Преступник будет найден

ФАКТЫ И ФАКТИКИ

«Если бы пришлось судить только тех убийц, которых застали с ножом над жертвой, только тех отравителей, у которых в руках захватили остатки только что данной ими кому-либо отравы, то большая часть виновников подобных преступлений осталась бы без законного возмездия. Наказание сделалось бы привилегией только тех, кто не умел совершить преступления, в ком преступная воля не настолько окрепла, чтобы давать возможность заранее обдумать и подготовить удобную обстановку для своего дела…»

Эти слова принадлежат выдающемуся русскому юристу, публицисту и общественному деятелю Анатолию Федоровичу Кони. И в самом деле, не так уж часто застают преступника прямо на месте преступления — стреляющим, мошенничающим, крадущим. Обычно бывает иначе: сделав свое подлое дело, преступник исчезает, приняв меры к тому, чтобы спрятать концы в воду. По мельчайшим крупицам, по отдельным кусочкам, расставленным точно на свои места и сцепленным воедино, надо силой воображения, опирающегося на строго установленные, бесспорные факты, восстановить подлинную картину. И помнить при этом, что решается судьба человека.

А работу эту делают не машины — люди. Они тоже иногда подвержены обычным человеческим слабостям — влиянию симпатий и антипатий, склонностью к поспешным обобщениям и выводам и многим иным, преодоление которых важнейший долг, непременная обязанность следователя. Ибо, попав под их влияние, слепо доверившись «очевидному», «само собой разумеющемуся», поддавшись воздействию ходячих, но весьма сомнительных «постулатов» типа: «этот уважаемый человек не может солгать», «всякий, кто затрудняется припомнить известные ему факты, вызывает подозрение», «человек с нехорошим прошлым скорее всего и преступник», следователь изменяет важнейшим законам своей профессии, в основу которых положены требования тщательности, добросовестности, непредубежденности, обоснованности, проверки и перепроверки.

«Ничто так не обманчиво, как слишком очевидные факты», — поучал Уотсона Шерлок Холмс и был абсолютно прав. «Слишком очевидные факты» как раз и стараются «подбросить» следователю опытные преступники, чтобы направить его по ложному пути. Опытные следователи не «клюют» на такие приманки, они видят их искусственность, их нарочитость.

Одному рецидивисту, возомнившему себя крупным ловкачом, пришла в голову идея перехитрить «наивного» юриста, который будет расследовать учиненное им злодеяние. Чтобы отвести следы от себя, он инсценировал живописную картинку выпивки, которая будто бы предшествовала преступлению.

Тогда, мол, следователь уверует, что его совершил кто-то из собутыльников. Настоящий же преступник, в силу сложившихся отношений, хорошо известных родственникам и соседям, пьянствовать со своей жертвой не мог. И, значит, его не могли заподозрить.

Инсценировка выглядела так: в комнате, где было совершено преступление, «ловкач» поставил на стол недопитые поллитровку и четвертинку, два граненых стаканчика, дюжину слив, разрезанные пополам помидоры, куски хлеба и рыбы, столовый нож. Все это выглядело весьма правдоподобно, и простака, конечно же, должно было сбить с толку.

Но — простака!.. Осматривавший комнату таганрогский следователь П. И. Ковтун к их числу не относился. Ему было присуще острое критическое чутье, умение сопоставлять и анализировать. Замыслу преступника не суждено было осуществиться.

В обеих бутылках, рассуждал следователь, осталось совсем мало водки — в общей сложности не более ста граммов. Трудно поверить, чтобы люди столько пили, не закусывая, когда закуска была под рукой. А к ней явно никто не притрагивался. В комнате нет ни одной сливовой косточки, ни одного кусочка недоеденной рыбы, ни одной хлебной крошки. Можно было бы подумать, что их успели убрать, но пыль и общая захламленность комнаты опровергали это: здесь давно уже не было никакой уборки.

Так, еще никого не подозревая, еще не имея никакой версии преступления, следователь уже понял, что его хотят сбить с толку «слишком очевидными фактами». Не сбили! Наоборот, эта инсценировка даже помогла — только не преступнику, а его разоблачению: планируя ход расследования, следователь в своих рассуждениях учитывает и эту жалкую попытку обмана.

Все-таки не случайно уже на первом курсе юридических факультетов студенты изучают логику. Законы логического мышления вообще не плохо бы знать каждому человеку. И не только знать по-школярски, но и пользоваться ими на практике — в своих рассуждениях. Возможно, поубавилось бы тогда число скороспелых всезнаек и доморощенных философов. Возможно, стали бы иные товарищи осторожнее относиться к своим выводам и оценкам. Юрист же, если он не в ладах с логикой, может, как говорится, наломать немало дров.

Все ли помнят о том, что очевидное далеко не всегда является несомненным? Скажем, море на горизонте явно для всех смыкается с «небом». Рельсы суживаются вдали. Полная женщина, умело подобравшая свой туалет, кажется стройной и элегантной. Эти «бытовые картинки» знакомы каждому, и никто в таких случаях видимое не принимает за сущее. Зато в других, более «тонких», менее привычных случаях человек склонен забывать о таком важнейшем логическом законе, как закон достаточного основания, и делать поспешные выводы там, где для окончательного суждения еще мало необходимого материала. Такую ошибку делает даже Шерлок Холмс, несмотря на свой хваленый «индуктивный метод». В «Тайне Боскомской долины» он демонстрирует Уотсону свои познания в логике и трасологии: «О росте можно приблизительно судить по длине шага. Об обуви — догадаться по следам. Вот — следы правой ноги не так отчетливы, как следы левой. На правую ногу приходится меньше веса. Почему? Потому что человек прихрамывает — он хромой».

Вывод Холмса явно поспешен: человек мог вовсе и не быть хромым, а лишь симулировать хромоту. Холмс забыл здесь важное правило: «что я вижу» и «что это означает» — вовсе не одно и то же.

Не скрою, вызубрить это правило гораздо легче, чем применять его на практике. Ошибаются и не такие, как Холмс, — настоящие криминалисты, вооруженные новейшей техникой. Ибо техника — техникой, а без логики и она не поможет: ведь вывод делает человек. Вывод же — это умозаключение, подчиненное логическим законам. Если оно выходит из их подчинения, может случиться досадная осечка.

Крупный советский криминалист профессор А. И. Винберг рассказывает, как однажды надо было установить, являются ли два клочка бумаги частями некогда единого листа. Проверка осуществлялась с помощью ультрафиолетовых лучей: одинаковая интенсивность люминесценции свидетельствовала бы о тождестве. Клочки же люминесцировали с различной, интенсивностью, и эксперт заключил, что они «не принадлежат одному листу бумаги». Впоследствии иным путем удалось доказать, что этот вывод неверен. Но ультрафиолетовые лучи здесь совершенно не виноваты. Виноват криминалист, нарушивший логический закон достаточного основания: делая вывод, он не учел возможность различного люминесцирования отдельных участков одного и того же листа бумаги. Оказалось, что краешек листа «выглядывал» из стопки других деловых бумаг, лежавшей на подоконнике, и длительное время «обогревался» солнцем. Оттого-то он и сильнее люминесцировал. Не обнаружь это следователь, и преступник, нежданно-негаданно «обеленный» заключением эксперта, мог бы увильнуть от ответственности.

Зато в другом деле, рассказанном А. А. Старченко, искусственные логические построения едва не привели к осуждению невиновного. Был найден труп задушенной семилетней девочки, в убийстве которой обвинили ее мать. Против матери, на первый взгляд, было собрано много неотразимых улик: своего старшего сына за несколько дней до убийства она отослала в город к сестре; за день до убийства ушла со своим любовником на заготовку дров, предполагая пробыть там два дня, а вернулась назавтра; все знали, что она хотела выйти замуж за своего любовника, но жаловалась знакомым, что тот, наверно, «не возьмет ее с детыми»; сразу же после убийства перешла в дом к любовнику, хотя раньше его мать не пускала ее на порог; требовала, чтобы лесник скорее отводил ей делянку, так как «у нее дома дочь одна — как бы с ней чего не случилось»; уверяла, что у нее в комнате похищены вещи, а какие именно, точно сказать не могла, несколько раз меняла свои показания; и, наконец, около трупа дочери «совсем не плакала».

Это были серьезные улики, но они вовсе не были неотразимыми. Это были всего лишь «отдельные кусочки, разноцветные камушки, не имеющие ни ценности, ни значения», которые, по словам А. Ф. Кони, «только в руках опытного, добросовестного мастера, связанные крепким цементом мышления, образуют более или менее цельную картину». Здесь же не было цельной картины, ибо «камушки» эти ничем не были связаны друг с другом. Любой из фактов допускал не единственное, а различные взаимоисключающие объяснения. Поэтому лечь в основу обвинительного приговора они не могли.

В самом деле: сестра часто приглашала к себе племянника погостить — значит, в отъезде сына к тетке не было ничего необычного; мать вернулась домой раньше, чем предполагала, потому что лесник не захотел отводить ей делянку ближе к дороге, и она с ним поссорилась; разговоры о том, что ей с детьми, наверно, будет трудно выйти замуж, по-житейски легко объяснимы — одна ли она так рассуждает? Перешла в дом к своему любовнику потому, что мать его смягчилась перед горем этой женщины, посочувствовала ей (да и тяжело одной быть там, где только что убит твой ребенок); тревога матери за свою малолетнюю дочь, оставшуюся без присмотра в стоящем на отшибе доме, совершенно естественна и ничего подозрительного в себе не содержит; от волнения не обратила внимания на то, какие вещи у нее украли; отнюдь не все плачут над гробом близкого человека — это зависит от характера, темперамента и многих других причин.

Таким образом, вывод из фактов, первоначально сделанный следователем, не был неизбежным, безусловным, единственно возможным. А в процессе умозаключений, говорил В. И. Ленин, «…надо попытаться установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно было бы опираться, с которым можно было бы сопоставлять любое из… «общих» или «примерных» рассуждений… Чтобы это был действительно фундамент, необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной связи и взаимозависимости… преподносится «субъективная» стряпня для оправдания, может быть, грязного дела. Это ведь бывает… чаще, чем кажется».

Впоследствии, когда удалось установить, что девочка была задушена случайно проходившей мимо грабительницей-рецидивисткой, «подобранность» ничего не говорящих фактов (не намеренная, конечно, а вызванная нарушением законов логического мышления) стала особенно очевидной. Гораздо более очевидной, чем до этого была «очевидной» материнская вина.

Так бывает нередко и в судебной практике, и в повседневной жизни: нечто кажется несомненным, само собой разумеющимся — вот они, факты, пожалуйста, полюбуйтесь, все налицо… А начинаешь «любоваться», и выясняется, что это не факты, а фактики, которые Ленин называл «игрушкой или кое-чем еще похуже», а Маркс говорил, что они «искажение и ложь».

«Преступление и наказание» Достоевского, «Мачеха» Бальзака — убедительные свидетельства опасности, которую таят в себе далеко не милые «игрушки», выдающие себя за достоверные улики, за серьезные доказательства, будучи на самом деле лишь цепью случайностей, нагромождением трагических совпадений.

Вот, почему честные юристы издавна придерживались «благодетельного и разумного обычая», обратившегося, по словам А. Ф. Кони, «почти в неписаный закон». Он повелевает всякое сомнение толковать в пользу подсудимого. А это значит, что улика, которую можно рассматривать и так, и этак, — вообще не улика, ибо никого и ни в чем не уличает. Это значит, что всякое доказательство, вызывающее хотя бы самое малое сомнение, вообще не доказательство, ибо с равным успехом может доказывать и виновность, и невиновность.

Там, где есть одни лишь догадки и предположения, — не должно быть осуждения, это ясно. Но и там, где есть хотя бы малая толика сомнений в виновности, где не исключена хотя бы самая малая вероятность ошибки, тоже не должно его быть, потому что ошибка в пользу подсудимого несравненно менее ужасна и вредна по своим последствиям, нежели ошибка, лишившая ни в чем не повинного человека свободы, а то и жизни. Наказание виновного, говорил кто-то из старых юристов, — это пример и назидание для дурных людей, осуждение же невинного — дело, касающееся всех честных людей. И это, конечно, верно.