Звук, издаваемый ее щеткой, придавал дополнительный зловещий фон и без того драматическому разговору. Начинался отлив. Небольшие волны лениво набегали на берег. Кругом царили покой и тишина, однако ее сестра рассказывала, что готова была совершить убийство. Сара не хотела слушать о подобных ужасах. Раскаленный пляж казался ей ловушкой.

— Тогда я уже узнала о его малютке, — продолжала Хите. — Он часто допоздна задерживался на работе, плел что-то о важных счетах. Я верила. Ее зовут Фелисити. Ее я тоже хотела убить. Как я хотела неожиданно вернуться домой, застать их в постели и убить обоих одним молотком, размолотить им лица до неузнаваемости, а потом исчезнуть. Затем бы я приехала сюда, но здесь меня стали бы искать в первую очередь, верно?

— Возможно, — согласилась Сара.

— Я узнала правду сразу после Хеллоуина. В воскресенье одна дама из нашего дома устроила вечеринку с переодеваниями. Я изображала из себя сексуальную ведьму, а Дуг нарядился волосатым колдуном. Какой-то тип в костюме Дракулы не давал мне покоя, все ходил за мной по пятам и делал вид, что хочет укусить меня в шею. Потом еще у Дуга хватило наглости заявить, что он ревновал, глядя, как граф нацелился на мою шею. Представляешь — он трахает малышку Фелисити до полусмерти по две, по три ночи в неделю, а потом разыгрывает сцены ревности из-за пьяного придурка с бутафорскими клыками.

Она недоумевающе тряхнула головой. Капелька пота проложила дорожку между ее обнаженными грудями.

— Позже тем вечером он ей позвонил, — продолжила она. — Тогда-то я все и узнала.

— Каким образом? — спросила Сара.

— Я встала пописать — стоит мне выпить побольше вина, и я всю ночь бегаю в туалет, а ты? Дуга в постели не оказалось. Время — три часа ночи. Я, естественно, недоумеваю: где Дуг? Логично, разве нет? В три-то часа? Может, Дуг в туалете? Тоже писает? Выходит, мне придется ждать своей очереди? Или мне лучше воспользоваться туалетом внизу, около кабинета? Но нет, Дуг не писает, туалет пуст. Итак, я, как говорится, облегчаюсь, возвращаюсь в спальню и вижу, что его постель до сих пор пуста. Так где же Дуг? Сгорая от любопытства — как любая другая на моем месте, как-никак три ночи, — я выхожу в холл, вижу свет в кабинете, зову: «Дуг!» — и слышу щелчок. Тихий такой щелчок, но я сразу понимаю, что кто-то повесил трубку. Три часа ночи, и мой муж звонит по дальнему телефону... И выходит он из кабинета, и на нем ничего нет, кроме пижамных брюк и мерзкой ухмылочки, и начинает мне заливать, что смотрел какое-то слово в словаре. «Слово?» — переспрашиваю я. «Оно меня достало, — говорит он, — не давало мне спать». «Слово? — спрашиваю я снова. — Какое слово?» Понимаешь, я все еще верю ему. Я все еще допускаю, что ослышалась, что он не мог звонить по телефону, возможно, он действительно просто закрывал словарь. «Эогиппус», — говорит он. Вот из-за чего он встал в три ночи. Эогиппус. «Древняя лошадь?» — уточняю я. «Да, именно, — отвечает он, — я хотел уточнить, как оно правильно пишется. Ну никак не мог заснуть». Ну, это еще достаточно правдоподобно, верно? То есть можно себе представить человека, которого мучает проклятый вопрос: «иу» или просто "у". Итак, три часа ночи, мы стоим в холле, и он мне рассказывает, что встал с постели, чтобы найти в словаре «эогиппус», и там просто "у", так что можно спокойно ложиться, что он моментально и делает и через минуту уже храпит, засунув руку мне между ног. Следующим вечером, когда я вернулась с работы, а он все еще у себя в конторе возится со своими важными счетами, сукин сын, я нахожу в словаре «эогиппус», оно действительно пишется без "и". Ладно, думаю я, случаются вещи более странные, чем мужчина, встающий в три ночи, чтобы проверить правописание слова «эогиппус». Но затем седьмого ноября приходит счет за телефон.

— О, — выдохнула Сара.

— Именно. Первого числа одиннадцатого месяца, в два часа сорок две минуты, там указан междугородный разговор с абонентом в Вилтоне, штат Коннектикут. Длительность двенадцать минут, так что, может, я не так уж ослышалась той ночью? Там есть номер телефона и все такое. Я звоню в телефонную компанию и говорю, что не знаю такого номера, не могут ли они сообщить мне, кому он принадлежит? Говорю очень спокойно и хладнокровно, именно так: «кому принадлежит?», хотя трубка у меня в руке ходуном ходит. И оператор отвечает, что владелец номера — некто Фелисити Куперман. А ее я отлично знаю — младшая машинистка у них в агентстве, которая, между прочим, разве что ковровую дорожку передо мной не расстилает, когда я там появляюсь. Девятнадцати лет от роду, и мой муж звонит ей в два сорок две ночи в праздник Всех Святых. Вот тогда-то я и решила размозжить ему голову молотком, как только подвернется возможность.

— Я рада, что ты не осуществила задуманного, — отметила Сара.

— Здравый смысл восторжествовал, — улыбнулась Хите.

Когда она улыбалась, она сама выглядела не больше чем на девятнадцать лет. Широкая девчачья улыбка, озорной прищур больших голубых глаз. Тридцать два года, а все еще похожа на подростка — упругие груди, плоский живот, длинные ноги и крепкое тело пловчихи (в школе она занималась плаванием). Конечно, детей-то нет. Что и к лучшему, учитывая ее нынешнюю ситуацию, подумала Сара.

— Я позвонила адвокату, которого порекомендовала мне та женщина, что устраивала вечеринку. Она сама разводилась три раза. Я сказала ей, что у моей подруги неприятности с мужем, и так далее, и тому подобное, в общем, врала как заведенная. Не думаю, чтобы она мне поверила хоть на йоту. Как бы то ни было, адвокат сказал мне, что надо установить слежку за мистером Дугласом Роувелом. Я согласилась, и вскоре выяснилось, что я ошиблась в своих предположениях. Он не трахает малышку Фелисити до смерти два или три раза в неделю. Он затрахивает ее до глухоты, слепоты и икоты ежедневно в обеденный перерыв, а уж потом — два или три раза в неделю, когда ему приходится задерживаться после работы над своими очень-очень важными счетами. Жаль, ты не слышала магнитофонные записи, это такая...

— У тебя есть записи?

— Если строго придерживаться фактов, у меня есть одна запись. Как-нибудь вечерком я тебе ее прокручу.

— Она здесь?

— Нет-нет. Вообще-то она в конторе у адвоката. Детям до шестнадцати прослушивание строго запрещено. Название — «Дуг и его Великолепный Член», в главной роли девятнадцатилетняя Фелисити Куперман, обессмертившая свое имя незабываемым монологом: «Я обожаю целовать твой огромный, восхитительный член, о, я сразу кончаю, когда целую его!» Сука! — вспыхнула Хите и в ярости стукнула кулаком по сухому песку. — Я готова была убить их обоих. Молотком!

— Не рассказывай Майклу, когда он сюда приедет.

— А кстати, когда его ждать?

— Как только он сумеет вырваться. Его держит на работе какое-то важное дело.

На календаре было двадцать восьмое декабря.

Сара увезла Молли на следующий день после Рождества. Майкл по-прежнему оставался на севере. Как раз сегодня должно было состояться какое-то важное совещание, и окружной прокурор настаивал на его присутствии. Хите еще не сообщила родителям, что они с Дугом разошлись. Ну и сценка предстоит! Как, малыш Дуг?! Милый малыш Дуг?! Да, мамочка, милый малыш Дуг с его огромным восхитительным членом, который просто обожает целовать крошка Фелисити. Сейчас родители находились в Лондоне, куда они ездили в это время каждый год.

«Никуда не торопитесь, дети. Мы вернемся не раньше середины января».

— А когда Майкл все-таки приедет...

— Что тогда?

— Одень бюстгальтер.

— Мама! — Двенадцатилетняя Молли стояла на веранде с глазами, сонными, как у восьмилетней, и в одних пижамных брючках, словно брала пример с тетки. Загорелая до черноты после всего лишь двух дней, проведенных под карибским солнцем, она спросила, щурясь от света: — Можно мне пойти купаться?

— Иди сюда, малышка, — позвала дочь Сара.

Хите бросила на сестру недовольный взгляд. Она еще не закончила свой монолог и считала нежелательным присутствие ребенка. С нетерпением и осуждением во взоре она смотрела, как Сара тискает Молли, расспрашивает, как ей спалось, отправляет к Иоланде за молоком с печеньем и обещает, что потом они вместе с тетей Хите отправятся купаться. Тетя Хите воспринимала эту сцену крайне неодобрительно. Существуют более интересные темы для разговоров, чем те, что ведутся с двенадцатилетними девчонками. И потом, почему Сара так любит называть себя «мамочкой» и сюсюкает, как с младенцем, с девицей, у которой уже грудь растет? Все эти мысли явственно читались на лице Хите, когда Молли босиком зашлепала обратно в дом.

— Мне хотелось переспать с любым, кто только носит брюки, — продолжила она. — Ты когда-нибудь испытывала подобное?

— Нет, — ответила Сара.

— Сначала убить его, а потом переспать со всеми строителями Нью-Йорка, — пояснила Хите.

Сара бросила взгляд на веранду. Ее дочь уже скрылась внутри дома.

— Просто неудержимое желание отомстить. Не обычное настроение гульнуть на стороне — чего я, кстати, никогда не делала, дура этакая. А ты?

— Что — я? — не поняла Сара.

— Гуляла на стороне?

— Обманывать Майкла?

— Ну кого же еще тебе обманывать? По-моему, именно он является твоим мужем.

— Нет, я никогда его не обманывала.

— С тех пор как я узнала про Дуга, я переспала с шестнадцатью мужиками. А ведь не прошло и двух месяцев. Шестнадцать мужиков меньше чем за два месяца — получается новый мужик каждые четыре дня, если округлить. Если бы мой адвокат узнал, он бы меня убил.

— По-моему, тебе следовало бы быть осторожнее, — заметила Сара.

— С такой-то пленкой в руках?

— Я говорю не о разводе, а о...

— К черту безопасный секс, мне теперь все равно. Кстати, Майкл был у тебя первым?

— Нет, — ответила Сара.

— А кто?

— Один парень в колледже.

— Ты никогда мне не рассказывала.

— И неловко чувствую себя даже сейчас.

— Я вышла за Дуга девственницей. — Голос Хите вдруг задрожал. — Черт! — воскликнула она и потянулась за сумочкой. Едва она успела выхватить платок, как глаза ее наполнились слезами. — Я ненавижу этого негодяя, — всхлипнула она. — Действительно ненавижу. Я могу простить ее, она, в конце концов, не более чем глупая, доверчивая девчонка... Нет, ни фига, я ненавижу их обоих!

Хите уткнулась лицом в платок и горько разрыдалась.

* * *

— Видал? — спросил Эндрю.

— Крепенькая девица, — отозвался Вилли.

Они шагали по пляжу, направляясь к тому месту, где Эндрю оставил «фольксваген». Полчаса назад здесь, перед большим домом, не было ни души, только одеяло, полосатый зонтик и книжка в бумажной обложке, оставленная открытой на полотенце. Эндрю всегда замечал такие детали. Книжка в бумажной обложке. Любовный роман. Он тогда еще поинтересовался про себя, кто его читал. Теперь он задавался вопросом, которой из двух блондинок принадлежала книжка. Той, с обнаженной грудью, которая плакала, или другой, что ее утешала. Любопытно — они сестры или нет? И где живут — в этом доме?

— Я хотел сказать: ты заметил, что она плачет? — уточнил он.

— Нет. Которая?

— Та, что без лифчика.

— Нет, не заметил. Если хочешь знать мое мнение, так они сами напрашиваются на неприятности, разгуливая в чем мать родила. Даже если у здешних французов действительно такой обычай.

— Они не француженки, — возразил Эндрю.

— Откуда ты знаешь?

— Книжка была на английском. Я прочитал название.

— Какая еще книжка?

— Та, что на полотенце.

В раннем детстве Эндрю был таким же блондином, как те женщины, мимо которых они только что прошли. Потом его волосы становились все темнее и темнее, пока не приобрели нынешний каштановый оттенок. Его голубые глаза тоже потемнели с годами, а уши, хотя и были несколько великоваты для его лица, торчали уже не так, как прежде. Такое в конце концов происходит со всеми детьми с большими ушами, но он до сих пор носил довольно длинные волосы, возможно, как воспоминание о тех днях, когда прятал уши под прической.

Теперь перед ними расстилался абсолютно пустынный пляж. Полосатый зонтик остался метрах в ста позади. До машины предстояло пройти еще где-то с полмили, возможно, чуть больше. Разговор снова коснулся дела.

— Сколько они просят? — спросил Эндрю.

— Не забывай, что они — дилетанты, — отозвался Вилли.

— Самый дерьмовый вариант. Ты объяснил им суть сделки?

— Они все понимают. Позволь мне объяснить тебе кое-что. — Вилли огляделся по сторонам, хотя вокруг не было ни души.

Эндрю нравилось, как выглядит Вилли. Ему ведь не меньше шестидесяти, лет на тридцать больше, чем Эндрю, но он производил впечатление здорового счастливого человека, полжизни проведшего на пляжах Карибского моря. Эндрю решил, что они оба примерно одинакового роста и веса — около шести футов, сто восемьдесят фунтов, — но Вилли, похоже, в гораздо лучшей форме. Оба сегодня надели купальные шорты. Эндрю еще как следует не загорел: он прилетел только вчера.

— Им наплевать, — продолжал Вилли. — Они не умеют заглядывать вперед. Считают, что, раз уж они что-то имеют, это продлится вечно и спрос никогда не пойдет на убыль. Они твердят, что им не нужно то, что мы предлагаем, их дела идут прекрасно, и не надо ничего менять. Если стул не сломан, зачем нести его в починку, понимаешь? Они просто не заинтересованы. Я им твержу: мы сделаем всю работу, мы договоримся с китайцами, мы найдем корабли, организуем погрузку и разгрузку — а им все равно. Поскольку они считают, что мы им не нужны, им и на сделку плевать. Тупые дилетанты, им не дано увидеть красоту нашего проекта.

— С кем ты разговаривал? — спросил Эндрю.

— С Алонсо Морено.

— Он знает, что я здесь?

— Знает.

— Он знает, что мы ждем ответа?

— Знает и об этом. Эндрю, говорю тебе, им наплевать.

— Где он живет?

— У него дома по всему архипелагу. Живет, где хочет.

— Где его дом на этом острове?

— Не знаю.

— Я думал, ты разговаривал с ним.

— Разговаривал.

— И ты не знаешь, где он живет?

— Если тебя зовут Алонсо Морено, то ты не раздаешь направо и налево карточки со своим домашним адресом.

— Как ты связываешься с ним?

— Через официанта в отеле. Я говорю ему, что хочу встретиться, он звонит Морено и все организует.

— Где ты с ним встречался?

— На яхте. Они подобрали меня в доке в Густавии.

— Передай своему приятелю-официанту, что я лично хочу побеседовать с Морено.

— Он пошлет тебя к черту, Эндрю.

— Все-таки передай, — улыбнулся Эндрю.

От его улыбки леденило кровь. Вилли сразу вспомнился отец Эндрю в молодые годы.

— Постараюсь что-нибудь сделать, — сказал он. — Какое время тебя устроит?

* * *

Поскольку Фрэнки Палумбо из манхэттенской семьи Фавиола, исключительно по доброте душевной, согласился еще раз выслушать очередной бред о несчастном воришке, имевшем какое-то отношение к Джимми Анджелли из семьи Колотти, что в Куинсе, то ему и принадлежало право выбирать место для стрелки.

Люси Анджелли получила информацию от своего кузена и немедленно позвонила Дому Ди Нобили, чтобы поставить его в известность о месте и времени встречи. Еще она сообщила, что в его присутствии нет необходимости; его судьбу решат между собой в частной беседе два капо. Дом тут же передал все Майклу.

Плохо, что они хотели разговаривать без Дома — значит, не удастся послать его на встречу с микрофоном под одеждой. Но прокуратура, ФБР и нью-йоркская полиция давно уже установили прослушивающие устройства в большинстве мест, облюбованных бандитами для деловых встреч. Майкл сделал несколько звонков, чтобы выяснить, относился ли к таким местам ресторан «Романо» на улице Мак-Дугал. Оказалось, что нет. Значит, предстояло начинать с нуля.

Накануне Рождества ресторан удостоили своим визитом четыре детектива из прокуратуры под видом пожарных, обремененные топорами, шлангами и прочей атрибутикой. Целью их посещения было ликвидировать небольшой пожар, таинственным образом возникший по причине короткого замыкания в подвальной части помещения. Пока они поливали, рубили, колотили, кричали и препирались, им удалось незаметно подключиться к телефонной линии, чтобы обеспечить источник питания «жучкам», которые они разместили на подвальном потолке и, соответственно, на полу расположенной выше залы. Этот передатчик размером в пятидесятицентовую монету располагался непосредственно под престижным угловым столиком, который давно облюбовал для себя Фрэнки Палумбо. Хозяин ресторана «Романо» дал «пожарным» на прощание четыреста долларов, поскольку знал, что именно пожарные — самые большие воришки, и ему еще повезло, что они не приложились к контрабандному двадцатилетней выдержки виски, хранившемуся вдоль стены напротив пожарного крана и телефонного коммутатора.

В три часа тридцать минут двадцать восьмого декабря, в то самое время, когда Сара, Хите и Молли плескались в ласковых теплых волнах рядом с родительским домом в Сент-Барте, Майкл сидел в припаркованной машине вместе с помощником окружного прокурора по имени Джорджи Джардино, знаменитым своей ненавистью к гангстерам.

Дед Джорджи родился в Италии и получил американское гражданство только после пяти лет жизни в Штатах. К тому времени он имел все основания считаться американцем итальянского происхождения. Джорджи полагал, что это справедливо. Его родители появились на свет в семье американцев итальянского происхождения, но сами таковыми уже не являлись. Они были просто американцы. Двое встречавшихся сегодня в ресторане мужчин тоже родились в Америке и, вопреки своим итальянским фамилиям, тоже были американцами. И в самом деле, ни Фрэнки Палумбо, ни Джимми Анджелли не ощущали ни малейшей связи со страной, столь же далекой для них, как какая-нибудь Саудовская Аравия. Даже их родителей, также уроженцев добрых старых Соединенных Штатов, нимало не волновало, что творится в далекой Италии. Почти никто из них так ни разу в жизни туда и не соберется. Для них Италия — чужая страна, где, по слухам, кормят гораздо хуже, чем в любом итальянском ресторане Нью-Йорка. В этом их коренное отличие от ирландцев или евреев, чья упрямая привязанность к Северной Ирландии или Израилю в другой, менее терпимой стране могла бы показаться подозрительной. Парадоксально, что, хотя эти подонки именовали себя итальянцами, итальянского в них было не больше, чем в Майкле. Или в Джорджи Джардино, если уж на то пошло.

Нравится вам или нет, но Фрэнки Палумбо и Джимми Анджелли — американцы. И подобно другим законопослушным американцам, они верят в свободное общество, где каждый, кто готов много трудиться и соблюдать правила игры, может добиться успеха и счастья. Пусть правила их игры отличаются от принятых большинством их соотечественников, но они их чтут и чтили всегда. И в награду получили-таки преуспеяние. Джорджи ненавидел их и их поганые правила. Более того, он искренне верил, что, пока последний мафиози не окажется за решеткой, все остальные американцы с итальянскими корнями не перестанут ловить на себе подозрительные взгляды. Вот почему он сидел сегодня рядом с Майклом в холодной машине в двух кварталах от ресторана «Романо», чтобы прослушать и записать разговор пары американских гангстеров в итальянской забегаловке.

Первым на сцене появился Джимми Анджелли, один из бригадиров семейства Колотти из района Куинс.

— О, мистер Анджелли, рад вас видеть. Что-то вы редко стали появляться в городе.

Говорил явно владелец ресторана.

Под «городом» подразумевался Манхэттен.

Все жители Нью-Йорка знают, что есть Бронкс, Куинс, Бруклин, Стейтен-Айленд — и есть Город.

Анджелли пришел не один. Имя его спутника удалось разобрать только тогда, когда он приказал: «Дэнни, сядь вон там».

Пока вторая договаривающаяся сторона не явилась, Анджелли указал своему телохранителю место спиной к стене, откуда тот мог хорошо видеть любого входящего через главную дверь. Пара-тройка разборок в ресторанах — и вы быстро понимали, где и кому надо сидеть.

Фрэнки Палумбо и его громила пришли минут через десять, с умышленным опозданием, как и следовало оскорбленному капо манхэттенского семейства Фавиола. В конце концов, какой-то придурошный воришка, пользующийся поддержкой семьи Колотти, нагрел его на пять кусков после того, как Фрэнки оказал коллегам услугу. И теперь он мог вести себя не как простой лейтенант, один из сотни в структуре клана Фавиола, а как самый важный босс.

Во время недавнего процесса Энтони Фавиола, осужденного и приговоренного к заключению главы печально знаменитой манхэттенской семьи, обвинение предоставило в качестве вещественного доказательства записи, сделанные за целый год прослушивания его разговоров. На одной из них некто, идентифицированный как Энтони Фавиола, помимо всего прочего, приказал двум боевикам совершить несколько убийств в штате Нью-Джерси. Защита вызвала свидетелем в суд его младшего брата Руди, и тот под присягой подтвердил, что ту ночь, когда Энтони якобы звонил из дома матери в Ойстер-Бей, штат Нью-Айленд, он на самом деле провел у себя на вилле в Стонингтоне, штат Коннектикут, за игрой в покер в компании шести уважаемых бизнесменов. Все шесть поочередно предстали перед судом, и каждый действительно подтвердил, что в тот вечер в восемь часов двадцать семь минут — когда, по утверждению обвинения, и прозвучало по телефону преступное распоряжение, Энтони как раз выигрывал очередную сдачу. Присяжные не поверили ни одному их слову.

Теперь Энтони сидел в тюрьме особо строгого режима в Ливенворте, штат Канзас. Суд приговорил его к пяти пожизненным срокам заключения — четыре из них за те самые убийства, а пятый в соответствии с законом, по которому убийство, совершенное в интересах преступной группировки, карается также пожизненным заключением.

Энтони находился под замком двадцать четыре часа в сутки, и доступ посетителей к нему был также строго ограничен, поскольку его специально послали в федеральную тюрьму, расположенную как можно дальше от его родных, друзей и соучастников. Некоторые упрямцы настаивали, что и из тюремной камеры он по-прежнему руководит делами своей организации, но по информации, которую с большим трудом удалось собрать прокуратуре, новым боссом стал — с благословения Энтони — его правая рука и первый заместитель, верный до конца братец Руди. В соответствующих кругах Руди любовно называли «Счетовод», хотя бухгалтерская профессия была ему совершенно чужда. Просто когда оба брата были еще простыми бойцами в банде Торточелло, Руди пользовался репутацией большого мастера сводить счеты.

Сидевшие в холодной машине Майкл и Джорджи надеялись услышать нечто, что позволило бы связать имя Руди Фавиола с передачей наркотиков близ забегаловки в Чайнатауне. Шесть унций кокаина тянули на преступление первой категории. Если суметь связать его с прочими правонарушениями, совершенными Руди за последние три года, и подвести все это под статью 460 пункт 20 «О борьбе с организованной преступностью», то, возможно, его удастся отправить в Канзас к братцу. Правда, учитывая характер преступлений, — в тюрьму штата, а не в федеральную.

— Привет, Джим, — поздоровался Палумбо. — Давно ждешь?

— Только пришел, — ответил Анджелли. — Отлично выглядишь, Фрэнк.

— Да можно бы сбросить пару фунтов, — пожаловался Палумбо. — Туда, Джой. — И указал своему громиле, куда сесть.

Оба заказали по бокалу вина.

В микрофонах зазвучала обычная преамбула любого мафиозного разговора.

Вопросы о семье, здоровье, демонстрация уважения, пиетета и восхищения.

Из пустого в порожнее, как сказала бы Джеки Диас.

Обед никто из них не заказал.

Палумбо довольно быстро перешел к делу.

— И как ты предлагаешь поступить с тем придурком, которого ты мне прислал?

— Да я его и в глаза не видел, — признался Анджелли.

— Так вот ты кого мне рекомендуешь? Человека, которого сам ни разу не встречал?

— Я хотел оказать услугу моей кузине.

— Мне ты тоже оказал неплохую услугу — он нагрел меня на пять кусков.

— Фрэнки, ты получишь назад свои деньги.

— Когда? И как?

— Именно это я и хотел с тобой обсудить.

— И ты надеешься, что после нашего разговора все пойдет как по маслу?

— Надеюсь.

— Пока что я еще не слышал твоего плана. Мне известно только одно: какой-то хрен спер у меня пять штук баксов. И если верить Сэлу, там еще пятнашка повисла плюс проценты. Кто он такой, этот тип, что ты идешь на все ради него? У нас пока что хорошие отношения, но если мы не проявим осторожность, их можно и испортить, причем из-за одного-единственного недоумка.

— Вот почему мы здесь, — отозвался Анджелли. — Чтобы ничего подобного не произошло.

— Если бы не ты, сейчас было бы уже поздно разговаривать. С ним бы уже давно покончили.

— Знаю.

— Мы пошли на очень большие уступки, Джим...

— Тоже не спорю. Потому-то я сюда и пришел сегодня, Фрэнк. Чтобы попросить тебя: давай не выпускать ситуацию из-под контроля. Чтобы не натворить глупостей, которые могут вызвать трения между нашими семьями. Мы этого не хотим, и я не сомневаюсь, что вы — тоже.

— Да кто же он такой, в конце концов, сам Папа Римский, что ли, что ты его так защищаешь?

— Моя кузина его любит, что я могу поделать?

— Она знает, что он женат?

— Знает. Но он собирается развестись.

— Как же, держи карман.

— Он ей так сказал.

— Как мы решим нашу проблему, Джимми?

— Как бы ты хотел, Фрэнк? Ты пострадал, ты и ставь условия.

— Я рад слышать такую речь.

— Порядок есть порядок.

— Даже не знаю, что и сказать. Деньги украдены, понимаешь? Если я пойду наверх, знаешь, что я услышу? «Украли деньги? Да ты что? Ты сам отлично знаешь, что делать в таких случаях. И нечего беспокоить меня по таким пустякам». Вот что я услышу.

— Я думал, — произнес Анджелли с глубоким вздохом. — Я думал... ну, мы все идем на уступки.

Ты, я... Руди. Между другими семьями случались неприятности, между нами — никогда. Потому что в наших отношениях всегда царило уважение. Я прав, Фрэнк?

— Царило — до сих пор.

— Нет, Фрэнки, не говори так, прошу. Случившееся — не знак неуважения Колотти к Фавиола. Вовсе нет. Мы имеем дело с лохом, с человеком без головы на плечах. Ди Нобили — последний лох, я согласен. Я говорил моей кузине — не понимаю, что она в нем нашла. Женщины... Что тут скажешь? Он лох, он неудачник, он жалкий воришка, я полностью с тобой согласен. Но еще он — мелюзга, не достойная внимания, понимаешь, Фрэнк? Мы можем решить эту проблему, не прибегая к крайним мерам. Вовсе не обязательно делать серьезные шаги, понимаешь? Зачем Руди тратить время на обдумывание каких-то действий из-за подобных мелочей. Что я думал: если ты с ним поговоришь, он может, просто от доброго сердца, дать этому идиоту передышку. Вот все, о чем я прошу. Придумайте, как он может отработать долг. Пятнадцать и еще пять, пусть он работает как проклятый, чтобы вы их с него сняли.

— Ты выступишь его гарантом, Джимми?

— Это уж слишком, Фрэнк. Я его даже не знаю. Он — всего лишь какой-то хрен, с которым связалась моя кузина. Я прошу за нее, не за него. Она — моя плоть и кровь, Фрэнки. Она моя родня. Мы росли вместе. Как мы с тобой. И как Руди.

— И Руди, да?

— Если ты поговоришь с ним...

— Ты отстал от жизни, Джим.

— Что?

— Ладно, попробую что-нибудь сделать, — заявил Палумбо, завершая разговор. — Поговорю с Ле (грохот отодвигаемого стула заглушил конец слова)... и передам тебе решение. Больше я сейчас ничего не могу сказать. Ничего не обещаю.

— С кем? — встрепенулся Майкл.

— Ш-ш-ш-ш!

Гангстеры еще продолжали разговор, обменивались словами прощания, передавали приветы, благодарили друг друга за время, потраченное на обсуждение столь важной проблемы. Но деловая беседа подошла к концу, больше обсуждать было нечего. Затем снова скрип отодвигаемых стульев, звучавший в микрофонах, как рокот сходящей с гор лавины. Удаляющиеся шаги. И вдалеке — голос владельца ресторана, благодарящего за посещение. Захлопнувшиеся двери. И наконец, только обычный ресторанный гомон.

— Какое имя он назвал? — спросил Майкл.

— Звучало как «Лена».

— Мне тоже так показалось.

— Что еще за «Лена»?

— Понятия не имею.

— Тебе имя Лена о чем-нибудь говорит?

— Может, так зовут его жену? Может, Палумбо собирается обсудить проблему с ней?

Майкл выразительно посмотрел на партнера.

— Ну, не знаю, — пожал плечами Джорджи.

* * *

— Ничего не слышно, — пожаловалась Сара. — Ты где?

— В конторе, — ответил Майкл. — Может, перезвонить?

— Давай лучше я.

— Но отсюда дешевле, разве нет?

— Все равно я перезвоню.

— Ну ладно, — согласился Майкл и повесил трубку.

Когда он позвонил, Сара как раз переодевалась к обеду, и теперь она стояла в одном белье в самой просторной в доме комнате для гостей, которую она занимала как старшая, когда они приезжали вместе с сестрой. Всего в доме насчитывалось четыре спальни, все на втором этаже, все с прекрасным видом на океан. Из главной, например, с окнами на юг, открывался восхитительный морской пейзаж — безбрежный океан до островов Статиа и Сент-Китс. А за домом виднелась горная дорога к зданиям, окружавшим отель в Морн-Лури. По вечерам ее живописно подсвечивали электрическими огнями. Сидя за туалетным столиком лицом к окну, Сара набрала номер офиса мужа. За открытыми ставнями солнце начало погружаться в океан, окрасив небо в разноцветье заката.

— Уэллес, Отдел по борьбе с организованной преступностью.

— Здравствуйте, мистер Уэллес. Я хочу сообщить о преступлении.

— Что случилось, мэм? — подхватил он, сразу узнав ее голос.

— Преступное пренебрежение супружеским долгом.

— В уголовном кодексе нет такой статьи, мэм. Есть пренебрежение обязанностями родителя — параграф два-шесть-один...

— Нет, в моем случае пострадал не ребенок, а взрослый, — объявила она.

— Взрослый, понятно. Пол пострадавшего?

— Женский, мистер Уэллес. Очень женский. Майкл, я начинаю чувствовать себя брошенной. Когда ты...

— Я понял, мэм. Преступная халатность, параграф один-два...

— ...когда ты наконец приедешь?

— Сразу, как только освобожусь, дорогая.

— Я скучаю по тебе.

— И я тоже. Но я не могу бросить дело на полдороге. Кажется, нам удалось напасть на нечто важное. Чтобы сказать точнее, надо копнуть еще глубже. Однако, как бы ни сложились обстоятельства, к Новому году я обязательно приеду.

— То есть до отъезда домой нам удастся провести вместе всего день или два.

— Целых три дня и три ночи.

— Все-таки я не понимаю, почему такая срочность. А еще кому-нибудь Сканлон отменил отпуск или только тебе?

— Джорджи пришлось задержаться до завтра.

— А почему ты тоже не едешь завтра?

— Тогда некому будет вести дело.

— Какое дело?

— Секрет.

— Даже от меня?

— Даже от тебя.

— Сокрытие информации от супруги — преступление категории Г, за которое предусмотрено наказание сроком...

— Я люблю тебя, — перебил он.

— Я тоже люблю тебя. Пожалуйста, приезжай поскорее.

— Как смогу, дорогая. Какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

— Завтра уезжает моя сестра...

— Знаю.

— Иоланда сейчас кормит Молли. А мы с Хите, как большие, пойдем обедать в ресторан.

— Что на тебе надето?

— В данный момент или что я собираюсь одеть вечером?

— А что мне больше понравится?

— В данный момент, но я очень тороплюсь.

— Все равно скажи.

— Шелковый белый лифчик и такие же трусики.

— М-м-м-м-м. И туфли на высоком каблуке?

— Пока нет. Перезвони попозже, поболтаем на сексуальные темы.

— Когда?

— После одиннадцати все уснут.

— А почему бы тебе самой не позвонить мне?

— Хорошо. Но предупреждаю — постарайся выгнать всех посторонних из кабинета.

— Буду ждать.

— И я тоже.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — проворковала она.

— Потом, — отрезал он и повесил трубку.

* * *

Где-то дальше по коридору раздался смех.

Здание настолько опустело, что любой звук в нем отдавался эхом. На этой неделе в уголовном суде слушалась лишь пара-другая второстепенных дел да проходили заседания, связанные с текущими арестами. В огромном сером комплексе на Центральной улице осталось лишь минимальное число сотрудников, необходимое для того, чтобы колеса правосудия не перестали вращаться вовсе. Майкл в одиночестве сидел перед компьютером в кабинете на шестом этаже. Настенный календарь показывал сегодняшнее число — 28 декабря, на циферблате часов мерцали цифры 18.37. Он собирался поработать еще несколько часов, а потом закруглиться, поймать такси и поехать в ресторан съесть хороший кусок мяса. Он чувствовал себя как единственный уцелевший после взрыва атомной бомбы. Смех в коридоре затих. По мраморному полу за дверью процокали женские каблучки, и снова воцарилась тишина. Майкл обратился к экрану.

В память компьютера были занесены не все записи, связанные с делом Фавиолы. Всего набралось более восьми тысяч часов записанных разговоров, из которых чуть более половины успели перенести на компьютерный диск за время, прошедшее с прошлого августа, когда завершился процесс. Кстати, процесс весьма скучный. До начала суда прокурор чуть ли не под микроскопом изучал каждую запись. Собранную информацию использовали для того, чтобы навечно упрятать за решетку Энтони Фавиола, но больше на него ничего не нашлось. Когда Майкл обратился в архив прокуратуры, его даже спросили, зачем ему нужен этот хлам. Он ответил, что собирается провести дополнительный анализ, и больше вопросов ему не задавали. Никто и не ждал, чтобы он назвал истинную причину; все знали, что между различными подразделениями правоохранительных органов ни на минуту не затихала острая конкуренция. Помимо всего прочего, это тоже явилось одной из причин, почему Сара сейчас отдыхала на Карибских островах, а Майкл торчал в Нью-Йорке и выискивал хоть какое-то упоминание о человеке по имени Лена.

«Ладно, попробую что-нибудь сделать, — сказал тогда Палумбо. — Я поговорю с Леной и сообщу тебе решение. Больше я сейчас ничего не могу сказать. Ничего не обещаю».

Никто в окружной прокуратуре не сомневался, что, когда Энтони Фавиола отправился в места не столь отдаленные, кресло босса занял его младший братец Руди. Но Палумбо не сказал, что обсудит проблему с Руди. Наоборот...

Майкл снова включил пленку.

— И Руди, да?

— Если ты поговоришь с ним...

— Ты отстал от жизни, Джим.

— Что?

В голосе Палумбо звучала насмешка.

"Ты отстал от жизни, Джим. А потом пообещал поговорить с Леной. Так кого же, черт побери, зовут Лена?"

Фрэнки Палумбо женат на женщине по имени Грейс. У него две дочери, одну из которых зовут Филомена — в память о его матери, а другую Флоренс, — в честь итальянского города, где родился его дед. Фрэнки пятьдесят два года, и он никогда не бывал в Италии — впрочем, тут нет ничего удивительного. В семье Энтони Фавиолы никто не носит имя Лена. В семье Руди — тоже. Куча народу — и ни одной Лены.

«Так кто же такая Лена? — ломал себе голову Майкл. — И какого черта я торчу в Нью-Йорке через три дня после Рождества и гоняюсь за призраком мафии в компьютере только потому, что мой личный верховный босс считает, что если в семействе Фавиола делами заправляет не Руди, то нам необходимо как можно скорее выяснить, кто же именно?»

Лена.

Перед внутренним взором Майкла предстала демоническая брюнетка итальянского типа. Елена. И лебедь? В самом деле? В колледже, до встречи с Сарой, он увлекался поэзией и темноволосыми женщинами... Даже сейчас он, несмотря на приобретенный жизненный опыт, чаще думал о них как о девочках. Ему уже стукнуло тридцать шесть, а тогда, в семидесятые... Всего десять лет прошло со дня, когда Бетти Фридан опубликовала «Тайну Женственности», а Эрика Йонг только-только решилась поведать миру о своих десяти тысячах и одном оргазме.

В двадцать один год Майкл впервые в жизни назначил свидание блондинке, и с тех пор он вообще никому больше не назначал свиданий, потому что той блондинкой оказалась девятнадцатилетняя студентка Сара Фитц, и они поженились всего лишь год спустя. Его родители помогли ему получить юридическое образование, и то, что он со временем полностью вернул им долг, являлось предметом его особой гордости. А потом и Сара окончила колледж и получила диплом преподавателя английского языка и литературы. Затем она работала в различных учебных заведениях Нью-Йорка. Сейчас, после защиты диссертации в Нью-йоркском университете, она вела класс в Грир-Акэдеми. Он никак не мог привыкнуть, что время от времени то одна, то другая женщина лет под тридцать останавливала прямо посреди улицы «миссис Уэллес» и начинала рассказывать, как ей нравились ее уроки. Впрочем, Саре уже тридцать четыре. Преподавать она начала в двадцать три, тогдашним шестнадцатилетним сейчас как раз под тридцать.

Лена.

Может, это вообще не женское имя. И нет в клане Фавиола никакой таинственной и влиятельной женщины, а Лена — просто чья-то фамилия, и та Лена, с которой собирался посоветоваться Фрэнки Палумбо, на самом деле какой-нибудь Джонни Лена, или Джой Лена, или Фунзи Лена. Если так, то прозвучало ли хоть раз его имя в сотнях бесед, что вели между собой в разное время дня и ночи братья Фавиола? Чаще всего в разговорах они прибегали к иносказаниям — бандиты всегда начеку, не подслушивают ли их. В основном их слова звучали совершенно невинно для непосвященного слушателя, хотя для говорящих явно имели особый смысл и значение. Когда же они переходили на недвусмысленный английский с редкими вкраплениями американизированных итальянских слов, то неизменно включали проигрыватель или телевизор, открывали кран с водой или душ. Государственный обвинитель повесил на Фавиолу четыре убийства потому, что тот имел глупость полагать, что дом его матери в заливе Устриц, откуда он звонил, абсолютно безопасен. Действительно, кто бы мог подумать, что легавым удастся пробраться в похожий на крепость, обнесенный каменным забором особняк Стеллы Фавиола и установить там свои проклятые «жучки»?

Лена.

Некоторое время назад Майкл набрал на компьютере: ФАВИОЛА РУДИ, затем ЛЕНА — и отдал команду на поиск. В памяти машины не оказалось ни одной Лены. На всякий случай он набрал ЛЕДА — разумеется, с тем же результатом. Значит, ни в одном из записанных на жесткий диск диалогов Руди и его брата никто ни разу не произнес имя Лена или, если уж на то пошло, Леда.

А Майкл так надеялся, что в памяти компьютера хоть что-нибудь, да окажется! Ему вовсе не улыбалось перелопачивать тысячи страниц отпечатанного текста, вчитываясь в каждое слово.

Он решил систематизировать поиск и просмотреть весь файл, разбитый на каталоги по месяцам, начиная с сентября 1991 года — месяца, с которого пошел отсчет наблюдению. Он по очереди вызывал каждый каталог и проглядывал его в поисках имени Лена. Ничего в сентябре и октябре 91-го. Ноль в ноябре. Декабрь — сплошные рождественские поздравления и несколько ложных тревог, когда компьютер выдавал слова типа «полена» и «колена» — в каждом из них имелось сочетание букв л-е-н-а, но увы — близко, да не то. Тогда он напечатал искомое слово с большой буквы, а остальные — строчными. Снова все впустую.

Ничего в январе 1992-го.

И в феврале — тоже.

Записи, внесенные в компьютер, обрывались на марте месяце.

И опять ни слова о Лене.

Майкл вернулся к каталогу за январь 92-го и принялся искать любое сочетание букв л, е, н, а, хоть строчных, хоть прописных.

Он выяснил, что в январе Энтони говорил с кем-то о новом календаре на начавшийся год — явно шифрованный текст. Календарь. Через несколько дней он же справлялся о некоем Улане, тоже, наверное, бандите. На сей раз буквы расположились в иной последовательности: л-а-н-е. Еще позже пожаловался на наледь. В марте, в последнем каталоге, нашлось только одно сочетание л-е-н-а, в имени Леонард, черт его знает, что за тип. Однако Майкл не оставлял попытки. Вдруг они с Джорджи неправильно расслышали слова Фрэнки. Тогда надо искать любое имя, хоть отдаленно напоминающее «Лена». Или если машинистка ошиблась и набрала вместо «Лена» «Лесна», или «Лейна», или даже «Лема», компьютер все равно может выдать искомое, лишь бы искажение не было слишком уж значительным.

Он снова отдал команду поиска.

На записи в каталоге за декабрь прошлого года Энтони пожаловался дорогому Руди, что до сих пор не купил Лино рождественский подарок.

Лино.

Не Лена.

В предыдущих записях, хранившихся в памяти компьютера, имя Лино не встречалось ни разу. Придется все-таки читать расшифровки, напечатанные на машинке.

С тяжелым вздохом он выключил компьютер и посмотрел на часы. Четверть девятого — Боже, как быстро летит время за приятным занятием. Майкл умирал от голода.

* * *

Место для прощального ужина выбирала Хите — ресторан при отеле с баром около бассейна и с фантастическим видом на залив. Когда они вошли — Хите в розовом наряде, Сара в белом, — пианист наигрывал мелодию Кола Портера. Он кивнул им в знак приветствия и немедленно переключился на песню «Я от тебя схожу с ума». Саре такая демонстрация показалась несколько банальной, но Хите явно почувствовала себя польщенной. Метрдотель проводил сестер к столику на террасе. Перед ними открылся изогнутый, как лук, берег залива с мерцающими огоньками доков и фонарями на раскачивающихся на волнах яхтах. На противоположном берегу, за темной полосой воды, уютные золотистые огни усеяли склоны невысоких холмов. Стоял теплый тихий вечер. В воздухе разливался сладкий запах жасмина.

— Мне хочется чего-нибудь крепкого и большого, — обратилась Хите к официанту. — Я имею в виду, что бы выпить, — с улыбкой завершила она свою двусмысленную просьбу.

Он предложил коктейль под названием «Кувшин пирата», в который, по его словам, входило семь различных сортов рома. Сара заказала себе мартини с виски, льдом и парой оливок — где наша ни пропадала. После двух бокалов ей уже захотелось позвонить Майклу прямо из ресторана и поставить его в известность, что она сняла в туалете белые шелковые трусики и теперь стоит в телефонной будке вся в белом, в босоножках со шнуровкой и на высоких каблуках, и под платьем у нее ничего нет, и что он намеревается делать в сложившейся ситуации? Но вместо этого она просто заказала рыбу. После семи сортов рома, умноженных на два, Хите озиралась вокруг несколько остекленелым взглядом. Она попросила тушеную баранину и авокадо под антильским соусом. Официант посоветовал сухое белое вино, — разумеется, французское, какое же еще? — и дамы уже наполовину опустошили бутылку, когда в ресторан вошли двое, которых они уже видели сегодня на пляже.

— Мне, пожалуйста, того, что помоложе, — заявила Хите.

— А мне Майкла, — отозвалась Сара.

— Майкл в десяти тысячах миль отсюда.

— Тогда молодого беру я, — парировала Сара, и сестры захихикали, как школьницы.

— Вообще-то блондин даже посимпатичнее, — заметила Хите, глядя на усаживающуюся на противоположном краю террасы пару.

— Не блондин, а седой, — поправила Сара.

— Мне он кажется просто блондином. Красив, как воплощение греха.

— Как твоя тушеная баранина? — сменила тему Сара.

— Гораздо лучше, чем фрикасе из креветок, которое я ела здесь в прошлый раз, — ответила Хите и снова метнула взгляд за дальний столик. Незнакомцы как раз заказывали напитки. — Как ты думаешь, а меня блондинчику не хотелось бы заказать? Я бы его заказала.

— Он седой, — снова поправила Сара.

— А молодой лопоухий, — заметила Хите.

— Это чтобы лучше тебя слышать, — прошептала с таинственным видом Сара.

— Кларк Гейбл тоже был лопоухий. Он славился своими огромными ушами. А ты знаешь, что у мужчин с большими ушами член тоже, как правило, большой?

Сара едва не подавилась.

— Правда, правда, — уверила ее Хите.

— Да нет, носы, — прошептала Сара:

— Что — носы?

— У кого большой нос, у того скорее всего большой и член.

— А у Пиноккио был большой?

Сестры снова расхохотались.

* * *

— Нас отсюда скоро выведут, — предупредила Хите, уткнувшись в салфетку.

— И правильно сделают.

— Пойду приглашу его на танец.

— Лучше не надо, — насторожилась Сара.

— А почему? У меня прощальный вечер. «Поцелуй меня сегодня, ибо завтра я умру».

— Но никто же не танцует.

— Ну и что, надо же кому-нибудь начать.

— Твоя баранина остынет.

— Лучше баранина, чем кое-что другое, — плотоядно усмехнулась Хите. — Интересно, почему, как только я соберусь потанцевать, эти чертовы музыканты всегда заводят латиноамериканскую мелодию?

На самом деле, на взгляд Сары, пианист по-прежнему играл Кола Портера. Что-то из «Поцелуй меня, Кэт», если точнее. Очень похоже на «Я так люблю тебя», но, возможно, ритм действительно латиноамериканский, трудно сказать. Она посмотрела на часы. Если они уйдут отсюда в полдесятого, ну в десять, на худой конец, она сможет позвонить Майклу где-то в...

— Тебя такси ждет? — поинтересовалась Хите.

— Нет, нет. Извини, я не хотела...

— Тебе скучно со мной, сестренка?

— Конечно же, нет! Просто я обещала перезвонить Майклу.

— А может, все-таки скучно? Не ври мне, Сара. Я твоя сестра. Так ты находишь меня скучной?

— Нет. На самом деле я нахожу тебя очень интересной.

— Но как человек я скучна, да? Признайся, Сара, ну пожалуйста.

— Ты замечательная.

— Тогда почему Дуг считает меня скучной?

— Мне так никогда не казалось.

— Тогда почему он связался с девятнадцатилетней мокрощелкой?

— Понятия не имею.

— О чем вообще говорят девятнадцатилетние девицы? О том, какие диски они недавно купили? Кто, по-твоему, скучнее — Майкл или Дуглас?

— По-моему, никто.

— А я считаю, что Майкл — зануда.

— Хорошо, что он тебя сейчас не слышит.

— Знаю, знаю. И не видит, как я разгуливаю по пляжу без бюстгальтера.

— И не увидит, ты ведь уезжаешь. Если он вообще приедет.

— Так ты не находишь, что он — зануда?

— Нет, на мой взгляд, он очень интересный человек.

— И он не кажется тебе слишком... правильным? По-моему, все юристы такие невыносимо правильные! Извини, Сара, но это факт. Юристы — зануды. Рекламщики, по крайней мере, народ повеселее. Я считаю, что твой Майкл очень мил, но безумно скучен. А каков он в постели?

— Очень неплох.

— Удивительно. Такая зануда...

— Ну...

— Нет, правда, сестричка, как может такая серая личность, как Майкл, хоть что-то представлять из себя в постели? С Дугласом по крайней мере не тоскливо. Не было тоскливо.

— Ну...

— Тебе неприятны мои слова?

— Очень неприятны.

— А тебе когда-нибудь приходило в голову, что если сложить наших мужей вместе, то получится Майкл Дуглас?

— Что?

— Майкл и Дуглас. Сложи их вместе и получишь кинозвезду. Уж он-то определенно не бесцветная личность. Помнишь, в «Роковой приманке»? Как он скакал без штанов по комнате вместе с этой — как ее — Мерил Стрип? Ты когда-нибудь предавалась такой безумной страсти вместе с Майклом? Когда тебе даже некогда раздеться?

— Не твое дело.

— Ты уже ответила, сестренка.

— Нет, не ответила. Просто тебе нет никакого дела до того, чем мы с Майклом занимаемся наедине.

— Нет, ее звали Гленн Клоуз, — вспомнила Хите.

«Между прочим, — подумала про себя Сара, — когда я вернусь домой, у нас с Майклом состоится упоительно-грязный телефонный разговор. Съела, сестренка?»

— Ну почему бы ему не сыграть что-нибудь медленное и романтичное? — пожаловалась Хите. — Я хочу потанцевать с Блондинчиком. Посмотрим, смогу ли я его раскрутить на десерт? Баранина всегда действует очень возбуждающе, разве ты не знала?

— Перестань, он смотрит сюда, — прошептала Сара.

— Кто, Блондинчик?

— Нет, молодой.

* * *

— Это те, с пляжа, — заметил Эндрю.

— Какая из них была без лифчика? — спросил Вилли.

— По-моему, та, что в розовом.

— А другая-то посимпатичнее.

Эндрю подумал, что женщины часто выглядят гораздо привлекательнее, когда они при параде, чем раздетые или полуодетые. Например, та, что сегодня обходилась на пляже без бюстгальтера, явилась в ресторан в коротком свободном розовом платье с золотым поясом и в золотых же босоножках, лифчик под платье она опять не надела и почему-то сейчас казалась гораздо сексуальнее, чем в откровенном пляжном наряде сегодня днем.

— Как ты думаешь, они близняшки? — спросил Вилли.

— Нет, та, что в белом, выглядит постарше.

— Сколько ей, на твой взгляд? Лет тридцать — тридцать пять?

— Что-то в этом роде.

— Но они симпатичные, причем обе.

Эндрю промычал нечто неопределенное и снова посмотрел на них.

Да, дама в белом явно старшая сестра. Свободное белое платье с овальным декольте, золотая цепочка с кулоном, белые босоножки на высоком каблуке — удивительное сочетание загорелой кожи белого и золотого. Ее сестра помоложе и посвежее, но в белой чувствовался особый шик, который проявлялся во всем — в том, как она держала бокал с вином, как она склоняла голову. Вообще она сексуальнее. Из них двоих он выбрал бы именно ее.

Официант принес заказанные напитки. Канадское виски со льдом для Эндрю, пунш по-плантаторски для Вилли. Вилли поднял бокал, приветствуя двух сидевших на противоположном краю веранды дам. Та, что в розовом, отвернулась с оскорбленным видом.

— Облом, — усмехнулся Вилли.

* * *

— Ну так как, сестричка, найдешь одна дорогу домой? — спросила Хите.

— Не глупи, — встрепенулась Сара.

— По-моему, я подцепила Блондинчика на крючок.

— Смотри, как бы тебе еще чего-нибудь не подцепить.

— Наплевать.

— Вешаться на шею каким-то незнакомым мужикам из бара...

— Во-первых, не из бара, а из ресторана. А во-вторых, только одному. Если, конечно, тот лопоухий не захочет присоединиться.

— Похоже, ты действительно не шутишь.

— Абсолютно верно.

— Но у тебя самолет в девять.

— Еще полно времени.

— Но ему же за шестьдесят!

— Ну и отлично, заработает сердечный приступ.

— Только меня в свои дела не втягивай, — заявила Сара.

— А кто тебя звал?

— В общем, я тебя предупредила.

— Смотри, что я с ним сейчас сделаю, — улыбнулась Хите и, обернувшись к незнакомцам, бросила на седовласого долгий, многозначительный взгляд небесно-голубых глаз.

* * *

— Когда меня ждут на яхте? — спросил Эндрю.

— Нет, ты только посмотри!

— Что такое?

— Та, в розовом. Она только что послала мне приглашение.

— Они живут не здесь, а в доме на берегу, — заметил Эндрю.

— Тем лучше.

— Яхта, — напомнил Эндрю.

— В доке тебя будет ждать шлюпка завтра в десять утра. Они очень пунктуальны, поэтому не опаздывай. Как ты и просил, я передал им, что ты придешь один. Мне больше нравится та, что в белом, но лучше остановиться на достигнутом, — не успокаивался Вилли. — А ты хочешь белую?

— Нет, — ответил Эндрю. — Я хочу выспаться. Завтрашняя встреча имеет огромное значение.

— Здесь, на островах, такой закон — всегда сочетай приятное с полезным.

— Кто установил этот закон?

— Я. Так ты точно не хочешь беленькую?

— Абсолютно.

— Тогда я беру обеих.

— Ты сначала поешь или бросишься на них прямо в ресторане? — улыбнулся Эндрю.

— Я не прочь совместить и то, и другое, — ответил Вилли с волчьим блеском в глазах.

* * *

Седой подошел к их столику, когда они пили кофе и ели десерт.

— Добрый вечер, милые дамы, — сказал он. Хите поглядела на него снизу вверх.

В ее взгляде ничего не говорило о том, что она уже обратила на него внимание и даже откровенно заигрывала с ним несколько минут назад. Сара не могла не восхититься самообладанием сестры.

— Меня зовут Вилли Изетти, — продолжал тот. — Позвольте полюбопытствовать, не хочете ли вы присоединиться к нам с приятелем на послеобеденный коктейль. У бара есть несколько уютных столиков...

— Спасибо, нет, — отрезала Хите голосом, на несколько градусов холоднее, чем взгляд ее светло-голубых глаз.

— Извините за беспокойство, — промямлил он с жалкой улыбкой и побрел назад к оставшемуся в одиночестве за столиком товарищу.

Сара выразительно посмотрела на сестру.

— "Хочете". Он не в ладах с грамматикой, — передернула плечами Хите.

— По-моему, это я учительница.

— Кроме того, мой самолет в самом деле вылетает в девять утра.

— Угу.

— И ему действительно за шестьдесят.

— Угу.

— А потом, я протрезвела и вижу, что он не такой уж интересный.

— Ну, тогда поехали домой, — подытожила Сара.

* * *

Пока Хите подкрашивала губы у зеркала в дамском туалете, Сара отправилась на улицу, чтобы попросить швейцара подогнать их машину. Она ждала у входа в отель под навесом из вьющихся растений, когда в дверях появился Лопоухий.

Он не сказал ей ни слова.

Так они и стояли по разные стороны дугообразного подъезда к отелю. Густой и крепкий аромат тропических цветов висел в ночном воздухе. Молчание затягивалось и в конце концов стало невыносимым.

— Какой очаровательный вечер, — произнесла она.

— Чудесный, — отозвался Лопоухий.

Как раз в этот момент лихо, со скрипом затормозив, подрулил швейцар, распахнул ей водительскую дверцу, а затем обежал вокруг машины и открыл дверь для него. Паренек явно решил, что они вместе, и не смог скрыть недоумения, когда дама, а не джентльмен, протянула ему четыре франка на чай.

— У вас тоже машина, сэр? — поинтересовался он.

— Красный «фольксваген», — ответил тот и протянул ключи.

— Какой номер?

— К сожалению, не помню.

Швейцар осуждающе покачал головой.

— Они предпочитают, чтобы им говорили номер машины, — пояснила Сара. — Все автомобили, которые берут напрокат в аэропорту, похожи друг на друга как две капли воды.

— Мне следовало бы догадаться, — последовал ответ. Затем незнакомец повернулся к швейцару: — Я припарковал ее вон под тем большим деревом.

— Вам следовало бы попросить меня припарковать вашу машину, сэр, — с обиженным видом выговорил тот.

— Мне очень неудобно, — улыбнулся Лопоухий.

— Я сейчас подгоню ее, сэр.

— Благодарю.

В этот момент из отеля вышла Хите.

— Ну что ж, спокойной ночи, — произнесла Сара.

— Спокойной ночи, — ответил незнакомец.

Хите метнула на него короткий взгляд и села в машину. Когда они отъехали подальше, она бросила с многозначительной миной: «Лихо, лихо, сестренка».

Сара думала только о том, что до разговора с Майклом оставалось не более двадцати минут.

* * *

Он снял трубку не раньше чем после десятого звонка.

— Алло.

Его голос казался чужим и отдаленным.

— Майкл?

— М-мм.

— Это я.

— Угу.

— Ну просыпайся же, дорогой.

— Угу.

— Просыпайся, это я.

— М-м.

— Проснись, Майкл.

— М-мм.

— Майкл!

— Угу.

— Это я, — повторила она, — Сара.

— Да, да. Спокойной ночи.

В трубке раздались гудки.

— Майкл!

Тишина.

— Майкл!

Она в недоумении уставилась на телефон и вдруг расхохоталась. Все еще смеясь, она положила трубку на место и, откинувшись на подушки, представила себе мужа, завернувшегося в одеяло и спящего мертвым сном. Настолько крепким, что он даже не в состоянии разобраться, то ли она лежит рядом, то ли звонит с другого края света. И конечно, совершенно забывшего о том, что они собирались поиграть в секс по телефону.

Очень плохо, если вдуматься.

Она действительно очень хотела его.

Сара еще долго лежала без сна, глядя в испещренное звездами небо. Наконец и она заснула.

* * *

В компьютер были занесены записи только вплоть до апреля 1992 года. Что касается более поздних, то их приходилось либо слушать непосредственно, либо читать напечатанные на машинке расшифровки, а самое удобное — сперва прочитать, а затем прослушать пленку, поскольку запись часто оставляла желать лучшего. Майкл решил читать.

Часы показывали девять тридцать утра двадцать девятого числа, вторник. Перед уходом на работу он позвонил Саре, терзаемый смутным воспоминанием о ее полуночном звонке, и извинился за то, что слишком много выпил накануне. В ресторане «Спарка» он сам чувствовал себя гангстером — возможно, поэтому он туда и пошел. Сара великодушно признала, что они с сестрой — которую она, кстати, через двадцать минут едет провожать в аэропорт — тоже, возможно, хватили лишку, поэтому лучше всего сделать еще одну попытку.

— Кстати, почему бы не прямо сейчас? — поинтересовалась Сара.

Майклу пришлось объяснить жене, что он убегает на работу, но обязательно перезвонит попозже.

Расшифровщики записей работали в тесном сотрудничестве со следовательской группой. За долгие часы прослушивания детективы научились моментально распознавать по голосу своих «подопечных» и помогали разбираться переписчикам, когда те начинали путаться. Энтони Фавиола оказался обладателем глубокого, звучного баритона, из которого ему почти удалось вытравить бруклинский говорок. Парень по имени Тони еще мог позволить себе говорить, как простолюдин, но никак не джентльмен Энтони, сами понимаете. По слухам, Энтони как-то раз заявил, что только неотесанный макаронник может отзываться на кличку Тони. С другой стороны, имя Энтони (хотя он никогда не говорил такого вслух) наверняка казалось ему достойным британского премьер-министра. Впрочем, Майкл хорошо его понимал. Он и сам терпеть не мог, когда его называли «Майк», словно какого-то бармена. По неподтвержденным данным, Фавиола даже некогда брал уроки речи у шикарного преподавателя с Парк-авеню. Как бы то ни было, он действительно не разговаривал, как типичный бандит, но и до профессора Хиггинса тоже явно не дотягивал.

Совсем иное дело — его братец. Стоило Руди открыть рот, и ни у кого не оставалось ни малейших сомнений относительно рода его занятий. Говорил он грубым голосом, растягивая слова, и обращался с английской грамматикой так же бесцеремонно, как в свое время — с нерадивыми должниками. Даже когда он находился в одной комнате с другими громилами, разделявшими его пренебрежение к изящной словесности, присутствие Руди никогда не оставалось незамеченным. Он никогда не говорил тихо, а постоянно орал, заставляя прослушивающих детективов без перерыва крутить ручки регуляторов громкости. На распечатках расшифровок определить говорившего не составляло никакого труда. Энтони переписчики присвоили инициалы Э.Ф., Руди — Р.Ф., Питеру Бардо — П.Б. Это была троица ключевых игроков. В то время, когда велось прослушивание, Э.Ф. все еще оставался боссом, Р.Ф. — его заместителем, а П.Б. назывался «консильери» — советник, третий по значимости в организации.

Предполагалось, что с отбытием Э.Ф. в Канзас, Р.Ф. стал боссом, П.Б. — его замом, а человек, который, по оперативным данным, стоял у истоков семейного наркобизнеса, престарелый уголовник Луис Николетта по прозвищу Толстяк Никки, занял пост консильери. Но тогда, весной 1992 года, они говорили о ком-то вроде Доминика Ди Нобили. Тесен мир.

Э.Ф.: По-моему, Руди, прессовать его не имеет смысла. Дело идет о большой сумме. У него явно нет таких денег.

Р.Ф.: Прижать его хорошенько, так он их из-под земли достанет, можешь мне поверить.

Э.Ф.: А если не достанет? Как мы тогда будем выглядеть?

Р.Ф.: Как люди, которых нельзя так просто кинуть.

Э.Ф.: Но денег-то мы все равно не получим. А что, если мы предоставим ему последний шанс — скажем, отсрочку на неделю, после которой он обязан будет вернуть долг? Неделя, в течение которой проценты не засчитываются? Мы...

Р.Ф.: ...подадим прекрасный пример всем остальным должникам.

Э.Ф.: Мы говорим о пятидесяти кусках, Руди. Не так-то просто...

Р.Ф.: Еще мы говорим о принципе.

Э.Ф.: Согласен. Но если у человека нет денег, он не может...

Р.Ф.: У него нет денег, потому что он ставит взятые у нас деньги на этих чертовых пони.

Э.Ф.: Даже если дело именно так и обстоит...

Р.Ф.: Кроме того, занимал он только двадцать. Если бы он вернул долг вовремя, ему не пришлось бы платить так много.

Э.Ф.: Поговори с ним, хорошо? Скажи, что твой брат, исключительно по доброте душевной, дает ему еще неделю отсрочки. Еще скажи, что по истечении недели я уже не смогу сдерживать тех животных, которые работают на меня.

Р.Ф.: (Смеясь.) Ужасные звери, да.

И так далее, и тому подобное. Обычные разговоры людей, стоящих у руля огромной деловой империи, порой перемежающиеся чисто бытовыми вопросами, возникающими даже у сверхзанятых бизнесменов.

Э.Ф.: Пети, а ты что скажешь?

П.Б.: По-моему, следует сделать какой-нибудь подарок. Но скромный.

Э.Ф.: Насколько скромный?

П.Б.: Три листа, не более.

Э.Ф.: Не слишком ли мало на крестины? Сколько мы истратили на Джаннино, когда крестили его ребенка?

П.Б.: Можно посмотреть.

Э.Ф.: Посмотри, пожалуйста. И пошли Даниелли столько же. Если он узнает, что ребенку Джаннино мы послали более дорогой подарок, он может обидеться.

Р.Ф.: Тупоголовый макаронник.

Э.Ф.: Кстати, кто у него? Мальчик или девочка?

П.Б.: Девочка.

Д.Л.: Если она пойдет в Терри, вот будет красавица.

Примечание гласило: Капо банды Джеральда Лачиззаре (Д.Л.), во время прослушивания отвечавшей за незаконные ростовщические операции, приносившие тысячи долларов в неделю одних процентов. (Еще бы, ведь ставка колебалась от 156 до 312 процентов в год.)

Даниелли — Феликс Даниелли, в тот период возглавлял подпольный тотализатор на скачках, приносивший доход более двадцати тысяч долларов в неделю. Его жена, Тереза, по слухам, была редкостной красавицей.

Р.Ф.: Я бы ей отдался.

Снова Руди Фавиола, правая рука босса. Конечно же, сейчас он вожделенно облизывал свои толстые губы и подмигивал, невзирая на строжайший негласный закон, запрещавший любые интрижки с женами и дочерьми членов семьи.

И так далее. От банального к грязному...

Р.Ф.: Так, значит, танцую я с ней, и вдруг она ка-ак испортит воздух!

Э.Ф.: (Смеясь.) Шлюха, с которой ты танцевал?

Р.Ф.: Ну да, и прямо на танцевальной площадке. Как гранату взорвала. А как воняло, Боже ты мой!

Л.Н.: Все вокруг, наверное, подумали, что это ты.

Л.Н. — Луис Николетта, Толстяк Никки. Сейчас, очевидно, поднялся до консильери а в то время возглавлял все операции, связанные с наркотиками.

Р.Ф.: Именно этого я и испугался, Ник! Вдруг решат, что это я отравил воздух на свадьбе Винни. Задница жирная!

Разговоры, разговоры. От грязного до «возвышенного»...

Б.Т.: Фильм-то реалистичный, понимаешь?

Бобби Триани, согласно примечанию, зять Энтони Фавиолы и капо, отвечавший за операции, связанные с украденным имуществом, в том числе за план «заказное письмо», в котором большая роль отводилась коррумпированным почтовым чиновникам.

Л.Н.: Я больше не хожу в кино. Стоит мне пойти в кино, как я обязательно попадаю в историю.

Э.Ф.: Каким образом? Хочешь еще, Ник?

Л.Н.: Нет, спасибо. Я всегда ругаюсь с теми, кто болтает. Не выношу, когда болтают у меня за спиной.

Р.Ф.: Однажды я чуть не пристрелил такого же придурка. Он рассказывал все, что произойдет в следующий момент.

Б.Т.: Тебе следовало действительно пристрелить его.

Р.Ф.: Нет, правда, весь фильм, от и до. «Вот сейчас он выпрыгнет из окна, сейчас она застукает его с блондинкой, а сейчас тигр вырвется из клетки...»

Л.Н.: Весь фильм...

Р.Ф.: Я обернулся и сунул ему под нос пушку. Заткнись, говорю, или я тебе нос отстрелю. Он принялся вопить: мол, сейчас пожалуюсь билетеру. Иди, говорю, жалуйся билетеру, я и ему нос отстрелю.

Б.Т.: Нет, надо было тебе застрелить педика.

Л.Н.: Так он заткнулся? Очень сомневаюсь.

Р.Ф.: Конечно нет. Они совсем не умеют себя вести. Очень хороший соус, Энтони.

Э.Ф.: Спасибо.

Р.Ф.: Правда-правда. Отличный соус.

Б.Т.: Все-таки надо было застрелить педика...

И снова о делах...

Э.Ф.: Нельзя связывать это с тем, что происходит в Гарлеме. В Гарлеме заправляет совсем другая семья, и у них свои отношения с испашками.

П.Б.: Я только предложил, может, стоит с ними поговорить...

Р.Ф.: Они там, в Гарлеме, такие идиоты. Начнем с переговоров, а кончим войной.

Э.Ф.: Поговорить о чем, Пети?

П.Б.: Об их участии в деле.

Р.Ф.: Ты, часом, не негритянский Гарлем имеешь в виду?

П.Б.: Конечно же, нет.

Р.Ф.: Потому что тут даже думать не о чем. Чертовым ниггерам бесполезно что-либо объяснять.

П.Б.: Я говорю о Восточном Гарлеме.

Э.Ф.: Восточный Гарлем, Руди.

Р.Ф.: Негры — исключены.

Э.Ф.: Я все еще не понял, в чем суть твоего предложения, Пети.

П.Б.: Колумбийцы везут кофе через Мексику...

Кофе в их разговорах означал кокаин. Все-таки они опасались прослушивания. В данном случае опасения абсолютно обоснованные, хотя, знай они, как обстоят дела на самом деле...

П.Б.: ...и почти все концы сходятся в Восточном Гарлеме. Поэтому нам следует достичь с ними соглашения, верно? Причем дать понять, что мы вовсе не собираемся вмешиваться в их дела.

Э.Ф.: Я тут задумал кое-что еще более важное в этой области, Пети, и мне не хотелось бы начинать раскачивать лодку именно сейчас.

П.Б.: Этим мы не сыграем на руку колумбийцам, ты же понимаешь...

Э.Ф.: Понимаю. Но в данный момент установилось очень шаткое равновесие, и я не хочу его нарушить.

Р.Ф.: Если хотите знать мое мнение, испашкам надо кинуть гарлемских, и дело с концом. На кой нам посредники? Если у них есть своя сеть распространения, гарлемские нужны как собаке пятая нога.

Э.Ф.: Думаю, ты прав. Такой ход подразумевается.

Майкл продолжал читать записи.

В другой день, в другой месяц состоялась философская дискуссия относительно того, насколько полезны для общества благородные бандиты. На «семинаре» присутствовали: Энтони Фавиола, его увенчанный лаврами брат Руди, Толстяк Никки, который больше никогда не ходит в кино, Питер Бардо, консильери, и Феликс Даниелли, муж красавицы жены, которой Руди с удовольствием бы отдался.

Э.Ф.: Если вдуматься, что такого ужасного мы делаем?

Р.Ф.: Да, что мы делаем плохого?

Э.Ф.: Почему азартные игры запрещены законом? Или это такой смертный грех — играть в азартные игры?

Л.Н.: Даже в Библии играли. Я как-то смотрел один фильм, так там они играли в кости на плащ Иисуса.

П.Б.: Ты прав, Энтони, азартные игры следует узаконить.

Э.Ф.: Конечно. Но пока их запрещают, что делаем мы? Даем людям то, чего они хотят. Они хотят играть в азартные игры, и мы предоставляем им такую возможность.

П.Б.: Представляешь, на его плащ. На тот самый плащ, который он носил.

Э.Ф.: Что такое лотерея, как не узаконенная разновидность азартной игры? Но когда за дело беремся мы, сразу поднимается вой: это противозаконно! Но почему? Вероятность выигрыша у нас не меньше, так? Мы не жульничаем, играем по-честному. Конечно, мы берем навар, но разве государство не берет навара?

Навар, или процент организатора, как раз и делал азартные игры беспроигрышным делом для организаторов. Даже если проигрывали, они все равно не оставались внакладе. Поставьте сто долларов на результат футбольной игры. Если вы угадали, букмекер выплатит вам выигранную сотню, но если вам не повезло, он возьмет с вас сотню плюс еще десятку.

П.Б.: А деньги взаймы, как насчет этого? Вы знаете, сколько сейчас берут банки — и совершенно законно? Какой, как вы думаете, установлен процент?

Р.Ф.: Выше крыши, не сомневаюсь.

Э.Ф.: А что делать человеку, если банк отказал ему в кредите? Разве такой уж большой грех — не иметь достаточного обеспечения?

Р.Ф.: Из-за банков человек начинает чувствовать себя жалким куском дерьма.

Л.Н.: Они могут отказать тебе вовсе без всяких причин.

Э.Ф.: И люди приходят к нам, и мы не спрашиваем про обеспечение. Мы верим всем.

«Да, и берете от трех до пяти процентов в неделю, — подумал Майкл. — Посчитайте на калькуляторе и вы увидите, сколько набежит на займ, скажем, в десять тысяч, уже через несколько месяцев».

Р.Ф.: Мы просто предоставляем людям услуги, только и всего. Ты правильно сказал, Энти.

Э.Ф.: Конечно, но нас объявляют вне закона.

Л.Н.: За то, что мы помогаем людям!

Р.Ф.: Куда еще может обратиться человек, если ему нужна на время некоторая сумма денег?

Л.Н.: Да, кто ему их ссудит?

Р.Ф.: Еще говорят, что мы жестоко обращаемся с просрочившими должниками. А как поступают банки? Банк дом отбирает, вот что он делает.

Э.Ф.: Так или иначе, они вечно висят у нас на хвосте.

Р.Ф.: Не дают нам вздохнуть спокойно.

Л.Н.: Сучьи дети.

Когда имя прозвучало впервые, Майкл едва его не пропустил. Разговор происходил где-то в середине июня. Записывающие устройства зафиксировали телефонную беседу между Энтони и его братом. На распечатанной расшифровке имя встречалось дважды, но в разном написании, поэтому Майкл сперва даже не остановил на нем взгляд.

Итак:

Э.Ф.: Я боюсь, на сей раз у них действительно что-то есть против нас, Руди. Уж больно уверенно они держатся.

Р.Ф.: Да не переживай, Энти. Вечная история — они всегда гонят понты, а на самом деле ничего у них нет, и они сами это знают.

Э.Ф.: Все эти обвинительные заключения...

Р.Ф.: Нет у них ни черта.

Э.Ф.: Убийство, Руди. Тут шутки плохи.

Р.Ф.: Ты в жизни никого не убивал.

Э.Ф.: Поди докажи.

Р.Ф.: Сволочи.

Э.Ф.: Микалино тоже волнуется.

Р.Ф.: Я с ним поговорю.

Э.Ф.: Успокой его, убеди, что со мной все обойдется. Он очень беспокоится.

Р.Ф.: Естественно. Главное, ты не беспокойся, Энти. Ничего с тобой не случится.

Э.Ф.: Конечно.

Р.Ф.: Ты меня слышишь?

Э.Ф.: Да-да, спасибо, Руди.

Р.Ф.: Я поговорю с Лино.

Вот опять. В первый раз Микалино, а сейчас просто Лино, с большой буквы. Судя по всему, оператор набрал это слово с прописной буквы по собственной инициативе или по подсказке детектива, который прослушивал разговор во время записи. На стрелке Фрэнки Палумбо и Джимми Анджелли Майклу и Джорджи показалось, что было произнесено имя Лена. Оператор, переводивший пленки дела Фавиола на диск компьютера, набрал Л-Е-Н-О, когда дошел до разговора в декабре 1991 года относительно рождественских подарков. А теперь — Л-И-Н-О, как в Мик-а-лино, так и в Лино. Интересно, а что было на пленке? Если сейчас оператор не ошибся, значит, никакой Лены нет. Майкл задумался, не взяться ли ему за прослушивание пленок. Но потом продолжил чтение.

На следующий раз буквы Л-И-Н-О попались ему на глаза при чтении записи телефонного разговора между Энтони Фавиолой и его женой Тесси в августе, вскоре после начала суда. Фавиола звонил из клуба «Сорренто», где было заблаговременно установлено несколько «жучков» и который он называл в разговоре просто «Клуб». Тесси говорила из Стонингтона, со свободного от прослушивания домашнего телефона. Прежде чем детективы прекратили прослушивание частного разговора между мужем и женой, аппаратура успела зафиксировать следующее.

Э.Ф.: Мне нужно еще решить здесь, в Клубе, несколько вопросов, а потом я еду домой.

Т.Ф.: Езжай поаккуратнее, на улицах столько машин.

Э.Ф.: Да, не беспокойся.

Т.Ф.: Во сколько тебя ждать?

Э.Ф.: В шесть — полседьмого. В любом случае к ужину я успею.

В семье Фавиола так и не прижилась американская привычка называть вечерний прием пищи обедом, а не ужином.

Э.Ф.: Лино придет?

Т.Ф.: Он уже здесь.

Э.Ф.: Вот как? Хорошо. Передай ему, что я еду, хорошо?

Т.Ф.: Только езжай поосторожней.

Снова Лино. Желанный гость в неприступной коннектикутской крепости Фавиола. Лино. Сокращенное от Микалино? Или на пленках звучало Мишелино? Так могли ласково называть человека по имени Майкл. Что, если все дело в недостаточной внимательности машинистки? Итальянский акцент говорящих вполне мог превратить его имя в нечто вроде Микель. Кому это знать, как не Майклу, которого самого называли в Италии именно таким образом в тот единственный раз, когда он туда попал?

Майкл.

Микель.

Микелино.

Маленький Майкл.

Среди детей и внуков Энтони Фавиолы нет ни одного Майкла. Точно так же в материалах суда ни разу не проходил человек под таким именем. Если кто-нибудь и наткнулся на какого-нибудь Майкла или Маленького Майкла в процессе подготовки многотомного дела Энтони Фавиолы, то не придал этому значения. До сего момента.

А теперь официант из Куинса, задолжавший манхэттенскому ростовщику, согласился отнести посылку с наркотиками и попал в полицейскую ловушку. А когда два капо стали обсуждать между собой, как с ним дальше поступить, бригадир из клана Фавиола заявил, что должен посоветоваться с кем-то, кого зовут Лена — как Майклу тогда показалось. Но Лена превратился в Лено, а затем в Микалино, Мишелино и Маленького Майкла.

Он прослушал пленки.

Имя действительно произносилось на итальянский манер, Микелино. Просто воспитанная на классическом английском машинистка не придала этому значения. Значит, Микелино.

Маленький Майкл.

«Снова начинается», — вздохнул Майкл и вновь углубился в бумаги.

* * *

В определенных кругах Алонсо Морена пользовался известностью под прозвищем Кулебра, что значит «Змея». Эндрю подумал, что такой кличкой он обязан скорее своим деловым качествам, нежели внешности. Его можно было даже назвать красивым.

Сидя на верхней палубе сорокафутовой яхты класса «Гранд Бэнкс», не слишком быстроходного судна — но ведь гонки на скорость вышли из моды в наши дни, — Морено предложил Эндрю сигарету, пожал плечами, когда тот отказался, закурил сам и вежливо пустил струю дыма в противоположную от гостя сторону. Затем снова повернулся к Эндрю и заявил:

— Я уже сказал вашим людям — нет.

Яркое утреннее солнце отражалось в стеклах его темных очков. Он щелкнул пальцами, привлекая внимание стюарда в длинных, до колен, белых шортах и того же цвета хлопчатом свитере, и указал на чашу с лимонадом, стоявшую на прикрепленном к палубе столе. Человек в белом по новой наполнил их бокалы. Морено держал в одной руке сигарету, в другой — лимонад и поочередно то отпивал глоток, то затягивался.

— Так зачем вы пришли сюда? — спросил он.

Эндрю прикинул, что Морено лет на десять его старше. Тридцать восемь — тридцать девять, что-то около того. Внешность Рудольфо Валентино проступающая залысина, зачесанные назад черные волосы, орлиный нос, несколько великоватый для такого лица, толстые губы, как у Мика Джаггера. Он спокойно курил, попивал лимонад и терпеливо ждал ответа. Достаточно вежлив, чтобы не сказать напрямую: я только теряю с тобой время. И достаточно умен, чтобы понимать: раз Эндрю специально приехал сюда из далекого Нью-Йорка, его нельзя послать, не выслушав.

— Я здесь потому, что, на мой взгляд, вам недостаточно хорошо все объяснили.

— Мне прекрасно все объяснили, — прервал его Морено и внезапно снял очки.

Глаза карие настолько, что кажутся черными.

Может быть, отсюда и его испанское прозвище.

Черные глаза, в которых отражается солнечный свет.

На горизонте вдруг появился катер, за которым ехал водный лыжник.

— Мистер Изетти дал мне самые исчерпывающие комментарии.

Легкий испанский акцент. До Эндрю доходили слухи, что Морено заканчивал колледж. Учился на доктора. Эндрю представил себе Морено со скальпелем в руке. Пугающий образ.

— В том числе и деловую сторону вопроса? — уточнил Эндрю.

— Абсолютно все стороны. Мы не заинтересованы.

— Мы считаем, что предлагаем очень «богатую» идею.

— Мы и так достаточно богаты, — улыбнулся Морено.

— А мы нет, — улыбнулся в ответ Эндрю.

— Очень жаль, — бросил Морено.

— Мы полагаем, все хотят стать еще богаче.

Морено ничего не ответил. Со скучающим видом он затянулся сигаретой и сделал глоток лимонада. Катер за бортом описал широкую дугу. Лыжник издал торжествующий вопль.

— Мы считаем, что тот, кто не стремится стать богаче, рискует в скором времени стать беднее, — продолжал Эндрю.

— Не вижу такой опасности.

— Вы знаете, при каких обстоятельствах Колумб открыл Америку?

— Что? — не понял Морено.

— Я сказал: знаете ли вы...

— Я не глухой. Но что вы имеете в виду?

— Он искал Китай.

— Ну и?..

— Мы же приносим Китай прямо к вашим ногам. Вам не надо отправляться на поиски.

— А я и не собираюсь его искать. Это вы все время чего-то ищете.

— Мы ищем более широкий рынок, который...

— Хорошо. Ну и ищите на здоровье. Нам вполне хватает Америки.

— По-моему, вы просто не хотите меня слушать.

— Я вас прекрасно слышу, спасибо, — отрезал Морено. — Кажется, там ребенок. Я говорю о лыжнике.

Эндрю бросил короткий взгляд в сторону океана и вновь переключил внимание на Морено.

— Вы поставляете свой продукт, — продолжал он. — Китайцы поставляют свой. Наши европейские партнеры обрабатывают товар, а мы распространяем его по Америке и Европе.

— Мы уже распространяем свой товар в Америке и Европе, — заметил Морено.

— Но не новый товар.

— А нам и не нужен новый товар.

— А нам кажется, что нужен.

— Черт побери, кому какое дело до того, что вам кажется!

— Мистер Морено, по-моему, вам лучше...

— Хватит называть меня «мистер Морено» и говорить, что мне лучше делать. Я делаю то, что считаю нужным, нравится вам это или нет. Я сказал Изетти, что мы не заинтересованы. Он ответил, что я мог бы из вежливости выслушать еще и Эндрю, раз уж он приехал из Нью-Йорка. Хорошо, я выслушал Эндрю, и мы по-прежнему не заинтересованы. Не знаю, кто вас послал...

— Меня никто не посылал, мистер Морено.

— Но кто бы он ни был...

— Я сам решил приехать.

— Прекрасно. Не пора ли вам решить уезжать? И передайте тому, кто вас послал...

— В последний раз объясняю, — с тяжелым вздохом, словно непонятливому ребенку, повторил Эндрю. — Мы разрабатываем трехстороннюю сделку с китайцами. Если вы хотите присоединиться, добро пожаловать. Вот почему я здесь. Но если вы отказываетесь увидеть достоинства сделки, нам придется продолжать без вас. Я думаю, вы понимаете, насколько мы можем осложнить вашу жизнь...

— Проваливайте-ка побыстрей с моей яхты, — взорвался Морено. Затем выпалил несколько фраз по-испански, обращаясь к человеку в белом. Потом протянул Эндрю руку.

— Наши переговоры закончены. Альберико отвезет вас...

Внезапно он запнулся на полуслове, вскочил на ноги и указал пальцем в сторону океана.

— Ребенок тонет!

* * *

С катера, с водительского места, Сара только успела заметить, что Молли пропала из виду. Ничего страшного, любой лыжник время от времени падает, а Молли стоит на лыжах с семи лет, с тех самых пор, как ее дед добавил катер к списку своего имущества на Карибах. Девочка превратилась в смелую и ловкую лыжницу, и до сего момента Сара не испытывала ни малейшего беспокойства, когда ее дочь носилась по волнам океана со скоростью двадцать миль в час. Более того, вот уже год, как Молли каталась без спасательного жилета, потому что он, по ее словам, только мешает, и Сара согласилась с ее доводами.

Она заложила крутой вираж, дала полный газ и помчалась туда, где последний раз видела Молли. С утра по океану гуляли средней высоты волны, лодку швыряло. Сара выискивала среди гребней голову дочери, одновременно следя за тем, чтобы фал не запутался вокруг винта, — сейчас самое неподходящее время для такой аварии. Вон она! Светленькая головка Молли появилась над поверхностью воды. Широко открытым ртом она жадно хватала воздух, волны хлестали ей в лицо. Метрах в двадцати позади нее на борту яхты стоял человек и что-то кричал по-испански. Вдруг рядом с ним появился другой мужчина, после минутного колебания бросился за борт и поплыл к Молли, которая снова ушла под воду.

Сара не произнесла ни звука, только молила про себя катер лететь еще быстрее. Фал стрелой тянулся позади, не представляя больше никакой опасности. Сара отчетливо видела теперь пловца, мощными гребками направлявшегося туда, где снова над поверхностью воды показалась голова Молли. Девочка еще раз набрала воздух в легкие. Сара подошла уже так близко, что могла видеть панику в голубых глазах дочери. Молли протянула ручонки к небесам и исчезла под водой в третий раз; пловец тут же нырнул за ней следом.

Сара сбросила газ и принялась описывать круги вокруг того места, где исчезли ее дочь и неизвестный пловец. Тишину нарушало только урчание мотора. Катер лениво кружил по воде, над головой простиралось ослепительно голубое небо, а секунды тянулись, и тянулись, и тянулись...

Она была уже на грани истерики, когда над водной гладью показалась сперва голова Молли, затем ее узенькие плечики, а потом и руки незнакомца, крепко сжимающие тело ребенка. Наконец и он вынырнул на поверхность, вдохнул воздух полной грудью, отцепил от себя отчаянно хватавшиеся за него руки Молли и перевернул девочку на спину. Захватив ее рукой за подбородок, он поплыл к катеру и передал на руки Саре.

* * *

За две недели до того, как его арестовали и предъявили обвинение в четырех убийствах второй степени, Энтони Фавиола стал подводить итоги. Казалось, он знал, что его ждет, знал, что скоро ему предстоит суд и пять пожизненных сроков.

Следующий разговор произошел за предварительно начиненным электроникой угловым столиком в клубе «Сорренто». Столиком босса, всегда готовым к услугам Фавиола и его ближайшего окружения, когда бы они ни зашли, что случалось довольно часто. В записи Энтони и его брат Руди обозначались привычными инициалами Э.Ф. и Р.Ф. Очевидно, они немало выпили. Иначе Энтони не был бы столь разговорчив. И хотя Майкл никогда не испытывал сочувствия к нарушителям закона, он почувствовал нечто вроде жалости к человеку, который не знал, что его записывают, не знал, какое будущее ему уготовано, и тем не менее предсказывал его так точно и печально.

Э.Ф.: Мне по-прежнему кажется, что они сжимают вокруг меня кольцо.

Р.Ф.: Да брось ты.

Э.Ф.: Нет, точно, Руди. Куда бы я ни пошел, что бы я ни делал, они всегда оказываются на полшага впереди. Такое впечатление, что они взяли меня за глотку и не дают дышать.

Р.Ф.: Да пошли они... Они всегда так. Для них просто нет занятия приятней, чем перекрывать людям кислород.

Э.Ф.: Выпей-ка еще.

Р.Ф.: Но только капельку.

Э.Ф.: Скажи, когда остановиться.

Р.Ф.: Достаточно. Эй, хватит!

Э.Ф.: За себя я не боюсь, пойми. Я прожил хорошую жизнь.

Р.Ф.: Не позволяй этим подонкам портить себе кровь. Они — ничтожества, и все.

Э.Ф.: Я не за себя волнуюсь, а за Тесси и ребят. Что за жизнь их ждет, когда эти сволочи начнут ежедневно вламываться к ним в дверь?

Р.Ф.: Говорю тебе, они никто, и не бери в голову.

Э.Ф.: Не думаю, что Анджелу и Кэрол происходящее беспокоит так сильно, как...

Р.Ф.: Они — замечательные девчонки, Энти. У тебя прекрасные дочери.

Э.Ф.: И любят своего дядюшку Руди, можешь не сомневаться.

Р.Ф.: Пусть бы только попробовали не любить. (Смех.)

Э.Ф.: Все дело в сыне. Для сына все обернется иначе. Сколько ребят из его круга попадают в колледж? А он все испортил. Наверное, потому, что ему слишком нравился Вегас.

Р.Ф.: Ох уж этот Вегас.

Э.Ф.: Тесси так гордилась им А его выгоняют за пьянку и драки. Выпей еще.

Р.Ф.: Спасибо. Как наливаешь, сукин сын? Напоить меня хочешь?

Э.Ф.: Знаешь, во сколько мне обошлось это вино?

Р.Ф.: Во сколько?

Э.Ф.: Шесть девяносто пять за бутылку.

Р.Ф.: Да брось ты.

Э.Ф.: Серьезно. Я купил шесть ящиков.

Р.Ф.: И где его продают, по шесть девяносто пять за бутылку?

Э.Ф.: Рядом, буквально в двух шагах.

Р.Ф.: Оно чье, испанское? Испанцы делают недорогие вина.

Э.Ф.: Нет, нет. Итальянское.

Р.Ф.: И всего за шесть девяносто пять? В голове не укладывается.

Э.Ф.: По-моему, очень хорошее винцо.

Р.Ф.: Просто превосходное.

Э.Ф.: За шесть девяносто пять!

Р.Ф.: Но знаешь, Энти, когда дело касается детей...

Э.Ф.: Было бы все так просто, как с вином.

Р.Ф.: Ничто не бывает просто, Энти. Забудь.

Э.Ф.: С девочками все по-другому.

Р.Ф.: К тому же они обе замужем. Не забывай. Совсем другое дело.

Э.Ф.: Да, конечно. И вышли за хороших ребят. Тебе они нравятся?

Р.Ф.: Естественно. Ну, Сэм меньше. Уж больно он всезнайка. Но другой...

Э.Ф.: Ларри.

Р.Ф.: Да, Ларри.

Э.Ф.: Ларри отличный парень.

Р.Ф.: Очень симпатичный. Нормальный пацан. И ко мне хорошо относится, я вижу. К своему старому дяде Руди. Зовет меня «дядя Руди».

Э.Ф.: Знаешь, чего бы я хотел? Если, не дай Бог, они меня упрячут, я хотел бы...

Р.Ф.: Перестань, прошу. Лучше выпей еще. Не надо. Даже говорить об этом не хочу.

«Снова принялись за дешевое вино», — подумал Майкл.

По шесть девяносто пять, от торговца за углом. Итальянское вино. Было бы все так просто, как вино. Жалко, они не назвали марку. За шесть девяносто пять он бы и сам купил шесть ящиков.

Э.Ф.: Но если они все-таки меня засадят, Руди...

Р.Ф.: Никто тебя не засадит, даже не думай.

Э.Ф.: Ну вдруг. Знаешь, кому я хотел бы передать дело?

Р.Ф.: Надеюсь, не мне. Скажу как на духу: я не хочу.

Э.Ф.: Слушай, ты замечательно бы справился, но...

Р.Ф.: Спасибо, но я не хочу. Впрочем, ты никуда не уходишь, так что забудем. Лучше выпей еще, придурок, и перестань болтать глупости.

«Еще вина? — подумал Майкл. — Хороши же они будут».

Р.Ф.: Скажи, когда остановиться.

Буль-буль-буль.

Р.Ф.: И я надеюсь, ты имеешь в виду не Пети Бардо. Я ничего против него не имею, но он жуткий зануда. Твое здоровье! Действительно чудесное винцо. Он хорош на своем месте, потому что выглядит, что твой мировой судья, в своих коричневых костюмах, — не знаю никого, кто так бы любил коричневый цвет, как Пети. Но ты можешь представить его на стрелке со... скажем, ребятами из Гарлема, когда надо пропустить с ними стаканчик-другой? Можешь представить, чтобы он смог расслабиться до такой степени? Он чопорный козел, Энти, несмотря на то что женат на Джози. В нашем деле нужны не только мозги.

Э.Ф.: Тогда кто? Если мне когда-нибудь все-таки придется удалиться от дел?

Р.Ф.: Может, тот, кого ты сам имел в виду?

Э.Ф.: А кого, по-твоему, я имел в виду?

Р.Ф.: Если он только сам захочет.

Э.Ф.: Кто?

Р.Ф.: Может, ему слишком нравится Лас-Вегас. И Атлантик-Сити. Твое место подразумевает огромную ответственность. А еще он очень любит девочек. И азартные игры. Если он унаследует твое дело, Энти, его мысли должны будут находиться здесь, а не в постели какой-нибудь шлюшки. И мысли, и сердце тоже, Энти.

Э.Ф.: Думаю, мы говорим об одном и том же человеке.

Р.Ф.: Конечно. О Лино, правильно?

Э.Ф.: Да, о Лино.

Вот оно, наконец!

* * *

Конечно, она сама виновата. Нельзя было разрешать Молли кататься без спасательного жилета, но она никогда его не надевала, и не было никаких оснований полагать, что...

Нет, какие уж тут оправдания.

Что она теперь скажет Майклу? Что она едва не позволила их дочери утонуть? Что если бы не смелость абсолютно незнакомого человека, Молли сейчас лежала бы...

Ну, не абсолютно незнакомого.

Именно он поздоровался с ней вчера вечером около ресторана. Хите еще говорила, что у него большие уши. Он стоял на палубе маленького катера, весь мокрый, тяжело переводя дыхание, и молча смотрел, наклонив голову набок и уперев руки в боки, на Сару, припавшую к дочери. Молли кашляла, чихала и плевалась, но в остальном вроде бы не пострадала, разве что испугалась до полусмерти.

— Спасибо, — прошептала Сара, обращаясь скорее к Богу, чем к высокому незнакомцу.

Тот кивнул в ответ, все еще тяжело дыша после необычного заплыва.

Представился он как Эндрю Фарелл.

Пояснил, что приехал в Сент-Барт по делам, а остановился в отеле «Гуанахани».

Она сказала, что не знает, как его отблагодарить.

Позже она припомнит все это до мельчайшей подробности.

Он ответил, что просит только об одном: чтобы его отвезли назад к яхте, где остались его туфли.

Только тут она поняла, что он бросился в воду полностью одетым, успев сбросить только туфли. Белая рубашка с длинными рукавами прилипла к груди и рукам, пастельно-голубые брюки потемнели от воды.

Она снова поблагодарила его, когда он залез по трапу на борт яхты. И Молли пропищала тоненьким голоском: «Спасибо, мистер Фарелл».

Значительно позже Сара позвонила в отель «Гуанахани» и попросила позвать к телефону мистера Фарелла. Когда он взял трубку, она представилась: «Сара Уэллес, чью дочь вы спасли...», словно по свету разгуливало по меньшей мере с десяток Сар Уэллес, чьих дочек он спас и которые с опозданием осознали, что должны ему больше, чем поездка на катере к яхте за туфлями...

— Глупости, — ответил он. — Я рад был помочь.

Потом она вспомнит все это.

— В общем, — продолжала она, — мы с дочкой чувствуем, что не достаточно выразили нашу благодарность. Мистер Фарелл... если у вас нет других планов, могли бы мы пригласить вас сегодня вечером пообедать с нами? Молли просит передать, чтобы вы выбирали любой ресторан на острове...

— Только если я плачу, — ответил он.

Потом она все это будет вспоминать.

— Нет, нет! — вскричала она. — Разумеется, об этом не может быть и речи.

— Плачу я, — повторил он. — Я заеду за вами в семь тридцать. Я знаю, где вы живете.

Позже она задумается, откуда он знал.

— Семь тридцать нас устраивает, — сказала она, — но я настаиваю...

— До встречи, — бросил он и повесил трубку.

* * *

Майкл позвонил Джорджи домой в четыре часа дня, когда тот уже складывал чемоданы.

— У меня к тебе несколько вопросов, — объявил он.

— Я в отпуске, — огрызнулся Джорджи.

— Речь идет об Энтони Фавиола.

— И все равно я в отпуске.

— Тогда только один маленький вопрос.

— Надеюсь, действительно очень маленький. Я уже собирался выходить.

— Кто такой Лино?

— Со вчерашнего дня, когда ты меня спрашивал о том же, ничего не изменилось — не знаю.

— Не Лена, а Лино. Или Микалино.

— Понятия не имею.

— И никогда не слышал ничего похожего?

— Ни разу.

— Я думал: если не ты, то кто же...

— И я тоже. Извини, Майкл, но мой самолет...

— Можно мне сейчас приехать?

— Нельзя.

— Я хотел бы порыться в твоем архиве.

— Нет. Я выйду на работу одиннадцатого. Тогда и поговорим.

— Джорджи...

— И никаких «Джорджи». Горы зовут.

— Мне надо заглянуть в твой архив по делу Фавиолы.

— Сходи в библиотеку. Открой каталог на букву "Ф"...

— Джорджи, ну пожалуйста. Мне кажется, я кое-что нашел, но мне нужно...

— Что бы ты ни нашел, оно подождет до одиннадцатого.

— Как насчет имени его преемника?

— Все знают, кто его преемник — его брат.

— Не факт.

В трубке воцарилось долгое молчание.

— Тогда кто?

— Некто по имени Лино.

— Я все равно не знаю, о ком идет речь.

— Покажи мне свой архив.

— Нет.

— Я приеду через двадцать минут.

— Я уезжаю через час.

— Я заберу их с собой. Я захвачу чемодан.

— Тогда уж лучше сразу сундук.

— Так можно приехать?

— Что с тобой поделаешь? — вздохнул Джорджи и повесил трубку.

* * *

Выбранный им ресторан располагался на одной из самых высоких гор на острове, и оттуда открывался восхитительный по красоте вид. Сперва они выпили аперитив на террасе. Молли заказала содовую и тут же пустилась в подробное описание самочувствия утопающего, перед которым в мгновение ока проходит, как в кино, вся его жизнь — все долгих двенадцать лет.

— Я никогда не забуду этот день и час, — объявила она, зажав в губах соломинку и посылая поверх бокала убийственный взгляд в сторону Эндрю. Вне всякого сомнения, она уже по уши влюбилась в человека, спасшего ей жизнь утром сегодняшнего дня, без двадцати минут одиннадцать...

— Но откуда ты знаешь, сколько тогда было времени? — удивился он.

— Спросила у мамы. А я тащила вас ко дну?

— Вовсе нет.

— А если бы я тащила вас ко дну, вы бы нокаутировали меня?

— Не думаю.

— Так всегда делают — я в кино видела.

— У меня не возникло такой необходимости. Ты мне очень хорошо помогала.

Они сидели на террасе, потягивали из бокалов и вспоминали утреннее приключение. Сара призналась, что действительно по-настоящему испугалась, когда увидела, как Молли исчезла под водой во второй раз...

— А правда, что после третьего уже не выныривают? — перебила девочка.

— Пожалуй, да, — ответил Эндрю. — Если только тебе не двенадцать лет. В двенадцать можно нырять целых пять раз.

— ...и совсем потеряла голову, когда Молли погрузилась в третий.

— Очевидно, когда я упала, меня немного оглушило, и поэтому я нахлебалась воды. Потом я закашлялась и опять наглоталась воды, и вдруг почувствовала, что не могу дышать! Никогда в жизни я так не пугалась! Вообще-то нет, за исключением одного раза. Когда Луис выхватил меня из-под такси.

— Кто такой Луис? — спросил Эндрю.

— Привратник в нашем доме.

— А где ваш дом?

— На Восточной Восемьдесят первой. Я переходила улицу, и вдруг из-за угла ка-ак выскочит такси и прямо на меня. Если бы не Луис, вам сегодня некого было бы спасать.

— Думаю, нам следует каждый год в этот день посылать мистеру Фареллу по дюжине роз, — заметила Сара.

— Эндрю, — поправил он. — И по-моему, лучше бы наоборот. Я впервые в жизни кого-то спас.

— Мой герой, — томно пропела Молли и сделала вид, будто теряет сознание.

— Не хотите ли еще выпить, миссис Уэллес?

— Сара, — поправила она. — А вы?

— Я выпью, — объявила Молли.

— Давайте тогда все повторим по разу, — предложил Эндрю.

— Давайте, — согласилась Сара.

— Вас кто-нибудь называет «Сэди»? — вдруг спросил он.

— Сэди? Помилуй Бог, нет.

— Разве это не сокращенное от «Сара»?

— Возможно. Но — Сэди? — Она повернулась к дочери: — Ты можешь представить, чтобы меня звали Сэди?

— Звучит, как имя толстой домохозяйки, — отозвалась девочка.

— Тогда Сэсси? — настаивал Эндрю.

— Я? Сэсси?

— Так зовут Сару Воган.

— Кто такая Сара Воган? — спросила Молли.

— Певица, — пояснил Эндрю.

— Звучит скорее как стриптизерша, — скривилась Молли. — Сэсси.

— А вас кто-нибудь зовет Энди? — спросила Сара.

— Нет.

— Почему?

— Не знаю, наверное, просто это имя мне не подходит.

— Иногда мама зовет меня Миллисент, — заявила Молли и скорчила рожицу. — Но только когда сердится.

— Почему?

— Потому что Молли — сокращенное от Миллисент.

— Так тебя и зовут по-настоящему? Миллисент?

— Ни черта подобного! — вскричала Молли. — Знаю, знаю, — кивнула она Саре. — С меня десять центов. — Затем, снова повернувшись к Эндрю, пояснила: — Когда я была маленькая, они штрафовали меня на десять центов всякий раз, когда я ругалась.

— К сожалению, не помогло, — вздохнула Сара. — Сами видите.

Они сели за стол в четверть девятого. Молли и Сара выбрали медальоны из лобстера с киви, а Эндрю поинтересовался у официанта, что такое куломье, и, услышав, что это — запеченный сыр, заказал его. В качестве основного блюда Молли остановилась на барашке под соусом из зеленого перца — «не сильно пережаренный, пожалуйста», а Сара и Эндрю — на фрикасе из морского окуня. Непонятно почему, но Сара вдруг припомнила вчерашнюю шуточку сестры, которая хотела заказать себе блондина. Невольно она бросила взгляд на уши Эндрю, чтобы убедиться, действительно ли они такие большие, и сразу отвернулась, встретившись с ним глазами.

Словно прочитав ее мысли, он сказал:

— Мне следовало бы пригласить и вашу сестру тоже.

— Она уехала, — ответила Сара. — А откуда вам известно...

— Вы очень похожи.

— Тетя Хите разводится, — встряла Молли.

— Очень жаль, — покачал головой Эндрю.

— У дяди Дуга любовница.

— Молли сегодня слишком много выпила, — улыбнулась Сара.

Эндрю улыбнулся в ответ.

— Только безалкогольное, — возмутилась девочка.

— Ну и хорошо.

— К тому же он знает, что такое любовница.

— Конечно, — ответил тот. — Это такой коктейль.

— Мистер Фарелл!

— Приготавливается из плодов смоковницы и любого другого фрукта.

— Может, как раз его я сейчас и пью, — заметила Молли, заглядывая в свой стакан, а затем бросила пристальный взгляд на собеседника. — И никакой это не коктейль.

— В самом деле? — удивился Эндрю и подмигнул ей.

Молли подмигнула ему в ответ.

— И чем же вы здесь занимаетесь? — поинтересовался он. — Я имею в виду, когда не тонете?

— Мы приехали сюда на каникулы. Живем в доме бабушки. А папа не смог приехать, потому что у него много работы.

— Как обидно.

— Но к Новому году он выберется.

— Или даже раньше, — вставила Сара. — Я надеюсь.

— А чем он занимается?

Еще в самом начале их семейной жизни, когда Майкл делал только первые шаги в своей карьере, Сара усвоила, что далеко не всегда стоит рассказывать, что ее муж — сотрудник прокуратуры. Например, на вечеринке у знакомых кто-нибудь набивал косячок. Не преступление, только лишь небольшое нарушение, но как в таком случае должен реагировать помощник окружного прокурора? Отвернуться? Тогда обязательно найдется кто-то, кто скажет: «Хорошо же он охраняет закон!» Арестовать виновного? «Ну и придурок же этот Майкл Уэллес!» Поэтому она давно заготовила стандартный ответ: «Майкл — адвокат». Если же собеседник продолжал настаивать, она обычно добавляла: «Он работает где-то в центре». Если и это не помогало, она уточняла: «Он сотрудник муниципалитета». И когда ее совсем уж прижимали к стенке, Сара говорила: «Мой муж — советник по правовым вопросам», что являлось уже стопроцентной ложью. Позже, когда Майкл начал расследовать дела таких преступников, для которых убить человека — что муху прихлопнуть, он уже специально предупредил ее, как опасно рассказывать, что он из прокуратуры. Молли они тоже держали в курсе. Вдвоем они разыграли привычную комбинацию.

— Он адвокат, — сказала Сара.

— Работает где-то в центре, — добавила Молли.

— В муниципалитете, — закончила Сара.

— А мама — учительница, — сменила тему Молли.

— И где вы преподаете?

— В Грир-Акэдеми.

— Такая подготовительная школа для юных гениев женского пола, — пояснила Молли.

— А ты куда ходишь?

— В Гановер.

— А что преподаете?

— Кто — я? — не поняла Молли.

— Английский язык и литературу, — сказала Сара.

— И где она находится? Грир-Акэдеми?

— На углу Шестнадцатой улицы и Парк-авеню.

— Около церкви Христа, — добавила Молли.

— А я-то думал, что вы актриса, — заметил Эндрю. — Или модель.

— Я? — спросила Молли.

— И ты тоже, — улыбнулся Эндрю.

Сара никак не могла понять, покраснела она или нет.

— Вы тоже здесь на отдыхе? — спросила она.

— Нет, по делам. Завтра утром я улетаю.

— Ой, как жалко, — скорчила гримаску Молли.

— Может быть, закажем еще вина? — предложил Эндрю. — Никто не хочет?..

— Какая я дура, — спохватилась Сара и помахала официанту. — Ведь это вы наш гость сегодня.

— Ни в коем случае.

— Ну пожалуйста, Эндрю.

Так она впервые назвала его по имени. Потом она вспомнит, что в первый раз обратилась к нему по имени, когда они спорили, кому платить по счету.

— Ну... Ладно, так уж и быть, — наконец сдался он.

— Отлично, — обрадовалась Сара и подозвала официанта.

— Хорошо бы шампанского, — предложила Молли, одарила Эндрю улыбкой и опять взмахнула ресницами.

* * *

Архив начинался с данных примерно пятнадцатилетней давности.

Именно тогда впервые прозвучало имя Энтони Фавиола как мощной силы в мире организованной преступности. Тогда же Джорджи Джардино получил диплом и желторотым новичком переступил порог прокуратуры.

Майкл сидел на кровати с бутербродом с ветчиной в одной руке и с бутылкой пива в другой. Листки архива валялись на одеяле вокруг него. За окном завывал ветер, кто-то о чем-то говорил по телевизору.

Открывался архив вырезкой из «Дейли ньюс». Именно тогда у Фавиола родился единственный сын. Две старшие дочери, и теперь наконец мальчик — очевидный повод для пышного празднества на Стейтен-Айленде. Автор озаглавил статью ПРИБАВЛЕНИЕ В СЕМЬЕ.

Майкл понял намек. Он помнил, что, когда НАСА потеряло связь с космическим кораблем, на борту которого находились подопытные белые мыши, та же газета выпустила информацию под броским заголовком:

НИ РАКЕТЫ,

НИ МЫШЕЙ

Так что его не удивило, что заметка, на первый взгляд повествовавшая о жене, дочерях и новорожденном сыне мультимиллионера, нью-йоркского строительного подрядчика, на самом деле скрывала, и в заголовке, и в последующем многозначительном тексте, намек на то, что мистер Энтони Фавиола принадлежал к вполне определенной семье — семье манхэттенской мафии, и более того, счастливый отец — не кто иной, как ее глава. Статью щедро украшали многочисленные фотографии: Фавиола с женой, Фавиола с дочерьми двух и четырех лет от роду, Фавиола с младенцем — сыном, которому исполнилось только три месяца. Все фотографии сделаны на фоне скромного дома на Стейтен-Айленде — очевидно, тогда еще семья не переехала в замок в Стонингтоне.

Следующие статьи рассказывали о поместье Фа-виолы в Коннектикуте, о постепенном росте богатства и влияния того, кто на первый взгляд мог показаться респектабельным бизнесменом, а на самом деле являлся отъявленным головорезом, по трупам пришедшим к власти над уголовным миром. А поскольку американцы обожают истории о гангстерах, пресса регулярно рапортовала о событиях из жизни семьи Фавиола, а особенно самого патриарха, словно он принадлежал к особам королевской крови.

Вот его старшая дочь на шикарной вечеринке, устроенной отцом в честь ее шестнадцатилетия, а вот мальчик, впервые вставший на лыжи, вот выпускной вечер младшей дочери. Снова старшая дочь — венчается в соборе Святого Патрика с неким Самуелем Кальери. Снова сын — ему семнадцать лет, в форме футбольной команды Кентского колледжа. На многочисленных фотографиях жена Фавиолы, Тесси, представала привлекательной блондинкой со светлыми глазами и приятной улыбкой, но она явно чувствовала себя скованной перед объективами — возможно, потому, что каждый новый вызов в суд ее мужа отдавался все большим резонансом в прессе, хотя всякий раз присяжные признавали его невиновным. Сын и старшая дочь явно пошли в нее — те же светлые волосы и прозрачные глаза. Вторая дочка унаследовала темные волосы и карие отцовские глаза.

В последний раз сын Фавиолы упоминался в статье журнала «Пипл» девяти— или десятилетней давности. Статья была озаглавлена в типичном для журнала стиле.

Развеселый сынок мафиози говорит:

ЖИВИ И ДАВАЙ УМЕРЕТЬ ДРУГИМ!

Подзаголовок гласил:

Энди не по вкусу гранит науки, но его грозный папочка согласен оплачивать счета из Лас-Вегаса.

Далее располагалась черно-белая, почти во всю журнальную полосу, фотография довольно-таки симпатичного молодого человека в плавках, стоящего широко расставив ноги и разведя руки в стороны на краю бассейна в Лас-Вегасе. На его загорелом лице играла веселая улыбка. Статья, как и весь журнал, была многословной и тяжелой по стилю.

На момент публикации единственный сын Энтони Фавиолы числился в университете Лос-Анджелеса, но, похоже, занятия не мешали ему почти каждую неделю наведываться в Вегас, где он приобрел широкую известность как среди девиц из кордебалета, так и среди крупье. Автор статьи намекал, что частые посещения столицы развлечений объяснялись не только жаждой удовольствий, но и имели непосредственное отношение к делам отца героя, а сам «сообразительный, но невыдержанный», по словам журналиста, Эндрю только формально считался студентом, а на деле представлял интересы отца в игорном бизнесе Лас-Вегаса.

Фотомонтаж на второй полосе представлял молодого Эндрю в разные годы жизни. Маленький белоголовый мальчик, играющий на пляже с совком и ведерком, и подпись: Будущий подрядчик, два года. Он же в Диснейленде в маске Микки Мауса, с серьезным видом смотрит на отца. Подпись: Папу надо слушать. На следующей фотографии он, двенадцатилетний подросток с уже более темными волосами и в смокинге, танцует со своей сестрой-блондинкой, облаченной в бальное платье. Подпись: В вихре вальса с чудной Анджелой. И наконец, последняя по времени, на которой он явно позирует, сидя в одиночестве на скамейке в Центральном парке с книгой в руках. Подпись гласила: Учись, скоро финал.

Фотография, на которой мальчик заснят в маске Микки Мауса, привлекла внимание Майкла. Паренек действительно выглядел несколько допоухим, и Майкл подумал, не специально ли журналист выставляет на всеобщее обозрение его смешной недостаток. К тому же Майкл не забыл про упоминавшегося в записях Мишелино — из-за них-то, в первую очередь, он и просматривает сейчас старые вырезки. Машинистка напечатала «Микалино», и он принял это за ошибку. Но может быть, машинистка как раз и права? Может, Фавиола действительно сказал "Микалино" — "Маленький Микки"? Может, он имел в виду как раз фотографию, сделанную в Диснейленде, когда его сыну было... Сколько? Оставалось только гадать, ибо ни в подписи, ни в статье не содержалось ничего, что могло бы подсказать дату снимка. На вид мальчику было года три-четыре.

Майкл вдруг почувствовал, как сильно он, оказывается, устал. Он пошел на кухню, выпил стакан молока, съел печенье, затем вернулся в спальню, собрал разбросанные вырезки и улегся спать.

* * *

В дом на берегу они вернулись около одиннадцати. Эндрю остановил «фольксваген» у ворот и проводил их до дверей. В высокой траве под пальмами безостановочно стрекотали цикады. В воздухе было разлито тепло. Только тихий ветерок едва-едва колыхал ветви пальм, стряхивая с них серебро, что струилось с огромной луны.

— Спасибо за чудесный вечер, — сказал он.

— Спасибо вам, — ответила Молли. — За мою спасенную жизнь.

Сара протянула ему руку.

— Еще раз благодарю, — проговорила она.

— За все-все, — добавила Молли.

— Я получил огромное удовольствие, — поклонился он.

— Спокойной ночи, — промолвила Сара, выпуская его руку.

— Удачно вам долететь, — пожелала Молли, привстав на цыпочки, чмокнула его в щеку и стремглав убежала домой. Сара провожала Эндрю взглядом, пока он шел к своей машине. Он запустил мотор, помахал на прощание и тронулся с места.

Иоланда сидела на кухне, проглядывая газету и одновременно слушая выпуск новостей по радио. Молли уже поднялась наверх.

— Никто не звонил? — спросила Сара.

— Никто, мадам, — ответила Иоланда. — Оставить радио включенным?

— Нет, спасибо.

Иоланда встала и щелкнула выключателем приемника.

Alors, a demain. Bonne nuit, madame[1].

— Спокойной ночи, Иоланда.

Домоправительница забрала газету со стола и отправилась в свою комнату. Сара пошла наверх, где Молли уже ждала в постели традиционного поцелуя на ночь.

— Классный какой, — заявила она.

— Да, — согласилась Сара. — Спокойной ночи, милая.

— Спокойной ночи, мамуля.

Сара чмокнула дочку в щеку, подоткнула одеяло и выключила свет. Когда она уже повернулась, чтобы уйти, девочка спросила:

— Как ты думаешь, я ему понравилась?

— По-моему, ты была прекрасна.

— Да, но понравилась ли ему?

— А разве могло быть иначе? — улыбнулась Сара. — Спокойной ночи.

— Он и правда классный, — промурлыкала Молли, засыпая.

Внизу уже раздавалось тихое похрапывание Иоланды. Сара выключила свет на кухне, открыла большие стеклянные двери в гостиную и некоторое время молча стояла, глядя на океан. Воздух казался густым от ароматов тропических растений.

Она налила в бокал довольно-таки большую порцию коньяка, вышла на веранду и задумалась: не позвонить ли ей Майклу? Часы показывали пятнадцать минут двенадцатого, наверное, он уже спит. Сара сняла босоножки и по ступенькам спустилась к пляжу.

Волны с тихим шепотом набегали на песок.

Прикосновение воды к босым ногам было теплым и ласковым.

Она уже видела эту сцену в кино, только забыла в каком. Женщина в белом на морском берегу с бокалом в руке, легкий ветерок развевает ее светлые волосы — как же назывался тот фильм?

Пассажирский корабль, весь залитый морем огней, медленно возник из темноты. Издалека донеслись звуки оркестра, и она представила, как скользят по паркету роскошные женщины в шикарных туалетах. Интересно, куда плывет это судно и почему они всегда проходят ночью? Серебристый женский смех взлетел к звездам, затихая, и вновь наступила тишина. Покой царил над всем берегом. Сара еще некоторое время смотрела вслед кораблю, затем допила коньяк, в последний раз взглянула на луну и вернулась в дом.

* * *

В семь часов на следующее утро она спустилась на пляж, решив хорошенько прогуляться. Она надела лимонно-зеленый купальник и перехватила волосы лентой в тон. Сара шла вдоль берега, опустив голову. Маленькие волны лизали песок, легкий ветерок играл ее волосами. Прошлый вечер многое открыл для нее, и больше всего на свете Сара хотела остаться наедине со своими мыслями.

До вчерашнего дня ей и в голову не приходило, что она может испытывать влечение к другому мужчине, кроме Майкла. Но ведь до вчерашнего дня ей никогда и не встречался никто, подобный Эндрю Фареллу. Он показался ей одновременно очаровательным и веселым, к тому же был очень мил с Молли. Правда, порой ей казалось, что он просто использует девочку, чтобы понравиться матери, но, к чему скрывать, она купалась в лучах его внимания, ее радовало его восхищение, и она чувствовала себя польщенной и... заинтересованной.

Она не поняла, действительно ли он не хотел ничего рассказывать о себе или его просто отличала удивительная скромность. От нее не укрылось, что как только беседа касалась личной жизни, он сразу переводил разговор на Молли или на нее, и ему, очевидно, нравилось безостановочное щебетание девочки о жизни семьи Уэллес. Сара подумала, что объяснение может крыться в его возрасте. Ему ведь всего лишь двадцать восемь — то немногое, что он рассказал о себе, — но он казался еще моложе, ближе по духу к Молли, нежели к женщине, разменявшей четвертый десяток. Ну, не будем преувеличивать, сестренка, всего только тридцать четыре. Да уж ближе к тридцати пяти, сестренка.

Двадцать восемь — как мало.

Вообще-то...

Вообще-то вчера вечером, часов в десять — пол-одиннадцатого, ее начал мучать вопрос: что на нее нашло, зачем она пригласила мальчишку... ну, не мальчишку, а симпатичного молодого человека... в любом случае, совершенно незнакомого мужчину, пообедать с ними, когда вполне хватило бы и коктейля...

— Сара!

Она вздрогнула и резко обернулась.

Эндрю.

Здесь.

Как будто материализовался из ее мыслей.

— Простите, — сказал он. — Я вовсе не хотел...

— Ничего, ничего, — ответила Сара. Но сердце ее стучало — еще бы, так напугать человека. — Вы застигли меня врасплох, только и всего.

— Простите.

— Все в порядке.

— Мне следовало бы кашлянуть или как-то иначе дать вам знать, что я рядом.

— Да ладно, все нормально.

Он пошел с ней бок о бок. Босиком, с закатаными брючинами, он подстроил свои широкие шаги под ее семенящую походку и шел, не говоря ни слова. Его неловкое молчание только усиливало охватившее ее чувство нарушенного одиночества, хотя — с удивлением вдруг осознала она — именно о нем и ни о чем другом она думала, когда он так неожиданно возник рядом.

— Мне стыдно, что я был так неразговорчив во время обеда, — наконец проговорил он.

Сара повернулась к нему.

— Я имею в виду вчера вечером, — пояснил он.

— Ничего подобного.

Он избегал встречаться с ней глазами и шел опустив голову и уставившись в песок. Впереди голубым пятном выделялись на пляже обломки старой маленькой лодчонки.

— Дело в том... — начал он, запнулся и после минутного колебания продолжил: — Впрочем, не важно. Просто я надеюсь, что не испортил вам вечер. И Молли тоже.

— Никто и ничто не могло бы испортить Молли вечер, — рассмеялась Сара.

— А вам?

— Я очень мило провела время.

— Хотелось бы надеяться, — с сомнением в голосе произнес он.

Они почти уже дошли до лодки. Она лежала, похожая на скелет какого-то животного, блестя побелевшими на солнце стрингерами и шпангоутами, и волны сочувственно лизали ее дырявый борт. От лодки до дома была всего-навсего миля. Сара всегда использовала ее как ориентир во время утренних прогулок. Как обычно, она повернула назад.

— Ровно миля, — пояснила она. — До лодки.

— Угу, — буркнул Эндрю.

— От дома, — зачем-то продолжала Сара.

— Угу, — повторил он. — Вы любите шампанское?

— Не очень.

— О.

Конец беседы.

— Я оставил его у вас на пороге, — объявил он. — В качестве компенсации за вчерашний вечер.

— Вам вовсе не надо...

— Я не знал, что вы терпеть не можете шампанское.

— Ну, я его не ненавижу. Я просто не безумно люблю его.

— Я заехал к вам по дороге в аэропорт, — сказал он. — Я собирался просто поставить его, и все. Я не ожидал увидеть вас в такой ранний час. Потом я вас заметил и... решил попрощаться.

Она не ответила. До дома уже совсем близко. Иоланда накрывала завтрак на веранде.

— Почему я был вчера таким зажатым... — начал он.

— Вы вовсе не были зажатым. — Сара повернулась к нему лицом. На солнце его глаза казались совсем голубыми.

— Дело в том... Я никогда в жизни не встречал такой прекрасной женщины, как вы.

— Ну... спасибо, — ответила она. — Очень мило с ва...

И тут он схватил ее в объятия.

«Это надо остановить», — подумала она и вслух сказала:

— Что вы делае... — но так и не договорила, потому что он закрыл ей рот поцелуем. Она пыталась оттолкнуть его, вырваться, но он крепко держал ее, впившись губами в ее губы. Она боялась, что их могут увидеть, ведь пляж в такой ранний час прекрасно просматривается. Его язык проник в ее рот. «Пожалуйста, не надо». Животом она чувствовала его твердый член. «Ну пожалуйста!» Он все крепче обнимал ее, его губы становились все более жадными, а на ней всего лишь бикини... «Пожалуйста, пожалуйста, не надо!»

И вдруг он отпустил ее.

— Простите, — сказал он. — Ради Бога. Простите.

И повернулся и побежал прочь.

Она видела, как он остановился в конце тропинки рядом с домом и подобрал свои туфли. Еще раз оглянулся и исчез за углом дома.

Стоя с горящими губами и чувствуя мелкую дрожь в ногах, она слышала, как завелась машина и затих вдали гул мотора.

На карточке, прикрепленной к бутылке дорогого шампанского, он написал:

До встречи.

Эндрю.

* * *

Майкл нашел, что искал, в то утро в итальянской газете «Коррере делла сера». Газетная бумага пожелтела и высохла: со дня ее выхода в свет прошло уже двадцать девять лет. В пластиковом кармашке, приколотом к соответствующей странице архива, лежал отпечатанный на английском перевод статьи, подписанной некой Дженни Вейнстейн, скорее всего секретарем Бюро.

Как ни странно, статья была не об Энтони Фавиоле — автор удостоил его одного-единственного упоминания, и то только как о молодом многообещающем строительном подрядчике, — а о его отце, Эндрю, родившемся в Америке, сыне Андрео Антонио Фавиолы и Марселлы Донофрио Фавиола, эмигрантов из города Руводель-Монте, что в итальянской провинции Потенца. Майкл понятия не имел, где находится этот город. Он продолжил чтение.

Статья воспевала два события, происшедших практически одновременно. Во-первых, исполнилось пятнадцать лет со дня открытия булочной, принадлежавшей Эндрю Фавиоле, на одной из улиц Кони-Айленд. За двенадцать лет, прошедших после смерти отца, Энтони ни разу не поменял адрес семейного предприятия. Во-вторых, через три дня после годовщины хлебопекарни родился третий внук Эндрю, первый, подаренный ему сыном Энтони, «многообещающим строительным подрядчиком». Ребенка назвали Эндрю, в честь героя статьи, его счастливого деда.

На опубликованной фотографии Эндрю держал на руках своего маленького тезку. Дело происходило летом, и дед — в то время пятидесяти двух лет, согласно статье, — стоял в рубашке с короткими рукавами перед стеклянной витриной магазина под названием «Булочная Марселлы». Младенец красовался в белой сорочке и крошечных белых же ботиночках. Даже в том нежном возрасте уши его казались чересчур большими.

Автор статьи пояснял, что Андрео Фавиола назвал булочную в честь жены, которой в то время исполнилось сорок четыре года. «Благослови ее Господь», — поделился Эндрю с репортером. Таким образом, Тополино — праправнук той самой женщины, которая...

Тополино?

Майкл едва не поперхнулся утренним кофе.

...которая шестьдесят пять лет назад проделала долгое и трудное путешествие из горной деревушки, находящейся между Бари и Неаполем. Старший Эндрю ...объяснил, почему его тезку прозвали «Тополино». Его мать все еще говорила на ломаном английском, хотя и являлась гражданкой Америки вот уже на протяжении шестидесяти лет. Когда она впервые увидела младенца, повернулась к сыну и сказала по-итальянски: «Ma sembra Topolino, vero? Con quelle orecchi cosi grande!» — что по-английски означало: «Он похож на Микки Мауса, правда? Такие большие ушки!» Далее автор пускался в объяснения, что Микки Маус так же популярен в Италии, как в Соединенных Штатах, и что почтенная леди говорила о младенце с любовью — ведь всякому видно, как он хорош, с его светлыми волосами и голубыми глазами, типичными для многих выходцев из горных районов Италии.

«Тополино» — подумал Майкл.

Микки Маус.

Позже переиначенный на американский манер и превратившийся в Микалино.

Лино.

Все возвращается на круги своя.

Бедный, но честный итальянский иммигрант приезжает в Америку в начале века, открывает булочную, которую после его смерти наследует рожденный на новой родине сын Эндрю. У Эндрю, в свою очередь, рождается сын Энтони. Он становится «многообещающим строительным подрядчиком» и, когда приходит его черед, производит на свет двух дочерей и сына, названного в честь деда Эндрю и получившего от прабабки прозвище Тополино.

Эндрю Фавиола.

Тот самый Лино, которого его отец назначил себе в преемники.

Эндрю Фавиола.

Студент, еженедельно покидавший Лос-Анджелесский университет ради Лас-Вегаса, где он осуществлял руководство принадлежащим отцу игорным бизнесом, а также завоевал славу «любимца девиц из кордебалета и азартного игрока».

Эндрю Фавиола.

Без разрешения которого теперь нельзя дать послабление незадачливому любителю скачек.

Эндрю Фавиола.

Который, возможно, держит в своих руках все нити теперь, когда его отец упрятан в канзасскую тюрягу.

Было девять утра тридцатого декабря. До Нового года оставалось почти двое суток. Майкл взял трубку и набрал номер шефа.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги