Президент Каменного острова

Глава тридцать четвертая

Вечером Аленка опять в камышах поймала большого леща. Она не смогли его подвести к лодке. И тогда, прыгнув в воду, поплыли к берегу, волоча за собой удилище. Правда, лещ не упирался. Он смирно плыл на крючке. И, вытащенный на берег, лежал спокойно. Лишь глаза его ворочались, наблюдая за нами.

Мы с Гариком осмотрели леща. Большой, килограмма на два. Только очень спокойный. Верхняя губа была у него поранена. Аленкин крючок застрял в нижней губе.

— Все ясно, — сказал я.

— Хороший лещ, — сказал Гарик.

Аленка посмотрела на нас и спросила:

— Завидно?

— Такие лещи не каждый день попадаются, — ответил Гарик.

— Почему-то только тебе, — сказал я.

— Вы тоже становитесь на это место.

— У нас не клюнет… — сказал я.

— А ну вас, — сказала Аленка и, забрав леща, пошла его чистить.

— Опять Сорока, — сказал я.

— Президент на этот раз ни при чем, — ответил Гарик.

— Сам клюнул?

— Я немного помог ему, — сказал Гарик.

Он показал мне садок, спрятанный в осоке. Там плавали еще пять таких же крупных лещей.

— Утром взял шесть штук, — сказал Гарик. — На косе.

И почему я не отправился сегодня с ним на рыбалку? Ведь он разбудил меня, звал… А я, идиот, отказался. Зато теперь всю ночь спать не буду…

— Хорошо выспался, — утешил Гарик. — Выглядишь как огурчик.

— По-моему, Аленка влюблена в Сороку… — отомстил я ему.

— Ты наблюдательный, — с усмешкой сказал Гарик. Но по его лицу я понял, что удар попал в цель.

Аленка первая увидела Федю Губина.

— Ваш лучший друг идет — встречайте! — крикнула она.

— Как увижу его кепку — сердце радуется… — сказал Гарик.

— Ну и целуйтесь с ним!

Федя подошел к нам, стащил с головы кепку и почесал макушку. Я подумал, он положит кепку на траву, было жарко, но он снова надел.

— Взопрел, — сказал Федя. — Пока до вас дотопаешь…

— Все еще безлошадный? — спросил Гарик.

— С ним надо по-хорошему, — сказал Федя, взглянув на остров.

— Давно бы так, — сказал я.

Из сарая вышла Аленка. В руках — две удочки, подсачок, банка с червями. Аленка направлялась к лодке. Просмоленная, она покачивалась на волне у самого берега. Сестра решила еще одного леща поймать. Поймает… В садке еще пять штук плавает.

— Мое почтение, — Федя дотронулся рукой до кепки.

— Вчера ветер был, — сказали Аленка. — Я думала, твою фуражку унесло куда-нибудь.

— Догнал бы, — сказал Федя.

— За очередным лещом? — спросил я.

— Ты угадал, — сказала Аленка.

— Поймаешь, — взглянув на Гарика, сказал я.

— Сергей, тащи наши удочки! — сказал Гарик.

— Я одна, — сказала Аленка.

Мы с Гариком рты раскрыли: почему это она отправляется на озеро одна? Обычно без нас ни шагу. То ей червя нацепи на крючок, то рыбину вытащи, то подсачок подай.

— А если лодка потечет? — спросил Гарик.

— Я буду у острова ловить, — сказала Аленка. — Тонуть буду — спасут…

И, вскочив в лодку, оттолкнулась веслом. Гарик хмуро смотрел ей вслед.

— Эй, Олена! — крикнул Федя. — Скажи этому… Президенту, что я порох принес и… шнур. А он пускай лодку отдает. По-хорошему.

Аленка не ответила. Лодка быстро удалялась. Только не надо ей за лещом к острову плыть. Вставала бы в камыши. Гарик разделся бы, нацепил маску, ласты, взял трубку в зубы и, пока она смотрела на поплавок, нацепил бы ей хорошего леща. А здорово, если бы Аленка поймала вместо рыбины Гарика, как поймали деда Щукаря…

— Как же ты теперь без бомбы-то? — спросил Гарик, — насмешливо глядя на Федю.

— Я отсыпал немножко, — ответил Федя. — На всякий случай. Только глушить — дело опасное. Вчера рыбинспектор в клубе выступал. Двоих полозовских, говорит, посадили. И до вас, говорит, доберутся. А я и всего-то три раза глуханул. И вот знает. А у Свища сетку конфисковал. И, говорит, радуйся, что на озере не попался, а то бы тоже под суд. Свищ сказал, что в кустах нашел. Мол, не его это сетка. Трое наших мужиков вступили в эти… общественные рыбинспекторы.

— Плохи ваши дела, — сказал Гарик.

— Я такие места знаю — ахнешь! Я и без сетки и бомбы могу натаскать с пуд!

— Слышали, — сказал я.

— Знаю одно место на Березовом плесе — вот это лещи! Далеко плыть туда. Вот если бы мотор был — другое дело.

— Махнем? — оживился Гарик.

— Говорю, грести долго…

— Я сяду за весла.

— Лодки-то нет?

— У Аленки отберем, — сказал я.

— На вашей неохота, — хитрил Федя.

Гарик вдруг сорвал с Фединой головы кепку и спрятал за спину.

— Не озорничай, — сказал Федя, пытаясь отобрать кепку. Но Гарик отбежал в сторону.

— Кому говорю? — стал сердиться Федя. — У тебя руки в смоле измажешь.

Гарик подошел к воде и, подняв камень, положил в кепку.

— Покажешь лещиное место? — спросил он.

— Не дури…

Гарнк замахнулся в сторону озера.

— Считаю до трех!

— Жалко мне, что ли? Покажу!

— Поклянись!

— Крест целовать, что ли?

Гарик вернул кепку Феде.

— Гляди, если обманешь! — сказал он.

— Отдаст Президент лодку — сразу поплывем.

Аленка бросила якорь у самого острова. Мы видели, как она путалась с двумя удочками. Они то перекрещивались, то падали в воду. Наконец удочки были заброшены. Аленка сидела на корме и смотрела на поплавки. Она сидела к нам боком, а к острову лицом. Пока я копал червей в куче слежавшихся листьев и опилок, а Гарик с Федей обсуждали план сегодняшней рыбалки, Аленка исчезла. Первым заметил Гарик.

— Где она? — спросил он.

— За островом, — сказал Федя.

— Или на острове, — заметил я.

— А вдруг в лодке течь открылась?

— С чего бы это? — сказал я. — А потом, она плавать умеет.

— Тут, говорят, обитает какая-то громадная щука… — заволновался Гарик.

— Как бревно, — сказал Федя. — Уток глотает.

— Могла опрокинуть лодку…

— Щука — лодку? Не смеши… — сказал Федя.

— Такую бы щучку поймать! — сказал я.

— Ее есть нельзя, — сказал Федя. — Жесткая и болотом пахнет.

Гарик стал раздеваться.

— Сам не утони, — сказал я.

— Насчет лодки намекни Президенту, — подсказал Федя.

Гарик поплыл к острову. А это не так уж близко. Километра полтора. И отдохнуть ему негде, если Аленку не найдет. Придется висеть на корнях и громко знать Сороку на помощь. Только Гарик гордый — скорее утонет, чем Президента позовет.

Он плыл саженками. Сначала разогнался, как на соревнованиях, а потом поплыл медленнее.

— Сохнет по Олене, — сказал Гриб. — Дурак.

Я хотел спросить: почему дурак? Но Федя сам стал разглагольствовать:

— Я вот на девчонок даже не гляжу… Что есть они, что их нету. Время еще на них тратить! Я и в школе с ними не разговариваю. Раз посадили ко мне за парту одну с косичками, так я прогнал. Шебаршит рядом, отвлекает от дела, а я и так по математике слабак. Взял и в три шеи прогнал. Учительница шум подняла — хоть караул кричи. Снова посадила. Ладно, думаю, раз так сама уйдет! И ушла как миленькая. Я ей стал всяких тварей в парту класть: то лягуху, то кузнечика. А один раз живого ужа положил. Как заорет эта с косичками на весь класс. А я сижу, будто и не мое это дело. Я ужей не боюсь. Ты, говорят, притащил? Вот еще, говорю, делать мне нечего. Сам заполз. Из подвала… Вон какие щели в полу. Ушла, в общем, сама. Так один и сижу. Одному благодать! Сидишь как начальник, и никто не жужжит под ухом.

Не верю я Феде. Девчонку, может, и верно прогнал. Только ребята сами, наверное, не хотят с ним сидеть. Какой-то он скользкий… Я бы с ним не сел за одну парту…

Не стал я поддерживать этот разговор. Мне тоже на девчонок наплевать… кроме той, длинной, которая в баскетбол играет…

Гарик наконец доплыл до острова. Вот последний раз мелькнула в осоке его голова, исчезла. Ищет грот. Видно было, как шевелились камыши.

— Ну, а ты как насчет девчонок? — приставал Федя.

— Никак, — ответил я.

Червей копать помогал мне Дед. Он разрывал передними лапами листья и ждал, когда я соберу крупных розовых червей. Дед любил копать. У него сильные когтистые лапы, и когда войдет в раж, то земля и мусор так и летят во все стороны. Раскапывая кучу, Дед иногда поглядывал на Гриба, словно ожидал от него какой-нибудь подлости. Но Федя не смотрел на нас. Он сидел на камне и смотрел на остров. Федя ждал, когда появится Президент и вернет ему лодку. Гриб вытащил из кармана коробку с порохом, моток шнура. Все это аккуратно разложил на земле. Немного поколебавшись, достал из кармана длинный мешочек и положил рядом. В мешочке тоже порох.

Потом от нечего делать стал заигрывать с Дедом. Он похлопывал себя по колену, ласково звал Деда. Но тот лежал на влажной куче листьев и часто дышал, высунув длинный язык. Федя придвинулся поближе к собаке и осторожно дотронулся до спины. Дед лениво повернул к нему рыжую голову и показал большие белые клыки. Федя вздохнул и отошел в сторону. Вспомнил, что с Дедом шутки плохи.

Я вскочил с места: показалась наша лодка. Аленка гребла, а Гарик плыл рядом, держась рукой за борт.

Немного погодя из камышей выскочила еще одна лодка. Федя так и подпрыгнул.

— Моя! — радостно сказал он. — Плывет, голубушка!

На Фединой лодке сидел Сорока.

— Неужто не отдаст? — заглянул мне в лицо Федя.

— Отдаст, — сказал я.

Лодка пристала к берегу. Гарик лег на песок. Чувствовалось, что он здорово устал. Аленка вытащила нос лодки на берег, удочки положила на траву.

Федя подскочил к Сороке.

— Чтоб мне вовек рыбы не видать, коли еще брошу бомбу…

— Старая песня… — сказал Сорока.

— Принес тебе порох и шнур… Забирай, не надо мне. Я заметил, что мешочка с порохом уже нет. Сорока взял с камня боеприпасы.

— Все? — спросил он, взвешивая коробку в руке.

— До последней порошинки!

Федя похлопал себя по карманам.

— А что там? — спросил Сорока.

Федя вытащил из-за пазухи мешочек с порохом.

— И как это я забыл… — сказал он, протягивая мешочек.

Сорока развязал его, высыпал на ладонь несколько порошинок и сдунул. Затем снова завязал мешочек, положил в карман.

— Забирай свою лодку, — сказал он. — Еще раз попадешься — пеняй на себя.

— Ну их к лешему, бомбы, — забормотал Федя.

Сорока отвернулся от него, и Федя резво побежал к своей лодке. Дед с лаем бросился за ним.

— Приструни, — обернулся ко мне Федя.

Сорока посмотрел ему вслед и сказал:

— Батька его этой весной из-за кустов выпалил в меня. Он и лосиху уложил.

— Куда милиция смотрит, — сказал я.

— Попадется, — ответил Сорока.

Федя минут десять копошился у лодки. Ощупывал ее, заглядывал под сиденья. Потом подошел к Сороке.

— Чашка была, — сказал он. — Воду вычерпывать… Нету чашки.

— Какая еще чашка? — спросил Президент.

— Алюминиевая с отломанным краем…

— Отстань…

Федя потоптался и снова ушел к лодке. Немного погодя вернулся. На этот раз с веслом в руке.

— Треснуло, — сказал он, — вот тут…

— Ты еще здесь? — сказал Сорока.

Федя наконец отчалил. Отплыв подальше от берега, он сказал:

— А порох-то я тебе всучил подмоченный…

— Плыви, плыви, — ответил Сорока.

— Ну, как твоя башка, Президент, зажила?

— Зря я отдал ему лодку, — сказал Сорока.

— Я для тебя хороший дрын припас…

— Неохота раздеваться… — сказал Президент.

— А ты, Гришка, забудь про лещей. Не про тебя они. Тебе надо Оленку караулить.

— Скотина, — скачал Гарик, покраснев.

— Карауль не карауль Олену, а она…

— Эй, догоню! — заорал Сорока.

— …на другого заглядывается…

— Вот фрукт! — сказала Аленка.

— А собаке вашей бороду вырву! — не унимался Гриб.

— Сейчас до меня доберется, — сказал я. И не ошибся.

— А ты, кочерыжка, помалкивай… Продался Президенту за двух кролей?..

Сорока не выдержал и стал стягивать рубаху. Федя, заметив это, замолчал и заработал веслами. Скоро он скрылся за излучиной. До нас донеслась песня: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс…» Скоро и песня заглохла.

Федя давно скрылся из глаз, но мы молчали. Какой-то неприятный осадок остался у всех. Попадись он нам сейчас в руки, каждый бы с удовольствием набил ему морду. Даже я, мирный человек. Я ведь не люблю драться, но Грибу бы врезал за милую душу.

Аленка вскочила с травы и побежала в дом. Она плиту затопила, наверное, что-нибудь закипало. Гарик поднялся и, стряхнув с живота песок, оделся. Достал из кармана Аленкины часы и отдал Сороке.

— Ты нашел — ты и отдавай, — сказал он.

Сорока держал часы в руке и не знал, что делать. Взглянув на циферблат, он поднес их к уху. Лицо у него стало изумленным. Он уставился на Гарика.

— Разбирал?

— Невелика премудрость, — небрежно ответит тот.

Гарик сегодня полдня где-то пропадал. Я думал, за грибами ушел, а он часы ремонтировал. Я вспомнил, как он утром сначала расплющивал на гире тонкие гвозди, а затем обтачивал напильником. Отвертки мастерил. А потом ушел в лес, полдня ковырялся в часах. И вот они идут.

Когда Аленка вышла на крыльцо, Сорока отдал ей часы. Она взяла и удивленно посмотрела на Гарика. Аленка ничего не понимала. Признаться, я тоже. Разве не все равно, кто отдаст ей часы? Мудрят ребята…

— Они идут, — сказал Сорока.

Аленка поднесла часы к уху, улыбнулась:

— Тикают, — сказала она.

Вернешься в Ленинград — отдай в мастерскую, — посоветовал Гарик. — Как следует смазать нужно.

— Отдам, — пообещала Аленка.

Мы помолчали. Глядя на остров, Сорока сказал:

— Рыжий Леха знатную уху сварганил… Хотите?