Часть II Претерпевшие до конца
Глава 1 Последний маршрут Царской Свиты
После того, как Чрезвычайный Комиссар ВЦИК В. В. Яковлев (К. А. Мячин) доставил в Екатеринбург Государя, Государыню, Великую Княжну Марию Николаевну и сопровождавших Их лиц, остававшиеся в Тобольске члены Царской Семьи, что называется, ни на минуту не выпадали из поля зрения Президиума ВЦИК и членов Президиума Исполкома Уральского Облсовета.
10 мая (27 апреля) Я. М. Свердлов направил кружным путём (из Москвы в Екатеринбург через Аша-Балашевский Совдеп, так как именно там, по его мнению, должен был находиться В. В. Яковлев) телеграмму, адресованную в Уральский Областной Совет для сведения.
В соответствии с этой телеграммой, находящемуся в Тобольске Уполномоченному ВЦИК П. Д. Хохрякову, избранному к тому же месяцем ранее на должность Председателя Исполкома Тобольского Совдепа, предлагалось организовать перевоз в Екатеринбург остававшихся в Тобольске Августейших Детей.
Таким образом, в 17 часов 20 мая 1918 года на пароходе «Русь» из Тобольска в Тюмень отплыли следующие члены Царской Семьи и сопровождающие их верные слуги:
• Е.И.В. Наследник Цесаревич и Великий Князь Алексей Николаевич;
• Е.И.В. Великая Княжна Ольга Николаевна;
• Е.И.В. Великая Княжна Татьяна Николаевна;
• Е.И.В. Великая Княжна Анастасия Николаевна;
• Граф Татищев Илья Леонидович – Генерал-Адъютант, Генерал-Лейтенант;
• Графиня Гендрикова Анастасия Васильевна (Настенька) – Личная Фрейлина Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны;
• Баронесса Буксгевден София Карловна (Иза) – Личная Фрейлина Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны;
• Деревенко Владимир Николаевич – Почётный Лейб-Хирург, Доктор медицины, Профессор, Врач «Гвардейского Отряда по охране бывшего царя и его семьи»;
• Жильяр Пьер (Пётр Андреевич) – Наставник Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и преподаватель английского языка других Августейших Детей Их Императорских Величеств;
• Гиббс Сидней (Сидней Иванович) – Преподаватель английского языка Августейших Детей Их Императорских Величеств;
• Шнейдер Екатерина Адольфовна (Трина) – Гоф-Лектриса Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны;
• Трупп Алоизий (Алексей) Егорович – Лакей I разряда;
• Волков Алексей Андреевич – Камердинер при комна-тах Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны;
• Теглева Александра Александровна (Шура) – Няня Августейших Детей Их Императорских Величеств;
• Эрсберг Елизавета Николаевна (Лиза) – Камер-Юнгфера Августейших Детей Их Императорских Величеств, помощница А. А. Теглевой;
• Туттельберг Мария Густавовна – Камер-Юнгфера Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны;
• Межанс Паулина Каспаровна – прислуга Графини А. В. Гендриковой;
• Тютин Пётр – лакей Князя В. А. Долгорукова и Графа И. Л. Татищева;
• Нагорный Клементий Григорьевич – отставной Квартирмейстер, Дядька Наследника Цесаревича Алексея Николаевича;
• Журавский Франц Антонович – Лакей 1-го разряда;
• Дмитриев Алексей Николаевич;
• Иванов Сергей Иванович – лакей П. Жильяра;
• Живая Екатерина – прислуга Е. А. Шнейдер;
• Кулакова Мария – прислуга Е. А. Шнейдер;
• Харитонов Иван Михайлович – Старший повар;
• Кокичев Владимир Никитович – Повар 1-го разряда;
• Седнев Леонид Иванович – Младший поваренный ученик;
• Терехов Василий – Кухонный чернорабочий;
• Кирпичников Александр Петрович – Писец Канцелярии Камер-Фурьера Министерства Императорского Двора и Уделов.
• Всех перечисленных здесь лиц препровождали два «уральских эмиссара»: П. Д. Хохряков и Н. Родионов. Первый – как Уполномоченный ВЦИК и Председатель Тобольского Совдепа, а второй – как «Комендант охраны семьи бывшего царя» и «Начальник уральских отрядов, находящихся в г. Тобольске», совмещавший обе эти должности. В подчинении указанных «эмиссаров» находился и конвой – красногвардейский отряд общей численностью в 72 человека под командованием некоего Шидтеня. (Большинство личного состава этого отряда представляли этнические латыши, ранее проходившие службу в одном из Латышских Стрелковых полков.)
В связи с этим обстоятельством весьма примечательным выглядит следующий факт. Будучи допрошенным Судебным Следователем Н. А. Соколовым, Камердинер А. А. Волков показал, что в одном из этих красногвардейцев Лакей А. Е. Трупп признал своего племянника – жителя его родной деревни Яниса Иковниекса.
А. А. Волков также пояснил на следствии, как в разговоре с Графом И. Л. Татищевым последний вспоминал, что комиссар Н. Родионов однажды сказал ему: «Я Вас знаю».
«Тогда Татищев спросил его: “Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине”. Тогда Родионов ему ответил: “И я был в Берлине”. Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции Вержболово. Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева». [322]
А вот о том, как происходил этот переезд, наиболее подробно описывает в своей книге воспоминаний Баронесса С. К. Буксгевден:
«Родионов, Хохряков и подчинённые им солдаты образовали наш конвой. Забрали всё, что принадлежало императорской семье и прежним владельцам, – и даже лошадь с экипажем, специально присланные архиепископом, чтобы отвезти детей на пристань. Всё это солдаты поделили между собой в Екатеринбурге, а кое-что было отправлено (я видела это собственными глазами) в местный Совет.
Великим княжнам не разрешили запирать двери их кают. Везде были расставлены часовые, причём из гардеробных комнат мы смогли выставить их с большим трудом. Когда мы находились на палубе, неподалеку от нас обязательно пристраивался кто-нибудь из солдат, и мы должны были громко разговаривать по-русски, чтобы охрана могла следить за содержанием беседы. Дни стояли солнечные, и цесаревича часто вывозили на палубу в специальном кресле. По ночам Родионов запирал мальчика в каюте – к большому неудовольствию Нагорного, который постоянно конфликтовал по этому поводу с Родионовым.
Когда пароход отошёл от пристани, солдаты по какой-то неведомой причине открыли стрельбу из пулемётов, но Хохряков (более внимательный по отношению к другим, чем Родионов) спустился в каюту к больному мальчику и объяснил ему, что пугаться нечего. В Тюмени, куда пароход прибыл на следующий день, произошла небольшая задержка, поскольку местные власти решили арестовать всех прибывших из Тобольска. После долгих переговоров удалось прийти к какому-то соглашению, и нам разрешили покинуть пароход 22 мая.
Тем временем по городу распространились слухи о прибытии императорских детей, и вскоре вокруг нас собралась целая толпа народа. Некоторые дамы бросали детям цветы, но тут в дело вмешались солдаты, которые грубо отогнали этих дам прочь. Когда был подан поезд, цесаревича и его сестёр, генерала Татищева, графиню Гендрикову, госпожу Шнейдер, меня, а также доктора Деревенко, служанку и Нагорного поместили в вагон второго класса. Каждого из нас вооруженные солдаты заводили туда по отдельности. Наставников цесаревича поместили вместе со слугами в вагон четвертого класса, который не имел никакого сообщения с нашим. К счастью, в самый последний момент к нам подбежал камердинер императрицы Волков, который передал нам бутылку молока и немного холодной телятины. В противном случае, нам пришлось бы голодать в течение двух дней нашего путешествия. Молоко было как нельзя кстати для больного цесаревича, и все мы единодушно решили отдать эту бутылку мальчику.
Вагон, в котором мы ехали, был чрезвычайно грязен. Подобную грязь даже невозможно описать словами, а солдаты, видя наше отвращение, намеренно делали всё, чтобы привести его в ещё худшее состояние. Двери купе необходимо было держать открытыми, а внутри вагонов разместили вооружённых часовых. В таких условиях мы могли обмениваться лишь краткими, ничего не значащими замечаниями. Цесаревич очень скучал по господину Жильяру. Он чувствовал себя по-прежнему плохо, и было очень трудно отвлечь его внимание от угнетающей обстановки. Цесаревич остро чувствовал унизительность того положения, в котором мы все очутились, и всё, что мы могли сделать с великой княжной Татьяной, – это сосредоточить его внимание на разных карточных играх, которыми мы забавляли его целый день». [323]
Около 2-х часов ночи на 23 мая 1918 года поезд с августейшими Детьми и их слугами прибыл в Екатеринбург и остановился невдалеке от здания вокзала. Однако всем находившимся в нём лицам было запрещено покидать вагоны.
Утром, около 9 часов, к поезду подъехали несколько извозчиков и встали вдоль вагонов. Вместе с ними появились и представители местной власти: «комиссары» П. Д. Хохряков, Н. Родионов и С. В. Мрачковский – последнему было поручено, что называется, «рассортировать» приехавших, отправив, кого в тюрьму, а кого восвояси.
Первым из вагона разрешили выйти К. Г. Нагорному, который вынес на руках больного Наследника Цесаревича. Посадив его в пролётку, он вернулся назад, чтобы помочь Великим Княжнам поднести до экипажей их вещи. Но ему это запретили, грубо оттолкнув, посему бедным девушкам пришлось самим нести собственные чемоданы и трёх собак.
Из воспоминаний П. Жильяра:
«Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся свою собачку, и с большим трудом тащила тяжёлый коричневый чемодан. Шёл дождь, и я видел, как она при каждом шаге вязла в грязи. Нагорный хотел прийти ей на помощь – его с силой оттолкнул один из комиссаров… Несколько мгновений спустя извозчики отъехали, увозя детей по направлению к городу». [324]
В один из поданных экипажей села Великая Княжна Ольга Николаевна и Родионов, в другой – С. В. Мрачковский с Наследником Цесаревичем, а в третий – Великие Княжны Татьяна и Анастасия Николаевна.
Приблизительно через полчаса извозчики вернулись, и комиссар Н. Родионов вызвал из одного вагона Графа И. Л. Татищева, Графиню Гендрикову, Е. А. Шнейдер, а из другого: А. А. Волкова, И. М. Харитонова, А. Е. Труппа и мальчика Леонида Седнева.
Однако прежде чем продолжить наше повествование, следует сказать о том, как происходила та самая «сортировка» прибывших, порученная М. С. Мрачковскому.
Читатель наверняка помнит, что постановление об аресте Князя В. А. Долгорукова было написано лично Председателем Президиума Исполкома Уральского Областного Совета А. Г. Белобородовым, можно сказать, на ходу. Теперь же вожди «Красного Урала» (исходя из ранее принятого решения центральной власти считать арестованными находившихся в Тобольске Графа И. Л. Татищева и Графиню А. В. Гендрикову) решили подготовиться к «приёму» прибывших в Екатеринбург добровольных пленников более основательно, заранее заготовив несколько постановлений об аресте, в которые оставалось только лишь вписать фамилии не-счастных.
Как и следовало ожидать, к предварительно намеченным кандидатурам на предстоящий арест (разумеется, «в целях охраны общественной безопасности», а на самом деле – как «классово чуждых элементов») относились уже упомянутые Граф И. Л. Татищев и Графиня А. В. Гендрикова. А вот А. А. Волков и Е. А. Шнейдер, видимо, пострадали из-за своей «должностной близости» к Царской Семье.
Но если на первых двух лиц данные постановления были оформлены соответствующим образом, то при оформлении такового в отношении Е. А. Шнейдер, она была вписана в него… как мужчина. Ибо в постановлении об её аресте предписывалось: «В целях общественной безопасности Областной Совет Р.К. и С.Д. Урала постановляет: арестовать прибывшего с семьёй бывш. Царя из Тобольска гражданина Е. А. Шнейдер». На А. А. Волкова же постановление и вовсе не было оформлено.
Зато Личную Фрейлину Государыни Баронессу С. К. Буксгевден, как это ни странно, не арестовали. И дело здесь, видимо, совсем не в том, что просто взяли и пожалели. Да этого и быть не могло при царящей в то время в Екатеринбурге кровавой вакханалии, имевшей целью повсеместное истребление контрреволюционного и «классово чуждого элемента». А не арестовали Софию Карловну, скорее всего, потому, что информация о заранее намеченных к аресту лицах была взята членами Президиума Исполкома Уральского Облсовета из документа, озаглавленного «Список лиц, живущих в доме № 1 (“Свободы”)», который был составлен непосредственно по указанию Чрезвычайного Комиссара ВЦИК В. В. Яковлева. И, к счастью для баронессы С. К. Буксгевден, её имя в таковом просто не значилось, поскольку она при его составлении проживала отдельно от всех остальных слуг на съёмной квартире.
Спустя годы А. А. Волков вспоминал, что Н. Родионов «выделил из одного вагона Гендрикову, Шнейдер и Татищева, а из другого – меня, Харитонова и Седнева Леонида». Всех «выделенных» повели к зданию вокзала, где их уже поджидали извозчики. Подъехав к дому Ипатьева, ссадили И. М. Харитонова и мальчика Седнева, после чего тронулись далее. На вопросы А. А. Волкова «Куда везут?», возница хранил молчание. Интрига длилась недолго. Всё стало ясным, когда они подъехали к зданию Тюрьмы № 2.
В конторе, когда комиссар С. В. Мрачковский сдавал арестованных Начальнику Арестного дома (Тюрьмы № 2) М. Г. Кабанову (старшему), выяснилось, что на А. А. Волкова не оказалось заранее заготовленного ордера. Махнув рукой, С. В. Мрачковский сказал: «Потом пришлю».
Переписав всех прибывших в Тюрьму № 2 арестованных, хотели было приступить к осмотру их личных вещей, однако производить его не стали, изъяв всё и заявив, что вернут их позже. Но, по понятным причинам, этого не случилось, ибо в лучших большевистских традициях они были попросту разворованы.
А затем новые узники были разведены по камерам.
Графиня А. В. Гендрикова и Е. А. Шнейдер попали в общую больничную камеру, а Граф И. Л. Татищев и А. А. Волков – в расположенную наверху отдельную, находившуюся в той части тюрьмы, где содержались политические заключённые или, проще говоря, заложники.
Некоторое время остававшиеся на свободе слуги жили в доставивших их вагонах. Но с началом, так называемого, «мятежа Чехословацкого корпуса», их дальнейшее пребывание в городе стало для уральских властителей крайне нежелательным. Тем более, что в числе слуг были два иностранца: П. Жильяр и С. Гиббс.
Посему, 29 мая 1918 года шестнадцати остававшимся на свободе царским слугам было вручено распоряжение Президиума Исполкома Уральского Областного Совета за подписью его председателя А. Г. Белобородова, в которой всем им предписывалось незамедлительно покинуть пределы Пермской губернии. А для того, чтобы уральским большевикам было удобнее следить за их дальнейшим продвижением в сторону пункта назначения – Тобольска, таковое было выдано одно на всех, то есть в единственном экземпляре.
Так кто же они были на самом деле, – те самые царские слуги, брошенные в тюрьму по приказу властителей «Красного Урала»? И в чём, собственно, состояла их вина перед «властью трудящихся»?
Глава 2
Генерал-Адъютант, Генерал-Лейтенант Граф Илья Леонидович Татищев
Граф Илья Леонидович Татищев родился 11 (24) ноября 1859 года в Санкт-Петербурге.
Славный род Татищевых уходит своими корнями к Рюриковичам и до 1981 года насчитывал шестеро святых: Владимира Первого, Ольгу, Анну (дочь Ярослава Мудрого, в монашестве – Ирина), Князя Смоленского Мстислава Владимировича, Ростислава Мстиславовича и Мстислава Ростиславовича Храброго.
До 1917 года род Татищевых был внесен в 6-ю и 5-ю части Дворянских Родословных Книг Костромской, Московской, Пензенской, Санкт-Петербургской, Тверской и Тульской губерний.
Сам же И. Л. Татищев относился к так называемой «Алексеевской» ветви дворян Татищевых, первым графом в которой стал Командир Лейб-Гвардии Преображенского полка Николай Алексеевич Татищев (1739–1823), получивший этот титул в дни Священного Коронования Императора Александра I Павловича.
Отцом И. Л. Татищева был Граф Леонид Алексеевич Татищев (1827–1881), сочетавшийся браком в 1855 году с Екатериной Ильиничной Бибиковой (1836–1916), от которой имел нескольких детей: сыновей Александра (1856–1881), Илью (1859–1918) и дочь Елену (р. 1861).
В сентябре 1877 года Илья Татищев сдаёт экзамены в Пажеский Е.И.В. Корпус, по окончании которого в августе 1879 года получает свой первый офицерский чин Корнета и направляется для дальнейшего продолжения службы в Лейб-Гвардии Гусарский полк Его Величества полк.
До 1895 года он прослужил в этом полку, постепенно продвигаясь по службе по должности и в чинах: 8.08.1879 – Корнет, 17.04.1883 – Поручик, 3.04.1886 – Штаб-Ротмистр, 19.04.1889 – Ротмистр.
9 мая 1885 года Поручик Граф И. Л. Татищев повышается по службе и назначается на должность Адъютанта Командира 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, входящей в состав Гвардейского Корпуса под командованием Генерал-Лейтенанта В. Ф. Винберга. Проходя службу в этой должности, он 3 апреля 1886 года производится в чин Штаб-Ротмистра, а ещё через три года (19.04.1889) – в следующий за ним чин Ротмистра.
10 апреля 1890 года Ротмистр Граф И. Л. Татищев назначается на должность Адъютанта Главнокомандующего войсками Гвардии и Санкт-Петербургского Военного округа Великого Князя Владимира Александровича – третьего сына Императора Александра II.
Прослужив на этой должности более пяти лет, Граф И. Л. Татищев 6 декабря 1895 года получает чин Полковника, а в 1903 году награждается Орденом Св. Владимира III степени.
Начиная с 11 ноября 1905 года, Полковник Граф И. Л. Татищев состоит в должности Личного Адъютанта Великого Князя. И вполне возможно, что военная карьера Графа И. Л. Татищева так бы и закончилась на этой, не столько престижной, сколько ответственной, должности, требующей некоего дара дипломата (Великий Князь Владимир Александрович обладал весьма сложным и противоречивым характером), если бы не одно но…
В 1905 году сын Великого Князя – Великий Князь Кирилл Владимирович – без благословения на то Государя сочетался браком с Герцогиней Гессенской Викторией Мелитой, ранее состоявшей в браке с родным братом Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Великим Герцогом Гессенским и Рейнским Эрнстом-Людвигом.
Оскорблённый решением о высылке своего сына за границу и лишением его прав Члена Императорского Дома, Великий Князь Владимир Александрович, состоявший и без того натянутых отношениях как с бывшим Императором Александром III, так и со сменившим Его Государем Императором Николаем II, высказал Ему свои обиды. А после непонимания последним таковых, подал в отставку. На его место был сразу же назначен Великий Князь Николай Николаевич (младший), который, в силу своей чрезмерной заносчивости, не нашёл возможности оставить в прежних должностях офицеров, состоявших при бывшем Главнокомандующем, в числе которых оказался и Полковник Граф И. Л. Татищев, уволенный с должности 6 декабря 1905 года.
Однако судьба оказалась к Графу И. Л. Татищеву на редкость благосклонной – в тот же день Высочайшим Повелением он был произведён в Генерал-Майоры и назначен в Свиту Его Величества.
Но полученный чин и ко многому обязывал. Ибо с его получением Граф И. Л. Татищев был вынужден выехать в Германию в качестве личного представителя Государя Императора Николая II Александровича при особе германского Кайзера Вильгельма II. Находясь при германском Императорско-Королевском Дворе, Граф И. Л. Татищев раскрывает в себе недюжинные способности не только царедворца, но и дипломата. Но, помимо этого, он, как опытный кадровый военный, негласно собирает необходимые разведывательные сведения о германских вооружённых силах.
Такая важнейшая работа не могла быть не отмечена Государем, который в 1910 году удостаивает его Орденом Св. Анны I степени, а также должностью Генерал-Адъютанта, после чего в 1913 году награждает его Орденом Св. Владимира II степени.
В Германии граф И. Л. Татищев находился до 15 апреля 1914 года, после чего по собственной просьбе был отозван в Санкт-Петербург, где вышел в отставку, продолжая, тем не менее, оставаться при Особе Государя Императора Николая II.
В годы Первой мировой войны Граф И. Л. Татищев состоял при Верховном Начальнике Санитарной и Эвакуационной части Российского Общества Красного Креста, а с началом Февральской Смуты явился в Царское Село, чтобы быть ближе к находящемуся под арестом Государю.
По своей натуре, Граф И. Л. Татищев был добрым и обаятельным человеком. А посещавший в Царском Селе Августейшую Семью незадолго до Её отъезда в Тобольск Министр-Председатель А. Ф. Керенский даже отметил этот факт во время его допроса в Париже следователем Н. А. Соколовым:
«Царю не делалось никаких стеснений в выборе тех лиц, которых он хотел видеть около себя в Тобольске. Я хорошо помню, что первое лицо, которое Он выбрал, не пожелало быть с Ним и отказалось. Я положительно это удостоверяю. Кажется, таким лицом был Флигель-Адъютант Нарышкин. Тогда царь выбрал Татищева. Татищев согласился. Я нахожу нужным, чтобы было Вами, г. [-н] Следователь, отмечено следующее: Татищев держал себя вообще с достоинством, вообще, как должно, что тогда в среде придворных было редким исключением». [325]
Однако показания А. Ф. Керенского всё же требуют некоторого пояснения.
Дело в том, что когда выяснилось, что Обер Гоф-Маршал Императорского Двора Граф П. К. Бенкендорф не сможет поехать в тобольскую ссылку из-за болезни жены, Государь предложил сопровождать Его Своему другу детства «Кире» (бывш. Помощнику Начальника Военно-Полевой Канцелярии Императора Николая II и Начальнику Главной Квартиры Императорского Двора Флигель-Адъютанту Генерал-Майору К. А. Нарышкину), на что последний попросил дать ему на обдумывание 24 часа. Услышав это, Государь отказался от его дальнейших услуг и сделал аналогичное предложение графу И. Л. Татищеву, на которое тот охотно согласился.
Из сказанного становится понятным, что, не принадлежавший к числу придворных, граф И. Л. Татищев попал в число сопровождающих Государя лиц, что называется, волею случая.
Позднее, будучи арестованным и находясь в камере Екатеринбургского Исправительного Дома, он, рассказывая об этом случае, содержавшимся вместе с ним нескольким офицерам, пояснял:
«На такое Монаршее благоволение могла ли у кого-либо позволить совесть дерзнуть отказать Государю в такую тяжкую минуту? Было бы не человечески чёрной неблагодарностью за все благодеяния идеально доброго Государя даже думать над таким предложением; нужно было считать его за счастье». [326]
Не менее интересные детали назначения графа И. Л. Татищева в качестве сопровождающего Государя лица в чине Флигель-Адъютанта описывает в своей книге и М. К. Дитерихс:
«…Керенский предложил бывшему Царю выбрать одного из следующих лиц: Воейкова, или Нилова, или Нарышкина, или Татищева, о чём Керенский послал уведомить последнего помощника комиссара Министерства Двора Павла Михайловича Макарова. Макаров приехал к Татищеву, объявил Илье Леонидовичу, что он назначен сопровождать Государя в Тобольск. На это заявление Татищев спросил:
– Что, это распоряжение Правительства или приказ Государя?
– Желание Государя, – ответил Макаров.
– Раз Государь желает этого, мой долг исполнить волю моего Государя, – сказал Татищев, и в тот же день присоединился к свите, уже состоявшей при Царской Семье». [327]
Описанную М. К. Дитерихсом картину дополняют воспоминания дочери Е. С. Боткина, Татьяны, которая так рассказывает об этой встрече:
«Кроме Кобылинского, был назначен комиссар по гражданской части Макаров, пробывший два года на каторге и говоривший что он социал-революционер, и это заявление повергло всех, в особенности Илью Леонидовича Татищева, в величайшее недоумение. Высокого роста, с тонкими чертами красивого лица, прекрасно одетый, гладко причёсанный, с полированными ногтями, он с первого взгляда производил впечатление человека из хорошей семьи и отнюдь не заражённого новыми идеями. Не знаю, за что он был на каторге. (…)
Татищев до войны состоял при Императоре Вильгельме, а после жил в Петрограде, изредка неся дежурства в Царском Селе. Макаров был послан к нему Керенским, объявить желание Государя Императора. Макаров сразу произвёл на Татищева чрезвычайно приятное впечатление и заинтересовал его вниманием знатока, с которым рассматривал старинные вещи.
– Какой Вы партии? – спросил Татищев.
– Социал-революционер.
На это Татищев рассмеялся и сказал:
– Вы такой же социалист-революционер, как и я». [328]
После того как Государь подтвердил, что будет очень счастлив, если генерал И. Л. Татищев пожелает разделить с Ним заточение, у того оставались, буквально, считанные часы для обустройства личных дел. Посему он успел в Царское Село как раз к отходу поезда.
Выбор Государя оказался очень удачным, поскольку Граф Татищев, как отмечал всё тот же М. К. Дитерихс, был человеком «с христианской душой и кротким характером», [329]которого все за время его пребывания в Тобольске искренне полюбили.
«С большим внутренним запасом духовных сил, – писал М. К. Дитерихс далее, – он умел быть всегда спокойным, ровным, внося бодрость в окружающих и стараясь различными рассказами и воспоминаниями сокращать долгие досуги томительных дней заключения в Тобольске». [330]
Ещё один, весьма, характерный штрих к портрету графа И. Л. Татищева описывает Пьер Жильяр в своём дневнике, размещённом на страницах его книги воспоминаний:
« Пятница 15 февраля.
(…) За вечерним чаем у их Величеств генерал Татищев выразил своё удивление при виде того, насколько тесно сплочена и проникнута любовью семейная жизнь Государя, Государыни и их детей. Государь, улыбаясь, взглянул на Государыню:
– Ты слышишь, что сказал только что Татищев?
Затем, с обычной своей добротой, в которой проскакивала лёгкая ирония, он добавил:
– Если Вы, Татищев, который были моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как вы хотите, чтобы мы с государыней могли обижаться тем, что говорят о нас в газетах». [331]
Глядя на живущую в мире и согласии Царскую Семью, все те, кто разделил с Нею добровольное заточение, старались, как могли, подражать Ей в этом. Но девять месяцев неволи, неизвестное будущее и бесконечная «зелёная тоска» периодически приводили ко всякого рода спорам, трениям и просто открытым ссорам. Наблюдая всё это, Граф И. Л. Татищев неоднократно брал на себя роль некоего миротворца, призывая ссорившихся: «Не надо мельчать, не надо мельчать», [332]а затем, чтобы разрядить атмосферу, принимался рассказывать какую-нибудь историю из своей личной жизни. Его всякий раз слушали с благодарностью, однако, не сдерживая улыбок на лице, так как истории эти всякий раз им повторялись и давно уже были всем хорошо известны. И, тем не менее, у слушавших его, хотя и в который раз, нервный накал страстей потихоньку спадал, и в «Доме Свободы» вновь воцарялся мир и порядок.
Для проживания в этом доме Графа И. Л. Татищева разместили в одной комнате с Князем В. А. Долгоруковым, что доставляло обоим определённое неудобство, поскольку первый был проникнут духом христианского милосердия, а второй, наоборот, очень резко осуждал всех и вся.
«Долгоруков рассуждал о политике не очень умно, – вспоминала Т. Е. Боткина, – делал всевозможные умозаключения, выводившие Татищева из себя». [333]
Однако, будучи беззаветно преданными Царской Семье, оба эти человека, как могли, старались облегчить дни Её пребывания в Тобольске.
Так, к примеру, они не раз в тайне от Августейших Узников выдавали за своей подписью расписки в получении денег, которые брали в долг у именитых тобольчан с целью приобретения продуктов питания, в дополнение к отпускаемым Царской Семье по солдатскому пайку, на который та была переведена после Октябрьского переворота.
Приезд Графа И. Л. Татищева в Екатеринбург был для него, помимо всего прочего, и в какой-то мере знаковым событием, ибо город этот по указу Императора Петра I был основан в 1721 году его знаменитым предком Василием Никитичем Татищевым.
Но властители «Красного Урала» не посчитались с этим обстоятельством и, как нам уже известно, прямо с поезда доставили его в Тюрьму № 2, где поместили в одну камеру с А. А. Волковым.
Стараясь хоть как-то облегчить условия их содержания, заместитель Начальника тюрьмы, бывший Ротмистр Пермского ГЖУ П. П. Шечеков (занимавший эту должность ещё до 1917 года), разрешил им приобретать пищу за свой счёт. Но оба заключённых от этого отказались, так как своих денег у них не было. А те, принадлежавшие Царской Семье, которые Граф И. Л. Татищев для удобства разделил вместе с Князем В. А. Долгоруковым, им не принадлежали, а, значит, были неприкосновенны.
Ещё в Тобольске Граф И. Л. Татищев в разговоре с П. Жильяром сказал ему: «Я знаю, что не выйду из этого живым. Я молю только об одном – чтобы меня не разлучали с Государем и дали мне умереть вместе с ним…» [334]
И надо сказать, что, произнося эти слова, Илья Леонидович, что называется, точно в воду смотрел…
Из книги воспоминаний А. А. Волкова «Около Царской Семьи»:
«Около 25 мая старого стиля в камеру вошли два надзирателя и попросили Татищева в контору, сказав, что в конторе его ожидает вооружённая стража. Татищев побледнел. Надзиратели показали ему бумагу, в которой было написано: “Высылается из пределов Уральской области”. Мы попрощались с Татищевым, и его увели. Он оставил прекрасное меховое пальто, просил меня отослать его тетке, которую он очень любил. Я подумал, как трудно мне будет сохранить это пальто. Затем мне пришло в голову, что это пальто будет нужно самому высылаемому Татищеву. Пальто это я возвратил ему, уже находившемуся в конторе.
На другой день жена надзирателя говорила, что Татищев расстрелян. Расстрелян возле самой тюрьмы. Опознали его по английскому пальто. Желая навести точные справки, мы обратились к начальнику тюрьмы, который поговорил об этом с доктором, обещавшим удостовериться лично. Осмотрев расстрелянного, доктор не признал в нём Татищева. С той поры о Татищеве я не имею никаких сведений. Убит он в Перми или же где-либо в другом месте – я не знаю». [335]
Зато читатель, благодаря оставленным Г. П. Никулиным воспоминаниям, прекрасно знает, как трагически оборвалась жизнь Ильи Леонидовича.
Прошли годы. Но память о Верном Сыне Отечества И. Л. Татищеве не стёрлась из людской памяти.
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Граф Илья Леонидович Татищев был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Воина Илия.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
Граф И. Л. Татищев в материалах Предварительного Следствия 1918–1920 г.г
«(…) Татищев был лет 60, высокий, худощавый, но выглядел моложе всё же своих лет. Волосы на голове седые, кажется, пробором, усы и борода седые, подстриженные. Нос прямой, уши небольшие, лоб прямой, невысокий. Уехал он или в синей или в серой тройке». [336]
Литература о Генерал-Майоре Свиты Е.И.В. Графе И. Л. Татищеве
1. Волков С. В. Офицеры Российской Гвардии. М., Издательство «Русский путь», 2002.
2. Егоров Н. Д. Русский генералитет накануне Гражданской войны (Материалы к библиографическому справочнику), М., 2004.
3. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
4. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
5. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
6. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Граф Илья Леонидович Татищев родился 11 (24) ноября 1859 года в Санкт-Петербурге.
Славный род Татищевых уходит своими корнями к Рюриковичам и до 1981 года насчитывал шестеро святых: Владимира Первого, Ольгу, Анну (дочь Ярослава Мудрого, в монашестве – Ирина), Князя Смоленского Мстислава Владимировича, Ростислава Мстиславовича и Мстислава Ростиславовича Храброго.
До 1917 года род Татищевых был внесен в 6-ю и 5-ю части Дворянских Родословных Книг Костромской, Московской, Пензенской, Санкт-Петербургской, Тверской и Тульской губерний.
Сам же И. Л. Татищев относился к так называемой «Алексеевской» ветви дворян Татищевых, первым графом в которой стал Командир Лейб-Гвардии Преображенского полка Николай Алексеевич Татищев (1739–1823), получивший этот титул в дни Священного Коронования Императора Александра I Павловича.
Отцом И. Л. Татищева был Граф Леонид Алексеевич Татищев (1827–1881), сочетавшийся браком в 1855 году с Екатериной Ильиничной Бибиковой (1836–1916), от которой имел нескольких детей: сыновей Александра (1856–1881), Илью (1859–1918) и дочь Елену (р. 1861).
В сентябре 1877 года Илья Татищев сдаёт экзамены в Пажеский Е.И.В. Корпус, по окончании которого в августе 1879 года получает свой первый офицерский чин Корнета и направляется для дальнейшего продолжения службы в Лейб-Гвардии Гусарский полк Его Величества полк.
До 1895 года он прослужил в этом полку, постепенно продвигаясь по службе по должности и в чинах: 8.08.1879 – Корнет, 17.04.1883 – Поручик, 3.04.1886 – Штаб-Ротмистр, 19.04.1889 – Ротмистр.
9 мая 1885 года Поручик Граф И. Л. Татищев повышается по службе и назначается на должность Адъютанта Командира 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, входящей в состав Гвардейского Корпуса под командованием Генерал-Лейтенанта В. Ф. Винберга. Проходя службу в этой должности, он 3 апреля 1886 года производится в чин Штаб-Ротмистра, а ещё через три года (19.04.1889) – в следующий за ним чин Ротмистра.
10 апреля 1890 года Ротмистр Граф И. Л. Татищев назначается на должность Адъютанта Главнокомандующего войсками Гвардии и Санкт-Петербургского Военного округа Великого Князя Владимира Александровича – третьего сына Императора Александра II.
Прослужив на этой должности более пяти лет, Граф И. Л. Татищев 6 декабря 1895 года получает чин Полковника, а в 1903 году награждается Орденом Св. Владимира III степени.
Начиная с 11 ноября 1905 года, Полковник Граф И. Л. Татищев состоит в должности Личного Адъютанта Великого Князя. И вполне возможно, что военная карьера Графа И. Л. Татищева так бы и закончилась на этой, не столько престижной, сколько ответственной, должности, требующей некоего дара дипломата (Великий Князь Владимир Александрович обладал весьма сложным и противоречивым характером), если бы не одно но…
В 1905 году сын Великого Князя – Великий Князь Кирилл Владимирович – без благословения на то Государя сочетался браком с Герцогиней Гессенской Викторией Мелитой, ранее состоявшей в браке с родным братом Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Великим Герцогом Гессенским и Рейнским Эрнстом-Людвигом.
Оскорблённый решением о высылке своего сына за границу и лишением его прав Члена Императорского Дома, Великий Князь Владимир Александрович, состоявший и без того натянутых отношениях как с бывшим Императором Александром III, так и со сменившим Его Государем Императором Николаем II, высказал Ему свои обиды. А после непонимания последним таковых, подал в отставку. На его место был сразу же назначен Великий Князь Николай Николаевич (младший), который, в силу своей чрезмерной заносчивости, не нашёл возможности оставить в прежних должностях офицеров, состоявших при бывшем Главнокомандующем, в числе которых оказался и Полковник Граф И. Л. Татищев, уволенный с должности 6 декабря 1905 года.
Однако судьба оказалась к Графу И. Л. Татищеву на редкость благосклонной – в тот же день Высочайшим Повелением он был произведён в Генерал-Майоры и назначен в Свиту Его Величества.
Но полученный чин и ко многому обязывал. Ибо с его получением Граф И. Л. Татищев был вынужден выехать в Германию в качестве личного представителя Государя Императора Николая II Александровича при особе германского Кайзера Вильгельма II. Находясь при германском Императорско-Королевском Дворе, Граф И. Л. Татищев раскрывает в себе недюжинные способности не только царедворца, но и дипломата. Но, помимо этого, он, как опытный кадровый военный, негласно собирает необходимые разведывательные сведения о германских вооружённых силах.
Такая важнейшая работа не могла быть не отмечена Государем, который в 1910 году удостаивает его Орденом Св. Анны I степени, а также должностью Генерал-Адъютанта, после чего в 1913 году награждает его Орденом Св. Владимира II степени.
В Германии граф И. Л. Татищев находился до 15 апреля 1914 года, после чего по собственной просьбе был отозван в Санкт-Петербург, где вышел в отставку, продолжая, тем не менее, оставаться при Особе Государя Императора Николая II.
В годы Первой мировой войны Граф И. Л. Татищев состоял при Верховном Начальнике Санитарной и Эвакуационной части Российского Общества Красного Креста, а с началом Февральской Смуты явился в Царское Село, чтобы быть ближе к находящемуся под арестом Государю.
По своей натуре, Граф И. Л. Татищев был добрым и обаятельным человеком. А посещавший в Царском Селе Августейшую Семью незадолго до Её отъезда в Тобольск Министр-Председатель А. Ф. Керенский даже отметил этот факт во время его допроса в Париже следователем Н. А. Соколовым:
«Царю не делалось никаких стеснений в выборе тех лиц, которых он хотел видеть около себя в Тобольске. Я хорошо помню, что первое лицо, которое Он выбрал, не пожелало быть с Ним и отказалось. Я положительно это удостоверяю. Кажется, таким лицом был Флигель-Адъютант Нарышкин. Тогда царь выбрал Татищева. Татищев согласился. Я нахожу нужным, чтобы было Вами, г. [-н] Следователь, отмечено следующее: Татищев держал себя вообще с достоинством, вообще, как должно, что тогда в среде придворных было редким исключением». [325]
Однако показания А. Ф. Керенского всё же требуют некоторого пояснения.
Дело в том, что когда выяснилось, что Обер Гоф-Маршал Императорского Двора Граф П. К. Бенкендорф не сможет поехать в тобольскую ссылку из-за болезни жены, Государь предложил сопровождать Его Своему другу детства «Кире» (бывш. Помощнику Начальника Военно-Полевой Канцелярии Императора Николая II и Начальнику Главной Квартиры Императорского Двора Флигель-Адъютанту Генерал-Майору К. А. Нарышкину), на что последний попросил дать ему на обдумывание 24 часа. Услышав это, Государь отказался от его дальнейших услуг и сделал аналогичное предложение графу И. Л. Татищеву, на которое тот охотно согласился.
Из сказанного становится понятным, что, не принадлежавший к числу придворных, граф И. Л. Татищев попал в число сопровождающих Государя лиц, что называется, волею случая.
Позднее, будучи арестованным и находясь в камере Екатеринбургского Исправительного Дома, он, рассказывая об этом случае, содержавшимся вместе с ним нескольким офицерам, пояснял:
«На такое Монаршее благоволение могла ли у кого-либо позволить совесть дерзнуть отказать Государю в такую тяжкую минуту? Было бы не человечески чёрной неблагодарностью за все благодеяния идеально доброго Государя даже думать над таким предложением; нужно было считать его за счастье». [326]
Не менее интересные детали назначения графа И. Л. Татищева в качестве сопровождающего Государя лица в чине Флигель-Адъютанта описывает в своей книге и М. К. Дитерихс:
«…Керенский предложил бывшему Царю выбрать одного из следующих лиц: Воейкова, или Нилова, или Нарышкина, или Татищева, о чём Керенский послал уведомить последнего помощника комиссара Министерства Двора Павла Михайловича Макарова. Макаров приехал к Татищеву, объявил Илье Леонидовичу, что он назначен сопровождать Государя в Тобольск. На это заявление Татищев спросил:
– Что, это распоряжение Правительства или приказ Государя?
– Желание Государя, – ответил Макаров.
– Раз Государь желает этого, мой долг исполнить волю моего Государя, – сказал Татищев, и в тот же день присоединился к свите, уже состоявшей при Царской Семье». [327]
Описанную М. К. Дитерихсом картину дополняют воспоминания дочери Е. С. Боткина, Татьяны, которая так рассказывает об этой встрече:
«Кроме Кобылинского, был назначен комиссар по гражданской части Макаров, пробывший два года на каторге и говоривший что он социал-революционер, и это заявление повергло всех, в особенности Илью Леонидовича Татищева, в величайшее недоумение. Высокого роста, с тонкими чертами красивого лица, прекрасно одетый, гладко причёсанный, с полированными ногтями, он с первого взгляда производил впечатление человека из хорошей семьи и отнюдь не заражённого новыми идеями. Не знаю, за что он был на каторге. (…)
Татищев до войны состоял при Императоре Вильгельме, а после жил в Петрограде, изредка неся дежурства в Царском Селе. Макаров был послан к нему Керенским, объявить желание Государя Императора. Макаров сразу произвёл на Татищева чрезвычайно приятное впечатление и заинтересовал его вниманием знатока, с которым рассматривал старинные вещи.
– Какой Вы партии? – спросил Татищев.
– Социал-революционер.
На это Татищев рассмеялся и сказал:
– Вы такой же социалист-революционер, как и я». [328]
После того как Государь подтвердил, что будет очень счастлив, если генерал И. Л. Татищев пожелает разделить с Ним заточение, у того оставались, буквально, считанные часы для обустройства личных дел. Посему он успел в Царское Село как раз к отходу поезда.
Выбор Государя оказался очень удачным, поскольку Граф Татищев, как отмечал всё тот же М. К. Дитерихс, был человеком «с христианской душой и кротким характером», [329]которого все за время его пребывания в Тобольске искренне полюбили.
«С большим внутренним запасом духовных сил, – писал М. К. Дитерихс далее, – он умел быть всегда спокойным, ровным, внося бодрость в окружающих и стараясь различными рассказами и воспоминаниями сокращать долгие досуги томительных дней заключения в Тобольске». [330]
Ещё один, весьма, характерный штрих к портрету графа И. Л. Татищева описывает Пьер Жильяр в своём дневнике, размещённом на страницах его книги воспоминаний:
« Пятница 15 февраля.
(…) За вечерним чаем у их Величеств генерал Татищев выразил своё удивление при виде того, насколько тесно сплочена и проникнута любовью семейная жизнь Государя, Государыни и их детей. Государь, улыбаясь, взглянул на Государыню:
– Ты слышишь, что сказал только что Татищев?
Затем, с обычной своей добротой, в которой проскакивала лёгкая ирония, он добавил:
– Если Вы, Татищев, который были моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как вы хотите, чтобы мы с государыней могли обижаться тем, что говорят о нас в газетах». [331]
Глядя на живущую в мире и согласии Царскую Семью, все те, кто разделил с Нею добровольное заточение, старались, как могли, подражать Ей в этом. Но девять месяцев неволи, неизвестное будущее и бесконечная «зелёная тоска» периодически приводили ко всякого рода спорам, трениям и просто открытым ссорам. Наблюдая всё это, Граф И. Л. Татищев неоднократно брал на себя роль некоего миротворца, призывая ссорившихся: «Не надо мельчать, не надо мельчать», [332]а затем, чтобы разрядить атмосферу, принимался рассказывать какую-нибудь историю из своей личной жизни. Его всякий раз слушали с благодарностью, однако, не сдерживая улыбок на лице, так как истории эти всякий раз им повторялись и давно уже были всем хорошо известны. И, тем не менее, у слушавших его, хотя и в который раз, нервный накал страстей потихоньку спадал, и в «Доме Свободы» вновь воцарялся мир и порядок.
Для проживания в этом доме Графа И. Л. Татищева разместили в одной комнате с Князем В. А. Долгоруковым, что доставляло обоим определённое неудобство, поскольку первый был проникнут духом христианского милосердия, а второй, наоборот, очень резко осуждал всех и вся.
«Долгоруков рассуждал о политике не очень умно, – вспоминала Т. Е. Боткина, – делал всевозможные умозаключения, выводившие Татищева из себя». [333]
Однако, будучи беззаветно преданными Царской Семье, оба эти человека, как могли, старались облегчить дни Её пребывания в Тобольске.
Так, к примеру, они не раз в тайне от Августейших Узников выдавали за своей подписью расписки в получении денег, которые брали в долг у именитых тобольчан с целью приобретения продуктов питания, в дополнение к отпускаемым Царской Семье по солдатскому пайку, на который та была переведена после Октябрьского переворота.
Приезд Графа И. Л. Татищева в Екатеринбург был для него, помимо всего прочего, и в какой-то мере знаковым событием, ибо город этот по указу Императора Петра I был основан в 1721 году его знаменитым предком Василием Никитичем Татищевым.
Но властители «Красного Урала» не посчитались с этим обстоятельством и, как нам уже известно, прямо с поезда доставили его в Тюрьму № 2, где поместили в одну камеру с А. А. Волковым.
Стараясь хоть как-то облегчить условия их содержания, заместитель Начальника тюрьмы, бывший Ротмистр Пермского ГЖУ П. П. Шечеков (занимавший эту должность ещё до 1917 года), разрешил им приобретать пищу за свой счёт. Но оба заключённых от этого отказались, так как своих денег у них не было. А те, принадлежавшие Царской Семье, которые Граф И. Л. Татищев для удобства разделил вместе с Князем В. А. Долгоруковым, им не принадлежали, а, значит, были неприкосновенны.
Ещё в Тобольске Граф И. Л. Татищев в разговоре с П. Жильяром сказал ему: «Я знаю, что не выйду из этого живым. Я молю только об одном – чтобы меня не разлучали с Государем и дали мне умереть вместе с ним…» [334]
И надо сказать, что, произнося эти слова, Илья Леонидович, что называется, точно в воду смотрел…
Из книги воспоминаний А. А. Волкова «Около Царской Семьи»:
«Около 25 мая старого стиля в камеру вошли два надзирателя и попросили Татищева в контору, сказав, что в конторе его ожидает вооружённая стража. Татищев побледнел. Надзиратели показали ему бумагу, в которой было написано: “Высылается из пределов Уральской области”. Мы попрощались с Татищевым, и его увели. Он оставил прекрасное меховое пальто, просил меня отослать его тетке, которую он очень любил. Я подумал, как трудно мне будет сохранить это пальто. Затем мне пришло в голову, что это пальто будет нужно самому высылаемому Татищеву. Пальто это я возвратил ему, уже находившемуся в конторе.
На другой день жена надзирателя говорила, что Татищев расстрелян. Расстрелян возле самой тюрьмы. Опознали его по английскому пальто. Желая навести точные справки, мы обратились к начальнику тюрьмы, который поговорил об этом с доктором, обещавшим удостовериться лично. Осмотрев расстрелянного, доктор не признал в нём Татищева. С той поры о Татищеве я не имею никаких сведений. Убит он в Перми или же где-либо в другом месте – я не знаю». [335]
Зато читатель, благодаря оставленным Г. П. Никулиным воспоминаниям, прекрасно знает, как трагически оборвалась жизнь Ильи Леонидовича.
Прошли годы. Но память о Верном Сыне Отечества И. Л. Татищеве не стёрлась из людской памяти.
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Граф Илья Леонидович Татищев был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Воина Илия.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
Граф И. Л. Татищев в материалах Предварительного Следствия 1918–1920 г.г
«(…) Татищев был лет 60, высокий, худощавый, но выглядел моложе всё же своих лет. Волосы на голове седые, кажется, пробором, усы и борода седые, подстриженные. Нос прямой, уши небольшие, лоб прямой, невысокий. Уехал он или в синей или в серой тройке». [336]
Литература о Генерал-Майоре Свиты Е.И.В. Графе И. Л. Татищеве
1. Волков С. В. Офицеры Российской Гвардии. М., Издательство «Русский путь», 2002.
2. Егоров Н. Д. Русский генералитет накануне Гражданской войны (Материалы к библиографическому справочнику), М., 2004.
3. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
4. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
5. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
6. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 3
Личная Фрейлина Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова
Ещё одним преданным до гробовой доски слугой и другом Царской Семьи была Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графиня А. В. Гендрикова.
Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова родилась 23 июня (6 июля) 1888 года в городе Волочанске Харьковской губернии.
До 1917 года род Графов Гендриковых был внесён в 5-ю часть Дворянской Родословной Книги Харьковской губернии.
Родоначальником этого графского рода был Симон Леонтьевич (Симон-Гейнрих) Гендриков (1672–1728), женившийся на родственнице Императрицы Елизаветы I Петровны Христине Самуиловне Скавронской (1687–1729), за что их дети: Андрей (1715–1748), Иван (1719–1778), Марфа (1727–1754) и Мария (1723–1756) – в 1742 году Высочайшим Повелением Государыни Императрицы Елизаветы I Петровны были произведены в графское Российской Империи достоинство.
По своему генеалогическому древу Графиня А. В. Гендрикова восходит к Графу Александру Ивановичу Гендрикову (1807–1881) – Обер-Шенку Высочайшего Двора, который имел в браке двух сыновей: Степана (Стефана) (1832–1901) – Обер-Форшнейдера Высочайшего Двора и Василия.
Получив военное образование, Граф Василий Александрович Гендриков (1857–1912), проходил службу в кавалерии. Но военная карьера не сложилась по состоянию здоровья, и в 1884 году он вышел в отставку в чине Штаб-Ротмистра.
Уехав в уездный Волочанск Харьковской губернии, Граф В. А. Гендриков поселяется там в своём родовом имении, которое досталось ему от покойного отца. Будучи человеком кристальной честности, он довольно быстро завоёвывает авторитет среди местного дворянства, которое уже в 1885 году избирает его Предводителем Волочанского Уездного Дворянства.
В 1886 году Граф В. А. Гендриков знакомится с Княжной Софьей Петровной Гагариной, в браке с которой у них рождаются четверо детей: сын Пётр (1883), дочь Александра (1885), сын Александр (1886) и дочь Анастасия (1888).
В 1900 году Граф В. А. Гендриков приглашается ко Двору Е.И.В., где получает место Обер-Церемониймейстера.
Перебравшись на жительство в Санкт-Петербург и Царское Село, Графу А. В. Гендрикову, благодаря занимаемой должности, без труда удаётся получить рекомендации, необходимые для поступления его дочери Анастасии в Смольный Институт Благородных Девиц.
Окончив это учебное заведение, Графиня А. В. Гендрикова несколько лет живёт при Высочайшем Дворе вместе с родителями. А её мать – Графиня Софья Петровна – вскоре становится близкой подругой Императрицы Александры Фёдоровны, дружба с которой продолжалась до самой её смерти, последовавшей в 1916 году от какой-то неизлечимой болезни, приносившей ей глубокие страдания.
С самого раннего детства Графиня А. В. Гендрикова отличалась необычайно добрым и сердечным характером, который унаследовала от своей матери и который с самых первых дней проживания семьи Гендриковых рядом с Царской Семьёй просто не могла не заметить Государыня Императрица Александра Фёдоровна.
И поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1910 году Она приглашает 22-летнюю Настеньку (так Государыня звала свою любимицу) занять место Её Личной Фрейлины. Ежедневные общения Настеньки с Государыней ещё больше убеждают Её в правильности Своего выбора, а кроткий нрав Графини и её глубокая Вера в Господа сближают этих двух женщин ещё больше, вследствие чего между ними завязывается самая нежная дружба, постепенно перешедшая во взаимное обожание друг друга в самом чистом и прекрасном смысле этого слова.
Вспоминая о Графине А. В. Гендриковой, бывший Председатель Совета Министров Российской Империи граф В. Н. Коковцев писал:
«… едва ли кто-либо из непосредственного окружения Императрицы был ей так глубоко предан, как это кроткое, и в полном смысле слова прекрасное существо. Она мало выдвигалась на внешнюю близость к Императрице, но она была одной из самых близких Императрице и её детям…» [337]
В марте 1912 года семью Гендриковых посещает несчастье: от сердечного приступа умирает её глава – 58-летний Граф Василий Александрович.
Пытаясь хоть как-то утешить Гендриковых в постигшем их горе, находившаяся в то время в Ливадии Государыня напишет своей любимице Настеньке небольшое письмо, каждая строчка которого дышит любовью к её семье и сопереживанием по поводу постигшего их горя:
«Христос Воскресе!
Милая крошка, Настенька, моё сердце переполнено состраданием и любовью ко всем Вам. Не могу не написать Вам, хотя [бы] несколько строк. Не смею беспокоить Вашу бедную Мама, мои молитвы и мысли с нею. Ужасно думать о всём Вами переживаемом.
Я так чувствую Ваш горе, испытав ужас потери возлюбленного отца. И такой внезапный удар, как у Вас. (…)
Не могу себе представить, как устроится теперь Ваша жизнь без отца советника и руководителя, но всемогущий Бог Вас не оставит: Он даст Вам силы и мужества достойно продолжать Вашу жизнь полную самоотречения и благословит Вас за всю Вашу любовь.
Бедная милая Мама, поцелуйте её нежно от меня. Я посылаю её маленький пасхальный образок. Надеюсь, что она примет его в память того, кого мы так любили в продолжении 17 лет. Мы его никогда не забудем. А Вам с сестрой [338]Вашей – цветы, собранные моими детьми в саду. Поставьте несколько из них в баночку возле постели Вашей Мама. Они так сладко пахнут весной и говорят о Воскресении. (…)
Прощайте, дорогая моя девочка. Благослови, защити и утеши Вас Бог. Я всех Вас целую со всею нежностью.
Но на этом испытания, выпавшие на долю молодой графини, не закончились. Прекрасная светлая жизнь в семье, костюмированные балы и счастливая семейная жизнь отошли в далёкое прошлое. И постепенно Настенька научилась принимать, как должное, преследующую её почти непрерывную цепь испытаний и потерь, каждое из которых (начиная со смерти родителей) стало своеобразной ступенькой её восхождению к подвигу Мученичества.
Вскоре после смерти отца ей на протяжении нескольких лет пришлось ухаживать за разбитой параличом больной матерью, которая не смогла пережить смерть своего супруга. Болезнь Софьи Петровны протекала в крайне тяжёлой форме – она постепенно умирала на глазах у дочери.
В эти дни, движимая к ней фактически материнской любовью, Государыня писала:
« Ливадия. 11 Апреля.
Моя милая Настенька!
Нежно благодарю Вас за милое письмо. Рада была получить его, хотя в нём нет утешительных известий. Как я опасалась, таки и случилось.
Господь с Вами, милое дитя. Держитесь ради неё. Она так страшно страдала все эти годы. Нельзя желать продолжения. Но Вашу скорбь при мысли, что она уже недолго останется с Вами, – тяжело переносить. Невыносимо больно убеждаться в том, что любимое существо ускользает из рук. Но Вы будьте храбры и помогайте ей силой Вашей веры до конца. Когда наступит тяжёлый час – утешайте её, будьте веселы, улыбайтесь. (…)». [341]
В одном из писем Государю Императрица описала Свою последнюю встречу с умирающей Графиней Софьей Петровной:
«(…) Была в городе, чтобы навестить гр. Гендрикову, – она при смерти, – совершенно без сознания, – она просила прийти к ней, когда будет умирать. Иночка [342]только что приехала из деревни и тоже выглядит совсем больной; Настенька очень бодрится, она расплакалась лишь в момент моего отъезда…» [343]
Развязка трагедии наступила через несколько дней. Ближе к середине сентября 1916 года Софья Петровна умерла, и Настенька осталась круглой сиротой.
«Я почувствовала, что надо держаться, что надо улыбнуться, а не плакать, – писала она после смерти матери в своём дневнике, – чтобы не препятствовать душе её вернуться туда, куда она давно стремилась…» [344]
Теперь, пожалуй, её единственной опорой стала Вера Господня и Государыня Александра Фёдоровна, которая никогда не забывала о своей любимице. «Пригласи как-нибудь Настеньку, ей так одиноко…» –писала Государыня Дочери, Великой Княжне Марии Николаевне. [345] «Настенька завтракала у нас, так как сегодня день её рождения…» [346]
Верная своему служебному долгу, Графиня А. В. Гендрикова продолжала нести свою службу при Высочайшем Дворе. Но теперь, когда светская жизнь потеряла для неё всякий смысл, она всё более и более задумывалась над вечными ценностями, находя в них выход из душевного тупика, передавая себя Господу «с полным доверием, что Он лучше знает, кому и когда надо».
Весьма яркую нравственную характеристику Графини А. В. Гендриковой приводит в своей книге Генерал М. К. Дитерихс:
«Анастасия Васильевна Гендрикова, как глубоко религиозный человек, не боялась смерти и была готова к ней. Оставленные ею дневники, письма свидетельствуют о полном смирении перед волей Божьей и о готовности принять предназначенный Всевышним Творцом венец, как бы тяжёл он ни был. Она убеждённо верила в светлую загробную жизнь и в Воскресение в последний день, и в этой силе веры черпала жизненную бодрость, спокойствие духа и веселость нрава для других.
Она любила Царскую Семью и была любима Ею, почти как родная дочь и сестра. После смерти её матери, и особенно после ареста в Царском Селе, единственною сердечною и глубокою привязанностью Анастасии Васильевны на земле оставалась Государыня Императрица и Великие Княжны. Все письма Государыни к Настеньке, как звала графиню Гендрикову Её Величество, полны материнской нежностью и заботливостью. Необходимо отметить, что мать Анастасии Васильевны, графиня София Петровна Гендрикова, была наибольшим и любимейшим другом Государыни Императрицы Александры Фёдоровны в течение всей её жизни. Обеих связывала глубокая религиозность и преданность учению Православной Церкви о беспредельной любви к ближнему и бесконечном милосердии и терпимости к людям. Последние 3–4 года своей жизни графиня София Петровна страшно страдала физически вследствие какой-то очень сложной болезни и медленно, мучительно, долго умирала на руках своей страстно любимой дочери. Поразительно, что единственное, что облегчало страдания умиравшей, было присутствие Государыни Императрицы и молчаливая, сосредоточенная молитва последней. Государыня, веря Сама в силу молитвы, приходила к графине почти ежедневно; брала руки страшно страдавшей больной в Свои руки и, закрыв глаза, не произнося ни слова, уходила в напряжённое молитвенное состояние. Больной постепенно становилось всё легче, легче, боль затихала, и обе женщины, в слезах и обнимаясь, горячо благодарили Бога за Его бесконечную милость. Об этих минутах молитвенного исцеления полны письма графини-матери к дочери и письма Государыни к графине Софии Петровне. О них же часто упоминает в своём дневнике и Анастасия Васильевна.
Письма Великих Княжон к графине Гендриковой, и особенно письма Великой Княжны Ольги Николаевны, дышат доверием, любовью, простотой отношений и непринуждённой весёлостью. Княжны делились с Настенькой всеми своими впечатлениями, советовались в своих общественных делах и видели в ней как бы свою старшую сестру. Царская Семья была очень сдержанна в осуждении вообще людей и даже своих близких. Очень редко в письмах проскальзывает какое-нибудь недоброжелательное чувство к кому-нибудь. Чаще всего это выражается только в какой-нибудь юмористической форме. Но более рельефно выражаются Их симпатии. Так, видно, что наибольшей симпатией членов Императорской Фамилии пользовался Великий Князь Дмитрий Павлович, отношения к которому были как к любимому брату.
Анастасия Васильевна далеко не была человеком, которому были бы чужды земные желания, колебания, сомнения, раздражения и иные душевные и духовные побуждения, присущие существу мыслящему, живущему среди людей, ищущему у них любви для себя, для своей жизни, ищущему ответов на вопросы обыденной, окружающей обстановки, жизни. Она не чужда была слабостей, временных разочарований в окружающих, временных ошибок и искушений. В своём дневнике, посвящённом покойной матери, она пишет:
“Боже мой! Когда же кончится моя бесцельная, одинокая жизнь? Она меня тяготит, и теперь постепенно блекнут все утешения; больное, измученное, жаждущее любви сердце нигде не находит ответа и тепла…” [347]
“Пришлось спуститься с высоты, где царят утешение и мир, в самую тину житейскую, в самый центр житейских дрязг, суеты, забот; вникнуть и окунуться в окружающую жизнь, полную сложностей, интриги, пошлости и лжи людской…” [348]
“Мне казалось, что я найду просвет единственно в одном прежнем, сильном чувстве любви… но и здесь нашла только полное и окончательное разочарование…” [349]
“Я чувствую, что я начинаю черстветь, холодеть и на меня находят апатия и равнодушие ко всему, кроме душевной боли…” [350]
Разве в приведённых словах дышит не сама жизнь земная? Разве это мысли и чувства не земного существа? А между тем многие считали Анастасию Васильевну мистически больной, стоящей вне жизни, вне её реальных сторон и объясняли это близостью Гендриковой к Государыне, влиянием Последней в религиозно-мистическом отношении и больной экзальтацией. Совершенно верно, что молодая Анастасия Васильевна была требовательна к людям, что её не удовлетворяли ни люди, ни жизнь, её окружавшая, так как блистали они только внешней мишурной оболочкой, а она искала души в человеке, глубины и идеальности в жизни. Люди, не способные понимать духовных обликов Государыни Императрицы или Анастасии Васильевны Гендриковой, обвиняли их в страдании больной экзальтацией мистицизма, формальном исповедании религии и чуть ли не в кощунственном отношении к духу веры, заменяя его учениями старцев, различных кликуш и истеричек и чуть ли не оккультическими экспериментами в личной и государственной жизни.
Анастасия Васильевна, как и Государыня Императрица Александра Фёдоровна, была по вере истинной Православной христианкой, верующей силою разума и чистотою сердца. Для неё вера в Бога, в догматы Православной Церкви была той действительной, естественной силой, которая одна только может управлять в высшем значении этого понятия миром, людьми, их помыслами и чувствами, для приближения всего живущего к высокому идеалу человеческих взаимоотношений на земле, зиждущихся на законе Христовой любви. Отсюда в этой силе веры черпала она ответы и решения возникавшим в ней сомнениям и колебаниям; искала укрепления и возвышения своих духовных сил для правильного разрешения житейских проблем, требований долга, совести и морали. В ней же она удовлетворяла неутолённое на земле чувство сердца горящей ищущей души.
В этой здоровой и сильной религии Бога и вере во Христа Анастасия Васильевна была наставлена с юношеского возраста двумя наиболее ей близкими женщинами. Это были её покойная мать и Государыня Императрица Александра Фёдоровна.
Анастасия Васильевна любила свою мать необычайно большой, глубокой, преданной и сильной любовью. Тянувшаяся несколько лет тяжёлая, мучительная болезнь Софии Петровны и затем сама смерть создали в жизни любящей дочери неизлечимое горе, неослабное страдание. Но, с другой стороны, самоотверженный уход дочери за больной матерью, требовавший громадных сил и большого напряжения, воспитали в Анастасии Васильевне великую способность жить для другого, жертвовать другому всем и для облегчения состояния любимой и любившей матери находить в себе силы быть не только спокойной, но даже весёлой, дабы не возбуждать в матери сомнения, что болезнь её тяжела для дочери. Дочь находила истинное удовлетворение в самоотречении для матери, и действительно не чувствовала тяжести ухода за больной, но она страдала невероятно за любимую мать и заставляла себя быть весёлой, чтобы скрыть это страдание от матери и не увеличивать ещё более её мук.
Государыня, видя всю силу отчаяния и беспредельного горя, охвативших Анастасию Васильевну после смерти Софии Петровны, будучи исключительно чуткой в понимании душевных настроений близких людей и бесконечно верующей в благость Промысла Божия, одной высказанной, глубокой мыслью пробудила в Анастасии Васильевне сознание настоящего смысла, цели и назначения, предуказанных ей Богом для всей её дальнейшей жизни. Вот как говорит об этом моменте жизни и воспринятой идее сама Анастасия Васильевна в своём дневнике, посвящённом матери:
“Во всем, Ангел мой, я чувствую действие Твоих молитв обо мне. Опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом Утешителем, которым Она была для Тебя в первые годы после смерти Папы. Ты тогда говорила, что Папа послал Её Тебе в утешение, а теперь Ты мне Её опять вернула такой, какой Она была тогда, и это мне такое утешение. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: «чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим». Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом”. [351]
Это было высказано Государыней в 1916 году. И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в её духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Всё более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привёл её к мученическому, но желанному ею венцу за Тех, Кому она окончательно отдала свою душу на земле.
Расставаясь накануне переезда из Царского Села в Тобольск с комнатой своей матери и со всем, что было собрано в ней как память о матери, Анастасия Васильевна записала в своём дневнике последнее обращение к матери, воспитавшееся и развившееся в ней из завета, данного Государыней и поддерживавшегося Ею в “Настеньке” всею силою глубокого духовного влияния.
“Последний раз сижу я в уютном уголке, устроенном около Твоей образницы, окружённая твоими книжками, образами, и все мне говорит о Тебе. Завтра уже опять (третий раз после Твоей смерти) придётся разорить этот единственный уголок моего home (дома – англ.) и опять всё укладывать, и Бог знает, придётся ли когда его собрать? Впереди неведомый далёкий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда Твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к Тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе всё же спокойно; я чувствую, что Ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу Тебе, не выразить хоть отчасти всё пережитое, хотя я и знаю, что Ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души, даже ещё легче, ещё яснее, чем раньше.
Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши вместе с Тобой Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне за все эти почти 5 месяцев ареста.
И я знаю, что эти неземные чувства слишком хороши и высоки для меня. Не я их заслужила, а Ты мне их вымолила у Бога своими страданиями.
Ты всю жизнь жаждала и стремилась к миру душевному, как к высшему лучшему Божьему дару, и когда Ты, наконец, достигла его и наслаждаешься им в полном блаженстве, Ты делишься им со мной (как мы делили и страдания). Ты видишь, что я без этого не могла бы продолжать жизнь, и чем труднее и тяжелее делается моя жизнь, тем больше делается душевный мир.
Я поняла теперь, как и Ты, что это лучшее, самое большое счастье, которое может быть, что с этим чувством всё можно перенести, и я благословляю Бога и Тебя, Ангел мой, за это, потому что я уверена, что это мне послано по Твоим молитвам. Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь всё и всех дорогих отдать всецело в руки Божий, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что по мере умножения в нас «страданий Христовых, умножается Христом и утешение наше» (2 Коринфянам, 1, 5) (…)
Я знаю, что Ты везде будешь со мной, будешь вести меня по тому пути, по которому я должна идти, и я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнения и вопросов, или ропота в руки Божии, с доверием и любовью, и знаю, что ты умолишь Бога поддержать меня и в минуту смерти, или если мне ещё будут испытания в жизни“.
На этом кончается дневник Анастасии Васильевны, посвящённый матери». [352] [353]
События Февральской Смуты застали Графиню А. В. Гендрикову по пути в Ялту, куда она срочно выехала, чтобы навестить свою заболевшую сестру Александру (Иночку). Но, прибыв в Севастополь, она узнаёт о произошедших в Петрограде событиях и, так и не повидав сестру, возвращается обратно в Царское Село.
И, надо сказать, её возвращение было, что называется, ко времени.
8(21) марта 1917 года, за два часа до того, как Александровский Дворец по приказу Генерал-Лейтенанта Л. Г. Корнилова стал тюрьмой для всех тех, кто пожелал в нём остаться, Графиня А. В. Гендрикова вновь приступила к своим служебным обязанностям, записав в дневнике: «Слава Богу, я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними».
И воистину: благодарить Господа за возможность быть арестованной – редкое встречаемое чувство, не говоря уж о том, сколь редкое это человеческое качество.
А когда по постановлению Временного Правительства Августейшая Семья должна была последовать в далёкий Тобольск, она без колебаний последовала за Ней, даже не предполагая, что всего через каких-то десять месяцев именно из этого сибирского города начнётся её скорбный путь на Уральскую Голгофу.
По прошествии лет брат Настеньки Граф А. В. Гендриков [354]вспоминал:
«Как живой стоит в памяти образ покойной сестры, когда накануне отъезда в Тобольск, уходя, она махнула мне рукой на прощание. Сердце подсказывало, что больше мы с ней в этом мире не встретимся». [355]
Как в Царском Селе, так и в Тобольске Государыня из-за невозможности личных встреч зачастую обменивалась с находящейся около Царской Семьи Настенькой письмами в виде записочек. А Графиня А. В. Гендрикова, движимая бесконечной любовью к Государыне, всегда была Её верным утешителем.
Но и «тобольский период» не принёс в душу Настеньки желанного успокоения.
Первые для неё неприятности были связаны с неожиданным приездом в Тобольск бывшей Личной Фрейлины Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны – Маргариты Хитрово. Явившись в город 15 августа, без какого-либо на то разрешения властей, М. С. Хитрово в тот же день была арестована. С самой первой минуты своего пребывания на тобольской земле всё поведение М. С. Хитрово выдавало в ней неумелую заговорщицу, что, в свою очередь, послужило причиной для допроса всех лиц, с кем она успела, что называется, обмолвиться словом. А её кратковременное пребывание в комнате, занимаемой Графиней А. В. Гендриковой в доме Корнилова, и вовсе послужило причиной для обыска, после проведения которого Настенька была лишена права на свободное передвижение по го-роду.
Но едва закончился её домашний арест, как Анастасию Васильевну ждало новое испытание.
Приехав в Тобольск, дочь Е. С. Боткина, Татьяна, попросила солдата, препровождавшего её на квартиру Полковника Е. С. Кобылинского, показать ей дом, где помещаются арестованные. Оказавшись рядом с Корниловским домом, где проживала свита, Т. Е. Боткина сразу же чуть ли не столкнулась с Графиней А. В. Гендриковой. Памятуя случай с М. С. Хитрово, та отскочила от неё с возгласом: «“Не подходите ко мне, не подходите”, – и, справившись, благополучно ли я доехала, не прошла к двери до тех пор, пока я не ушла». [356]
Ситуация с предосторожностями порой граничила с анекдотической. Так, в конце 1917 года, едва оправившись после операции аппендицита, в Тобольск прибыла Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Фёдоровны и подруга Графини А. В. Гендриковой – Баронесса София Карловна Буксгевден.
При этом курьёзность ситуации, как таковой, заключалась в том, что и у Баронессы С. К. Буксгевден, и у Графини А. В. Гендриковой были совершенно одинаковые шубы, пошитые ими в лучшие времена. Так вот, абсолютно не сговариваясь между собой, обе дамы явили эти шубы на обозрение караула. И причём, фактически, в одном месте. София Карловна явилась в ней в корниловский дом, а Анастасия Васильевна, минутой ранее вышла из него, чтобы направиться в «Дом Свободы». Ничего не подозревавшие солдаты охраны, как говорится, ни сном ни духом не ведавшие о существовании в одном городе шуб-близнецов, изловили Настеньку, искренне считая, что поймали баронессу, пытавшуюся проникнуть к Царской Семье вопреки всеобщему запрету, так сказать, по собственной инициативе. И хотя Баронесса С. К. Буксгевден приехала в Тобольск с личного разрешения А. Ф. Керенского, об этом охране пока что не было известно. Да и выполнять распоряжение «временных» после случившегося в Петрограде и Москве Октябрьского переворота они не особо стремились… Чуть ли не с торжеством изловив «ослушницу», они уже надеялись её примерно наказать, как вдруг пред их очи предстало «содержимое» шубы – Графиня А. В. Гендрикова. Теперь караульные вообще ничего не понимали – если графиня здесь, то кого в таком случае пропустил в дом часовой? В общем, примерного наказания не состоялось, хотя шума и гвалта среди охраны, по словам очевидцев, было много.
Чтобы быть ближе к Царской Семье, Графиня А. В. Гендрикова, с разрешения комиссара В. С. Панкратова, некоторое время выступает в роли учительницы, обучая Русской истории младших Великих Княжон.
Все основные события, происходившие в Тобольске, Анастасия Васильевна заносила в свой личный дневник, привычка вести который у неё завелась в 1906 года. Её последний дневник за 1918 год был впоследствии приобщён к материалам дела в качестве одного из вещественных доказательств. [357]А его содержание – бесценная живая хроника событий тех далёких дней:
«1-го Янв. [аря] Были у обедни в 3 ч. утра все, кроме О. Н. [358]и Т. Н. [359](у них краснуха). Служил другой священник. [360]
3-го Янв. [аря] Изу [361]всё не пускают в дом [№]1; [362]солдаты даже поднимали вопрос о её выселении из дома Корнилова. [363]Она ищет квартиру.
5-го Янв. [аря] В 3 часа была вечерня с водосвятием. У М. Н. [364]тоже краснуха. У Алексея Ник. [олаевича] была очень лёгкая; уже прошла.
6-го Янв. [аря] Были утром в церкви. Государь был в пальто без погон. Солдаты все эти дни скандалят по этому поводу, требуя, чтобы все сняли их. Служил тот же священник. О. Алексей вернулся из Оболана, [365]но служить ещё не может. (!)
11-го [Января]. По требованию солдатского комитета Иза должна была выехать из дома Корнилова и переехать в две комнаты на Рождественской улице.
14-го [Января]. В церкви не были. Солдаты постановили пускать в церковь только по двунадесятым праздникам. Была обедница дома в 11½. Вечером “Les Deux Timides”. [366]
18-го [Января]. На днях приехала первая партия солдат (11 человек в 4-й полк [367]) на смену. Последние дни много разговоров относительно постановления охраны спирта (обещано по 400 р. каждому солдату).
21-го [Января]. Вчера и сегодня служба дома. Вечером “A la Porte” (Т. Н. и Mr. Gilliard [368]).
27-го [Января]. По постановлению солдатского комитета Панкратову [369]и Никольскому [370]предложено покинуть дом Корнилова и сдать должность. Комендант и офицеры утверждены. Относительно охраны спирта ничего ещё не решено, по-видимому, ничего не будет.
28-го [Января]. Была утром в церкви (с солдатами, конечно). Всенощная и обедница были дома. О. Алексею всё ещё не разрешено служить (солдатским комитетом) даже в его церкви. Вечером “La Bete Noire” (Татищев, О. Н., Т. Н., М. Н. и я). В Корниловском доме после отъезда Панкратова и Никольского поселены (внизу) Матвеев (новоиспечённый офицер 2-го полка большевиков [371]) и Киреев (председатель солдатск. [ого] Комитета [372]).
… Третьего дня комитет послал телеграмму, прося прислать сюда комиссара большевитского правительства. Вчера в местных телеграммах было известие о прекращении войны с Германией, Австрией и Болгарией и распущении армии, но одновременное этим мирные условия Троцким не подписаны (?!). [373]
Тут же напечатан приказ Крыленко погромного характера о распущении армии и проч.
Февраль.
1-го [Февраля]. Установлен новый стиль, но продолжаю по старому. Вчера и сегодня уехала партия солдат из самых хороших 4 полка. Несколько человек, тоже из хороших, уехали несколько дней тому назад (вследствие роспуска годов их призыва).
Из Петрограда отказались прислать сюда комиссара.
2-го [Февраля]. Солдатский комитет не позволил Им [374]и сегодня пойти в церковь. Обедница была в зале. Вчера дома вченощная. Ал. [ексей] Ник. [олаевич] три дня лежал: подбил ногу. Сегодня встал.
4-го [Февраля]. Вчера и сегодня службы дома. Вечером “A la Porte” (Т. Н. и Mr. Gilliard) и “Packing up” (M. H., А. Н. и Ал. Н. [375]).
7-го [Февраля]. Возобновление военных действий. Объявлена общая мобилизация (!).
По слухам немцы взяли Ревель, Режицу, Луцк и Ровно.
Говорят, в Иркутске японцы, и там полный порядок.
10-го [Февраля]. Комендант получил телеграмму от комиссара над имуществом Карелина, [376]что из учреждений Министерства двора больше никаких сумм на жизнь Царской Семьи выдаваться не будет, и постановлено из числа их личных сумм выдавать им (по установленному для всех положению) по 150 р. в неделю или 600 р. в месяц на человека. Государство даёт только квартиру (Губернаторский и Корниловский дома), освещение и отопление, и солдатский паёк.
11-го [Февраля]. Вчера и сегодня службы дома. Вечером “Fluide de John” (2-й раз) и “In and out a punt” (Т. Н. и Mr. Gibbs).
12-го [Февраля]. По агентским телеграммам приняты совнаркомом мирные условия (унизительные), тем не менее военные действия немцами продолжаются.
Вчера и сегодня уехали три большие партии солдат нашего отряда. Из 350 чел., приехавших с нами, останутся всего приблизительно человек 150. Жаль, что уехали лучшие.
14-го [Февраля]. Взят Псков. Вчера говорили упорно о взятии Петрограда.
16-го [Февраля]. Новые условия хозяйства (уволено 11 человек служащих, большие сокращения во всём).
18-го [Февраля]. Службы дома вчера и сегодня. Вечером “The Cryst Goyes” (Mr. Gibbs и М. Н.) и “Медведь” Чехова.
20-го [Февраля]. Вчера вечером солдаты срыли ледяную гору [377](постановление комитета). По слухам, большие беспорядки в Тюмени.
26-го [Февраля]. Службы дома вчера и сегодня. Священник и певчие (4–5 чел. с регентом) предложили даром служить.
В Тюмени все успокоилось. Вечером “Packing up” (М. Н. и А. Н.).
Март.
3-го [Марта]. Солдатский комитет (после долгих обсуждений) постановил разрешить Царской Семье пойти в среду, пятницу и субботу утром в церковь. [378]
В отряде всего осталось приблизительно 150 человек. Уехал тоже некоторое время тому назад офицер 1-го полка Мяснянкин (его заменяет солдат) и приехавший с нами член Ц.[арско – ] С.[ельского] совдепа Бурняим. [379]
Солдатам надоело нас сопровождать на прогулках (я почти не выходила, Татищев только ходил к дантистке, [380]гулял больше Долгорукий и Жильяр); они хотели лишить нас вовсе прогулок, но потом разрешили нам выходить на 2 часа раз в неделю без солдат. (!)
10-го [Марта]. Все вместе сегодня приобщались. Три раза были в церкви на неделе; остальные службы были дома без певчих. Пели Императрица и Дочки под управление диакона.
11-го [Марта]. Приехал из Омска большевитский комиссар (Дутман). [381]
13-го [Марта]. Приехали из Омска сто красногвардейцев для охраны города. Комиссар переехал в Корниловский дом.
15-го [Марта]. Из Тюмени прибыли 50 красногвардейцев.
22-го [Марта]. Тюменские красногвардейцы, по требованию Омских, уехали.
Последние пока себя держат хорошо, наш отряд тоже.
Весна в разгаре (на солнце вчера дошло до 21°).
25-го [Марта]. Вчера всенощная дома. Сегодня в 8 час. утра обедница (в церковь не пустили) без певчих; пели Императрица и Дочки под управлением диакона.
26-го [Марта]. 3 члена совдепа приходили осматривать Корниловский дом (все хотят его занять).
28-го [Марта]. Вчера вечером был большой переполох по поводу того, – солдаты отказались пустить в дом № 1 чрезвычайного комиссара (недавно тоже прибывшего из Омска) Дементьева. [382]Вследствие выраженной последним угрозы можно было ожидать столкновения красногвардейцев с нашим отрядом. Наш отряд вооружился и принял все меры для защиты.
Слава Богу, всё обошлось мирно, после разговоров Дементьева с солдатами (выяснилось, что угрозы даже не было, а была вызвана что-то вроде тревоги для проверки охраны).
Говорят о нашем переводе или в архиереевский (так!) дом, или в Иоанновский мон. [астырь] (для безопасности, когда начнётся навигация).
29-го [Марта]. Сегодня утром Дементьева допустили осмотреть двор и караул (в дом он не входил).
30-го [Марта]. Пришла из Москвы бумага (привёз посланный отсюда солдат) с приказом перевести нас из Корниловского дома в Губернаторский. С трудом и потеснившись, нашли место в нижнем этаже. Получила разрешение вместо Паулины [383]взять с собой в одну комнату Викочку. [384]Вечером мы переехали. Алексей Ник. [олаевич] заболел.
31-го [Марта]. Солдатский комитет осматривал людские комнаты с тем, чтобы перевезти в дом и всех людей, которые жили на стороне. Прислуге запрещён тоже выход из дома. Вообще приказано завести Царскосельский режим.
Вчера простилась с Изой, которую не могу больше видеть. Только докторов [385]пока свободно впускают и выпускают из дома.
Прибыли 60–70 красногвардейцев в город.
Говорят, идут 300 чел. для пополнения нашего отряда из Москвы.
Апрель.
1-го [Апреля]. Комиссия осматривала дом.
8-го [Апреля]. Пришла телеграмма из Москвы, одобряющая решение отрядного солдатского комитета о снятии Государем погон.
10-го [Апреля]. Приехавший вчера комиссар Яковлев [386]был сегодня утром в доме. С ним прибыл отряд в 150 чел., набранный им по дороге. Никакого Московского отряда, говорят, не будет.
Чрезвычайный Комиссар (по Тобольской губ.) Дементьев несколько дней тому назад уехал.
12-го [Апреля]. Комиссар Яковлев пришёл в 2 ч. объявить, что Государь должен уехать с ним в 4 час. утра, он не может сказать куда (вероятно, по догадкам, в Москву и потом, м. [ожет] б. [ыть], за границу).
Предполагалось ехать всем, но из-за болезни Алексея Ник. [олаевича] этого нельзя; Государю же откладывать отъезд нельзя. Императрица решила ехать с Ним; Мария Ник. [олаевна] тоже едет с Ним. Остальные остаются здесь до поправления Ал. [ексея] Ник. [олаевича] и до первого парохода. Бог даст, недели через три поедем вслед. Комиссар Яковлев вернётся за ними сюда. Татищев остаётся здесь. Долгорукий и Боткин едут с Государем. Из прислуги едут только Чемадуров, Седнев и Демидова. Для охраны 5 стрелков и офицеры Набоков и Матвеев. Остальные стрелки и полковник Кобылинский остаются здесь. Ужасная ночь. В 4 часа уехали, экипажи ужасные (а до Тюмени 285 верст).
15-го [Апреля]. Были два раза известия с пути. Сегодня утром – о благополучном прибытии в Тюмень (вчера в 9 час. вечера).
Поставили в зале Походную Церковь и была отслужена обедня (пели 5 монашек).
Днём был крестный ход по городу. Епископ Гермоген арестован. [387]
16-го [Апреля]. Были утром известия о благополучном следовании в поезде, но неизвестно куда и неизвестно откуда.
20-го [Апреля]. Три дня нет известия. Алексею Ник. [олаевичу], слава Богу, лучше; третьего дня вставал.
Два раза в день службы в Походной Церкви. Вчера с Детьми приобщались. Вечером пришло известие (телегр. [амма] Матвеева), что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей.
22-го [Апреля]. Заутреня и обедня в зале (в Походной Церкви), потом разговливание (О. Н., Т. Н., А. Н., Татищев, Трина, [388]В. Н. Деревенько, я, Кобылинский, Аксюша (пом. коменданта) и Кл. [авдия] Мих. [айловна] Битнер. Никаких известий.
23-го [Апреля]. В 11 час. обедня.
24-го [Апреля]. Пришли из Екатеринбурга. Днём (с первым пароходом) приехали из Екатеринбурга Набоков, Матвеев и 5 стрелков сопровождавших.
27-го [Апреля]. Были письма из Екатеринбурга. Приезжал Хохряков [389]– председатель здешнего совдепа (переходим в ведение совдепа).
28-го [Апреля]. Обедня и всенощная. За всенощной присутствовал Хохряков.
Май.
3-го [Мая]. Хохряков приходит по несколько раз в день, видимо, очень торопится с отъездом. Приходилось ждать, из-за здоровья Ал. [ексея] Ник. [олаевича], который медленно поправляется, но, слава Богу, теперь лучше; второй день выходит.
4-го [Мая]. “Отряд” заменен красногвардейцами». [390]
После увоза Государя и Государыни в Екатеринбург вместе с несколькими приближёнными и слугами, наиболее верные слуги ждали того дня, когда все они смогут вновь воссоединиться с Царской Семьёй. И поэтому все они с большой надеждой встретили известие о том, что желающие сопровождать Августейших Детей могут отправиться в путь на том же самом пароходе «Русь», который доставит их в Тюмень, откуда всем им предстоит уже поездом добраться до Екатеринбурга.
О пути следования из Тобольска в Екатеринбург довольно подробно рассказано в главе 1 «Последний маршрут Царской Свиты»этой части книги. Посему останавливаться на нём ещё раз не имеет никакого смысла.
Накануне своего отъезда в Екатеринбург Графиня А. В. Гендрикова написала братьям последнее в своей жизни письмо, датированное 5 (18) мая. А о её смерти они узнали много позже, весной 1919 года…
О последних днях Графини А. В. Гендриковой также известно из воспоминаний А. А. Волкова:
«Наступило время, когда политических заключённых стали в арестантских поездах эвакуировать в западном направлении. Дошла очередь и до нас троих: меня, Гендриковой и Шнейдер. Чемодуров остался в Екатеринбургской тюрьме. Привели нас в контору, где ожидали двое каких-то людей с портфелями. Первым привели меня, женщин же ожидали довольно долго: они обе были больны. Посадили нас на извозчичьи пролётки и привезли в помещение одной из прежних гостиниц, где теперь помещались какие-то учреждения. [391]Здесь нас принял некто, одетый в солдатскую форму, переписал и отпустил. На вопрос, куда нас повезут, он ответил:
– Или к семье (подразумевается, царской), или в Москву. (Это происходило 11 (24) июля, когда царская семья была уже убита.) [392]Усадили нас снова на тех же извозчиков: на одного Шнейдер и Гендрикову, на другого – меня с невооружённым солдатом. Привезли на вокзал. Солдат сказал, чтобы мы остались на извозчиках, он же пойдёт искать наш вагон. Стало темнеть. Сидя на пролётке, я думаю: “Куда-то везут, видимо, не миновать смерти”. Слез с извозчика, подошёл к Шнейдер и Гендриковой и тихо говорю:
– Слезайте.
Они делают знаки, что отказываются. Вернулся солдат, побранился, что нет никакого порядка, никто ничего не знает. Вновь отправился искать поезд. Я опять предложил моим спутницам сойти с экипажа и тихонько уйти. Они не согласились. Без них же уйти я не решился, опасаясь, что Гендрикову и Шнейдер, тотчас после моего бегства, расстреляют.
Возвратился солдат и повёл нас в арестантский вагон, который уже был полон народом из нашей Екатеринбургской тюрьмы.
Была здесь княгиня Елена Петровна, ездившая повидаться с мужем, князем Иоанном Константиновичем, бывшим в Алапаевске. Узнав, что её муж и другие алапаевские узники переведены на тюремный режим, Елена Петровна не хотела уезжать из Екатеринбурга. Тогда из гостиницы её доставили в тюремный вагон. С княгиней вместе была арестована и сербская миссия в составе майора Мичича, солдат Милана Божича и Абрамовича. Секретарем миссии состоял С. Н. Смирнов». [393]
Простояв на запасных путях более суток, поезд с вагоном, в котором находилось 35 арестантов, наконец-то был отправлен и прибыл в Пермь. (Причём старшим над конвойной командой, сопровождавшей этих арестованных, был не кто иной, как сотрудник Уральской Областной ЧК Г. И. Сухоруков, накануне принимавший участие в сокрытии трупов Царской Семьи и Её слуг.)
Находясь в бывшем Пермском губернском тюремном замке, Княгиня Елена Петровна, Графиня А. В. Гендрикова и Е. А. Шнейдер были помещены в одну камеру, расположенную в его башне, в которой ранее содержались особо опасные политические преступники.
7 августа 1918 года Чрезвычайный Комиссар Пермской Губернской ЧК Воробьёв направил в Совнарком Р.С.Ф.С.Р. телеграмму, в которой испрашивал дальнейших действий в отношении содержащейся в тюрьме «прислуге Романовых», ходатайствующей об освобождении.
В своей ответной депеше на этот запрос Председатель Президиума ВЦИК Я. М. Свердлов предлагал пермским чекистам действовать по своему усмотрению «согласно обстоятельствам». А это означало лишь одно – расстрел без суда и следствия…
Вследствие этого «руководства к действию» расстрелы лиц, содержащихся в Пермской губернской тюрьме, к исходу лета 1918 года заметно участились, что, конечно же, не могло не отразиться на общем душевном состоянии всех находящихся в этой камере узников, с минуты на минуту ожидавших своего вызова на казнь. Не способствовали также улучшению настроения и условия их содержания, а также отсутствие каких-либо средств элементарной личной гигиены.
Так, по воспоминаниям дочери Е. С. Боткина, Татьяны, Графиня А. В. Гендрикова, не имевшая при себе никаких личных вещей:
«…сама стирала своё бельё под краном, причём, имея только одну смену белья, она, стирая блузу, надевала рубашку, а стирая рубашку, надевала блузу.
Однажды её вызвали к комиссарам:
– Отчего Вы не попросите Ваши вещи? – спросили её.
– Мне ничего не нужно, – спокойно сказала графиня.
– Что Вы хотите?
– Служить Их Величествам до конца дней своих.
– Ах так?
– Да, так.
– Ведите обратно в тюрьму.
Когда после этого пришла стража и велела графине и Екатерине Адольфовне идти за собой, то всем стало ясно, зачем. Графиня встала совсем спокойная и только сказала: “Уже?”, но, по-видимому, потом она поверила словам красноармейцев, объявивших, что их просто переводят в другую тюрьму». [394]
Рассказ Т. Е. Мельник-Боткиной дополняет ещё одна выдержка из книги М. К. Дитерихса:
«Администрация тюрьмы, куда были заключены Княгиня Сербская, графиня Гендрикова и Е. А. Шнейдер, в пределах возможного, старалась облегчить заключённым женщинам их положение: разрешила приобретать изредка молоко и давала для чтения получавшиеся в тюрьме газеты. Наибольшую бодрость в тяжёлом тюремном заключении проявила графиня Гендрикова, которая иногда даже пела, дабы развлечь тоску сильно грустившей по мужу Княгини Елены Петровны. Большой недостаток ощущался в белье; приходилось носить мужское тюремное бельё, так как никаких своих вещей при заключённых не было. Все вещи Гендриковой и Шнейдер были отобраны советскими главарями ещё в Екатеринбурге и хранились в помещении областного совдепа, где, как упоминалось выше, вещи при бегстве советской власти из города были раскрадены как самими главарями власти, так и различными маленькими служащими совдепа. Остаётся только непонятным, почему советские власти, предрешив судьбу несчастных своих жертв, так медлили с окончательным приведением в исполнение своих намерений и томили бедных заключённых, заставляя их переживать моральные пытки, в тысячу раз более изуверские, чем пытки в застенках в самые тёмные времена средних веков». [395]
О том, как прошли последние часы земной жизни Графини Анастасии Васильевны Гендриковой и Гоф-Лектрисы Е. А. Шнейдер, нам, живущим сегодня, стало известно из материалов следствия, контроль за проведением которым осуществлял уже неоднократно упомянутый здесь Генерал-Лейтенант М. К. Дитерихс.
«4 сентября 1918 года, – писал он в своей книге “Убийство Царской Семьи и других Членов Дома Романовых на Урале”, – отношением за № 2523, губернский чрезвычайный комитет потребовал присылки в арестный дом графини А. В. Гендриковой, Е. А. Шнейдер и камердинера Волкова. Всех их собрали в конторе тюрьмы и предложили им захватить с собой вещи, какие у кого были. Это дало повод Анастасии Васильевне высказать предположение, что их поведут на вокзал для перевозки в другое место. В конторе тюрьмы их передали под расписку конвоиру от комитета, по фамилии Кастров.
В арестном доме, в комнате, в которую их ввели, было собрано ещё восемь других арестованных (в том числе жена полковника Лебеткова и Егорова) и 32 вооружённых красноармейца, во главе с начальником, одетым в матросскую форму.
Была глухая ночь, лил дождь. Всю партию в 11 человек (6 женщин и 5 мужчин) забрал матрос с конвоем и повёл куда-то, сначала по городу, а затем на шоссе Сибирского тракта. Все арестованные несли сами свои вещи, но, пройдя по шоссе версты 4, конвоиры стали вдруг любезно предлагать свои услуги – понести вещи: видимо, каждый старался заранее захватить добычу, чтобы потом не пришлось раздирать её впотьмах, в сумятице, и делить с другими.
Свернули с шоссе и пошли по гатированной дороге к ассенизационным полям. Тут Волков понял, куда и на какое дело их ведут, и, сделав прыжок вбок через канаву, бросился бежать в лес. По нём дали два выстрела; Волков споткнулся и упал. Это падение красноармейцы сочли за удачу выстрелов и прошли вперёд. Однако Волков не был задет, он вскочил и снова побежал; ему вслед дали ещё выстрел, но в темноте опять не попали. Через 43 дня скитания по лесам Волков вышел на наши линии и благополучно избёг ожидавшей его участи.
Всех остальных привели к валу, разделявшему два обширных поля с нечистотами; несчастные жертвы поставили спиной к конвоирам и в упор сзади дали залп. Стреляли не все, берегли патроны; большая часть конвоиров била просто прикладами по головам…
С убитых сняли всю верхнюю одежду и в одном белье, разделив на две группы, сложили тут же в проточной канаве и присыпали тела немного землёй, не более как на четверть аршина.
7 мая 1919 года, через семь месяцев после убийства, тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были разысканы, откопаны и перевезены на Ново-Смоленское кладбище в Перми для погребения. Перед погребением тела были подвергнуты судебно-медицинскому осмотру.
Тело Е. А. Шнейдер находилось в стадии разложения, но ещё достаточно сохранившимся для осмотра; черты лица оставались легко узнаваемыми, и длинные её волосы были целы. На теле обнаружена под левой лопаткой пулевая рана в области сердца; черепные кости треснули от удара прикладом, но голова в общем виде осталась ненарушенной.
Тело графини А. В. Гендриковой ещё совершенно не подверглось разложению: оно было крепкое, белое, а ногти давали даже розоватый оттенок. Следов пулевых ранений на теле не оказалось. Смерть последовала от страшного удара прикладом в левую часть головы сзади: часть лобовой, височная, половина теменной костей были совершенно снесены и весь мозг из головы выпал. Но вся правая сторона головы и всё лицо остались целы и сохранили полную узнаваемость.
Тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были переложены в гробы и 16 мая погребены в общем деревянном склепе на Ново-Смоленском кладбище. По случайному совпадению могила их оказалась как раз напротив окна камеры Пермской губернской тюрьмы, в которой провели они последние дни своей земной жизни». [396]
По прошествии 53-х лет, решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова была причислена к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречёна именем Святой Новомученицы Анастасии Гендриковой.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
* * *
К сказанному остаётся только добавить, что, находясь в Перми летом 1998 года, автор этих строк (в то время – Заведующий Отделом экспертных исследований Всероссийского Исторического Общества) вместе с представителем творческой интеллигенции города, – продюсером «Ультрасаундфильм» А. В. Кыласовым, – обратились к Председателю Комитета по культуре и искусству администрации г. Перми А. В. Родину и Начальнику Управления внешнего благоустройства М. П. Трухину с инициативой воздвижения Памятного Креста на месте предположительного захоронения жертв Красного Террора: Графини А. В. Гендриковой и Гоф-Лектрисы Е. А. Шнейдер, останки коих были упокоены в 1919 году на территории Ново-Смоленского (Егошихинского) кладбища этого города.
Инициатива была поддержана, и 4 сентября 1998 года при содействии членов местной организации ВООПИК в лице Р. Б Веденеева и Л. В. Перескокова, в присутствии представителей общественности, местного духовенства и СМИ, на этом месте был водружён деревянный крест-голубец с табличкой следующего содержания: «Памяти невинно убиенных в ночь на 22.08 (4.09.) 1918 года Личной Фрейлины Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графини Анастасии Васильевны Гендриковой и Гоф-Лектрисы Екатерины Адольфовны Шнейдер».
Но стоять этому Памятному Кресту пришлось недолго…
Уже менее чем через месяц он был подожжён красно-коричневыми вандалами…
Новый крест с именами Святых Новомучениц Анастасии Гендриковой и Екатерины Шнейдер был установлен членами той же местной организации ВООПИК в 2001 году и продолжает стоять там по настоящее время.
Письма (записки) Государыни Императрицы Александры Фёдоровны к Графине А. В. Гендриковой за 1917–1918 годы
Записки за 1917 год
Записка № 1
Ц.[арское] С.[ело]. 16 Марта
Дорогая Настенька,
благодарю за милую записочку. У Марии теперь [температура] 40,5, а у Анастасии 40,3.
Они спали сегодня днём.
Любящая Вас обеих Александра.
Моё сердце расширено. [397]
Записка № 2
Ц.[арское] С.[ело]. 29 Марта
Дорогая Настенька,
сожалею, что Вас не видела, во все эти дни чувствую себя прескверно, постоянная головная боль, головокружение, сердце расширено. Впервые лежала на балконе три четверти часа. Надеюсь с Иночкой всё благополучно. Жаль, что слепая кишка докучает опять Изе, но это неизбежно, пока её не оперируют. У Ольги 39,4. Горло очень болит.
Целую. Александра. [398]
Записка № 3
Ц.[арское] С.[ело]. 2 Апреля
Не пожелает ли м-лль [399]Зизи [400]или графиня [401]присутствовать в 7 часов на молитве в угловой комнате наверху [?] Валя [402]и граф [403]тоже. Места хватит на всех.
А[лександра]. [404]
Записка № 4
Ц.[арское] С.[ело]. 23 Мая
Дорогая Настенька,
увы, боюсь, что следующая телеграмма принесёт Изе роковое известие о смерти её матери. Пусть лучше Валя по получении пришлёт мне – я передам бедной девочке. Вероятно, смерть уже последовала от удара. У отца [405]слабое сердце. Мне кажется, ей следовало бы ехать туда. В случае рокового исхода, отец её поедет, наверное, в Казань. Таким образом она его увидит и ему будет спокойнее, что она там. Всё печально.
А[лександра].
Проведите её в сад; ей лучше гулять, чем сидеть дома и мучиться. [406]
Записка № 5
Ц.[арское] С.[ело]. 25 Мая
Милая Настенька,
получила ли Иза известие. Посоветуйте ей попросить у батюшки вынуть частицу [407]за её мать. У него список имён, которые он постоянно поминает по нашей просьбе за живых и усопших. Я включила имя Вашей Мама. Мы дали ему список после того, как нас заключили. [408]
Целую. Александра. [409]
Записка № 6
Ц.[арское] С.[ело]. 30 Мая
Дорогая Настенька,
передайте графине [410]моё соболезнование по поводу известия в сегодняшних газетах о смерти Ирины Долг. [оруковой] [411]от воспаления в лёгких. Попросите графиню, когда она будет писать Лело, [412]передать моё глубокое соболезнование. Целое гнездо детей, два отца и без матери. Какая трагедия.
А[лександра]. [413]
Записка № 7
23 Июня [Без места] [414]
Милая Настенька,
глубоко тронута; нежно благодарю за милые васильки. [415]Вы очень добры. Поблагодарите генерала [416]за то, что принёс их. Приятного сна.
Нежно целую. Александра. [417]
Записка № 8
30 Июня [Без места] [418]
Дорогая Настенька,
душистый горошек распространяет восхитительный аромат по всей комнате. Спасибо, спасибо бесконечно за удовольствие, доставленное Вами. Посылаю Вам ещё книгу Миллера. [419]Быть может, Иза прочтёт [первый] том, оконченный Вами, и затем пришлёт мне.
Что за чудная погода. Жажду сходить в настоящую церковь. [420]Спите крепко.
Любящая вас Александра. [421]
Записка № 9
Ц.[арское] С.[ело]. 19 Июля
Так тронута, дорогая Настенька.
Душистый горошек чудно пахнет. Посылаю взамен розы. День Св[ятого] Серафима. [422]Как жалко что нельзя пойти в церковь, в такой великий день. Благослави Вас Бог.
Целую А[лександра]. [423]
Записка № 10
21 Июля [Без места] [424]
Дорогая Настенька,
зная, что у Вас недостаток в лёгкой одежде, посылаю Вам материи на два платья: полосатую – чёрную с белым и белую. Пожалуйста, попросите Вашего генерала [425]отдать сейчас же в работу. А то, может быть, Ваша горничная могла бы сшить. Это, конечно, было бы лучше всего – быстрее и дешевле и не нужно посылать по почте, а мог бы принести генерал.
Целую. Александра.
Надеюсь, что Вы чувствуйте себя менее слабой. [426]
Записка № 11
28 [Октября] Тобольск
Дорогая Настенька,
если у Вас найдётся икона Вашей Святой, [427]пожалуйста, передайте её человеку, который принесёт эту записку – для того, чтобы я могла поставить на стол для вечерней службы. [428]
Поднимитесь ко мне на минутку до обеда.
А[лександра].
Записка № 12
2 Ноября. Тобольск
Дорогая маленькая Настенька,
я так опечалена известием о Вашем нездоровье, о новом беспокойстве от той надоедливой слепой кишки. Продолжайте лежать со льдом на боку и двигайтесь, как можно меньше. Счастье, что Ваш старый генерал [431]может ходить за Вами, т. к. нам, увы, не разрешается бывать у Вас [432](как глупо…). Не беспокойтесь на счёт своего нездоровья – Вы скоро почувствуйте облегчение.
Видела, как Вы поскользнулись на крыше. [433]Несомненно, Вам это движение повредило. Приятного сна. Господь Бог благословит [Вас].
Нежно целую. Александра.
Поклон Генералу. [434]
Записки за 1918 год
Записка № 13
17 марта. Тобольск [1918 года]
Милое дорогое дитя,
все мои мысли и молитвы сопутствуют Вам в церковь. Да найдёте Вы силы и успокоение у мощей Св. [ятителя] Иоанна. [435]Великое счастье иметь возможность молиться там за Ваших дорогих. Вы, наверное, почувствуйте их близость. Как хорошо светит солнце, возвеселяя Ваше паломничество туда. Будьте душенькой и поставьте там свечку за меня. [436]
Благословляю и целую Вас нежно. Господь будь возле Вас. Может быть, отслужите молебен также за Вашу сестру, брата, за детей и за невестку, прося им благословение – это соединит Ваши души в этот день. [437] [438]
Записка № 14
[Без даты и места] [439]
Дорогая Настенька,
Ну, что же. Мне досадно за всех Вас. [440]Ужасно неприятно. [441]Вот, кажется, единственный способ: в Шуриной комнате [442]Вы с Полиной [443](такая маленькая ширма). Увы, место для Вашего генерала [444]нет. Трина [445]и Катя [446]– в комнате г[осподина] Гиббса [447](скажите Трине, что нет места для Маши [448]), Ваш генерал будет ангелом, если о ней позаботится. Шура и Лиза [449]в комнате Чемодурова, а он сам наверху. Нюта [450]на лестнице. Пусть сейчас сделают перегородку от подъезда. Г[осподин] Гиббс пойдёт к г[осподину] Жильяр. [451]Перешлите кровати и умывальники и всё, что Вам надо. Генерал всегда может прислать всё, что понадобится.
Считаю всё это чересчур глупым. Лично думаю, что ненадолго.
Целую Вас. [452]
Графиня А. В. Гендрикова в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
«(…) Гендрикова имела лет 30, среднего роста и телосложения. Лицо красивое, маленький нос, рот и ровные зубы, брюнетка. [453]
Литература о Графине А. В. Гендриковой
1. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
2. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
3. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Ещё одним преданным до гробовой доски слугой и другом Царской Семьи была Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графиня А. В. Гендрикова.
Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова родилась 23 июня (6 июля) 1888 года в городе Волочанске Харьковской губернии.
До 1917 года род Графов Гендриковых был внесён в 5-ю часть Дворянской Родословной Книги Харьковской губернии.
Родоначальником этого графского рода был Симон Леонтьевич (Симон-Гейнрих) Гендриков (1672–1728), женившийся на родственнице Императрицы Елизаветы I Петровны Христине Самуиловне Скавронской (1687–1729), за что их дети: Андрей (1715–1748), Иван (1719–1778), Марфа (1727–1754) и Мария (1723–1756) – в 1742 году Высочайшим Повелением Государыни Императрицы Елизаветы I Петровны были произведены в графское Российской Империи достоинство.
По своему генеалогическому древу Графиня А. В. Гендрикова восходит к Графу Александру Ивановичу Гендрикову (1807–1881) – Обер-Шенку Высочайшего Двора, который имел в браке двух сыновей: Степана (Стефана) (1832–1901) – Обер-Форшнейдера Высочайшего Двора и Василия.
Получив военное образование, Граф Василий Александрович Гендриков (1857–1912), проходил службу в кавалерии. Но военная карьера не сложилась по состоянию здоровья, и в 1884 году он вышел в отставку в чине Штаб-Ротмистра.
Уехав в уездный Волочанск Харьковской губернии, Граф В. А. Гендриков поселяется там в своём родовом имении, которое досталось ему от покойного отца. Будучи человеком кристальной честности, он довольно быстро завоёвывает авторитет среди местного дворянства, которое уже в 1885 году избирает его Предводителем Волочанского Уездного Дворянства.
В 1886 году Граф В. А. Гендриков знакомится с Княжной Софьей Петровной Гагариной, в браке с которой у них рождаются четверо детей: сын Пётр (1883), дочь Александра (1885), сын Александр (1886) и дочь Анастасия (1888).
В 1900 году Граф В. А. Гендриков приглашается ко Двору Е.И.В., где получает место Обер-Церемониймейстера.
Перебравшись на жительство в Санкт-Петербург и Царское Село, Графу А. В. Гендрикову, благодаря занимаемой должности, без труда удаётся получить рекомендации, необходимые для поступления его дочери Анастасии в Смольный Институт Благородных Девиц.
Окончив это учебное заведение, Графиня А. В. Гендрикова несколько лет живёт при Высочайшем Дворе вместе с родителями. А её мать – Графиня Софья Петровна – вскоре становится близкой подругой Императрицы Александры Фёдоровны, дружба с которой продолжалась до самой её смерти, последовавшей в 1916 году от какой-то неизлечимой болезни, приносившей ей глубокие страдания.
С самого раннего детства Графиня А. В. Гендрикова отличалась необычайно добрым и сердечным характером, который унаследовала от своей матери и который с самых первых дней проживания семьи Гендриковых рядом с Царской Семьёй просто не могла не заметить Государыня Императрица Александра Фёдоровна.
И поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1910 году Она приглашает 22-летнюю Настеньку (так Государыня звала свою любимицу) занять место Её Личной Фрейлины. Ежедневные общения Настеньки с Государыней ещё больше убеждают Её в правильности Своего выбора, а кроткий нрав Графини и её глубокая Вера в Господа сближают этих двух женщин ещё больше, вследствие чего между ними завязывается самая нежная дружба, постепенно перешедшая во взаимное обожание друг друга в самом чистом и прекрасном смысле этого слова.
Вспоминая о Графине А. В. Гендриковой, бывший Председатель Совета Министров Российской Империи граф В. Н. Коковцев писал:
«… едва ли кто-либо из непосредственного окружения Императрицы был ей так глубоко предан, как это кроткое, и в полном смысле слова прекрасное существо. Она мало выдвигалась на внешнюю близость к Императрице, но она была одной из самых близких Императрице и её детям…» [337]
В марте 1912 года семью Гендриковых посещает несчастье: от сердечного приступа умирает её глава – 58-летний Граф Василий Александрович.
Пытаясь хоть как-то утешить Гендриковых в постигшем их горе, находившаяся в то время в Ливадии Государыня напишет своей любимице Настеньке небольшое письмо, каждая строчка которого дышит любовью к её семье и сопереживанием по поводу постигшего их горя:
«Христос Воскресе!
Милая крошка, Настенька, моё сердце переполнено состраданием и любовью ко всем Вам. Не могу не написать Вам, хотя [бы] несколько строк. Не смею беспокоить Вашу бедную Мама, мои молитвы и мысли с нею. Ужасно думать о всём Вами переживаемом.
Я так чувствую Ваш горе, испытав ужас потери возлюбленного отца. И такой внезапный удар, как у Вас. (…)
Не могу себе представить, как устроится теперь Ваша жизнь без отца советника и руководителя, но всемогущий Бог Вас не оставит: Он даст Вам силы и мужества достойно продолжать Вашу жизнь полную самоотречения и благословит Вас за всю Вашу любовь.
Бедная милая Мама, поцелуйте её нежно от меня. Я посылаю её маленький пасхальный образок. Надеюсь, что она примет его в память того, кого мы так любили в продолжении 17 лет. Мы его никогда не забудем. А Вам с сестрой [338]Вашей – цветы, собранные моими детьми в саду. Поставьте несколько из них в баночку возле постели Вашей Мама. Они так сладко пахнут весной и говорят о Воскресении. (…)
Прощайте, дорогая моя девочка. Благослови, защити и утеши Вас Бог. Я всех Вас целую со всею нежностью.
Но на этом испытания, выпавшие на долю молодой графини, не закончились. Прекрасная светлая жизнь в семье, костюмированные балы и счастливая семейная жизнь отошли в далёкое прошлое. И постепенно Настенька научилась принимать, как должное, преследующую её почти непрерывную цепь испытаний и потерь, каждое из которых (начиная со смерти родителей) стало своеобразной ступенькой её восхождению к подвигу Мученичества.
Вскоре после смерти отца ей на протяжении нескольких лет пришлось ухаживать за разбитой параличом больной матерью, которая не смогла пережить смерть своего супруга. Болезнь Софьи Петровны протекала в крайне тяжёлой форме – она постепенно умирала на глазах у дочери.
В эти дни, движимая к ней фактически материнской любовью, Государыня писала:
« Ливадия. 11 Апреля.
Моя милая Настенька!
Нежно благодарю Вас за милое письмо. Рада была получить его, хотя в нём нет утешительных известий. Как я опасалась, таки и случилось.
Господь с Вами, милое дитя. Держитесь ради неё. Она так страшно страдала все эти годы. Нельзя желать продолжения. Но Вашу скорбь при мысли, что она уже недолго останется с Вами, – тяжело переносить. Невыносимо больно убеждаться в том, что любимое существо ускользает из рук. Но Вы будьте храбры и помогайте ей силой Вашей веры до конца. Когда наступит тяжёлый час – утешайте её, будьте веселы, улыбайтесь. (…)». [341]
В одном из писем Государю Императрица описала Свою последнюю встречу с умирающей Графиней Софьей Петровной:
«(…) Была в городе, чтобы навестить гр. Гендрикову, – она при смерти, – совершенно без сознания, – она просила прийти к ней, когда будет умирать. Иночка [342]только что приехала из деревни и тоже выглядит совсем больной; Настенька очень бодрится, она расплакалась лишь в момент моего отъезда…» [343]
Развязка трагедии наступила через несколько дней. Ближе к середине сентября 1916 года Софья Петровна умерла, и Настенька осталась круглой сиротой.
«Я почувствовала, что надо держаться, что надо улыбнуться, а не плакать, – писала она после смерти матери в своём дневнике, – чтобы не препятствовать душе её вернуться туда, куда она давно стремилась…» [344]
Теперь, пожалуй, её единственной опорой стала Вера Господня и Государыня Александра Фёдоровна, которая никогда не забывала о своей любимице. «Пригласи как-нибудь Настеньку, ей так одиноко…» –писала Государыня Дочери, Великой Княжне Марии Николаевне. [345] «Настенька завтракала у нас, так как сегодня день её рождения…» [346]
Верная своему служебному долгу, Графиня А. В. Гендрикова продолжала нести свою службу при Высочайшем Дворе. Но теперь, когда светская жизнь потеряла для неё всякий смысл, она всё более и более задумывалась над вечными ценностями, находя в них выход из душевного тупика, передавая себя Господу «с полным доверием, что Он лучше знает, кому и когда надо».
Весьма яркую нравственную характеристику Графини А. В. Гендриковой приводит в своей книге Генерал М. К. Дитерихс:
«Анастасия Васильевна Гендрикова, как глубоко религиозный человек, не боялась смерти и была готова к ней. Оставленные ею дневники, письма свидетельствуют о полном смирении перед волей Божьей и о готовности принять предназначенный Всевышним Творцом венец, как бы тяжёл он ни был. Она убеждённо верила в светлую загробную жизнь и в Воскресение в последний день, и в этой силе веры черпала жизненную бодрость, спокойствие духа и веселость нрава для других.
Она любила Царскую Семью и была любима Ею, почти как родная дочь и сестра. После смерти её матери, и особенно после ареста в Царском Селе, единственною сердечною и глубокою привязанностью Анастасии Васильевны на земле оставалась Государыня Императрица и Великие Княжны. Все письма Государыни к Настеньке, как звала графиню Гендрикову Её Величество, полны материнской нежностью и заботливостью. Необходимо отметить, что мать Анастасии Васильевны, графиня София Петровна Гендрикова, была наибольшим и любимейшим другом Государыни Императрицы Александры Фёдоровны в течение всей её жизни. Обеих связывала глубокая религиозность и преданность учению Православной Церкви о беспредельной любви к ближнему и бесконечном милосердии и терпимости к людям. Последние 3–4 года своей жизни графиня София Петровна страшно страдала физически вследствие какой-то очень сложной болезни и медленно, мучительно, долго умирала на руках своей страстно любимой дочери. Поразительно, что единственное, что облегчало страдания умиравшей, было присутствие Государыни Императрицы и молчаливая, сосредоточенная молитва последней. Государыня, веря Сама в силу молитвы, приходила к графине почти ежедневно; брала руки страшно страдавшей больной в Свои руки и, закрыв глаза, не произнося ни слова, уходила в напряжённое молитвенное состояние. Больной постепенно становилось всё легче, легче, боль затихала, и обе женщины, в слезах и обнимаясь, горячо благодарили Бога за Его бесконечную милость. Об этих минутах молитвенного исцеления полны письма графини-матери к дочери и письма Государыни к графине Софии Петровне. О них же часто упоминает в своём дневнике и Анастасия Васильевна.
Письма Великих Княжон к графине Гендриковой, и особенно письма Великой Княжны Ольги Николаевны, дышат доверием, любовью, простотой отношений и непринуждённой весёлостью. Княжны делились с Настенькой всеми своими впечатлениями, советовались в своих общественных делах и видели в ней как бы свою старшую сестру. Царская Семья была очень сдержанна в осуждении вообще людей и даже своих близких. Очень редко в письмах проскальзывает какое-нибудь недоброжелательное чувство к кому-нибудь. Чаще всего это выражается только в какой-нибудь юмористической форме. Но более рельефно выражаются Их симпатии. Так, видно, что наибольшей симпатией членов Императорской Фамилии пользовался Великий Князь Дмитрий Павлович, отношения к которому были как к любимому брату.
Анастасия Васильевна далеко не была человеком, которому были бы чужды земные желания, колебания, сомнения, раздражения и иные душевные и духовные побуждения, присущие существу мыслящему, живущему среди людей, ищущему у них любви для себя, для своей жизни, ищущему ответов на вопросы обыденной, окружающей обстановки, жизни. Она не чужда была слабостей, временных разочарований в окружающих, временных ошибок и искушений. В своём дневнике, посвящённом покойной матери, она пишет:
“Боже мой! Когда же кончится моя бесцельная, одинокая жизнь? Она меня тяготит, и теперь постепенно блекнут все утешения; больное, измученное, жаждущее любви сердце нигде не находит ответа и тепла…” [347]
“Пришлось спуститься с высоты, где царят утешение и мир, в самую тину житейскую, в самый центр житейских дрязг, суеты, забот; вникнуть и окунуться в окружающую жизнь, полную сложностей, интриги, пошлости и лжи людской…” [348]
“Мне казалось, что я найду просвет единственно в одном прежнем, сильном чувстве любви… но и здесь нашла только полное и окончательное разочарование…” [349]
“Я чувствую, что я начинаю черстветь, холодеть и на меня находят апатия и равнодушие ко всему, кроме душевной боли…” [350]
Разве в приведённых словах дышит не сама жизнь земная? Разве это мысли и чувства не земного существа? А между тем многие считали Анастасию Васильевну мистически больной, стоящей вне жизни, вне её реальных сторон и объясняли это близостью Гендриковой к Государыне, влиянием Последней в религиозно-мистическом отношении и больной экзальтацией. Совершенно верно, что молодая Анастасия Васильевна была требовательна к людям, что её не удовлетворяли ни люди, ни жизнь, её окружавшая, так как блистали они только внешней мишурной оболочкой, а она искала души в человеке, глубины и идеальности в жизни. Люди, не способные понимать духовных обликов Государыни Императрицы или Анастасии Васильевны Гендриковой, обвиняли их в страдании больной экзальтацией мистицизма, формальном исповедании религии и чуть ли не в кощунственном отношении к духу веры, заменяя его учениями старцев, различных кликуш и истеричек и чуть ли не оккультическими экспериментами в личной и государственной жизни.
Анастасия Васильевна, как и Государыня Императрица Александра Фёдоровна, была по вере истинной Православной христианкой, верующей силою разума и чистотою сердца. Для неё вера в Бога, в догматы Православной Церкви была той действительной, естественной силой, которая одна только может управлять в высшем значении этого понятия миром, людьми, их помыслами и чувствами, для приближения всего живущего к высокому идеалу человеческих взаимоотношений на земле, зиждущихся на законе Христовой любви. Отсюда в этой силе веры черпала она ответы и решения возникавшим в ней сомнениям и колебаниям; искала укрепления и возвышения своих духовных сил для правильного разрешения житейских проблем, требований долга, совести и морали. В ней же она удовлетворяла неутолённое на земле чувство сердца горящей ищущей души.
В этой здоровой и сильной религии Бога и вере во Христа Анастасия Васильевна была наставлена с юношеского возраста двумя наиболее ей близкими женщинами. Это были её покойная мать и Государыня Императрица Александра Фёдоровна.
Анастасия Васильевна любила свою мать необычайно большой, глубокой, преданной и сильной любовью. Тянувшаяся несколько лет тяжёлая, мучительная болезнь Софии Петровны и затем сама смерть создали в жизни любящей дочери неизлечимое горе, неослабное страдание. Но, с другой стороны, самоотверженный уход дочери за больной матерью, требовавший громадных сил и большого напряжения, воспитали в Анастасии Васильевне великую способность жить для другого, жертвовать другому всем и для облегчения состояния любимой и любившей матери находить в себе силы быть не только спокойной, но даже весёлой, дабы не возбуждать в матери сомнения, что болезнь её тяжела для дочери. Дочь находила истинное удовлетворение в самоотречении для матери, и действительно не чувствовала тяжести ухода за больной, но она страдала невероятно за любимую мать и заставляла себя быть весёлой, чтобы скрыть это страдание от матери и не увеличивать ещё более её мук.
Государыня, видя всю силу отчаяния и беспредельного горя, охвативших Анастасию Васильевну после смерти Софии Петровны, будучи исключительно чуткой в понимании душевных настроений близких людей и бесконечно верующей в благость Промысла Божия, одной высказанной, глубокой мыслью пробудила в Анастасии Васильевне сознание настоящего смысла, цели и назначения, предуказанных ей Богом для всей её дальнейшей жизни. Вот как говорит об этом моменте жизни и воспринятой идее сама Анастасия Васильевна в своём дневнике, посвящённом матери:
“Во всем, Ангел мой, я чувствую действие Твоих молитв обо мне. Опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом Утешителем, которым Она была для Тебя в первые годы после смерти Папы. Ты тогда говорила, что Папа послал Её Тебе в утешение, а теперь Ты мне Её опять вернула такой, какой Она была тогда, и это мне такое утешение. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: «чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим». Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом”. [351]
Это было высказано Государыней в 1916 году. И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в её духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Всё более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привёл её к мученическому, но желанному ею венцу за Тех, Кому она окончательно отдала свою душу на земле.
Расставаясь накануне переезда из Царского Села в Тобольск с комнатой своей матери и со всем, что было собрано в ней как память о матери, Анастасия Васильевна записала в своём дневнике последнее обращение к матери, воспитавшееся и развившееся в ней из завета, данного Государыней и поддерживавшегося Ею в “Настеньке” всею силою глубокого духовного влияния.
“Последний раз сижу я в уютном уголке, устроенном около Твоей образницы, окружённая твоими книжками, образами, и все мне говорит о Тебе. Завтра уже опять (третий раз после Твоей смерти) придётся разорить этот единственный уголок моего home (дома – англ.) и опять всё укладывать, и Бог знает, придётся ли когда его собрать? Впереди неведомый далёкий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда Твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к Тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе всё же спокойно; я чувствую, что Ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу Тебе, не выразить хоть отчасти всё пережитое, хотя я и знаю, что Ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души, даже ещё легче, ещё яснее, чем раньше.
Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши вместе с Тобой Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне за все эти почти 5 месяцев ареста.
И я знаю, что эти неземные чувства слишком хороши и высоки для меня. Не я их заслужила, а Ты мне их вымолила у Бога своими страданиями.
Ты всю жизнь жаждала и стремилась к миру душевному, как к высшему лучшему Божьему дару, и когда Ты, наконец, достигла его и наслаждаешься им в полном блаженстве, Ты делишься им со мной (как мы делили и страдания). Ты видишь, что я без этого не могла бы продолжать жизнь, и чем труднее и тяжелее делается моя жизнь, тем больше делается душевный мир.
Я поняла теперь, как и Ты, что это лучшее, самое большое счастье, которое может быть, что с этим чувством всё можно перенести, и я благословляю Бога и Тебя, Ангел мой, за это, потому что я уверена, что это мне послано по Твоим молитвам. Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь всё и всех дорогих отдать всецело в руки Божий, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что по мере умножения в нас «страданий Христовых, умножается Христом и утешение наше» (2 Коринфянам, 1, 5) (…)
Я знаю, что Ты везде будешь со мной, будешь вести меня по тому пути, по которому я должна идти, и я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнения и вопросов, или ропота в руки Божии, с доверием и любовью, и знаю, что ты умолишь Бога поддержать меня и в минуту смерти, или если мне ещё будут испытания в жизни“.
На этом кончается дневник Анастасии Васильевны, посвящённый матери». [352] [353]
События Февральской Смуты застали Графиню А. В. Гендрикову по пути в Ялту, куда она срочно выехала, чтобы навестить свою заболевшую сестру Александру (Иночку). Но, прибыв в Севастополь, она узнаёт о произошедших в Петрограде событиях и, так и не повидав сестру, возвращается обратно в Царское Село.
И, надо сказать, её возвращение было, что называется, ко времени.
8(21) марта 1917 года, за два часа до того, как Александровский Дворец по приказу Генерал-Лейтенанта Л. Г. Корнилова стал тюрьмой для всех тех, кто пожелал в нём остаться, Графиня А. В. Гендрикова вновь приступила к своим служебным обязанностям, записав в дневнике: «Слава Богу, я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними».
И воистину: благодарить Господа за возможность быть арестованной – редкое встречаемое чувство, не говоря уж о том, сколь редкое это человеческое качество.
А когда по постановлению Временного Правительства Августейшая Семья должна была последовать в далёкий Тобольск, она без колебаний последовала за Ней, даже не предполагая, что всего через каких-то десять месяцев именно из этого сибирского города начнётся её скорбный путь на Уральскую Голгофу.
По прошествии лет брат Настеньки Граф А. В. Гендриков [354]вспоминал:
«Как живой стоит в памяти образ покойной сестры, когда накануне отъезда в Тобольск, уходя, она махнула мне рукой на прощание. Сердце подсказывало, что больше мы с ней в этом мире не встретимся». [355]
Как в Царском Селе, так и в Тобольске Государыня из-за невозможности личных встреч зачастую обменивалась с находящейся около Царской Семьи Настенькой письмами в виде записочек. А Графиня А. В. Гендрикова, движимая бесконечной любовью к Государыне, всегда была Её верным утешителем.
Но и «тобольский период» не принёс в душу Настеньки желанного успокоения.
Первые для неё неприятности были связаны с неожиданным приездом в Тобольск бывшей Личной Фрейлины Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны – Маргариты Хитрово. Явившись в город 15 августа, без какого-либо на то разрешения властей, М. С. Хитрово в тот же день была арестована. С самой первой минуты своего пребывания на тобольской земле всё поведение М. С. Хитрово выдавало в ней неумелую заговорщицу, что, в свою очередь, послужило причиной для допроса всех лиц, с кем она успела, что называется, обмолвиться словом. А её кратковременное пребывание в комнате, занимаемой Графиней А. В. Гендриковой в доме Корнилова, и вовсе послужило причиной для обыска, после проведения которого Настенька была лишена права на свободное передвижение по го-роду.
Но едва закончился её домашний арест, как Анастасию Васильевну ждало новое испытание.
Приехав в Тобольск, дочь Е. С. Боткина, Татьяна, попросила солдата, препровождавшего её на квартиру Полковника Е. С. Кобылинского, показать ей дом, где помещаются арестованные. Оказавшись рядом с Корниловским домом, где проживала свита, Т. Е. Боткина сразу же чуть ли не столкнулась с Графиней А. В. Гендриковой. Памятуя случай с М. С. Хитрово, та отскочила от неё с возгласом: «“Не подходите ко мне, не подходите”, – и, справившись, благополучно ли я доехала, не прошла к двери до тех пор, пока я не ушла». [356]
Ситуация с предосторожностями порой граничила с анекдотической. Так, в конце 1917 года, едва оправившись после операции аппендицита, в Тобольск прибыла Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Фёдоровны и подруга Графини А. В. Гендриковой – Баронесса София Карловна Буксгевден.
При этом курьёзность ситуации, как таковой, заключалась в том, что и у Баронессы С. К. Буксгевден, и у Графини А. В. Гендриковой были совершенно одинаковые шубы, пошитые ими в лучшие времена. Так вот, абсолютно не сговариваясь между собой, обе дамы явили эти шубы на обозрение караула. И причём, фактически, в одном месте. София Карловна явилась в ней в корниловский дом, а Анастасия Васильевна, минутой ранее вышла из него, чтобы направиться в «Дом Свободы». Ничего не подозревавшие солдаты охраны, как говорится, ни сном ни духом не ведавшие о существовании в одном городе шуб-близнецов, изловили Настеньку, искренне считая, что поймали баронессу, пытавшуюся проникнуть к Царской Семье вопреки всеобщему запрету, так сказать, по собственной инициативе. И хотя Баронесса С. К. Буксгевден приехала в Тобольск с личного разрешения А. Ф. Керенского, об этом охране пока что не было известно. Да и выполнять распоряжение «временных» после случившегося в Петрограде и Москве Октябрьского переворота они не особо стремились… Чуть ли не с торжеством изловив «ослушницу», они уже надеялись её примерно наказать, как вдруг пред их очи предстало «содержимое» шубы – Графиня А. В. Гендрикова. Теперь караульные вообще ничего не понимали – если графиня здесь, то кого в таком случае пропустил в дом часовой? В общем, примерного наказания не состоялось, хотя шума и гвалта среди охраны, по словам очевидцев, было много.
Чтобы быть ближе к Царской Семье, Графиня А. В. Гендрикова, с разрешения комиссара В. С. Панкратова, некоторое время выступает в роли учительницы, обучая Русской истории младших Великих Княжон.
Все основные события, происходившие в Тобольске, Анастасия Васильевна заносила в свой личный дневник, привычка вести который у неё завелась в 1906 года. Её последний дневник за 1918 год был впоследствии приобщён к материалам дела в качестве одного из вещественных доказательств. [357]А его содержание – бесценная живая хроника событий тех далёких дней:
«1-го Янв. [аря] Были у обедни в 3 ч. утра все, кроме О. Н. [358]и Т. Н. [359](у них краснуха). Служил другой священник. [360]
3-го Янв. [аря] Изу [361]всё не пускают в дом [№]1; [362]солдаты даже поднимали вопрос о её выселении из дома Корнилова. [363]Она ищет квартиру.
5-го Янв. [аря] В 3 часа была вечерня с водосвятием. У М. Н. [364]тоже краснуха. У Алексея Ник. [олаевича] была очень лёгкая; уже прошла.
6-го Янв. [аря] Были утром в церкви. Государь был в пальто без погон. Солдаты все эти дни скандалят по этому поводу, требуя, чтобы все сняли их. Служил тот же священник. О. Алексей вернулся из Оболана, [365]но служить ещё не может. (!)
11-го [Января]. По требованию солдатского комитета Иза должна была выехать из дома Корнилова и переехать в две комнаты на Рождественской улице.
14-го [Января]. В церкви не были. Солдаты постановили пускать в церковь только по двунадесятым праздникам. Была обедница дома в 11½. Вечером “Les Deux Timides”. [366]
18-го [Января]. На днях приехала первая партия солдат (11 человек в 4-й полк [367]) на смену. Последние дни много разговоров относительно постановления охраны спирта (обещано по 400 р. каждому солдату).
21-го [Января]. Вчера и сегодня служба дома. Вечером “A la Porte” (Т. Н. и Mr. Gilliard [368]).
27-го [Января]. По постановлению солдатского комитета Панкратову [369]и Никольскому [370]предложено покинуть дом Корнилова и сдать должность. Комендант и офицеры утверждены. Относительно охраны спирта ничего ещё не решено, по-видимому, ничего не будет.
28-го [Января]. Была утром в церкви (с солдатами, конечно). Всенощная и обедница были дома. О. Алексею всё ещё не разрешено служить (солдатским комитетом) даже в его церкви. Вечером “La Bete Noire” (Татищев, О. Н., Т. Н., М. Н. и я). В Корниловском доме после отъезда Панкратова и Никольского поселены (внизу) Матвеев (новоиспечённый офицер 2-го полка большевиков [371]) и Киреев (председатель солдатск. [ого] Комитета [372]).
… Третьего дня комитет послал телеграмму, прося прислать сюда комиссара большевитского правительства. Вчера в местных телеграммах было известие о прекращении войны с Германией, Австрией и Болгарией и распущении армии, но одновременное этим мирные условия Троцким не подписаны (?!). [373]
Тут же напечатан приказ Крыленко погромного характера о распущении армии и проч.
Февраль.
1-го [Февраля]. Установлен новый стиль, но продолжаю по старому. Вчера и сегодня уехала партия солдат из самых хороших 4 полка. Несколько человек, тоже из хороших, уехали несколько дней тому назад (вследствие роспуска годов их призыва).
Из Петрограда отказались прислать сюда комиссара.
2-го [Февраля]. Солдатский комитет не позволил Им [374]и сегодня пойти в церковь. Обедница была в зале. Вчера дома вченощная. Ал. [ексей] Ник. [олаевич] три дня лежал: подбил ногу. Сегодня встал.
4-го [Февраля]. Вчера и сегодня службы дома. Вечером “A la Porte” (Т. Н. и Mr. Gilliard) и “Packing up” (M. H., А. Н. и Ал. Н. [375]).
7-го [Февраля]. Возобновление военных действий. Объявлена общая мобилизация (!).
По слухам немцы взяли Ревель, Режицу, Луцк и Ровно.
Говорят, в Иркутске японцы, и там полный порядок.
10-го [Февраля]. Комендант получил телеграмму от комиссара над имуществом Карелина, [376]что из учреждений Министерства двора больше никаких сумм на жизнь Царской Семьи выдаваться не будет, и постановлено из числа их личных сумм выдавать им (по установленному для всех положению) по 150 р. в неделю или 600 р. в месяц на человека. Государство даёт только квартиру (Губернаторский и Корниловский дома), освещение и отопление, и солдатский паёк.
11-го [Февраля]. Вчера и сегодня службы дома. Вечером “Fluide de John” (2-й раз) и “In and out a punt” (Т. Н. и Mr. Gibbs).
12-го [Февраля]. По агентским телеграммам приняты совнаркомом мирные условия (унизительные), тем не менее военные действия немцами продолжаются.
Вчера и сегодня уехали три большие партии солдат нашего отряда. Из 350 чел., приехавших с нами, останутся всего приблизительно человек 150. Жаль, что уехали лучшие.
14-го [Февраля]. Взят Псков. Вчера говорили упорно о взятии Петрограда.
16-го [Февраля]. Новые условия хозяйства (уволено 11 человек служащих, большие сокращения во всём).
18-го [Февраля]. Службы дома вчера и сегодня. Вечером “The Cryst Goyes” (Mr. Gibbs и М. Н.) и “Медведь” Чехова.
20-го [Февраля]. Вчера вечером солдаты срыли ледяную гору [377](постановление комитета). По слухам, большие беспорядки в Тюмени.
26-го [Февраля]. Службы дома вчера и сегодня. Священник и певчие (4–5 чел. с регентом) предложили даром служить.
В Тюмени все успокоилось. Вечером “Packing up” (М. Н. и А. Н.).
Март.
3-го [Марта]. Солдатский комитет (после долгих обсуждений) постановил разрешить Царской Семье пойти в среду, пятницу и субботу утром в церковь. [378]
В отряде всего осталось приблизительно 150 человек. Уехал тоже некоторое время тому назад офицер 1-го полка Мяснянкин (его заменяет солдат) и приехавший с нами член Ц.[арско – ] С.[ельского] совдепа Бурняим. [379]
Солдатам надоело нас сопровождать на прогулках (я почти не выходила, Татищев только ходил к дантистке, [380]гулял больше Долгорукий и Жильяр); они хотели лишить нас вовсе прогулок, но потом разрешили нам выходить на 2 часа раз в неделю без солдат. (!)
10-го [Марта]. Все вместе сегодня приобщались. Три раза были в церкви на неделе; остальные службы были дома без певчих. Пели Императрица и Дочки под управление диакона.
11-го [Марта]. Приехал из Омска большевитский комиссар (Дутман). [381]
13-го [Марта]. Приехали из Омска сто красногвардейцев для охраны города. Комиссар переехал в Корниловский дом.
15-го [Марта]. Из Тюмени прибыли 50 красногвардейцев.
22-го [Марта]. Тюменские красногвардейцы, по требованию Омских, уехали.
Последние пока себя держат хорошо, наш отряд тоже.
Весна в разгаре (на солнце вчера дошло до 21°).
25-го [Марта]. Вчера всенощная дома. Сегодня в 8 час. утра обедница (в церковь не пустили) без певчих; пели Императрица и Дочки под управлением диакона.
26-го [Марта]. 3 члена совдепа приходили осматривать Корниловский дом (все хотят его занять).
28-го [Марта]. Вчера вечером был большой переполох по поводу того, – солдаты отказались пустить в дом № 1 чрезвычайного комиссара (недавно тоже прибывшего из Омска) Дементьева. [382]Вследствие выраженной последним угрозы можно было ожидать столкновения красногвардейцев с нашим отрядом. Наш отряд вооружился и принял все меры для защиты.
Слава Богу, всё обошлось мирно, после разговоров Дементьева с солдатами (выяснилось, что угрозы даже не было, а была вызвана что-то вроде тревоги для проверки охраны).
Говорят о нашем переводе или в архиереевский (так!) дом, или в Иоанновский мон. [астырь] (для безопасности, когда начнётся навигация).
29-го [Марта]. Сегодня утром Дементьева допустили осмотреть двор и караул (в дом он не входил).
30-го [Марта]. Пришла из Москвы бумага (привёз посланный отсюда солдат) с приказом перевести нас из Корниловского дома в Губернаторский. С трудом и потеснившись, нашли место в нижнем этаже. Получила разрешение вместо Паулины [383]взять с собой в одну комнату Викочку. [384]Вечером мы переехали. Алексей Ник. [олаевич] заболел.
31-го [Марта]. Солдатский комитет осматривал людские комнаты с тем, чтобы перевезти в дом и всех людей, которые жили на стороне. Прислуге запрещён тоже выход из дома. Вообще приказано завести Царскосельский режим.
Вчера простилась с Изой, которую не могу больше видеть. Только докторов [385]пока свободно впускают и выпускают из дома.
Прибыли 60–70 красногвардейцев в город.
Говорят, идут 300 чел. для пополнения нашего отряда из Москвы.
Апрель.
1-го [Апреля]. Комиссия осматривала дом.
8-го [Апреля]. Пришла телеграмма из Москвы, одобряющая решение отрядного солдатского комитета о снятии Государем погон.
10-го [Апреля]. Приехавший вчера комиссар Яковлев [386]был сегодня утром в доме. С ним прибыл отряд в 150 чел., набранный им по дороге. Никакого Московского отряда, говорят, не будет.
Чрезвычайный Комиссар (по Тобольской губ.) Дементьев несколько дней тому назад уехал.
12-го [Апреля]. Комиссар Яковлев пришёл в 2 ч. объявить, что Государь должен уехать с ним в 4 час. утра, он не может сказать куда (вероятно, по догадкам, в Москву и потом, м. [ожет] б. [ыть], за границу).
Предполагалось ехать всем, но из-за болезни Алексея Ник. [олаевича] этого нельзя; Государю же откладывать отъезд нельзя. Императрица решила ехать с Ним; Мария Ник. [олаевна] тоже едет с Ним. Остальные остаются здесь до поправления Ал. [ексея] Ник. [олаевича] и до первого парохода. Бог даст, недели через три поедем вслед. Комиссар Яковлев вернётся за ними сюда. Татищев остаётся здесь. Долгорукий и Боткин едут с Государем. Из прислуги едут только Чемадуров, Седнев и Демидова. Для охраны 5 стрелков и офицеры Набоков и Матвеев. Остальные стрелки и полковник Кобылинский остаются здесь. Ужасная ночь. В 4 часа уехали, экипажи ужасные (а до Тюмени 285 верст).
15-го [Апреля]. Были два раза известия с пути. Сегодня утром – о благополучном прибытии в Тюмень (вчера в 9 час. вечера).
Поставили в зале Походную Церковь и была отслужена обедня (пели 5 монашек).
Днём был крестный ход по городу. Епископ Гермоген арестован. [387]
16-го [Апреля]. Были утром известия о благополучном следовании в поезде, но неизвестно куда и неизвестно откуда.
20-го [Апреля]. Три дня нет известия. Алексею Ник. [олаевичу], слава Богу, лучше; третьего дня вставал.
Два раза в день службы в Походной Церкви. Вчера с Детьми приобщались. Вечером пришло известие (телегр. [амма] Матвеева), что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей.
22-го [Апреля]. Заутреня и обедня в зале (в Походной Церкви), потом разговливание (О. Н., Т. Н., А. Н., Татищев, Трина, [388]В. Н. Деревенько, я, Кобылинский, Аксюша (пом. коменданта) и Кл. [авдия] Мих. [айловна] Битнер. Никаких известий.
23-го [Апреля]. В 11 час. обедня.
24-го [Апреля]. Пришли из Екатеринбурга. Днём (с первым пароходом) приехали из Екатеринбурга Набоков, Матвеев и 5 стрелков сопровождавших.
27-го [Апреля]. Были письма из Екатеринбурга. Приезжал Хохряков [389]– председатель здешнего совдепа (переходим в ведение совдепа).
28-го [Апреля]. Обедня и всенощная. За всенощной присутствовал Хохряков.
Май.
3-го [Мая]. Хохряков приходит по несколько раз в день, видимо, очень торопится с отъездом. Приходилось ждать, из-за здоровья Ал. [ексея] Ник. [олаевича], который медленно поправляется, но, слава Богу, теперь лучше; второй день выходит.
4-го [Мая]. “Отряд” заменен красногвардейцами». [390]
После увоза Государя и Государыни в Екатеринбург вместе с несколькими приближёнными и слугами, наиболее верные слуги ждали того дня, когда все они смогут вновь воссоединиться с Царской Семьёй. И поэтому все они с большой надеждой встретили известие о том, что желающие сопровождать Августейших Детей могут отправиться в путь на том же самом пароходе «Русь», который доставит их в Тюмень, откуда всем им предстоит уже поездом добраться до Екатеринбурга.
О пути следования из Тобольска в Екатеринбург довольно подробно рассказано в главе 1 «Последний маршрут Царской Свиты»этой части книги. Посему останавливаться на нём ещё раз не имеет никакого смысла.
Накануне своего отъезда в Екатеринбург Графиня А. В. Гендрикова написала братьям последнее в своей жизни письмо, датированное 5 (18) мая. А о её смерти они узнали много позже, весной 1919 года…
О последних днях Графини А. В. Гендриковой также известно из воспоминаний А. А. Волкова:
«Наступило время, когда политических заключённых стали в арестантских поездах эвакуировать в западном направлении. Дошла очередь и до нас троих: меня, Гендриковой и Шнейдер. Чемодуров остался в Екатеринбургской тюрьме. Привели нас в контору, где ожидали двое каких-то людей с портфелями. Первым привели меня, женщин же ожидали довольно долго: они обе были больны. Посадили нас на извозчичьи пролётки и привезли в помещение одной из прежних гостиниц, где теперь помещались какие-то учреждения. [391]Здесь нас принял некто, одетый в солдатскую форму, переписал и отпустил. На вопрос, куда нас повезут, он ответил:
– Или к семье (подразумевается, царской), или в Москву. (Это происходило 11 (24) июля, когда царская семья была уже убита.) [392]Усадили нас снова на тех же извозчиков: на одного Шнейдер и Гендрикову, на другого – меня с невооружённым солдатом. Привезли на вокзал. Солдат сказал, чтобы мы остались на извозчиках, он же пойдёт искать наш вагон. Стало темнеть. Сидя на пролётке, я думаю: “Куда-то везут, видимо, не миновать смерти”. Слез с извозчика, подошёл к Шнейдер и Гендриковой и тихо говорю:
– Слезайте.
Они делают знаки, что отказываются. Вернулся солдат, побранился, что нет никакого порядка, никто ничего не знает. Вновь отправился искать поезд. Я опять предложил моим спутницам сойти с экипажа и тихонько уйти. Они не согласились. Без них же уйти я не решился, опасаясь, что Гендрикову и Шнейдер, тотчас после моего бегства, расстреляют.
Возвратился солдат и повёл нас в арестантский вагон, который уже был полон народом из нашей Екатеринбургской тюрьмы.
Была здесь княгиня Елена Петровна, ездившая повидаться с мужем, князем Иоанном Константиновичем, бывшим в Алапаевске. Узнав, что её муж и другие алапаевские узники переведены на тюремный режим, Елена Петровна не хотела уезжать из Екатеринбурга. Тогда из гостиницы её доставили в тюремный вагон. С княгиней вместе была арестована и сербская миссия в составе майора Мичича, солдат Милана Божича и Абрамовича. Секретарем миссии состоял С. Н. Смирнов». [393]
Простояв на запасных путях более суток, поезд с вагоном, в котором находилось 35 арестантов, наконец-то был отправлен и прибыл в Пермь. (Причём старшим над конвойной командой, сопровождавшей этих арестованных, был не кто иной, как сотрудник Уральской Областной ЧК Г. И. Сухоруков, накануне принимавший участие в сокрытии трупов Царской Семьи и Её слуг.)
Находясь в бывшем Пермском губернском тюремном замке, Княгиня Елена Петровна, Графиня А. В. Гендрикова и Е. А. Шнейдер были помещены в одну камеру, расположенную в его башне, в которой ранее содержались особо опасные политические преступники.
7 августа 1918 года Чрезвычайный Комиссар Пермской Губернской ЧК Воробьёв направил в Совнарком Р.С.Ф.С.Р. телеграмму, в которой испрашивал дальнейших действий в отношении содержащейся в тюрьме «прислуге Романовых», ходатайствующей об освобождении.
В своей ответной депеше на этот запрос Председатель Президиума ВЦИК Я. М. Свердлов предлагал пермским чекистам действовать по своему усмотрению «согласно обстоятельствам». А это означало лишь одно – расстрел без суда и следствия…
Вследствие этого «руководства к действию» расстрелы лиц, содержащихся в Пермской губернской тюрьме, к исходу лета 1918 года заметно участились, что, конечно же, не могло не отразиться на общем душевном состоянии всех находящихся в этой камере узников, с минуты на минуту ожидавших своего вызова на казнь. Не способствовали также улучшению настроения и условия их содержания, а также отсутствие каких-либо средств элементарной личной гигиены.
Так, по воспоминаниям дочери Е. С. Боткина, Татьяны, Графиня А. В. Гендрикова, не имевшая при себе никаких личных вещей:
«…сама стирала своё бельё под краном, причём, имея только одну смену белья, она, стирая блузу, надевала рубашку, а стирая рубашку, надевала блузу.
Однажды её вызвали к комиссарам:
– Отчего Вы не попросите Ваши вещи? – спросили её.
– Мне ничего не нужно, – спокойно сказала графиня.
– Что Вы хотите?
– Служить Их Величествам до конца дней своих.
– Ах так?
– Да, так.
– Ведите обратно в тюрьму.
Когда после этого пришла стража и велела графине и Екатерине Адольфовне идти за собой, то всем стало ясно, зачем. Графиня встала совсем спокойная и только сказала: “Уже?”, но, по-видимому, потом она поверила словам красноармейцев, объявивших, что их просто переводят в другую тюрьму». [394]
Рассказ Т. Е. Мельник-Боткиной дополняет ещё одна выдержка из книги М. К. Дитерихса:
«Администрация тюрьмы, куда были заключены Княгиня Сербская, графиня Гендрикова и Е. А. Шнейдер, в пределах возможного, старалась облегчить заключённым женщинам их положение: разрешила приобретать изредка молоко и давала для чтения получавшиеся в тюрьме газеты. Наибольшую бодрость в тяжёлом тюремном заключении проявила графиня Гендрикова, которая иногда даже пела, дабы развлечь тоску сильно грустившей по мужу Княгини Елены Петровны. Большой недостаток ощущался в белье; приходилось носить мужское тюремное бельё, так как никаких своих вещей при заключённых не было. Все вещи Гендриковой и Шнейдер были отобраны советскими главарями ещё в Екатеринбурге и хранились в помещении областного совдепа, где, как упоминалось выше, вещи при бегстве советской власти из города были раскрадены как самими главарями власти, так и различными маленькими служащими совдепа. Остаётся только непонятным, почему советские власти, предрешив судьбу несчастных своих жертв, так медлили с окончательным приведением в исполнение своих намерений и томили бедных заключённых, заставляя их переживать моральные пытки, в тысячу раз более изуверские, чем пытки в застенках в самые тёмные времена средних веков». [395]
О том, как прошли последние часы земной жизни Графини Анастасии Васильевны Гендриковой и Гоф-Лектрисы Е. А. Шнейдер, нам, живущим сегодня, стало известно из материалов следствия, контроль за проведением которым осуществлял уже неоднократно упомянутый здесь Генерал-Лейтенант М. К. Дитерихс.
«4 сентября 1918 года, – писал он в своей книге “Убийство Царской Семьи и других Членов Дома Романовых на Урале”, – отношением за № 2523, губернский чрезвычайный комитет потребовал присылки в арестный дом графини А. В. Гендриковой, Е. А. Шнейдер и камердинера Волкова. Всех их собрали в конторе тюрьмы и предложили им захватить с собой вещи, какие у кого были. Это дало повод Анастасии Васильевне высказать предположение, что их поведут на вокзал для перевозки в другое место. В конторе тюрьмы их передали под расписку конвоиру от комитета, по фамилии Кастров.
В арестном доме, в комнате, в которую их ввели, было собрано ещё восемь других арестованных (в том числе жена полковника Лебеткова и Егорова) и 32 вооружённых красноармейца, во главе с начальником, одетым в матросскую форму.
Была глухая ночь, лил дождь. Всю партию в 11 человек (6 женщин и 5 мужчин) забрал матрос с конвоем и повёл куда-то, сначала по городу, а затем на шоссе Сибирского тракта. Все арестованные несли сами свои вещи, но, пройдя по шоссе версты 4, конвоиры стали вдруг любезно предлагать свои услуги – понести вещи: видимо, каждый старался заранее захватить добычу, чтобы потом не пришлось раздирать её впотьмах, в сумятице, и делить с другими.
Свернули с шоссе и пошли по гатированной дороге к ассенизационным полям. Тут Волков понял, куда и на какое дело их ведут, и, сделав прыжок вбок через канаву, бросился бежать в лес. По нём дали два выстрела; Волков споткнулся и упал. Это падение красноармейцы сочли за удачу выстрелов и прошли вперёд. Однако Волков не был задет, он вскочил и снова побежал; ему вслед дали ещё выстрел, но в темноте опять не попали. Через 43 дня скитания по лесам Волков вышел на наши линии и благополучно избёг ожидавшей его участи.
Всех остальных привели к валу, разделявшему два обширных поля с нечистотами; несчастные жертвы поставили спиной к конвоирам и в упор сзади дали залп. Стреляли не все, берегли патроны; большая часть конвоиров била просто прикладами по головам…
С убитых сняли всю верхнюю одежду и в одном белье, разделив на две группы, сложили тут же в проточной канаве и присыпали тела немного землёй, не более как на четверть аршина.
7 мая 1919 года, через семь месяцев после убийства, тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были разысканы, откопаны и перевезены на Ново-Смоленское кладбище в Перми для погребения. Перед погребением тела были подвергнуты судебно-медицинскому осмотру.
Тело Е. А. Шнейдер находилось в стадии разложения, но ещё достаточно сохранившимся для осмотра; черты лица оставались легко узнаваемыми, и длинные её волосы были целы. На теле обнаружена под левой лопаткой пулевая рана в области сердца; черепные кости треснули от удара прикладом, но голова в общем виде осталась ненарушенной.
Тело графини А. В. Гендриковой ещё совершенно не подверглось разложению: оно было крепкое, белое, а ногти давали даже розоватый оттенок. Следов пулевых ранений на теле не оказалось. Смерть последовала от страшного удара прикладом в левую часть головы сзади: часть лобовой, височная, половина теменной костей были совершенно снесены и весь мозг из головы выпал. Но вся правая сторона головы и всё лицо остались целы и сохранили полную узнаваемость.
Тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были переложены в гробы и 16 мая погребены в общем деревянном склепе на Ново-Смоленском кладбище. По случайному совпадению могила их оказалась как раз напротив окна камеры Пермской губернской тюрьмы, в которой провели они последние дни своей земной жизни». [396]
По прошествии 53-х лет, решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова была причислена к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречёна именем Святой Новомученицы Анастасии Гендриковой.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
К сказанному остаётся только добавить, что, находясь в Перми летом 1998 года, автор этих строк (в то время – Заведующий Отделом экспертных исследований Всероссийского Исторического Общества) вместе с представителем творческой интеллигенции города, – продюсером «Ультрасаундфильм» А. В. Кыласовым, – обратились к Председателю Комитета по культуре и искусству администрации г. Перми А. В. Родину и Начальнику Управления внешнего благоустройства М. П. Трухину с инициативой воздвижения Памятного Креста на месте предположительного захоронения жертв Красного Террора: Графини А. В. Гендриковой и Гоф-Лектрисы Е. А. Шнейдер, останки коих были упокоены в 1919 году на территории Ново-Смоленского (Егошихинского) кладбища этого города.
Инициатива была поддержана, и 4 сентября 1998 года при содействии членов местной организации ВООПИК в лице Р. Б Веденеева и Л. В. Перескокова, в присутствии представителей общественности, местного духовенства и СМИ, на этом месте был водружён деревянный крест-голубец с табличкой следующего содержания: «Памяти невинно убиенных в ночь на 22.08 (4.09.) 1918 года Личной Фрейлины Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графини Анастасии Васильевны Гендриковой и Гоф-Лектрисы Екатерины Адольфовны Шнейдер».
Но стоять этому Памятному Кресту пришлось недолго…
Уже менее чем через месяц он был подожжён красно-коричневыми вандалами…
Новый крест с именами Святых Новомучениц Анастасии Гендриковой и Екатерины Шнейдер был установлен членами той же местной организации ВООПИК в 2001 году и продолжает стоять там по настоящее время.
Письма (записки) Государыни Императрицы Александры Фёдоровны к Графине А. В. Гендриковой за 1917–1918 годы
Записки за 1917 год
Записка № 1
Ц.[арское] С.[ело]. 16 Марта
Дорогая Настенька,
благодарю за милую записочку. У Марии теперь [температура] 40,5, а у Анастасии 40,3.
Они спали сегодня днём.
Любящая Вас обеих Александра.
Моё сердце расширено. [397]
Записка № 2
Ц.[арское] С.[ело]. 29 Марта
Дорогая Настенька,
сожалею, что Вас не видела, во все эти дни чувствую себя прескверно, постоянная головная боль, головокружение, сердце расширено. Впервые лежала на балконе три четверти часа. Надеюсь с Иночкой всё благополучно. Жаль, что слепая кишка докучает опять Изе, но это неизбежно, пока её не оперируют. У Ольги 39,4. Горло очень болит.
Целую. Александра. [398]
Записка № 3
Ц.[арское] С.[ело]. 2 Апреля
Не пожелает ли м-лль [399]Зизи [400]или графиня [401]присутствовать в 7 часов на молитве в угловой комнате наверху [?] Валя [402]и граф [403]тоже. Места хватит на всех.
А[лександра]. [404]
Записка № 4
Ц.[арское] С.[ело]. 23 Мая
Дорогая Настенька,
увы, боюсь, что следующая телеграмма принесёт Изе роковое известие о смерти её матери. Пусть лучше Валя по получении пришлёт мне – я передам бедной девочке. Вероятно, смерть уже последовала от удара. У отца [405]слабое сердце. Мне кажется, ей следовало бы ехать туда. В случае рокового исхода, отец её поедет, наверное, в Казань. Таким образом она его увидит и ему будет спокойнее, что она там. Всё печально.
А[лександра].
Проведите её в сад; ей лучше гулять, чем сидеть дома и мучиться. [406]
Записка № 5
Ц.[арское] С.[ело]. 25 Мая
Милая Настенька,
получила ли Иза известие. Посоветуйте ей попросить у батюшки вынуть частицу [407]за её мать. У него список имён, которые он постоянно поминает по нашей просьбе за живых и усопших. Я включила имя Вашей Мама. Мы дали ему список после того, как нас заключили. [408]
Целую. Александра. [409]
Записка № 6
Ц.[арское] С.[ело]. 30 Мая
Дорогая Настенька,
передайте графине [410]моё соболезнование по поводу известия в сегодняшних газетах о смерти Ирины Долг. [оруковой] [411]от воспаления в лёгких. Попросите графиню, когда она будет писать Лело, [412]передать моё глубокое соболезнование. Целое гнездо детей, два отца и без матери. Какая трагедия.
А[лександра]. [413]
Записка № 7
23 Июня [Без места] [414]
Милая Настенька,
глубоко тронута; нежно благодарю за милые васильки. [415]Вы очень добры. Поблагодарите генерала [416]за то, что принёс их. Приятного сна.
Нежно целую. Александра. [417]
Записка № 8
30 Июня [Без места] [418]
Дорогая Настенька,
душистый горошек распространяет восхитительный аромат по всей комнате. Спасибо, спасибо бесконечно за удовольствие, доставленное Вами. Посылаю Вам ещё книгу Миллера. [419]Быть может, Иза прочтёт [первый] том, оконченный Вами, и затем пришлёт мне.
Что за чудная погода. Жажду сходить в настоящую церковь. [420]Спите крепко.
Любящая вас Александра. [421]
Записка № 9
Ц.[арское] С.[ело]. 19 Июля
Так тронута, дорогая Настенька.
Душистый горошек чудно пахнет. Посылаю взамен розы. День Св[ятого] Серафима. [422]Как жалко что нельзя пойти в церковь, в такой великий день. Благослави Вас Бог.
Целую А[лександра]. [423]
Записка № 10
21 Июля [Без места] [424]
Дорогая Настенька,
зная, что у Вас недостаток в лёгкой одежде, посылаю Вам материи на два платья: полосатую – чёрную с белым и белую. Пожалуйста, попросите Вашего генерала [425]отдать сейчас же в работу. А то, может быть, Ваша горничная могла бы сшить. Это, конечно, было бы лучше всего – быстрее и дешевле и не нужно посылать по почте, а мог бы принести генерал.
Целую. Александра.
Надеюсь, что Вы чувствуйте себя менее слабой. [426]
Записка № 11
28 [Октября] Тобольск
Дорогая Настенька,
если у Вас найдётся икона Вашей Святой, [427]пожалуйста, передайте её человеку, который принесёт эту записку – для того, чтобы я могла поставить на стол для вечерней службы. [428]
Поднимитесь ко мне на минутку до обеда.
А[лександра].
Записка № 12
2 Ноября. Тобольск
Дорогая маленькая Настенька,
я так опечалена известием о Вашем нездоровье, о новом беспокойстве от той надоедливой слепой кишки. Продолжайте лежать со льдом на боку и двигайтесь, как можно меньше. Счастье, что Ваш старый генерал [431]может ходить за Вами, т. к. нам, увы, не разрешается бывать у Вас [432](как глупо…). Не беспокойтесь на счёт своего нездоровья – Вы скоро почувствуйте облегчение.
Видела, как Вы поскользнулись на крыше. [433]Несомненно, Вам это движение повредило. Приятного сна. Господь Бог благословит [Вас].
Нежно целую. Александра.
Поклон Генералу. [434]
Записка № 1
Ц.[арское] С.[ело]. 16 Марта
Дорогая Настенька,
благодарю за милую записочку. У Марии теперь [температура] 40,5, а у Анастасии 40,3.
Они спали сегодня днём.
Любящая Вас обеих Александра.
Моё сердце расширено. [397]
Записка № 2
Ц.[арское] С.[ело]. 29 Марта
Дорогая Настенька,
сожалею, что Вас не видела, во все эти дни чувствую себя прескверно, постоянная головная боль, головокружение, сердце расширено. Впервые лежала на балконе три четверти часа. Надеюсь с Иночкой всё благополучно. Жаль, что слепая кишка докучает опять Изе, но это неизбежно, пока её не оперируют. У Ольги 39,4. Горло очень болит.
Целую. Александра. [398]
Записка № 3
Ц.[арское] С.[ело]. 2 Апреля
Не пожелает ли м-лль [399]Зизи [400]или графиня [401]присутствовать в 7 часов на молитве в угловой комнате наверху [?] Валя [402]и граф [403]тоже. Места хватит на всех.
А[лександра]. [404]
Записка № 4
Ц.[арское] С.[ело]. 23 Мая
Дорогая Настенька,
увы, боюсь, что следующая телеграмма принесёт Изе роковое известие о смерти её матери. Пусть лучше Валя по получении пришлёт мне – я передам бедной девочке. Вероятно, смерть уже последовала от удара. У отца [405]слабое сердце. Мне кажется, ей следовало бы ехать туда. В случае рокового исхода, отец её поедет, наверное, в Казань. Таким образом она его увидит и ему будет спокойнее, что она там. Всё печально.
А[лександра].
Проведите её в сад; ей лучше гулять, чем сидеть дома и мучиться. [406]
Записка № 5
Ц.[арское] С.[ело]. 25 Мая
Милая Настенька,
получила ли Иза известие. Посоветуйте ей попросить у батюшки вынуть частицу [407]за её мать. У него список имён, которые он постоянно поминает по нашей просьбе за живых и усопших. Я включила имя Вашей Мама. Мы дали ему список после того, как нас заключили. [408]
Целую. Александра. [409]
Записка № 6
Ц.[арское] С.[ело]. 30 Мая
Дорогая Настенька,
передайте графине [410]моё соболезнование по поводу известия в сегодняшних газетах о смерти Ирины Долг. [оруковой] [411]от воспаления в лёгких. Попросите графиню, когда она будет писать Лело, [412]передать моё глубокое соболезнование. Целое гнездо детей, два отца и без матери. Какая трагедия.
А[лександра]. [413]
Записка № 7
23 Июня [Без места] [414]
Милая Настенька,
глубоко тронута; нежно благодарю за милые васильки. [415]Вы очень добры. Поблагодарите генерала [416]за то, что принёс их. Приятного сна.
Нежно целую. Александра. [417]
Записка № 8
30 Июня [Без места] [418]
Дорогая Настенька,
душистый горошек распространяет восхитительный аромат по всей комнате. Спасибо, спасибо бесконечно за удовольствие, доставленное Вами. Посылаю Вам ещё книгу Миллера. [419]Быть может, Иза прочтёт [первый] том, оконченный Вами, и затем пришлёт мне.
Что за чудная погода. Жажду сходить в настоящую церковь. [420]Спите крепко.
Любящая вас Александра. [421]
Записка № 9
Ц.[арское] С.[ело]. 19 Июля
Так тронута, дорогая Настенька.
Душистый горошек чудно пахнет. Посылаю взамен розы. День Св[ятого] Серафима. [422]Как жалко что нельзя пойти в церковь, в такой великий день. Благослави Вас Бог.
Целую А[лександра]. [423]
Записка № 10
21 Июля [Без места] [424]
Дорогая Настенька,
зная, что у Вас недостаток в лёгкой одежде, посылаю Вам материи на два платья: полосатую – чёрную с белым и белую. Пожалуйста, попросите Вашего генерала [425]отдать сейчас же в работу. А то, может быть, Ваша горничная могла бы сшить. Это, конечно, было бы лучше всего – быстрее и дешевле и не нужно посылать по почте, а мог бы принести генерал.
Целую. Александра.
Надеюсь, что Вы чувствуйте себя менее слабой. [426]
Записка № 11
28 [Октября] Тобольск
Дорогая Настенька,
если у Вас найдётся икона Вашей Святой, [427]пожалуйста, передайте её человеку, который принесёт эту записку – для того, чтобы я могла поставить на стол для вечерней службы. [428]
Поднимитесь ко мне на минутку до обеда.
А[лександра].
Записка № 12
2 Ноября. Тобольск
Дорогая маленькая Настенька,
я так опечалена известием о Вашем нездоровье, о новом беспокойстве от той надоедливой слепой кишки. Продолжайте лежать со льдом на боку и двигайтесь, как можно меньше. Счастье, что Ваш старый генерал [431]может ходить за Вами, т. к. нам, увы, не разрешается бывать у Вас [432](как глупо…). Не беспокойтесь на счёт своего нездоровья – Вы скоро почувствуйте облегчение.
Видела, как Вы поскользнулись на крыше. [433]Несомненно, Вам это движение повредило. Приятного сна. Господь Бог благословит [Вас].
Нежно целую. Александра.
Поклон Генералу. [434]
Записки за 1918 год
Записка № 13
17 марта. Тобольск [1918 года]
Милое дорогое дитя,
все мои мысли и молитвы сопутствуют Вам в церковь. Да найдёте Вы силы и успокоение у мощей Св. [ятителя] Иоанна. [435]Великое счастье иметь возможность молиться там за Ваших дорогих. Вы, наверное, почувствуйте их близость. Как хорошо светит солнце, возвеселяя Ваше паломничество туда. Будьте душенькой и поставьте там свечку за меня. [436]
Благословляю и целую Вас нежно. Господь будь возле Вас. Может быть, отслужите молебен также за Вашу сестру, брата, за детей и за невестку, прося им благословение – это соединит Ваши души в этот день. [437] [438]
Записка № 14
[Без даты и места] [439]
Дорогая Настенька,
Ну, что же. Мне досадно за всех Вас. [440]Ужасно неприятно. [441]Вот, кажется, единственный способ: в Шуриной комнате [442]Вы с Полиной [443](такая маленькая ширма). Увы, место для Вашего генерала [444]нет. Трина [445]и Катя [446]– в комнате г[осподина] Гиббса [447](скажите Трине, что нет места для Маши [448]), Ваш генерал будет ангелом, если о ней позаботится. Шура и Лиза [449]в комнате Чемодурова, а он сам наверху. Нюта [450]на лестнице. Пусть сейчас сделают перегородку от подъезда. Г[осподин] Гиббс пойдёт к г[осподину] Жильяр. [451]Перешлите кровати и умывальники и всё, что Вам надо. Генерал всегда может прислать всё, что понадобится.
Считаю всё это чересчур глупым. Лично думаю, что ненадолго.
Целую Вас. [452]
Записка № 13
17 марта. Тобольск [1918 года]
Милое дорогое дитя,
все мои мысли и молитвы сопутствуют Вам в церковь. Да найдёте Вы силы и успокоение у мощей Св. [ятителя] Иоанна. [435]Великое счастье иметь возможность молиться там за Ваших дорогих. Вы, наверное, почувствуйте их близость. Как хорошо светит солнце, возвеселяя Ваше паломничество туда. Будьте душенькой и поставьте там свечку за меня. [436]
Благословляю и целую Вас нежно. Господь будь возле Вас. Может быть, отслужите молебен также за Вашу сестру, брата, за детей и за невестку, прося им благословение – это соединит Ваши души в этот день. [437] [438]
Записка № 14
[Без даты и места] [439]
Дорогая Настенька,
Ну, что же. Мне досадно за всех Вас. [440]Ужасно неприятно. [441]Вот, кажется, единственный способ: в Шуриной комнате [442]Вы с Полиной [443](такая маленькая ширма). Увы, место для Вашего генерала [444]нет. Трина [445]и Катя [446]– в комнате г[осподина] Гиббса [447](скажите Трине, что нет места для Маши [448]), Ваш генерал будет ангелом, если о ней позаботится. Шура и Лиза [449]в комнате Чемодурова, а он сам наверху. Нюта [450]на лестнице. Пусть сейчас сделают перегородку от подъезда. Г[осподин] Гиббс пойдёт к г[осподину] Жильяр. [451]Перешлите кровати и умывальники и всё, что Вам надо. Генерал всегда может прислать всё, что понадобится.
Считаю всё это чересчур глупым. Лично думаю, что ненадолго.
Целую Вас. [452]
Графиня А. В. Гендрикова в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
«(…) Гендрикова имела лет 30, среднего роста и телосложения. Лицо красивое, маленький нос, рот и ровные зубы, брюнетка. [453]
Литература о Графине А. В. Гендриковой
1. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
2. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
3. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 4
Гоф-Лектриса Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Екатерина Адольфовна Шнейдер
О личности Гоф-Лектрисы Е. А. Шнейдер вплоть до недавнего времени имелись весьма отрывочные биографические сведения.
Однако при более детальном изучении материалов Личного фонда Е. А. Шнейдер, хранящихся в ГА РФ. (Ф. 1115, оп. 1), автору удалось обнаружить некоторые дополнительные сведения биографического характера.
Но прежде чем начать рассказ о Екатерине Адольфовне Шнейдер, хотелось бы сразу расставить все точки над «i» в отношении правильного написания её фамилии. Ибо не подлежит сомнению, что её предки немецкого происхождения носили фамилию Шнайдер, что в переводе с немецкого означает – «портной». Фамилия же Шнейдер есть не что иное, как транслитерированный вариант этой немецкой фамилии на русский манер, что случалось довольно часто в среде обрусевших немцев. И это понятно, так как немецкий дифтонг «ei» (читаемый как «ай») в русском языке, зачастую, читался как «ей». Впрочем, это достаточно распространённая ошибка, наглядным примером чему может служить ставшее для большинства наших соотечественников привычно-неправильное произношение слова «рейх», вместо правильного – «райх». Однако вернёмся к теме нашего повествования.
Екатерина Адольфовна Шнейдер родилась 20 января 1856 года в Санкт-Петербурге в семье Надворного Советника Адольфа Шнейдера и его супруги Марии-Луизы (урождённой Сванберг).
Обряд крещения над новорождённой был произведён в Санкт-Петербурге, в евангелическо-лютеранской церкви Св. Екатерины, где она была наречена именем Генриетты-Екатерины-Луизы.
Известно также, что в семье Шнейдер рос ещё один ребёнок – дочь Юлия, приходившаяся Генриетте младшей сестрой.
Своё первичное образование девица Генриетта Шнейдер получила в Санкт-Петербургской Литейной Женской Гимназии, которую окончила в июне 1875 года и по результатам учёбы в которой имела одобрительное «свидетельство в науках и поведении». А о её успехах как твёрдой «хорошистки» наглядно свидетельствовали выставленные в аттестате оценки:
• Закон Божий – очень хорошо.
• Русский язык и Словесность – хорошо.
• Французский язык – хорошо.
• Немецкий язык – очень хорошо.
• Педагогика – хорошо.
• Математика – хорошо.
• История – хорошо.
• География – хорошо.
• Естествознание – весьма хорошо.
Наряду с перечисленными дисциплинами Генриетта Шнейдер обучалась также чистописанию, рисованию, танцам, пению и рукоделию, вследствие чего получила право «не подвергаясь испытанию» получить свидетельство Министерства Народного Просвещения на звание Домашней Учительницы.
Соответствующее прошение, поданное на имя Попечителя Санкт-Петербургского Уездного Округа, было одобрено, вследствие чего девица Генриетта Адольфовна Шнейдер 26 октября 1875 года получила соответствующее Свидетельство за № 7573.
Желая продолжить своё образование, Г. Шнейдер подаёт новое прошение и поступает на Педагогические Курсы Санкт-Петербургских Женских Гимназий, которые оканчивает в 1880 году с правом, как и прежде, получить, «не подвергаясь испытанию», аттестат на звание Домашней Наставницы, который также был ей выдан Министерством Народного Просвещения 1 июля 1880 года за № 110.
С лета 1880 года Генриетта Шнейдер практикует отдельные частные уроки. Так, начиная с 1 января 1881 года, она в качестве Домашней Учительницы проводит занятия с сыном Надворного Советника П. М. Михайлова Константином, а, набравшись некоторого педагогического опыта, уже в августе этого же года подаёт прошение о приёме в Московский Николаевский Сиротский Институт, в который её принимают на место Классной дамы.
Следует также отметить, что со дня своего рождения Генриетта Шнейдер проживала вместе с родителями в квартире № 43 дома № 52 по Литейному проспекту. А с началом своей педагогической деятельности переехала в отдельную квартиру, расположенную на 2-м участке Литейной части города (ул. Надеждинская, дом № 1, кв. № 25).
А теперь наступило самое время рассказать, каким образом девица Генриетта Шнейдер превратилась в девицу Екатерину Шнейдер.
Прозанимавшись с Константином Михайловым ровно год, Генриетта Шнейдер в 1882 году подаёт на имя Директора Училищ Санкт-Петербурга отчёт об этих занятиях, в котором подписалась как Генриетта-Екатерина Шнейдер. (Черновики этих отчётов хранятся в Личном фонде Е. А. Шнейдер.) Но прежде чем передать само прошение, она, видимо, решила показать черновик его в Канцелярии упомянутого должностного лица. А там кто-то из чиновников, рассмотрев представленный документ, внёс в него правку, сократившую её имя до «Екатерины Адольфовны» с припиской к нему уточнения «девицы-дворянки». Посему в дальнейшем, видимо, приняв во внимание, что, в отличие от Генриетты, имя Екатерина в России звучит куда более привычно и благозвучно, она до конца своих дней так и продолжала подписываться как Екатерина Адольфовна Шнейдер.
Состоя на службе в Московском Николаевском Сиротском Институте, Е. А. Шнейдер зарекомендовывает себя с самой лучшей стороны, подтверждением чему служит аттестация, выданная ей при увольнении по семейным обстоятельствам в декабре 1894 года:
«Наказаниям или взысканиям, соединённым с ограничениями в преимуществах по службе, равно случаям, лишающих её права на получение в своё время, за выслугу лет, Мариинского знака отличия беспорочной службы, не подвергалась. В отставках не была». [454]
Настоящей же причиной этого увольнения явились следующие обстоятельства.
Весной 1884 года семья Великого Герцога Гессенского Людвига IV провожала в Россию свою дочь принцессу Гессен-Дармштадскую Елизавету (Эллу), ранее помолвленную с Великим Князем Сергеем Александровичем, родным братом Императора Александра III.
Вместе с принцессой Елизаветой в Россию приехала и её младшая сестра принцесса Алиса – будущая Государыня Императрица Александра Фёдоровна, которая во время свадебных торжеств впервые познакомилась со своим будущим женихом Наследником Цесаревичем и Великим Князем Николаем Александровичем. [455]
Медовый месяц молодые провели не за границей, как это обычно было принято, а в принадлежавшем Великому Князю подмосковном имении Ильинское, которое впоследствии стало любимым местом пребывания Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны.
Сейчас уже можно смело сказать, что именно с этого имения Великая Княгиня начала своё знакомство с Россией, и что именно там было положено начало её будущего окружения, составившего впоследствии Двор Ея Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. Среди многочисленных придворных, входящих в штат оного, была и Е. А. Шнейдер, попавшая в их число по рекомендации своего дяди – Лейб-Хирурга Императора Александра III Г. И. Гирша – и занявшая среди них место учительницы русского языка.
И, надо сказать, что под руководством 28-летней Е. А. Шнейдер 20-летняя Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна делала просто поразительные успехи в овладении новым для неё русским языком, а равно с ним и в изящной словесности, что позволило ей уже через несколько лет принимать участие в любительских спектаклях. Так, на сцене театра в Царском Селе Элла выступила в роли Татьяны Лариной, а роль пылко влюблённого в неё Евгения Онегина сыграл Наследник Цесаревич Николай Александрович.
Обучив Великую Княгиню русскому языку и изящной словесности, Е. А. Шнейдер до 1894 года продолжала оставаться в штате её придворных.
В канун приезда в Россию принцессы Алисы уже в качестве невесты Наследника Цесаревича Николая Александровича Е. А. Шнейдер по рекомендации Эллы едет в Кобург, где за довольно короткий срок обучает Алису Гессенскую русскому языку, а по приезде в Россию занимает аналогичную должность при Дворе будущей Императрицы.
Годы, проведённые Е. А. Шнейдер при Особе Государыни настолько сблизили этих двух женщин, что каждая из них уже не представляла своей жизни без общества друг друга.
Впервые Принцесса Алиса упоминает Екатерину Адольфовну в своём письме своему жениху – Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу от 4 мая 1894 года:
«Замок Виндзор, письмо А-3.
(…) Увидишь ли ты фрейлину Шнайдер до того, как она приедет в гости? Бедная маленькая женщина, надеюсь, она не заблудится в пути. Если бы ты смог приехать сюда с ней…» [456]
Опасения Принцессы Алисы не сбылись – Екатерина Адольфовна не заблудилась и, доехав до места, буквально с первых дней их знакомства заняла в её жизни весьма существенное место:
«Замок Виндзор, 14 мая 1894 года:
(…) Эта милая маленькая женщина настаивает на том, чтобы мы говорили только по-русски, а я стою и улыбаюсь ей, не в состоянии ничего понять… Она попыталась что-то вбить в меня. Через несколько минут она спустится вниз, и если снова меня это спросит, о, Боже мой!..» [457]
Но доставалось, что называется, не только Принцессе Алисе, будущая Императрица также взялась за обучение Екатерины Адольфовны английскому языку, что немедленно отразила в своих письмах к Ники. [458]
«Харрогейт, 26 мая 1894 года:
(…) Гретхен (…) заставляет Шнайдерляйн читать по-английски детские стишки, что весьма уморительно… Они читают “Дом который построил Джек”, и мне это очень мешает писать. Я учу стихотворение Лермонтова по-русски…» [459]
Как бы там ни было, но уже на следующий год в своём письме к бабушке Королеве Виктории родная сестра Принцессы Алисы Элла (Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна) заметила:
«(…) Аликс делает прогресс в русском языке. Она пишет Ники так красиво и делает очень мало ошибок, и построение фраз вполне правильное…» [460]
Занятия русским языком продолжались и после свадьбы Принцессы Алисы, готовившейся стать Русской Императрицей Александрой Фёдоровной.
«(…) Шнайдерляйн (…) приходит каждое утро, – писала 4 февраля 1895 года будущая Государыня Александра Фёдоровна своей сестре Принцессе Виктории Баттенбергской, – и мы с ней усердно занимаемся. А ещё она читает час перед ужином. Ники в это время занят со своими бумагами. У него так много работы, что нам почти не удаётся побывать наедине…» [461]
Безусловно, одним из наиболее памятных для Екатерины Адольфовны событий стал День Священной Коронации Государя Императора Николая II и Государыни Императрицы Александры Фёдоровны, происходившей в Успенском Соборе Московского Кремля. День, пришедшийся на вторник 14 (26) мая 1896 года. Какие чувства тогда бурлили в её душе, нам не ведомо. Однако нельзя не предположить, что, заняв одно из самых почётных мест на трибунах, выстроенных по этому случаю, она с особой гордостью взирала на свою бывшую ученицу принцессу Аликс. И свидетельством тому – бережно сохраняемый ею до самой смерти билет, выписанный на её имя и дающий право входа на трибуны Кремлёвских Соборов…
Довольно скоро Екатерина Адольфовна, которую Государыня ласково звала «Шнайдерляйн» (от её исконной фамилии Schneider) или «Трина» (производное от имени Екатерина), стала для Государыни одним из самых близких людей, без советов которой Она уже не принимала никаких, даже мало-мальски серьёзных, решений и без которой Она не мыслила ни одного из Своих путешествий.
Так, в каждую из Своих поездок по Крыму и Финляндии Она неизменно брала с собой Е. А. Шнейдер, а после рождения Детей последняя стала при Них кем-то вроде няньки.
Обычно Е. А. Шнейдер не вела дневников. Однако отрывочные дневниковые записи о поездках в Ливадию в мае и октябре-ноябре 1902 года всё же имели место в её личных бумагах. [462]
Не имея своих детей, Трина была очень привязана к Царским Детям, и особенно к Великим Княжнам, помощь в воспитании и уход за которыми она осуществляла с их малолетства. А когда те стали подрастать, стала преподавать им немецкий язык.
Великие Княжны также всем сердцем полюбили свою неофициальную воспитательницу (Е. А. Шнейдер не имела официальной должности при Высочайшем Дворе), которую с малых лет звали не иначе как «Трина», произведя оное имя от её полного имени Екатерина.
Вспоминая Е. А. Шнейдер, бывший Начальник Канцелярии Министерства Высочайшего Двора и Уделов Генерал-Лейтенант А. А. Мосолов писал:
«Императрица много страдала в жизни от своей застенчивости и решила приучить дочерей с детства к общению с посторонними людьми. Поэтому, когда Ольге Николаевне минуло 10 лет, то она, равно как и Татьяна и Мария Николаевны, 8 и 6 лет, завтракали за общим столом. К завтракам государыня часто не выходила. Конечно, дети были тут под надзором царя и фрейлин. Хотя и очень живые, за столом они держали себя натурально и мило, вели себя безукоризненно. Серьёзнее и сдержаннее всех была Татьяна.
Постепенно главный надзор за детьми перешёл к Е. А. Шнейдер. (…)
Долгое время Шнейдер жила при дворе без всякого официального положения. Затем граф Фредерихс создал для неё должность гоф-лектрисы, считая неудобным сопровождение ею всюду великих княжон без какого-либо придворного звания.
Екатерина Адольфовна была удивительно предана, как государыне, так и детям… (…) Она была очень культурна, исключительно скромна и очень работоспособна. Императрице она служила и секретарем, и гардеробмейстершей. Всё покупалось и заказывалось через её посредство. Была она и учительницей самой государыни по русскому языку, а детей, пока они были маленькими, – по всем предметам. Если кого из княжон надо было куда сопровождать, делала это всегда Екатерина Адольфовна. При этом фрейлен (правильно: фройлен. – Ю. Ж.) Шнейдер отличалась очень ровным характером и удивительной добротой.
Как эта худенькая, кажущаяся слабенькой барышня могла поспевать делать всё то, что ей поручали, да ещё со всегдашней готовностью, было прямо поразительно». [463]
Неотлучно находясь при Государыне Александре Фёдоровне, Екатерина Адольфовна активно поддерживает Её во всех начинаниях. Сейчас, наверно, будет весьма сложно перечислить весь тот круг обязанностей и поручений, которые приходилось выполнять Трине. Так, к примеру, состоя в Царско-Сельском Обществе Рукоделия, основанном по инициативе Государыни в 1897 году, она с самого начала курировала его работу, о чём регулярно составляла отчёты.
Весьма часто обращались и к самой Е. А. Шнейдер за советом. В её Личном фонде хранится немало писем, адресованных ей непосредственно. Причём писем как первых лиц государства, так и рядовых обывателей. Вот, к примеру, адресованные Е. А. Шнейдер письма Княгини А. М. Нарышкиной, в которых та даёт обзор кустарных промыслов в России, а также советуется с ней по вопросам благотворительности. А вот письмо некой Е. Пономарёвой, в котором она рассказывает Екатерине Адольфовне «об общественных нуждах, низком культурном уровне жителей и плохом состоянии народного образования в гимназиях Харьковской губернии».
Будучи доверенным лицом Государыни практически по всем вопросам, она нередко ведёт и некоторые Её финансовые дела в виде расчётов с «Поставщиком Высочайшего Двора» К. Фаберже.
Обращались к Е. А. Шнейдер и со всевозможными ходатайствами. Причём как родственники, так и мало знакомые люди. И к чести Екатерины Адольфовны следует сказать, что к каждому из них она относилась с должным пониманием, стараясь сделать всё, от неё зависящее.
С началом Первой мировой войны 1914–1918 годов в Царскосельском Екатерининском дворце был организован Центральный Склад Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны. Склад, с которого осуществлялось снабжение Полевых Царскосельских Военно-Санитарных поездов бельём и перевязочными материалами. И, в частности, небезызвестного в то время Военно-Санитарного поезда № 143 Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны. И состоявшая при Государыне Екатерина Адольфовна принимает не только самое активное участие в налаживании его бесперебойной работы, но и делает немалое денежное пожертвование. За что накануне Октябрьского переворота 1917 года получает благодарственное письмо от Комитета означенного Склада.
После ареста Государыни в марте 1917 года верная Трина не согласилась покинуть Царскую Семью во время Её содержания под стражей в Царском Селе. А чтобы не без пользы проводить время, Е. А. Шнейдер, верная педагогическим принципам, вместе с другими слугами, добровольно разделившими это заточение, преподавала Великим Княжнам арифметику и русскую грамматику.
А когда Венценосной Семье было объявлено о ссылке в далёкую Сибирь, она, не колеблясь, выразила желание последовать за Ней.
Находясь в Тобольске, Е. А. Шнейдер вместе со своими горничными Екатериной Живой и Марией Кулаковой проживала в верхнем этаже дома купца-рыбопромышленника Корнилова. Однако ей практически ежедневно приходилось посещать «Дом Свободы», где она продолжала проводить занятия по русскому языку с Наследником Цесаревичем Алексеем Николаевичем.
Не забывали Екатерину Адольфовну в далёком Тобольске оставшиеся в Царском Селе родственники и просто близкие ей люди, для которых она стала крёстной матерью. Однако не только они слали ей свои весточки. Так, к примеру, она получила не менее двух писем от учителя Августейших Детей П. В. Петрова, в первом из которых он благодарил П. Жильяра за присланную им для него из Тобольска продуктовую посылку, а во второй отчаянно сетовал на всё растущее повышение цен в Петрограде на продукты питания.
Несомненно, огромной радостью для находящейся в Тобольске Е. А. Шнейдер стала бы открытка, написанная на её имя Государыней, находящейся в то время в Екатеринбурге:
« 19 апреля/2 мая 1918 г.
Екатеринбург.
Христос Воскресе!
Крепко целую и поздравляю Светлым Праздником. Надеюсь, что бодро встретите. Все мысли постоянно о Вас всех. Надеюсь, что можете говеть. Погода чудная. Лежу <неразб.> т. к. сердце увеличено и вообще очень устала. Спим втроём в одной комнате [464]– уютно и проводим день вместе, т. к. его письм. [енный]стол стоит у окна. Тяжело не иметь известий! Как здоровье Маши? [465]Ей и Кате [466]сердечный привет и поздравления. Тихая улица. Будет вечером он служить 12 Ев[ангелий]: читать. Не падайте духом. Господь милостив, надеюсь, скоро увидимся. Христос с вами. Ото всех привет. Горячо поздравляю и крепко целую милую Трину. [467]
Но даже эти невинные поздравления с Праздником Святой Пасхи показались власть имущим чем-то крамольным, посему открытка эта так никогда и не была отправлена адресату. Изъятая в числе прочей корреспонденции, посылаемой узниками дома Ипатьева, она в том же 1918 году была доставлена в Москву, где и на протяжении многих десятилетий хранилась в одной из папок личного фонда Е. А. Шнейдер, озаглавленной: «Письма без подписи Шнейдер Екатерине Адольфовне в Тобольск 14/XII 1917 – 2/V 1918»…
И, не обрати внимание автор настоящего издания на столь знакомый большинству исследователей почерк экс-Императрицы, этот бесценный документ нашей истории так и продолжал бы оставаться незамеченным на протяжении ещё неизвестно какого времени…
Заслуживает внимание и тот факт, что при разборе вещей, брошенных в помещении бывшего Волжско-Камского банка, в котором с 1918 года размещался Исполком Уральского Облсовета, следствием была обнаружена и изъята «Клеёнчатая записная книжка с дневником от 1 января до 4 мая». В ходе следствия было сделано предположение, что она принадлежит Е. А. Шнейдер. (Поэтому об этой книжке здесь и упоминается.) Однако при более внимательном изучении указанного вещественного доказательства выяснилось, что эта записная книжка является дневником Графини А. В. Гендриковой, [468]в который та, начиная с января 1918 года, с относительной регулярностью записывала наиболее интересные события, происходившие в «Доме Свободы» и за его пределами.
Переживая разлуку со ставшими ей близкими людьми Государем и Государыней, Е. А. Шнейдер до самого последнего дня находилась рядом с Царскими Детьми, поддерживая их своим участием в тяжёлые дни разлуки с Родителями. Вместе с ними отправилась она и в своё последнее путешествие в Екатеринбург, куда прибыла 23 мая 1918 года и где в качестве «гражданина Е. А. Шнейдер» была помещена в Арестный дом (Тюрьму № 2), в котором содержалась до 20 июля 1918 года.
О последних днях и часах земной жизни этой замечательной женщины свидетельствуют сухие строки секретного документа – Докладной записки за № 43 от 17 мая 1919 года, поданной Генерал-Лейтенантом М. К. Дитерихсом на имя Верховного Правителя Адмирала А. В. Колчака, в которой, в частности, говорится:
«(…) 20 Июля, вместе с Княгиней Еленой Петровной (Сербской), Гр. Гендрикова и Е. Шнейдер были отправлены в особом вагоне, под усиленной охраной, в г. Пермь, где, по прибытии, были заключены в Пермскую Губернскую Тюрьму. Одновременно с ними перевезён туда же и Камердинер Алексей Волков.
В ночь на 4-е Сентября (все числа по н. с.), Гр. Гендрикова, Е. Шнейдер, А. Волков и ещё восемь других лиц, по постановлению Пермской Чрезвычайной комиссии, были взяты из тюрьмы и отведены в Арестный дом, а оттуда, в ту же ночь, выведены по Сибирскому тракту за 4 версты от города на поля орошения и там, в канаве, убиты. По дороге А. Волкову удалось бежать». [469]
В ночь с 23 на 24 декабря 1918 года части Сибирской Армии Войск Верховного Правителя овладели Пермью, заставив в панике отступить красногвардейские части 3-й Армии Восточного фронта. Когда в городе был восстановлен должный порядок, военные власти обратились с просьбой к населению, пережившему власть большевиков, сообщать в Пермский Окружной Суд о всех известных им случаях Красного Террора, для чего по определённым дням и часам два раза в неделю вёл приём граждан специально назначенный следователь. Сообщения о нахождении в том или ином месте города и его пригородов жертв большевистского режима публиковались чуть ли не в каждом номере местных газет «Современная Пермь», «Сибирские стрелки», «Наша газета» и др. А после того, как сошёл снежный покров, поток оных увеличился чуть ли не вдвое.
Трупы Графини А. В. Гендриковой и Е. А. Шнейдер были найдены лишь в мае 1919 года в ходе вскрытия массовых захоронений жертв Красного Террора на месте ассенизационных полей, находившихся в ближайшем пригороде. [470]
И о том, как были обретены и захоронены останки Графини А. В. Гендриковой и Е. А. Шнейдер, нам расскажет всё та же Докладная записка генерала М. К. Дитерихса:
«…2-го Мая сего года, особой комиссией, в присутствии Товарища Прокурора Д. Тихомирова, трупы были отрыты, подвергнуты судебно-медицинской экспертизе и опознанию сведущими лицами и, до моего приезда, временно погребены в общей братской могиле.
14-го сего Мая я посетил место убийства и первоначального погребения названных лиц большевиками. На 4-й версте от Сибирского тракта определяется вправо бревенчатая дорога, разделяющая надвое громадное поле орошения, залитое ассенизационными нечистотами. С левой стороны этой бревенчатой дороги имеется канава, глубиной в пол-аршина, с валиком, ограждающим дорогу от залива нечистотами. В этой-то канаве, посредине поля орошения, и была произведена казнь, и тут же трупы и были зарыты, для чего сделали выемку земли в четверть аршина глубиной, трупы свалены в кучу по четыре и засыпаны сверху землёй, тоже на одну четверть аршина. С трупов была снята вся верхняя одежда, чулки и башмаки.
16-го сего Мая, на погребение, мною были приглашены также чины тюремной администрации, нёсшие свои обязанности при большевиках в Пермской губернской тюрьме для опознания жертв. По их показаниям, Княгиня Елена Петровна, Гр. Гендрикова и Е. Шнейдер содержались в одной из комнат тюремной больницы и заботами Начальника тюрьмы (расстрелянного большевиками на другой день) были обставлены, насколько возможно в том смысле, что кроме хлеба и щей им иногда покупали, за их счёт, молока.
При моём осмотре трупов Гр. Гендриковой и Е. Шнейдер я вполне согласился с первоначальным их опознанием тюремным врачом и фельдшером, которые их пользовали в тюрьме. Опознали их также при мне Помощник Пермского Губернского Тюремного Инспектора Н. Грацинский и Помощник Начальника Губернской тюрьмы Н. Бехтерев; подтвердил своё первоначальное показание и вызванный мной тюремный фельдшер Г. Мешковский.
Благодаря тому, что зимой трупы сильно промёрзли, они, сравнительно, ко времени их осмотра, сохранились хорошо. Я сделал с них несколько снимков, а Товарищем Прокурора был составлен законный акт.
В настоящее время тела помещены в более прочные гробы (гроб гр. Гендриковой – оцинкованный, а другого такого же достать не удалось) и деревянный склеп, в особой могиле на Новом Вознесенском кладбище в Перми. Могилы обнесены загородкой и поставлено два белых креста с наименованием покойниц. Гробы, склеп, загородка, кресты и перепогребение стоили всего 4.000 рублей, причём на 3.650 рублей у меня имеется счёт Похоронного бюро, устраивавшего гробы, склеп, загородку и кресты; 250 рублей уплачено старшему милиционеру для вознаграждения работавших чинов и людей и 100 рублей возчикам и извозчикам». [471]
До сего времени неизвестно, когда и по чьему приказу исчезли могильные холмы и кресты с именами убиенных женщин с территории кладбища. И это, по всей видимости, ещё одна загадка одного из старейших в Перми некрополей…
В 1981 году решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Екатерина Адольфовна Шнейдер была причислена к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречёна именем Святой Новомученицы Екатерины Шнейдер.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
История же установки Памятного Креста на месте их предполагаемого захоронения описана в главе, посвящённой Графине А. В. Гендриковой, посему повторять её не имеет смысла.
Е. А. Шнейдер в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
«(…) Шнейдер имела лет 60, среднего роста, худая. Нос очень маленький, «пуговкой», красноватый, рот небольшой, шатенка, седины было очень мало». [472]
Литература о Е. А. Шнейдер
1. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
2. Хрусталёв В. М. Претерпевшие за царя. Журнал «Держава», 1996, № 3(6).
3. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
4. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
О личности Гоф-Лектрисы Е. А. Шнейдер вплоть до недавнего времени имелись весьма отрывочные биографические сведения.
Однако при более детальном изучении материалов Личного фонда Е. А. Шнейдер, хранящихся в ГА РФ. (Ф. 1115, оп. 1), автору удалось обнаружить некоторые дополнительные сведения биографического характера.
Но прежде чем начать рассказ о Екатерине Адольфовне Шнейдер, хотелось бы сразу расставить все точки над «i» в отношении правильного написания её фамилии. Ибо не подлежит сомнению, что её предки немецкого происхождения носили фамилию Шнайдер, что в переводе с немецкого означает – «портной». Фамилия же Шнейдер есть не что иное, как транслитерированный вариант этой немецкой фамилии на русский манер, что случалось довольно часто в среде обрусевших немцев. И это понятно, так как немецкий дифтонг «ei» (читаемый как «ай») в русском языке, зачастую, читался как «ей». Впрочем, это достаточно распространённая ошибка, наглядным примером чему может служить ставшее для большинства наших соотечественников привычно-неправильное произношение слова «рейх», вместо правильного – «райх». Однако вернёмся к теме нашего повествования.
Екатерина Адольфовна Шнейдер родилась 20 января 1856 года в Санкт-Петербурге в семье Надворного Советника Адольфа Шнейдера и его супруги Марии-Луизы (урождённой Сванберг).
Обряд крещения над новорождённой был произведён в Санкт-Петербурге, в евангелическо-лютеранской церкви Св. Екатерины, где она была наречена именем Генриетты-Екатерины-Луизы.
Известно также, что в семье Шнейдер рос ещё один ребёнок – дочь Юлия, приходившаяся Генриетте младшей сестрой.
Своё первичное образование девица Генриетта Шнейдер получила в Санкт-Петербургской Литейной Женской Гимназии, которую окончила в июне 1875 года и по результатам учёбы в которой имела одобрительное «свидетельство в науках и поведении». А о её успехах как твёрдой «хорошистки» наглядно свидетельствовали выставленные в аттестате оценки:
• Закон Божий – очень хорошо.
• Русский язык и Словесность – хорошо.
• Французский язык – хорошо.
• Немецкий язык – очень хорошо.
• Педагогика – хорошо.
• Математика – хорошо.
• История – хорошо.
• География – хорошо.
• Естествознание – весьма хорошо.
Наряду с перечисленными дисциплинами Генриетта Шнейдер обучалась также чистописанию, рисованию, танцам, пению и рукоделию, вследствие чего получила право «не подвергаясь испытанию» получить свидетельство Министерства Народного Просвещения на звание Домашней Учительницы.
Соответствующее прошение, поданное на имя Попечителя Санкт-Петербургского Уездного Округа, было одобрено, вследствие чего девица Генриетта Адольфовна Шнейдер 26 октября 1875 года получила соответствующее Свидетельство за № 7573.
Желая продолжить своё образование, Г. Шнейдер подаёт новое прошение и поступает на Педагогические Курсы Санкт-Петербургских Женских Гимназий, которые оканчивает в 1880 году с правом, как и прежде, получить, «не подвергаясь испытанию», аттестат на звание Домашней Наставницы, который также был ей выдан Министерством Народного Просвещения 1 июля 1880 года за № 110.
С лета 1880 года Генриетта Шнейдер практикует отдельные частные уроки. Так, начиная с 1 января 1881 года, она в качестве Домашней Учительницы проводит занятия с сыном Надворного Советника П. М. Михайлова Константином, а, набравшись некоторого педагогического опыта, уже в августе этого же года подаёт прошение о приёме в Московский Николаевский Сиротский Институт, в который её принимают на место Классной дамы.
Следует также отметить, что со дня своего рождения Генриетта Шнейдер проживала вместе с родителями в квартире № 43 дома № 52 по Литейному проспекту. А с началом своей педагогической деятельности переехала в отдельную квартиру, расположенную на 2-м участке Литейной части города (ул. Надеждинская, дом № 1, кв. № 25).
А теперь наступило самое время рассказать, каким образом девица Генриетта Шнейдер превратилась в девицу Екатерину Шнейдер.
Прозанимавшись с Константином Михайловым ровно год, Генриетта Шнейдер в 1882 году подаёт на имя Директора Училищ Санкт-Петербурга отчёт об этих занятиях, в котором подписалась как Генриетта-Екатерина Шнейдер. (Черновики этих отчётов хранятся в Личном фонде Е. А. Шнейдер.) Но прежде чем передать само прошение, она, видимо, решила показать черновик его в Канцелярии упомянутого должностного лица. А там кто-то из чиновников, рассмотрев представленный документ, внёс в него правку, сократившую её имя до «Екатерины Адольфовны» с припиской к нему уточнения «девицы-дворянки». Посему в дальнейшем, видимо, приняв во внимание, что, в отличие от Генриетты, имя Екатерина в России звучит куда более привычно и благозвучно, она до конца своих дней так и продолжала подписываться как Екатерина Адольфовна Шнейдер.
Состоя на службе в Московском Николаевском Сиротском Институте, Е. А. Шнейдер зарекомендовывает себя с самой лучшей стороны, подтверждением чему служит аттестация, выданная ей при увольнении по семейным обстоятельствам в декабре 1894 года:
«Наказаниям или взысканиям, соединённым с ограничениями в преимуществах по службе, равно случаям, лишающих её права на получение в своё время, за выслугу лет, Мариинского знака отличия беспорочной службы, не подвергалась. В отставках не была». [454]
Настоящей же причиной этого увольнения явились следующие обстоятельства.
Весной 1884 года семья Великого Герцога Гессенского Людвига IV провожала в Россию свою дочь принцессу Гессен-Дармштадскую Елизавету (Эллу), ранее помолвленную с Великим Князем Сергеем Александровичем, родным братом Императора Александра III.
Вместе с принцессой Елизаветой в Россию приехала и её младшая сестра принцесса Алиса – будущая Государыня Императрица Александра Фёдоровна, которая во время свадебных торжеств впервые познакомилась со своим будущим женихом Наследником Цесаревичем и Великим Князем Николаем Александровичем. [455]
Медовый месяц молодые провели не за границей, как это обычно было принято, а в принадлежавшем Великому Князю подмосковном имении Ильинское, которое впоследствии стало любимым местом пребывания Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны.
Сейчас уже можно смело сказать, что именно с этого имения Великая Княгиня начала своё знакомство с Россией, и что именно там было положено начало её будущего окружения, составившего впоследствии Двор Ея Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. Среди многочисленных придворных, входящих в штат оного, была и Е. А. Шнейдер, попавшая в их число по рекомендации своего дяди – Лейб-Хирурга Императора Александра III Г. И. Гирша – и занявшая среди них место учительницы русского языка.
И, надо сказать, что под руководством 28-летней Е. А. Шнейдер 20-летняя Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна делала просто поразительные успехи в овладении новым для неё русским языком, а равно с ним и в изящной словесности, что позволило ей уже через несколько лет принимать участие в любительских спектаклях. Так, на сцене театра в Царском Селе Элла выступила в роли Татьяны Лариной, а роль пылко влюблённого в неё Евгения Онегина сыграл Наследник Цесаревич Николай Александрович.
Обучив Великую Княгиню русскому языку и изящной словесности, Е. А. Шнейдер до 1894 года продолжала оставаться в штате её придворных.
В канун приезда в Россию принцессы Алисы уже в качестве невесты Наследника Цесаревича Николая Александровича Е. А. Шнейдер по рекомендации Эллы едет в Кобург, где за довольно короткий срок обучает Алису Гессенскую русскому языку, а по приезде в Россию занимает аналогичную должность при Дворе будущей Императрицы.
Годы, проведённые Е. А. Шнейдер при Особе Государыни настолько сблизили этих двух женщин, что каждая из них уже не представляла своей жизни без общества друг друга.
Впервые Принцесса Алиса упоминает Екатерину Адольфовну в своём письме своему жениху – Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу от 4 мая 1894 года:
«Замок Виндзор, письмо А-3.
(…) Увидишь ли ты фрейлину Шнайдер до того, как она приедет в гости? Бедная маленькая женщина, надеюсь, она не заблудится в пути. Если бы ты смог приехать сюда с ней…» [456]
Опасения Принцессы Алисы не сбылись – Екатерина Адольфовна не заблудилась и, доехав до места, буквально с первых дней их знакомства заняла в её жизни весьма существенное место:
«Замок Виндзор, 14 мая 1894 года:
(…) Эта милая маленькая женщина настаивает на том, чтобы мы говорили только по-русски, а я стою и улыбаюсь ей, не в состоянии ничего понять… Она попыталась что-то вбить в меня. Через несколько минут она спустится вниз, и если снова меня это спросит, о, Боже мой!..» [457]
Но доставалось, что называется, не только Принцессе Алисе, будущая Императрица также взялась за обучение Екатерины Адольфовны английскому языку, что немедленно отразила в своих письмах к Ники. [458]
«Харрогейт, 26 мая 1894 года:
(…) Гретхен (…) заставляет Шнайдерляйн читать по-английски детские стишки, что весьма уморительно… Они читают “Дом который построил Джек”, и мне это очень мешает писать. Я учу стихотворение Лермонтова по-русски…» [459]
Как бы там ни было, но уже на следующий год в своём письме к бабушке Королеве Виктории родная сестра Принцессы Алисы Элла (Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна) заметила:
«(…) Аликс делает прогресс в русском языке. Она пишет Ники так красиво и делает очень мало ошибок, и построение фраз вполне правильное…» [460]
Занятия русским языком продолжались и после свадьбы Принцессы Алисы, готовившейся стать Русской Императрицей Александрой Фёдоровной.
«(…) Шнайдерляйн (…) приходит каждое утро, – писала 4 февраля 1895 года будущая Государыня Александра Фёдоровна своей сестре Принцессе Виктории Баттенбергской, – и мы с ней усердно занимаемся. А ещё она читает час перед ужином. Ники в это время занят со своими бумагами. У него так много работы, что нам почти не удаётся побывать наедине…» [461]
Безусловно, одним из наиболее памятных для Екатерины Адольфовны событий стал День Священной Коронации Государя Императора Николая II и Государыни Императрицы Александры Фёдоровны, происходившей в Успенском Соборе Московского Кремля. День, пришедшийся на вторник 14 (26) мая 1896 года. Какие чувства тогда бурлили в её душе, нам не ведомо. Однако нельзя не предположить, что, заняв одно из самых почётных мест на трибунах, выстроенных по этому случаю, она с особой гордостью взирала на свою бывшую ученицу принцессу Аликс. И свидетельством тому – бережно сохраняемый ею до самой смерти билет, выписанный на её имя и дающий право входа на трибуны Кремлёвских Соборов…
Довольно скоро Екатерина Адольфовна, которую Государыня ласково звала «Шнайдерляйн» (от её исконной фамилии Schneider) или «Трина» (производное от имени Екатерина), стала для Государыни одним из самых близких людей, без советов которой Она уже не принимала никаких, даже мало-мальски серьёзных, решений и без которой Она не мыслила ни одного из Своих путешествий.
Так, в каждую из Своих поездок по Крыму и Финляндии Она неизменно брала с собой Е. А. Шнейдер, а после рождения Детей последняя стала при Них кем-то вроде няньки.
Обычно Е. А. Шнейдер не вела дневников. Однако отрывочные дневниковые записи о поездках в Ливадию в мае и октябре-ноябре 1902 года всё же имели место в её личных бумагах. [462]
Не имея своих детей, Трина была очень привязана к Царским Детям, и особенно к Великим Княжнам, помощь в воспитании и уход за которыми она осуществляла с их малолетства. А когда те стали подрастать, стала преподавать им немецкий язык.
Великие Княжны также всем сердцем полюбили свою неофициальную воспитательницу (Е. А. Шнейдер не имела официальной должности при Высочайшем Дворе), которую с малых лет звали не иначе как «Трина», произведя оное имя от её полного имени Екатерина.
Вспоминая Е. А. Шнейдер, бывший Начальник Канцелярии Министерства Высочайшего Двора и Уделов Генерал-Лейтенант А. А. Мосолов писал:
«Императрица много страдала в жизни от своей застенчивости и решила приучить дочерей с детства к общению с посторонними людьми. Поэтому, когда Ольге Николаевне минуло 10 лет, то она, равно как и Татьяна и Мария Николаевны, 8 и 6 лет, завтракали за общим столом. К завтракам государыня часто не выходила. Конечно, дети были тут под надзором царя и фрейлин. Хотя и очень живые, за столом они держали себя натурально и мило, вели себя безукоризненно. Серьёзнее и сдержаннее всех была Татьяна.
Постепенно главный надзор за детьми перешёл к Е. А. Шнейдер. (…)
Долгое время Шнейдер жила при дворе без всякого официального положения. Затем граф Фредерихс создал для неё должность гоф-лектрисы, считая неудобным сопровождение ею всюду великих княжон без какого-либо придворного звания.
Екатерина Адольфовна была удивительно предана, как государыне, так и детям… (…) Она была очень культурна, исключительно скромна и очень работоспособна. Императрице она служила и секретарем, и гардеробмейстершей. Всё покупалось и заказывалось через её посредство. Была она и учительницей самой государыни по русскому языку, а детей, пока они были маленькими, – по всем предметам. Если кого из княжон надо было куда сопровождать, делала это всегда Екатерина Адольфовна. При этом фрейлен (правильно: фройлен. – Ю. Ж.) Шнейдер отличалась очень ровным характером и удивительной добротой.
Как эта худенькая, кажущаяся слабенькой барышня могла поспевать делать всё то, что ей поручали, да ещё со всегдашней готовностью, было прямо поразительно». [463]
Неотлучно находясь при Государыне Александре Фёдоровне, Екатерина Адольфовна активно поддерживает Её во всех начинаниях. Сейчас, наверно, будет весьма сложно перечислить весь тот круг обязанностей и поручений, которые приходилось выполнять Трине. Так, к примеру, состоя в Царско-Сельском Обществе Рукоделия, основанном по инициативе Государыни в 1897 году, она с самого начала курировала его работу, о чём регулярно составляла отчёты.
Весьма часто обращались и к самой Е. А. Шнейдер за советом. В её Личном фонде хранится немало писем, адресованных ей непосредственно. Причём писем как первых лиц государства, так и рядовых обывателей. Вот, к примеру, адресованные Е. А. Шнейдер письма Княгини А. М. Нарышкиной, в которых та даёт обзор кустарных промыслов в России, а также советуется с ней по вопросам благотворительности. А вот письмо некой Е. Пономарёвой, в котором она рассказывает Екатерине Адольфовне «об общественных нуждах, низком культурном уровне жителей и плохом состоянии народного образования в гимназиях Харьковской губернии».
Будучи доверенным лицом Государыни практически по всем вопросам, она нередко ведёт и некоторые Её финансовые дела в виде расчётов с «Поставщиком Высочайшего Двора» К. Фаберже.
Обращались к Е. А. Шнейдер и со всевозможными ходатайствами. Причём как родственники, так и мало знакомые люди. И к чести Екатерины Адольфовны следует сказать, что к каждому из них она относилась с должным пониманием, стараясь сделать всё, от неё зависящее.
С началом Первой мировой войны 1914–1918 годов в Царскосельском Екатерининском дворце был организован Центральный Склад Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны. Склад, с которого осуществлялось снабжение Полевых Царскосельских Военно-Санитарных поездов бельём и перевязочными материалами. И, в частности, небезызвестного в то время Военно-Санитарного поезда № 143 Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны. И состоявшая при Государыне Екатерина Адольфовна принимает не только самое активное участие в налаживании его бесперебойной работы, но и делает немалое денежное пожертвование. За что накануне Октябрьского переворота 1917 года получает благодарственное письмо от Комитета означенного Склада.
После ареста Государыни в марте 1917 года верная Трина не согласилась покинуть Царскую Семью во время Её содержания под стражей в Царском Селе. А чтобы не без пользы проводить время, Е. А. Шнейдер, верная педагогическим принципам, вместе с другими слугами, добровольно разделившими это заточение, преподавала Великим Княжнам арифметику и русскую грамматику.
А когда Венценосной Семье было объявлено о ссылке в далёкую Сибирь, она, не колеблясь, выразила желание последовать за Ней.
Находясь в Тобольске, Е. А. Шнейдер вместе со своими горничными Екатериной Живой и Марией Кулаковой проживала в верхнем этаже дома купца-рыбопромышленника Корнилова. Однако ей практически ежедневно приходилось посещать «Дом Свободы», где она продолжала проводить занятия по русскому языку с Наследником Цесаревичем Алексеем Николаевичем.
Не забывали Екатерину Адольфовну в далёком Тобольске оставшиеся в Царском Селе родственники и просто близкие ей люди, для которых она стала крёстной матерью. Однако не только они слали ей свои весточки. Так, к примеру, она получила не менее двух писем от учителя Августейших Детей П. В. Петрова, в первом из которых он благодарил П. Жильяра за присланную им для него из Тобольска продуктовую посылку, а во второй отчаянно сетовал на всё растущее повышение цен в Петрограде на продукты питания.
Несомненно, огромной радостью для находящейся в Тобольске Е. А. Шнейдер стала бы открытка, написанная на её имя Государыней, находящейся в то время в Екатеринбурге:
« 19 апреля/2 мая 1918 г.
Екатеринбург.
Христос Воскресе!
Крепко целую и поздравляю Светлым Праздником. Надеюсь, что бодро встретите. Все мысли постоянно о Вас всех. Надеюсь, что можете говеть. Погода чудная. Лежу <неразб.> т. к. сердце увеличено и вообще очень устала. Спим втроём в одной комнате [464]– уютно и проводим день вместе, т. к. его письм. [енный]стол стоит у окна. Тяжело не иметь известий! Как здоровье Маши? [465]Ей и Кате [466]сердечный привет и поздравления. Тихая улица. Будет вечером он служить 12 Ев[ангелий]: читать. Не падайте духом. Господь милостив, надеюсь, скоро увидимся. Христос с вами. Ото всех привет. Горячо поздравляю и крепко целую милую Трину. [467]
Но даже эти невинные поздравления с Праздником Святой Пасхи показались власть имущим чем-то крамольным, посему открытка эта так никогда и не была отправлена адресату. Изъятая в числе прочей корреспонденции, посылаемой узниками дома Ипатьева, она в том же 1918 году была доставлена в Москву, где и на протяжении многих десятилетий хранилась в одной из папок личного фонда Е. А. Шнейдер, озаглавленной: «Письма без подписи Шнейдер Екатерине Адольфовне в Тобольск 14/XII 1917 – 2/V 1918»…
И, не обрати внимание автор настоящего издания на столь знакомый большинству исследователей почерк экс-Императрицы, этот бесценный документ нашей истории так и продолжал бы оставаться незамеченным на протяжении ещё неизвестно какого времени…
Заслуживает внимание и тот факт, что при разборе вещей, брошенных в помещении бывшего Волжско-Камского банка, в котором с 1918 года размещался Исполком Уральского Облсовета, следствием была обнаружена и изъята «Клеёнчатая записная книжка с дневником от 1 января до 4 мая». В ходе следствия было сделано предположение, что она принадлежит Е. А. Шнейдер. (Поэтому об этой книжке здесь и упоминается.) Однако при более внимательном изучении указанного вещественного доказательства выяснилось, что эта записная книжка является дневником Графини А. В. Гендриковой, [468]в который та, начиная с января 1918 года, с относительной регулярностью записывала наиболее интересные события, происходившие в «Доме Свободы» и за его пределами.
Переживая разлуку со ставшими ей близкими людьми Государем и Государыней, Е. А. Шнейдер до самого последнего дня находилась рядом с Царскими Детьми, поддерживая их своим участием в тяжёлые дни разлуки с Родителями. Вместе с ними отправилась она и в своё последнее путешествие в Екатеринбург, куда прибыла 23 мая 1918 года и где в качестве «гражданина Е. А. Шнейдер» была помещена в Арестный дом (Тюрьму № 2), в котором содержалась до 20 июля 1918 года.
О последних днях и часах земной жизни этой замечательной женщины свидетельствуют сухие строки секретного документа – Докладной записки за № 43 от 17 мая 1919 года, поданной Генерал-Лейтенантом М. К. Дитерихсом на имя Верховного Правителя Адмирала А. В. Колчака, в которой, в частности, говорится:
«(…) 20 Июля, вместе с Княгиней Еленой Петровной (Сербской), Гр. Гендрикова и Е. Шнейдер были отправлены в особом вагоне, под усиленной охраной, в г. Пермь, где, по прибытии, были заключены в Пермскую Губернскую Тюрьму. Одновременно с ними перевезён туда же и Камердинер Алексей Волков.
В ночь на 4-е Сентября (все числа по н. с.), Гр. Гендрикова, Е. Шнейдер, А. Волков и ещё восемь других лиц, по постановлению Пермской Чрезвычайной комиссии, были взяты из тюрьмы и отведены в Арестный дом, а оттуда, в ту же ночь, выведены по Сибирскому тракту за 4 версты от города на поля орошения и там, в канаве, убиты. По дороге А. Волкову удалось бежать». [469]
В ночь с 23 на 24 декабря 1918 года части Сибирской Армии Войск Верховного Правителя овладели Пермью, заставив в панике отступить красногвардейские части 3-й Армии Восточного фронта. Когда в городе был восстановлен должный порядок, военные власти обратились с просьбой к населению, пережившему власть большевиков, сообщать в Пермский Окружной Суд о всех известных им случаях Красного Террора, для чего по определённым дням и часам два раза в неделю вёл приём граждан специально назначенный следователь. Сообщения о нахождении в том или ином месте города и его пригородов жертв большевистского режима публиковались чуть ли не в каждом номере местных газет «Современная Пермь», «Сибирские стрелки», «Наша газета» и др. А после того, как сошёл снежный покров, поток оных увеличился чуть ли не вдвое.
Трупы Графини А. В. Гендриковой и Е. А. Шнейдер были найдены лишь в мае 1919 года в ходе вскрытия массовых захоронений жертв Красного Террора на месте ассенизационных полей, находившихся в ближайшем пригороде. [470]
И о том, как были обретены и захоронены останки Графини А. В. Гендриковой и Е. А. Шнейдер, нам расскажет всё та же Докладная записка генерала М. К. Дитерихса:
«…2-го Мая сего года, особой комиссией, в присутствии Товарища Прокурора Д. Тихомирова, трупы были отрыты, подвергнуты судебно-медицинской экспертизе и опознанию сведущими лицами и, до моего приезда, временно погребены в общей братской могиле.
14-го сего Мая я посетил место убийства и первоначального погребения названных лиц большевиками. На 4-й версте от Сибирского тракта определяется вправо бревенчатая дорога, разделяющая надвое громадное поле орошения, залитое ассенизационными нечистотами. С левой стороны этой бревенчатой дороги имеется канава, глубиной в пол-аршина, с валиком, ограждающим дорогу от залива нечистотами. В этой-то канаве, посредине поля орошения, и была произведена казнь, и тут же трупы и были зарыты, для чего сделали выемку земли в четверть аршина глубиной, трупы свалены в кучу по четыре и засыпаны сверху землёй, тоже на одну четверть аршина. С трупов была снята вся верхняя одежда, чулки и башмаки.
16-го сего Мая, на погребение, мною были приглашены также чины тюремной администрации, нёсшие свои обязанности при большевиках в Пермской губернской тюрьме для опознания жертв. По их показаниям, Княгиня Елена Петровна, Гр. Гендрикова и Е. Шнейдер содержались в одной из комнат тюремной больницы и заботами Начальника тюрьмы (расстрелянного большевиками на другой день) были обставлены, насколько возможно в том смысле, что кроме хлеба и щей им иногда покупали, за их счёт, молока.
При моём осмотре трупов Гр. Гендриковой и Е. Шнейдер я вполне согласился с первоначальным их опознанием тюремным врачом и фельдшером, которые их пользовали в тюрьме. Опознали их также при мне Помощник Пермского Губернского Тюремного Инспектора Н. Грацинский и Помощник Начальника Губернской тюрьмы Н. Бехтерев; подтвердил своё первоначальное показание и вызванный мной тюремный фельдшер Г. Мешковский.
Благодаря тому, что зимой трупы сильно промёрзли, они, сравнительно, ко времени их осмотра, сохранились хорошо. Я сделал с них несколько снимков, а Товарищем Прокурора был составлен законный акт.
В настоящее время тела помещены в более прочные гробы (гроб гр. Гендриковой – оцинкованный, а другого такого же достать не удалось) и деревянный склеп, в особой могиле на Новом Вознесенском кладбище в Перми. Могилы обнесены загородкой и поставлено два белых креста с наименованием покойниц. Гробы, склеп, загородка, кресты и перепогребение стоили всего 4.000 рублей, причём на 3.650 рублей у меня имеется счёт Похоронного бюро, устраивавшего гробы, склеп, загородку и кресты; 250 рублей уплачено старшему милиционеру для вознаграждения работавших чинов и людей и 100 рублей возчикам и извозчикам». [471]
До сего времени неизвестно, когда и по чьему приказу исчезли могильные холмы и кресты с именами убиенных женщин с территории кладбища. И это, по всей видимости, ещё одна загадка одного из старейших в Перми некрополей…
В 1981 году решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Екатерина Адольфовна Шнейдер была причислена к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречёна именем Святой Новомученицы Екатерины Шнейдер.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
История же установки Памятного Креста на месте их предполагаемого захоронения описана в главе, посвящённой Графине А. В. Гендриковой, посему повторять её не имеет смысла.
Е. А. Шнейдер в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
«(…) Шнейдер имела лет 60, среднего роста, худая. Нос очень маленький, «пуговкой», красноватый, рот небольшой, шатенка, седины было очень мало». [472]
Литература о Е. А. Шнейдер
1. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
2. Хрусталёв В. М. Претерпевшие за царя. Журнал «Держава», 1996, № 3(6).
3. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
4. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 5
Камердинер при Комнатах Е.И.В. Государя Императора Николая II Александровича Алексей Андреевич Волков
Не менее интересны биографические сведения и об А. А. Волкове – человеке, большая часть жизни которого прошла, если так можно сказать, под сенью Дома Романовых. А поскольку его биография относительно полно изложена в написанной им книге «Около Царской Семьи», её тезисный вариант я позволю себе здесь и представить.
Алексей Андреевич Волков родился в 1859 году в селе Юрьеве Козловского уезда Тамбовской губернии.
По национальности – русский.
По сословной принадлежности – крестьянин.
Образование – полный курс Козловского Реального Училища.
Детство и юность прошли в крестьянской среде.
По достижении соответствующего возраста А. А. Волков был призван на военную службу, на которой должен был пробыть всего три года, как окончивший указанное учебное заведение. В действительности же он прослужил пять лет – сначала в Лейб-Гвардии Павловском полку, а затем в Сводно-Гвардейской роте.
1 марта 1881 года, стоя в карауле у выходящих на Аптекарский переулок казарм Лейб-Гвардии Павловского полка, А. А. Волков стал свидетелем трагического события – покушения на Императора Александра II. Довелось ему стоять и в воинском оцеплении во время похорон почившего в Бозе Императора.
Все последующие годы не оставили А. А. Волкову каких-либо особенных воспоминаний, за исключением разве того, что он несколько раз назначался в караул Аничкова дворца, а также в составе своего подразделения побывал на Коронационных Торжествах Императора Александра III, проходивших в Москве в 1883 году.
В 1883 году Алексей Волков женился на Наталье Антоновой, в браке с которой имел шестерых детей – дочерей: Марию (6 июня 1884 г.), Веру (10 сентября 1888 г.), Александру (5 апреля 1893 г.) и Надежду (27 января 1896 г.) и сыновей: Виктора (11 ноября 1890 г.) и Михаила (12 ноября 1898 г.).
С преобразованием в 1883 году Сводно-Гвардейской роты в Сводно-Гвардейский батальон его командиром был назначен сначала Полковник Граф Г. Г. Стенбок, а затем Полковник Гессе, под началом которых А. А. Волков прослужил общей сложностью два с половиной года. Во время прохождения службы в этом подразделении в чине Старшего Унтер-Офицера ему в 1884 году в Петергофе довелось обучать строю Наследника Цесаревича Николая Александровича, будущего Императора Николая II.
Возвращаясь под осень из Петергофа в Гатчину, А. А. Волков в качестве начальника особой охраны численностью в 20 человек многократно принимает участие в обеспечении береговой охраны Императора Александра III во время Его ночных рыбалок на Гатчинском озере.
Неся караульную службу в Зимнем Дворце, А. А. Волков обращает на себя внимание Великого Князя Павла Александровича – практически его ровесника – который предлагает ему после истечения срока службы остаться у него в услужении.
Свою службу при Дворе Его Императорского Высочества Великого Князя Павла Александровича А. А. Волков начал 1 марта 1886 года в должности Рейткнехта.
Служил Алексей Волков, как говорится, не за страх, а за совесть, и в 1892 году, по ходатайству своего господина, был представлен к Серебряной медали «За усердие», а с 15 января 1893 года был назначен на должность Камердинера Великого Князя.
Так как Собственного Двора Великий Князь тогда ещё не имел, он проживал в покоях Зимнего Дворца и ограничивался весьма небольшим штатом слуг. Выезжая за границу, Великий Князь Павел Александрович часто брал с собою и А. А. Волкова, ставшего со временем свидетелем его сватовства к принцессе греческой Александре Георгиевне.
После свадьбы, состоявшейся в 1889 году, молодые поселились в собственном дворце, где родился их первенец – Великая Княжна Мария Павловна (младшая). Самыми близкими людьми для них в то время были Великий Князь Сергей Александрович и Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна, в подмосковном имении «Ильинское» которых спустя пять дней после рождения ею второго ребёнка – Великого Князя Дмитрия Павловича – трагически оборвалась жизнь Великой Княгини Александры Георгиевны.
После постигшего его горя, здоровье Великого Князя Павла Александровича резко пошатнулось, вследствие чего врачи рекомендовали ему выехать за границу для восстановления физического здоровья и душевного равновесия. Но возникло неожиданное препятствие – в пути следования Павлу Александровичу было необходимо делать лечебный массаж, посему А. А. Волкову пришлось овладеть ещё одной профессией – «придворного массажиста».
Оставив детей на попечение брата Сергея и его супруги, Великий Князь Павел Александрович выехал в Кобург, чтобы навестить свою сестру, герцогиню Кобург-Готскую. Вместе с ним в это заграничное путешествие отправился и его личный адъютант Ефимович, а также А. А. Волков. Пребывание в Кобурге было недолгим, так как Павел Александрович стремился к тёплым итальянским берегам. Но и этой мечте не удалось сбыться, поскольку куда бы они ни приезжали – в Рим, Венецию, Флоренцию или Неаполь, их всюду сопровождала холодная погода и дождливое ненастье. Так что по истечении немногим менее двух месяцев, так толком и не отдохнув, им всем пришлось возвратиться в Санкт-Петербург незадолго до рождественских праздников.
С тех пор Великий Князь стал ездить за границу каждую осень, так как, состоя в должности Командира Лейб-Гвардии Конного полка, он мог с личного разрешения Государя отлучаться из части на более или менее продолжительное время. И всякий раз, уезжая в очередное заграничное путешествие, он брал с собой А. А. Волкова. Но из всех этих поездок А. А. Волкову наиболее запомнилась вторичная поездка в Кобург в 1894 году, где состоялась помолвка будущего Императора Николая II с принцессой Гессен-Дармштадской Алисой.
С наступлением осени того же года Великий Князь Павел Александрович вместе со своим братом Великим Князем Сергеем Александровичем стали собираться в Великобританию, поскольку у Королевы Виктории возник некий план, суть которого заключалась в женитьбе рано овдовевшего князя на одной из английских принцесс. Но когда уже все было готово к отъезду, из Ливадии пришла телеграмма о том, что Государь Император Александр III находится в тяжёлом состоянии.
В Ливадии Великий Князь Павел Александрович пробыл около недели, застав последние дни жизни своего Августейшего Брата. По просьбе умирающего туда же был вызван отец Иоанн Кронштадтский, под благословение которого подходил и А. А. Волков.
Утром 20 октября 1896 года Император Александр III почил в Бозе, и А. А. Волкову в числе прочих слуг удалось проститься с покойным Государем, ещё сидевшим на кресле в домашнем халате в том самом виде, в каком Его застала смерть.
Летние месяцы следующего, 1895, года Великий Князь Павел Александрович проводил в гостях у Королевы Виктории в её родовом замке Виндзор. В этой поездке его как всегда сопровождал верный А. А. Волков, который вместе со своим господином даже участвовал в традиционной охоте на оленей и проводимом по этому поводу празднике. Однако запланированного ранее сватовства не получилось, так как князь и принцесса, что называется, не сошлись характерами.
Весной 1896 года А. А. Волков сопровождает Великого Князя Павла Александровича и его детей в Москву, где, начиная с 6 мая, проходят торжества по случаю Священного Коронования Государя Императора Николая II Александровича.
Остановившись, как всегда, в доме своего брата Сергея, Великий Князь по личному поручению молодого Государя ежедневно встречает многочисленных иностранных гостей, прибывающих в столицу. И причём всякий раз ему приходится переодеваться в военный мундир той страны, откуда приехал тот или иной именитый гость.
День Священного Коронования А. А. Волков наблюдал воочию. А на другой день он даже смог наблюдать Торжественное шествие от Красного Крыльца Грановитой палаты к Успенскому собору и обратно, но попасть в оный ему так и не удалось из-за страшной давки.
Возвратившись в Кремлевский Дворец, он встретился там с Великим Князем Павлом Александровичем, который сообщил ему, что сейчас сюда прибудет Государь Император Николай II, которому надо будет помочь переодеться. И действительно, Государь вскоре вошёл в свои покои, и А. А. Волков смог принести Ему личные поздравления.
«– Посмотри, Волков, что со мной сделали, – обратился он ко мне и показал сначала мундир, а затем сапоги с особо мягкими подошвами.
Мундир и подошвы сапог государя имели заранее сделанные отверстия, через которые было совершено таинство миропомазания. Переодевшись, государь велел убрать мундир и сапоги, которые должны были храниться как святыня и в качестве исторической реликвии». [473]
По окончании Коронационных Торжеств, закончившихся блестящим балом у французского посланника, Великий Князь Павел Александрович возвратился в Санкт-Петербург, а ещё через несколько дней произошло его знакомство с госпожой О. В. Пистолькорс, муж которой был его однополчанином.
О возникшей между ними связи А. А. Волков узнал во время очередной поездки за границу своего господина, когда в великокняжеский салон-вагон следовавшего в Париж поезда стала постоянно наведываться госпожа О. В. Пистолькорс, ехавшая тем же поездом в вагоне 1-го класса.
По прибытии в Париж, Великий Князь Павел Александрович и О. В. Пистолькорс жили в разных комнатах одного отеля, откуда они предпринимали совместные прогулки по городу и его пригородам.
По возвращении в Санкт-Петербург их свидания стали проходить чаще, равно как и совместные обеды, – то госпожа Пистолькорс приезжала к Великому Князю, то наоборот.
На следующий год Великий Князь Павел Александрович предпринял довольно продолжительную поездку на юг Франции для морских купаний. Но на сей раз он совершал своё путешествие в узком семейном кругу – с детьми, которых сопровождала госпожа Джунковская и детский врач С. А. Остроградский. Однако вскоре туда же прибыла и О. В. Пистолькорс. Сознавая некоторую щекотливость своего положения, Великий Князь Павел Александрович стал чувствовать себя хуже и по приезде в Санкт-Петербург заболел тяжёлой формой нервной экземы, для лечения которой был вынужден отправиться в Берлин. Но теперь уже О. В. Пистолькорс находилась при нём безотлучно, ухаживая за Великим Князем Павлом Александровичем, как за больным, и проживая вместе с ним в снятом им загородном доме.
В последующие два года А. А. Волков вместе с двумя адъютантами Великого Князя: Лихачевым и Ефимовичем – сопровождал его и мадам О. В. Пистолькорс в заграничных путешествиях. Сначала – в Берлин, а затем в Париж и Италию, где влюбленные хотели тайно обвенчаться. Но из этой затеи ничего не вышло, так как Великий Князь Павел Александрович вновь стал страдать нервным расстройством. Причём, на этот раз его нервная система оказалась поражённой настолько серьёзно, что он, со слов А. А. Волкова, «находился в опасном положении». А госпожа О. В. Пистолькорс, как и прежде, ухаживала за ним и «даже спала в кабинете великого князя на диване».
«Мне трудно описать все изменения, которым подвергались отношения между великим князем Павлом Александровичем и госпожою Пистолькорс, – писал А. А. Волков. – (…) Сначала на браке настаивала госпожа Пистолькорс. Великий же князь уклонялся даже от самых разговоров на эту тему. Напрасно ссылалась она на примеры, в частности, на морганатический брак императора Александра II и светлейшей княгини Юрьевской. На великого князя эти доводы не действовали…
Тогда в дело вмешался Пистолькорс. Он предложил жене продать свой Петербургский дом и принадлежавшее им имение в Финляндии и переехать на жительство за границу. Госпожа Пистолькорс стала колебаться, но муж её категорически заявил, что никому не позволит “трепать своё честное имя на панели”. Великого князя эти слова задели за живое, и он бесповоротно решил жениться на госпоже Пистолькорс». [474]
Однако перед тем как пойти на такой серьёзный шаг, как женитьба, Великий Князь Павел Александрович решает привести в порядок свои финансовые дела. На тот момент все его материальные средства в виде денежных сумм и ценных бумаг составляли шесть миллионов золотых рублей. Из этих денег он оставляет себе лишь три миллиона, а остальные размещает в банке, разделив поровну между своими детьми: Великим Князем Дмитрием Павловичем и Великой Княжной Марией Павловной (младшей). Поскольку основная часть капитала Великого Князя представляла собой ценные (процентные) бумаги, их уложили в чемоданы, хранение которых поручили А. А. Волкову. Оставшиеся же денежные средства в виде ассигнаций при посредстве того же А. А. Волкова были перевезены в Германию и размещены в одном из берлинских банков.
Из Берлина Великий Князь Павел Николаевич вместе со своей возлюбленной, адъютантами Лихачевым, Ефимовичем и А. А. Волковым отправились во Флоренцию, а затем в Ливорно. И только в этом городе А. А. Волков, к своему ужасу, узнал, что Великий Князь надумал там тайно обвенчаться с предметом своей любви – О. В. Пистолькорс.
Но ещё более А. А. Волков был удивлен просьбе Великого Князя, которую тот передал ему через Лихачева. Найденный с большим трудом священник, согласившийся совершить этот тайный обряд венчания, поставил непременным условием подписание акта, удостоверяющего два факта: вдовство Великого Князя Павла Александровича и развод госпожи О. В. Пистолькорс. И как А. А. Волков ни пытался уклониться от исполнения этого предложения, ссылаясь на возможный гнев Государя, ему, в конце концов, всё же пришлось уступить.
«Спустя два дня, рано утром, – вспоминал он, – ко мне неожиданно вошёл великий князь Павел Александрович и обратился ко мне со следующими словами:
– Я здесь на чужбине, и у меня нет близких, ни родных. Благослови же меня, Волков, на предстоящий брак.
Я благословил великого князя. Оба мы горько заплакали и потом обнялись горячо». [475]
Тайное венчание Великого Князя Павла Александровича и госпожи О. В. Пистолькорс состоялось в Ливорно 10 октября 1902 года, после чего молодые вернулись во Фло-ренцию.
В Италии А. А. Волков пробыл при особе Великого Князя до поздней осени, после чего в ноябре 1902 года все упомянутые лица прибыли в Париж.
Готовясь ко дню Тезоименитства Государя, которое должно было состояться 6 декабря, Великий Князь Павел Александрович велел А. А. Волкову приготовить генерал-адъютантский мундир, в котором он был намерен явиться на богослужение в посольскую церковь.
Но накануне этого праздника из посольства России был получен пакет, в котором Министр Высочайшего Двора и Уделов Барон В. Б. Фредерихс доводил до сведения Великого Князя весьма малоприятную весть о том, что он лишается всех прав Члена Императорской Фамилии со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до лишения всех Российских Орденов и воинского чина.
А ещё через несколько дней на имя Великого Князя поступило окончательно подорвавшее его здоровье письмо, в котором дополнительно сообщалось, что у него к тому же отнимается и Шефство в полках, а его Великокняжеский Двор подлежит расформированию.
Угнетаемый этими обстоятельствами, Великий Князь Павел Александрович написал своему старшему брату – Великому Князю Владимиру Александровичу – письмо, в котором просил его заступиться за него перед Государем. Однако совсем вскоре им была получена ответная телеграмма следующего содержания: «Вступая в брак, ты делал это не спросясь старшего брата. Бог тебе судья». (Великий Князь Владимир Александрович тогда ещё не мог подозревать, что по прошествии менее чем трёх лет он будет вынужден сам искать заступничества у Государя по подобному поводу, связанном с женитьбой его сына.)
По получении этой депеши Великий Князь Павел Александрович окончательно понял, что дело его безнадёжно, решив снова вернуться во Флоренцию.
Однако в Италии А. А. Волков прожил с Великим Князем всего каких-то 3–4 недели, после чего последний стал, отнюдь не прозрачно, намекать на то, что его верный слуга давно заслужил себе отдых. А посему ему надлежит вернуться в Россию в самое ближайшее время, ибо с ним пока что остаются его бессменные адъютанты. На вопрос же А. А. Волкова о том, к какому сроку ему следует возвратиться, он весьма уклончиво ответил, что об этом даст ему знать особо.
Прибыв в Санкт-Петербург, А. А. Волков первое время ещё надеялся получить письмо от Великого Князя, но вместо долгожданной весточки он получил вызов от Заведующего Двором Великого Князя генерала Философова. Во время аудиенции у этого сановника А. А. Волков узнал о роспуске Двора Великого Князя, а также оставлении его за штатом, вследствие чего ему назначена пенсия в 25 рублей в месяц и квартира в доме на Алексеевской улице, принадлежавшем Великому Князю Павлу Александровичу.
Едва только А. А. Волков успел обжиться на новом месте, как ему последовал вызов от Управляющего Делами Великого Князя Полковника Долинского, предложившего ему оставить занимаемую квартиру в доме, поскольку он был Великим Князем продан.
Взамен этого А. А. Волкову предоставлялась квартира в одном из казённых домов на Галерной улице, откуда он также был вскоре выдворен, после чего, перебравшись на частную квартиру, окончательно уверовал в немилость Великого Князя и окружавших его людей.
Спасение пришло неожиданно в лице Великого Князя Сергея Александровича, прибывшего в Санкт-Петербург для того, чтобы навестить детей Великого Князя Павла Александровича, в воспитании которых он и его жена Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна принимали самое живейшее участие. Вызвав к себе А. А. Волкова и узнав о его бедственном положении, он обещал ему свою помощь в устройстве на службу по Придворному Ведомству.
Возможность эта представилась во время торжеств по случаю обретения Св. мощей Преподобного Серафима Саровского, происходивших 19 июля 1903 года, и на которых присутствовала Царская Семья. Именно в этот день Великий Князь Сергей Александрович подыскал нужный момент, чтобы сообщить Государю о бедственном положении А. А. Волкова. Выразив недоумение по этому поводу, Государь посетовал Великому Князю, что он не знал об этом ранее, и тотчас же распорядился принять А. А. Волкова на службу к Высочайшему Двору.
После соответствующих переговоров со стоявшими во главе Гофмаршальской Части Графом П. К. Бенкендорфом и его помощником М. М. Аничковым, А. А. Волков был принят на службу в должности Вице-Гоф-Фурьера, то есть младшего придворного лакея, каковая соответствовала по штатской службе чину Коллежского Секретаря.
Этот же самый факт подтверждают и сохранившиеся архивные документы, в которых сказано, что А. А. Волков Приказом по Гофмаршальской Части от 19 августа 1903 года был определён к Высочайшему Двору сверх штата с 1 августа 1903 года.
Все дальнейшие события возникали в памяти А. А. Волкова, словно в историческом калейдоскопе.
Так, будучи одним из дежурных лакеев в Зимнем Дворце в памятный день 9 января 1905 года, он, проходя по Невскому проспекту, встретил процессию, во главе которой шёл священник Гапон.
В этом же году А. А. Волков будет Всемилостивейше награждён Серебряной шейной медалью «За усердие».
Помнил он и гениального российского Министра финансов С. Ю. Витте, впоследствии ставшего Председателем Комитета Министров, а также торжества по поводу открытия I Государственной Думы, с образованием которой и ей последующих в России началась череда нескончаемых бед и потрясений.
Доводилось ему видеть и великого премьера-реформатора П. А. Столыпина, который вместе с Государем уверенно вёл Россию по пути великих свершений.
Был А. А. Волков и свидетелем встречи Государя с германским Кайзером Вильгельмом II, во время которой последний заметил в адрес П. А. Столыпина, что если бы у него был такой министр, то он бы покорил всю Европу.
Волею судеб А. А. Волков сопровождал Государя в Его поездке в Киев в августе-сентябре 1911 года. То есть в то время, когда революционер и одновременно агент охранки Д. Г. Богров (действующий по заданию Начальника Санкт-Петербургского Охранного Отделения М. Я. фон Коттена) произвёл в оперном театре свои «исторические выстрелы» в Председателя Совета Министров П. А. Столыпина, эхом отразившиеся на ходе всей дальнейшей российской истории.
Довелось ему стать и участником торжеств по случаю 100-летия со дня Бородинской битвы, на которых присутствовала Царская Семья, беседовавшая с несколькими стариками – живыми участниками тех далёких дней.
25 марта 1912 года в награду за отличную службу А. А. Волков был Всемилостивейше возведён в звание Личного Почётного Гражданина.
Зиму и весну следующего, 1913, года А. А. Волков провёл вместе с Августейшей Семьёй в Царском Селе, так как Наследник Цесаревич в то время часто страдал приступами гемофилии.
С началом Юбилейных Торжеств по случаю 300-летия Дома Романовых вся Царская Семья приезжает в Москву, откуда следует в Нижний Новгород и далее вниз по Волге в Кострому, где посещает Ипатьевский монастырь, откуда в 1613 году начался путь на Российский Престол Российского Императорского Дома Романовых. А оттуда – по Средней России, повторяя путь, проделанный их предком – первым Царём этой династии Михаилом Фёдоровичем – опять в окрестности Москвы.
По окончании торжеств Семья Государя возвратилась в Царское Село, откуда через некоторое время выехала на отдых в Ливадию, а вернувшись оттуда – в Александровский Дворец, провела в нем зиму 1913–1914 годов.
В марте 1914 года А. А. Волков в награду за отличную службу был Всемилостивейше возведён в звание Потомственного Почётного Гражданина.
Начало Первой мировой войны поначалу не внесло никаких изменений в служебную карьеру А. А. Волкова. Однако с принятием Государем на Себя должности Верховного Главнокомандующего и переносом Ставки из Барановичей в Могилёв, А. А. Волков был назначен Камердинером Государыни Императрицы Александры Фёдоровны, которую сопровождал в Её поездках в Ставку и лазареты, находившиеся под Её покровительством.
С 1 января 1916 года А. А. Волков с соизволения Государыни был назначен «Камердинером при комнатах Ея Величества сверх штата». (К тому времени его годовой оклад составлял 1300 рублей.)
За свою долгую и беспорочную службу А. А. Волков был награждён:
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (29 июня 1892 года);
• Серебряной медалью «В память Священной Коронации Императора Николая II» (14 мая 1896 года);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на шее на Владимирской ленте (17 апреля 1905 года); [476]
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых» (21 февраля 1913 года);
• Золотой медалью «За усердие» для ношения на шее на Александровской ленте (6 мая 1915 года);
• Прусским Почётным крестом (15 марта 1914 года).
Февральская Смута застала А. А. Волкова в Царском Селе, где он бессменно находился при Особе Государыни, оставаясь по-прежнему в должности Камердинера при ком-натах.
После отречения Государя и Его возвращения в Царское Село, а также во время нахождения Царской Семьи под арестом в Александровском Дворце, А. А. Волков в числе немногих верных слуг продолжал оставаться при Августейших Узниках, добровольно разделяя с ними заточение и выполняя, помимо своих прямых обязанностей, различные поручения Государя и Государыни.
Но не забывал А. А. Волков и своего прежнего благодетеля – Великого Князя Павла Александровича. Так, будучи свободным от службы в день его именин, он попросил Коменданта Александровского Дворца Полковника Е. С. Кобылинского отпустить его на незначительное время из Царского Села, чтобы поздравить Великого Князя с этим днём, а также передать ему личные поздравления Царской Семьи.
Возвратившись в Александровский Дворец, А. А. Волков продолжал находиться рядом с Царской Семьёй вплоть до Её отъезда в Тобольск, куда он также последовал вместе с Ней в числе прочих верных слуг.
Находясь в Тобольске, А. А. Волков, как доверенное лицо Государя и Государыни, выполняет Их особое поручение, заключавшееся в ведении переговоров с игуменьей Ивановского женского монастыря, на территории которого вот-вот должен был быть достроен дом, куда планировала переехать Царская Семья. По заключению А. А. Волкова, этот дом был бы куда удобнее для проживания, нежели «Дом Свободы» и дом рыбопромышленника Корнилова, так как разместиться в нём можно было бы с известной долей удобства. А главное – в нём предусматривалась маленькая домовая церковь, постройку которой игуменья обещала закончить в течение недели. Однако с вступлением в должность комиссара Временного Правительства В. С. Панкратова дело с переездом, что называется, заглохло, и игуменье было передано, чтобы она в дальнейшем не беспокоилась.
После отъезда из Тобольска Государя, Государыни, Великой Княжны Марии Николаевны и сопровождавших Их лиц, А. А. Волков продолжал оставаться в Тобольске, откуда 20 мая 1918 года вместе с другими верными слугами выехал в Екатеринбург.
Прибыв в столицу «Красного Урала» 23 мая, он вместе с Графом И. Л. Татищевым, Графиней А. В. Гендриковой и Е. А. Шнейдер был арестован и водворён в одну из камер Тюрьмы № 2, в которой пробыл до 19 июля 1918 года.
«В полночь с 21 на 22 августа старого стиля в камеру вошёл надзиратель и спросил:
– Кто Волков? – Я отозвался.
– Одевайтесь, пойдёмте. – Я стал одеваться. Смирнов [477]также оделся и сам, сильно взволнованный, успокаивал меня. Я отдал ему бывшие у меня золотые вещи; мы попрощались, поцеловались. Смирнов сказал мне:
– И моя участь, Алексей Андреевич, такая же, как ваша.
Пришёл с надзирателем в контору, где уже ожидали трое вооружённых солдат. Ожидаем Гендрикову и Шнейдер. Раздаётся телефонный звонок: спрашивают, очевидно, о том, скоро ли приведут нас; ответили: “Сейчас” – и послали поторопить Гендрикову и Шнейдер. Скоро подошли и они в сопровождении надзирателя. Тотчас, под конвоем трёх солдат, очень славных русских парней, тронулись в путь. Он был не особенно далек. На вопрос, куда нас ведут, солдат ответил, что в арестный дом. Здесь нас ожидали ещё восемь человек: пять мужчин и три женщины. Между ними были Знамеровская [478]и горничная той гостиницы, [479]где жил великий князь Михаил Александрович. Таким образом, нас всех оказалось одиннадцать человек. Конвойных было двадцать два человека. Начальником являлся какой-то матрос. Среди конвойных, кроме приведших нас трёх солдат, не было ни одного русского.
Гендрикова пошла в уборную и спросила конвойного о том, куда нас поведут отсюда. Солдат ответил, что нас поведут в пересыльную тюрьму.
– А потом? – спросила Гендрикова.
– Ну, а потом – в Москву, – ответил конвойный. Пересказывая свой разговор с солдатом, Гендрикова сделала пальцами жест:
– Нас так (т. е. расстреливать) не будут.
Матрос, уже одетый, весёлый, с папироской во рту, не раз выходил на улицу: очевидно, смотрел, не рассветает ли. Слышен был голос конвойного:
– Идём, что ли?
– Подождём немного, – отвечал матрос. Через некоторое время он сказал:
– Пойдёмте.
Вывели нас на улицу, выстроили попарно: впереди мужчин, позади женщин, и повели. Провели через весь город, вывели на Сибирский тракт, город остался позади. Я думаю: где же пересыльная тюрьма? И в душу закралось подозрение: не на смерть ли нас ведут?
Впереди меня шёл мужчина. Я спросил его, где пересыльная тюрьма.
– Давным-давно её миновали, – был ответ. – Я сам тюремный инспектор.
– Значит, нас ведут на расстрел?
– Какой вы наивный. Да это и к лучшему. Всё равно, – теперь не жизнь. – Трубка, из которой он курил, задрожала в его губах.
Оглянулся я назад. Смотрю – идёт старушка Шнейдер, едва идёт. Несёт в руках корзиночку. Я взял у неё корзиночку и нёс её остальную дорогу. В корзиночке были две деревянные ложки, кусочки хлеба и кое-какая мелочь.
Крестьяне везут сено. Остановились. Остановились по свистку и команде матроса и мы. У меня зародилась мысль о побеге. Думаю: можно проскользнуть между стоявшим впереди возом сена и лошадью, позади идущей и щиплющей сено с воза. Наклонясь, можно было проскользнуть, но было ещё темно, и я не мог видеть, что находится за лошадью по ту сторону дороги: может быть, глубокая канава, забор. Обдумав, решил, что в таких случаях бежать нельзя.
Матрос свистнул, крикнул: “Идем”, – и мы двинулись дальше. Пройдя некоторое расстояние, опять остановились. Шёл мальчик с портфелем, по-видимому, переводчик (среди наших конвойных было очень много нерусских). Матрос подошёл к мальчику, о чём-то переговорил с ним, и нас повели дальше. Возле того места, где мы только что стояли, раздались три залпа.
Стало чуть-чуть рассветать. Дорога, оказалось, была обнесена довольно высокой изгородью. Конвойные предложили свою помощь в переноске вещей. Хороших, ценных более или менее вещей было немного. Отобрали корзиночку Шнейдер и у меня.
Прошли не очень далеко, и матрос скомандовал: “Направо”. Свернули на дорогу, ведущую в лес. На дорогу был уложен накатник. По этой лесной дороге сделали несколько десятков шагов. Опять свисток и команда матроса: “Стой”.
Когда матрос сказал “Стой”, я сделал шаг влево. В этот момент как будто мне кто-то шепнул: “Ну, что же стоишь? Беги”. – Словно меня кто-то, подталкивал к побегу. Сказав в уме “Что Бог даст”, я тотчас же прыгнул через канаву и пустился бежать». [480]
А. А. Волкову повезло. Его не настигли большевистские пули, и ему чудом удалось избежать смерти.
После сорока трёх дней плутания по лесам, оборванному и измученному, ему, наконец-то, с огромным риском для жизни, всё же удалось добраться до Екатеринбурга, занятого к тому времени белочехами.
Все выпавшие на его долю приключения он довольно подробно описал в своей книге «Около Царской Семьи», изданной в Париже в 1928 году. Однако читателю будет, наверняка, небезынтересно узнать о том, что по прибытии в бывшую столицу «Красного Урала» А. А. Волков явился не куда-нибудь, а в тюрьму, где «меня хорошо знали», как он изволил сам выразиться…
После радостных восклицаний начальник тюрьмы П. П. Шечков приказал запрячь лошадь и поехал с А. А. Волковым в город, чтобы купить ему кое-что из одежды. А вечером – герой дня Алексей Андреевич был приглашён к самому губернатору на ужин, где присутствовал ещё один молодой человек, подобно ему чудом спасшийся от расстрела.
После этих тёплых встреч А. А. Волков был посажен на поезд, который довёз его до Тюмени, где он с огорчением узнал, что речное сообщение с Тобольском, куда он направлялся, уже закрыто. Поэтому добираться до Тобольска ему пришлось на перекладных лошадях. Добравшись до города и застав у себя дома гостя «из придворных служащих»,он узнал, что его семью приютил Ивановский монастырь, на территории которого они и проживают. А ещё этот гость дал ему адрес баронессы С. К. Буксгевден, П. Жильяра, А. А. Теглевой и Е. Н. Эрсберг, которые в то время (из экономии средств) проживали, снимая «на паях», небольшую квартиру. Встретившись, они много говорили о пережитом, а когда баронесса С. К. Буксгевден узнала, что А. А. Волков собирается ехать в монастырь к близким, она дала ему валенки и доху, так как погода на дворе стояла весьма морозная.
Встретившись с родными, он с удивлением узнал, что все они так ничего и не знали о выпавшем на его долю «расстреле». Весьма сильна также была разница и в существовании – в отличие от царских слуг, у которых он накануне побывал в гостях, его родные вели по-монастырски сытый образ жизни.
А вскоре А. А. Волков был вызван во Владивосток одним из руководителей Белого Движения в Сибири и на Дальнем Востоке Генерал-Лейтенантом П. П. Ивановым-Риновым. Пробыв в этом городе около месяца и так и не получив за это время никаких распоряжений на свой счёт, А. А. Волков решил вернуться назад. В этом ему помог С. Гиббс, который в то же самое время следовал с поездом Английской Военной Миссии до Омска. Добравшись до неофициальной столицы Верховного Правителя, Алексей Андреевич на пароходе «Товарпар» в июле 1920 года вновь возвратился в Тобольск. Прожив там до августа, А. А. Волков встретился с адъютантом генерала М. К. Дитерихса Б. В. Молостовым, которому его патрон поручил привезти его в Омск. Забрав семью, А. А. Волков на пароходе «Ольга» не без приключений добрался до Омска, где несколько раз встречался со следователем Н. А. Соколовым.
По мере наступления Красной Армии наступала угроза для Омска, почему генерал Крещатицкий предложил ему переехать с семьёй в Харбин, куда в то время шёл специальный поезд, впереди которого следовал бронепоезд.
В Харбине А. А. Волков с семьёй прожили зиму 1919–1920 годов, по прошествии которой Генерал-Лейтенант Д. Л. Хорват предложил ему место заведующего приёмом лесных материалов на станции «Именьпо». Там бывший царский слуга и проработал до 1922 года.
К этому времени зятю Алексея Андреевича, проживающему в Эстонии, наконец-то удалось разыскать его с женой в Маньчжурии и прислать вызов. (Он годами ранее уехал с дочкой и внучкой А. А. Волкова в Европу.) На горе, буквально за 9 дней до их предстоящего отъезда, умирает его супруга Наталья Антоновна. Похоронив супругу в чужой земле, А. А. Волков выехал в Эстонию к зятю. В этой стране он женился во второй раз на вдове Евгении Рейнгольдовне, урожд. Ховен (1880–1932).
Получая пенсию от Короля Дании Христиана Х, Алексей Андреевич Волков последние годы жизни проживал в Юрьеве (ныне Тарту).
Умер 27 февраля 1929 года. Похоронен на Успенском кладбище города Юрьева.
А. А. Волков в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
1918 года, октября 22 дня, Член Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеев, в камере своей, допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, с соблюдением 443 ст. Уст. Уг. Суд., и он показал:
Я, Алексей Андреевич Волков, 59 лет, происхожу из крестьян Тамбовской губернии Козловского у[езда] Вышневской волости, православный, грамотный, не судился, проездом нахожусь в городе Екатеринбурге. В 1911 году пожалован званием потомственного почётного гражданина.
С 1886 года я находился на службе при дворе б. великого князя Павла Александровича, сначала в должности рейткнехта, а потом в должности камердинера. В 1903 году я был назначен официантом при дворе б. Государя Императора, а в 1916 году был назначен на должность камердинера при б. Государыне Императрице. После Февральской революции, когда Государь со своей семьёй был заключён под особую охрану в Царскосельском дворце, я продолжал свою службу при семье б. Царя. 1 августа 1917 года Государь с семьёй был отправлен на жительство в Тобольск. Я также поехал с Царской семьёй.
В Тобольске для жительства Царской семьи был отведён и приспособлен бывший Губернаторский дом. Здесь поместилась вся Царская семья, придворные служители и учитель французского языка П. А. Жильяр. Прибывшие в Тобольск придворные: генерал И. Л. Татищев, гоф-маршал В. А. Долгоруков, доктор Е. С. Боткин, фрейлина гр. А. В. Гендрикова, гоф-лектриса Е. А. Шнейдер и доктор В. Н. Деревенко поместились в расположенном наискось Губернаторского дома Корниловском доме. Тут же поселился и учитель английского языка мистер Гиббс. Первое время, до марта 1918 года, условия содержания Царской семьи были вполне удовлетворительными, а затем введено было ограничение виде определённой суммы ежемесячно: на содержание всей семьи и состоящих при ней лиц стали выдавать по 4200 рублей в месяц.
16 апреля по ст. ст. бывший Государь вместе с Государыней и в. к. Марией Николаевной были отправлены на жительство в город Екатеринбург, а б. в. к. Ольга, Татьяна и Анастасия Николаевны остались пока в Тобольске, вследствие болезни Наследника Алексея Николаевича. Распоряжение об отъезде Царя сделано было прибывшим в Тобольск комиссаром Яковлевым. Недели через две после отъезда б. Царя в Тобольск приехал комиссар Хохряков и сменивший коменданта Кобылинского некто Родионов. По их настояниям стали собираться в дорогу и все другие остававшиеся в Тобольске члены Царской семьи. Выехали из Тобольска в 12 часу дня 7 мая ст. ст. и прибыли в Екатеринбург 10 мая. Все царское имущество было уложено в сундуки и доставлено также в Екатеринбург. По прибытии поезда на ст. «Екатеринбург» Хохряков и Родионов увезли на извозчиках великих княжон и Наследника. Часа через два после отъезда членов Царской семьи из вагона был вызван я, и вместе с графиней Гендриковой, Е. А. Шнейдер, И. Л. Татищевым, поваром Харитоновым и мальчиком Седневым на четырёх извозчиках мы были отправлены в город. По дороге Харитонов и мальчик Седнев были высажены у дома Ипатьева, а остальные были доставлены в тюрьму под присмотром комиссара Мрачковского.
С тех пор до самого последнего времени я не имел и не имею никаких сведений о судьбе Государя и членов его семьи.
Из Екатеринбургской тюрьмы я, вместе с Е. А. Шнейдер и А. В. Гендриковой, был взят 20 июля нового стиля и доставлен на станцию Екатеринбург, а отсюда в арестантском вагоне нас отправили в Пермскую тюрьму. Генерал Татищев был взят из тюрьмы приблизительно в 20-х числах мая по ст. ст., но куда его отправили и какова его дальнейшая судьба – не знаю. 22 августа ст. ст. я, графиня Гендрикова и Е. А. Шнейдер ночью были доставлены в арестный дом и отсюда нас, вместе с другими заключёнными, в числе 11 человек (из них я могу назвать жену полковника Знамеровского), повели через город в лес для расстрела. Окружены мы были вооружённым конвоем в числе 22 человек. Конвой состоял из русских и латышей. Когда вступили в лес, я, улучив удобный момент, при повороте дороги между цепью конвойных сделал прыжок в сторону и побежал в лес. Вдогонку в меня были произведены три выстрела, но я остался невредим, а погони за мной не сделали. Благодаря этому мне и удалось спастись от смерти. Убегая, я слышал три залпа: полагаю, что это расстреливали моих товарищей по заключению.
Два дня я шёл лесом без пищи и питья, придерживаясь полотна дороги. Скрывался я по деревням и по лесам, одевшись в бедную крестьянскую одежду. 6/19 октября, после полуторамесячных скитаний, я, наконец, вышел на занятую чехословаками ст. «Упь» и вчера прибыл в Екатеринбург, а сегодня вечером уезжаю в Тобольск к своей семье, где и буду проживать. Я обещаюсь сообщить Вам свой адрес и известить Вас о перемене такового. Более пока показать ничего не имею.
Прочитано.
Алексей Андреевич Волков.
Член Екатеринбургского окружного суда Ив. Сергеев. [481]
Документ № 2
ПРОТОКОЛ
1919 года, августа 20–23 дня, Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в г. Омске, в порядке 443 ст. Уст. Угол, Суд., допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал.
Алексей Андреевич Волков – сведения о личности см. л. д. 160, том 1-й.
(…) [482]Прибыв в Тобольск, Царская Семья несколько дней пробыла на пароходе, пока приводился в порядок Губернаторский дом, отведённый для неё. Когда дом был готов, ГОСУДАРЫНЯ с Алексеем Николаевичем ехала в дом на экипаже. Вся остальная Семья следовала в дом пешком. Народ прекрасно относился к Семье. Я сам видел людей, плакавших, когда шла Семья.
Семья и Жильяр поместились в Губернаторском доме. Все остальные из свиты разместились в Корниловском доме. Жизнь пошла хорошая в Тобольске, покойная, ровная. Недостатка ни в чём не было. Жили они своей семейной жизнью. Дети усиленно занимались, кроме Ольги Николаевны, которая, конечно, уже не училась. ГОСУДАРЫНЯ занималась рукоделиями. ГОСУДАРЬ занимался с Алексеем Николаевичем, читал и работал во дворе. В 9 часов они вставали и все вместе, кроме ГОСУДАРЫНИ, пили утренний чай или в большом зале, или в кабинете ГОСУДАРЯ, или в будуаре у ГОСУДАРЫНИ. В 1 час дня был завтрак. В 5 часов полуденный чай. В 8 часов был обед. В 11 часов вечера был вечерний чай.
С перерывами для гулянья дети занимались до обеда. ГОСУДАРЬ всё это время проводил в указанных мною занятиях. После обеда они сходились вместе, и ГОСУДАРЬ очень часто читал вслух.
Первое время никаких у нас комиссаров не было. Главным начальником был полковник Кобылинский. Потом приехал комиссар Панкратов с помощником своим Никольским. Я ничего не могу сказать, кроме хорошего, про самого Панкратова. Он всё делал для Семьи и был сам человек хороший, мягкий. Он особенно любил Марию Николаевну и выделял её из всех. Его помощник Никольский был грубый, но его никто никогда и не видел. Я не знаю, чтобы он чем-либо обидел Алексея Николаевича и кричал бы на него. Также я не знаю, чтобы он уничтожил вино, присланное им Макаровым из Царского.
К концу 1917 года солдаты стали распускаться. Я не могу объяснить причины этого. Но они стали хуже. В это время, я знаю, кто-то из них написал неприличные слова на качелях, которыми пользовались княжны. Они заставили Государя, как и всех вообще офицеров, снять погоны. Они срыли гору, которой пользовалась Семья. Они, наконец, запретили Ей ходить в церковь. Запрещение ходить в церковь было вызвано тем, что диакон в один из праздников провозгласил многолетие по старой форме: «Благочестивейшему, самодержавнейшему и т. д.». Для чего это было сделано, я не могу Вам объяснить. Я сам потом говорил об этом с диаконом. Он мне говорил, что ему было так приказано священником о. Васильевым. А когда стали большевики об этом производить расследование, священник отказался от всего этого и всё свалил на диакона, который и пострадал.
Ничего я положительно не знаю, какие ещё комиссары приезжали к нам из Омска.
Первый комиссар, который приехал к нам при большевиках, был Яковлев. Ему на вид было лет 30–32. Он брюнет, цвет лица тёмный. Остальных его примет я не могу точно описать. С ним был ещё какой-то его помощник, примет которого я не помню. Помнится мне, что в самый первый день Яковлев был принят Их Величествами в комнате больного Алексея Николаевича у его постели. Потом он приходил ещё несколько раз. Все мы видели, что он высматривает Алексея Николаевича, проверяет, действительно ли он болен, не притворяется ли он, [и]не [напрасно] ли говорят о его болезни. Я категорически утверждаю, что это так именно и было. Очевидно было, что для этого Яковлев и ходил тогда в дом.
Я спрашивал Её Величество, какое впечатление произвёл на неё Яковлев. Она мне сказала: «Ничего, он говорил мягко со мной». Я спросил Государыню: «Что же, Ваше Величество, он образованный, интеллигентный?» ГОСУДАРЫНЯ мне ответила: «Нет, не думаю. Мне кажется, он начитанный».
Я и сам говорил с Яковлевым. Дело в том, что перед его приездом солдаты и нас всех заперли в Губернаторском доме и не пускали нас домой, где жили наши семьи. Я от имени всех говорил с Яковлевым по этому поводу. Когда я ему это сказал, он удивился и ответил мне, что он через несколько дней разберётся с этим и даст мне ответ. Мне он показался человеком мягким, предупредительным, а вовсе не грубым мужиком. Все у нас знали, что после одного из посещений Алексея Николаевича, когда, должно быть, Яковлев окончательно убедился в болезни Алексея Николаевича, он пошёл с одним телеграфистом на вокзал и, вероятно, сносился с кем ему надо было по телеграфу. После этого он прождал несколько времени и пришёл в дом вместе с Кобылинским. Он сказал мне, что желает наедине переговорить с одним ГОСУДАРЕМ. Я хоть сейчас пойду под присягу и клятвенно могу удостоверить, что это было именно так. Именно Яковлев просил меня передать ГОСУДАРЮ, что он желает говорить с ним наедине. Я сказал Яковлеву, что моё дело доложить, а там как Его Величеству угодно будет. ГОСУДАРЬ вместе с ГОСУДАРЫНЕЙ были в то время в гостиной, рядом с залом.
Когда я сказал Государю, что Яковлев желает с ним говорить наедине, ГОСУДАРЬ пошёл в зал. Яковлев вошёл в зал. Тут же был и полковник Кобылинский. Яковлев сказал ГОСУДАРЮ, что он желает говорить с ГОСУДАРЕМ наедине. Я это категорически удостоверяю. ГОСУДАРЫНЯ, услышав эти слова Яковлева, сказала ему: «Это ещё что значит? Почему я не могу присутствовать?» Я не могу сказать, было ли при этих словах Императрицы у Яковлева заметно смущение. Я не придал тогда этому значения и не обратил внимания на него. Я только помню, что он «уступил» и сказал, кажется, так: «Ну, хорошо». После этого он сказал, обращаясь к одному ГОСУДАРЮ: «Вы завтра безотлагательно должны ехать со мной». Я тут же ушёл и дальнейшего разговора Их Величеств с Яковлевым не слышал.
Когда Яковлев ушёл, меня не было в это время около Их Величеств. Я был в своей комнате и занимался своими делами. Я не видел, как Кобылинский после ухода Яковлева разговаривал с Их Величествами. Выйдя же после ухода Яковлева, приблизительно с полчаса, из своей комнаты, я нашёл Императрицу в комнате Алексея Николаевича. Лицо Её было заплакано, и Она плакала в это время, но скрывала своё лицо от Алексея Николаевича, не желая, видимо, чтобы он видел Её слезы. Когда Она выходила из этой комнаты, я спросил Её: «В чем дело? Что случилось?» ГОСУДАРЫНЯ мне ответила: «ГОСУДАРЯ увозят в Москву. Хотят, чтобы Он заключил мир. Но я сама поеду с Ним: я никогда не допущу этого. Что скажут наши союзники? Я оставляю Алексея Николаевича: смотри здесь за ним. Я сама решила и я должна разделить судьбу с ГОСУДАРЕМ».
Я не могу, конечно, поручиться, что я слово в слово передаю слова Её Величества именно так, как она мне их сказала, но, приблизительно, она сказала эти слова. А что она именно эти мысли высказывала, я какой хотите клятвой могу подтвердить это.
Алексей Николаевич в это время был болен той же болезнью, что и в Спале. [483]Но на этот раз он страдал гораздо сильней, чем в Спале. Тогда у него отнялась одна нога, а в это время у него отнялись обе ноги, и он ужасно страдал, плакал и кричал, всё звал к себе мать. ГОСУДАРЫНЯ всё время находилась при нём. И вот в это-то время Она так убивалась, как Она никогда не убивалась раньше. Я даже и сравнить не могу Её состояния при отречении ГОСУДАРЯ с этим Её состоянием в Тобольске, когда Она решила оставить Алексея Николаевича и ехать с ГОСУДАРЕМ. Там она была спокойна, а здесь Она уже не могла сладить с собой и плакала, как она никогда не плакала раньше.
Стали торопиться с укладкой вещей. Яковлев дал короткий срок и торопился, вероятно, вовсю. ГОСУДАРЬ был хотя и очень выдержанный человек, но, как всё же заметно было, и Он был удручён этим отъездом.
В 4 часа утра были поданы, кажется, обывательские подводы: коробки, запряжённые в две лошади, и один был с верхом, в три лошади. Ничего, как есть, не было в коробках: никакого сиденья. Достали мы во дворе соломы и положили в коробки. В тот, у которого был верх, мы положили ещё матрасы. В этой коробке села ГОСУДАРЫНЯ с Марией Николаевной. Она хотела, чтобы ГОСУДАРЬ ехал с ней, но Яковлев этого не позволил. Я это прекрасно помню и точно это удостоверяю: Яковлев не позволил, чтобы ГОСУДАРЬ ехал вместе с ГОСУДАРЫНЕЙ и сел с Ним сам. Он относился в это время к ГОСУДАРЮ не только хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что ГОСУДАРЬ сидит в одной шинели и больше у Него ничего нет, он спросил Его Величество: «Как, Вы только в этом и поедете?» ГОСУДАРЬ сказал: «Я всегда так езжу». Яковлев возразил Ему: «Нет, так нельзя». Кому-то он при этом приказал подать ГОСУДАРЮ ещё что-нибудь. Вынесли плащ ГОСУДАРЯ и положили его под сиденье. Уехали тогда с ними из свиты и прислуги следующие лица: Долгорукий, Чемодуров, Боткин, Седнев и Демидова.
Я точно не знаю, каким способом мы известились о том, что ГОСУДАРЯ с ГОСУДАРЫНЕЙ и Марией Николаевной задержали в Екатеринбурге. Кажется, были письма об этом из Екатеринбурга, но от кого именно и что в них было писано, я не знаю. Я знаю, что 8 человек наших солдат ездило тогда провожать их, но я не знаю, что именно рассказывали солдаты после возвращения из этой поездки.
Через некоторое время пришёл к нам комиссар Хохряков, который раньше у нас не бывал. Как будто бы выходило так, что он должен был перевезти Детей и всех остальных в Екатеринбург вместо Яковлева. Я могу только удостоверить, что Хохряков, как и Яковлев, спешил с отъездом, всё проверяя болезнь Алексея Николаевича. Незадолго до нашего отъезда появился с отрядом красноармейцев какой-то Родионов. Эти красноармейцы и заменили наших стрелков. Отряд Родионова состоял из русских и латышей. Я не знаю, были ли в нём мадьяры, но латыши были. Я это потому так говорю, что потом, когда мы ехали на пароходе, лакей Трупп признал в одном из красноармейцев своего племянника (имени и фамилии его не знаю), а Трупп был латыш.
Хохряков, как говорили, был матрос. Кто был Родионов, я не могу сказать. Был ли он жандарм, не могу сказать. Не могу точно сказать, похож ли он был на офицера, но вряд ли. Мне он не казался человеком интеллигентным. Я не могу сказать, чтобы он был особенно грубым, но он проявлял настойчивость в своих требованиях. Это действительно было, что он не позволил Княжнам закрывать двери их спальни. Я с ним из-за этого повздорил, потому что нельзя так: барышни. А Нагорный с ним вздорил из-за Алексея Николаевича. Может быть, из-за этого мы с Нагорным и пострадали.
Родионов оказался знакомым с Татищевым. Мне передавал следующий с ним разговор Татищев. Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я Вас знаю». Татищев его спросил, откуда он его знает, где он его видел. Родионов не ответил ему.
Тогда Татищев спросил его: «Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции «Вержболово». Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева.
Большевики, увозя нас из Тобольска, вывезли отсюда всю обстановку, какая там была, которая вовсе не принадлежала Царской семье. Я не знаю, почему они так поступали. У Царской Семьи были для каждого из них свои походные кровати. Все они были взяты и в первый переезд, и во второй из Тобольска. В Тюмени мы разместились в двух вагонах. Дети, Буксгевден, Гендрикова, Татищев, Шнейдер, Эрсберг и Нагорный были в одном вагоне. Все остальные – в другом. У детей и кто был с ними вагон был классный, мягкий. У нас – 4-го класса.
Я знаю, что при отъезде из Тобольска драгоценности, какие были у Царской Семьи, куда-то зашивались, но куда именно, я не знаю.
В Екатеринбурге Детей увезли два лица. Один был Родионов. Он садился с ними, как я видел, в окно своего вагона, на извозчика. Примет другого я описать не могу: не помню их. Но только это вовсе не был Хохряков. Хохряков тогда тоже ехал с нами в Екатеринбург. Я не помню, уезжал ли тогда он с детьми из поезда. Если я называл его члену суда Сергееву, то это не так. Другой, который ехал с детьми на извозчике, был не Хохряков, а кто-то другой.
Спустя некоторое время явился к нашим вагонам Родионов и выделил из одного вагона Гендрикову, Шнейдер и Татищева, а из другого – меня, Харитонова и Седнева Леонида. Нас повели к вокзалу, где были извозчики. У извозчиков был тот самый комиссар или ещё кто, который вместе с Родионовым перевозил и детей. У меня с собой был саквояж, а в нём было: 4000 денег, бельё, сапоги, одна моя фотографическая портретная карточка и две карточки-открытки, бритвы, туфли, записная книжечка, продовольственная книжка. В отдельных местах были у меня сухари и банка с вареньем. Этот комиссар с Родионовым не позволили мне брать с собой сухарей и варенья, и эти вещи были оставлены ими у себя. Татищев сел один на извозчика. Я также сел один. Гендрикова села со Шнейдер. Родионов с неизвестным комиссаром сели также на одного извозчика и поехали сзади нас. Харитонов с Седневым также сели вместе. Подъехали мы к дому Ипатьева, где была Семья. Я видел, что дом был обнесён забором, но не могу сказать, закрывал он ворота или же нет. Тут у дома Ипатьева ссадили Харитонова и Седнева. Нас же остальных повезли дальше.
Я спросил извозчика: «Далеко ли до дома?» Я думал, что нас везут куда-либо ещё. Молчит. Я опять его спросил: «Ты куда нас везёшь?» Опять молчит. И привезли нас в тюрьму. Когда нас привели в контору, Татищев не утерпел и сказал мне: «Вот, Алексей Андреевич, правду ведь говорят: от сумы да от тюрьмы никто не отказывайся». Родионов ничего на это не сказал Татищеву, а другой комиссар ответил: «По милости царизма, родился в тюрьме». Сказал он эти слова по нашему адресу и сказал их злобно. Не было тогда на меня ордера, а на всех остальных ордера уже были. Начальник тюрьмы и сказал тогда об этом этому комиссару. Он махнул рукой и сказал: «Потом пришлю». Я не знаю, кто это был. Но потом, когда был в тюрьме комиссар юстиции Поляков и мы обращались к нему по поводу отобрания у нас вещей (у меня взял саквояж этот самый неизвестный мне комиссар), и Поляков нас спросил, кто нас арестовывал и кто у нас отбирал вещи, и мы не могли ему ответить на его вопрос, начальник тюрьмы сказал Полякову, что нас привозил и сдавал ему Юровский. Это я хорошо помню.
Я вижу предъявленную мне Вами карточку (предъявлена фотографическая карточка Юровского) и не могу сказать, это ли лицо изображено на предъявленной мне Вами карточке, про которое я сейчас Вам говорю. Но мне кажется больше, что это не он. Тот был без бороды, а у этого борода. Но что его начальник тюрьмы называл Юровским, я это хорошо помню.
Гендрикову и Шнейдер от нас в тюрьме отделили, а нас с Татищевым посадили в одну камеру. Это было 10 мая по старому стилю. На другой же день в нашу камеру был приведён Чемодуров.
Я разговаривал с ним. Он был сильно потрясён. Он мне говорил, что из Тюмени их возил Яковлев куда-то взад и вперёд, так что он совсем потерялся и не знал, куда же именно их возил Яковлев. Привезли их в Екатеринбурге прямо в дом Ипатьева. Водили ли куда отсюда ГОСУДАРЯ, он не говорил и разговору у нас с ним об этом не было. Обращались с Августейшими Особами здесь большевики, как говорил Чемодуров, «плохо, грубо». Он рассказывал, что однажды один какой-то из них стал рассматривать флаконы ГОСУДАРЫНИ и нюхать их. ГОСУДАРЬ сказал ему на это: «До сих пор я имел дело всё-таки с порядочными людьми». Этот большевик ушёл, сказал о словах ГОСУДАРЯ кому-то другому, и тот грубо сделал замечание ГОСУДАРЮ: «Не забывайте, что Вы арестованный». Обедали они все вместе. Во время обеда подходил какой-нибудь красноармеец, лез ложкой в миску с супом, жрал и говорил: «Вас всё-таки ещё ничего кормят». Видимо, здесь в Екатеринбурге обращение было совсем иное, чем в Тобольске.
25–26 мая по старому стилю Татищева увели в контору тюрьмы. Он не взял с собой своих вещей: шубы и бумажника (сколько у него было денег, не знаю, но думаю, что не много). Он скоро прислал за мной, прося меня принести ему вещи. Я понёс. В конторе Татищев показал мне ордер (не знаю, из какого учреждения), в котором говорилось, что Татищев высылается из пределов Уральской области. Подписей на нём я не помню. До этого времени к нему никто не приезжал ниоткуда, и сам он не хлопотал о своём освобождении.
Я забыл сказать, Чемодуров говорил, что 10 мая в дом Ипатьева был привезён Нагорный и должен был вместо него быть привезённым Трупп.
20 июля по новому стилю меня, Гендрикову и Шнейдер взяли из тюрьмы и привели в вагон, где нас всех собралось 36 человек. Здесь же с нами была Елена Петровна Сербская и её миссия. Повезли нас всех в Пермь, куда мы и прибыли 23 июля. Меня, Гендрикову, Шнейдер, Елену Петровну с миссией посадили в одну тюрьму, а всех остальных от нас отделили. Я сидел вместе с секретарём миссии Смирновым, майором Мишечичем (так!) и двумя какими-то сербскими унтер-офицерами. От них я узнал, что Елена Петровна проживала с мужем великим князем Иоанном Константиновичем в Алапаевске, а затем она переехала в Екатеринбург, чтобы ехать в Петроград к детям. Но здесь она узнала, что её мужа, как и остальных князей в Алапаевске, перевели на солдатский паёк. Тогда она подала большевикам официальное заявление, что она не желает уезжать и желает разделить судьбу мужа. За это её и арестовали.
Спустя некоторое время после моего перевода в Пермскую тюрьму я подал, по совету какого-то адвоката, также сидевшего в тюрьме, заявление в «совдеп», прося разъяснить мне, за что я арестован. Меня после этого (недели через 2–2½ после перевода в Пермь) повели куда-то на допрос. Там мне какой-то молодой человек (примет не помню) показал моё прошение и стал мне предлагать вопросы: «Вы что знаете про убийство в Екатеринбурге Николая?» Я сказал, что я об этом только узнал в Пермской тюрьме из газет. (В газете тогда писали только про одного ГОСУДАРЯ: он убит, а про Семью ничего в газете сказано не было.) Он не стал меня больше ничего про это спрашивать и ни слова не спросил меня про Семью ГОСУДАРЯ. Затем он меня спросил: «А Вы в побеге Николая из Тобольска участвовали?» Я сказал, что никакого побега не было и не предполагалось. Он меня опять спросил: «А Вы знали о побеге?» Я сказал, что ничего об этом не знал. После этого он мне сказал, что я могу идти. Я спросил его о судьбе моего прошения, и он мне ответил, что этот вопрос будет разрешён в Москве. Я хорошо эти его слова помню.
В одной тюрьме с нами сидел камердинер великого князя Михаила Александровича Василий Фёдорович Челышев. Я с ним встречался в коридоре, и он мне рассказывал, как он попал в тюрьму. Михаил Александрович проживал в Перми в Королевских номерах, где в другом номере жил с ним и Челышев. Там же жил и его секретарь, англичанин Джонсон. Приблизительно недели за 1½, как говорил Челышев, до нашего прибытия в Пермь, ночью часов в 12 пришли в Королевские номера каких-то трое вооруженных людей. Были они в солдатской одежде. У них у всех были револьверы. Они разбудили Челышева и спросили, где находится Михаил Александрович. Челышев указал им номер и сам пошёл туда. Михаил Александрович уже лежал раздетый. В грубой форме они приказали ему одеться. Он стал одеваться, но сказал: «Я не поеду никуда. Вы позовите сюда вот такого-то (он указал, кажется, какого-то большевика, которого он знал). Я его знаю, а вас я не знаю». Тогда один из пришедших положил ему руку на плечо и злобно и грубо выругался: «А вы, Романовы, надоели вы нам все». После этого Михаил Александрович оделся. Они также приказали одеться и его секретарю Джонсону и увели их. Больше Челышев не видел ничего и не знал, в чём и куда увезли Михаила Александровича. Спустя некоторое время после этого (когда Михаил Александрович уже был увезён) Челышев сам отправился в «совдеп», как он мне говорил, и заявил там об увозе Михаила Александровича. По его словам, на это его заявление не было обращено внимания и спустя через час, как он мне говорил, большевики стали делать что-то вроде погони за Михаилом Александровичем, но в чём она выразилась, Челышев не говорил. На него же они произвели именно то впечатление, что они нисколько не поспешили догонять Михаила Александровича, и вообще, как бы не обратили должного внимания на его заявление.
Я забыл ещё сказать, что, когда Михаил Александрович уходил из номера, Челышев ему сказал: «Ваше Высочество, не забудьте там взять лекарство». Это были свечи, без которых Михаил Александрович не мог жить. Приехавшие как-то обругались и увели Михаила Александровича. Лекарство же так и осталось в номере. На другой же день после этого Челышев был арестован и, как я потом читал в Тобольске в газетах, был расстрелян.
В ночь на 22 августа по старому стилю меня привели из камеры в контору. Тут же были и Гендрикова со Шнейдер. Отсюда нас повели в арестный дом и ввели в особую комнату, где было 8 человек. Здесь же было 22 вооружённых человека. Это были, очевидно, палачи. Среди них были и русские, но, по большей части, были не русские, а, видимо, латыши, хотя, быть может, были и мадьяры. Командиром у них был какой-то человек в матросской одежде. Мы сидели, ждали света. Гендрикова мне шепнула, с чьих-то слов, что нас отведут в пересыльную тюрьму, а потом отправят в Москву или Петроград. Я не стал ей возражать, хотя я и ясно видел, куда нас поведут.
Повели нас за город. Кончились строения, показался лесок. Стали мы подходить, должно быть, к месту казни нашей, потому что наши палачи стали услужливо предлагать нам свои услуги: «позвольте, я понесу ваши вещи», очевидно, каждый, желая сейчас же завладеть нашими вещами, чтобы потом не делиться ими с другими. Потом нас остановили. Я улучил минуту и перепрыгнул канаву, которая была около меня. Я бросился бежать. В меня было выпущено три пули. Я упал, потерял шляпу и слышал вдогонку мне слова: «Готов». Но я тут же поднялся и снова побежал (упал я после второго выстрела). В меня был произведён третий выстрел, но Господь Бог меня сохранил, и я убежал. 43 суток я блуждал и вышел на линию железной дороги в 70 верстах от Екатеринбурга, на территорию, свободную от большевиков.
Я не умею рассказать про характеры Царской Семьи, потому что я человек неучёный, но я скажу, как могу. Я скажу про них просто: это была самая святая чистая Семья.
ГОСУДАРЬ был милый, мягкий, ровный. Он был очень добрый человек. Сколько лет я жил около Него и ни одного раза я не видел Его в гневе. Всегда Он был очень ровный, спокойный. Был он прост и не горд. Он был скромный и держал себя так. Его платья были часто чинены. Не любил Он мотовства и роскоши. Его штатские костюмы велись у Него с жениховских времён, и Он пользовался ими. Был он человек, я бы сказал, совсем непьющий. Выпивал он за обедом одну рюмку старой сливовицы и одну рюмку мадеры. Больше Он ничего совсем не пил. И больше этого Он никогда не пил. Он, например, не пил совсем шампанского. Если же ему приходилось, по необходимости, пить его в каких-нибудь торжественных случаях, Он отпивал немного из бокала.
Из удовольствий Он любил только одну охоту. Охотился Он всегда весной на глухариных токах и осенью по фазану и по зверю. Но за войну Он запустил и охоту. Больше Он никаких развлечений не знал.
Весь день у него уходил на приёмы деловых людей до обеда. Только после завтрака Он гулял и занимался физическим трудом и после обеда вечер был с Семьёй. Он был самый настоящий семьянин и любил быть в Своей Семье.
ГОСУДАРЫНЯ, если не была занята приёмами или деятельностью по лазаретам, все время отдавала детям. Она, видно было, как сильно любила ГОСУДАРЯ и Детей. Всё это злоба и клевета, что писали нехорошего про ГОСУДАРЯ, что он пьёт, и про ГОСУДАРЫНЮ, что Она имеет дело с Распутиным. В Распутина Она верила, как в святого. Кого хотите, спросите из близких к ним, и все Вам скажут одно. Это всё грязь и мерзость, что нарочно в революцию про Них в газетах писали. Распутина я за всё время видел во дворце два раза. Его принимали ГОСУДАРЬ и ГОСУДАРЫНЯ вместе. Он был у них минут 20 и в первый и во второй раз. Я ни разу не видел, чтобы он даже чай у Них пил. ГОСУДАРЫНЯ относилась к нему, как к святому, потому что Она верила в святость некоторых людей. Она его, наверное, уважала. Только однажды Она говорила со мной про Распутина, и слова её были маловажные. Мы ехали на пароходе в Тобольск, и, когда проезжали мимо села Покровского, Она, глядя в окно, сказала мне: «Вот здесь Григорий Ефимович жил. В этой реке он рыбу возил (так!) и нам иногда в Царское привозил». (Я этого, например, не знал, что он им рыбу привозил.) После убийства Распутина Она была расстроена и не принимала никого. Но ни малейшего даже намёка Она ничем не обнаружила на то, что это был человек, про которого можно было бы подумать что-нибудь грязное.
Из Детей Алексей Николаевич был ещё мальчик. Анастасия Николаевна и Мария Николаевна также были ещё не взрослые. Занимались они уроками. Ольга Николаевна была уже в невестах. Она была к хозяйству не склонна, любила уединяться, любила книжки и музыку.
Татьяна Николаевна была похожа на мать. Она была степенная, обстоятельная, хозяйственная. Она как-то и считалась против Ольги Николаевны старшей, потому что её все слушались. Она была ближе всех к матери.
Кроме камердинеров Тетерятникова и Чемодурова, у ГОСУДАРЯ был ещё один камердинер Пётр Фёдорович Катов, который, как и Тетерятников, в Тобольск не попал.
Платье шил на ГОСУДАРЯ с Алексеем Николаевичем Нольдштром, на ГОСУДАРЫНЮ и Княжон – Бризак, Михайлова и домашняя портниха Николаева.
Обувь на ГОСУДАРЯ и Алексея Николаевича шили Ситников и ещё кто-то, а на ГОСУДАРЫНЮ и Княжон – Вейс.
На служащих при Дворе шил портной Лидваль.
Из всех предъявленных мне Вами вещей и их фотографических изображений (свидетелю были предъявлены все предметы, имеющиеся при деле в качестве вещественных доказательств, и фотографические изображения вещественных доказательств, при деле не находящихся), я останавливаюсь на маленькой пряжке от пояса и на изображении креста (п. «г» протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й и п. 4-й протокола 15–16 того же февраля, л. д. 45 об., том 2-й). Пряжка эта похожа на пряжку, какую носил на своём поясе Алексей Николаевич. Крест этот похож на крест, который был у ГОСУДАРЫНИ и который она носила иногда, но очень редко. Княжны носили ожерелья на шее из белых бус.
У ГОСУДАРЫНИ были жемчужные серьги, но я не могу на снимке опознать, они это или не они.
Пряжки, изображения которых я вижу, были у них на туфлях и у ГОСУДАРЫНИ и у Княжон (п. п. 2 и 21 протокола 15–16 того же февраля л. д. 45 и 48 об., том 2-й).
Свечи (из) красного воска были у них в обиходе в Тобольске. Им такие свечи доставлялись из монастыря и из собора.
В Тобольске было две купчихи, которые доставляли провизию Царской семье. Это были Холина и Еремеева.
У меня не было разговора с Челышевым про то, был ли предъявлен Михаилу Александровичу какой «мандат» лицами, которые его увели.
Что означают записи в моей книжечке (п. 5 протокола 19 мая сего года, л. д. об., том 4-й), я не знаю.
Показание моё, мне прочитанное, записано правильно.
Из книги А. А. Волкова «Около Царской Семьи»
В ожидании Государя
Чтобы облегчить страдания болящих, укрепить их, подняли из Знаменской церкви икону Божьей Матери. На пути следования иконы во дворец встретился солдат, посмотрел на икону, на священника и, обращаясь к последнему, сказал весьма грубо:
– Привык обманывать народ: до сих пор идолов носишь. – Это были первые проявления разнузданного настроения, непосредственно дошедшие до нас отзвуки революции.
Молебствие служилось в той комнате, где лежали больные. Хворали тяжело. К молебну сошлись придворные и служащие, которые, полные тяжёлых скорбных дум, молились со слезами. По окончании молебствия священник благословил больных и по просьбе Государыни обошёл с иконой весь дворец.
В первые дни революции приезжал от Государя генерал-адъютант Н. И. Иванов, довольно долго беседовавший с Государыней.
Ожидаем приезда Государя, получив верные сведения, что Государь из Ставки выехал.
Для встречи Государя из Петрограда приехал флигель-адъютант граф Замойский. Он дожидался приезда Государя и, сидя в дежурной комнате в креслах, дежурил по ночам вместе со мною.
В одну из таких ночей граф Замойский узнал от дежурного офицера, что из Петрограда едет особым поездом вооружённая группа рабочих и других лиц громить дворец. Замойский, сообщив об этом мне, спросил, нужно ли беспокоить Императрицу. Пообдумав, мы решили пока Государыне ничего не говорить. Пообождав несколько времени, Замойский переговорил с кем надо по телефону и узнал, что поезд прошёл мимо Царского. Так всё обошлось благополучно.
В один из первых дней революции (ещё до приезда Государя) Родзянко телефонировал графу Бенкендорфу о том, чтобы Императрица и дети тотчас же уезжали из дворца: грозит большая опасность.
Граф Бенкендорф сообщил, что дети больны. Родзянко ответил:
– Уезжайте куда угодно и поскорее. Опасность очень велика. Когда горит дом, и больных детей выносят.
Императрица позвала меня и рассказала об этом, прибавив в сильном беспокойстве:
– Никуда не поедем. Пусть делают, что хотят, но я не уеду и детей губить не стану.
Вскоре после звонка Родзянко, как бы для защиты дворца, явились войска, в первую очередь Гвардейский экипаж и стрелки Императорской Фамилии. По желанию Императрицы войска выстроились около дворца, и Императрица вместе со здоровой ещё Великой Княжной Марией Николаевной стала обходить солдат. После обхода граф Апраксин [485]сказал:
– Как вы смелы, Ваше Величество. Как Вас встретили солдаты?
– Эти матросы нас знают. Они ведь и на «Штандарте» были, – ответила императрица.
На другой день, простудившись на морозе при смотре войск, слегла в болезни и Мария Николаевна.
Об отречении Государя стало известно во Дворце из рассказов фельдъегеря, с которым генерал Алексеев, ещё до отречения Государя, послал в Царское бумаги на его имя. Фельдъегерь передал бумаги мне и велел их хранить. Я доложил Государыне и просил её распоряжения, так как положить бумаги в кабинет Государя, где никого нет, казалось неудобным. Государыня распорядилась сохранять бумаги в своём кабинете. На другой же день, привезший бумаги фельдъегерь, на словах передал об отречении Государя. Более точных сведений мы в то время не имели.
Спустя некоторое время во дворец приехал командир фельдъегерского корпуса и просил возвратить ему лично все привезённые из Ставки пакеты. Я доложил обо всем Императрице. Государыня со слезами на глазах подтвердила известие об отречении и приказала возвратить бумаги полковнику. Больным детям об отречении Государя не сказали ничего.
До сих пор из Петрограда никто не появлялся. Но вот приехал генерал Корнилов вместе с несколькими офицерами, среди которых были Коцебу – офицер гвардейского уланского полка и полковник Кобылинский. [486]Во дворце в это время находился гофмаршал Бенкендорф и церемониймейстер граф Апраксин.
Корнилов просил доложить о нём Государыне, которая и приняла его в присутствии графа Бенкендорфа.
Корнилов сказал Императрице, что на него возложена тяжёлая обязанность объявить об аресте, и просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собою повлечь не может. Корнилов попросил разрешения представить Государыне сопровождавших его офицеров.
Выйдя от Императрицы, он объявил, что все окружающие Царскую Семью могут по собственной воле при ней остаться. Кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с Царскою Семьёй наступал также арест.
Комендантом был назначен Коцебу, а начальником охраны – полковник Кобылинский.
Императрица несколько растерялась и приказала позвать к себе Великого князя Павла Александровича, которого не принимала уже в течение довольно долгого времени.
– Скажите, что сейчас же прибуду, – ответил по телефону Великий князь.
Тотчас же по приезде он был принят Императрицей.
– Ничего, поправим дела, – сказал Великий князь, когда я спросил его мнения о создавшемся положении вещей.
Я сегодня не спал всю ночь. (Великий князь, по его словам, работал над проектом конституции.)
Вскоре после этого в Ставку были отправлены два офицера передать Государю для подписания манифест о конституции. Возможно, что с ними были отправлены Государю и другие бумаги. Офицеры поехали в статском платье. Один из офицеров был Стессель, сын начальника обороны Порт-Артура. Из этой поездки ничего не вышло: посланные не смогли доехать до Государя.
Вскоре вторично явился генерал Корнилов вместе с А. И. Гучковым и свитою. Опять по приказу Императрицы вызвали Великого князя Павла Александровича, который и приехал немедленно. Я доложил. Государыня велела просить всех к себе. Приём у Государыни продолжался минут 10–15.
По выходе Великий князь обратился к генералу Корнилову с вопросом о надёжности войск охраны. Корнилов [487]уверил его в надёжности.
Обратясь к Гучкову, Великий князь сказал, что он не просил его мнения потому, что Гучков, не будучи военным, не в состоянии тонко уловить настроения воинских частей.
Ожидаем приезда Государя. Принимаем все меры к тому, чтобы узнать что-либо, но ниоткуда не имеем достоверных сведений.
Через некоторое время приехал А. И. Гучков. Прошёлся по дворцу и мимо комнат Императрицы, где собрались многие дворцовые служащие, в числе которых был и я. Один из сопровождавших Гучкова офицеров, явно нетрезвый, обратясь к нам, сказал:
– Вы наши враги, а мы ваши враги. Вы продажны.
Я отвечал ему:
– Вы ошибаетесь в нашем благородстве, милостивый государь.
Гучков даже не повернулся и сделал вид, что не заметил выходки пьяного прапорщика.
Были получены достоверные известия, что Государь в дороге и что скоро он прибудет во дворец.
Спустя неделю после первого посещения Корнилова приехал Государь. Произошло это 10 марта.
Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя. Ворота были закрыты и дежурный офицер крикнул:
– Открыть ворота бывшему царю!
Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).
Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.
Государь прошёл к Императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у Императрицы на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям.
Скоро Государь вернулся назад и приказал мне узнать, приехали ли во дворец прибывшие с ним из Ставки герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов. От графа Бенкендорфа я узнал, что они «не приехали и не приедут». (Все трое, как только сошли с поезда, отправились по домам.) Я доложил Государю, точно передав слова графа Бенкендорфа.
– Бог с ними, – был ответ царя.
До приезда Государя охрану дворца нёс Сводно-Гвардейский полк. Как только приехал Государь, сводно-гвардейцы были заменены гвардейскими стрелками. В первый же день солдаты новой охраны убили в парке двух оленей. Возможно, что это произошло случайно, без всякого злого умысла.
В течение некоторого времени никто из членов правительства не заезжал во дворец. Первым приехал Керенский, небрежно одетый, в куртке. Об его приезде доложили Государю. Государь приказал пригласить к себе Керенского. У Государя Керенский пробыл недолго. Государь представил его Императрице.
Керенского ожидали хотевшие его видеть служащие дворца. Один из них обратился к Керенскому со следующим:
– Александр Фёдорович, мы обращаемся к вам с просьбой об урегулировании квартирного вопроса: у одних из нас квартиры очень тесны, между тем как у других чересчур просторны.
– Хорошо, всё устрою. До свиданья, – сказал Керенский и тотчас уехал. По-видимому, он чувствовал себя не вполне уверенно и казался смущённым.
Вышел Государь и обратился ко мне:
– Знаешь, кто это был?
– Керенский.
– Знаешь, как он ко мне обращался: то Ваше Величество, то Николай Александрович. И всё время был нервен.
Письма и газеты доставлялись во дворец через коменданта Коцебу весьма аккуратно. Стал довольно часто наезжать Керенский. В последующие посещения он держал себя увереннее, чем в первый раз. И Государь стал отзываться о нём лучше. К поезду Керенского подавали царский автомобиль, украшенный цветами. Автомобилем управлял шофер Государя.
В течение всего времени пребывания Государя в Царском Селе Керенский во внутреннюю жизнь дворца не вмешивался и был весьма выдержан и корректен.
Был проект переезда царской семьи в Ливадию, но он остался невыполненным. Однажды Керенский сообщил Государю, что есть возможность отъезда в Англию и просил быть наготове. Не удался и этот план. [488]
Зашевелились большевики. От них исходили угрозы перевести Царскую семью в Петропавловскую крепость. Узнали об этой угрозе и мы все. Вскоре неожиданно приехал Керенский, которого принял Государь. Пробыв короткое время у Государя, Керенский попросил приёма у Императрицы. Мы все ожидали, что он объявит о переводе в Петропавловскую крепость. Из комнат Государыни был слышен громкий, казалось, возбуждённый, разговор. Но оказалось, что наша тревога была лишена оснований. Государыня после рассказывала, что Керенский шутил, балагурил, смеялся и что все слухи о переводе в Петропавловку вздорны. Впрочем, Керенский обратился к царской чете с просьбой по возможности проводить время раздельно, так как на этом настаивает совет рабочих и солдатских депутатов.
Приезжал однажды кто-то в форме полковника [489]удостовериться, что Государь присутствует во дворце, а не уехал. Посетителя допустили лишь в коридоры дворца и дали увидеть Государя, проходившего в отдалении. Этим он удовлетворился и уехал.
Двадцать девятого июня был именинником Великий князь Павел Александрович. В это время я был в отпуску, у семьи, в Царском. Попросил у полковника Кобылинского разрешения съездить в Петроград. Когда я прощался с Царской семьёй, то Государь и Государыня просили меня поздравить великого князя.
Я был у Великого князя и передал поздравления. Великий князь много меня расспрашивал о жизни Царской семьи. Я в свою очередь спросил Великого князя, угрожает ли какая-нибудь опасность. Павел Александрович передал мне мнение бывшего у него коменданта Коровиченко (заменившего Коцебу): пока у власти временное правительство, безопасность обеспечена. Если же власть временного правительства падёт и будет захвачена большевиками, ни за что ручаться нельзя.
Во дворце жила А. А. Вырубова и как сестра милосердия, ухаживавшая за детьми во время их болезни, Ю. А. Ден. Был получен приказ немедленно выселить их из дворца. Коровиченко в это время временно передал свои обязанности Кобылинскому.
Мне было велено доложить Государыне, что Вырубову и Ден выселяют. На Императрицу это известие подействовало удручающе, и она заплакала. Расставание было очень тяжёлым: расстававшиеся плакали. Вырубову под вооружённой охраной увезли в тюрьму, в Петроград, Ю. А. Ден уехала на собственную квартиру.
Жизнь заключённой Царской семьи текла весьма однообразно.
В марте лежал ещё глубокий снег. Государь гулял по парку один в сопровождении дежурного караульного офицера. Иногда с Государем гулял также гофмаршал князь Долгоруков. Прогуливался Государь дважды в день. Сопровождавшими в прогулках Государя офицерами всегда оказывалась полная внимательность и предупредительность. Только однажды офицер шёл за Государем в буквальном смысле слова по пятам, и Государь, с усмешкой, должен был отстранить его.
Когда караул менялся (это происходило постоянно во время завтрака Царской семьи), то оба офицера – прежний и новый начальники караула – приходили к Государю. Однажды вошли оба офицера. Государь простился с уходящим и, здороваясь с вступающим вновь на караул, протянул офицеру руку. Тот, отступив демонстративно назад, отказался от рукопожатия. Государь подошёл к нему, положил на плечо руку и ласково спросил:
– За что же, голубчик?
– Я из народа, – был ответ. – Вы не хотели протянуть народу руку, не подам её и я.
Когда земля оттаяла, стали выходить на прогулку поправлявшиеся дети. Государь предложил желающим работать. Работали все: и Семья, и свита, и служащие. Вначале работа состояла в копании гряд, на которых были посеяны разные овощи. Императрица не работала, но когда стало потеплее, лежала близ места работ на ковре. Иногда в это время к ней подходили солдаты, садились близко к ней и подолгу разговаривали.
Держали себя солдаты в присутствии Царской семьи вполне прилично и только немногие позволяли себе курить в присутствии кого-либо из её членов. Однажды солдат, стоявший на карауле внутри дворца, открыл находившийся в том же помещении сундук, из которого вынул две пары принадлежавших Императрице башмаков. Он засунул башмаки в печь, но это было замечено, и виновник был открыт. Все другие поступки, доставлявшие некоторые неприятности Царской семье и её окружающим, надо приписать не злым намерениям, но неведению и невоспитанности. При осмотрах дворца, которые происходили только с соответствующего разрешения, солдаты вели себя всегда тихо, не позволяя себе ничего лишнего.
Когда на грядках всё было посажено, Государь предложил срезать засохшие деревья парка и разделывать их на дрова. Это занятие продолжалось до самого отъезда в Тобольск.
Ссылка в Тобольск
Отъезд в Тобольск состоялся 1 августа старого стиля. Накануне, 31 июля, утром приехал Керенский и сообщил, что сегодня в 11 часов вечера будет подан поезд, в котором Государь с семьёй поедет в Тобольск, определённый временным правительством местом пребывания царской семьи.
Приготовились к отъезду. В 10 часов вечера приехал во дворец прощаться Великий князь Михаил Александрович. При прощании присутствовал Керенский, заявивший, что он присутствует по обязанности и к разговору между расстающимися прислушиваться не станет.
Кроме Царской семьи, все остальные, уезжавшие с нею, – свита и служащие, – в назначенный час были у места Посадки, среди поля между Царским Селом и станцией «Александровской» Варшавской железной дороги. К назначенному времени поезд не был подан.
Мы всю ночь в поле прождали поезда, который был подан в 6 часов утра. К этому времени от дворца пришли два автомобиля, окружённые кавалерийским конвоем с ружьями на изготовку. Вместе с Царской семьёй прибыл и Керенский. Все разместились в поезде. Керенский зашёл в вагон, где находился Государь с семьёй, со всеми вежливо попрощался, пожелал счастливого пути, поцеловал у Государыни руку, а Государю, обменявшись с ним пожатием руки, сказал:
– До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь пока старого титула.
Поезд тронулся. Поездка по Северной дороге до Тюмени шла двое суток с лишком, без приключений. Лишь на Званке толпа рабочих подходила к поезду и расспрашивала, кто едет. Получив разъяснение, толпа отошла. С нами ехала охрана, состоявшая из гвардейских стрелков. Сопровождали царскую семью: Макаров – помощник комиссара над Министром Двора, член Государственной Думы Вершинин и полковник Кобылинский. Все трое – прекрасные люди. [490]
В Тюмени мы пересели на пароход «Русь». Плавание по реке шло также благополучно. Когда пароход проходил мимо села Покровского – родины Распутина, императрица, указав мне на село, сказала:
– Здесь жил Григорий Ефимович. В этой реке он ловил рыбу и привозил её нам в Царское Село.
На глазах императрицы стояли слезы.
К Тобольску пароход подошёл 5 августа, около 5 часов вечера. В это время во всех церквах был звон и местные, крайне революционно настроенные элементы забеспокоились, сопоставив этот звон с прибытием в город царской семьи. Послали требовать объяснений от духовенства. Разъяснили, что звонят ко всенощной, так как на другой день, 6 августа, праздник Спаса-Преображения.
В Тобольске
Остановились у пристани и стали собираться к переезду в губернаторский дом. Макаров и Вершинин сказали мне, что надо прежде осмотреть самый дом. После осмотра я предложил повременить с переездом и прежде отремонтировать дом, который оказался довольно грязен. Макаров со мной согласился. Когда мы вернулись на пароход, я рассказал о результатах осмотра Государю и Государыне. Они согласились остаться на пароходе до окончания ремонта. В губернаторский дом переехали, насколько помню, 13 августа. Кроме Императрицы и Татьяны Николаевны, которые ехали в экипаже, остальные все дошли от пристани до дома пешком.
Дом оказался довольно обширным и прилично обставленным. Все в нём удобно и хорошо разместились. В доме жила Царская семья и служащие. Через улицу, напротив, в доме Корнилова, разместилась свита: Татищев, Боткин, Долгоруков, Шнейдер, Гендрикова, а потом Гиббс, при-ехавший в Тобольск позднее. Жильяр жил в губернаторском доме.
Первое время, до приезда Панкратова, жили спокойно и не плохо. Всего было достаточно, деньги на содержание Царской семьи высылались вовремя.
Утром и в течение дня Государь и Дети совершали прогулку в особо отведённом загороженном месте. Государь пилил дрова, дети играли; зимой сгребали снег. В определённые часы Дети занимались. За отсутствием учителей таковых заменяли Государь, Гендрикова, Шнейдер. Из прежних учителей были только Жильяр и потом Гиббс.
Вначале население приносило Царской семье много продовольствия. Доставлял таковое в течение всего времени пребывания Царской семьи в Тобольске находившийся близ города Ивановский женский монастырь. Но до Октябрьского переворота всего было вдоволь, хотя жили и скромно. Обед состоял только из двух блюд, сладкое же бывало только по праздникам. По утрам, около 8 часов, пили чай. В час завтракали, в 5 – пили чай с булками, в 8 – обед. Таким образом, день распределялся точно так же, как и в Царском Селе.
Макаров был настолько чутким, что уезжая, составил список вещей, которые было необходимо прислать из царского дворца. В этот список им были включены многочисленные предметы, к которым Царская семья привыкла и обходиться без которых было для неё некоторым лишением. Все эти вещи – ковры, драпировки, картины – были Макаровым высланы и получены в Тобольске.
Существовал план переезда Царской семьи на жительство в Ивановский монастырь. Однажды меня туда послали с целью осмотра Государь с Государыней. Я должен был осмотреть новый дом и распределить помещения. До этого раза я никогда не бывал ещё в монастыре, находившемся от Тобольска в нескольких верстах. Когда приезжала монашенка, доставлявшая для Царской семьи молоко, я попросил её отвезти меня в монастырь. Она охотно согласилась. По приезде я явился к игуменье, которую до той поры не знал лично. Она же, как оказалось, знала довольно подробно обо всех, живущих с Царской семьёй, в частности и обо мне.
Игуменья позвала меня в свою келью, и я рассказал ей о цели своего приезда, о том, что по совету полковника Кобылинского, Царская семья хотела бы переехать в новый, строящийся в монастыре дом. Игуменья была очень обрадована этим известием и приказала одной из монахинь показать мне дом. Сама она по болезни не имела возможности мне сопутствовать. Я осмотрел дом. Он был очень хорош и удобен, но без рам. Поместиться возможно было всем и даже с известными удобствами. Имелась маленькая домовая церковь, и игуменья обещала закончить постройку в течение одной недели, но просила сообщить ей немедленно о принятом решении. Скоро приехал Панкратов, и дело заглохло. Игуменье я сообщил, чтобы она не беспокоилась.
Приехали из Петербурга посланные временным правительством Панкратов, Никольский, потом, недолго пробывший, какой-то матрос. С их приездом стали чувствовать себя более стеснёнными. Панкратов стал вести среди солдат охраны пропаганду крайних политических взглядов. С солдатами Государь и дети имели непосредственное общение, ходили в помещение охраны, играли с солдатами в лото. Теперь же солдаты с каждым днём становились грубее (кроме стрелков императорской фамилии, сохранивших, в общем, прежнее доброе отношение к Царской семье).
Каждое воскресенье и праздник Императорская семья ходила в церковь. Для этого надо было перейти через улицу и городской сад. Вблизи церкви стояли кучки простонародья, плакавшего и часто становившегося на колени при проходе Царской семьи. В самую церковь во время обедни, служившейся с 8 до 9 часов, никто посторонний не допускался. Однажды за молебном провозглашено было многолетие царскому дому. Поднялся шум. Священник и дьякон сваливали ответственность друг на друга. После этого нас перестали пускать в церковь, и службы совершались в переносной церкви в губернаторском доме. Духовенство, провозгласившее многолетие, было устранено. [491]
Однажды по возвращении из церкви Панкратов подошёл к Государю и сказал:
– Николай Александрович, есть учительница, желаете её взять?
– Вы знаете её? – спросил Государь.
– Кобылинский её знает лучше, чем я.
– Скажите об этом Государыне.
Панкратов, взяв папироску в рот (при разговоре с Государем он держал её в руке), подошёл к Императрице и, начав говорить, выронил папироску изо рта. Он казался смущённым, разговаривая с Государыней.
– Хорошо, хорошо, – послышался ответ Императрицы.
Новая учительница – Клавдия Михайловна Битнер – стала заниматься с детьми.
Вместе с вещами из Царского Села Макаров прислал вина, по преимуществу «Сен-Рафаэль», необходимого для детей. Об этой посылке узнал Никольский: он сперва привёз ящики с вином в дом, затем опять погрузил ящики на подводу, привёз вино к реке и там топором разбил бутылки.
Под большевиками
Большевистский переворот стал заметен в Тобольске и отразился на нашей жизни не сразу.
Весною 1918 года Императорскую семью и всех служащих перевели на солдатский паёк. Все мы оказались в непривычных условиях и были вынуждены покупать необходимое продовольствие на стороне. Полковник Кобылинский прибегал к частному кредиту ещё тогда, когда после падения Временного правительства была прекращена выдача авансов. С течением времени, к весне 1918 года, получать кредиты стало затруднительно.
Тогда князь Долгоруков, генерал Татищев, Жильяр и я устроили совещание, на котором обсуждали создавшееся положение. Решили сократить штат служащих. Отпустили нескольких служащих, уплатив им жалованье за два месяца вперёд и прогоны. Затем, собрав всех оставшихся, предложили делать отчисления из своего жалованья. Все без исключения согласились на это: кто в размере целого, кто половины жалованья. Уже на третий день после этого кое-кто из отпущенных служащих уехал. Другие некоторое время оставались в Тобольске.
22 апреля явился комиссар Яковлев. Он приехал со своей пехотной охраной, с 17 конными солдатами и со своим телеграфистом. По приезде Яковлев тотчас же отправился к солдатам, потом прошёлся по помещению, занимаемому Царской семьёй. Побывал у Государя и у Императрицы. Был очень учтив. После его ухода я пошёл к Императрице и спросил, кто это такой. Императрица назвала его. Я спросил, образован ли он. Государыня сказала, что он не столько образован, сколько начитан, но очень вежлив.
В порядок жизни, установившийся в семье Государя, Яковлев нисколько не вмешивался. Ходил он к солдатам, сообщил им о прибавке жалованья, выдал увеличенные суточные.
Из дому служащие получали в письмах известия о том, что у их семейств отбирают квартиры. Я пошёл к дежурному офицеру и просил устроить мне свидание с Яковлевым, так как мои сослуживцы просили меня переговорить с ним по этому вопросу. Дежурный офицер сперва не застал Яковлева дома, но через полчаса, увидев его идущим по улице, позвал в дежурную комнату, куда пригласил и меня. После приветствий я изложил просьбу служащих: оградить их семьи от выселения. Яковлев не хотел было поверить жалобам; обещал всё устроить, но не сейчас, а ответить через три дня. Расспрашивал меня о нашей жизни в Тобольске.
Через три дня Яковлев пришёл вместе с Кобылинским. Попросил доложить Государю о своём желании его увидеть, прибавив:
– Скажите, что хочу поговорить с глазу на глаз, в отдельной комнате.
Я доложил Государю, у которого в это время находилась Императрица. Государыня спросила меня, почему Яковлев хочет видеть Государя наедине. Я отвечал, что так он просил доложить. Государь велел пригласить Яковлева. Тот вошёл. Обратясь к нему, Императрица сказала:
– Почему вы хотите говорить с Государем наедине? Я Государя одного не оставлю.
Яковлев сначала не хотел говорить в её присутствии, но потом согласился, и Государыня присутствовала при разговоре.
Яковлев сообщил, что к 4 часам ночи необходимо приготовиться к отъезду. Государь спросил:
– Куда же вы меня везёте?
Яковлев отвечал, что это дело секретное.
– Тогда я не поеду, – сказал Государь.
– Если вы не поедете, – ответил Яковлев, – то я должен буду или принять меры принуждения, или сложить с себя обязанности. Прошу вас подумать об этом: ведь для вас же будет хуже и в том, и в другом случае.
Государь спросил:
– Что же, я один должен буду уехать?
– Да, вы один и никто больше.
Государь посовещался с Императрицей. Государыня сказала Яковлеву:
– Одного Государя, без себя, я ни за что не пущу.
Такое же желание не расставаться с отцом выразила и Великая княжна Мария Николаевна.
Яковлев согласился с желанием императрицы и Великой княжны уехать вместе с Государем. Согласился он также на то, чтобы отъезжающих сопровождали доктор Боткин, князь Долгоруков, камердинер Государя Чемодуров, комнатная девушка Демидова и лакей Седнев.
До разговора с Государем Яковлев дважды приходил к наследнику, который в это время был тяжело болен гемофилией. Вместе с доктором Деревенко он осматривал больного. После этих посещений Яковлев вёл телеграфные переговоры. Только после этого он пришёл к Государю объявить о необходимости отъезда.
После известия о предстоящем отъезде Государыня находилась в тяжёлом смутном душевном состоянии. Ведь она уезжала с мужем, оставляя опасно больного горячо любимого сына.
Ровно в 4 часа утра 13 (26) апреля подали обывательских лошадей. Из них только одна подвода была пароконная и получше, остальные же были одноконные. Стали усаживаться. Государыня и Мария Николаевна сели в пароконную подводу, в которую принесли соломы и подушки и покрыли ковром. Императрица хотела пригласить к себе в повозку и Государя, который сидел уже в отдельной повозке. Я доложил о желании Императрицы Государю, но Яковлев, сидевший рядом с Государем, воспротивился, сказав:
– Нам и здесь хорошо.
Несмотря на холодную погоду, Государь был одет легко. Яковлев спросил:
– Разве вы так и поедете?
– Да, мне тепло, – ответил Государь.
– Это невозможно, – сказал Яковлев, соскочил с повозки, вбежал в подъезд, снял с вешалки пальто и положил его в тележку.
– Если сейчас не нужно, то пригодится в дороге, сказал он.
Государь простился со мною. Мы поцеловались, и он сказал мне:
– Надеюсь, до скорого свидания.
Государыня, подав для поцелуя руку, сказала:
– Берегите Алексея.
Уехали… Стало скучно, как будто при потере. Прежде в доме было некоторое оживление, теперь же мёртвая тишина и уныние.
Тотчас же по отъезде на смену стрелкам и Кобылинскому явилась большевистская охрана под предводительством комиссара Родионова и Хохрякова, людей грубых. Охрана состояла почти всецело из нерусских. Родионов целыми днями сидел в дежурной комнате, с ног до головы вооруженный. Никого из живущих в доме никуда не выпускали, введя совершенно тюремный режим. Хохряков вместе с доктором Деревенко посещал больного Алексея Николаевича.
Однажды Родионов пришёл ко мне с таким заявлением:
– Скажите барышням, чтобы они ночью не затворяли дверь спальной.
Я отвечал:
– Этого сделать никак нельзя.
– Я вас прошу так сделать.
– Сделать это никак нельзя: ведь ваши солдаты будут ходить мимо открытых дверей комнаты, в которой спят барышни.
– Мои солдаты ходить не будут мимо открытых дверей. Но если не исполните моего требования, есть полномочие расстреливать на месте. – Родионов вынул револьвер. – Я поставлю часового у дверей спальни.
– Но это же безбожно.
– Это моё дело.
Часовой поставлен не был, но двери спальни Великих княжон пришлось по ночам оставлять открытыми настежь.
Когда наследник стал чувствовать себя лучше и начал вставать с постели, начали приготовляться к переезду в Екатеринбург. Оттуда письма и прямым путём доставленные известия не получались.
Когда постепенно начали укладывать вещи, Родионов неоднократно обращался к генералу Татищеву, уверяя, что знает его. Родионов настаивал, чтобы вещи Татищева были особо отмечены (визитными карточками). Для чего это ему было надо, понять мы не могли. Его поведение очень беспокоило Татищева. Как вспоминала баронесса Буксгевден, она встречала ранее Родионова: он служил в жандармах Вержболове.
В 12 часов дня 7 (20) мая подали для наследника экипаж. Все остальные дошли до пристани пешком. Возле пристани стоял пароход «Русь», на который мы и перешли. Грузили на пароход из губернаторского дома вещи не только Царской семьи и наши, но и казённую обстановку. Видя это, наследник сказал Родионову:
– Зачем вы берёте эти вещи? Они не наши, а чужие.
– Раз нет хозяина, все будет наше, – отвечал тот.
В два часа дня пароход отчалил от пристани и пошёл на Тюмень. Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто – куда попало. Стреляли не только из ружей, но и из пулемётов. Родионов распорядился закрыть на ночь наследника в каюте вместе с Нагорным. Великих княжон оставил в покое. Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним.
В Тюмень прибыли 8 (21) мая в 8 часов утра. Здесь пересели в поезд. В вагон 2-го класса поместили наследника, Великих княжон, генерала Татищева, доктора Деревенко, графиню Гендрикову, госпожу Шнейдер, Нагорного и комнатную девушку Эрсберг. Всех остальных посадили в вагон 4-го класса. Здесь, кроме меня, находились: Жильяр, Гиббс, баронесса Буксгевден, Теглева, повар Харитонов, мальчик Седнев и другие. Поездка по железной дороге прошла благополучно. В Екатеринбург приехали поздно; около полуночи.
Поезд поставили на запасный путь, довольно далеко от вокзала. Возле вагонов установили вооружённую охрану. Ночь мы провели в вагонах. Было холодно, моросило. Все мы продрогли.
(…) [492]
Спасение
Слышу: позади залп. За ним другой и третий. Я остановился, передохнул, перекрестился – и опять бежать. Всё думаю о преследовании. Лес невысокий, редкий: через него всё видно. Стало уже светать. Я направился к Сибирскому тракту, обнесённому забором. Вижу: по дороге едет верховой солдат. Я подождал, когда он проехал, перелез через забор, перебежал дорогу и пустился в лес. Бежал я во всю ночь, благо валежника было меньше. Боли, несмотря на свои изодранные ноги, не чувствовал. Бежал до потери сил. Добежал до озерка, берега которого поросли камышом, спрятался в них и провёл в них около часа времени. Думая, что преследование теперь прекратилось и преследователей поблизости уже нет, я вышел из камышей и пошёл дальше, где лесом, где полем, но только не дорогой.
В лесу, под кустами, я разделся, немного обсушил одежду, разулся, увидел свои ободранные ноги. Несколько поотдохнул.
Дело шло к вечеру. Я ничего не ел, но и есть не хотелось. Проходя полями, я срывал и растирал ладонями колосья пшеницы. Заночевал в лесу. Мне почему-то казалось, что по дорогам ходят дозорные, которые меня ищут. Впрочем, уверенности в этом не было. Случайно при мне оказалось полотенце, которым я обвязал себе голову. Продремал всю ночь, сидя под деревом, прислонясь к его стволу. Ночью неподалёку был слышен лай собаки, потом был слышен ружейный выстрел. Сижу, так как идти невозможно никуда – ночь.
На рассвете, боязливо оглядываясь, вышел на дорогу. Пошёл по дороге, но попросить у крестьян хлеба – не решаюсь. Навстречу попадались исключительно пешеходы. Женщин я не боялся и от них не прятался. Сел отдохнуть у дороги под деревом. Вижу: по дороге быстрым шагом идёт мужчина с топором. Поравнялся со мною и говорит:
– Что вы тут сидите? Пойдёмте вместе.
Присел ко мне. Я спросил его, не знает ли он, где я мог бы продать крест с цепочкой.
– Зачем же вам продавать? – спросил он.
– Нужно хлеба купить.
– Ну, разве в таких вещах здесь что-нибудь понимают? Что вам за крест дадут – пустяки. Пойдёмте со мною, дойдёмте до деревни, хлебом вас и даром накормят.
Я побоялся идти с ним и сказал, что мне надо идти в другом направлении. Мы расстались, и я один пошёл дальше.
Пройдя немного, увидел, что в поле женщина и девушка убирают хлеб. Подойдя к ним, я спросил воды. (Истинное моё намерение было спросить у них хлеба.) Они мне ответили, что живут недалеко и воды с собою не захватили. Я предложил им купить у меня крест. Они согласились. Была заметна даже радостная готовность купить. На вопрос «Сколько хотите?» я отвечал: «А сколько дадите». Пожилая женщина давала мне три рубля, я же не соглашался, говоря что это дёшево. Она стала давать мне пять рублей. Больше дать не могла, так как не имела с собой большей суммы денег. Я не соглашался на сделку. Девушка стала настойчиво просить мать купить ей крест. Хотела даже сбегать домой за деньгами, но мать её не пустила.
Пошёл дальше, не продав креста, без денег. На огороде при дороге вижу – стоит пугало: шляпа на палке. Я снял эту шляпу, надел на голову и пошёл дальше. Без шляпы я обращал на себя больше внимания. Голод давал себя чувствовать, и я решился зайти в деревню и спросить хлеба. В первом же, довольно бедненьком, доме я не встретил отказа: дали большой ломоть. Я попросил попить. Хозяйка подала мне воды, сожалела, что не готов квас.
Вижу – через улицу, стоя у окна, женщина манит меня к себе рукою. Я подошёл. Она вынесла мне порядочно мягкий хлебец.
– Спрячьте его, – сказала она, – сейчас ещё огурцов дам.
Рассовав огурцы по карманам, я вышел в поле за деревню, присел и поел всласть.
Пошёл дальше. День уже склоняется к вечеру. Стал подумывать о ночлеге. Заходить в деревню не хотелось. Так как диких зверей я не боялся, то, присмотрев стог сена, зарылся в него и уснул. Всю ночь проспал хорошо. На рассвете, как только зачирикали птицы, я проснулся. Отыскал воду, умылся и пошёл дальше. Заходил в лежащие по пути деревни, в которых никогда не встречал отказа в пище. Ночевал чаще всего в стогах сена. Так шёл изо дня в день, справляясь о дороге на X… Однажды вижу вдали реку, мост через неё, а на мосту как будто стоит стража. Оттуда, навстречу мне, идёт женщина с мальчиком. Я спросил её, как пройти в Х…
– А вот и он, – отвечала женщина, – а зачем вы туда идёте: ведь вас там сейчас же арестуют и расстреляют.
– А как же вы сами там живёте?
– Да мы там зарегистрированы, а вы человек новый, чужой.
– Так что же мне делать?
– Сейчас же своротите с этой дороги. Увидите церковь, зайдите в неё, там хороший причт: там скажут, куда и как пройти.
Я так и сделал. К церкви подошёл, когда только что кончилась всенощная. Выходит священник. Я поздоровался и попросил позволения переговорить с ним. Он по моему виду догадался, кто я таков, и велел идти в церковь, к отцу дьякону, который даст необходимые указания. Я вошёл в церковь, из которой уже вышли богомольцы. Собирался уходить и дьякон.
– Отец дьякон, я к вам с просьбой.
– Пожалуйста, садитесь.
– Я нахожусь в храме и надеюсь, что вы, его служитель, меня не выдадите.
Дьякон дал слово, и я откровенно рассказал историю своего спасения. Сказал о моём намерении пройти в Екатеринбург.
Выслушав меня, дьякон начал писать подробный маршрут. Он называл мне многие деревни и велел идти через них, нисколько не опасаясь. Но когда назвал село У…, то входить в него не советовал, а не доходя до села, с полверсты, свернуть с прямой дороги в одну деревню и таким образом обойти село.
Кроме дьякона, в церкви находился староста, который с извинениями в невозможности ссудить меня большей суммой дал мне десять рублей. С благодарностью я принял деньги. Из церкви дьякон повёл меня к себе домой, оставлял ужинать и ночевать. Я поблагодарил, но отказался, боясь причинить неприятности моим добрым хозяевам, если о моём присутствии станет известно. Тогда жена дьякона принесла из погреба молоко, напоила меня, с собой же дала двух сортов хлеба и масла. Всё это было положено в мешочек.
Дьякон велел переправиться через реку. На моё счастье через неё как раз переезжали доить коров крестьянки. Я попросил их перевезти и меня. Они перевезли, и я, несмотря на отказы, дал за переправу 50 копеек из данных мне старостой денег.
Около реки было сложено в стогах сено. Вдали виднелись строения, но я так устал, что не имел никакого желания идти дальше, а присел у реки и ожидал наступления темноты. Когда стемнело, я присмотрел стог, зарылся в сено и уснул. Ещё было темно, когда я проснулся и пошёл далее, строго придерживаясь данных мне дьяконом указаний. Иду благополучно, нахожу повсюду приветливый приём, пищу, а в ненастье, когда бывало неуютно ночевать в поле или в лесу, – и ночлег в домах.
Подхожу к селу У… Не доходя до него, меня остановили двое мужчин и спросили, куда я иду. Я сказал, что в У…
– Зачем?
– У меня там есть знакомые.
– Идите, – вот церковь виднеется.
Не доходя до села, свернул в сторону, как мне было указано. Зашёл в маленькую деревушку, вероятно, выселки из села. Иду по деревне, – никто не глядит в окна. Лишь в одно окно смотрит женщина. Я подошёл к ней и спросил, каким путём я могу обойти село.
– Идите прямо, потом – налево. Увидите, – там починяют мост. Село и останется вправо. Только скорее идите, через дом от нас живёт коммунист. Вот идёт его мать: она тотчас ему скажет о вас.
Я пошёл указанным женщиной путём. Дорога широкая, но с глубокими колеями подсыхающей грязи. Рядом с дорогой у леса шла хорошая сухая тропинка. По ней я и пошёл. Оглянулся назад – погоня. На телеге едут трое. Думаю: дело плохо. Навстречу едет воз. Я прибавляю шагу, преследователи мои также погоняют лошадь, но по глубоким колеям не могут быстро ехать. Расстояние между нами – около четверти версты. Когда погоня встретилась с возом, я свернул в лес. Преследователи мои не заметили, как и свернул: помешал заслонивший меня воз. Я же наблюдал, как один из ехавших соскочил с телеги и что-то спрашивал у встречного возчика. Думаю: наверно обо мне спрашивает. Я бежал по лесу, куда глаза глядят, но ясно слышал, что за мной гонятся. Слышу голос: «Товарищ!» Другой голос также кричит: «Товарищ!» Я всё бегу. Чувствую, что погони уже нет.
Вышел в поле, усталый, мокрый. Смотрю: тут же, на самой опушке леса, стоит маленькая хижинка, в которой крестьяне отдыхают во время летних работ. С пути я сбился, хлеба с собой нет ни куска. Решил зайти в избушку обсушиться. Разделся, развесил свою одежду для просушки, лёг спать на солому, но заснуть не мог. Задремал только слегка. Вдруг слышу возле самой избушки: «Тпру!» Думаю: теперь не уйти, пришёл конец. Быстро оделся и вышел наружу.
Гляжу: мужчина с женщиной приехали на телеге. Спросил, не им ли принадлежит этот домик. Ответили, что им. Я стал извиняться, что зашёл в него без спроса.
– Ничего, – говорят они, – спите, с Богом. Мы сейчас уйдём работать, а вам оставим хлеб, соль, картофель, чай, сахар. Вот котелок и таганчик. Река рядом, дрова наберёте в лесу. Вот и спички.
Оба они ушли работать, я же остался хозяйничать. Сварил картофеля, скипятил чайник, поел. Отдохнувши, пошёл в лес. Найдя работающими моих хозяев, поблагодарил их и спросил, где я могу найти ночлег. Они указали мне дорогу и дали с собой хлеба. Я пошёл по указанному пути.
Вижу: двое мужчин, из которых один пленный, мечут стог. С ними работают две женщины. Одна из них, уже пожилая, с поспешностью подходит ко мне.
– Здравствуйте, куда идёте? – сказала она сладким голосом.
Излишек приветливости возбудил во мне подозрительность, и я замялся.
– Вы к нам идите, у нас таких много ночует. Вот мой сын. Вася, можно ему у нас переночевать?
– Пускай ночует, – отозвался парень.
Старуха продолжала:
– Вот наша деревня, но сначала зайдите к старосте, спросите позволения переночевать.
Недалеко виднелась деревня. Дойдя до неё, я спросил, где живёт староста. Мне указали его дом. Во дворе встретила меня его хозяйка и сказала, что мужа нет дома, но что он скоро придёт. Когда староста вернулся, я попросил у него разрешения заночевать.
– С удовольствием бы, – отвечал он, – но я – староста и мне неудобно пускать вас на ночлег к себе.
Я спросил, можно ли заночевать в другом месте, и сказал, что просить разрешения меня к нему направили уже пригласившие на ночлег. В это время его жена сунула мне краюху хлеба, извиняясь при этом, что приходится делать это на людях (в это время как раз проходила с работы пригласившая меня к себе на ночлег семья).
Хотя у меня и было недоверие к пригласившей меня семье, но я всё же пошёл по приглашению. Распрягли лошадей и сели ужинать. Старуха продолжала относиться ко мне с чрезмерной предупредительностью. Двое мужчин – сын и пленный – о чём-то между собой переговариваются. После ужина они пошли за сеном, и я предложил свою помощь. Они на неё согласились. Принесли мы по охапке сена и положили его на телегу. Старуха предложила мне лечь спать. Посидев ещё несколько времени, я улёгся на полатях. Не спится… Думаю: есть что-то подозрительное в поведении и старухи, и мужчин. Слышу: мужчины вышли во двор, запрягли лошадь и уехали. Слышен голос снохи:
– Зачем вы это делаете?
– Молчи, молчи, – отвечает старуха.
Я уже не смыкал глаз, почувствовав себя в западне. Женщины уснули, стало рассветать. Я начал одеваться. Старуха, услышав, что я одеваюсь, прежде меня вышла на улицу.
– Куда же вы? Подождите, вот подъедут наши, будем вместе пить чай.
Я поблагодарил, но поспешил уйти. Думаю, что мои хозяева принимали меры к моему аресту.
Придерживаясь строго данного мне маршрута, иду дальше. Повсюду крестьяне приветливо встречали, кормили, никогда не спрашивая, даже в тех случаях, когда пускали ночевать, кто я таков, куда и зачем иду и тому подобное. Только однажды, когда я попросил хлеба, старик хозяин крикнул:
– Какого тебе ещё хлеба: самим есть нечего, убирайся.
Я пошёл дальше и в поле набрёл на крестьян, пригласивших меня поесть с ними. Когда мы ели, из леса вышел сердитый старик. Сидевшие со мною предложили старику проводить меня до соседней деревни. Старик зло сказал:
– Он сам всё лучше меня знает. Дошёл я до одной деревни, называвшейся Н… Зашёл в первый домик, попросил хлеба. Хлеба мне не дали, но позвали пить чай. Хозяева оказались отличными людьми. Имели уже женатого сына.
Для меня сварили яиц, спекли пышки. К чаю дали сахара, сами же, хотя и едят всё приготовленное, но чай пьют без сахара.
По маршруту от этой деревни мне надо было идти в другую, где жил крестьянин-кустарь, к которому я должен был обратиться. Мой хозяин (буду называть его И.) знал кустаря и отозвался о нём, как о хорошем, надёжном человеке.
Погуляв немного около деревни, я вернулся к моим гостеприимным хозяевам и у них в доме переночевал. Поутру отправился, куда надлежало. Сразу отыскал кустаря.
– Вы —?… (я назвал его по имени). – Меня к Вам послал отец дьякон…
– Ах, это —… – Он, очевидно, знал дьякона уже давно, так как назвал его просто по имени. – Что же он сказал вам?
Он сказал, что вы можете провести меня к чехословакам.
– Ой, нет, нет. Никак не могу. И не просите. Раньше ещё было возможно, теперь же никак нельзя, везде заставы.
– Что же делать? – спрашиваю.
– Пойдёмте к нам в дом, там переговорим. Сели ужинать. Предложили мне заночевать, чем я и воспользовался.
На утро пошёл обратно в деревню, где я был накануне, У добрых людей пообедал. Думаю: куда деться? Идти по маршруту – невозможно, всюду заставы. Хозяин мой, И…, предложил пока ночевать у них. Днём же от любопытных взоров укрываться в лесу. Захватив с собою хлеба, я не захотел возвращаться на ночь в деревню, а решил заночевать в лесу. Подыскал в глухом лесу скирду сена, зарылся в неё и переночевал таким образом три ночи. Только один раз ходил в деревню к моим доброжелателям запастись хлебом. По счастью, погода стояла тёплая и сухая. На третью ночь, рано поутру, приехали за сеном и стали брать его вилами, по счастью, с другой стороны, и меня не задели. Вылез из скирды, подошёл к двум крестьянам, бравшим сено, извинился перед ними в том, что помял его и ушёл. На другую ночь не пошёл в лес, а зашёл в одну деревню, лежащую поблизости. Зашёл в один из домов. Оставили обедать, предложили ночлег. Так как к вечеру пошёл дождь, то я и заночевал здесь. После ужина уложили на полати спать. Поутру, после чая, я опять пошёл бродить по лесу. Пройдя довольно большое расстояние, подошёл к какой-то церкви. Она была заперта, и помолиться в ней не удалось.
Зашёл к священнику и спросил его, как пройти к чехам.
– Ой, уходите скорее… Мать, дай хлеба и чаю. Тут всюду красные. Уходите, Бога ради.
Взяв поданный мне хлеб, я поскорее ушёл опять в лес. Иду лесной дорогой, никого не встречаю. Вижу, идёт молодой крестьянин с ружьём и собакой. Я растерялся и пустился бежать в лес. Встречный кричит мне:
– Дядя, дядя, не бойтесь. – Смеясь, он подошёл ко мне. – Я сам таков же, как и вы.
Объяснил мне, что он видал меня ранее в одной из деревень. Сказал, что он не одинок, но что многие местные жители подкарауливают красных. Мы разошлись.
Ночевал я или в разных деревнях, или чаще в лесу. Однажды, ночуя в сене, услышал возле себя какое-то пыхтенье. Выглянул – волк. Я испугался и крикнул. В свою очередь, испуганный моим криком убежал и волк.
Ночуя в лесу, в деревни заходил за пищей. Редко искал ночлега. Идти дальше было опасно. Кружился около одного и того же места; многие из окрестных жителей меня уже знали в лицо.
Однажды зашёл к крестьянину спросить хлеба. Вошёл в избу и вижу, как женщина, по виду интеллигентная, покупает творог, молоко, яйца, хлеб. Меня это заинтересовало, и я спросил, для кого же она покупает.
– Покупаю для мужчин, – отвечала она тихонько. – Со мною идут трое, между ними и мой муж. Мы убежали, теперь пробираемся к чехословакам. На меня, как на женщину, не так обращают внимание.
– Нельзя ли и мне присоединиться к вам? – спросил.
– Отчего же, я сейчас ухожу к мужчинам: они сидят в лесу. Вы немного подождите и тоже идите.
Я так и сделал. Зная лес, я скоро нашёл их. Они были уже предуведомлены и манили к себе знаками. Я спросил о цели путешествия. Отвечали, что идут к чехословакам, сказал, что иду туда же, но не знаю дороги. Они предложили мне идти вместе с ними и объяснили, что у них есть план: пользуясь отступлением красных, пройти в разрыв фронта. Хотели они сделать это в тот же день.
– Но имейте в виду, что нам, может быть, придётся бежать. Помните, что через два-три дня можно будет пройти совсем легко.
Последнее замечание было вызвано тем обстоятельством, что я производил впечатление человека много старше своих лет: у меня была огромная борода; к тому же тюрьма и жизнь беглеца меня изнурили.
Высказанное ими мнение, что через короткий срок можно будет пройти без затруднения, остановило меня от присоединения к ним. Впрочем, брало и сомнение – не красные ли они.
Сапог у меня не было уже давно – разбились совершенно. В одном доме дали лапти, в другом – онучи и оборки. Всё это получил в подарок.
Однажды И… у которого я чаще всего бывал в доме (в деревне Н.), сказал мне:
– Вас уже все здесь узнали: говорят, что вы или профессор, или богатый священник.
– Что же делать? – спрашиваю я.
– Отдайте пальто и наденьте крестьянскую одежду.
– Я давно хотел это сделать, да не знаю, как. При этом разговоре присутствовал женатый сын И.
– У меня есть лишняя поддёвка, – сказал он.
Я обрадовался, надел на себя поддёвку, отдал молодому человеку пальто. Он долго отказывался, но, в конце концов, согласился взять его. Дали мне крестьянскую шапку, подпоясали кушаком, засунули за пояс топор и я, уподобясь по внешности крестьянину, стал чувствовать себя увереннее.
Как и прежде, блуждал в лесу около деревень. Ночевал то в лесу, то в деревнях. Отношение крестьян всё время было отличным. Побывал в бане. И сам попарился, и одежду освободил от насекомых. Кроме пара, для этого употреблял ещё берёзовый дёготь, обмазав им на себе поддёвку, всё тело. Насекомые пропали совершенно.
Зашёл однажды в избу, хозяева которой оставили обедать. Пришёл мужчина с той же просьбой, как и я: хлеба, но на троих.
– Где же остальные? – спросил хозяин. – Пусть идут сюда, не боясь.
Те пришли, поели. На вид они мне показались подозрительными. Я спросил их, куда они идут.
– Мы пробираемся к белым, – был ответ.
– Не возьмете ли вы меня с собой? Я такой же беглец, как и вы.
Они переглянулись.
– Отчего же, пойдёмте.
– А вы надеетесь пройти через фронт? – спросил я их.
– Надеемся, и в скором времени. Но я всё-таки не решился идти с ними: очень уж они походили на красноармейцев-перебежчиков.
Во время блужданий по лесам, когда, бывало, завидишь встречного, то стараешься свернуть от него в сторону. То же самое, обыкновенно, делал и встречный. Случалось, что уклоняясь друг от друга, в лесу нечаянно встречались лицом к лицу. Потом, разговорясь, удивлялись, зачем убегали друг от друга.
Наступает уже глубокая осень. Холод и сырость заставляют искать возможности поскорее достигнуть цели.
Однажды встретился я с молодым человеком, с которым я ранее встречался в лесу: он был с ружьём и с собакой. Он посоветовал мне идти, сказав, что пробраться к чехам теперь вполне возможно. Указал он мне и путь, которым легче всего пройти.
На другой день молодой И. проводил меня в деревню, версты за четыре. Там спросили, нет ли поблизости красных. Сказали, что красноармейцы повсюду, что все дороги тщательно ими охраняются. Часто они заходили и в деревни. Дело было к вечеру, и я решился вернуться назад, в деревню Н., несмотря на настояния моего спутника. Оставаться ночевать в деревне – тоже побоялся. Решил идти обратно, в деревню Н., но по пути где-нибудь заночевать. Все в деревнях знали, кто я. Так, например, когда я проходил деревней, то один крестьянин звал меня на ночлег, крича полным голосом:
– Узнал что. Иди сюда ночевать: в поле холодно.
Хотя погода стояла действительно холодная, но я всё же не решился ночевать в деревне. Поблагодарил, но отказался.
Стало уже сильно темнеть, но ночлега себе я ещё не выбрал. Случайно набрёл на большую кучу соломы. Влез наверх, раскопал кучу, зарылся в солому; пытался заснуть, но вместо того, пришлось скорее вылезти из соломы: она оказалась сырой, а на дворе был небольшой мороз. Лёжа в соломе, я начал коченеть от холода. С трудом вылез из кучи, стал бегать, чтобы согреться. Рано утром идёт домой мой провожатый, заночевавший в деревне. Вместе с ним я вернулся к его родителям. От ходьбы я согрелся и пришёл в дом, чувствуя себя много бодрее. Поставили самовар, уговаривали раздеться и лечь спать на полати. Я лёг, но не разделся, а разул только ноги. Самого хозяина не было дома: он ушёл в волостное правление.
Не успел я задремать, как слышу встревоженный голос:
– Дядя, красноармейцы скачут.
Выглянул – действительно скачут шестеро красноармейцев. Быстро обулся, выбежал во двор, схоронился. Когда они проскакали, то я, прячась, с опаской ушёл в лес.
Таким образом, я спасся. Дом, в котором я находился, стоял на краю деревни. Красноармейцы приезжали сделать обыск, и я был уверен, что начнут обыскивать с нашего конца. По счастью, обыскивать стали с другой стороны деревни.
Обыск был вызван тем обстоятельством, что накануне через одну из соседних деревень проходила кучка вооружённых людей. Ходили слухи, что это белые.
Деревня наша была небольшая, дворов около десятка. Когда я убегал, молодой И. позвал меня ночевать:
– Дядя, приходи потом ночевать.
Звали меня постоянно «дядя». Все были настолько чуткими и деликатными, что ни разу никто не спросил меня об имени.
Весь день я, голодный, постоянно оглядываясь, пробродил по лесу. Когда начало темнеть, то крадучись, с опаскою, со стороны поля – не с улицы, я вошёл во двор. Никого уже не было. Поужинали, и я лёг спать. Поутру пьём чай. Мне, как всегда, положили два кусочка сахару, сами же хозяева пьют пустой чай. За чаем старик говорит мне:
– Вот что, дядя, в правлении мне говорили: ты его принимаешь, это хорошее дело. Но смотри: застанут его у тебя красноармейцы, расстреляют вас обоих.
– Я знаю это, – отвечал я, – поэтому-то я так часто отказываюсь от вашего гостеприимства и только в крайних случаях им пользовался.
Итак, надо было уходить. Наступают морозы. Накануне дня моего ангела – митрополита Алексея, 5 октября старого стиля я распрощался с моими добрыми хозяевами; И. и сын хозяйский проводили меня в одну из окрестных деревень к своему родственнику. Дорогой шли мы рядом. Думаю: ведь так идти опасно. Сказал своему спутнику, чтобы он шёл вперёд, я же несколько поотстану. Если он увидит верховых, то он должен сделать знак рукой, подняв руку. Таким порядком мы и пошли дальше. Вижу, далеко, навстречу, едет всадник. Мой же спутник условного знака не делает. Я, думая, что он не замечает, побежал в лес и там скрылся, потеряв из вида своего спутника. Долго я бродил по лесу, прежде чем снова вышел на дорогу. На ней – никого не видно. Через некоторое время наткнулся на моего проводника. Он меня тоже искал.
– Зачем, дядя, убегал? Это родня мне ехал. Он видел тебя, посмеялся над тобой.
Пришли к родственнику молодого человека. Хозяйка подала обед; сели за него; через некоторое время приходит хозяин, который, оказалось, не узнал моего спутника, своего родственника, спрятался. И только после нашего прихода ему сказали, кто мы. Здороваясь, он сказал:
– Я в таком же положении, как и вы. Меня также преследуют большевики.
Мы разговорились, и он спросил меня о моих намерениях. Я рассказал.
– Хоть и далёким обходом, но к чехословакам выбраться возможно. Я напишу, каким путём идти, а вы идите смело, да поскорее. Красные только вчера отошли от этих мест.
Он написал мне маршрут, упомянул, что на пути встретится река, которую надо переехать. Я сказал, что у меня нет денег для уплаты за переезд, он мне возразил, что денег и не надо, перевезут даром.
Я пошёл и скоро дошёл до реки. На берегу женщина доила коров. Я попросил её перевезти меня через реку. Она велела дочери перевезти меня. Та села верхом на лошадь, а я позади девушки. Частью вброд, частью вплавь переправились через реку. Пошёл дальше по грязной дороге, по которой лошади еле-еле тащили возы с сеном. Эта дорога привела меня в деревню, где я быстро разыскал указанного мне крестьянина: спросил о нём первого встречного, который показал мне на раскрытое окно, около которого сидел тот, которого я искал (днём было довольно тепло). Я, подойдя к окну, спросил, не такой-то ли он. Получив утвердительный ответ, я сказал имя пославшего меня крестьянина. Меня позвали в избу. Я попросил указать путь к чехословакам, рассказав, по его просьбе, об указанном мне пути. Мой собеседник одобрил маршрут, подтвердив, что этим путём действительно можно пройти безопасно. Пока мы с ним разговаривали, его жена и сноха накрыли на стол, и мы сели ужинать. После ужина на полу постлали тюфяк, дали подушку и одеяло. Я отказался, говоря, что я грязен, запачкаю чистые вещи, но они настаивали, и я лёг.
Поутру, после чаю, хозяин рассказал мне подробно, как идти дальше, и показал дорогу. Идя по ней, к вечеру я вышел к хутору, собственника которого расхваливал мой вчерашний хозяин. Стоит хороший дом, на дворе очень чисто. Молотят женщины. Подойдя к ним, я спросил, как называется этот хутор. Название его совпало со сказанным мне. Спросил о хозяине.
– Вон он в поле далеко работает. Идите в дом, не смущайтесь тем, что там никого нет. Мы скоро кончим, – придём, да и хозяин скоро подойдёт.
Не прошло и часу, как они все пришли. Хозяин стал меня расспрашивать. Я сказал, по чьему указанию я пришёл к нему в дом.
– Как же, хорошо его знаю, – заметил хозяин.
Собрали ужинать. За столом хозяин сказал мне:
– Спите спокойно: завтра-послезавтра будете у чехов. Рано утром я сведу вас к знакомому старосте, а он вас проводит дальше.
Утром на другой день, после чая, хозяин спросил меня:
– Вы готовы? Я вас проведу до своего гумна, а дальше вы идите один.
Я сказал ему, что опасаюсь сбиться с дороги и прошу проводить меня до самого старосты, как он вчера и обещал.
Хуторянин сказал мне, что он предполагал бы сегодня заняться неотложной работой, но всё-таки согласился меня довести. Отдав наскоро необходимые распоряжения, он проводил меня до старосты. Было ещё раннее утро. В доме у старосты его хозяйка пекла разные пироги и пирожки, всё в большом количестве. Появился на столе самовар, и меня усадили кушать и, хотя я и был вполне сыт, накормили-таки ещё. Хуторянин торопился домой и просил старосту довести меня до места. Тот уверил, что сделает это, и хуторянин пошёл домой. Староста же пошёл со мной показать дорогу. Это было недалеко. Перелезли через изгородь, и староста довёл меня до просеки.
– Идите по просеке, – сказал он, никого не встретите: нет ни диких зверей, ни большевиков. На пути встретятся ручьи, их перейдёте по кладенкам. В случае сомнений в правильности направления, оглядывайтесь назад, потом смотрите вперёд: просека покажет правильное направление, в котором надо идти. В конце просеки находится деревня.
Мы расстались, и я пошёл по просеке. По ней прошёл восемь вёрст. При переправах через ручьи немного замочил ноги. Просека привела меня в маленькую деревушку, всего-навсего из двух домов. У конца просеки был забор, через который я должен был перелезть. У девушки, которая гнала коров, я спросил, где деревня…
– Да вот же она.
– Да ведь тут только два дома.
– Что же из того: так она называется. Вошёл в один дом. Спрашиваю:
– Можно войти?
– Ишь, спросил, когда вошёл, – сказал старик, тачавший сапоги.
Я попросил попить.
– А чего хотите? Дайте-ка молока.
Я выпил молока и спросил, как пройти в деревню… Брат старика, ещё не старый, подпоясываясь, сказал мне:
– Я сейчас иду туда. Пойдёмте со мною. Я уже совсем готов.
Пройдя восемь вёрст нелегкой дороги по просеке, я устал, но всё же пошёл с ним. Он спросил меня, куда же я иду дальше. Я отвечал, что иду к чехословакам. Он пообещал довести меня до деревни путём, которым никого не встретим, а от этой деревни уже недалеко и до чехословаков.
Повёл он меня глухими тропинками, где мы никого не встретили. Подошли к деревне, но в неё не входим, а пошли по задворкам вдоль ряда и с поля вошли в один из домов. Прошли мы версты четыре. Спутник мой был хороший ходок, я же очень устал, пройдя ранее восемь вёрст.
Провожатый обращается ко мне и говорит:
– Подождите минутку.
Вижу, встретил его, по виду очень сильный мужчина, и они о чём-то переговариваются. Взяло сомнение, не к большевикам ли привёл он меня. Сомнения мои рассеялись, когда он вернулся и сказал:
– Теперь идите таким путём: вот там дорожка, пойдёте по ней прямо, потом налево.
Я стал просить его довести меня до дороги. Он провёл меня и точно указал, как идти дальше.
– Идите прямо, потом налево до железной дороги. Никого не встретите: большевиков нет уже трое суток.
Думаю, как бы мне его, на радостях, отблагодарить. Снял с шеи крест и отдал ему. Он стеснялся было взять крест, но потом всё же взял его.
Уже смеркается. Видно, навстречу кто-то едет, везёт снопы или сено – не разобрать в сумерках. Я свернул с дороги и сел в леску. Слышу, молодой голос поёт песни. Я намеренно вышел на дорогу и пошёл навстречу. Спросил парня, как пройти к полотну железной дороги. Он отвечал, чтобы я продолжал идти так, как шёл до сих пор. Упрусь в полотно железной дороги. Я смелее:
– Я на большевиков не наткнусь?
– Их уже давно здесь нет. Но куда же вы идёте: здесь ведь нет станции.
Я объяснил, что пробираюсь к чехословакам. Он сказал мне, что тогда надо идти по полотну ещё версты три. На моё замечание, что я устал и не в силах идти так далеко, он посоветовал:
– Так и не идите сегодня. Пойдёте к ним завтра, а ночь переночуете в железнодорожной казарме.
У Чехословаков
Я послушался его совета. Вошёл в казарму, в ней две женщины. Спросил разрешения войти. Они пригласили меня внутрь дома.
– А вы живёте здесь? – спросил я.
– Нет, мы стираем на чехословаков.
– Так что же вы здесь делаете?
– Ожидаем мужей, они на работе, скоро придут, но ночевать не будут, – сегодня суббота, – все разойдутся по домам.
– Так что возможно будет мне переночевать здесь?
– Пожалуйста. Выбирайте любое место на скамейках, пользуйтесь одеждой, а если хотите, вытопите печку, просушитесь.
После их ухода я последовал их совету: затопил печь, разделся и спокойно проспал до утра. Утром пошёл к чехословакам. Они находились на станции, верстах в двух. Не знаю, к кому и куда обратиться. Вижу, сидят двое молодых людей. Я спросил их, от кого я могу получить разрешение на проезд в Екатеринбург. Они мне ответили, что в контору только что прошёл заведующий, от которого зависит выдача проездных билетов. Я вошёл в контору и обратился с просьбою выдать билет в Екатеринбург. Чех грубо крикнул:
– Какой ещё тебе нужен билет? Уходи вон отсюда. Придёшь после.
Я вышел и, обратясь к молодым людям, сказал, что чех билета не даёт. Спросил их, что делают здесь они сами. Ответили, что сидят здесь уже третий день. Никуда не пускают, но ни в чём и не обвиняют, но почему-то задерживают. Я стал ожидать. Ждал целых два часа. Опять пошёл в контору. Попросил выдать билет. Чех на этот раз уже спокойно спросил, куда мне надо. Я ответил, и он написал разрешение на проезд до Екатеринбурга, ничего больше не спрашивая. Предупредил, что поезд отойдёт через полчаса. Стал ожидать поезда; прошло полчаса, а его всё нет. Стоит на станции поезд с беженским эшелоном. Мне сказали, что он скоро отойдёт. Я сел в него. В вагон меня не пустили, и я просидел всю ночь на площадке, по счастью, закрытой; ночью погода была холодная. На одной из станций я зашёл в буфет 2-го класса. Подсчитал остаток от десяти рублей и увидел, что денег у меня хватит только на суп. Спросил его. Принесли его в тарелке (не в мисочке, как другим) с небольшим кусочком хлеба. Заметив мой аппетит, мой сосед по столу уступил мне свой хлеб. Подавали, как обычно, другим – мельхиоровые ложки. Мне же, очевидно, принимая во внимание мой костюм и всю наружность, дали деревянную.
В Екатеринбурге
В Екатеринбург приехали утром, между 6 и 7 часами, с вокзала я прямо направился к тюрьме, где меня знали и где я мог рассчитывать на приветливую встречу. Я не ошибся в своих предположениях.
Идти пришлось через весь город, версты три. Дойдя до тюрьмы, я стал стучаться в ворота. В глазок посмотрел надзиратель.
– Господин Волков, вы ли это?
– Да, я.
– Вы к нам?
– Я хотел бы видеть начальника тюрьмы.
– Его ещё нет на службе, но он скоро придёт. Заходите в контору.
В контору я не пошёл, но стал ожидать начальника тюрьмы на улице. Идёт мимо надзиратель, дежуривший около нашей камеры. Он уже прошёл мимо меня, но, оглянувшись, воскликнул:
– Господин Волков, это ведь вы?
– Да, я.
– Что с вами случилось? Господи, Господи, да ведь вас, слышно было, расстреляли.
– Как видите, покамест я ещё жив.
Надзиратель звал меня к себе пить чай, говоря, что сейчас с рынка вернётся его жена и поставит самовар. Заметив вдали подходившего начальника тюрьмы, я отказался. Когда начальник тюрьмы подошёл (он был одет по форме), я назвал его по имени и отчеству. Посмотрев на меня, он сказал:
– Что вам угодно?
– Не узнаёте меня?
Он вскричал:
– Господин Волков! – И бросился меня целовать. Вчера по вас мы панихиду отслужили.
Пошли мы в контору тюрьмы. Здесь все, кто меня знал, встретили приветливо и радостно. Начальник велел запрячь лошадь, и мы с ним поехали в город, так как надо было как-нибудь почище и поприличнее одеться. Пальто купить не удалось, купили дождевик. Купили также рубашку, чулки, сапоги и простую фуражку. Кальсон не нашли нигде. Их мне выдали из тюремного запаса. Не переодеваясь, я с начальником тюрьмы поехал по начальству. Не застали командующего войсками Голицына, но зато повидали губернатора.
Это был молодой ещё человек, прежний адвокат. Одновременно со мною он сидел в тюрьме, откуда был выведен на расстрел. Когда стали ставить под ружейные дула, он, будучи небольшого роста, пригнулся и, крадучись сзади ряда установленных на расстрел, скрылся. Бегству помог ещё густой туман. Надо было переплывать реку. Он разделся, связал в узел одежду и поплыл. Узел вывалился и утонул. Переплыв реку, он голым вошёл в один из знакомых домов, где его одели и где он скрывался некоторое время. По уходе красных он смог вернуться в Екатеринбург, где жил ранее.
Губернатор пригласил меня к себе обедать. К ужину же я пообещал прийти к начальнику тюрьмы. После обеда я зашёл в парикмахерскую, а оттуда – в баню. Номерные бани оказались все занятыми. Попросил дать номер, хотя бы на четверть часа. Наскоро, кое-как, помылся, переоделся, оставив в бане всю грязную одежду.
Ещё за обедом губернатор уговорил меня прийти к нему поужинать.
– Я не хочу вас отпускать, – говорил он. – В нашем спасении от смерти – много общего, которое нас с вами сближает.
У губернатора, когда я пришёл к нему, были гости. За хорошим ужином разговорились. Вкратце я рассказал историю своего спасения. Разошлись гости поздно ночью.
Уже в течение долгого времени мне не доводилось спать с такими удобствами и так сладко, как в эту ночь в губернаторском доме.
Утром, тотчас после чаю, я пошёл к командующему войсками, которого вчера не застал дома. Служащие управления, видевшие меня вчера, до переодевания, сегодня меня не узнали. Генерал Голицын принял меня очень любезно. Обо всём расспросил, дал денег и распорядился о выдаче мне бесплатных путевых документов до Тобольска. У командующего войсками в это время находился член суда Сергеев, производивший тогда дознание об убийстве царской семьи. Он попросил меня побеседовать с ним. Когда я согласился, он позвал к себе обедать. После обеда до самого вечера я давал показания, и вследствие этого у начальника тюрьмы опять побывать не пришлось. Кончив допрашивать, Сергеев просил меня прийти и завтра, но я отказался, говоря, что хочу поехать в Тобольск, поскорее повидаться со своей семьёй. Он оставлял меня, обещал дать квартиру и содержание. Я отказался.
– В таком случае, если вы не хотите остаться, я сам к вам приеду или вас вызову, – сказал Сергеев. – Согласны? Вы даёте подробные показания, Чемодуров же, который жил здесь, как будто неохотно показывал, – добавил он.
После допроса я поехал к начальнику тюрьмы. Он встретил меня весьма радушно и просил остаться у него заночевать. Я, поблагодарив его, с ним распрощался. Зашёл к доктору Деревенко, недолго у него побыл, выпил стакан чаю – и на вокзал. Железнодорожное движение ещё не было вполне налажено: поддерживалось товаропассажирскими поездами. Хотя билеты были выданы классные, но сесть пришлось в товарный вагон, грязный, с навозом на полу. Было холодно, а на мне вместо пальто был надет дождевик. Через три станции прицепили классные вагоны, и я перешёл туда. В вагонах было достаточно тепло. Утром на одной из станций я хорошо закусил. Буфет был полон кушаний, да и угостили меня с большей предупредительностью, чем во время поездки, в качестве беглеца до Екатеринбурга.
В Тюмень поезд пришёл поздно ночью. Извозчик возил меня по всем гостиницам, но места нигде не было. Ночлег нашёл в одной частной квартире у еврея. Утром пошёл на реку удостовериться в том, что навигация окончилась. Я не верил этому известию, но пришлось убедиться в его истине.
Надо было ехать на лошадях. В управлении лошадей дали тотчас же. Обещали прислать ямщика, с которым я могу сговориться относительно времени. Дома я застал гостя, одного из придворных служащих. Меня очень удивило то обстоятельство, что он меня разыскал. Он дал мне адрес сослуживцев: Жильяра, Теглевой, Эрсберг, баронессы Буксгевден. Жили они все вместе. Я пошёл к ним. Они моему приходу очень удивились, так как считали меня расстрелянным. Все они жили очень скудно. Сели обедать. Обед был очень бедный, плохой. О многом мы переговорили. Баронесса Буксгевден заинтересовалась предстоящей мне поездкой. Дала мне в дорогу валенки и доху. Было уже морозно, и я был очень доволен, получив эти вещи.
В Тобольске
Мы распростились, и я потребовал лошадей. На перекладных лошадях благополучно доехал до Тобольска. В Тобольске прежде всего зашёл на монастырское подворье, рассчитывая там получить лошадь для поездки в монастырь, где жила моя семья. Лошадей не оказалось, и я, вдвоём с одной монахиней, пошёл в монастырь. Путь туда показался на этот раз мне коротким – сильно хотелось увидеть близких.
Мои семейные, разумеется, были очень обрадованы. О моём «расстреле» они ничего не слыхали. Игуменья оберегала их от подобных известий. Игуменья распорядилась вытопить баню, и я, помывшийся, пошёл к семье.
В Тобольске жизнь сытая, и в семейном кругу потекла спокойно. До моего приезда семью, оставшуюся без средств, содержал Ивановский монастырь, в котором мы и продолжали жить после моего возвращения.
Через некоторое время я был вызван во Владивосток генералом Ивановым-Рыновым. Были также вызваны Т. Е. Мельник (дочь Е. С. Боткина) и её брат Г. Е. Боткин. Все мы получили даровые прогоны и суточные. Зачем меня вызывали во Владивосток, я не знаю до сих пор. Мельник и Боткин говорили, что хотели быть во Владивостоке со своими близкими (во Владивостоке жил брат покойного Е. С. Боткина), к тому же в Тобольске они чувствовали себя далеко не в безопасности.
Во Владивостоке я жил в поезде генерала Крещатицкого. Ожидал всё время, что выяснится, зачем меня вызывали, но так и не дождался. Многие жители Владивостока зазывали меня к себе и расспрашивали о пережитом. Этим всё и ограничивалось. Время идёт, но мне никто не объясняет, зачем меня вызвали и чего от меня хотят. Так продолжалось около месяца. Решил ехать назад, к семье. Но не знаю, каким способом это моё намерение осуществить. На моё счастье, в Омск шёл экстренный поезд английской миссии.
Поездку с этим поездом и устроил мне Гиббс, служивший в это время в миссии. С поездом миссии я благополучно доехал до Омска, а от него на пароходе «Товарпар» – до Тобольска, куда прибыл 9 июня старого стиля. Здесь я жил до 21 августа, когда за мною приехал адъютант генерала Дитерихса, Борис Владимирович Молостов. Генерал Дитерихс велел перевезти меня с семьёю в Омск.
Из Тобольска выехали мы на пароходе «Ольга». Уже бродили не очень крупные повстанческие отряды, и наш пароход по пути был обстрелян. К счастью, обстрел был безрезультатен.
В Омске хотели для меня реквизировать квартиру, но я остановился у своих знакомых, с которыми списался заранее. Встретили они нас очень радушно.
В Омске
На другой же день по прибытии в Омск я получил от судебного следователя Соколова просьбу прийти к нему для дачи показаний. К назначенному времени я был у следователя. Соколов, производивший следствие об убийстве царской семьи, принял меня очень любезно. Допрос этот продолжался до самого моего отъезда из Омска, до 21 сентября. В течение этого месяца я побывал у генерала Дитерихса и верховного правителя адмирала Колчака, расспрашивавших меня о царской семье.
Уже чувствовалось, что большевики приближаются: из Омска вывозили ценности, излишки военных запасов. Генерал Крещатицкий предложил мне эвакуироваться в его вагоне в Харбин. Случай представлялся очень удобный, и генерал Дитерихс разрешил мне эвакуацию. Доехали мы без приключений, но с нами была охрана: впереди шёл бронепоезд, а нам всем было выдано оружие. Был в вагоне поставлен и пулемёт. [493]
Литературное наследие А. А. Волкова
1. Около Царской Семьи. Предисловия Великой Княгини Марии Павловны и Е. П. Семёнова. Париж, 1928.
2. Около Царской Семьи. Частная фирма «Анкор». Составители: А. Н. Коробов, И. П. Хабаров. М., 1993.
Литература о А. А. Волкове
1. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
2. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Не менее интересны биографические сведения и об А. А. Волкове – человеке, большая часть жизни которого прошла, если так можно сказать, под сенью Дома Романовых. А поскольку его биография относительно полно изложена в написанной им книге «Около Царской Семьи», её тезисный вариант я позволю себе здесь и представить.
Алексей Андреевич Волков родился в 1859 году в селе Юрьеве Козловского уезда Тамбовской губернии.
По национальности – русский.
По сословной принадлежности – крестьянин.
Образование – полный курс Козловского Реального Училища.
Детство и юность прошли в крестьянской среде.
По достижении соответствующего возраста А. А. Волков был призван на военную службу, на которой должен был пробыть всего три года, как окончивший указанное учебное заведение. В действительности же он прослужил пять лет – сначала в Лейб-Гвардии Павловском полку, а затем в Сводно-Гвардейской роте.
1 марта 1881 года, стоя в карауле у выходящих на Аптекарский переулок казарм Лейб-Гвардии Павловского полка, А. А. Волков стал свидетелем трагического события – покушения на Императора Александра II. Довелось ему стоять и в воинском оцеплении во время похорон почившего в Бозе Императора.
Все последующие годы не оставили А. А. Волкову каких-либо особенных воспоминаний, за исключением разве того, что он несколько раз назначался в караул Аничкова дворца, а также в составе своего подразделения побывал на Коронационных Торжествах Императора Александра III, проходивших в Москве в 1883 году.
В 1883 году Алексей Волков женился на Наталье Антоновой, в браке с которой имел шестерых детей – дочерей: Марию (6 июня 1884 г.), Веру (10 сентября 1888 г.), Александру (5 апреля 1893 г.) и Надежду (27 января 1896 г.) и сыновей: Виктора (11 ноября 1890 г.) и Михаила (12 ноября 1898 г.).
С преобразованием в 1883 году Сводно-Гвардейской роты в Сводно-Гвардейский батальон его командиром был назначен сначала Полковник Граф Г. Г. Стенбок, а затем Полковник Гессе, под началом которых А. А. Волков прослужил общей сложностью два с половиной года. Во время прохождения службы в этом подразделении в чине Старшего Унтер-Офицера ему в 1884 году в Петергофе довелось обучать строю Наследника Цесаревича Николая Александровича, будущего Императора Николая II.
Возвращаясь под осень из Петергофа в Гатчину, А. А. Волков в качестве начальника особой охраны численностью в 20 человек многократно принимает участие в обеспечении береговой охраны Императора Александра III во время Его ночных рыбалок на Гатчинском озере.
Неся караульную службу в Зимнем Дворце, А. А. Волков обращает на себя внимание Великого Князя Павла Александровича – практически его ровесника – который предлагает ему после истечения срока службы остаться у него в услужении.
Свою службу при Дворе Его Императорского Высочества Великого Князя Павла Александровича А. А. Волков начал 1 марта 1886 года в должности Рейткнехта.
Служил Алексей Волков, как говорится, не за страх, а за совесть, и в 1892 году, по ходатайству своего господина, был представлен к Серебряной медали «За усердие», а с 15 января 1893 года был назначен на должность Камердинера Великого Князя.
Так как Собственного Двора Великий Князь тогда ещё не имел, он проживал в покоях Зимнего Дворца и ограничивался весьма небольшим штатом слуг. Выезжая за границу, Великий Князь Павел Александрович часто брал с собою и А. А. Волкова, ставшего со временем свидетелем его сватовства к принцессе греческой Александре Георгиевне.
После свадьбы, состоявшейся в 1889 году, молодые поселились в собственном дворце, где родился их первенец – Великая Княжна Мария Павловна (младшая). Самыми близкими людьми для них в то время были Великий Князь Сергей Александрович и Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна, в подмосковном имении «Ильинское» которых спустя пять дней после рождения ею второго ребёнка – Великого Князя Дмитрия Павловича – трагически оборвалась жизнь Великой Княгини Александры Георгиевны.
После постигшего его горя, здоровье Великого Князя Павла Александровича резко пошатнулось, вследствие чего врачи рекомендовали ему выехать за границу для восстановления физического здоровья и душевного равновесия. Но возникло неожиданное препятствие – в пути следования Павлу Александровичу было необходимо делать лечебный массаж, посему А. А. Волкову пришлось овладеть ещё одной профессией – «придворного массажиста».
Оставив детей на попечение брата Сергея и его супруги, Великий Князь Павел Александрович выехал в Кобург, чтобы навестить свою сестру, герцогиню Кобург-Готскую. Вместе с ним в это заграничное путешествие отправился и его личный адъютант Ефимович, а также А. А. Волков. Пребывание в Кобурге было недолгим, так как Павел Александрович стремился к тёплым итальянским берегам. Но и этой мечте не удалось сбыться, поскольку куда бы они ни приезжали – в Рим, Венецию, Флоренцию или Неаполь, их всюду сопровождала холодная погода и дождливое ненастье. Так что по истечении немногим менее двух месяцев, так толком и не отдохнув, им всем пришлось возвратиться в Санкт-Петербург незадолго до рождественских праздников.
С тех пор Великий Князь стал ездить за границу каждую осень, так как, состоя в должности Командира Лейб-Гвардии Конного полка, он мог с личного разрешения Государя отлучаться из части на более или менее продолжительное время. И всякий раз, уезжая в очередное заграничное путешествие, он брал с собой А. А. Волкова. Но из всех этих поездок А. А. Волкову наиболее запомнилась вторичная поездка в Кобург в 1894 году, где состоялась помолвка будущего Императора Николая II с принцессой Гессен-Дармштадской Алисой.
С наступлением осени того же года Великий Князь Павел Александрович вместе со своим братом Великим Князем Сергеем Александровичем стали собираться в Великобританию, поскольку у Королевы Виктории возник некий план, суть которого заключалась в женитьбе рано овдовевшего князя на одной из английских принцесс. Но когда уже все было готово к отъезду, из Ливадии пришла телеграмма о том, что Государь Император Александр III находится в тяжёлом состоянии.
В Ливадии Великий Князь Павел Александрович пробыл около недели, застав последние дни жизни своего Августейшего Брата. По просьбе умирающего туда же был вызван отец Иоанн Кронштадтский, под благословение которого подходил и А. А. Волков.
Утром 20 октября 1896 года Император Александр III почил в Бозе, и А. А. Волкову в числе прочих слуг удалось проститься с покойным Государем, ещё сидевшим на кресле в домашнем халате в том самом виде, в каком Его застала смерть.
Летние месяцы следующего, 1895, года Великий Князь Павел Александрович проводил в гостях у Королевы Виктории в её родовом замке Виндзор. В этой поездке его как всегда сопровождал верный А. А. Волков, который вместе со своим господином даже участвовал в традиционной охоте на оленей и проводимом по этому поводу празднике. Однако запланированного ранее сватовства не получилось, так как князь и принцесса, что называется, не сошлись характерами.
Весной 1896 года А. А. Волков сопровождает Великого Князя Павла Александровича и его детей в Москву, где, начиная с 6 мая, проходят торжества по случаю Священного Коронования Государя Императора Николая II Александровича.
Остановившись, как всегда, в доме своего брата Сергея, Великий Князь по личному поручению молодого Государя ежедневно встречает многочисленных иностранных гостей, прибывающих в столицу. И причём всякий раз ему приходится переодеваться в военный мундир той страны, откуда приехал тот или иной именитый гость.
День Священного Коронования А. А. Волков наблюдал воочию. А на другой день он даже смог наблюдать Торжественное шествие от Красного Крыльца Грановитой палаты к Успенскому собору и обратно, но попасть в оный ему так и не удалось из-за страшной давки.
Возвратившись в Кремлевский Дворец, он встретился там с Великим Князем Павлом Александровичем, который сообщил ему, что сейчас сюда прибудет Государь Император Николай II, которому надо будет помочь переодеться. И действительно, Государь вскоре вошёл в свои покои, и А. А. Волков смог принести Ему личные поздравления.
«– Посмотри, Волков, что со мной сделали, – обратился он ко мне и показал сначала мундир, а затем сапоги с особо мягкими подошвами.
Мундир и подошвы сапог государя имели заранее сделанные отверстия, через которые было совершено таинство миропомазания. Переодевшись, государь велел убрать мундир и сапоги, которые должны были храниться как святыня и в качестве исторической реликвии». [473]
По окончании Коронационных Торжеств, закончившихся блестящим балом у французского посланника, Великий Князь Павел Александрович возвратился в Санкт-Петербург, а ещё через несколько дней произошло его знакомство с госпожой О. В. Пистолькорс, муж которой был его однополчанином.
О возникшей между ними связи А. А. Волков узнал во время очередной поездки за границу своего господина, когда в великокняжеский салон-вагон следовавшего в Париж поезда стала постоянно наведываться госпожа О. В. Пистолькорс, ехавшая тем же поездом в вагоне 1-го класса.
По прибытии в Париж, Великий Князь Павел Александрович и О. В. Пистолькорс жили в разных комнатах одного отеля, откуда они предпринимали совместные прогулки по городу и его пригородам.
По возвращении в Санкт-Петербург их свидания стали проходить чаще, равно как и совместные обеды, – то госпожа Пистолькорс приезжала к Великому Князю, то наоборот.
На следующий год Великий Князь Павел Александрович предпринял довольно продолжительную поездку на юг Франции для морских купаний. Но на сей раз он совершал своё путешествие в узком семейном кругу – с детьми, которых сопровождала госпожа Джунковская и детский врач С. А. Остроградский. Однако вскоре туда же прибыла и О. В. Пистолькорс. Сознавая некоторую щекотливость своего положения, Великий Князь Павел Александрович стал чувствовать себя хуже и по приезде в Санкт-Петербург заболел тяжёлой формой нервной экземы, для лечения которой был вынужден отправиться в Берлин. Но теперь уже О. В. Пистолькорс находилась при нём безотлучно, ухаживая за Великим Князем Павлом Александровичем, как за больным, и проживая вместе с ним в снятом им загородном доме.
В последующие два года А. А. Волков вместе с двумя адъютантами Великого Князя: Лихачевым и Ефимовичем – сопровождал его и мадам О. В. Пистолькорс в заграничных путешествиях. Сначала – в Берлин, а затем в Париж и Италию, где влюбленные хотели тайно обвенчаться. Но из этой затеи ничего не вышло, так как Великий Князь Павел Александрович вновь стал страдать нервным расстройством. Причём, на этот раз его нервная система оказалась поражённой настолько серьёзно, что он, со слов А. А. Волкова, «находился в опасном положении». А госпожа О. В. Пистолькорс, как и прежде, ухаживала за ним и «даже спала в кабинете великого князя на диване».
«Мне трудно описать все изменения, которым подвергались отношения между великим князем Павлом Александровичем и госпожою Пистолькорс, – писал А. А. Волков. – (…) Сначала на браке настаивала госпожа Пистолькорс. Великий же князь уклонялся даже от самых разговоров на эту тему. Напрасно ссылалась она на примеры, в частности, на морганатический брак императора Александра II и светлейшей княгини Юрьевской. На великого князя эти доводы не действовали…
Тогда в дело вмешался Пистолькорс. Он предложил жене продать свой Петербургский дом и принадлежавшее им имение в Финляндии и переехать на жительство за границу. Госпожа Пистолькорс стала колебаться, но муж её категорически заявил, что никому не позволит “трепать своё честное имя на панели”. Великого князя эти слова задели за живое, и он бесповоротно решил жениться на госпоже Пистолькорс». [474]
Однако перед тем как пойти на такой серьёзный шаг, как женитьба, Великий Князь Павел Александрович решает привести в порядок свои финансовые дела. На тот момент все его материальные средства в виде денежных сумм и ценных бумаг составляли шесть миллионов золотых рублей. Из этих денег он оставляет себе лишь три миллиона, а остальные размещает в банке, разделив поровну между своими детьми: Великим Князем Дмитрием Павловичем и Великой Княжной Марией Павловной (младшей). Поскольку основная часть капитала Великого Князя представляла собой ценные (процентные) бумаги, их уложили в чемоданы, хранение которых поручили А. А. Волкову. Оставшиеся же денежные средства в виде ассигнаций при посредстве того же А. А. Волкова были перевезены в Германию и размещены в одном из берлинских банков.
Из Берлина Великий Князь Павел Николаевич вместе со своей возлюбленной, адъютантами Лихачевым, Ефимовичем и А. А. Волковым отправились во Флоренцию, а затем в Ливорно. И только в этом городе А. А. Волков, к своему ужасу, узнал, что Великий Князь надумал там тайно обвенчаться с предметом своей любви – О. В. Пистолькорс.
Но ещё более А. А. Волков был удивлен просьбе Великого Князя, которую тот передал ему через Лихачева. Найденный с большим трудом священник, согласившийся совершить этот тайный обряд венчания, поставил непременным условием подписание акта, удостоверяющего два факта: вдовство Великого Князя Павла Александровича и развод госпожи О. В. Пистолькорс. И как А. А. Волков ни пытался уклониться от исполнения этого предложения, ссылаясь на возможный гнев Государя, ему, в конце концов, всё же пришлось уступить.
«Спустя два дня, рано утром, – вспоминал он, – ко мне неожиданно вошёл великий князь Павел Александрович и обратился ко мне со следующими словами:
– Я здесь на чужбине, и у меня нет близких, ни родных. Благослови же меня, Волков, на предстоящий брак.
Я благословил великого князя. Оба мы горько заплакали и потом обнялись горячо». [475]
Тайное венчание Великого Князя Павла Александровича и госпожи О. В. Пистолькорс состоялось в Ливорно 10 октября 1902 года, после чего молодые вернулись во Фло-ренцию.
В Италии А. А. Волков пробыл при особе Великого Князя до поздней осени, после чего в ноябре 1902 года все упомянутые лица прибыли в Париж.
Готовясь ко дню Тезоименитства Государя, которое должно было состояться 6 декабря, Великий Князь Павел Александрович велел А. А. Волкову приготовить генерал-адъютантский мундир, в котором он был намерен явиться на богослужение в посольскую церковь.
Но накануне этого праздника из посольства России был получен пакет, в котором Министр Высочайшего Двора и Уделов Барон В. Б. Фредерихс доводил до сведения Великого Князя весьма малоприятную весть о том, что он лишается всех прав Члена Императорской Фамилии со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до лишения всех Российских Орденов и воинского чина.
А ещё через несколько дней на имя Великого Князя поступило окончательно подорвавшее его здоровье письмо, в котором дополнительно сообщалось, что у него к тому же отнимается и Шефство в полках, а его Великокняжеский Двор подлежит расформированию.
Угнетаемый этими обстоятельствами, Великий Князь Павел Александрович написал своему старшему брату – Великому Князю Владимиру Александровичу – письмо, в котором просил его заступиться за него перед Государем. Однако совсем вскоре им была получена ответная телеграмма следующего содержания: «Вступая в брак, ты делал это не спросясь старшего брата. Бог тебе судья». (Великий Князь Владимир Александрович тогда ещё не мог подозревать, что по прошествии менее чем трёх лет он будет вынужден сам искать заступничества у Государя по подобному поводу, связанном с женитьбой его сына.)
По получении этой депеши Великий Князь Павел Александрович окончательно понял, что дело его безнадёжно, решив снова вернуться во Флоренцию.
Однако в Италии А. А. Волков прожил с Великим Князем всего каких-то 3–4 недели, после чего последний стал, отнюдь не прозрачно, намекать на то, что его верный слуга давно заслужил себе отдых. А посему ему надлежит вернуться в Россию в самое ближайшее время, ибо с ним пока что остаются его бессменные адъютанты. На вопрос же А. А. Волкова о том, к какому сроку ему следует возвратиться, он весьма уклончиво ответил, что об этом даст ему знать особо.
Прибыв в Санкт-Петербург, А. А. Волков первое время ещё надеялся получить письмо от Великого Князя, но вместо долгожданной весточки он получил вызов от Заведующего Двором Великого Князя генерала Философова. Во время аудиенции у этого сановника А. А. Волков узнал о роспуске Двора Великого Князя, а также оставлении его за штатом, вследствие чего ему назначена пенсия в 25 рублей в месяц и квартира в доме на Алексеевской улице, принадлежавшем Великому Князю Павлу Александровичу.
Едва только А. А. Волков успел обжиться на новом месте, как ему последовал вызов от Управляющего Делами Великого Князя Полковника Долинского, предложившего ему оставить занимаемую квартиру в доме, поскольку он был Великим Князем продан.
Взамен этого А. А. Волкову предоставлялась квартира в одном из казённых домов на Галерной улице, откуда он также был вскоре выдворен, после чего, перебравшись на частную квартиру, окончательно уверовал в немилость Великого Князя и окружавших его людей.
Спасение пришло неожиданно в лице Великого Князя Сергея Александровича, прибывшего в Санкт-Петербург для того, чтобы навестить детей Великого Князя Павла Александровича, в воспитании которых он и его жена Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна принимали самое живейшее участие. Вызвав к себе А. А. Волкова и узнав о его бедственном положении, он обещал ему свою помощь в устройстве на службу по Придворному Ведомству.
Возможность эта представилась во время торжеств по случаю обретения Св. мощей Преподобного Серафима Саровского, происходивших 19 июля 1903 года, и на которых присутствовала Царская Семья. Именно в этот день Великий Князь Сергей Александрович подыскал нужный момент, чтобы сообщить Государю о бедственном положении А. А. Волкова. Выразив недоумение по этому поводу, Государь посетовал Великому Князю, что он не знал об этом ранее, и тотчас же распорядился принять А. А. Волкова на службу к Высочайшему Двору.
После соответствующих переговоров со стоявшими во главе Гофмаршальской Части Графом П. К. Бенкендорфом и его помощником М. М. Аничковым, А. А. Волков был принят на службу в должности Вице-Гоф-Фурьера, то есть младшего придворного лакея, каковая соответствовала по штатской службе чину Коллежского Секретаря.
Этот же самый факт подтверждают и сохранившиеся архивные документы, в которых сказано, что А. А. Волков Приказом по Гофмаршальской Части от 19 августа 1903 года был определён к Высочайшему Двору сверх штата с 1 августа 1903 года.
Все дальнейшие события возникали в памяти А. А. Волкова, словно в историческом калейдоскопе.
Так, будучи одним из дежурных лакеев в Зимнем Дворце в памятный день 9 января 1905 года, он, проходя по Невскому проспекту, встретил процессию, во главе которой шёл священник Гапон.
В этом же году А. А. Волков будет Всемилостивейше награждён Серебряной шейной медалью «За усердие».
Помнил он и гениального российского Министра финансов С. Ю. Витте, впоследствии ставшего Председателем Комитета Министров, а также торжества по поводу открытия I Государственной Думы, с образованием которой и ей последующих в России началась череда нескончаемых бед и потрясений.
Доводилось ему видеть и великого премьера-реформатора П. А. Столыпина, который вместе с Государем уверенно вёл Россию по пути великих свершений.
Был А. А. Волков и свидетелем встречи Государя с германским Кайзером Вильгельмом II, во время которой последний заметил в адрес П. А. Столыпина, что если бы у него был такой министр, то он бы покорил всю Европу.
Волею судеб А. А. Волков сопровождал Государя в Его поездке в Киев в августе-сентябре 1911 года. То есть в то время, когда революционер и одновременно агент охранки Д. Г. Богров (действующий по заданию Начальника Санкт-Петербургского Охранного Отделения М. Я. фон Коттена) произвёл в оперном театре свои «исторические выстрелы» в Председателя Совета Министров П. А. Столыпина, эхом отразившиеся на ходе всей дальнейшей российской истории.
Довелось ему стать и участником торжеств по случаю 100-летия со дня Бородинской битвы, на которых присутствовала Царская Семья, беседовавшая с несколькими стариками – живыми участниками тех далёких дней.
25 марта 1912 года в награду за отличную службу А. А. Волков был Всемилостивейше возведён в звание Личного Почётного Гражданина.
Зиму и весну следующего, 1913, года А. А. Волков провёл вместе с Августейшей Семьёй в Царском Селе, так как Наследник Цесаревич в то время часто страдал приступами гемофилии.
С началом Юбилейных Торжеств по случаю 300-летия Дома Романовых вся Царская Семья приезжает в Москву, откуда следует в Нижний Новгород и далее вниз по Волге в Кострому, где посещает Ипатьевский монастырь, откуда в 1613 году начался путь на Российский Престол Российского Императорского Дома Романовых. А оттуда – по Средней России, повторяя путь, проделанный их предком – первым Царём этой династии Михаилом Фёдоровичем – опять в окрестности Москвы.
По окончании торжеств Семья Государя возвратилась в Царское Село, откуда через некоторое время выехала на отдых в Ливадию, а вернувшись оттуда – в Александровский Дворец, провела в нем зиму 1913–1914 годов.
В марте 1914 года А. А. Волков в награду за отличную службу был Всемилостивейше возведён в звание Потомственного Почётного Гражданина.
Начало Первой мировой войны поначалу не внесло никаких изменений в служебную карьеру А. А. Волкова. Однако с принятием Государем на Себя должности Верховного Главнокомандующего и переносом Ставки из Барановичей в Могилёв, А. А. Волков был назначен Камердинером Государыни Императрицы Александры Фёдоровны, которую сопровождал в Её поездках в Ставку и лазареты, находившиеся под Её покровительством.
С 1 января 1916 года А. А. Волков с соизволения Государыни был назначен «Камердинером при комнатах Ея Величества сверх штата». (К тому времени его годовой оклад составлял 1300 рублей.)
За свою долгую и беспорочную службу А. А. Волков был награждён:
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (29 июня 1892 года);
• Серебряной медалью «В память Священной Коронации Императора Николая II» (14 мая 1896 года);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на шее на Владимирской ленте (17 апреля 1905 года); [476]
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых» (21 февраля 1913 года);
• Золотой медалью «За усердие» для ношения на шее на Александровской ленте (6 мая 1915 года);
• Прусским Почётным крестом (15 марта 1914 года).
Февральская Смута застала А. А. Волкова в Царском Селе, где он бессменно находился при Особе Государыни, оставаясь по-прежнему в должности Камердинера при ком-натах.
После отречения Государя и Его возвращения в Царское Село, а также во время нахождения Царской Семьи под арестом в Александровском Дворце, А. А. Волков в числе немногих верных слуг продолжал оставаться при Августейших Узниках, добровольно разделяя с ними заточение и выполняя, помимо своих прямых обязанностей, различные поручения Государя и Государыни.
Но не забывал А. А. Волков и своего прежнего благодетеля – Великого Князя Павла Александровича. Так, будучи свободным от службы в день его именин, он попросил Коменданта Александровского Дворца Полковника Е. С. Кобылинского отпустить его на незначительное время из Царского Села, чтобы поздравить Великого Князя с этим днём, а также передать ему личные поздравления Царской Семьи.
Возвратившись в Александровский Дворец, А. А. Волков продолжал находиться рядом с Царской Семьёй вплоть до Её отъезда в Тобольск, куда он также последовал вместе с Ней в числе прочих верных слуг.
Находясь в Тобольске, А. А. Волков, как доверенное лицо Государя и Государыни, выполняет Их особое поручение, заключавшееся в ведении переговоров с игуменьей Ивановского женского монастыря, на территории которого вот-вот должен был быть достроен дом, куда планировала переехать Царская Семья. По заключению А. А. Волкова, этот дом был бы куда удобнее для проживания, нежели «Дом Свободы» и дом рыбопромышленника Корнилова, так как разместиться в нём можно было бы с известной долей удобства. А главное – в нём предусматривалась маленькая домовая церковь, постройку которой игуменья обещала закончить в течение недели. Однако с вступлением в должность комиссара Временного Правительства В. С. Панкратова дело с переездом, что называется, заглохло, и игуменье было передано, чтобы она в дальнейшем не беспокоилась.
После отъезда из Тобольска Государя, Государыни, Великой Княжны Марии Николаевны и сопровождавших Их лиц, А. А. Волков продолжал оставаться в Тобольске, откуда 20 мая 1918 года вместе с другими верными слугами выехал в Екатеринбург.
Прибыв в столицу «Красного Урала» 23 мая, он вместе с Графом И. Л. Татищевым, Графиней А. В. Гендриковой и Е. А. Шнейдер был арестован и водворён в одну из камер Тюрьмы № 2, в которой пробыл до 19 июля 1918 года.
«В полночь с 21 на 22 августа старого стиля в камеру вошёл надзиратель и спросил:
– Кто Волков? – Я отозвался.
– Одевайтесь, пойдёмте. – Я стал одеваться. Смирнов [477]также оделся и сам, сильно взволнованный, успокаивал меня. Я отдал ему бывшие у меня золотые вещи; мы попрощались, поцеловались. Смирнов сказал мне:
– И моя участь, Алексей Андреевич, такая же, как ваша.
Пришёл с надзирателем в контору, где уже ожидали трое вооружённых солдат. Ожидаем Гендрикову и Шнейдер. Раздаётся телефонный звонок: спрашивают, очевидно, о том, скоро ли приведут нас; ответили: “Сейчас” – и послали поторопить Гендрикову и Шнейдер. Скоро подошли и они в сопровождении надзирателя. Тотчас, под конвоем трёх солдат, очень славных русских парней, тронулись в путь. Он был не особенно далек. На вопрос, куда нас ведут, солдат ответил, что в арестный дом. Здесь нас ожидали ещё восемь человек: пять мужчин и три женщины. Между ними были Знамеровская [478]и горничная той гостиницы, [479]где жил великий князь Михаил Александрович. Таким образом, нас всех оказалось одиннадцать человек. Конвойных было двадцать два человека. Начальником являлся какой-то матрос. Среди конвойных, кроме приведших нас трёх солдат, не было ни одного русского.
Гендрикова пошла в уборную и спросила конвойного о том, куда нас поведут отсюда. Солдат ответил, что нас поведут в пересыльную тюрьму.
– А потом? – спросила Гендрикова.
– Ну, а потом – в Москву, – ответил конвойный. Пересказывая свой разговор с солдатом, Гендрикова сделала пальцами жест:
– Нас так (т. е. расстреливать) не будут.
Матрос, уже одетый, весёлый, с папироской во рту, не раз выходил на улицу: очевидно, смотрел, не рассветает ли. Слышен был голос конвойного:
– Идём, что ли?
– Подождём немного, – отвечал матрос. Через некоторое время он сказал:
– Пойдёмте.
Вывели нас на улицу, выстроили попарно: впереди мужчин, позади женщин, и повели. Провели через весь город, вывели на Сибирский тракт, город остался позади. Я думаю: где же пересыльная тюрьма? И в душу закралось подозрение: не на смерть ли нас ведут?
Впереди меня шёл мужчина. Я спросил его, где пересыльная тюрьма.
– Давным-давно её миновали, – был ответ. – Я сам тюремный инспектор.
– Значит, нас ведут на расстрел?
– Какой вы наивный. Да это и к лучшему. Всё равно, – теперь не жизнь. – Трубка, из которой он курил, задрожала в его губах.
Оглянулся я назад. Смотрю – идёт старушка Шнейдер, едва идёт. Несёт в руках корзиночку. Я взял у неё корзиночку и нёс её остальную дорогу. В корзиночке были две деревянные ложки, кусочки хлеба и кое-какая мелочь.
Крестьяне везут сено. Остановились. Остановились по свистку и команде матроса и мы. У меня зародилась мысль о побеге. Думаю: можно проскользнуть между стоявшим впереди возом сена и лошадью, позади идущей и щиплющей сено с воза. Наклонясь, можно было проскользнуть, но было ещё темно, и я не мог видеть, что находится за лошадью по ту сторону дороги: может быть, глубокая канава, забор. Обдумав, решил, что в таких случаях бежать нельзя.
Матрос свистнул, крикнул: “Идем”, – и мы двинулись дальше. Пройдя некоторое расстояние, опять остановились. Шёл мальчик с портфелем, по-видимому, переводчик (среди наших конвойных было очень много нерусских). Матрос подошёл к мальчику, о чём-то переговорил с ним, и нас повели дальше. Возле того места, где мы только что стояли, раздались три залпа.
Стало чуть-чуть рассветать. Дорога, оказалось, была обнесена довольно высокой изгородью. Конвойные предложили свою помощь в переноске вещей. Хороших, ценных более или менее вещей было немного. Отобрали корзиночку Шнейдер и у меня.
Прошли не очень далеко, и матрос скомандовал: “Направо”. Свернули на дорогу, ведущую в лес. На дорогу был уложен накатник. По этой лесной дороге сделали несколько десятков шагов. Опять свисток и команда матроса: “Стой”.
Когда матрос сказал “Стой”, я сделал шаг влево. В этот момент как будто мне кто-то шепнул: “Ну, что же стоишь? Беги”. – Словно меня кто-то, подталкивал к побегу. Сказав в уме “Что Бог даст”, я тотчас же прыгнул через канаву и пустился бежать». [480]
А. А. Волкову повезло. Его не настигли большевистские пули, и ему чудом удалось избежать смерти.
После сорока трёх дней плутания по лесам, оборванному и измученному, ему, наконец-то, с огромным риском для жизни, всё же удалось добраться до Екатеринбурга, занятого к тому времени белочехами.
Все выпавшие на его долю приключения он довольно подробно описал в своей книге «Около Царской Семьи», изданной в Париже в 1928 году. Однако читателю будет, наверняка, небезынтересно узнать о том, что по прибытии в бывшую столицу «Красного Урала» А. А. Волков явился не куда-нибудь, а в тюрьму, где «меня хорошо знали», как он изволил сам выразиться…
После радостных восклицаний начальник тюрьмы П. П. Шечков приказал запрячь лошадь и поехал с А. А. Волковым в город, чтобы купить ему кое-что из одежды. А вечером – герой дня Алексей Андреевич был приглашён к самому губернатору на ужин, где присутствовал ещё один молодой человек, подобно ему чудом спасшийся от расстрела.
После этих тёплых встреч А. А. Волков был посажен на поезд, который довёз его до Тюмени, где он с огорчением узнал, что речное сообщение с Тобольском, куда он направлялся, уже закрыто. Поэтому добираться до Тобольска ему пришлось на перекладных лошадях. Добравшись до города и застав у себя дома гостя «из придворных служащих»,он узнал, что его семью приютил Ивановский монастырь, на территории которого они и проживают. А ещё этот гость дал ему адрес баронессы С. К. Буксгевден, П. Жильяра, А. А. Теглевой и Е. Н. Эрсберг, которые в то время (из экономии средств) проживали, снимая «на паях», небольшую квартиру. Встретившись, они много говорили о пережитом, а когда баронесса С. К. Буксгевден узнала, что А. А. Волков собирается ехать в монастырь к близким, она дала ему валенки и доху, так как погода на дворе стояла весьма морозная.
Встретившись с родными, он с удивлением узнал, что все они так ничего и не знали о выпавшем на его долю «расстреле». Весьма сильна также была разница и в существовании – в отличие от царских слуг, у которых он накануне побывал в гостях, его родные вели по-монастырски сытый образ жизни.
А вскоре А. А. Волков был вызван во Владивосток одним из руководителей Белого Движения в Сибири и на Дальнем Востоке Генерал-Лейтенантом П. П. Ивановым-Риновым. Пробыв в этом городе около месяца и так и не получив за это время никаких распоряжений на свой счёт, А. А. Волков решил вернуться назад. В этом ему помог С. Гиббс, который в то же самое время следовал с поездом Английской Военной Миссии до Омска. Добравшись до неофициальной столицы Верховного Правителя, Алексей Андреевич на пароходе «Товарпар» в июле 1920 года вновь возвратился в Тобольск. Прожив там до августа, А. А. Волков встретился с адъютантом генерала М. К. Дитерихса Б. В. Молостовым, которому его патрон поручил привезти его в Омск. Забрав семью, А. А. Волков на пароходе «Ольга» не без приключений добрался до Омска, где несколько раз встречался со следователем Н. А. Соколовым.
По мере наступления Красной Армии наступала угроза для Омска, почему генерал Крещатицкий предложил ему переехать с семьёй в Харбин, куда в то время шёл специальный поезд, впереди которого следовал бронепоезд.
В Харбине А. А. Волков с семьёй прожили зиму 1919–1920 годов, по прошествии которой Генерал-Лейтенант Д. Л. Хорват предложил ему место заведующего приёмом лесных материалов на станции «Именьпо». Там бывший царский слуга и проработал до 1922 года.
К этому времени зятю Алексея Андреевича, проживающему в Эстонии, наконец-то удалось разыскать его с женой в Маньчжурии и прислать вызов. (Он годами ранее уехал с дочкой и внучкой А. А. Волкова в Европу.) На горе, буквально за 9 дней до их предстоящего отъезда, умирает его супруга Наталья Антоновна. Похоронив супругу в чужой земле, А. А. Волков выехал в Эстонию к зятю. В этой стране он женился во второй раз на вдове Евгении Рейнгольдовне, урожд. Ховен (1880–1932).
Получая пенсию от Короля Дании Христиана Х, Алексей Андреевич Волков последние годы жизни проживал в Юрьеве (ныне Тарту).
Умер 27 февраля 1929 года. Похоронен на Успенском кладбище города Юрьева.
А. А. Волков в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
1918 года, октября 22 дня, Член Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеев, в камере своей, допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, с соблюдением 443 ст. Уст. Уг. Суд., и он показал:
Я, Алексей Андреевич Волков, 59 лет, происхожу из крестьян Тамбовской губернии Козловского у[езда] Вышневской волости, православный, грамотный, не судился, проездом нахожусь в городе Екатеринбурге. В 1911 году пожалован званием потомственного почётного гражданина.
С 1886 года я находился на службе при дворе б. великого князя Павла Александровича, сначала в должности рейткнехта, а потом в должности камердинера. В 1903 году я был назначен официантом при дворе б. Государя Императора, а в 1916 году был назначен на должность камердинера при б. Государыне Императрице. После Февральской революции, когда Государь со своей семьёй был заключён под особую охрану в Царскосельском дворце, я продолжал свою службу при семье б. Царя. 1 августа 1917 года Государь с семьёй был отправлен на жительство в Тобольск. Я также поехал с Царской семьёй.
В Тобольске для жительства Царской семьи был отведён и приспособлен бывший Губернаторский дом. Здесь поместилась вся Царская семья, придворные служители и учитель французского языка П. А. Жильяр. Прибывшие в Тобольск придворные: генерал И. Л. Татищев, гоф-маршал В. А. Долгоруков, доктор Е. С. Боткин, фрейлина гр. А. В. Гендрикова, гоф-лектриса Е. А. Шнейдер и доктор В. Н. Деревенко поместились в расположенном наискось Губернаторского дома Корниловском доме. Тут же поселился и учитель английского языка мистер Гиббс. Первое время, до марта 1918 года, условия содержания Царской семьи были вполне удовлетворительными, а затем введено было ограничение виде определённой суммы ежемесячно: на содержание всей семьи и состоящих при ней лиц стали выдавать по 4200 рублей в месяц.
16 апреля по ст. ст. бывший Государь вместе с Государыней и в. к. Марией Николаевной были отправлены на жительство в город Екатеринбург, а б. в. к. Ольга, Татьяна и Анастасия Николаевны остались пока в Тобольске, вследствие болезни Наследника Алексея Николаевича. Распоряжение об отъезде Царя сделано было прибывшим в Тобольск комиссаром Яковлевым. Недели через две после отъезда б. Царя в Тобольск приехал комиссар Хохряков и сменивший коменданта Кобылинского некто Родионов. По их настояниям стали собираться в дорогу и все другие остававшиеся в Тобольске члены Царской семьи. Выехали из Тобольска в 12 часу дня 7 мая ст. ст. и прибыли в Екатеринбург 10 мая. Все царское имущество было уложено в сундуки и доставлено также в Екатеринбург. По прибытии поезда на ст. «Екатеринбург» Хохряков и Родионов увезли на извозчиках великих княжон и Наследника. Часа через два после отъезда членов Царской семьи из вагона был вызван я, и вместе с графиней Гендриковой, Е. А. Шнейдер, И. Л. Татищевым, поваром Харитоновым и мальчиком Седневым на четырёх извозчиках мы были отправлены в город. По дороге Харитонов и мальчик Седнев были высажены у дома Ипатьева, а остальные были доставлены в тюрьму под присмотром комиссара Мрачковского.
С тех пор до самого последнего времени я не имел и не имею никаких сведений о судьбе Государя и членов его семьи.
Из Екатеринбургской тюрьмы я, вместе с Е. А. Шнейдер и А. В. Гендриковой, был взят 20 июля нового стиля и доставлен на станцию Екатеринбург, а отсюда в арестантском вагоне нас отправили в Пермскую тюрьму. Генерал Татищев был взят из тюрьмы приблизительно в 20-х числах мая по ст. ст., но куда его отправили и какова его дальнейшая судьба – не знаю. 22 августа ст. ст. я, графиня Гендрикова и Е. А. Шнейдер ночью были доставлены в арестный дом и отсюда нас, вместе с другими заключёнными, в числе 11 человек (из них я могу назвать жену полковника Знамеровского), повели через город в лес для расстрела. Окружены мы были вооружённым конвоем в числе 22 человек. Конвой состоял из русских и латышей. Когда вступили в лес, я, улучив удобный момент, при повороте дороги между цепью конвойных сделал прыжок в сторону и побежал в лес. Вдогонку в меня были произведены три выстрела, но я остался невредим, а погони за мной не сделали. Благодаря этому мне и удалось спастись от смерти. Убегая, я слышал три залпа: полагаю, что это расстреливали моих товарищей по заключению.
Два дня я шёл лесом без пищи и питья, придерживаясь полотна дороги. Скрывался я по деревням и по лесам, одевшись в бедную крестьянскую одежду. 6/19 октября, после полуторамесячных скитаний, я, наконец, вышел на занятую чехословаками ст. «Упь» и вчера прибыл в Екатеринбург, а сегодня вечером уезжаю в Тобольск к своей семье, где и буду проживать. Я обещаюсь сообщить Вам свой адрес и известить Вас о перемене такового. Более пока показать ничего не имею.
Прочитано.
Алексей Андреевич Волков.
Член Екатеринбургского окружного суда Ив. Сергеев. [481]
Документ № 2
ПРОТОКОЛ
1919 года, августа 20–23 дня, Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в г. Омске, в порядке 443 ст. Уст. Угол, Суд., допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал.
Алексей Андреевич Волков – сведения о личности см. л. д. 160, том 1-й.
(…) [482]Прибыв в Тобольск, Царская Семья несколько дней пробыла на пароходе, пока приводился в порядок Губернаторский дом, отведённый для неё. Когда дом был готов, ГОСУДАРЫНЯ с Алексеем Николаевичем ехала в дом на экипаже. Вся остальная Семья следовала в дом пешком. Народ прекрасно относился к Семье. Я сам видел людей, плакавших, когда шла Семья.
Семья и Жильяр поместились в Губернаторском доме. Все остальные из свиты разместились в Корниловском доме. Жизнь пошла хорошая в Тобольске, покойная, ровная. Недостатка ни в чём не было. Жили они своей семейной жизнью. Дети усиленно занимались, кроме Ольги Николаевны, которая, конечно, уже не училась. ГОСУДАРЫНЯ занималась рукоделиями. ГОСУДАРЬ занимался с Алексеем Николаевичем, читал и работал во дворе. В 9 часов они вставали и все вместе, кроме ГОСУДАРЫНИ, пили утренний чай или в большом зале, или в кабинете ГОСУДАРЯ, или в будуаре у ГОСУДАРЫНИ. В 1 час дня был завтрак. В 5 часов полуденный чай. В 8 часов был обед. В 11 часов вечера был вечерний чай.
С перерывами для гулянья дети занимались до обеда. ГОСУДАРЬ всё это время проводил в указанных мною занятиях. После обеда они сходились вместе, и ГОСУДАРЬ очень часто читал вслух.
Первое время никаких у нас комиссаров не было. Главным начальником был полковник Кобылинский. Потом приехал комиссар Панкратов с помощником своим Никольским. Я ничего не могу сказать, кроме хорошего, про самого Панкратова. Он всё делал для Семьи и был сам человек хороший, мягкий. Он особенно любил Марию Николаевну и выделял её из всех. Его помощник Никольский был грубый, но его никто никогда и не видел. Я не знаю, чтобы он чем-либо обидел Алексея Николаевича и кричал бы на него. Также я не знаю, чтобы он уничтожил вино, присланное им Макаровым из Царского.
К концу 1917 года солдаты стали распускаться. Я не могу объяснить причины этого. Но они стали хуже. В это время, я знаю, кто-то из них написал неприличные слова на качелях, которыми пользовались княжны. Они заставили Государя, как и всех вообще офицеров, снять погоны. Они срыли гору, которой пользовалась Семья. Они, наконец, запретили Ей ходить в церковь. Запрещение ходить в церковь было вызвано тем, что диакон в один из праздников провозгласил многолетие по старой форме: «Благочестивейшему, самодержавнейшему и т. д.». Для чего это было сделано, я не могу Вам объяснить. Я сам потом говорил об этом с диаконом. Он мне говорил, что ему было так приказано священником о. Васильевым. А когда стали большевики об этом производить расследование, священник отказался от всего этого и всё свалил на диакона, который и пострадал.
Ничего я положительно не знаю, какие ещё комиссары приезжали к нам из Омска.
Первый комиссар, который приехал к нам при большевиках, был Яковлев. Ему на вид было лет 30–32. Он брюнет, цвет лица тёмный. Остальных его примет я не могу точно описать. С ним был ещё какой-то его помощник, примет которого я не помню. Помнится мне, что в самый первый день Яковлев был принят Их Величествами в комнате больного Алексея Николаевича у его постели. Потом он приходил ещё несколько раз. Все мы видели, что он высматривает Алексея Николаевича, проверяет, действительно ли он болен, не притворяется ли он, [и]не [напрасно] ли говорят о его болезни. Я категорически утверждаю, что это так именно и было. Очевидно было, что для этого Яковлев и ходил тогда в дом.
Я спрашивал Её Величество, какое впечатление произвёл на неё Яковлев. Она мне сказала: «Ничего, он говорил мягко со мной». Я спросил Государыню: «Что же, Ваше Величество, он образованный, интеллигентный?» ГОСУДАРЫНЯ мне ответила: «Нет, не думаю. Мне кажется, он начитанный».
Я и сам говорил с Яковлевым. Дело в том, что перед его приездом солдаты и нас всех заперли в Губернаторском доме и не пускали нас домой, где жили наши семьи. Я от имени всех говорил с Яковлевым по этому поводу. Когда я ему это сказал, он удивился и ответил мне, что он через несколько дней разберётся с этим и даст мне ответ. Мне он показался человеком мягким, предупредительным, а вовсе не грубым мужиком. Все у нас знали, что после одного из посещений Алексея Николаевича, когда, должно быть, Яковлев окончательно убедился в болезни Алексея Николаевича, он пошёл с одним телеграфистом на вокзал и, вероятно, сносился с кем ему надо было по телеграфу. После этого он прождал несколько времени и пришёл в дом вместе с Кобылинским. Он сказал мне, что желает наедине переговорить с одним ГОСУДАРЕМ. Я хоть сейчас пойду под присягу и клятвенно могу удостоверить, что это было именно так. Именно Яковлев просил меня передать ГОСУДАРЮ, что он желает говорить с ним наедине. Я сказал Яковлеву, что моё дело доложить, а там как Его Величеству угодно будет. ГОСУДАРЬ вместе с ГОСУДАРЫНЕЙ были в то время в гостиной, рядом с залом.
Когда я сказал Государю, что Яковлев желает с ним говорить наедине, ГОСУДАРЬ пошёл в зал. Яковлев вошёл в зал. Тут же был и полковник Кобылинский. Яковлев сказал ГОСУДАРЮ, что он желает говорить с ГОСУДАРЕМ наедине. Я это категорически удостоверяю. ГОСУДАРЫНЯ, услышав эти слова Яковлева, сказала ему: «Это ещё что значит? Почему я не могу присутствовать?» Я не могу сказать, было ли при этих словах Императрицы у Яковлева заметно смущение. Я не придал тогда этому значения и не обратил внимания на него. Я только помню, что он «уступил» и сказал, кажется, так: «Ну, хорошо». После этого он сказал, обращаясь к одному ГОСУДАРЮ: «Вы завтра безотлагательно должны ехать со мной». Я тут же ушёл и дальнейшего разговора Их Величеств с Яковлевым не слышал.
Когда Яковлев ушёл, меня не было в это время около Их Величеств. Я был в своей комнате и занимался своими делами. Я не видел, как Кобылинский после ухода Яковлева разговаривал с Их Величествами. Выйдя же после ухода Яковлева, приблизительно с полчаса, из своей комнаты, я нашёл Императрицу в комнате Алексея Николаевича. Лицо Её было заплакано, и Она плакала в это время, но скрывала своё лицо от Алексея Николаевича, не желая, видимо, чтобы он видел Её слезы. Когда Она выходила из этой комнаты, я спросил Её: «В чем дело? Что случилось?» ГОСУДАРЫНЯ мне ответила: «ГОСУДАРЯ увозят в Москву. Хотят, чтобы Он заключил мир. Но я сама поеду с Ним: я никогда не допущу этого. Что скажут наши союзники? Я оставляю Алексея Николаевича: смотри здесь за ним. Я сама решила и я должна разделить судьбу с ГОСУДАРЕМ».
Я не могу, конечно, поручиться, что я слово в слово передаю слова Её Величества именно так, как она мне их сказала, но, приблизительно, она сказала эти слова. А что она именно эти мысли высказывала, я какой хотите клятвой могу подтвердить это.
Алексей Николаевич в это время был болен той же болезнью, что и в Спале. [483]Но на этот раз он страдал гораздо сильней, чем в Спале. Тогда у него отнялась одна нога, а в это время у него отнялись обе ноги, и он ужасно страдал, плакал и кричал, всё звал к себе мать. ГОСУДАРЫНЯ всё время находилась при нём. И вот в это-то время Она так убивалась, как Она никогда не убивалась раньше. Я даже и сравнить не могу Её состояния при отречении ГОСУДАРЯ с этим Её состоянием в Тобольске, когда Она решила оставить Алексея Николаевича и ехать с ГОСУДАРЕМ. Там она была спокойна, а здесь Она уже не могла сладить с собой и плакала, как она никогда не плакала раньше.
Стали торопиться с укладкой вещей. Яковлев дал короткий срок и торопился, вероятно, вовсю. ГОСУДАРЬ был хотя и очень выдержанный человек, но, как всё же заметно было, и Он был удручён этим отъездом.
В 4 часа утра были поданы, кажется, обывательские подводы: коробки, запряжённые в две лошади, и один был с верхом, в три лошади. Ничего, как есть, не было в коробках: никакого сиденья. Достали мы во дворе соломы и положили в коробки. В тот, у которого был верх, мы положили ещё матрасы. В этой коробке села ГОСУДАРЫНЯ с Марией Николаевной. Она хотела, чтобы ГОСУДАРЬ ехал с ней, но Яковлев этого не позволил. Я это прекрасно помню и точно это удостоверяю: Яковлев не позволил, чтобы ГОСУДАРЬ ехал вместе с ГОСУДАРЫНЕЙ и сел с Ним сам. Он относился в это время к ГОСУДАРЮ не только хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что ГОСУДАРЬ сидит в одной шинели и больше у Него ничего нет, он спросил Его Величество: «Как, Вы только в этом и поедете?» ГОСУДАРЬ сказал: «Я всегда так езжу». Яковлев возразил Ему: «Нет, так нельзя». Кому-то он при этом приказал подать ГОСУДАРЮ ещё что-нибудь. Вынесли плащ ГОСУДАРЯ и положили его под сиденье. Уехали тогда с ними из свиты и прислуги следующие лица: Долгорукий, Чемодуров, Боткин, Седнев и Демидова.
Я точно не знаю, каким способом мы известились о том, что ГОСУДАРЯ с ГОСУДАРЫНЕЙ и Марией Николаевной задержали в Екатеринбурге. Кажется, были письма об этом из Екатеринбурга, но от кого именно и что в них было писано, я не знаю. Я знаю, что 8 человек наших солдат ездило тогда провожать их, но я не знаю, что именно рассказывали солдаты после возвращения из этой поездки.
Через некоторое время пришёл к нам комиссар Хохряков, который раньше у нас не бывал. Как будто бы выходило так, что он должен был перевезти Детей и всех остальных в Екатеринбург вместо Яковлева. Я могу только удостоверить, что Хохряков, как и Яковлев, спешил с отъездом, всё проверяя болезнь Алексея Николаевича. Незадолго до нашего отъезда появился с отрядом красноармейцев какой-то Родионов. Эти красноармейцы и заменили наших стрелков. Отряд Родионова состоял из русских и латышей. Я не знаю, были ли в нём мадьяры, но латыши были. Я это потому так говорю, что потом, когда мы ехали на пароходе, лакей Трупп признал в одном из красноармейцев своего племянника (имени и фамилии его не знаю), а Трупп был латыш.
Хохряков, как говорили, был матрос. Кто был Родионов, я не могу сказать. Был ли он жандарм, не могу сказать. Не могу точно сказать, похож ли он был на офицера, но вряд ли. Мне он не казался человеком интеллигентным. Я не могу сказать, чтобы он был особенно грубым, но он проявлял настойчивость в своих требованиях. Это действительно было, что он не позволил Княжнам закрывать двери их спальни. Я с ним из-за этого повздорил, потому что нельзя так: барышни. А Нагорный с ним вздорил из-за Алексея Николаевича. Может быть, из-за этого мы с Нагорным и пострадали.
Родионов оказался знакомым с Татищевым. Мне передавал следующий с ним разговор Татищев. Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я Вас знаю». Татищев его спросил, откуда он его знает, где он его видел. Родионов не ответил ему.
Тогда Татищев спросил его: «Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции «Вержболово». Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева.
Большевики, увозя нас из Тобольска, вывезли отсюда всю обстановку, какая там была, которая вовсе не принадлежала Царской семье. Я не знаю, почему они так поступали. У Царской Семьи были для каждого из них свои походные кровати. Все они были взяты и в первый переезд, и во второй из Тобольска. В Тюмени мы разместились в двух вагонах. Дети, Буксгевден, Гендрикова, Татищев, Шнейдер, Эрсберг и Нагорный были в одном вагоне. Все остальные – в другом. У детей и кто был с ними вагон был классный, мягкий. У нас – 4-го класса.
Я знаю, что при отъезде из Тобольска драгоценности, какие были у Царской Семьи, куда-то зашивались, но куда именно, я не знаю.
В Екатеринбурге Детей увезли два лица. Один был Родионов. Он садился с ними, как я видел, в окно своего вагона, на извозчика. Примет другого я описать не могу: не помню их. Но только это вовсе не был Хохряков. Хохряков тогда тоже ехал с нами в Екатеринбург. Я не помню, уезжал ли тогда он с детьми из поезда. Если я называл его члену суда Сергееву, то это не так. Другой, который ехал с детьми на извозчике, был не Хохряков, а кто-то другой.
Спустя некоторое время явился к нашим вагонам Родионов и выделил из одного вагона Гендрикову, Шнейдер и Татищева, а из другого – меня, Харитонова и Седнева Леонида. Нас повели к вокзалу, где были извозчики. У извозчиков был тот самый комиссар или ещё кто, который вместе с Родионовым перевозил и детей. У меня с собой был саквояж, а в нём было: 4000 денег, бельё, сапоги, одна моя фотографическая портретная карточка и две карточки-открытки, бритвы, туфли, записная книжечка, продовольственная книжка. В отдельных местах были у меня сухари и банка с вареньем. Этот комиссар с Родионовым не позволили мне брать с собой сухарей и варенья, и эти вещи были оставлены ими у себя. Татищев сел один на извозчика. Я также сел один. Гендрикова села со Шнейдер. Родионов с неизвестным комиссаром сели также на одного извозчика и поехали сзади нас. Харитонов с Седневым также сели вместе. Подъехали мы к дому Ипатьева, где была Семья. Я видел, что дом был обнесён забором, но не могу сказать, закрывал он ворота или же нет. Тут у дома Ипатьева ссадили Харитонова и Седнева. Нас же остальных повезли дальше.
Я спросил извозчика: «Далеко ли до дома?» Я думал, что нас везут куда-либо ещё. Молчит. Я опять его спросил: «Ты куда нас везёшь?» Опять молчит. И привезли нас в тюрьму. Когда нас привели в контору, Татищев не утерпел и сказал мне: «Вот, Алексей Андреевич, правду ведь говорят: от сумы да от тюрьмы никто не отказывайся». Родионов ничего на это не сказал Татищеву, а другой комиссар ответил: «По милости царизма, родился в тюрьме». Сказал он эти слова по нашему адресу и сказал их злобно. Не было тогда на меня ордера, а на всех остальных ордера уже были. Начальник тюрьмы и сказал тогда об этом этому комиссару. Он махнул рукой и сказал: «Потом пришлю». Я не знаю, кто это был. Но потом, когда был в тюрьме комиссар юстиции Поляков и мы обращались к нему по поводу отобрания у нас вещей (у меня взял саквояж этот самый неизвестный мне комиссар), и Поляков нас спросил, кто нас арестовывал и кто у нас отбирал вещи, и мы не могли ему ответить на его вопрос, начальник тюрьмы сказал Полякову, что нас привозил и сдавал ему Юровский. Это я хорошо помню.
Я вижу предъявленную мне Вами карточку (предъявлена фотографическая карточка Юровского) и не могу сказать, это ли лицо изображено на предъявленной мне Вами карточке, про которое я сейчас Вам говорю. Но мне кажется больше, что это не он. Тот был без бороды, а у этого борода. Но что его начальник тюрьмы называл Юровским, я это хорошо помню.
Гендрикову и Шнейдер от нас в тюрьме отделили, а нас с Татищевым посадили в одну камеру. Это было 10 мая по старому стилю. На другой же день в нашу камеру был приведён Чемодуров.
Я разговаривал с ним. Он был сильно потрясён. Он мне говорил, что из Тюмени их возил Яковлев куда-то взад и вперёд, так что он совсем потерялся и не знал, куда же именно их возил Яковлев. Привезли их в Екатеринбурге прямо в дом Ипатьева. Водили ли куда отсюда ГОСУДАРЯ, он не говорил и разговору у нас с ним об этом не было. Обращались с Августейшими Особами здесь большевики, как говорил Чемодуров, «плохо, грубо». Он рассказывал, что однажды один какой-то из них стал рассматривать флаконы ГОСУДАРЫНИ и нюхать их. ГОСУДАРЬ сказал ему на это: «До сих пор я имел дело всё-таки с порядочными людьми». Этот большевик ушёл, сказал о словах ГОСУДАРЯ кому-то другому, и тот грубо сделал замечание ГОСУДАРЮ: «Не забывайте, что Вы арестованный». Обедали они все вместе. Во время обеда подходил какой-нибудь красноармеец, лез ложкой в миску с супом, жрал и говорил: «Вас всё-таки ещё ничего кормят». Видимо, здесь в Екатеринбурге обращение было совсем иное, чем в Тобольске.
25–26 мая по старому стилю Татищева увели в контору тюрьмы. Он не взял с собой своих вещей: шубы и бумажника (сколько у него было денег, не знаю, но думаю, что не много). Он скоро прислал за мной, прося меня принести ему вещи. Я понёс. В конторе Татищев показал мне ордер (не знаю, из какого учреждения), в котором говорилось, что Татищев высылается из пределов Уральской области. Подписей на нём я не помню. До этого времени к нему никто не приезжал ниоткуда, и сам он не хлопотал о своём освобождении.
Я забыл сказать, Чемодуров говорил, что 10 мая в дом Ипатьева был привезён Нагорный и должен был вместо него быть привезённым Трупп.
20 июля по новому стилю меня, Гендрикову и Шнейдер взяли из тюрьмы и привели в вагон, где нас всех собралось 36 человек. Здесь же с нами была Елена Петровна Сербская и её миссия. Повезли нас всех в Пермь, куда мы и прибыли 23 июля. Меня, Гендрикову, Шнейдер, Елену Петровну с миссией посадили в одну тюрьму, а всех остальных от нас отделили. Я сидел вместе с секретарём миссии Смирновым, майором Мишечичем (так!) и двумя какими-то сербскими унтер-офицерами. От них я узнал, что Елена Петровна проживала с мужем великим князем Иоанном Константиновичем в Алапаевске, а затем она переехала в Екатеринбург, чтобы ехать в Петроград к детям. Но здесь она узнала, что её мужа, как и остальных князей в Алапаевске, перевели на солдатский паёк. Тогда она подала большевикам официальное заявление, что она не желает уезжать и желает разделить судьбу мужа. За это её и арестовали.
Спустя некоторое время после моего перевода в Пермскую тюрьму я подал, по совету какого-то адвоката, также сидевшего в тюрьме, заявление в «совдеп», прося разъяснить мне, за что я арестован. Меня после этого (недели через 2–2½ после перевода в Пермь) повели куда-то на допрос. Там мне какой-то молодой человек (примет не помню) показал моё прошение и стал мне предлагать вопросы: «Вы что знаете про убийство в Екатеринбурге Николая?» Я сказал, что я об этом только узнал в Пермской тюрьме из газет. (В газете тогда писали только про одного ГОСУДАРЯ: он убит, а про Семью ничего в газете сказано не было.) Он не стал меня больше ничего про это спрашивать и ни слова не спросил меня про Семью ГОСУДАРЯ. Затем он меня спросил: «А Вы в побеге Николая из Тобольска участвовали?» Я сказал, что никакого побега не было и не предполагалось. Он меня опять спросил: «А Вы знали о побеге?» Я сказал, что ничего об этом не знал. После этого он мне сказал, что я могу идти. Я спросил его о судьбе моего прошения, и он мне ответил, что этот вопрос будет разрешён в Москве. Я хорошо эти его слова помню.
В одной тюрьме с нами сидел камердинер великого князя Михаила Александровича Василий Фёдорович Челышев. Я с ним встречался в коридоре, и он мне рассказывал, как он попал в тюрьму. Михаил Александрович проживал в Перми в Королевских номерах, где в другом номере жил с ним и Челышев. Там же жил и его секретарь, англичанин Джонсон. Приблизительно недели за 1½, как говорил Челышев, до нашего прибытия в Пермь, ночью часов в 12 пришли в Королевские номера каких-то трое вооруженных людей. Были они в солдатской одежде. У них у всех были револьверы. Они разбудили Челышева и спросили, где находится Михаил Александрович. Челышев указал им номер и сам пошёл туда. Михаил Александрович уже лежал раздетый. В грубой форме они приказали ему одеться. Он стал одеваться, но сказал: «Я не поеду никуда. Вы позовите сюда вот такого-то (он указал, кажется, какого-то большевика, которого он знал). Я его знаю, а вас я не знаю». Тогда один из пришедших положил ему руку на плечо и злобно и грубо выругался: «А вы, Романовы, надоели вы нам все». После этого Михаил Александрович оделся. Они также приказали одеться и его секретарю Джонсону и увели их. Больше Челышев не видел ничего и не знал, в чём и куда увезли Михаила Александровича. Спустя некоторое время после этого (когда Михаил Александрович уже был увезён) Челышев сам отправился в «совдеп», как он мне говорил, и заявил там об увозе Михаила Александровича. По его словам, на это его заявление не было обращено внимания и спустя через час, как он мне говорил, большевики стали делать что-то вроде погони за Михаилом Александровичем, но в чём она выразилась, Челышев не говорил. На него же они произвели именно то впечатление, что они нисколько не поспешили догонять Михаила Александровича, и вообще, как бы не обратили должного внимания на его заявление.
Я забыл ещё сказать, что, когда Михаил Александрович уходил из номера, Челышев ему сказал: «Ваше Высочество, не забудьте там взять лекарство». Это были свечи, без которых Михаил Александрович не мог жить. Приехавшие как-то обругались и увели Михаила Александровича. Лекарство же так и осталось в номере. На другой же день после этого Челышев был арестован и, как я потом читал в Тобольске в газетах, был расстрелян.
В ночь на 22 августа по старому стилю меня привели из камеры в контору. Тут же были и Гендрикова со Шнейдер. Отсюда нас повели в арестный дом и ввели в особую комнату, где было 8 человек. Здесь же было 22 вооружённых человека. Это были, очевидно, палачи. Среди них были и русские, но, по большей части, были не русские, а, видимо, латыши, хотя, быть может, были и мадьяры. Командиром у них был какой-то человек в матросской одежде. Мы сидели, ждали света. Гендрикова мне шепнула, с чьих-то слов, что нас отведут в пересыльную тюрьму, а потом отправят в Москву или Петроград. Я не стал ей возражать, хотя я и ясно видел, куда нас поведут.
Повели нас за город. Кончились строения, показался лесок. Стали мы подходить, должно быть, к месту казни нашей, потому что наши палачи стали услужливо предлагать нам свои услуги: «позвольте, я понесу ваши вещи», очевидно, каждый, желая сейчас же завладеть нашими вещами, чтобы потом не делиться ими с другими. Потом нас остановили. Я улучил минуту и перепрыгнул канаву, которая была около меня. Я бросился бежать. В меня было выпущено три пули. Я упал, потерял шляпу и слышал вдогонку мне слова: «Готов». Но я тут же поднялся и снова побежал (упал я после второго выстрела). В меня был произведён третий выстрел, но Господь Бог меня сохранил, и я убежал. 43 суток я блуждал и вышел на линию железной дороги в 70 верстах от Екатеринбурга, на территорию, свободную от большевиков.
Я не умею рассказать про характеры Царской Семьи, потому что я человек неучёный, но я скажу, как могу. Я скажу про них просто: это была самая святая чистая Семья.
ГОСУДАРЬ был милый, мягкий, ровный. Он был очень добрый человек. Сколько лет я жил около Него и ни одного раза я не видел Его в гневе. Всегда Он был очень ровный, спокойный. Был он прост и не горд. Он был скромный и держал себя так. Его платья были часто чинены. Не любил Он мотовства и роскоши. Его штатские костюмы велись у Него с жениховских времён, и Он пользовался ими. Был он человек, я бы сказал, совсем непьющий. Выпивал он за обедом одну рюмку старой сливовицы и одну рюмку мадеры. Больше Он ничего совсем не пил. И больше этого Он никогда не пил. Он, например, не пил совсем шампанского. Если же ему приходилось, по необходимости, пить его в каких-нибудь торжественных случаях, Он отпивал немного из бокала.
Из удовольствий Он любил только одну охоту. Охотился Он всегда весной на глухариных токах и осенью по фазану и по зверю. Но за войну Он запустил и охоту. Больше Он никаких развлечений не знал.
Весь день у него уходил на приёмы деловых людей до обеда. Только после завтрака Он гулял и занимался физическим трудом и после обеда вечер был с Семьёй. Он был самый настоящий семьянин и любил быть в Своей Семье.
ГОСУДАРЫНЯ, если не была занята приёмами или деятельностью по лазаретам, все время отдавала детям. Она, видно было, как сильно любила ГОСУДАРЯ и Детей. Всё это злоба и клевета, что писали нехорошего про ГОСУДАРЯ, что он пьёт, и про ГОСУДАРЫНЮ, что Она имеет дело с Распутиным. В Распутина Она верила, как в святого. Кого хотите, спросите из близких к ним, и все Вам скажут одно. Это всё грязь и мерзость, что нарочно в революцию про Них в газетах писали. Распутина я за всё время видел во дворце два раза. Его принимали ГОСУДАРЬ и ГОСУДАРЫНЯ вместе. Он был у них минут 20 и в первый и во второй раз. Я ни разу не видел, чтобы он даже чай у Них пил. ГОСУДАРЫНЯ относилась к нему, как к святому, потому что Она верила в святость некоторых людей. Она его, наверное, уважала. Только однажды Она говорила со мной про Распутина, и слова её были маловажные. Мы ехали на пароходе в Тобольск, и, когда проезжали мимо села Покровского, Она, глядя в окно, сказала мне: «Вот здесь Григорий Ефимович жил. В этой реке он рыбу возил (так!) и нам иногда в Царское привозил». (Я этого, например, не знал, что он им рыбу привозил.) После убийства Распутина Она была расстроена и не принимала никого. Но ни малейшего даже намёка Она ничем не обнаружила на то, что это был человек, про которого можно было бы подумать что-нибудь грязное.
Из Детей Алексей Николаевич был ещё мальчик. Анастасия Николаевна и Мария Николаевна также были ещё не взрослые. Занимались они уроками. Ольга Николаевна была уже в невестах. Она была к хозяйству не склонна, любила уединяться, любила книжки и музыку.
Татьяна Николаевна была похожа на мать. Она была степенная, обстоятельная, хозяйственная. Она как-то и считалась против Ольги Николаевны старшей, потому что её все слушались. Она была ближе всех к матери.
Кроме камердинеров Тетерятникова и Чемодурова, у ГОСУДАРЯ был ещё один камердинер Пётр Фёдорович Катов, который, как и Тетерятников, в Тобольск не попал.
Платье шил на ГОСУДАРЯ с Алексеем Николаевичем Нольдштром, на ГОСУДАРЫНЮ и Княжон – Бризак, Михайлова и домашняя портниха Николаева.
Обувь на ГОСУДАРЯ и Алексея Николаевича шили Ситников и ещё кто-то, а на ГОСУДАРЫНЮ и Княжон – Вейс.
На служащих при Дворе шил портной Лидваль.
Из всех предъявленных мне Вами вещей и их фотографических изображений (свидетелю были предъявлены все предметы, имеющиеся при деле в качестве вещественных доказательств, и фотографические изображения вещественных доказательств, при деле не находящихся), я останавливаюсь на маленькой пряжке от пояса и на изображении креста (п. «г» протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й и п. 4-й протокола 15–16 того же февраля, л. д. 45 об., том 2-й). Пряжка эта похожа на пряжку, какую носил на своём поясе Алексей Николаевич. Крест этот похож на крест, который был у ГОСУДАРЫНИ и который она носила иногда, но очень редко. Княжны носили ожерелья на шее из белых бус.
У ГОСУДАРЫНИ были жемчужные серьги, но я не могу на снимке опознать, они это или не они.
Пряжки, изображения которых я вижу, были у них на туфлях и у ГОСУДАРЫНИ и у Княжон (п. п. 2 и 21 протокола 15–16 того же февраля л. д. 45 и 48 об., том 2-й).
Свечи (из) красного воска были у них в обиходе в Тобольске. Им такие свечи доставлялись из монастыря и из собора.
В Тобольске было две купчихи, которые доставляли провизию Царской семье. Это были Холина и Еремеева.
У меня не было разговора с Челышевым про то, был ли предъявлен Михаилу Александровичу какой «мандат» лицами, которые его увели.
Что означают записи в моей книжечке (п. 5 протокола 19 мая сего года, л. д. об., том 4-й), я не знаю.
Показание моё, мне прочитанное, записано правильно.
Из книги А. А. Волкова «Около Царской Семьи»
В ожидании Государя
Чтобы облегчить страдания болящих, укрепить их, подняли из Знаменской церкви икону Божьей Матери. На пути следования иконы во дворец встретился солдат, посмотрел на икону, на священника и, обращаясь к последнему, сказал весьма грубо:
– Привык обманывать народ: до сих пор идолов носишь. – Это были первые проявления разнузданного настроения, непосредственно дошедшие до нас отзвуки революции.
Молебствие служилось в той комнате, где лежали больные. Хворали тяжело. К молебну сошлись придворные и служащие, которые, полные тяжёлых скорбных дум, молились со слезами. По окончании молебствия священник благословил больных и по просьбе Государыни обошёл с иконой весь дворец.
В первые дни революции приезжал от Государя генерал-адъютант Н. И. Иванов, довольно долго беседовавший с Государыней.
Ожидаем приезда Государя, получив верные сведения, что Государь из Ставки выехал.
Для встречи Государя из Петрограда приехал флигель-адъютант граф Замойский. Он дожидался приезда Государя и, сидя в дежурной комнате в креслах, дежурил по ночам вместе со мною.
В одну из таких ночей граф Замойский узнал от дежурного офицера, что из Петрограда едет особым поездом вооружённая группа рабочих и других лиц громить дворец. Замойский, сообщив об этом мне, спросил, нужно ли беспокоить Императрицу. Пообдумав, мы решили пока Государыне ничего не говорить. Пообождав несколько времени, Замойский переговорил с кем надо по телефону и узнал, что поезд прошёл мимо Царского. Так всё обошлось благополучно.
В один из первых дней революции (ещё до приезда Государя) Родзянко телефонировал графу Бенкендорфу о том, чтобы Императрица и дети тотчас же уезжали из дворца: грозит большая опасность.
Граф Бенкендорф сообщил, что дети больны. Родзянко ответил:
– Уезжайте куда угодно и поскорее. Опасность очень велика. Когда горит дом, и больных детей выносят.
Императрица позвала меня и рассказала об этом, прибавив в сильном беспокойстве:
– Никуда не поедем. Пусть делают, что хотят, но я не уеду и детей губить не стану.
Вскоре после звонка Родзянко, как бы для защиты дворца, явились войска, в первую очередь Гвардейский экипаж и стрелки Императорской Фамилии. По желанию Императрицы войска выстроились около дворца, и Императрица вместе со здоровой ещё Великой Княжной Марией Николаевной стала обходить солдат. После обхода граф Апраксин [485]сказал:
– Как вы смелы, Ваше Величество. Как Вас встретили солдаты?
– Эти матросы нас знают. Они ведь и на «Штандарте» были, – ответила императрица.
На другой день, простудившись на морозе при смотре войск, слегла в болезни и Мария Николаевна.
Об отречении Государя стало известно во Дворце из рассказов фельдъегеря, с которым генерал Алексеев, ещё до отречения Государя, послал в Царское бумаги на его имя. Фельдъегерь передал бумаги мне и велел их хранить. Я доложил Государыне и просил её распоряжения, так как положить бумаги в кабинет Государя, где никого нет, казалось неудобным. Государыня распорядилась сохранять бумаги в своём кабинете. На другой же день, привезший бумаги фельдъегерь, на словах передал об отречении Государя. Более точных сведений мы в то время не имели.
Спустя некоторое время во дворец приехал командир фельдъегерского корпуса и просил возвратить ему лично все привезённые из Ставки пакеты. Я доложил обо всем Императрице. Государыня со слезами на глазах подтвердила известие об отречении и приказала возвратить бумаги полковнику. Больным детям об отречении Государя не сказали ничего.
До сих пор из Петрограда никто не появлялся. Но вот приехал генерал Корнилов вместе с несколькими офицерами, среди которых были Коцебу – офицер гвардейского уланского полка и полковник Кобылинский. [486]Во дворце в это время находился гофмаршал Бенкендорф и церемониймейстер граф Апраксин.
Корнилов просил доложить о нём Государыне, которая и приняла его в присутствии графа Бенкендорфа.
Корнилов сказал Императрице, что на него возложена тяжёлая обязанность объявить об аресте, и просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собою повлечь не может. Корнилов попросил разрешения представить Государыне сопровождавших его офицеров.
Выйдя от Императрицы, он объявил, что все окружающие Царскую Семью могут по собственной воле при ней остаться. Кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с Царскою Семьёй наступал также арест.
Комендантом был назначен Коцебу, а начальником охраны – полковник Кобылинский.
Императрица несколько растерялась и приказала позвать к себе Великого князя Павла Александровича, которого не принимала уже в течение довольно долгого времени.
– Скажите, что сейчас же прибуду, – ответил по телефону Великий князь.
Тотчас же по приезде он был принят Императрицей.
– Ничего, поправим дела, – сказал Великий князь, когда я спросил его мнения о создавшемся положении вещей.
Я сегодня не спал всю ночь. (Великий князь, по его словам, работал над проектом конституции.)
Вскоре после этого в Ставку были отправлены два офицера передать Государю для подписания манифест о конституции. Возможно, что с ними были отправлены Государю и другие бумаги. Офицеры поехали в статском платье. Один из офицеров был Стессель, сын начальника обороны Порт-Артура. Из этой поездки ничего не вышло: посланные не смогли доехать до Государя.
Вскоре вторично явился генерал Корнилов вместе с А. И. Гучковым и свитою. Опять по приказу Императрицы вызвали Великого князя Павла Александровича, который и приехал немедленно. Я доложил. Государыня велела просить всех к себе. Приём у Государыни продолжался минут 10–15.
По выходе Великий князь обратился к генералу Корнилову с вопросом о надёжности войск охраны. Корнилов [487]уверил его в надёжности.
Обратясь к Гучкову, Великий князь сказал, что он не просил его мнения потому, что Гучков, не будучи военным, не в состоянии тонко уловить настроения воинских частей.
Ожидаем приезда Государя. Принимаем все меры к тому, чтобы узнать что-либо, но ниоткуда не имеем достоверных сведений.
Через некоторое время приехал А. И. Гучков. Прошёлся по дворцу и мимо комнат Императрицы, где собрались многие дворцовые служащие, в числе которых был и я. Один из сопровождавших Гучкова офицеров, явно нетрезвый, обратясь к нам, сказал:
– Вы наши враги, а мы ваши враги. Вы продажны.
Я отвечал ему:
– Вы ошибаетесь в нашем благородстве, милостивый государь.
Гучков даже не повернулся и сделал вид, что не заметил выходки пьяного прапорщика.
Были получены достоверные известия, что Государь в дороге и что скоро он прибудет во дворец.
Спустя неделю после первого посещения Корнилова приехал Государь. Произошло это 10 марта.
Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя. Ворота были закрыты и дежурный офицер крикнул:
– Открыть ворота бывшему царю!
Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).
Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.
Государь прошёл к Императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у Императрицы на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям.
Скоро Государь вернулся назад и приказал мне узнать, приехали ли во дворец прибывшие с ним из Ставки герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов. От графа Бенкендорфа я узнал, что они «не приехали и не приедут». (Все трое, как только сошли с поезда, отправились по домам.) Я доложил Государю, точно передав слова графа Бенкендорфа.
– Бог с ними, – был ответ царя.
До приезда Государя охрану дворца нёс Сводно-Гвардейский полк. Как только приехал Государь, сводно-гвардейцы были заменены гвардейскими стрелками. В первый же день солдаты новой охраны убили в парке двух оленей. Возможно, что это произошло случайно, без всякого злого умысла.
В течение некоторого времени никто из членов правительства не заезжал во дворец. Первым приехал Керенский, небрежно одетый, в куртке. Об его приезде доложили Государю. Государь приказал пригласить к себе Керенского. У Государя Керенский пробыл недолго. Государь представил его Императрице.
Керенского ожидали хотевшие его видеть служащие дворца. Один из них обратился к Керенскому со следующим:
– Александр Фёдорович, мы обращаемся к вам с просьбой об урегулировании квартирного вопроса: у одних из нас квартиры очень тесны, между тем как у других чересчур просторны.
– Хорошо, всё устрою. До свиданья, – сказал Керенский и тотчас уехал. По-видимому, он чувствовал себя не вполне уверенно и казался смущённым.
Вышел Государь и обратился ко мне:
– Знаешь, кто это был?
– Керенский.
– Знаешь, как он ко мне обращался: то Ваше Величество, то Николай Александрович. И всё время был нервен.
Письма и газеты доставлялись во дворец через коменданта Коцебу весьма аккуратно. Стал довольно часто наезжать Керенский. В последующие посещения он держал себя увереннее, чем в первый раз. И Государь стал отзываться о нём лучше. К поезду Керенского подавали царский автомобиль, украшенный цветами. Автомобилем управлял шофер Государя.
В течение всего времени пребывания Государя в Царском Селе Керенский во внутреннюю жизнь дворца не вмешивался и был весьма выдержан и корректен.
Был проект переезда царской семьи в Ливадию, но он остался невыполненным. Однажды Керенский сообщил Государю, что есть возможность отъезда в Англию и просил быть наготове. Не удался и этот план. [488]
Зашевелились большевики. От них исходили угрозы перевести Царскую семью в Петропавловскую крепость. Узнали об этой угрозе и мы все. Вскоре неожиданно приехал Керенский, которого принял Государь. Пробыв короткое время у Государя, Керенский попросил приёма у Императрицы. Мы все ожидали, что он объявит о переводе в Петропавловскую крепость. Из комнат Государыни был слышен громкий, казалось, возбуждённый, разговор. Но оказалось, что наша тревога была лишена оснований. Государыня после рассказывала, что Керенский шутил, балагурил, смеялся и что все слухи о переводе в Петропавловку вздорны. Впрочем, Керенский обратился к царской чете с просьбой по возможности проводить время раздельно, так как на этом настаивает совет рабочих и солдатских депутатов.
Приезжал однажды кто-то в форме полковника [489]удостовериться, что Государь присутствует во дворце, а не уехал. Посетителя допустили лишь в коридоры дворца и дали увидеть Государя, проходившего в отдалении. Этим он удовлетворился и уехал.
Двадцать девятого июня был именинником Великий князь Павел Александрович. В это время я был в отпуску, у семьи, в Царском. Попросил у полковника Кобылинского разрешения съездить в Петроград. Когда я прощался с Царской семьёй, то Государь и Государыня просили меня поздравить великого князя.
Я был у Великого князя и передал поздравления. Великий князь много меня расспрашивал о жизни Царской семьи. Я в свою очередь спросил Великого князя, угрожает ли какая-нибудь опасность. Павел Александрович передал мне мнение бывшего у него коменданта Коровиченко (заменившего Коцебу): пока у власти временное правительство, безопасность обеспечена. Если же власть временного правительства падёт и будет захвачена большевиками, ни за что ручаться нельзя.
Во дворце жила А. А. Вырубова и как сестра милосердия, ухаживавшая за детьми во время их болезни, Ю. А. Ден. Был получен приказ немедленно выселить их из дворца. Коровиченко в это время временно передал свои обязанности Кобылинскому.
Мне было велено доложить Государыне, что Вырубову и Ден выселяют. На Императрицу это известие подействовало удручающе, и она заплакала. Расставание было очень тяжёлым: расстававшиеся плакали. Вырубову под вооружённой охраной увезли в тюрьму, в Петроград, Ю. А. Ден уехала на собственную квартиру.
Жизнь заключённой Царской семьи текла весьма однообразно.
В марте лежал ещё глубокий снег. Государь гулял по парку один в сопровождении дежурного караульного офицера. Иногда с Государем гулял также гофмаршал князь Долгоруков. Прогуливался Государь дважды в день. Сопровождавшими в прогулках Государя офицерами всегда оказывалась полная внимательность и предупредительность. Только однажды офицер шёл за Государем в буквальном смысле слова по пятам, и Государь, с усмешкой, должен был отстранить его.
Когда караул менялся (это происходило постоянно во время завтрака Царской семьи), то оба офицера – прежний и новый начальники караула – приходили к Государю. Однажды вошли оба офицера. Государь простился с уходящим и, здороваясь с вступающим вновь на караул, протянул офицеру руку. Тот, отступив демонстративно назад, отказался от рукопожатия. Государь подошёл к нему, положил на плечо руку и ласково спросил:
– За что же, голубчик?
– Я из народа, – был ответ. – Вы не хотели протянуть народу руку, не подам её и я.
Когда земля оттаяла, стали выходить на прогулку поправлявшиеся дети. Государь предложил желающим работать. Работали все: и Семья, и свита, и служащие. Вначале работа состояла в копании гряд, на которых были посеяны разные овощи. Императрица не работала, но когда стало потеплее, лежала близ места работ на ковре. Иногда в это время к ней подходили солдаты, садились близко к ней и подолгу разговаривали.
Держали себя солдаты в присутствии Царской семьи вполне прилично и только немногие позволяли себе курить в присутствии кого-либо из её членов. Однажды солдат, стоявший на карауле внутри дворца, открыл находившийся в том же помещении сундук, из которого вынул две пары принадлежавших Императрице башмаков. Он засунул башмаки в печь, но это было замечено, и виновник был открыт. Все другие поступки, доставлявшие некоторые неприятности Царской семье и её окружающим, надо приписать не злым намерениям, но неведению и невоспитанности. При осмотрах дворца, которые происходили только с соответствующего разрешения, солдаты вели себя всегда тихо, не позволяя себе ничего лишнего.
Когда на грядках всё было посажено, Государь предложил срезать засохшие деревья парка и разделывать их на дрова. Это занятие продолжалось до самого отъезда в Тобольск.
Ссылка в Тобольск
Отъезд в Тобольск состоялся 1 августа старого стиля. Накануне, 31 июля, утром приехал Керенский и сообщил, что сегодня в 11 часов вечера будет подан поезд, в котором Государь с семьёй поедет в Тобольск, определённый временным правительством местом пребывания царской семьи.
Приготовились к отъезду. В 10 часов вечера приехал во дворец прощаться Великий князь Михаил Александрович. При прощании присутствовал Керенский, заявивший, что он присутствует по обязанности и к разговору между расстающимися прислушиваться не станет.
Кроме Царской семьи, все остальные, уезжавшие с нею, – свита и служащие, – в назначенный час были у места Посадки, среди поля между Царским Селом и станцией «Александровской» Варшавской железной дороги. К назначенному времени поезд не был подан.
Мы всю ночь в поле прождали поезда, который был подан в 6 часов утра. К этому времени от дворца пришли два автомобиля, окружённые кавалерийским конвоем с ружьями на изготовку. Вместе с Царской семьёй прибыл и Керенский. Все разместились в поезде. Керенский зашёл в вагон, где находился Государь с семьёй, со всеми вежливо попрощался, пожелал счастливого пути, поцеловал у Государыни руку, а Государю, обменявшись с ним пожатием руки, сказал:
– До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь пока старого титула.
Поезд тронулся. Поездка по Северной дороге до Тюмени шла двое суток с лишком, без приключений. Лишь на Званке толпа рабочих подходила к поезду и расспрашивала, кто едет. Получив разъяснение, толпа отошла. С нами ехала охрана, состоявшая из гвардейских стрелков. Сопровождали царскую семью: Макаров – помощник комиссара над Министром Двора, член Государственной Думы Вершинин и полковник Кобылинский. Все трое – прекрасные люди. [490]
В Тюмени мы пересели на пароход «Русь». Плавание по реке шло также благополучно. Когда пароход проходил мимо села Покровского – родины Распутина, императрица, указав мне на село, сказала:
– Здесь жил Григорий Ефимович. В этой реке он ловил рыбу и привозил её нам в Царское Село.
На глазах императрицы стояли слезы.
К Тобольску пароход подошёл 5 августа, около 5 часов вечера. В это время во всех церквах был звон и местные, крайне революционно настроенные элементы забеспокоились, сопоставив этот звон с прибытием в город царской семьи. Послали требовать объяснений от духовенства. Разъяснили, что звонят ко всенощной, так как на другой день, 6 августа, праздник Спаса-Преображения.
В Тобольске
Остановились у пристани и стали собираться к переезду в губернаторский дом. Макаров и Вершинин сказали мне, что надо прежде осмотреть самый дом. После осмотра я предложил повременить с переездом и прежде отремонтировать дом, который оказался довольно грязен. Макаров со мной согласился. Когда мы вернулись на пароход, я рассказал о результатах осмотра Государю и Государыне. Они согласились остаться на пароходе до окончания ремонта. В губернаторский дом переехали, насколько помню, 13 августа. Кроме Императрицы и Татьяны Николаевны, которые ехали в экипаже, остальные все дошли от пристани до дома пешком.
Дом оказался довольно обширным и прилично обставленным. Все в нём удобно и хорошо разместились. В доме жила Царская семья и служащие. Через улицу, напротив, в доме Корнилова, разместилась свита: Татищев, Боткин, Долгоруков, Шнейдер, Гендрикова, а потом Гиббс, при-ехавший в Тобольск позднее. Жильяр жил в губернаторском доме.
Первое время, до приезда Панкратова, жили спокойно и не плохо. Всего было достаточно, деньги на содержание Царской семьи высылались вовремя.
Утром и в течение дня Государь и Дети совершали прогулку в особо отведённом загороженном месте. Государь пилил дрова, дети играли; зимой сгребали снег. В определённые часы Дети занимались. За отсутствием учителей таковых заменяли Государь, Гендрикова, Шнейдер. Из прежних учителей были только Жильяр и потом Гиббс.
Вначале население приносило Царской семье много продовольствия. Доставлял таковое в течение всего времени пребывания Царской семьи в Тобольске находившийся близ города Ивановский женский монастырь. Но до Октябрьского переворота всего было вдоволь, хотя жили и скромно. Обед состоял только из двух блюд, сладкое же бывало только по праздникам. По утрам, около 8 часов, пили чай. В час завтракали, в 5 – пили чай с булками, в 8 – обед. Таким образом, день распределялся точно так же, как и в Царском Селе.
Макаров был настолько чутким, что уезжая, составил список вещей, которые было необходимо прислать из царского дворца. В этот список им были включены многочисленные предметы, к которым Царская семья привыкла и обходиться без которых было для неё некоторым лишением. Все эти вещи – ковры, драпировки, картины – были Макаровым высланы и получены в Тобольске.
Существовал план переезда Царской семьи на жительство в Ивановский монастырь. Однажды меня туда послали с целью осмотра Государь с Государыней. Я должен был осмотреть новый дом и распределить помещения. До этого раза я никогда не бывал ещё в монастыре, находившемся от Тобольска в нескольких верстах. Когда приезжала монашенка, доставлявшая для Царской семьи молоко, я попросил её отвезти меня в монастырь. Она охотно согласилась. По приезде я явился к игуменье, которую до той поры не знал лично. Она же, как оказалось, знала довольно подробно обо всех, живущих с Царской семьёй, в частности и обо мне.
Игуменья позвала меня в свою келью, и я рассказал ей о цели своего приезда, о том, что по совету полковника Кобылинского, Царская семья хотела бы переехать в новый, строящийся в монастыре дом. Игуменья была очень обрадована этим известием и приказала одной из монахинь показать мне дом. Сама она по болезни не имела возможности мне сопутствовать. Я осмотрел дом. Он был очень хорош и удобен, но без рам. Поместиться возможно было всем и даже с известными удобствами. Имелась маленькая домовая церковь, и игуменья обещала закончить постройку в течение одной недели, но просила сообщить ей немедленно о принятом решении. Скоро приехал Панкратов, и дело заглохло. Игуменье я сообщил, чтобы она не беспокоилась.
Приехали из Петербурга посланные временным правительством Панкратов, Никольский, потом, недолго пробывший, какой-то матрос. С их приездом стали чувствовать себя более стеснёнными. Панкратов стал вести среди солдат охраны пропаганду крайних политических взглядов. С солдатами Государь и дети имели непосредственное общение, ходили в помещение охраны, играли с солдатами в лото. Теперь же солдаты с каждым днём становились грубее (кроме стрелков императорской фамилии, сохранивших, в общем, прежнее доброе отношение к Царской семье).
Каждое воскресенье и праздник Императорская семья ходила в церковь. Для этого надо было перейти через улицу и городской сад. Вблизи церкви стояли кучки простонародья, плакавшего и часто становившегося на колени при проходе Царской семьи. В самую церковь во время обедни, служившейся с 8 до 9 часов, никто посторонний не допускался. Однажды за молебном провозглашено было многолетие царскому дому. Поднялся шум. Священник и дьякон сваливали ответственность друг на друга. После этого нас перестали пускать в церковь, и службы совершались в переносной церкви в губернаторском доме. Духовенство, провозгласившее многолетие, было устранено. [491]
Однажды по возвращении из церкви Панкратов подошёл к Государю и сказал:
– Николай Александрович, есть учительница, желаете её взять?
– Вы знаете её? – спросил Государь.
– Кобылинский её знает лучше, чем я.
– Скажите об этом Государыне.
Панкратов, взяв папироску в рот (при разговоре с Государем он держал её в руке), подошёл к Императрице и, начав говорить, выронил папироску изо рта. Он казался смущённым, разговаривая с Государыней.
– Хорошо, хорошо, – послышался ответ Императрицы.
Новая учительница – Клавдия Михайловна Битнер – стала заниматься с детьми.
Вместе с вещами из Царского Села Макаров прислал вина, по преимуществу «Сен-Рафаэль», необходимого для детей. Об этой посылке узнал Никольский: он сперва привёз ящики с вином в дом, затем опять погрузил ящики на подводу, привёз вино к реке и там топором разбил бутылки.
Под большевиками
Большевистский переворот стал заметен в Тобольске и отразился на нашей жизни не сразу.
Весною 1918 года Императорскую семью и всех служащих перевели на солдатский паёк. Все мы оказались в непривычных условиях и были вынуждены покупать необходимое продовольствие на стороне. Полковник Кобылинский прибегал к частному кредиту ещё тогда, когда после падения Временного правительства была прекращена выдача авансов. С течением времени, к весне 1918 года, получать кредиты стало затруднительно.
Тогда князь Долгоруков, генерал Татищев, Жильяр и я устроили совещание, на котором обсуждали создавшееся положение. Решили сократить штат служащих. Отпустили нескольких служащих, уплатив им жалованье за два месяца вперёд и прогоны. Затем, собрав всех оставшихся, предложили делать отчисления из своего жалованья. Все без исключения согласились на это: кто в размере целого, кто половины жалованья. Уже на третий день после этого кое-кто из отпущенных служащих уехал. Другие некоторое время оставались в Тобольске.
22 апреля явился комиссар Яковлев. Он приехал со своей пехотной охраной, с 17 конными солдатами и со своим телеграфистом. По приезде Яковлев тотчас же отправился к солдатам, потом прошёлся по помещению, занимаемому Царской семьёй. Побывал у Государя и у Императрицы. Был очень учтив. После его ухода я пошёл к Императрице и спросил, кто это такой. Императрица назвала его. Я спросил, образован ли он. Государыня сказала, что он не столько образован, сколько начитан, но очень вежлив.
В порядок жизни, установившийся в семье Государя, Яковлев нисколько не вмешивался. Ходил он к солдатам, сообщил им о прибавке жалованья, выдал увеличенные суточные.
Из дому служащие получали в письмах известия о том, что у их семейств отбирают квартиры. Я пошёл к дежурному офицеру и просил устроить мне свидание с Яковлевым, так как мои сослуживцы просили меня переговорить с ним по этому вопросу. Дежурный офицер сперва не застал Яковлева дома, но через полчаса, увидев его идущим по улице, позвал в дежурную комнату, куда пригласил и меня. После приветствий я изложил просьбу служащих: оградить их семьи от выселения. Яковлев не хотел было поверить жалобам; обещал всё устроить, но не сейчас, а ответить через три дня. Расспрашивал меня о нашей жизни в Тобольске.
Через три дня Яковлев пришёл вместе с Кобылинским. Попросил доложить Государю о своём желании его увидеть, прибавив:
– Скажите, что хочу поговорить с глазу на глаз, в отдельной комнате.
Я доложил Государю, у которого в это время находилась Императрица. Государыня спросила меня, почему Яковлев хочет видеть Государя наедине. Я отвечал, что так он просил доложить. Государь велел пригласить Яковлева. Тот вошёл. Обратясь к нему, Императрица сказала:
– Почему вы хотите говорить с Государем наедине? Я Государя одного не оставлю.
Яковлев сначала не хотел говорить в её присутствии, но потом согласился, и Государыня присутствовала при разговоре.
Яковлев сообщил, что к 4 часам ночи необходимо приготовиться к отъезду. Государь спросил:
– Куда же вы меня везёте?
Яковлев отвечал, что это дело секретное.
– Тогда я не поеду, – сказал Государь.
– Если вы не поедете, – ответил Яковлев, – то я должен буду или принять меры принуждения, или сложить с себя обязанности. Прошу вас подумать об этом: ведь для вас же будет хуже и в том, и в другом случае.
Государь спросил:
– Что же, я один должен буду уехать?
– Да, вы один и никто больше.
Государь посовещался с Императрицей. Государыня сказала Яковлеву:
– Одного Государя, без себя, я ни за что не пущу.
Такое же желание не расставаться с отцом выразила и Великая княжна Мария Николаевна.
Яковлев согласился с желанием императрицы и Великой княжны уехать вместе с Государем. Согласился он также на то, чтобы отъезжающих сопровождали доктор Боткин, князь Долгоруков, камердинер Государя Чемодуров, комнатная девушка Демидова и лакей Седнев.
До разговора с Государем Яковлев дважды приходил к наследнику, который в это время был тяжело болен гемофилией. Вместе с доктором Деревенко он осматривал больного. После этих посещений Яковлев вёл телеграфные переговоры. Только после этого он пришёл к Государю объявить о необходимости отъезда.
После известия о предстоящем отъезде Государыня находилась в тяжёлом смутном душевном состоянии. Ведь она уезжала с мужем, оставляя опасно больного горячо любимого сына.
Ровно в 4 часа утра 13 (26) апреля подали обывательских лошадей. Из них только одна подвода была пароконная и получше, остальные же были одноконные. Стали усаживаться. Государыня и Мария Николаевна сели в пароконную подводу, в которую принесли соломы и подушки и покрыли ковром. Императрица хотела пригласить к себе в повозку и Государя, который сидел уже в отдельной повозке. Я доложил о желании Императрицы Государю, но Яковлев, сидевший рядом с Государем, воспротивился, сказав:
– Нам и здесь хорошо.
Несмотря на холодную погоду, Государь был одет легко. Яковлев спросил:
– Разве вы так и поедете?
– Да, мне тепло, – ответил Государь.
– Это невозможно, – сказал Яковлев, соскочил с повозки, вбежал в подъезд, снял с вешалки пальто и положил его в тележку.
– Если сейчас не нужно, то пригодится в дороге, сказал он.
Государь простился со мною. Мы поцеловались, и он сказал мне:
– Надеюсь, до скорого свидания.
Государыня, подав для поцелуя руку, сказала:
– Берегите Алексея.
Уехали… Стало скучно, как будто при потере. Прежде в доме было некоторое оживление, теперь же мёртвая тишина и уныние.
Тотчас же по отъезде на смену стрелкам и Кобылинскому явилась большевистская охрана под предводительством комиссара Родионова и Хохрякова, людей грубых. Охрана состояла почти всецело из нерусских. Родионов целыми днями сидел в дежурной комнате, с ног до головы вооруженный. Никого из живущих в доме никуда не выпускали, введя совершенно тюремный режим. Хохряков вместе с доктором Деревенко посещал больного Алексея Николаевича.
Однажды Родионов пришёл ко мне с таким заявлением:
– Скажите барышням, чтобы они ночью не затворяли дверь спальной.
Я отвечал:
– Этого сделать никак нельзя.
– Я вас прошу так сделать.
– Сделать это никак нельзя: ведь ваши солдаты будут ходить мимо открытых дверей комнаты, в которой спят барышни.
– Мои солдаты ходить не будут мимо открытых дверей. Но если не исполните моего требования, есть полномочие расстреливать на месте. – Родионов вынул револьвер. – Я поставлю часового у дверей спальни.
– Но это же безбожно.
– Это моё дело.
Часовой поставлен не был, но двери спальни Великих княжон пришлось по ночам оставлять открытыми настежь.
Когда наследник стал чувствовать себя лучше и начал вставать с постели, начали приготовляться к переезду в Екатеринбург. Оттуда письма и прямым путём доставленные известия не получались.
Когда постепенно начали укладывать вещи, Родионов неоднократно обращался к генералу Татищеву, уверяя, что знает его. Родионов настаивал, чтобы вещи Татищева были особо отмечены (визитными карточками). Для чего это ему было надо, понять мы не могли. Его поведение очень беспокоило Татищева. Как вспоминала баронесса Буксгевден, она встречала ранее Родионова: он служил в жандармах Вержболове.
В 12 часов дня 7 (20) мая подали для наследника экипаж. Все остальные дошли до пристани пешком. Возле пристани стоял пароход «Русь», на который мы и перешли. Грузили на пароход из губернаторского дома вещи не только Царской семьи и наши, но и казённую обстановку. Видя это, наследник сказал Родионову:
– Зачем вы берёте эти вещи? Они не наши, а чужие.
– Раз нет хозяина, все будет наше, – отвечал тот.
В два часа дня пароход отчалил от пристани и пошёл на Тюмень. Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто – куда попало. Стреляли не только из ружей, но и из пулемётов. Родионов распорядился закрыть на ночь наследника в каюте вместе с Нагорным. Великих княжон оставил в покое. Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним.
В Тюмень прибыли 8 (21) мая в 8 часов утра. Здесь пересели в поезд. В вагон 2-го класса поместили наследника, Великих княжон, генерала Татищева, доктора Деревенко, графиню Гендрикову, госпожу Шнейдер, Нагорного и комнатную девушку Эрсберг. Всех остальных посадили в вагон 4-го класса. Здесь, кроме меня, находились: Жильяр, Гиббс, баронесса Буксгевден, Теглева, повар Харитонов, мальчик Седнев и другие. Поездка по железной дороге прошла благополучно. В Екатеринбург приехали поздно; около полуночи.
Поезд поставили на запасный путь, довольно далеко от вокзала. Возле вагонов установили вооружённую охрану. Ночь мы провели в вагонах. Было холодно, моросило. Все мы продрогли.
(…) [492]
Спасение
Слышу: позади залп. За ним другой и третий. Я остановился, передохнул, перекрестился – и опять бежать. Всё думаю о преследовании. Лес невысокий, редкий: через него всё видно. Стало уже светать. Я направился к Сибирскому тракту, обнесённому забором. Вижу: по дороге едет верховой солдат. Я подождал, когда он проехал, перелез через забор, перебежал дорогу и пустился в лес. Бежал я во всю ночь, благо валежника было меньше. Боли, несмотря на свои изодранные ноги, не чувствовал. Бежал до потери сил. Добежал до озерка, берега которого поросли камышом, спрятался в них и провёл в них около часа времени. Думая, что преследование теперь прекратилось и преследователей поблизости уже нет, я вышел из камышей и пошёл дальше, где лесом, где полем, но только не дорогой.
В лесу, под кустами, я разделся, немного обсушил одежду, разулся, увидел свои ободранные ноги. Несколько поотдохнул.
Дело шло к вечеру. Я ничего не ел, но и есть не хотелось. Проходя полями, я срывал и растирал ладонями колосья пшеницы. Заночевал в лесу. Мне почему-то казалось, что по дорогам ходят дозорные, которые меня ищут. Впрочем, уверенности в этом не было. Случайно при мне оказалось полотенце, которым я обвязал себе голову. Продремал всю ночь, сидя под деревом, прислонясь к его стволу. Ночью неподалёку был слышен лай собаки, потом был слышен ружейный выстрел. Сижу, так как идти невозможно никуда – ночь.
На рассвете, боязливо оглядываясь, вышел на дорогу. Пошёл по дороге, но попросить у крестьян хлеба – не решаюсь. Навстречу попадались исключительно пешеходы. Женщин я не боялся и от них не прятался. Сел отдохнуть у дороги под деревом. Вижу: по дороге быстрым шагом идёт мужчина с топором. Поравнялся со мною и говорит:
– Что вы тут сидите? Пойдёмте вместе.
Присел ко мне. Я спросил его, не знает ли он, где я мог бы продать крест с цепочкой.
– Зачем же вам продавать? – спросил он.
– Нужно хлеба купить.
– Ну, разве в таких вещах здесь что-нибудь понимают? Что вам за крест дадут – пустяки. Пойдёмте со мною, дойдёмте до деревни, хлебом вас и даром накормят.
Я побоялся идти с ним и сказал, что мне надо идти в другом направлении. Мы расстались, и я один пошёл дальше.
Пройдя немного, увидел, что в поле женщина и девушка убирают хлеб. Подойдя к ним, я спросил воды. (Истинное моё намерение было спросить у них хлеба.) Они мне ответили, что живут недалеко и воды с собою не захватили. Я предложил им купить у меня крест. Они согласились. Была заметна даже радостная готовность купить. На вопрос «Сколько хотите?» я отвечал: «А сколько дадите». Пожилая женщина давала мне три рубля, я же не соглашался, говоря что это дёшево. Она стала давать мне пять рублей. Больше дать не могла, так как не имела с собой большей суммы денег. Я не соглашался на сделку. Девушка стала настойчиво просить мать купить ей крест. Хотела даже сбегать домой за деньгами, но мать её не пустила.
Пошёл дальше, не продав креста, без денег. На огороде при дороге вижу – стоит пугало: шляпа на палке. Я снял эту шляпу, надел на голову и пошёл дальше. Без шляпы я обращал на себя больше внимания. Голод давал себя чувствовать, и я решился зайти в деревню и спросить хлеба. В первом же, довольно бедненьком, доме я не встретил отказа: дали большой ломоть. Я попросил попить. Хозяйка подала мне воды, сожалела, что не готов квас.
Вижу – через улицу, стоя у окна, женщина манит меня к себе рукою. Я подошёл. Она вынесла мне порядочно мягкий хлебец.
– Спрячьте его, – сказала она, – сейчас ещё огурцов дам.
Рассовав огурцы по карманам, я вышел в поле за деревню, присел и поел всласть.
Пошёл дальше. День уже склоняется к вечеру. Стал подумывать о ночлеге. Заходить в деревню не хотелось. Так как диких зверей я не боялся, то, присмотрев стог сена, зарылся в него и уснул. Всю ночь проспал хорошо. На рассвете, как только зачирикали птицы, я проснулся. Отыскал воду, умылся и пошёл дальше. Заходил в лежащие по пути деревни, в которых никогда не встречал отказа в пище. Ночевал чаще всего в стогах сена. Так шёл изо дня в день, справляясь о дороге на X… Однажды вижу вдали реку, мост через неё, а на мосту как будто стоит стража. Оттуда, навстречу мне, идёт женщина с мальчиком. Я спросил её, как пройти в Х…
– А вот и он, – отвечала женщина, – а зачем вы туда идёте: ведь вас там сейчас же арестуют и расстреляют.
– А как же вы сами там живёте?
– Да мы там зарегистрированы, а вы человек новый, чужой.
– Так что же мне делать?
– Сейчас же своротите с этой дороги. Увидите церковь, зайдите в неё, там хороший причт: там скажут, куда и как пройти.
Я так и сделал. К церкви подошёл, когда только что кончилась всенощная. Выходит священник. Я поздоровался и попросил позволения переговорить с ним. Он по моему виду догадался, кто я таков, и велел идти в церковь, к отцу дьякону, который даст необходимые указания. Я вошёл в церковь, из которой уже вышли богомольцы. Собирался уходить и дьякон.
– Отец дьякон, я к вам с просьбой.
– Пожалуйста, садитесь.
– Я нахожусь в храме и надеюсь, что вы, его служитель, меня не выдадите.
Дьякон дал слово, и я откровенно рассказал историю своего спасения. Сказал о моём намерении пройти в Екатеринбург.
Выслушав меня, дьякон начал писать подробный маршрут. Он называл мне многие деревни и велел идти через них, нисколько не опасаясь. Но когда назвал село У…, то входить в него не советовал, а не доходя до села, с полверсты, свернуть с прямой дороги в одну деревню и таким образом обойти село.
Кроме дьякона, в церкви находился староста, который с извинениями в невозможности ссудить меня большей суммой дал мне десять рублей. С благодарностью я принял деньги. Из церкви дьякон повёл меня к себе домой, оставлял ужинать и ночевать. Я поблагодарил, но отказался, боясь причинить неприятности моим добрым хозяевам, если о моём присутствии станет известно. Тогда жена дьякона принесла из погреба молоко, напоила меня, с собой же дала двух сортов хлеба и масла. Всё это было положено в мешочек.
Дьякон велел переправиться через реку. На моё счастье через неё как раз переезжали доить коров крестьянки. Я попросил их перевезти и меня. Они перевезли, и я, несмотря на отказы, дал за переправу 50 копеек из данных мне старостой денег.
Около реки было сложено в стогах сено. Вдали виднелись строения, но я так устал, что не имел никакого желания идти дальше, а присел у реки и ожидал наступления темноты. Когда стемнело, я присмотрел стог, зарылся в сено и уснул. Ещё было темно, когда я проснулся и пошёл далее, строго придерживаясь данных мне дьяконом указаний. Иду благополучно, нахожу повсюду приветливый приём, пищу, а в ненастье, когда бывало неуютно ночевать в поле или в лесу, – и ночлег в домах.
Подхожу к селу У… Не доходя до него, меня остановили двое мужчин и спросили, куда я иду. Я сказал, что в У…
– Зачем?
– У меня там есть знакомые.
– Идите, – вот церковь виднеется.
Не доходя до села, свернул в сторону, как мне было указано. Зашёл в маленькую деревушку, вероятно, выселки из села. Иду по деревне, – никто не глядит в окна. Лишь в одно окно смотрит женщина. Я подошёл к ней и спросил, каким путём я могу обойти село.
– Идите прямо, потом – налево. Увидите, – там починяют мост. Село и останется вправо. Только скорее идите, через дом от нас живёт коммунист. Вот идёт его мать: она тотчас ему скажет о вас.
Я пошёл указанным женщиной путём. Дорога широкая, но с глубокими колеями подсыхающей грязи. Рядом с дорогой у леса шла хорошая сухая тропинка. По ней я и пошёл. Оглянулся назад – погоня. На телеге едут трое. Думаю: дело плохо. Навстречу едет воз. Я прибавляю шагу, преследователи мои также погоняют лошадь, но по глубоким колеям не могут быстро ехать. Расстояние между нами – около четверти версты. Когда погоня встретилась с возом, я свернул в лес. Преследователи мои не заметили, как и свернул: помешал заслонивший меня воз. Я же наблюдал, как один из ехавших соскочил с телеги и что-то спрашивал у встречного возчика. Думаю: наверно обо мне спрашивает. Я бежал по лесу, куда глаза глядят, но ясно слышал, что за мной гонятся. Слышу голос: «Товарищ!» Другой голос также кричит: «Товарищ!» Я всё бегу. Чувствую, что погони уже нет.
Вышел в поле, усталый, мокрый. Смотрю: тут же, на самой опушке леса, стоит маленькая хижинка, в которой крестьяне отдыхают во время летних работ. С пути я сбился, хлеба с собой нет ни куска. Решил зайти в избушку обсушиться. Разделся, развесил свою одежду для просушки, лёг спать на солому, но заснуть не мог. Задремал только слегка. Вдруг слышу возле самой избушки: «Тпру!» Думаю: теперь не уйти, пришёл конец. Быстро оделся и вышел наружу.
Гляжу: мужчина с женщиной приехали на телеге. Спросил, не им ли принадлежит этот домик. Ответили, что им. Я стал извиняться, что зашёл в него без спроса.
– Ничего, – говорят они, – спите, с Богом. Мы сейчас уйдём работать, а вам оставим хлеб, соль, картофель, чай, сахар. Вот котелок и таганчик. Река рядом, дрова наберёте в лесу. Вот и спички.
Оба они ушли работать, я же остался хозяйничать. Сварил картофеля, скипятил чайник, поел. Отдохнувши, пошёл в лес. Найдя работающими моих хозяев, поблагодарил их и спросил, где я могу найти ночлег. Они указали мне дорогу и дали с собой хлеба. Я пошёл по указанному пути.
Вижу: двое мужчин, из которых один пленный, мечут стог. С ними работают две женщины. Одна из них, уже пожилая, с поспешностью подходит ко мне.
– Здравствуйте, куда идёте? – сказала она сладким голосом.
Излишек приветливости возбудил во мне подозрительность, и я замялся.
– Вы к нам идите, у нас таких много ночует. Вот мой сын. Вася, можно ему у нас переночевать?
– Пускай ночует, – отозвался парень.
Старуха продолжала:
– Вот наша деревня, но сначала зайдите к старосте, спросите позволения переночевать.
Недалеко виднелась деревня. Дойдя до неё, я спросил, где живёт староста. Мне указали его дом. Во дворе встретила меня его хозяйка и сказала, что мужа нет дома, но что он скоро придёт. Когда староста вернулся, я попросил у него разрешения заночевать.
– С удовольствием бы, – отвечал он, – но я – староста и мне неудобно пускать вас на ночлег к себе.
Я спросил, можно ли заночевать в другом месте, и сказал, что просить разрешения меня к нему направили уже пригласившие на ночлег. В это время его жена сунула мне краюху хлеба, извиняясь при этом, что приходится делать это на людях (в это время как раз проходила с работы пригласившая меня к себе на ночлег семья).
Хотя у меня и было недоверие к пригласившей меня семье, но я всё же пошёл по приглашению. Распрягли лошадей и сели ужинать. Старуха продолжала относиться ко мне с чрезмерной предупредительностью. Двое мужчин – сын и пленный – о чём-то между собой переговариваются. После ужина они пошли за сеном, и я предложил свою помощь. Они на неё согласились. Принесли мы по охапке сена и положили его на телегу. Старуха предложила мне лечь спать. Посидев ещё несколько времени, я улёгся на полатях. Не спится… Думаю: есть что-то подозрительное в поведении и старухи, и мужчин. Слышу: мужчины вышли во двор, запрягли лошадь и уехали. Слышен голос снохи:
– Зачем вы это делаете?
– Молчи, молчи, – отвечает старуха.
Я уже не смыкал глаз, почувствовав себя в западне. Женщины уснули, стало рассветать. Я начал одеваться. Старуха, услышав, что я одеваюсь, прежде меня вышла на улицу.
– Куда же вы? Подождите, вот подъедут наши, будем вместе пить чай.
Я поблагодарил, но поспешил уйти. Думаю, что мои хозяева принимали меры к моему аресту.
Придерживаясь строго данного мне маршрута, иду дальше. Повсюду крестьяне приветливо встречали, кормили, никогда не спрашивая, даже в тех случаях, когда пускали ночевать, кто я таков, куда и зачем иду и тому подобное. Только однажды, когда я попросил хлеба, старик хозяин крикнул:
– Какого тебе ещё хлеба: самим есть нечего, убирайся.
Я пошёл дальше и в поле набрёл на крестьян, пригласивших меня поесть с ними. Когда мы ели, из леса вышел сердитый старик. Сидевшие со мною предложили старику проводить меня до соседней деревни. Старик зло сказал:
– Он сам всё лучше меня знает. Дошёл я до одной деревни, называвшейся Н… Зашёл в первый домик, попросил хлеба. Хлеба мне не дали, но позвали пить чай. Хозяева оказались отличными людьми. Имели уже женатого сына.
Для меня сварили яиц, спекли пышки. К чаю дали сахара, сами же, хотя и едят всё приготовленное, но чай пьют без сахара.
По маршруту от этой деревни мне надо было идти в другую, где жил крестьянин-кустарь, к которому я должен был обратиться. Мой хозяин (буду называть его И.) знал кустаря и отозвался о нём, как о хорошем, надёжном человеке.
Погуляв немного около деревни, я вернулся к моим гостеприимным хозяевам и у них в доме переночевал. Поутру отправился, куда надлежало. Сразу отыскал кустаря.
– Вы —?… (я назвал его по имени). – Меня к Вам послал отец дьякон…
– Ах, это —… – Он, очевидно, знал дьякона уже давно, так как назвал его просто по имени. – Что же он сказал вам?
Он сказал, что вы можете провести меня к чехословакам.
– Ой, нет, нет. Никак не могу. И не просите. Раньше ещё было возможно, теперь же никак нельзя, везде заставы.
– Что же делать? – спрашиваю.
– Пойдёмте к нам в дом, там переговорим. Сели ужинать. Предложили мне заночевать, чем я и воспользовался.
На утро пошёл обратно в деревню, где я был накануне, У добрых людей пообедал. Думаю: куда деться? Идти по маршруту – невозможно, всюду заставы. Хозяин мой, И…, предложил пока ночевать у них. Днём же от любопытных взоров укрываться в лесу. Захватив с собою хлеба, я не захотел возвращаться на ночь в деревню, а решил заночевать в лесу. Подыскал в глухом лесу скирду сена, зарылся в неё и переночевал таким образом три ночи. Только один раз ходил в деревню к моим доброжелателям запастись хлебом. По счастью, погода стояла тёплая и сухая. На третью ночь, рано поутру, приехали за сеном и стали брать его вилами, по счастью, с другой стороны, и меня не задели. Вылез из скирды, подошёл к двум крестьянам, бравшим сено, извинился перед ними в том, что помял его и ушёл. На другую ночь не пошёл в лес, а зашёл в одну деревню, лежащую поблизости. Зашёл в один из домов. Оставили обедать, предложили ночлег. Так как к вечеру пошёл дождь, то я и заночевал здесь. После ужина уложили на полати спать. Поутру, после чая, я опять пошёл бродить по лесу. Пройдя довольно большое расстояние, подошёл к какой-то церкви. Она была заперта, и помолиться в ней не удалось.
Зашёл к священнику и спросил его, как пройти к чехам.
– Ой, уходите скорее… Мать, дай хлеба и чаю. Тут всюду красные. Уходите, Бога ради.
Взяв поданный мне хлеб, я поскорее ушёл опять в лес. Иду лесной дорогой, никого не встречаю. Вижу, идёт молодой крестьянин с ружьём и собакой. Я растерялся и пустился бежать в лес. Встречный кричит мне:
– Дядя, дядя, не бойтесь. – Смеясь, он подошёл ко мне. – Я сам таков же, как и вы.
Объяснил мне, что он видал меня ранее в одной из деревень. Сказал, что он не одинок, но что многие местные жители подкарауливают красных. Мы разошлись.
Ночевал я или в разных деревнях, или чаще в лесу. Однажды, ночуя в сене, услышал возле себя какое-то пыхтенье. Выглянул – волк. Я испугался и крикнул. В свою очередь, испуганный моим криком убежал и волк.
Ночуя в лесу, в деревни заходил за пищей. Редко искал ночлега. Идти дальше было опасно. Кружился около одного и того же места; многие из окрестных жителей меня уже знали в лицо.
Однажды зашёл к крестьянину спросить хлеба. Вошёл в избу и вижу, как женщина, по виду интеллигентная, покупает творог, молоко, яйца, хлеб. Меня это заинтересовало, и я спросил, для кого же она покупает.
– Покупаю для мужчин, – отвечала она тихонько. – Со мною идут трое, между ними и мой муж. Мы убежали, теперь пробираемся к чехословакам. На меня, как на женщину, не так обращают внимание.
– Нельзя ли и мне присоединиться к вам? – спросил.
– Отчего же, я сейчас ухожу к мужчинам: они сидят в лесу. Вы немного подождите и тоже идите.
Я так и сделал. Зная лес, я скоро нашёл их. Они были уже предуведомлены и манили к себе знаками. Я спросил о цели путешествия. Отвечали, что идут к чехословакам, сказал, что иду туда же, но не знаю дороги. Они предложили мне идти вместе с ними и объяснили, что у них есть план: пользуясь отступлением красных, пройти в разрыв фронта. Хотели они сделать это в тот же день.
– Но имейте в виду, что нам, может быть, придётся бежать. Помните, что через два-три дня можно будет пройти совсем легко.
Последнее замечание было вызвано тем обстоятельством, что я производил впечатление человека много старше своих лет: у меня была огромная борода; к тому же тюрьма и жизнь беглеца меня изнурили.
Высказанное ими мнение, что через короткий срок можно будет пройти без затруднения, остановило меня от присоединения к ним. Впрочем, брало и сомнение – не красные ли они.
Сапог у меня не было уже давно – разбились совершенно. В одном доме дали лапти, в другом – онучи и оборки. Всё это получил в подарок.
Однажды И… у которого я чаще всего бывал в доме (в деревне Н.), сказал мне:
– Вас уже все здесь узнали: говорят, что вы или профессор, или богатый священник.
– Что же делать? – спрашиваю я.
– Отдайте пальто и наденьте крестьянскую одежду.
– Я давно хотел это сделать, да не знаю, как. При этом разговоре присутствовал женатый сын И.
– У меня есть лишняя поддёвка, – сказал он.
Я обрадовался, надел на себя поддёвку, отдал молодому человеку пальто. Он долго отказывался, но, в конце концов, согласился взять его. Дали мне крестьянскую шапку, подпоясали кушаком, засунули за пояс топор и я, уподобясь по внешности крестьянину, стал чувствовать себя увереннее.
Как и прежде, блуждал в лесу около деревень. Ночевал то в лесу, то в деревнях. Отношение крестьян всё время было отличным. Побывал в бане. И сам попарился, и одежду освободил от насекомых. Кроме пара, для этого употреблял ещё берёзовый дёготь, обмазав им на себе поддёвку, всё тело. Насекомые пропали совершенно.
Зашёл однажды в избу, хозяева которой оставили обедать. Пришёл мужчина с той же просьбой, как и я: хлеба, но на троих.
– Где же остальные? – спросил хозяин. – Пусть идут сюда, не боясь.
Те пришли, поели. На вид они мне показались подозрительными. Я спросил их, куда они идут.
– Мы пробираемся к белым, – был ответ.
– Не возьмете ли вы меня с собой? Я такой же беглец, как и вы.
Они переглянулись.
– Отчего же, пойдёмте.
– А вы надеетесь пройти через фронт? – спросил я их.
– Надеемся, и в скором времени. Но я всё-таки не решился идти с ними: очень уж они походили на красноармейцев-перебежчиков.
Во время блужданий по лесам, когда, бывало, завидишь встречного, то стараешься свернуть от него в сторону. То же самое, обыкновенно, делал и встречный. Случалось, что уклоняясь друг от друга, в лесу нечаянно встречались лицом к лицу. Потом, разговорясь, удивлялись, зачем убегали друг от друга.
Наступает уже глубокая осень. Холод и сырость заставляют искать возможности поскорее достигнуть цели.
Однажды встретился я с молодым человеком, с которым я ранее встречался в лесу: он был с ружьём и с собакой. Он посоветовал мне идти, сказав, что пробраться к чехам теперь вполне возможно. Указал он мне и путь, которым легче всего пройти.
На другой день молодой И. проводил меня в деревню, версты за четыре. Там спросили, нет ли поблизости красных. Сказали, что красноармейцы повсюду, что все дороги тщательно ими охраняются. Часто они заходили и в деревни. Дело было к вечеру, и я решился вернуться назад, в деревню Н., несмотря на настояния моего спутника. Оставаться ночевать в деревне – тоже побоялся. Решил идти обратно, в деревню Н., но по пути где-нибудь заночевать. Все в деревнях знали, кто я. Так, например, когда я проходил деревней, то один крестьянин звал меня на ночлег, крича полным голосом:
– Узнал что. Иди сюда ночевать: в поле холодно.
Хотя погода стояла действительно холодная, но я всё же не решился ночевать в деревне. Поблагодарил, но отказался.
Стало уже сильно темнеть, но ночлега себе я ещё не выбрал. Случайно набрёл на большую кучу соломы. Влез наверх, раскопал кучу, зарылся в солому; пытался заснуть, но вместо того, пришлось скорее вылезти из соломы: она оказалась сырой, а на дворе был небольшой мороз. Лёжа в соломе, я начал коченеть от холода. С трудом вылез из кучи, стал бегать, чтобы согреться. Рано утром идёт домой мой провожатый, заночевавший в деревне. Вместе с ним я вернулся к его родителям. От ходьбы я согрелся и пришёл в дом, чувствуя себя много бодрее. Поставили самовар, уговаривали раздеться и лечь спать на полати. Я лёг, но не разделся, а разул только ноги. Самого хозяина не было дома: он ушёл в волостное правление.
Не успел я задремать, как слышу встревоженный голос:
– Дядя, красноармейцы скачут.
Выглянул – действительно скачут шестеро красноармейцев. Быстро обулся, выбежал во двор, схоронился. Когда они проскакали, то я, прячась, с опаской ушёл в лес.
Таким образом, я спасся. Дом, в котором я находился, стоял на краю деревни. Красноармейцы приезжали сделать обыск, и я был уверен, что начнут обыскивать с нашего конца. По счастью, обыскивать стали с другой стороны деревни.
Обыск был вызван тем обстоятельством, что накануне через одну из соседних деревень проходила кучка вооружённых людей. Ходили слухи, что это белые.
Деревня наша была небольшая, дворов около десятка. Когда я убегал, молодой И. позвал меня ночевать:
– Дядя, приходи потом ночевать.
Звали меня постоянно «дядя». Все были настолько чуткими и деликатными, что ни разу никто не спросил меня об имени.
Весь день я, голодный, постоянно оглядываясь, пробродил по лесу. Когда начало темнеть, то крадучись, с опаскою, со стороны поля – не с улицы, я вошёл во двор. Никого уже не было. Поужинали, и я лёг спать. Поутру пьём чай. Мне, как всегда, положили два кусочка сахару, сами же хозяева пьют пустой чай. За чаем старик говорит мне:
– Вот что, дядя, в правлении мне говорили: ты его принимаешь, это хорошее дело. Но смотри: застанут его у тебя красноармейцы, расстреляют вас обоих.
– Я знаю это, – отвечал я, – поэтому-то я так часто отказываюсь от вашего гостеприимства и только в крайних случаях им пользовался.
Итак, надо было уходить. Наступают морозы. Накануне дня моего ангела – митрополита Алексея, 5 октября старого стиля я распрощался с моими добрыми хозяевами; И. и сын хозяйский проводили меня в одну из окрестных деревень к своему родственнику. Дорогой шли мы рядом. Думаю: ведь так идти опасно. Сказал своему спутнику, чтобы он шёл вперёд, я же несколько поотстану. Если он увидит верховых, то он должен сделать знак рукой, подняв руку. Таким порядком мы и пошли дальше. Вижу, далеко, навстречу, едет всадник. Мой же спутник условного знака не делает. Я, думая, что он не замечает, побежал в лес и там скрылся, потеряв из вида своего спутника. Долго я бродил по лесу, прежде чем снова вышел на дорогу. На ней – никого не видно. Через некоторое время наткнулся на моего проводника. Он меня тоже искал.
– Зачем, дядя, убегал? Это родня мне ехал. Он видел тебя, посмеялся над тобой.
Пришли к родственнику молодого человека. Хозяйка подала обед; сели за него; через некоторое время приходит хозяин, который, оказалось, не узнал моего спутника, своего родственника, спрятался. И только после нашего прихода ему сказали, кто мы. Здороваясь, он сказал:
– Я в таком же положении, как и вы. Меня также преследуют большевики.
Мы разговорились, и он спросил меня о моих намерениях. Я рассказал.
– Хоть и далёким обходом, но к чехословакам выбраться возможно. Я напишу, каким путём идти, а вы идите смело, да поскорее. Красные только вчера отошли от этих мест.
Он написал мне маршрут, упомянул, что на пути встретится река, которую надо переехать. Я сказал, что у меня нет денег для уплаты за переезд, он мне возразил, что денег и не надо, перевезут даром.
Я пошёл и скоро дошёл до реки. На берегу женщина доила коров. Я попросил её перевезти меня через реку. Она велела дочери перевезти меня. Та села верхом на лошадь, а я позади девушки. Частью вброд, частью вплавь переправились через реку. Пошёл дальше по грязной дороге, по которой лошади еле-еле тащили возы с сеном. Эта дорога привела меня в деревню, где я быстро разыскал указанного мне крестьянина: спросил о нём первого встречного, который показал мне на раскрытое окно, около которого сидел тот, которого я искал (днём было довольно тепло). Я, подойдя к окну, спросил, не такой-то ли он. Получив утвердительный ответ, я сказал имя пославшего меня крестьянина. Меня позвали в избу. Я попросил указать путь к чехословакам, рассказав, по его просьбе, об указанном мне пути. Мой собеседник одобрил маршрут, подтвердив, что этим путём действительно можно пройти безопасно. Пока мы с ним разговаривали, его жена и сноха накрыли на стол, и мы сели ужинать. После ужина на полу постлали тюфяк, дали подушку и одеяло. Я отказался, говоря, что я грязен, запачкаю чистые вещи, но они настаивали, и я лёг.
Поутру, после чаю, хозяин рассказал мне подробно, как идти дальше, и показал дорогу. Идя по ней, к вечеру я вышел к хутору, собственника которого расхваливал мой вчерашний хозяин. Стоит хороший дом, на дворе очень чисто. Молотят женщины. Подойдя к ним, я спросил, как называется этот хутор. Название его совпало со сказанным мне. Спросил о хозяине.
– Вон он в поле далеко работает. Идите в дом, не смущайтесь тем, что там никого нет. Мы скоро кончим, – придём, да и хозяин скоро подойдёт.
Не прошло и часу, как они все пришли. Хозяин стал меня расспрашивать. Я сказал, по чьему указанию я пришёл к нему в дом.
– Как же, хорошо его знаю, – заметил хозяин.
Собрали ужинать. За столом хозяин сказал мне:
– Спите спокойно: завтра-послезавтра будете у чехов. Рано утром я сведу вас к знакомому старосте, а он вас проводит дальше.
Утром на другой день, после чая, хозяин спросил меня:
– Вы готовы? Я вас проведу до своего гумна, а дальше вы идите один.
Я сказал ему, что опасаюсь сбиться с дороги и прошу проводить меня до самого старосты, как он вчера и обещал.
Хуторянин сказал мне, что он предполагал бы сегодня заняться неотложной работой, но всё-таки согласился меня довести. Отдав наскоро необходимые распоряжения, он проводил меня до старосты. Было ещё раннее утро. В доме у старосты его хозяйка пекла разные пироги и пирожки, всё в большом количестве. Появился на столе самовар, и меня усадили кушать и, хотя я и был вполне сыт, накормили-таки ещё. Хуторянин торопился домой и просил старосту довести меня до места. Тот уверил, что сделает это, и хуторянин пошёл домой. Староста же пошёл со мной показать дорогу. Это было недалеко. Перелезли через изгородь, и староста довёл меня до просеки.
– Идите по просеке, – сказал он, никого не встретите: нет ни диких зверей, ни большевиков. На пути встретятся ручьи, их перейдёте по кладенкам. В случае сомнений в правильности направления, оглядывайтесь назад, потом смотрите вперёд: просека покажет правильное направление, в котором надо идти. В конце просеки находится деревня.
Мы расстались, и я пошёл по просеке. По ней прошёл восемь вёрст. При переправах через ручьи немного замочил ноги. Просека привела меня в маленькую деревушку, всего-навсего из двух домов. У конца просеки был забор, через который я должен был перелезть. У девушки, которая гнала коров, я спросил, где деревня…
– Да вот же она.
– Да ведь тут только два дома.
– Что же из того: так она называется. Вошёл в один дом. Спрашиваю:
– Можно войти?
– Ишь, спросил, когда вошёл, – сказал старик, тачавший сапоги.
Я попросил попить.
– А чего хотите? Дайте-ка молока.
Я выпил молока и спросил, как пройти в деревню… Брат старика, ещё не старый, подпоясываясь, сказал мне:
– Я сейчас иду туда. Пойдёмте со мною. Я уже совсем готов.
Пройдя восемь вёрст нелегкой дороги по просеке, я устал, но всё же пошёл с ним. Он спросил меня, куда же я иду дальше. Я отвечал, что иду к чехословакам. Он пообещал довести меня до деревни путём, которым никого не встретим, а от этой деревни уже недалеко и до чехословаков.
Повёл он меня глухими тропинками, где мы никого не встретили. Подошли к деревне, но в неё не входим, а пошли по задворкам вдоль ряда и с поля вошли в один из домов. Прошли мы версты четыре. Спутник мой был хороший ходок, я же очень устал, пройдя ранее восемь вёрст.
Провожатый обращается ко мне и говорит:
– Подождите минутку.
Вижу, встретил его, по виду очень сильный мужчина, и они о чём-то переговариваются. Взяло сомнение, не к большевикам ли привёл он меня. Сомнения мои рассеялись, когда он вернулся и сказал:
– Теперь идите таким путём: вот там дорожка, пойдёте по ней прямо, потом налево.
Я стал просить его довести меня до дороги. Он провёл меня и точно указал, как идти дальше.
– Идите прямо, потом налево до железной дороги. Никого не встретите: большевиков нет уже трое суток.
Думаю, как бы мне его, на радостях, отблагодарить. Снял с шеи крест и отдал ему. Он стеснялся было взять крест, но потом всё же взял его.
Уже смеркается. Видно, навстречу кто-то едет, везёт снопы или сено – не разобрать в сумерках. Я свернул с дороги и сел в леску. Слышу, молодой голос поёт песни. Я намеренно вышел на дорогу и пошёл навстречу. Спросил парня, как пройти к полотну железной дороги. Он отвечал, чтобы я продолжал идти так, как шёл до сих пор. Упрусь в полотно железной дороги. Я смелее:
– Я на большевиков не наткнусь?
– Их уже давно здесь нет. Но куда же вы идёте: здесь ведь нет станции.
Я объяснил, что пробираюсь к чехословакам. Он сказал мне, что тогда надо идти по полотну ещё версты три. На моё замечание, что я устал и не в силах идти так далеко, он посоветовал:
– Так и не идите сегодня. Пойдёте к ним завтра, а ночь переночуете в железнодорожной казарме.
У Чехословаков
Я послушался его совета. Вошёл в казарму, в ней две женщины. Спросил разрешения войти. Они пригласили меня внутрь дома.
– А вы живёте здесь? – спросил я.
– Нет, мы стираем на чехословаков.
– Так что же вы здесь делаете?
– Ожидаем мужей, они на работе, скоро придут, но ночевать не будут, – сегодня суббота, – все разойдутся по домам.
– Так что возможно будет мне переночевать здесь?
– Пожалуйста. Выбирайте любое место на скамейках, пользуйтесь одеждой, а если хотите, вытопите печку, просушитесь.
После их ухода я последовал их совету: затопил печь, разделся и спокойно проспал до утра. Утром пошёл к чехословакам. Они находились на станции, верстах в двух. Не знаю, к кому и куда обратиться. Вижу, сидят двое молодых людей. Я спросил их, от кого я могу получить разрешение на проезд в Екатеринбург. Они мне ответили, что в контору только что прошёл заведующий, от которого зависит выдача проездных билетов. Я вошёл в контору и обратился с просьбою выдать билет в Екатеринбург. Чех грубо крикнул:
– Какой ещё тебе нужен билет? Уходи вон отсюда. Придёшь после.
Я вышел и, обратясь к молодым людям, сказал, что чех билета не даёт. Спросил их, что делают здесь они сами. Ответили, что сидят здесь уже третий день. Никуда не пускают, но ни в чём и не обвиняют, но почему-то задерживают. Я стал ожидать. Ждал целых два часа. Опять пошёл в контору. Попросил выдать билет. Чех на этот раз уже спокойно спросил, куда мне надо. Я ответил, и он написал разрешение на проезд до Екатеринбурга, ничего больше не спрашивая. Предупредил, что поезд отойдёт через полчаса. Стал ожидать поезда; прошло полчаса, а его всё нет. Стоит на станции поезд с беженским эшелоном. Мне сказали, что он скоро отойдёт. Я сел в него. В вагон меня не пустили, и я просидел всю ночь на площадке, по счастью, закрытой; ночью погода была холодная. На одной из станций я зашёл в буфет 2-го класса. Подсчитал остаток от десяти рублей и увидел, что денег у меня хватит только на суп. Спросил его. Принесли его в тарелке (не в мисочке, как другим) с небольшим кусочком хлеба. Заметив мой аппетит, мой сосед по столу уступил мне свой хлеб. Подавали, как обычно, другим – мельхиоровые ложки. Мне же, очевидно, принимая во внимание мой костюм и всю наружность, дали деревянную.
В Екатеринбурге
В Екатеринбург приехали утром, между 6 и 7 часами, с вокзала я прямо направился к тюрьме, где меня знали и где я мог рассчитывать на приветливую встречу. Я не ошибся в своих предположениях.
Идти пришлось через весь город, версты три. Дойдя до тюрьмы, я стал стучаться в ворота. В глазок посмотрел надзиратель.
– Господин Волков, вы ли это?
– Да, я.
– Вы к нам?
– Я хотел бы видеть начальника тюрьмы.
– Его ещё нет на службе, но он скоро придёт. Заходите в контору.
В контору я не пошёл, но стал ожидать начальника тюрьмы на улице. Идёт мимо надзиратель, дежуривший около нашей камеры. Он уже прошёл мимо меня, но, оглянувшись, воскликнул:
– Господин Волков, это ведь вы?
– Да, я.
– Что с вами случилось? Господи, Господи, да ведь вас, слышно было, расстреляли.
– Как видите, покамест я ещё жив.
Надзиратель звал меня к себе пить чай, говоря, что сейчас с рынка вернётся его жена и поставит самовар. Заметив вдали подходившего начальника тюрьмы, я отказался. Когда начальник тюрьмы подошёл (он был одет по форме), я назвал его по имени и отчеству. Посмотрев на меня, он сказал:
– Что вам угодно?
– Не узнаёте меня?
Он вскричал:
– Господин Волков! – И бросился меня целовать. Вчера по вас мы панихиду отслужили.
Пошли мы в контору тюрьмы. Здесь все, кто меня знал, встретили приветливо и радостно. Начальник велел запрячь лошадь, и мы с ним поехали в город, так как надо было как-нибудь почище и поприличнее одеться. Пальто купить не удалось, купили дождевик. Купили также рубашку, чулки, сапоги и простую фуражку. Кальсон не нашли нигде. Их мне выдали из тюремного запаса. Не переодеваясь, я с начальником тюрьмы поехал по начальству. Не застали командующего войсками Голицына, но зато повидали губернатора.
Это был молодой ещё человек, прежний адвокат. Одновременно со мною он сидел в тюрьме, откуда был выведен на расстрел. Когда стали ставить под ружейные дула, он, будучи небольшого роста, пригнулся и, крадучись сзади ряда установленных на расстрел, скрылся. Бегству помог ещё густой туман. Надо было переплывать реку. Он разделся, связал в узел одежду и поплыл. Узел вывалился и утонул. Переплыв реку, он голым вошёл в один из знакомых домов, где его одели и где он скрывался некоторое время. По уходе красных он смог вернуться в Екатеринбург, где жил ранее.
Губернатор пригласил меня к себе обедать. К ужину же я пообещал прийти к начальнику тюрьмы. После обеда я зашёл в парикмахерскую, а оттуда – в баню. Номерные бани оказались все занятыми. Попросил дать номер, хотя бы на четверть часа. Наскоро, кое-как, помылся, переоделся, оставив в бане всю грязную одежду.
Ещё за обедом губернатор уговорил меня прийти к нему поужинать.
– Я не хочу вас отпускать, – говорил он. – В нашем спасении от смерти – много общего, которое нас с вами сближает.
У губернатора, когда я пришёл к нему, были гости. За хорошим ужином разговорились. Вкратце я рассказал историю своего спасения. Разошлись гости поздно ночью.
Уже в течение долгого времени мне не доводилось спать с такими удобствами и так сладко, как в эту ночь в губернаторском доме.
Утром, тотчас после чаю, я пошёл к командующему войсками, которого вчера не застал дома. Служащие управления, видевшие меня вчера, до переодевания, сегодня меня не узнали. Генерал Голицын принял меня очень любезно. Обо всём расспросил, дал денег и распорядился о выдаче мне бесплатных путевых документов до Тобольска. У командующего войсками в это время находился член суда Сергеев, производивший тогда дознание об убийстве царской семьи. Он попросил меня побеседовать с ним. Когда я согласился, он позвал к себе обедать. После обеда до самого вечера я давал показания, и вследствие этого у начальника тюрьмы опять побывать не пришлось. Кончив допрашивать, Сергеев просил меня прийти и завтра, но я отказался, говоря, что хочу поехать в Тобольск, поскорее повидаться со своей семьёй. Он оставлял меня, обещал дать квартиру и содержание. Я отказался.
– В таком случае, если вы не хотите остаться, я сам к вам приеду или вас вызову, – сказал Сергеев. – Согласны? Вы даёте подробные показания, Чемодуров же, который жил здесь, как будто неохотно показывал, – добавил он.
После допроса я поехал к начальнику тюрьмы. Он встретил меня весьма радушно и просил остаться у него заночевать. Я, поблагодарив его, с ним распрощался. Зашёл к доктору Деревенко, недолго у него побыл, выпил стакан чаю – и на вокзал. Железнодорожное движение ещё не было вполне налажено: поддерживалось товаропассажирскими поездами. Хотя билеты были выданы классные, но сесть пришлось в товарный вагон, грязный, с навозом на полу. Было холодно, а на мне вместо пальто был надет дождевик. Через три станции прицепили классные вагоны, и я перешёл туда. В вагонах было достаточно тепло. Утром на одной из станций я хорошо закусил. Буфет был полон кушаний, да и угостили меня с большей предупредительностью, чем во время поездки, в качестве беглеца до Екатеринбурга.
В Тюмень поезд пришёл поздно ночью. Извозчик возил меня по всем гостиницам, но места нигде не было. Ночлег нашёл в одной частной квартире у еврея. Утром пошёл на реку удостовериться в том, что навигация окончилась. Я не верил этому известию, но пришлось убедиться в его истине.
Надо было ехать на лошадях. В управлении лошадей дали тотчас же. Обещали прислать ямщика, с которым я могу сговориться относительно времени. Дома я застал гостя, одного из придворных служащих. Меня очень удивило то обстоятельство, что он меня разыскал. Он дал мне адрес сослуживцев: Жильяра, Теглевой, Эрсберг, баронессы Буксгевден. Жили они все вместе. Я пошёл к ним. Они моему приходу очень удивились, так как считали меня расстрелянным. Все они жили очень скудно. Сели обедать. Обед был очень бедный, плохой. О многом мы переговорили. Баронесса Буксгевден заинтересовалась предстоящей мне поездкой. Дала мне в дорогу валенки и доху. Было уже морозно, и я был очень доволен, получив эти вещи.
В Тобольске
Мы распростились, и я потребовал лошадей. На перекладных лошадях благополучно доехал до Тобольска. В Тобольске прежде всего зашёл на монастырское подворье, рассчитывая там получить лошадь для поездки в монастырь, где жила моя семья. Лошадей не оказалось, и я, вдвоём с одной монахиней, пошёл в монастырь. Путь туда показался на этот раз мне коротким – сильно хотелось увидеть близких.
Мои семейные, разумеется, были очень обрадованы. О моём «расстреле» они ничего не слыхали. Игуменья оберегала их от подобных известий. Игуменья распорядилась вытопить баню, и я, помывшийся, пошёл к семье.
В Тобольске жизнь сытая, и в семейном кругу потекла спокойно. До моего приезда семью, оставшуюся без средств, содержал Ивановский монастырь, в котором мы и продолжали жить после моего возвращения.
Через некоторое время я был вызван во Владивосток генералом Ивановым-Рыновым. Были также вызваны Т. Е. Мельник (дочь Е. С. Боткина) и её брат Г. Е. Боткин. Все мы получили даровые прогоны и суточные. Зачем меня вызывали во Владивосток, я не знаю до сих пор. Мельник и Боткин говорили, что хотели быть во Владивостоке со своими близкими (во Владивостоке жил брат покойного Е. С. Боткина), к тому же в Тобольске они чувствовали себя далеко не в безопасности.
Во Владивостоке я жил в поезде генерала Крещатицкого. Ожидал всё время, что выяснится, зачем меня вызывали, но так и не дождался. Многие жители Владивостока зазывали меня к себе и расспрашивали о пережитом. Этим всё и ограничивалось. Время идёт, но мне никто не объясняет, зачем меня вызвали и чего от меня хотят. Так продолжалось около месяца. Решил ехать назад, к семье. Но не знаю, каким способом это моё намерение осуществить. На моё счастье, в Омск шёл экстренный поезд английской миссии.
Поездку с этим поездом и устроил мне Гиббс, служивший в это время в миссии. С поездом миссии я благополучно доехал до Омска, а от него на пароходе «Товарпар» – до Тобольска, куда прибыл 9 июня старого стиля. Здесь я жил до 21 августа, когда за мною приехал адъютант генерала Дитерихса, Борис Владимирович Молостов. Генерал Дитерихс велел перевезти меня с семьёю в Омск.
Из Тобольска выехали мы на пароходе «Ольга». Уже бродили не очень крупные повстанческие отряды, и наш пароход по пути был обстрелян. К счастью, обстрел был безрезультатен.
В Омске хотели для меня реквизировать квартиру, но я остановился у своих знакомых, с которыми списался заранее. Встретили они нас очень радушно.
В Омске
На другой же день по прибытии в Омск я получил от судебного следователя Соколова просьбу прийти к нему для дачи показаний. К назначенному времени я был у следователя. Соколов, производивший следствие об убийстве царской семьи, принял меня очень любезно. Допрос этот продолжался до самого моего отъезда из Омска, до 21 сентября. В течение этого месяца я побывал у генерала Дитерихса и верховного правителя адмирала Колчака, расспрашивавших меня о царской семье.
Уже чувствовалось, что большевики приближаются: из Омска вывозили ценности, излишки военных запасов. Генерал Крещатицкий предложил мне эвакуироваться в его вагоне в Харбин. Случай представлялся очень удобный, и генерал Дитерихс разрешил мне эвакуацию. Доехали мы без приключений, но с нами была охрана: впереди шёл бронепоезд, а нам всем было выдано оружие. Был в вагоне поставлен и пулемёт. [493]
Литературное наследие А. А. Волкова
1. Около Царской Семьи. Предисловия Великой Княгини Марии Павловны и Е. П. Семёнова. Париж, 1928.
2. Около Царской Семьи. Частная фирма «Анкор». Составители: А. Н. Коробов, И. П. Хабаров. М., 1993.
Литература о А. А. Волкове
1. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
2. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 6
Камердинер при Особе Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича Клементий Григорьевич Нагорный
Ещё одним верным царским слугой был К. Г. Нагорный, жизненный путь которого также мало освещён в какой-либо литературе, посвящённой теме Царской Семьи. Однако, благодаря проведённому автором исследованию, теперь об этом человеке можно рассказать немногим больше.
Клементий Григорьевич Нагорный родился 25 января (ст. ст.) 1887 года. Происходил из крестьян села Пустоваровки Антоновской волости Сквирского уезда Киевской губернии. Был холост.
На действительную военную службу, которая для него начала исчисляться с 1 января 1909 года, был принят Сквирским Уездным по воинской повинности Присутствием 29 октября 1908 года.
После окончания Кронштадтской Учебной Команды 11 апреля 1909 года К. Г. Нагорному присвоена категория Матроса 2-й статьи. Определён в Гвардейский Экипаж, где ему 9 мая 1910 года была присвоена категория Матроса 1-й статьи.
Проходил службу на Императорской Яхте «Штандартъ» в должности рядового матроса, а во время пребывания на судне Царской Семьи исполнял обязанности Каютного (каютного матроса) при Наследнике Цесаревиче Алексее Николаевиче.
Начиная с мая 1909 и по сентябрь 1913 года К. Г. Нагорный в составе экипажа упомянутого судна сопровождал Царскую Семью во всех Её официальных визитах и на отдыхе.
За эти годы малолетний Наследник Цесаревич сильно привязался к своему старшему товарищу, который стал для Него одним из самых близких людей.
К началу октября 1913 года срок воинской повинности Матроса 1-й статьи К. Г. Нагорного подходил к концу, вследствие чего им было получено предложение от Государыни продолжить срок своей службы, но уже в качестве Лакея.
Получив его личное согласие, Государыня отдала соответствующее распоряжение.
Согласно ему, 17 июля 1913 года Обер-Гофмаршал Высочайшего Двора Граф П. К. Бенкендорф направил Заведующему Канцелярией Ея Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны и Управления делами Августейших Детей Их Императорских Величеств Графу Я. Н. Ростовцову Отношение за № 3267, в котором сообщал, что: «…Государыне было угодно повелеть (…) Матроса 1-й статьи К. Г. Нагорного, срока службы 1909 года, определить Лакеем сверх штата к комнатах Их Высочеств Августейших детей Их Императорских Величеств». [494]
А, кроме того, он также пояснял, что К. Г. Нагорный в конце сентября – начале октября заканчивает свою службу в Гвардейском Экипаже, после чего: «… будет прислан в Ливадию для вступления в дежурство». [495]
3 сентября 1913 года К. Г. Нагорному была направлена повестка, на основании которой ему следовало явиться в Ливадию для представления при вступлении в новую должность. Однако это распоряжение К. Г. Нагорный выполнить не мог, поскольку срок его службы заканчивался только лишь 1 октября 1913 года, о чём он и уведомил означенную канцелярию соответствующим рапортом от 15 сентября.
Официальное назначение Клементия Нагорного на должность Лакея 2-го разряда при комнатах Августейших Детей состоялось 28 сентября 1913 года, то есть после того, как Государыня на представленном Ей письменном докладе Графа Я. Н. Ростовцова собственноручно начертала «Согласна». А так как к тому времени К. Г. Нагорный не успел обзавестись семьёй, он был зачислен в штат Гофмаршальской Части с годовым окладом 460 рублей, к которым были также прибавлены ещё 240 рублей так называемых «квартирных» денег, предназначавшихся на оплату жилья.
Свои обязанности в новой должности К. Г. Нагорный стал исполнять с 11 октября 1913 года. И, как особо отмечалось, «с сохранением обмундирования матроса». То есть свои непосредственные обязанности К. Г. Нагорный должен был выполнять в форме матроса Гвардейского Экипажа.
Однако уже с 22 ноября 1913 года он был назначен на должность Помощника дядьки с тем же окладом «без наименования лакеем».
Едва начав службу, расторопный матрос сразу обратил на себя внимание безукоризненным выполнением своих обязанностей, в силу чего доктор Е. С. Боткин решил принять личное участие в его судьбе.
Так, 7 декабря 1913 года он писал Графу Я. Н. Ростовцову:
«… Теперь ещё подоспело дело, которым я должен побеспокоить Вас и о котором Вам уже телеграфировал [496]предварительно М. М. Аничков, – о назначении только что принятого на службу к ВЫСОЧАЙШЕМУ Двору матроса Нагорного – помощником боцмана Деревенки. Из сказанного мне ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВОМ я понял, что фактически боцман Деревенко будет по прежнему называться дядькой ЕГО ВЫСОЧЕСТВА НАСЛЕДНИКА ЦЕСАРЕВИЧА, но юридически он должен занимать место камердинера, а его помощник, Нагорный, гардеробщика, а соответственно этим назначением должно быть и их содержание от Двора, независимо от того, что они могут получать по своей морской службе. Определить это содержание здесь не представлялось возможным, т. к. ИХ ВЕЛИЧЕСТВАМ угодно, чтобы оно равнялось тому, что получали соответствующие служащие, т. е. камердинер и гардеробщик ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, когда ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО был НАСЛЕДНИКОМ ЦЕСАРЕВИЧЕМ. Кроме того, ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО изволила указать, что содержание боцмана Деревенки должно быть больше содержания его помощника Нагорного, остающегося тоже в морской форме, а содержание последнего не должно быть меньше того, на которое он был взят в качестве лакея ИХ ВЫСОЧЕСТВ.
(…)
Р.S. Относительно замены Нагорного, – получившего новое назначение, – для службы у стола ИХ ВЫСОЧЕСТВ, – ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО изволила решение несколько отложить». [497]
16 января 1914 года Командир Гвардейского Экипажа Контр-Адмирал Граф Н. М. Толстой направил Графу Я. Н. Ростовцову Уведомление за № 400, в котором сообщал, что этим же днём к нему явился Матрос 1-й статьи К. Г. Нагорный, доложивший «о выраженном желании оставить его на сверхсрочную службу». А так как, согласно существующему в то время положению, матросы и рядовые неспециалисты не могли быть оставлены на сверхсрочной службе, «то Нагорный мог быть зачислен на таковую только с ВЫСОЧАЙШЕГО ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА повеления». [498]
Вполне естественно, что таковое вскоре было получено, о чём граф Я. М. Ростовцов не замедлил сообщить Контр-Адмиралу Графу Н. М. Толстому в письме за № 835 от 7 февраля 1914 года.
В своём ответном послании от 10 февраля последний сообщал, что К. Г. Нагорный:
«будет получать от Экипажа: казённое обмундирование натурою, штатное жалование матроса по званию матроса 1-й статьи 12 р. 90 к., добавочного 240 р. в год и в конце года единовременную денежную выдачу в 40 руб. (…) А, кроме того, находясь в плавании, он будет получать и морское денежное довольствие по положению».
После того как Граф Я. Н. Ростовцов был извещён, что К. Г. Нагорный оставлен на сверхсрочной службе в Гвардейском Экипаже с упомянутым окладом и вещевым довольствием и присвоением ему чина Квартирмейстера, он известил об этом Государыню письменным докладом от 26 февраля 1914 года.
Сообщая о назначенном К. Г. Нагорному денежном довольствии в Гвардейском Экипаже (252 руб. 90 коп. + единовременное пособие в 40 руб.), а также о его окладе Лакея 2-го разряда в 460 руб. в год (за вычетом упомянутых 252 руб. 90 коп., что в конечном итоге составляло сумму в 167 руб. 10 коп.), он предлагал в дополнение к таковой выдавать последнему из сумм Наследника Цесаревича 240 руб. в год, то есть по 20 рублей в месяц, что, в конечном итоге, составляло 407 руб. 10 коп. в год.
Надо сказать, что чуть ли не с первых дней их знакомства Наследник Цесаревич полюбил всей душой молодого и сильного матроса. Сам же К. Г. Нагорный, заменяя этому маленькому и неизлечимо больному мальчику и няньку, и телохранителя, был к нему не просто привязан, а обожал его всей глубиной своей бесхитростной души.
С началом Первой мировой войны К. Г. Нагорный оставался в прежней должности, а в 1916 году в награду отлично-усердной службы ему Всемилостивейше была пожалована Серебряная медаль «За усердие».
В связи с этим событием весьма любопытен тот факт, что, будучи представленным к награде, К. Г. Нагорный обратился с просьбой выдать ему в качестве подарка Золотые часы с Государственным Гербом, в чём ему было отказано ввиду того, что к этому моменту выдача подарков уже была прекращена.
За свою недолгую, но беспорочную службу К. Г. Нагорный был награждён:
• Кульмским знаком в память 200-летия Гвардейского Экипажа (8 мая 1910 года);
• Светло-бронзовой медалью «В память 100-летнего юбилея Отечественной войны 1912 года (26 августа 1912 года);
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых (21 февраля 1913 года);
• Серебряными часами с Государственным Гербом (к 300-летнему Юбилею Российского Императорского Дома Романовых);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (23 августа 1916 года);
• Германской серебряной медалью «За военные заслуги» (27 февраля 1910 года);
• Бухарской большой серебряной медалью (7 декабря 1911 года);
• Гессенской серебряной медалью (12 (26) мая 1912 года).
С началом Первой мировой войны Государь вместе с Наследником Цесаревичем часто выезжают в Ставку Верховного Главнокомандующего, где на К. Г. Нагорного впервые обратил внимание состоявший при ней же Британский Военный Атташе в Петрограде генерал сэр Джон Хенбери-Вильямс, который в своей книге «Император Николай II, каким я его знал» отмечал:
«“Дядька” Цесаревича, здоровенный матрос Нагорный, которого мальчик обожал, всегда был рядом – огромный, весёлый, обожающий слуга своего маленького господина. Этот человек многим знаком по фотографиям, запечатлевшим его с Цесаревичем. Сообщали, что Нагорный был убит вместе с другими в июле 1918 года. Можно не сомневаться, он до конца оставался преданным своему долгу. Через два месяца его тело было найдено на месте массовой казни». [499]
Не меньшей любовью «Дядьке» платил и его подопечный. Так, в дневниковых записях Наследника Цесаревича за 1916 год К. Г. Нагорный упоминается неоднократно:
« 29 Января.
Встал рано. Учился и гулял. Завтракали с Мама мы 5 (“мы 5” – значит, мы впятером. Так в тексте). Днём гулял и катался на санях. Папа телеграфировал. Видел много войск. Обедал в 6 ч. [асов]. Приготов. [лял] уроки. Лёг поздно. У Нагорного украли 90 рублей с кошельком.
11 Июля.
Сегодня мне, Мама и сёстрам привили оспу. Был на молебне. Катались и купались с Нагорным. Все пили чай в Конвое, а я обедал. Вечером поехали в поезд. Когда приехал, разболелась голова. Температура 38,2°. Лёг рано.
21 Июля.
С утра лил дождь. После ванны оставался наверху и написал 3 письма: Маме, Бабушке и Марии. Завтракал со всеми в столовой наверху. Днём играл в саду с Папа, П.В.П., [500]Макаровым [501]и с Нагорным в войну. Макаров пил чай и обедал со мною. Читал и лёг рано.
13 Октября.
Утром занимался и катался на моторе. Писал Мама. Завтракал со всеми. После завтрака прогулка к месту старой Ставки. Играл с Ж.[ильяром], Г. Светличным [502]и Нагорным». [503]
Дружбу Своего Августейшего Сына с К. Г. Нагорным отмечал в Своих письмах и Государь. Так, к примеру, в письме к Государыне от 26 октября 1916 года Он описал такой курьёзный случай:
«… Убежала кошка [504]Алексея и спряталась под большой кучей досок. Мы надели пальто и пошли искать её. Нагорный сразу нашёл её при помощи электрического фонаря, но много времени стоило заставить эту дрянь выйти, – она не слушалась Ал. [ексея]. Наконец он схватил её за задние лапы и вытащил через узкую щель. Сейчас так тихо в поезде…»
В одно из своих пребываний в Ставке накануне Высочайшего Смотра Алексей Николаевич сильно простудился, подхватив насморк, результатом чему явилось открывшееся кровотечение из носа. Предпринятые доктором В. Н. Деревенко меры не помогли, посему было принято решение о его срочной эвакуации в Царское Село. По дороге мальчик заметно бледнел и слабел, а также дважды пребывал в состоянии обморока. Посему на протяжении всей ночи К. Г. Нагорный, не шевелясь, поддерживал голову Наследника Цесаревича на должной высоте, подложив под неё вытянутую руку. И только когда кровь в 6 час. 20 мин. утра остановилась, верный царский слуга смог расслабиться и отдохнуть после бессонной ночи.
После отречения Государя и во время содержания Царской Семьи под арестом в Александровском Дворце Клементий Григорьевич Нагорный продолжал выполнять свои обязанности Помощника дядьки.
С наступлением тепла К. Г. Нагорный вместе со всей Царской Семьёй и оставшимися при Ней верными слугами принимал самое деятельное участие в обустройстве огорода перед Александровским Дворцом, по-прежнему совмещая их со своими непосредственными обязанностями.
Следует отметить, что судьба К. Г. Нагорного была предопределена задолго до его кончины. Ибо ещё в Царском Селе наиболее революционно настроенные солдаты охраны были страшно возмущены тем, что К. Г. Нагорный продолжает возить в кресле экс-Императрицу по аллеям и парковым дорожкам, за что неоднократно грозили ему расправой. И даже однажды прислали ему письмо, в котором грозились убить, если тот не прекратит свою службу у «жены тирана».
Начиная с 1 июля 1917 года, выплата жалованья от Гвардейского Экипажа была прекращена, вследствие чего, по ходатайству Графа П. К. Бенкендорфа, должностной оклад К. Г. Нагорному был увеличен до 540 руб. в год.
В середине июля отставной Кондуктор А. Е. Деревенько был назначен на должность Камердинера Наследника Цесаревича с годовым окладом в 2000 рублей, а отставной Квартирмейстер К. Г. Нагорный получил при нём же должность Гардеробщика с упомянутым ранее окладом.
Но из-за всё ухудшающейся политической ситуации в стране получать положенную зарплату К. Г. Нагорному не пришлось. Так, в соответствии с сохранившимися в РГИА Санкт-Петербурга документами, его жалованье на 29 июля 1917 года составляло всего лишь 97 рублей 50 копеек, то есть в десять раз менее, чем жалованье, назначенное А. Е. Деревенько.
Вместе с самыми верными слугами К. Г. Нагорный последовал за Царской Семьёй в Тобольск, куда вскоре должен был прибыть и А. Е. Деревенько, который после событий Февральской Смуты резко изменил своё отношение к Наследнику Цесаревичу. И, как выяснилось впоследствии, оказался человеком, далеким от нравственных принципов, да ещё, к тому же, и нечистым и на руку.
Узнать же об этом помог случай. Разбирая привезённые в Тобольск вещи Царской Семьи, слуги наткнулись на случайно оказавшийся среди них сундук А. Е. Деревенько, в котором нашлись абсолютно новые вещи Наследника Цесаревича, которые бывший Кондуктор, попросту говоря, присвоил, не успев отослать на родину для своих сыновей.
После этого случая А. Е. Деревенько было отказано в прибытии в Тобольск, а его место с 10 августа 1917 года занял К. Г. Нагорный, которому теперь было назначено жалованье в 1200 рублей в год.
Находясь в тобольской ссылке, Наследник Цесаревич также не забывал лишний раз отметить в дневнике своего верного слугу, давно ставшего для него одним из самых близких людей.
Так 4 января 1918 года он писал:
«У меня ещё больше прыщей (краснуха). Утром играл в шашки с Нагорным. Мари тоже заболела. Она вся покрыта прыщами. Все солдаты сняли погоны по приказу, а Папа и я – нет». [505]
В Тобольске К. Г. Нагорный выполнял все прежние, возложенные на него обязанности, а также некоторые «секретные» поручения теперь уже просто Алексея Николаевича Романова и его друга Коли – сына доктора В. Н. Деревенко. Затеяв детскую игру, мальчики обменивались письмами и записками. Так, забавы ради, экс-Наследник Цесаревич подписывался в них своим именем, но только наоборот – Йескела. Одно из таких писем от Коли Деревенко, проживавшего с семьёй на частной квартире, должен был пронести в Дом «Свободы» К. Г. Нагорный, имевший в то время доступ в город. Возвратившись назад, он с удивлением заметил, что ранее охранявшие Царскую Семью стрелки Сводного Гвардейского Отряда были заменены на красногвардейцев. Но было уже поздно. Верного слугу обыскали и нашли упомянутое письмо, после чего из детской забавы раздули «контрреволюционный заговор».
Вспоминая об этом эпизоде у следователя Н. А. Соколова, Полковник Е. С. Кобылинский пояснял:
«Когда этот Родионов появился у нас, он производил обыск у Нагорного, когда тот пришёл из города. Он нашёл у него письмо от сына доктора Деревенко к Алексею Николаевичу и сказал об этом Хохрякову: “Вот тип! Говорит, что у него ничего нет, а у самого письмо!” И, обращаясь ко мне, добавил: “А при Вас, наверно, и не то проносили”. Хохряков обрадовался: “А! Давно я точу зуб на эту сволочь! Осрамил нас!” Это говорил матрос Хохряков про матроса Нагорного. Иначе и быть не могло: один – “краса и гордость русской революции”, а другой – преданный Семье человек, глубоко любивший Алексея Николаевича и им любимый. За это он и погиб: осрамил красу и гордость русской революции. За этот же “срам”, конечно, погиб и Седнев, также матрос и также преданный Семье человек». [506]
Надо отметить, что эта мысль, высказанная однажды Е. С. Кобылинским, стала некоей догмой для ряда авторов, описывающих жизненный путь И. Д. Седнева и К. Г. Нагорного. Принято также считать, что именно П. Д. Хохряков настоял на расстреле этих бывших моряков. Однако это было не совсем так. И вот почему.
Группа заложников из 20 человек, о которой упоминалось в главе, посвящённой И. Д. Седневу (см. Часть I), накануне уничтожения была передана уральскими чекистами П. Д. Хохрякову, о чём, кстати сказать, Г. П. Никулин поведал во время беседы, записанной в Радиокомитете в 1964 году. Принимая арестантов у Григория Никулина, Павел Хохряков даже выдал ему расписку в том, что таковые приняты им для… «отправки в поля Елисеевские», что на чекистском жаргоне тех лет означало физическую ликвидацию. (Написав расписку в «юмористическом стиле», бывший кочегар, видимо, решил «блеснуть» собственным остроумием.) Поначалу предполагалось, что эта группа заложников в полном составе должна отправиться по маршруту Екатеринбург – Тобольск, и что в пути следования она будет охраняться хохряковским отрядом, численностью около трёхсот человек, названным для устрашения «Отрядом карательной экспедиции тобольского направления». Но из-за побега П. Чистосердова планы решили поменять, для чего, прихватив с собой лишь арестованного ранее епископа Тобольского Гермогена вместе с несколькими офицерами, всех остальных, во избежание повтора подобного прецедента, попросту расстреляли недалеко от городской свалки…
Но это будет немногим позднее, а тогда, 7/20 мая 1918 года, К. Г. Нагорный сопровождал больного Алексея Николаевича в его последнем в жизни путешествии.
Не желая терпеть грубость и хамство со стороны лиц охраны и лично самого Николая Родионова, Клементий Нагорный однажды даже пообещал последнему его избить, если он хотя бы ещё раз допустит оскорбительную непочтительность к бывшему Наследнику Цесаревичу.
Негодовал он также против тюремщиков и в том случае, когда Родионов запер их вместе с Алексеем Николаевичем в каюте, откуда они некоторое время не имели возмож-ности даже выйти в туалет!
По прибытии в Екатеринбург Клементий Нагорный поначалу пытался помочь нести багаж Великих Княжон, видя с каким трудом несёт свой чемодан под моросящим дождём Татьяна Николаевна. Но едва он подхватил чемодан Княжны, как его тотчас же оттолкнули. А он, не сдержавшись, нагрубил.
Давая показания Н. А. Соколову, няня Августейших Детей А. А. Теглева вспоминала:
«Нагорный держал себя смело и свою будущую судьбу предсказал себе сам. Когда мы приехали в Екатеринбург, он мне говорил: “Меня они, наверное, убьют. Вы посмотрите, рожи-то, рожи-то у них какие! У одного Родионова чего стоит! Ну, пусть убивают, а всё-таки я им, хоть одному-двоим, а наколочу морды сам!”». [507]
В дом Ипатьева К. Г. Нагорный попал лишь на следующий день, то есть 24 мая, причём препроводил его туда непосредственно комиссар Н. Родионов.
Будучи допрошенным Комендантом Дома Особого Назначения А. Д. Авдеевым, К. Г. Нагорный заявил, что имеет при себе наличные деньги, однако не указал той суммы, которой располагал в действительности, в связи с чем в «Книги записей дежурств Членов Отряда особого назначения по охране Николая II» была сделана соответствующая запись:
« 24 Мая
Нагорный Клементий Григорьев в Доме особого назначения при бывш[ем] царе Николае Романове, служащий при Алексее Никол[аевиче], 32 год[а], имеет при себе деньги четыреста восемьдесят девять (489) руб.». [508]
После проведённого личного обыска и уверения в том, что он – Клементий Нагорный – готов считать себя «на равном состоянии» с находящейся под арестом Царской Семьёй, он подписал текст заранее составленной расписки следующего содержания:
Росписка
Я нижеподписавшийся гражд. [анин] Нагорный Клементий Григорьев Кiевской губ. [ернии] Свирского уезда Антоновской волости Села Пустоварова даю настоящюю расписку в том что желая преданно служить при бывшем царе Николае Романове обязуюсь подчинятся и выполнять все распоряжения Уральского Областного Совета исходящiя от Коменданта дома и считать себя на равном состоянiи как и остальная Семья Романовых.
И только после этого Клементий Нагорный был наконец-то допущен в комнаты, занимаемые Царской Семьёй.
Находясь рядом с больным Алексеем Николаевичем (в первый день пребывания в доме Ипатьева он сильно зашиб ногу), он продолжал всё с тем же самопожертвованием заботиться о его здоровье. Но порой простых человеческих сил ему, попросту, не доставало. Так, в дневниковой записи за 27 мая Государыня отмечала, что
«… Е. С. (Боткин. – Ю. Ж.) дежурил часть ночи, чтобы дать Нагорному выспаться». [510]
В этот же день Помощник Коменданта ДОН А. М. Мошкин, проверявший комнаты, занимаемые Царской Семьёй и Её слугами, решил снять и присвоить себе золотую цепочку с крестиками и образками, висевшую над кроватью Наследника Цесаревича…
А далее – известно. Клементий Нагорный и Иван Седнев были арестованы, увезены из дома Ипатьева и помещены в тюрьму, откуда их, как заложников, 28 июня 1918 года увели на бессудный расстрел…
«Этот простой матрос, – писал Контр-Адмирал К. Г. Старк, – был до последней минуты жизни верный в своей любви к Царской Семье. Ничто его не поколебало: и в Екатеринбурге он был всё таким же, всё также презрительно, резко отвечал красноармейцам и советским комиссарам, и не раз его простые слова заставляли замолкать советчиков. Они чувствовали, что этот матрос как-то выше, чем-то сильнее их, и они боялись и ненавидели его». [511]
Находясь в Севастополе осенью 1920 года, хорошо известный Царской Семье бывший Корнет Кавалергардского Е.И.В. Марии Фёдоровны полка С. С. Бехтеев одно из своих стихотворений посвящает Клементию Нагорному:
В годины ярости кровавой
Преступных слов и гнусных дел,
Когда от нас Орёл Двуглавый,
Взмахнув крылами, улетел;
Когда убийцы и бродяги,
Позоря славных ход времён,
Топтали царственные стяги
И Крест Андреевских знамён;
Когда матросы с бандой серой,
Казня страдальцев без вины,
Глумились в бешенстве над верой
Седой священной старины, —
Тогда на вольные страданья,
С ничтожной горстью верных слуг,
С своим Царём пошёл в изгнанье
Ты – верный раб и честный друг.
И скорбь, и жребий – зло суровый
Ты с Ним в дни горя разделил
И за Него, томясь, оковы
В предсмертный час благословил.
И, пулей в грудь навылет ранен,
Ты умер верностью горя,
Как умер преданный Сусанин
За Православного Царя…
Пройдёт свободы хмель позорный,
Забудет Русь кровавый бой…
Но будет жить матрос Нагорный
В преданьях родины святой. [512]
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Клементий Григорьевич Нагорный был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Воина Клементия (Нагорного).
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
К. Г. Нагорный в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) 7 мая, часов в 11 утра, мы все сели на пароход «Русь» и отбыли в 3 часа дня. Ехали все те лица, которых я называл раньше Сергееву. Нас сопровождал отряд под командой Родионова; отряд больше состоял из латышей. Родионов держал себя очень нехорошо. Он запер каюту, в которой находился Алексей Николаевич с Нагорновым, [513]снаружи. Все остальные каюты, в том числе и Великих Княжон, по его требованию, были заперты на ключ изнутри.
9 мая утром мы прибыли в Тюмень, и в тот же день сели в поезд. В Екатеринбург мы приехали 10 мая часа в 2 утра. Всю ночь нас таскали с вокзала на вокзал. [514]Приблизительно, часов в 9 утра поезд остановили между вокзалами. Шёл мелкий дождь. Было грязно. Подано было 5 извозчиков. К вагону, в котором находились Дети, подошёл с какими-то комиссарами Родионов. Вышли Княжны. Татьяна Николаевна имела на одной своей руке любимую собаку. [515]Другой рукой она тащила чемодан, с трудом волоча его. К ней подошёл Нагорнов и хотел ей помочь. Его грубо оттолкнули. Я видел, что с Алексеем Николаевичем сел Нагорный. Как разместились остальные, не помню. Помню только, что в каждом экипаже был комиссар, вообще кто-то из большевистских деятелей.
(…) Вы неверно написали, что Алексей Николаевич уехал из вагона в Екатеринбург с Нагорным. Это не так. Нагорный остался с нами в вагоне, и на следующий день он уехал с Родионовым и с вещами, надо думать, в Ипатьевский дом. Спустя несколько дней после этого я видел его около Ипатьевского дома, как я Вам и говорил». [516]
Документ № 2
«(…) Были ещё при Царской Семье каких-то два человека, как мне объяснял Медведев, тоже слуги. Один из них был высокого роста, худощавый, лет 35, светло-русый, коротко стриженный, бороду брил, усы подстригал. Нос средней величины, прямой. Остальных примет не помню, но лицо у него было чистое, как у женщины. (…) Первый носил чёрную тужурку, брюки и ботинки. (…) Я ещё видел, как первый выносил резиновую подушку с мочой Наследника». [517]
Документ № 3
«Нагорному было лет 28–30, высокий, сутуловатый, широкий, не худой, тёмный шатен. Волосы на голове носил, кажется, на пробор, бороду брил, усы постригал по-английски, нос прямой, глаза, кажется, голубые. Носил он чёрные штаны навыпуск и защитного цвета китель на крючках». [518]
Документ № 4
«(…) Этот Родионов общался с ними плохо. Он старался показать свою власть и требовал от Княжон, чтобы они не смели запирать и закрывать дверей своих комнат на ночь, объясняя это тем, что он, если пожелает, может во всякое время прийти к ним. Даже в алтарь он поставил солдата, когда совершалось на дому богослужение. Когда мы ехали на пароходе, он запер на замок Алексея Николаевича вместе с Нагорным.
(…) Я Алексея Николаевича люблю. Хороший он был мальчик. Он был весёлый, довольный. Любил он шутки, игры. С Нагорным они всегда, бывало, спорят из-за всего, но только не зло, а по-хорошему». [519]
Литература о К. Г. Нагорном
1. Е. Михайлина. Крест последней княжны. Газета «Московский комсомолец», № 2179 от 17 мая 2006 г.
2. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
3. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
4. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Ещё одним верным царским слугой был К. Г. Нагорный, жизненный путь которого также мало освещён в какой-либо литературе, посвящённой теме Царской Семьи. Однако, благодаря проведённому автором исследованию, теперь об этом человеке можно рассказать немногим больше.
Клементий Григорьевич Нагорный родился 25 января (ст. ст.) 1887 года. Происходил из крестьян села Пустоваровки Антоновской волости Сквирского уезда Киевской губернии. Был холост.
На действительную военную службу, которая для него начала исчисляться с 1 января 1909 года, был принят Сквирским Уездным по воинской повинности Присутствием 29 октября 1908 года.
После окончания Кронштадтской Учебной Команды 11 апреля 1909 года К. Г. Нагорному присвоена категория Матроса 2-й статьи. Определён в Гвардейский Экипаж, где ему 9 мая 1910 года была присвоена категория Матроса 1-й статьи.
Проходил службу на Императорской Яхте «Штандартъ» в должности рядового матроса, а во время пребывания на судне Царской Семьи исполнял обязанности Каютного (каютного матроса) при Наследнике Цесаревиче Алексее Николаевиче.
Начиная с мая 1909 и по сентябрь 1913 года К. Г. Нагорный в составе экипажа упомянутого судна сопровождал Царскую Семью во всех Её официальных визитах и на отдыхе.
За эти годы малолетний Наследник Цесаревич сильно привязался к своему старшему товарищу, который стал для Него одним из самых близких людей.
К началу октября 1913 года срок воинской повинности Матроса 1-й статьи К. Г. Нагорного подходил к концу, вследствие чего им было получено предложение от Государыни продолжить срок своей службы, но уже в качестве Лакея.
Получив его личное согласие, Государыня отдала соответствующее распоряжение.
Согласно ему, 17 июля 1913 года Обер-Гофмаршал Высочайшего Двора Граф П. К. Бенкендорф направил Заведующему Канцелярией Ея Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны и Управления делами Августейших Детей Их Императорских Величеств Графу Я. Н. Ростовцову Отношение за № 3267, в котором сообщал, что: «…Государыне было угодно повелеть (…) Матроса 1-й статьи К. Г. Нагорного, срока службы 1909 года, определить Лакеем сверх штата к комнатах Их Высочеств Августейших детей Их Императорских Величеств». [494]
А, кроме того, он также пояснял, что К. Г. Нагорный в конце сентября – начале октября заканчивает свою службу в Гвардейском Экипаже, после чего: «… будет прислан в Ливадию для вступления в дежурство». [495]
3 сентября 1913 года К. Г. Нагорному была направлена повестка, на основании которой ему следовало явиться в Ливадию для представления при вступлении в новую должность. Однако это распоряжение К. Г. Нагорный выполнить не мог, поскольку срок его службы заканчивался только лишь 1 октября 1913 года, о чём он и уведомил означенную канцелярию соответствующим рапортом от 15 сентября.
Официальное назначение Клементия Нагорного на должность Лакея 2-го разряда при комнатах Августейших Детей состоялось 28 сентября 1913 года, то есть после того, как Государыня на представленном Ей письменном докладе Графа Я. Н. Ростовцова собственноручно начертала «Согласна». А так как к тому времени К. Г. Нагорный не успел обзавестись семьёй, он был зачислен в штат Гофмаршальской Части с годовым окладом 460 рублей, к которым были также прибавлены ещё 240 рублей так называемых «квартирных» денег, предназначавшихся на оплату жилья.
Свои обязанности в новой должности К. Г. Нагорный стал исполнять с 11 октября 1913 года. И, как особо отмечалось, «с сохранением обмундирования матроса». То есть свои непосредственные обязанности К. Г. Нагорный должен был выполнять в форме матроса Гвардейского Экипажа.
Однако уже с 22 ноября 1913 года он был назначен на должность Помощника дядьки с тем же окладом «без наименования лакеем».
Едва начав службу, расторопный матрос сразу обратил на себя внимание безукоризненным выполнением своих обязанностей, в силу чего доктор Е. С. Боткин решил принять личное участие в его судьбе.
Так, 7 декабря 1913 года он писал Графу Я. Н. Ростовцову:
«… Теперь ещё подоспело дело, которым я должен побеспокоить Вас и о котором Вам уже телеграфировал [496]предварительно М. М. Аничков, – о назначении только что принятого на службу к ВЫСОЧАЙШЕМУ Двору матроса Нагорного – помощником боцмана Деревенки. Из сказанного мне ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВОМ я понял, что фактически боцман Деревенко будет по прежнему называться дядькой ЕГО ВЫСОЧЕСТВА НАСЛЕДНИКА ЦЕСАРЕВИЧА, но юридически он должен занимать место камердинера, а его помощник, Нагорный, гардеробщика, а соответственно этим назначением должно быть и их содержание от Двора, независимо от того, что они могут получать по своей морской службе. Определить это содержание здесь не представлялось возможным, т. к. ИХ ВЕЛИЧЕСТВАМ угодно, чтобы оно равнялось тому, что получали соответствующие служащие, т. е. камердинер и гардеробщик ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, когда ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО был НАСЛЕДНИКОМ ЦЕСАРЕВИЧЕМ. Кроме того, ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО изволила указать, что содержание боцмана Деревенки должно быть больше содержания его помощника Нагорного, остающегося тоже в морской форме, а содержание последнего не должно быть меньше того, на которое он был взят в качестве лакея ИХ ВЫСОЧЕСТВ.
(…)
Р.S. Относительно замены Нагорного, – получившего новое назначение, – для службы у стола ИХ ВЫСОЧЕСТВ, – ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО изволила решение несколько отложить». [497]
16 января 1914 года Командир Гвардейского Экипажа Контр-Адмирал Граф Н. М. Толстой направил Графу Я. Н. Ростовцову Уведомление за № 400, в котором сообщал, что этим же днём к нему явился Матрос 1-й статьи К. Г. Нагорный, доложивший «о выраженном желании оставить его на сверхсрочную службу». А так как, согласно существующему в то время положению, матросы и рядовые неспециалисты не могли быть оставлены на сверхсрочной службе, «то Нагорный мог быть зачислен на таковую только с ВЫСОЧАЙШЕГО ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА повеления». [498]
Вполне естественно, что таковое вскоре было получено, о чём граф Я. М. Ростовцов не замедлил сообщить Контр-Адмиралу Графу Н. М. Толстому в письме за № 835 от 7 февраля 1914 года.
В своём ответном послании от 10 февраля последний сообщал, что К. Г. Нагорный:
«будет получать от Экипажа: казённое обмундирование натурою, штатное жалование матроса по званию матроса 1-й статьи 12 р. 90 к., добавочного 240 р. в год и в конце года единовременную денежную выдачу в 40 руб. (…) А, кроме того, находясь в плавании, он будет получать и морское денежное довольствие по положению».
После того как Граф Я. Н. Ростовцов был извещён, что К. Г. Нагорный оставлен на сверхсрочной службе в Гвардейском Экипаже с упомянутым окладом и вещевым довольствием и присвоением ему чина Квартирмейстера, он известил об этом Государыню письменным докладом от 26 февраля 1914 года.
Сообщая о назначенном К. Г. Нагорному денежном довольствии в Гвардейском Экипаже (252 руб. 90 коп. + единовременное пособие в 40 руб.), а также о его окладе Лакея 2-го разряда в 460 руб. в год (за вычетом упомянутых 252 руб. 90 коп., что в конечном итоге составляло сумму в 167 руб. 10 коп.), он предлагал в дополнение к таковой выдавать последнему из сумм Наследника Цесаревича 240 руб. в год, то есть по 20 рублей в месяц, что, в конечном итоге, составляло 407 руб. 10 коп. в год.
Надо сказать, что чуть ли не с первых дней их знакомства Наследник Цесаревич полюбил всей душой молодого и сильного матроса. Сам же К. Г. Нагорный, заменяя этому маленькому и неизлечимо больному мальчику и няньку, и телохранителя, был к нему не просто привязан, а обожал его всей глубиной своей бесхитростной души.
С началом Первой мировой войны К. Г. Нагорный оставался в прежней должности, а в 1916 году в награду отлично-усердной службы ему Всемилостивейше была пожалована Серебряная медаль «За усердие».
В связи с этим событием весьма любопытен тот факт, что, будучи представленным к награде, К. Г. Нагорный обратился с просьбой выдать ему в качестве подарка Золотые часы с Государственным Гербом, в чём ему было отказано ввиду того, что к этому моменту выдача подарков уже была прекращена.
За свою недолгую, но беспорочную службу К. Г. Нагорный был награждён:
• Кульмским знаком в память 200-летия Гвардейского Экипажа (8 мая 1910 года);
• Светло-бронзовой медалью «В память 100-летнего юбилея Отечественной войны 1912 года (26 августа 1912 года);
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых (21 февраля 1913 года);
• Серебряными часами с Государственным Гербом (к 300-летнему Юбилею Российского Императорского Дома Романовых);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (23 августа 1916 года);
• Германской серебряной медалью «За военные заслуги» (27 февраля 1910 года);
• Бухарской большой серебряной медалью (7 декабря 1911 года);
• Гессенской серебряной медалью (12 (26) мая 1912 года).
С началом Первой мировой войны Государь вместе с Наследником Цесаревичем часто выезжают в Ставку Верховного Главнокомандующего, где на К. Г. Нагорного впервые обратил внимание состоявший при ней же Британский Военный Атташе в Петрограде генерал сэр Джон Хенбери-Вильямс, который в своей книге «Император Николай II, каким я его знал» отмечал:
«“Дядька” Цесаревича, здоровенный матрос Нагорный, которого мальчик обожал, всегда был рядом – огромный, весёлый, обожающий слуга своего маленького господина. Этот человек многим знаком по фотографиям, запечатлевшим его с Цесаревичем. Сообщали, что Нагорный был убит вместе с другими в июле 1918 года. Можно не сомневаться, он до конца оставался преданным своему долгу. Через два месяца его тело было найдено на месте массовой казни». [499]
Не меньшей любовью «Дядьке» платил и его подопечный. Так, в дневниковых записях Наследника Цесаревича за 1916 год К. Г. Нагорный упоминается неоднократно:
« 29 Января.
Встал рано. Учился и гулял. Завтракали с Мама мы 5 (“мы 5” – значит, мы впятером. Так в тексте). Днём гулял и катался на санях. Папа телеграфировал. Видел много войск. Обедал в 6 ч. [асов]. Приготов. [лял] уроки. Лёг поздно. У Нагорного украли 90 рублей с кошельком.
11 Июля.
Сегодня мне, Мама и сёстрам привили оспу. Был на молебне. Катались и купались с Нагорным. Все пили чай в Конвое, а я обедал. Вечером поехали в поезд. Когда приехал, разболелась голова. Температура 38,2°. Лёг рано.
21 Июля.
С утра лил дождь. После ванны оставался наверху и написал 3 письма: Маме, Бабушке и Марии. Завтракал со всеми в столовой наверху. Днём играл в саду с Папа, П.В.П., [500]Макаровым [501]и с Нагорным в войну. Макаров пил чай и обедал со мною. Читал и лёг рано.
13 Октября.
Утром занимался и катался на моторе. Писал Мама. Завтракал со всеми. После завтрака прогулка к месту старой Ставки. Играл с Ж.[ильяром], Г. Светличным [502]и Нагорным». [503]
Дружбу Своего Августейшего Сына с К. Г. Нагорным отмечал в Своих письмах и Государь. Так, к примеру, в письме к Государыне от 26 октября 1916 года Он описал такой курьёзный случай:
«… Убежала кошка [504]Алексея и спряталась под большой кучей досок. Мы надели пальто и пошли искать её. Нагорный сразу нашёл её при помощи электрического фонаря, но много времени стоило заставить эту дрянь выйти, – она не слушалась Ал. [ексея]. Наконец он схватил её за задние лапы и вытащил через узкую щель. Сейчас так тихо в поезде…»
В одно из своих пребываний в Ставке накануне Высочайшего Смотра Алексей Николаевич сильно простудился, подхватив насморк, результатом чему явилось открывшееся кровотечение из носа. Предпринятые доктором В. Н. Деревенко меры не помогли, посему было принято решение о его срочной эвакуации в Царское Село. По дороге мальчик заметно бледнел и слабел, а также дважды пребывал в состоянии обморока. Посему на протяжении всей ночи К. Г. Нагорный, не шевелясь, поддерживал голову Наследника Цесаревича на должной высоте, подложив под неё вытянутую руку. И только когда кровь в 6 час. 20 мин. утра остановилась, верный царский слуга смог расслабиться и отдохнуть после бессонной ночи.
После отречения Государя и во время содержания Царской Семьи под арестом в Александровском Дворце Клементий Григорьевич Нагорный продолжал выполнять свои обязанности Помощника дядьки.
С наступлением тепла К. Г. Нагорный вместе со всей Царской Семьёй и оставшимися при Ней верными слугами принимал самое деятельное участие в обустройстве огорода перед Александровским Дворцом, по-прежнему совмещая их со своими непосредственными обязанностями.
Следует отметить, что судьба К. Г. Нагорного была предопределена задолго до его кончины. Ибо ещё в Царском Селе наиболее революционно настроенные солдаты охраны были страшно возмущены тем, что К. Г. Нагорный продолжает возить в кресле экс-Императрицу по аллеям и парковым дорожкам, за что неоднократно грозили ему расправой. И даже однажды прислали ему письмо, в котором грозились убить, если тот не прекратит свою службу у «жены тирана».
Начиная с 1 июля 1917 года, выплата жалованья от Гвардейского Экипажа была прекращена, вследствие чего, по ходатайству Графа П. К. Бенкендорфа, должностной оклад К. Г. Нагорному был увеличен до 540 руб. в год.
В середине июля отставной Кондуктор А. Е. Деревенько был назначен на должность Камердинера Наследника Цесаревича с годовым окладом в 2000 рублей, а отставной Квартирмейстер К. Г. Нагорный получил при нём же должность Гардеробщика с упомянутым ранее окладом.
Но из-за всё ухудшающейся политической ситуации в стране получать положенную зарплату К. Г. Нагорному не пришлось. Так, в соответствии с сохранившимися в РГИА Санкт-Петербурга документами, его жалованье на 29 июля 1917 года составляло всего лишь 97 рублей 50 копеек, то есть в десять раз менее, чем жалованье, назначенное А. Е. Деревенько.
Вместе с самыми верными слугами К. Г. Нагорный последовал за Царской Семьёй в Тобольск, куда вскоре должен был прибыть и А. Е. Деревенько, который после событий Февральской Смуты резко изменил своё отношение к Наследнику Цесаревичу. И, как выяснилось впоследствии, оказался человеком, далеким от нравственных принципов, да ещё, к тому же, и нечистым и на руку.
Узнать же об этом помог случай. Разбирая привезённые в Тобольск вещи Царской Семьи, слуги наткнулись на случайно оказавшийся среди них сундук А. Е. Деревенько, в котором нашлись абсолютно новые вещи Наследника Цесаревича, которые бывший Кондуктор, попросту говоря, присвоил, не успев отослать на родину для своих сыновей.
После этого случая А. Е. Деревенько было отказано в прибытии в Тобольск, а его место с 10 августа 1917 года занял К. Г. Нагорный, которому теперь было назначено жалованье в 1200 рублей в год.
Находясь в тобольской ссылке, Наследник Цесаревич также не забывал лишний раз отметить в дневнике своего верного слугу, давно ставшего для него одним из самых близких людей.
Так 4 января 1918 года он писал:
«У меня ещё больше прыщей (краснуха). Утром играл в шашки с Нагорным. Мари тоже заболела. Она вся покрыта прыщами. Все солдаты сняли погоны по приказу, а Папа и я – нет». [505]
В Тобольске К. Г. Нагорный выполнял все прежние, возложенные на него обязанности, а также некоторые «секретные» поручения теперь уже просто Алексея Николаевича Романова и его друга Коли – сына доктора В. Н. Деревенко. Затеяв детскую игру, мальчики обменивались письмами и записками. Так, забавы ради, экс-Наследник Цесаревич подписывался в них своим именем, но только наоборот – Йескела. Одно из таких писем от Коли Деревенко, проживавшего с семьёй на частной квартире, должен был пронести в Дом «Свободы» К. Г. Нагорный, имевший в то время доступ в город. Возвратившись назад, он с удивлением заметил, что ранее охранявшие Царскую Семью стрелки Сводного Гвардейского Отряда были заменены на красногвардейцев. Но было уже поздно. Верного слугу обыскали и нашли упомянутое письмо, после чего из детской забавы раздули «контрреволюционный заговор».
Вспоминая об этом эпизоде у следователя Н. А. Соколова, Полковник Е. С. Кобылинский пояснял:
«Когда этот Родионов появился у нас, он производил обыск у Нагорного, когда тот пришёл из города. Он нашёл у него письмо от сына доктора Деревенко к Алексею Николаевичу и сказал об этом Хохрякову: “Вот тип! Говорит, что у него ничего нет, а у самого письмо!” И, обращаясь ко мне, добавил: “А при Вас, наверно, и не то проносили”. Хохряков обрадовался: “А! Давно я точу зуб на эту сволочь! Осрамил нас!” Это говорил матрос Хохряков про матроса Нагорного. Иначе и быть не могло: один – “краса и гордость русской революции”, а другой – преданный Семье человек, глубоко любивший Алексея Николаевича и им любимый. За это он и погиб: осрамил красу и гордость русской революции. За этот же “срам”, конечно, погиб и Седнев, также матрос и также преданный Семье человек». [506]
Надо отметить, что эта мысль, высказанная однажды Е. С. Кобылинским, стала некоей догмой для ряда авторов, описывающих жизненный путь И. Д. Седнева и К. Г. Нагорного. Принято также считать, что именно П. Д. Хохряков настоял на расстреле этих бывших моряков. Однако это было не совсем так. И вот почему.
Группа заложников из 20 человек, о которой упоминалось в главе, посвящённой И. Д. Седневу (см. Часть I), накануне уничтожения была передана уральскими чекистами П. Д. Хохрякову, о чём, кстати сказать, Г. П. Никулин поведал во время беседы, записанной в Радиокомитете в 1964 году. Принимая арестантов у Григория Никулина, Павел Хохряков даже выдал ему расписку в том, что таковые приняты им для… «отправки в поля Елисеевские», что на чекистском жаргоне тех лет означало физическую ликвидацию. (Написав расписку в «юмористическом стиле», бывший кочегар, видимо, решил «блеснуть» собственным остроумием.) Поначалу предполагалось, что эта группа заложников в полном составе должна отправиться по маршруту Екатеринбург – Тобольск, и что в пути следования она будет охраняться хохряковским отрядом, численностью около трёхсот человек, названным для устрашения «Отрядом карательной экспедиции тобольского направления». Но из-за побега П. Чистосердова планы решили поменять, для чего, прихватив с собой лишь арестованного ранее епископа Тобольского Гермогена вместе с несколькими офицерами, всех остальных, во избежание повтора подобного прецедента, попросту расстреляли недалеко от городской свалки…
Но это будет немногим позднее, а тогда, 7/20 мая 1918 года, К. Г. Нагорный сопровождал больного Алексея Николаевича в его последнем в жизни путешествии.
Не желая терпеть грубость и хамство со стороны лиц охраны и лично самого Николая Родионова, Клементий Нагорный однажды даже пообещал последнему его избить, если он хотя бы ещё раз допустит оскорбительную непочтительность к бывшему Наследнику Цесаревичу.
Негодовал он также против тюремщиков и в том случае, когда Родионов запер их вместе с Алексеем Николаевичем в каюте, откуда они некоторое время не имели возмож-ности даже выйти в туалет!
По прибытии в Екатеринбург Клементий Нагорный поначалу пытался помочь нести багаж Великих Княжон, видя с каким трудом несёт свой чемодан под моросящим дождём Татьяна Николаевна. Но едва он подхватил чемодан Княжны, как его тотчас же оттолкнули. А он, не сдержавшись, нагрубил.
Давая показания Н. А. Соколову, няня Августейших Детей А. А. Теглева вспоминала:
«Нагорный держал себя смело и свою будущую судьбу предсказал себе сам. Когда мы приехали в Екатеринбург, он мне говорил: “Меня они, наверное, убьют. Вы посмотрите, рожи-то, рожи-то у них какие! У одного Родионова чего стоит! Ну, пусть убивают, а всё-таки я им, хоть одному-двоим, а наколочу морды сам!”». [507]
В дом Ипатьева К. Г. Нагорный попал лишь на следующий день, то есть 24 мая, причём препроводил его туда непосредственно комиссар Н. Родионов.
Будучи допрошенным Комендантом Дома Особого Назначения А. Д. Авдеевым, К. Г. Нагорный заявил, что имеет при себе наличные деньги, однако не указал той суммы, которой располагал в действительности, в связи с чем в «Книги записей дежурств Членов Отряда особого назначения по охране Николая II» была сделана соответствующая запись:
« 24 Мая
Нагорный Клементий Григорьев в Доме особого назначения при бывш[ем] царе Николае Романове, служащий при Алексее Никол[аевиче], 32 год[а], имеет при себе деньги четыреста восемьдесят девять (489) руб.». [508]
После проведённого личного обыска и уверения в том, что он – Клементий Нагорный – готов считать себя «на равном состоянии» с находящейся под арестом Царской Семьёй, он подписал текст заранее составленной расписки следующего содержания:
Я нижеподписавшийся гражд. [анин] Нагорный Клементий Григорьев Кiевской губ. [ернии] Свирского уезда Антоновской волости Села Пустоварова даю настоящюю расписку в том что желая преданно служить при бывшем царе Николае Романове обязуюсь подчинятся и выполнять все распоряжения Уральского Областного Совета исходящiя от Коменданта дома и считать себя на равном состоянiи как и остальная Семья Романовых.
И только после этого Клементий Нагорный был наконец-то допущен в комнаты, занимаемые Царской Семьёй.
Находясь рядом с больным Алексеем Николаевичем (в первый день пребывания в доме Ипатьева он сильно зашиб ногу), он продолжал всё с тем же самопожертвованием заботиться о его здоровье. Но порой простых человеческих сил ему, попросту, не доставало. Так, в дневниковой записи за 27 мая Государыня отмечала, что
«… Е. С. (Боткин. – Ю. Ж.) дежурил часть ночи, чтобы дать Нагорному выспаться». [510]
В этот же день Помощник Коменданта ДОН А. М. Мошкин, проверявший комнаты, занимаемые Царской Семьёй и Её слугами, решил снять и присвоить себе золотую цепочку с крестиками и образками, висевшую над кроватью Наследника Цесаревича…
А далее – известно. Клементий Нагорный и Иван Седнев были арестованы, увезены из дома Ипатьева и помещены в тюрьму, откуда их, как заложников, 28 июня 1918 года увели на бессудный расстрел…
«Этот простой матрос, – писал Контр-Адмирал К. Г. Старк, – был до последней минуты жизни верный в своей любви к Царской Семье. Ничто его не поколебало: и в Екатеринбурге он был всё таким же, всё также презрительно, резко отвечал красноармейцам и советским комиссарам, и не раз его простые слова заставляли замолкать советчиков. Они чувствовали, что этот матрос как-то выше, чем-то сильнее их, и они боялись и ненавидели его». [511]
Находясь в Севастополе осенью 1920 года, хорошо известный Царской Семье бывший Корнет Кавалергардского Е.И.В. Марии Фёдоровны полка С. С. Бехтеев одно из своих стихотворений посвящает Клементию Нагорному:
В годины ярости кровавой
Преступных слов и гнусных дел,
Когда от нас Орёл Двуглавый,
Взмахнув крылами, улетел;
Когда убийцы и бродяги,
Позоря славных ход времён,
Топтали царственные стяги
И Крест Андреевских знамён;
Когда матросы с бандой серой,
Казня страдальцев без вины,
Глумились в бешенстве над верой
Седой священной старины, —
Тогда на вольные страданья,
С ничтожной горстью верных слуг,
С своим Царём пошёл в изгнанье
Ты – верный раб и честный друг.
И скорбь, и жребий – зло суровый
Ты с Ним в дни горя разделил
И за Него, томясь, оковы
В предсмертный час благословил.
И, пулей в грудь навылет ранен,
Ты умер верностью горя,
Как умер преданный Сусанин
За Православного Царя…
Пройдёт свободы хмель позорный,
Забудет Русь кровавый бой…
Но будет жить матрос Нагорный
В преданьях родины святой. [512]
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Клементий Григорьевич Нагорный был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Воина Клементия (Нагорного).
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
К. Г. Нагорный в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) 7 мая, часов в 11 утра, мы все сели на пароход «Русь» и отбыли в 3 часа дня. Ехали все те лица, которых я называл раньше Сергееву. Нас сопровождал отряд под командой Родионова; отряд больше состоял из латышей. Родионов держал себя очень нехорошо. Он запер каюту, в которой находился Алексей Николаевич с Нагорновым, [513]снаружи. Все остальные каюты, в том числе и Великих Княжон, по его требованию, были заперты на ключ изнутри.
9 мая утром мы прибыли в Тюмень, и в тот же день сели в поезд. В Екатеринбург мы приехали 10 мая часа в 2 утра. Всю ночь нас таскали с вокзала на вокзал. [514]Приблизительно, часов в 9 утра поезд остановили между вокзалами. Шёл мелкий дождь. Было грязно. Подано было 5 извозчиков. К вагону, в котором находились Дети, подошёл с какими-то комиссарами Родионов. Вышли Княжны. Татьяна Николаевна имела на одной своей руке любимую собаку. [515]Другой рукой она тащила чемодан, с трудом волоча его. К ней подошёл Нагорнов и хотел ей помочь. Его грубо оттолкнули. Я видел, что с Алексеем Николаевичем сел Нагорный. Как разместились остальные, не помню. Помню только, что в каждом экипаже был комиссар, вообще кто-то из большевистских деятелей.
(…) Вы неверно написали, что Алексей Николаевич уехал из вагона в Екатеринбург с Нагорным. Это не так. Нагорный остался с нами в вагоне, и на следующий день он уехал с Родионовым и с вещами, надо думать, в Ипатьевский дом. Спустя несколько дней после этого я видел его около Ипатьевского дома, как я Вам и говорил». [516]
Документ № 2
«(…) Были ещё при Царской Семье каких-то два человека, как мне объяснял Медведев, тоже слуги. Один из них был высокого роста, худощавый, лет 35, светло-русый, коротко стриженный, бороду брил, усы подстригал. Нос средней величины, прямой. Остальных примет не помню, но лицо у него было чистое, как у женщины. (…) Первый носил чёрную тужурку, брюки и ботинки. (…) Я ещё видел, как первый выносил резиновую подушку с мочой Наследника». [517]
Документ № 3
«Нагорному было лет 28–30, высокий, сутуловатый, широкий, не худой, тёмный шатен. Волосы на голове носил, кажется, на пробор, бороду брил, усы постригал по-английски, нос прямой, глаза, кажется, голубые. Носил он чёрные штаны навыпуск и защитного цвета китель на крючках». [518]
Документ № 4
«(…) Этот Родионов общался с ними плохо. Он старался показать свою власть и требовал от Княжон, чтобы они не смели запирать и закрывать дверей своих комнат на ночь, объясняя это тем, что он, если пожелает, может во всякое время прийти к ним. Даже в алтарь он поставил солдата, когда совершалось на дому богослужение. Когда мы ехали на пароходе, он запер на замок Алексея Николаевича вместе с Нагорным.
(…) Я Алексея Николаевича люблю. Хороший он был мальчик. Он был весёлый, довольный. Любил он шутки, игры. С Нагорным они всегда, бывало, спорят из-за всего, но только не зло, а по-хорошему». [519]
Литература о К. Г. Нагорном
1. Е. Михайлина. Крест последней княжны. Газета «Московский комсомолец», № 2179 от 17 мая 2006 г.
2. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
3. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
4. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 7
Лакей 1-го разряда при Комнатах Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Алексей Егорович Трупп (Алоиз Лаурс Труупс)
Среди прибывших в Екатеринбург царских слуг самый большой стаж службы при Высочайшем Дворе имел Лакей А. Е. Трупп.
В большинстве изданий, вышедших в нашей стране за последние полтора десятилетия и посвящённых Царской Семье и Её верным слугам, этот человек упоминается как Алексей Егорович (реже – как Алоизий Егорович). На самом деле, его настоящее полное имя – Алоиз Лаурс Труупс.
Алоиз Лаурс Труупс (в России его фамилия стала писаться: Трупп) родился 8 апреля (ст. ст.) 1856 года в деревне Калнагалс Баркавской волости Режицкого уезда Витебской губернии в семье зажиточных крестьян.
Католик по вероисповеданию, Алоиз был крещён в одном из баркавских костёлов священником Эриком Мажиновским.
Фамилия их в то время на Витебщине была не из редких. Ибо, если ориентироваться на карты Военно-Топографического Бюро, изданные в период с 1805 по 1877 годы, то деревень со сходными названиями: «Трупп», «Трупени», «Трупы» – там было несколько. А в окрестностях деревни Калнагалс их оказалось целых шесть. Посему можно сделать предположение, что фамилия А. Е. Труппа происходит от названия какой-нибудь из них.
Согласно «Спискам населённых мест Витебской губернии», составленных на начало ХХ века, деревня Калнагалс находилась у реки Студень. Деревня была небольшой и насчитывала всего 11 дворов, в которых проживали 43 мужчины и 46 женщин. Духовное окормление этой деревни, собственно, как и большей части всей Витебской губернии, осуществлялось Римско-католической церковью, а её удаленность от губернского Витебска составляла 353 км.
Помимо Алоиза в семье Труупсов росло ещё четверо детей: сестра и три брата. Своё начальное образование А. Труупс получил в Баркавской церковно-приходской школе, которую окончил в 1866 году. Далее же учиться ему не пришлось, так как ближайшее Городское училище находилось в Резекне (с 1893 г. – Режице), поэтому после окончания школы Алоиз так и остался жить в родительском доме в Калнагалс.
Когда в 1874 году подошёл срок призыва в армию его старшего брата, 18-летний Алоиз пошёл служить вместо него. Будучи высоким и статным юношей, Алоиз Труупс был зачислен в Лейб-Гвардии Семёновский полк – один из самых престижных полков Императорской Русской Армии.
Высокий голубоглазый блондин, проходивший службу в этой элитной части, был замечен Императрицей Марией Фёдоровной и по окончании воинской повинности взят на должность Лакея. (Вероятнее всего, именно тогда он и стал именоваться Алексеем Егоровичем Труппом.)
Из сохранившихся архивных документов известно, что А. Е. Трупп был определён к Высочайшему Двору Лакеем 1-го разряда сверх штата 8 апреля 1883 года, то есть ещё в период правления Императора Александра III.
Его первоначальный годовой оклад составлял 300 рублей.
2 апреля 1884 года А. Е. Трупп в этой же должности был зачислен в Штат Гофмаршальской Части и назначен к Комнатам Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Лакеем 1-го разряда.
Не подлежит сомнению, что свои служебные обязанности А. Е. Трупп выполнял образцово, свидетельством чему – Серебряная медаль «За усердие», полученная им в день Священной Коронации Государя Императора Николая II.
Спустя почти полторы сотни лет, нам, живущим сегодня, весьма сложно представить, сколь головокружительной получилась карьера обычного латышского парня, волею судеб оказавшегося приближённым к Царской Семье.
Сейчас вряд ли можно точно установить, какие, собственно, служебные обязанности приходилось выполнять А. Е. Труппу. Однако не подлежит сомнению тот факт, что этому человеку доверялось многое, – стоит лишь взглянуть на некоторые фото из царских альбомов начала ХХ века, где он изображён держащим под уздцы пони, на которой в разное время поочередно восседают то Великая Княжна Татьяна Николаевна, а то её порфирородные сёстры.
По свидетельству латышского историка Доната Латковскиса, доход А. Е. Труппа позволил ему скопить некоторую сумму, на которую он приобрёл несколько земельных участков и дачных строений в пригороде Санкт-Петербурга. Не забывал он также и своих родственников и земляков, которым по их просьбам помогал деньгами, оказывал всякого рода протекции при устройстве на работу, запомнившись всем, знавшим его, весёлым, жизнерадостным и коммуникабельным человеком. Однако, как служащий Гофмаршальской части, в каких-либо общественных мероприятиях участия он не принимал.
Положение А. Е. Труппа, как Лакея при Высочайшем Дворе, было весьма неоднозначным. Ибо большинство близко знавших его прочих слуг считало, что ему, как чуть ли не единственному представителю латгальской этнической группы, благоволит Императрица Мария Фёдоровна, посему сам он более всего боялся скомпрометировать себя чем либо…
И всё же подобный случай произошёл, о чём в 1938 году поведал известный латышский общественный деятель, органист Эдвард Крустанс, сестра которого, Анна Крустанс, длительное время жила в Санкт-Петербурге, воспитывая крестника Государя Императора Николая II – Симона. Где-то на исходе XIX века А. Е. Трупп увлёкся женой одного из своих сослуживцев, что на некоторое время серьёзно подмочило его репутацию и что, скорее всего, стало причиной того, что он до конца своих дней оставался холостяком…
За свою верную службу А. Е. Трупп неоднократно отмечался Государем.
Так, в награду отлично-усердной службы 1 апреля 1904 года он был Всемилостивейше возведён в звание Личного Почётного Гражданина, а ровно через два года награждён Золотой шейной медалью «За усердие».
С 1904 года в Латвии начинается новый исторический период, получивший название «Атмода» (латыш. – «Возрождение»). Имея это в виду, Эдвард Крустанс как-то заметил, что после произошедших на его родине событий революции 1905 года А. Е. Трупп стал более пристально интересоваться общественно-политической жизнью своего родного края. Так, в частности, именно в это время он начал сотрудничать с видными латышскими просветителями – братьями Скринда. А когда священник Бенедикт Скринда служил в Бугмуйжском костёле, его брат Антон Скринда 16 августа 1909 года организовал в Букмуйже первое латгальское мероприятие, на которое приехали жившие в то время в Санкт-Петербурге латгальцы (латыши), в числе их присутствовал и А. Е. Трупп. Во время этих празднеств пел хор, а также был поставлен любительский спектакль, в котором принял участие А. Е. Трупп, сыгравший в нём роль офицера.
23 апреля 1908 года с соизволения Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны ему было назначена выплата добавочных к штатному расписанию денег в сумме 360 рублей в год.
В 1910 году Государь Император Николай II на своей яхте «Штандартъ» прибыл в Ригу для участия в торжествах, посвящённых открытию на Александровском бульваре памятника Его Венценосному предку Императору Петру Великому. Установка конной статуи Петру I была приурочена к 200-летнему юбилею вхождения Латвии в состав Российского государства. (Сейчас на этом месте стоит статуя свободы и независимости Латвии.) В числе сопровождавшей Императора многочисленной свиты был и А. Е. Трупп.
Ранее уже говорилось, что, проживая в Санкт-Петербурге, А. Е. Трупп не забывал о своих близких и земляках. Он периодически жертвовал на местный костёл, помог братьям приобрести необходимую в хозяйстве молотилку и прочую сельскохозяйственную технику, а после того как в 1900 году во время пожара почти полностью выгорела деревня Калнагалс, помог своим братьям Язепсу и Петерису деньгами, чтобы те смогли заново отстроиться. Помог он своим родственникам и в другой раз, когда спас от неминуемого голода, – случившееся наводнение уничтожило весь урожай (дома Труппов стояли на берегу озера Лубанас, а в то лето вода вышла из берегов).
Состоя в придворном штате, А. Е. Труппу не так часто удавалось навещать родные места. Известно, что в 1908 году он приехал на похороны матери, привезя в подарок своим родным большой чайный сервиз. (Об этом сервизе с голубыми цветами впоследствии вспоминала Э. Д. Колесникова, мать которой, не понимая его ценности, давала ей в детстве с ним играть.)
Последний же визит А. Е. Труппа на родину приходится на 1912 год. И связан он был, опять-таки, с его желанием помочь своим братьям в приобретении нескольких десятин земли. (Отец А. Е. Труппа владел 50 гектарами земли, в то время как его сыновья Язепс и Петерис были бедняками, владеющими небольшими земельными наделами.) Однако этим планам не удалось сбыться из-за разразившейся вскоре Первой мировой войны и последовавшими вслед за ней революционными событиями.
Со слов упоминавшейся ранее Э. Д. Колесниковой, А. Е. Трупп очень любил детей и во время своих приездов на родину всегда щедро одаривал конфетами местную детвору. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его любовь к детям, в первую очередь, распространялась на Августейших Детей, забота о которых стала главным делом его жизни. Будучи сам бездетным, он отдавал им всё тепло своей души и оставался преданным их слугой до последних минут своей жизни.
14 апреля 1913 года А. Е. Трупп был Всемилостивейше возведён в звание Потомственного Почётного Гражданина, а немногим позднее, по повелению Государыни Приказом по Гофмаршальской Части за № 39 от 6 сентября 1913 года, его личное добавочное содержание 360 руб. было включено в основной оклад (600 руб.), что составило 960 руб. в год.
Своё последнее добавочное содержание в 450 рублей в год А. Е. Трупп получил уже во время Первой мировой войны – 25 мая 1916 года.
За свою долгую и беспорочную службу А. Е. Трупп был награждён:
• Темно-бронзовой медалью «В память Священной коронации Государя Императора Александра III» (16 февраля 1884 г.);
• Серебряной медалью «В память Императора Александра III» (26 февраля 1894 г.);
• Серебряной медалью «В память Священной коронации Государя Императора Николая II» (26 мая 1894 г.);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (26 мая 1896 г.);
• Золотой медалью «За усердие» для ношения на шее на Станиславской ленте (2 апреля 1906 г.);
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых (21 февраля 1913 г.);
• Датской серебряной медалью (30 марта 1892 г.);
• Французской серебряной медалью (17 апреля 1898 г.);
• Французской золотой медалью (27 января 1910 г.);
• Гессенским серебряным крестом (15 марта 1914 г.).
После Февральской смуты А. Е. Трупп не покинул Царскую Семью, а в качестве одного из слуг добровольно разделил вместе с Ней свою участь, по-прежнему выполняя обязанности верного Государева слуги. А когда стало известно о высылке Царской Семьи в далёкий сибирский Тобольск, он, не задумываясь, последовал вслед за Ней в добровольное изгнание, откуда впоследствии начал свой путь на Уральскую Голгофу.
С ликвидацией Гофмаршальской Части в январе 1918 года Приказом Административного Отдела Народного Комиссариата Имуществ Р.С.Ф.С.Р. за № 3485 от 30 июня 1918 года ему было назначено постоянное пособие в 640 руб. в год.
О тобольском периоде жизни А. Е. Труппа мало что известно. А фактически – ничего. За исключением, разве что, того, что во время следования из Тобольска в Тюмень Августейших Детей он узнал в одном из конвоировавших их латышей своего племянника. (Об этом случае показал на допросе у следователя Н. А. Соколова Лакей С. И. Иванов.)
По прибытии в Екатеринбург А. Е. Труппа и К. Г. Нагорного доставили в дом Ипатьева, где они провели ночь взаперти, после чего были подвергнуты тщательному обыску. При проведении такового в комендантской комнате А. Е. Трупп, как и К. Г. Нагорный, заявил, что имеет при себе наличные деньги, однако в несколько большей сумме, чем была им заявлена, в силу чего в «Книге записей дежурств членов Отряда особого назначения по охране Николая II» была сделана соответствующая запись:
« 24 Мая
Трупп Алексей Егорович в Дом особого назначения прибыл из Тобольска совместно с семьёй б[ывшего] царя, лакей, 61 [год]. Имеет при себе деньги сто четыре (104) руб.
Найдено при обыске 310 рублей (триста десять)». [520]
Расставшись с наличностью, А. Е. Трупп вместе с К. Г. Нагорным подписали расписки аналогичного содержания, после чего их допустили в комнаты, занимаемые Царской Семьёй. (Текст этих расписок был написан рукой Коменданта ДОН А. Д. Авдеева.)
В своём дневнике Государь не единожды упоминал имя А. Е. Труппа:
«11 Мая 1918 г. С утра ожидали впуска наших людей из Тобольска и привоза остального багажа. Решил отпустить моего старика Чемадурова для отдыха и вместо него взять на время Труппа. Только вечером дали ему войти и Нагорному, и полтора часа их допрашивали и обыскивали у коменданта в комнате». [521]
Вскоре после заселения А. Е. Труппа в ДОН с ним произошёл малоприятный случай – во время уборки одной из комнат им и И. М. Харитоновым были обнаружены ручные гранаты, о чём ими же было немедленно заявлено одному из помощников Коменданта ДОН. [522]
Дальнейшая судьба Алексея Егоровича Труппа аналогична судьбе всех остальных узников Дома Особого назначения – в ночь с 16 на 17 июля он был убит в комнате нижнего этажа вместе со всеми остальными жертвами этой трагедии.
Сейчас мы уже точно знаем, что А. Е. Трупп был католиком. И тем не менее, во время оправляемых в ДОН церковных служб он не только присутствовал на таковых, но и прислуживал – был пономарём, разжигал и подносил кадило, выносил свечу…
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Алексей Егорович Трупп причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Алексея (Труппа).
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
17 июля 1998 года останки А. Е. Труппа были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.
* * *
Вплоть до настоящего времени некоторые исследователи, а также лица, считающие себя знатоками т. н. «царского дела», ссылаясь на книгу Г. Кинга и П. Вильсона «Романовы. Судьба царской династии», всерьёз заявляют о том, что А. Е. Трупп до своего поступления в Лакеи был… Полковником Императорской Русской Армии, наделённым огромным ростом.
А чтобы не быть голословным, приведу цитату из данного сочинения упомянутых авторов:
«За семьёй императора последовало двое слуг, сперва в Тобольск, а затем в Ипатьевский дом, где они были убиты вместе с Романовыми. Алексей Трупп, которому в год революции исполнилось пятьдесят девять лет, был полковником, а затем его зачислили в штат прислуги императора, которому он служил в качестве камердинера. Трупп выделялся своим огромным ростом и телосложением». [523]
Мне неведомо, откуда Г. Кинг и П. Вильсон почерпнули сведения о штаб-офицерском чине А. Е. Труппа, который тот, как видно из всего сказанного здесь, никогда не носил, равно как никогда не имел и «огромного роста». Ибо в ходе проведённого судебно-медицинского исследования предполагаемых костных останков А. Е. Труппа удалось установить, что его рост не мог превышать 182 см. А это, согласитесь, рост далеко не огромный!
Заявление по поводу его возраста также неверно, ибо, как уже знает читатель, в год революции 1917 года А. Е. Труппу исполнилось не «пятьдесят девять», а шестьдесят один год, что даёт нам право с уверенностью заявить о том, что его жизнь оборвалась на шестьдесят третьем году.
И наконец, как уже говорилось ранее, А. Е. Трупп был всего лишь Лакеем 1-го разряда, должность которого в иерархии Гофмаршальской части Высочайшего Двора несоизмеримо ниже, нежели должность Камердинера комнат Е.И.В. Государя Императора.
А. Е. Трупп в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) После этого наш поезд подали к вокзалу. Часа через три после этого я видел, как вывели из вагона Татищева, Гендрикову и Шнейдер и куда-то повели. Потом, несколько позднее, пришли к нашему вагону и взяли от нас Харитонова, маленького Седнева, Волкова и Труппа». [524]
Документ № 2
«(…) Кроме Царской Семьи, в доме, в верхнем этаже, с ними жили ещё следующие лица, которых я сам лично видел. (…) Затем был лакей, лет 35, высокий, худощавый, смугловатый, волосы на голове были русые. Собственно, голова у него была лысая, и волосы на голове были только по бокам. Бороду он брил, а усы он подстригал на английский фасон. [525]Носил он чёрную тужурку-френч, брюки и ботинки». [526]
Документ № 3
«(…) Труппу было лет 60, высокий, среднего телосложения. Волос на голове у него почти не было, усы и бороду брил. Цвет лица у него был розовый, нос прямой, глаза, кажется, серые. Носил он серые брюки и серую тужурку, прежнюю форму, только без прежних пуговиц, [527]чёрное пальто и чёрную фуражку. [528]
Документ № 4
«(…) Лакей был лет 60, высокого роста, худой. Волосы на голове, усы и бороду он брил. Носил он какую-то куртку, тёмно-серые брюки и ботинки». [529]
Документ № 5
«(…) А за несколько дней до нашего отъезда приехал ещё начальник отряда Родионов. Отряд у него был почти сплошь не из русских. Мне кажется, что это были латыши, но достоверно сказать, что это так, не могу. Может быть, тут были и мадьяры и латыши. С одним же из этих красноармейцев произошёл удивительный случай. Его узнал лакей Трупп. Он оказался его родным племянником: сыном родного брата Труппа. Имени его и местожительства я не знаю. Но лакей Трупп был откуда-то, кажется, из-под Риги. Он был польский латыш». [530]
Литература о А. Е. Труппе
1. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
2. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
3. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
4. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
5. Логунова М. О. Алексей Егорович Трупп – Алоиз Лаурс Труупс (лакей императора Николая II). Царское Село на перекрёстке времён и судеб. Материалы XVI Царскосельской научной конференции. Сборник научных статей в двух частях. Часть II. Санкт-Петербург, 2010, стр. 34–48.
Среди прибывших в Екатеринбург царских слуг самый большой стаж службы при Высочайшем Дворе имел Лакей А. Е. Трупп.
В большинстве изданий, вышедших в нашей стране за последние полтора десятилетия и посвящённых Царской Семье и Её верным слугам, этот человек упоминается как Алексей Егорович (реже – как Алоизий Егорович). На самом деле, его настоящее полное имя – Алоиз Лаурс Труупс.
Алоиз Лаурс Труупс (в России его фамилия стала писаться: Трупп) родился 8 апреля (ст. ст.) 1856 года в деревне Калнагалс Баркавской волости Режицкого уезда Витебской губернии в семье зажиточных крестьян.
Католик по вероисповеданию, Алоиз был крещён в одном из баркавских костёлов священником Эриком Мажиновским.
Фамилия их в то время на Витебщине была не из редких. Ибо, если ориентироваться на карты Военно-Топографического Бюро, изданные в период с 1805 по 1877 годы, то деревень со сходными названиями: «Трупп», «Трупени», «Трупы» – там было несколько. А в окрестностях деревни Калнагалс их оказалось целых шесть. Посему можно сделать предположение, что фамилия А. Е. Труппа происходит от названия какой-нибудь из них.
Согласно «Спискам населённых мест Витебской губернии», составленных на начало ХХ века, деревня Калнагалс находилась у реки Студень. Деревня была небольшой и насчитывала всего 11 дворов, в которых проживали 43 мужчины и 46 женщин. Духовное окормление этой деревни, собственно, как и большей части всей Витебской губернии, осуществлялось Римско-католической церковью, а её удаленность от губернского Витебска составляла 353 км.
Помимо Алоиза в семье Труупсов росло ещё четверо детей: сестра и три брата. Своё начальное образование А. Труупс получил в Баркавской церковно-приходской школе, которую окончил в 1866 году. Далее же учиться ему не пришлось, так как ближайшее Городское училище находилось в Резекне (с 1893 г. – Режице), поэтому после окончания школы Алоиз так и остался жить в родительском доме в Калнагалс.
Когда в 1874 году подошёл срок призыва в армию его старшего брата, 18-летний Алоиз пошёл служить вместо него. Будучи высоким и статным юношей, Алоиз Труупс был зачислен в Лейб-Гвардии Семёновский полк – один из самых престижных полков Императорской Русской Армии.
Высокий голубоглазый блондин, проходивший службу в этой элитной части, был замечен Императрицей Марией Фёдоровной и по окончании воинской повинности взят на должность Лакея. (Вероятнее всего, именно тогда он и стал именоваться Алексеем Егоровичем Труппом.)
Из сохранившихся архивных документов известно, что А. Е. Трупп был определён к Высочайшему Двору Лакеем 1-го разряда сверх штата 8 апреля 1883 года, то есть ещё в период правления Императора Александра III.
Его первоначальный годовой оклад составлял 300 рублей.
2 апреля 1884 года А. Е. Трупп в этой же должности был зачислен в Штат Гофмаршальской Части и назначен к Комнатам Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Лакеем 1-го разряда.
Не подлежит сомнению, что свои служебные обязанности А. Е. Трупп выполнял образцово, свидетельством чему – Серебряная медаль «За усердие», полученная им в день Священной Коронации Государя Императора Николая II.
Спустя почти полторы сотни лет, нам, живущим сегодня, весьма сложно представить, сколь головокружительной получилась карьера обычного латышского парня, волею судеб оказавшегося приближённым к Царской Семье.
Сейчас вряд ли можно точно установить, какие, собственно, служебные обязанности приходилось выполнять А. Е. Труппу. Однако не подлежит сомнению тот факт, что этому человеку доверялось многое, – стоит лишь взглянуть на некоторые фото из царских альбомов начала ХХ века, где он изображён держащим под уздцы пони, на которой в разное время поочередно восседают то Великая Княжна Татьяна Николаевна, а то её порфирородные сёстры.
По свидетельству латышского историка Доната Латковскиса, доход А. Е. Труппа позволил ему скопить некоторую сумму, на которую он приобрёл несколько земельных участков и дачных строений в пригороде Санкт-Петербурга. Не забывал он также и своих родственников и земляков, которым по их просьбам помогал деньгами, оказывал всякого рода протекции при устройстве на работу, запомнившись всем, знавшим его, весёлым, жизнерадостным и коммуникабельным человеком. Однако, как служащий Гофмаршальской части, в каких-либо общественных мероприятиях участия он не принимал.
Положение А. Е. Труппа, как Лакея при Высочайшем Дворе, было весьма неоднозначным. Ибо большинство близко знавших его прочих слуг считало, что ему, как чуть ли не единственному представителю латгальской этнической группы, благоволит Императрица Мария Фёдоровна, посему сам он более всего боялся скомпрометировать себя чем либо…
И всё же подобный случай произошёл, о чём в 1938 году поведал известный латышский общественный деятель, органист Эдвард Крустанс, сестра которого, Анна Крустанс, длительное время жила в Санкт-Петербурге, воспитывая крестника Государя Императора Николая II – Симона. Где-то на исходе XIX века А. Е. Трупп увлёкся женой одного из своих сослуживцев, что на некоторое время серьёзно подмочило его репутацию и что, скорее всего, стало причиной того, что он до конца своих дней оставался холостяком…
За свою верную службу А. Е. Трупп неоднократно отмечался Государем.
Так, в награду отлично-усердной службы 1 апреля 1904 года он был Всемилостивейше возведён в звание Личного Почётного Гражданина, а ровно через два года награждён Золотой шейной медалью «За усердие».
С 1904 года в Латвии начинается новый исторический период, получивший название «Атмода» (латыш. – «Возрождение»). Имея это в виду, Эдвард Крустанс как-то заметил, что после произошедших на его родине событий революции 1905 года А. Е. Трупп стал более пристально интересоваться общественно-политической жизнью своего родного края. Так, в частности, именно в это время он начал сотрудничать с видными латышскими просветителями – братьями Скринда. А когда священник Бенедикт Скринда служил в Бугмуйжском костёле, его брат Антон Скринда 16 августа 1909 года организовал в Букмуйже первое латгальское мероприятие, на которое приехали жившие в то время в Санкт-Петербурге латгальцы (латыши), в числе их присутствовал и А. Е. Трупп. Во время этих празднеств пел хор, а также был поставлен любительский спектакль, в котором принял участие А. Е. Трупп, сыгравший в нём роль офицера.
23 апреля 1908 года с соизволения Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны ему было назначена выплата добавочных к штатному расписанию денег в сумме 360 рублей в год.
В 1910 году Государь Император Николай II на своей яхте «Штандартъ» прибыл в Ригу для участия в торжествах, посвящённых открытию на Александровском бульваре памятника Его Венценосному предку Императору Петру Великому. Установка конной статуи Петру I была приурочена к 200-летнему юбилею вхождения Латвии в состав Российского государства. (Сейчас на этом месте стоит статуя свободы и независимости Латвии.) В числе сопровождавшей Императора многочисленной свиты был и А. Е. Трупп.
Ранее уже говорилось, что, проживая в Санкт-Петербурге, А. Е. Трупп не забывал о своих близких и земляках. Он периодически жертвовал на местный костёл, помог братьям приобрести необходимую в хозяйстве молотилку и прочую сельскохозяйственную технику, а после того как в 1900 году во время пожара почти полностью выгорела деревня Калнагалс, помог своим братьям Язепсу и Петерису деньгами, чтобы те смогли заново отстроиться. Помог он своим родственникам и в другой раз, когда спас от неминуемого голода, – случившееся наводнение уничтожило весь урожай (дома Труппов стояли на берегу озера Лубанас, а в то лето вода вышла из берегов).
Состоя в придворном штате, А. Е. Труппу не так часто удавалось навещать родные места. Известно, что в 1908 году он приехал на похороны матери, привезя в подарок своим родным большой чайный сервиз. (Об этом сервизе с голубыми цветами впоследствии вспоминала Э. Д. Колесникова, мать которой, не понимая его ценности, давала ей в детстве с ним играть.)
Последний же визит А. Е. Труппа на родину приходится на 1912 год. И связан он был, опять-таки, с его желанием помочь своим братьям в приобретении нескольких десятин земли. (Отец А. Е. Труппа владел 50 гектарами земли, в то время как его сыновья Язепс и Петерис были бедняками, владеющими небольшими земельными наделами.) Однако этим планам не удалось сбыться из-за разразившейся вскоре Первой мировой войны и последовавшими вслед за ней революционными событиями.
Со слов упоминавшейся ранее Э. Д. Колесниковой, А. Е. Трупп очень любил детей и во время своих приездов на родину всегда щедро одаривал конфетами местную детвору. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его любовь к детям, в первую очередь, распространялась на Августейших Детей, забота о которых стала главным делом его жизни. Будучи сам бездетным, он отдавал им всё тепло своей души и оставался преданным их слугой до последних минут своей жизни.
14 апреля 1913 года А. Е. Трупп был Всемилостивейше возведён в звание Потомственного Почётного Гражданина, а немногим позднее, по повелению Государыни Приказом по Гофмаршальской Части за № 39 от 6 сентября 1913 года, его личное добавочное содержание 360 руб. было включено в основной оклад (600 руб.), что составило 960 руб. в год.
Своё последнее добавочное содержание в 450 рублей в год А. Е. Трупп получил уже во время Первой мировой войны – 25 мая 1916 года.
За свою долгую и беспорочную службу А. Е. Трупп был награждён:
• Темно-бронзовой медалью «В память Священной коронации Государя Императора Александра III» (16 февраля 1884 г.);
• Серебряной медалью «В память Императора Александра III» (26 февраля 1894 г.);
• Серебряной медалью «В память Священной коронации Государя Императора Николая II» (26 мая 1894 г.);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (26 мая 1896 г.);
• Золотой медалью «За усердие» для ношения на шее на Станиславской ленте (2 апреля 1906 г.);
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых (21 февраля 1913 г.);
• Датской серебряной медалью (30 марта 1892 г.);
• Французской серебряной медалью (17 апреля 1898 г.);
• Французской золотой медалью (27 января 1910 г.);
• Гессенским серебряным крестом (15 марта 1914 г.).
После Февральской смуты А. Е. Трупп не покинул Царскую Семью, а в качестве одного из слуг добровольно разделил вместе с Ней свою участь, по-прежнему выполняя обязанности верного Государева слуги. А когда стало известно о высылке Царской Семьи в далёкий сибирский Тобольск, он, не задумываясь, последовал вслед за Ней в добровольное изгнание, откуда впоследствии начал свой путь на Уральскую Голгофу.
С ликвидацией Гофмаршальской Части в январе 1918 года Приказом Административного Отдела Народного Комиссариата Имуществ Р.С.Ф.С.Р. за № 3485 от 30 июня 1918 года ему было назначено постоянное пособие в 640 руб. в год.
О тобольском периоде жизни А. Е. Труппа мало что известно. А фактически – ничего. За исключением, разве что, того, что во время следования из Тобольска в Тюмень Августейших Детей он узнал в одном из конвоировавших их латышей своего племянника. (Об этом случае показал на допросе у следователя Н. А. Соколова Лакей С. И. Иванов.)
По прибытии в Екатеринбург А. Е. Труппа и К. Г. Нагорного доставили в дом Ипатьева, где они провели ночь взаперти, после чего были подвергнуты тщательному обыску. При проведении такового в комендантской комнате А. Е. Трупп, как и К. Г. Нагорный, заявил, что имеет при себе наличные деньги, однако в несколько большей сумме, чем была им заявлена, в силу чего в «Книге записей дежурств членов Отряда особого назначения по охране Николая II» была сделана соответствующая запись:
« 24 Мая
Трупп Алексей Егорович в Дом особого назначения прибыл из Тобольска совместно с семьёй б[ывшего] царя, лакей, 61 [год]. Имеет при себе деньги сто четыре (104) руб.
Найдено при обыске 310 рублей (триста десять)». [520]
Расставшись с наличностью, А. Е. Трупп вместе с К. Г. Нагорным подписали расписки аналогичного содержания, после чего их допустили в комнаты, занимаемые Царской Семьёй. (Текст этих расписок был написан рукой Коменданта ДОН А. Д. Авдеева.)
В своём дневнике Государь не единожды упоминал имя А. Е. Труппа:
«11 Мая 1918 г. С утра ожидали впуска наших людей из Тобольска и привоза остального багажа. Решил отпустить моего старика Чемадурова для отдыха и вместо него взять на время Труппа. Только вечером дали ему войти и Нагорному, и полтора часа их допрашивали и обыскивали у коменданта в комнате». [521]
Вскоре после заселения А. Е. Труппа в ДОН с ним произошёл малоприятный случай – во время уборки одной из комнат им и И. М. Харитоновым были обнаружены ручные гранаты, о чём ими же было немедленно заявлено одному из помощников Коменданта ДОН. [522]
Дальнейшая судьба Алексея Егоровича Труппа аналогична судьбе всех остальных узников Дома Особого назначения – в ночь с 16 на 17 июля он был убит в комнате нижнего этажа вместе со всеми остальными жертвами этой трагедии.
Сейчас мы уже точно знаем, что А. Е. Трупп был католиком. И тем не менее, во время оправляемых в ДОН церковных служб он не только присутствовал на таковых, но и прислуживал – был пономарём, разжигал и подносил кадило, выносил свечу…
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Алексей Егорович Трупп причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Алексея (Труппа).
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
17 июля 1998 года останки А. Е. Труппа были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.
Вплоть до настоящего времени некоторые исследователи, а также лица, считающие себя знатоками т. н. «царского дела», ссылаясь на книгу Г. Кинга и П. Вильсона «Романовы. Судьба царской династии», всерьёз заявляют о том, что А. Е. Трупп до своего поступления в Лакеи был… Полковником Императорской Русской Армии, наделённым огромным ростом.
А чтобы не быть голословным, приведу цитату из данного сочинения упомянутых авторов:
«За семьёй императора последовало двое слуг, сперва в Тобольск, а затем в Ипатьевский дом, где они были убиты вместе с Романовыми. Алексей Трупп, которому в год революции исполнилось пятьдесят девять лет, был полковником, а затем его зачислили в штат прислуги императора, которому он служил в качестве камердинера. Трупп выделялся своим огромным ростом и телосложением». [523]
Мне неведомо, откуда Г. Кинг и П. Вильсон почерпнули сведения о штаб-офицерском чине А. Е. Труппа, который тот, как видно из всего сказанного здесь, никогда не носил, равно как никогда не имел и «огромного роста». Ибо в ходе проведённого судебно-медицинского исследования предполагаемых костных останков А. Е. Труппа удалось установить, что его рост не мог превышать 182 см. А это, согласитесь, рост далеко не огромный!
Заявление по поводу его возраста также неверно, ибо, как уже знает читатель, в год революции 1917 года А. Е. Труппу исполнилось не «пятьдесят девять», а шестьдесят один год, что даёт нам право с уверенностью заявить о том, что его жизнь оборвалась на шестьдесят третьем году.
И наконец, как уже говорилось ранее, А. Е. Трупп был всего лишь Лакеем 1-го разряда, должность которого в иерархии Гофмаршальской части Высочайшего Двора несоизмеримо ниже, нежели должность Камердинера комнат Е.И.В. Государя Императора.
А. Е. Трупп в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) После этого наш поезд подали к вокзалу. Часа через три после этого я видел, как вывели из вагона Татищева, Гендрикову и Шнейдер и куда-то повели. Потом, несколько позднее, пришли к нашему вагону и взяли от нас Харитонова, маленького Седнева, Волкова и Труппа». [524]
Документ № 2
«(…) Кроме Царской Семьи, в доме, в верхнем этаже, с ними жили ещё следующие лица, которых я сам лично видел. (…) Затем был лакей, лет 35, высокий, худощавый, смугловатый, волосы на голове были русые. Собственно, голова у него была лысая, и волосы на голове были только по бокам. Бороду он брил, а усы он подстригал на английский фасон. [525]Носил он чёрную тужурку-френч, брюки и ботинки». [526]
Документ № 3
«(…) Труппу было лет 60, высокий, среднего телосложения. Волос на голове у него почти не было, усы и бороду брил. Цвет лица у него был розовый, нос прямой, глаза, кажется, серые. Носил он серые брюки и серую тужурку, прежнюю форму, только без прежних пуговиц, [527]чёрное пальто и чёрную фуражку. [528]
Документ № 4
«(…) Лакей был лет 60, высокого роста, худой. Волосы на голове, усы и бороду он брил. Носил он какую-то куртку, тёмно-серые брюки и ботинки». [529]
Документ № 5
«(…) А за несколько дней до нашего отъезда приехал ещё начальник отряда Родионов. Отряд у него был почти сплошь не из русских. Мне кажется, что это были латыши, но достоверно сказать, что это так, не могу. Может быть, тут были и мадьяры и латыши. С одним же из этих красноармейцев произошёл удивительный случай. Его узнал лакей Трупп. Он оказался его родным племянником: сыном родного брата Труппа. Имени его и местожительства я не знаю. Но лакей Трупп был откуда-то, кажется, из-под Риги. Он был польский латыш». [530]
Литература о А. Е. Труппе
1. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
2. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
3. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
4. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
5. Логунова М. О. Алексей Егорович Трупп – Алоиз Лаурс Труупс (лакей императора Николая II). Царское Село на перекрёстке времён и судеб. Материалы XVI Царскосельской научной конференции. Сборник научных статей в двух частях. Часть II. Санкт-Петербург, 2010, стр. 34–48.
Глава 8
Старший Повар Иван Михайлович Харитонов
И наконец, ещё один царский слуга, оказавшийся впоследствии среди уже известных нам заложников дома Ипатьева, – Старший повар И. М. Харитонов, события жизни которого нам стали яснее благодаря материалам семейного архива и подвижнической работе, проделанной его правнуком П. В. Мультатули.
Иван Михайлович Харитонов родился 30 мая (12 июня) 1870 года в Санкт-Петербурге, в семье письмоводителя Дворцовой Полиции М. Х. Харитонова.
Отец Ивана Михайловича, Михаил Харитонович Харитонов, был круглым сиротой, воспитывался в сиротском приюте и был зачислен в кантонисты. (Прадед и прапрадед И. М. Харитонова служили Рядовыми и Унтер-Офицерами.) Прослужив на государственной службе около 50 лет, М. Х. Харитонов был неоднократно отмечен чинами и наградами, а также возведён в Личное Дворянство. Выйдя в отставку по состоянию здоровья 27 мая 1906 года, он был произведён в Титулярные Советники с годовой пенсией в 1600 рублей.
Своих детей М. Х. Харитонов также определил при Высочайшем Дворе, вследствие чего его сын Иван начал свою службу 1 мая 1882 года, будучи 12-летним подростком. Его первая должность называлась «Поваренный ученик 2-го разряда» и лишь по прошествии восьми лет (1 июня 1888 года) он становится Поваренным учеником 1-го класса.
Ученичество И. М. Харитонова закончилось 1 января 1890 года – в этот день он получил назначение на должность Повара 2-го разряда.
Однако работать по специальности ему долго не пришлось. 1 декабря 1891 года он был уволен со службы для отбывания воинской повинности, которую проходил на Императорском Флоте, поскольку в то время служба при Высочайшем Дворе не освобождала от таковой.
По окончании воинской службы в 1895 году он вновь определяется к Высочайшему Двору и с 5 сентября 1895 года восстанавливается в прежней должности.
Через некоторое время И. М. Харитонов был отправлен на стажировку в Париж, где обучался в одной из лучших французских кулинарных школ по специальности суповника.
В Париже Иван Михайлович знакомится с известным кулинаром и ресторатором Жаном-Пьером Кюба, с которым его в дальнейшем связывала многолетняя дружба.
В 1896 году И. М. Харитонов женился на Евгении Андреевне Тур, происходившей из немецкого обрусевшего рода. Рано став сиротой, она находилась на воспитании своего деда по материнской линии, П. С. Степанова (1817–1901), который, отслужив солдатом 25 лет, заканчивал свой век в собственном доме в Колпине, где и воспитывал детей своей осиротевшей дочери.
Брак Ивана Михайловича и Евгении Андреевны был очень счастливым и с годами увенчался рождением шестерых детей: Антонины (29 мая 1897 года), Капитолины (18 октября 1898 года), Петра (16 января 1901 года), Екатерины (7 ноября 1902 года), Кирилла (21 марта 1905 года) и Михаила.
В год рождения в семье Харитоновых третьего ребёнка её глава 1 июня 1901 года назначается Поваром 1-го разряда.
В городе Санкт-Петербурге Харитоновы проживали в квартире № 35 ведомственного дома за № 7, расположенного на Гагаринской улице.
Помимо своего места жительства, И. М. Харитонову также часто приходилось бывать и на Бассейной улице, где в Литейной Женской Гимназии учились его дочери.
На летние месяцы каждого года многочисленное семейство Харитоновых, как правило, снимало дачу в Петергофе или в расположенном рядом с ним поселке Знаменка. Но впоследствии Иван Михайлович построил свой собственный дом в Тайцах, где со временем планировалась возведение дворца для Наследника Цесаревича Алексея Николаевича.
«Когда Царская Семья жила в Александровском Дворце, – вспоминает Валентин Михайлович Мультатули, [531]– то Харитонов работал рядом, в небольшой пристройке, которая сохранилась до сих пор. То же самое было и в Александрии в Петергофе. Это помещение, превращённое в коммунальные квартиры, в советское время сдавалось на лето, и я в детстве заходил со старшими в этот дом, где они тоже чуть было не сняли комнату на лето. Затем какое-то время мы все жили рядом с Коттеджем, в бывшем доме Великой Княгини Ольги Александровны, тоже превращённом в коммунальные квартиры, которые их новые хозяева тоже сдавали на лето дачникам.
Парк «Александрия» тоже хранит немало воспоминаний, связанных с Семьёй последнего Императора. В этом парке Император появлялся без видимой охраны. Однажды вечером, когда бабушка с Иваном Михайловичем стояла на крыльце своего служебного дома, мимо в цивильной одежде прошёл какой-то господин, и Иван Михайлович ему поклонился. “Кто это?”, – спросила его жена. “Это Государь”, – ответил ей он». [532]
10 апреля 1911 года И. М. Харитонов был назначен Старшим поваром, а незадолго до начала Первой мировой войны получил звание Потомственного Почётного Гражданина.
Однако профессия придворного повара была не только почётной, но не такой уж и простой, как это может показаться на первый взгляд. Ведь если мы, к примеру, взглянем на любое из придворных меню того времени, то найдём для себя весьма много интересного и удивительного. Так, вопреки существующему мнению, стол Царской Семьи был, несмотря на свою изысканность, весьма скромен. (В отличие от стола других монарших дворов, не говоря уж о столах, пришедших на смену Романовым советских руководителей, буквально изобилующих всякого рода деликатесами и яствами.)
И хотя в этой области, кажется, всё было давно придумано, И. М. Харитонов и здесь проявлял просто чудеса изобретательности. Взять, к примеру, изобретённый им суп-пюре из свежих огурцов, подававшийся обычно в ноябре. Суп, который, несомненно, явился творческой переработкой опыта французских кулинаров, нашедшего своё применение к нашему русскому свежему огурцу в тепловой обработке.
Но, помимо знания секрета рецептов Православной кухни с её постными и праздничными блюдами, Старшему повару И. М. Харитонову требовалось в совершенстве знать и уметь приготовить многое из того, что считалось национальной кухней других народов мира, – ведь ему часто приходилось составлять меню и следить за приготовлением всевозможных блюд для многочисленных иностранных гостей. А это, в свою очередь, требовало обширных знаний в области не только искусства приготовления пищи, но и мировой кулинарной культуры.
Сопровождая Государя практически во всех Его поездках, И. М. Харитонову удалось посмотреть многие страны мира: Данию, Великобританию, Германию, Италию, Францию и др. И где бы он ни был, отовсюду слал в адрес своих близких открытки с видами тех городов и государств, в которых пребывал.
Впрочем, кому бы ни адресовались эти открытки, в них всегда перечислялись все домочадцы Ивана Михайловича. Вот, к примеру, одна из открыток, написанная им супруге Евгении Андреевне:
«Здравствуй! Дорогая Женечка, крепко тебя целую, я, слава Богу, здравствую. Завтра уезжаю на 4 дня в море, по приезде сообщу. Будь здорова, целую крепко дорогих Тонечку, Капочку, Петеньку, Катеньку, Кирочку и Мишуху. Затем до скорого свидания. Ваш Иван». [533]
А вот открытка, написанная И. М. Харитоновым самому младшему из детей:
«Дорогой Миша! Поздравляю тебя с Днём твоего Ангела, а Маму, Тоню, Капу и Киру с дорогим именинником. Целую всех крепко. Любящий тебя Папа». [534]
И, как рассказывал О. Т. Ковалевской (автору книги «С Царём и за Царя») Валентин Михайлович Мультатули, получив это письмо,
«двухлетний Михаил Иванович с большой ответственностью за порученное дело шёл целовать Маму, Тоню, Капу, Катю и, возможно, даже всех по порядку». [535]
Надо также отметить, что порядок обращения к членам семьи по их возрасту всякий раз неизменно сохранялся во всех отсылаемых Иваном Михайловичем письмах и открытках. Нарушение же такового требовало немедленного исправления «допущенной несправедливости»:
«Дорогая Катенька, ты не сердись, что я послал сперва Кирочке, а теперь посылаю тебе. Я ошибся в очереди, теперь стараюсь исправить ошибку…» [536]
Или:
«Дорогой Петя! Здравствуй! Крепко тебя целую и молю Бога, чтобы тебе перейти во второй класс». [537]
Особую же тревогу Ивана Михайловича, как отца, вызывало слабое здоровье старшей дочери Антонины: [538]
«Дорогая Тонечка, здравствуй! Пиши, голубка, как твоё здоровье. (…) Как успехи в науках?» [539]
Или же:
«Дорогая Тонечка! Здравствуй! Письмо твоё получил, за которое тебя крепко целую и радуюсь, что ты попала в Гимназию. Будь здорова. Любящий тебя твой Папа». [540]
За год до начала Великой войны Кайзер Вильгельм II с особым почётом принимал Государя Императора Николая II. Во время этой встречи всем его слугам были предоставлены личные экипажи, а по окончании визита сделаны ценные подарки, – И. М. Харитонову достались золотые запонки в виде германского государственного герба. Будучи в Берлине, И. М. Харитонов купил настенные часы, ко-торые, пережив блокаду, бережно сохраняются в семье Мультатули и продолжают отсчитывать время и по сей день.
В годы Первой мировой войны И. М. Харитонову приходилось сопровождать Государя почти во всех Его поездках в Ставку и на фронт, а его возвращения всегда были нескрываемой радостью для детей. Ибо всякий раз он привозил им какие-нибудь подарки. А однажды, на радость своим мальчикам, привёз им настоящий трофей – германский шишак. [541]
За свою долгую и беспорочную службу И. М. Харитонов был награждён:
• Серебряной медалью «В память Императора Александра III» (26 февраля 1894 г.);
• Серебряной медалью «В память Священной коронации Государя Императора Николая II» (26 мая 1894 г.);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (18 апреля 1910 г.);
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых (21 февраля 1913 г.);
• Саксен-Кобург-Готской серебряной медалью (17 апреля 1898 г.);
• Гессенской серебряной медалью «За заслуги» (15 мая 1909 г.);
• Великобританской бронзовой медалью (15 мая 1909 г.);
• Французской золотой медалью (27 января 1910 г.);
• Великобританской серебряной медалью (5 февраля 1911 г.);
• Болгарским орденом «За гражданские заслуги» VI степени (18 мая 1911 г.);
• Прусским Почётным Крестом (16 июля 1912 г.);
• Сербской серебряной медалью с Короной (1 февраля 1913 г.);
• Итальянской золотой медалью (17 декабря 1912 г.);
• Гессенским серебряным крестом (15 марта 1914 г.).
Когда для Царской Семьи наступил период заточения в Царском Селе, И. М. Харитонов, ни минуты не сомневаясь, разделил с Ней свою судьбу, также оказавшись в положении арестованного. К тому же, теперь круг его служебных обязанностей стал значительно шире. Ибо с началом Февральской смуты последний Метрдотель Высочайшего Двора француз Оливье [542]покинул Россию, и теперь Ивану Михайловичу было поручено выполнять его обязанности. А так как семья И. М. Харитонова проживала в Царском Селе за пределами границ Александровского Дворца, единственно возможным способом общения стала почтовая переписка.
В настоящий момент в семейном архиве Мультатули хранится одно из таких писем, написанное И. М. Харитоновым 19 июня 1917 года. Но вот что интересно – после традиционного приветствия своих домочадцев в порядке их старшинства и пожелания им всем здоровья, он заканчивает письмо не совсем обычными словами: «Ваш навеки Иван». Тут создаётся впечатление, что И. М. Харитонов как бы предчувствовал свою скорую гибель.
1 августа 1918 года И. М. Харитонов вместе со своей женой и всеми детьми последовал за Царской Семьёй в Тобольск, где занимался своей основной деятельностью – кухней и приготовлением пищи теперь уже для бывших Августейших Особ. В отличие от несемейных слуг, И. М. Харитонов в этом городе снимал отдельную квартиру, состоявшую из нескольких комнат.
В Новый 1918 год Государыня подарила Евгении Андреевне Евангелие с надписью: «Харитоновой с семьёй. Александра», которое она читала вплоть до самой своей смерти.
Начало этого года не принесло Царской Семье ничего хорошего, и бывший Старший повар И. М. Харитонов был вынужден порою обращаться к обеспеченным тобольчанам за финансовой помощью, необходимой для нормального питания Августейших Узников.
В своей книге «С Царём и за Царя» О. Т. Ковалевская совершенно справедливо подмечает:
«В Тобольске Харитонов часто ходил по богатым купцам и другим известным жителям города и просил взаймы – для Царской Семьи. Ему часто отказывали, а когда давали, требовали записывать каждую мелочь. Невозможно без чувства глубокой горечи и стыда читать строки хозяйственной книги: “От купца такого-то получено столько-то вёдер молока, от мастерового такого-то – столько-то гвоздей…” и так далее. Зато простой народ и монахи близлежащих монастырей несли к “Дому Свободы” кто что мог: сметану, молоко, яйца, мясо». [543]
С ликвидацией Гофмаршальской Части в январе 1918 года Приказом Административного Отдела Народного Комиссариата Имуществ Р.С.Ф.С.Р. за № 3485 от 30 июня 1918 г. И. М. Харитонов был уволен от службы с назначением пособия 640 руб. в год.
Когда в мае 1918 года И. М. Харитонов вместе с остальными слугами уезжал из Тобольска в Екатеринбург, ему было разрешено проститься с женой и детьми. Об этом прощании Евгения Андреевна впоследствии рассказывала своим детям и внукам. Пристань, где стоял готовый к отправке пароход «Русь», на котором увозили Августейших Детей, была почти пуста. Наследник Цесаревич всё время глядел в окно каюты и беспрестанно махал рукой в направлении берега. На берегу стояла дочь Е. С. Боткина – Татьяна, а на другом месте – Е. А. Харитонова со своей десятилетней дочерью Екатериной, которая также махала рукой Наследнику Цесаревичу. И это расставание с ним на тобольской пристани запомнилось ей на всю жизнь.
«Как бы предвидя участь уезжающих, камердинер Императрицы А. А. Волков сказал Ивану Михайловичу: “Оставьте золотые часы семье”, на что тот возразил, что при любых обстоятельствах надо вести себя так, как если бы всё было к лучшему. Кроме того, оставленные часы огорчат семью. “Вернусь – с часами, а не вернусь, – зачем их пугать раньше времени?”, – так по воспоминаниям Волкова говорил Харитонов. Там на пристани Иван Михайлович в последний раз простился с женой и дочерью. Больше им никогда не было суждено увидеться в этой жизни». [544]
Простившись с женой и дочерью, Иван Михайлович Харитонов отбыл в Екатеринбург, где был помещён в ДОН, в котором провёл последние дни своей земной жизни. (Автор не исключает, что перед тем, как допустить И. М. Харитонова к Царской Семье, от него также была получена расписка, аналогичная по содержанию с расписками, отобранными у К. Г. Нагорного и А. Е. Труппа.)
Через несколько дней после того, как А. Е. Труппа и И. М. Харитонова водворили в их новое жилище, произошёл инцидент, который мог принять и вовсе дурной оборот. 1 июня 1918 года И. М. Харитонов и А. Е. Трупп производили уборку комнаты, находящейся по соседству с комендантской и освободившейся ввиду ареста И. Д. Седнева и К. Г. Нагорного. Вытирая пыль с верхней части шкафов, они обнаружили восемь заряженных ручных гранат, вероятнее всего, забытых там караульными по преступной халатности…
Об этой находке И. М. Харитонов немедленно доложил помощнику коменданта, [545]после чего все обнаруженные гранаты были перенесены в комендантскую комнату, где, после визуального осмотра, разряжены. Однако если предположить, что гранаты эти были оставлены не случайно, а с провокационной целью «доказательства предполагаемого побега» или очередного «контрреволюционного заговора», то можно смело сказать, что готовившаяся провокация была сорвана только благодаря грамотным действиям И. М. Харитонова и А. Е. Труппа.
С появлением в доме Ивана Михайловича питание узников за счёт его кулинарных талантов значительно улучшилось. Первым делом, он сумел осуществить ремонт ранее дымившей плиты, после чего узники перестали быть полностью зависимы от доставки блюд из «советской столовой». Теперь Старший повар готовил для них лично. И не только первые и вторые блюда, но выпекая даже и хлеб.
О том, что подавали в то время к столу Августейшим Узникам, каких-либо сведений не сохранилось. Точнее, почти не сохранилось. Однако думается, что Их пища не разнообразилась какими-либо особыми деликатесами, поскольку, судя по получаемым из магазинов и лавок счетам, основным продуктом, доставляемым в ДОН, было мясо.
Поставки этого продукта в ДОН производились приблизительно раз в два дня. Но случались и перебои. И тогда И. М. Харитонову приходилось, что называется, выкручиваться.
Свой первый обед для всех узников ДОН он приготовил и подал к столу 17(4) июня 1918 года, о чём Государь сделал запись в Своём дневнике на следующий день:
«(…) Со вчерашнего дня Харитонов готовит нам еду, провизию приносят раз в два дня. Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут хлеб. Недурно!» [546]
Да, именно 18 (5) июня И. М. Харитонов порадовал узников ДОН тем, что впервые испёк для них вкусный хлеб из просеянной муки, привезённой накануне из магазина Накаракова.
После этого удачного дебюта Великим Княжнам (наверняка, по совету И. М. Харитонова) захотелось испечь для всех пирог с крольчатиной, в приобретении которой им, конечно же, было отказано.
Надо сказать, что кулинарный талант и личный пример, теперь уже не суповника, а «повара-универсала», И. М. Харитонова вообще так увлёк Великих Княжон, что те с самого первого дня взялись помогать ему не только в выпечке хлеба, но и во всей прочей стряпне.
20 (7) июня случился очередной перебой в доставке мяса. Но не растерявшийся И. М. Харитонов приготовил для всех в этот день вкусный макаронный пирог. Не меньшую радость доставлял узникам и компот, приготовленный им из сухофруктов, доставленных немногим ранее из уже упоминаемого магазина Накаракова. Это событие также запомнилось Государыне, которая отметила в Своём дневнике:
«(…) 1 ч[ас]. Обед. Харитонов приготовил макаронный пирог для других (и меня), потому что совсем не принесли мяса». [547]
Немалую поддержку в раскрытии особых талантов этого царского слуги оказывали приносимые из монастыря продукты, доставка которых в ДОН началась с 18 (5) июня. Но если учесть тот факт, что львиную долю всего приносимого из монастыря забирали А. Д. Авдеев сотоварищи (равно как и из всех прочих продуктов, доставляемых в ДОН из магазинов и лавок), то в этом случае просто нельзя не отметить особого дара И. М. Харитонова, которому чуть ли не ежедневно приходилось сталкиваться с приготовлением должных порций из остававшихся в его распоряжении продуктов. Однако всё это было не столь уж плохо, ибо, как показали все дальнейшие события, ситуация с приготовлением пищи и уменьшением порций далее будет складываться только в худшую сторону.
Последняя запись в дневнике Государыни, в которой упоминается Царский повар, была сделана 10 июля (27 июня):
«(…) 2-й день остальные не едят мяса и питаются остатками скудных запасов провизии, [548]привезённой Харитоновым из Тобольска». [549]
Дальнейшая судьба И. М. Харитонова аналогична судьбе всех остальных узников Дома Особого назначения – в ночь с 16 на 17 июля он был убит в комнате нижнего этажа вместе со всеми остальными жертвами этой трагедии.
И всё же некую деталь касаемо И. М. Харитонова здесь можно попытаться выделить – рассказывая о том, как совершалось это преступление, свидетель такового А. А. Стрекотин в разговоре с допрошенным впоследствии М. И. Летеминым пояснил, что:
«после Царя был убит “черноватенький” слуга: он стоял в углу и после выстрела присел и тут же умер». [550]
Как знать, может быть, именно этим человеком и был Иван Михайлович Харитонов?
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Иван Михайлович Харитонов причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Ивана (Харитонова).
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
17 июля 1998 года останки И. М. Харитонова были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.
И. М. Харитонов в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) Был при них (Царской Семье. – Ю. Ж.) повар. Ему было лет 40, он был низенький, худощавый, несколько плешивый. Волосы на голове были чёрного цвета, усы маленькие, чёрные, бороду брил. Носил он чёрный пиджак и брюки, заправленные в сапоги». [551]
Документ № 2
«(…) Я привёл Вам слова Керенского, когда мы уезжали из Царского Села. Семья действительно ни в чём не нуждалась в Тобольске. Но деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Я писал по этому поводу Генерал-Лейтенанту Аничкову, заведовавшему хозяйством Гофмаршальской Части, но результатов никаких не было. Наконец Харитонов стал мне говорить, что больше “не верят”, что скоро и отпускать в кредит не будут. (…)
Харитонову было лет 45, невысокого роста, худощавый брюнет или тёмный шатен. Кажется носил бобрик, но на голове были большие “заливы”, брил усы и бороду; приблизительно на грани щеки и скулы, кажется, правой, у него была небольшая бородавка, из которой торчало несколько длинных волос. Нос у него был острый, глаза серые. Носил он чёрные штаны навыпуск и чёрную тужурку со стоячим воротником». [552]
Документ № 3
«(…) Повар из себя был лет 50, низенький, коренастый, тёмно-русый, усы черноватые, не особо большие, бороду он брил на щеках и на подбородке, оставляя её под усами и около усов; на одной какой-то щеке была у него бородавка с длинными волосами. Носил он чёрную тужурку с глухим стоячим воротником, чёрные брюки, ботинки. (…)
Впереди шли Юровский и Никулин. За ними шли Государь, Государыня и Дочери: Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, а также Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. Наследника нёс на руках сам Государь. Сзади за ними шли Медведев и “латыши”, т. е. десять человек, которые жили в нижних комнатах и которые были выписаны Юровским из чрезвычайки. Из них двое русских были с винтовками.
Когда они все были введены в комнату, обозначенную цифрой II, они разместились так: посередине комнаты стоял Царь, рядом с Ним на стуле сидел Наследник по правую руку от Царя, а справа от Наследника стоял доктор Боткин. Все трое, т. е. Царь, Наследник и Боткин, были лицом к двери из этой комнаты, обозначенной цифрой II, в комнату, обозначенной цифрой I.
Сзади них, у стены, которая отделяет комнату, обозначенную цифрой II, от комнаты обозначенной цифрой III (в этой комнате, обозначенной цифрой III, дверь была опечатана и заперта; там хранились какие-то вещи), стала Царица с Дочерьми (…) Царица с Дочерьми и стояла между аркой и дверью в опечатанную комнату, как раз вот тут, где, как видно на снимке, стена исковырена. В одну сторону от Царицы с Дочерьми встали в углу повар с лакеем, а в другую сторону от них, также в углу встала Демидова. А в какую именно сторону, в правую или в левую, встали повар с лакеем, и в какую встала Демидова, не знаю». [553]
Литература о И. М. Харитонове
1. Жизнеописание Новомученика Царского повара Иоанна Харитонова. Составил П. В. Мультатули. СПб., Леушинское издательство, 2006.
2. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
3. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
4. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
5. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
И наконец, ещё один царский слуга, оказавшийся впоследствии среди уже известных нам заложников дома Ипатьева, – Старший повар И. М. Харитонов, события жизни которого нам стали яснее благодаря материалам семейного архива и подвижнической работе, проделанной его правнуком П. В. Мультатули.
Иван Михайлович Харитонов родился 30 мая (12 июня) 1870 года в Санкт-Петербурге, в семье письмоводителя Дворцовой Полиции М. Х. Харитонова.
Отец Ивана Михайловича, Михаил Харитонович Харитонов, был круглым сиротой, воспитывался в сиротском приюте и был зачислен в кантонисты. (Прадед и прапрадед И. М. Харитонова служили Рядовыми и Унтер-Офицерами.) Прослужив на государственной службе около 50 лет, М. Х. Харитонов был неоднократно отмечен чинами и наградами, а также возведён в Личное Дворянство. Выйдя в отставку по состоянию здоровья 27 мая 1906 года, он был произведён в Титулярные Советники с годовой пенсией в 1600 рублей.
Своих детей М. Х. Харитонов также определил при Высочайшем Дворе, вследствие чего его сын Иван начал свою службу 1 мая 1882 года, будучи 12-летним подростком. Его первая должность называлась «Поваренный ученик 2-го разряда» и лишь по прошествии восьми лет (1 июня 1888 года) он становится Поваренным учеником 1-го класса.
Ученичество И. М. Харитонова закончилось 1 января 1890 года – в этот день он получил назначение на должность Повара 2-го разряда.
Однако работать по специальности ему долго не пришлось. 1 декабря 1891 года он был уволен со службы для отбывания воинской повинности, которую проходил на Императорском Флоте, поскольку в то время служба при Высочайшем Дворе не освобождала от таковой.
По окончании воинской службы в 1895 году он вновь определяется к Высочайшему Двору и с 5 сентября 1895 года восстанавливается в прежней должности.
Через некоторое время И. М. Харитонов был отправлен на стажировку в Париж, где обучался в одной из лучших французских кулинарных школ по специальности суповника.
В Париже Иван Михайлович знакомится с известным кулинаром и ресторатором Жаном-Пьером Кюба, с которым его в дальнейшем связывала многолетняя дружба.
В 1896 году И. М. Харитонов женился на Евгении Андреевне Тур, происходившей из немецкого обрусевшего рода. Рано став сиротой, она находилась на воспитании своего деда по материнской линии, П. С. Степанова (1817–1901), который, отслужив солдатом 25 лет, заканчивал свой век в собственном доме в Колпине, где и воспитывал детей своей осиротевшей дочери.
Брак Ивана Михайловича и Евгении Андреевны был очень счастливым и с годами увенчался рождением шестерых детей: Антонины (29 мая 1897 года), Капитолины (18 октября 1898 года), Петра (16 января 1901 года), Екатерины (7 ноября 1902 года), Кирилла (21 марта 1905 года) и Михаила.
В год рождения в семье Харитоновых третьего ребёнка её глава 1 июня 1901 года назначается Поваром 1-го разряда.
В городе Санкт-Петербурге Харитоновы проживали в квартире № 35 ведомственного дома за № 7, расположенного на Гагаринской улице.
Помимо своего места жительства, И. М. Харитонову также часто приходилось бывать и на Бассейной улице, где в Литейной Женской Гимназии учились его дочери.
На летние месяцы каждого года многочисленное семейство Харитоновых, как правило, снимало дачу в Петергофе или в расположенном рядом с ним поселке Знаменка. Но впоследствии Иван Михайлович построил свой собственный дом в Тайцах, где со временем планировалась возведение дворца для Наследника Цесаревича Алексея Николаевича.
«Когда Царская Семья жила в Александровском Дворце, – вспоминает Валентин Михайлович Мультатули, [531]– то Харитонов работал рядом, в небольшой пристройке, которая сохранилась до сих пор. То же самое было и в Александрии в Петергофе. Это помещение, превращённое в коммунальные квартиры, в советское время сдавалось на лето, и я в детстве заходил со старшими в этот дом, где они тоже чуть было не сняли комнату на лето. Затем какое-то время мы все жили рядом с Коттеджем, в бывшем доме Великой Княгини Ольги Александровны, тоже превращённом в коммунальные квартиры, которые их новые хозяева тоже сдавали на лето дачникам.
Парк «Александрия» тоже хранит немало воспоминаний, связанных с Семьёй последнего Императора. В этом парке Император появлялся без видимой охраны. Однажды вечером, когда бабушка с Иваном Михайловичем стояла на крыльце своего служебного дома, мимо в цивильной одежде прошёл какой-то господин, и Иван Михайлович ему поклонился. “Кто это?”, – спросила его жена. “Это Государь”, – ответил ей он». [532]
10 апреля 1911 года И. М. Харитонов был назначен Старшим поваром, а незадолго до начала Первой мировой войны получил звание Потомственного Почётного Гражданина.
Однако профессия придворного повара была не только почётной, но не такой уж и простой, как это может показаться на первый взгляд. Ведь если мы, к примеру, взглянем на любое из придворных меню того времени, то найдём для себя весьма много интересного и удивительного. Так, вопреки существующему мнению, стол Царской Семьи был, несмотря на свою изысканность, весьма скромен. (В отличие от стола других монарших дворов, не говоря уж о столах, пришедших на смену Романовым советских руководителей, буквально изобилующих всякого рода деликатесами и яствами.)
И хотя в этой области, кажется, всё было давно придумано, И. М. Харитонов и здесь проявлял просто чудеса изобретательности. Взять, к примеру, изобретённый им суп-пюре из свежих огурцов, подававшийся обычно в ноябре. Суп, который, несомненно, явился творческой переработкой опыта французских кулинаров, нашедшего своё применение к нашему русскому свежему огурцу в тепловой обработке.
Но, помимо знания секрета рецептов Православной кухни с её постными и праздничными блюдами, Старшему повару И. М. Харитонову требовалось в совершенстве знать и уметь приготовить многое из того, что считалось национальной кухней других народов мира, – ведь ему часто приходилось составлять меню и следить за приготовлением всевозможных блюд для многочисленных иностранных гостей. А это, в свою очередь, требовало обширных знаний в области не только искусства приготовления пищи, но и мировой кулинарной культуры.
Сопровождая Государя практически во всех Его поездках, И. М. Харитонову удалось посмотреть многие страны мира: Данию, Великобританию, Германию, Италию, Францию и др. И где бы он ни был, отовсюду слал в адрес своих близких открытки с видами тех городов и государств, в которых пребывал.
Впрочем, кому бы ни адресовались эти открытки, в них всегда перечислялись все домочадцы Ивана Михайловича. Вот, к примеру, одна из открыток, написанная им супруге Евгении Андреевне:
«Здравствуй! Дорогая Женечка, крепко тебя целую, я, слава Богу, здравствую. Завтра уезжаю на 4 дня в море, по приезде сообщу. Будь здорова, целую крепко дорогих Тонечку, Капочку, Петеньку, Катеньку, Кирочку и Мишуху. Затем до скорого свидания. Ваш Иван». [533]
А вот открытка, написанная И. М. Харитоновым самому младшему из детей:
«Дорогой Миша! Поздравляю тебя с Днём твоего Ангела, а Маму, Тоню, Капу и Киру с дорогим именинником. Целую всех крепко. Любящий тебя Папа». [534]
И, как рассказывал О. Т. Ковалевской (автору книги «С Царём и за Царя») Валентин Михайлович Мультатули, получив это письмо,
«двухлетний Михаил Иванович с большой ответственностью за порученное дело шёл целовать Маму, Тоню, Капу, Катю и, возможно, даже всех по порядку». [535]
Надо также отметить, что порядок обращения к членам семьи по их возрасту всякий раз неизменно сохранялся во всех отсылаемых Иваном Михайловичем письмах и открытках. Нарушение же такового требовало немедленного исправления «допущенной несправедливости»:
«Дорогая Катенька, ты не сердись, что я послал сперва Кирочке, а теперь посылаю тебе. Я ошибся в очереди, теперь стараюсь исправить ошибку…» [536]
Или:
«Дорогой Петя! Здравствуй! Крепко тебя целую и молю Бога, чтобы тебе перейти во второй класс». [537]
Особую же тревогу Ивана Михайловича, как отца, вызывало слабое здоровье старшей дочери Антонины: [538]
«Дорогая Тонечка, здравствуй! Пиши, голубка, как твоё здоровье. (…) Как успехи в науках?» [539]
Или же:
«Дорогая Тонечка! Здравствуй! Письмо твоё получил, за которое тебя крепко целую и радуюсь, что ты попала в Гимназию. Будь здорова. Любящий тебя твой Папа». [540]
За год до начала Великой войны Кайзер Вильгельм II с особым почётом принимал Государя Императора Николая II. Во время этой встречи всем его слугам были предоставлены личные экипажи, а по окончании визита сделаны ценные подарки, – И. М. Харитонову достались золотые запонки в виде германского государственного герба. Будучи в Берлине, И. М. Харитонов купил настенные часы, ко-торые, пережив блокаду, бережно сохраняются в семье Мультатули и продолжают отсчитывать время и по сей день.
В годы Первой мировой войны И. М. Харитонову приходилось сопровождать Государя почти во всех Его поездках в Ставку и на фронт, а его возвращения всегда были нескрываемой радостью для детей. Ибо всякий раз он привозил им какие-нибудь подарки. А однажды, на радость своим мальчикам, привёз им настоящий трофей – германский шишак. [541]
За свою долгую и беспорочную службу И. М. Харитонов был награждён:
• Серебряной медалью «В память Императора Александра III» (26 февраля 1894 г.);
• Серебряной медалью «В память Священной коронации Государя Императора Николая II» (26 мая 1894 г.);
• Серебряной медалью «За усердие» для ношения на груди на Станиславской ленте (18 апреля 1910 г.);
• Светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Российского Императорского Дома Романовых (21 февраля 1913 г.);
• Саксен-Кобург-Готской серебряной медалью (17 апреля 1898 г.);
• Гессенской серебряной медалью «За заслуги» (15 мая 1909 г.);
• Великобританской бронзовой медалью (15 мая 1909 г.);
• Французской золотой медалью (27 января 1910 г.);
• Великобританской серебряной медалью (5 февраля 1911 г.);
• Болгарским орденом «За гражданские заслуги» VI степени (18 мая 1911 г.);
• Прусским Почётным Крестом (16 июля 1912 г.);
• Сербской серебряной медалью с Короной (1 февраля 1913 г.);
• Итальянской золотой медалью (17 декабря 1912 г.);
• Гессенским серебряным крестом (15 марта 1914 г.).
Когда для Царской Семьи наступил период заточения в Царском Селе, И. М. Харитонов, ни минуты не сомневаясь, разделил с Ней свою судьбу, также оказавшись в положении арестованного. К тому же, теперь круг его служебных обязанностей стал значительно шире. Ибо с началом Февральской смуты последний Метрдотель Высочайшего Двора француз Оливье [542]покинул Россию, и теперь Ивану Михайловичу было поручено выполнять его обязанности. А так как семья И. М. Харитонова проживала в Царском Селе за пределами границ Александровского Дворца, единственно возможным способом общения стала почтовая переписка.
В настоящий момент в семейном архиве Мультатули хранится одно из таких писем, написанное И. М. Харитоновым 19 июня 1917 года. Но вот что интересно – после традиционного приветствия своих домочадцев в порядке их старшинства и пожелания им всем здоровья, он заканчивает письмо не совсем обычными словами: «Ваш навеки Иван». Тут создаётся впечатление, что И. М. Харитонов как бы предчувствовал свою скорую гибель.
1 августа 1918 года И. М. Харитонов вместе со своей женой и всеми детьми последовал за Царской Семьёй в Тобольск, где занимался своей основной деятельностью – кухней и приготовлением пищи теперь уже для бывших Августейших Особ. В отличие от несемейных слуг, И. М. Харитонов в этом городе снимал отдельную квартиру, состоявшую из нескольких комнат.
В Новый 1918 год Государыня подарила Евгении Андреевне Евангелие с надписью: «Харитоновой с семьёй. Александра», которое она читала вплоть до самой своей смерти.
Начало этого года не принесло Царской Семье ничего хорошего, и бывший Старший повар И. М. Харитонов был вынужден порою обращаться к обеспеченным тобольчанам за финансовой помощью, необходимой для нормального питания Августейших Узников.
В своей книге «С Царём и за Царя» О. Т. Ковалевская совершенно справедливо подмечает:
«В Тобольске Харитонов часто ходил по богатым купцам и другим известным жителям города и просил взаймы – для Царской Семьи. Ему часто отказывали, а когда давали, требовали записывать каждую мелочь. Невозможно без чувства глубокой горечи и стыда читать строки хозяйственной книги: “От купца такого-то получено столько-то вёдер молока, от мастерового такого-то – столько-то гвоздей…” и так далее. Зато простой народ и монахи близлежащих монастырей несли к “Дому Свободы” кто что мог: сметану, молоко, яйца, мясо». [543]
С ликвидацией Гофмаршальской Части в январе 1918 года Приказом Административного Отдела Народного Комиссариата Имуществ Р.С.Ф.С.Р. за № 3485 от 30 июня 1918 г. И. М. Харитонов был уволен от службы с назначением пособия 640 руб. в год.
Когда в мае 1918 года И. М. Харитонов вместе с остальными слугами уезжал из Тобольска в Екатеринбург, ему было разрешено проститься с женой и детьми. Об этом прощании Евгения Андреевна впоследствии рассказывала своим детям и внукам. Пристань, где стоял готовый к отправке пароход «Русь», на котором увозили Августейших Детей, была почти пуста. Наследник Цесаревич всё время глядел в окно каюты и беспрестанно махал рукой в направлении берега. На берегу стояла дочь Е. С. Боткина – Татьяна, а на другом месте – Е. А. Харитонова со своей десятилетней дочерью Екатериной, которая также махала рукой Наследнику Цесаревичу. И это расставание с ним на тобольской пристани запомнилось ей на всю жизнь.
«Как бы предвидя участь уезжающих, камердинер Императрицы А. А. Волков сказал Ивану Михайловичу: “Оставьте золотые часы семье”, на что тот возразил, что при любых обстоятельствах надо вести себя так, как если бы всё было к лучшему. Кроме того, оставленные часы огорчат семью. “Вернусь – с часами, а не вернусь, – зачем их пугать раньше времени?”, – так по воспоминаниям Волкова говорил Харитонов. Там на пристани Иван Михайлович в последний раз простился с женой и дочерью. Больше им никогда не было суждено увидеться в этой жизни». [544]
Простившись с женой и дочерью, Иван Михайлович Харитонов отбыл в Екатеринбург, где был помещён в ДОН, в котором провёл последние дни своей земной жизни. (Автор не исключает, что перед тем, как допустить И. М. Харитонова к Царской Семье, от него также была получена расписка, аналогичная по содержанию с расписками, отобранными у К. Г. Нагорного и А. Е. Труппа.)
Через несколько дней после того, как А. Е. Труппа и И. М. Харитонова водворили в их новое жилище, произошёл инцидент, который мог принять и вовсе дурной оборот. 1 июня 1918 года И. М. Харитонов и А. Е. Трупп производили уборку комнаты, находящейся по соседству с комендантской и освободившейся ввиду ареста И. Д. Седнева и К. Г. Нагорного. Вытирая пыль с верхней части шкафов, они обнаружили восемь заряженных ручных гранат, вероятнее всего, забытых там караульными по преступной халатности…
Об этой находке И. М. Харитонов немедленно доложил помощнику коменданта, [545]после чего все обнаруженные гранаты были перенесены в комендантскую комнату, где, после визуального осмотра, разряжены. Однако если предположить, что гранаты эти были оставлены не случайно, а с провокационной целью «доказательства предполагаемого побега» или очередного «контрреволюционного заговора», то можно смело сказать, что готовившаяся провокация была сорвана только благодаря грамотным действиям И. М. Харитонова и А. Е. Труппа.
С появлением в доме Ивана Михайловича питание узников за счёт его кулинарных талантов значительно улучшилось. Первым делом, он сумел осуществить ремонт ранее дымившей плиты, после чего узники перестали быть полностью зависимы от доставки блюд из «советской столовой». Теперь Старший повар готовил для них лично. И не только первые и вторые блюда, но выпекая даже и хлеб.
О том, что подавали в то время к столу Августейшим Узникам, каких-либо сведений не сохранилось. Точнее, почти не сохранилось. Однако думается, что Их пища не разнообразилась какими-либо особыми деликатесами, поскольку, судя по получаемым из магазинов и лавок счетам, основным продуктом, доставляемым в ДОН, было мясо.
Поставки этого продукта в ДОН производились приблизительно раз в два дня. Но случались и перебои. И тогда И. М. Харитонову приходилось, что называется, выкручиваться.
Свой первый обед для всех узников ДОН он приготовил и подал к столу 17(4) июня 1918 года, о чём Государь сделал запись в Своём дневнике на следующий день:
«(…) Со вчерашнего дня Харитонов готовит нам еду, провизию приносят раз в два дня. Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут хлеб. Недурно!» [546]
Да, именно 18 (5) июня И. М. Харитонов порадовал узников ДОН тем, что впервые испёк для них вкусный хлеб из просеянной муки, привезённой накануне из магазина Накаракова.
После этого удачного дебюта Великим Княжнам (наверняка, по совету И. М. Харитонова) захотелось испечь для всех пирог с крольчатиной, в приобретении которой им, конечно же, было отказано.
Надо сказать, что кулинарный талант и личный пример, теперь уже не суповника, а «повара-универсала», И. М. Харитонова вообще так увлёк Великих Княжон, что те с самого первого дня взялись помогать ему не только в выпечке хлеба, но и во всей прочей стряпне.
20 (7) июня случился очередной перебой в доставке мяса. Но не растерявшийся И. М. Харитонов приготовил для всех в этот день вкусный макаронный пирог. Не меньшую радость доставлял узникам и компот, приготовленный им из сухофруктов, доставленных немногим ранее из уже упоминаемого магазина Накаракова. Это событие также запомнилось Государыне, которая отметила в Своём дневнике:
«(…) 1 ч[ас]. Обед. Харитонов приготовил макаронный пирог для других (и меня), потому что совсем не принесли мяса». [547]
Немалую поддержку в раскрытии особых талантов этого царского слуги оказывали приносимые из монастыря продукты, доставка которых в ДОН началась с 18 (5) июня. Но если учесть тот факт, что львиную долю всего приносимого из монастыря забирали А. Д. Авдеев сотоварищи (равно как и из всех прочих продуктов, доставляемых в ДОН из магазинов и лавок), то в этом случае просто нельзя не отметить особого дара И. М. Харитонова, которому чуть ли не ежедневно приходилось сталкиваться с приготовлением должных порций из остававшихся в его распоряжении продуктов. Однако всё это было не столь уж плохо, ибо, как показали все дальнейшие события, ситуация с приготовлением пищи и уменьшением порций далее будет складываться только в худшую сторону.
Последняя запись в дневнике Государыни, в которой упоминается Царский повар, была сделана 10 июля (27 июня):
«(…) 2-й день остальные не едят мяса и питаются остатками скудных запасов провизии, [548]привезённой Харитоновым из Тобольска». [549]
Дальнейшая судьба И. М. Харитонова аналогична судьбе всех остальных узников Дома Особого назначения – в ночь с 16 на 17 июля он был убит в комнате нижнего этажа вместе со всеми остальными жертвами этой трагедии.
И всё же некую деталь касаемо И. М. Харитонова здесь можно попытаться выделить – рассказывая о том, как совершалось это преступление, свидетель такового А. А. Стрекотин в разговоре с допрошенным впоследствии М. И. Летеминым пояснил, что:
«после Царя был убит “черноватенький” слуга: он стоял в углу и после выстрела присел и тут же умер». [550]
Как знать, может быть, именно этим человеком и был Иван Михайлович Харитонов?
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Иван Михайлович Харитонов причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Ивана (Харитонова).
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
17 июля 1998 года останки И. М. Харитонова были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.
И. М. Харитонов в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) Был при них (Царской Семье. – Ю. Ж.) повар. Ему было лет 40, он был низенький, худощавый, несколько плешивый. Волосы на голове были чёрного цвета, усы маленькие, чёрные, бороду брил. Носил он чёрный пиджак и брюки, заправленные в сапоги». [551]
Документ № 2
«(…) Я привёл Вам слова Керенского, когда мы уезжали из Царского Села. Семья действительно ни в чём не нуждалась в Тобольске. Но деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Я писал по этому поводу Генерал-Лейтенанту Аничкову, заведовавшему хозяйством Гофмаршальской Части, но результатов никаких не было. Наконец Харитонов стал мне говорить, что больше “не верят”, что скоро и отпускать в кредит не будут. (…)
Харитонову было лет 45, невысокого роста, худощавый брюнет или тёмный шатен. Кажется носил бобрик, но на голове были большие “заливы”, брил усы и бороду; приблизительно на грани щеки и скулы, кажется, правой, у него была небольшая бородавка, из которой торчало несколько длинных волос. Нос у него был острый, глаза серые. Носил он чёрные штаны навыпуск и чёрную тужурку со стоячим воротником». [552]
Документ № 3
«(…) Повар из себя был лет 50, низенький, коренастый, тёмно-русый, усы черноватые, не особо большие, бороду он брил на щеках и на подбородке, оставляя её под усами и около усов; на одной какой-то щеке была у него бородавка с длинными волосами. Носил он чёрную тужурку с глухим стоячим воротником, чёрные брюки, ботинки. (…)
Впереди шли Юровский и Никулин. За ними шли Государь, Государыня и Дочери: Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, а также Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. Наследника нёс на руках сам Государь. Сзади за ними шли Медведев и “латыши”, т. е. десять человек, которые жили в нижних комнатах и которые были выписаны Юровским из чрезвычайки. Из них двое русских были с винтовками.
Когда они все были введены в комнату, обозначенную цифрой II, они разместились так: посередине комнаты стоял Царь, рядом с Ним на стуле сидел Наследник по правую руку от Царя, а справа от Наследника стоял доктор Боткин. Все трое, т. е. Царь, Наследник и Боткин, были лицом к двери из этой комнаты, обозначенной цифрой II, в комнату, обозначенной цифрой I.
Сзади них, у стены, которая отделяет комнату, обозначенную цифрой II, от комнаты обозначенной цифрой III (в этой комнате, обозначенной цифрой III, дверь была опечатана и заперта; там хранились какие-то вещи), стала Царица с Дочерьми (…) Царица с Дочерьми и стояла между аркой и дверью в опечатанную комнату, как раз вот тут, где, как видно на снимке, стена исковырена. В одну сторону от Царицы с Дочерьми встали в углу повар с лакеем, а в другую сторону от них, также в углу встала Демидова. А в какую именно сторону, в правую или в левую, встали повар с лакеем, и в какую встала Демидова, не знаю». [553]
Литература о И. М. Харитонове
1. Жизнеописание Новомученика Царского повара Иоанна Харитонова. Составил П. В. Мультатули. СПб., Леушинское издательство, 2006.
2. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
3. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
4. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
5. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 9
Поваренный ученик Леонид Седнев
Рассказ о царских слугах был бы неполным, если не вспомнить о Поваренном ученике Леониде Седневе, который также стал узником дома Ипатьева с 10/23 мая 1918 года.
Биографических сведений об этом мальчике почти что нет. Известно лишь то, что Леонид Иванович Седнев происходил из крестьян деревни Сверчково Спасской волости Мышкинского уезда Ярославской губернии.
По ходатайству своего дяди И. Д. Седнева 18 января 1916 года был определён к Высочайшему Двору Поваренным учеником без содержания.
1 октября 1917 года назначен Младшим поваренным учеником с годовым окладом 90 рублей.
После событий Февральской Смуты, в числе прочих слуг, находился под арестом в Царском Селе.
1 августа 1917 года вместе со своим дядей последовал в Тобольск, где стал товарищем Наследника Цесаревича по детским играм.
23 (10) мая 1918 года прибыл в Екатеринбург, где был помещён в дом Ипатьева, в котором находился до 16 июля.
До 16 июля 1918 года он был товарищем по детским играм Наследника Цесаревича. По свидетелям очевидцев (охранников), часто катал его на колесном кресле Государыни по садовым дорожкам участка дома Ипатьева. В детских играх и забавах был невообразимым затейником, придумывая всякий раз новые развлечения, которые зачастую вызывали некоторое раздражение у Государыни, которая, тем не менее, относилась к нему по-матерински снисходительно.
Накануне убийства Царской Семьи Лика Седнев (так его звала Государыня) был уведён из дома. Объясняя причину этого доктору Е. С. Боткину, комендант Я. М. Юровский сообщил, что арестованный его дядя (И. Д. Седнев) бежал. Но сейчас, якобы, вернулся и хочет видеть своего племянника…
И тем не менее, на душе Государыни было неспокойно, о чём она даже сделала запись в Своём дневнике:
«Совершенно неожиданно Лику Седнева отправили навестить дядю, и он поспешно убежал, – хотелось бы знать, правда ли это и увидим ли мы когда-нибудь этого мальчика!» [554]
А вот история о том, кто предложил сохранить жизнь этому мальчику, вызывает вопрос.
Сам Я. М. Юровский в своих воспоминаниях пишет о том, что это было распоряжение Ф. И. Голощёкина. М. А. Медведев (Кудрин) пишет о том, что во время обсуждения порядка расстрела Царской Семьи и Её слуг в доме Ипатьева «Яков Юровский предлагает сделать снисхождение для мальчика», а П. Л. Войков, якобы, рассказывал Г. З. Беседовскому о том, что это он, а не кто другой, чуть ли не вырвал из рук садиста и палача Якова Юровского жизнь этого мальчика…
Но, как бы там ни было, мальчик Лёня Седнев, всё же, остался жить.
В то время, когда убивали Царскую Семью, он находился по соседству, в доме Попова, где размещалась наружная охрана ДОН. А затем был отправлен на родину в Ярославскую губернию, свидетельство чему запись, сделанная в «Журнале исходящих бумаг по Дому Особого Назначения»:
«№ 35. 18/VII. В г[ородской] Исполнительный Коми[тет]. Прозьба выдать удостоверение Седневу Леониду». [555]
Вероятнее всего, Лёню Седнева вывезли из Екатеринбурга в одном из отходящих на запад поездов. И в дальнейшем следы его, наверное, потерялись, если бы не памятливость одного из цареубийц, А. Г. Кабанова:
«Потом его отправили в Ярославскую губернию к родным, а через несколько лет Ярославская Губчека его расстреляла. О чём было объявлено в газетах. [556]
Но старый чекист ошибся…
До недавнего времени, по одной из версий считалось, что Л. И. Седнев был арестован в 1929 году сотрудниками Угличского Райотдела Управления ОГПУ по Ярославской области и вскоре расстрелян. А по второй, что он погиб в боях под Москвой…
Однако на самом деле бывший Поваренный ученик был расстрелян в 1942 году вот при каких обстоятельствах.
В ЦА МО РФ имеется донесение Военного Трибунала Брянского фронта о невозвратных потерях, датированное 11 сентября 1942 года.
Так, согласно ему:
«красноармеец 1023 стрелкового полка Седнев Леонид Иванович, 1903 года рождения, уроженец деревни Сверчково, Угличского района Ярославской области, призван в РККА Угличевским Райвоенкоматом. Причина выбытия из части: высшая мера наказания (расстрел). Дата выбытия 17.07.1942. Мать: Седнева Евдокия Николаевна, проживающая по тому же адресу».
В то время Военные Трибуналы фронтов расстреливали за наиболее распространённые воинские преступления: дезертирство, членовредительство (самострелы), невыполнение приказа, оставление поля боя без приказа и др.
В июле 1942 года 1023-й стрелковый полк 307-й дивизии 13-й Армии вёл кровопролитные бои в районе города Ливны Орловской области, сдерживая непрекращающиеся атаки германского 55-го Пехотного корпуса. Какое именно воинское преступление совершил Л. И. Седнев, скупые строчки документа не доносят до читателя. Его судил Военный Трибунал Брянского фронта, который и приговорил его к высшей мере наказания – расстрелу. Не исключена также возможность, что по вынесении приговора Л. И. Седнев был расстрелян перед строем, что зачастую практиковалось в то время в войсках.
Однако ясно одно – по иронии судьбы Л. И. Седнев был расстрелян ровно через 24 года после убийства Царской Семьи и Её верных слуг.
Л. И. Седнев в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) 17 июля я пришёл на дежурство к 8 часам утра. Предварительно я зашёл в казарму и здесь увидел мальчика, состоявшего в услужении Царской семье. Появление мальчика меня очень удивило, и я спросил: “Почто он здесь?” На это один из товарищей – Андрей Стрекотин, к которому я обратился с вопросом, только махнул рукой и, отведя меня в сторону, сообщил мне, что минувшей ночью убиты Царь, Царица, вся их семья, доктор, повар, лакей и состоявшая при Царской семье женщина». [557]
Документ № 2
«(…) Ещё был при них мальчик. Мальчику было лет 15. Волосы у него были чёрные, носил он их косым рядом. Нос у него был длинный, глаза чёрные. Ходил он в однобортной тужурке, брюках и ботинках, хотя носил и сапоги». [558]
Документ № 3
«(…) Ещё жил при Царской Семье мальчик лет 14. Имени и фамилии его я не знаю. Он был по своему росту высокий, худой, из себя лицом беловатый, нос прямой, длинный, рот большой, губы тонкие, глаза не особенно большие, но глубокие, а цвета их не помню. Носил он тёмно-серую тужурку со стоячим воротником, такой же материи брюки и ботинки, но видел я его и в сапогах». [559]
Литература о Л. И. Седневе
1. Е. Михайлина. Крест последней княжны. Газета «Московский комсомолец» № 2179 от 17 мая 2006 г.
Рассказ о царских слугах был бы неполным, если не вспомнить о Поваренном ученике Леониде Седневе, который также стал узником дома Ипатьева с 10/23 мая 1918 года.
Биографических сведений об этом мальчике почти что нет. Известно лишь то, что Леонид Иванович Седнев происходил из крестьян деревни Сверчково Спасской волости Мышкинского уезда Ярославской губернии.
По ходатайству своего дяди И. Д. Седнева 18 января 1916 года был определён к Высочайшему Двору Поваренным учеником без содержания.
1 октября 1917 года назначен Младшим поваренным учеником с годовым окладом 90 рублей.
После событий Февральской Смуты, в числе прочих слуг, находился под арестом в Царском Селе.
1 августа 1917 года вместе со своим дядей последовал в Тобольск, где стал товарищем Наследника Цесаревича по детским играм.
23 (10) мая 1918 года прибыл в Екатеринбург, где был помещён в дом Ипатьева, в котором находился до 16 июля.
До 16 июля 1918 года он был товарищем по детским играм Наследника Цесаревича. По свидетелям очевидцев (охранников), часто катал его на колесном кресле Государыни по садовым дорожкам участка дома Ипатьева. В детских играх и забавах был невообразимым затейником, придумывая всякий раз новые развлечения, которые зачастую вызывали некоторое раздражение у Государыни, которая, тем не менее, относилась к нему по-матерински снисходительно.
Накануне убийства Царской Семьи Лика Седнев (так его звала Государыня) был уведён из дома. Объясняя причину этого доктору Е. С. Боткину, комендант Я. М. Юровский сообщил, что арестованный его дядя (И. Д. Седнев) бежал. Но сейчас, якобы, вернулся и хочет видеть своего племянника…
И тем не менее, на душе Государыни было неспокойно, о чём она даже сделала запись в Своём дневнике:
«Совершенно неожиданно Лику Седнева отправили навестить дядю, и он поспешно убежал, – хотелось бы знать, правда ли это и увидим ли мы когда-нибудь этого мальчика!» [554]
А вот история о том, кто предложил сохранить жизнь этому мальчику, вызывает вопрос.
Сам Я. М. Юровский в своих воспоминаниях пишет о том, что это было распоряжение Ф. И. Голощёкина. М. А. Медведев (Кудрин) пишет о том, что во время обсуждения порядка расстрела Царской Семьи и Её слуг в доме Ипатьева «Яков Юровский предлагает сделать снисхождение для мальчика», а П. Л. Войков, якобы, рассказывал Г. З. Беседовскому о том, что это он, а не кто другой, чуть ли не вырвал из рук садиста и палача Якова Юровского жизнь этого мальчика…
Но, как бы там ни было, мальчик Лёня Седнев, всё же, остался жить.
В то время, когда убивали Царскую Семью, он находился по соседству, в доме Попова, где размещалась наружная охрана ДОН. А затем был отправлен на родину в Ярославскую губернию, свидетельство чему запись, сделанная в «Журнале исходящих бумаг по Дому Особого Назначения»:
«№ 35. 18/VII. В г[ородской] Исполнительный Коми[тет]. Прозьба выдать удостоверение Седневу Леониду». [555]
Вероятнее всего, Лёню Седнева вывезли из Екатеринбурга в одном из отходящих на запад поездов. И в дальнейшем следы его, наверное, потерялись, если бы не памятливость одного из цареубийц, А. Г. Кабанова:
«Потом его отправили в Ярославскую губернию к родным, а через несколько лет Ярославская Губчека его расстреляла. О чём было объявлено в газетах. [556]
Но старый чекист ошибся…
До недавнего времени, по одной из версий считалось, что Л. И. Седнев был арестован в 1929 году сотрудниками Угличского Райотдела Управления ОГПУ по Ярославской области и вскоре расстрелян. А по второй, что он погиб в боях под Москвой…
Однако на самом деле бывший Поваренный ученик был расстрелян в 1942 году вот при каких обстоятельствах.
В ЦА МО РФ имеется донесение Военного Трибунала Брянского фронта о невозвратных потерях, датированное 11 сентября 1942 года.
Так, согласно ему:
«красноармеец 1023 стрелкового полка Седнев Леонид Иванович, 1903 года рождения, уроженец деревни Сверчково, Угличского района Ярославской области, призван в РККА Угличевским Райвоенкоматом. Причина выбытия из части: высшая мера наказания (расстрел). Дата выбытия 17.07.1942. Мать: Седнева Евдокия Николаевна, проживающая по тому же адресу».
В то время Военные Трибуналы фронтов расстреливали за наиболее распространённые воинские преступления: дезертирство, членовредительство (самострелы), невыполнение приказа, оставление поля боя без приказа и др.
В июле 1942 года 1023-й стрелковый полк 307-й дивизии 13-й Армии вёл кровопролитные бои в районе города Ливны Орловской области, сдерживая непрекращающиеся атаки германского 55-го Пехотного корпуса. Какое именно воинское преступление совершил Л. И. Седнев, скупые строчки документа не доносят до читателя. Его судил Военный Трибунал Брянского фронта, который и приговорил его к высшей мере наказания – расстрелу. Не исключена также возможность, что по вынесении приговора Л. И. Седнев был расстрелян перед строем, что зачастую практиковалось в то время в войсках.
Однако ясно одно – по иронии судьбы Л. И. Седнев был расстрелян ровно через 24 года после убийства Царской Семьи и Её верных слуг.
Л. И. Седнев в материалах Следственного Производства 1918–1920 г.г
Документ № 1
«(…) 17 июля я пришёл на дежурство к 8 часам утра. Предварительно я зашёл в казарму и здесь увидел мальчика, состоявшего в услужении Царской семье. Появление мальчика меня очень удивило, и я спросил: “Почто он здесь?” На это один из товарищей – Андрей Стрекотин, к которому я обратился с вопросом, только махнул рукой и, отведя меня в сторону, сообщил мне, что минувшей ночью убиты Царь, Царица, вся их семья, доктор, повар, лакей и состоявшая при Царской семье женщина». [557]
Документ № 2
«(…) Ещё был при них мальчик. Мальчику было лет 15. Волосы у него были чёрные, носил он их косым рядом. Нос у него был длинный, глаза чёрные. Ходил он в однобортной тужурке, брюках и ботинках, хотя носил и сапоги». [558]
Документ № 3
«(…) Ещё жил при Царской Семье мальчик лет 14. Имени и фамилии его я не знаю. Он был по своему росту высокий, худой, из себя лицом беловатый, нос прямой, длинный, рот большой, губы тонкие, глаза не особенно большие, но глубокие, а цвета их не помню. Носил он тёмно-серую тужурку со стоячим воротником, такой же материи брюки и ботинки, но видел я его и в сапогах». [559]
Литература о Л. И. Седневе
1. Е. Михайлина. Крест последней княжны. Газета «Московский комсомолец» № 2179 от 17 мая 2006 г.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги