Преступники и преступления. Законы преступного мира. Побеги, тюремные игры

План «Дельта»

Когда-то он состоял в кружке дельтапланеристов и даже успел выполнить первый разряд. Но это было так давно, что почти забылось и смахивало на сон. И все же они были — полеты во сне и наяву. Прошло двадцать шесть лет после того, как последний раз приземлился. Тогда он едва не сломал руку. Путешествия на дельтаплане весь саратовский кружок в шутку называл «План „Дельта“…

Саркисов заворочался на кровати, пытаясь вновь заснуть. Нет, это глупость. Полная ерунда. Он или свернет себе шею, или расшибет башку о забор. А если часовой шустрей окажется, то он опустится на землю уже в неживом состоянии. Третью ночь подряд осужденный за убийство Саркисов не мог заснуть. Перед глазами маячили обрезки фанеры, легкие вибрирующие крылья, труба кочегарки. Соблазн пересечь заградительные кордоны по воздуху оказался слишком велик, чтобы о нем не думать. ''Почему я не должен об этом думать? — размышлял Саркисов. — Моя голова — что хочу, то и делаю».

Со следующего утра зек начал присматриваться к деревянным рейкам и обрывкам плотной материи, разбросанным на подсобном дворе. Делал он это бессознательно и сам пугался своей наблюдательности. Через неделю Саркисов уже активно обтачивал и подгонял сосновые рейки, из которых, как ни крути, получалась треугольная рама. Под конец работы рама вновь разбиралась на составные и пряталась в двухметровый обрезок трубы. В промышленном цехе, где шилась спецодежда, бывший воздухоплаватель принялся отстрачивать не только рукавицы и штаны. Из хлопчатобумажных кусков рождались скомканные крылья той же формы, что и фанерная рама. Когда трудовой день подходил к концу, Саркисов бережно сворачивал полотно в рулон, незаметно укладывал вдоль стены и присыпал мелкими клочками ткани. Однажды мастер наткнулся на бесхозный рулон, долго вертел и разворачивал, затем, пожав плечами, отдал на перекройку. Пришлось все начинать сначала.

На изготовление складной рамы и полотна ушло больше месяца. По большому счету зек мог смастерить все эти хитрые детали дней за пять, однако он решил избежать любых подозрений и трудился только украдкой. Подготовка к перелету окутывалась тайной. Когда сосед по швейной мастерской однажды засек темно-зеленую холстину и вслух подивился ее странной форме, Саркисов на неделю прекратил свою индивидуальную трудовую деятельность. Когда тряпичные крылья были готовы, он спрятал их под одежду, плотно обмотав вокруг голого туловища. На выходе из промышленной зоны руки «вертухая» облапали слегка потолстевшего Саркисова, но, слава Богу, ничего подозрительного не нашли.

С предельной осторожностью зек начал крепить ткань к деревянной раме. Прежде всего он разодрал левую ладонь и побежал в санчасть. Врач залил рану йодом, наложил бинт и перевел Саркисова на три дня из швейного цеха на хозяйственный двор. Все три дня, улучив свободную минуту, тот спешил к трубе, вытаскивал рейки, что-то прибивал, клеил, прикручивал. Вскоре дельтаплан был готов. Он выглядел грубо и неказисто, однако Саркисов не собирался лететь на нем в Казань или Стокгольм. Для успешного побега хватило бы и сотни метров, чтобы в лунном свете пересечь все контрольные рубежи и шлепнуться где-то в кустарнике. Дельтаплан имел особые крепления: подобно вееру он раскладывался в считанные минуты. Подобная система сборки и креплений разрабатывалась почти неделю. Осторожный Саркисов уничтожил все чертежи и держал все размеры в голове.

Самой главной проблемой мог стать ветер. Беглец намеревался стартовать с верхушки двадцатиметровой трубы местной котельной. Несмотря на летний зной и безветрие, наверху могли быть воздушные порывы, мешающие собрать треугольную раму. В одну из ночей зек вышел на разведку. Он незаметно пересек ряд общежитий и добрался до здания котельной. До сентября лагерная кочегарка вымерла. Зеки-кочегары ремонтировали котлы и чистили отопительную систему. Труба одиноко высилась среди одноэтажных построек подсобного двора. Саркисов подтащил к кирпичной трубе ящик, встал на него и, подпрыгнув, ухватился за первую скобу. Он бесшумно карабкался вверх, не оглядываясь и не останавливаясь. Скобы были грязные и колючие от ржавчины. Вновь заныла раненая рука. Достигнув края, Саркисов замер и осмотрелся. Внизу раскинулась колония, изрезанная лучами мощных прожекторов. Темные крыши трехэтажных корпусов лежали далеко в стороне. До ближайшей сторожевой вышки было не больше сотни метров, однако скучающему часовому труба была явно неинтересна. Он, зевая, поглядывал на запретную полосу, залитую ярким светом.

Верхушка трубы тонула во мраке, купаясь в легком июньском ветерке. Саркисов осмотрел грязные закопченные края. Каркас дельтаплана можно легко закрепить на верхней скобе и, слегка передвигаясь по кирпичной стенке, без труда разложить над ним треугольную раму с натянутым холстом. Правда, был риск свалиться в горловину и пролететь все двадцать мэтров, заработав разрыв сердца еще в полете. Внизу едва угадывалась первая скрытая заградительная полоса — свитые мотки колючей проволоки, перепрыгнуть которые мог лишь шестовик. Чуть дальше тянулись полоса сигнализации и запретная зона с добросовестно разрыхленным грунтом. Последней преградой оставался трехметровый бетонный забор. Весь воздушный маневр занял бы считанные минуты. Саркисов решил приземлиться как можно дальше. Если повезет и хитрая машина не развалится, беглец может пролететь пару километров и шлепнуться среди озера. Ни одна в мире собака не сможет взять его след.

Довольный своими наблюдениями Саркисов поплевал на руки и спустился вниз. Так же незаметно он пробрался в свой отряд и плюхнулся в постель. Он подрагивал от возбуждения и был готов хоть сейчас отправиться в полет. Однако спустя час-другой начнет светать. План «Дельта» пришлось отложить на завтрашнюю ночь, которая обещала быть такой же тихой и безветренной. Моделист-конструктор сомкнул веки, собираясь хоть немного поспать перед подъемом. Внезапно на его плечо легла чья-то рука. Саркисов вздрогнул. Перед ним склонилась знакомая усатая голова, принадлежащая осужденному Хмаре. В полумраке виднелась лукавая улыбка.

— Цэ ты ловко придумав, — заговорщически зашептала голова.

— Что? — холодея, выдавил Саркисов. Его лицо передернулось.

— Та политаты на отий чортовий штуковыни. Шо в трубе заховав.

Саркисов проклинал в душе пронырливого хохла, из-за которого в лучшем случае срывался побег, а в худшем… В худшем он схлопочет еше пару лет за подготовку к побегу. Достаточно Хмаре лишь погонять чаи с кумом. Хохол явно не был стукачом, иначе Саркисова уже давно бы скрутили и вместе с тряпично-фанерным детищем потащили бы в оперчасть. Еще оставалась маленькая надежда. Саркисов решился:

— Что ты хочешь? Денег у меня нет. Можешь выгрести всю мою тумбочку.

Пугающая улыбка на лице Хмары не исчезала. Хохол наклонился к самому уху Саркисова и. обдавая того горячим дыханием, прошептал фразу, от которой поползли мурашки. Саркисов посмотрел на соседа так, как смотрит капитан корабля на внезапно свихнувшегося штурмана. На «приборной доске» Хмары, довольной и ухмыляющейся, читалась такая глубокая мысль, что Саркисов молчал.

— Ну так шо, бэрэш мэнэ с собой? — повторил зек из далекого прикарпатского села.

— Ты с ума сошел. Хмара. Я боюсь, что и один могу разбиться.

— Будэмо удвох боятыся.

— Да нас планер не выдержит. Ты глянь на свою раскормленную салом репу.

Хмара радостно похлопал себя на брюху:

— Цэ точно. Сало я люблю.

— Нет, Хмара. Я с тобой не полечу. Я не самоубийца. И вообше: я ничего не знаю, не видел и не делал.

— Цэ ты оперу скажешь. А вин такый дурный. шо повирыть. Я иду спаты. Бувай здоров.

Хмара сделал вид, будто собрался уходить. Саркисов схватил его за руку. Его воспаленный изворотливый мозг торопливо тасовал варианты. До подъема Саркисов вряд ли успеет уничтожить разборной планер, тем более что на пыльных скобах остались его следы. Мастер без труда вспомнит странный рулон в мастерской. Впрочем, оперчасти может хватить и показаний Хмары. Саркисов решился. Будь что будет. Дельтаплан скроен добротно и должен выдержать двоих. Полет будет намного короче и, скорее всего, завершится в десятке метрор. or бетонного забора. Но выбирать уже не приходилось. Саркисоь попытался схитрить: согласился на совместный полет, но заметил, что планер требует последней доработки и будет готов лишь послезавтра. Хитрого хохла провести не удалось. Хмара, вероятно, уже давно следил за Саркисовым. Итак, долгожданный перелет назначили на завтрашнюю ночь.

На поверке Хмара не спускал с Саркисова глаз. Они лупили перловку за одним столом, при этом хохол с самым серьезным видом сверлил будущего спутника глазами и подмигивал. Вскоре лагерный конструктор перестал замечать тупую физиономию и переключился на ночной полет. Все продумывалось до мелочей, мозг прокручивал каждый шаг, пробежку, прыжок. Участие Хмары усложняло акцию, но… Саркисов в который уже раз чертыхнулся. Во время очередного перекура возле мастерской он непринужденно подошел к хохлу и, глядя в сторону, тихо сказал:

— Говорю в последний раз. Давай откажемся. Мы оба попадемся или погибнем. Лети сам. Ты знаешь, где груба и где планер. Я покажу, как он собирается.

Хмара прикурил, затянулся и поглядел в небо. Глаза его сузились. Секунду помолчав, он прошептал:

— Ты хытрый. Я подемуся на трубу, а ты стукнэш солдатику. Хмару встрэлять, а тоби — досрочку. Нэма дурных. И я одын боюсь.

— Ты сам себя перехитришь. Ты…

Хохол уже не слышал. Он докурил и пошел в цех. Если бы взгляд Саркисова мог испепелять, от Хмары сейчас бы осталась лишь кучка пепла. Плюнув в сторону уходящего зека, Саркисов в самом скверном настроении поплелся к осточертевшим станкам и тряпкам. Его внезапно охватил страх: из-за глупого, но наблюдательного соседа по отряду он рисковал не столько судьбой, сколько жизнью. Однако выхода не было.

После команды «отбой» зеки разбрелись по кроватям. Блатные в углу замутили чай и до полночи резались в карты. За это время в отряд дважды наведывался дежурный. Завидев офицера, «козел» у входа ронял миску, и урки мгновенно бухались на койки с сонным выражением лица. К часу ночи они угомонились и заснули. Беглецы по одному выбрались из общежития и, прячась в тени стен, обогнули два корпуса. Пригибаясь и надолго припадая ко всем попутным предметам, они добрались до хоздвора и перелезли забор. Двигались молча. Хохол лишь сопел и тихо покрякивал. Вот и труба под стеной инструментального склада. Саркисов нащупал знакомые бруски и рейки. Он вытащил их на свежий воздух, обвязал веревкой и забросил за спину. Весь планер весил не больше десяти килограммов. Так же тихо и незаметно зеки прошлись вдоль забора. Вскоре в свете бледной луны показалось здание котельной. Пробежав последнюю сотню метров, они замерли у трубы. Постояли без единого шороха минут пять. Затем Саркисов тихо сказал:

— Ну, с Богом, Хмара. Если разобьемся, я тебя, падла, в аду на заточку надену.

Началось восхождение на вершину. Саркисов, сразу потяжелевший на десяток килограммов, слышал внизу противное сопение. Сейчас он ненавидел Хмару больше, чем милицию. На последних метрах хохол начал сдавать. Он тихо хрипел и отплевывался. Наконец Саркисов достиг края. Внизу на вышке привычно грустил часовой. Зеку показалось, что он копается в носу. Под ногами заерзал Хмара:

— Шо ты там застряв? Ссышь, чи шо?

— Закрой хайло, — зашипел Саркисов. — Давай договоримся. Ты молча делаешь то, что я скажу. Иначе я тебя просто сброшу головой вниз. Понял?

Хохол обиженно затих. Он оглядывался по сторонам и со страхом смотрел вниз. Его кисти на скобах побелели и от напряжения мелко дрожали. Хмара топтался на скобе и пытался представить, чем сейчас занимается Саркисов. А тот уже закрепил на верхней скобе каркас с деревянной палкой для рук. Обвязав вокруг скобы конец веревки (другой конец зек обмотал вокруг себя на тот случай, если вдруг сорвется), Саркисов начал опасный маневр. Зек прополз по стенке трубы около метра и словно индеец из колчана достал из-за спины три длинные рейки. Он намертво вогнал первую в металлический паз каркаса, перехватил самодельными ремнями и продолжил путешествие по краю, но уже в обратную сторону. Вскоре была установлена и вторая рейка. Начиналась самая рискованная фаза операции. Обматерив на всякий случай Хмару, тосковавшего на ржавых скобах, и запретив тому двигаться. Саркисов пополз к противоположному краю трубы. Он старался не думать о высоте. Страховку пришлось отстегнуть.

Легкий ветер начинал трепать полотно. Чем дальше продвигался зек и чем дальше заносил последнюю рейку, тем сильнее вибрировал дельтаплан. «Только бы не сорвался, — думал Саркисов, закрепляя концы планера, — Впрочем, черт его знает, что лучше. Они с Хмарой…» Вспомнив о хохле, дельтапланерист тихо застонал. Неустойчивая конструкция была почти готова. Зек вторично прополз по кирпичной окружности, проверяя крепление, и наконец вернулся к верхним скобам. Те уже были заняты сгорающим от страха и любопытства Хмарой. Согнав хохла вниз, Саркисов начал регулировать каркас. Все его движения были спокойны и точны. На сборку дельтаплана ушло не меньше часа. Хмара принялся тихо ругаться и нервно топтаться под ногами. Он проклинал всех на свете, однако вниз не слезал.

Всему приходит конец. Саркисов выдохнул: «Все!», вытер потный лоб и посмотрел на спутника. Его взгляд сейчас мог бы расплавить вольфрам, но только не Хмару. Над трубой трепетал темный планер, готовый сорваться и понестись над землей. Саркисов посмотрел в сторону вышки. «Вертухай» стоял лицом к трубе. Что-то горячее уперлось зеку в колено, потом в бедро и наконец в бок. Это продвигался наверх Хмара.

— Подвынься. — зашептал он.

— Я сейчас тебя в трубу кину, гнида! — со слезами в голосе выдушил Саркисов.

— А я крычать начну.

Наконец часовой повернулся к ним спиной. Время!

— Ты, морда хохлацкая! Поднимайся ко мне. Да осторожней, гад! Берись за палку, с краю берись. И запомни: ни единого звука. Что бы я ни делал, и как бы мы ни летели. Я не хочу из-за тебя подыхать. Если пикнешь — сброшу вниз. Поверь мне. Допер?

Хмара закивал и покрепче уцепился за палку. Он весь дрожал, колени ходили ходуном, зубы мелко стучали. Саркисов смутно подозревал, что полет ничем хорошим не завершится. Но отступать было поздно. Он перекрестился, отсоединил палку от скобы и, тихо скомандовав: «Толчок!», первым оттолкнулся от трубы. Планер бесшумно отделился. Давно забытые ощущения вновь заструились и запульсировали в груди Саркисова. Но они продолжались лишь первые секунды полета. Планер слишком резво пошел вниз. Хмара заскулил и сразу же получил в ухо. Первая заградполоса приближалась. Резко терял высоту и дельтаплан. До земли оставалось метров десять. Планер вдруг выровнялся, и зеки заликовали. В следующую секунду он вновь устремился вниз. Скрытый рубеж был пройден. Пять метров, четыре, три… Оставались проволочное заграждение и бетонный забор. Это был относительный успех. Если удастся незаметно пересечь стену колючки, они могут вскарабкаться и на бетонный забор. Саркисов предусматривал и такой исход. Сосновая треугольная рама легко превращалась в корявую невысокую лестницу. Приходилось уповать лишь на то, чтобы часовой подольше маячил спиной к этому участку запретки. Верхний ряд колючей проволоки прошел в десятке сантиметров от палки. За миг до этого Саркисов резко подбросил вытянутое в струну тело. Слава Богу, успе…

— А-а-а! — заорал Хмара. Он врезался ногами прямо в проволоку и, увлекаемый планером, протащился по всему верхнему ряду. Десятки острых стальных витков раскроили в клочья его брюки и разодрали кожу на бедрах и голени. Саркисов похолодел. Дельтаплан с треском бухнулся на землю. Хохол продолжал истошно орать, катаясь по взрыхленному фунту. В свете прожекторов он смотрел на свои окровавленные ноги, дергался и силился подняться. Часовой развернулся, секунду любовался странным зрелищем и дал первую очередь поверх голов. Хмара вдруг замер, посмотрел в сторону вышки, повернулся и увидел Саркисова. На глазах бывшего спортсмена-дельтапланериста стояли слезы. Ни слова не говоря, Саркисов стал лупить израненного хохла ногами. Глаза застилал туман, но сквозь него Хмара еще просматривался.

— Стоять! На землю! — кричал с вышки сержант. Этого можно было и не говорить: Саркисов уже сидел на Хмаре и душил его обеими руками. Отчаянные вопли и хрипы заглушила вторая очередь. Пули легли в трех метрах от зеков. На стрельбу зеки уже не реагировали: первый из них был сосредоточен на горле своего спутника, а последний стремился немного подышать. Хмару спас караул. Пять солдат едва растащили заключенных. Саркисов истерично плакал и орал на всю зону:

— Сучье рыло! Лучше застрелите меня! Я знал! Знал!

Зеков волокли в штрафной изолятор. Хмара приседал и корчился от боли, что, однако, не мешало ему вопрошать:

— Вы нас по разным камерам? Якшо в одну — то я краще вмру отут.

Из служебного донесения в ГУИД МВД РСФСР:

«16 июля 1982 года в ИТК-29 усиленного режима осужденный Саркисов Марат Дмитриевич, 1943 года рождения, отбывающий срок наказания за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, и Хмара Григорий Емельяновым, 1938 года рождения, отбывающий наказание за кражу личного имущества, предприняли попытку побега из мест лишения свободы. Они попытались пересечь контрольные и заградительные препятствия с помощью устройства, которое напоминает планер. Осужденный Хмара Г. Е. получил легкие телесные повреждения, вызванные скольжением по верхней части проволочного заграждения, и был госпитализирован.

17 июля Саркисов, находясь в ШИЗО, разбил голову о стену камеры и был переведен в санчасть. Там он попытался задушить осужденного Хмару и был изолирован в ординаторской. Возбуждено уголовное дело».

Изворотливый арестантский ум рождал и рождает новые проекты. Соблазн покинуть зону по воздуху был слишком велик, чтобы оставить его не у дел. И все же удачных побегов почти не наблюдалось. Был случай, когда узник выбрался из американской тюрьмы на вертолете: в оговоренное время военный вертолет просто снял его с тюремной крыши и на веревочной лестнице унес в темноту. Акция оказалась настолько быстрой и неожиданной, что охрана растерялась. Пока шли запросы и подтверждения приказов (нештатная ситуация взяла свое), арестант — бывший офицер израильской разведки «Моссад» — уже прыгал на крыше, стремясь ухватиться за лестницу. Только когда вертолет начал удаляться и набирать высоту, раздались первые автоматные очереди. Несмотря на оригинальность проведения побега, следует заметить, что его успех целиком обязан внешнему вторжению.

К экзотике тюремно-лагерных побегов можно отнести случай на сибирском лесоповале в начале 50-х годов. Сейчас он больше похож на легенду. Спустя полвека трудно разобрать, где правда, а где вымысел. На каждую удивительную историю документов не напасешься. Итак, один из зеков смастерил из бензопилы (то ли «Дружба», то ли «Служба») мини-вертолет: он вырезал из толстой жести лопасти и насадил их на рабочую ось. Новшество имело лишь внешний успех. При попытке взлететь бензопила со страшным ревом смогла поднять зека, который к тому времени резко сбросил вес до шестидесяти килограммов, лишь на два метра. Накренясь под сильным ветром, самопальный геликоптер оглетел в сугроб и едва не покалечил самого «летчика». Поговаривают, что охрана даже не стала расценивать этот казус как побег, настолько комичным и нелепым выглядел полет. Нельзя исключить, что именно этот случай лег в основу известного полуфантастического фильма, где главный герой с бензопилой в руках кружил над бараками и конвоем.

Достойное место в истории ГУЛАГа занимает полет на воздушном шаре. Его участники и очевидцы не сохранились, оставив лишь обрывки воспоминаний. На одном из Соловецких островов, еще во времена их робкого освоения, группа заключенных из пленок и клеенок сшила ни много ни мало — воздушный шар. Его планировали надуть газом, который был доставлен для бытовых нужд и хранился в хозбараке. Гондолой должен был служить легкий жестяной бак для отходов. Шар так и не улетел на материк. Его даже не успели наполнить газом. Зеки не смогли герметично закупорить дыры и заделать швы. К тому же шар оказался такой странной и неправильной формы, что смельчаков не нашлось. В конце концов этот клеенчатый мешок, задубевший на морозе, вновь разорвали на куски и закопали.

Но все это — экзотика, возможно, рожденная блатными мифотворцами. Чаше всего для тайных перелетов используются простейшие механизмы — веревки или канаты с крючьями на конце. Весной 1995 года в горловском учреждении ЮЕ-312 (Донецкая область) зек намеревался пересечь все рубежи на самодельном блочном устройстве. Его попытка едва не увенчалась успехом.

Когда второй отряд ИТК согласно расписанию отошел в царство Морфея, Олег Кунак вышел на прогулку. Ее он решил провести в одиночестве, дабы полностью отдаться глубоким раздумьям о несовершенстве мироздания. В частности, рубежа сигнализации, который маячил в вечерних сумерках по всему периметру колонии. Олег Витальевич перемахнул забор и оказался в промзоне. Он зашел в литейный цех и под грудой арматуры отыскал замысловатый предмет, который помог бы досрочно покинуть режимную обитель.

В тюремном деле Кунака упорно появлялась цифра «пять», которая преследовала его добрую половину жизни. Караюший меч Немезиды впервые наградил Олега Витальевича пятью годами в начале 80-х. За групповой разбой. Вторую пятилетку он получил уже в конце 80-х. И вновь по разбойной статье. Заинтригованный подобным совпадением Кунак слегка изменил свое амплуа и посетил одну из квартир в отсутствие ее хозяев. И вновь пришлось подивиться суеверному Олегу Витальевичу: статья иная, срок — тот же. Прибыв в горловскую ИТК, он решил вступить в поединок с собственным роком и досрочно завершить «пятилетку»' за шесть месяцев.

Накануне побега Кунак уединился с токарем Бражником из соседнего отряда и попросил его за неделю изготовить блочное устройство с ручками и колесиком. Якобы для гимнастических упражнений. Токарь долго пялился на Кунака, удивляясь такому трогательному вниманию к мышцам брюшного пресса, но соорудить спортивный снаряд пообещал. Кунак принялся плести веревку из ниток, которые шли для овощных сеток. Веревка была длинной: свыше тридцати метров. Ее конец Олег прикрутил к металлической ''кошке'' с приваренными крючьями. За два дня до времени «Ч» токарь сообщил, что заказ выполнен и оставлен у сверлильного станка. Вечером блоки оказались под штабелем арматуры, где уже ждала своего часа «кошка»…

Кунак лежал на крыше, обласканный лунным светом и мечтами. Он тщательно прикидывал расстояние до забора, который возвышался за рубежом сигнализации. Больше часа томился зек на просмоленной вершине компрессорной и слушал кашель часового на вышке. Чуткости Олега сейчас мог бы позавидовать даже счетчик Гейгера. Когда караул растаял в темноте, зек решился. Раскрутив «кошку», он изо всех сил метнул ее в сторону деревянного забора. «Кошка» пролетела над рубежом сигнализации и повисла на ограждении. Беглец натянул веревку, пробуя ее на прочность, затем привязал второй конец к металлической трубе. Путь к свободе лежал через двенадцать метров воздушной веревочной трассы, которая спускалась под небольшим уклоном и которую нужно пролететь на блочном устройстве.

Кунак установил колесо, обхватил алюминиевую трубку по бокам блока и пустился в воздушное путешествие. На него с путающей быстротой понеслась полоса сигнализации. Веревка опасно провисла. Зек поджал ноги, но все же зацепился за проклятый рубеж. Высокий загорелый лоб Олега Витальевича вмиг покрылся испариной, притом холодной. Проклиная завоевания отечественной электроники. Кунак подлетел к маскировочному ограждению и всем телом врезался в него. Он с ужасом представил тот переполох, который начался после контакта с сигнальным рубежом. Олег завис на веревке, тихо корчился от боли и силился подтянуться. Из расцарапанного лба сочилась кровь. Когда раздалась автоматная очередь, Кунак еще висел на маскировочном ограждении. От неожиданности он сорвался на грешную землю. Третья очередь подняла пыльные фонтаны. Стреляли уже не в воздух, а на поражение. Тем не менее Кунак вновь пошел на штурм забора и не видел, как подбежали часовые караула. За спиной раздались три пистолетных выстрела, и зек торопливо попрощался с жизнью. Но начальник караула стрелял в воздух.

Полковник едет в Тегеран

В 1979 году в стенах Пентагона родился план по спасению двух пленных офицеров армии США, которые томились в Тегеране, в тюрьме Гаер. После того, как иранское правительство отказалось выдать, продать или обменять пленников, военная разведка США решила устроить им побег. Эту секретную операцию назвали «Гонг».

Поиск командира диверсионной группы, которому была бы по плечам эта дерзкая акция, длился до тех пор, пока кто-то не вспомнил об отставном полковнике «зеленых беретов» Артуре Парсоне. Вначале это имя вызвало немое замешательство: полковник уже пять лет как отошел от армейских дел и числился почетным пенсионером. Но его послужной список говорил сам за себя: Артур почти двадцать лет отслужил в боевых бригадах и провел десяток успешных диверсий на Ближнем Востоке. К тому же он знал пять языков и получил красноречивое прозвище Бык. Отставного «берета» нашли на его загородной вилле в гамаке. Поседевший Парсон с очками на носу читал журнал и потягивал апельсиновый сок.

— Доброе утро, полковник, — сказал один из гостей. — Я заместитель начальника департамента внешней разведки армии США. Вы не могли бы проехать с нами в Вашингтон?

— А что случилось, ребята? Моя пенсионная карта затерялась?

— Нет, мистер Парсон. Все гораздо веселей. Вы не хотите вспомнить свою молодость?

— Упаси Бог.

— А послужить дяде Сэму?

— Я свое отслужил. Не темните, мистер. Выкладывайте.

Разумеется, «вербовка»' Артура Парсона проходила не так упрощенно. Но в конечном итоге именно полковник-пенсионер и взялся за операцию «Гонг». Он долго вертел топографические карты, архитектурный план и фотоснимки тюрьмы и чесал гладко выбритый подбородок. Наконец он оторвался от стола и сказал:

— Мне нужны четырнадцать человек. Не больше и не меньше. И нужны добровольцы.

Парсон в своей давно забытой форме прибыл на базу «зеленых беретов». Он выстроил взвод из тридцати человек и дважды молча прошелся вдоль строя. Наконец он остановился и рявкнул:

— Сынки! Наклевывается заварушка. Нужно сходить в Иран и обратно. Если нам повезет — мы вернемся героями, если нет — будем кормить червей. Мне требуются четырнадцать орлов, у которых все сопли уже давно высохли. Всего четырнадцать. Это каждый второй из вас.

Ну, так кто пойдет со стариной Парсоном и надерет этим м…кам задницу?

Вперед шагнул весь взвод. Парсон одобрительно крякнул, ткнул в живот первого бойца и сказал:

— Будешь моим заместителем. Подбери ребят покруче. После обеда я подъеду…

Ночной полет пришелся на конец августа. Перебрасывать диверсантов решили через Турцию. За неделю до вылета группа из пятнадцати человек под видом экипажей гражданских авиалиний США прибыла в небольшой городок у турецко-иранской границы. Их уже ждал гражданский самолет с полным боевым снаряжением. Прежде чем иранские радары засекли нарушение воздушной границы, бойцы Парсона уже полностью экипировались и навешали на себя сложные боевые навороты. Они десантировались под Кереджем. На парашютах также спустили рацию, продовольствие и армейский грузовик. Все отличительные знаки на одежде, машине и даже на продуктовых пакетах принадлежали вооруженным силам Ирана. Самолет сделал обманный маневр и резко ушел вправо. Покружив над Хамаданом, он полетел к Каспийскому морю. О дальнейшей его судьбе военная история умалчивает.

По дороге на Тегеран несся грузовик, набитый бойцами «иранской армии». Парсон освежал в памяти арабский язык на тот случай, если их вдруг остановит военный патруль. Хотя перед вылетом и отрабатывались самые безопасные маршруты, экс-полковник был всегда готов к бою. Объездными дорогами к тюрьме Гаер добрались лишь к вечеру. В густых вечерних сумерках автомобиль остановился у тюремных ворот. Из кабины медленно выполз Артур Парсон в форме иранского офицера, подошел к металлическим дверям и нажал кнопку звонка. Возле Парсона слонялись два автоматчика. За армированным стеклом показалась физиономия охранника тюрьмы.

— Начальник сопроводительного отряда Военного суда седьмой сухопутной дивизии Бархулу Занзыда, — представился отставной полковник. — Мне поручено забрать у вас двоих заключенных. Вот мое предписание.

Заскрежетал замок, и дверь распахнулась. На пороге стоял усатый автоматчик. Слева за толстым стеклом возле пульта маячил еще один охранник. Парсон сделал шаг вперед и одним ударом вырубил караульного. В ту же секунду в стекло дежурного помещения врезалась граната. Брызнули осколки. Оглушенный охранник отлетел в сторону. Полковник навел на пего пистолет и скомандовал:

— Ворота! Быстро!

Трясущимися руками караульный защелкал на пульте. Ворота медленно отъехали в сторону, и грузовик с вооруженными до зубов бойцами беспрепятственно ворвался на территорию тюрьмы. К тому времени вся тюремная охрана Гаера была поднята по тревоге. «Зеленые береты» высыпали из грузовика и открыли автоматный огонь по прожекторам. Автомашина продолжала двигаться по тюремному двору. Над кабиной уже высился крупнокалиберный пулемет. Первой пулеметной очередью была разнесена бревенчатая будка охранника на вышке. Прожекторы потушили в считанные минуты. Штурмовики перешли на приборы ночного видения.

У старика Парсона не было времени, чтобы искать камеру со своими соотечественниками. Он лишь знал, что американцев содержали в левом крыле первого корпуса. С чисто армейской прямотой полковник разгромил гранатами весь второй пост и с тремя автоматчиками вошел в первый корпус. В свете коридорных ламп показались трое растерянных надзирателей, вооруженных дубинками и одним пистолетом. Увидев грозною мордоворота с офицерскими погонами и автоматом в руках, охрана бросила свое скудное вооружение и спешно подняла руки. В одно мгновенье их заковали в наручники, причем в замысловатом порядке: руку первого соединили с ногой второго, руку второго — с ногой третьего и т. д.

Ветеран американского спецназа шел коридором и подрывал все двери подряд. Запуганные грохотом и выстрелами заключенные, еще полчаса назад мечтавшие о побеге, даже не пытались подойти к раскуроченным дверям. Они боязливо наблюдали, как из порохового дыма и пыли выплывала грозная фигура Парсона и изрыгала всего три слова: «Рэнсон и Пойнт!» За пять минут были подорваны шестнадцать дверей. Тюремному охраннику, дежурившему по ту сторону коридора, этот вечер запомнился навсегда. Он оказался одним из немногих тюремщиков, кому удалось уцелеть в этой бойне. Позже он вспоминал:

«Все началось так внезапно, что никто даже не успел сообщить о нападении. Между сигналом общей тревоги и взрывами в моем коридоре прошло минуты две-три. В коридоре стоял страшный грохот, свистели осколки, сыпался кирпич. Самое удивительное, что никто из заключенных не был ранен. Коридор заволокло дымом, сквозь который едва пробивался свет лампы. Я и мой напарник находились в караульном помещении. Из оружия мы имели пистолет и дубинку, но даже не думали ввязываться в этот дикий переполох. Телефон не работал. Наверное, был взорван узел связи».

В это время трое «зеленых беретов» разносили второй этаж. В конце концов американских офицеров нашли и вместе с ними двинулись к выходу. Заблудиться в тюремных коридорах и стенах было нетрудно. Когда бойцы заходили в тупик или натыкались на закрытую дверь, следовал взрыв. Узнав, что вторая фаза операции «Гонг» выполнена, полковник Парсон начал отходить. Правда, уже не так шумно.

Тюремные владения представляли собой теперь жалкое зрелише: корпус был полуразрушен, подсобные склады, где стояли три автомобиля и находился недельный запас продовольствия, пылал, все шесть сторожевых вышек бьши разнесены в шепки и осколки, гранатами забросали даже тюремный морг. И вся эта сумасшедшая рубка затевалась из-за двух янки. В первые минуты боя охрана Гаера понесла такие потери, что выжившие солдаты остаток жизни считали себя баловнями судьбы. Потерь среди штурмовиков не имелось. Лишь один боец получил легкое ранение, когда попал под осколок собственной гранаты. Вся акция по демонтажу тюрьмы заняла двадцать шесть минут. При этом диверсанты израсходовали лишь половину всех боеприпасов.

В том же армейском грузовике «береты» понеслись в сторону аэродрома, который лежал в тридцати километрах от Гаера. Автомобиль протаранил ворота и влетел на взлетную полосу. После короткого боя и полной заправки топливных баков все семнадцать бойцов поднялись в воздух и взяли курс… О курсе история также умалчивает. Тот августовский день 1979 года получил известность как день самого массового в истории мировой пенитенциарной системы побега. Пять тысяч заключенных просто вышли из руин и разбрелись кто куда.

Все мы дети твои, Господи

Ранним утром сектор № 7 центральной тюрьмы Куритиба (Бразилия) непривычно оживился.

— Все мы дети твои, Господи! — завыл вдруг рецидивист по кличке Дональд Дак. — И всех ты нас любишь, но не всех прощаешь. Кто даст нам силы искупить грехи свои тяжкие и войти в царство господнее с облегченной душой? Только мы сами!

Два охранника поспешили к камерной решетке. Все восемь узников стояли на коленях и взирали в потолок. На их лицах читалось такая отрешенность, что охранники растерялась. Они покрепче сжали дубинки, но лупить арестантов пока не было повода.

— Прекратить! — приказал один из них.

Камера застонала и с жалостью посмотрела на охрану. Дональд Дак. которому грозило двадцать пять лет острога, продолжал взывать:

— Уповайте на прощение, заблудшие дети. Только раскаявшись, вы обретете ключ к вратам Рая.

— Замолчите, — повторил страж, но уже не так громко и уверенно. — Что это с ними? Уже что-то задумали. Не верю я этим хитрым рожам. Иди звони.

Ситуация была нестандартной и не вписывалась в служебную инструкцию. Хотя в режимном предписании запрещались все шумовые эффекты со стороны арестантов, молиться никому не возбранялось. Охранник позвонил на центральный пост и сообщил о песнопениях.

— Поют? — спросили на том конце провода.

— Поют.

— Заткнуть рты.

— Так о Боге поют.

— О Боге… Хм. Громко поют?

— Громко. Ну не так, чтобы кричали, но в соседнем секторе слышно.

Дежурный повесил трубку. Вскоре на этаже появился тюремный священник и с умилением застыл возле кающейся камеры. В такой момент оборвать псалмы не посмел бы даже воинствующий атеист. Охранники плюнули, увели батюшку и примирились с хором. Откуда же им было знать, что арестанты активно готовились к побегу. Дружная (и, что самое главное, громкая) молитва заглушала скрежет пилки по металлу. Вот уже почти час один из отпетых уголовников, стоя на коленях перед выходившей в коридор решеткой, подпиливал снизу стальной прут. Он быстро приноровился к такту псалмов, и скрежет был почти не слышен. Если к камере шел охранник, кто-то орал: «Господи, прости!»

Вечером охранник в резкой форме оборвал ритуальное покаяние: тюрьма отходила ко сну. Такая же картина повторилась и на следующий день. Надзиратели даже растрогались, а местный батюшка заметил: «Не тюрьма исправляет человека, а вера». На третью ночь узники отогнули два перерезанных прута и выбрались в коридор. Они набросились на охранников, связали их и. отобрав ключи, открыли еще девять камер. Через полчаса шестьдесят два арестанта вырвались из тюрьмы Куритиба. Утренняя смена была поражена тишиной в секторе № 7. Но, взглянув на связанных коллег с вонючими носками во рту, все поняла без слов.

«Ждет меня последняя засада»

Никто из великих гангстеров США не добился стольких почестей и симпатий от народа, как Джон Диллинджер, громивший федеральные банки и оставлявший за собой трупы. Первый вооруженный налет на банк Джон совершил в тридцать лет. Этой первой ласточкой стал скромный банк в городке Делзвил. За четыре месяца банда Диллинджера ограбила еще пять банков. Такой удачный старт оборвался весьма комично. Обидная случайность выставляла великого гангстера скрягой и склочником, поэтому сам Джон не любил вспоминать события того печального дня.

Проносясь на автомобиле, гроза банков сбил гуся и остановился, чтобы осведомиться о здоровье птицы. Спустя минуту он пожалел об этом. Хозяйка гуся с бранью набросилась на Джона, требуя компенсации. Гангстер, карманы которого оттягивали пачки денег, платить отказался. Он брызгал слюной, топал ногами и кричал, что птица сама вылезла на дорогу. На шум прибыл местный шериф (дело происходило в деревне Блэфтон, штат Огайо) и потащил скандалиста в участок. Там разгорелся спор. Раскрасневшийся Диллинджер подошел к стене и увидел, как лицо шерифа вытягивается. Гангстер обернулся и обнаружил на стене свою фотографию с красноречивым текстом «WANTED» (разыскивается). Шериф уже стоял с револьвером в руке.

Диллинджера посадили в подвал, где имелись две тесные грязные камеры. Шериф, не мешкая, сорвал трубку телефона и связался со штабом ФБР в Вашингтоне. Перед его глазами поплыли круги, затем сиена награждения и, наконец, копия приказа о служебном повышении шерифа Джесса Сарбера.

— У меня под замком сам Диллинджер, — доложил он дежурному агенту. — Высылайте подмогу.

Из Вашингтона срочно выехал бронированный автомобиль с зарешеченными окнами. В тот же Блэфтон, но со стороны Мичиган-Сити, спешил бронированный «Крайслер» с четырьмя головорезами на борту. За рулем сидел красавчик Пэрпонт, за плечами которого висели четыре побега из тюрьмы. В подобных делах он преуспел как никто другой. Имеется предположение, что об аресте Диллинджера гангстерам сообщил кто-то из коррумпированных агентов ФБР. «Крайслер» подкатил к полицейскому участку. Перед шерифом предстали трое молодцев:

— Мы за Джоном Диллинджером.

— Вы агенты ФБР?

— Да, мы агенты ФБР.

Шериф подивился столь оперативному приезду, почесал щеку и спросил:

— Покажите, пожалуйста, документы. Служба есть слу…

Страж поселкового порядка отлетел в угол: Пэрпонт, лучезарно улыбаясь, вместо удостоверения вытащил револьвер и быстро нажал на спуск. Бандиты нашли ключи от подвала и поспешили вниз. Дверь камеры открылась, и на пороге вырос хмурый Диллинджер.

— Почему так долго? Где вас черти носили?

В середине января 1934 года банда Диллинджера обчистила Национальный банк в Ист-Чикаго. Такого поразительного успеха Джон еще не знал. В его закромах осело 264 тысячи долларов. И тут великий гангстер опять влипает в комичную, точнее, в трагикомичную историю. Желая отпраздновать победу нал очередной кредитно-финансовой структурой, бандиты поселяются в отеле «Конгресс» и ударяются в запой. Официанты сбились с ног, поднося в номер все новые и новые порции виски. Алкогольный марафон закончился 26 января. В отеле вспыхнул пожар, и всех постояльцев спешно эвакуировали. Лишь в номере № 478 стояла гробовая тишина, хотя из него никто не выходил. Пожарная команда выбила дверь и увидела четверых типов, которые прямо в одежде валялись на кроватях и полу. Их вынесли на улицу. Освежившись на январском ветерке, Диллинджер вдруг заволновался и подскочил к пожарному:

— Мой чемодан! Там мой чемодан! Спасите.

— Скажи спасибо, что тебя спасли, — заметил пожарный.

— Семейный альбом, спасите его. Вот вам мои последние гроши. Двенадцать долларов. Умоляю, спасите!

Пожарный чертыхнулся, плюнул, сгреб мятые бумажки и побежал в горящий отель. Через десять минут он уже спускался с чемоданом, где покоились деньги Нацбанка. Повеселевшая банда ухватила чемодан и двинулась прочь. Они не знали, что начальник пожарной команды узнал Диллинджера и позвонил в полицию. Гангстеры успели пройти лишь сотню метров.

Под присмотром шестидесяти полицейских Джон и его братья сидели в аризонских казематах и ждали этапа. Банда успела наследить в пяти штатах, и теперь каждый из штатов желал получить гангстеров первым. Это была не столько жажда правосудия, сколько типичная политическая возня. Диллинлжер к тому времени стал живой легендой, о нем даже слагались песни, а один из федеральных прокуроров назвал Джона «врагом американского обшества № 1». В пылу предвыборной кампании каждый из политиков мечтал порисоваться рядом с красивым стройным гангстером, с нынешним символом дерзости и бесстрашия.

В коротких процессуальных дебатах выиграл штат Индиана. Это легко объяснялось: ФБР уготовило всей банде электрический стул, но так как в США нет единого законодательства, каждого из членов банды отправили туда, где его ждал смертный приговор. В штате Индиана, в Ист-Чикаго, Диллинджер убил сержанта полиции.

Сложными маршрутами шесть бронированных машин доставили Джона на военный аэродром, где его ожидал самолет. Это был первый за всю мировую практику случай, когда заключенного перевозили по воздуху. Обычный транспорт — автомобиль или поезд — посчитали слишком рискованным. А после такой длительной охоты и такого успеха рисковать никто не желал. В салоне самолета разместились двенадцать агентов ФБР. Арестованного пристегнули наручниками к сидящим рядом агентам. Во время перелета радиостанция на борту не выключалась, и командир экипажа каждые пять минут докладывал обстановку.

Такого удивительного конвоя, какой встречал Джона в штате Индиана, никто не помнил. В аэропорту бандита дожидались тринадцать бронированных автомобилей, двенадцать мотоциклистов и свыше восьмидесяти полицейских. На высокой скорости эскорт понесся в сторону Краун-Пойнт. Сценарий приема нового узника уже был расписан. Шериф Лилиан Холли. назначенная до выборов на этот пост вместо своего убитого супруга, и прокурор Роберт Бестиал охотно позировали перед объективами рядом с самым знаменитым преступником мира. Сам Диллинджер картинно прислонялся к бетонной тумбе и снисходительно улыбался. Спокойствие и такая дьявольская уверенность не остались незамеченными. Один из журналистов не выдержал и обратился к Холли:

— Мне кажется, что ваша тюрьма слишком скромная для такого именитого гостя. Почему бы вам не переправить его в более надежную тюрьму? Скажем, в Мичиган-Сити?

— Этот убийца от меня не сбежит, — уверенно заявила шериф, — В этом вы можете быть уверены. Отсюда еще никто не бежал.

Федеральное бюро расследования, зная нрав и возможности Джона, настаивало на переводе узника в Мичиган-Сити. Однако местный судья отказался подписать ордер. Этот отказ стоил и шерифу, и прокурору, и самому судье их кресел. В середине февраля 1934 года произошло то, чего так опасалось ФБР.

Джона Диллинджера охраняли так, как охраняют приговоренного к электрическому стулу за неделю до казни. Трехэтажное здание тюрьмы окружил батальон полицейских, вооруженных карабинами (к сожалению, такое рвение наблюдалось лишь первые две недели. Затем стражный энтузиазм уменьшился, и Холли отозвала часть охраны на более насущные дела). Бандита заковани по рукам и ногам в «браслеты» и засадили в клетку. Клетка круглые сутки освещалась со всех сторон мощными прожекторами. Троим охранникам с обнаженными револьверами запрещено отводить глаза от клетки, пока на смену не заступит новый наряд. Без присмотра узник остается лишь считанные минуты, когда наступает ритуал пересменки: обмен караулами проходит в специальной камере. Вся охрана тюрьмы проживает в казармах, ни на миг не покидая территорию.

Крыло, где сидел бандит, было полностью изолировано от внешнего мира. Это был коридор смертников IV-Б. Кроме Джона, здесь содержался убийца полицейских Гарри Янгблад, уже миновавший судебные разбирательства и ожидающий казни. 14 февраля свершилось чудо. Поначалу в это отказывались верить, пока не пришли в коридор смертников и не убедились, что Джон и Гарри испарились. Несмотря на то, что события того дня были восстановлены по секундам, четкой картины побега так и не получилось. И лишь сам Джон Диллинджер, вырвавшись на свободу, разъяснил своим друзьям, как все происходило. Спустя год о деталях побега говорила вся Америка.

За десять дней до побега Джон уговорил своего адвоката передать ему кусок дерева мягкой породы. Адвокат ничем особо не рисковал — этот безобидный предмет не походил на веревку или же оружие. Но за эту услугу адвокату посулили двойной гонорар. Он выполнил просьбу.

Охранник на посту вывернул содержимое портфеля и тупо уставился на кусок дерева. «Это пресс-папье», — пояснил адвокат. Обескураженный таким мудреным канцелярским предметом и своим невежеством, охранник пропустил гостя. В клетке защитник без труда передал своему подзащитному то, что он просил. Спрятав кусок дерева под одежду, Диллинджер принялся его обрабатывать за спиной. Это была адская и опасная работа. Приходилось на ощупь, щепка за щепкой, отламывать металлическими «браслетами» мелкие кусочки дерева по контуру будущего муляжа. Все щепки и опилки Джон с отвращением глотал.

С первых же дней заключения в Краун-Пойнте великий гангстер начал требовать для себя сменную одежду, все туалетные принадлежности и гуталин. «Я должен поддерживать свой имидж, — гордо объяснил он свою прихоть. — Перед судом я должен предстать во всей красе». «Скоро ты будешь перед Богом. Во всей своей красе», — ржали охранники. Но своего бандит таки добился. Когда муляж револьвера был готов, Джон осторожно выкрасил его гуталином. Для этого приходилось имитировать чистку сапог.

Рано утром на смену караула прибыл очередной наряд. Трое полицейских, зевая от бессонной ночи, заспешили в караульное помешение. Свежий наряд бодро подошел к клетке и остолбенел. За решеткой улыбался все тот же Джон. Но не это поразило охрану. В руке узник держал револьвер! Бодрость караула улетучилась. Один из охранников трясущимися руками открыл дверь. Бандит мгновенно воткнул муляж под ребра полицейскому и приказал двум его коллегам:

— Марш в клетку!

Те беспрекословно повиновались: Джон, который любил отправлять на тот свет полицейских и которого не сегодня-завтра ждал электрический стул, был возбужден до последней степени. Диллинджер запер клетку и, прикрываясь охранником, двинулся к кухне коридора смертников. На столе ночная смена оставила после себя гору объедков и недопитую бутылку вина. Они прошли через кухню и подошли к металлическим дверям камеры, где хранились несколько автоматов.

— Открывай, — приказал Джон. — И без шуток.

Забрав все три автомата Томпсона, узник вернулся обратно к клетке. Пленные полицейские делали робкие попытки поднять шум. Увидев обвешанного автоматами Диллинджера, они съежились и закручинились. Через пять минут на свободе оказался еще один истребитель полицейских — Гарри Янгблад, получивший один из автоматов.

— Где боковой выход из тюрьмы? — строго спросил Джон. — Запомни, если нарвемся на пули, ты умрешь первым. Нам терять нечего.

Полицейский, у которого было двое детей, подчинился и, открыв шесть дверей, вывел арестантов наружу. По дороге случились две заминки. На первом и втором посту приходилось брать под прицел очередного охранника и закрывать в каком-нибудь тихом месте. Все действия великого гангстера были настолько уверенны и точны, что ни Янгблад, ни заложник не сомневались: Диллинджер подготовился к побегу на совесть. Хотя сам Джон, вспоминая те минуты, хохотал и говорил, что доверился своему самому верному лоцману — шестому чувству.

Процессия из трех человек вьшхла наружу и медленно, точно прогуливаясь, пошла вдоль аллеи. Диллинджер артистично жестикулировал, Янгблад вежливо пытался вставить что-то свое, а бедному охраннику приходилось лишь перекосом лица демонстрировать улыбку. Через двадцать метров они свернули к гаражу «Форд», служившему для транспорта полиции.

В гараже находился лишь его директор. Он присоединился к заложнику и вместе со всеми сел в самый скоростной автомобиль. Через минуту авто вылетело на улицу и остановилось лишь за городом. Диллинджер вырвался на свободу. Через пять месяцев он будет убит при выходе из кинотеатра «Байограф». Четырнадцать агентов ФБР, оцепивших подступы к кинотеатру, получили прямую инструкцию от самого шефа ФБР Гувера: живым Джона Диллинджера не брать. Великий и пока неповторимый гангстер умер мгновенно. Он получил пулю в лоб, даже не успев нащупать свой револьвер, с которым никогда не расставался…

Но вернемся к февральскому побегу. При выезде из гаража им повстречался почтальон Роберт Уолк, который успел в окне машины опознать человека, портрет которого вот уже полгода не сходил с первых газетных полос. Еще Роберт заметил ствол автомата, направленного в затылок водителю. Он бросился к телефону и позвонил в полицию. Там, разумеется, никто в эту сказку не поверил. Тогда наблюдательный почтальон бросился к зданию местного уголовного суда, к дежурному полицейскому.

— Я не могу оставить свой пост, мой друг, — с улыбкой заметил сержант. — Постучись в саму тюрьму. Но смотри: там шутить не любят.

Охранник у тюремных ворот, зевая, выслушал почтальона. Затем для проформы позвонил на пост. На третьем посту никто не отозвался. Молчали и на втором. И лишь тогда рука бледного тюремщика легла на кнопку «Alarm». Но в эти минуты, когда ревела сирена и суетился весь тюремный персонал, человек-легенда уже мчался за город.

По словам пленного охранника и директора гаража, великий Диллинджер всю поездку напевал две песни: «Ждет меня последняя засада» и «Беги, беги себе, собачка».

Гипсовые куклы и надувной матрац

Остров Алькатрас в заливе Сан-Франциско заслужил мрачную популярность. Единственное архитектурное творение на острове — федеральная тюрьма особого режима, которая явилась миру в начале 30-х. Тридцать лет эта крепость, одиноко торчашая среди холодных морских волн, считалась идеальным местом для заключения. До 1962 года здесь было совершено двадцать шесть попыток побега, однако ни одна из них успехом не увенчалась.

Первым беглецом стал Джо Баллет, убийца и наркоторговец. 27 апреля 1936 года Джо под покровом ночи и коридорного полумрака расшатал оконную решетку и осторожно вынул ее. Рискуя упасть и переломать кости, он протиснулся в окно и по собственной одежде, связанной в двухметровый канат, спустился до второго этажа. Там Баллет раскачался, отпустил конец и, описав полукруг, шлепнулся в бак с опилками.

Грифон. «Хранитель тайн». Татуировка распространена в Иране

Впереди лежал тюремный двор, который надлежало пересечь. Улучив момент, когда на вышках началась смена караула и часовые, вооруженные снайперскими винтовками, повернулись ко двору спиной, Джо пробежал эти пятьдесят метров под стеной тюрьмы. Там он бесшумно проник на внутренний сторожевой пост и набросился на охранника. От неожиданности тот даже не успел закричать и спустя миг уже лежал с гвоздем в глотке. Джо раздел часового и вместе с его одеждой пополз к проволочному рубежу. Он даже не подобрал карабин, где в магазине имелось пять патронов.

Беглец набросил куртку и брюки на колючую преграду и начал карабкаться наверх. Миновав первый ряд колючки, он отодрал униформу и вновь вымостил ею свой путь к свободе. Баллета заметили на контрольной полосе. Засекла собака, разразившаяся диким лаем. Часовые оживились и наполнили патронники. Их оптические прицелы без груда отыскали узника, который уже несся к воде. В предутренней тиши грянули лишь два выстрела. На воде в двух метрах от берега качался труп Джо Баллета с простреленными головой и спиной.

В 1945 году двое рецидивистов на утренней прогулке завязали драку. Трое охранников поспешили растащить окровавленных бойцов. Едва они открыли дверь во дворик, как на них набросился десяток зеков. Отправив стражей в глубокий нокаут, рецидивисты проникли на лестницу, которая вела на тюремные стены. На втором этаже беглецы разочарованно застонали: массивная, обитая металлом дверь была закрыта. Рваться на свободу уже не имело смысла. Зеки смиренно встретили толпу охранников, которые… Дальше можно описывать лишь технические детали и диагнозы.

Только в июне 1962 года остров Алькатрас все-таки «распечатали». Трое налетчиков — братья Энглины и Франк Моррис, ограбившие ряд банков. — почти год долбили каменную стенку, за которой проходил вентиляционный ствол. Осколки, песок и пыль тайком выносились во рту на прогулочный двор и там высыпались. Нечто подобное изобразил Стивен Кинг в повести «Домашний адрес — тюрьма». Там главный герой несколько лет подряд также ковырял камерную стенку, однако обломки камня не прятал, а вытачивал из них забавные фигурки и открыто раздаривал. След на стене беглец скрывал безобидным плакатом. Герой Кинга оказался в худшем положении, чем реальные герои Алькатраса: ему пришлось ползти через канализацию, сквозь смертельную вонь и нечистоты.

Энглины и Моррис спустились в вентиляционную шахту. Раскорячившись и упираясь ногами в стены, они достигли дна, проползли еще метров тридцать и уперлись в зарешеченный выход. Спустя полчаса решетка была взломана. Беглецы взобрались по внешней пожарной лестнице на крышу тюрьмы и по готовым сплетенным веревкам спустились на землю. Им удалось бесшумно миновать все преграды и выйти к морю. К побегу готовились на совесть.

Согласно внутренней инструкции охрана ежечасно обходила камеры, проверяя все койки. Зная эту прихоть администрации, беглецы заблаговременно подбирали отходы в тюремной парикмахерской и сносили в камеру строительный гипс. Они вылепили из гипса три куклы, украсили их прядями волос и обработали самодельным гримом. В день побега, после очередного ночного обхода, зеки вытащили муляжи из-под кроватей и уложили их вместо себя. Хотя работа и была топорной, куклы подозрения не вызвали. Всю ночь надзиратель вышагивал по коридору и созерцал сквозь дверные решетки тела узников, скрюченные под одеялами. Лишь когда завыла утренняя сирена и полусонные арестанты вышли из камер, охрана забеспокоилась. Камера № 129 не явилась на проверку. Охранник ворвался в камеру и с размаху врезал дубинкой по первой кровати. «Зек» не шелохнулся. Сорвав одеяло, надзиратель с ужасом обнаружил безобразный гипсовый бюст.

На берегу залива беглецы достали полиэтиленовые матрацы и принялись их надувать. Эти матрацы были склеены из пакетов и тепличной пленки. На них зеки намеревались доплыть до материка. Удалась ли им эта редкая акция — доподлинно неизвестно. Дело в том, что беглецы бесследно исчезли. Они либо благополучно достигли другого берега, либо утонули. Рано утром сторожевой катер прочесал всю водную округу, но нашел лишь разорванный матрац.

Фотографии беглых уголовников были разосланы по всем штатам. Несколько лет назад американская фирма «Факс Бродкастинг» создала компьютерную «версию» Морриса и братьев Энглинов: как они могут выглядеть через тридцать лет. Департамент полиции Сан-Франциско растиражировал и эту версию-фоторобот, однако результата все еще нет. Многие наблюдатели уверены, что беглецы уже давно покоятся на том свете. Тем не менее в 1993 году за их поимку назначили награду в один миллион долларов США.

Домашний рецепт КГБ

Банды Трифона и Овчины делили Свердловск до 1992 года. В разгар кооперативного движения они шли рука об руку, ствол к стволу, но очень быстро их пути и пули разошлись. Трифон и Овчина стали врагами. Они начали терять своих бойцов после перестрелки в центре Свердловска. Тогда по автомобилю Овчины прошлась пулеметная очередь, которая самого хозяина не задела, но смертельно ранила случайного прохожего. В 1990 году к выстрелам и взрывам город еще не привык. Следствие приняло Управление КГБ по Свердловской области. К тому времени чекисты знали, что поднять руку на Андрея Овчинникова мог в Свердловске лишь Трифонов. Но тот бесследно исчез и вынырнул через пару месяцев где-то в Приморском крае.

Вскоре Овчина лишился своего первого помощника Зацепина. Его авторитет падал, терялся контроль над рынками и фирмами. Последовали ответные удары, ответные жертвы. Бандитскую войну остановило оперативно-боевое подразделение КГБ «Альфа». Овчинникова и Трифонова развели по разным следственным изоляторам. Рядовые бойцы обеих банд содержались в одной тюрьме и даже в одной камере. Там они сдружились и решили скрепить свою дружбу побегом. Им удалось подкупить сотрудника тюрьмы, который передал бандитам пистолет с полной обоймой. Подготовка к побегу была на мази. Но ряды единомышленников вдруг начали редеть. Прежний энтузиазм улетучивался на глазах. Судя по всему, бойцы понадеялись на элиту адвокатуры и старые связи. Когда пришло время «Ч», на «рывок» были согласны лишь четверо: двое из команды Трифона и столько же из группы Овчины.

Контролер открыл дверь, чтобы вывести одного из подследственных на допрос. В ту же секунду пуля вошла ему в грудь и отбросила к стене. Взяв двоих конвоиров под прицел, бандиты вышли из камеры и побежали в конец коридора, к дверям, которые вели вниз, в комнату для свиданий. Они ворвались в помещение и приказали всем встать к стене. В заложниках оказалось свыше двух десятков посетителей. Ранив дежурного офицера, один из бандитов связался по телефону с постом № 1:

— У нас двадцать три кандидата в покойники. Среди них женщины и дети. Если через пять минут начальник тюрьмы не свяжется с нами, мы начнем отстрел.

Вскоре здание изолятора оцепили ОМОН и рота внутренних войск. За стволами деревьев притаились снайперы. Все эти приготовления не ускользнули от террористов. Они истерически завопили, выпустили две пули по дверям и прокричали ультиматум:

— Короче, менты! Нам нужен автомобиль, миллион и водка. И пошустрей.

Переговорами занялся подполковник КГБ. Он подошел к дверям, постучал и в приоткрывшуюся щель предложил:

— Автомобиль на подходе. Миллион нужно собрать. Жуйте пока водку, а там посмотрим. Выпустите половину заложников.

За дверями глухо пробасили матерщину, чья-то волосатая рука вынырнула в дверную щель, ухватила сумку с тремя белыми бутылками и исчезла.

— Смотри, мент, — предупредил тот же голос. — На бабах пробовать будем. Если отрава — споим всех. 3а твое здоровье.

Через полчаса дверь вновь открылась. На пороге стояла молодая женщина. Давясь слезами, она крикнула:

— Они хотят еще пять бутылок водки. И машину, и деньги. Дайте им все, что они просят. Они же ненормальные.

Ненормальные бандиты к тому времени осушили всю принесенную порцию спиртного и тосковали за картами. Один из них вдруг встал и направился к дверям, которые вели внутрь тюрьмы. «Дверь в коридоре проверю», — объяснил он. Как оказалось, хитрый бандит решил бежать в одиночку. Его нюх чуял запах смерти, витающий в комнате для свиданий. В коридоре этого запаха не было, и бандит заспешил к соседнему кабинету, окно которого вело во двор. Через час, когда начнется штурм, он чудом ускользнет из тюрьмы и будет пойман только через полгода…

— Водку давай! — гремело за дверями. — И про машину не забудьте. Деньги принесли?

Язык террористов слегка заплетался. Но только слегка. Во второй раз им подали пять бутылок водки, изготовленной чекистами по их фирменному репепту. Водка была настояна на сильнодействующем снотворном, которое запаха и вкуса не оставляет. Женщина-заложница приняла сумку, и пирушка в комнате продолжилась. Только теперь на заложниках экономили и контрольную пробу снимать не заставляли. Через каждые пять минут офицер подходил к дверям, стучал и задавал какой-нибудь вопрос. Ответы были вялыми. Еше спустя пятнадцать минут из-за двери раздалось урчание и пара несвязных слов.

Начался штурм. Облаченные в бронежилеты и полусферы бойцы ОМОНа ворвались в комнату. Вооруженный пистолетом бандит внезапно открыл глаза, привстал с деревянной лавки и поднял оружие. В тот же миг он получил пулю в лоб и откинулся на лавке. Двое других — лишь в трусах и майках — посапывали на полу. Заложников быстро вывели на улицу. Сонных бандитов начали будить ногами. Пьяные зеки извивались под форменными ботинками и вяло защищались руками. Они пришли в себя только в камерах.

Донецк-Воронеж: хрен догонишь

Июньская ночь была им плохой союзницей. Луна разлила свет по совхозным полям, и лишь одинокие посадки хранили густой мрак. Они бежали молча. Крюков слышал сзади тяжелое хриплое дыхание, напоминавшее сдавленный кашель, но не оглядывался. Пот заливал глаза, промокшая майка липла к телу и неприятно жгла спину, ноги уже начинали дрожать и наливаться свинцом. Лесополоса закончилась. Впереди лежали донецкие просторы. Проселочная дорога петляла и терялась в темной перспективе, где начинались совхозные хаты. Крюков остановился и стал отхаркиваться. Чтобы унять резь в правом боку, он согнулся. Спустя несколько секунд рядом молча свалился Вадим. Тому было совсем худо.

Крюк сел на землю и прикинул расстояние до лагеря. По его подсчетам, этот марафон длился уже более часа. До рассвета оставалось часа два-три, еще столько же до утренней поверки. За это время нужно было сменить казенное тряпье и затеряться в городе. Впереди спал поселок, до которого оставалось совсем немного.

— Пошли, — прохрипел Крюков и с трудом встал на затекшие ноги. Его напарник не шелохнулся и продолжал лежать, уткнувшись лицом в сухую траву. Крюков медленно подошел к Вадиму и легонько пнул в ребра:

— Ты не сдох?

Вадим, цепляясь руками за ветки, поднялся, зашатался и сделал несколько шагов. Раздалось мычание, в котором едва угадывались элементы ненормативной лексики. Крюков подтолкнул приятеля между лопаток и сам перешел на медленный бег. Через две-три минуты он вновь вошел в прежний ритм и все чаще подгонял Вадима, плетущегося за спиной. Бежать по дороге было легче. Крюков уже потерял счет времени, но чувствовал, что до лагерного шмона они должны успеть.

Впереди послышался звук приближающегося автомобиля. «Ложись!» — крикнул он Вадиму. Тот стянул черную, пропитанную потом майку и, накрыв ею стриженую голову, растянулся среди дороги. В десятке метров за кустами притаился Крюков. Спустя несколько секунд стало ясно, что едет грузовик. Наконец свет фар выхватил из темноты лежащую фигуру, автомобиль сбавил скорость и нерешительно остановился. Водитель не стал выходить из кабины и лишь посигналил неизвестно кому. Пока шофер рассматривал находку и думал свою думу, Крюков подобрался к грузовику и рванул дверь кабины.

— Сидеть! — рявкнул он и так побелевшему от лунного света водителю. В горло жертвы уперлась нагретая сталь ножа. — Разворачивай тарантас. Сколько до города?

— Шесть километров.

Вадим забрался в кузов, Крюков остался в кабине. Грузовик развернулся и двинулся обратно в город. Шофер нервно косился на опасного спутника, поигрывающего финкой, и, наконец, спросил о своей участи. Ответ состоял из двух слов: «Захлопни пасть». В пригороде машина остановилась.

— Вытряхивайся, — приказал Крюков. Водитель оцепенел. Он не сводил глаз с блестящего ножа, которому сейчас, видимо, подкинут работу.

— Хлопцы, не режьте! — пролепетал он, спешно подыскивая слова. — Возьмите буксирный трос и привяжите меня к дереву. Оставьте живым. Ради моих детей.

Шофера вытолкнули из кабины. Беглецы проехали еще пару километров, затем бросили грузовик. В глухом переулке Крюк перемахнул чей-то забор и, отгоняя отчаянно лающего пса, постучал в окно. В окне вспыхнула настольная лампа. Занавеску отдернули, и глухой голос сонно спросил:

— Чего надо?

— Тебя. Канала.

После короткой паузы хозяин слегка испуганным голосом произнес:

— Ты. Крюк?

— Я, Канала.

Дверь скрипнула и лва темных силуэта скользнули внутрь. Альберт Гротман по кличке Канада суетливо распахнул дверь на кухню. Он не стал зажигать свет и загрохотал табуретами, подвигая их гостям. Вадим нашарил в полутьме на плите остывший чайник и припал к носику. Кухня наполнилась шумными глотками. Лицо Гротмана дернулось и повернулось к Крюку:

— Ты что, по звонку отбухал?

Крюков не ответил. Уткнув локти в колени и обхватив голову руками, он неподвижно сидел на табурете. Канада уже прекрасно понял, зачем к нему пришли, и явно нервничал:

— У меня нельзя хорониться. В прошлый вторник я наелся грязи за гашиш и сутки отсидел в нардоме. Вас здесь сцапают. Уходить надо до рассвета.

— Не хнычь, Канада, — оборвал Крюк. — Дай денег и одежду. Если сможешь, натяни провода по вопросу новых ксив.

Канада пошел в соседнюю комнату и вскоре вынес рубашки, брюки и носки. Вадим поворошил тряпье и спросил:

— А намудники?

Хозяин вернулся к гардеробу и достал трусы. Зеки начали дружно одеваться. Крюку рубаха оказалась тесной, и ему пришлось надеть футболку. К тому времени Канада уже стоял с деньгами и рассыпался в извинениях:

— Это все бобули. Нет больше. Менты все выкачали. Я на мели.

Крюк, не считая, сгреб деньги и воткнул в карман брюк.

— И последнее, Канада. Отвези на нас вокзал.

Вышли во двор. Загнав собаку, которая разрывалась от лая, в будку, Гротман открыл гараж и вывел «Жигули». В салоне Крюков криво улыбнулся:

— Если нам сегодня повезет, Канада, я тебе канистру бензина подарю.

Гротман шутки не понял и лишь отмахнулся. Хотя имел все шансы получить эту канистру.

Из оперативной ориентировки:

«13 июня 1993 года из НТК строгого режима ЮЖ-24/3 путем проникновения в дренажную систему совершили побег:

Крюков Сергей Петрович, 1956 года рождения, трижды судимый за разбой, в 1983 году приговорен к 15 годам лишения свободы, уроженец Краматорска, женатый, имеет сына 8 лет. Рост 182 см, обладает крепким телосложением, владеет приемами рукопашного боя, может быть вооружен, при задержании всегда оказывал вооруженное сопротивление;

Чебан Вадим Тимофеевич. 1965 года рождения, дважды судимый, в 1990 году приговорен к 7 годам лишения свободы, уроженец Воронежа, не женат. Рост 176 см, среднего телосложения, особая примета — отсутствие мизинца на левой руке».

Впереди был Киев, затем Воронеж и, наконец, Тула, где жила давняя и еще одинокая пассия Чебана. После двух дней взаимных лобызаний Чебан стал глушить водку в удивительных количествах. Поначалу гостеприимная и нелюбопытная хозяйка составляла компанию, потом заскучала и даже закатила мертвецки пьяному Вадиму скандал. Крюк, который уже почти успокоился, вновь занервничал. Он отобрал у кореша все деньги, но тот принялся тайком выносить из квартиры мелкие вещи. Под конец он обвешал лицо подруги «фонарями». Когда за хозяйкой захлопнулась входная дверь, Крюков начал трясти Чебана:

— Валим отсюда. Спалит нас твоя баба.

Кореш угрюмо повел головой и громко икнул. Он едва держался на стуле. Крюк стал поливать его из чайника, однако это лишь усилило икоту. За окнами послышался звук подъехавшего автомобиля. У дома притормозил милицейский «УАЗ». Крюков мгновенно обулся, Вадим тупо глядел на пустые бутылки и искал по карманам сигарету. Он ничего не слышал и был занят важным делом: пытался зажечь спички, которые ломались. Крюков рванул к дверям и на пороге едва не врезался в двоих сержантов. За их спинами слышался показательный плач хозяйки.

— Который шумит? Этот? — милиционер, поигрывая резиновой палкой, подошел к Крюкову. Тот не двигался и глядел куда-то в сторону.

— И этот тоже. Приперлись неизвестно откуда, жрут мои харчи да еше и свинячат.

Второй сержант брезгливо ткнул палкой в пьяного Чебана. Тот уже успел задремать за столом, уткнув голову в колбасные объедки. Милиционер всем телом повернулся к Крюкову:

— Документы!

Удар был коротким, в пах. Страж порядка беззвучно осел на пол. Не давая опомниться второму, Крюков молнией ринулся к нему и ударил бутылкой по голове. Оттолкнув побелевшую хозяйку, он выскочил на лестничную клетку и побежал вниз. Стоп! Внизу водитель. Бандит круто развернулся и рванул на себя окно лестничного пролета. Рама поддалась с трудом. Протиснувшись в окно. Крюк выполз на козырек и, прикинув расстояние, прыгнул в траву. Полет со второго этажа завершился удачно…

Если бы кто-нибудь постоянно и в течение десяти лет наблюдал за Сергеем Крюковым в зоне ЮЖ-24/3, то мог бы подумать, что все это десятилетие зек готовился к «рывку». Он не рыл землю, не долбил стенку и не собирал компактный вертолет. Он лишь поддерживал спортивную форму. В былые времена любые физические упражнения расценивались как подготовка к побегу. Практически каждое утро и каждый вечер Крюк сотни раз отжимался от пола, деревянные лавочки использовал в качестве брусьев. В «промке» он нашел трубу-перекладину. В первые месяцы срока Сергея Петровича, плююшего на режим и правила распорядка, причислили к «отрицаловке». Тем не менее тот ухитрялся поддерживать форму даже в штрафном изоляторе. Мечта о досрочном освобождении была похоронена изначально. Когда до «звонка» оставалась пятилетка, Крюк решил бежать. Его сосед по отряду Чебан каким-то образом узнал план дренажных коммуникаций и уже отметил их уязвимые места. Оставалось слегка расшатать кирпичную кладку и спуститься в узкий колодец. По трубе в метр шириной беглецы выползли из зоны и добрались до участка сброса вод. Рискуя свалиться в отстойник, они вскарабкались наверх по откосу, к лунному свету. На всю эту операцию ушло почти два часа. В ночь на 13 июня осужденные Крюков и Чебан себя «амнистировали».

Все возвращается на круги своя. И блудные сыновья почти всегда возвращаются домой. Дом Крюкова был в Краматорске. Там же он надеялся получить и фальшивый паспорт. На Гротмана Крюков уже не рассчитывал. Интуиция подсказывала, что Канада потерян навсегда. Однажды он зашел в отделение связи и позвонил в Краматорск, к себе домой (хотя понятие дом для него уже давно утратило всякий смысл). Трубку взяла жена. Крюков открыл было рот, но ему вдруг почудился в трубке странный щелчок и едва уловимый перепад звукового тембра. Он быстро бросил трубку: на его домашнем телефоне висела «шайба».

Рано или поздно беглый узник решился бы вновь испытать дым отечества, где он оставил супругу и восьмилетнего сына. После любовной сцены в Туле, когда на легкомысленном партнере по побегу защелкнулись наручники, Сергею Петровичу принялись перекрывать кислород. Сначала взяли под контроль места возможного появления Сергея Крюкова. «Красные флажки», которых с каждой неделей становилось все больше, спровоцировали перемещение беглеца в Краматорск. Без денег и документов он мог бы протянуть в лучшем случае пару месяцев. Возвращение не было для него неизбежным, но, в конце концов, Сергей Петрович таки переоценил свою осторожность. В сентябре донецкая милиция уже действовала самостоятельно, без помоши российских коллег. По оперативным данным, секретная миссия Крюка в Краматорск была на подходе.

Готовясь к побегу, Крюков рассчитывал на старые связи, с которыми мог безболезненно прожить еще полвека. Но после десяти лет изоляции Крюк не узнал страну, поставленную с ног на голову. Почти всю старую гвардию вновь «расквартировали» по тюрьмам и колониям, некоторые нырнули в криминальные структуры, промышлявшие уже не в таком глубоком подполье. На нынешней уголовной арене он оказался в роли непризнанного актера.

Уголовный розыск принялся усиленно «отрабатывать» город. Велся негласный зондаж всех родственных, приятельских уз Сергея Крюкова. Круг сужался, и вскоре список потенциальных контактеров состоял лишь из нескольких лиц. Зек «засветился» в середине сентября. Время и лечит, и меняет. За три месяца напряженных скитаний колонистская стрижка отросла. Усы Крюков никогда не носил, но сейчас было не до принципов. В Краматорске бандит сделал ставку на человека, который не попал под «колпак» угрозыска. Им стал 67-летний Виктор Брунчак, в прошлом вор-рецидивист Брыня, а ныне — страдающий от артрита старик. Этот дед, о котором успели позабыть и розыск, и блатные, восемнадцать лет назад крепко помог Сереже Крюкову. Тогда начинающему бандиту стукнуло лишь девятнадцать, и уголовная жизнь для него только начиналась.

В 1975 году Крюков впервые угодил в камеру следственного изолятора. Едва за его спиной закрылась дверь, как с нар проворно встал плюгавый тип неопределенного возраста и вразвалку подошел к Сергею:

— Ку-ку вам с кисточкой. Прасковья Федоровна велела вам кланяться.

Крюк посмотрел на плюгавого сверху вниз и непонимающе хмыкнул. Откуда же ему, неискушенному блатными напевами, было знать, что Прасковья Федоровна не что иное, как параша, воняющая в углу. Это была обычная «прописка». Опытному уголовнику следовало бы ответить: «Я ссу стоя, а сру сидя». Юный Крюков не был таковым. Почувствовав новичка, «шестерка» присел на радостях:

— Ба-а, фраер недоеный. Летать любишь?

Желая прервать глупый разговор, Сергей попытался обойти плюгавого типа, но тот вдруг выкатил глаза, развел пошире пальцы и страшно зашипел:

— Ты куда, брус шпановый? Че буркалы пялишь? Я спрашиваю: летать лю…

Крюков закрыл рот плюгавого кулаком. Удар пришелся снизу в подбородок. Бесшумно описав полукруг, «шестерка» грохнулся на бетонный пол. В ту же секунду с верхних нар спрыгнули сразу четыре человека. Двое из них были вооружены короткими заточенными стержнями. Крюк мгновенно отпрянул к двери и стал колотить в нее руками и ногами. За спиной послышался властный голос: «Назад!» Сергей зажмурил глаза, ожидая удара в спину… Дверь камеры наконец открылась. На Крюка вопросительно глядел прапорщик:

— Чего тебе?

Крюк обернулся. Камера мирно дремала на нарах. На матраце лежал даже плюгавый. Сергей слегка помялся, затем произнес:

— У меня жалоба.

— Ну.

— Здесь жарко.

Прапорщик обложил его матом и захлопнул дверь. Крюк в нерешительности топтался возле дверей, ожидая новой атаки блатарей. Из дальнего угла с верхнего яруса тот же голос, что минуту назад кричал «Назад», позвал Крюкова. Собрав всю волю в кулак, тот медленно двинулся в дальний угол. На нарах сидел, свесив босые ноги, уже пожилой зек. Все его тело было густо исписано тушью. Нетронутой оставались лишь голова и кисти рук. Это был пахан камеры рецидивист Брунчак. Пахан почесал ногу и спросил:

— Ты откуда?

— Из Краматорска.

— Земляк, значит. Вон твои нары.

Один из зеков молча слез со второго яруса, уступая место новичку.

…Подбираясь к дому Брыни. Крюк молился о том, чтобы этот ветхий дедушка был еще жив. Если Брыня уже отошел в лучший мир, последняя нить лопнет, к Сергею Петровичу останется лишь заказать себе погребальный фрак. Старый вор жил на пригородном отшибе, в частном доме, далеком от элементарных удобств. Полуразрухиенные постройки во дворе покосились, на огороде отцветал сорняк, пустая собачья конура была перевернута вверх дном.

Брунчак едва волочил ноги. Гость осторожно пожал скрюченную артритом руку и вошел в дом. Отживший свое пахан молча слушал Крюка, затем проскрипел:

— Буснешь на халатон?

— Чего?

Старик вынул из буфета начатую бутылку водки, поставил на стол давно не мытые стаканы и плеснул до половины. Крюк отказался.

— А я выпью, — Брыня медленно осушил стакан, отрыгнул, опустился в кресло, закрыл глаза и тихо повторил, как бы засыпая: — Я выпью…

Клюев пожалел, что пришел сюда. Этот явно выживший из ума дед сам нуждался в помощи. Скоро он будет мочиться под себя, и некому будет носить за ним «утку». Сергей встал и тихо двинулся к дверям. Не открывая глаз, старик приказал:

— Сядь на место.

Крюков послушно сел. После небольшой паузы Брыня сказал:

— В соседней комнате открой в столе нижний яшик и возьми сколько тебе нужно.

Не веря своим ушам, Крюк подошел к треснувшему письменному столу и вытащил ящик. Под слоем писем и открыток лежали перехваченные резинкой пачки денег.

Здесь были рубли, карбованцы, доллары. Он отсчитал всего понемногу. Потом задвинул нижний ящик, слегка поколебавшись, потянул на себя верхний. Там лежал пистолет «ТТ». Сергей молча глядел на оружие. Из гостиной послышалось:

— Можешь взять и его.

Он быстро задвинул яшик и переспросил:

— Кого его?

— Шпалер…

Уходить из Краматорска Сергей Крюков решил через два дня. Сутки он мог пользоваться автомобилем '«Иж-комби» с перебитыми номерами. Явных причин для беспокойства не было, однако смутное чувство, что его обложили и игра перешла в финальную часть, почему-то не исчезало. На сегодня была назначена последняя встреча: Крюку обещали липовый паспорт, который потянул на три тысячи баксов. Крюк остановил машину у посадки на пересечении улиц Орджоникидзе и Днепропетровской. Рядом проносился редкий транспорт.

Вчера уголовный розыск Краматорского ГОВД вышел на беглого зека. Из оперативных источников милиция узнала об этой встрече. Неизвестным оставалось самое главное: когда и где? В полдень стало известно о времени: семнадцать ноль-ноль. Розыск продолжал качать оперативную информацию. Возникли три приемлемые версии, одна из которых вскоре отпала. Спустя час оставалась лишь одна. И это была уже не версия.

Для встречи Крюков выбрал безлюдное место, что имело и плюсы, и минусы. В случае перестрелки снижался риск поражения случайных прохожих. Исключался и захват заложника. Проблема же состояла во внезапности атаки спецназа. Кто-то предложил убить зека снайперским выстрелом, но искушение взять Крюкова живым было сильней. К тому же требовалось стопроцентное опознание беглеца. Задержание поручили Донецкому отряду специального назначения.

Группа захвата состояла из четырех бойцов. Пятым был сотрудник ИТК, который должен был опознать беглеца. Он расположился на переднем сиденьи «Жигулей». Автомобиль со спецназовцами остановился на обочине улицы Орджоникидзе, не доезжая до перекрестка. Краматорские розыскники «простреливали»' на своих авто перекресток, определяя место встречи. Наконец в рации послышалось:

— Улица Днепропетровская, сорок метров от перекрестка, автомобиль «Иж-комби», номер 43–96…

Группа захвата начала приближаться к месту предстоящей схватки. В руках бойцов появились двадиатизарядные пистолеты Стечкина. Раздался сухой треск передергиваемых затворов. Крюков не отрываясь смотрел в зеркало заднего вида на пустую дорогу. Впереди по грассе неслись автомобили, не обращая на него ни малейшего внимания.

Сергей Петрович достал пистолет, передернул затвор и, уже не ставя его на предохранитель, положил в правый карман куртки. Затем открыл дверь, вышел из машины и подставил лицо легкому осеннему ветру. Солнце уже клонилось к горизонту. До встречи оставалось еще десять минут. Крюков закурил и принялся лениво рассматривать встречные машины. Беглый зек был давно лишен сентиментальности, однако, мысленно прощаясь с родными краями, почувствовал неприятный комок в горле.

Сзади послышался тихий визг тормозов, и бежевые «Жигули» остановились в двадцати шагах. В салоне сидело пятеро. Один из них (это был сотрудник колонии, знавший Крюкова в лицо и поспешивший допустить ошибку) нервно закричал из открытого окна:

— Крюков, сдавайся!

Бандит выстрелил навскидку, почти не целясь. Первая пуля легла в дверь автомобиля, вторая адресовалась бойцу, выскочившему из «Жигулей». Тот успел заметить направление ствола, смотрящего ему в лоб. Время слегка замедлилось, осознанность уступила место рефлексу. Боец уловил, как полыхнуло пламя, пуля раздробила предплечье, которым он прикрыл голову. От боли в глазах поплыли красные круги. Продолжая двигаться вперед, офицер перебросил пистолет в левую руку и выстрелил в Крюкова. Раненный в бедро зек бросился к толстому дереву, стоящему рядом, и при этом успел получить еще одну пулю — под лопатку. Его живучесть казалась невероятной. Укрывшись за дубом, он выстрелил еще трижды и в исступлении заменил обойму. Боли он не чувствовал. Чувствовал лишь злость. Злость на самого себя, гибнущего так дешево.

Четыре офицера бросились на землю, два из них сразу же принялись заползать с тыла. Пистолеты были переведены на автоматический режим, и началась «стрижка ушей»: зеку не давали высунуться из-за дерева, от которого в разные стороны летели щепки. Тем не менее Крюков успел засечь обходной маневр, присел, быстро сделал шаг в сторону и дважды выстрелил. Пули ранили офицера в живот. Сжав зубы, тот начал переползать.

Бандит вогнал в рукоятку последнюю обойму. Сидя на корточках, он скорее почувствовал, чем увидел, как обходят уже с левой стороны. Продолжая палить в кусты, он стал медленно отходить. Пуля обожгла плечо. Он вскрикнул от боли. Затем беспокойно оглянулся. Крюк напоминал затравленного волка, превратившись в живую мишень. Это была уже не игра, и даже не игра со смертью. Любая игра предполагает равновесие сил. Ему до такой степени захотелось жить, что он вскочил и бросился к дороге. Сразу же обожгло бедро, и пули засвистели возле головы.

Раненый боец, прижав ладонь к бедру, бросился за Крюковым. Быстро бежать он не мог, впрочем, как и сам раненый зек. Дорога была уже близко, и бандит бросился к проезжей части, к стоящим на обочине «Жигулям». В правой руке он все еще сжимал пистолет. Водитель «Жигулей» не успел мгновенно тронуться с места, но успел надавить фиксатор на двери. Зек взревел, рванул на себя дверь — та не поддалась. Заработал двигатель, и авто ушло вперед. Пистолетная рукоятка врезалась в боковое стекло. Второй удар пришелся в металлическую раму.

Крюков не оглядывался, но чувствовал, что смерть где-то рядом. Он перебежал дорогу и, прихрамывая, заспешил к ближайшей автобусной остановке. Там находились люди, и он надеялся взять заложника.

Офицер чувствовал, как что-то теплое струилось у него между пальцами. Ноги немели и подгибались. Появилась досада. Бандиту оставалась до остановки сотня метров. И боец рискнул. Он резко остановился, перевел дыхание и начал целиться. Крюкова будто бы кто-то толкнул. Офицер пробежал еще пару шагов и встал на колено. Пуля вошла зеку в спину и задела легкое. Тот застонал от бессильной злости и вновь бросился вперед. Остановка была уже в полусотне метров. Выстрелы привлекли внимание. Прохожие — кто со страхом, кто с интересом — наблюдали за происходящим.

Наконец Крюков оглянулся и завыл. Дальнейший его кросс был бессмысленным. Сразу два бойца были в двадцати шагах от него. Сергей Петрович улыбнулся, если можно было назвать улыбкой кривой перекос лица. Его побег близился к концу. Побег в преисподнюю. На большее он не рассчитывал…

Сразу две пули попали в зека: одна в ягодицу, другая — опять в спину. Зеленый газон качнулся в глазах. Крюков упал. Собрав последние силы, перевернулся на окровавленную спину и поднял «ТТ». Он улыбался. Последнюю пулю получил в сердце. На его лице так и застыла гримаса, напоминающая улыбку. Беглый зек Крюков отправлялся на тот свет в веселом настроении.

Hello, Mexiko!

Дело близилось к вечеру, когда на транспортном участке одной из тюрем в штате Флорида начался переполох. Мощный бульдозер, который уже был припаркован на режимную стоянку, внезапно взревел и двинулся в сторону тюремных ворот. Сквозь мутное стекло кабины просматривалась сутулая фигура в характерной робе. Охрана вмиг насторожилась, грянули предупредительные выстрелы. Машина продолжала уверенно двигаться на ворота, которые быстро поползли в боковой паз. Они захлопнулись, когда бульдозер на полном ходу врезался в пропускной пост. Охрана на вышках уже успела изрешетить кабину, но водитель все сидел и все рулил. Стены из двойной кирпичной кладки дрогнули. Ворота покосились на бок и со скрежетом накренились. Подминая дверную решетку, рассыпавшиеся стекла и пульт, бульдозер почти вырулил за ворота и заглох так же внезапно, как и взревел. В стекле кабины зияло полсотни пулевых отверстий. Сбежавшаяся на шум охрана продолжала кромсать очередями кабину. Наконец пальба утихла, и дежурный офицер, не опуская табельного пистолета, рванул дверь бульдозера. За рулем на него пялилась кукла, набитая древесными стоужками и одетая в будничный наряд заключенного. Ее негнущиеся руки мирно лежали на руле. Из разодранных, искромсанных пулями боков сыпались и вываливались опилки и стружки. Офицер минуту озабоченно рассматривал муляж, а затем закричал:

— Всех на плац! Экстренная проверка! Прочесать всю территорию!

Сюрприз обнаружили уже спустя пять минут. На проволочном заграждении лежала длинная широкая доска, по которой, судя по всему, кто-то проник в запретную зону. По запретке действительно шли следы, терявшиеся у стены. С четырехметровой стены свисал канат с узлами. Спустя полчаса начальнику тюрьмы доложили об исчезновении Роберта Берча — 46-летнего рецидивиста, приговоренного к тридцати годам лишения свободы. Его отвлекающий маневр с бульдозером удался на славу. Эта шумная выходка едва не лишила руководство тюрьмы насиженных мест.

Роберт Берч решил уходить морем. В этой меченой со всех сторон робе на большее рассчитывать не приходилось. За ним почти след в след шли розыскные группы с собаками. Выбирать не приходилось. Он пробрался в порт Сан-Франциско и. дождавшись, когда матросы отдаленного судна сойдут на берег, разделся до трусов. Издали он напоминал обычного портового докера, страдающего от летнего зноя. Через пять минут Роберт уже был на палубе каботажной шхуны, которая могла доставить его туда, где американские законы уже были бессильны. Нырнув в грузовой отсек, он спрятался среди ящиков. Шхуна оказалась загруженной и отправлялась сегодня ночью. Он слышал, как полицейские прочесывали территорию порта и беседовали с матросами. Потоптавшись по палубам, полиция исчезла.

Ночью судно вышло в море. После многочисленных маневров оно, в конце концов, пришвартовалось в гавани Сан-Диего, последнем американском порту перед Мексикой. Это Берч понял из разговора американских матросов, которые трижды опускались в грузовой трюм.

Отдав швартовые, шхуна вновь тронулась по морским просторам. Изголодавшийся и до рвоты укачанный Роберт уже не верил, что доберется в Мексику живым. Но всему приходит конец. Итак, очередная гавань. Напялив на себя чью-то промасленную спецовку, беглец сошел на берег вслед за командой. В порту он с ужасом наткнулся на охрану порта в форме американских полицейских. Еще ничего не понимая, Берч прислушался к голосу портовых динамиков и понял, что стоит еще на земле США. Вероятно, зашли в приграничную гавань, решил Берч и засуетился. К нему подходил патруль, держа в руках целый набор фотографий. Не искушая больше судьбу, беглец перелез через забор, выскочил на трассу и бросился к стоящему пустому автобусу.

— Тихо, убью! — пообещал водителю рецидивист и, помахав для острастки ножом, добавил: — Гони к мексиканской границе. И запомни: нам ни с кем не по пути. Поехали!

Водитель завел двигатель и тронулся в путь. Спустя десять минут сзади послышались звуки полицейской сирены. Подгоняя шофера тумаками, Берч нервничал и приказывал ехать быстрей. Автобус отмахал три-четыре мили и остановился. Впереди лежал океан. Роберт Берч взревел и выдал свежую порцию угроз. Водитель удивленно заметил:

— Вот граница. Там — Мексика.

«Там» оказалось где-то за горизонтом, где водная гладь сливалась с чистым, как взгляд шофера, небом. Только в полицейском участке беглец понял свой многодневный маршрут. Оказалось, что владелец каботажной шхуны перезаключил договор в тот момент, когда она шла на Энсенада, и приказал выгрузить товар в Сан-Клемента, то есть на острове. Капитан шхуны безупречно выполнил приказ.

Гений тысячи и одной авантюры

Старинная Кишиневская тюрьма помнит самого дерзкого и неприкаянного узника. Григорий Котовский, бессарабский разбойник и герой 1001 уголовной авантюры, первым унизил этот допр, о котором гуляла только положительная слава. После серии политических экспроприации неуловимый Григорий Иванович таки угодил в засаду и был помещен в этот самый Кишиневский допр, больше напоминающий замок (ударение можно ставить на любом слоге).

Высокий каменный забор, тройные металлические ворота и цепь часовых по всему периметру тюрьмы могли навеять грусть и здоровый пессимизм на кого угодно. Котовский кручинился в каменном мешке лишь первые дни, потом задумал грандиозный побег, которому место не в служебных рапортах и отписках, а в Золотом фонде тюремной России. Великий разбойник был помещен в одиночную камеру башни. Каждые полчаса охрана заглядывала в дверной глазок, дабы удостовериться, что Котовский не крушит кувалдой стену, не вьет веревку и не долбит каменный пол. Но Григорий Иванович весь день мерно расхаживал по камере, пел, насвистывал и вообще вел себя отнюдь не вызывающе. Лишь один раз он начал активно приседать, однако обошлось без переполоха: бандит-анархист следил за работой своего благородного бессарабского сердца.

Он уже заимел опыт ухода из-под стражи. Банальный своей грубостью и грубый своей банальностью сценарии можно было вновь использовать: вырванная решетка, разброс охраны по коридору, нахальный прыжок с шестиметровой стены на двадцать третьего часового и т. д. Но Котовский, гений афер и авантюр, требовал большего. В его гладкой как шар голове рождались такие планы, которые могли возникнуть лишь в горячечном сне.

Григорий Иванович решил во время его конвоирования на допрос или прогулку отдубасить надзирателей, разоружить всю внутреннюю охрану тюрьмы, затем выпустить узников и захватить в свои руки весь допр. Добравшись до телефонного узла, он вызвал бы к себе жандармских офицеров, прокурора и полицмейстера. Краткие переговоры со всей этой гвардией Котовский мечтал завершить ее арестом и водворением в камеру. И лишь затем наступала финальная часть спектакля. Переодев часть здешних узников в форму конвойных войск, Котовский и его товарищи по тюремному режиму под видом спецэтапа явились бы на вокзал, оккупировали поезд «Кишинев-Одесса» и сошли бы где-то на перегоне.

План имел недостатки. Во-первых, он был почти невыполнимым. Во-вторых, прокурор и полицмейстер могли попросту наплевать на ультиматум бунтовщика и вместо себя отправить к тюрьме солдат. В-третьих, о расписании движения поездов на Одессу ни Котовский, ни его друзья не знали. И все же бесстрашный Григорий Иванович взялся за дело. Он имел беспрогулочный режим содержания, поэтому план побега пришлось передавать тюремной почтой. Почти неделю шел обмен записками и перестук. Верные бойцы, которые томились в общих камерах, поначалу были шокированы этим планом и посчитали его грубой провокацией. Но вскоре согласились выполнить любой приказ своего кумира, который пошагово расписал всю операцию.

Утром 4 мая 1906 года тюрьма вышла на утреннюю прогулку. Один из заключенных остался в камере, жалуясь на слишком жидкий стул и резь в животе. Спустя пять минут он забарабанил кулаками по двери. У глазка мигом вырос надзиратель:

— Чего надо? Чего лупишь как дурак?

— Понос замучил, сил нет, — стонал узник, пытаясь показать надзирателю что-то в углу. Чертыхаясь, охранник приоткрыл дверь и сразу же скривился:

— Ты что, сволочь, уже навалил?

— Покорнейше прошу извинить. Это не подвластно моим желаниям, — арестант испуганно жался к стене, заслоняя угол. Охранник, отпустив замысловатое обращение, рванул дверь: «Иди ср…» Через мгновенье он отдыхал на холодном полу с пустой кобурой. Тюремная охрана царской России любила носить револьверы как по двору, так и в коридорах. Поэтому оружие и становилось первой добычей беглецов и бунтовщиков. Опустошив кобуру, отобрав ключи и покрепче затянув узлы на грустящем надзирателе, арестант пошел не в сортир, а в соседний коридор. В самом конце на табуретке сидел второй охранник и, шевеля губами, читал газету. Дочитав интересную заметку, он сложил листы и увидел перед собой строгий ствол револьвера. Бесшумно отстегнув связку и сдав табельное оружие, он лег на пол и дал себя связать. И вновь смелый узник пошел не к параше, а к камере-одиночке, чтобы выпустить напарника. Потом он переоделся в форму охранника и вместе с напарником двинулся к прогулочному дворику, где по кругу ходили десятка два заключенных Арестант, повернувшись спиной, стал в дверном проеме, поманил рукой охранников и быстро зашагал к карцеру. Растерянные охранники, на ходу вытаскивая револьверы, заспешили за ним. Когда их подозрения усилились, было уже поздно. В карцере их ждала неожиданность: удар по голове. С надзирателей сняли недостающие ключи и пошли к железным дверям, за которыми тянулась вверх лестница в башню. Через пять минут Котовский уже пожимал руки своим освободителям. А еще через минуту мчался по лестнице вниз и во всю глотку взывал к бунту. Во дворе он носился с газетой и кричал о манифесте, который якобы амнистировал всех арестантов. «Все свободны, выходите! — кричали котовцы, открывая дверь за дверью. — Крушите стены, ломайте ворота».

Вскоре во дворе толпились сотни заключенных, выпущенных бандитами из камер. После непродолжительной призывной речи орлы Котовского пошли на штурм первых ворот. Они поддались удивительно легко. Привратника, который имел неосторожность открыть окошко и выглянуть во двор, схватили за уши и держали до тех пор, пока он не отдал ключи. Дальше стройный план дал крен, завершившийся полным провалом. Организованного бунта не получилось. Узники бегали по двору и каждый норовил побыстрей скрыться. Трое из них уже успели смастерить лестницу и перемахнуть через стену. Часовые на стенах засуетились и открыли пальбу. Раздались первые стоны. Двор забеспокоился, многие заспешили обратно в камеру. Котовский, видя, что все к чертям рушится, носился в толпе и призывал развалить вторые и третьи ворота. Повинуясь магическому кличу, десятки плеч навалились на железные ворота, кто-то уже нес лом. Ворота сдались только через десять минут, когда у входа уже кучковался наружный караул. Раздалась короткая команда: «Ттовсь!». защелкали затворы, пристегнулись штыки. Чуть дальше задыхались от лая сторожевые собаки.

Видя ощетинившиеся штыками стволы, бунтовщики попятились. Солдаты пошли в атаку, орудуя штыками и прикладами. Котовский, действующий в первых рядах, едва уклонился от тычка в голову. Удар пришелся в плечо. Зажимая рану, зачинщик беспорядков отступил и смешался с толпой. Озверевшие от криков и крови солдаты загнали арестантов обратно во двор и начали рассекать толпу на несколько частей. Задние разбежались по камерам. Заспешил в свою башню и Григорий Иванович. Сжимая по револьверу в каждой руке, он несся лестничными пролетами к верхнему этажу. В камере он забаррикадировался крепкой мебелью, которую снес из подсобной кладовки. Когда дверь загудела под напором солдат, Котовский взревел и для острастки пальнул в потолок:

— Не входить — убью. Поубиваю тех, кто войдет первым.

— Сдавайся, — ревели за дверью. — Отдай револьверы, Котовский.

— Отдам, если бить не будете.

— Еще чего! Готовься.

— Тогда палить буду. Пусть приедет губернатор и пообещает, что бить не будете.

Губернатор в Кишиневскую тюрьму приехал. Как и всякий отец губернии, он сторонился скандалов и глупых жертв. Он уговорил Котовского сдаться и смиренно дожидаться суда. Разбойник-анархист в бессильном гневе топал ногами и орал: «Бездари! Иваны! Шпана! Вам место в вонючей тюрьме, а не на воле!». Эти обидные слова относились не к надзирателям, которые таки успели отвесить Григорию Ивановичу пару тумаков, а к сообщникам, успешно провалившим гениальный план. Десять дней Котовский простоял в сыром карцере, глубоко и надолго задумавшись. Даже невооруженным глазом было видно, что затевалось новое дело. Кто не знал бессарабского бандита, тот мог сказать: «Котовский подавлен и сломлен. Он жалок». На самом деле все та же голова вынашивала новый план. Он был менее дерзок, но великий узник решил не выкобениваться, а просто покинуть тюрьму. Но без сенсации вновь не обошлось.

Однажды в тюрьму явилась светская дама, супруга известной административной особы Кишинева. Столь необычное посещение женщина объяснила праздным любопытством. Начальник тюрьмы с готовностью провел ее в свои кабинет, трижды повторив: «Чем могу служить?» Гостья робко интересовалась местным укладом, историей замка, обещала внести пожертвования в адрес допра и похлопотать перед супругом о карьере начальника тюрьмы. Это окончательно растопило сердце строгого администратора. Любуясь произведенным эффектом, дама, опустив веки, спросила:

— Это правда, что у вас сидит сам Котовский, этот ужасный бандит и проходимец.

— Сидит, голубчик. Скоро вешать будут.

— А можно взглянуть на него одним глазком? Уж больно колоритная фигура.

Начальник отрицательно замотал головой, но на него смотрели голубые взволнованные глаза. Он кашлянул, потер нос и вежливо поинтересовался:

— Хотите в глазок или как-с?

— Или как-с. Мне бы хотелось с ним переговорить и передать ему молоко и хлеб. Это не только моя прихоть. Этот реверанс нужен моему мужу для политических игр. Надеюсь, вы умеете держать язык за зубами.

Глава допра щелкнул каблуками и велел конвою из пяти человек отвести гостью в высокую башню. Дама кратко поблагодарила за любезность и грациозно тронулась лестничными пролетами. Схожая ситуация (лет через семьдесят) наблюдалась в польском фильме «Ва-банк — 2», однако в 1906 году тюремный побег развивался гораздо круче. Переступив порог камеры, где полулежал Котовский, закованный на время свидания, дама повернулась к конвою:

— Благодарю вас, господа. Оставьте нас наедине, но дверь не закрывайте и глядите в оба. За мою жизнь вы отвечаете головой.

Надзиратели переминались с ноги на ногу и уходить не спешили: внутренние правила свиданий уже нарушались полностью. Наконец они вышли в коридор и уставились на Григория Ивановича, который, казалось, был полностью безучастен к визиту прекрасной дамы. Он демонстративно зевал и почесывал пятку.

— Вы тот самый Котовский? — строго спросила дама. — Хм. Ничего особенного. Надеюсь, вы знаете кто я? Вам передали хлеб и папиросы, но я отдаю вам все это без удовольствия. Если бы не ваша популярность… Впрочем, вам этого не понять. И все же я рассчитываю на благодарность с вашей стороны. До свидания, знаменитый Григорий Иванович. Надеюсь, мы больше не встретимся

.

Женшина, стоявшая к дверям спиной, положила хлеб и пачку папирос на пол. Затем повернулась и пошла к дверям.

— Будьте добры, проследите, чтобы он все это съел и выкурил, — обратилась она к охране.

— Не беспокойтесь, госпожа. Будем кормить и заставлять курить его насильно. Все будет в лучшем виде. До свидания. Всегда рады видеть вас у нас. Жри свой хлеб, бандитская рожа!

В папиросной пачке Котовский нашел крошечную записку: «Крайняя справа — с опиумом. Вечно ваша С. К.» Буханка хлеба таила в себе клубок длинной шелковой веревки. Арестант нащупал под мышкой нагретый дамский браунинг и пилку, которые С. К. незаметно передала ему во время встречи. Весь вечер Котовский курил, выпуская дымные ароматы в сторону дверей. В коридоре завистливо покашливал надзиратель Бадеев, заядлый курильщик. Всю жизнь он курил самокрутки и о дорогих папиросах мог лишь мечтать. Наконец он не выдержал и подошел к дверям одиночки:

— Котовский, дай закурить.

— Не могу, Бадеев. Не накурился еще. Вот докурю пачку — тогда и дам.

— Поговори мне. Хочешь, чтобы я отобрал папиросы?

— Не имеешь права. Буду жаловаться.

— Котовский, дай закурить! В последний раз прошу.

Григорий Иванович что-то недовольно пробурчал и бросил в приоткрывшуюся кормушку папиросу. Кормушка не закрывалась. Пришлось кинуть вторую. Бадеев повеселел, сел на привинченный табурет напротив камеры и закурил. Вскоре его глаза начали слипаться. Он попытался встать, но не смог. Надзиратель все глубже и глубже окунался в мягкую дремоту. Наконец послышался глухой стук: Бадеев свалился с табурета. Котовский приступил к побегу. Почти три часа перепиливал две оконные решетки. Потом осторожно вынул их и поставил под стену. Размотав шелковый клубок, разбойник закрепил конец веревки в камере и тронулся в путь. Стояла лунная ночь. Дежуривший во дворе часовой заметил бледную фигуру, скользившую вниз по тюремной стене. Сомнений быть не могло. Он в панике попятился назад, но Котовский уже успешно приземлился и сделал шаг в сторону надзирателя:

— Кто здесь? Ты. Москаленко?

— Я, Григорий Иванович, — дрожа, зашептал Москаленко, в лоб которого смотрел браунинг. — Вы меня застрелите?

— За что же мне тебя стрелять, если ты не шумишь. А тем более, сейчас поможешь мне еще и лестницу к стене прислонить. Во сколько тебя сменят? В два? Ну вот. Попробуй докажи, что при тебе бежали. Ага, чуть не забыл. Затвор-то мне свой дай. А то еще пальнешь с перепугу.

Котовский положил затвор в карман и потащил к стене деревянную лестницу. Вдвоем с Москаленко они поставили ее у стены, и беглец спокойно пополз вверх. Наверху он повернулся и бросил вниз винтовочный затвор. Через полчаса часовой Москаленко сменился Побег зафиксировали только ранним утром. Котовский разбойничал до конца ноября 1906 года. Подослав к нему провокатора, полиция схватила бесстрашного анархиста и вновь бросила в Кишеневскую тюрьму. Однако уже не в стражную башню, а в спецкоридор, где, как правило, уже ожидают виселицы. Секретное крыло смертников находилось в темном полуподвальном помещении, а окна камер наполовину выходили в тюремный двор, на котором маячил десяток часовых. Здешние узники пребывали под круглосуточным визуальным надзором. Бежать отсюда никто даже не пытался. Никто, кроме Григория Ивановича.

Используя тюремную азбуку, Котовский отстучал смертникам свое предложение сделать подкоп. Тем терять было нечего. Два месяца три десятка арестантов копали землю ложками и ладонями. Два месяца сантиметр за сантиметром углублялась яма. Но вскоре все дело запорол стукач, точнее, провокатор по фамилии Рейх. Солдаты ворвались в камеры, засыпали проход и принялись разминать затекшие ноги на хитрых узниках. Неунывающий Григории Иванович передал по соседним камерам новую затею: поднять бунт. Но измученные узники отказались и через неделю пошли на виселицу. Котовский начал готовить тюремную заварушку в одиночку. Он даже ухитрялся подкупать часовых. С воли в тюрьму поступали взятки, угрозы, обещания. Руководству тюрьмы приходилось постоянно менять часовых, дабы они не успели статьсооошниками в очередной катавасии. Параллельно вынашивался план и тайной казни Котовского еще до суда. То его намеревались убить шайками во время банной помывки, то обрушить на него камерный потолок, то во время прогулки забросать его камнями. Григория Ивановича спас суд, который приговорил его к десяти годам каторжных работ. Начался этап в Сибирь, на Нерчинскую каторгу.

В дороге к бессарабскому разбойнику притерся одесский головорез Пашка Грузин и предложил уменьшить этапную колонну на двоих человек. Котовский без раздумий согласился. Он не догадывался, что имеет дело с провокатором. Пашку подослали, чтобы поймать анархиста на горячем и влепить ему особый режим содержания под стражей. На Елисаветградской пересылке в подвальной камере Грузин передал напарнику короткие пилки. Едва Григорий Иванович начал елозить пилкой по решетке, как арестантов вновь погнали по этапу. На вокзале пятеро охранников вывели из толпы Котовского, завели в отдельное помещение и принялись обыскивать. В стельках арестантских ботинок были спрятаны пилки. Хронического беглеца отправили в Николаевский централ. К тому времени по России уже усиленно формировались центральные тюрьмы, предназначенные для особо опасных преступников, в основном политических.

После долгих скитаний и лишений анархист прибыл на Нерчинскую каторгу. В лютый январский мороз он работал на погрузке песка и щебня. От него ни на шаг не отходили двое часовых, выделенных начальником каторги персонально для Григория Ивановича. По периметру рудника проходил глубокий ров в два метра шириной. Улучив момент, когда солдаты расслабились, Котовский схватил тяжелый булыжник и запустил им в голову одного из них. Бросок оказался смертельным. С другим часовым расправился в рукопашной схватке. Разбежавшись, Котовский перемахнул через ров и, петляя, проскочил сквозь наружное оиепление. За его спиной захлопали выстрелы, но беглец уже скрылся в тайге. Если бы бежал не Котовский, такой паники в конвойных рядах не было бы. Но это был Котовский. По следам беглого арестанта пустились десятки солдат, которым разрешили стрелять на поражение. Вскоре след оборвался. Почти сутки ходили по тайге охранники, затем вернулись к тюрьме.

Без малого четыре гола странствовал великий разбойник. Его арестовали в конце июня 1916 года. В этот раз с ним решили покончить навсегда, отправив туда, откуда побегов не бывает. Ожидая смертной казни, Котовский суетливо искал выход. В бою с полицией он был тяжело ранен и едва двигался. В таком состоянии о побеге мог думать только сумасшедший. Да еще Котовский. Полиция торопила слушанье дела в военно-окружном суде, опасаясь, что легендарная личность опять пропадет из камеры. Арестанта постоянно держали в цепях и кандалах, не снимая их даже на ночь. Одиночная камера была без окон и нар. Лишь массивная железная дверь с тремя замками отделяла узника от внешнего мира. Но и за ней был коридор, упиравшийся в такие же двери.

На снисходительность одесского суда рассчитывать не приходилось. Судьи постановили Котовского повесить. Стоя одной ногой в могиле, Григорий Иванович начал готовить новый побег. Поговаривают, что анархист заручился поддержкой супруги видного одесского генерала, но та смогла лишь отсрочить казнь. При очередном обыске в камере смертников охрана нашла у Котовского нож, который, видимо, передал кто-то из надзирателей. Весь караул был срочно сменен.

Григорий Котовский не желал умирать. Он мечтал погибнуть на поле брани, но не в намыленной веревке со сломанным шейным позвонком. За эту жизнь начали бороться высокие российские круги, но анархист об этом еще не знал. Он передал в соседнюю камеру, где держался политзаключенный Иселевич: «План побега готов. Риск — девяносто пять процентов из ста. Могу погибнуть, но выхода нет. Наверное, прощай». Бесстрашный Котовский планировал инсценировать самоубийтво, и, когда в камеру зайдет охрана (за его камерой присматривали двое надзирателей), симулянт набросится на них. Цепь сковывала движения, точные удары ногами могли бы отключить охрану. Дальше Котовский отбирает у них револьверы, выстрелами обрывает цепи, вырывается в коридор и… вступает в бой со всей тюремной охраной. Григорий Иванович даже не знал, как расположен спецкоридор и где выход во двор или на крышу тюрьмы. Однако выбирать не приходилось.

Оторвав подол робы, арестант сделал удавку, набросил себе на шею и слегка затянул. Надзиратели услышали предсмертные хрипы и не спеша заглянули в камеру. Котовский с пеной у рта лежал на полу, не подавая признаков жизни. Один из охранников обнажил револьвер и направил его на «самоубийцу», второй осторожно подошел и пнул узника ногой. В следующую секунду он получил сильный удар в пах и, обхваченный ногами, упал на Котовского. Охранник с револьвером не решился стрелять в дерущуюся на полу пару и объявил тревогу. Пятеро здоровенных амбалов ворвались в камеру, оторвали едва живого надзирателя и принялись за Григория Ивановича. После экзекуции несостоявшийся беглец мог бы уйти из тюремных застенков лишь ползком, да и то очень медленно.

Исполнение смертного приговора было назначено через неделю. Но грянула Февральская революция. О разбойнике карательная машина на время позабыла, но смертную казнь еще никто не отменял. Котовский продолжал висеть между жизнью и смертью. Наконец эту жизнь ему подарил сам Александр Керенский, приславший срочную телеграмму о помиловании. Живая легенда вернулась на свободу и приступила к служению на благо Февральской, а затем и Октябрьской революции. Анархист-разбойник стал красным генералом.

Кроты

С особым вниманием и осторожностью оперативная часть отслеживает «кротов», т. е. тех, кто пытается выйти на свободу через подземный ход. Кумы мoгyт мириться с карточными играми, летаргическим отдыхом авторитетов, неформальными отношениями в зоне. Однако на подготовку к побегу они закрыть глаза не могут. Оперчасть обязана пресекать побег в зародыше. Иначе она встретит кадровые перемещения. Любая работа со стукачами требует олимпийского хладнокровия. Однако профессиональные кроты — категория особая. Подкоп — дело коллективное, и, прежде чем воткнуть ложку или миску в землю, кроты вычисляют в камере или бараке стукача. Затем искусно дезинформируют его. Особая осторожность и предупредительность вызваны тем, что яму вырыть тяжелей, чем смастерить кошку или подкупить «вертухая». Один неосторожный шаг — и многодневный труд уйдет впустую.

В одиночку с серьезным подкопом не справиться. Зеку-одиночке можно прокусывать проход в «плетенке», прятаться в цистерне с нечистотами, закапываться с трубкой в уголь, выдавать себя за другого, пилить оконные прутья и тому подобное. Хроника побегов свидетельствует, что на подкоп идут минимум три человека, а максимум… В одной из бразильских тюрем через длинный тоннель, который готовился почти полгода, ушла без малого тысяча заключенных. Такое скопление граждан в специфической даже для Южной Америки одежде вызвало в окрестностях легкую панику. На помощь полиции были брошены армейские части. В считанные дни подавляющее большинство зеков вновь окунулось в тюремный быт.

13 января 1993 года утренний караул тюрьмы в грузинском городе Ксани был удивлен тишиной и спокойствием в камерах шестого поста. Оказалось, что все 154 зека этой ночью успешно покинули казенные стены. Они выломали решетку и малыми группами тихо выбрались во двор, где в укромном месте их ждал подземный канал, ведущий к городской водопроводной системе.

Спустя полгода подобная беда свалилась и на администрацию ленинско-кузнецкого ИТУ строгого режима. Двадцать три зека на четвереньках прошли двадцать пять метров под двухметровым пластом земли и оставили о себе лишь добрую память. Однако самым удивительным оказалось не это. Группой кротов руководил человек, начисто лишенный лагерного авторитета, — насильник из Оренбурга Виктор Любинский, которого адвокаты едва спасли от расстрела. В начале 90-х Любинский изнасиловав и убил (а затем опять изнасиловал) пятнадцатилетнюю школьницу. В следственном изоляторе ему хотели ампутировать половой член, и только спешный перевод в другую камеру спас насильнику жизнь. Любинский получил пятнадцать лет и отбыл в Ленинск-Кузнецкий, где ухитрился утаить последний факт своей биографии. Видимо, опасаясь разоблачения, за которым стоял в лучшем случае петушиный угол, он быстро сколотил группу единомышленников. Канал рыли самодельными совками, изготовленными в кровельном цехе. Мобильные розыскные отряды повязали половину беглецов в течение пяти суток. Многие из них даже не пытались лечь на дно. Одни прятались у матери, другие — у брата или сестры, третьи вообще вернулись в свои семьи. Были и такие, кто пустился в массированный запой, встречая милицию могучим храпом. Оставшихся беглецов настигли уже в Сибири, куда они приехали на угнанных автомобилях. Самого Любинского брали в Новосибирске.

В первых числах июля 1995 года из ИТУ-18 (Казань) девять заключенных через десятиметровыи подземный тоннель покинули режимное учреждение и на двух легковых автомобилях бесследно исчезли. На лаз, прорытый под периметром всех лагерных ограждений, прилетел посмотреть сам министр внутренних дел. Начальник оперчасти беспомощно развел руками: о '«кротах» ни один из его стукачей не сообщил.

Все десять метров были прорыты столовыми ложками и с помощью целлофановых пакетов. Хотя этот нехитрый инструмент у многих вызовет улыбку, однако он имеет громкую славу. В 1976 году в ИТК усиленного режима под Павлоградом зеки всего тремя ложками прорыли двенадцать метров под «плетенкой» и «запреткой». Землю выносили в собственных робах и утрамбовывали в десятке метров от входа. Земляные работы длились почти месяц. Более серьезное применение столовых ложек наблюдалось в кишиневском СИЗО — старинном допре, из которого любил бегать Григорий Котовский. Семь подследственных расковыряли старую стену и вытащили кирпич. Дальше работа пошла веселей. В день вынималось всего по кирпичу, однако уже через три недели в стене зияла дыра, в которую мог пролезть самый толстый из сокамерников. Чтобы охрана, проводившая ежедневный шмон, не обнаружила плоды их трудовой активности, зеки каждый раз закладывали кирпичи обратно в стену и замазывали швы хлебным мякишем, выпачканным в пыли. Ночью зеки выбрались из камеры и полезли на крышу тюрьмы. В этот момент их заметил часовой на вышке и открыл огонь из автомата. Через минуту по беглецам стрелял чуть ли не весь тюремный караул.

Четверо храбрецов сразу же пошли на попятную и полезли обратно в свою камеру. Однако трое, которым грозили максимальные сроки наказания, рискнули и пошли на прорыв. Им удалось перемахнуть через заборы и скрыться в ночи. Как видим, столовая ложка — серьезный инструмент или, если хотите, оружие. Столовый прибор очень легко превратить в заточку. Тюремная практика знает множество случаев, когда заточенными о камерный пол ложками зеки чинили разборки и исполняли блатные приговоры.

Все девять зеков, сбежавших из казанской ИТУ-18, были пойманы. Трое из них продержались на свободе всего четыре дня. Остальных ловили в разных уголках республики и свозили к общему месту встречи. Последнего зека взяли на железнодорожном вокзале. Он стоял с наклеенной бородой, которую одолжил у знакомого кладовщика местного драмтеатра, около касс и интересовался движением поездов на Москву. При задержании зек уверенно работал под пенсионера и даже помахал какой-то грязной книжицей, которая издали смахивала на пенсионное удостоверение. Затем плюнул, отодрал бороду и попросил передать ее обратно в театр. Дабы не набавили еще годков пять за кражу коллективного имущества.

В 1991 году история великих побегов пополнилась очередным уникальным случаем. На этот раз благодаря исправительному учреждению ЮЖ-313/100 (Харьковская область, поселок Темновка). Среди всего изобилия фактов, легенд и мифов, которыми полна история побегов, темновский случай уникален. По крайней мере, аналогов ему на нынешний день не имеется. Речь вновь пойдет о «кротах».

Однажды Сергей Вашенко из второго отряда забрел в механическую мастерскую и в задумчивости остановился возле железного бака, в котором плескались остатки эмульсии. Это полуржавое творение вдруг навеяло такие странные мысли, что Вашенко не мог оставаться с ними наедине. На следующий день он уже шептался со своим корешом-одноотрядником Барсуковым.

— Заметут, как пить дать заметут, — волновался кореш, уже потирая руки. — Под баком, говоришь?

— Ну да. Я уже все прикинул. Метров тридцать. Не больше.

— Сколько?!

Вашенко испуганно огляделся и пошел умываться. К вечеру Барсуков стал более покладистым и даже обещал через нарядчика переоформить наряды в мастерскую. Через неделю оба зека действительно трудились в мехцехе. Рядом с ними на токарном станке упражнялся бывший горнорабочий очистного забоя Борис Гутыря — упитанный, розовощекий добряк, осужденный за кражу шахтных детонаторов и пяти аммоналовых шашек. После некоторых колебаний было решено посвятить в смелый нестандартный план и его. Гутыря долго массировал квадратный подбородок, чмокал губами и наконец изрек:

— Полгода. Не меньше.

— Что полгода? — испугался впечатлительный Барсуков, видимо, думая, что дальше речь пойдет о тюремном карцере.

— Копать полгода. А то и больше.

Мнение бывшего шахтера-ударника оспаривать не стали. Так как конец срока у всех троих маячил в последних годах второго тысячелетия, полгода подземных работ никого не путали. В тот же день ударили по рукам и приступили к разработке побега. План оказался настолько странным и замысловатым, что мог бы насторожить кого угодно. Но только не горнорабочего Гутырю.

— Толково придумано, — заметил он, рассматривая что-то в углу. — Особенно с вагонеткой. Если все будет тики-так — менты в жизнь не допрут. Доверьтесь мне. Приступаем на следующей неделе. А сейчас держитесь друг от дружки подальше. Встречаемся только здесь.

На следующей неделе зеки ковшом вычерпали остатки эмульсии в баке и автогеном вырезали дно. На двухстворчатой крышке бака сразу же поставили электрозамок, который открывался кнопкой на соседнем станке. Первым спустился в бак Ващенко. Он прикрыл над собой обе половинки и, страдая от все еще едкого запаха, начал копать короткой лопатой землю под баком и наполнять ведра у ног. Спустя пять минут он тихо постучал в крышку, глотнул свежего воздуха и подал ведра. Землю высыпали прямо в цехе, смешали с цементом и тщательно утрамбовали двухпудовой металлической чушкой. Через час в бак нырнул Барсуков. Зеки бодро таскали ведра в угол и ровным слоем покрывали пол мастерской. Под конец смены крышка закрылась за Гутырей.

Яма под баком быстро углублялась, но вместе с тем рос уровень пола. Земля с цементом трамбовалась уже по всему цеху. Барсуков лично следил за равномерностью покрытия, с натугой ворочая чушкой. Спустя неделю лаз ушел в сторону контрольно-заградительных препятствий. Подземные работяги начинали быстро утомляться и задыхаться от пыли. Они возились в темноте как полуслепые кроты, тыкали черенком куда придется и наполняли ведра наощупь. Поработав так еще неделю, зеки занялись электрической проводкой. Ващенко и Барсуков стащили у электриков кабель, зарыли в пол и пустили под бак. Вскоре сырой трехметровый коридорчик освещался яркой лампой. Работа пошла бодрей. Вдохновленный Гутыря снял с нерабочего станка двигатель и за два дня сконструировал вентилятор, который мог бы откачивать по шлангу пыльный воздух из минизабоя. Новый механизм немедленно прошел подземную апробацию и вскоре стал еще одной гордостью Гутыри. И все же проблема со свежим воздухом осталась. «Кроты» не могли долго оставаться под землей даже в ярком свете и при урчащем вентиляторе. Но план побега предусматривал и этот нюанс.

От кислородного баллона, который предназначался для газосварки и который пылился в углу, зеки проложили узкий шланг. Через шланг под землю подавался кислород. Тоннель продолжал углубляться. Подземные работы уже стали напоминать своеобразную забаву. Изворотливые головы тужились над новыми «наворотами», без которых вполне могли бы обойтись. Бывший шахтный проходчик вдруг отказался таскать ведра из туннеля, а предложил смастерить ни много ни мало узкоколейку. Его товарищи покрутили пальцем у виска, однако вскоре, поглощенные новой необычной затеей, начали спускать в бак швеллера и арматуру. Гутыря обнаглел до того, что перетащил в тоннель сварочный аппарат. Он аккуратно уложил электрокабель вдоль стены, укрепил, как в старые добрые времена, стены и потолок и начал прокладывать рельсы.

Любопытно, что активное земледелие не отражалось на трудовых показателях. То ли зеки взятками закрывали наряды, то ли титаническими усилиями наверстывали план. За эти полгода, пока прокладывался лагерный «метрополитен», в механическую мастерскую множество раз заглядывали с обыском. Солдаты ворошили штабеля арматуры, худеющие с каждым месяцем, опрокидывали ящики с запасными деталями, перебирали инструмент и даже открывали крышку бака. Но тот был по прежнему пуст: опускаясь в тоннель, «крот» закрывал стальным листом дно бака, вбивая под ним специальные клинья. Во время очередного шмона обнаглевшие зеки даже не прекращали рыть туннель.

Из листов металла и уголков Гутыря сделал легкую удобную вагонетку, которую опустили на рельсы из швеллеров и арматуры Груженная землей вагонетка с волнующим грохотом катилась к баку, где выгружалась теми же ведрами. Горячий Барсуков уже намеревался пристроить к баку лебедку, но трезвый Гутыря ехидно заметил:

— Давай уже лифт запустим. В три этажа. А?

Сырая земля выдавалась на-гора центнерами. За полгода уровень пола мастерской поднялся почти на полметра. Несмотря на то, что вытащенный грунт добросовестно втаптывался и ровнялся, на входе в цех пришлось выложить наклонный порог, чтобы странно распухший пол не бросался в глаза. Почти каждую ночь «кроты» тайком выбирались из общежития, крались в мастерскую и продолжали рыть тоннель. Его стены и потолок уже были оббиты железными листами, через каждые пять метров со стены свисала лампа. На четвертом месяце лопата вдруг со звоном ударилась во что-то твердое. Это была труба, которая, по всей видимости, служила для стока дождевых вод в местное озеро. Гутыря, озаренный новой идеей, засуетился со сварочным аппаратом.

— Ты что задумал? — ужаснулся Ващенко. — На хрена тебе далась эта труба. Обойдем стороной, и все дела. Не режь, говорю! Затопит же все к чертовой матери.

Гутыря заговорщицки подмигнул и постучал по трубе. Затем дрелью просверлил маленькое отверстие. Пустая. Огненное жало автогена врезалось в металл и описало окружность. В стене тоннеля зияла дыра. Зеки, посвященные в новый замысел, протянули от пожарного крана из мастерской гофрированный хобот, Теперь землю бросали прямо в трубу, смывая ее мощной струей воды. Потоки грязи неслись куда-то в неведомую даль и. как оказалось, действительно стекали в местный поселковый пруд, где темновцы освежались под летним зноем.

Яркий ухоженный тоннель уже растянулся метров на семьдесят-восемьдесят. Было решено прорываться наверх — в поле, шедро заросшее колючими кустами и сорняком. Гутыря осторожно обрушивал земляные пласты и метр за метром поднимался вверх. Для удобства он вгонял в стену металлические скобы, поднимаясь все выше и выше. Зеки нервно возили землю и постоянно заглядывали в ствол тоннеля. Наконец Гутыря пробил лопатой последний метр и остановился. В небольшой щели виднелся дневной свет. Обрушь этот тонкий слой, и в шахтный ствол ворвется солнце. Он не стал пробивать тоннель до конца, оставив эту приятную процедуру на ближайшую ночь. Повеселевшие зеки выбрались через бак в осточертевшую мастерскую, выключили свет и подступились к своим сверлильным и шлифовальным станкам. Они чувствовали себя почти свободными и на братву посматривали с легким презрением. Ведь теперь они могли подарить свободу всей колонии, ибо через этот серьезный тоннель за каких-то полчаса могли выйти из лагеря все его обитатели — без малого полторы тысячи осужденных.

Особенно распирала гордость Барсукова. Это продолжалось до тех пор, пока надменному Барсукову кто-то не съездил по физиономии. Завязалась драка, а через пять минут три прапорщика уже волокли бойцов в сторону штрафного изолятора. Водворенный на пятнадцать суток, Барсуков мог лишь фантазировать на тему побега. Он прекрасно знал, что его вчерашние партнеры по шахтному делу не станут ждать штрафника, а сегодня же уйдут через тоннель. Завтра по колонии объявят тревогу, и где-то к вечеру подземный ход таки обнаружат. За это время беглецы должны были успеть покинуть поселок.

Так и получилось. На утренней проверке Гутыря и Ващенко отсутствовали. Весь день лагерь держали на плацу на тридцатиградусной жаре. Солдаты хозяйничали в отрядах, переворачивая тумбочки, срывая постели, обыскивали туалетные комнаты. Перелопатили весь хозяйственный двор и наконец добрались до мехцеха. Несмотря на все усердие солдат, найти лаз не удалось. Беглецов искали даже в котлах лагерной бойлерной. Не имелось следов и на контрольной полосе. Исправно работал и рубеж сигнализации. Наконец по колонии пронеслось мрачное «Побег!». Солдаты высыпали из зоны и начали обыскивать окрестности. Через полчаса один из них радостно заорал:

— Провал! Товарищ капитан, здесь яма. Может, они там?

Начальник караула матерился вовсю. Он давно уже догадывался, что имеет дело с подкопом. Держа автоматы наготове, двое солдат спустились в яму и увидели длинный аккуратный тоннель, залитый ярким светом настенных гирлянд. Спустившийся вслед капитан заморгал и протер глаза. Однако это был не сон. Оббитый металлом коридор, уходящий куда-то вдаль, вглубь зоны, существовал. Конвой прошел по тоннелю вдоль рельсов, поднялся по лестнице к баку, сорвал дно и вылез в мастерской.

Из тоннеля вытащили все улики — швеллера, кабель, вагонетку и т. д. Затем вызвали из колхоза экскаватор. Тяжелый ковш врезался в землю и только спустя несколько часов докопался до подземного коридора, который лежал на шестиметровой глубине. Экскаватор разворотил металлическую обшивку и раскопал весь канал. К лагерю уже подтягивались три самосвала, груженные землей. Однако и их оказалось недостаточно. Пришлось сделать еще две ходки. Наконец громадная траншея была засыпана.

Пока длились восстановительные работы, милиция повсюду искала беглецов. Те уже давно разделились и уходили от погони каждый своим маршрутом. Гутырю засекли на втором месяце в Днепропетровской области. Бывший шахтер, а ныне специалист по тайным лагерным коммуникациям мирно спал на сеновале у двоюродного брата в глухой деревушке. Его вытащили из сарая и поволокли через двор, разогнав стайку домашней птицы. Бориса Вашенко достали в России на фазенде одноклассника. Теперь пришло время торжествовать уже Барсукову, который честно оттянул двухнедельный срок в ШИЗО и избежал печальной участи. Он не получил три года за побег. Ему даже не вменялась попытка побега. Его бывшие кореша до сих пор считают, что вечно мнительный и пугливый Барсуков в последний момент струсил и попросту спровоцировал драку, чтобы переждать в ШИЗО лагерную заваруху.

Дежурный по ШИЗО медленно прошелся коридором. Из камер изолятора слышались крики и протяжные завывания. Это оперчасть снимала с беглых зеков показания.